Москвины: «Лед для двоих»

Елена ВАЙЦЕХОВСКАЯ

ИГОРЬ И ТАМАРА МОСКВИНЫ: «ЛЁД ДЛЯ ДВОИХ»

КАСТА ИЗБРАННЫХ ИЛИ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Много лет назад мне довелось делать интервью с собственным отцом. В свое время он десять лет проработал главным тренером сборной СССР по плаванию, создал команду, к которой за всю историю плавания не сумел приблизиться по результатам никто ни из предшественников, ни последователей.

В том интервью он сказал мне: «Не боги горшки обжигают. Но чтобы подготовить олимпийского чемпиона, нужен бог. Не верю, что это способен сделать любой тренер. Таким тренером надо родиться…»

Примерно с тех времен я и стала задумываться: а что, собственно, выводит в чемпионы одного-единственного атлета или команду из дюжины равных соперников? Готовность? Уверенность в себе? Банальный фарт? И неизменно приходила к выводу: львиная доля успеха всегда принадлежит тренеру. Тому самому человеку, от которого в момент выступления его спортсменов, казалось бы, не зависит ничего, хотя на самом деле, зависит все.

Выдающиеся тренеры рождаются крайне редко. Может быть даже реже, чем выдающиеся атлеты. Это совершенно особая порода людей. На первый взгляд – все они предельно жесткие, непоколебимые в собственной уверенности. Не боящиеся ни самых рискованных решений, ни ответственности за них. Отнимающие много крови и нервов как у противников, так и у самых близких людей. Абсолютные максималисты. И все это потому, что видят перед собой эти люди, как правило, единственную цель: победить. Сделать так, чтобы твой подопечный научился находить в себе качества, о которых даже не подозревал. Научить его терпеть и бороться. Идти вперед, когда идти уже невозможно. Сопротивляться обстоятельствам и добиваться поставленной цели.

Своих тренеров очень трудно любить. На этот счет мне однажды очень хорошо сказала дочь великого Анатолия Тарасова – Галина. Сама она проработала всю свою жизнь преподавателем в школе, а в разговоре со мной заметила:

- Быть учителем значительно проще. Можно добиться желаемого результата любовью, мягкостью. А вот в спорте так не бывает. Одному богу известно, чего это стоит – готовить человека для того, чтобы он стал лучшим в мире…

К людям тренерской профессии я до сих пор отношусь совершенно иначе, чем ко всем остальным. Обожаю разговаривать с ними «за жизнь», бывать на тренировках, наблюдать за тем, как растут ученики, и за тем, как с течением времени в этих учениках все четче проявляются черты, свойственные их наставникам.

Именно так – из наблюдений и бесед - родилась эта книга. И я безумно благодарна судьбе за то, что она свела меня с Игорем и Тамарой Москвиными. Великими тренерами. Великими новаторами. Великими педагогами.

Глава 1. ВЕЛИКИЕ АНТАГОНИСТЫ

С Тамарой Москвиной я познакомилась в 1991-м. Меня - впервые приехавшую на соревнования по фигурному катанию журналистку - подвел к тренеру давний знакомый фигурист со словами: «Прошу любить и жаловать».

Тамара Николаевна окинула меня мгновенным оценивающим взглядом и довольно жестко сказала: «Любить не обещаю. Жаловать придется».

Я потом еще долго ее побаивалась. Ибо почти каждая наша встреча начиналась той или иной, но неизменно суровой фразой тренера:

- Это вы пишете о том, что я постоянно работаю за границей? Я могу вам прислать расписание своей работы, и вы убедитесь в том, что дома я нахожусь гораздо чаще.

Игорь Борисович Москвин представлялся мне полной противоположностью своей супруги. Каждый раз, когда я видела тренера на тех или иных соревнованиях по фигурному катанию, в голове почему-то всплывал один и тот же дурацкий вопрос: «Интересно, можно ли с ним поссориться?».

В течение самого первого года своей журналистской работы я успела неплохо понять специфику человеческих отношений, процветавшую в этом виде спорта: слишком дружеская улыбка одному спортсмену или тренеру – тебя тут же перестает замечать другой. Любая неосторожная или недостаточно четкая фраза в газетном репортаже – в ней мгновенно начинают искать несуществующий подтекст и, естественно, его находят. И не дай бог наедине попить с кем-то кофе!!!

Пару раз обжегшись на «дружеских» отношениях и расхлебав последствия, я научилась существовать в фигурном катании, как в скафандре – никому не доверяя и никого не впуская в душу. Мелкие конфликты случались на каждом шагу и стали для меня настолько привычной составляющей фигурного мира, что я очень быстро вообще перестала обращать на них внимание. Старалась, по крайней мере.

Но в этом мире был Москвин.

Элегантный, седой и строгий. С пронзительным и очень внимательным взглядом из-под роговых очков. Не очень разговорчивый, но при этом необычайно острый на язык. Надежный, как скала. Справедливый - иногда до обидного. Но сколь бы жесткими ни были его комментарии, они ни когда не звучали унизительно для собеседника. Потому что всегда были честными.

Хотя главное заключалось не в этом. При всей кажущейся внешней суровости и неприступности тренера от него шло очень ощутимое внутреннее тепло, в ауре которого хотелось находиться постоянно.

Это тепло в свою очередь рождало уверенность: рядом с таким человеком не обидят, не ударят в спину, не станут высмеивать твои слабости и ошибки, даже если ты сам нечаянно дал такой повод.

Пожалуй, наиболее исчерпывающе это сформулировала олимпийская чемпионка в танцах на льду Наташа Бестемьянова. С ней мы как-то разговорились о прежних, еще спортивных временах, когда Москвин тренировал Игоря Бобрина, а сама Наташа – еще не жена Бобрина, а главная его поклонница и друг - изредка захаживала на тренировки одиночников. Рассказывая о Москвине, она сказала:

- Перед Игорем Борисовичем не нужно играть и притворяться. Можно позволить себе совершенно обнажить душу – он никогда не уколет. Это – такая редкость для фигурного катания...

Чем дольше на протяжении своей работы в спортивной журналистике я размышляла о личности Москвина, тем прочнее приходила к выводу: для того, чтобы всерьез поссориться с тренером, нужно быть либо очень завистливым и склочным, либо крайне агрессивным человеком.

Для всех своих учеников и коллег Москвин всегда был Шефом. Собственно, большинство коллег (все питерские тренеры – так наверняка!) выросло именно из его бывших учеников. Из тех, кого он тренировал на льду, кому читал лекции в школе тренеров и институте физкультуры. Он умел учить как бы невзначай: что-то показывая, о чем-то рассказывая. При этом никогда не выпячивал свою тренерскую роль и не жаждал славы.

Вряд ли это было от чрезмерной скромности или от желания показаться таковым. Скорее, Москвин всегда представлял собой тот редкий тип специалиста, кому прежде всего был интересен не сам результат, а процесс его достижения.

Впрочем, когда мы только познакомились с тренером в начале 1990-х, я не очень задумывалась о том, что именно отличает Москвина от его коллег. Но именно тогда поймала себя на мысли, что появляясь на катке, первым делом начинаю искать на трибунах фигуру Игоря Борисовича, чтобы присесть рядышком и завести какой-нибудь разговор.

* * *

Одна из самых первых наших бесед случилась на чемпионате России 1992 года. Было это в Челябинске. Про Москвина я на тот момент знала немного: что он сначала катался сам, а потом тренировал свою жену Тамару и ее партнера Алексея Мишина. Еще позже у каждого из них, петербуржцев, появились уже свои ученики. Параллельно с практической работой все трое защитились, получили ученые степени, стали заслуженными тренерами СССР. При этом я ни разу ни от кого не слышала фамилию знаменитого тренерского семейного тандема во множественном числе. Всегда только по отдельности: Тамара Москвина, Игорь Москвин.

Возможно, это было связано с тем, что опыт совместной работы супругов на одном льду хоть и имел в те годы место, но оказался очень непродолжительным и не очень приятным. Было это с 1980-го по 1983-й. У Тамары Николаевны тогда катались Елена Валова и Олег Васильев, у Игоря Борисовича - Лариса Селезнева и Олег Макаров. И на одной из тренировок произошел неприятный инцидент – партнеры подрались между собой.

Согласно неписанным правилам фигурного катания, приоритет на льду имеет тот, кто катается под музыку. Под музыку в тот момент катались спортсмены Москвина, и Макаров нечаянно зацепил и сбил с ног Лену Валову.

Подобные ситуации происходят на льду не так уж и редко. Но продолжение истории получилось нетривиальным: Васильев обругал Макарова и ударил по лицу. А тот дал сдачи. Да так, что сломал своему оппоненту челюсть в двух местах.

Закончилось все годичной дисциплинарной дисквалификацией для Макарова. И семейным конфликтом для Москвиных. По признанию самого Игоря Борисовича, с Тамарой они разбежались тогда в разные стороны, причем очень серьезно. И довольно много лет вообще не работали на одном льду. На этом витке совершенно раздельных тренерских взаимоотношений и произошло мое знакомство с Москвиным.

На тот самый чемпионат России в Челябинск Тамара Москвина не приехала: обе ее пары – олимпийские чемпионы Наталья Мишкутенок/Артур Дмитриев и серебряные призеры Игр в Альбервилле Елена Бечке/Денис Петров приняли решение закончить спортивную карьеру, перейти в профессиональный спорт, так что тренер, оставшись без учеников, была вынуждена переключиться на чисто менеджерские – в отношении тех же самых учеников - заботы.

Игоря же Борисовича я нашла на трибуне дворца спорта: днем раньше его фигуристы Марина Ельцова и Андрей Бушков стали чемпионами России и теперь тренер с любопытством наблюдал за танцевальными парами. На мой вопрос: «Нравится?» ответил не сразу.

- По-моему, многое в танцах – это прошедший этап. Я не хочу сказать, что второй сорт, но в какой-то мере вчерашний день. Интерпретация музыки через телодвижения, когда отсутствует техника конька, я уже не говорю о драматургии, это, на мой взгляд, примитивно.

О своих собственных фигуристах Москвин тогда сказал:

- Марина и Андрей - это, скорее, «экспортная» пара. У нас ее вряд ли сумеют оценить по достоинству. Наши судьи могут в лучшем случае сосчитать ошибки. Оценить же достоинства гораздо сложнее.

- Было бы странно не услышать от вас, тренера, упрека в адрес судей. В фигурном катании это, похоже, традиция, - сыронизировала я. Москвин же совершенно спокойно ответил:

- Это несчастье, а не традиция. Судья должен постоянно быть в форме, развиваться. А возможности такой нет. Практически никто из наших судей не знает языка, не может нормально общаться с иностранцами. Все они крайне консервативны. То, что они видят на льду, для них порой столь же непостижимо, как явления природы для первобытного человека. Да, они поставили мою пару на первое место, но ведь больше некого было туда ставить. Серьезный же турнир – с двумя ошибками, которые допустили ребята – не выиграешь.

- Вы всегда ставите своим фигуристам цель выиграть?

- Вообще-то я максималист. Ставить цель в плане результата в фигурном катании, сами понимаете, довольно бессмысленно. Но настрой на соревнования всегда должен быть очень серьезным, будь то первенство района или же Олимпийские игры. А вот у нас с Мариной и Андреем это пока не совсем получается: отказались от участия в чемпионате страны их основные соперники – Евгения Шишкова и Вадим Наумов, и ребята тут же расслабились и наошибались.

Все это, конечно, легко объяснить: маловато опыта. В прошлом году у Марины с Андреем было всего три международных старта. За десять дней до первого из этих турниров Андрей поменял ботинки, не успел их как следует обкатать и во время короткой программы упал вместе с партнершей. Причем так, что на месяц вышел из строя. Правда, несколько месяцев спустя они с Мариной выиграли Универсиаду, но там не было по-настоящему сильных соперников. Для того, чтобы появился более серьезный результат, пару надо постоянно вывозить, показывать, приучать к ней иностранных судей.

- А как вы реагируете, когда судьи ставят ваших фигуристов явно не на то место, которое они заслужили?

- Не сплю, хочется выпить. Но я никогда не устраивал объяснений, как, впрочем, и никогда никого не просил «помочь». Считал, что доказывать собственную правоту надо работой и только работой. Видимо, ошибался.

- Сейчас вы считаете иначе?

- Да нет, не считаю. Слишком много во мне осталось от старого благородного спорта - «побеждает сильнейший», ну и так далее. Хотя я все чаще прихожу к тому, что вопросы победы надо решать комплексно. В нашем виде было множество спортсменов, которые достигли высот именно благодаря комплексному воздействию, в том числе и работе с судьями. Хотя все это довольно противно, потому что используются любые методы.

Наиболее прочно из того разговора с Москвиным мне запомнились слова:

- Знаете, я много лет параллельно с фигурным катанием занимался парусом. Там тоже бывают ситуации, когда ты можешь спровоцировать соперника на нарушение правил, сделать так, что он будет дисквалифицирован. Но соперник знает, что ты можешь его поймать, и сам, в свою очередь, старается поставить в такое же положение тебя. Это в какой-то мере игра. Нет грязи, постоянных склок, интриг. А в фигурном катании обстановка такая, что мужики, бывает, ломаются, не говоря уже о женщинах…

* * *

Пару раз, когда, приезжая в Санкт-Петербург по делам, я оказывалась в машине, за рулем которой была Москвина, а пассажиром – ее супруг, мне неизменно казалось, что еще немного, и Игорь Борисович вот-вот прямо на ходу выпрыгнет из автомобиля.

- Тамара, куда ты поворачиваешь? Зачем ты встала в этот ряд? – комментировал он действия жены, едва сдерживая раздражение. – Я же говорил тебе, что здесь будет пробка? Останови немедленно, я выйду и поеду дальше сам – на электричке...

Порой я чувствовала, что став невольным свидетелем пикировок звездной пары, сама начинаю «прижимать уши» от грозного, грохочущего тона главы семьи. Одновременно с этим понимала, что такой стиль общения сложился в семье Москвиных давно и прочно. И что эти постоянные и на самом деле беззлобные пикировки – свидетельство не раздражения, накопленного за многие годы совместной жизни, а, напротив, любви, заботы друг о друге и своего рода нежности.

Диалоги бывали самыми разными. Например, такими:

- Тамарочка, стенки бани имеют обыкновение охлаждаться. Для того, чтобы они прогрелись... Да что я тебе объясняю, ты ж не знаешь физики... Надо, чтобы сначала стенки прогрелись. И только потом подкидывать дрова, чтобы поднялась температура.

- В такую баню я не пойду. Там жарко.

- Я тебе еще раз объясняю: нужно время, чтобы прогрелись стены.

- Я сама все сделаю.

- Тебе это доверить нельзя. Ты печку топить не умеешь.

- Я все умею!

- Не умеешь. Устроишь пожар, или еще что-нибудь. Ты же уже ухитрилась сжечь три тостера.

- У меня может тоже во-о-от такой список, что ты сделал не так. Просто я забываю все быстро и все прощаю.

- Я тебе прощаю даже то, чего ты еще не сделала...

* * *

Безусловно, было бы большим преувеличением назвать Москвину самой талантливой и самой удачливой спортсменкой знаменитой в 60-х годах прошлого века питерской группы Игоря Москвина. Как одиночница, она никогда особо не блистала, хотя и принимала участие в нескольких чемпионатах Европы. До того, как Тамара встала в пару с Алексеем Мишиным, на счету их тренера была многолетняя работа с Людмилой Белоусовой и Олегом Протопоповым и, как результат – две золотые олимпийские медали на Играх в Инсбруке и Гренобле. Еще в его тренерском послужном списке были семь медалей этой легендарной пары на чемпионатах мира (из них четыре – золотые) и четыре победы – на чемпионатах Европы. В сравнении с таким количеством выдающихся титулов единственная серебряная медаль Москвиной и Мишина на мировом первенстве 1969 года в американском Колорадо-Спрингс выглядела не бог весть каким достижением.

Потом Москвин сосредоточился на работе с одиночниками, наиболее яркими из которых стали Юрий Овчинников и Игорь Бобрин, а Тамара начала свой собственный тренерский путь. Сказала как-то о том периоде:

- Начиная работать с парами, я не имела ни малейшего представления, сумею ли чего-то достигнуть. И долго-долго на протяжении этой работы видела перед собой, извините за образное выражение, только попы. Собственного мужа, Станислава Жука, Елены Чайковской, Татьяны Тарасовой. Их спортсмены были так далеко впереди, что я даже не мыслила, что когда-нибудь встану рядом…

В том же самом разговоре я, помнится, спросила Москвину, насколько значимой она считает роль мужа в своем собственном становлении, как тренера. И услышала:

- Сто процентов. - Игорь – гораздо более лучший тренер, чем я, и я признаю это не для красного словца, а потому что так оно и есть. Все его ученики, кстати, стали впоследствии неплохими тренерами. Неудивительно, что и меня он вовлек в эту профессию. Причем произошло это как бы между прочим: многие вещи впитывались подсознательно. Хотя, например, у Тарасовой и Чайковской я училась специально.

- Чему именно?

- Тому, как они работают, как строят программы, как влияют на своих учеников… Пыталась понять, почему именно их спортсмены становятся лучшими. Профессия тренера - это прежде всего ремесло. Под этим словом я подразумеваю необходимый перечень мероприятий. Составить программу, план работы, заставить спортсменов его выполнять. А вдохновение… Это, скорее, умение не просто провести тренировку, но сделать так, чтобы все, кто тебя окружает и задействован в работе, горели энтузиазмом и энергией. Чтобы ты сам приходил домой в хорошем настроении, независимо от степени усталости, не бросался на близких.

Для себя я давно вывела некое правило: стараться делать все в удовольствие. Только тогда твоя жизнь проходит при положительном заряде. Ну а если уж происходят какие-то неприятности, не надо позволять им воздействовать на себя дважды. Не переживать пост-фактум, если неприятность случилась.

Ну а когда хотя бы раз прошел дорогу до золота, то, начиная работать с новыми группами, делаешь выводы: куда идти, как добиваться цели. Ведь опыт - это не что иное, как некий комплекс действий, необходимый для достижения результата. Уже можешь себе позволить срезать углы, чтобы найти наиболее короткий путь. Каждый раз, правда, это бывает по-новому. То больше препятствий, то попадаются менее талантливые, или более сложные по характеру спортсмены…

На вопрос: «Какой должна быть идеальная заготовка для изделия под названием «олимпийский чемпион?» Москвина не задумываясь ответила:

- Прежде всего, это должен быть человек, сам желающий этого звания добиться. Готовый ради этого работать столько, сколько понадобится. Получающий удовольствие от того, что делает. Ну… И не дурак.

* * *

Подозреваю, что переломным в тренерской карьере как Москвиной, так и самого Игоря Борисовича стал тот самый 1983 год, когда из-за стычки учеников в семье случился первый крупный профессиональный конфликт. Помимо личной, в нем была сугубо производственная сторона, которая заключалась в том, что по своему классу обе пары были на равных. Было очевидно, что на своем первом чемпионате Европы они точно так же – на равных – будут сражаться за медали, а, возможно, что и за победу.

Кстати, далеко не все разделяли тогда мнение, что победителями в этой борьбе окажутся Валова и Васильев. Но вышло так, что дисквалификация, наложенная на Макарова федерацией фигурного катания СССР после угрозы Васильева обратиться по факту избиения в суд, лишила учеников Москвина целого года спортивной жизни.

За это время Васильев с партнершей успели стать призерами чемпионата Европы-1983, выиграть чемпионат мира, а на следующий год добавить к этому званию главный титул континентального первенства. Благодаря этим победам рейтинг пары вырос в глазах фигурнокатательного мира до такой степени, что это в большой степени предопределило итог Олимпиады в Сараево. На фигуристов Москвиной мир заведомо смотрел, как на фаворитов. В то время, как ученики Игоря Борисовича воспринимались совсем зелеными новичками.

Из Сараево Селезнева и Макаров вернулись с бронзовыми наградами. Этот результат можно было смело назвать блистательным, но у медали, как водится, имелась и другая сторона. Которая заключалась в том, что впервые тренер-Москвина нанесла весьма сокрушительное поражение своему учителю - переиграла его на тренерском поле.

Разговаривая со мной много лет спустя о тех давних временах, Москвин безо всякой ревности заметил в адрес супруги:

- Как тренер, Тамара была гораздо лучше «подкована», чем я: знала английский язык, много общалась с иностранными коллегами, постоянно принимала участие во всевозможных семинарах. Она – прирожденный менеджер и всегда была такой, более честолюбива, использует абсолютно все рычаги, чтобы добиться желаемого результата. Столько, сколько она мелькает на всевозможных светских и деловых мероприятиях, не мелькает ни один спортсмен. Меня это никогда не раздражало. Если Тамаре нравится постоянно быть на виду и она считает, что это полезно – почему нет? Более того, я тоже считаю, что это полезно. Тамара – молодец. Если чего-то не знает, то или очень умело это маскирует, или приглашает себе в помощь профессиональных людей. Поэтому никому даже в голову не приходит, что она может чего-то не знать.

В одной из последующих бесед, когда мы с Москвиным вновь вернулись к теме тренерской карьеры его жены, он вдруг очень задумчиво сказал:

- На самом деле я никогда не спрашивал Тамару, кому принадлежала идея добиться дисквалификации моего спортсмена. Не знаю, она ли была инициатором, посоветовав Васильеву написать заявление и пригрозить федерации судом... Хочется думать, что это он придумал сам. Но даже если Тамара и приложила к этому руку, мне сложно ее осуждать. В этом отношении я ее понимаю. Правда сам бы до такого не додумался. Мог сколько угодно обижаться, но в глубине души признавал, что как тренер, Тамара поступила совершенно правильно. Тем более зная, что соперники находятся в превосходной форме.

Другое дело, что мы смотрели на ту ситуацию немножко по-разному: Тамара всегда подчеркивала, что в условиях работы она абстрагируется от всего, в том числе и от семейных отношений. Я же, напротив, всегда считал, что спортсмены приходят и уходят, а семья остается. Но время все сглаживает. Многое забылось, уже дети выросли, разъехались. А мы с Тамарой по-прежнему работаем.

Мой вопрос: «Трудно ли тренировать собственную жену?», по неосторожности заданный однажды Москвину в присутствии супруги, спровоцировал очередную пикировку. Игорь Борисович едва успел произнести: «Так я ее уже и не тренирую давно», как Тамара ершисто отреагировала:

- Тренируешь! Еще как! Нож не тот дала, это не так сделала, то...

- Теперь я понимаю, почему многие фигуристы утверждают, что создавать семьи и проводить с партнером 24 часа в сутки – совершенно невыносимо, - попыталась пошутить я. Москвин шутки не принял:

- Это неправда. Тем более что Тамары часто нет дома. Или же она сидит за своим... телевизором.

- За компьютером, - немедленно отреагировала Тамара. - Я там только почту проверяю. Раньше просматривала некоторые сайты, но быстро потеряла к ним интерес.

- Утром встает и вместо того, чтобы пойти умыться, тут же садится за компьютер, - продолжал нарочито сурово Москвин.

- А вы сами пользуетесь компьютером?

- Абсолютно нет. И постоянно боюсь его сломать. Не люблю трогать вещи, которыми не знаю, как пользоваться. И никогда не берусь за то, чего не умею. Это Тамара за все берется. Хотя тоже не думаю, что умеет.

- Если надо – научусь! - торжествующе парировала уже из прихожей супруга.

* * *

Москвиной все-таки безумно повезло с мужем. Из года в год наблюдая за звездной парой я убеждалась, что именно Игорю Борисовичу, ее собственному тренеру, Тамара постоянно стремилась соответствовать, перенимая знания, секреты, отношение к профессии. Именно ему она ежеминутно старалась доказать, что оказалась хорошей ученицей. И именно его внимания стремилась добиться, чем бы ни занималась.

Москвину-профессионала за глаза упрекали в том, что она порой бывает черства: мол, не должна женщина быть столь жесткой, решительной, прямой в суждениях. Мало кому при этом приходило в голову задуматься, что женщине-тренеру намного труднее пробивать себе дорогу, нежели мужчине. Не женская это по большому счету профессия - тренер. Она отрывает от семьи, от воспитания детей. Если мужчина способен убедить себя в том, что, добиваясь успеха и зарабатывая деньги, он компенсирует свое отсутствие дома, то женщине таких аргументов мало - она терзается и страдает. Наверное, поэтому мотивация у женщины всегда выше: чем еще кроме супер-результата можно доказать себе и окружающим, что все жертвы, принесенные во имя профессии, не напрасны?

- Вы не боялись, что работа может вас развести? – рискнула я однажды задать Тамаре сугубо личный вопрос.

- После известного конфликта между нашими учениками, когда и наши с Игорем отношения сильно испортились, я много думала о том, что произошло, - ответила она. - Один известный режиссер как-то сказал, что не считает семью ценностью. Я же всегда рассуждала иначе. И Игорь так считал. Его отец умер во время войны, и мама после этого уже не выходила замуж, хотя была очень красивой и интересной женщиной. В моей семье тоже были строгие взгляды. В том плане, что семья – это один раз и навсегда.

Спорт – это совсем другая жизнь. Которую ты начинаешь с каждым новым поколением спортсменов, а потом эту страницу просто переворачиваешь. И все начинается заново. А вот семья, дети, родители – совсем другое.

Та ссора, которая случилась у нас с Игорем, она принадлежала спорту. Было бы страшной ошибкой позволить ей перейти в нашу семейную жизнь и разрушить ее. Как только я поняла, что никакие профессиональные конфликты не должны влиять на обстановку в нашей семье, то стала вновь пытаться все нормализовать. И была очень благодарна Игорю за то, что он тоже начал делать шаги навстречу. Зато сейчас совершенно точно знаю: наша семья – это та самая сфера, в которой мы побеждаем любой другой тренерский дуэт.

Глава 2. ВОЕННЫЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

В домашний музей Москвиных в их просторной квартире на улице Рылеева я впервые попала в какие-то совсем незапамятные времена. Помню, что приехала в Питер с заданием сделать большое интервью с Артуром Дмитриевым, однако двукратный олимпийский чемпион неожиданно уехал по делам, сообщив, что вернется в город совсем поздно вечером. Вот меня и забрали к себе Москвины – скоротать ожидание.

Если уж совсем честно, наиболее сильное впечатление на меня тогда произвел не музей Москвиных, а квашеная капуста. Она была как раз такой, какую когда-то собственноручно заготавливал дома мой отец и какую почти никогда не найти даже на очень щедром на выбор рынке: хрустящей, прозрачно-кремовой с яркими оранжевыми вкраплениями моркови и умопомрачительно вкусным рассолом. Хозяин дома с таким удовольствием угощал меня этой капустой, что не сложно было понять: все домашние разносолы – его рук дело.

Оставалось дождаться удобной возможности завести с Игорем Борисовичем беседу на кулинарную тему.

- Во время войны мы всегда очень много капусты заготавливали, - словно уловив мои мысли, начал рассказывать Москвин. – Бабушка, помню, никогда не перетирала нарезанную капусту руками – чтобы сок не выделялся слишком быстро. Просто пересыпала слои солью. Никогда не пробовала, когда солила - все делала на глаз. Любила приговаривать: «Рука сама знает».

Бабушка вообще хорошо готовила, как и мама. У них я и учился. Помню, как бабушка всегда добавляла в фарш для котлет тертую сырую картошку и маленькие кусочки холодного сливочного масла. В процессе жарки масло таяло, и котлеты получались еще более сочными.

Я как-то решил, помню, тоже котлеты приготовить по бабушкиному рецепту, картошку к фаршу добавил, булку размоченную добавил, а про репчатый лук забыл. Ну а какие же котлеты - без лука? Нонсенс! Стыдоба была...

Еще бабушка делала плов. Не настоящий, конечно – в обычной гусятнице. Баранины на рынке тогда продавалось много, вот бабушка часто ее и готовила. Мы жили рядом с рынком, в доме дореволюционной постройки. Дрова, чтобы топить печь, я носил с улицы на четвертый этаж. Сделал себе специальные ремни-постромки и носил. Рекорд был – 73 полена за раз. Холодильника, естественно, мы не имели, так что для хранения продуктов я просто выдолбил нишу в стенке дома.

В эвакуации большая бочка с бабушкиной капустой стояла у нас в коридоре. В квартире мы постоянно топили печь, да и плитку часто включали. А в коридоре зимой было до такой степени холодно, что в ведрах замерзала вода. Но никто из многочисленных соседей никогда нашу капусту не воровал. Да и вообще еду не воровали. Раньше все-таки народ был более честным, что ли.

Потом, когда я вырос и стал квасить капусту сам, мне на глаза как-то заметочка попалась в одной из ленинградских газет, где был написан рецепт с точной дозировкой всех ингредиентов. Из этого рецепта я понял, что со своей капустой все всегда делал правильно. Капуста получается у меня очень хорошо. Верхние зеленые листья – во времена моего детства это называлось хряпой – я с кочана обязательно снимаю. Кладу в капусту столько же сахара, сколько и соли. Сахар ускоряет брожение и сокращает время закваски. Соответственно и вкус получается более интересным.

Когда мы с Тамарой жили в Америке, я готовил довольно часто. Помню, как экспериментировал с пельменями. Но в американских магазинах очень своеобразная мука. Тесто получалось настолько крутым, что не раскатать. Я чего только с ним не делал: руки мочил, водой тесто брызгал – ничего не помогало. Несколько раз даже звонил в Питер – спрашивал у одной из тамариных сестер, что в таком случае можно сделать. А потом нашел магазин, где тесто продавалось уже в раскатанном виде – в кругляшках. Правда, большими очень те пельмени получались.

А рыба... Какая в Америке была красная рыба! Громадные такие лососевые головы. Соляночку рыбную сваришь – ложка торчком стоит. И стоила эта красная рыба почему-то намного дешевле, чем любая другая.

- Вы так вкусно рассказываете...

- Когда я что-то готовлю, то вкладываю в это душу. И всегда хочется, чтобы потом либо компания хорошая за столом собралась, либо просто очень вкусно получилось. Готовить просто так мне неинтересно. Да и вообще считаю, что любая работа должна быть под вдохновение.

* * *

История семьи Москвиных во многом напоминала мне историю своей собственной семьи. Родители тоже были тренерами, детьми военных времен. Пережили голод, эвакуацию, гибель близких. Наверное поэтому я с таким жгучим любопытством была готова бесконечно слушать Игоря Борисовича, изредка задавая тренеру вопросы.

- Вот это овальное зеркало – семейная реликвия, от папы с мамой осталась, - рассказывал он, водя меня по своей питерской квартире. - Мы брали это зеркало с собой в эвакуацию, потом привезли обратно. Когда-то, еще на нашей старой квартире, перед этим зеркалом стояла Галина Вишневская. Моя бабушка по линии мамы была неплохой портнихой. Среди ее заказчиц была женщина, которая в то время преподавала в ленинградской консерватории. Она к нам в дом Вишневскую и привела – чтобы создать ей какой-то сценический образ. А для этого ее сначала следовало просто одеть, как следует. Галина в те времена работала буфетчицей в Кронштадте, училась в консерватории и считалась подающей надежды. Я был совсем мальчишкой и мне почему-то ужасно не нравилось, что какая-то девица приходит к нам в дом, вертится перед бабушкиным зеркалом. А сейчас, получается, гордиться знакомством можно.

- Бабушка профессионально шила?

- Она просто шила. Надо ж было зарабатывать деньги, кормить семью. До войны бабушка жила в Брянске. Именно там мой папа познакомился с моей мамой. Папа тогда учился в Технологическом институте в Ленинграде, а в Брянск приехал на практику – там был крупный машиностроительный завод. Директором этого завода был мой дедушка по линии папы. Он был высоких кровей, царскосельских. Дураков тогда на руководящие посты не ставили.

Я и родился в 1929-м неподалеку - в Бежице, сейчас это пригород Брянска. А через год мы всей семьей переехали в Питер. В отдельную комнату большущей коммуналки с великолепной обстановкой. Одна только кухня там была метров сорок площадью – с огромной плитой посередине. Во главе той квартиры стояла ее исконная хозяйка - Серафима Васильевна Альванг. Эта фамилия досталась ей от мужа. А сама она была по национальности то ли немкой, то ли еврейкой. Все соседи очень хорошо к ней относились, да и вообще были очень дружны. Вместе ставили елку на Новый год, вместе встречали его, отмечали другие праздники.

Отец работал в области холодной обработки стекла в государственном оптическом институте имени академика Вавилова. Там было четыре или пять лабораторий, которые были образованы в 1937-38 годах. Одной из лабораторий заведовал сам Вавилов, там же работали академики Гребенщиков, Теренин.

А потом началась война. Немцы-то наступали шустро. Поэтому в Ленинграде сразу стали думать о том, чтобы перевести подальше от линии фронта все промышленные предприятия. Нас сначала не хотели эвакуировать, но все-таки вывезли за считаные дни до начала блокады. Нам, детям, помню, было интересно смотреть, как все вокруг бомбят.

Бабушка оставалась в Брянске. И несмотря на то, что к моменту начала войны у нее уже не было никакой связи с заводом, ее вместе со всеми прочими сотрудниками тоже отправили в эвакуацию. В Красноярск.

Как они туда ехали – отдельный разговор. Поезд высадил людей прямо в поле, на каком-то полустанке, и там их встречала толпа местных жителей с машинами и стройматериалами, вплоть до столбов, чтобы соорудить временное жилье и провести электричество.

Было это летом, почти сразу после начала войны. Потом эвакуированных разместили в деревне Бадаевка, где жили очень зажиточные, «правильные» исконные сибиряки. Настолько правильные, что хозяин дома, куда попала бабушка, сделал себе харакири перочинным ножом, когда кто-то обвинил его в воровстве. Причем не просто вскрыл себе внутренности, а резал себя до тех пор, пока не добрался до аорты.

Связь в стране тогда была только почтовая. Но работала хорошо. Уже после того, как в 1942-м от тифа умер отец, бабушка в попытках нас разыскать написала в Ленинград и ей сообщили, что папин институт эвакуирован в Йошкар-Олу. И к осени 1943-го бабушка приехала к нам с мамой.

Из Красноярска она забрала с собой самое ценное, что у нее было - головку от ножной швейной машинки. Правда эта головка не работала: перед эвакуацией бабушке посоветовали как следует смазать весь механизм подсолнечным маслом - чтобы головка не заржавела. От жары масло засохло, и все попытки починить головку в Красноярске оказались тщетными. Но тем не менее бабушка ее не выбросила – привезла в Йошкар-Олу.

Жили мы в каком-то общежитии. Тараканов там было... И один туалет на четыре этажа. Когда идешь туда в темноте с лучинкой – под ногами жуткий хруст стоял. А посветишь получше - весь пол вокруг тебя шевелится черным.

Мне тогда было 14 лет и я подумал: есть каустическая сода, которую нам давали для производства мыла. Если эта сода растворяет кости и шкуры, то засохшее растительное масло она ведь тоже должна растворить без проблем?

В общем, взял я здоровое ведро, насыпал туда каустика, развел водой, опустил в ведро головку от бабушкиной машинки и поставил на ночь на плиту. Вонь была по всей комнате совершенно невыносимая. Но головку удалось после этой процедуры развинтить и почистить.

Ничего сложного, как выяснилось, в механизме не было. А поскольку в эвакуации я регулярно ходил в столярный кружок, который организовал кто-то из взрослых, чтобы занять мальчишек, то без труда соорудил ящик, вырезал из фанеры подставку, правда по ходу пришлось переоборудовать машинку из ножной в ручную. Кружок у нас был прямо в общежитии. Собирались мы то в одной в квартире, то в другой. Никто из жильцов не возражал – от наших занятий ведь оставалась деревянная стружка, которой можно было подтапливать печку.

Бабушка, получив исправную машинку, была счастлива. И сразу в городе прошел слух, что она шьет. Одной из ее клиенток даже стала секретарь главного босса республики. Первым лицом по тем временам всегда был русский, а вот секретарей набирали из местных. Вот бабушка и стала ту местную барышню обшивать. Денег тогда ни у кого не было, поэтому расплачивалась та женщина с бабушкой медом, селедкой и салом. У ее семьи имелось огромное собственное хозяйство с пасекой, в ста километрах от него текла Волга, где ловили знаменитую волжскую селедку. Я до сих пор помню тот мед – темный, прозрачный, тягучий...

Но там, в Йошкар-Оле я объелся медом, селедкой и салом до такой степени, что потом долго не мог даже смотреть на эти продукты. Селедку начал снова есть только во взрослом возрасте, когда выпивать стал. А сало не ем до сих пор.

Та бабушкина машинка долго была нашей главной кормилицей. В 1945-м, когда нас снова привезли в Ленинград, я пошел на Ситный рынок и за какие-то копейки купил для машинки станину. Она была без верхней платы, но ее я без проблем сделал сам.

* * *

- Вся ваша семья в войну состояла из бабушки и мамы?

- Да. Отца я хоронил сам – в Йошкар-Оле. Зимой 1942-го он ездил оттуда на месяц на фронт – проверял, как работают какие-то его приборы. Он ведь с оптикой работал, а это – прицелы, системы наблюдения...

Вернулся папа с сыпным тифом. И через неделю его не стало. Потом перед нами извинялись. Выяснилось, что всех, кто ездил из эвакуации на фронт, были обязаны обеспечивать шелковым бельем. Шелк был единственной доступной тканью, на которой не держались вши - соскальзывали. А папу отправили на фронт без этого белья, потому что его поездка была организована в каком-то совсем экстренном порядке.

У папы было очень много родных. Точнее – у дедушки по папиной линии. Пять сыновей и две дочки. Причем все – очень умные и образованные люди. Старший сын – дядя Сеня – был главным инженером Государственного оптико-механического завода «Светлана». Потом этот завод назывался ЛОМО, ЛОМЗ – производил всю оптику для страны. Государственный оптический институт ее разрабатывал, а ЛОМЗ производил. Этот объект считался настолько стратегически важным, что к нему была даже подведена специальная железнодорожная ветка.

В 1936-м дядю Сеню отправили на годичную стажировку в Америку. Вернулся он оттуда на громадном – самом большом по тем временам - трансатлантическом корабле «Queen Mary», который только-только спустили на воду. Еще через год дядьку арестовали. И отправили на поселение в Свердловск. Правда в 1941-м туда же был эвакуирован ГОМЗ, так что дядя снова оказался при своей прежней работе.

А вот вся его семья погибла в Ленинграде: дом накрыло во время одной из первых бомбежек Васильевского острова.

Второй брат – Андрей Москвин - стал известным кинооператором. Он всю жизнь был одиноким: ни жены, ни детей – весь в своем искусстве. Его я, правда, никогда не любил, потому что он никогда нам не помогал. Не помог даже тогда, когда мы вернулись из эвакуации. У нас ведь ничего не осталось, даже жилья.

Третий брат отца - дядя Гриша – во время войны был то ли главным конструктором, то ли главным инженером Кировского завода. Четвертый – не помню даже его имени – застрелился совсем молодым из-за того, что умерла его жена. Он очень ее любил и совершенно не представлял себе, как жить, после того, как жены не стало.

Еще у отца были две сестры – мои тетки. Старшая Варя работала патологоанатомом и умерла, отравившись трупным ядом – занесла его в ранку на руке во время какого-то вскрытия. А младшая – Елена – как-то исчезла из поля зрения всех своих родственников сразу после войны.

- Получается, до вас с мамой и бабушкой вообще никому не было дела, когда вы вернулись в Питер?

- Дядя Гриша искренне хотел нам помочь, но его супруга – очень жесткая и властная женщина – сразу встала на дыбы. Мол, нахлебников им в доме не нужно. Моя мама тоже была человеком жестким и принципиальным. Поэтому отношения с отцовскими родственниками были разорваны сразу и навсегда.

Вот и получилось, что от большой семьи никого как бы и не осталось.

* * *

- Голодать вам приходилось?

- Когда война закончилась, было тяжелое время. Очень сильно подскочили цены. Помню, недалеко от нашего дома был магазин, в котором продавалась живая рыба. Плавала прямо там, в бассейне. Икра стояла в больших блюдах – одной только черной три сорта. Еще была серая икра, паюсная. Селедка, снетки – маленькие, кривые, но удивительно вкусные рыбешки. Из них суп варили. А наиболее тяжелыми годами были 1947-й и 48-й. Продуктовые карточки уже отменили, так что денег на еду требовалось достаточно много. За обедом я съедал полкило хлеба. Иначе оставался голодным.

Хотя в конце войны я получал немыслимые деньги – больше, чем по тем временам зарабатывали профессора и руководители лабораторий. Согласно Конституции в 12 лет я уже имел право работать. Не более четырех часов в день, правда. Так что трудовая книжка у меня с 1942 года – того самого момента, когда в эвакуации меня приняли на завод учеником слесаря.

В 1945-м, когда завод вернулся в Ленинград, получилось так, что вся лабораторная работа оптического института замкнулась на мне. Многие специалисты погибли или были ранены, те, кто остался в живых, еще не успели вернуться в город.

Специально для меня тогда из Казани вызвали специалиста, который владел какими-то уникальными секретами и приемами стеклодувной профессии. Со мной он возился целую неделю. Ну а потом я уже совершенствовался сам.

Тогда был очень серьезный подход к ручной работе. Да и требования были неимоверно высоки. Не думаю, что сейчас вообще можно найти специалиста, способного сделать то, что делали мы, мальчишки, на экзамене по мастерству в эвакуации. Например, одним из заданий, которые нам давал мастер, было за три часа вручную выточить кубик со стороной пять сантиметров, имея в распоряжении железную заготовку, напильник, тиски и измерительные инструменты. При этом погрешность в перпендикулярности всех шести сторон не должна была превышать 0,5 мм.

В этом отношении у меня очень хорошие руки. Хотя большого полета фантазии нет. Мне свойственно концентрироваться на выполнении узкой конкретной задачи.

Некоторые стеклодувные работы, которыми мне пришлось заниматься в Ленинграде, требовали довольно продолжительного времени. Иногда уходило двое суток: с точки зрения технологии было принципиально, чтобы стекло правильно и равномерно остывало. Я тогда долго думал, как и где можно сэкономить на каждом этапе, чтобы не пострадало качество изделия. В результате придумал. И весь технологический процесс стал укладываться не в два, а в полтора дня. Соответственно и производительность стала гораздо выше.

Одновременно с этим нужно было еще и учиться – заканчивать школу. Наша преподавательница немецкого языка Бэлла Юрьевна меня ненавидела. В эвакуации я на слух выучил язык, общаясь с пленными австрийцами, которые работали в нашем институте. Позже-то я понял, что это был не совсем немецкий язык в классическом его виде. Но в школе выпендривался, периодически позволяя себе при всем классе делать Бэлле Юрьевне замечания.

Первое полугодие 1945 года в школу я, правда, почти не ходил – было слишком много работы в оптическом институте. Иногда меня забирали на завод прямо с урока – присылали прямо к школьному крыльцу черную «Победу» с водителем. Так что в школе я считался очень важным человеком.

А в январе 1947-го я уже участвовал в своих первых соревнованиях.

Глава 3. ЛЕД И СТАЛЬ

Личное дело: Москвин Игорь Борисович. Родился 30 августа 1929 года. Мастер спорта по фигурному катанию. Основная специализация – парное катание (партнерша Майя Беленькая). Заслуженный тренер СССР. Член первой сборной СССР, которая в 1956 году выезжала на чемпионат Европы в Париж. Трехкратный чемпион страны (1952-1954). Четырехкратный вице-чемпион СССР (1950, 1954-56). Тренеры – Петр Петрович Орлов, Нина Васильевна Леплинская.

Знаменосец олимпийской команды СССР на церемонии закрытия Олимпийских игр 1964 года в Инсбруке.

Личный тренер первых советских олимпийских чемпионов Людмилы Белоусовой и Олега Протопопова. Кавалер ордена «Знак Почета». Закончил Государственный институт физической культуры имени Лесгафта. Работал тренером ЦС «Динамо», старшим тренером ДСО «Буревестник» и ДСО «Труд».

Ученики в одиночном катании: Тамара Братусь (Москвина), Владимир Куренбин, Инна Крундышева, Наталья Стрелкова, Александр Яблоков, Алла Корнева, Андрей Соловьев, Юрий Овчинников, Игорь Бобрин, Игорь Лисовский, Владимир Котин, Олег Васильев.

Ученики в парном катании: Людмила Белоусова/Олег Протопопов, Тамара Москвина/Александр Гаврилов, Тамара Москвина/Алексей Мишин, Людмила Смирнова/Андрей Сурайкин, Ирина Воробьева/Александр Власов, Ирина Воробьева/Игорь Лисовский, Лариса Селезнева/Олег Макаров, Марина Ельцова/Андрей Бушков, Юко Кавагути/Александр Маркунцов, Юко Кавагути/Дэвин Патрик.

Однажды, когда мы с Игорем Борисовичем сидели за кухонным столом у Москвиных дома, беседуя по обыкновению о фигурном катании, он вдруг поднялся со стула и со словами: «Сейчас я вам одну интересную штуку покажу» исчез в недрах квартиры. Вернулся с выцветшей и сильно потертой по углам серовато-коричневой плоской картонной коробочкой. Бережно снял с нее самую обычную аптекарскую резинку и выложил на кухонный стол два совсем старых картонных лекала.

- Вот это и есть знаменитые ленинградские коньки, на которых когда-то катались почти все наши фигуристы. Сам я начинал кататься совсем на других. У меня был друг - Володя Ветрогонский, - который прошел всю войну, закончил ее в Германии, а в числе своих трофеев привез в Ленинград коньки-снегурочки. И подарил их мне.

Эти конечки крепились на ботинок, как тиски – специальными винтами с боков. Я прикрепил их на лыжные ботинки, срезав по бокам подметку. Сам эти коньки всегда и точил – круглым напильником.

А в 1963-м, когда у меня уже тренировалась Тамара, я специально для нее привез из какой-то заграничной поездки две пары английских лезвий, истратив на них все свои деньги. Английский конек по тем временам считался эталонным. Производили их две фирмы, которые базировались в Шеффилде - МК и John Wilson.

На основе тех лезвий я и сконструировал наш «ленинградский» конек. Сделал два лекала. Одно – для обязательных фигур, второе – для произвольного катания. Самое главное заключалось в изгибе этого конька. В английскую модель я внес некоторые изменения, потому что хотел, чтобы лезвие моего конька было чуть выше, чем у английского. Это давало возможность сильнее наклоняться при катании. При этом ботинок не цеплялся за лед.

Тогда я сделал подробнейшие чертежи передней части конька, задней. В зависимости от того, какого размера нужны лезвия, базовая модель легко либо растягивалась, либо сжималась. Главным мерилом глубины желобка, помню, был пятачок – самая обычная пятикопеечная монета. По своему диаметру эта монета составляла ровно дюйм – 25,4 мм. И вот по тем моим чертежам на ленинградском заводе десять лет производились коньки, на которых каталось большинство наших фигуристов. Уже значительно позже мы стали покупать лезвия за границей.

* * *

- Откуда у вас взялся столь жгучий интерес к фигурному катанию?

- Нельзя сказать, что этот вид спорта был как-то по-особому популярен. Я даже сказал бы, что никакой популярности не было и в помине. Но был фильм «Серенада Солнечной долины». Я смотрел его несколько раз и не верил, что человек вообще способен так кататься. Думал даже, что это – какие-то специальные фокусы - киношные приемчики.

- Примерно в то же время, когда фильм вышел на экраны, в Ленинграде проводился конькобежный матч трех городов – Стокгольма, Хельсинки и Ленинграда. И шведы привезли с собой трех фигуристов – чтобы выпускать их перед публикой в перерывах между забегами. Когда я увидел, как они крутятся на льду, мне очень понравилось. Вот и записался в кружок Дворца пионеров, случайно увидев на улице объявление о наборе. Оттуда – с клумбы, вокруг которой зимой заливали лед, - все ленинградское фигурное катание, собственно, и началось.

Через год наш знаменитый питерский тренер Петр Петрович Орлов пригласил меня в «Динамо» - чем-то я ему приглянулся. Он даже отдал мне свои ботинки, которые, как выяснилось, были на два размера меньше, чем носил я. Пришлось обрезать носки ботинок и аккуратно замотать их черной изолентой, чтобы пальцы не торчали наружу.

Сами лезвия были куйбышевские – их в 1947-м начал выпускать куйбышевский подшипниковый завод. Сталь была великолепная. Но главное, куйбышевские мастера сделали то, что никто и никогда больше не делал – так называемую «цементацию» не только снизу, как делают сейчас, но и с боковых сторон. Накладывали углеродный состав и закаляли лезвие. Благодаря этому куйбышевский конек никогда не ломался. Его твердость можно было сопоставить с твердостью напильника – хоть ножи этими лезвиями затачивай!

Куйбышевские коньки, конечно, были не очень прогрессивными в плане скользящих кривых, но само по себе их появление стало колоссальным шагом вперед. На них катались все вплоть до 1963 года - пока не появились ленинградские коньки.

Первые соревнования – те самые, что были в январе 1947 года, запомнились мне еще и потому, что там присутствовал знаменитый Николай Александрович Панин-Коломенкин. Фигурист, ставший первым российским олимпийским чемпионом в 1908 году. Он приходил на каток в длинной – то ли лисьей, то ли в волчьей шубе, валенках, садился в специально приготовленное для него кресло и смотрел соревнования.

Площадка катка была крошечной, и я, помню, носился по ней, как псих. Мне казалось, что раз уж соревнования по конькам, надо обязательно кататься быстро. Тем более что до этого я и в конькобежных соревнованиях поучаствовать успел.

Народу на тех соревнованиях было совсем мало, так что я в итоге занял первое место. Очень этим гордился. В качестве приза мне дали еще один спортивный костюм и ботинки. Хотя я очень рассчитывал на коньки...

В том же году я участвовал и в чемпионате страны, который проводился в Горьком – там состязались не только фигуристы, но и конькобежцы. Нас заранее предупредили, что будут кормить, но хлеб нужно привезти с собой. Я и поехал – с чемоданчиком, где лежали четыре здоровенные буханки, коньки и одежда, в которой я катался. Ехали на поезде в вагончиках со свечным освещением. Петр Петрович Орлов заранее научил меня, что занимать надо самые верхние полки - багажные. Я сразу туда и забрался. Занял место, кинул рюкзак под голову. Среди ночи вдруг начали топить. Моя голова, как выяснилось, лежала прямо на трубе отопления, от жары я и проснулся: шапка мокрая, труба мокрая, а пространство между полкой и потолком такое узкое, что даже не сесть.

Спасаясь от этой невыносимой жары я заполз в чемоданный отсек, а там, как выяснилось, уже какая-то красотка с молодым человеком пристроилась. Пока думал, что делать дальше, эта барышня вдруг свою ногу прямо на меня положила. «Тетя, - шепчу. – Уберите ногу, мне жарко!» И вдруг ее кавалер мне грозным голосом говорит: «Молчи, малчык!»

Вот так мой первый выезд и прошел. Хотя сами соревнования я запомнил надолго. Вместо денег на еду нам выдали специальные талончики. Даешь в столовой такой талончик, тебе несут суп, котлету с гарниром, компот...

Во время соревнований судьи сидели вдоль длинной стороны катка, а сам каток уходил куда-то в бесконечность. Так казалось еще и потому, что вокруг льда не было никаких ограждений. Петр Петрович Орлов постоянно ходил в летной кожанке, под ней на нем был красный свитер, черные рейтузы, белые ботинки. Я же был у него, как ассистент. Он выходил на лед, одним движением сбрасывал кожанку, я ее подхватывал и исчезал в темноте...

В последний день соревнований за ужином Орлов, помню, поспорил на ящик пива с конькобежцем Иваном Аникановым, кто из них быстрее пробежит дистанцию. Договорились, что будут стартовать каждый в своих коньках, а после того, как пробегут круг, поменяются ботинками и побегут еще круг.

Уже поздно вечером мы всей толпой пошли на стадион «Водник» - эту дуэль смотреть. Нашли сторожа, попросили его зажечь свет. После старта Аниканов поехал не спеша, очень вальяжно, заложив руки за спину. И обогнал Орлова на полкруга. Потом они переодели коньки. Надо сказать, что у фигуристов лезвия были более закругленные. К тому же у конькобежцев правый конек ставился чуть более смещенным внутрь – чтобы лучше работал на виражах, и ботинок не упирался в лед, а левый, напротив, смещался чуть наружу. То есть ноги с самого начала привыкали к довольно специфичной опоре.

Как только дали второй старт, Петр Петрович, копируя Аниканова, вальяжно и неторопливо поехал на его коньках вперед, а Аниканов быстро-быстро заработал ногами и тут же улетел в сугроб: фигурные-то коньки не предназначены, чтобы на них по прямой ехать. Выбрался он из сугроба, бросился догонять Орлова и снова упал. Смеху было...

- У вас тогда не считалось, что фигурное катание – это не очень мужской вид спорта?

- Нет. Да и не могло быть такого. Потому что на каждого спортсмена тогда смотрели, как на человека, который вносит свою лепту в победу клуба, города или страны.

* * *

- Как получилось, что вы стали заниматься парным катанием, а не одиночным?

- Трудно сказать. Возможно, динамовской школе для командного зачета в те времена требовалась именно пара – соревнований-то в городе и стране проводилось много, в том числе командных. Вот Петр Петрович Орлов и поставил меня в пару – как самого старшего из группы. При этом я продолжал выступать, как одиночник. В 1952-м мы с Майей Беленькой стали чемпионами страны, выигрывали этот титул еще два года, а в 1956-м поехали на чемпионат Европы в Париж. Команда состояла из пяти человек – нас с Майей, пары Лидия Герасимова/Юрий Киселев и одиночника Вали Захарова.

Сейчас уже не помню, кто именно был руководителем нашей делегации, но переводчика в Париж не повезли вообще. Его работу выполнял какой-то белогвардейский эмигрант еще царских времен, который знал отдельные французские слова. Помочь нам разобраться в правилах соревнований он, естественно, не мог, поскольку уже тогда правила писали на английском.

Эта поездка была, конечно, авантюрой чистой воды. Языка не знал никто из нас. Свод правил, который нам все-таки выдали перед отъездом, сопровождался каким-то совершенно диким, неизвестно где сделанным переводом. Помню, что прыжок в либелу – Flying Camel – значился там в дословном переводе: «Летающий верблюд». Никто не имел ни малейшего понятия о регламенте, начиная с того, на каком именно катке будут проводиться соревнования. А каток, как потом выяснилось, оказался на три метра короче тех, к которым привыкли мы.

В Париж мы приехали впритык к выступлениям. Сразу пошли смотреть, где предстоит кататься. Основной каток был оборудован на месте старого велодрома, а поблизости от него на открытом льду тренировались танцоры. Мы тогда вообще не знали, что танцы – это отдельный вид фигурного катания, в котором уже несколько лет разыгрываются медали чемпионатов мира. Поэтому посчитали, что это катаются те, кто будет вместе с нами выступать в парах. То есть были серые, как валенки.

На следующий день предстояло стартовать. Нам даже в голову не пришло, что утром могут проводиться какие-то дополнительные тренировки. То есть мы сами лишили себя возможности перестроить программы таким образом, чтобы хоть как-то приспособить их к размеру катка.

Музыку для программ нам записали в Ленинграде, но в Париже выяснилось, что она должна была быть записана с определенной скоростью - на пластинках с определенным количеством оборотов. То есть, выставить нужную скорость звукооператоры могли, но надо ж было им для этого сказать, какая именно скорость требуется. А мы не имели об этом ни малейшего понятия.

В итоге все выставляли вручную, на слух. Получилось чуть быстрее, чем в оригинале, но это как раз было нам на руку: давало шанс хоть как-то «уложить» программу в размер площадки. Хотя то, что мы не уложимся, я понял сразу, как только увидел каток. Даже сказал Майе, что самую длинную из наших комбинаций мы делаем до тех пор, пока не закончится лед. Если повезет, то может быть даже уложимся. Ну а если выйдет так, что недоделаем какие-то шаги, то повернем и поедем в другую сторону, как будто так и надо.

- Было страшно?

- Это был не вопрос страха, как такового. Мы просто не знали, что делать и как себя вести. До этого у нас с Майей были всего одни зарубежные соревнования - в Чехословакии. Но там была площадка нормального размера. Слабее соперников мы себя не чувствовали. Поддержки делали ничуть не менее сложные, да и в остальных элементах не уступали, благодаря тому, что некоторое время тренировались вместе с чехами Верой Сухонковой и Зденеком Долежалом. Они к тому времени уже были призерами чемпионата Европы и учили нас всему тому, что успели освоить сами.

В Париже в парном катании выступали две группы фигуристов, по 8 дуэтов в каждой. То есть на разминке не разбежишься, не прыгнешь, ничего толком не сделаешь. Можно было только покататься. О том, чтобы смотреть по сторонам и обращать внимание на то, как катаются другие, речь даже не шла. Удивляюсь, что на том чемпионате нам с Майей вообще какие-то баллы поставили.

Зато Париж мы посмотрели. Не помню уже, как и где нас там размещали, вроде бы выдали какие-то талончики на еду. Правда, пока шли соревнования, нам вообще не до этого было.

А через год мы с Майей закончили кататься. Были очень хорошо готовы к сезону, но получилось так, что перед отборочными соревнованиями, которые проводились в Москве в Сокольниках, я заболел.

За год до этого - в 1956-м - мы проиграли чемпионат страны Герасимовой и Киселеву, но проиграли анекдотично: выдалась такая сильная оттепель, что коньки стали вязнуть во льду. Мы с Майей прокатались хорошо. А Киселев с партнершей постоянно падал. И главный судья – очень сердобольная и жалостливая женщина – вдруг сказала, глядя на них: «Давайте не будем засчитывать падения, раз уж у нас такой плохой лед».

На соревнованиях в Сокольниках разыгрывалось всего два места на какую-то поездку, поэтому я очень рвался выступать, несмотря на то, что в Москву приехал с высокой температурой, а кататься предстояло на открытом льду. Размещались иногородние спортсмены в Лужниках, и когда я оттуда поехал на каток, взяв коньки и костюмы для выступления, то до метро так и не дошел – по дороге потерял сознание.

Каким образом снова оказался в гостинице, просто не помню. Уже потом в гостиницу приехал врач, что-то со мной делал, но на соревнования я, естественно, не попал. И автоматически, поскольку очень многим руководителям федерации это было на руку, мы с Майей оказались вне сборной. Хотя я искренне полагал, что те соревнования мы должны были выиграть. Тогда ведь было проще прыгать, чем сейчас: никто не смотрел, докручен прыжок, или нет, на какое ребро получилось приземление...

В «Динамо» с нас тоже незамедлительно сняли зарплату, так что я оказался просто вынужден перейти на тренерскую работу.

* * *

- Что же вы с такими техническими задатками пошли не в науку, а в спорт?

- Сначала пошел как раз в науку. На работе мне оказывал большое внимание академик Александр Николаевич Теренин – он считается основоположником разработок в области нашей инфракрасной техники, занимался исследованиями в области вакуума. Он был довольно одиноким человеком, жил с нянькой, которая воспитывала его с детства. Иногда он заглядывал к нам в гости - думаю, что за мамой поухаживать хотел. А надо мной как бы шефствовал - и во время эвакуации, и после, уже когда мы вернулись в Ленинград. Мы даже на байдарке с ним куда-то в поход ходили.

Девятый и десятый классы я тогда ухитрился закончить в один год. Произошло это благодаря приятелю, который узнал, что в Петергофе есть заочная школа и экзамены там можно сдавать экстерном. Это давало возможность получить год свободного времени - до того, как в армию заберут.

Мы набрали, помню, каких-то шпаргалок – никто тогда особенно за этим не следил. И успешно все экзамены сдали, после чего Теренин пристроил меня в институт Ульянова-Ленина.

Проучился я там всего один семестр. Тогда я уже довольно серьезно занимался фигурным катанием. Пришел в секцию сразу после того, как мы вернулись из эвакуации. А в 1947-м уже выиграл чемпионат Ленинграда в одиночном разряде. Вскоре после этого мне сказали, что в институту физкультуры имени Лесгафта будет производиться набор в школу тренеров.

Надо понимать, что это были за времена. Продукты давали по карточкам. По рабочим карточкам полагалось больше. Еще были ученические карточки и пенсионные. Но рабочие – самые «высокие». И слушателям школы тренеров выделялись именно они.

Плюс – была обещана красивая спортивная форма и обувь, что тоже было жутким дефицитом. Вот и соблазнили меня.

Проблема с переходом в школу тренеров заключалась в том, что справку о среднем обучении, полученную в заочной школе в Петергофе, я отнес при поступлении в институт Ульянова-Ленина. Аттестатов тогда не давали – не было такого понятия, но справку нужно было предоставить в обязательном порядке. Я снова поехал в Петергоф, соврал, что документы об окончании школы у меня потерялись и получил справку-дубликат, в которой было написано, что документы утеряны по вине администрации учебного заведения.

С этой справкой меня и зачислили в школу тренеров Лесгафта.

Мне тогда много помогал Панин-Коломенкин. В 1949-м, когда я закончил школу тренеров, именно Панин предложил организовать в институте Лесгафта кафедру фигурного катания. И это при том, что кроме меня в городе не было ни одного человека, кто официально мог считаться тренером по фигурному катанию. Николай Александрович подарил мне третий рукописный экземпляр своей книжки - еще до того, как эта книжка была издана.

Из этой книжки я брал какие-то методические вещи, учился составлять тренировочные планы. Моя первая самостоятельно набранная группа включала в себя порядка 15-ти человек. В числе прочих там катался один из самых известных бардов страны Юра Кукин - автор знаменитой песни «А мы едем, а мы едем за туманом...».

С Паниным-Коломенкиным я советовался постоянно.Помню, однажды он выслушал меня, встал, пожал мне руку и сказал: «Теперь я верю, что российское фигурное катание в опытных руках». Было очень приятно услышать от него такие слова. А в 56-м Николай Александрович умер.

- Вы когда-нибудь выдели, как Панин катался?

- Нет, конечно. Откуда? Только в рисунках начала века. Применительно к Панину-Коломенкину я прежде всего видел приятного, интересного человека, который умел прекрасно рассказывать – и многое нам рассказывал.

У него до самой смерти сохранялась невероятно высокая ясность мышления – он ведь прекрасно стрелял, более десяти раз выигрывал чемпионат России в стрельбе из револьвера. И до сих пор является обладателем рекорда по стрельбе из дуэльного пистолета.

Правда хитрецом Панин был большим. Он всегда досконально вникал в суть правил и блистательно умел находить в них нужные лазейки. Например, первым сообразил, что в правилах нигде не сказано, что производить выстрелы спортсмен обязан при полностью заряженном магазине. И приспособился стрелять из одного и того же гнезда. Он сам заряжал гильзы: взвешивал порох и пули на аптекарских весах, сам эти пули подтачивал, создавал собственный арсенал. Один раз судьи сделали ему замечание, что он перед каждым выстрелом перезаряжает барабан, но он нашелся. Сказал: «Покажите мне правила, которые запрещали бы это делать». А ведь правила спортивных состязаний тогда были очень жесткими. Не то что сейчас в фигурном катании...

* * *

Вспоминая о начале тренерской карьеры Москвина, один из его первых учеников Алексей Мишин рассказывал мне:

- Когда мы с Тамарой только начали кататься, Игорь Борисович постоянно искал какие-то новые идеи. Обычно люди, которые только что сами ушли из спорта не очень этим отличаются. Москвин же постоянно находился в самом разноплановом поиске. Размышлял, к примеру, так: на конькобежных коньках человек скользит лучше, чем на фигурных. В чем разница? Конькобежные коньки тоньше. Значит, и для фигурных коньков надо делать лезвия более тонкими. Как яхтсмен и буерист он знал, в частности, что полозья буеров делаются из бронзы. Сделал бронзовые коньки для Тамары, когда она еще каталась, как одиночница.

Когда я сам занялся наукой, а потом и тренерской работой, то стал заново переосмысливать и работу Москвина. Что было характерно для него больше всего? Аналитический подход. Этот краеугольный камень я у него позаимствовал и развивал очень последовательно.

Чуть позже историю о бронзовых коньках я услышала от Тамары. О том, как она перед выступлением клала эти коньки на батарею, чтобы нагрелись лезвия, а потом быстро надевала и шла на лед. И они, пока не остывали, совершенно потрясающе скользили.

- Я просто знал, что внутреннюю часть подшипника, чтобы добиться лучшего скольжения, иногда делали из бронзы, - пояснил мне по этому поводу Москвин. - Вот и попробовал выточить конек из бронзовой пластины. Не знаю уж, насколько это было лучше, но коэффициент скольжения у такого конька, безусловно, был выше, чем у обычного. Проблем, чтобы сделать такие коньки, по тем временам не было. У меня имелось достаточно много связей среди инструментальщиков, к тому же основные заготовки я делал сам. Да и людям, к которым я обратился, в какой-то момент стало просто интересно, что из моей затеи получится. Поэтому и помогали охотно.

Когда я впервые этим занялся, то сначала пробовал другой вариант: внутренняя часть лезвия из инструментальной ножевой стали, а внешняя - из алюминия. Но такие коньки скользили плохо – слишком жесткой получалась стальная часть. На них можно было ездить год без дополнительной заточки, но лезвия так и оставались шероховатыми – не заполировывались. А это для фигурного катания достаточно принципиально. То, что лезвия получались легче, чем другие, большого преимущества тоже не давало. Ведь основной груз на ногу дает не конек, а ботинок.

Хромо-никелевый сплав, с которым я тоже много экспериментировал, обеспечивал хорошее скольжение, но плохо «держал точку». Таким образом я и пришел к выводу, что бронза – почти идеальный металл, если речь не идет о катании в очень большой мороз. На морозе бронзовые лезвия начинали «примерзать» и скольжение становилось неважным - хуже, чем у обычных. Поэтому их иногда и приходилось греть.

В том сугубо техническом разговоре с Москвиным я не могла не вспомнить историю, которую много раз слышала от Олега Протопопова. О том, что он в свое время сконструировал для себя и для партнерши какие-то совершенно необыкновенные коньки и собственноручно сшил ботинки. Однако когда я спросила об этом тренера звездной пары, он лишь пожал плечами:

- Не знаю. Коньки, на которых катались Мила и Олег, были английскими. Ботинки же мы всегда шили по индивидуальным меркам. У Олега была колодка, которую ему в свое время сделали в Ленинграде на ортопедической фабрике. Вот по этой колодке ему и делали ботинки. Это нормальная, довольно распространенная в те времена вещь. Такое делали для фигуристов и в Москве, и в Ленинграде.

Другое дело, что кататься в одних и тех же ботинках много лет просто невозможно. У меня например, когда я катался сам, ботинки до такой степени промокали на тренировках от пота, что соль выступала снаружи – белыми разводами по коже. Хотя в 70 лет такого уже не бывает – железы функционируют совершенно иначе.

Рассуждая об уникальности своих первых учеников - Белоусовой и Протопопова - Москвин тогда сказал:

- Сейчас в фигурном катании уже не осталось людей, до такой степени преданных этому виду спорта...

Для людей, видевших Людмилу Белоусову и Олега Протопопова на льду в лучшие годы их выступлений, они до сих пор остались легендой.

В одной из западных статей о русской паре писалось: «Людмила и Олег - это союз, который был создан на небе и не может быть разделен даже со смертью обоих партнеров. Всю свою жизнь Людмила и Олег были сообщающимися сосудами, где один черпает все необходимое у другого, дополняя его, в свою очередь, чем-то своим. Поэтому делиться с посторонними, будь то ученики или коллеги по работе, им попросту нечем: все уходит на себя, для восстановления истраченного и создания нового. От этого - конфликты с товарищами по сборной или балету на льду, в которых они видели не более чем пришельцев в принадлежащем им, и только им, микрокосмосе парного фигурного катания…»

Глава 4. ЛЮБОВЬ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Личное дело: Белоусова Людмила Евгеньевна. Родилась 22 ноября 1935 года. Фигурным катанием начала заниматься в 16 лет. Заслуженный мастер спорта СССР. Специализация – парное катание. Первый партнер Кирилл Гуляев. Образование – Ленинградский институт железнодорожного транспорта.

Протопопов Олег Алексеевич. Родился 16 июля 1932 года. Фигурным катанием начал заниматься в 15 лет. Заслуженный мастер спорта СССР. Специализация – парное катание. Первая партнерша Маргарита Богоявленская. Образование – Ленинградский институт иностранных языков (преподаватель).

Вместе начали выступать в в 1954 году. На своем первом чемпионате Европы в Братиславе (1958) заняли 10-е место. В том же году стали 13-ми на чемпионате мира в Париже.

Двукратные олимпийские чемпионы (1964, 1968). Четырехкратные чемпионы мира и Европы (1965-68). Трехкратные вице-чемпионы мира и Европы (1962-64). Бронзовые призеры чемпионатов мира и Европы (1969). За спортивные достижения награждены двумя орденами Трудового Красного Знамени.

Тренеры – Петр Петрович Орлов, Игорь Борисович Москвин.

В 1957 году поженились. Завершили спортивную карьеру в любительском спорте 1971-м. В течение последующих четырех лет - солисты Ленинградского балета на льду.

Чемпионы мира среди профессионалов (1973, 1983, 1985). Серебряные призеры этих соревнований в 1984 году и бронзовые – в 1986-м. Завершили соревновательную карьеру в профессиональном спорте в 1987-м.

С 1979-го и по настоящее время постоянно проживают в Швейцарии.

Факт довольно продолжительной работы Москвина с Белоусовой и Протопоповым – не только самым легендарным, но и самым эгоистичным и самым изысканно-артистичным дуэтом мирового парного катания – в свое время стал для меня откровением. С фигуристами я была знакома много лет, мы не раз встречались и беседовали на тех или иных соревнованиях, но ни Мила, ни Олег никогда не упоминали о том, что их достижения в спорте – заслуга кого-то, кроме них самих. Что касается Москвина, он вообще никогда не был склонен афишировать собственные тренерские успехи.

Алексей Мишин заметил однажды на этот счет:

- Работа Москвина с Белоусовой и Протопоповым очень неправильно оценивалась Олегом. Он искренне полагал, что сам себя тренирует. Помню его высказывания, достаточно оскорбительные для Игоря Борисовича, где он говорил, что основную помощь ему оказывает заливщик на катке. Москвин очень много с ними работал. Другое дело, что многому в этой работе учился сам, ведь Протопопов являл собой апофеоз художественного взгляда на фигурное катание с очень высокими требованиями к спортивной стороне.

Наташа Бестемьянова высказалась немного иначе:

- Игоря Борисовича всегда отличало совершенно потрясающее качество. Работая со спортсменом, он умел настолько хорошо научить его, «вытащить» из человека все, на что тот был способен, что его собственная тренерская роль как бы уходила на второй план. Окружающие только ахали: «Какой гениальный Овчинников! Какой гениальный Бобрин!» И как-то повелось считать, что у Москвина одни только гении и катаются».

* * *

Белоусова и Протопопов (официально Людмила носила фамилию мужа, но выступала под своей девичьей фамилией) безусловно были гениями. Сам Москвин говорил о них так:

- Если бы в начале своей тренерской карьеры я не пересекся с Протопоповыми, меня, возможно, вообще не потянуло бы в сторону творчества. Работал бы так, как Станислав Жук, у которого вся работа велась, словно на передовой линии. Он был тренер-деспот. Никогда не объяснял, почему нужно выполнить то или иное задание. Просто приказывал. Как в армии. Но главное – его методика давала результат. Поэтому основной тезис Жука заключался в том, что от добра добра не надо искать. Если стиль востребован и дает результат, значит это прогрессивный стиль.

Мы со Стасом всегда были дружны. Более того, в определенном смысле я очень Жуку завидовал: за него всегда стояла горой вся всесоюзная федерация фигурного катания. В парном катании тогда работало не так много тренеров. Очень много сделал в свое время Игорь Борисович Ксенофонтов. Он был гениальным организатором. Говорил прибаутками, но делал дело. Все свердловские пары были либо его, либо от него.

Мне нравилось, как он работал. Как организовал свою школу, своих тренеров. Тренер ведь – это не только тот, кто диктует. А тот, кто умеет создать обстановку, в которой другие тренеры развиваются как бы сами собой. Но Ксенофонтов жил в Свердловске. Естественно, из его группы постоянно шел большой отток спортсменов в Москву – в группу Жука. Отказаться было невозможно: в определенный момент партнера просто призывали в армию, и выбор сводился к минимуму: либо в часть, либо в ЦСКА – в спортивное общежитие. Единственным чужеродным исключением из этой схемы был Саша Зайцев – его Жук целенаправленно привез из Ленинграда в пару к Ирине Родниной.

Позиция руководства федерации тоже была проста: были нужны медали, Жук их поставлял, поэтому ему и создавались наиболее благоприятные условия.

У меня же было два часа льда днем – на пары, и два часа вечером - на одиночников. Все остальное время лед был занят хоккеистами. Работать, естественно, было неудобно, но никакой другой возможности кататься просто не было. Спасало то, что мы довольно много времени проводили на сборах.

У Стаса в Москве тогда каталась Танечка Жук – его сестра - и Саша Гаврилов. Эту пару Жук выпестовал от начала и до конца. Это чисто его работа. В 1963 году я даже присматривал за этой парой на чемпионате мира в Кортина д’Ампеццо в Италии. Стас в те годы еще выступал в балете на льду и так получилось, что из-за собственных гастролей не смог поехать в Италию. И тренером на те соревнования послали меня, поскольку у меня за сборную страны катались еще две девочки - Галина Гржибовская и Елена Щеглова. И Олег с Милой.

Выступать в Кортина д’Ампеццо пришлось на открытом катке, который был залит в середине большого пятиярусного открытого стадиона с деревянными трибунами. Жук и Гаврилов стали там третьими. Белоусова и Протопопов – вторыми.

Если говорить о моей работе с Протопоповыми откровенно, я не могу похвастаться, что сделал эту пару подобно тому, как Жук сделал свою. Мила с Олегом сделали себя сами. Я, скорее, на определенном этапе просто развил их катание в нужном направлении. И сам под влиянием Милы и Олега оформился, как тренер.

- Это правда, что Протопоповы постоянно ссорились на тренировках вплоть до рукоприкладства? – решила я уточнить у тренера расхожую в фигурных кругах сплетню.

- Боже упаси, - ответил Москвин. - Мне вообще никогда не попадались ученики, которые были бы чрезмерно агрессивны по отношению друг к другу. Та же Тамара в тренировках могла завестись, разозлиться, но все всплески ее активности тут же гасил Леша Мишин. Очень спокойно ей говорил: «Тамарочка, не надо пытаться поставить себя на место Игоря Борисовича. Поставь себя на свое место и продолжай работать. Даже если Игорь Борисович будет говорить абсолютную чушь, а мы будем слаженно ее исполнять, это будет лучше, чем то, что предлагаешь ты».

Обычно этого было достаточно, чтобы Тамара остыла.

Что касается Милы и Олега, на тренировках они могли бесконечно о чем-то спорить. Но дома – никогда. Мила в этом плане была, как домашняя фея…

* * *

«Они были страшными индивидуалистами, - рассказывал мне о Протопоповых Алексей Мишин - Но в то же время постоянно нуждались в свите. У них такая свита была всегда: кто-то носил коньки, кто-то - аппаратуру, кто-то просто говорил комплименты».

В спортивном смысле фигуристы, безусловно, стали первопроходцами. Они трижды – начиная с 1962 года – завоевывали серебро мировых первенств, затем четыре раза подряд становились чемпионами. Стали первой парой в истории мирового фигурного катания, кому удалось дважды одержать победу на Олимпийских играх, к тому же их первое олимпийское золото стало первым для всей советской страны. Из восьми чемпионатов Европы, на которых выступали Мила с Олегом, они выиграли четыре. Но всего через год после олимпийского триумфа в Гренобле в 1968-м пару начали открыто «убирать», принудительно освобождая дорогу тем, кто моложе.

В 1969-м - Белоусова и Протопопов проиграли и чемпионат Европы и чемпионат мира. Несмотря на это спрос на них за рубежом оставался предельно высоким. Так продолжалось на протяжении доброго десятка лет. Но заключить контракт с профессиональным шоу и надолго уехать за границу для советских спортсменов тогда было совершенно невозможно.

Это стало одной из основных причин, по которой в 1979-м фигуристы решили не возвращаться в Союз после показательных выступлений в Швейцарии. И само сочетание их имен в СССР надолго стало ругательным.

Помню разгромную статью, подписанную олимпийским чемпионом Саппоро Алексеем Улановым, в которой тот жестоко унижал былых партнеров по команде. Из этой публикации почему-то более всего запомнилась фраза: «Распродав в Питере все, что можно, Белоусова и Протопопов ухитрились вывезти в Швейцарию даже старенькую швейную машинку».

В 1995-м на чемпионате Европы в Дортмунде я встретилась с Белоусовой и Протопоповым впервые.

* * *

«Ни в коем случае не заводи разговор о том периоде, когда Белоусова и Протопопов решили уехать, и не вспоминай о дрязгах, сопровождавших их отъезд. Иначе беседы не получится: тебе придется в одностороннем порядке выслушивать былые обиды. Постарайся понять, что для этих людей всегда существовало только фигурное катание и ничего больше. Зато о фигурном катании тебе расскажут так, как это не сможет сделать никто», - напутствовал меня коллега в пресс-центре.

Совет никак не ущемлял мои интересы. На дворе был 1995-й год, и это делало вопрос о месте жительства и гражданстве, мягко говоря, второстепенным.

Мы разговаривали c фигуристами на одном из торжественных приемов. Людмила почти ничего не говорила. Просто стояла рядом с мужем, изредка кивая головой: маленькая, воздушная - сорок с небольшим килограммов веса, в черной вязаной кофточке, с фиолетовым бантиком на светлых, убранных в хвостик волосах. Девочка, тогдашний паспортный возраст которой (почти 60!) с трудом укладывался в голове. На вопрос, как мне обращаться к ней, коротко ответила: «Мила».

Тогда в Дортмунде мне показалось, что Протопопова я нечаянно обидела. Он долго рассказывал, что давно не выступает с женой в том графике, в котором приходилось работать, например, в американском шоу Ice Capades, где было по четыреста спектаклей в году, но что учит прыжки и намерен подготовиться к Олимпиаде… Я автоматически вставила встречный вопрос: «Среди ветеранов?»

Ответом был взгляд, каким смотрят на безнадежно дебильного ребенка. А может, мне просто показалось. Во всяком случае, после паузы последовал ответ:

- Вам никогда не приходило в голову, что в Швейцарии практически нет парного катания и, значит, место в команде вакантно? Да и Международный союз конькобежцев пока не придумал правил, ограничивающих возраст спортсменов. Я не говорю, что мы выступим. Но мы готовимся. Максимальная цель всегда дисциплинирует, помогает сохранить свежей психику. К тому же я всегда был склонен считать, что лучше умереть на льду, нежели в клинике для престарелых. Нам не важен результат. Все возможные медали у нас есть - двадцать два килограмма. Лежат дома в коробке. Если нам захочется иметь еще столько же золота, я могу позволить себе пойти в банк и купить его. Но нам это не нужно.

Та встреча оставила у меня сложное впечатление. На протяжении чемпионата Протопопов давал очень четкие оценки тому, как катались участники, говоря о гипотетическом участии в Играх-98, подчеркивал: «Мы слишком много знаем о том, как надо готовиться к соревнованиям и как надо выступать» - и тут же говорил:

- Мы не можем позволить себе заниматься тренерством. Слишком много сил уходит даже на консультации. А мы хотим кататься сами и тратить свои силы только на себя.

Еще больше меня зацепило другое высказывание некогда великого фигуриста:

- Пару лет назад мы получили предложение выступить в американском шоу, куда приглашают исключительно олимпийских чемпионов разных лет. Предложили десять тысяч долларов за выход. Когда я отказался, сумму тут же увеличили вдвое, посетовав, что остальные русские катаются за такие деньги с большим удовольствием. Я же ответил, что русские согласились бы кататься и за 500 долларов. Но мы, увы, не русские.

На мой вопрос: «Вы действительно так считаете?» - Протопопов ответил: «Я просто знаю себе цену».

* * *

Тесное сотрудничество Протопоповых с Москвиным началось в 1962-м. Игорь Борисович тогда активно работал с одиночниками – тем более что как раз тогда у претендентов в сборную началась подготовка к Олимпийским играм 1964 года.

- Мы периодически разговаривали о парном катании, и в один из дней Олег неожиданно сказал: «Мы с Милой посоветовались и решили, что у тебя есть разумные мысли относительно недостатков нашего катания. И что ты можешь нам помочь».

Я был крайне удивлен тем, что такая фраза вообще прозвучала. Потому что Протопопов вообще никогда не употреблял слово «недостаток» применительно к своему катанию. Наоборот, при каждой удобной возможности подчеркивал, что они с Милой – самые лучшие, самые правильные, все умеют и все знают.

Для меня такая работа была честью, хотя я сразу честно предупредил Олега о том, что свою работу с одиночниками ради них не оставлю. У меня уже подавал определенные надежды Юра Овчинников, было немало других способных фигуристов.

Вот так в 62-м мы начали работать, а в 1965-м Мила и Олег выиграли свой первый чемпионат мира в Колорадо-Спрингс.

- С ними было легко работать?

- Мне было интересно. Я ведь никогда не был тренером-деспотом. Мила к тому же всегда меня поддерживала. Она была идеальной фигуристкой: легкая, красивая, хороший исполнитель. Ее не нужно было в чем-то убеждать, заставлять пробовать какие-то вещи. Предлагаешь что-либо новое – она тут же идет делать. Олегу, напротив, постоянно нужно было что-то доказывать. Но в целом мы ладили.

- Олимпийские игры 1964 года вы помните?

- Конечно. Меня взяли в Инсбрук в последний момент. Как-то очень быстро выдали форму и так же быстро отправили на Олимпиаду. Ничего страшного там на первый взгляд не было. Но и людей, которые знают английский или немецкий язык, тоже не было. Кроме одной-единственной переводчицы -Александры Федоровны Ивушкиной. Очаровательная женщина! Но она же не могла за всеми следить и решать все чужие проблемы?

В парном катании было заявлено 13 пар. Тогда еще не было никакого разграничения по группам, как это происходит сейчас. Была первая половина участников и вторая половина. А первый стартовый номер достался главным фаворитам Игр – немцам Марике Килиус и Хансу-Юргену Боймлеру.

Протопопов тогда совершенно жутко нервничал, сказал, что у него трясутся руки, что он не может в таком состоянии идти и вытаскивать номер и попросил меня это сделать. Жеребьевку тогда проводили бочоночками от игры в лото. Номера были на этих бочоночках выдавлены, и я, опустив руку в мешок, начал судорожно эти бочоночки прощупывать, пытаясь понять, одна цифра у меня под пальцами, или две. И вытащил 13-й номер.

Накануне финала организаторы вдруг почему-то поменяли регламент: вместо того, чтобы выпустить на лед первую группу, а потом – после разминки - вторую, они провели по отдельности обе разминки, а потом отправили на лед всю группу из 13-ти пар.

Мы долго рассчитывали, во сколько нужно прийти на стадион, чтобы оказаться там к окончанию выступлений первой группы, но когда пришли, то с ужасом поняли, что никакой разминки больше не будет. А нужно выходить и кататься.

Я поставил в каком-то коридоре скамейки, перегородил все таким образом, чтобы никто к нам с Милой и Олегом не мог подойти, принес маленький тренировочный магнитофон и сказал: «Ребята, забудьте о том, что вы не разминались. Постарайтесь мысленно «прокатать» программу под музыку, вспоминая все нюансы. Вплоть до того, в какой момент куда вы должны посмотреть.

Полчаса или чуть больше Олег с Милой ходили по коридору, раз за разом прогоняя в голове всю программу. И откатались в результате без ошибок. Потому что голова у них была настроена не на элементы, а на свой собственный ритм катания.

А вот Килиус и Боймлера тогда дисквалифицировали. Как выяснилось, еще до начала Игр в Инсбруке была выпущена открытка с их изображением, где было написано: «Олимпийские чемпионы». В Международном союзе конькобежцев сочли это заранее оплаченной рекламой и выгнали немцев из любительского спорта.

- Свои ощущения от победы вы помните?

- Не могу сказать, что был в каком-то экстазе. Искренне полагал, что раз работал много и правильно, то и результат должен оказаться достойным. Водку мы по этому поводу не пили. На следующий день пошли все вместе в городскую сауну. Показали на входе свои олимпийские аккредитации, нас пропустили. После того, как попарились, снова пошли на каток – смотреть финальный хоккейный матч. Турнирная ситуация там сложилась таким образом, что от того, как мы сыграем в финале, результат не зависел. Он рассчитывался по очкам и решающим фактором должен был стать итог матча с участием шведской сборной. Шведы выиграли и благодаря их победе наши ребята стали олимпийскими чемпионами.

Помню, в нашем пятиэтажном домике в олимпийской деревне хоккеисты еще долго праздновали свою победу. Сначала - вместе со шведами, а потом ни с того ни с сего начали их бить. Кого-то даже столкнули со второго этажа, но обошлось без серьезных травм.

Ну а потом фигуристов отправили куда-то на показательные выступления, в деревне я остался один и, поскольку победа Олега и Милы была воспринята, как грандиозная сенсация, мне, как их тренеру, вручили государственный флаг, чтобы я нес его на церемонии закрытия.

Я почему-то страшно боялся, что сделаю что-то не так и меня арестуют. Это ж какое доверие было – советский флаг на Олимпийских играх нести!

- К следующей Олимпиаде вы по-прежнему продолжали тренировать Белоусову и Протопопова?

- Да. Олег, естественно, везде подчеркивал, что они с Милой тренируются самостоятельно, но я на это не обижался. Просто знал, что он – такой. В 1968-м мы продолжали работать вместе, хотя у меня уже на довольно высоком уровне катались Москвина и Мишин. Со стороны Олега и Милы никакой ревности не было. Да и не могло быть: они слишком высоко себя ставили, чтобы воспринимать кого-то еще, как соперников. Хотя как раз Тамара с Лешей могли выступить на Играх в Гренобле хорошо. За год до этого они выиграли предолимпийскую неделю. Причем выиграли разгромно. Белоусовой и Протопопова там не было, но были очень сильные немцы.

А вот на Олимпийских играх Тамара сорвала прыжок в либелу, который в фигурном катании всегда считался «детским» элементом. И вместо того, чтобы завоевать медаль...

Тогда уже было довольно много шума на тему – кто унаследует славу олимпийских чемпионов. Считалось, что Мила с Олегом в солидном возрасте и должны освободить дорогу Ирине Родниной и Алексею Уланову. Во всяком случае общественное мнение уже было против них. К тому же Олег вел себя слишком независимо и самостоятельно: не перед кем не лебезил, не пресмыкался, кому-то просто хамил, демонстративно подчеркивая, что ставит себя выше всех и федерации в том числе. Просто до 1968-го у них с Милой было невозможно выиграть. Лучше их никого не было.

* * *

Уехав из России в Швейцарию в 1979-м, Белоусова и Протопопов обрубили себе дорогу назад. В единственную страну, где тысячи людей, несмотря на опалу фигуристов, восхищались ими по-прежнему. В швейцарии 44-летняя (на момент отъезда) Людмила и 47-летний Олег могли только продолжать кататься. Ничем другим они просто не заработали бы на дальнейшую жизнь.

- Пока Мила и Олег у меня катались, мы были довольно дружны, - рассказывал Москвин. - Вместе ездили отдыхать, вместе жили на сборах в гостинице в Воскресенске, там Мила в своем номере постоянно готовила для всех блинчики на электрической плитке, которую постоянно возила с собой. Мы часто выбирались в лыжные походы, то есть отношения были гораздо более близкими, нежели служебные.

Потом, когда они уже ушли из спорта, я слышал, что у них был конфликт с руководством ледового балета, где они тогда катались. Но никогда не думал, что развязка может оказаться именно такой.

В Ленинграде они жили неподалеку от нас с Тамарой, и я, честно признаться, был тронут, когда получил по почте толстенный конверт с фотографиями. Туда же было вложено письмо: «Дорогие Игорь и Тамара! Не поминайте лихом. Надеемся – до встречи»

Там были собраны все фотографии, где мы с Протопоповыми были запечатлены вместе или в одной компании. То есть они не хотели, чтобы их отъезд создал хоть какие-то сложности тем людям, кто их знал и с кем они на том или ином жизненном этапе были близки.

Они тогда оставили в Ленинграде все – квартиру, мебель… Взяли с собой только швейную машинку. Насколько помню, их отъезд у нас не особо обсуждался. Вслух говорили, естественно, что, мол, нехорошо Белоусова и Протопопов поступили.

С другой стороны, их можно было понять. После того, как Милу и Олега перестали включать в сборную, тренироваться они могли только на маленькой площадке. Другими словами, им не давали никакой возможности делать свои программы. В балете это тоже было невозможно, потому что и там лед маленький.

То, что они никогда и нигде не упоминали мою фамилию, как человека, который их тренировал, меня не задевало. Да и поступок их я не осуждал. Это было не моим делом. Все мое время в тот период было занято работой с одиночниками, набирали силу Юра Овчинников, Володя Куренбин, то есть в жизни не было пустоты, которая позволяла бы думать о посторонних вещах.

- Вы потом как-то поддерживали с ними отношения?

- Нет. Встретились очень много лет спустя, когда они приехали в Питер в 2003-м.

* * *

На льду я видела Белоусову и Протопопова лишь однажды - на чемпионате Европы-1996 в Софии. На протяжении предыдущего года фигуристы пару раз выступали в благотворительных шоу, а в Софию организаторы соревнований пригласили Протопоповых не только в качестве почетных гостей, но и с тем, чтобы легендарные фигуристы приняли участие в церемонии открытия соревнований. Тренировались Олег и Мила по ночам: дневной лед был отдан участникам, а поздно вечером начинались репетиции открытия.

И именно к ночи трибуны активно заполнялись зрителями.

Первое мое впечатление от катания Белоусовой и Протопопова было сильным. Ни прыжков, ни поддержек, ни выбросов двукратные олимпийские чемпионы не делали, да, наверное, и не могли. Но со льда веяло какой-то особой магией абсолютного единства движений, жестов, чувств. Коньки скользили по льду без единого шороха. При этом меня не покидало чувство, что это катание не предназначено для зрителей: оно было слишком интимным. Видимо, то же самое чувствовали трибуны, оцепеневшие в каком-то немом восхищении.

После тренировки я спустилась в раздевалку к Миле. Подождала, пока та снимет коньки, накинет на трико любимую вязаную кофточку. Потом мы шли к автобусу и Протопопов, как бы мимоходом подчеркнув, что после смерти Сергея Гринькова они с Милой остались единственными олимпийскими чемпионами в парном катании, кто продолжает кататься вместе, рассказывал, почему считает невозможным для себя приехать в когда-то родной Питер на празднование столетнего юбилея фигурного катания.

- Мы получили факс, подписанный мэром города Анатолием Собчаком, в котором сообщалось, что нас приглашают на юбилей. Соответственно, отправили ответный, где написали, что если нас приглашают в качестве участников показательных выступлений (из приглашения было не очень понятно, в качестве кого нас хотели бы видеть в Питере), то просим компенсировать тренировочные расходы. Для нас подобное выступление слишком серьезно, чтобы приезжать неподготовленными. В Швейцарии мы тренируемся на общественном катке в городском парке. Когда погода солнечная и морозная, швейцарцы уезжают за город кататься на лыжах, и каток пустеет. В такие дни мы тренируемся более интенсивно, но, тем не менее, не можем кататься под свою музыку. А главное, должны постоянно приспосабливаться к очень маленькому пространству. Чтобы подготовить серьезную программу, надо арендовать лед. Это стоит 155 швейцарских франков в час.

- Ответ из Питера мы получили только через месяц, - продолжал Протопопов. - Сначала нам позвонил какой-то человек, а еще через неделю пришел факс, в котором говорилось: «Позвольте пригласить вас в Санкт-Петербург для участия в показательных выступлениях. Условия выступления - согласно предложенным по телефону нашим представителем».

Возможно, со своей стороны организаторы считали такую форму отношений нормальной, но нам это показалось дикостью: в конце концов мы понятия не имели, с кем разговаривали по телефону и какие условия конкретно имелись в виду. Кстати, вся переписка у нас с собой…

В Софию Белоусова и Протопопов приезжали бесплатно. Их выступлению на церемонии открытия организаторы отвели полторы минуты и чуть меньше половины катка (на остальной площади льда стояли участники праздничной массовки).

После я не раз жалела, что видела это. Протопопов вышел на лед в соломенного цвета парике (под софитами искусственные волосы казались рыжими), лицо было покрыто толстым слоем грима с нарисованным на нем румянцем, подведенными глазами и губами. Его партнерша была в коротеньком красном платьишке («Мы до сих пор влезаем в костюмы, в которых катались в 1968 году») с красным бантиком в волосах.

Контраст с ночными тренировками был разителен: там на льду были мастера, для которых кататься было так же естественно, как дышать. Здесь - двое немолодых людей, отчаянно, но тщетно пытающихся скрыть свой возраст. Эти попытки - нелепые, а главное, абсолютно ненужные - напрочь заслоняли катание пары и заставляли вспомнить высказывание выдающегося русского хореографа Игоря Моисеева: «Танцевать можно и в тридцать лет и в шестьдесят. Но в шестьдесят на это не надо смотреть».

* * *

Несколько лет спустя я спросила Москвина, какие чувства у него вызывает тот факт, что бывшие ученики, которым уже за 70, продолжают выходить на лед перед публикой.

- Если человек действительно это любит, почему нет? – спокойно ответил тренер. – Возьмите меня. Если бы я сейчас вдруг вздумал вспомнить молодость и снова начал ходить на яхте, кто мог бы меня осудить за это? Что касается Протопоповых, я испытываю определенное уважение к тому, что люди настолько преданы фигурному катанию.

В каком-то смысле они напоминают мне математика, который доказал гипотезу Пуанкаре, но отказался от крупной премии. Не поехал ее получать лишь по той причине, что пожалел тратить время на поездку, отвлекаясь от своей работы. Олег в этом отношении – нормальный человек. Он всегда с удовольствием принимал все, что ему положено. Но любил фигурное катание как никто другой.

У них с Милой было прекрасное скольжение, хотя дело даже не в этом. А в том, что это скольжение было осмысленным. Наполненным. В том числе и технически. Это - большая редкость.

- Они могли бы выиграть третью Олимпиаду?

- Думаю, да. В 1972-м Мила с Олегом были очень хорошо готовы. Прекрасно прокатались на отборочных предолимпийских соревнованиях. Но в сборную их не взяли. Помню, было собрание – тренерский совет, на котором присутствовал председатель спорткомитета Сергей Павлов. На место в сборной тогда претендовали Роднина/Уланов, Людмила Смирнова/Андрей Сурайкин, а вот в пользу кандидатуры Протопопова не высказался никто.

- А вы?

- Я уже не был их тренером. Разошлись. В 1968-м после чемпионата мира в Женеве я предложил Белоусовой и Протопопову закончить выступления. Как раз в то время в Ленинграде открылся «Юбилейный», вот и я предложил Олегу работать вместе. Мол, сам буду заниматься одиночниками, а он возьмет пары. А он мне неожиданно ответил: «Ты предлагаешь мне это лишь потому, что хочешь освободить место в сборной для своей жены».

Я психанул и сказал, что не намерен выслушивать такие глупости. И если он действительно так считает, пусть тренируется дальше сам – без моей помощи. Нельзя сказать, чтобы это было ссорой, но моя позиция на этот счет была предельно жесткой.

Так что в 1969-м я уже не имел никакого отношения к выступлениям Милы и Олега. Их взяла в свою группу Елена Чайковская и на чемпионате мира 1969 года в Колорадо-Спрингс они остались третьими – проиграли не только Родниной с Улановым, но и Москвиной с Мишиным.

* * *

Вспоминая о фигуристах тех времен, выдающийся тренер Татьяна Тарасова сказала мне однажды:

- Именно Москвин познакомил весь мир с драматургией фигурного катания. Открыл новую эру в нашем виде спорта. Поставил его вплотную к театру. А как он сделал из Москвиной и Мишина вторую пару мира? Сейчас даже сам Мишин любит говорить, мол, из «неликвидов» результат сделали. И это - при наличии совершенно потрясающих пар, что были кругом в изобилии. Те годы ведь вовсе не были годами провала в парном катании. Напротив, они были расцветом...

Глава 5. КОРОЛЬ И БАЛЕРИНА

Личное дело: Москвина Тамара Николаевна (девичья фамилия Братусь). Родилась 26 июня 1941 года. Фигурным катанием начала заниматься в 10 лет. Заслуженный мастер спорта СССР. Заслуженный тренер СССР. Заслуженный деятель искусств России.

Закончила с серебряной медалью общеобразовательную школу и музыкальную школу по классу фортепиано. Диплом с отличием Государственного института физической культуры имени Лесгафта. Кандидат педагогических наук.

Награждена орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов и «За заслуги перед Отечеством» III степени. Лауреат конкурса «Спортивная элита-98» в номинации «Лучший тренер России».

На протяжении 12 лет (1953-1965) выступала в одиночном катании. Трехкратная чемпионка СССР. Чемпионка первой (1962) и второй (1966) зимних Спартакиад народов СССР. Участница четырех чемпионатов Европы (лучший результат – 14-е место в 1965 году в Москве). На чемпионате СССР 1965 года завоевала две золотые медали – в одиночном и парном катании. Тренер – Игорь Борисович Москвин.

Первый партнер Александр Гаврилов. С 1967 года выступала с Алексеем Мишиным. Вместе с ним – серебряный призер чемпионата Европы-1968 и чемпионата мира-1969. Бронзовый призер чемпионата Европы-1969. 5 место на Олимпийских играх 1968 года в Гренобле.

Ученики: Ирина Воробьева/Александр Власов, Ирина Воробьева/Игорь Лисовский, Елена Валова/Олег Васильев, Елена Бечке/Денис Петров, Наталья Мишкутенок/Артур Дмитриев, Оксана Казакова/Артур Дмитриев, Елена Бережная/Антон Сихарулидзе, Юко Кавагути/Александр Смирнов.

На чемпионатах мира, Европы и Олимпийских играх учениками Москвиной завоеваны 22 золотые медали.

Мишин Алексей Николаевич. Родился 8 марта 1941 года. Фигурным катанием начал заниматься в 15 лет. Заслуженный мастер спорта СССР. Заслуженный тренер СССР.

Окончил Ленинградский электротехнический институт имени В.И. Ульянова-Ленина. Заведующий кафедрой конькобежного спорта Академии физической культуры имени Лесгафта. Кандидат педагогических наук, профессор. Автор ряда фундаментальных монографий и учебников по фигурному катанию.

В одиночном катании – бронзовый призер чемпионата СССР (1964). Участник зимней Спартакиады народов СССР (1966). Тренер - Майя Петровна Беленькая.

В парном катании выступал с Тамарой Москвиной. Тренер - Игорь Борисович Москвин.

Ученики: Марина Кульбицкая,Виталий Егоров, Татьяна Оленева, Леонид Казнаков, Марина Серова, Юрий Овчинников, Алексей Урманов, Алексей Ягудин, Евгений Плющенко.

Награжден орденом Дружбы народов.

Известную в конце 60-х годов прошлого века спортивную пару Тамара Москвина - Алексей Мишин, ставшую в 1969-м вице-чемпионами мира, в силу возраста я помнила смутно. В памяти застряла лишь музыка одний из их программ - популярный шлягер про хромого вояку-короля, который до сих пор нет-нет, да и запустят по радио: «Тирьям-тирья-рям, трам-тирьям…».

Много лет спустя, уже став журналистом и освоившись в среде фигурного катания, я как-то спросила уже ставшего выдающимся тренером Алексея Мишина, почему все без исключения его ученики развивают на льду преимущественно классические темы, в то время, как он сам катался под «тирьям-тирьям».

Не знаю, обидела ли я его тогда этим вопросом. Позже мне неоднократно доводилось слышать, что Мишин не очень любил стиль, предложенный ему Игорем Борисовичем Москвиным. Мол, всегда считал себя достаточно импозантным мужчиной, нравился женщинам, они с удовольствием приходили на каток – смотреть выступления предмета своего обожания, а на льду был «тирьям-тирьям» и большей частью шутовские роли. Публика визжала от восторга, а фигурист мучался и переживал.

Впрочем, если это и было так, в том давнем разговоре со мной Мишин ничем этого не проявил. Сказал:

- Тот стиль сложился исключительно благодаря мудрости нашего тренера - Игоря Москвина. Классика предоставляет фигуристу неограниченные возможности. Но в те времена, что мы выступали вместе с Тамарой, нам было абсолютно бессмысленно конкурировать с Людмилой Белоусовой и Олегом Протопоповым в классическом катании, красоте линий, отточенности движений, поз. Эта ниша была ими прочно занята. Москвин и догадался предложить тему, в которой мы бы выглядели наиболее эффектно. Те программы полностью соответствовали нашим физическим данным, а главное - были абсолютно непохожими ни на чьи другие. И воспринимались, что немаловажно, как определенный авангард. Некоторые номера и сейчас, согласитесь, прозвучали бы нормально.

- А повторить какую-либо из программ сейчас вы смогли бы? – шутливо спросила я тренера.

- Зачем? – Мишин пожал плечами. - Если вы к тому, помню ли я их, то прекрасно помню. Но, откровенно говоря, не люблю вспоминать свои прошлые успехи - отношусь к той категории людей, которым, конечно же, важно, кем ты был раньше, но еще важнее, кем стал сегодня. Однажды я встретил одного бывшего фигуриста, с которым выступал сам, и он вдруг меня спросил: «Ну, как я выгляжу на льду? Как делаю перебежки?» Мне это показалось диким: в возрасте, когда логичнее рассказывать, как живет семья, дети, внуки, как, в конце концов, делают перебежки сыновья, ученики, его по-прежнему больше всего заботит собственная персона. Поэтому, ностальгических ноток от меня не ждите.

* * *

Вспоминая историю появления одной из программ Москвиной и Мишина (той самой, что принесла его ученикам серебро мирового первенства), Игорь Борисович Москвин был более ироничен:

- В том, что касается стиля катания, у нас просто не нашлось другого выхода. Леша был невидным парнем, маленьким. Тамара тоже. То есть никаких преимуществ – таких, чтобы можно было ими выиграть или хотя бы выйти на конкурентоспособный уровень, я в этой паре не видел. Пока не додумался до музыки.

Это получилось случайно. В 1968-м, когда у нас уже началась подготовка к чемпионату мира в Колорадо-Спрингс, мы с Тамарой и Лешей проводили летний сбор где-то на юге Украины и как-то отправились обедать в ресторан. Там играли три еврея на скрипочках. Я их и попросил наиграть нам несколько мотивчиков. И прямо в ресторане мы эту музыку и записали.

Для произвольной темы взяли популярный тогда «матчиш». У нас еще на его мотив не очень приличную песенку пели: «Была я балерина, слыла звездою… »

Короткую программу мы тоже сделали на аналогичную комедийно-гротесковую музыку. Кто-то из доброхотов, конечно, тут же сообщил в спорткомитет, что у Мишина с Москвиной совершенно похабная музыка, кататься под которую за границей для советских спортсменов просто недопустимо. Меня, естественно, тут же вызвали в Спорткомитет – давать объяснения. Я спросил: «А слова этой песни вы знаете, чтобы так считать? А знаете, например, какие стихотворные вариации существуют на музыку песни «Варяг»? Так что теперь, и эту песню запретить?»

Начальником управления зимних видов спорта был тогда отличный мужик – не помню, к сожалению, его имени. Он после долгих совещаний со своими коллегами и нашими критиками и дал «добро».

* * *

- Когда ваша супруга каталась у вас с Алексеем Мишиным, было легко или тяжело с ней работать?

- В лице Мишина я всегда имел союзника. В Тамаре же очень сильно развито желание лидерствовать. Поэтому когда она чрезмерно увлекалась какими-то идеями, приходилось объяснять, что она видит происходящее с позиции своей партии, но не воспринимает программу, как цельное зрелище. Раньше ведь к каждому элементу относились очень придирчиво – чтобы он со всех сторон выглядел «лицом». Со льда это видно далеко не всегда.

- Вы помните, как Тамара появилась в вашей группе?

- Она пришла от Ивана Ивановича Богоявленского. Каталась у него на маленьком каточке, где приходилось самостоятельно заливать лед. А у нас был нормальный большой каток, большая группа, в которой уже катались Юра Овчинников, Игорь Бобрин. Позже пришел Мишин.

Тамара тоже начинала, как одиночница – пять раз становилась чемпионкой страны и даже четыре раза выступала на чемпионатах Европы. В 1965-м в Москве была 14-й. Но проблема заключалась в том, что ведущим женским тренером в те годы была Татьяна Гранаткина-Толмачева, которая работала в Москве на стадионе Юных пионеров и вела группу девочек одного возраста. А во главе федерации фигурного катания стоял ее муж Александр Толмачев. При том, что Тамара была не из московской школы, да еще и старше толмачевских девочек на три или четыре года, у нее не было никаких шансов удержаться в сборной. Вот она совершенно правильно и рассудила, что никакого смысла продолжать карьеру одиночницы просто нет. Да и в художественном плане она проигрывала той же Тане Немцовой. Таня неважно видела, поэтому не очень хорошо делала обязательные фигуры, но и Тамара была в них не идеальна, мягко говоря.

- А что было ее сильной стороной?

- То же самое, что и сейчас. Характер. Упертость.

- Когда Тамара решила закончить спортивную карьеру, это было ее решением, или вашим?

- Ну, мы вообще-то предполагали, что рано или поздно у нас появится ребенок, хотели этого. Так что все получилось очень кстати. В 1969-м Тамара с Мишиным выиграли серебро на чемпионате мира, а в 1970-м у нас родилась Ольга. Леша, правда, остался не у дел. Работы на тот момент не было, вакансий тоже. Стипендию тогда снимали, как только человек заканчивал выступать. В 1956-м точно так же сняли со стипендии меня – времена были в этом отношении жесткими.

Вот Мишин и попал на кафедру велосипеда и коньков – младшим научным сотрудником. Без звания, без степени, на 90 рублей в месяц – как молодой специалист. Вполне допускаю, что он был сильно тогда на нас с Тамарой обижен, хотя внешне у нас всегда были нормальные отношения.

* * *

Мишин действительно был тогда сильно обижен на тренера. Настолько, что эта давняя и, казалось бы, давно забытая обида вновь полыхнула в глазах, когда в одной из бесед я спросила:

- Когда вы начали работать тренером, для вас была важна оценка или помощь Москвина?

- В начале моей работы он меня совершенно не поддерживал, - был ответ. – А ведь очень трудно, закончив со спортом, начинать самостоятельную тренерскую работу. Перед тобой множество дорожек и ты понятия не имеешь, какая из них главная. К моменту когда сам Москвин начал тренировать нас с Тамарой, он уже очень хорошо это себе представлял благодаря сотрудничеству с Белоусовой и Протопоповым.

Сам я лишь со временем понял, что сильный тренер - не тот, кто обладает очень сильными сторонами, а тот, кто не имеет слабых. Если в подготовке спортсмена где-то зияет дыра, то в экстремальной ситуации все наработанное годами может в эту дыру запросто ухнуть. Примеры я видел много раз. Когда сам начинал работать, то самым трудным было взвесить пропорциональную важность разных составляющих: сколько должно быть поддержек, шагов, вращений. Сколько внимания уделять чистоте реберного катания в обязательных фигурах, а сколько - геометрии самих фигур. Найти этот баланс не так просто.

Знаменитый теннисный тренер Боб Бретт, который работал с Борисом Беккером, Гораном Иванишевичем, Михаэлем Штихом, а в том числе тренировал и двух моих сыновей, считал, что если спортсмен не ушел с тренировки полумертвым, значит, тренировка проведена зря. Москвин никогда не был сторонником такого подхода. У него вообще никогда не проявлялось стремления «загнать» человека, выжать из него все силы. Он всегда старался решить ту или иную проблему за минимальное время, но с максимальным успехом. Старался вычленить элемент, в котором видел ошибку, и работать только над ним.

Собственно, и все мои сильнейшие спортсмены – Алексей Урманов, Алексей Ягудин, Евгений Плющенко – выросли в режиме двухразовых тренировок на льду по 45 минут каждая.

Москвину не было свойственно упрекать. Он, безусловно, мог высказаться в скептическом или ироничном ключе по отношению ко мне или Тамаре, но никогда не был злым. Из себя его можно было вывести разве что тупостью.

На каком-то этапе своей тренерской карьеры он, безусловно, боролся за результат. Но даже в этом, если сравнить его и Тамару, очень хорошо заметна разница в самом подходе к тренировке. Что бы Тамара ни делала со своими парами, со стороны всегда видно, что это – гонка за результатом. Москвин же просто работал, получая огромное удовольствие от самого процесса. Он был человеком с очень художественным видением мира. Иногда шел в тренерском поиске достаточно витиеватым путем. У него были разные спортсмены: талантливые, бездарные, среднего таланта, но он умел построить работу так, что в группе прогрессировали все без исключения.