Мост над бездной

ГЛАВА 1

Когда столичный синод назначил Ршаву прелатом Скопенцаны, священник решил, что его отправляют в ссылку. Более того, он счел это оскорблением императорской семье, ибо разве не была его бабушка сестрой деда Малеина II, автократора Видесса? Мягко говоря, Ршаве не хотелось покидать столицу империи и перебираться в дальний городок на северо-восточной окраине Видесса.

Старому Небулу, вселенскому патриарху Видесса, в конце концов пришлось поговорить со священником с глазу на глаз и вразумить его. Небул, облаченный в роскошное парчовое одеяние с солнечным диском Фоса, вышитым блестящим синим шелком на левой стороне груди, усадил Ршаву в кабинете своей резиденции, неподалеку от Собора. Длинная кустистая седая борода патриарха колыхнулась, когда он разливал по кубкам вино.

— Это не ссылка, — повторил Небул. — Вовсе нет, клянусь владыкой благим и премудрым. Это возможность.

— Вам-то легко говорить, — возразил Ршава. — Вам никуда ехать не надо.

В то время ему было лет двадцать пять, но ни положение, ни возраст Небула его не смутили. Ршава был высоким и худым, с блестящими из-под густых аристократических бровей черными глазами. Его длинное, узкое лицо с крючковатым носом в профиль напоминало лезвие топора. Выбритая тонзура лишь подчеркивала высоту его лба. Ршава имел репутацию одного из самых незаурядных богословов — возможно, самого яркого в своем поколении — и прекрасно об этом знал.

Равно как и Небул, который умиротворяюще помахал рукой, прежде чем поднять свой серебряный кубок.

— Пей, пей, — посоветовал старик.

Ршава сердито взял свой кубок — такой же, как у патриарха. Оба были украшены рельефными изображениями Фоса, бога светлого и благого, торжествующего над своим извечным соперником Скотосом, что обитает в вечном льде и мраке и творит зло. Ршава и Небул воздели руки и нараспев произнесли символ веры в благого бога:

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Потом сплюнули, совершив ритуал отрицания Скотоса, и только после этого Ршава выпил. Даже необузданный характер не помешал ему заметить, что Небул налил ему очень хорошего вина. «Хочет меня смягчить, умаслить, — гневно подумал молодой священник. — Да провалиться мне в лед, если я попадусь на эту уловку!»

— Возможность? — презрительно вопросил Ршава. — Разве за стенами столицы есть хоть какая-то возможность?

— Клянусь благим богом, Ршава, возможность есть там, где ты ее находишь. — Небул очертил напротив сердца солнечный круг Фоса, показывая, что говорит серьезно. — Ты ведь родился здесь, в столице, и для тебя это, наверное, не столь очевидно. А я родом из Резаины, что в западных провинциях. Я там вырос. И если бы я там не вырос, то не сидел бы сейчас здесь. — И он провел рукой сверху вниз по переливающейся рясе патриарха, которая в этом уютно-скромном, забитом свитками кабинете смотрелась несколько неуместно.

— Да, да, — отозвался Ршава, все еще полный гнева и нетерпения. — Но я-то здесь. И могу возвыситься здесь. Есть ли в Скопенцане приличная библиотека? А там вообще есть библиотека? Как же мне там изучать деяния благого бога и славу его, не имея всего, что полагается ученому человеку?

— Книги в Скопенцане будут. Скопенцана богата, и много чем богата. А среди того, чем она богата, — твой шанс руководить главным храмом. И такой шанс тебе будет нелегко отыскать здесь, в столице, каким бы благородным ни оказалось твое происхождение.

— О… — Ршава неожиданно задумался. Теперь ему пришлось подогревать затухающий гнев. — Меня никогда особо не привлекало руководство храмом. Я предпочитаю следовать путем Фоса, нежели вести за собой людей.

— Но, дорогой мой… — На секунду Небул словно потерял начатую мысль. Он потеребил пышную седую бороду, и это вроде бы помогло ему в раздумьях, потому что он продолжал: — Как видишь, я стар. И мне недолго осталось быть патриархом.

— Живите сто двадцать лет, пресвятой отец! — воскликнул Ршава.

— Спасибо на добром слове. Поверь, я тебе благодарен, но сто двадцать лет я не проживу. В моем возрасте уже не начинают долгих исследований по толкованию священных книг Фоса. Мне неизвестно, кто меня сменит, это решать синоду и автократору. Зато я хорошо представляю, кто может стать преемником моего преемника.

— Да? И кто же? — Слова патриарха стали вдруг такими трудными для понимания Ршавы, будто старец перешел на язык варваров-халогаев, живущих севернее и без того далекой Скопенцаны.

Ршава всегда вспоминал, как Небул в то мгновение улыбнулся его наивности:

— Кто? Конечно же ты.

От возраста указательный палец вселенского патриарха скрючило, но не до такой степени, чтобы он не смог направить его прямо в грудь Ршавы.

— Я?! — переспросил молодой священник внезапно севшим от волнения голосом. — Я никогда не хотел стать патриархом. И никогда не думал об этом. Почему я?

— Скромность делает тебе честь, святой отец. — Небул усмехнулся. — Почему ты? Ты образованный. Ты умный. Прости уж старика за откровенность, но ты умнее и образованнее, чем положено быть в твоем возрасте. Это одна сторона монеты. Другая же состоит в том, что у тебя есть родство с императорской семьей. Автократор наверняка захочет сделать патриархом человека, который может хорошо руководить храмами и не намерен ссориться с ним.

— Он может и не получить того, что хочет! — Ршава отличался вспыльчивостью, когда затрагивали его честь, и еще большей горячностью, когда дело касалось чувства долга. — Я буду делать то, что сочту правильным и должным, невзирая на последствия.

— Понимаю. Но все равно кровь взывает к крови. Я считаю, что ты станешь патриархом — если сделаешь то, что следует, прежде чем наденешь золотое облачение. И ты должен проследить за тем, чтобы великое искушение жизни разрешилось тебе во благодать. — Небул улыбнулся, использовав слова символа веры в новом контексте.

Ршава же, наоборот, нахмурился. Он заподозрил здесь фривольность. Но какими бы ни были его подозрения, они не отвлекли священника от главного:

— Тогда зачем посылать меня в Скопенцану?

— Как ты можешь надеяться управлять всеми храмами, если не докажешь, что способен управлять хотя бы одним? — ответил Небул. — В этом назначении есть свой смысл — позволить тебе управлять храмом, научить тебя управлять им. Доказав же, что ты на это способен, ты вскоре — и я в этом не сомневаюсь — будешь возвращен в столицу. И когда-нибудь усядешься на эту скрипучую старую кушетку. А когда это случится, будь добр, вспоминай меня хотя бы изредка.

Некоторое время Ршава молчал, не зная, что на такое ответить. Наконец он негромко спросил:

— Вы искренне верите, что мне следует так поступить?

Небул еще раз обвел на груди солнечный круг:

— Это так, клянусь владыкой благим и премудрым. Ты еще понадобишься Видессу. И вере нашей ты тоже понадобишься. Я мог бы тебе приказать. Несмотря на всю твою гордость, я все еще твой церковный повелитель. Но я не приказываю. Я тебя прошу.

Ршава склонил голову:

— Да будет так. Пусть сбудется воля благого бога.

Прошло пятнадцать лет. Через несколько лет после того разговора Небул покинул сей мир, и его душа прошлась по узкому Мосту Разделителя, где должна была узнать, суждено ли ей попасть на небеса к Фосу или же рухнуть в темную бездну, в вечный лед Скотоса. Его преемник, некий Камениат, был переведен в столицу из западного города Аморион, где он служил прелатом.

Насколько Ршаве было известно, Камениат пребывал в добром здравии. Теперь это волновало прелата Скопенцаны гораздо меньше, чем в те дни, когда он только оказался на северо-восточной окраине империи. Он уже примирился и со своим назначением, и с новым городом. Это был не Видесс, столица империи. Никакой другой город империи, никакой в мире — даже Машиз, столица Марукана, западного соперника Видесса, — не мог тягаться с Видессом.

Но и у Скопенцаны имелись свои достоинства. До приезда сюда Ршава ни за что не поверил бы, что какое-либо место помимо имперской столицы может обладать своей неповторимостью, собственным характером. По его мнению, все за пределами высоких и несокрушимых стен города Видесс было только лишь провинцией. То есть скучным местом, где никогда не происходит ничего интересного, где ни у кого нет ни свежей мысли, ни желания ее услышать, и где пастухи, вполне возможно, слишком близко общаются со своими овцами.

За эти годы Ршава понял, насколько он ошибался. В Скопенцане кипела насыщенная интеллектуальная жизнь, хотя и иного сорта, нежели та, к которой он привык в столице. Здесь как раз столичных жителей считали провинциалами, поскольку те ничего не знали о том, что происходит в Халоге на севере или среди кочевников-хаморов в бескрайних степях Пардрайи на западе. Даже поэзия здесь была другой. Испытывая влияние поэтических моделей халогаев, она придавала больше значения аллитерации и неполным рифмам и меньше — ритму, чем это делалось в столице. Ршава несколько раз пробовал свои силы в местном стиле и удостоился похвалы людей, чье мнение уважал.

Он не ожидал такого, приехав сюда. И он не ожидал, что Скопенцана окажется красивым городом. Но это было так, хотя его красота не имела ничего общего с величием семи холмов, на которых блистала столица. Мимо Скопенцаны бежала к морю река Аназарб. Каждую вторую поэму в этих краях слагали о реке и ее берегах из золотистого песка. Эти стихи уже давно осточертели бы Ршаве, если бы не говорили правду. Бывали времена, когда его тошнило от поэзии как таковой, но причиной тому служил лишь обитавший в его душе слишком придирчивый критик.

Тенистые сосновые и еловые леса, рано наступавшие долгие зимы, длинные и туманные летние дни, когда Ршаве казалось, что солнце никогда не зайдет… Солнечные лучи на севере обладали какой-то удивительной насыщенностью тонов, которая еще больше подчеркивалась желтым песчаником почти всех зданий в Скопенцане. Ршаве пришлось привыкать к крутизне местных крыш. Увидев весной, как с них соскальзывает снег, он понял, почему они такие.

Ему также пришлось привыкать к регулярному проповедничеству в храме, примыкавшем к центральной площади Скопенцаны напротив резиденции городского эпарха. Ршава слышал, что большая часть храмов по всей империи строилась по образцу величественного столичного Собора. Здесь он ожидал увидеть еще одну провинциальную копию и уже настроился оценить, насколько эта копия близка к оригиналу.

Однако Ршава никак не ожидал, что главный храм Скопенцаны возрастом не уступает Собору, и к тому же отличается от него, как хлеб от пива. (Ршаве пришлось привыкать и к пиву, потому что привозное вино стоило весьма дорого в этих краях, где не рос виноград. Пить это горьковатое варево он научился, но полюбить его не смог.) Огромный купол Собора, установленный на парусах, был чудом света. Еще одним чудом явился потрясающий мозаичный лик Фоса, сурово взиравший с этого купола на прихожан.

А в главном храме Скопенцаны центрального купола не было. Впервые увидев его, Ршава воскликнул:

— Такое впечатление, что кто-то установил вместо крыши перевернутый корабль!

В тот момент его воспоминания о кораблях еще не утратили яркости. Большую часть путешествия от столицы он страдал морской болезнью, а судно, на котором он проплыл последний отрезок пути, едва сумело оторваться от пиратов-халогаев.

Как потом выяснил Ршава, он не очень-то и ошибся. Для строителей храма одним из источников вдохновения послужил халогайский «длинный дом» — а в таких домах, где жило по нескольку семей, крышей нередко служил корабль, слишком дряхлый, чтобы выходить на нем в море. Поэтому и здание храма получилось непривычным, и службы в нем, в каком-то смысле, тоже велись иначе. В столичном Соборе алтарь стоял в самом центре, под куполом, а прихожане окружали его равномерно со всех сторон. Здесь же они располагались перед алтарем и за ним и лишь очень немногие — по бокам. Священники, обслуживавшие алтарь, были вынуждены приспосабливаться к форме здания, которое у них имелось.

…Как и в тот день, когда жизнь Ршавы изменилась навсегда, он стоял на центральной площади, между резиденцией эпарха и храмом. Площадь была уставлена изваяниями знаменитых личностей, местных и не только. Среди них громадными размерами выделялся бронзовый автократор Ставракий — живший два столетия назад великий завоеватель. Его окружали статуи менее знаменитых личностей, выполненные в бронзе, мраморе и местном золотистом песчанике. Казалось, что все они глядят на Ставракия, ожидая дозволения встать рядом. Иллюзия, разумеется, но весьма эффектная.

Ршава тоже смотрел на Ставракия. Даже с голубиным пометом на носу древний автократор выглядел сурово. Судя по всему, что знал о нем Ршава, тот действительно шутить не любил. Он заставил бояться себя и халогаев, и макуранцев — а это далеко не пустяк, когда враги обитают на противоположных концах империи.

Красивая женщина, державшая за руку малыша, поклонилась Ршаве.

— Доброе утро, святейший отец, — поздоровалась она.

— И тебе доброе утро. Да благословит тебя Фос, — серьезно отозвался Ршава.

Женщина пошла дальше. Священник посмотрел ей вслед с тем же серьезным вниманием, что и на статую Ставракия. Принимая сан, священники Фоса давали обет целибата. Некоторые из них, будучи такими же мужчинами, как и все остальные, не соблюдали его. Таких Ршава презирал. Другие соблюдали, хотя обет въедался в их плоть наподобие железных кандалов на лодыжках рабов и сосланных на рудники преступников. К таким Ршава испытывал жалость. Сам он обычно носил оковы целибата легко, даже с гордостью. Но все же время от времени…

Рот у Ршавы был нешироким, с резко очерченными губами. И теперь они сжались в тонкую и жесткую линию. Прелат отвернулся от женщины с девочкой. С глаз долой… Но не из мыслей, как бы Ршаве этого ни хотелось. Пусть он уже не смотрел на женщину, но мысленным взором видел ее даже яснее, чем глазами.

Он умел разглядеть грехи у других. И по-особенному гордился тем, что мог почувствовать грех в себе. Ршава очертил перед сердцем солнечный круг Фоса и пробормотал молитву против собственной плотской слабости. Но, несмотря на пылкую молитву, избавиться от воспоминаний об улыбке женщины и ее приятном голосе он не смог.

И тут, хотя и несколько странным образом, благой бог услышал его молитвы и ответил на них. Из южных ворот, самых дальних от реки, на площадь выехал курьер на лошади, которую он пытался заставить скакать галопом, хотя та уже тащилась из последних сил.

— С дороги! С дороги, будьте вы прокляты! — кричал всадник на всех, кто оказывался у него на пути, и хлестал плетью не только бедное животное, но и любого, кто уступал ему дорогу недостаточно проворно. Вслед ему неслись крики боли и ярости.

Случилось явно что-то необычное. Глядя на несущегося через площадь всадника, Ршава забыл о красивой женщине. Курьер спешился и бросил поводья одному из удивленных часовых перед входом в резиденцию эпарха. Затем, ни секунды не медля, забежал внутрь.

Действительно, что-то необычное — и явно не из приятных. Наверняка где-то в империи произошло очень скверное событие. Нахмурившись, прелат торопливо зашагал к резиденции. Часовые — даже тот из них, кто держал поводья взмыленной лошади, — поклонились, когда он подошел.

— Святейший отец, — приветствовали они прелата.

Бока лошади тяжело вздымались, из ноздрей вырывался горячий пар. Еще не отдышавшись, Ршава спросил:

— Курьер сказал что-нибудь, прежде чем вошел?

— Только то, что ему надо немедленно увидеть эпарха, — ответил один из солдат.

Как и его товарищи, он был облачен в конический шлем с защищающей нос пластиной, кольчугу и мешковатые шерстяные штаны, заправленные в крепкие сапоги высотой почти до колен. В правой руке он держал копье; на поясе висел меч в потертых кожаных ножнах.

— И ни слова больше, пес паршивый, — раздраженно добавил второй часовой — смуглый мужчина с широким лбом, узким подбородком и резко очерченными скулами: иными словами, типичный видессианин.

Его возмущение немногословностью курьера тоже было типичным. Ршава читал проповеди на тему пристрастия видессиан к сплетням, но подозревал, что они западают прихожанам в душу не столь глубоко, как поучения на другие темы. С тем же успехом он мог проповедовать о том, что питаться — грех. Страсть к сплетням и слухам была столь же неотъемлемой чертой характера видессиан, как и стремление вкусно поесть.

Внезапно щеки, уши и даже бритую макушку Ршавы залила горячая волна стыда. «Да я сам здесь стою, виновный в том же грехе, против которого страстно проповедую с кафедры!» — подумал он и дал себе обещание произнести покаянную молитву перед образом благого бога. Но даже принося обет, Ршава гадал, станет ли его выполнения достаточно для искоренения греха, затаившегося в груди. Он и надеялся, и сомневался одновременно.

— Если почтеннейший Зауц узнает нечто такое, о чем мне следует знать, то, надеюсь, он окажет мне честь и пригласит в свою резиденцию, — чопорно сказал он.

— Не сомневаюсь, что пригласит, святейший отец, — согласился один из часовых.

Ршава тоже в этом не сомневался. Гражданская администрация и храмы должны стоять плечом к плечу в управлении империей. И даже если нет… Если нет, то Зауц станет дураком, не посоветовавшись с человеком, который не только прелат Скопенцаны, но и родственник автократора. Ршава не очень-то любил Зауца, считая его распутником да еще любителем выпить лишнее — во всяком случае, по суровой мерке прелата. Но никто не посмел бы обвинить эпарха в том, что он дурак.

Повернувшись, Ршава направился обратно к храму. Теперь он шагал медленно, с достоинством. Словно прибывший издалека путешественник, он останавливался перед каждой статуей и любовался ею. Дольше всего он задержался возле могучего бронзового Ставракия. Ршава вспомнил, что так же долго стоял перед ним, когда только приехал в Скопенцану… Тогда он действительно был прибывшим издалека путешественником. Но с той поры миновало пятнадцать лет.

На сей раз его уловка сработала. Ширина площади не превышала дальности выстрела из лука. Но даже при этом Ршава не успел ее перейти, когда его окликнули со стороны резиденции эпарха. Он обернулся, изобразив удивление.

Там стоял сам Зауц: он размахивал руками и разве что не подпрыгивал, лишь бы привлечь внимание прелата. Ршава помахал в ответ. Зауц торопливо направился к нему. Эпарх всегда напоминал Ршаве лягушку — невысокий и коренастый, с круглым лицом, широким ртом и выпученными глазами.

Впрочем, лягушки обычно не носят окаймленные мехом шелковые плащи с золотым и серебряным шитьем. И не ходят в сапогах с красной каймой. Этот цвет символизировал связь Зауца с автократором: только его величество мог расхаживать в красных сапогах.

Правители Скопенцаны поклонились друг другу.

— Святейший отец, — басовито произнес Зауц.

— Почтеннейший господин, — отозвался Ршава чуть более высоким, но значительно более мягким голосом.

— Вы знаете, что ко мне прибыл курьер с известиями. Вы также видели, что он прибыл с определенной… поспешностью. — Зауц по-лягушачьи моргнул.

— Да, я заметил нечто в этом роде. — Ршава не намеревался уступать эпарху в этой битве приуменьшений. — Разумеется, если это меня не касается, то я просто вернусь в храм и обо всем узнаю от своего повара или уборщицы.

После этих слов Зауц моргнул еще более комично, чем прежде.

— Что ж, святейший отец, это имеет к вам некоторое отношение. Да, некоторое, клянусь Фаосом. — Эпарх был родом из этих мест и произносил имя благого бога по старинке, с двумя гласными. В столице его произносили с одной гласной. Зауц посерьезнел: — Вы знаете Стилиана, верховного главнокомандующего?

— Я встречал его несколько раз, когда он приезжал в город Видесс, но чаще всего он вел какую-нибудь военную кампанию, — ответил Ршава. — Не могу сказать, что я хорошо с ним знаком. А почему вы спрашиваете? С ним что-то случилось? Надеюсь, что нет.

Он произнес это искренне. Стилиан был хорошим генералом — вероятно, лучшим верховным главнокомандующим Видесса за последние сто лет. Его вылазки в степи Пардрайи дали кочевникам-хаморам понять, что империя не потерпит их набегов на свою территорию. А ведь очень немногим видесским военачальникам, помимо Стилиана, удавалось наносить степнякам мощные ответные удары.

Но Ршаве не понравилось, как на него смотрит Зауц: словно прелат был мухой, которую надо поймать быстрым движением языка. Эпарх сказал:

— С ним кое-что случилось, это уж точно, святейший отец. Он объявил себя автократором видессиан и двинул войска на город.

Для видессиан, живших от одного края империи до другого, великая имперская столица была просто городом.

— Фос! — пробормотал Ршава и очертил напротив сердца солнечный круг. — Малеин не из тех, кто ждет сложа руки. Он будет сражаться за свой трон, драться изо всех сил. Вы меня спрашивали, знаю ли я Стилиана, — нет, не знаю, или почти не знаю. Но зато я хорошо знаком со своим троюродным братом. И я знаю, как он поступит. — В голосе прелата зазвучала горечь: — Малеин возвысил Стилиана, сделал его верховным главнокомандующим. Это и есть его благодарность?

— Похоже на то, — отозвался Зауц, и откровенный цинизм его слов превзошел даже сардонический тон Ршавы. Не дождавшись ответа, Зауц добавил: — Империя уже давно не видела гражданской войны. Боюсь, скоро начнется новая.

— Боюсь, тут вы правы, — согласился Ршава. — За одно это да будет Стилиан проклят вечным льдом Скотоса.

Теперь уже Зауц промедлил с ответом. Ршава приподнял бровь и очень тихо спросил:

— Или вы не согласны, почтеннейший господин? Ведь Малеин возвысил и вас, знаете ли.

— Я хочу мира для империи. И я за того, кто его обеспечит, кем бы он ни был.

Эти слова были чем угодно, только не ответом. Ршава заговорил резче:

— Если возможный узурпатор прибудет в Скопенцану, станет ли город его приветствовать? Или же закроет перед ним ворота?

— Об этом лучше спросить Гимерия, а не меня, — угрюмо ответил Зауц, оказавшись в затруднительном положении.

Ршава хмыкнул. Гарнизон под командованием Гимерия защищал Скопенцану от пиратов-халогаев, чьи гребные корабли поднимались вверх по Аназарбу. Гарнизон был не очень многочисленным: светловолосые варвары в последние годы не слишком досаждали городу. А Гимерия вроде бы устраивало и то, что ему почти ничего не надо делать, и то, какими скромными силами он располагает. Теперь же…

Теперь Ршава и Зауц могут утратить свои роли самых важных и могущественных людей в городе. И роль эта может перейти к командиру гарнизона. Ршава кивнул эпарху:

— Вы, несомненно, правы, почтеннейший господин. Надо будет его спросить.

Зауц все равно остался хмурым, и Ршава не мог его за это винить. Эпарху предстояло управлять Скопенцаной так, словно ничего не произошло. Как и обычно, он должен собирать подушный налог и налоги с хозяйств. Должен обеспечивать в городе правосудие, ремонт городских стен и общественных зданий… и кто бы ни выиграл гражданскую войну, он не должен подумать, что эпарх поддерживал его противника.

Коротко поклонившись, Ршава отвернулся. Прелат не хотел, чтобы Зауц видел, насколько он встревожен. Большинство прелатов по всей империи будут точно так же приглядываться к местным эпархам. Ршава был избавлен от этой обузы… или роскоши? Стилиан предположит, что Ршава сохранит верность своему родственнику-автократору, и будет прав.

Краем глаза Ршава заметил, что Зауц направился обратно в резиденцию. Убедившись, что остался в одиночестве, прелат негромко выругался. Малеин проявил себя достаточно хорошим автократором, весьма энергичным и способным. Ршава не стал бы беспокоиться из-за большинства вероятных мятежников; он не сомневался, что Малеину под силу быстро с ними справиться.

Но Стилиан? Это уже совсем другая история.

К прелату подошел широкоплечий краснолицый мужчина, с мозолистыми руками кузнеца.

— Что-то случилось, святейший отец? — спросил он. — Выглядите так, будто у вас на глазах вашего щеночка телегой переехало.

Ршава посмотрел на него… или, скорее даже, сквозь него. Лицо кузнеца еще больше покраснело. «Он ни в чем не виноват», — напомнил себе прелат, стараясь держаться доброжелательно. Но сейчас ему было не до разговоров.

— Боюсь, добрый человек, причина тут не настолько мелкая.

Кузнец отошел, почесывая макушку.

Гимерий не мог похвастаться жилищем, достойным называться резиденцией. Он жил в обычном доме — таком же, как и все остальные дома на этой улице. Его первый этаж был построен из местного золотистого песчаника, второй — из брёвен, уже побелевших от времени. Единственным отверстием в первом этаже был дверной проем, а сама дверь из толстых досок, обитых железными полосами, годилась и для крепости. В верхнем этаже имелись два окна с прочными деревянными ставнями, которые закрывались зимой, чтобы не впускать в дом морозный воздух. Как и у всех домов в Скопенцане, шиферная крыша была крутой, чтобы с нее легче соскальзывал снег.

Ршава постучал в несокрушимую дверь. Двое мальчишек, пинавших мяч на узкой немощеной улице, бросили на него подозрительные взгляды: в эти кварталы священники заходили не каждый день. Кудлатая бродячая собака, рывшаяся в куче мусора, не обратила на него внимания. В эту минуту Ршава предпочел бы такое отношение всем прочим.

Ему никто не ответил, и священник постучал вновь, сильнее. На сей раз дверь приоткрылась. За ней стоял Гимерий: он уставился на Ршаву с еще большим удивлением, чем мальчишки.

— Святейший отец! — воскликнул командир гарнизона. — Чем я обязан чести такого визита?

Он не сказал: «Что вам от меня нужно?» — но наверняка подразумевал именно это.

— Можно мне войти? — осведомился Ршава.

— Да, конечно.

Гимерий посторонился, впуская прелата. Командир гарнизона был столь же высоким и худым, насколько Зауц — приземистым и плотным. Гимерий даже на палец-другой превышал ростом Ршаву, отнюдь не коротышку. На вытянутом угловатом лице командира выделялись острый нос и родинка на правой щеке — чуть выше края бороды, аккуратно подстриженной и чуть тронутой сединой.

В передней Ршава увидел стол и несколько стульев, а возле очага — деревянное кресло. Гимерий жестом предложил его гостю, но священник, покачав головой, уселся на стул. Кресло наверняка было любимым местом Гимерия. И действительно, офицер, облаченный в просторную шерстяную тунику поверх мешковатых штанов, заправленных в сапоги, — так одевалось большинство мужчин в этом холодном северном городе, — уселся в кресло.

— Ингегерд! — крикнул он, повернув голову к кухне. — У нас в гостях прелат. Принеси нам, пожалуйста, вина и медовых булочек.

— Да, сейчас, — отозвалась жена.

Имя, равно как и звучный музыкальный акцент ее видесского, подсказали Ршаве, что она родом из страны халогаев.

Через пару минут она принесла угощение на деревянном подносе. Ростом Ингегерд почти не уступала Ршаве и была необычно красивой: светловолосая, светлокожая, с твердыми гранитными скулами и подбородком и синими глазами — более синими, чем небо над Скопенцаной. Несмотря на обет целибата, Ршава невольно скользнул взглядом по выразительным округлостям ее тела…

— Святейший отец, — негромко произнесла она и очертила на груди знак Фоса. В отличие от большинства халогаев, она отказалась от суровых богов своей родины, уверовав в благого бога.

Ршава воздел руки к небесам, плюнул, ритуально отвергая Скотоса, и глотнул вина. Оно было сладким и крепким — хорошее вино, а прелату не мешало подкрепить силы. Он откусил от медовой булочки, обильно сдобренной грецкими орехами и сливочным маслом. К маслу ему здесь пришлось привыкать: в городе Видесс, где в ходу было оливковое масло, употреблять сливочное считалось признаком варварства. Но здесь оно оставалось свежим дольше, чем в столице.

Гимерий выпил вина и закусил вместе с гостем. Так же поступила и Ингегерд, которая села на стул, поставив на стол поднос. Женщины халогаев считались дерзкими — как в хорошем смысле, так и в плохом, — и она эту репутацию явно оправдывала. Ршава едва заметно поджал губы. Хотя ее дерзость и нарушала обычаи, религиозных законов она не затрагивала.

— Итак, святейший отец, что вы хотели мне сказать? — спросил Гимерий, опуская на колено свой оловянный кубок.

Прежде чем ответить, Ршава посмотрел на Ингегерд. Она ответила ему спокойным взглядом; на ее скульптурно очерченном лице читалось серьезное внимание. Хотя прелату это показалось очень странным, командир гарнизона явно хотел, чтобы его жена все услышала. И Ршава, слегка пожав плечами, сообщил новость:

— Генерал Стилиан восстал против его величества автократора Малеина.

— Фос! — воскликнул Гимерий, и, словно еще не веря до конца, переспросил: — Вы это точно знаете?

— Точнее не бывает. Новость мне только что сообщил эпарх Зауц, а к нему ее доставил курьер с юга. Я сам видел, как этот курьер прискакал к резиденции Зауца. Он едва не загнал лошадь по дороге. Он полагал, что его новость очень важна. Я не слышал ее из уст курьера и не видел депешу, но у меня нет причин не доверять эпарху.

— Это может только гражданскую войну означать, — произнесла Ингегерд с мужской, даже с солдатской прямотой. — И кто победит?

Девять слов — и она сказала все, что требовалось. Ршава постарался смягчить картину:

— Малеин правил много лет. Большинство людей верны ему. И в его руках город Видесс. Ни один человек не посмеет утверждать, что он правит Видессом, если столица не в его руках, а город Видесс — величайшая крепость в мире.

Каждое из его слов было правдой. И стало бы приговором большинству мятежей еще до их начала. Но этот мятеж…

— Стилиан есть Стилиан, — заметил Гимерий. — Подобных ему Видесс не знал уже давно.

И это, к сожалению, тоже было правдой.

Ингегерд произнесла что-то на своем языке. Ршава не знал ни единого слова из языка халогаев. Он заметил, что Гимерий взглянул на него с внезапным испугом. «Не напомнила ли она ему, что я родственник автократора? В лед меня, если я не угадал».

Но Ршава подумал также, что остался бы верен Малеину, даже не будь между ними кровных уз. И прелат сказал:

— Вам следует помнить, что автократор — наместник Фоса на земле. Малеин — законный правитель империи, а до него здесь правили его отец и дед. А кто такой Стилиан? Возможный узурпатор. Человек, желающий свергнуть наместника Фоса. Кто способен на такое? Только человек, впустивший Скотоса в свое сердце.

И он снова церемонно плюнул, отвергая темного бога. Так же поступили Гимерий и Ингегерд. Все благочестивые видессиане верили, что в конце концов Фос одолеет Скотоса и добро победит зло. Верить в противоположное означало впасть в самую черную ересь и, без сомнения, обречь душу на прозябание в ледяном аду темного бога.

Тем не менее Гимерий сказал:

— Предположим, святейший отец, что Стилиан победит? Заметьте, я не говорю, что так будет, но лишь предположим, хорошо? Тогда он станет автократором, правильно?

— Он все равно останется узурпатором, — непреклонно возразил Ршава.

Дед Малеина — брат его собственной бабки — тоже был узурпатором, но Ршава не стал об этом напоминать. Если честно, он и сам об этом не вспомнил.

— Он не будет всего лишь узурпатором. Он будет еще и автократором. И станет носить красные сапоги, — возразил Гимерий. — Разве это не сделает его наместником Фоса на земле?

Ршава был честным человеком. Он даже не мог вообразить, что пожелает стать лжецом. Но сейчас ему этого захотелось. Поморщившись, он ответил:

— Формально — да, но грех бунтарства все равно останется на нем тяжким бременем. И патриарх вполне может потребовать от него покаяния или наложить епитимью, прежде чем допустит его в Собор.

Ингегерд опять заговорила на своем языке и на сей раз произнесла что-то резкое. Гимерий нетерпеливо кивнул в ответ и вновь обернулся к Ршаве:

— Спасибо, что поделились этой новостью, святейший отец. Теперь, если гражданская война придет в Скопенцану, я буду знать, что делать. Да предотвратит ее Фос, но если она все же придет… — И он очертил на груди знак благого бога.

То же сделала его жена Ингегерд. И Ршава — вместе с ними. Через несколько минут прелат вышел из дома Гимерия, уверенный, что командир гарнизона обещал на случай войны принять сторону Малеина. Ршава почти дошел до своей резиденции, прежде чем вновь мысленно повторил слова Гимерия. И застыл, положив руку на дверную щеколду. Прелат вдруг понял, что фактически Гимерий не сказал ничего конкретного.

— Приспособленец. Проклятый приспособленец, — презрительно фыркнул Ршава. И сколько еще людей в империи предпочтет выждать и посмотреть, куда дует ветер, прежде чем поднять свой парус?

Проповедовать Ршава никогда не любил. Изучение борьбы между благим богом и его злобным соперником всегда интересовало его гораздо больше, чем попытки рассказать об этой борьбе и растолковать ее смысл прихожанам. Он никогда не выдавал плохих проповедей: с его организованностью и общими способностями такое было немыслимо.

Но Ршава отличался знаниями, а не даром вдохновения и всегда ощущал его нехватку.

Теперь же его внезапно озарило вдохновение. Обращаясь с кафедры к жителям Скопенцаны в пользу Малеина и против Стилиана, Ршава говорил не разумом, а сердцем. Убеждая прихожан, он использовал ту же тему, что и в разговоре с Гимерием и Ингегерд, но в каждой проповеди добавлял к ней новые яркие детали.

Он поймал себя на том, что, глядя на море лиц в главном храме Скопенцаны, он словно видит перед собой множество язычников-халогаев и пытается обратить их в веру во владыку благого и премудрого. (Многие священники пытались обратить халогаев. Многие из них стали мучениками своей веры. А большая часть халогаев упрямо оставалась необращенной: Ингегерд была довольно редким исключением.)

— Станете ли вы отрицать — сможете ли вы отрицать! — что узурпатор стремится сломать естественный порядок вещей? — гремел Ршава с кафедры, стуча по ней кулаком. — Можете ли вы отрицать, что это есть не что иное, как злодейство? Можете ли отрицать, что это ведет только в лед? — Он вызывающе уставился на прихожан.

Среди них были и Зауц, и Гимерий. Если Ингегерд присутствовала в храме, то Ршава не мог ее видеть: женщины стояли в отдельной галерее на втором этаже, скрытые узорной решеткой от любопытных глаз.

Ни эпарх, ни командир гарнизона не бросили вызов Ршаве, не выкрикнули имя Стилиана. Равно как и никто другой. Почти все люди, приходившие в главный храм Скопенцаны, были среднего возраста, выглядели сытыми и благополучными. Почти все они предпочли бы, чтобы жизнь и дальше текла своим чередом.

Разумеется, в Скопенцане было несколько храмов, как и в любом видесском городе достаточной величины. Шпили с позолоченными солнечными шарами на концах вздымались над крышами домов в любом районе города. Управляли храмами другие священники, имевшие более низкие ранги в церковной иерархии.

«Каждый из них должен сказать то же самое, — подумал Ршава. — Все они должны заявить прихожанам, что Малеин — законный автократор, а Стилиан — лишь бунтовщик и узурпатор. Это правда, и ее надо донести просто и ясно».

Воодушевление прелата наполняло даже его обычные молитвы и гимны, и прихожане откликались на слова Ршавы с большим энтузиазмом, чем когда-либо. В тот день наступил один из редких случаев, когда Ршава мог ощутить силу своей проповеди. С этим чувством не могло сравниться даже удовольствие от вина.

Когда отзвучала последняя молитва, Ршава распустил прихожан. Они направились к выходу, громко переговариваясь. Прелат не мог вспомнить, когда в последний раз видел в храме такое оживление. Он даже не был уверен, случалось ли такое вообще.

— Хорошая проповедь, святейший отец, — сказал мужчина в одеянии, обильно украшенном дорогой вышивкой. — Вы действительно говорили, словно сами так думаете.

— Я всегда говорю то, что думаю, — ответил Ршава. То, что кто-то подверг сомнению его искренность, уязвило прелата в самое сердце.

Очевидно, прихожанин даже не сообразил, что оскорбил священника.

— Может, и так, — сказал он, — но в ваших проповедях не всегда есть тот самый уфф… ну, вы меня понимаете. — Изображенный им звук был таким, словно мужчина получил удар в живот. — Дайте людям услышать тот самый уфф, и они ваших слов не забудут.

— Уфф, — машинально повторил Ршава.

Мужчина кивнул, и Ршава с трудом сдержал желание удариться головой о полированные кедровые доски кафедры. Ведь он-то знал, как долго и тяжело надо трудиться, чтобы подготовить проповедь! Пусть даже ему как оратору не хватает вдохновения, зато логика у него всегда ясная и понятная, а теология — безупречно ортодоксальная. И ничего из этого до слушателей не доходило? Очевидно, нет. Страстность и напор значили для них гораздо больше.

«Я мог бы проповедовать и за Стилиана, — понял Ршава. — Мог обрушивать анафемы на голову моего родственника. И если бы слова звучали с достаточным вдохновением, люди похвалили бы меня так же, как сейчас».

И прелат задумался: зачем он столько лет корпел над священными писаниями Фоса и комментариями к ним — трудами целых поколений теологов? Нужно ли это было, чтобы стать успешным священником? Опять-таки очевидно — нет. Он мог добиться большего, присоединившись к труппе бродячих актеров. Похоже, толпе важнее, как он перед ней выступает, чем то, о чем он говорит.

Еще несколько прихожан, выйдя из храма, похвалили его проповедь. И после их слов он даже на секунду похолодел. «Стилиан? Да я мог призвать их поклоняться Скотосу! И если бы сделал это достаточно страстно, они вполне могли подчиниться».

Ршава содрогнулся. Разумеется, владыка благой и премудрый никогда не допустит такой пародии на справедливость.

Как и в любом другом городе империи Видесс, прорицатели в Скопенцане стоили медяк за пучок. Подобно колдунам и знахарям, продававшим заговоры для плодовитости скота, а также приворотные зелья и заклинания, от которых у врага гарантированно начнется зуд в самых неподходящих местах, многие из прорицателей — возможно, большинство — были мошенниками. Но у некоторых все же имелся определенный талант.

За все прожитые в Скопенцане годы Ршава никогда не чувствовал необходимости посоветоваться с прорицателем. Действуя совместно с эпархом, они выловили наиболее злостных шарлатанов и выгнали их из города, угостив на дорожку плетьми. Однако нельзя, общаясь с представителями магической профессии, хотя бы немного не разобраться, на кого из них можно положиться, а на кого — нет. Поэтому, решив узнать, что его ждет впереди, прелат без колебаний вызвал к себе некоего Элада.

Прорицатель оказался на несколько лет старше Ршавы — ближе к пятидесяти, чем к сорока. Его одежда была из хорошей шерсти и чистая. Очень многие представители этой профессии были отчаянно бедны, что само по себе роняло их в глазах прелата. Если они не могли заглянуть в будущее хотя бы настолько, чтобы это пошло на пользу им самим, то как они надеялись помочь кому-то еще? Элад эту проверку выдержал.

И немедленно выдержал еще одну. Едва его провели в кабинет Ршавы, он сказал:

— Святейший отец, попытка предсказать, кто унаследует трон, карается смертной казнью. Я никогда не нарушал этого закона и впредь не нарушу. Я говорю это только потому, что в стране идет гражданская война. И я не спрашиваю, что вы хотели бы от меня узнать.

Элад явно понимал, что хотят от него узнать. И не стал делать вид, что не понимает.

— Я не заставлю вас тревожиться о мече палача. И не собираюсь подставляться под него сам, — заверил его Ршава.

— Вы великодушны. — Элад вежливо склонил голову.

Лицо у него было вполне обычным — за исключением глаз, больших, темных и глубоких. Ршава вполне мог поверить, что они видят то, о чем большинство людей даже не подозревают.

Элад глотнул вина, поданного ему младшим священником. Когда молодой человек вышел из комнаты, прорицатель спросил:

— Так что вы хотите узнать?

Ршава улыбнулся, весьма гордый своим хитроумием:

— Я надеюсь узнать от вас, стану ли я вселенским патриархом.

— Понятно, — протянул Элад.

Несомненно, он разгадал хитрость прелата. Если Малеин удержит трон, то у его родственника появятся отличные шансы на повышение. Если Стилиан свергнет нынешнего автократора, то Ршаве еще повезет, если он останется на своей должности. Но закон не запрещал спрашивать о наследовании патриаршего престола.

Элад еще раз отпил из кубка, затем поставил его и деловито попросил:

— Дайте мне руку.

— Конечно.

Ршава протянул руку, и Элад взял ее обеими ладонями. Они оказались теплыми, крепкими и сухими — никаких липких и холодных пальцев, которые молва приписывала предсказателям.

И никакой мистической ерунды. Ршаве это тоже понравилось; он сам был и оставался человеком, ценившим прямоту. Элад не стал бормотать загадочные и наверняка бессмысленные заклинания. Он просто рассматривал руку прелата, совершенно так же, как тот изучал отрывок из святого писания.

Предсказатель медленно кивнул. Потом столь же медленно перевел взгляд с руки прелата на его лицо. Снова кивнул, теперь уже клиенту.

— Вы станете… — начал он и смолк.

Его пальцы внезапно до боли стиснули руку прелата. Глаза, способные видеть столь многое, распахнулись так широко, что Ршава не поверил бы, что это возможно, если бы не увидел сам. Но что было в этих глазах? Удивление? Страх? Страх! — догадался Ршава, потому что сокрушительное пожатие внезапно обрело ледяную холодность. Одна из рук предсказателя на миг поднялась, указывая на прелата. Обвинение? Торжество?.. Ршава вновь не понял точно. Губы предсказателя шевельнулись, но из них так и не вырвалось ни звука.

А потом глаза Элада закатились. Предсказатель в последний раз судорожно вздохнул и обмяк. Сперва Ршава подумал, что Элад потерял сознание, но вдруг с ужасом осознал, что тот не дышит. Теперь уже прелат схватил запястье предсказателя и нащупал точку, где бьется пульс.

И не ощутил ничего.

— Мацук! Сюда, быстро! — хрипло позвал он молодого священника, впустившего Элада.

Влажное пятно в паху свидетельствовало, что мочевой пузырь прорицателя опорожнился. Резкий запах подсказал, что с кишечником произошло то же самое. Мацук вбежал в кабинет и все сразу понял.

— Фос! — воскликнул он. Его рука машинально очертила на груди солнечный круг. — Что здесь произошло, святейший отец?

— Он умер, — глухо ответил Ршава, — мертв. — Сомнений в этом уже не было. — Я задал вопрос, он начал отвечать, а потом у него случился… приступ, если так можно сказать. Он упал, а остальное… остальное ты видел.

— Но о чем вы его спросили?

Ршава пронзил юношу взглядом. Мацук сильно покраснел и склонил голову, охваченный стыдом и смущением. Ршава деловито произнес:

— Помоги мне вынести тело. У него есть семья? Думаю, есть. Надо их известить. И надо проследить, чтобы вспомоществование от нашего храма не заставило себя ждать. Это была не наша вина, — проговорил он, убеждая в этом как себя, так и Мацука, и покойного Элада, чьи глаза, казалось, все еще наполнял слепой упрек, — но нам следует возместить им все, что мы сможем.

— Д-да, святейший отец, — пробормотал Мацук.

Он взял себя в руки и помог Ршаве вынести тело Элада из кабинета. Потом, отдышавшись немного в коридоре, он сказал:

— Простите меня за любопытство. Я не имел в виду ничего дурного и уж точно не имел в виду, что ваш вопрос, каким бы он ни был, мог иметь хоть какое-то отношение к… этому. — Он снова очертил на груди солнечный круг.

Повторив его жест, Ршава сказал:

— Не терзайся, сын мой. Я не в обиде на тебя.

То была ложь, но ложь во благо. Мацук облегченно выдохнул. Ршава взглянул на Элада. Они не закрыли прорицателю глаза, и тот как будто все еще смотрел на них. Прелату очень хотелось верить, что прорицатель умер из-за внезапного приступа или чего-то подобного. Хотелось… но не верилось.

Насколько Ршава мог судить, Элад услышал его вопрос, стал искать на него ответ, нашел… и умер от ужаса, поняв, что это за ответ. А Ршава так его и не узнал. И сейчас прелату хотелось только одного: чтобы он вообще не задавал того вопроса.

Всякий раз, когда к резиденции Зауца подъезжал курьер, Ршава глядел на него с другой стороны центральной площади Скопенцаны и гадал, какие новости хранит память курьера или привязанный к поясу футляр из вощеной кожи. И всякий раз, когда приехавший с юга торговец выкладывал на прилавок одного из городских рынков горшки, бронзовые сосуды, парфюмерию или специи, Ршава гадал, какие слухи он перескажет другим торговцам и горожанам.

Пытается ли Стилиан поднять восстание и здесь? Довольно скоро Ршава понял, что вопрос неправильный. А правильный должен звучать так: почему бы Стилиану не попробовать? Что ему терять? Нечего. А что он может получить? Корону, а попросту говоря — все.

Согласно одному из слухов, Малеин выиграл сражение где-то на юге. Затем по Скопенцане пронеслась новая весть — о том, что теперь уже Стилиан разбил автократора и заставил его бежать в город Видесс. Ршава не знал, чему верить. Самым легким решением казалось не верить ни тому ни другому.

Он собрал всех священников Скопенцаны и заговорил с ними о необходимости сохранения Малеина на троне.

— Если Стилиан победит, он заставит вас об этом пожалеть, — заметил один из священников.

— Нет, — покачал головой Ршава. — Если мятежник победит законного автократора, я сам об этом пожалею. Поэтому заставить меня пожалеть он не сможет.

Он оказался не единственным видессианином, получающим удовольствие от игры слов. Священник посмотрел ему в глаза и сказал:

— В таком случае, святейший отец, он заставит вас пожалеть еще сильнее.

— Вы достойный грамматист, — кисло ответил Ршава. — Вполне возможно, что он заставит меня пожалеть еще сильнее. Однако благой бог милостив, и возможно, что он такого не допустит. Именно поэтому я и попросил вас собраться сегодня здесь, в храме, — чтобы попросить сделать все, что в ваших силах, лишь бы не позволить узурпатору захватить трон.

Никто из священников не сказал, что он на стороне Стилиана. Ршава удивился бы, услышав такое, особенно в ситуации, когда с юга поступает так мало надежных новостей. Но и Малеина они поддерживали не очень-то энергично. Выжидальщики, с горечью заклеймил их Ршава. Священники низших рангов будут ждать, кто одержит верх, а уже потом сделают очевидный выбор. Такая позиция вызывала у Ржавы лишь презрение. Он предпочел бы человека, у которого хватит смелости признать, что он поддерживает бунтовщика. Такой человек хотя бы доказал, что у него есть принципы, и поэтому он достоин уважения. Его принципы могут оказаться ошибочными, зато они будут реальными. А эти презренные душонки!..

Когда они вышли из храма, Ршава сделал мысленную пометку: надо послать людей, которым он доверяет, в другие храмы города. Неплохо бы узнать, о чем говорят священники с кафедр, думая, что прелат их не слышит. Они могут демонстрировать ему лояльность с глазу на глаз и отказываться от нее, как только Ршавы не будет рядом. Когда имеешь дело с людьми, которых больше заботит, кто выиграет, а кто проиграет, а не кто прав или не прав, такого следует ожидать.

Через два дня после разговора со священниками к Ршаве пришел Гимерий. Поклонившись, командир гарнизона сказал:

— Что ж, вам больше не придется беспокоиться о моей лояльности, святейший отец.

— Не придется? — осторожно переспросил Ршава, не совсем понимая, что имел в виду офицер.

— Нет, — мрачно подтвердил Гимерий. — Его величество вызывает местный гарнизон к себе на юг, чтобы мы вместе с его войсками сражались против Стилиана.

— Да? — как можно нейтральнее отозвался Ршава. — И вы подчинились приказу его величества?

— Разумеется, — кивнул Гимерий. — Ингегерд останется в городе. На гражданской войне женщине не место. Скопенцана далеко от сражений, и вряд ли они доберутся до наших краев. Если… если вдруг случится худшее… Святейший отец, я сочту за милость, если вы не дадите ей пострадать из-за моего выбора. И вообще, позаботитесь о ней.

Ршава поклонился офицеру:

— Я сделаю все, что в моих силах. Насколько много это будет, не знаю. Если случится худшее, то оно, скорее всего, станет худшим как для вас, так и для меня. А в этом случае я вряд ли смогу сильно повлиять на события. Вы с тем же успехом могли бы попросить об этом и других священников, кроме меня.

Гимерий покачал головой:

— Вы честный человек. Священники такие же мужчины, как и все. Некоторым из них, вы уж не обижайтесь, я не доверил бы присмотреть даже за мешком с навозом, а уж тем более за женщиной.

Его слова оказались очень близки к мнению Ршавы о своих коллегах.

— Вы оказали мне честь, не включив меня в их число, — сказал он.

— Вы раздражаете людей по различным причинам, — сказал Гимерий. — Вы крепко держитесь за то, во что верите. Не хочу вас обидеть, но вы крепко держитесь своих взглядов даже тогда, когда другие могут задуматься о том, чтобы их изменить. А такое не может не раздражать тех, кто менее тверд в убеждениях.

«Ты упертый болван» — вот что он имел в виду. Как бы гладко ни была сформулирована эта мысль, она оскорбила бы многих. Но не Ршаву. Прелат снова поклонился.

— Добро есть добро, и зло есть зло, — сказал он. — Я изо всех сил буду держаться за то, что сильнее, и делать то, что считаю добром в глазах Фоса. Все мужчины — и женщины — должны поступать так же. А если они делают меньше, то подвергают себя опасности оказаться в вечном льду, когда завершатся их дни на земле.

— Думаю, мы все стараемся поступать правильно, так, как это понимаем. Однако не у всех понятия о правильном совпадают.

— Есть только один правильный путь, — упрямо возразил Ршава. — Он всегда лежит перед нами. Мы должны отыскать его и шагать по нему, ибо в конце он выведет нас на Мост Разделителя, к вечному свету Фоса. Выбери неправильный путь, и ты никогда не перейдешь этот мост. Вместо этого ты упадешь в вечное проклятие.

На секунду Гимерий даже испугался. Ршава всегда оказывался гораздо более убедительным оратором, когда говорил с одним человеком, а не с кафедры. Было заметно, что командир гарнизона с усилием взял себя в руки:

— Вы ведь говорили не обо мне конкретно, святейший отец? Вы имели в виду любого, кто сойдет с прямого пути?

— Да, конечно, — нетерпеливо подтвердил Ршава, даже не заметив, что Гимерий вовсе не успокоен его словами. — Веди себя правильно, и благой бог вознаградит тебя. Поступай иначе, и Скотос позаботится о том, чтобы ты заплатил сполна.

Прелат ритуально сплюнул, отвергая темного соперника Фоса. Офицер последовал его примеру.

— Я надеюсь быстро вернуться в Скопенцану, — сказал Гимерий. — Это будет означать, что автократор Малеин победил и мятеж подавлен.

— Это будет означать, что Фос торжествует, а Скотос повержен. Да пребудет с вами благословение владыки благого и премудрого.

— Спасибо. Это много для меня значит. — Гимерий повернулся, собираясь уходить. — И если из-за какой-нибудь беды все кончится плохо, пожалуйста… не забудьте про Ингегерд.

— Все, что смогу сделать, я сделаю, — повторил Ршава. — Но, как я уже говорил, ей было бы надежнее с другим защитником, а не со мной.

Три дня спустя он смотрел, как командир гарнизона выезжает из Скопенцаны через южные ворота во главе своих людей. Над солдатами развевалось знамя Видесса — лучистое солнце на синем фоне. Ршава задумался, много ли будет смысла в этом знамени во время гражданской войны. Оно будет развеваться над обоими противниками, и никто из них не сможет с помощью знамени различить своих и чужих.

Впрочем, судя по их бодрому виду, выходящие из города солдаты не очень-то задумывались над тем, кто станет их противником. Пехотинцы маршировали, положив на плечи древки пик. На поясах у них висели мечи — чтобы защищаться, если главное оружие сломается. Некоторые из кавалеристов были копейщиками, другие лучниками. И пешие солдаты, и всадники махали друзьям — обычно прелестным, — которых оставляли в городе. Ингегерд стояла неподалеку от Ршавы, ее светлые волосы сияли на солнце. Лицо у нее оставалось суровым, как у воина, пока мимо не проехал Гимерий. Тогда оно просияло теплотой, и женщина послала мужу воздушный поцелуй. Гимерий снял шлем и поклонился в седле. Красивое получилось зрелище… пока Ршава не заметил слезы на ее щеках.

Зауц тоже наблюдал за уходом гарнизона. Эпарх сегодня выглядел как очень несчастливая лягушка. Поймав взгляд Ршавы, он поманил его к себе. Прелат протолкался к нему сквозь толпу.

— И что нам теперь делать, святейший отец, если на нас обрушатся халогаи? — вопросил эпарх.

— Что ж, почтеннейший господин, полагаю, мы сделаем все, что в наших силах.

— Пфе! — воскликнул Зауц. Ршава подумал, что никогда не слышал более отвратительного звука. — Я могу призвать городское ополчение, — продолжал эпарх. — Допустим, я так и сделаю, но просить ополченцев сражаться одних, без солдат, — это все равно что взять несколько канатчиков, дать им дохлую овцу и ожидать, что они приготовят из нее роскошный ужин. Вы ведь знаете, каковы халогаи.

Ршава взглянул туда, где стояла Ингегерд, но не увидел женщины: наверное, она ушла домой, когда ее муж уехал из Скопенцаны. И лишь после этого, почти непроизвольного взгляда прелат кивнул. Налетчики-северяне действительно были очень свирепыми и опасными.

— Нам остается лишь надеяться, что они воздержатся от набегов, пока мы не разделаемся с собственными бедами, — ответил он. — Если бы Стилиан остался лоялен, нам бы ни о чем не пришлось беспокоиться. Владыка благой и премудрый запомнит его измену.

— Изменой это назовут, только если он проиграет, — сказал Зауц, уже не в первый раз демонстрируя поразительный цинизм. Ршава собрался было достойно ответить, но Зауц его опередил: — Если Фаосу не будет угодна его победа, Стилиан проиграет, верно?

Его слова вывели спор из владений политики в область теологии. Гнев Ршавы поутих: теперь у него появился шанс проповедника.

— Все не так просто, почтеннейший господин. Мы верим, что в конце концов Фос одолеет Скотоса и станет править до конца времен. Свет изгонит тьму. — Ршава очертил солнечный круг, Зауц тоже. — Но Скотос тоже бог, и конец времен еще не наступил. И зло может восторжествовать — на время.

— А вы понимаете, святейший отец, — осведомился по-прежнему циничный Зауц, — что священники, верные Стилиану, будут утверждать, что его величество как раз и есть орудие Скотоса? Заметьте, что я этого не утверждаю, ибо я верен Малеину, но это обоюдоострый аргумент, и он может резать в обе стороны.

— Да, они могут такое говорить, но они будут ошибаться. — Ршава заговорил с большой убежденностью. Колебания не были свойственны его натуре; придя однажды к какому-либо мнению, прелат больше не сомневался в его истинности, несмотря ни на что. — Как я уже говорил, автократор есть наместник бога на земле. И восставать против него — значит восставать против самого благого бога.

— Вы, несомненно, правы. — Судя по тону Зауца, ни в чем подобном он уверен не был. — Его величество хороший и достойный правитель и благословен Фаосом на трон, как вы и сказали. Но как это относится к правителям, которые были злобными тиранами? Империя Видесс знала нескольких таких.

— Как я уже говорил, Скотос может восторжествовать на какое-то время. — Ршава сплюнул на булыжную мостовую. Зауц и теперь не отстал от прелата. — Вы наверняка помните, почтеннейший господин, что злобные тираны редко властвовали долго. Обычно их сменял более достойный правитель, и Фос снова получал преимущество в борьбе против тьмы и зла.

Эпарх кивнул, колыхнув щеками.

— Пусть и у нас будет так же, — сказал он и отвернулся.

— Да, пусть будет так.

И лишь на пути к своей резиденции прелат сообразил: Зауц не сказал, что триумф Малеина будет равен триумфу благого бога. Впрочем, Зауц уже говорил, что верен правящему автократору. И не сделал ничего такого, чтобы Ршава перестал ему верить… пока.

«И чем пристальнее я буду за ним следить, тем меньше шансов, что ему удастся отказаться от своих слов», — подумал прелат.

Ждать новостей нелегко. И никогда не было легко. Ршава старался заниматься привычными делами, но жизнь утратила для него вкус. Он словно брел по раскисшей грязи. Тем временем Скопенцана торопилась навстречу середине лета подобно юноше, бегущему на свидание с возлюбленной. Дни становились все длиннее. Солнце рано вставало на северо-востоке и поздно садилось на юго-западе. Во время коротких ночей полная темнота почти не наступала: на севере за горизонтом всегда тлел намек на рассвет.

Говорили, что в стране халогаев, дальше на север, сумерки еще светлее и даже в полночь можно читать на улице книгу — хотя и трудно найти халогая, который умел бы читать. Говорили даже, что на дальнем севере Халоги солнце в разгар лета вообще не садится, а низко скользит над северным горизонтом, а потом снова начинает взбираться на небо.

Ршава не знал, стоит ли этому верить. С одной стороны, такое казалось неестественным. Но если в Скопенцане солнце летом оставалось на небе дольше, чем в городе Видесс, — а это было так, — то почему бы ему не оставаться там весь день, если проехать дальше на север?

Почему? Главное возражение прелата было теологическим. Хоть солнце и задерживалось здесь летом, оно едва осмеливалось показать свой лик зимой. В день зимнего солнцестояния (отмечаемого как большой праздник по всей империи) оно высовывалось из-за горизонта, пробегало по небу на юге и снова закатывалось. И возносимые здесь молитвы о том, чтобы спасти светило от Скотоса, звучали удивительно искренне.

Но предположим, что оно вообще не встанет в день зимнего солнцестояния? Допустим, мир так и останется погруженным во мрак. Не даст ли это Скотосу неограниченную власть над миром, пока солнце не вернется в небеса… если, конечно, вернется? Этого Ршава и боялся. И по этой причине ему не хотелось верить ни в бесконечный летний день, ни в бесконечную зимнюю ночь.

К Зауцу прибывали курьеры и снова уезжали из Скопенцаны. Иногда эпарх сообщал Ршаве привезенные ими новости, иногда нет. В таких случаях Ршава кипел от злости, но знал, что ничего поделать с этим не может. Враждовать с главой гражданской власти города в его планы не входило. Если Зауц объявит, что перешел на сторону Стилиана, и передаст Скопенцану ему, это станет тяжелым ударом для Малеина.

Одно из отличий Скопенцаны от столицы заключалось в том, что летние дожди были здесь обыденностью, а не феноменом, о котором вспоминали еще несколько лет спустя. Однажды, в такой вот пасмурный день, городскую площадь под моросящим дождем перебежал секретарь Зауца, чтобы вызвать Ршаву в резиденцию эпарха.

— А он не сказал, для чего? — жадно спросил Ршава.

— Нет, святейший отец, — ответил секретарь. — Он просто велел пригласить вас.

Очевидно, сама новость его совершенно не волновала. Да и с какой стати? Какая ему разница, кто правит империей?

Накинув плащ с капюшоном, Ршава последовал за человеком Зауца через площадь. Стоящие там статуи словно бы подобрели, смягчились от дождя и тумана. Даже суровый Ставракий благожелательно взглянул на торопящегося прелата.

Зауц встретил его у входа поклоном.

— Святейший отец, — проговорил эпарх.

— Почтеннейший господин, — вежливо ответил Ршава и, стараясь не показать волнения, спросил: — У вас есть новости?

— У меня есть новости, — согласился Зауц. — Не пройдете ли вы ко мне в кабинет выпить немного вина, прежде чем их услышать?

— С вашего позволения, почтеннейший господин, я предпочел бы отказаться. Скажите мне новость прямо здесь и сейчас, и покончим с этим.

Стоя перед эпархом, в мокром плаще, с которого капало на мозаичный пол, Ршава чувствовал себя человеком, которому вот-вот начнут делать хирургическую операцию, даже не дав глотнуть бальзама из белены и макового сока.

Но эпарх удивил прелата, ответив на его слова широкой лягушачьей улыбкой — словно Ршава показался ему особенно аппетитной мухой, жужжащей над листом кувшинки.

— Новость хорошая, святейший отец.

— Хорошая? — подозрительно спросил Ршава, как будто это слово обычно к новостям не применялось.

— Хорошая, — повторил Зауц. — Его величество одержал победу над мятежником возле Девелтоса, неподалеку от столицы, и обратил его в бегство.

Ршаве, который родился и вырос в столице, Девелтос казался прежде дальним городом где-то на востоке — но это ведь смотря что брать за точку отсчета. Если глядеть из Скопенцаны, столица и провинциальный город располагались не очень-то далеко друг от друга. А новость!.. Прелат поклонился:

— Спасибо, почтеннейший господин. Вы правы, конечно. Это лучшая из новостей.

Зауц покачал головой, колыхнув при этом подбородком:

— На мой взгляд, не лучшая. Лучшей стала бы новость о том, что Стилиан погиб на поле боя и мятеж погиб вместе с ним. Так что не лучшая, но хорошая. А теперь, когда вы услышали новость, выпьете ли вы со мной вина, чтобы отметить это событие?

— Да, и с радостью, — ответил Ршава.

Простая церемония, сопровождавшая распитие вина, налитого слугой Зауца, показалась ему особенно красивой. Даже ритуальный плевок в отрицание Скотоса приобрел для него новое значение и новую истину. Изменился не ритуал или вино, хотя оно и было очень хорошим. Ршаве потребовалось немного времени, чтобы понять: изменился он сам. От облегчения у него едва не закружилась голова.

— Расскажите подробнее, — попросил он Зауца. — Ради благого бога, расскажите больше. Обратил в бегство? В каком направлении?

— В противоположном от столицы, очевидно, — сообщил Зауц. Прелат фыркнул: это было настолько очевидно, что не требовало слов. — Я пересказал вам все, что сообщил курьер, — продолжал эпарх. — Об остальном я могу лишь предполагать.

— Так сделайте это, прошу вас, — не сдержался Ршава.

Брови Зауца приподнялись, выпученные глаза стали еще шире. Прелат никогда не делал таких предложений. Но Ршаве было все равно: сегодня он будет кормиться сладким сиропом догадок, раз уж нет возможности откусить от плоти фактов.

— Ну, раз вы понимаете, что я лишь предполагаю… — начал Зауц, и Ршава нетерпеливо кивнул. Задумчиво наморщив лоб, Зауц продолжил: — После такого поражения не многие города захотят открыть ворота перед Стилианом. Вряд ли я ошибусь, предположив, что ему придется бежать к границе. Может быть, солдаты, охраняющие ее от хаморских кочевников, еще сохранят привязанность к нему. Надежда слабая, но это, пожалуй, лучшее, на что он может рассчитывать.

— А как насчет самих варваров?

— Как насчет них?.. Если пограничные войска останутся верны Малеину, они не пропустят кочевников. И даже если не останутся, то все равно, наверное, не пропустят. Зачем им это делать? Да и Стилиан вряд ли захочет добавлять к списку своих грехов еще и пособничество кочевникам.

— Да, верно. Если он победит, то не захочет делиться славой с варварами. А если проиграет, то лишь усугубит свою вину, спровоцировав хаморов.

Ршава вспоминал этот разговор еще долгое время спустя. Каждое сказанное им слово имело прочный логический фундамент. У прелата это получалось почти всегда. Но то, что он считал логичным, и что считали логичным Стилиан и Малеин, не совпадало. И ему вскоре предстояло узнать, насколько же велика эта разница.

Будучи тем, кто он есть, Ршава иногда жалел, что в Скопенцане маловато книг. В северном городе их оказалось больше, чем он ожидал, когда приехал сюда, но все же недостаточно, чтобы его удовлетворить. Разумеется, их даже в городе Видесс не хватило бы, чтобы удовлетворить прелата. Иногда он думал, что для этого не хватило бы всех книг, когда-либо написанных.

Одним из способов решить эту проблему было написать собственную книгу. Если он четко изложит отношения между Фосом и Скотосом и подтвердит их цитатами из священных текстов и работ более ранних теологов, то на многие годы вперед никому не придется браться за эту работу. До него такие попытки уже предпринимались: ведь это был, в конце концов, один из фундаментальных вопросов веры. Но ни один из этих ученых томов не оказался достаточно ученым, по мнению Ршавы. Он хотел, чтобы его творение сохранило ценность не на поколение, а навсегда.

И вот он закончил рукопись. Несмотря на трудности, возникшие с отслеживанием кое-каких сокровенных источников здесь, в Скопенцане, Ршава все же с ними справился. Однако написание книги — лишь первый шаг к ее передаче в руки других людей. Сам-то он легко читал свой замысловатый почерк, но, насколько мог судить, больше таких специалистов не имелось.

Скопенцана, в отличие от столицы, не могла похвастаться толпами писцов, работающих в ней. В столице также было множество секретарей, мелких чиновников и прочих бюрократов, которым требовалось что-то записывать, но зачастую не хватало времени, чтобы делать это самим. И еще в столице жило больше людей, умеющих читать, чем в любых других четырех городах империи, вместе взятых. Если все это сложить, то становилось ясно, почему в столице могло кормиться так много писцов. Но не в Скопенцане.

Ршава для этой работы выбрал писца средних лет по имени Диген. Тот близоруко уставился на прелата, когда Ршава вошел в его тесную лавочку. Только близорукий человек мог оставаться писцом, достигнув среднего возраста. Люди с нормальным зрением, у которых с годами развивалась дальнозоркость, утрачивали способность читать мелкие буковки рукописей.

— Доброе утро, — поздоровался Ршава.

Диген просиял.

— А-а, доброе утро, святейший отец, — отозвался он, вспомнив Ршаву по голосу, хотя вряд ли узнал бы его в лицо. — Как вы сегодня себя чувствуете?

— Достаточно хорошо. Возможно, даже чуточку лучше.

— Рад это слышать. Это из-за новостей с юга, святейший отец, или у вас есть и другие причины?

Как и любой видессианин, Диген был жаден до слухов. И еще у него были хорошие связи: ведь новость о победе Малеина над Стилианом пока не разнеслась по всему городу.

— Я, несомненно, рад, что новости с юга хорошие, — ответил Ршава. Если у него имелись и другие причины, то Дигену незачем о них знать. — Можете ли вы порадовать меня другими новостями? Как продвигается моя книга?

— Хорошо, святейший отец. Мне приходится время от времени прерываться на мелкие работы, чтобы добавить немного золота в свой кошелек, но я всегда возвращаюсь к ней, как только заканчиваю другое дело.

Ршава недовольно хмыкнул. Он заплатил Дигену так, как это обычно делалось при длительной работе: половину вначале, а остальное — после завершения. Но это было уже давно, и писец наверняка истратил большую часть задатка. Ршава отчасти сожалел, что не заплатил ему всю сумму вперед. Но более циничный внутренний голос заставил прелата гадать, пошевелил бы в этом случае Диген хоть пальцем ради заказа.

— Как вы справляетесь с моим почерком? — спросил прелат.

— Чем дальше, чем легче. Теперь я к нему привык. Не хочу вас обидеть, но все же я и теперь думаю, что вторую копию буду переписывать со своей первой, а не с вашего оригинала.

— Можете это делать, после того как я проверю ваш текст и исправлю в нем все ошибки. — В голосе Ршавы прозвучал мороз, совсем как в разгар местной зимы.

Он помолчал, желая увидеть, не станет ли Диген с негодованием утверждать, что не делает ошибок. Некоторые писцы трудились с заблуждением, что все, вышедшее из-под их пера, безупречно. Многие из них хотели, чтобы клиенты разделяли это заблуждение. Но Ршава знал, как обстоят дела в реальности. Ему еще не доводилось видеть книгу без ошибок писца. В большинстве прочитанных им книг этих ошибок было весьма много. И он был готов еще более ледяным тоном поставить Дигена на место, если тот попытается заявить, что каким-либо образом ставит себя выше остальных бумагомарак. «Безошибочность доступна лишь Фосу» — вот хорошее начало ответа наглецу. А дальше прелат эту мысль разовьет…

Но ему это не потребовалось, потому что Диген ответил:

— Что ж, надеюсь, вы найдете их не очень много, святейший отец.

Ршава ощутил себя лошадью, уже готовой перейти с рыси на галоп, когда ей внезапно дают понять, что надо плестись шагом.

— Я тоже на это надеюсь, — неприязненно буркнул он.

— Мне было интересно читать то, что вы написали, — заметил Диген. — Знаете, в половине случаев — и даже чаще — писец не обращает внимания на то, что переписывает. Слова лишь перетекают из глаз в пальцы, не задерживаясь в голове. Поначалу с вашей книгой было так же, но недолго. То, что я видел, заставило меня думать о том, что я пишу. Ничего не мог с этим поделать.

— За это я вам благодарен. — Ршава был польщен, но не особенно удивлен. Видессиане были помешаны на теологии: не только священники, но и гончары, и крестьянки, приехавшие на рынок продавать капусту… Те, кто умел читать, — и некоторые из тех, кто не умел, — порой выдавали удивительно глубокомысленные суждения на эту тему. Ршава не удержался и спросил: — И каково ваше мнение?

— Ваши доводы очень сильны. Но если позволите, вы сделали Фоса слишком сильным. В конце концов он, несомненно, победит; я ведь правоверный. Но конец еще не настал. И Скотос остается сильным врагом Фоса. — Писец плюнул при упоминании темного бога.

— Добро сильнее зла. Мы видим это каждый день, — заявил Ршава.

— Любой поймет, что вы родом из богатой семьи, святейший отец, — негромко ответил Диген.

Прелат не был уверен, что ему следовало это слышать. Но так или иначе — он не собирался придавать хоть какое-то значение отмеченному писцом факту. Что в немалой степени подтверждало точку зрения Дигена.

ГЛАВА 2

День следовал за днем. Ршава так и не научился сдерживать удивленные восклицания, когда даже летом Скопенцану окутывал туман и шел дождь.

— Любой догадается, что вы приехали из столицы, святейший отец, — сказал ему Зауц одним туманным утром, когда они случайно встретились неподалеку от статуи Ставракия.

Прелат нахмурился. Кто-то не так давно уже говорил ему нечто подобное. Он не мог вспомнить, кто именно и по какому поводу. А когда он не мог что-либо вспомнить, это его раздражало.

— Какие новости? — спросил он эпарха.

Когда они говорили, изо рта у них вылетал пар. Такого в столице летом тоже никогда не бывало.

— Новостей не очень много. Точно могу сказать лишь то, что Стилиан не отказался от борьбы. Война продолжается.

— Очень плохо, — совершенно искренне отозвался Ршава. — я надеялся, он поймет, что не сможет победить, и сдастся.

— Даже если и поймет, он все равно может не сдаться, — отметил Зауц. — Что может получить мятежник, если сдастся? Меч палача, скорее всего. Возможно, ссылку в монастырь, если очень и очень повезет. Имея такую перспективу, почему бы не поставить на то, что удача может повернуться лицом?

Ршава снова нахмурился, на сей раз из-за согласия с Зауцем.

— Если сторонники Стилиана увидят, что он не сможет победить, они бросят его, — сказал прелат. — И тогда ему останется или сдаться, или попытаться исчезнуть.

— Вы, несомненно, правы. Однако этого пока не произошло, а если и произошло, то я об этом не слышал.

— Я тоже.

Ршава с трудом сдерживал раздражение. Новости приходили в Скопенцану медленно. Город находился слишком далеко от значимых мест, чтобы ждать чего-то иного, и прелату это было хорошо известно. Во многом по этой причине Ршава, мягко говоря, и не хотел сюда ехать; но все последующие годы данное обстоятельство волновало его реже, чем он ожидал. Разумеется, то были спокойные годы. Ныне же в империи Видесс царил хаос.

— Одно лишь меня утешает… — проговорил Зауц.

— С радостью послушаю что-нибудь хорошее. И что же это?

— То, что халогаи сидят тихо, — ответил эпарх. — Всегда надо беспокоиться о том, чтобы бунтовщик, которому не везет, не послал своих офицеров через границу и не привел варваров в империю.

Ршава знал, что Зауц не очень-то набожный человек. Но сейчас даже эпарх очертил на груди солнечный круг, чтобы не накликать беду. Повторив его жест, прелат спросил:

— А хаморы? Стилиан всегда имел больше дел с кочевниками, чем с северными волками.

Зауц посмотрел на запад, в сторону широких степей Пардрайи. Ршава вновь повторил его движение. Никто из видессиан не мог точно сказать, насколько далеко простираются эти равнины и что находится за их дальним краем — если, разумеется, этот край существует. Писатели, у которых воображение преобладало над здравым смыслом, населяли эти степи и собакоголовыми людьми, и людьми с перепончатыми ногами, жившими в реках, и безголовыми людьми с лицом посередине груди. Ршава во все эти фантазии не верил, но и доказать, что это лишь выдумки, тоже не мог.

— Я могу лишь надеяться, что он не захочет бросить их в схватку. Когда имеешь дело с хаморами, всегда получаешь больше того, о чем с ними договаривался.

Теперь Ршава посмотрел на солнце, пытавшееся пробиться сквозь утренний туман. Диск его был настолько тусклым, что прелат мог глядеть на него не щурясь. Но подобно тому как истинная яркость светила превышала видимую, так и степные кочевники часто могли принести больше несчастий, чем предполагали те, кто с ними договаривался. Вожди одного, двух или трех кланов могли согласиться на то, чтобы их воины стали наемниками. Это было нормально. Но если оказывалось, что добыча хороша, за ними могли последовать другие — все больше и больше, пока Видессу не приходилось, напрягая все силы, отбрасывать их назад за границу. Со времен Ставракия такое случалось неоднократно.

— И какая часть империи станет пастбищем для хаморов, если они перейдут границу? — спросил Ршава.

— Если хаморы перейдут границу? Да вся империя и станет, святейший отец.

И вновь Зауц был прав. Наверняка прав. Этим утром он выдавал правду в неприятных количествах. Ршава невольно перевел взгляд на большую статую Ставракия. Казалось, император-завоеватель был готов в любой момент выступить в поход — или был бы готов, если бы голубь не нагадил ему на левую ладонь.

— Что же, мы ведь не хотели бы, чтобы наши жизни всегда были скучными, правда? — вопросил Ршава.

— Моя личная жизнь? Нет, — ответил Зауц. — А вот что касается профессиональной жизни — здесь совсем другое. Если в моей профессиональной жизни ничего не происходит, это доказывает, что я превосходно справляюсь со своей работой.

Ршава приподнял бровь, но эпарх явно не шутил. У самого Ршавы список дел, которые он хотел совершить в своей профессиональной жизни, был довольно длинным. Книга, которую переписывал для него Диген, была лишь началом. Прелат все еще стремился учиться, а в один прекрасный день рассчитывал облачиться в ризу патриарха. Бедный Зауц! У него уже не осталось надежды подняться выше. Он никогда не станет губернатором провинции или министром в столице. Апатия и бездеятельность — вот и все, что ждет его впереди.

К счастью, эпарх не знал, о чем думает Ршава. Долгие годы при императорском дворе научили прелата сохранять невозмутимый вид; этот талант был весьма полезен и в церковной иерархии.

— Думаю, нам не следует особенно беспокоиться насчет кочевников, — сказал Зауц. — Стилиан не такой дурак, чтобы призвать их на помощь, а они… они не такие дураки, чтобы напасть на Видесс самим.

Его выдала короткая заминка. Зауц хотел сказать, что Стилиан преподал кочевникам урок и показал, что нападения на империю дорого им обходятся — или нечто в этом же роде. А потом изменил окончание фразы, но недостаточно быстро. Теперь невозмутимое лицо Ршавы маскировало улыбку. Зауц только что продемонстрировал, почему ему никогда не подняться выше эпарха.

— Если владыка благой и премудрый окажется милостив к нам, то гражданская война вскоре закончится и будет забыта, — сказал Ршава. — Тогда нам уже не придется беспокоиться о вторжении кочевников из степи.

— Да будет так, святейший отец. — Что бы там Зауц ни думал, он не осмелится противоречить родственнику автократора. И ни один видессианин, независимо от того, поддерживает он Малеина или Стилиана, не пожелал бы, чтобы сквозь империю пронеслись орды кочевников. Зауц тоже взглянул на статую Ставракия. — Он бы изрубил в фарш любого, кто попытался бы выступить против империи.

— Разве он не поступил бы справедливо? — согласился Ршава. — Император-завоеватель обладал энергией, какой не нашлось ни у одного из его преемников. Он разгромил макуранцев на западе и разграбил их столицу Машиз. Он вытеснил хаморов за край их степи. А его флот боевых галер неоднократно и сурово наказывал халогаев. Никто из остальных правителей Видесса не отдавал себя войне целиком.

— Но его здесь нет, — высказал Зауц еще одну очевидную истину. — И нам самим придется сделать все, что мы сможем.

— Сможем. И сделаем. И это будет достаточно хорошо.

Ршава произнес это уверенно. Эпарх кивнул.

Мужчины и женщины толпились в притворе главного храма Скопенцаны после божественной литургии. Мужья встречали жен, спускавшихся с женской галереи, братья дожидались сестер. А юноши и девушки, не состоявшие в формальном родстве, могли сколько угодно приглядываться друг к другу, чего им не дозволялось во многих иных местах видесских городов.

Ршава знал обо всем этом, но обращал внимания на взгляды и улыбки не больше, чем на воздух, которым дышал. Его обязанностью в притворе было обсуждать проповеди с прихожанами, а с наиболее богатыми из них вести разговоры о пожертвованиях. Прелат недолюбливал эту сторону своей работы. Но знал, что это одна из причин, по которым его послали в Скопенцану. Если он не справится здесь, то не сможет и в столичном Соборе.

За годы, проведенные здесь, Ршава научился справляться с нелюбимой частью работы. Он слушал вполуха, кивая в нужных местах, пока толстый купец, разбогатевший на торговле мехами с халогаями, все трещал и трещал о проповеди. Как и многие видессиане, он воображал себя богословом — и, подобно большинству из них, заблуждался.

Когда Ршава только приехал в Скопенцану, он доказал бы это торговцу четко и безжалостно. Но не сейчас. Прелат хотел, чтобы горожане были им довольны. Если они будут довольны им, то с большой вероятностью перенесут это отношение и на императора Малеина. Скопенцана осталась без гарнизона. Мятеж горожан мог склонить город на сторону Стилиана. И чтобы этого не допустить, Ршава сделает все, что сможет.

Мелькнувшее в толпе золото волос отвлекло его от болтливого торговца мехами. Необычная красота Ингегерд резко выделялась на фоне видессиан — почти всегда смуглых брюнетов.

Пожалуй, купцу повезло: он уже доболтался почти до откровенной ереси и Ршаве было труднее обычного держать язык за зубами.

— Извините, будьте любезны, — сказал прелат торговцу и отошел быстрее, чем тот успел ответить. Ршава кивнул жене Гимерия: — Надеюсь, проповедь вам понравилась.

— Как и всегда, вы говорили хорошо, — серьезно ответила Ингегерд. — Мне до сих пор странно, что о заповедях и могуществе благого бога настолько открыто говорят. В Халоге боги есть боги. Все знают, что они могут сделать, но никто об этом много не говорит.

— Здесь не Халога, и я рад это сказать, — ответил Ршава. — Мы хотим знать волю Фоса как можно лучше. Это позволяет нам точно следовать ей.

— Это вы так говорите. Но мне иногда кажется, что вы, видессиане, так много спорите о владыке благом и премудром всего лишь потому, что вам нравится спорить. — Улыбка Ингегерд смягчила язвительность ее слов, но не до конца.

Ршава мог бы на нее рассердиться, если бы такая же мысль не пришла ему в голову, когда он слушал торговца мехами.

— Мы готовы спорить о чем угодно, — признал он, — но некоторые темы важнее других. — Он помолчал секунду-другую. — Надеюсь, у вас все хорошо?

— Насколько может быть хорошо без Гимерия. — Ее поразительно синие глаза потемнели, будто туча заслонила солнце. — Но я вестей от него не получала. И мне остается лишь ждать и тревожиться.

— И молиться, — жестко добавил Ршава.

— И молиться, — согласилась Ингегерд. — Но к Фосу возносится так много молитв. Кто может сказать, найдется ли у него время озаботиться моей? А вы не помолитесь тоже за Гимерия, пожалуйста? Вы очень святой человек, святейший отец, и бог вероятнее к вам прислушается, чем ко мне.

«Она что, издевается надо мной?» — изумился Ршава. То, как она употребила его титул, вполне это предполагало. Но говорила она совершенно серьезно. Прелату захотелось почесать голову. Он не понимал Ингегерд. Он вообще не понимал женщин, но даже не догадывался, насколько он их не понимает. Но с ней, в отличие от остальных, он хотя бы сознавал свое непонимание.

— Я буду молиться за него, — пообещал Ршава внезапно охрипшим голосом.

Ингегерд сделала реверанс:

— Спасибо, святейший отец.

И она направилась к выходу, величавая, как идущий под всеми парусами корабль.

Пока Ршава глядел ей вслед, торговец мехами за его спиной громко проворчал — другу или своей жене:

— Он называет себя святым человеком. И ожидает, что другие тоже будут называть его святым человеком, клянусь благим богом!.. Но ему больше нравится говорить с этой северной шлюхой, чем со мной. О да! Готов на это поставить. И не только говорить, если я не ошибаюсь.

Ршава медленно повернулся. Он помнил суровый мозаичный лик Фоса, оценивающего людские прегрешения, на огромном куполе столичного Собора. Никто из людей не мог сохранять спокойствие под этим требовательным и неумолимым взглядом. В тот момент Ршава вполне мог показаться воплощением Фоса. Кровь отхлынула от лица торговца, оно стало смертельно бледным.

— Вы что-то сказали обо мне? — осведомился прелат во внезапно повисшем молчании.

Он ждал ответа с холодным любопытством: хватит ли у торговца наглости бросить вызов ему в лицо? Ршава считал, что не хватит, и не ошибся. Все еще бледный и перепуганный, торговец покачал головой и пробормотал:

— Нет, святейший отец, я ничего такого не говорил. Вам, наверное, послышалось.

— Неужели? — Ршава выдержал тяжелую паузу. — Что ж, пожалуй, такое возможно. Маловероятно, но возможно.

Он не назвал торговца лжецом напрямую, но результат оказался почти таким же. Толстяк засеменил к выходу и почти выбежал из храма. Ршава изумился бы, если бы тот пришел молиться сюда снова. Но все же прелат лелеял надежду, что торговец будет возносить молитвы Фосу в другом храме. Ршава не хотел обратить душу купца к Скотосу.

Прелат едва не сплюнул, подумав о темном боге, но сдержался. Наблюдавшие за ним прихожане наверняка подумали бы, что он плюнул, осуждая торговца мехами. А этого Ршаве не хотелось: толстяк и сам достаточно осудил себя.

Позднее — намного позднее — Ршава будет гадать, не стал ли тот момент чем-то вроде своеобразного водораздела. И вспоминать, не возникло ли у него тогда хотя бы слабое предчувствие. Но как бы он ни рылся в памяти, поиски эти вновь и вновь оказывались напрасными. Он не знал. Он даже не подозревал. Какой человек способен заглянуть в будущее? Ясновидящий? Да… и нет. Ршава очень хорошо помнил, что случилось с Эладом. Если бы предсказатель не напугал себя до смерти…

В то утро больше никто почему-то не захотел обратиться к Ршаве с вопросом. Более того, храм опустел на удивление быстро. Один из священников улыбнулся прелату и сказал:

— Вам надо почаще нагонять на них страх божий, святейший отец. Тогда у нас останется больше времени для себя.

Ршава одарил его таким же взглядом, как и торговца:

— Занимайся своими делами, Ориф. А делами храма я займусь сам.

Торговец мехами после слов Ршавы побледнел, Ориф же покраснел. Значит, храбрости в нем оказалось больше. Священник гордо задрал подбородок:

— Я не имел в виду ничего дурного, святейший отец. Просто… пошутил, если так можно сказать.

— Возможно, ты можешь так сказать, — ответил Ршава.

Ориф еще больше покраснел и затем поклонился, будто желая показать, что оказывает прелату уважение, даже если тот, возможно, его не заслуживает. Ршава поклонился в ответ, словно желая продемонстрировать, что мнение Орифа он и в грош не ставит. Увидев это, священник резко повернулся и зашагал прочь.

Иногда раздражительность у Ршавы не проходила долгое время. Бывало так, что он вовсе не прощал кому-либо что-то сказанное или сделанное. Но сейчас он медленно и облегченно выдохнул. К этому времени храм уже почти опустел и услышать прелата было некому. Ршава понимал, что ему необходимо отыскать какой-нибудь способ примириться со священником. Ведь Ориф не ошибся в священной доктрине, а всего лишь проявил невежливость. Если бы Скотос овладевал каждым, кто был невежлив, то сколько душ тогда смогло бы перейти мост Разделителя и попасть на небеса к Фосу? Пожалуй, очень немного, неохотно признал Ршава.

Но даже если так… Тренированный ум прелата довел мысль до логического завершения. Даже если только горстка доберется до небес — ну и что? Разве не окажутся они в таком случае особыми, потому что будут избраны?

Сперва эта идея Ршаве понравилась, но он тут же вновь нахмурился — теперь на себя. А как быть с теологической логикой? Сможет ли Фос в конце восторжествовать, если большая часть людских душ рухнет в вечный лед?

Прелат вздохнул. Похоже, выбор здесь только один — сделать большинство людей лучше, чем они есть на самом деле. Именно это владыка благой и премудрый всегда и стремился сделать. Но каких успехов при этом добился даже благой бог…

Скотос, с другой стороны, пытается сделать людей хуже, чем они есть. Когда Ршава пребывал в плохом настроении, он думал, что темный бог уже добился слишком больших успехов. А когда на душе у прелата было радостно, он напоминал себе, что люди — это просто люди, они не идеальны и не могут быть идеальными. Но пытаться стать такими им необходимо. Как предполагал Ршава, большинство из них так и поступает.

Когда прелат вернулся в главный зал храма и поднялся в придел возле алтаря, он оказался там один. Подошвы его сандалий громко шлепали по каменным плиткам. Ршава никогда не замечал этого звука в храме, полном людей; теперь же его шаги гулко отражались от стен и потолка.

Его взгляд устремился к многочисленным образам благого бога. Фос смотрел на него — снова, снова и снова… Ршава склонил голову, надеясь обрести всепоглощающее успокоение, которое приносило ему общение с Фосом. Но он вернулся в храм в неправильном настроении. Хотя вокруг было много образов, он чувствовал себя очень одиноким.

Всякий раз, когда Ршава видел курьера, подъезжавшего к резиденции Зауца, его охватывала тревога. Курьеры прибывали довольно часто. Гражданская война или нет, но жизнь в империи продолжалась. Большую часть новостей эпарх не считал нужным ему сообщать. В некоторых городах прелат занимался городскими делами почти в том же объеме, что и эпарх, но Зауц относился к своим привилегиям весьма ревниво. Ршава не давил на него; управление храмами и монастырями в Скопенцане и без того отнимало у прелата много времени.

Ршава беседовал на площади с двумя купцами, когда мимо них галопом промчался всадник и привязал коня перед резиденцией эпарха. Курьер вбежал в дверь, а один из купцов усмехнулся и сказал:

— Кто-то сунул скорпиона ему в штаны.

Другой купец — торговец янтарем — тоже рассмеялся.

— У него есть новость, которую надо срочно передать, уж это точно, — согласился он.

— Хотел бы я знать, что это за новость, — заметил Ршава.

Купцы пожали плечами, и тот, кто сказал про скорпиона, добавил:

— Мы ее очень быстро узнаем. Зауц не сможет сохранить тайну даже ради спасения собственной шкуры. А даже если сможет, его охранники скоро разболтают ее в тавернах.

У торговцев на уме были обычные новости: о пошлинах на товары, поступающие в Видесс из Халоги, или, может быть, об изменении ставки подушного налога. Ршаву же снедали иные тревоги. Когда он увидел, как торопится курьер…

— Может быть, это новость о сражении автократора с узурпатором.

Купцы вновь пожали плечами, и торговец янтарем сказал:

— А хоть бы и так? Один из них победит, а потом все снова успокоится.

Ему было явно все равно, кто окажется победителем: Малеин или Стилиан. Второй купец толкнул коллегу в бок и что-то прошептал на ухо. Торговец янтарем покраснел, и оба они торопливо распрощались с прелатом. Ршава, конечно, понял, что произошло. Торговец янтарем забыл — а может быть, даже и не знал, — что прелат — родственник Малеина. Другой купец его просветил, а потом оба решили, что их ждут более срочные дела где-то в другом месте.

В подобной ситуации Ршава оказывался не впервые. И он знал, что этот случай не станет последним. Но вот чего он не знал — какую же новость привез курьер эпарху.

Ршава двинулся через площадь и едва успел сделать несколько шагов, как к нему направился один из охранников и помахал рукой.

— Здравствуйте, святейший отец! — окликнул он прелата. — Эпарх хотел бы с вами поговорить.

— Какое совпадение, — сухо отозвался Ршава. — Мне тоже хотелось бы с ним потолковать. И очень хотелось бы.

Не обратив внимания на сарказм Ршавы, охранник кивнул:

— Тогда прошу вас пройти со мной.

И он церемонно повел прелата туда, куда тот и сам направлялся. Другие охранники поклонились Ршаве, когда он прошел мимо них. Он ответил легким наклоном головы, подсмотренным у своего царствующего родственника.

В кабинете Зауца сидел худощавый, измотанный скачкой курьер, подкреплявший силы вином из чаши. Зауц тоже пил и выглядел очень несчастливой лягушкой. Позвав слугу и отправив его за вином для Ршавы, эпарх сказал:

— Новости плохие, святейший отец.

— Судя по вашему виду, почтеннейший господин, иного я не ожидал. — Ршава уселся на стул и повернулся к курьеру. — Полагаю, ты сможешь сообщить мне подробности?

— Да, те, что мне известны. — Курьер выглядел усталым до полусмерти. Сколько он проскакал и как быстро? Он надолго припал к чаше с вином. Как раз в этот время вошел слуга с другой чашей, теперь уже для Ршавы. Прелат взял ее, поблагодарив слугу, и курьер продолжил: — Суть в том, что армия автократора потерпела поражение. Почти разгром. Это случилось неподалеку от Имброса, северо-восточнее столицы.

— О да, — негромко произнес Ршава. — Я знаю, где находится Имброс.

— Тогда вы знаете, что он лежит на дороге, ведущей в столицу. — И подождав, пока Ршава кивнет, курьер сказал: — Так вот, весь этот путь им пришлось отступать сражаясь. Стилиан несколько раз пытался обойти его величество и отрезать от столицы. Солдатам Малеина приходилось пробиваться через заслоны, но бунтовщики так и не смогли перекрыть им дорогу.

— Хвала Фосу. — Ршаве захотелось выпить всю чашу залпом, но он заставил себя сперва проделать обычный ритуал. Хотя в кабинете Зауца было достаточно тепло, прелата бросило в дрожь. Если бы Малеина отрезали от столицы, то Стилиан уже теперь был бы автократором, и никто бы не смог бросить ему вызов. — Значит, Малеин теперь в безопасности за стенами столицы?

— Да, святейший отец, в безопасности, — подтвердил курьер и, не сдержавшись, широко зевнул. — Извините. Как я уже сказал, он вернулся в столицу, но его армию сильно потрепали в сражении, а потом еще сильнее, когда преследовали. И теперь, прежде чем снова выступить против Стилиана, ему нужно набрать и снабдить всем необходимым много новобранцев.

— Западные провинции… — одновременно произнесли Ршава и Зауц.

Провинции западнее пролива Бычий Брод были густо заселены, и лошадей там тоже хватало. Но курьер лишь пожал плечами:

— Говорят, Стилиан уже послал в западные провинции своих помощников и сообщников. Схватка за престол охватила всю империю.

Она еще не охватила дальний северо-восток. Впрочем, она уже лишила Скопенцану гарнизона…

— Если автократор не сможет набрать пополнение в западных провинциях, то где он возьмет новых людей? — спросил Ршава.

Курьер снова пожал плечами, и было видно, с каким усилием он ими шевелит.

— Хороший вопрос, святейший отец. Жаль, что у меня нет на него хорошего ответа.

— Ты ведь из столицы, верно? — спросил Ршава.

Курьер кивнул, и тоже с трудом. Ршава сам не знал, что заставило его так подумать. Не акцент курьера: эта столичная интонация встречалась на многие мили по обе стороны Бычьего Брода. А вот нахальство его ответа… Да, такое встретишь только в городе Видесс.

— И что нам теперь делать? — вопросил Зауц.

Курьер опять зевнул:

— Лично мне хотелось бы выспаться.

Зауц позвал слугу, и тот повел курьера в гостевую комнату. Эпарх вышел и поговорил с охранниками. Те занялись измученным конем: Ршава увидел из окна, как они повели бедное животное на конюшню. Зауц вернулся, покачивая головой. Он уставился в свой кубок, точно на дне его мог затаиться ответ на все тайны жизни. Бесчисленные люди искали его в вине, но найти не смог никто.

— Так что же нам теперь делать? — жалобно повторил он.

— Клянусь благим богом, почтеннейший господин, даже не знаю, что вам сейчас и сказать, — ответил Ршава. — Стилиан оказался сильнее, чем я думал. Нам остается лишь сидеть и ждать, кто из них победит. Я и сейчас молюсь за своего родственника. Но если он проиграет… — Ршава пожал плечами. — Если он проиграет, я окажусь в полной власти узурпатора. Но поскольку вы не кровный родственник Малеина, вам в любом случае мало что грозит.

— Его величество назначил меня на эту должность. Все знают, что я ему верен. И я ему верен. Живи мы в западных провинциях, так могли бы сбежать в Макуран, если бы наши надежды не оправдались.

Ршава кивнул. Видесские беглецы от политических потрясений часто искали убежища в другой великой цивилизованной империи. Макуранские Цари Царей иногда использовали их в роли марионеток и подставных лиц против Видесса. Сходным образом и макуранские вельможи иногда сбегали в Видесс, и автократор с радостью использовал их против бывшей родины.

— Если дело закончится совсем плохо, вы можете сбежать в Халогу, — заметил Ршава.

Зауц скривился так, будто понюхал тухлую рыбу:

— Если на то пошло, святейший отец, я скорее соглашусь на меч палача.

Ршава снова кивнул. Он считал так же. Видессиане, попав в безвыходное положение, действительно жили среди светловолосых варваров, но решиться на такое мог лишь человек, доведенный до крайнего отчаяния. Ршава попробовал представить, как он живет в задымленном «длинном доме» халогаев, учит их неторопливый и высокопарный язык, как забывает о книгах, вине, приятной беседе и всем прочем, ради чего стоит жить… Картинка упорно отказывалась складываться.

Если такой беглец влюблялся в голубоглазую женщину, она помогала ему забыть обо всем, что он оставил в прошлом. Ршава попытался представить такое для себя — и у него опять ничего не получилось. Для него полюбить халогайскую женщину — и вообще любую женщину — означало нарушение обета священника и, по сути, отказ от своего бога.

— Вы правы, — согласился он с Зауцем. — Лучше смерть, чем такая жизнь.

Эпарх не успел ответить, как в кабинет вошел слуга с кувшином вина. Ловкий и бесшумный как призрак он наполнил кубок эпарха и после кивка Ршавы — его кубок тоже. Затем слуга бесшумно удалился. Зауц глотнул вина и вздохнул:

— Может быть, до такого не дойдет. Очень надеюсь на это. И молюсь, чтобы до такого не дошло.

— Да… — Ршава тоже намеревался провести больше времени в храме перед святым алтарем Фоса и у себя в спальне — перед образами благого бога и святых людей, служивших ему. Но молитва — это лишь молитва. Малеину же нужны и действия. — Где его величество возьмет новых солдат, если ему не удастся набрать их в достаточном количестве в западных провинциях?

— Хотел бы я знать ответ… — задумчиво произнес эпарх. — Если он вызвал гарнизоны дальних городов вроде Скопенцаны, то наверняка вызвал их и из более близких. И ему остается… не знаю, что ему остается.

— Гарнизоны пограничных постов, — сказал Ршава, и теперь уже сам скривился, будто ощутил запах тухлятины.

— Не исключено, что Стилиан их уже мобилизовал. Многие из этих солдат служили под его началом и будут склонны встать на его сторону. Возможно, именно они и помогли ему одолеть его величество в последнем сражении.

— Да, возможно, вы правы, — согласился Ршава с тем же выражением на лице. — Мне печально думать, что мятежник способен оставить границу без защиты.

Прелат думал, что так может поступить Малеин. Ему не понравилась эта мысль, но она пришла ему в голову. Так отчего же он удивляется тому, что она могла прийти в голову и Стилиану и тот мог ее воплотить?..

Ршава сразу нашел ответ: «Потому что Малеин автократор и мой кровный родственник. А Стилиан — человек, готовый проложить себе дорогу к трону убийством»… Но брат бабушки Ршавы как раз и проложил путь к трону убийством, что было прекрасно известно прелату. Об этом он предпочел не думать.

— Любой человек в первую очередь обратит внимание на врага, который к нему ближе остальных, — сказал Зауц. — Одолев его, он подумает о том, как справиться и с другими.

— Тут вы, возможно, тоже правы. Я… — Ршава смолк.

— Что?

— Ничего… Ничего важного. — Ршава редко лгал, и у него это получалось хуже, чем у большинства видессиан.

Зауц приподнял бровь, поняв, что собеседник сказал неправду. У Ршавы запылали уши; Зауц вполне мог увидеть, как от стыда у прелата покраснела даже выбритая на макушке тонзура. Но Ршава упорно хранил молчание. Он начал говорить о предсказателе и о вопросе, который задал тогда несчастному человеку. Но нет, Зауцу незачем об этом знать.

Ршава подумывал о том, чтобы пригласить другого предсказателя и задать ему тот же вопрос. Но у него не хватало смелости. Если один человек умер, пытаясь увидеть, станет ли Ршава патриархом, то это лишь событие, совпадение, случайность. Но Ршава не мог забыть ужас на лице Элада и то, как стиснули его ледяные пальцы умирающего. Если другой предсказатель попытается увидеть то же самое и так же умрет… Это будет слишком сильный повод для беспокойства. Ршава не хотел, чтобы такое произошло.

По лицу Зауца было ясно видно, что ему хотелось надавить на Ршаву, но эпарх все же передумал.

— Что ж, святейший отец, как вы сами сказали, нам остается лишь сидеть и ждать, что произойдет на юге. Когда мы это узнаем, то лучше поймем, как нам следует поступить. — Зауц мрачно усмехнулся. — Как знать… быть может, даже Халога тогда покажется нам привлекательнее.

— Если меня довести до отчаяния, я могу совершить многое, — ответил Ршава, собрав все свое достоинство. — Но, клянусь владыкой благим и премудрым, я никогда не впаду в такое отчаяние, чтобы сбежать в Халогу.

Настанет время, когда он пожалеет о том, что произнес эти слова.

Жизнь в Скопенцане текла так, словно гражданская война, сотрясавшая большую часть империи, происходила в далеком Макуране. В глазах Ршавы это было одним из немногих преимуществ жизни в городе, настолько далеком от сердца империи. Интересные события обходили Скопенцану стороной, но и беды тоже.

Прелат мог пройтись по любому из городских рынков и увидеть, как видессиане, и высокие светловолосые халогаи, и даже смуглые приземистые хаморы с кустистыми бородами торгуются из-за янтаря, мехов, вина, украшений, конины, оружия и сотен других товаров. Все выглядело так же, как и год назад, когда в Видессе царил мир. И Ршаве очень хотелось, чтобы реальность соответствовала увиденному.

Весной дни в этих краях удлинялись с поразительной скоростью, а теперь, с приближением осени, они так же стремительно таяли. Птицы начали улетать на юг. Ночи становились холоднее. Здесь даже летом не было жарко для человека, привыкшего к душному, горячему столичному лету, а теперь дни можно было назвать в лучшем случае прохладными.

На фермах вокруг Скопенцаны крестьяне начали собирать урожай ячменя, ржи и овса. Не многие осмеливались сеять здесь пшеницу, потому что из-за короткого лета она созревала далеко не каждый год. Осенний сбор урожая до сих пор иногда вызывал у Ршавы ощущение, что мир встал с ног на голову и вывернулся наизнанку. В окрестностях столицы осень и зима были временем затяжных дождей, а урожай крестьяне собирали весной.

Ршаве часто надоедали ржаной хлеб, овсянка и ячменные лепешки, которые приходилось долго разжевывать. Он пил вино, когда мог. Для богатого человека это означало — почти всегда. А поскольку он не был ограничен в вине, ему не успевало надоесть пиво, которое местные жители варили из ячменя. Пиво Ршава мог пить, если не было выбора, но так и не полюбил его. После вина оно казалось мерзкой и кислой дрянью. Они с Зауцем во многом расходились, но здесь у них царило полное согласие. Даже молитва за хороший урожай ячменя отдавала для Ршавы лицемерием.

Ингегерд же воспринимала ячмень как должное. Из разговоров с ней в храме после проповедей Ршава узнал, что она купила много ячменя для варки пива — больше, чем для выпечки.

— В Халоге у нас было только пиво, — рассказала она. — Пока я не оказалась в империи, я вино всего раз или два пробовала. Вино там было и есть только для вождей и важных людей.

— Что за невежественная страна! — не сдержался Ршава, и лишь потом до него дошло, что он мог оскорбить Ингегерд.

К счастью для него, она лишь спокойно кивнула в ответ:

— Теперь я это знаю. А тогда не знала. И как я могла это знать? Ведь я видела только Халогу. Если всего одно место для тебя — весь мир, то человек не может считать его прекрасным или отвратительным, потому что ему не с чем сравнивать. Разве могли бы мы понять, насколько хорош Фос, если бы для сравнения не было Скотоса?

Она сплюнула. Ршава тоже, поскольку этот жест для него стал почти таким же естественным, как дыхание. Он ответил Ингегерд не сразу. Она сформулировала вопрос так, как он никогда не приходил в голову прелату. Насколько ему было известно, так его не ставили и любые другие видесские теологи. Поразмыслив, он сказал:

— Фос есть абсолютная добродетель. И тот, кто это отрицает, ставит под угрозу свою душу.

— Я этого не отрицаю, святейший отец, — спокойно возразила Ингегерд. — Но разве мы поняли бы, насколько он хорош, если бы не увидели, что в мире происходит там, где нет доброты? Мне доводилось видеть ужасное. И вам наверняка тоже.

Если Ршаве и доводилось видеть какие-либо ужасы, то немного; жизнь его была безмятежной и обеспеченной. Но он все равно кивнул, потому что понял мысль женщины.

— Ты полагаешь, что добро кажется слаще после зла, как вино кажется слаще после… гм… соленой рыбы. — Он едва не сравнил его с пивом. Такое сравнение было бы прекрасно понято столичными жителями, — но только не большинством видессиан, живущих в Скопенцане.

— Да, как раз это я и хотела сказать, — согласилась Ингегерд.

— Вино осталось бы сладким даже без сравнения с рыбой.

— Я имела в виду не то, каким оно было бы, а каким бы показалось.

Для Ршавы все в мире было таким, каким оно было. И его гораздо меньше волновало, каким все кажется. Он и Ингегерд уставились друг на друга с раздражением, смешанным с уважением. Ршава первый сменил тему, спросив:

— Получала ли ты известия от мужа?

Она покачала головой, и ее распущенные волосы взметнулись золотым дождем.

— Никаких. А теперь, когда лето кончается, вряд ли я что-либо до весны узнаю. Я молюсь о том, чтобы с ним ничего не случилось.

— Я тоже, — сказал Ршава, который действительно молился за Гимерия.

— Я вам за это благодарна, святейший отец, — произнесла Ингегерд и с халогайским фатализмом добавила: — В любом случае все будет так, как будет.

— Все будет так, как пожелает владыка благой и премудрый, — возразил Ршава с легкой суровостью в голосе.

Услышав, как прелат заговорил таким тоном, многие из подчиненных ему священников затрепетали бы. Ингегерд лишь кивнула, как равная равному:

— Думаю, мы одно сказали, только разными словами.

— Что ж, может, и так.

Ршава вдруг понял, что не хочет с ней спорить. Она не была ученым-богословом. Прелат даже не знал, умеет ли она читать и писать. Но она была умна от природы — и мыслила прямо, чего не умели многие. Ингегерд следовала своей логике, куда бы та ни вела, и могла без страха взглянуть на то, что обнаружила бы в конце этого пути.

«Стал бы я с ней спорить, если бы она была мужчиной?» — задумался Ршава. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз уклонился от диспута. Отступление было не в его характере. Он медленно покачал головой. Причина заключалась не в том, что Ингегерд — женщина. Он вступал в споры с женщинами, вообразившими себя теологами, и в столице, и здесь, в Скопенцане. И многие из них ушли от него в слезах: когда он спорил, то противника не жалел.

Тогда в чем же дело? Но не успел Ршава отыскать слова, которые могли бы стать ответом, как Ингегерд склонила перед ним голову и вышла из храма. Тут же ее место занял мужчина, от которого пахло луком, и о чем-то заговорил. Ответы прелата вроде бы удовлетворили пахучего видессианина. Ршава забыл о нем сразу, едва только тот убрался из храма вместе со своим ароматом.

Когда Ршава вернулся в свою резиденцию, он обнаружил, что не может вспомнить ни слова из разговоров, которые он вел после ухода Ингегерд. Он думал о ней и о том, почему не захотел с ней спорить, а все остальное просто вылетело у прелата из головы.

Ответ, однако, пришел, когда Ршава уже засыпал и совсем об этом не думал. Он резко сел на кровати в темной спальне.

— Фос! — воскликнул он и очертил на груди солнечный круг.

Тогда, в храме, он задал себе неправильный вопрос. А правильный звучал так: «Стал бы я с ней спорить, если бы не хотел ее?»

И теперь, в темноте, зримо напоминавшей ему о Скотосе, прелат молился, молился и молился, позабыв о сне. Целибат никогда не был для него слишком тяжелым обетом… до сих пор. Ршава презирал тех, кто позволял грешной плоти становиться между ними и преданностью благому богу. А теперь, совершенно неожиданно, сам угодил в тот же капкан.

— Она никогда не должна узнать, — прошептал он в темноту. — Никто и никогда не должен узнать.

Но тот, кому больше всего требовалось не знать, был он сам. И он понятия не имел, как этого добиться.

Некоторые в отряде, проехавшем на юг через Скопенцану, были видессианами: солдатами того облика, какой Ршава видел много раз. Некоторые были халогаями, чей вид ему тоже был знаком — большие и крепкие воины со светлыми волосами, заплетенными в косы и заброшенными на спину. Халогаи носили кольчуги и были вооружены боевыми топорами на длинных топорищах. А некоторые солдаты могли быть и теми и другими: как и на любом пограничье, на стыке империи Видесс и Халоги жило немало людей смешанной крови.

Командовал отрядом узколицый видессианин по имени Петин. Он зашел в храм Ршавы помолиться, и прелат пригласил его к себе выпить вина.

— Да, мы получили приказ уйти из пограничных фортов, — ответил офицер на вопрос Ршавы. — Мы оставили там гарнизоны, какие могли, но… — Он пожал плечами.

— И как скоро халогаи воспользуются тем, что граница осталась почти без прикрытия? — вопросил Ршава. — Полагаю, уже скоро?

Петин лишь снова пожал плечами:

— Зимой на северной границе никто не сможет быстро перемещаться, даже светловолосые варвары. Если благой бог будет милостив, к весне мы уже сможем вернуться в форты. Времени для сражений на юге будет достаточно, и оно может дать нам ответ быстрее, чем халогаи зашевелятся.

— А если не даст?

Офицер-пограничник снова пожал плечами:

— Если к весне не будет ответа, святейший отец, то я и мои люди все еще будем на юге. И то, что произойдет здесь, уже не будет нашей заботой. Зато, боюсь, станет вашей.

Ршава сверкнул глазами. Петин ответил ему невозмутимым взглядом.

— Это не те чувства, которые следует проявлять к ближним своим, — сказал Ршава.

— Эти ближние отправили меня в самую морозную дыру мира, — резко ответил Петин. Ршава задумался над тем, что офицер сделал такого, чтобы заслужить отправку на самую дальнюю северо-восточную границу. Зауц мог это знать: он обращал больше внимания на подобные слухи, чем Ршава. — А теперь, когда мои ближние сочли нужным вернуть меня хоть в некое подобие цивилизации, — продолжал командир отряда, — что мне остается, кроме как поблагодарить их? Что же касается тех, кто все еще застрял здесь… Мне вас жаль. Но разница в том, что мне теперь не нужно жалеть и себя.

Подобный безжалостный прагматизм Ршава счел более типичным для халогаев, чем для видессиан. Пребывание на севере отразилось на Петине больше, чем он захотел бы признать, — и, наверное, даже больше, чем он сам это сознавал.

— А вы знаете, что пограничные войска были отведены не только с этой границы, но и с границы между империей и степями Пардрайи? — спросил Ршава.

— Что?! — изумился Петин. Его рука дернулась так, что вино едва не выплеснулось из кубка. Чтобы прийти в себя, ему потребовалось видимое усилие. — Нет, святейший отец, я этого не знал, — медленно ответил он. — Мне этого никто не соизволил сказать. Дела и в самом деле настолько плохи?

— По всем признакам хорошими их не назовешь. — Прелат не хотел говорить и этого, но лгать он тоже не хотел. — Даже мятежник не сделал бы такого без крайней необходимости.

— Вы уж извините, но это может стать необходимостью, из-за которой многие окажутся в могиле. Хаморам все равно, что зима, что лето. Они кочуют круглый год и питаются тем, что дают их стада, которые они гонят с собой. Если граница пуста, что помешает им хлынуть в империю? А как только они это сделают, их будет дьявольски трудно выгнать обратно в степи.

— Увы, эта мысль приходила и ко мне, — подтвердил Ршава негромко и встревоженно. — И я надеялся услышать от вас, что мои опасения — всего лишь страхи, бесплотная тень.

— Фос! Хотел бы я это сказать. И не ради вас — надеюсь, вы меня снова извините, — а потому, что это может стать худшим событием в Видессе за очень долгое время. — Петин осушил свой кубок одним большим глотком, запрокинув голову, и наполнил его снова. — Если Малеин и Стилиан и дальше станут лупить друг друга, кто выгонит кочевников обратно в степи, где им полагается быть? Сделает ли это хоть кто-нибудь?

Он не ответил на собственный вопрос. В этом не было нужды: ответ был очевиден, даже не произнесенный. Нет.

Ршава тоже потянулся к кувшину с вином. Обычно он проявлял такую же строгость к себе относительно подобных излишеств, как и к любому другому. Но сегодня? Сегодня еще один кубок вина казался не излишеством, а болеутоляющим средством. Прелат не отказал бы в таком средстве человеку, которого ждет нож хирурга, и теперь он ощущал себя — равно как и империю — примерно в такой же ситуации.

Вино помогло ему успокоиться. Поставив кубок, он сказал:

— Наверное, Фос приготовил это великое искушение жизни для всей империи.

— Или это, или Скотос задумал для нас нечто особенно мерзкое.

Петин сплюнул, Ршава тоже.

— Да не произойдет этого! — воскликнул он. — Скотос может выигрывать сражения, но все, что мы видим в жизни, несомненно доказывает, что владыка благой и премудрый в конце концов восторжествует.

— Конечно, — согласился Петин.

Ршава пристально взглянул на него. Судя по голосу, Петин лишь сделал вид, будто согласен, только бы не спорить. Или сказал это как человек, который говорит одно, а имеет в виду совершенно противоположное.

В обычной ситуации Ршава обрушился бы на него за такое лицемерие. Но сегодня он не обратил на это внимания. Если Петин хочет подвергнуть угрозе свою душу, если хочет рискнуть падением в вечный мрак и лед Скотоса, это его дело. У Ршавы есть более серьезный повод для тревоги — он сам.

Его тревога во много крат усилилась, когда отряд пограничников, возглавляемый Петином, промаршировал на выход из Скопенцаны. Городские ворота закрылись за солдатами. И глухой удар сомкнувшихся створок показался Ршаве ужасающим приговором. Он гласил, что город никогда больше не увидит имперских солдат.

Однако ни один человек пока не готов был сказать об этом с уверенностью, даже сам Ршава. Иногда, как мог бы подтвердить предсказатель Элад, окажись он жив, незнание того, что ждет впереди, есть величайшее милосердие.

Весна в Скопенцане всегда казалась длиннее, чем на самом деле. Она все тянулась и тянулась, день за днем обещая наступление лета. Осень же, по контрасту, казалась укороченной. Все, что следовало за осенью, было зимой, а что такое зима, жители Скопенцаны знали более чем хорошо.

Осенью все первое происходило быстро. Первые листья меняли цвет. Первые листья опадали с деревьев. Первые заморозки, первые голые деревья — и все это укладывалось в несколько торопливых недель.

В некоторые годы в этот график вклинивалась и гроза с градом. Она могла означать трагедию, голод, если случалась рано и губила урожай. Но в этом году стихийные бедствия Скопенцану не навещали.

Это порадовало Ршаву меньше, чем следовало бы. Скопенцане и империи Видесс в этом году не требовались стихийные бедствия: и рукотворных более чем хватало.

Первый снег, выпавший почти за два месяца до зимнего солнцестояния, оказался робким и вскоре растаял. В некоторые годы сразу после такого снегопада наступала почти летняя погода. Иногда она даже растягивалась надолго.

Но не в этом году. После тихой, робкой оттепели с северо-запада накатилась самая настоящая метель. В этом году она пришла гораздо раньше обычного, и горожане стали волноваться, хватит ли им до весны запаса дров.

В большинстве домов окна закрыли ставнями, из-за чего в комнатах и лавках торговцев стало темнее и угрюмее. Ршаве не пришлось сидеть в полумраке. Резиденция прелата была одним из считанных зданий в Скопенцане, которое могло похвастаться застекленными окнами. Даже в столице такие имелись далеко не у всех. Ршава сомневался, что они вообще были в Скопенцане, пока он не застеклил окна своей резиденции. Несколько богатых горожан и несколько тех, кто не хотел отставать от моды, последовали его примеру.

Глядя в окно, Ршава не мог ясно разглядеть, что делается на улице. Стекла — волнистые, с пузырьками воздуха внутри — были вставлены в маленькие рамы, разделенные свинцовыми полосками. Но это его нисколько не волновало. В столице окна оказались бы точно такими же. Стекловарение все еще оставалось искусством с непредсказуемым результатом.

Прошло немного времени, и прелат уже мог наблюдать, пусть даже и не совсем четко, как мимо его окон почти горизонтально проносятся снежинки, подхваченные очередным порывом. Когда зима приходила в Скопенцану, она устраивалась там всерьез и надолго, как у себя дома. Ршава знал, что новостей с юга теперь почти не будет, пока снова не потеплеет. Но это вовсе не означало, что в более теплых краях империи не может происходить никаких событий. Как сказал Петин, военные действия на юге могут продолжаться дольше, чем на севере.

Пройдет ли когда-нибудь Петин со своим отрядом через Скопенцану, возвращаясь к северной границе? И вернутся ли когда-нибудь домой Гимерий и городской гарнизон? Ршава сожалел, что задал себе второй вопрос. Та часть его личности, которую заботила безопасность города, надеялась, что он вскоре снова увидит Гимерия. А вот у той его части, которую волновало… другое, — у нее были и другие идеи.

Та, вторая часть позорила Ршаву уже тем, что существовала. Молитвы, вопреки надеждам, от нее не избавляли. Ршава предпочел бы сделать вид, будто ее вовсе нет. Одно дело — то, о чем он думает и чего желает. И совсем другое — то, как он поступает. Скотос может искушать человека. Но если человек не поддается искушению, он сохраняет божественную благодать Фоса… так ведь?

Как может быть иначе? По своей натуре люди несовершенны. Это делает их уязвимыми к искушениям. Но если человек им не поддается, если возвышается над ними, то владыка благой и премудрый наверняка должен признать его стойкость.

Во все это легко верилось летом, когда свет Фоса заполнял небеса почти весь день. Когда начал падать снег, настроение прелата сильно изменилось. С каждым днем темнело все раньше. Такое, разумеется, происходило и в столице, и по всей империи. Но здесь, на севере, это ощущалось гораздо сильнее.

День зимнего солнцестояния отмечался в империи Видесс как великий праздник. Священники и все люди молились о том, чтобы солнце поскорее вернулось на север, чтобы оно не соскальзывало все дальше и дальше на юг, оставляя мир окутанным вечной тьмой Скотоса.

В городах наподобие Скопенцаны, где светило в день зимнего солнцестояния лишь едва показывалось над горизонтом, этот праздник приобретал особое значение, ибо казалось, что здесь Скотос ближе к своему торжеству, чем в южных краях. Вознеся молитвы, города и деревни по всей империи начинали праздновать. Веселье выражало их уверенность в том, что солнце опять повернет на север, — во всяком случае, так утверждали.

Однако в Скопенцане это веселье было особым. Никто в этом городе не заявлял, что люди здесь празднуют более искренне, потому что больше опасаются, что солнце может исчезнуть навсегда. Нет, никто такого не утверждал, но для Ршавы все выглядело именно так.

В день праздника Ршава проснулся до рассвета. Если учесть, как долго тянулась эта ночь и насколько рано он вчера улегся спать, ничего удивительного в этом не было. На столике возле его кровати все еще горела масляная лампа. Не будь этой лампы, он мог бы подумать, что Скотосу действительно удалось завоевать весь мир.

При свете лампы Ршава видел, как его дыхание превращается в пар даже в помещении. Жаровня немного согревала комнату — но лишь немного. Зимой прелат надевал плотные шерстяные подштанники и толстый шерстяной плащ. Он также надевал носки и тяжелые войлочные сапоги вместо сандалий, которые носил бы в столице или в любом другом месте с хотя бы наполовину цивилизованным климатом.

Плащ у него был с капюшоном, как и зимние плащи всех священников в Скопенцане. Голая из-за выбритой тонзуры макушка сильно мерзла. Даже короткий путь к храму становился пыткой.

Однако, несмотря на мороз, Ршава остановился на полпути. Небо на юго-востоке пока не окрасилось розовым и даже не посветлело: солнце взойдет еще не скоро. Ночь стояла ясная, на небе сияли звезды. И еще — вдоль всего горизонта в той стороне, где восходит солнце, на небе полыхало северное сияние. Мерцающие золотые и зеленые полотнища развевались от северного горизонта почти до зенита.

Глядя на эти чудесные волнистые огни, Ршава очертил на груди солнечный круг. Когда он жил в столице, ему доводилось о них слышать. Да, он слышал о них, но не очень-то верил в их существование. Изредка они были заметны и в столице, но настолько редко, что впервые Ршава их увидел, лишь приехав в Скопенцану. С тех пор он видел их столько раз, что уже сбился со счета. Но даже теперь у него захватывало дух от их красоты и странности.

Когда от мороза его пробила дрожь, а зубы застучали, он стряхнул мечтательность и пошел к храму. Внутри было светло. Лампы и канделябры заливали храм ярким сиянием, бросая вызов мраку снаружи. Огней было так много, что от них в храме становилось теплее.

Согревала его и толпа, набившаяся в храм для праздничной службы. Люди пели священные гимны с гораздо большим пылом, чем прихожане в столице. В городе Видесс люди верили в вечный мрак; в Скопенцане же его действительно боялись. Поскольку здесь все выглядело так, будто Скотос и в самом деле может одолеть солнце, ритуальное отвержение темного бога значило больше, чем на юге.

Произнося обычную проповедь о том, как одно время года сменяется другим и как с каждым днем будет становиться все светлее, прелат немного изменил ее и добавил:

— Некоторые из вас, идя в храм, наверняка видели северное сияние. — Он дождался, пока несколько человек в толпе кивнут, и продолжал: — Разве не доказывает это, что свет Фоса может пролиться на мир в самое неожиданное время и самым неожиданным образом? Разве не должно это стать уроком для всех нас?

Прихожане переглянулись, и теперь гораздо большее их число закивало. Некоторые при этом и улыбнулись, потому что им понравилось это образное сравнение. Ршава и сам едва не улыбнулся. Он всегда производил на прихожан впечатление своей набожностью и умом. Он это знал. И еще он знал, что не завоевал их сердец. Прелата мало кто любил; его характер не пробуждал в людях теплых чувств. Но сейчас ему это удалось.

У видессиан была поговорка: «В день зимнего солнцестояния может случиться что угодно». Может быть, улыбки горожан и стали тому доказательством.

Сегодня ни Ршава, ни прихожане не задержались в притворе после службы. Все вышли на городскую площадь между храмом и резиденцией эпарха. К этому времени юго-восток из розового стал золотым: солнце готовилось ненадолго воцариться над миром. Северное сияние поблекло почти до невидимости. Ршава выдохнул, и перед его лицом задрожало облачко тумана.

Словно восполняя пропавшее с небес волшебное зрелище, на площади вспыхнуло несколько костров. Мужчины и женщины всех общественных положений и образов жизни выстроились перед ними в очередь: знатные люди рядом со служанками из харчевен, домовладельцы следом за сутенерами… Все они по очереди разбегались и прыгали через костер, выкрикивая: «Сгори, горе-неудача!» Считалось, что одного прыжка достаточно, чтобы застраховаться от несчастий на целый год вперед — неплохая сделка или маленькое чудо, если это действительно так.

Тех, кто приземлялся по другую сторону костра, подхватывали уже перепрыгнувшие. Иногда они получали поцелуй в награду за эту услугу. Иногда благодарность не ограничивалась только лишь поцелуем. Не все дети, что родятся девять месяцев спустя, будут похожи на мужей своих матерей… В день зимнего солнцестояния может случиться что угодно.

Священники и монахи тоже становились в очередь, и прыгали через костер, и кричали вместе с остальными. Когда в толпе стали передавать мехи с вином и кружки с пивом, служители храма пили наравне со всеми. Некоторые из них еще до полуночи нарушат обет целибата… Такое случается в каждый день зимнего солнцестояния. Некоторые прелаты и аббаты предпочитали смотреть на такое сквозь пальцы. Ршава к ним не принадлежал. Для него грех оставался грехом, и не важно, когда он совершен.

Это не помешало ему занять место в очереди к ближайшему костру. Его черед разбежаться и прыгнуть уже подходил, когда над замерзшей площадью разнесся радостный крик:

— Солнце живо! Солнце Фоса живо!

Ршава обернулся. Да, вот и солнце, наконец-то выглянувшее из-за горизонта! Он прошептал молитву Фосу… и повторил ее, но уже другим тоном, когда заметил стоящую позади себя в той же очереди Ингегерд.

Женщина перед ним разбежалась, прыгнула и крикнула, пролетая над пламенем. По другую сторону костра кто-то подхватил ее, не дав упасть. Из-за жара над костром их силуэты были расплывчатыми.

— Давайте, святейший отец! — кричали люди возле Ршавы. — Прыгайте! — Кто-то подтолкнул его; такого оскорбления он бы не потерпел в любой день года, кроме этого.

Он побежал. Ледяной ветер ударил ему в лицо, сбросил с головы капюшон. Ршава прыгнул, оттолкнувшись изо всех сил.

— Сгори, горе-неудача! — крикнул он на всю площадь и тяжело ударился подошвами о камни мостовой. Ршава пошатнулся, и кто-то подхватил его под локоть.

— Благодарю, — сказал прелат, слегка запыхавшись.

— Рад был помочь, святейший отец, — ответил мужчина, который его поймал. — Вот… глотните-ка. — И он протянул Ршаве мех.

Прелат выпил вина. Оно оказалось сладким и крепким.

— Благословение от благого бога, — сказал он и передал мех женщине, прыгнувшей сразу после него.

Потом через костер прыгнул еще один мужчина, за ним женщина с бородавкой на щеке, а следом наступила очередь Ингегерд. Она разбежалась, совсем по-мужски работая локтями, и высоко подпрыгнула над потрескивающим огнем.

— Сгори, горе-неудача! — крикнула она и приземлилась.

Ршава шагнул вперед, чтобы не дать ей упасть, но помощь не понадобилась. Он отступил, разочарованный — и рассерженный на себя за то, что оказался разочарован. Ингегерд вежливо склонила голову:

— Спасибо за ваше намерение, святейший отец.

— Да, — коротко ответил Ршава. Он не мог простить себе некоторые из собственных мыслей.

Ингегерд едва ли заметила его настроение. Она посмотрела на восток и негромко сказала:

— Еще один солнцеворот пришел и ушел.

— Да, — повторил Ршава, но незнакомое слово пробудило в нем интерес иного рода: — Так в Халоге называют день зимнего солнцестояния?

— Да, так. — Золотоволосая женщина кивнула и рассмеялась. — Я уже много лет его так не называла, особенно на этом языке. Солнцеворот. — И следом она произнесла что-то на языке, который выучила ребенком. Ршава предположил, что это то же самое слово.

— А как халогаи отмечают этот день? — поинтересовался он, потому что ученый в нем никогда не засыпал надолго.

— Пьют пиво из огромных рогов, совершают кровавые жертвоприношения и совокупляются еще больше, чем здесь принято.

— Э-э… понятно. — Ршава пару раз кашлянул.

Он спросил. Она ответила. Со всей языческой — или, во всяком случае, не присущей видессианам — прямотой.

— А то, что делаете вы, видессиане… это нормально, — сказала Ингегерд.

— Рад, что ты это одобряешь, — сухо буркнул Ршава.

Она рассмеялась в ответ, и он ощутил в ее дыхании винные пары:

— Как будто в Видессе кому-то есть дело до того, что я думаю. У ваших людей свои обычаи, у халогаев свои. Вы считаете свои обычаи лучшими, потому что привыкли к ним, а халогаи по той же причине считают лучшими свои.

«Наши посвящены владыке благому и премудрому», — подумал Ршава, но вслух не произнес. Ингегерд, скорее всего, ответит, что ее соплеменники полагают, что их боги благословляют их поступки. В день зимнего солнцестояния может произойти что угодно, но сейчас на уме у него был вовсе не спор на религиозную тему.

— Мне нравятся выступления мимов. У нас в Халоге ничего такого нет. — Ингегерд по-девчоночьи рассмеялась и хлопнула в ладоши. — А вот и они! Я о них заговорила, и они появились. Разве я не великая волшебница?

Ршава заставил себя кивнуть, хотя магия, которой она его очаровала, была стара как человечество и не имела ничего общего с тем, что обычно считают волшебством. Он понадеялся, что неудовольствие не отразилось на его лице. Не важно, что думала Ингегерд о мимах, — прелат их недолюбливал. По его мнению, они превратили царящую во время праздника свободу во вседозволенность. То, что все при этом радовались и смеялись, ничего для него не значило. Есть разница между тем, что популярно и что правильно, — а если нет, то ей следует быть.

Первой труппой мимов оказалась компания женщин, одетых по-мужски, что стало бы скандальным — и даже противозаконным — в любой иной день года. Несколько минут они расхаживали с важным видом, изображая, что работают, а затем собрались, очевидно, в таверне, где с поразительной скоростью напились. Когда к ним вышла подавальщица, она оказалась не только женщиной, одетой как женщина, но и настолько легко, что рисковала подхватить простуду и обморозиться, в местном-то климате! Переодетые мужчинами женщины уставились на нее разинув рты, будто никогда прежде не видели столь восхитительного создания.

Женщины на площади смеялись и аплодировали, а мужчины отпускали сальные шуточки. Закончив представление, мимы торопливо скрылись в боковой улочке, а их место заняла группа мужчин, переодетых женщинами. При этом они щеголяли бородами и демонстрировали волосатые ноги, что делало их женоподобные ужимки еще смешнее — во всяком случае, для мужской половины зрителей. Их представление стало почти зеркальным отражением предыдущего. Забросив домашние дела, «женщины» принялись сплетничать и поглощать в невероятных количествах пиво. Чем больше они якобы выпивали, тем фривольнее становились их разговоры — судя по тому, как они жестикулировали и покачивали бедрами. Зрители-мужчины хохотали от души, зрители-женщины сыпали колкостями. Все разразились радостными воплями, когда мимы, не переставая кривляться, завершили представление и двинулись восвояси.

Следующей вышла группа крепких и широкоплечих видессиан, в кольчугах и светловолосых париках. При виде этого зрелища все взревели: мимы изображали пьяных халогаев. Те искали любви и драки, и представление завершилось яростным взаимным мордобоем.

Ршава взглянул на Ингегерд. Она смеялась не меньше стоявших вокруг видессиан и неожиданно для Ршавы поймала его взгляд.

— Халогаи действительно так ведут себя, когда напиваются, — сказала она, — и они действительно напиваются.

— И ты это признаёшь?

— А зачем же мне отрицать правду? Но обычно мы при этом не такие смешные.

Следующая группа изобразила эпарха Зауца напыщенным дураком. Зауц поступил так, как ему оставалось: хохотал вдвое громче всех остальных.

В любой день года, кроме одного, высмеивание прелата стало бы делом не менее рискованным, чем оскорбление эпарха. В день зимнего солнцестояния правила менялись. Нет — в этот день все правила отменялись! Труппа мимов, сменившая тех, кто издевался над Зауцем, высмеяла Ршаву. Представлявший его мужчина был облачен в голубое одеяние, лысина заменила миму тонзуру. На голове у него красовалась небольшая золотистая — скорее всего, из полированной бронзы — корона, напоминающая всем о родстве прелата с императором.

Лицо у псевдо-Ршавы было постоянно нахмуренным, причем эту хмурость явно усилили гримом, чтобы ее было видно на расстоянии. Он не одобрял все, что видел: от продавца колбасы до красивой девушки. И еще он произносил обличительную — безмолвную, разумеется, — проповедь с кафедры. Судя по тому, как мим постоянно указывал на свою корону, а время о времени даже снимал и стучал ею по кафедре, обличал он Стилиана.

Метод Зауца подходил и Ршаве. Подобно эпарху, он громко смеялся. Он поступал так уже много лет — с первого раза, когда его изобразили мимы. Те, кто ведет общественную жизнь, должны обладать толстокожестью или хотя бы демонстрировать ее. Тех, кто на такое не способен, преследуют весь год, а не только в день зимнего солнцестояния. Видессиане подобны волкам. Почуяв запах крови, они травят жертву без отдыха и жалости.

Ршава вновь украдкой взглянул на Ингегерд. Возможно, он надеялся, что она с неодобрением будет глядеть, как высмеивают священника… Надеяться-то он мог, но был обречен на разочарование. Глядя на мрачного мима в короне, женщина потешалась не меньше, чем при виде карикатурного Зауца. Трудно смеяться, когда хочется скрежетать зубами, но Ршаве это все же удалось.

Когда мимы покинули площадь, он аплодировал и радостно кричал. Если он аплодировал и кричал из-за того, что они уходят… что ж, это его дело. Никто не узнает. Во всяком случае, никто не докажет, а это самое главное.

Само собой, в праздничный день легкой добычей становилось всё и всякий. Следующая группа мимов была огромной и включала не одного, а сразу двоих мужчин в императорском облачении. Каждый шагал во главе своей армии мужчин в доспехах; некоторые были старые и ржавые, а остальные кое-как смастерены для представления из листов жести.

Ршава быстро заметил, что соперников-автократоров играют близнецы. Они вышли перед армиями, чтобы сразиться. Каким-то образом схватка превратилась в танец. Каждый из автократоров вернулся к одной из армий. Но вот к той ли, с которой он пришел? Уж не поменялись ли они армиями? А имело ли это значение?

Не было ли целью всей пантомимы задать этот вопрос?

Похоже, большинство людей на площади думали именно так. Они одобрительно взревели. Некоторые бросали актерам монеты. Ршава не раз заметил, как в воздухе блеснули золотые. Или кто-то из празднующих так напился, что уже не соображал, что делает, или же люди прекрасно знали, что делают, и действительно ненавидели гражданскую войну.

Прелат решил было, что это представление последнее, но ошибся. Вышли шесть человек, встали в круг и взялись за руки, изображая стены Скопенцаны. Двое других внутри круга подсказывали, что это именно Скопенцана: у одного на голове торчала картонная модель храма, а у второго — резиденции эпарха.

За «стенами Скопенцаны» вспыхнула драка. Половина ее участников носила белокурые парики и изображала халогаев. Вторая, с лохматыми накладными бородами и в одежде из кожи и меха, изображала кочевников-хаморов. Драка же шла из-за того, кто получит право захватить город. В конце концов соперники договорились и разгромили город сообща.

Зрители и теперь смеялись, но уже нервно. Подобно многим другим сценкам, эта содержала неприятное количество правды. Скопенцана была уязвима. Как скоро варвары по другую сторону границы поймут это и как долго город еще пробудет без гарнизона?.. Этого не мог сказать даже Ршава, обычно весьма проницательный в политических вопросах.

«Халогаи» из труппы мимов сорвали парики и поклонились зрителям, которые приветствовали их радостными криками. Не желая отставать, «хаморы» сняли бороды и поклонились еще ниже. Здесь и там припозднившиеся горожане начали снова прыгать через костры. Те, кто это уже сделал, стали постепенно уходить с площади. В этот праздничный день таверны всегда собирали ошеломляющую выручку. Зато бордели этим похвастаться не могли. В день зимнего солнцестояния, в отличие от остальных дней, мужчинам редко приходилось платить за любовь.

Ршава увидел свою длинную тень и оглянулся на солнце. Оно стояло над горизонтом на максимальной высоте, но высота эта была совсем небольшой. Прелат пожал плечами. Ему не раз доводилось праздновать здесь день зимнего солнцестояния во время снегопада. Но люди прыгали через костры точно так же, как и в хорошую погоду, и группы мимов тоже выступали как ни в чем не бывало. Разница состояла лишь в том, что зрителям приходилось толпиться ближе, чтобы увидеть все эти непотребства.

Он огляделся, надеясь отыскать Ингегерд и пригласить ее выпить с ним вина. Это не стало бы грехом, тем более что Гимерий попросил его присмотреть за ней. А если что-либо греховное и случится потом, Ршава сможет обвинить во всем вино и праздник. Даже его строгая нравственность могла дать трещину.

Но Ингегерд уже куда-то ушла. Ршава очертил напротив сердца солнечный круг, устыдившись направления своих мыслей.

— Епитимья, — пробормотал он. — Строгая епитимья.

Он стукнул каблуком по булыжной мостовой, униженный собственной слабостью. Потом снова и снова шептал символ веры. Он едва не провалил великое испытание собственной жизни. Он был в долгу перед Ингегерд за то, что она не осталась с ним, — но сказать ей об этом он никогда не сможет.

Если бы он немного присмотрелся, то смог бы найти другую женщину и познать с ней удовольствие. Но такое никогда не приходило ему в голову. Ршаве не нужна была любая женщина. Он желал одну конкретную женщину — а это гораздо более пагубная и опасная болезнь.

Ршава никогда не задумывался о том, хочет ли его Ингегерд, и одно это красноречиво говорило о том, насколько мал был его опыт в таких делах. Но из-за своей неопытности он даже не понимал, насколько он неопытен.

— Да благословит вас Фаос, святейший отец, — произнес кто-то рядом.

Прелат вздрогнул, но потом взял себя в руки.

— И тебя тоже, — ответил он мужчине.

Если он правильно вспомнил, тот продавал седла. Мужчина присмотрелся к нему и сказал, дохнув в лицо пивным перегаром:

— Сегодня праздник, святейший отец. Вам надо бы радоваться. А у вас лицо такое, будто вам только что рака в задницу засунули.

Ршава задумался, откуда сдельщику известно, какое у человека бывает выражение лица в подобной ситуации. Прелат едва не спросил его, но сдержался — испугался, что тот ответит. Седельщик все еще стоял, дожидаясь его ответа, и Ршава медленно произнес:

— Если бы империя была счастливее, то и я был бы счастливее.

— А-а, империя… — Мужчина наверняка прожил всю жизнь в империи Видесс. Но, судя по тому, как он произнес это слово, могло показаться, будто он впервые услышал его от Ршавы. — Гм, святейший отец, уж больно большая у вас мысль, вот что я вам скажу. Вот уж не знаю, смог бы я беспокоиться разом за всю империю.

— Значит, в этом мы с тобой непохожи, — заметил Ршава.

Как ни удивительно, собеседник понял намек и, пошатываясь, отправился досаждать кому-нибудь другому.

Ршава задумался: а не пойти ли и ему в таверну, чтобы как следует напиться? В праздничный день такое даже для священника не считалось позором. То есть не публичным позором; прелат, конечно, устыдился бы самого себя за подобное отступление от аскетизма. Он стоял на площади, не зная, на что решиться, — а такое с ним случалось всего несколько раз в жизни…

Он все еще глядел на медленно ползущее к юго-западному горизонту солнце, когда на площадь вылетел курьер на взмыленной лошади. Ему пришлось резко затормозить, чтобы пробраться через толпу празднующих.

— Эй, какие новости? — окликнул его кто-то из толпы заплетающимся языком.

— Хаморы! — крикнул в ответ курьер. — Хаморы перешли границу!

ГЛАВА 3

Слуга в резиденции Зауца зажег лампы. Солнце вскоре сядет, и сумерки не будут долгими. Лампы стали жалкой заменой дневному свету, но в день зимнего солнцестояния дневным светом не обойдешься. Ршава порадовался, что решил не топить чувства в сладкой крови виноградной лозы. При таких новостях ему необходимо мыслить трезво.

Зауц пялился на курьера совсем как сидящая в уличной луже лягушка — на приближающийся фургон. Эпарх явно проявил меньше умеренности, чем Ршава, и теперь все время моргал, пытаясь заставить мозги работать. Другой слуга принес вина для курьера и прелата и нового вина — для эпарха. Зауц жадно отпил из кубка, а Ршава поставил свой нетронутым.

— Где кочевники перешли границу? — спросил он.

Прежде чем ответить, курьер глотнул вина. В отличие от Зауца, он заслужил право выпить.

— Где они перешли границу, святейший отец? — переспросил он. — Лучше спросите, где они ее не перешли, — так я быстрее отвечу. Насколько мне известно, они пере-Ли ее повсюду от реки Астрис — это неподалеку от столицы — до наших краев на северо-востоке. Они на нашей земле, с их проклятыми повозками и стадами. Они пришли, чтобы остаться, если мы не сможем их выгнать.

— Фос! — негромко воскликнул Ршава.

Ему вновь захотелось выпить, но он все еще сдерживался. То был кошмар любого автократора, оживший перед его взором.

— Отбросить их будет нелегко при нынешних… беспорядках, — сказал Зауц.

У него еще хватало сообразительности, чтобы следить за тем, что и как он говорит.

— Вы имели в виду, пока Малеин и Стилиан вцепились друг другу в глотки. — Ршава отбросил всякую сдержанность и говорил правду такой, какой ее видел. Так он поступал редко. — Пришло время, когда им необходимо поставить нужды империи выше собственных амбиций.

— Удачи! — пожелал Зауц с тонким ехидством, которое оказалось бы к месту даже в столице.

Ршава бросил на него злобный взгляд. Зауц ответил ему взглядом скорее совиным, чем лягушачьим. Он как будто говорил: «Валяй. Скажи, что я не прав». Ршава такого сказать не мог, знал это и ненавидел свое знание. Для того, кто нацелился захватить трон, император-соперник всегда будет гораздо важнее любых иноземных захватчиков.

Курьер перевел взгляд с эпарха на прелата и обратно.

— Почтеннейший господин, святейший отец, что мы будем делать? — спросил он, проявив трогательную уверенность в том, что два городских начальника могут сказать ему то, что он хочет узнать.

Прелат и эпарх переглянулись. Оба одновременно пожали плечами. Зауц никогда не стеснялся говорить, и вино отнюдь не приглушило его болтливости. Поскольку Ршава промолчал, эпарх сказал:

— Мы будем просто ждать и смотреть, куда направятся варвары и что они станут делать. Тогда мы и сможем решить, как лучше всего с ними справиться.

Прозвучало это довольно весомо, и курьер кивнул, впечатленный мудростью Зауца. Но Ршава, привыкший размышлять логически, отметил, что эпарх мог просто сказать: «Не знаю». Смысл этих двух слов оказался бы точно таким же. Впрочем, Ршава был готов признать, что вряд ли они прозвучали бы настолько внушительно.

Курьер допил вино, поставил кубок на стол и выразительно зевнул. Сколько он сегодня проскакал, чтобы доставить плохие новости в Скопенцану? Зауц позвал слугу, но никто не явился. Увидев изумление эпарха, Ршава заметил:

— Сегодня праздник, почтеннейший господин. Вам еще повезло, что хоть кто-то вернулся в дом и принес нам вина. Ваши слуги, наверное, снова отправились праздновать.

— Ба! — воскликнул Зауц и сказал курьеру: — Иди со мной. Я покажу, где ты сможешь переночевать. И ночь эта тоже будет долгой.

— Да прольет благой бог на вас свет за вашу доброту, — отозвался курьер, как подобает благовоспитанному молодому человеку.

Он поднялся и, опираясь на плечо Зауца, вышел с ним из кабинета.

Когда эпарх вернулся через несколько минут, вид у него был совершенно мрачный. Выпитое вино развязало ему язык, но не больно-то опьянило.

— Так что же нам делать, святейший отец? Кочевникам надо лишь идти вниз по течению Аназарба. Если ничто их не остановит, то река приведет их прямо к нам.

— А что может их остановить? Мы вместе смотрели, как из города уходил гарнизон. И между границей и Скопенцаной нет ничего, кроме редких деревень и ферм.

После его слов Зауц стал еще угрюмее.

— Мы должны не подпустить их к городу, — сказал он. — Обязаны. Вы можете представить, что они натворят здесь, если ворвутся?

— Пожалуй, могу представить кое-что из того, что они натворят, — рассудительно произнес Ршава. — Но предпочел бы не проверять, насколько богато мое воображение.

— Согласен. К сожалению, но согласен. Но сейчас меня больше всего заботит, как мне, теоретически, насладиться остатком праздничного дня? Да, говорят, что в этот день может случиться что угодно, но обычно это не включает набега кочевников, которые никогда не моются и при малейшей возможности угоняют в плен и убивают людей наподобие мулов и овец. Боюсь, для меня хаморы и веселье несовместимы.

— Для меня тоже. — Ршава посмотрел на запад, словно мог преодолеть мысленным взором те мили, которые отделяли Скопенцану от кочующих степняков. Этих миль оказалось слишком мало даже для кратковременного покоя. Прелат задумчиво нахмурил кустистые брови. — У нас нет солдат, чтобы их отогнать, так ведь?

— Нет… Если только вы не запасли десяток-другой солдат у себя в подвале вместе с репой, бобами и ячменем.

Ршава не удостоил такое ответом и развил начатую мысль:

— А не можем ли мы в таком случае отогнать их магией?

Зауц прищурил выпученные глаза:

— Что ж, об этом надо спрашивать не меня, святейший отец. Вам надо поговорить с настоящим чародеем. Но вот что я вам скажу: мне доводилось выслушивать идеи, которые нравились мне гораздо меньше. Насколько сильны могут оказаться шаманы степняков?

— Нисколько не сильны, — твердо ответил Ршава. — Они поклоняются демонам и дьяволам и близки к тому, чтобы поклоняться напрямую Скотосу. И чародеи, которые черпают силу у Фоса, должны одолеть их всех.

— Вот и хорошо, — произнес эпарх так, словно решил проблему. — Тогда мы сделаем вылазку и крепко им зададим. В нашем городе немало чародеев. Вот пусть они и заработают на чем-то более стоящем, чем поиски браслета, потерянного старушкой.

По словам эпарха, все выглядело очень просто. А поскольку Ршава никогда не участвовал в военных действиях, решение показалось простым и ему.

— Это хороший план, почтеннейший господин, — согласился он.

— Рад, что вы так думаете, — самодовольно произнес Зауц, любуясь своей мудростью, хотя идея принадлежала Ршаве. — А знаете, — продолжал он, указывая на прелата, — вам надо поехать с ними. Чародеи — всего лишь люди и такие же грешники, как любой из нас. Вы же, святейший отец, воистину связующее звено между этим грешным миром и благим богом.

— Я? — удивился Ршава, и Зауц кивнул. Прелат задумался. Он ведь никогда не пробовал путешествовать в северной части империи зимой. Но кое-кто подобное проделывал. Курьер, спящий в гостевой комнате Зауца, был тому живым доказательством. И Ршава кивнул: — Хорошо, я поеду с ними. Это самое малое, что я могу сделать ради империи.

— Вы хороший человек! — воскликнул Зауц. Это, несомненно, означало, что Ршава согласился на предприятие, выгодное лично эпарху. — Для вас это станет чем-то необычным.

Здесь он был прав, независимо от исхода. Ршава задумался о том, на какую авантюру он только что согласился… Вскоре он это выяснит. Попрощавшись с Зауцем, он вышел из резиденции эпарха. К тому времени солнце уже давно скрылось после короткого визита в середине дня. На небе снова царили звезды и северное сияние; в это время года они лишь ненадолго уступали место солнцу.

Похоже, жителей Скопенцаны это не очень-то волновало. Праздник есть праздник, и они намеревались его отметить. Даже новость о вторжении хаморов не смогла их отвлечь. Пусть кочевники и ворвались в империю, они ведь еще не показались под стенами города.

«Пока, — подумал Ршава. — Они до нас не добрались… пока».

Говорили, что хаморы рождаются в седле и всю жизнь проводят верхом на своих степных лошадях. Говорили, что ходят они переваливаясь на кривых ногах, которые более привычны обхватывать бока лошади, чем переступать по земле. Про них многое говорили. Кое-что из этого могло оказаться правдой, но большая часть наверняка была чепухой.

Ршаве было интересно, что люди скажут об экспедиции, выехавшей из Скопенцаны в морозный зимний день. Например, они могли бы сказать, что он в этой экспедиции лучший наездник. Это было бы правдой — и встревожило бы любого, знавшего, какой из Ршавы наездник.

Однако по сравнению с большинством чародеев Скопенцаны, он и в самом деле словно родился в седле. Некоторые из его спутников уселись на лошадь впервые в жизни, привыкнув ездить, когда у них была такая необходимость, на ослах или мулах. И теперь они постоянно жаловались на то, что оказались высоко над землей.

— Не волнуйтесь, — радостно поведал им один из охранников Зауца — он был из тех, кто умел ездить верхом. — Если свалитесь в сугроб, то увидите, какой он приятный и мягкий.

Даже в этом он был не вполне прав. Снег покрылся настом, местами настолько крепким, что человек мог идти по нему, не оставляя следов. Если свалиться на такой наст, мало не покажется. Ршава ехал, закрыв капюшоном уши и выбритую макушку. Отморозить их у него не было ни малейшего желания.

Время от времени из-под копыт взлетали куропатки, трепеща белыми крыльями. Он не замечал их, пока они не взлетали. Летом перья у них становились бурыми, а весной и осенью — смесью бурого и белого. Сейчас, зимой, они стали полностью белыми, за исключением глаз и кончиков крыльев. У зайцев, хорьков и лис происходила такая же смена окраски.

«Откуда они знают? — гадал Ршава. — У них нет календарей. Они не молятся и не празднуют день зимнего солнцестояния. Но изменения эти столь же надежны, как сама смена времен года».

Прелат пожал плечами, сидя в седле. Он понятия не имел, как животные угадывают времена года.

— О чем вы задумались, святейший отец? — поинтересовался ехавший рядом с ним чародей по имени Кубац.

Он обладал самой высокой репутацией среди магов Скопенцаны. Многие чародеи отказались от обычая производить впечатление на людей, облачаясь в расшитые одеяния и отращивая длинные, хитроумно завитые бороды и такие же волосы. Кубац такой ерундой никогда не занимался. Внешне он напоминал Ршаве мелкого чиновника или секретаря — худощавый, средних лет, неприметный. Подернутая сединой борода коротко подстрижена. Плащ, хотя из более качественной шерсти, чем по карману большинству чиновников, обычного покроя и неброского темно-зеленого цвета.

Ршава сказал, добавив:

— Никто из всех известных мне теологов никогда на эту тему не размышлял. Может быть, чародеям известно больше, чем священникам?

Кубац прищурился, лицо его изменилось. Когда он напряженно думал, его лицо уже нельзя было назвать обычным: оно светилось мудростью. Еще несколько вспугнутых куропаток взлетели из-под копыт. Кубац проследил за ними взглядом, пока они вновь не опустились на снег, мгновенно исчезнув.

— Так-так, — задумчиво протянул чародей и перевел взгляд на Ршаву. — Разве это не интересно? Нет, святейший отец, я не могу вам сказать, как и почему животные с приходом зимы меняют окраску на белую.

— Но не все. — Ршава указал на реку Аназарб, вдоль южного берега которой ехали видессиане.

Река еще не замерзла от берега до берега, это случится позднее зимой. В ледяной воде плавало несколько уток. Перья у них стали более тусклыми, чем летом, но не белыми. И белки, что всю зиму лущили еловые шишки, оставались рыжими. Барсуки и медведи тоже не меняли окраску.

— Разве это не интересно? — повторил Кубац, обратив на уток столь же пристальное внимание, что и недавно на куропаток. — Обратите внимание, что утки живут на воде, а куропатки — в снегу. Темная птица на снегу долго не проживет. Это вполне очевидно.

— А как же вороны? — осведомился Ршава, и чародей поморщился. — Кстати, мы-то с вами понимаем, что изменение окраски может дать птице преимущество, но откуда это известно птицам?

— Понятия не имею, — признался Кубац. — Единственное, что мне приходит в голову, — это то, что птицы, которые становятся белыми, могут — и повторю: могут с большей вероятностью выжить и дать потомство. Если более темных птиц съедят до того, как они выведут птенцов… — Чародей пожал плечами. — Это мое лучшее объяснение, а насколько оно хорошее, судите сами.

— Не знаю… Допустим, если бы вороны или белки стали белыми, то разве это не принесло бы им столько же пользы, как и куропаткам? Но вороны остаются черными, а белки — рыжими.

— Я ведь уже сказал, что не знаю ответа, — напомнил Кубац. Во время разговора его дыхание превращалось в облачка пара. — Я лишь подбросил вам идею для размышления. И вряд ли моя идея — окончательная истина.

Лошади с трудом брели по снегу; их дыхание тоже становилось паром. День был ясным и солнечным, но стоял сильный мороз. Даже здесь, далеко на севере, зимой бывали теплые дни, но сегодня путникам не повезло. Березы, тополя и клены с голыми ветвями напоминали скелеты. Ели, сосны и пихты оставались зелеными круглый год, но их накрыло таким снежным одеялом, что создавалось впечатление, будто и деревья хотят последовать примеру куропаток. Ршаве эта идея понравилась, и он поделился ею с Кубацем.

— Гм… Любопытно. — Маг приподнял бровь. — Впрочем, если вы сумеете заставить деревья становиться зимой белыми без снега, то действительно будет впечатляюще.

Ршава лишь хмыкнул в ответ, поняв, что его очень тонко высмеяли.

В ту ночь он спал в палатке, обогреваемой лишь жаровней с тлеющими древесными углями. Он закутался в одеяла и меховой плащ и надел всю свою одежду, но так и не согрелся. Ему довелось спать на палубе корабля, который привез его в Скопенцану, там выбор был простым: или спать на палубе, или вовсе не спать. Но с тех пор он каждую ночь ложился в кровать. Ршава жаловался бы на неудобства еще больше, если бы чародеи и охранники не спали на земле, так же завернувшись во все, что у них имелось.

Впрочем, горячая ячменная каша, политая медом, помогла ему утром примириться с тяготами путешествия, равно как и сдобренное пряностями горячее вино. Где-то в отдалении над крышей крестьянского домика поднимался дымок. В северной части империи те из крестьян, кто не мог поддерживать огонь в очаге всю зиму, часто не доживали до весны.

Когда Ршава взобрался в седло, его бедра пронзила боль. Некоторые чародеи тоже застонали, и от этого прелату полегчало. В одиночку страдать действительно тяжелее.

— Долго нам еще ехать, пока мы не встретим кочевников? — спросил Ршава командира охранников, сурового мужчину по имени Ингер. Серые глаза и светло-каштановые волосы подсказывали, что в его жилах течет немалая доля халогайской крови.

Однако Ингер вырос в Скопенцане и был истинным видессианином во всем, кроме внешности. То, как он пожал плечами, можно было назвать своего рода небольшим шедевром, которым восхитились бы и в столице. Здесь же, в морозной глуши, Ршава счел такое пожатие лучшим напоминанием о доме.

— Мы их встретим, когда встретим, святейший отец, — ответил Ингер. — Или же, если ни одна из банд не движется к Скопенцане, не встретим вовсе. В этом случае мы вернемся домой.

То, что ни одна из банд хаморов может не направляться к Скопенцане, даже не приходило Ршаве на ум. Сама мысль об этом разгневала его. «Как они смеют игнорировать мой город?» — мелькнуло в голове. Прелат мысленно усмехнулся. Прежде он не понимал, что стал неотъемлемой частью Скопенцаны — или же город стал его частью. «Я уже давно не изгнанник из столицы», — подумал он.

Над ними бесшумно пролетела снежная сова. Крупные белые птицы летали обычно днем. Когда Ршава оказался на севере, ему пришлось к этому привыкать: в окрестностях столицы, да и вообще в большей части империи увидеть сову днем считалось худшей из дурных примет. День еще не наступил, но утренние сумерки подсказывали, что солнце приближается к юго-восточному горизонту.

Кубац тоже заметил сову. Кивком указав на нее, он произнес:

— Она всегда белая. И что вы на это скажете?

— Ее не назвали бы снежной совой, если бы она была цвета грязи, — хмуро ответил Ршава.

— Пожалуй, да…

После этого чародей больше не задавал вопросов о животных, что устраивало Ршаву: в ответ на свое любопытство он уже получил больше, чем ожидал.

Они поехали на запад вдоль берега реки. Вскоре за их спинами поднялось солнце, и всадники начали отбрасывать перед собой длинные тени. Они лишь ненамного укорачивались на протяжении недолгого дня. В это время года солнце не поднималось достаточно высоко, чтобы давать по-настоящему короткие тени.

В реке плавали и ныряли утки. Теперь Ршава задумался о том, как они могут плавать там целый день не замерзая: уж он точно не протянул бы долго в такой водичке. Но на сей раз, однако, он оставил любопытство при себе.

Чародеи, охранники и прелат выехали на вершину низкого холма. Ингер вел отряд. Он внезапно натянул поводья и, подняв руку, подал знак остановиться.

— Что там? — спросил кто-то из чародеев.

— Овцы.

Никогда еще столь безобидное слово не звучало для Ршавы так зловеще.

— Овцы хаморов? — уточнил он.

— По-моему, они самые, — ответил Ингер. — Ха! А вот и один из этих шлюхиных детей на своей проклятой лошадке.

Ршава очертил напротив сердца солнечный круг. Казалось, что степняки перемещаются вдвое быстрее, чем новости об их приближении. Их подвижность всегда приводила в отчаяние видессиан, которым приходилось охранять от кочевников длинную границу. Два или три раза имперские армии попадали в беду, преследуя неуловимых хаморов и слишком далеко забираясь в их степи. Со времен Ставракия и до Стилиана видесские армии больше не пытались этого делать. Зато мятежный генерал одерживал победы над кочевниками. «Но недостаточно», — подумал Ршава.

Пограничные бастионы, возведенные с таким трудом, ныне стояли пустыми. Варвары проникли в империю вдоль всей границы. И что теперь окажется труднее: отогнать их обратно или просто удержать на занятых ими равнинах? В надежде отвести дурное предзнаменование, Ршава плюнул в снег, словно отвергая Скотоса.

Ингер вернулся к отряду.

— Оставайтесь здесь, — приказал он. — Не поднимайтесь на вершину холма, чтобы вас не заметили вонючие кочевники. Вы меня поняли, чародейные господа?

Кубац и остальные маги кивнули. Ршава решил, что ему лучше поступить так же.

— А что помешает хаморам самим подняться на холм и обнаружить нас? — спросил один из магов.

— Что ж, такое может случиться, но, думаю, не скоро. Похоже, их овцы разгребли снег и обнаружили под ним отличную кормежку. А хаморы часто — да почти всегда, клянусь благим богом — движутся в ту сторону, куда направляются их стада. Если их овцы счастливы, то и степняки счастливы. И поэтому, чародейные господа, я бы сказал, что сейчас дело за вами.

— Мы сделаем все, что сможем, — ответил Кубац. Никто из коллег не возразил и не попытался оспорить его старшинство. Они признавали, что он лучший из них. Когда чародеи не жаловались на то, как высоко расположены у лошадей седла или какой стоит мороз, на пути из Скопенцаны они вели профессиональные разговоры. Ршава кое-кто знал о магии. Лишь немногие из образованных священников ничего в ней не смыслили, а один из монашеских орденов даже специализировался на магии, управляющей погодой. Эта магия включала также астрологию, а может, и астрономию, но тут Ршава уже не все понимал. Когда эти маги говорили о законах подобия и законах сродства, он улавливал ход их рассуждений достаточно хорошо. Но когда они углублялись в подробности, то с тем же успехом могли говорить на языке халогаев.

Ингер спешился, один из охранников взял поводья его коня. Открыв седельную сумку, Ингер достал белую накидку с капюшоном, надел ее поверх одежды и зашагал по снегу к вершине холма. Приблизившись к ней, он накрыл голову капюшоном и пополз на животе. Накидка и капюшон сделали для него то же самое, что белые перья для куропатки и белый мех для зайца, хорька и лисицы: охранник стал невидим на фоне снега. И теперь он мог следить за хаморами, оставаясь незамеченным.

Кубац тоже спешился и первым делом почесал седалище. Ягодицы Ршавы горячо одобрили этот поступок.

— Мефодий! — окликнул Кубац более молодого чародея.

— Что вам нужно? — уточнил Мефодий.

— У тебя хорошо получается разведывать охранные чары. Попробуй выяснить, какого рода защиту используют степняки.

— Сейчас. — Мефодий достал из седельной сумки камень со вставленной в него толстой иглой. — Магнетит, — пояснил он товарищам.

Кроме отверстия для иглы, в камне имелось и другое, для тонкой серебряной цепочки. Мефодий принялся покачивать камень на цепочке то в одну сторону, то в другую. Одновременно он бормотал заклинание и делал пассы свободной рукой.

Внезапно Ршаве показалось, что магнетит начал покачиваться сам, без помощи Мефодия. Он стал описывать в воздухе сложную траекторию. Мефодий и стоящие рядом с ним маги следили за этой траекторией с напряженным — и даже восхищенным — вниманием.

— Как интересно! — заметил один из магов, и одновременно другой воскликнул: — Как необычно!

Независимое движение камня заинтересовало и Ршаву, но он не мог сказать, было ли оно необычным.

— Ну? — поинтересовался Кубац через минуту.

— Могу сказать, что какие-то охранные чары здесь есть, — доложил Мефодий, и другие маги, следившие за магнетитом, кивнули. — А вот насколько они сильны… Этого я, боюсь, точно сказать не могу. Будь это видессианская магия, оценить было бы легче. — Он снова взглянул на магнетит. — Мне кажется, что магическое действие, которое мы запланировали перед отъездом из Скопенцаны, должно сработать.

— Превосходно! — Вместе со словом изо рта Кубаца вырвалось облако пара. — Я тоже так считаю. Как могут любящие Скотоса варвары надеяться устоять против нас, когда на нашей чаше весов не только владыка благой и премудрый, но и добытые тяжким трудом профессиональные знания и мудрость?

— Хорошо сказано! — Ршава хлопнул в ладоши.

Поскольку руки у него были в рукавицах, звук получился глухим. Секунду спустя прелат сообразил, что это и к лучшему. Звонкий хлопок могли услышать хаморы-пастухи за холмом.

— Спасибо, святейший отец. — Кубац поклонился Ршаве. — В таком случае мы станем действовать так, как запланировали и обсудили. У меня с собой амулет.

Он извлек его из-под толстой шерстяной туники, которую носил под плащом из волчьей шкуры, придававшим ему некоторое сходство с кочевником. Блеснули золотой солнечный диск и два из трех вставленных в него камней: изумруд, зелень которого привела бы в отчаяние луговую траву, и радужно переливающийся опал. По контрасту с ними третий камень выглядел маленькой стекляшкой. Указав на него, Ршава спросил:

— Что это за камень и почему вы придаете ему такое большое значение?

— Этот, святейший отец? — Кубац тронул пальцем невзрачный камешек. Прелат кивнул. — Это настоящий алмаз. Знаю, что смотрится он не очень эффектно, но причина тому проста: он настолько твердый, что его нельзя отполировать или придать ему форму. Никакой другой камень не может его даже поцарапать — на такое способен только другой алмаз. Полагаю, во всей Скопенцане этих камней не больше трех-четырех.

В это Ршава тоже был готов поверить. Даже в столице алмазы были исключительно редки — и ценились за редкость гораздо больше, чем за красоту. Это прелат понимал: на вид в алмазе не было ничего необычного.

— В чем его особое достоинство? — спросил он. — И раз уж мы об этом заговорили, каковы магические достоинства остальных камней?

Кубац слегка улыбнулся:

— Так вы хотите стать чародеем?

— Только не я. Но будьте любезны, расскажите хотя бы то, что может знать человек, не посвященный в ваши тайны.

— Расскажу, и охотно. Алмаз, который, как видите, закреплен на левой стороне амулета, хорош против врагов, безумия, диких зверей и злодеев. Изумруд отгоняет врагов и делает их слабыми. Опал способствует одолению противников.

— В таком случае камни выбраны хорошо, — согласился Ршава. — Да придаст Фос удачу чарам, которые вы почерпнете из этих камней!

— Спасибо. Молитесь за нас.

И Ршава стал молиться. Фос наверняка будет на стороне тех, кто почитает его и выступает против степных дикарей.

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Он повторял символ веры снова и снова, выделяя «нам». Почему бы не напомнить благому богу о том, кто его истинные последователи? Фос, разумеется, и так об этом знает, но все же не стоит пускать дело на самотек.

Кубац положил амулет не на снег, а на квадратный лоскут голубого шелка, уголки которого тщательно направил по сторонам света. Ршаве не было нужды спрашивать, что символизирует этот квадрат. Разумеется — небо, по которому путешествует солнце. Кубац встал к югу от квадрата. Другие чародеи заняли места на оставшихся углах, и все вместе начали распевать заклинания.

Когда зазвучали их голоса, в воздухе запульсировала магическая энергия. Ршава ощущал ее так же, как мог предвидеть рождение молнии во время грозы, еще до того, как она ударит. Руки чародеев совершали быстрые и сложные пассы — иногда в унисон, а порой каждый из магов играл собственную роль, помогая создать более объемное и мощное целое.

Маги, не принимавшие непосредственного участия в колдовстве, пристально за ним наблюдали. Возможно, четверо поющих черпали их силу невидимым для Ршавы способом; либо то были ученики, глядевшие на работу мастеров. Мефодий следил за происходящим внимательнее всех. По сравнению с этим продемонстрированная им магия казалась игрушечным домиком на фоне императорского дворца в столице.

Кубац заметно сосредоточился.

— Сейчас! — воскликнул он и метнул всю мощь заклинания на запад.

Все четыре мага сразу зашатались, а один даже упал на снег. Чародеи обладали большим могуществом, но за него им приходилось дорого платить.

— Что магия могла сделать, она сделала, — сказал Ршава. — Пусть владыка благой и премудрый благословит ваши усилия и увенчает их успехом.

— Да будет так. — Голос Кубаца прозвучал еще более устало, чем выглядел маг; такой голос мог принадлежать дряхлому старику. Несмотря на мороз, лицо его блестело от пота. — Еды. Вина. Что угодно, лишь бы восстановить силы.

— И спать, — пробормотал упавший на снег чародей, с трудом поднимаясь.

Кубац и остальные двое кивнули.

Кроме магических принадлежностей, чародеи привезли с собой медовые лепешки и вино. Они знали, что тем, кто творит подобную магию, потребуется быстро прийти в себя. Все четверо магов набивали рты сладкими лепешками и глотали крепкое вино с такой жадностью, словно боялись, что завтра его запретят пить.

— Отличная работа, клянусь благим богом! — сообщил чародеям Ингер, спустившись с вершины холма. — Пастух рванул отсюда с такой прытью, будто за ним гонится демон. И овцы его тоже сбежали.

Мефодий, занимавшийся более скромным чародейством, чем остальные, сохранил больше сил. А поскольку он был озабочен тем, какие охранные чары есть у хаморов, возможно, его магические чувства были уже настроены на кочевников. Не прошло и минуты после слов Ингера, как глаза молодого чародея вновь распахнулись, но теперь уже от удивления и тревоги:

— Контрзаклинание! — выдохнул он.

— Да ты с ума сошел, — сказал кто-то из магов. — Они никак не могли… — Он вдруг смолк, и на его лице появилось такое же выражение, как у Мефодия. — Фаос! — ахнул чародей. — Они смогли!

— Мы должны их сдержать. — Кубац едва стоял на ногах, но голос его не утратил решимости. — Не знаю, как они это делают, но мы можем это остановить. Должны остановить. Мы…

Он зашатался, как будто ему нанесли тяжелый удар. Причиной тому была не слабость после только что совершенного магического действия. Удар нанесли чары, нацеленные на него — и на всех видессианских магов, их охранников… и на Ршаву.

Его затопил страх. Прелат пытался с ним бороться, но не смог, как не может сопротивляться кубок, когда в него наливают вино. Ршава задрожал. У него застучали зубы. По спине прокатился ледяной поток. И все это продолжалось и продолжалось. Страх не кончался, как это произошло бы со страхом, вызванным естественной причиной. Краешком сознания Ршава понимал, что этот ужас искусственный, что он вызван магией… Но легче от этого не становилось.

Те из чародеев, кто оставался верхом, ударили своих лошадей пятками по бокам. Перепуганные лошади разбежались во всех направлениях — многие в сторону Скопенцаны, — но не все. Некоторые заржали от удивления и боли. Кое-кто из магов тоже кричал.

Несмотря на слабость, Кубац лучше остальных мог сопротивляться хаморскому колдовству. Все еще пошатываясь, он схватил амулет, с помощью которого они наслали видессианские чары на кочевников. Чародей вцепился в него, как утопающий хватается за обломок корабля. Обломок может удержать на плаву потерпевшего кораблекрушение; но Кубацу, похоже, амулет совершенно не помог.

— Как они это делают?! — воскликнул чародей. — Как, во имя благого бога? — Его полный отчаяния взгляд встретился со взглядом Ршавы. — Благим богом молю вас, святейший отец, заставьте их прекратить!

Ршава счел чудом уже то, что не сбежал вместе с большинством магов и охранников. Даже на то, чтобы просто оставаться на месте, уходили все его силы до последней капли. Он вознес Фосу еще одну страдальческую молитву. Насколько он мог судить, пользы она не принесла. Страх, насланный шаманами хаморов, продолжал его терзать.

Испустив низкий, полный ужаса стон, Кубац вскочил на лошадь и ускакал. Он стал последним из чародеев, кто еще оставался на месте. Охранники тоже сбежали. Ингер продержался дольше остальных, но лишь немного дольше. И Ршава остался в полном одиночестве.

На мгновение его охватил гнев — настолько горячий, что прелат едва не преодолел магически насланный страх. Как хаморы посмели нанести ответный удар, с явным пренебрежением не только к империи Видесс, но и к владыке благому и премудрому? Как они посмели?! Это оскорбление!

То, что это было оскорбление, не делало его менее реальным. Гнев Ршавы угас, как и положено естественной эмоции. Страх остался. И даже усилился. Ршава понятия не имел, как хаморы это проделывают. Если на то пошло, даже Кубац не представлял, как они это делают и как их остановить.

Храбрость прелата, точнее, его сопротивление контрзаклинанию шаманов в конце концов рухнуло. Он ударил лошадь пятками, тронув ее с места. Если бы животное решило побежать на запад, Ршава попал бы к кочевникам и для него бы все закончилось. Но оно побежало на восток — в сторону Скопенцаны; и прелат, хотя и сломленный, избежал гибели.

Лошадь Кубаца тоже мчалась галопом на восток, и Ршава через некоторое время догнал мага.

— Почему мы так напуганы? — спросил Ршава. Зубы у него до сих пор стучали, как будто он пролежал некоторое время голым в снегу.

— Потому что они заставили нас бояться. — Лицо Кубаца походило на маску ужаса. — Я даже помыслить не мог, что на свете есть чародей, способный нагнать на меня страх. Не мог, но я ошибался.

— Как нам спастись от этих чар?

— Если бы знал, то сказал бы. Нет — если бы знал, то сделал бы это.

По мере приближения к Скопенцане страх ослабевал, хотя и очень медленно. Ршава сделал из этого логичный вывод:

— Они не могут запугивать нас вечно.

— Не могут, но с меня и этого хватило. — Кубац натянул поводья. И вовремя: если бы он этого не сделал, его лошадь вскоре упала бы от усталости.

Лошадь прелата была не в лучшем состоянии. Он тоже остановил ее. Из кроваво-красных, почти раскаленных ноздрей запыхавшегося животного вырывались длинные струи пара.

— Как? — вопросил Ршава, испытывая почти физическую боль. — Как смогли кочевники, варвары, проделать с нами такое?

— Не знаю. — Голос Кубаца наполняли ужас и ярость. Они были направлены не на Ршаву, а на себя. — Все, что мы сделали, сработало должным образом. Их охранные чары не казались чем-то особенным. Наши чары… Наши чары, святейший отец, были в своем роде идеальным образцом. Мы не допустили ошибки при подготовке амулета. Чародейский обряд тоже прошел без единой помарки. Но теперь я могу сказать, где мы ошиблись.

— Где?

— Мы думали, что чары будут достаточно сильными, чтобы отогнать хаморов, и настолько сильными, что у них не будет возможности ответить. Похоже, тут мы немного не рассчитали. — Маг визгливо и почти истерично рассмеялся. — Да, самую чуточку, клянусь благим богом.

— Но благой бог должен был оберегать нас, не допустить, чтобы нас постигло такое, — промямлил Ршава.

Кубац рассмеялся еще более судорожно:

— То, что должно было случиться, — это не то, что случилось, святейший отец. Возможно, вы это заметили. Да, пожалуй, заметили. Если вы пожелаете обсудить это с Фосом, когда будете разговаривать с ним в очередной раз, надеюсь, вы окажете мне любезность и передадите, что он вам поведал на этот счет.

Такой сарказм граничил со святотатством, если уже не пересек опасную черту. В любой другой день Ршава указал бы на это Кубацу. Но после только что испытанного сокрушительного поражения прелату было не до того.

— Я не увидел никаких знаков того, что владыка благой и премудрый отверг мои молитвы, — сказал он.

— Никаких? — Маг иронично приподнял бровь. — Наши чары были рассеяны. Мы в панике сбежали. Если бы мы не находились достаточно далеко, то, полагаю, я просто умер бы от страха. Это вам ни на что не намекает?

Несмотря на подавленное состояние, такого Ршава вынести уже не мог:

— Если вы утверждаете, что сила Фоса не правит миром, чародейный господин, то вы тем самым говорите, что им правит Скотос. Вы это сказали? Других вариантов я не вижу.

— Нет-нет, такого я не говорил, — поспешно отступил Кубац. — Может быть, благой бог наказывает нас за наши грехи… Но каковы бы ни были его причины, он позволил хаморам восторжествовать над нами.

— Каковы бы ни были его причины… — повторил Ршава.

Ему сразу вспомнилась гражданская война. Если бы возмечтавший о славе генерал не восстал против его родственника, ничего из этого не случилось бы. Из пограничных фортов не отозвали бы солдат, чтобы бросить их в схватку… И у кочевников не появилось бы шанса хлынуть из степей в империю.

— Тут мы ничего не можем поделать, — угрюмо сказал Кубац. — Проклятые кочевники творят в наших краях все, что хотят. Кто может их остановить? Кто может хотя бы замедлить их нашествие?

— Отчаяние — один из грехов, который Фос никогда не простит. — Этими словами Ршава попытался поднять дух и себе, и чародею.

Неужели империя настолько переполнилась грехами, что заслужила такое масштабное нашествие варваров? И неужели кочевники были настолько добродетельны, что заслужили право на грабежи и добычу, которую они возьмут в Видессе? В такое он поверить не мог.

Но Фос делает то, что пожелает, а не то, что просят у него простые смертные. Ршаве пришлось напомнить себе об этом. Мысль оказалась сдерживающей. А когда Ршаву сдерживали, он любил это не больше любого другого человека.

Кубац взглянул на него так, словно никогда прежде не видел:

— Вы действительно в это верите?

— Каким бы я был священником, если бы не верил? Воистину жалким, можете не сомневаться. Так мы поедем в Скопенцану и сделаем все, что сможем, чтобы подготовить город к обороне?

— Полагаю, ничего иного нам не остается. Хотя не думаю, что от этого будет большой прок.

— Вы это говорите как человек или как предсказатель?

— Как человек. Я не пытался заглянуть в будущее. Иногда лучше его не знать. — Теперь Кубац взглянул на Ршаву иначе, с любопытством. — О чем вы спросили беднягу Элада, когда он упал мертвым, пытаясь ответить на ваш вопрос?

— О чем бы я ни спрашивал, надеюсь, что он перешел Мост Разделителя и теперь наслаждается вечным блаженством с Фосом. — Ршава очертил на груди солнечный круг.

Воспоминание об ужасе, застывшем на лице Элада в последние секунды его жизни, пересилило даже страх, навязанный прелату и его спутникам хаморскими шаманами.

Кубац хмыкнул:

— Вопрос имел отношение к гражданской войне?

— Конечно нет. — Ршава постарался ответить так, чтобы чародей по интонации понял, насколько оскорбительно его предположение. — Любому, кто пожелает заглянуть в будущее автократора, полагается отрубить голову, — продолжал прелат. — По-моему, это хороший закон и справедливый. Я его не нарушал.

— Хорошо, святейший отец. Не сердитесь на меня, пожалуйста. — Кубац сделал примирительный жест, но взгляд его остался настороженным и острым. Чародей не мог похвастаться большой физической силой, зато ума и проницательности ему было не занимать. — Значит, вы не собирались нарушить закон?.. Вы решили обойти его?

Ршава ответил не сразу. Но, ответив не сразу, он осознал правоту пословицы. Тот, кто мешкает, — проигрывает.

— Каким бы ни был мой вопрос — это мое дело, а не ваше, чародейный господин, — ответил он наконец после слишком долгой паузы.

— Ага… — протянул маг. Ршаве еще не доводилось слышать такого несогласного согласия. — Благодаря вам оно стало и делом Элада, не так ли? Но только Элад заглянул в будущее, и этот взгляд оказался для него последним.

— Вы этого не знаете. И я этого не знаю. — Ршава пытался убедить скорее себя, чем Кубаца. — С ним могло случиться что угодно. И это вовсе не обязательно имело отношение к… тому, что я спросил.

— Ага, — повторил Кубац еще более ехидно. — Элад был здоров как лошадь. Уж это я точно знаю.

— Лошади тоже умирают, — возразил Ршава. — Кстати, наши только что едва не сдохли.

— И мы тоже, — заметил чародей. — Но не просто так. Кто-то постарался, чтобы такое случилось. Эти проклятые хаморские шаманы… Так вы утверждаете, что не верите, будто что-то погубило Элада?

Уже не впервые Ршава пожалел, что плохо умеет лгать. Он с удовольствием ответил бы Кубацу, что не считает, будто одно как-то связано с другим. Ответил бы… но не смог.

— Так о чем вы его спросили? — рявкнул Кубац.

— Стану ли я вселенским патриархом. — Ответ сам сорвался с губ. Уж не использовал ли маг какие-нибудь небольшие чары, чтобы вытянуть его?

Судя по тому, как моргнул чародей, такого он услышать не предполагал.

— И он ответил до того, как умер?

— Нет. — Ршава покачал головой. — Может быть, он увидел ответ, но не произнес его.

— Жаль, — буркнул Кубац.

— Да, я тоже так думаю, — согласился Ршава.

Вопрос не давал ему покоя с того момента, когда Элад скончался в его кабинете. Что увидел предсказатель? Станет ли Ршава патриархом? Или не станет? Какое несчастье произойдет в зависимости от любого из ответов?

Он подумывал о том, чтобы предложить золото другому предсказателю. Возможно, смерть Элада лишь совпадение. Возможно. Как Ршава ни пытался, он не мог заставить себя в это поверить. Жители Скопенцаны предположили, что смерть Элада была совпадением. Они перестанут так думать, если и второй предсказатель умрет при таких же обстоятельствах.

Тяжело вздохнув, Ршава тронул лошадь с места. Кубац поехал следом. Они почти не разговаривали весь остаток пути до Скопенцаны.

Слезы жгли глаза Ршавы. Пусть Скопенцана не столица: ни один город в мире не мог соперничать с Видессом, даже Машиз, столица Макурана. Ршава был уверен, что сам макуранский Царь Царей не стал бы это оспаривать. Пусть Скопенцана не родной город прелата, который тот оставил, — все равно это аванпост цивилизации.

По стенам города вышагивали мужчины в шлемах, с копьями на плечах. Они не были воинами в полном смысле этого слова. То были городские ремесленники, раз в неделю на полдня оставлявшие свою обычную работу для поддержания иллюзии, будто в Скопенцане есть гарнизон. С расстояния они походили на солдат — тех, что ушли на гражданскую войну. Может быть, хаморы посмотрят на них, решат, что Скопенцана готова отразить любую атаку, и отправятся разорять близлежащие деревни и фермы. В этом случае городское ополчение сможет считать, что свою задачу оно даже перевыполнило.

Но что если варвары не уйдут?

Станут ли ополченцы сражаться? Вероятно. Будут ли они сражаться храбро? Некоторые, несомненно, будут. Смогут ли они сражаться настолько хорошо, чтобы не пустить врага в город? Кто сможет ответить на этот вопрос, пока ополченцы не проявили себя в деле?

Ршава пробормотал молитву Фосу, слегка выделив «пекущийся во благовремении» и «великое искушение жизни». Он произносил ее и в ту минуту, когда Кубац с остальными магами нацеливали чары на хаморов. Пользы от молитвы для него и для чародеев не оказалось никакой. А теперь он молился о том, чтобы благой бог пощадил Скопенцану, на которой лежала лишь малая часть (если вообще лежала) грехов за то, что творилось на юге.

Ворота оказались закрыты, и на душе у Ршавы от этого немного полегчало. Кто-то — скорее всего, Зауц — воспринял ситуацию всерьез. Тяжелые створки приоткрылись ровно настолько, чтобы впустить прелата и мага. Затем, покряхтывая от натуги, стражники-любители снова закрыли их и неуклюже опустили на место громоздкие запорные брусья.

— Как прошло дело, чародейный господин? — приветливо окликнул Кубаца один из ополченцев.

Ршаве он был знаком, во всяком случае в лицо. Он делал глиняные тарелки и горшки. Это у него получалось мастерски. А вот какой из него получился солдат?.. Это уж совсем другой вопрос.

Прежде чем ответить, Кубац быстро и вопросительно взглянул на Ршаву. Прелат кивнул — едва заметно, но четко. Если Кубац не скажет правду сейчас, она все равно всплывет, и довольно быстро.

Вероятно, поняв это сам, Кубац вздохнул и ответил:

— Боюсь, дело кончилось совсем паршиво. Варвары не только отбили наши чары, но и ударили в ответ так сильно, что мы не смогли отразить. Плохой оказался день, и кочевники даже сейчас движутся к городу.

— Да как такое могло случиться? — изумился гончар.

— Легче, чем любой из нас мог представить, — ответил Ршава. — Легче для них.

Кубац печально кивнул, соглашаясь.

Стражники у ворот заговорили между собой, и затем другой из них — столяр, знаменитый в городе не только прекрасной мебелью, но и веслами, спросил:

— Но если это так, что нам теперь делать?

Прелат и чародей переглянулись.

— Молиться, — ответил Кубац, опередив Ршаву. — Молиться и надеяться, что хотя бы молитвы нам помогут.

— Если не помогут молитвы, не поможет ничто и никогда, — заявил Ршава.

Кубац не пожелал уступить в споре. Если учесть катастрофу, постигшую чародеев и их спутников, его слова, пожалуй, прозвучали не так пугающе, как могли бы при других обстоятельствах:

— Я бы так сказал, святейший отец, — ответил он. — Судя по тому, что мы видели, есть вероятность, что не поможет уже ничто.

— Что молитва может сделать, она сделает, — сказал Ршава. — Я и весь наш город будем молиться так, как не молились никогда.

У Ршавы имелось немало поводов жаловаться на Скопенцану. Зима здесь была таким ужасом, о котором он и понятия не имел, пока не приехал на дальний север. Город, казалось прелату, отстал от времени на много лет. Даже местный акцент был старомодным. Суть большинства жалоб Ршавы сводилась к тому, что Скопенцана не столица. Однако на набожность горожан он не жаловался никогда.

Не мог он на нее пожаловаться и сейчас. Хотя после зимнего солнцестояния дни пошли в рост, они все еще оставались короткими и очень холодными. Тем не менее люди начали приходить в главный храм (и другие храмы города) задолго до восхода солнца. Ршава мог быть недовольным архитектурой главного храма: по сравнению со столичными он был и провинциальным, и архаичным — но не численностью и энтузиазмом прихожан.

Когда он направлялся по центральному проходу к алтарю, люди кланялись и очерчивали на груди солнечный знак Фоса. Ршава был облачен в свое самое роскошное одеяние — почти целиком из золотой парчи, богато украшенное рубинами, изумрудами, сапфирами и жемчугом. Пожалуй, оно было слишком роскошным для провинциального прелата — такие одежды подошли бы вселенскому патриарху.

(Он не будет думать об Эладе. Не будет… кроме тех случаев, когда не сможет не думать.)

Заняв свое место в центре, как он уже многие годы был в центре событий в Скопенцане, Ршава воздел к небесам руки и взгляд. Прихожане повторили его жест. Вместе со всеми он нараспев произнес символ веры:

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Видессиане произносили символ веры настолько часто, что иногда делали это формально, выговаривая слова, но не особенно прислушиваясь, не вдумываясь в их смысл. Но не здесь. И не сейчас. Каждый звук, вылетавший из каждого рта, наполнялся мучительным смыслом. Все в городе знали, что случилось с магами, выступившими против хаморов. После Ршавы и Кубаца лишь несколько из них вернулись в Скопенцану. Остальных в городе так и не дождались. Об этом тоже следовало задуматься.

Ршава опустил руки, и прихожане уселись на скамьи.

— Владыка благой и премудрый, — начал он проповедь, — мы знаем, что мы не безгрешны. Мы — мужчины и женщины, и поэтому Скотос искушает нас и делает хуже, чем нам следует быть.

Он повернул голову и сплюнул. Слушатели аккуратно сплюнули под ноги, чтобы не попасть на сидящих рядом.

— Но мы также знаем, о Фос, что всегда помним о тебе и что благость твоя написана на вратах наших сердец. И мы знаем, что дикие варвары, которые ныне терзают наши земли, не признают ни имени твоего, ни благости, что столь щедро проистекает из сердца твоего. Он творят зло ради зла. Они мучат нас и для развлечения своего, и во имя зла. И потому, если на то будет воля твоя, не подпускай их к нам. Отврати их к границам земли нашей, обратно в их бездорожную степь, где им самое место. Да будет так, о владыка благой и премудрый, если услышишь ты молитвы наши.

— Да будет так, — эхом отозвались прихожане.

Ршава продолжил молитву с искренностью и страстностью, каких никогда прежде не достигал. Он знал, что питает эту страстность, — страх. Отчасти этот страх предвидел то, что может произойти, если хаморы ворвутся в Скопенцану, а отчасти питался воспоминаниями о том, что сделали шаманы степняков с прелатом и видессианами, выехавшими на магическое сражение.

Если не считать Кубаца, Мефодия, Нигера и горстки других, жители Скопенцаны не разделяли — просто не могли разделить последний из его страхов. Они счастливцы, подумалось Ршаве. Но каждый человек в храме наверняка боялся осады. Уже многие годы Скопенцана не подвергалась нападениям. Однако боязнь врагов, готовых хлынуть в город через стены и ворота, жила глубоко в душе любого горожанина в Видессе.

Помня об этом, Ршава произнес:

— И мы молим тебя, о владыка благой и премудрый, чтобы укрепил ты десницы наши, дабы смогли мы оборониться от хаморов и отогнать их, воющих от поражения своего, коли хватит у них безрассудства напасть на нас. Да будет так, о Фос.

— Да будет так, — снова отозвались прихожане и осенили себя знаком благого бога.

— В доброте своей и милосердии, пошли нам помощь в горе нашем. Да наступит быстро конец раздору, вспыхнувшему в империи Видесс. И пусть автократор видессиан, наместник твой на земле, быстрее пошлет солдат, дабы избавить нас от варваров и защитить от всего зла. О благой бог, о свет вселенной, да будет так!

— Да будет так! — воскликнули прихожане.

Вслед за Ршавой они воздели глаза и руки к небесам в надежде, что Фос обратит на них внимание.

Когда служба закончилась, Ршава вышел в притвор к прихожанам, которые хотели поговорить с ним. Кубац серьезно поклонился ему:

— То, что молитва могла сделать, святейший отец, она, несомненно, сделала.

— Благодарю, — ответил Ршава.

— Стоит ли меня благодарить — это, наверное, уже другой вопрос, ибо кто знает, что может сделать молитва.

Произнеся эту загадочную фразу, Кубац снова поклонился и вышел из храма.

К прелату протолкался Зауц. Глаза эпарха блестели от восхищения.

— Вы умный человек, святейший отец, умнейший, — сказал он.

— Благодарю вас за доброту, почтеннейший господин, — ответил Ршава.

Зауц усмехнулся, как будто только что поймал жирную муху, принесенную ветерком.

— «Пусть автократор видессиан быстрее пришлет солдат», — процитировал он. — Воистину, пусть он поторопится! А вы ухитрились попросить его об этом, не называя имени. Хорошая работа! Воистину отличная!

— Как родственника Малеина, меня весьма заботит, кто именно правит империей. Но как прелата Скопенцаны, которой грозит опасность, меня это совершенно не волнует. Кто бы ни правил империей, пусть он пришлет солдат как можно скорее.

— Отлично сказано. — Зауц поклонился. Как и любому толстяку, ему пришлось для этого приложить некоторое усилие. Выпрямившись, он добавил: — Вы пример для всех нас.

— Я хотел бы стать примером для автократора и бунтовщика, — печально ответил Ршава. — Они сражаются за трон и позабыли об империи, которой правят.

Эпарх снова поклонился:

— Это тоже хорошо сказано. — Он на секунду задумался. — Скажите, святейший отец, раз вы родственник автократора, вы никогда не думали о том, чтобы написать его величеству письмо и изложить свои мысли?

— Думал ли я об этом, будучи тем, кто я есть? Да, конечно, думал. И решил не писать его. И это никак не связано с трудностями доставки письма в такие неспокойные времена. А связано с трудностью того, кто я есть. Одна из вещей, которую усваивает человек в моем положении, — это то, что мой родственник-автократор скорее потерпит вмешательство от почти незнакомого человека, чем от меня. Он предположит, что незнакомец просто не понимает, куда лезет со своими советами, а я все понимаю, но стремлюсь получить для себя выгоду, несмотря ни на что.

— Э-э… понятно. — Зауц подергал себя за бороду и печально вздохнул. — Должен сказать, что в ваших словах больше смысла, чем мне хотелось бы. Вы показали, что знаете, как работает логика тех, кто облечен властью. — Он повернулся, собираясь уходить, но вновь обратился к прелату: — Все равно очень жаль, правда? — И, не став дожидаться ответа, эпарх побрел к выходу.

Лишенный возможности ответить, Ршава поймал себя на том, что кивает. Зауц сказал чистую правду. Если бы Ршава полагал, что автократор обратит хоть какое-то внимание на его предложения, он и секунды бы не промешкал, чтобы написать Малеину. Ршаву сдерживала лишь уверенность, что его усилия окажутся бесполезными.

Кстати говоря, он понятия не имел, есть ли вообще у Малеина солдаты, которых тот смог бы послать в Скопенцану, если бы захотел. Ведь хаморы наверняка угрожали и другим городам, расположенным ближе к столице. Какую часть территории империи варвары уже захватили?

И какая ее часть все еще будет находиться в руках видессиан к тому времени, когда эта самоубийственная война завершится? И будет ли тот огрызок, который достанется победителю, достоин называться империей?

«Малеин и Стилиан думают, что будет, — мрачно подумал Ршава. — И до тех пор пока они так думают, ничье другое мнение не имеет для них веса».

С храмовой галереи спустились женщины. Некоторые из них посещали храм, чтобы все могли видеть, как они в него входят и выходят, хотя обычай и скрывал их от посторонних глаз, пока они молились. Некоторые из молодых мужчин тоже приходили в храм, чтобы показать себя. Но некоторые из женщин относились к происходящему за городскими стенами столь же серьезно, как и мужчины. И кое-кто из них был столь же умен и проницателен.

— А не можем ли мы откупиться от варваров? — спросила Ршаву одна матрона. — Послать им золото, лишь бы они оставили город в покое?

— Возможно. Это дипломатический прием слабой стороны, и обычно он становится плохим прецедентом, но такое возможно. Однако что помешает хаморам взять деньги, а потом все равно напасть?

— Разумеется, надежда снова получить от нас деньги, — ответила она.

— Над этим следует подумать, — признал Ршава.

Женщина кивнула и направилась к выходу из храма, обертывая шею горностаевой накидкой.

Когда Ршава увидел золотые волосы Ингегерд, ему показалось, будто в храм заглянуло солнце. Она подошла к нему и одобрительно кивнула:

— Вы хорошо говорили, святейший отец.

— Спасибо на добром слове. Но я хотел бы, чтобы у меня не возникала нужда молить благого бога о помощи в столь тяжелые времена.

— Мы делаем то, что должны делать. Мы просим благого бога помочь нам, и делаем все, что в наших силах, чтобы сами себе помочь.

— Ты благоразумная женщина. — Ршава покачал головой. Ему не хотелось относиться к ней снисходительно. Внезапно это стало для него важно. — Ты очень здравомыслящая. Гимерию с тобой повезло.

От этих слов ее словно высеченное из гранита лицо удивительно смягчилось.

— Если после молитв за Скопенцану в вашем сердце осталось немного места, прошу вас, за Гимерия помолитесь. Всякий раз, когда автократор и бунтовщик сражаются, внутри меня умирает частичка меня. А теперь Малеину придется и с варварами сражаться.

Стилиану тоже придется с ними сражаться. Ингегерд умолчала о нем, потому что ее муж служил автократору. Пытаясь утешить ее как можно лучше, Ршава сказал:

— Не думаю, что хаморы в ближайшее время нападут на имперскую армию. Первым делом они займутся тем, что сделать легче, а уже потом — всем остальным.

— Это лишь откладывает зловещий день. И это не означает, что он не наступит, — ответила Ингегерд. Ее трезвый, ясный разум легко добирался до сути вещей. И та суть, которую она видела сейчас, разбивала ее сердце. Пытаясь сохранить тот железный самоконтроль, который Ршава всегда в ней видел, она добавила: — Боюсь, Гимерий еще очень не скоро домой вернется, в Скопенцану.

— И что ты будешь делать?

Ингегерд ответила не сразу. Прелат осознал, с каким напряжением ждет ее ответа, лишь когда заметил, что затаил дыхание. Наконец она сказала:

— Буду делать все, что смогу, святейший отец. Что еще я могу сделать?

«И это все?» — подумал Ршава, но спрашивать не стал. Будучи женщиной благоразумной, она ответила бы, что не знает сейчас, но узнает, когда придет время. А стоит ли задавать вопрос, когда ответ очевиден? Вместо этого прелат сказал:

— Ты настолько же мудрая, насколько…

— Насколько что, святейший отец? — спросила Ингегерд, прямолинейная, как всегда.

«Насколько прекрасная…» — хотел он сказать. Но Гимерий просил Ршаву присмотреть за женой не ради него, а ради себя. И еще Ршаву ограничивали принятые обеты, знание того, чего он делать не должен и чего он решительно поклялся не делать.

— Насколько здравомыслящая, — ответил он, помедлив только секунду.

— Мой здравый смысл кажется бессмыслицей. А мудрость, какова она есть, меня подводит. Его здесь нет, а из-за того, что его здесь нет, день зимнего солнцестояния словно и не наступал. — Ингегерд взяла себя в руки. — По доброте вашей, вы можете и за меня помолиться, но только когда помолитесь за Скопенцану и за Гимерия. Они важнее. — Ингегерд склонила перед ним голову и направилась к выходу, держа спину прямо и глядя только вперед.

Когда она ушла, к Ршаве подходили и другие прихожане. Наверное, прелат говорил им то, что требовалось сказать, а люди, наверное, были удовлетворены его ответами. Он совершенно не помнил, с кем и о чем говорил. Все его мысли были только об Ингегерд. «Я буду молиться за тебя, — подумал он. — О да». И если Гимерия изрубят на куски сабли варваров, если от Скопенцаны останутся одни сгоревшие руины, он будет молиться о том, что важно для него.

Он понимал, что это неправильно. Но понимать и быть в состоянии что-то с этим сделать — вещи совершенно разные. И значит, ко всем его многочисленным молитвам Ршаве придется добавить молитву и за себя.

Через несколько дней после этого богослужения в Скопенцану начали стекаться беженцы — крестьяне с окрестных ферм. Некоторые, чудом уцелевшие, после того как хаморы ограбили их и соседние фермы, рассказывали жуткие истории. Другие, более мудрые или просто напуганные тем, что может с ними случиться, побросали свои дома, не дожидаясь, пока на них обрушится беда.

Зауц начал размещать беглецов в казармах, где прежде находился гарнизон. Вскоре казармы оказались набиты до отказа. Кое-кого приютили в храмах Скопенцаны. Других эпарх расселил по домам горожан, добровольно вызвавшихся помочь. Но добровольцев не стало, когда одного из крестьян-беглецов поймали во время попытки продать украденные из дома хозяев серебряные подсвечники.

С этой восхитительной новостью Зауц и явился в кабинет Ршавы.

— И что мне теперь прикажете делать, святейший отец? — вопросил близкий к отчаянию эпарх. — Люди на улицах уже кричат мне, чтобы я закрыл ворота и больше не пускал в город крестьян. Клянусь благим богом, мне даже кричат, чтобы я вышвырнул за ворота в снег всех крестьян, что уже находятся в Скопенцане.

— Станете ли вы наказывать вместе с виновными и тех, кто не совершил ничего плохого? — спросил Ршава. — Где же в этом справедливость?

— Командир ополченцев, которые заменяют нам настоящих солдат, говорит, что гости едят наш хлеб и ничего не дают взамен, — сообщил Зауц. — И еще он говорит, что из-за них нам будет труднее выдержать осаду, если до нее дойдет, поэтому нам следует их выгнать.

— Могут ли хаморы осадить нас? Можем ли мы хоть что-нибудь сделать, если они так поступят, кроме как молиться и надеяться на лучшее? Если они могут и мы можем, то сможем ли мы продержаться настолько долго, что съеденное крестьянами будет иметь значение?

Зауц лишь трижды пожал плечами на каждый из вопросов.

— Святейший отец, я не знаю, что сказать. И вряд ли кто-либо в Скопенцане это знает. Но вот что я вам скажу: мне не нужны проблемы в городе, особенно сейчас. Я не хочу, чтобы эти крестьяне-оборванцы крали у людей, которые пытаются сделать им добро. И я также не хочу, чтобы толпа начала охотиться на крестьян, убивать их и насиловать ради развлечения.

— Тут я с вами согласен, — признался Ршава. — Ну хорошо. Передайте командиру ополченцев, чтобы он пришел сюда ко мне. Пожалуй, нам стоит поговорить с глазу на глаз.

— Передам, — быстро согласился Зауц. — Надеюсь, вам удастся его вразумить. Фаос свидетель, что мне это не удалось.

Человеком, возглавившим ополчение Скопенцаны, оказался каменщик по имени Токсар. По всей вероятности, ему и пришла в голову идея сформировать ополчение. У Токсара была густая черная борода с редкими ниточками седины, грубовато-красивое лицо и покрытые шрамами мозолистые руки, характерные для людей его ремесла. Прелату он был почти незнаком: каменщик не имел привычки молиться в главном храме.

Мацук провел его в кабинет Ршавы. Токсар с изумлением уставился на обилие книг, и младшему священнику пришлось кашлянуть, напоминая, что гостю не мешало бы поклониться прелату.

— Святейший господин, — произнес Токсар низким хрипловатым голосом и обвел рукой свитки и рукописные книги: — Вы все это прочитали?

Ршава не отказался бы получать медяк всякий раз, когда слышал этот вопрос. Теперь этих медяков накопилось бы на несколько золотых, которые он, разумеется, пожертвовал бы на благотворительность…

— Какая от них человеку польза, если он их не читает? — ответил он вопросом на вопрос.

— А есть ли от них какая польза, ежели их прочесть?

Не успев разгневаться, прелат понял, что каменщик спрашивает всерьез.

— Думаю, да, — ответил Ршава. Судя по тому, как скривились губы Токсара, ответ его не убедил. — Я полагаю, что ты провоцируешь в городе беспорядки, — продолжал прелат.

— Не я, святейший отец. — Токсар покачал головой. — Нет, не я, клянусь благим богом. Это все проклятые ворюги-крестьяне. Все беды от них. Я просто хочу, чтобы нас от них избавили.

— То есть ты хочешь оставить их на милость хаморов. Но единственная беда в том, что хаморы не знают жалости.

Токсар нахмурился, сведя у переносицы кустистые брови:

— Вы из меня делаете злодея и бессердечного человека. Но я не любитель Скотоса. — Он сплюнул на пол, Ршава тоже. — И я не злодей, — продолжал Токсар, все еще хмурясь. — Но я живу в Скопенцане. И желаю своему городу только добра. А когда я вижу, как эти люди едят наш хлеб и крадут у тех, кто их приютил, и когда я вижу, что ни один из них не вступил в ополчение, то я считаю, что они все подвергают нас опасности. И еще я не понимаю, как кто-то может думать иначе. — Он с вызовом уставился на прелата.

Когда речь идет о борьбе добра со злом, сделать правильный выбор — детская игра. Но все усложняется, когда сталкиваются две враждебные друг другу версии добра. Что важнее: укрыть этих крестьян в Скопенцане или защитить город одновременно от них и от кочевников? Ответ был гораздо менее очевидным, чем хотелось бы Ршаве.

Вздохнув, он сказал:

— Если человек ворует, никто не будет спорить, что его нужно выгнать из города. Но как ты можешь говорить подобное о мужчинах, не совершивших ничего плохого? О женщинах, которые пострадают от похоти кочевников? О детях, наконец, которых эти кочевники будут убивать смеясь? В чем справедливость их изгнания?

— Они едят, святейший отец, — терпеливо произнес Токсар. — Если в Скопенцане будет людей вдвое больше обычного, то и еда в городе кончится вдвое быстрее. А из-за этого и опасность нам будет грозить вдвое большая, чем если бы их не было.

— Нет, — резко возразил Ршава. — Это могло бы создать вдвое большую опасность. Но крестьяне не увеличили число наших жителей вдвое, их намного меньше половины. А поскольку их меньше, то и опасность даже близко не удвоилась.

Если бы Токсар попытался оспорить эту логику, то ему пришлось бы пожалеть. В столичной Коллегии Ршава считался лучшим студентом. Но каменщик не стал пытаться. Пожав широкими плечами, он сказал:

— Говорите что хотите. Но сейчас в Скопенцане больше людей, чем должно быть. А это означает, что мы в большей опасности, чем могли быть. И это означает, что мы должны выгнать крестьян.

Ршава скрестил на груди руки:

— А я говорю, что риск приемлемый.

— Может, он был бы таким, если бы из города не ушел гарнизон. А сейчас? Я-то знаю ополченцев. Мы сделаем все, что сможем, и это правда. Но мы не настоящие солдаты, как бы я этого ни желал. У нас нет оружия, нет доспехов, нет сплоченности, как у обученных солдат. Да, мы сделаем все, что сможем, хотя крестьяне нас за это даже не поблагодарят. Но должен вам сказать, что не знаю, насколько хорошо у нас получится.

— Но результат будет таким же независимо от того, есть ли в городе беженцы, — возразил Ршава. — Вот что я тебе скажу как прелат Скопенцаны. Если ты выгонишь людей, которые не сделали ничего, чтобы такое заслужить, я во всеуслышание предам тебя анафеме в храме. Никто после этого не станет иметь с тобой дел, а после смерти тебя будет ждать лед Скотоса. Ты сказал, что не любишь темного бога. Теперь у тебя появился шанс это доказать.

Гневный взгляд каменщика смог бы растопить лет на мили вокруг.

— Ладно. Ладно, — мрачно процедил он. — Пусть будет по-вашему, святейший отец. — Он произнес титул Ршавы с презрением, даже с ненавистью. — Да, пусть будет по-вашему. Но вот что я хочу вам сказать: если Скопенцана падет, да будет в этом ваша вина. Ежели хаморы осадят город, да падет это на вашу голову. Ежели они изнасилуют мою жену и убьют моих малышей, да падет это на вашу голову. И ежели они зарежут всех ваших драгоценных крестьян, да падет и это на вашу голову. Я сделал все, что мог, ради Скопенцаны. А вы делаете, что можете, для Скопенцаны. — Он вскочил и протопал из кабинета.

Через несколько секунд уличная дверь резиденции прелата с грохотом захлопнулась.

Ршава обратил мысленный взгляд к небесам. Потом медленно кивнул, как будто торгуясь на базарной площади.

— Владыка благой и премудрый, я поступил так, как считал правильным, — сказал он. — Даруй же милость спасения нашему городу, в котором я служу. И если Скопенцане суждено пасть под ударами варваров из-за моей ошибки, то пусть вина за это падет на мою голову. Не возлагай ее на других. Да будет так.

Он подождал, слегка наклонив голову и вопросительно приподняв бровь, как будто ожидал услышать ответ благого бога. Разумеется, прелат его не дождался. У Фоса не было привычки отвечать на молитвы словами. Ход событий покажет, какие молитвы благой бог услышал, а какие — отверг.

«Не ради меня, — подумал прелат. — Не ради меня, а ради города». Эта часть молитвы не была произнесена, но Фос, конечно, услышит ее столь же ясно, как и те слова, которые Ршава высказал вслух.

В кабинет заглянул Мацук:

— Правильно ли я угадал, что Токсар не был рад услышать то, что вы ему сказали?

— Боюсь, ты прав. Он абсолютно со мной не согласен, но сделает так, как я его попросил. Крестьяне останутся в Скопенцане. Никого не выгонят из города без веской причины. Никого, слышишь?

— Конечно, слышу, святейший отец. — Младший священник очертил напротив сердца солнечный круг. — Да будет все так, как вы пожелаете.

— Да. Пусть будет так. — Ршава поднялся.

На него навалилась усталость — не только тела, но и духа. Он чувствовал себя так, словно дрался с Токсаром физически, а не противопоставил ему свою волю. И у прелата не было полной уверенности, что он в этой схватке победил, хотя командир ополченцев и подчинился ему.

Ршава привык добиваться своего во всем — отчасти из-за высокого происхождения, но во многом благодаря силе своей личности. Сейчас он вновь добился своего, хотя для этого ему пришлось пригрозить Токсару анафемой. Да, он одержал верх, но не овладел волей другого человека. Токсар остался убежден в своей правоте в той же степени, что и Ршава — в своей.

Прелат вздохнул, потянулся и снова сел.

— Будь любезен, принеси мне чашу вина, — попросил он. — Хочу смыть неприятный привкус во рту.

— Конечно, святейший отец. Я сейчас вернусь. — Мацук торопливо вышел.

Когда Ршава взял вино, то для успокоения нервов положился на сопровождающий его ритуал в той же мере, что и на сам напиток. Воздеть руки, плюнуть, отрицая Скотоса… Сколько раз он это уже проделывал, прежде чем выпить? Не сосчитать. Сама привычность ритуала… напоминает ли она то, чем наслаждаются муж и жена, прожив вместе многие годы? Об этом прелат не мог судить с точностью. Зато этот ритуал он, пожалуй, знал лучше, чем собственное имя.

Однако сегодня ни ритуал, ни сладкое вино не принесли Ршаве спокойствия, на которое он надеялся. Несгибаемость Токсара все еще будоражила прелата. «Я не ошибся, — мысленно повторял Ршава вновь и вновь. — Я не ошибся».

Не в силах усидеть на месте, он вышел из кабинета, надел самый теплый плащ и покинул резиденцию. На площади мужчина в поношенной и драной одежде, разинув от изумления рот, разглядывал огромную бронзовую статую Ставракия. Вероятно, он никогда прежде и не видел такого чуда: это явно был один из столь презираемых Токсаром крестьян.

«Ты останешься здесь и будешь в безопасности, — мысленно поклялся Ршава. — Будешь. А если нет, да падет вина за это на мою голову».

ГЛАВА 4

Хаморы не приближались к Скопенцане дольше, чем Ршава или горожане могли надеяться, после того как местные маги и прелат вернулись в город, потерпев неудачу во время попытки отогнать кочевников колдовством. В один из таких дней, полных тревожного ожидания, Кубац пришел в кабинет Ршавы и сказал:

— Возможно, наша магия принесла больше пользы, чем мы полагали. Да, хаморы ударили по нам, но и мы в долгу не остались.

— Может быть, — ответил Ршава. — Я не посмел бы утверждать, что это не так, чародейный господин. Но вот что я вам скажу: я предпочитаю считать причиной тому молитвы, которые весь город возносил владыке благому и премудрому.

— Возможно, вы и правы, святейший отец, — отозвался Кубац тем же тоном, что и Ршава несколько секунд назад. В нем прозвучал вежливый, но откровенный скептицизм.

— Почему вы не верите мне?

— Я верю. — Теперь Кубац встревожился. И тревога его была понятна: церковная и правительственная иерархии всей своей громадой обрушатся на человека, который скатится в ересь или отступничество. — Верю, — повторил чародей еще более взволнованно. — Но люди множество лет возносили молитвы с различнейшими просьбами, и они не были услышаны. Откуда вы знаете, что именно эти молитвы дошли до благого бога?

Да, это был резонный вопрос.

— У меня два ответа, — начал Ршава. — Первый: эти молитвы были чрезвычайно важны и для города, и для всей империи Видесс. Мы поклоняемся Фосу правильно и потому можем надеяться, что он нас услышит. Мы ничего не можем требовать от благого бога — лишь смиренно просить его. Мы можем, и мы попросили.

Кубац заерзал на стуле, и Ршава поднял руку:

— Я еще не закончил. А вот и второй мой ответ: если наши молитвы не были услышаны, то где же варвары?

— Я уже дал вам иное возможное объяснение, святейший отец, — напомнил Кубац. — Но если вы полагаете, что я стану спорить или жаловаться, то подумайте вот о чем. Я не знаю, где варвары. Но знаю, что совершенно не стремлюсь их увидеть.

— Насчет этого я тоже не стану спорить или жаловаться, чародейный господин, — согласился Ршава. Когда Кубац ему не возражал, они пребывали в хороших отношениях.

У Ршавы появилась новая привычка — прогуливаться по городским стенам в те дни, когда погода стояла достаточно ясная, чтобы видеть окрестности, и не настолько холодная, чтобы разогнать всех праздных людей по домам.

Разумеется, ополченцы патрулировали улицы в любую погоду. Некоторые, завидев Ршаву, приветствовали его шутками.

— Немудрено, что вас вчера не было, — сказал один из них после весьма студеного (даже по суровым местным представлениям) дня. — Вы бы сразу отморозили себе макушку.

Ршава на секунду откинул капюшон и продемонстрировал до блеска выбритую тонзуру. Сегодня тоже стоял изрядный мороз.

— Кажется, она еще на месте, — сказал прелат, и ополченцы рассмеялись.

Однако Токсар и некоторые другие горожане не улыбались и не шутили, завидев прелата. Они не позволяли себе откровенной грубости: ведь Ршава мог наказать их анафемой. Но они проявляли свое отношение, держась от него как можно дальше и изображая глухоту, когда прелат задавал им вопросы. Они так и остались при мнении, что Ршава допустил ошибку.

Поэтому он удивился, когда в один из дней Токсар пришел в его резиденцию и попросил:

— Будьте так любезны, святейший отец, поднимитесь со мной на стену, пожалуйста. Вам следует кое-что увидеть.

— Да? — Ршава встал. — Конечно, я пойду. Но вы можете сказать, что случилось?

— Сами поймете, когда увидите, — ответил каменщик, неприязненно взглянув на Ршаву из-под кустистых бровей.

Прелат со страхом подумал, что, кажется, догадывается, зачем его зовут на стену. Но он также не сомневался, что Токсар ждет повторных вопросов, и потому промолчал, не желая доставлять удовольствие командиру городских ополченцев.

Судя по тому, как хмурился Токсар, пока они шли из центра Скопенцаны к западной стене, каменщик ожидал, что прелат засыплет его вопросами. Молчание Ршавы его раздражало, но чувства Токсара волновали прелата меньше всего.

Они поднялись на стену по лестнице. Токсар одолел подъем почти без усилий, а Ршава ближе к концу немного запыхался. Ополченцы на стене выглядели более настороженными, чем когда он видел их в прошлый раз. Никто уже с ним не шутил. Угрюмые мужчины разглядывали заснеженные окрестности города.

— Ну, топайте сюда, — грубо предложил Токсар, едва ли не подталкивая Ршаву к наружному краю стены. — Вот вам и толк от ваших любимых молитв, святейший отец. Вон они, хаморы. Взгляните сами.

Медленно, как в кошмарном сне, Ршава приблизился к краю стены. Вопреки логике и здравому смыслу, он до последнего момента надеялся, что Токсар ошибся. Разумеется, командир ополченцев был прав: Ршава увидел кочевников в меховых шапках и куртках. Растрепанные бороды хаморов сливались с мехом одежды. Ее дополняли кожаные штаны и фетровые сапоги, ноги в которых, наверное, не мерзнут даже в сильный мороз. Невысокие степные лошадки, на которых разъезжали кочевники, были мохнатыми, с длинными гривами и хвостами, и сами варвары верхом на своих лошадках казались такими же животными.

— Да, я их вижу, — негромко сказал Ршава. — Они здесь.

— Теперь вы удовлетворены своей работой?

— Моей работой? — Ршава покачал головой. — Я не имею ни малейшего отношения к тому, что они здесь. В этом надо винить гражданскую войну. Я сделал все, что мог, лишь бы держать их подальше от Скопенцаны. Очевидно, это выше моих сил.

Токсар моргнул. Предъявив Ршаве такое серьезное обвинение, он явно включил в него и кое-что, за что прелат отвечать не мог. Теперь он пожал плечами:

— Они здесь, а в городе полно вонючих крестьян. И как нам теперь выдержать осаду?

— Не знаю. Как они будут осаждать такой город, как наш? Никогда не слышал, что они используют тараны, катапульты и осадные башни.

— А кто говорит, что они им нужны? Хаморам надо лишь окружить город и ждать, пока мы не сдохнем от голода.

Ршава опять взглянул на степняков. Никто из них не приближался к стенам на расстояние выстрела из лука и даже из катапульты. Они просто сидели в седлах, разглядывая Скопенцану с таким же, наверное, задумчивым интересом, с каким Токсар и другие ополченцы разглядывали их.

— Им тоже надо есть, — заметил Ршава. — Чем они будут питаться, дожидаясь, пока мы станем голодать?

— Своими стадами. И тем, что смогут украсть у нас.

— Хватит ли им этого?

— Откуда я знаю? И откуда вы знаете, что такого не будет? У нас появилось бы больше шансов, если бы в городе осталось меньше бесполезных ртов.

— Кто же тогда варвары? — осведомился Ршава. — Те, кто за стенами, или те, кто внутри них?

— Святейший отец, я не собираюсь с вами спорить. Вы можете говорить на эту тему бесконечно, и мы оба это знаем. Но я скажу вам еще кое-что из того, что знаю точно. Я знаю, на чьей я стороне. И знаю, что вы не принесли тем, кто на моей стороне, никакой пользы. — Токсар плюнул, отвергая Ршаву, как если бы тот был Скотосом.

Позабыв о достоинстве и святости, Ршава замахнулся на каменщика. Удар оказался неловким, и Токсар нырнул под него. Охваченный слепой яростью, Ршава неумело ударил вновь. Токсар отбил его кулак левым предплечьем и замахнулся сам. Через мгновение Ршава сидел на холодных камнях, задыхаясь и жадно хватая ртом воздух после удара в живот.

— Вставай, — процедил Токсар, тяжело дыша. — Вставай и проваливай отсюда, да сожрет тебя Скотос! Я не хотел этого делать. И куча свидетелей подтвердит, что ты начал драку, а я даже не сразу тебе ответил. Все, убирайся! Если опять увижу тебя на стене, у меня будет искушение тебя убить.

Ршава не мог даже вздохнуть как следует, не говоря о том, чтобы подняться. Дождавшись, пока хоть немного утихнет огонь в животе, он встал и проковылял несколько шагов, сгорбленный, как старик. Остановился, заставил себя выпрямиться и побрел в указанном Токсаром направлении. Никогда еще прелат не испытывал такого унижения, но ничего иного, как уйти, ему не оставалось. Гордость может стать непосильной ношей для любого мужчины, даже если он — священник.

Подойдя к лестнице, Ршава обернулся и ткнул пальцем в Токсара:

— Я проклинаю тебя так же, как ты проклял меня!

Командир ополченцев расхохотался и ответил жестом уличной шпаны, известным в видесских городах с незапамятных времен. Ршава едва не повторил его, но сдержался. Один раз он уже низвел себя на уровень Токсара, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он начал спускаться по лестнице. Каждый шаг причинял боль; на последних ступеньках Ршава кусал нижнюю губу, чтобы не стонать. Но спину он держал прямо. Да, гордость воистину может стать жестоким учителем.

— Святейший отец?

— Что? — Сейчас прелат ни с кем не желал говорить. Ему хотелось вернуться в резиденцию и сделать вид, что все, недавно происшедшее, было лишь страшным сном. Конечно, он знал, что это не так. Лучше самый страшный сон, чем эта отвратительная реальность…

Но стоящий перед ним крестьянин не знал мыслей прелата, да и не мог знать. Все в нем: и блеклая одежда, и деревенский акцент, и простонародная манера держаться — красноречиво свидетельствовало о том, кто он такой.

— Да благословит вас Фаос, святейший отец, вот и все, что я хотел сказать, — продолжал крестьянин. — Я слыхал, как вы за нас заступались, вот и подумал, что надо бы вам знать, как мы за то благодарны.

Никогда еще Ршава не ощущал, что владыка благой и премудрый благословляет его настолько мало. Но крестьянину он об этом не сказал. Тот стремился выразить свою признательность как умел, поэтому заслуживал, чтобы и с ним обращались так же. Прелат неохотно склонил голову:

— Благодарю тебя.

— Нет, святейший отец, это я благодарю вас. — И, неуклюже очертив на груди солнечный круг, крестьянин повернулся, чтобы уйти.

— Пусть и тебя благословит Фос, — добавил Ршава то, что следовало бы сказать в первую очередь.

Крестьянин помахал ему и отправился по своим делам. Аристократ от рождения, Ршава лишь смутно представлял, какими они могут быть.

Он все еще с трудом передвигал ноги, когда вернулся в свою резиденцию.

— С вами все в порядке, святейший отец? — спросил Мацук.

— Хаморы подошли к Скопенцане, — ответил Ршава. — И как теперь кто-либо в городе может быть в порядке?

Молодой священник испуганно вскрикнул. Он больше не спрашивал Ршаву, как тот себя чувствует, и от этого прелату немного полегчало.

Синяк на теле Ршавы из фиолетового постепенно стал зеленовато-синим, потом желтым. Рана в его душе затягивалась куда дольше. Он даже усомнился, заживет ли она когда-нибудь вообще.

Когда они с Токсаром встречались на улицах, оба одновременно отворачивались — как будто никто из них не ручался за себя в присутствии другого. Насчет себя Ршава знал это точно.

Несмотря на сказанное Токсаром, он все же время от времени поднимался на городскую стену взглянуть на степняков. Иногда при этом командира ополченцев рядом не оказывалось. Время от времени хаморы подъезжали ближе и пускали несколько стрел в людей на стене. Те стреляли в ответ. Несколько ополченцев получили ранения, но всего лишь несколько. Осада была несистематической, но никто уже не приезжал в Скопенцану. Впрочем, и покинуть город также никто не стремился.

Зауц стал нормировать зерно. Нормы оказались меньше, чем хотелось бы людям, но вполне достаточными, и вскоре горожане к ним привыкли. Токсар, однако, яростно не одобрял саму эту идею и хмурился всякий раз, когда видел крестьян в очереди за порциями зерна — рядом с людьми, чьи семьи жили в Скопенцане уже поколениями.

Ршава предпочитал не замечать ни этого, ни перешептывания, которое начиналось при его появлении. Токсар не был единственным, кто возмущался его отношением к крестьянам. «Да пошли они все в лед!» — гневно думал прелат.

Он возвращался в резиденцию, получив свою норму продовольствия, — гордость не позволяла Ршаве посылать за ней Мацука, — когда его кто-то окликнул. Прелат обернулся и пригляделся сквозь завесу снегопада. Он узнал Воила, гончара, второго по рангу командира ополченцев после Токсара.

— Да? В чем дело? — Голос Ршавы был холоднее зимнего ветра. Воил никогда не скрывал, что во всем согласен с Токсаром.

Но теперь гончар очертил на груди символ солнца, прежде чем заговорить:

— П-п-пожалуйста, п-пойдемте со мной, святейший отец. — Ему пришлось сделать три попытки, чтобы выдавить первое слово. Лицо у него было белым как снег.

— Зачем? — рявкнул Ршава. — Что ты покажешь мне на сей раз, лишь бы терзать мою душу?

— Клянусь благим богом, святейший отец, вы должны это увидеть. — Воил снова, еще более истово очертил солнечный круг.

— Если ты пытаешься меня одурачить, то заплатишь за это, — пообещал Ршава, сверкнув глазами. Воил замотал головой. У него был вид человека, потрясенного до глубины души. Что-то случилось. Прелат неохотно кивнул: — Тогда подожди, пока я отнесу зерно.

— Да, святейший отец. Как скажете, святейший отец… — Если Воил лишь изображал потрясение, то играл лучше мимов в день зимнего солнцестояния.

Когда Ршава вышел, гончар повел его к западной стене. Подозрения Ршавы вспыхнули вновь. Именно там Токсар показал ему хаморов, когда прелат уже начал надеяться, что они минуют Скопенцану.

— И что дальше? — гневно вопросил он, когда они приблизились к стене.

— Через мгновение вы все сами увидите, святейший отец. — Воил повторял его титул, словно тот был чем-то вроде заклинания.

Они обогнули последний дом. Неподалеку от основания лестницы, по которой Ршава поднимался на стену в тот день, когда у него произошла стычка с Токсаром, собралась толпа. В основном ее составляли ополченцы, но среди них затесалось и несколько обычных горожан.

— Фаос! А вот и прелат! — воскликнул кто-то в толпе.

Люди стали расходиться: одни торопливо зашагали вверх на стену, другие шмыгнули в ближайшую улицу. Некоторые, казалось, убегали не важно куда, лишь бы подальше от Ршавы. А у стены…

— Видите, святейший отец? — прошептал Воил.

— Вижу. — Рука Ршавы невольно очертила на груди символ солнца.

На снегу лежал Токсар, неестественно вывернув голову с окровавленной правой стороной лица. Из разбитого черепа вытекала кровь, все еще испускавшая на морозе пар. Значит, трагедия произошла совсем недавно. Кровь еще не остыла — и Токсар был, несомненно, мертв.

— Как это произошло? — спросил прелат.

— Вам лучше знать, святейший отец.

— О чем это ты?

— Вы же прокляли его тогда… На этом самом месте, святейший отец. — Воил указал вверх — на стену, где стояли ополченцы, разглядывавшие тело Токсара. Встретившись глазами с Ршавой, некоторые из них осенили себя символом Фоса. — Вы прокляли его на стене, святейший отец, а сегодня он спускался по лестнице, поскользнулся на снегу или на льду и упал… и вот он лежит.

— Быть такого не может…

— Я не лгу, святейший отец. Это чистая правда, клянусь благим богом. Ваше проклятие сработало, и он мертв. Теперь никто не станет с вами спорить, святейший отец. Говорите, что надо сделать, и мы сделаем. Не сомневайтесь, сделаем. Жить-то всем хочется.

— Почему бы вам не проклясть хаморов, святейший отец? — спросил один из ополченцев на стене.

Несколько его товарищей кивнули.

— Все это чепуха, — ответил Ршава. — Простое совпадение. Люди каждый день проклинают друг друга. Токсару просто не повезло. Любой может поскользнуться. Я тут совершенно ни при чем.

— Вряд ли, святейший отец. — Воил снова покачал головой. — Очень даже при чем. Плохие люди призывают Скотоса, — он плюнул, — и темный бог их слушает. Это все знают. А если хороший человек обратится к Фосу, разве он тоже не прислушается?

Ршава все еще смотрел на искалеченный труп. Прелат не помнил, что взывал к благому богу, когда проклинал Токсара. Он всего-навсего отреагировал на слова каменщика.

— Я молился владыке благому и премудрому, чтобы он отогнал варваров, — ответил Ршава. — И об этом буду молиться еще, можете не сомневаться.

— Этого недостаточно. Совсем недостаточно, — настаивал Воил. — Вы должны проклясть их, святейший отец. Тогда мы от них избавимся.

— Ты думаешь, что я смогу сделать больше, чем могу?

— Нет, но знаю, что вы можете сделать больше, чем думаете. — Воил указал на тело Токсара. — Разве это вам ни о чем не говорит?

— Фос! Он что, так и будет здесь лежать? Унесите его, — велел Ршава. Похороны Токсара придется на время отложить, пока не оттает земля. — У него есть семья? Им надо сообщить.

— У него жена и четверо малышей, — ответил Воил. — Им будет тяжело без него.

На это возразить было трудно, но Ршава все равно повторил:

— Это не моя вина. Я тут совершенно ни при чем. Мне жаль, что он погиб. Но вы не можете винить меня в этом, и его семья тоже.

«Жена и четверо детей!..» — прелат скорбно покачал головой. — Им пришлось бы тяжело без кормильца, даже если бы хаморы не рыскали вокруг Скопенцаны…

— Все знают, что вы его прокляли, святейший отец, — не сдавался Воил. — Можете теперь говорить что угодно, но все это знают. А теперь все узнают и как он умер. Это не секрет.

— Ты сам мне сказал, как он умер, — поскользнулся. Какое это имеет отношение ко мне?

— А сколько раз он поднимался и спускался по лестнице, пока вы его не прокляли? Разве он с нее падал? Не-ет. А еще кто-нибудь с лестницы падал? Не-е-ет.

— Сколько раз он поднимался и спускался уже после того, как я его проклял? — с отчаянием спросил Ршава. — Он ведь не в тот же миг поскользнулся. Все это чепуха, вот что я тебе скажу.

— Да, святейший отец. — Воил ответил так явно не потому, что согласился с прелатом. Гончар очень боялся возражать.

Ршава еще раз взглянул на тело. Кровь уже остановилась. Летом над ним кружились бы мухи, подумалось прелату. Но зимой в Скопенцане нет мух. Насекомые зимой не летают. Если бы они попробовали, то замерзли бы…

А поверил ли сам Токсар, что проклятие сработало? И не винил ли он во всем Ршаву в последний страшный момент своей жизни? Этого уже никто не узнает.

Вестей с юга не было. В прежние зимы до Скопенцаны долетали хотя бы обрывки новостей; теперь же горожане были лишены и такой малости. Насколько широко хаморы рассеялись по Видессу? Ршава не мог этого знать. Мог лишь предполагать, и собственные догадки ему не нравились.

Чем дольше тянулась зима, тем больше снижал Зауц норму выдачи зерна. Она стала неприятно маленькой, но не настолько, чтобы грозить людям настоящим голодом. «Пока не стала», — мрачно подумал Ршава. Он каждый день молился о том, чтобы хаморы ушли от города. Они не уходили. Осада, если ее можно было так назвать, продолжалась.

Ополченцы выслали конный отряд через задние ворота. Если Скопенцана не знала, что творится на просторах империи, то все шансы были за то, что и в империи не знают о происходящем здесь, на северо-востоке. Ополченцы надеялись, что гарнизон какого-нибудь соседнего города придет на помощь Скопенцане.

Ршава подозревал, что надежде этой сбыться не суждено. Если гарнизон Скопенцаны отправили сражаться на гражданскую войну, то почему с другими гарнизонами не поступили так же? Звучит вполне логично. Но какое ополченцам дело до логики, когда ими командует Воил? Не очень-то большое — во всяком случае, с точки зрения прелата.

Но он все равно помолился за успех отряда. Слабый шанс на успех не делает задачу невыполнимой, всего лишь маловероятной…

День тянулся за днем. Ни один имперский солдат не пришел и не прискакал в Скопенцану с юга. Ни один человек из тех, кто уехал из города, так и не вернулся. Никто не мог сказать точно, что с ними случилось. Никто не мог сказать — но, опять-таки, все возможные причины Ршаве не понравились.

Люди начали шептаться у него за спиной. Они тыкали в него пальцами, когда полагали, что прелат их не видит, и быстро отворачивались, когда думали иначе. Некоторые из тех, кто годами ходил на божественные литургии в его храм, стали молиться в других местах. Взамен на его службы начали приходить совершенно незнакомые прихожане. Ршава счел такой обмен неудачным. Новые прихожане глазели на него так, словно надеялись, что он проклянет кого-то еще и невезучая жертва умрет у них на глазах.

Ршаве хотелось проклясть их. Но прелат не сделал и этого. Проклятия — дело серьезное, даже если прихожане этого, кажется, не понимают. А если бы проклятия не были делом серьезным, то они не имели бы никакого смысла — и это опять же было не то, что зеваки из его новых прихожан хотели бы услышать.

Ршава старался проповедовать и возносить молитвы как можно ближе к тому, как он говорил бы, если бы не было ни гражданской войны, ни нашествия хаморов. Но такое удавалось не всегда. Ему приходилось держать в уме крестьян-беженцев и напоминать слушателям, что эти бедняги такие же видессиане, как и те, чьи предки жили в Скопенцане последние сто пятьдесят лет.

Такие напоминания нравились не всем. Многие ополченцы вставали и уходили из храма посреди проповеди.

Так же поступали и некоторые из богатых торговцев и состоятельных горожан. Когда Ршава после литургии выходил к прихожанам для неформальной беседы, он видел, что и некоторые женщины, покидают свою галерею, не задерживаясь в храме.

Но Ингегерд всегда подходила к прелату, и он издалека видел ее солнечно-яркие волосы.

— Вы хорошо говорили, — сказала Ингегерд после одной из страстных проповедей.

Ршава поклонился, как будто не он сам, а она была родственницей императора. Неужели ее одобрение так много для него значит? Очевидно, да.

— Большое спасибо, — ответил он, стараясь ни голосом, ни взглядом не показать, насколько она затронула его чувства.

— Мы стали бы глупцами, разжигая вражду в городе, когда за его стенами варвары рыщут, — продолжила она.

Кое-кто в Скопенцане мог бы назвать варваром ее, несмотря на то что она была женой видессианина. Да и сам Ршава мог бы — до тех пор, пока не узнал ее лучше. Надо быть глупцом, чтобы разжигать вражду в Скопенцане, — такая мысль никогда не приходила прелату в голову. Но это не означало, что Ингегерд не права.

— Мы поступили бы неправильно, если бы выгнали из города беженцев, — сказал он.

— Ну да. И это, конечно, тоже, — согласилась Ингегерд. Практические вопросы значили для нее больше, чем моральные.

Это разочаровало прелата. Было бы идеально, если бы она мыслила в точности как и он.

— Если мы не станем помогать друг другу, кто же поможет нам, когда мы будем нуждаться в помощи?

— Даже в этом случае, — решительно кивнула она. — Как хочется мне, чтобы Фос заставил и мятежника, и автократора этот вопрос себе задать.

Она наверняка знала, что Ршава — троюродный брат Малеина. Прелат не помнил, чтобы говорил ей о своем родстве, но в Скопенцане это уже давно не было секретом. И тем не менее Ингегерд решительно осудила и Малеина, и Стилиана. Значило ли это, что она наивна — или просто уверена в своих понятиях о справедливости?

Если бы не Малеин, а сам Ршава носил красные сапоги, он повторил бы не все поступки автократора с момента, когда против него выступил узурпатор. И отрицать этого прелат тоже не мог.

— Как ни печально, но человек сперва поступает так, как считает выгодным для себя, — сказал Ршава. — А уж потом отыскивает — или изобретает — всевозможные способы объяснить, почему именно его поступки были единственно моральными.

— Фос осудит тех, кто так поступает, — произнесла Ингегерд с суровостью самого непреклонного столичного богослова.

— Фос будет судить всех нас, — согласился Ршава. — Любой мужчина или женщина, кто позабыл о Мосте Разделителя и живет только ради этого мира, обречен вечно расплачиваться после смерти.

— Даже в этом случае, — повторила она и сделала реверанс, которого не устыдилась бы и аристократка. — А теперь, святейший отец, прошу меня извинить… — И она направилась к выходу, покачивая шерстяной юбкой.

Ршава и не думал, что так пристально за ней наблюдает… Однако же он пропустил мимо ушей то, что сказал ему не успевший похудеть толстый купец, и был вынужден попросить его повторить. Купец понимающе усмехнулся:

— На нее стоит посмотреть, верно? Если бы она согревала вашу постель, вам не пришлось бы мерзнуть зимними ночами. — И он подтолкнул Ршаву локтем в бок.

«Епитимьи. Мне нужно больше епитимий, — подумал прелат. — Любой, кто забывает о Мосте Разделителя…» — вспомнил он свои же недавние слова. Неужели он осудил себя сам?

Он не сделал ничего неправильного. Не пытался соблазнить ее. Он даже не пытался коснуться ее руки или погладить волосы… Но мысли его, мысли были не теми, какими им следовало быть. Признать хотя бы это — уже лучше, чем пытаться сделать вид, будто он чист. Разве не так?..

Обычно храм казался ему убежищем от мирской суеты. Теперь же Ршава едва не выбежал из него. Он ощущал себя грязным, недостойным высокого церковного звания, которого сумел добиться, и еще более высокого звания, к которому стремился. Если он не в силах обуздать свое животное начало, на что он вообще годен?

На площади между храмом и резиденцией эпарха что-то происходило. Люди отовсюду сбегались к месту суматохи, что-то выкрикивая, как если бы завидели драку двух школьников. Но там были не школьники, а взрослые мужчины: они размахивали руками и яростно ругались. Пока Ршава бежал к ним, на солнце уже блеснуло лезвие первого выхваченного меча.

Прелату хватило секунды, чтобы понять, что происходит. Ополченцы сцепились с крестьянами, нашедшими убежище в Скопенцане. Увиденный им меч находился в руке крестьянина; мгновение спустя ополченцы тоже выхватили оружие.

— Стойте! — рявкнул прелат. — Именем владыки благого и премудрого, стойте! Опустите оружие, все! Опустите, я сказал!

Они повиновались, и это показало, какую власть Ршава имел в городе даже над ополченцами, которые его презирали. Как и в драке на школьном дворе, противники тыкали пальцами друг в друга и кричали: «Это они начали!» Потом обе стороны одновременно завопили: «Лжецы!» — и едва не начали свалку заново.

— Кто смеется, когда мы деремся между собой? — вопросил Ршава. — Кто выигрывает, когда мы ведем себя подобно глупцам? Я вам скажу, если вы настолько слепы, что не видите этого сами. Хаморы выигрывают, а Скотос смеется! — Он плюнул. — Разве вы не слышите его смеха? Вы хотите, чтобы он восторжествовал над благим богом? Вы этого хотите?

— Нет, святейший отец, — негромко ответили крестьяне и ополченцы.

Сейчас они очень напоминали мальчишек, пойманных учителем во время потасовки.

Но тут один из крестьян сказал:

— Нам надоело, что эти мешки с навозом смотрят на нас свысока и оскорбляют, потому что мы растим еду, чтобы они не сдохли от голода. И не зарабатываем на жизнь, обманывая своих соседей.

Услышав это, ополченцы загорланили сильнее прежнего. Крестьянину не стоило произносить оскорбления, жалуясь на то, как другие оскорбляют его и его друзей. И ополченцы подробно и гневно втолковывали ему это.

— Довольно! — крикнул прелат. — Именем благого бога, замолчите все! Ибо не должно быть врагов внутри Скопенцаны. Мы должны быть едины против варваров за нашими стенами. А если мы деремся между собой, то что мы делаем? Помогаем кочевникам!

— Уж лучше варвары, чем эти сволочи, — буркнул крестьянин. — Степняки, по крайней мере, относятся плохо ко всем.

— Предатели! — завопили ополченцы. — Вонючие хорьки!

Они добавили немало и других отборных эпитетов, и крестьяне не остались в долгу. Противники снова потянулись к оружию.

Ршаве пришло в голову, что в такой ситуации следовало бы прибегнуть к власти Зауца. Если бы в распоряжении эпарха имелся гарнизон верных имперских солдат, прелат бы так и поступил. Но если бы у эпарха имелся такой гарнизон, то и нужды в ополченцах не возникло бы… Ршава вздохнул. Действовать придется ему. Он ткнул пальцем сперва в ополченцев, потом в крестьян:

— Вы не поднимете оружие друг на друга. Вы не будете оскорблять и бранить друг друга. Мы все видессиане. Мы не дикие степняки. И мы будем вести себя так, как положено видессианам. Вы меня поняли? Поняли?

Крестьяне и ополченцы угрюмо кивнули.

— Они навлекут на нас беду, — все же буркнул один из ополченцев.

— Все, хватит! Вы и так уже наболтали слишком много, — заявил Ршава. — Похоже, вы не хотите принимать меня всерьез. Так я докажу, насколько я серьезен, господа. Если вы поднимете оружие друг на друга, мое проклятие падет на вас. Если вы станете оскорблять и бранить друг друга, мое проклятие вновь падет на вас. Я понятно сказал?

До смерти Токсара они не обратили бы на слова Ршавы никакого внимания. И он это знал. Отлично знал. Но сейчас он не постеснялся воспользоваться их суевериями ради блага Скопенцаны. И угроза сработала даже лучше, чем он надеялся. Ополченцы и крестьяне ахнули от ужаса, сунули оружие в ножны и попятились друг от друга.

И от прелата тоже. Их примеру последовали горожане, сбежавшиеся поглазеть на драку. Когда Ршава заговорил о проклятиях, никто не пожелал остаться поблизости. И очень скоро прелат остался один на опустевшей площади.

Это его и опечалило, и нет. Он сделал то, что собирался, — заставил ополченцев и крестьян прекратить стычку и не оскорблять друг друга. И он не сомневался, что, до тех пор пока они будут оборонять Скопенцану плечом к плечу, никакая беда не ворвется в город.

«Я очень вовремя напомнил им о гневе Фоса», — подумал Ршава. Если тот крестьянин считал, что хаморы лучше ополченцев, то ситуация в Скопенцане воистину накалилась.

Когда он произносил в храме очередную проповедь, скамьи оказались наполовину пусты. Те же, кто пришел на богослужение, пялились на Ршаву примерно так же, как жители столицы таращились на слонов, привозимых иногда из варварских земель за морем Моряков, — зверей странных, умных и могучих, на первый взгляд спокойных, но готовых в любое мгновение вырваться на волю и разнести все вокруг. Когда прихожане очертили на груди знак Фоса, у прелата возникло чувство, что они берегутся от него.

Он заговорил о необходимости примирения.

— Мы все верим во владыку благого и премудрого, — заявил он, с трудом сдерживая отчаяние в голосе. — Мы все видессиане. И когда из-за городских стен нам грозят варвары, то сдерживать их, конечно, гораздо важнее, чем тешить свои разногласия.

«Конечно…» Это слово прозвучало для него как насмешка. Ршава знал, насколько он далек от истины. И мужчины в храме, и каждая женщина на верхней галерее — все это знали. Борьба группировок была плотью и кровью империи Видесс. Нынешняя гражданская война стала лишь самым явным симптомом этой болезни. Видессиане мгновенно разбивались на группы и фракции и страстно отстаивали свое мнение независимо от сути спора: теологии, беговых лошадей, кто на какой улице живет… Они упивались спорами, и если все старые темы им надоедали, тут же находили новую. Ссора между крестьянами и ополченцами была тому живым доказательством.

После службы к прелату подошел Зауц:

— Клянусь благим богом, святейший отец, каждое ваше слово требовалось сказать. Каждое слово. Людям необходимо слышать такое, и провалиться мне в лед, если я не прав.

— Рад, что вы так думаете, почтеннейший господин. Боюсь, люди слышат эти слова каждый день. Но их надо повторять снова и снова.

— Что ж, если они не прислушаются к вам, то не станут слушать никого, — усмехнулся Зауц. — В конце концов, если они не обратят на вас внимание, вы заставите их об этом пожалеть — и в этом мире, и в следующем.

— Только не говорите, что и вы верите в эту идиотскую чушь насчет проклятий! — огрызнулся Ршава, уже готовый впасть в отчаяние. — Это вздор, и не более того. И любой здравомыслящий человек это понимает.

— Несомненно, — согласился Зауц. — Но много ли вокруг здравомыслящих людей?

И он направился к выходу раньше, чем Ршава сумел отыскать ответ. И этот ответ прелату не понравился.

Матрона, спустившаяся с женской галереи, отпустила комплимент: «Какую очаровательную проповедь вы произнесли, святейший отец». Ршава много чего мог бы сказать в ответ, но решил оставить свое мнение при себе.

С другой стороны, она, похоже, понятия не имела, что так много горожан его боится. Сам человек здравомыслящий — во всяком случае, он в это верил, — прелат даже не мог представить, что простое невежество может стать таким утешительным.

А поскольку оно было таким утешительным, он слушал женщину дольше, чем стал бы при других обстоятельствах. И все же прелат отвернулся от матроны, когда к нему подошла Ингегерд. Матрона пробормотала что-то о варварах и шлюхах, причем достаточно громко. Она так никогда и не узнала, как Ршаве захотелось ее проклясть — и как ей повезло, что он этого не сделал.

— Вы говорили очень хорошо, святейший отец, — сказала Ингегерд. — Но это у вас почти всегда получается.

— Спасибо. — Ршава поклонился. — Большое тебе спасибо. Как ты думаешь, кто-нибудь учтет мои слова? Это и есть истинная мера того, хорошо ли я говорил.

Жена командира гарнизона лишь пожала плечами:

— Этого я не могу сказать. Но хотела бы. Люди могут услышать, когда желают слушать, не более и не менее. А вы, видессиане, уж извините, склонны между собой ссориться.

— Как я могу обижаться на правду?

Ингегерд снова пожала плечами:

— Многие это без труда делают. — Это тоже было правдой, хотя прелат снова пожелал обратного. — Вы пытаетесь вести этих людей в нужную сторону. За это вы заслуживаете уважения, а они заслуживают осуждения, если за вами не идут.

— Не мне наказывать их, если они не следуют за мной. Хаморы отстегают их бичами со скорпионьими жалами.

— Так и будет, если Фос решит, что они этого заслуживают. — Хотя Ингегерд и была обращена в веру в благого бога, ее убеждения были тверды.

— Да, если Фос решит, что они этого заслуживают, — согласился Ршава, устыдившись того, что Ингегерд пришлось напомнить ему о владыке благом и премудром, стоящем за действиями варваров.

Ингегерд очертила на груди символ солнца. Если Ршава и обратил больше внимания на ее округлую грудь, чем на сам символ… если и обратил, об этом знал только он сам. И он уже назначал себе епитимью за подобное. А раз так, он всегда может назначить еще одну.

«Давай старайся, — зло подшутил он над собой. — Грех тебя волнует больше, чем епитимья. Чем больше ты простираешься ниц и молишься перед алтарем, тем больше ты желаешь кое-чего иного».

Он надеялся, что эти мысли не отразятся у него на лице. Скорее всего, так и вышло, поскольку Ингегерд не отпрянула от него, охваченная гневом или отвращением.

— Святейший отец, в городе что-нибудь сделали на случай, если в него хаморы ворвутся?

— Насколько мне известно, нет. До сих пор делалось все, чтобы удержать их за стенами.

Она кивнула:

— Мы должны все, что в наших силах, делать, чтобы сдержать их. Но надо быть готовыми и на случай, если этого мало окажется. Или вы полагаете, что я не права? И я там беду вижу, где ее нет?

— Не знаю, — мрачно ответил прелат. — Клянусь владыкой благим и премудрым, я просто не знаю. И военного опыта у меня тоже нет. Об этом тебе лучше поговорить с Зауцем или Воилом. Ты жена командира гарнизона и можешь кое-что понимать в этих делах. Что касается меня… Они верят, что я проклял их командира. Что бы я ни сказал, вряд ли они ко мне прислушаются.

— Они могут вас не любить, но я думаю, что они к вам прислушаются. Потому что они глупцами будут, если поступят иначе.

Она поклонилась и вышла из храма. А Ршава уже не впервые с трудом перевел внимание на следующего подошедшего к нему прихожанина.

После того что сказала Ингегерд, Ршава уже не мог воспринимать стены Скопенцаны как барьер на пути хаморов. Не могут ли они стать и капканом? Если варвары прорвутся в город, как жители смогут защититься, спастись от врага? И прелат направился с этим вопросом к Зауцу, хотя и сказал Ингегерд, что не пойдет.

— Если они ворвутся, святейший отец? — Эпарх уставился на Ршаву. — Если они ворвутся, то мы обречены. Все очень просто. Мы будем сопротивляться как сможем или прятаться как сможем… Это не важно, в любом случае результат окажется тем же. Или вы считаете иначе?

— Нет, — печально согласился прелат. — И это очень жаль.

— Стены нужны, чтобы сдерживать варваров. — Эпарх даже воодушевился. — Стены удерживают их снаружи, а цивилизованных людей внутри. Именно они делают столицу особым городом, ее стены лучше, чем у любого города в мире. И людям там не приходится мучиться бессонницей, опасаясь, не убьют ли их варвары на улицах.

— Воистину так, — с ледяной вежливостью согласился Ршава. — Вместо этого они могут опасаться, не убьют ли их на улицах видессиане-бунтовщики. Видите, какого прогресса достигла наша замечательная цивилизация?

— Вы неправильно к этому относитесь, святейший отец, — с упреком возразил Зауц.

— Неужели? — Ршава пожал плечами. — А я-то думал, что так поступают хаморы и предатели Видесса. Это лишь доказывает, что заранее никогда не поймешь, кто прав. Доброго вам утра, почтеннейший господин.

И он покинул резиденцию эпарха, обойдясь без всяких церемоний. Зауц молчал, но прелат спиной чувствовал его буравящий взгляд.

Когда Ршава пошел через площадь к храму и своей резиденции, от морозного ветра у него на глазах выступили слезы. Зима стала бы суровым испытанием и без варваров за городскими воротами. А осознание того, что неподалеку рыщут хаморы, бросало в дрожь уже иного рода…

Впереди, за статуями в центре площади, сходились две небольшие группы мужчин. Слезящиеся глаза не позволяли Ршаве разглядеть, кто они такие. И времени, чтобы подойти ближе, он не получил. Едва мужчины, кем бы они ни были, заметили его небесно-голубой плащ с золотым солнечным диском, один из них воскликнул:

— Фаос! Это же прелат!

Обе группы растаяли, и в мгновение ока центральная площадь Скопенцаны опустела — если не считать самого Ршавы.

Прелат вздохнул, покачал головой и пошел дальше. Он не мог точно сказать, что крестьяне и ополченцы вновь намеревались устроить стычку. А поскольку он этого не знал, то и не обязан был что-либо предпринимать по этому поводу. И ни на одну из сторон не обрушатся его проклятия.

Ршава жалел, что не может столкнуть упрямыми и пустыми головами Воила и самого задиристого крестьянина. Это принесло бы больше пользы Скопенцане — и уж точно больше пользы самому прелату, — чем все его проклятия и анафемы.

Два дня спустя к нему в резиденцию пришел Воил. Новый командир ополченцев злобно уставился на прелата:

— Вы уже слышали последние новости, святейший отец?

— Вероятно, нет, — признал Ршава. — И не думаю, что многое потерял. Но раз уж ты пришел, чтобы меня просветить, то давай расскажи последние новости. Не стесняйся.

— Еще больше этих вонючих крестьян заявляет, что они лучше будут жить под властью дикарей, чем в городе, — злобно процедил Воил. — Почему они так говорят? Почему? Скажите же мне, во имя владыки благого и премудрого!

— Потому что они вас ненавидят? — предположил Ршава. — Потому что твои ополченцы обращаются с ними хуже, чем это делали бы варвары?

Воил ахнул, как будто прелат плюнул ему в лицо.

— Но это же чушь! — воскликнул гончар. — Что мы такого сделали?

— Первое: начнем с того, что вы пытались не пустить их в Скопенцану. Второе: вы пытались их вышвырнуть, как только они укрылись в городе. — Говоря, Ршава загибал пальцы. — Третье: вы считаете, что им не следует выдавать пайки, хотя именно они вырастили ту пищу, которую вы едите. Четвертое: ополченцы задирают их при любой возможности. Пятое… Мне продолжать?

Новому командиру ополченцев Скопенцаны не хватало физической внушительности Токсара. Однако он был сообразительнее: Ршава заметил в его взгляде расчетливость.

— И что, по-вашему, нам следует с этим сделать? — спросил Воил, облизнув губы.

— Сделать-то вы можете не очень много, верно? Если бы вы оставили крестьян в покое после несчастного случая с Токсаром, — Ршава намеренно избегал слова «проклятие», считая его вздором, — это принесло бы немного пользы. Если вы оставите этих людей в покое начиная с сегодняшнего дня, это будет не самым глупым поступком. Но провалиться мне в лед, если я поверю, что это сильно изменит дело.

— Если они предатели, то нам нужно выгнать их из города, глянусь благим богом, — со злобой произнес Воил. — Как еще нам обеспечить безопасность Скопенцаны?

— А тебе не кажется, что от этого станет только хуже? Ты уверен, что вы отыщете всех крестьян? Ты уверен, что ни у кого из них нет родственников в городе? Неужели не понимаешь? Ты заставишь и этих людей ненавидеть тебя, но уже не будешь знать, кто они, и не сможешь за ними приглядывать.

— Не очень-то вы помогли, святейший отец, — пожаловался Воил.

— Почему? Потому что не разрешил тебе сделать то, что ты хотел? Я и минуты сна из-за этого не потеряю. Лучшее, что тебе остается, — это приглядывать за самыми шумными возмутителями спокойствия. И может быть, за некоторыми из самых тихих, потому что они могут быть достаточно умны, чтобы делать гадости, не предупреждая о них заранее. Ты меня понял?

Воилу явно не хотелось прислушиваться к словам прелата. Но столь же явно он сознавал, что выбора у него нет. Его рука опустилась на рукоятку меча, но он понял, что и так не добьется желаемого. И тогда он проговорил сдавленным от ярости голосом:

— Помните, святейший отец, что вы призвали проклятие на свою голову, если в городе что-либо пойдет не так. На вашем месте я бы упорно молился, чтобы этого не произошло.

Он протопал к двери и вышел быстрее, чем Ршава успел хотя бы попытаться что-то ответить. Лицо прелата скривила жуткая гримаса, но в кабинете он был один, и никто не мог ее увидеть. Даже если бы Воил остался, что бы мог сказать ему прелат? Он сам этого не знал. Его правая рука очертила солнечный круг.

— Я молился, — произнес он. — Я молюсь. И буду молиться.

Каждое его слово было правдой. Но много ли пользы принесет она ему — или Скопенцане?

Прелат возненавидел Воила за то, что тот заставил его так думать. Приехав в этот провинциальный город, Ршава и представить не мог, что простой гончар сможет пошатнуть его веру гораздо сильнее любого умного и блистательного столичного богослова.

Первые шесть недель после дня зимнего солнцестояния, или даже немного дольше, погода в Скопенцане оставалась мягкой для северного края. Да, землю покрыл снег, и было очень холодно для любого, кто вырос в столице, но на город не обрушивались сильные метели, как нередко случалось в этой части света.

А потом все резко изменилось. Три дня подряд воздух в Скопенцане наполнялся воющим ветром и вихрящимся снегом. Поначалу, когда в городе закружила метель, Ршава надеялся, что она отгонит хаморов или заморозит их на месте. Но вскоре он понял, насколько тщетны его надежды. В степях Пардрайи кочевники выживали и в более суровые зимы. И эта метель не стала для них чем-то необычным только потому, что застигла их на территории Видесса.

Жителей Скопенцаны она тоже не удивила и не испугала. Они просто начали выкапываться из снега, как поступали всякий раз, когда зима преподносила им подарочки вроде этого. Они даже испытывали некую сардоническую гордость, терпеливо снося все худшее, что могла обрушить на них погода.

— Ты еще жив? — приветствовал горожанин соседа, прокапывая дорожку в снегу.

— Уже нет, — отвечал тот. — Я позавчера замерз насмерть.

И они, отсмеявшись, снова брались за лопаты.

После двухдневной передышки новая метель ударила по городу, и через два дня после нее — другая. К тому времени даже старожилы не смеялись. Скопенцана привычна к холодам и метелям, но даже здесь слишком много зимы может убить.

Если бы хаморы приставили лестницы к стенам в то время, когда снег валил гуще всего, они смогли бы легко на них взобраться: кто увидит незваных гостей, пока они не окажутся наверху? Но они не воспользовались моментом. Воистину, они оказались полными невеждами в осадном деле. И это тоже хорошо, решил Ршава.

Однако несколько дней спустя еще одна метель завалила Скопенцану снегом. Если бы такая погода обрушилась на столицу империи, жизнь в ней замерла бы. Сотни, а то и тысячи людей замерзли бы насмерть. Жителей Скопенцаны спасали меховая одежда и толстые шерстяные одеяла; надежные дома могли противостоять любому буйству погоды. Даже несмотря на то что дров в городе было маловато, люди все же не замерзали.

Когда последняя метель наконец-то стихла, один из слуг Зауца пересек площадь и явился в резиденцию прелата.

— Святейший отец, эпарх хотел бы с вами поговорить насчет продовольствия, — сообщил он.

— Я приду, — сразу ответил Ршава. Пайки — дело серьезное. — Он собирается опять снизить нормы?

— Господин, именно об этом он и хотел с вами поговорить, — ответил слуга.

Ршава облачился в самый теплый из своих плащей с капюшоном. Слуга Зауца напялил на себя столько одежды, что не замерз бы и в ледяном аду Скотоса. Метель прекратилась, но мороз стоял крепкий.

Несмотря на капюшон, Ршава ощущал погоду сильнее, чем любой из светских людей: едва он вышел на улицу, как тепло стало вытекать из бритой макушки, подобно воде из треснувшего кувшина. Прелат решил потерпеть.

— Как хорошо снова увидеть солнце, — заметил он.

— Уж это точно, святейший отец, — согласился слуга Зауца.

На площади намело сугробы. Снег облепил и статуи в ее центре, из-за чего их стало трудно распознать. Ослепительно блистало солнце. Борозды, оставленные ногами слуги, были единственными отметинами на гладком белом одеяле.

— Что, пойдем к эпарху по твоим следам? — спросил прелат.

— Не возражаю, — согласился слуга. — Раз уж я сюда дошел, то и вернуться мы сможем.

Уподобившись ездовым собакам, Ршава и слуга врезались в снег. Идти было трудно. Снег еще не покрылся настом, и им пришлось проламываться сквозь сугробы. Ршава вспотел, еще не добравшись до статуй. Едва он замедлял шаги даже на несколько секунд, как пот начинал леденеть. Но время от времени прелату приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Во время одной из таких остановок он указал на странной формы сугроб у подножия статуи Ставракия:

— Что это?

Слуга Зауца пожал плечами:

— Просто снег. Ветер иногда наметает такие причудливые сугробы, уж поверьте мне на слово.

— О, это я знаю. Но как-то непохоже, что форму этому сугробу придал ветер.

И Ршава принялся отгребать снег. Даже сквозь толстые войлочные рукавицы холод покусывал ему пальцы.

Слуга, который был моложе прелата, понаблюдал за ним некоторое время, а затем, демонстративно фыркнув, тоже стал разгребать сугроб.

— Вот увидите, — пообещал он. — Ничего там не будет, кроме…

— А вот и нашлось кое-что. — Рукавицы прелата наткнулись на нечто более твердое, чем свежий снег. — Это… Фос! — Ршава очертил на груди солнечный круг. — Это тело, спрятанное в сугробе!

Распахнув глаза настолько, что вокруг радужки показались белки, слуга тоже осенил себя.

— Вы… вы были правы, святейший отец, — запинаясь, пробормотал он. — Но кто… кто мог поступить так гнусно и жестоко?

— Давай сперва выясним, кто здесь умер, — мрачно предложил Ршава. — Это может подсказать, кто его убил.

Они вытащили тело из снега.

— Я его не знаю, — сказал слуга, дернув кадыком.

— Зато я знаю, — еще более мрачно сообщил прелат. — Это один из крестьян, что пришли в город из-под носа хаморов. И один из тех, кто затеял ссору с ополченцами как раз перед началом этой метели.

Понять, как именно умер крестьянин, тоже оказалось нетрудно: левая часть головы у него была разбита. Тело пролежало здесь уже долго, и кровь успела застыть лужицей рубинового льда.

Слуга отвернулся, и его шумно стошнило. От блевотины поднялся пар. Слуга набил рот чистым снегом и выплюнул его. Проделав это несколько раз, он выдавил:

— Но кому понадобилось его убивать?

— Есть некоторые… очевидные вероятности, если так можно выразиться, — ответил Ршава. — Если это дело рук ополченца — я не утверждаю, что это так, но это одна из очевидных вероятностей, — то ему придется за многое ответить. И не только ради его души, но и за опасность, которой он подверг Скопенцану.

— Просто замечательно. Этого-то нам и не хватало, верно? Собственной небольшой гражданской войны в городе.

— Да, — кивнул Ршава.

На самом деле слуга высказал то, что было на уме и у прелата. Видессиане будут сражаться между собой.

— Что станем делать, святейший отец? — спросил слуга и сам же ответил быстрее Ршавы: — Надо снова забросать тело снегом. Тогда мы сделаем вид, будто ничего не произошло, и никто в городе ни о чем не догадается.

Ршава неохотно покачал головой:

— Боюсь, не получится. Кто-нибудь начнет его искать, — даже под страхом смерти он не смог бы вспомнить имя этого крестьянина, — а потом его найдут, и начнутся проблемы. И будет хуже, если его найдут крестьяне, чем если мы расскажем твоему хозяину о том, что произошло, и дадим ему возможность наказать убийцу.

— То есть наказать ополченцев, — подсказал слуга.

Ршава пробормотал себе под нос нечто весьма небожественное. Ополченцы теперь были главными — нет, единственными защитниками Скопенцаны. Может ли Зауц позволить себе конфликтовать с ними?

С другой стороны, может ли эпарх позволить себе игнорировать хладнокровное убийство? Взглянув на красный лед, примерзший к голове мертвеца, Ршава содрогнулся. Да, именно так — содрогнулся.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — скорбно произнес слуга.

И Ршава столь же скорбно подумал, что Фосу не было нужды одарять слугу пророческим даром, чтобы его слова оказались очень вероятным предположением.

Они побрели через площадь к резиденции эпарха. Ршава поморщился, увидев у входа двух ополченцев вместо Ингера или кого-то другого из горстки оставшихся у Зауца регулярных солдат. Примечательным явилось и то, что ополченцы не подошли взглянуть, чем занимаются на площади прелат и слуга. Может, они уже знают, что там лежит мертвец? И знают, кто именно? Не они ли бросили его там? Все это были хорошие вопросы, но Ршава понял, что не очень-то желает услышать ответы на них.

Зауц дал ему подогретого вина с корицей. Какие бы сокращения норм эпарх ни планировал, сам он пока что жил хорошо. Прежде чем он успел заговорить о будничных делах, Ршава рассказал ему о трупе в сугробе.

Эпарх издал низкий горловой звук, словно подавился непроизнесенным словом. Потом залпом выпил чашу горячего вина и лишь затем вопросил:

— Ну почему благой бог настолько меня ненавидит, что заставил управлять городом, населенным идиотами? Вы можете ответить, святейший отец?

— Почтеннейший господин, я назвал бы его городом, населенным грешниками, — ответил Ршава и, секунду подумав, добавил: — Получается, что мы с вами в конечном счете не очень расходимся во мнениях.

— Возможно, и не расходимся, — с горечью произнес эпарх. — И много ли толку от нашего согласия, если оно ныне единственное в Скопенцане. Вероятнее всего.

— Что вы станете делать? — спросил Ршава.

— Молиться о том, что это жена разбила бедняге голову, застукав его, когда он пялил козу. — Эпарх сделал характерный жест, вызвав у Ршавы почти истерический смех. — Но если исключить столь… э-э… подходящую причину, то, полагаю, мне следует найти и наказать того сына шлюхи, который его убил. — Зауц вновь помолчал, пока его мысли догоняли сказанное. — И если этот сын шлюхи окажется ополченцем, что более чем вероятно… Что ж, вряд ли вам когда-нибудь приходилось расхлебывать такую кашу?

— Именно так я и подумал, когда обнаружил тело, — согласился Ршава. — Но все же надеялся услышать от вас, что я ошибаюсь. — Тут ему в голову пришло кое-то еще. — А ведь тело оставили там, где его должны были найти. Если бы его захотели спрятать, то в городе для этого полно укромных мест.

— Вас сегодня переполняют хорошие новости? — осведомился Зауц.

— Хотите еще? — И Ршава рассказал, насколько равнодушно отнеслись к находке охранники эпарха.

— И почему меня это не удивляет? — Зауц криво усмехнулся и неуклюже встал из-за стола. — Что ж, эти бездельники не смогут игнорировать такую находку, если я ткну их в нее носом. Клянусь Фаосом, если они так поступят, я заставлю их пожалеть!

Эпарх затопал к выходу. Он был невысок, но широк, и даже после введения в городе норм продовольствия не лишился округлого живота. Идти за ним следом, как это делал Ршава, было все равно что бежать за валуном, катящимся по склону горы. Но никакой валун не смог бы устроить разнос, который эпарх обрушил на охранников у входа. Он кричал на них. Он орал на них. Если бы они вовремя не увертывались, он гонял бы их пинками под зад.

Спасаясь от него, они разве что в снег не ныряли. Ршава отметил, что они не спрашивали, где лежит тело. Они все прекрасно знали. Им просто было на все наплевать, пока эпарх не развел под ними огонь.

Зауц же вовсю упивался собой и расхаживал у входа в резиденцию с самодовольным и напыщенным видом. Он был лягушкой, очень неплохо проводящей время на плавающем листе кувшинки. И если только Ршава не ошибался, эпарх очень старался не думать обо всех неприятных последствиях, о которых он говорил у себя в кабинете. Прелату было трудно винить его за это. Неприятности и так начнутся очень скоро, так зачем лишний раз терзать себя, пока время не подошло?

Охранники приволокли по снегу к резиденции тело мертвого крестьянина. Работа оказалась тяжелой, и никто из них не выглядел счастливым, когда они вернулись. Крестьянин, разумеется, был бы рад еще меньше, если бы мог высказать свое мнение.

Испепелив ополченцев взглядом, Зауц рявкнул:

— Вы знаете, кто этот бедняга? То есть как его звали?

Оба покачали головами.

— Никогда его прежде не видел, почтеннейший господин, — заявил один.

Второй закивал, показывая, что тоже никогда не встречал покойника.

Во взгляде Зауца вспыхнула угроза.

— Вы оба лжете, чтоб вам провалиться в лед Скотоса! — Он плюнул. — Я его видел и помню его лицо. Не могу лишь вспомнить имя. То же самое вам скажет и святейший отец. А вы что, оба слепые и глухие? Ничуть не удивлюсь.

— Он всего лишь неотесанная деревенщина, — буркнул второй охранник, до сих пор молчавший. — На кой нам было знать, как там его кличут?

Ршава не выдержал.

— Он был человеком! Видессианином! Он был убит, и убит подло! — загремел прелат. Охранники заморгали, ошеломленные его страстностью. Все еще преисполненный ярости, Ршава продолжал: — Один из ваших дружков — а может быть, один из вас? — разбил ему голову. Вы хоть представляете, какие бунты и кровопролития начнутся из-за этого в городе? И это в то время, когда мы меньше всего можем такое допустить!

— Это сделали не мы, — разом выпалили охранники.

— А кто? — столь же одновременно рявкнули Зауц и Ршава.

Ополченцы пожали плечами.

— С вашей помощью или без нее, но мы узнаем правду! И пусть Фос проявит к вам больше милосердия, чем вы заслуживаете, если мы узнаем, что к этому причастны вы, — прорычал эпарх. Он позвал слугу, обнаружившего тело вместе с Ршавой и, когда тот пришел, велел ему: — Приведи мага Кубаца. Поглядим, что он сможет нам сказать.

Еще до возвращения слуги с магом к резиденции эпарха через снежные заносы пробился мужчина. Он уставился на тело, лежащее возле лестницы.

— Фаос! — воскликнул он с сельским акцентом. — А я-то как раз хотел спросить, не знаете ли вы, куда подевался бедняга Глик. Да теперь-то я уж и сам вижу, чего с ним стало. Кто-то из сволочей-ополченцев его прикончил, уж это вернее верного.

Охранники зарычали, и лишь присутствие Ршавы и Зауца удержало их от иных действий. «Ну все. Масло выплеснуто в огонь», — мрачно подумал Ршава. Глик мертв, другие крестьяне-беженцы это знают и легко догадаются, кто его убил. И как они теперь будут мстить?

— Надо было разрешить нам шарахнуть по башке и его, святейший отец, — заметил один из ополченцев, когда крестьянин побрел обратно через заметенную снегом площадь. — Тогда в городе стало бы спокойнее, пускай и ненадолго.

— Ты болван, — едва сдерживаясь, процедил Зауц. — Я окажу тебе величайшую услугу — сделаю вид, будто этого не слышал. Но если Кубац скажет, что ты хоть как-то здесь замешан, ты еще позавидуешь тому мертвецу.

Ршава подумал, что эпарх сильно рискует. Если его охранники что-то знают про убийство, то могут сейчас напасть на него — и на прелата тоже. Но они остались на месте, что-то угрюмо бормоча под нос. Для Ршавы это стало подтверждением, если не доказательством, их невиновности.

Слугу и Кубаца пришлось ждать долго. Зауц гневно хмурился и ворчал; Ршава же отнесся к ожиданию более философски. Когда вокруг столько снега, быстро никуда не доберешься. Наконец в резиденцию эпарха следом за слугой вошел маг. Кубац прихватил с собой кожаный мешок с магическими принадлежностями. Войдя, он поздоровался, кивнув эпарху и прелату.

— Это убийство? — сразу уточнил он и, взглянув на труп Глика, сам ответил: — Что ж, значит, убийство.

— Что вы нам можете о нем сказать? — спросил Ршава. — Если сумеете выяснить, кто это сделал и почему, то вы, вероятно, поможете сохранить в городе спокойствие. Нам необходимо наказать виновного, и все должны видеть, что мы наказываем именно виновного. Если ни у кого не останется сомнений, что мы делаем то, что необходимо сделать, это поможет избежать взрыва страстей. Во всяком случае, мы на это надеемся.

— Понимаю, — ответил Кубац. — Сделаю, что смогу. Но пока не закончу, не могу сказать, велика ли окажется моя помощь. — Он развязал кожаный мешок и стал в нем рыться, бормоча: — Ноготки, болотная мята, омела… — Сухие листья и цветки, которые маг при этом доставал из мешка, он вкладывал в рот мертвого Глика. Охранники Зауца что-то с отвращением пробормотали, но Кубац не обратил на них внимания. Отыскав еще один лист, он сунул его в рот себе и неразборчиво пояснил: — Фалфей.

Произносить заклинания с листом во рту было явно нелегко, но маг справился. Наверное, используемые им чары были специально приспособлены к обстоятельствам. Как обычно, он делал пассы быстро и уверенно. Наблюдая за его работой, Ршава не мог представить, что Кубац способен потерпеть неудачу. Но ведь он уже потерпел страшную неудачу в магическом сражении с хаморами, тут же напомнил себе прелат…

Магический обряд завершился. Кубац стоял возле тела Глика, и вид у мага был недовольный.

— Итак? — спросил Ршава, уже поняв, что не все прошло гладко.

— Увы, святейший отец, но магия не может многое поведать об этом деле, — ответил Кубац. — Тот, кто совершил убийство, потом наложил на тело чары, дабы оградить его от магического расследования. Если бы я обнаружил тело сразу после смерти, то мог бы обойти эти чары. А раз оно пролежало в снегу одному благому богу ведомо сколько… — Он покачал головой и развел руками… — Извините, это не в моих силах.

— А разве снег не сохранил тело, как сохранил бы рыбу? — спросил Зауц.

— Увы, почтеннейший господин, это не имеет значения. Чем раньше были наложены эти чары, тем крепче они связаны с телом, и снег тут совершенно ни при чем.

— Как же нам в таком случае искать убийцу? — спросил Ршава.

— Полагаю, обычными способами, — ответил Кубац. — Выясните, кто не любил убитого, кто был ему должен и кому он был должен. Хранила ли верность его женщина, не похвалялся ли какой-нибудь пьяный дурак в таверне, что проломил ему голову. Магия тут ни к чему. Без нее должно выйти неплохо, хотя и вдвое дольше по времени.

— Так и сделаем, — решил Зауц. — Да, так мы и сделаем, но я надеялся, что вы решите проблему быстро и легко. — Уголки его губ опустились.

— Теперь ничего не получается быстро и легко. — Кубац лишь пожал плечами и вновь развел руками.

— Не знаю, легко ли будет найти убийцу Глика, — заявил Ршава, — зато уверен, что найти его следует быстро. Если мы не справимся, в городе начнется война. Это стало бы ужасным в любое время. А когда мы окружены хаморами…

Вид у Зауца стал еще более несчастный — как у лягушки, проглотившей пчелу и внезапно об этом пожалевшей. Кубаца, похоже, не очень волновала угроза междоусобицы; впрочем, он лучше эпарха владел эмоциями. Маг по очереди поклонился Зауцу и Ршаве и зашагал домой по тропинке, которую они протоптали вместе со слугой эпарха.

— Полагаю, у вас сейчас нет настроения обсуждать нормы продовольствия? — печально осведомился Зауц.

— Почтеннейший господин, на мой взгляд, вы совершите глупость, если сократите их. Советую подождать, пока не улягутся страсти из-за этого убийства. Если, конечно, вообще улягутся. Если вы поймаете убийцу, тогда у вас появится некоторая надежда сократить нормы, не подняв весь город против себя. Некоторая.

— Как бы мне хотелось сказать, что вы не правы, святейший отец. Но в такой ситуации… — И вздох Зауца стал облачком пара в морозном воздухе.

Ршаве тоже хотелось вздохнуть. Вид мертвого тела искушал его поддаться отчаянию. Некоторые утверждали, что отчаяние — единственный непростительный грех, который открывает душу человека навстречу холодной и жадной руке Скотоса. Прелат даже вспомнил, как сам это говорил. Возможно, это правда. Но прежде ему никогда не доводилось видеть столь масштабного повода к отчаянию.

Поклонившись Зауцу, он направился через площадь к храму и своей резиденции. Бредя по снегу, прелат гадал, не скрывает ли тот другие трупы. Он почти надеялся, что под снегом лежит мертвый ополченец. Тогда позор хотя бы уравняется. Обе стороны в Скопенцане получат одинаковую причину устыдиться содеянного — или, если ими овладел темный бог, возгордиться…

Других мертвых тел он не заметил. Поскольку это означало, что никто из видессиан не умер, прелат подумал, что должен радоваться. И он был рад, в определенном смысле. Но он также был бы рад — или хотя бы испытал облегчение, — увидев, что чаши весов уравнялись.

Он уже подходил к своей резиденции, когда на улице потемнело. Ршава с удивлением взглянул на небо. Солнце все еще садилось рано, но до заката пока оставалось время. И солнце действительно висело в небе, однако его закрыли серовато-желтые облака, и с каждым мгновением становилось темнее. Надвигался еще один буран. Ршава поморщился. Неужели Скопенцане еще мало досталось?

«А не пытается ли Фос выяснить, сколько еще испытаний способен перенести город? — подумал прелат. — В таком случае благой бог не поскупился. Но Фос может насылать ненастья когда и сколько пожелает, а людям положено терпеть».

— У нас неприятности? — спросил Мацук, когда Ршава вошел.

Прелат не стал спрашивать, откуда молодой священник об этом знает. Наверняка догадался по лицу Ршавы — такому же мрачному, как и надвигающийся буран.

— Неприятности? Можно и так сказать… Да, можно и так.

И он кратко изложил то, что произошло на центральной площади. Мацук очертил на груди символ солнца:

— Это… это ужасно, святейший отец!

— Воистину так. И это слово точное, поскольку меня переполняет ужас. Полагаю, всю Скопенцану сейчас должен наполнять ужас. Но боюсь, что всю Скопенцану мое мнение волнует очень мало. Самое большее, на что я могу надеяться, — мы не вцепимся друг другу в глотки.

— Но наверняка все не так уж плохо, святейший отец…

— Может, и так. А может, и хуже. И этого я тоже боюсь. Мацук вышел из комнаты, качая головой, словно бы не желая даже вообразить, как это — хуже.

Ршава тоже не желал бы такого вообразить. Однако он не мог избежать тяжелых раздумий. Ему слишком хорошо удавалось предвидеть несчастья до того, как они происходили. И эта способность его не радовала. Иной раз он был готов отдать все что угодно, лишь бы от нее избавиться. Но это была часть его характера, и он предпочитал думать о ней как о даре Фоса. А вот почему владыка благой и премудрый решил преподнести ему такой дар?.. Ршава часто об этом размышлял, но так ни разу и не нашел ответа, который бы хоть немного его удовлетворил.

В тот же день после полудня снег посыпался вновь. Ветер уже не завывал, как во время прежних метелей. Нынешняя оказалась просто деловитой — она как бы объясняла, что затянется надолго. Хлопья падали и падали; росли сугробы, а снег все не переставал. Ршава радовался, что в его резиденции крыша с сильным наклоном: большая часть груза с нее скатывалась. Сильнее прелат тревожился о храме, где крыша более полога. Если на нее навалит слишком много снега, она может обрушиться.

Его опасения еще больше возросли, когда и через два дня снег продолжал сыпаться все так же обильно и равномерно. Люди, оставшиеся в домах без дров, обязательно начнут замерзать. Но, может быть, эта метель стала чем-то вроде запоздалого подарка от Фоса? В такую погоду ополченцам и крестьянам уже не до стычек. В такую погоду вообще мало что можно сделать.

Так, во всяком случае, думал Ршава. И это вновь доказывало, что он не родился на дальнем северо-востоке империи. Прожив здесь столько лет, он многое узнал, — но все же он не был местным жителем и поэтому мыслил не так, как мыслят они.

Выйдя во двор к дровяному сараю, он прихватил лопату. Мысли о дровах тревожили его не меньше, чем остальных горожан. Но прелат с облегчением убедился, что дров у него много.

На обратном пути его заставил остановиться какой-то далекий возглас. Падающий снег приглушал все звуки; Ршава заметил это, еще когда жил в столице, где снег выпадал гораздо реже. Но этот шум все нарастал и нарастал, несмотря на снегопад. И вскоре, приставив к уху ладонь, прелат различил слова:

— Хаморы! Хаморы в городе!

ГЛАВА 5

На несколько долгах секунд Ршава замер, словно замороженный. И не потому, что не поверил своим ушам, — хотя верить им ой как не хотелось. Растущий внутри него кусок льда не имел никакого отношения к морозной погоде. Прелату не давали покоя собственные слова.

«Если хаморы возьмут Скопенцану, вина за это падет на мою голову» — вот что он сказал Токсару. Или настолько близко к этому, что разницы не было. Каменщик, руководивший ополченцами, был мертв и не мог видеть, как судьба отомстила за него. Но ужас этой мести клещами стиснул сердце Ршавы и сжимал его, сжимал, сжимал…

Как варвары проникли в город? Этого прелат не знал. Наверное, это не имело значения (хотя некая испуганная часть сознания Ршавы подсказывала, что это, вероятно, очень важно). Но по большому счету теперь было не до раздумий. Если хаморы в городе, видессиане должны попытаться выбить их за стены, если смогут. А те, кто не способен сражаться, должны позаботиться о своей безопасности — опять-таки, если смогут.

Прелат торопливо вернулся в свою резиденцию. Когда он вошел, Мацук встретил его вопросом:

— Что там за шум, святейший отец? Почему все вопят? Из-за этого ужасного снегопада?

Ршава сказал ему, что случилось. Молодой священник побелел, как снег за окном.

— Я знаю, что ты из этого города, святой отец, — произнес прелат. — И у тебя есть родственники, за которых ты тревожишься. Иди же к тем, кто тебе дорог. Я возражать не стану. Не сейчас.

Мацук поклонился:

— Благодарю, святейший отец. Да благословит благой бог вашу доброту. Но я принес обеты, и мое место рядом с вами, а не со своей семьей. Я останусь.

— Нет, не сейчас, — возразил прелат. — В другой ситуации я мог бы и напомнить тебе про эти обеты. Но теперь, именем владыки благого и премудрого, освобождаю тебя от них.

— Вы… вы уверены, святейший отец? — Голос молодого священника дрогнул. Ршава твердо кивнул и обвел на груди солнечный круг Фоса, чтобы убедить Мацука. — Да благословит вас благой бог! — воскликнул юноша. — Когда все кончится, я вернусь. Я буду помогать вам и заботиться о вас, как я делал всегда. Клянусь, святейший отец!

— Конечно, — мягко отозвался Ршава. — А теперь иди.

Мацук выскочил на улицу. Ршава подумал, что его могут убить грабители. Но пусть он лучше умрет со своей семьей. Прелат боялся, что ополченцы не смогут вытеснить кочевников из города теперь, когда те захватили одни из ворот.

«Да ведь и меня могут убить грабители», — пришло в голову Ршаве. Он принял эту мысль с сожалением, но, как с гордостью обнаружил, без особого страха. Прелат и сейчас был убежден, что сделал для Скопенцаны все, что мог. И если благой бог пожелает, чтобы Ршава принял мученическую смерть от рук поклоняющихся демонам хаморов, то он готов совершить опасное путешествие по Мосту Разделителя. Прелат выпрямился, готовясь встретить конец со всем оставшимся у него достоинством и мужеством.

И тут достоинство растаяло, а мужество обрело новую форму.

— Ингегерд! — воскликнул он.

Ведь он поклялся Гимерию, что сделает для его жены все, что сможет. И если у него есть менее благородные и альтруистичные причины сделать все, лишь бы она благополучно прошла испытание, он не обязан никому в этом признаваться. Даже себе.

И Ршава побежал к выходу, как и Мацук незадолго до него. У молодого священника достало сообразительности прихватить лопату, чтобы прокапывать себе путь сквозь высокие сугробы. Ршава понял, что ему придется поступить так же. Мацук даже оставил ему лучшую из лопат — с более гладкой рукояткой и более широкую. Тут юноша проявил благородство.

Пристроив лопату на плечо наподобие копья, Ршава вышел на площадь. Из-за летящего снега ее дальний край был почти не виден. Однако некоторые из криков, доносившихся сквозь метель, подсказали прелату, что дела в Скопенцане обстоят скверно.

Мимо него в сторону храма брел Диген. Ршава окликнул его. Писец близоруко сощурился и, указав на храм, спросил:

— У нас там будет убежище, да, святейший отец?

— Сомневаюсь, — ответил Ршава. — Я очень сомневаюсь, что хаморам вообще известно это слово. Вам лучше или спрятаться, или сражаться.

Диген уставился на прелата так, будто тот заговорил на языке степняков, а потом, несмотря на предупреждение, все-таки вошел в храм.

Ршава вздохнул. Он не знал, почему его так удивил поступок Дигена, но все же удивился.

Другие мужчины и женщины тоже тянулись к храму. «Неужели они верят, что это здание их спасет? Если да, то они обречены на разочарование… и, вероятно, просто обречены», — подумал Ршава.

— Эй, ты! Прелат! Вонючий, голозадый, святейший мешок лошадиного дерьма!

Ршаве доводилось слышать оскорбления. Но он не думал, что когда-либо они будут звучать так грубо и вульгарно. Гневно выпрямившись и кипя оскорбленной гордостью, он вопросил:

— Кто это так со мной разговаривает?

— Я, клянусь Фаосом!

Из вихрящегося снега вышел Воил. Командир ополченцев нес копье. На железном наконечнике запеклась кровь, несколько струек запятнали ясеневое древко.

— Это я говорю, и если хочешь меня проклясть — валяй. Мне теперь все равно. Ведь ты уже проклял Скопенцану, жалкое набожное ничтожество!

— Лжешь! — яростно возразил Ршава.

— Чтоб мне оказаться в свиной заднице, если я вру! — взорвался Воил. — Кто сказал: «Пусть крестьяне войдут в город. Они ничего плохого не сделают»? — Он произнес эти слова пискляво-издевательским голосом, совершенно непохожим на голос прелата, зато отменно выводящим из себя. Затем, указав на Ршаву наконечником копья, он уже нормальным голосом спросил: — Ну, святейший отец? Это ведь ваши слова?

— А если и мои, что с того? — Ршава поудобнее ухватил лопату.

Если Воил набросится на него с копьем, прелат мысленно поклялся устроить гончару самый большой сюрприз в его жизни.

Но Воил не стал тыкать в Ршаву копьем или метать его; он им просто жестикулировал. Видессиане привыкли «разговаривать руками», а поскольку руки командира ополченцев оказались заняты, он использовал как их продолжение предмет, который держал.

— Что с того? Так я расскажу, что с того. — Воил так пылал яростью, что Ршава не удивился бы, если б налипший на бороду и брови гончара снег превратился в облачка пара. — Дело-то вот в чем, — продолжал Воил. — Один из ваших поганых крестьян — один из тех, кого Токсар хотел выгнать, один из тех, кого я хотел выгнать, один из тех крестьян, которых ты просил нас не обижать, потому что все они такие замечательные, — так вот, один из этих крестьян, святейший отец, прокрался на рассвете или чуть позже к задним воротам, открыл их и помахал этим вонючим кочевникам, приглашая их войти. И знаете что? Они вошли.

— Нет, — прошептал Ршава.

И опять у него в голове прогремели собственные слова, резкие, как звон железного колокола. «Если такое случится, да падет это на мою голову». И вот оно произошло, совершенное руками одного из тех людей, кому он пытался помочь. Где же тут справедливость? «На мою голову», — ошеломленно подумал Ршава.

Воил рассмеялся ему в лицо, тоже вспомнив эти слова.

— Ты проклял Токсара, и за что? За то, что он делал все, что мог, лишь бы спасти город и тех, кто в нем живет. А потом ты пришел и проклял себя, и теперь твое проклятие вернулось, чтобы ужалить тебя! И я надеюсь, что оно ужалит тебя даже сильнее, чем ужалило его, — если возможно сделать что-то сильнее, чем убить человека. Так тебе и надо, святейший отец! Ты получаешь то, чего заслуживаешь. Жаль лишь, что из-за этого пострадает город. — Воил плюнул Ршаве под ноги, словно отвергая Скотоса, и ушел, все еще кипя от ярости.

Ршаве хотелось крикнуть ему вслед, сказать, что ополченцы виноваты в случившемся не меньше, чем он. Если бы они не оскорбляли крестьян при любой возможности, если бы не бросили Глика умирать в снегу… Но если бы в Скопенцане не было крестьян, то ничего из этого не произошло бы. «На мою голову…» И вот это случилось и пало Ршаве не только на голову, но и на плечи, навалилось с такой силой, будто он пытался выдержать тяжесть всего мира. Он сам на это напросился. В то время он этого не знал, но так оно и было.

А теперь он получил то, что заслужил.

Ему захотелось рухнуть в снег. Как мог Фос такое допустить? Или то был Скотос? Бог света и бог тьмы вели между собой вечную войну. Только самые закоренелые еретики и любители зла верили, что Скотос может оказаться сильнее. А теперь, когда Ршава столкнулся лицом к лицу с этой катастрофой, у него возникло искушение задуматься о том, почему они в это верили.

Он плюнул. Если он начнет верить, что тьма может оказаться сильнее света, то всё, ради чего он жил, утратит смысл. «Я не поступлю так. Я не должен этого делать», — подумал прелат. А сейчас он обязан сделать все, что в его силах, чтобы спасти добро от этой катастрофы.

Тогда скорее к дому, где жил Гимерий, где до сих пор живет Ингегерд! Иногда Ршаве удавалось пробиться сквозь сугробы, иногда приходилось расчищать путь лопатой. К этому времени люди по всей Скопенцане кричали, что хаморы рыщут по городу. Однако Ршава до сих пор не видел варваров.

Свернув за угол, прелат едва не споткнулся о лежащее в снегу тело. Мужчина был убит совсем недавно: его лишь слегка присыпало снегом и кровь все еще пропитывала сугроб, в котором он лежал. В спине у него торчала стрела. Торопливо очертив на груди солнечный круг, Ршава поспешил дальше.

Все больше видессиан выходили из домов. Некоторые кричали соседям, что надо вернуться в жилища. Другие призывали бежать из города, пока еще можно. Даже в этом хаосе видессиане продолжали спорить друг с другом. Двое горожан обратились к Ршаве:

— Что нам делать, святейший отец?

— Сражаться, если можете. А если не можете — молиться.

Горожане тут же заспорили, какой выбор сделать. Можно было догадаться, что этим все и кончится.

Поиски дороги превратились в кошмар. Прелат хорошо знал Скопенцану, но снег валил так густо, что мог сбить с пути любого. Извилистые улочки города могли запутать и в хорошую погоду, а уж теперь… Теперь он трижды оказывался в тупиках, и ему приходилось возвращаться по собственным следам.

Когда прелат выходил из очередного переулка, по улице, в которую тот упирался, бежали люди, выкрикивая:

— Хаморы! Варвары!

Ршава посмотрел в ту сторону, откуда они появились. По улице следом за ними ехал степняк на лошадке — широкоплечий мужчина, с большим носом и кустистой бородой, облаченный в меховую и кожаную одежду. В правой руке он держал кривую саблю. Преследуя убегающих горожан, он не обратил внимания на прелата — или же вовсе его не заметил.

Ршава замахнулся лопатой, целясь не в кочевника, а в его лошадку, пробиравшуюся сквозь глубокий снег. Лезвие угодило ей в правую переднюю ногу. Заржав от боли, животное рухнуло. Всадник тоже удивленно вскрикнул. Ршава надеялся, что упавшая лошадь его придавит, но кочевник быстро высвободил ноги из стремян и вскочил. Он даже не выронил саблю.

Хамор снова закричал — на этот раз какую-то угрожающую тираду, — но Ршава не понимал его гортанного языка. Кочевник двинулся к нему мимо бьющейся лошади. У варвара оказались очень кривые ноги, что могло бы выглядеть смешным при других обстоятельствах. Теперь же они делали его неуклюжую, но решительную походку более зловещей.

— Отойди! — крикнул Ршава, подняв лопату.

Очевидно, варвар понимал видесский не лучше, чем Ршава — язык кочевников. И столь же очевидно хамор не намеревался слушать прелата, даже если бы мог разобрать его слова. Ршава изготовился к схватке. Лопатой он мог дотянуться дальше, чем хамор саблей, но прелат держал лишь неуклюжее импровизированное оружие, в то время как саблю ковали, чтобы лишать врагов жизни.

Быстрый, как атакующая змея, хамор нанес рубящий удар. Прелат едва успел блокировать его черенком лопаты. Кочевник рубанул снова, и опять Ршаве удалось отбить удар. Он дотянулся до хамора лопатой, желая, главным образом, хоть ненадолго отвлечь варвара. Тот попробовал воспользоваться саблей так же, как Ршава — деревянным черенком. Металлическое лезвие лопаты ударило по клинку и сломало его, оставив в руке хамора лишь рукоять и короткий обломок.

Кочевник с изумлением и ужасом вытаращился на то немногое, что уцелело. Он швырнул обломок в голову Ршавы. Тот уклонился. Хамор развернулся и побежал. Ршава пустился вдогонку. Никто из них не мог бежать очень быстро. Когда хамор увяз в глубоком снегу и почти остановился, Ршава снова замахнулся лопатой.

На этот раз лезвие врубилось сбоку в голову степняка. Ее защищала лишь меховая шапка, и лопата расколола череп хамора, как разбила бы глиняный кувшин для вина. Кочевник рухнул, будто все кости в его теле внезапно превратились в желе. Резкая вонь разнеслась в воздухе: его кишечник опорожнился. Дернувшись несколько раз, хамор замер. Он уже никогда не встанет.

Ршава подошел к нему, тяжело дыша, наклонился и обшарил варвара. Да, на поясе у него висел нож. Ршава вытащил его и вернулся к покалеченной лошадке. Снова наклонившись, он перерезал горло страдающему животному. Когда из степной лошади хлынула жизнь, он испустил поразительно человеческий вздох. Запах крови, очень похожий на запах горячего железа, напомнил Ршаве кузницу.

Он понял, что если варвары увидят его возле тела одного из своих товарищей и его лошади, добром это не кончится, и торопливо зашагал прочь. Ршаве еще повезло, что мимо не проезжал другой кочевник.

Прелат покачал головой и выругался, припомнив все известные ему бранные слова. Если бы ему действительно повезло, то хаморы вообще не ворвались бы в Скопенцану. Если бы ему повезло, они не перешли бы границу Видесса. Если бы ему повезло, то Стилиан не восстал бы против Малеина. А то, что произошло сейчас, — никакое не везение. Просто так сложилось, что все кончилось чуть менее плохо, чем могло быть.

«Везение Скотоса», — подумал Ршава, покачал головой и плюнул в снег. Уж хаморов темный бог точно не станет прогонять.

— Фос! — воскликнул прелат. — Я верю в Фоса, и ни в кого другого. — Он произнес это так, словно кто-то мог утверждать иное.

Вскоре он увидел в снегу и другие тела. Несколько степняков, но гораздо больше горожан. Крики и проклятия свидетельствовали, что тут и там все еще вспыхивают схватки. А вопли отчаяния подсказывали, что хаморы развлекаются не только убийствами.

Ршава крепче стиснул рукоятку лопаты. Если такое произойдет с Ингегерд…

— Нет, — пробормотал он. Ведь он обещал Гимерию, что защитит ее.

В дверь дома за его спиной с глухим стуком впилась стрела. Она дрожала, тихо гудя, и Ршава замер, ожидая, что следующая пронзит ему сердце или живот. Но выстреливший в него кочевник поскакал дальше. Почему бы и нет? Варвар найдет здесь множество других мишеней.

А вот и улица, где живет Ингегерд. Там лежали трое видессиан, запятнав кровью снег, и одна из них — женщина с задранной до пояса юбкой. Ршава закусил губу и отвернулся. Ему не полагалось смотреть на такое.

Он постучал в дверь. Ему ответила лишь тишина. Он вновь постучал. Приоткрылось окошко в середине двери, и он на секунду увидел светлые глаза Ингегерд — столь поразительные для человека, привыкшего только к карим.

Окошко захлопнулось. Дверь открылась.

— Заходите, святейший отец, и побыстрее! — велела Ингегерд. — Что вы здесь делаете? На улицах сейчас ужас.

Прелат вошел. Женщина закрыла за ним дверь и заперла ее перекладиной.

— Я обещал Гимерию, что сделаю для тебя все, что смогу, если случится худшее. Случилось худшее. Я здесь. И сделаю, что смогу.

Ингегерд пристально взглянула на него. Ршава секунду-другую думал, что услышит от нее: «Скорее я могу за вами присмотреть, святейший отец, чем наоборот». Если бы она так сказала, то вполне могла оказаться права, и это сделало бы положение Ршавы еще более унизительным. Но, быстро оценив его состояние, она лишь заметила:

— У вас кровь на плаще, и на лопате тоже.

Ршава взглянул на свою одежду. Да, она запачкана красным. Он пожал плечами:

— Кровь не моя.

Несколькими откровенными фразами прелат рассказал ей о схватке с кочевником. Он еще не договорил, а глаза Ингегерд уже потеплели. Такими он их прежде не видел.

— Вы очень смело поступили, святейший отец, воистину смело.

— Разве? — Ршава лишь пожал плечами. Он не думал о храбрости. Сначала он думал о том, что хамор убьет людей, за которыми гнался. А потом — что варвар убьет его.

— Погодите. Вот. — Ингегерд открыла сундук из полированных кедровых досок и достала из него что-то завернутое в промасленные тряпки. Когда она их развернула, прелат увидел меч. — Возьмите. Когда Гимерий поехал на юг, свой лучший меч он с собой взял, а этот, запасной, вам лучше лопаты послужит.

Даже говоря на видесском, она произносила слова с модуляциями и ритмами своего родного халогайского языка. Она протянула меч Ршаве. Рукоять легла в его ладонь, словно была предназначена для нее. Люди изготавливают орудия убийства столь же давно, как и любые другие орудия, и превратили это умение в такое же искусство, как и прочие.

— Спасибо, — поблагодарил Ршава, хотя и не был воином. Потом задал вопрос, с каким не обратился бы к видессианке: — А как же ты?

— Тут еще один есть, — сообщила она, вновь наклонившись к сундуку. — Если потребуется, будем сражаться спина к спине.

Судя по тому, как Ингегерд держала меч, она знала, что с ним делать. Хоть она и была слабее мужчины, но умения у нее хватало.

— Сейчас, наверное, нам лучше остаться здесь и надеяться, что варвары не тронут этот дом, — сказал Ршава.

— Да, так правильно будет… на время, — хмуро согласилась Ингегерд. — Если хаморы городом овладеют, они ни единого дома не оставят неразграбленным.

— Им придется убить меня прежде, чем они коснутся тебя, — заявил Ршава.

То была самая странная из галантных речей, какую мог произнести священник. Ршава ждал, что Ингегерд станет над ним насмехаться. Но она отнеслась к сказанному серьезно. Ее глаза снова потеплели.

— Вы очень добры, святейший отец. Может быть, до этого не дойдет. Надеюсь, что не дойдет. — Но она не сказала, что верит в это.

Словно объясняя, почему она так не сказала, по улице мимо запертой двери шумно проскакали несколько всадников. На скаку они перекрикивались на своем гортанном языке. Хотя Ршава и не понимал, о чем они говорили, интонации подсказывали, что они замечательно проводят время. Прелат больше всего возненавидел хаморов за откровенное удовольствие, которое они получали от разбоя.

Лицо Ингегерд исказилось.

— Вот вам и ополчение. Теперь ясно, какие из них герои получились.

— Тут… все не так просто, — признался Ршава. «На мою голову…» И он рассказал ей, как крестьянин открыл ворота и впустил хаморов.

— Вот оно что… — как-то безжизненно произнесла она, когда Ршава смолк. — А ведь это вы призывали, чтобы крестьяне в городе остались.

— Да, — мучительно выдавил Ршава.

Ведь он знал, что Ингегерд умна, что она может сразу увидеть суть его страданий. «На мою голову…» Теперь прелат боялся, что эти слова будут терзать его до конца дней. Он склонил голову. Если Ингегерд решит взмахнуть мечом, он примет от нее этот удар с отчаянной радостью. Она освободит его от вины, от проклятия, которое он призвал на себя.

Но она лишь сказала:

— Святейший отец, вы ведь не могли заранее знать, как все обернется. А теперь мы должны сделать все, что сможем, для Скопенцаны и для себя.

Ее слова не стали отпущением грехов. Никто не смог бы отпустить ему грехи — кроме, может быть, вселенского патриарха. Но разве он когда-нибудь доберется до Скопенцаны?

— Спасибо, — прошептал Ршава.

— За что? — искренне удивилась Ингегерд. — Вы поступали так, как считали нужным. Что еще вы могли сделать?

По улице проскакали еще несколько хаморов, горланя на своем языке. Со всего города доносились новые и новые крики боли, жалобы, угрозы — некоторые со словами, — и Ршава понимал те из них, которые были на видессианском… Он прикусил нижнюю губу и ощутил во рту вкус крови. Нет, в Скопенцане ему не найти отпущения грехов! Если он вообще когда-нибудь и где-нибудь его найдет. А то, что он считал лучшим, обернулось худшим. Как мог он об этом забыть? Как мог притворяться, что это не так? Он не имел такого права и понимал это. Он никогда не мог обманывать себя.

И тут он перестал терзаться мыслями о том, что он наделал, чего не успел и что еще мог бы сделать. По городу разнесся новый крик:

— Пожар!

Глаза Ингегерд распахнулись. Ршава предположил, что выглядит так же. Они одновременно произнесли:

— Теперь мы не можем здесь оставаться.

Пожары промчатся по всей Скопенцане. Они всегда были страшной угрозой. Очень трудно бороться с вырвавшимся на волю огнем, и зимой задача усложняется во много раз. Некоторые колодцы замерзли; это не очень мешало готовить еду, поскольку люди могли обойтись растопленным снегом, зато делало борьбу с пожарами почти невозможной. Сугробы на улицах не дадут развернуться пожарным командам, а в спину им ударят грабители-варвары с саблями и луками… Для хаморов пламя было лишь способом выгнать добычу из укрытий. Жестоким, но очень эффективным способом.

— Есть у тебя дома еда, которую мы можем взять с собой? — спросил Ршава. — Если ты не возражаешь против моего общества, разумеется, — добавил он, опять склонив голову. — Если возражаешь, я буду выбираться сам, насколько получится.

— Двое вместе лучше двух одиночек, — ответила Ингегерд не прямым, но все же согласием. Она вышла из комнаты, сказав: — Посмотрю, что можно прихватить. Вы правы, и надо из города бежать, если сможем. — Когда она вернулась, на плечо у нее был заброшен импровизированный рюкзак из свернутого одеяла: — Хлеб. Сыр. Колбаса.

— Хорошо. — Прелат нахмурился. — Во всяком случае, хорошо, насколько это может быть. Лучше всего было бы в том случае, если бы варвары оказались за стенами, где им и место.

Ингегерд приоткрыла окошко в двери и осмотрела улицу.

— Всадников пока не видно. Зато есть тела, которых не было, когда вы постучали… Идем.

Она сняла запиравшую дверь перекладину и вышла.

Густой и удушливый дым уже пластался в воздухе. Сколько пожаров запалили хаморы? Как быстро распространяется огонь? Слишком много и слишком быстро — только эти ответы и пришли Ршаве на ум. Он немного постоял, ориентируясь, потом зашагал на юг.

— Ближайшие ворота там?

— Да, — кивнула Ингегерд. — Что еще нам остается?

— Ничего. — Ршава далеко не был уверен, что даже бегство им поможет. Но больше надеяться было не на что.

Пройдя совсем немного, он сунул за пояс меч, который ему дала Ингегерд, и пустил в ход лопату — не против хаморов, а против сугробов, преградивших дорогу. Снег полетел в сторону, горка за горкой. В другие времена это стало бы отличным физическим упражнением. Теперь это было лишь делом, которое надо закончить как можно быстрее.

Когда он прокопался сквозь сугроб, они с Ингегерд двинулись дальше. Некоторое время идти было легко: люди, прежде убегавшие от кочевников, более или менее расчистили дорогу. Но это означало, что и для хаморов она стала легче. Из дома вышел пеший бородатый варвар. Бросив прихваченный в доме серебряный подсвечник, он побежал к Ршаве, занося саблю для смертельного удара.

У прелата не осталось времени бросить лопату и выхватить меч Гимерия. Однажды необычное оружие смогло его выручить. Как знать: вдруг и теперь удастся?.. Но хамор уже подбежал вплотную; выглядел он ужасающе яростно… и стал яростно удивленным, когда в лицо ему врезался увесистый снежок. Кашляя и отплевываясь, он поднял руку в рукавице, чтобы очистить от снега глаза и нос.

Ршава тоже ударил его в лицо — железным лезвием лопаты. Кочевник взревел от боли. Из раздробленного носа и глубокой раны на щеке хлынула кровь, забрызгивая снег жуткими алыми пятнами. Ршава ударил его вновь, по голове сбоку. Хамор рухнул, выронив саблю из мертвых пальцев.

— Отлично проделано! — воскликнула Ингегерд за спиной прелата.

У Ршавы колотилось сердце.

— Я уже подумал, что мне конец, — признался он. — Да благословит тебя Фос за сообразительность… и крепкую руку.

— В этом не было ничего особенного, — ответила Ингегерд. — Халогаи хорошо знают, что такое снежки и как их бросать. Жаль только, что я не смогла в этот снежок камень закатать.

— Он и без камня сделал все, что требовалось, — заметил Ршава.

Ингегерд кивнула. Они торопливо пошли дальше.

На одной из улиц им пришлось вернуться: пожар добрался туда быстрее. Пламя и черный дым вырывались из домов, преграждая путь. Сквозь облака дыма Ршава заметил распростертые на снегу тела горожан. Прелат очертил на груди знак солнца, пожелав им безопасно перейти Мост Разделителя и обрести счастливую, радостную загробную жизнь.

Когда Ршава и Ингегерд снова повернули на юг, они подошли к храму, который грабили степняки. Возле него в лужах крови лежали тела трех священников в синих рясах. Ршава вновь очертил на груди солнечный круг.

— Они посмели! — прошептал он с гневом и потрясением, которые по здравом размышлении выглядели нелепыми: конечно же, варвары посмели. Но одно дело знать, а совсем другое — увидеть. — Они посмели ограбить дом владыки благого и премудрого!

— Для них это всего лишь хранилище золота и украшений, — заметила Ингегерд.

Она, конечно, была права. Ухмыляющийся хамор тащил из храма икону Фоса, прихваченную не из-за красоты, а ради позолоты. Наверное, он подумал, что икона сплошь золотая, хотя по весу мог бы и догадаться, что это не так. Другие кочевники выносили вещи побогаче.

— Быстрее, — прошипела Ингегерд. — Мимо них, пока добыча для них важнее крови.

На этот счет она тоже была права. Хаморы, довольные награбленным, на какое-то время успокоились. Они позволили прелату и женщине пройти мимо, лишь мимолетно взглянув на них. Неподалеку, в нескольких домах от храма, другие кочевники вломились в таверну. Вино и пиво привели их в такой же восторг, как их товарищей в храме — золото.

Более всего Ршава боялся, что на них с Ингегерд нападут сразу несколько хаморов. Даже если он одолеет одного или двоих, это лишь разъярит остальных — а своего поражения он не мог допустить категорически. Ингегерд, вероятно, могла такое допустить еще меньше Ршавы. Его хаморы, скорее всего, просто убьют, а вот ее…

Ингегерд словно прочитала его мысли.

— Не терзайтесь, — сказала она, когда они торопливо шли мимо таверны. — Со мной они не смогут развлечься. Я знаю, как перерезать себе горло, если удача от нас отвернется.

— Пусть благой бог это предотвратит, — пробормотал Ршава.

— Да, воистину, пусть предотвратит, — спокойно ответила Ингегерд. — Но если он этого не сделает, я смогу о себе позаботиться.

Вообще-то ее слова граничили со святотатством. Как мог простой смертный осмелиться противопоставить свою волю воле Фоса? Самоубийце же было суждено упасть с Моста Разделителя в вечный лед. Однако самоубийство при подобных обстоятельствах… Ршава понял, что не может порицать такой поступок. Да и владыка благой и премудрый наверняка снизойдет к их отчаянному положению.

— Быстрее, — сказал прелат, когда они шли мимо таверны. — Если они заметят, что ты женщина… все осложнится.

До сих пор, казалось, никто не заметил, что Ингегерд — женщина. Удивительно: кочевники обращали на нее внимание не больше, чем на самого прелата. Из таверны доносились удивленные и радостные возгласы: хаморы настолько увлеклись найденным вином и пивом, что на время позабыли о других удовольствиях. И Ршава увел Ингегерд за угол быстрее, чем варвары успели хоть что-то заподозрить.

— Пустите меня вперед, — предложила она. — Пожалуй, я смогу их со следа сбить в лабиринте этих улочек.

— Попробуй, — согласился Ршава. — Только постарайся не идти по чистому снегу, иначе им будет легче нас выследить.

— Веская мысль, — кивнула Ингегерд. — Теперь сюда… — она свернула налево, — и вот по этому переулку.

До них здесь прошли всего двое или трое, и беглецы старались наступать точно в оставленные следы. Халогайка указала вправо:

— Теперь сюда, и до ворот должно быть совсем близко.

Тут возник новый интересный вопрос: смогут ли они выйти? Открыты ли ворота? Бродят ли возле них кочевники? И даже если они с Ингегерд покинут Скопенцану, что будет дальше? Смогут ли они добраться по открытой местности до ближайшей деревни или даже до ближайшей фермы? И как им это сделать, не оставив за собой следов?

Так что получался не один интересный вопрос, а скорее полдюжины. И если беглецы не смогут разрешить эти вопросы, им вскоре придется отвечать на другие — явно последние в своей жизни. Рассказать о них ни Ршава, ни Ингегерд уже никому не смогут…

Ворота оказались распахнутыми. Ршава облегченно вздохнул, выпустив в морозный воздух облачко пара. Они с Ингегерд не были первыми, кто бежал этим путем. Толпы кочевников возле ворот он тоже не увидел. В Скопенцане хаморов ждало больше развлечений, чем за ее стенами. Скорее всего, они полагали, что поохотиться на беглецов смогут и на досуге. Скорее всего, они были в этом правы; но прелат не желал становиться добычей.

— Выходим! — сказал он Ингегерд.

— Выходим, — согласилась та, и они выбежали за ворота.

Оказавшись от стен на расстоянии выстрела из лука, они ненадолго остановились перевести дух. Если и было на свете более выматывающее занятие, чем бег по снегу, Ршава не мог его себе представить.

Повернувшись к городу, он погрозил кулаком прочным каменным стенам и варварам за ними.

— Проклинаю хаморов! — крикнул он. — Да постигнут их те же страдания, которые они причинили другим! Да умрут они так, как убивали невинных ведессиан! Да сгорят они так, как горит по их вине Скопенцана! И да уничтожит чума всех тех убийц, кого не настигли другие мои проклятия!

Он плюнул в снег. Ингегерд кивнула с суровым одобрением:

— Отличное проклятие, святейший отец. Не думаю, что кто-либо из моего народа смог бы кочевников сильнее проклясть. Пусть оно глубоко их поразит. Так глубоко, как поразило ваше проклятие человека, что ополченцами командовал.

Ршава не хотел бы, чтобы она упоминала Токсара. Но потом внезапно подумал: а почему бы и нет? Если он действительно проклял Токсара, почему он не может сделать то же самое и с хаморами? А он этого хотел — проклясть варваров.

— Да будет так, — произнес он, признав такую возможность. — А теперь, думаю, нам стоит отыскать какое-нибудь укрытие.

— Да, это было бы очень хорошо, — согласилась Ингегерд. — Сейчас столько снега навалило, что трудно понять, где дорога.

Когда снег весной растает, дорога недели на две исчезнет в море грязи, а горожан и крестьян будут терзать комары и мошка. Но это произойдет еще не скоро; пока в этих краях правила зима. Ршава указал вперед, на яблоневый сад с белыми, безлистными деревьями:

— Идем туда. Где есть сад, должна быть и ферма. Если там все еще живут люди, то, может быть, они нас впустят. А если там никого, мы сможем немного отдохнуть, развести огонь…

— Лучше не надо, — перебила Ингегерд. — Дым привлечет больше любопытных глаз, чем мы увидеть захотим.

Ршава поклонился:

— Ты права, конечно же, а я не прав. Но сегодня холодно, а ночью станет еще холоднее.

— У меня толстое одеяло. — Она похлопала по своей ноше. — Если мы под ним вместе ляжем, нам будет тепло. Или хотя бы не очень холодно.

На секунду ее слова шокировали прелата. Потом до него дошло, что она имеет в виду именно то, что сказала: это, и только это. Он тяжело вздохнул. Лежать рядом с любой женщиной — уже искушение для священника. А лежать рядом с женщиной, которая давно его восхищает… Ршава опять вздохнул.

— Тогда пойдем к этой ферме, — сказал он чуть грубее, чем собирался.

Они зашагали дальше. Впереди — здесь и там — Ршава видел других беглецов, тоже бредущих по снегу, в одиночку или небольшими группами. Обернувшись к Скопенцане, он заметил еще нескольких. Может быть, люди бежали и через другие ворота, в других направлениях… Пусть так — но город, являвшийся гордостью севера и вторым или третьим по величине в империи Видесс, уже не был им. Скопенцана пала.

— Туда, — показала Ингегерд рукавицей. — Это наверняка дорога к ферме.

Ветер сдул с дороги часть снега, и складки местности помогали ее разглядеть. Это было легче, чем предполагал Ршава. Они двинулись к цели. Ферма и стоявший рядом амбар вполне могли сойти за сугробы; из отверстия в крыше не поднимался дым. Однако сам дом выглядел целым, кочевники его не сожгли.

— Хотел бы я знать, не укрылся ли там еще кто-нибудь, — сказал Ршава.

До фермы оставалось шагов сто, когда низкий рокот наполнил воздух и земля под ногами Ршавы затряслась. «Землетрясение!» — подумал он. Ршава пережил несколько землетрясений, когда жил в столице, но не мог припомнить ни одного после приезда в Скопенцану. «И очень сильное», — понял он через секунду.

В следующее мгновение новый толчок швырнул его и Ингегерд в снег. Ршава знал, что закричал. Ингегерд, наверное, тоже завопила. Но сквозь мощный басовитый рев, окружавший их, прелат не мог расслышать даже себя.

Казалось, что землетрясение длится целую вечность. Позднее Ршава предположил, что толчки продолжались не более одной-двух минут. Ему хватило и этого. Даже с избытком. Он с ужасом ждал, что земля разверзнется и поглотит его. Прелат слышал, что такое иногда случается… Но здесь этого не произошло.

Толчки постепенно стихли. Прелат кое-как поднялся. Ингегерд уже стояла, и лицо ее было серым от потрясения. Она что-то сказала на родном языке, точно забыв, что прелат его не понимает. В ее глаза постепенно возвращалось осмысленное выражение.

— Это было… очень плохо, — выдавила она.

— Да… — Ршаве тоже пришлось выталкивать слово с усилием. И тут он вновь завопил, а следом за ним — и Ингегерд, потому что началось новое землетрясение.

Оно оказалось слабее только что пережитого: толчки не сбили их с ног, и прелат слышал, как они с Ингегерд кричат от ужаса.

— Фос! — воскликнула Ингегерд, когда вторая серия толчков стихла, и очертила перед сердцем солнечный круг.

— Это еще не все, — сообщил прелат. — После сильного землетрясения более слабые продолжаются месяцами. А после такого… — Он содрогнулся. — После такого они могут длиться годами.

Ингегерд взглянула на него так, будто ничего ужаснее в жизни не слышала. Некоторые из вторичных толчков подобного землетрясения окажутся настолько сильными, что разрушат все, еще уцелевшее после первого удара. Они причинят новый ущерб. Погибнет больше людей…

Ршава уставился на ферму и амбар, к которым они направлялись. Оба строения превратились в руины. Каменный дом стал грудой камней: если бы прелат и Ингегерд укрылись в нем до землетрясения, их бы уже раздавило.

Амбар был каменным примерно до высоты плеча, а выше сделан из досок. Ему повезло больше, чем ферме, он пострадал не так сильно. Беглецы смогли бы кое-как укрыться в том, что от него осталось. И… Ршава расхохотался. Ингегерд уставилась на него так, будто прелат сошел с ума.

Ршава показал на бревна. Некоторые из них расшвыряло как соломинки.

— Дров у нас хватит с избытком, — сказал он.

— А-а… — протянула Ингегерд и кивнула. — Да, святейший отец, вы правы. И огонь теперь не привлечет внимания… после такого.

Земля содрогнулась от очередного толчка. Ршаве показалось, что он был сильнее первого. Однако на сей раз прелат не закричал. Наверное, предыдущие удары выбили из него весь страх. Ингегерд тоже молчала, и, судя по выражению ее лица, то было угрюмое молчание. Через несколько секунд толчки и рев прекратились — до следующего раза…

В наступившей тишине потрясенный разум прелата вновь заработал, пусть и частично. Его рука сама очертила на груди символ Фоса.

— Клянусь владыкой благим и премудрым! — ахнул он. — Что случилось со Скопенцаной?

Хотя землетрясение и стряхнуло снег с яблоневых ветвей в саду, они все еще заслоняли от взгляда город. Чтобы лучше разглядеть его, Ршава немного вернулся по своим следам. Ингегерд пошла за ним.

— Фос! — прошептал Ршава, увидев город.

Стены его рухнули почти целиком, и лишь некоторые участки все еще торчали, словно редкие зубы в старческой челюсти. Сквозь дым и облака пыли, выброшенные землетрясением в небо, большие просветы в стенах позволяли увидеть, как много зданий обрушилось. Величественного храма, возвышавшегося над Скопенцаной, больше не было. Сердце прелата словно пронзили ножом.

Ему пришлось отвернуться. Ршава понял, что если будет смотреть на то место, где прежде стоял храм, то заплачет. А в такую погоду слезы замерзнут у него на лице и склеят ресницы.

Поэтому было неудивительно, что его взгляд остановился на лице Ингегерд. Зато Ршаву удивило, что смотрит она не на развалины Скопенцаны, а на него.

— Фос! — прошептала она, совсем как прелат секунду назад. Однако прозвучало это слово не с ужасом или страхом, а с благоговейным трепетом. Халогайка не сводила с него глаз. — Воистину, святейший отец, у вас есть сила проклинать. Взгляните, что вы только что обрушили на хаморов!

— Чушь, — возразил Ршава, совсем как в тот день, когда Воил обвинил прелата в том, что Токсар умер из-за его проклятия. Но теперь он не был так уверен в своей правоте. Отмахнуться от двух совпадений вдвое труднее, чем от одного.

Ингегерд покачала головой:

— Нет, святейший отец. Вы не должны так говорить. Вы должны гордиться. Фос вас великой силой наделил. Смотрите, какую месть вы на варваров обрушили. Так насладитесь же этой местью.

Теперь уже Ршава покачал головой. Однако, прежде чем он успел ответить, послышался рокот еще одного подземного толчка. Ршава покачнулся и с трудом удержался на ногах. Увидев, как шатается стоящая рядом Ингегерд, он захотел, чтобы она упала на него, а он бы ее подхватил… Но толчки прекратились, и женщина выпрямилась.

— Эта сила не от Фоса, — упрямо заявил Ршава. — Я молился владыке благому и премудрому, молился снова и снова, на коленях его просил. Если бы он внял моим молитвам, то Скопенцана сейчас стояла бы, а кочевники бродили далеко от ее стен.

Как и многие люди, Ршава часто говорил в стиле тех, кто производил на него впечатление. И сейчас, услышав, как он подражает речи Ингегерд, прелат вновь осознал, насколько сильны его чувства к этой женщине.

— Это великая сила, — сказала она. — И даже вы этого отрицать не станете. Если она не от Фоса, то откуда?

— Я отрицаю и буду отрицать, что все это нечто большее, чем совпадение. — Ршава убеждал скорее себя, чем стоящую рядом золотоволосую женщину. Так ему не придется думать, откуда может происходить эта сила.

Ингегерд издала нетерпеливый звук — больше чем вздох и меньше чем слово. Она явно не согласилась со словами прелата, но не стала и перечить ему. Вместо этого она обернулась на покосившийся амбар и спросила:

— Не опасно ли будет в нем укрыться? А вдруг он нам на головы рухнет, когда мы будем ночью спать? Если, конечно, мы будем спать…

Ршава тоже оглядел амбар, испытывая облегчение из-за того, что неприятный разговор закончился.

— Думаю, сегодня ночью нам понадобится укрытие. Ты согласна? Кроме того, даже сейчас я не осмелился бы открыто развести огонь так близко от Скопенцаны. Он может привлечь больше любопытных, чем нам хотелось бы.

Секунду подумав, она кивнула:

— Истинно так. Есть одни виды опасностей, а есть и другие. Значит, пусть будет укрытие.

В амбаре все еще пахло амбаром, но скотины в нем не было. Если бы здесь до сих пор находились животные, они бы выбежали во время землетрясения или сразу после него. Но хаморы или видессиане-беженцы разграбили ферму, после того как владельцы бросили ее или были убиты. Могло случиться и так, что владельцы отогнали скот в Скопенцану. В этом случае землетрясение могло сделать то, чего не сделали грабители.

Когда Ршава нырнул в низкую дверь амбара, то почти под ногами он увидел топорик, который никто не удосужился украсть. Наверное, он висел на стене и в полумраке его не заметили. Теперь же прелат радостно схватил его и порубил несколько досок из обшивки амбара на дрова. Потом он понял, что ему нечем разжечь огонь. Он никогда не добывал огонь, потирая сухие палочки. Об этой операции он знал лишь то, что она требует больше терпения, чем наберется у троих нормальных людей.

Ингегерд, словно она каждый день останавливалась на ночлег в покосившихся амбарах, достала из одеяла-рюкзака кремень и кресало, а заодно и еду, прихваченную в Скопенцане.

— О жемчужина среди женщин! — воскликнул Ршава.

Она даже не ответила, а лишь набрала соломы на земляном полу амбара, сложила ее кучкой и стала бить над ней кремнем по кресалу. Вскоре от искр солома занялась огоньком. Беглецы подбросили в растущее пламя сперва щепочки, а затем и куски дерева потолще.

Если не считать физических усилий, огонь костра стал для Ршавы первым источником тепла, с тех пор как он покинул Скопенцану. Они поджарили над пламенем куски колбасы и съели их, потом — часть хлеба и сыра из запасов Ингегерд. Она взглянула на то, что осталось.

— Этого хватит на завтра. Может быть, и на послезавтра, — сообщила она. — Потом…

— Мы сбежали из города. Нам повезло больше, чем тем, кто там был, когда ворвались кочевники и когда началось землетрясение.

— Когда началось землетрясение… — Ингегерд покачала головой. — Скажите лучше, когда ваше проклятие сработало.

— Ничего такого я говорить не буду. — Ршава показал на костер. — А скажу, хоть и с сожалением, что нам все-таки придется его погасить. Если он останется гореть ночью, то наверняка привлечет двуногих волков. В стенах слишком много щелей, и огонь будет виден.

Подумав, Ингегерд кивнула:

— Жаль, что так, но вы правы. Что ж, костер все равно невелик, и он бы нас не согрел. Но мы здесь внутри стен. Мы в одежде и под одеялом не замерзнем.

— Да, — ответил Ршава, хотя и подумал: «Нет». Лечь рядом с женщиной — даже если они полностью одеты, даже если они не занимаются любовью и не собираются делать это впредь — сам по себе этот факт раскачивал все его обеты почти до точки их нарушения. Насколько близко? Когда-нибудь ему придется обсудить это с другим священником. Но если единственный способ выжить и дождаться будущего обсуждения — лечь с женщиной сейчас… «Тогда я лягу, вот и все».

И он лег. К тому времени костер догорел до угольков, дававших лишь тусклый красный свет. Забравшись под толстое и шершавое одеяло, они с Ингегерд повернулись спинами друг к другу. Но все же они соприкасались. У них не было иного выбора, чтобы согреться. Пытаясь сделать вид, будто ничего особенного не происходит и все нормально, Ршава пробормотал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отозвалась Ингегерд, и они рассмеялись.

Наверное, сейчас была худшая ночь в жизни каждого из них — и утром ничто не изменится к лучшему. Но они все равно не забыли о вежливости.

Ршава гадал, заснет ли он вообще. Через некоторое время усталость одолела его. В следующие несколько часов любой хамор в мире мог проехать мимо покосившегося амбара. Любой священник империи Видесс мог заглянуть внутрь, неодобрительно поглядеть на уважаемого прелата, лежащего под одеялом рядом женщиной, и уйти, укоризненно бормоча. Ршава ничего этого не увидел бы и не узнал. Любое землетрясение в мире…

Впрочем, насчет землетрясений он ошибался. Каким бы он ни был измотанным, какие бы ужасы ни увидел, ни пережил и ни избежал накануне, некоторые из подземных толчков способны были разбудить и покойника. И одному из толчков все же удалось его разбудить.

Даже открыв глаза, прелат не сразу понял, где находится. Костер погас, и Ршава лежал в абсолютном мраке, как будто Скотос покорил весь мир. Земля под ним сотрясалась. Вокруг стонали каменные стены амбара. Над головой скрипели кое-как державшиеся бревна верхней части стен и крыши. Несколько долгих, полных ужаса секунд он не мог догадаться, куда попал. Самым вероятным объяснением мог стать вечный лед Скотоса.

И, словно желая запутать все окончательно или как минимум сделать еще более странным, кто-то дышал ему в лицо с очень близкого расстояния. На плече лежала чья-то рука. А рука под грубой шерстью покоилась на чем-то теплом и выпуклом. Ахнув от ужаса, прелат отдернул руку: это могло быть только женское бедро.

— Все в порядке, святейший отец, — негромко проговорила Ингегерд. — Я ведь знаю, что вы ни о чем не помышляли. Мы только перевернулись во сне, ничего страшного.

Наконец-то Ршава вспомнил все.

— Да, конечно, — отозвался он, надеясь, что Ингегерд не заметит, как дрожит его голос. Новый толчок напомнил ему, что у дрожи бывает и другая причина. — Меня разбудил толчок.

— Знаю. Они меня уже два или три раза будили, но не вас. Наверное, вы к ним привычнее, чем я.

— Сомневаюсь, что кто-нибудь сможет привыкнуть к землетрясению, — возразил Ршава.

Ему хотелось отодвинуться от Ингегерд, но тепло ему было лишь там, где их тела соприкасались. Она тоже не стала переворачиваться на другой бок. Они просто лежали рядом… Ршава покачал головой. Все шло не так, как следовало, но он был не в силах это изменить.

— Надо попытаться снова заснуть, — сказал он. Если он заснет, ему не придется думать о том, что он здесь делает.

Он не видел, как она кивнула, но ощутил движение.

— Это, несомненно, разумное решение, святейший отец. Утром мы сможем пойти дальше.

— Да. — Никогда еще Ршава так страстно не желал увидеть свет Фоса, как сейчас.

Но его окружал мрак. Ингегерд задышала медленно и ровно. Он удивился, как она смогла так легко уснуть. Она так и не убрала руку с его плеча. Рука ее была теплой. Даже более чем теплой — словно пылающей…

Ршава понимал, что это лишь его разыгравшееся воображение, его разгневанная совесть… Но понимание вовсе не означало, что он в силах что-либо предпринять. И он лежал, боясь пошевелиться, потревожить Ингегерд. Очередной слабый толчок громыхнул досками над их головами. Ингегерд зашевелилась и что-то пробормотала, но не проснулась. Ршава начал молиться и захотел осенить себя знаком Фоса, но не смог: женщина лежала слишком близко. Он понадеялся, что благой бог примет намерение за деяние.

Наверное, он задремал, хотя позднее не мог вспомнить, удалось ли ему снова заснуть. Когда он вновь открыл глаза, сквозь дыры в крыше уже сочился серый предутренний свет. Но это волновало Ршаву меньше всего. Они с Ингегерд лежали лицом к лицу, прижавшись; она положила голову ему на плечо, а их руки и ноги переплелись, как в любовных объятиях, а не как у людей, спасающихся от холода.

Никогда в жизни он еще не держал так женщину. Он никогда не думал, что захочет так держать женщину — пока не встретил Ингегерд. И теперь не мог избавиться, не потревожив ее, от искушения, которое она олицетворяла. А будить ее, подумал он, будет непростительно после вчерашних испытаний. Да, так он себе и сказал.

Когда эта сладкая мука продлилась от четверти до получаса, еще один толчок сотряс амбар. Ингегерд открыла глаза.

— Это всего лишь землетрясение, — сказал Ршава, чтобы напомнить ей, где она и что происходит.

Она чуть неуверенно рассмеялась.

— Всего лишь землетрясение, — повторила она. — Когда-нибудь я, возможно, смогу такое сказать, не замерзнув от страха до мозга костей. Вы храбрый человек, святейший отец.

«Достаточно храбрый, чтобы сопротивляться тому, что ты со мной делаешь? Хотел бы я это знать. Очень хотел бы, клянусь благим богом». Но Ршава удержал эти слова в себе, как уже удерживал очень многое.

— Зато наши мозги этой ночью не замерзли, несмотря на землетрясение, снег и все прочее.

— Верно, — кивнула Ингегерд. — Одеяло согрело нас, и мы согревали друг друга.

Она-то его согрела, уж это точно. А если и он согрел ее тем же образом, она этого никак не показала. Женщина высвободилась. Ршава превратил невольный вздох в покашливание и подергал себя за бороду.

— У меня там нет соломы? — спросил он.

— Немного есть, — ответила халогайка и поправила свои волосы. — А у меня?

Набравшись смелости, Ршава вынул из ее волос пару соломинок. Она не нахмурилась, а лишь благодарно кивнула.

— Может быть, там есть еще, но у тебя такие светлые волосы, что их трудно разглядеть, — сказал он.

— Недостаток халогайской крови… О нем я до сих пор не думала, — улыбнулась женщина, но ее улыбка погасла, когда она добавила: — Кто-либо из моего народа, живущий среди видессиан, редко долго в неведении остается о других недостатках.

— Надеюсь, я был не из тех, кто оскорбил тебя.

— О нет, святейший отец. Вы настоящий друг. — Век или два назад прелат насладился бы этим признанием, но Ингегерд продолжала: — И Гимерий… он, конечно, гораздо больше чем друг. Но многие видессиане не стесняются думать обо мне как о варварке, и то, о чем думают, говорить.

— Не сомневаюсь, — проговорил Ршава, пытаясь занять мысли насущными проблемами, а не безнадежными воспоминаниями о прижавшейся к нему женщине. Она даже не знала, что прижимается к нему, и сразу, едва проснувшись, отодвинулась… — Нам надо поесть, а потом уйти от Скопенцаны как можно дальше. А вечером найти другое место, где мы сможем переночевать.

— В ваших словах есть здравый смысл, — согласилась Ингегерд. — Но вы всегда здраво мыслили. Мне снова костер разжечь или вы слишком дыма боитесь?

— Один раз дым нас не выдал. Я не уверен, что мы можем надеяться на это дважды, — решил прелат, немного поразмыслив.

Холодная колбаса булыжником упала ему в желудок. Замерзший хлеб оказался немногим лучше. Ршава пожалел, что побоялся развести хотя бы костерок. Судя по выражению лица Ингегерд, она тоже об этом жалела, но не стала упрекать его за такой выбор. Исходя из своего скудного опыта общения с женщинами, прелат считал их всех сварливыми. Поэтому терпеливость Ингегерд подняла его мнение о ней еще выше.

Поев, они снова направились на юг. Ршава боялся, что они наткнутся на орды кочевников, устремившихся к павшей и разрушенной Скопенцане, но весь день они почти не видели степняков, да и тех лишь издали. Возможно, землетрясение подействовало на хаморов даже больше, чем он подозревал.

Время от времени землю под их ногами сотрясали повторные толчки. Некоторые были едва ощутимыми, другие весьма мощными. Всякий раз, когда земля содрогалась, Ршаву заново стискивала паника. Сколько еще будут продолжаться землетрясения? Насколько сильными они окажутся? И хотя он и Ингегерд находились на открытой местности, где на них ничего не могло упасть, слепой ужас затуманивал его разум.

И не только его. После одного из сильных толчков Ингегерд сказала:

— Это одно из самых сильных испытаний, какие я переносила. Суровые зимы я знала, и что такое война — тоже. Но когда сама земля под ногами предает тебя… — Она покачала головой. — В такое даже не верится.

— Что ж, землетрясения случаются. — Ршава пытался не признаться даже себе, что ему страшно. — Они чаще бывают на юге, но могут произойти где угодно.

Ингегерд взглянула на него с благоговейным трепетом:

— А это по вашей воле началось, святейший отец.

— Я в это не верю. И тебе лучше в это не верить.

Даже больше, чем подземных толчков, прелат боялся, что она может оказаться права. Если его проклятие поразило Токсара, если оно вызвало землетрясение и раздавило хаморов, то что оно сделало с ним? И что оно еще с ним сделает?

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Я перестану верить, что землетрясение по вашей команде началось, — послушно ответила Ингегерд, но в ее глазах блеснула хитринка. — Но это не значит, что это неправдой станет только потому, что я не верю.

Ршава хмыкнул в раздумье, но не удостоил ее ответом. Ингегерд выглядела довольной, как будто знала, что нашла неотразимый аргумент в споре. Возможно, и нашла. И возможно, действительно неотразимый.

Они побрели дальше. Ршава лишь смутно представлял, где должен находиться другой город. Все то время, пока он пребывал в должности, он не уезжал далеко от Скопенцаны. Он был городским человеком и по рождению, и по наклонностям. Даже Скопенцана как город не удовлетворяла его полностью, ведь он приехал из столицы империи. И он никогда не видел причин, ради которых имело смысл выезжать из города в полуварварскую сельскую местность, — до сих пор.

Солнце прокатилось по небу. Дни, хоть и заметно выросли со времени солнцестояния, все еще оставались короткими.

— Нам уже пора искать укрытие, — сказала Ингегерд, когда стал близиться вечер. — Что-то мне сегодня ночевать в снегу не хочется.

— Мне тоже, — согласился Ршава, невольно вздрогнув. — Скорее всего, это означало бы нашу смерть.

— О нет. — Халогайка удивленно покачала головой. — Когда у человека есть хотя бы теплый плащ, он неплохо и в снегу переночует. Вы разве не знали?

— Увы, нет.

— А это так, — подтвердила Ингегерд с убежденностью, вызывающей доверие. — И если мы будем друг друга согревать, да еще в такой одежде и под одеялом, то легко переночуем.

Если ночевка в снегу означала ночь в объятиях друг друга… Ршава внезапно воспылал надеждой, что все ближайшие фермы и амбары исчезнут, испарятся. Если придется так себя вести ради выживания, то это не может стать для него грехом? Так ведь? Но легко или нет, на ферме или даже в амбаре будет гораздо удобнее…

— Ты, несомненно, права. — Ршава понадеялся, что его слова прозвучали не очень скорбно. Очевидно, нет, потому что Ингегерд лишь кивнула и пошла дальше.

Когда Ршава заметил ферму в стороне от заснеженной дороги, то несколько секунд притворялся, будто ничего не видит. Разумеется, уловка не сработала: Ингегерд обладала острым зрением.

— Если там кто-нибудь живет, мы сможем место у очага попросить, — сказала она. — А если нет, то ферма наша и мы будем делать все, что захотим.

— Именно так, — покорно согласился Ршава.

— Будем окликать хозяев? — спросила Ингегерд, когда они подошли ближе.

— Я не вижу возле дома привязанных лошадей. Где есть хаморы, там должны быть и лошади… — Он сделал паузу, ожидая ее возражений. Не дождавшись, прелат договорил: — А раз так, мы можем без опаски кричать.

Они крикнули. Никто не отозвался.

— Раз эти проклятые землетрясения продолжаются, не опасно ли будет ночевать в доме? — задумалась Ингегерд.

— Ты ведь сама говорила, что не хочешь ночевать под открытым небом. Я тоже. Рискнуть стоит. Если ферма до сих пор не рухнула, то, наверное, и не рухнет.

Когда они вошли, то обнаружили, что прежде здесь побывали хаморы. Степняки убили семью, жившую на ферме, и лишь зимний холод не дал телам разложиться. Судя по всему, кочевники развлеклись с женой фермера и ее дочерью, прежде чем убить их. Ршава и Ингегерд одновременно очертили на груди солнечный круг. Они молча вытащили тела из дома. Прежде чем сделать это, Ингегерд так же молча привела в порядок одежду женщины и девушки.

Даже когда в доме не стало трупов, из-за кровавых пятен в нем было мрачнее, чем Ршаве хотелось бы.

— Мы сделали не то, что хотели, а что должны были сделать, — сказала Ингегерд — как себе, так и ему.

— Именно так, — угрюмо произнес Ршава. Да, именно так…

Огонь в очаге был столь же мертв, как и те, кто его разжег. Однако, в отличие от людей, его можно было оживить. Ршава принес дров из поленницы возле дома. Сумерки быстро сгущались в ночь. Ингегерд повозилась с кремнем и кресалом, и вскоре огонь разгорелся.

— Закройте дверь, святейший отец, — попросила она. — Тогда тепло не уйдет и свет не будет виден. А дым в темноте вряд ли кто разглядит.

Ршава подчинился. Они уселись возле огня, поужинали тем, что Ингегерд захватила в Скопенцане, и постепенно согрелись. Когда они шевелились, язычки пламени отбрасывали пляшущие тени на грубые каменные стены. Во время двух толчков с крыши просыпалось немного соломы, но более серьезных последствий они не вызвали.

Вскоре Ршава и Ингегерд начали зевать. Прелат встал и перевернул набитый шерстью крестьянский матрас. Пятна на нем остались, но теперь они были обращены к полу.

— Я бы тоже так сделала, но вы меня опередили, — сказала Ингегерд.

Как и вчера, они улеглись под одеяло спиной к спине и со странной церемонностью пожелали друг другу спокойной ночи. Как и тогда, Ршава мгновенно уснул, точно его ударили по голове. Он уже понял, каким изнеженным стал, оттого что слишком долго жил спокойной жизнью.

Когда посреди ночи его разбудил толчок, дрова в очаге уже превратились в угольки. В доме стало холоднее, и они с Ингегерд прижались друг к другу во сне и обнялись. Она проснулась лишь наполовину и что-то прошептала ему в ухо. Что именно, Ршава не понял, потому что говорила она на родном языке. Но влажная теплота ее дыхания на коже долго не давала ему заснуть.

Он так и не понял, что заснул, пока не дернулся настолько резко, что разбудил и Ингегерд.

— Что случилось? — прошептала она. — Что-то снаружи? Кто?

— Нет, — ответил он, злясь на весь мир. — Меня укусил клоп. — И лишь через секунду, вспомнив, добавил: — Извини, что разбудил.

Она пожала плечами:

— За это вас нельзя винить. То же самое и со мной может случиться.

— Ты очень добра.

Поскольку она проснулась, Ршава почесался. Спустя несколько секунд почесалась и она. Ингегерд рассмеялась; Ршава смеяться не стал. Он не привык к укусам клопов. Интересно, они уже кусали тех несчастных крестьян или их привезли хаморы? Скорее всего, решил он, верны оба ответа.

Он почесался еще несколько раз, а потом заснул, несмотря на насекомых. Когда он вновь проснулся, сквозь щели в закрытых ставнях просачивался тусклый рассвет. Они с Ингегерд опять лежали лицом к лицу обнявшись. Он понимал, что ему следует отодвинуться, если он сможет это сделать, не разбудив ее.

Вместо этого его руки сами собой — или так ему показалось — сжали ее крепче. Это не разбудило женщину, или не совсем разбудило: она что-то пробормотала, но потом вновь задышала глубоко и ровно. Зато разбудило его, а точнее — возбудило, и гораздо сильнее, чем Ршава мог представить. Мягкое давление ее груди на его грудь, соприкосновение животов…

И он ощутил, как некая часть его тела давит на ее живот, и отнюдь не мягко. Ингегерд тихо рассмеялась и пробормотала: «Гимерий». Да, она знала, что означает такое давление, привыкла к нему и даже приветствовала — для мужа…

Глаза ее открылись — всего в нескольких дюймах от глаз Ршавы. Секунду-другую она явно не соображала, кто он или где она находится. Прелат ожидал, что она отпрянет с ужасом, даже с отвращением. И она действительно отодвинулась, но медленно и спокойно. Вздохнув, она кивнула.

— Я могла бы и знать, что такое случится, — сказала она больше себе, чем Ршаве. И это случилось… и пульсировало почти болезненно. Ингегерд смотрела ему в лицо, и глаза ее находились так близко, что он не мог отвести взгляд. — Вы мужчина, а я женщина.

— Да, — печально согласился он.

Судя по тому, как она это сказала, он мог быть и ребенком. А в том, что касалось подобного опыта, он и в самом деле был ребенком.

И она продолжила в том же тоне:

— Я замужняя женщина и счастлива таковой быть. А вы, святейший отец, священник, а я знаю, какие обеты священники дают.

— Конечно, — согласился он и закрыл глаза. Только так он мог избежать ее взгляда.

Но когда она продолжала, ее тон смягчился:

— Я знаю, каковы эти обеты, и восхищаюсь вами, потому что вы их соблюдаете. Они тяжелы для мужчины. Я не знаю халогая, который бы их добровольно принял.

— Так поступил святой Квельдульфий двести лет назад, во времена правления Ставракия. — Даже смущенный, Ршава не смог удержаться от демонстрации своей учености, как галка не в силах удержаться, чтобы не украсть валяющийся на земле кусочек блестящего металла.

— Квельдульф, — повторила Ингегерд, как произносят это имя северяне. Все гласные прозвучали чуть иначе. — Что ж, вы правы, святейший отец. Я слышала о нем, да кто в Скопенцане о нем не слышал? — Впрочем, она не дала себя отвлечь. — Но мы не о нем, а о нас говорим. Я знаю, что ваше тело будет делать то, что хочет. Оно не может этого не делать, ведь оно просто тело. Но после ваших обетов и обещания, которое вы моему мужу дали… то, что делает оно, вы не будете.

— Ты стыдишь меня, — прошептал Ршава, так и не открыв глаз.

— Я не хотела этого. А если сделала, то вас о прощении молю, — серьезно ответила Ингегерд. — Мы здесь нужны друг другу. У двоих вместе шансов больше, чем у двоих порознь. Я не сержусь на вас. Ваше тело сказало, что меня хочет. Ну и пусть говорит. Вы не пытайтесь что-либо против моей воли сделать. Первое я могу простить, да оно и не требует прощения. Другое? Тут все будет иначе. Но до этого не доходило, и я верю, что не дойдет. Значит, будем считать, что мы договорились?

— Полагаю, что другого выхода у нас нет, — жестко ответил Ршава.

Он был человеком суровой, почти аскетической дисциплины; но он не предвидел, какой сильный ответный удар она ему нанесет. Священникам внушали, что плотские желания — это яд, и Ршава почти верил… Но никто и никогда не говорил ему, каким сладким может быть этот яд.

На мгновение он задумался, почему это так. Догадаться о причине было легко: подобное знание ослабит церковную дисциплину. О да, священники во все времена поддавались искушениям плоти. И у церковных иерархов во все времена было два способа борьбы с этим: первый — не мириться, строго наказывать нарушивших обет или хотя бы переводить их в другой приход. Второй же — приуменьшать эту проблему, не открывать ее служителям Фоса во всей полноте.

В действительности она была настолько велика и взрывоопасна, что ее старались просто игнорировать. И Ршава всегда так поступал — пока не испытал силу искушения на себе.

Ингегерд поднялась с матраса и распахнула ставни. Дом наполнил серый утренний свет. Кровавые пятна на полу и мебели казались почти черными, но обретали все больше цвета по мере приближения восхода. Ингегерд почесалась и поморщилась.

— Клопы, — пробормотала она и задумчиво добавила: — Хотела бы я знать, всю ли еду здесь хаморы украли, или они явились сюда только убийствами развлечься?

— У нас осталось мало еды? — спросил Ршава, и его желудок заурчал, как голодный волк.

— У нас после завтрака не останется ничего, и завтрак этот скудным будет, — сообщила Ингегерд. — А нам нужно еды добыть. Когда по морозу ходишь, куда быстрее устаешь, чем почти от любой работы.

Она быстро обыскала дом и радостно воскликнула, обнаружив четыре буханочки хлеба. Мороз предохранил их от плесени и насекомых. То был последний хлеб, который выпекла жена фермера, прежде чем стать жертвой хаморской похоти.

Пока Ршава отламывал куски хлеба и согревал их в ладонях, прежде чем съесть, его взгляд не раз скользил по Ингегерд. «Я мог бы сделать ее жертвой своей похоти», — мрачно подумал он, но покачал головой. Он охотнее овладел бы ею не как жертвой. Вот если бы она пошла на это добровольно, даже со страстью, даже с распутством…

Он взглянул на нее снова. А если у нее нет такого желания, не говоря уже о страсти? У него хватило мрачной честности осознать, что он все равно желает ее. «Но я ничего не сделал», — напомнил он себе, чтобы успокоить совесть.

Они съели по буханочке хлеба с остатками сыра из Скопенцаны, а последние две оставили на потом.

— Нам лучше уходить и побольше пройти, пока светло, — сказала Ингегерд.

— Да, — ответил Ршава и рассмеялся: еще один день ходьбы по колено в снегу — и он настолько вымотается, что к вечеру уже не сможет покушаться на чью-либо добродетель.

Едва они вышли из дома, как земля содрогнулась от сильного толчка. Они даже на секунду ухватились друг за друга — но не от страсти, а от ужаса.

— Ненавижу это, — проговорила Ингегерд, когда все успокоилось. — Если что-то конец имеет, оно должно закончиться.

— Хотел бы этого и я, — искренне ответил Ршава. — Но толчки будут продолжаться. Со временем они станут лишь слабее и реже. Но они будут.

Прелат и халогайка побрели на юг. Ингегерд указала на темное пятнышко у горизонта:

— Думаю, там город.

— Да сделает благой бог так, чтобы ты оказалась права. И пусть он сделает так, чтобы этот город все еще находился в руках видессиан.

Если стены города рухнули из-за землетрясения, он станет легкой добычей для хаморов. Насколько далеко проникли варвары на территорию империи? Делает ли кто-нибудь хоть самую малость, чтобы их сдержать? Ршава задумался о безрассудстве своего родственника и лучшего, самого знаменитого имперского генерала. По их вине уже пролилось столько крови!.. Если эта война не безумие, то что же?

— Опасаюсь я, что беда у нас, святейший отец, — негромко сказала Ингегерд, глядя на запад.

Ршава посмотрел в ту же сторону и тихо ответил:

— Что ж, боюсь, ты права.

Четверо хаморов скакали к ним, пустив рысью своих лошадок. Кочевники пока находились далеко и не могли достать беглецов выстрелами из лука, но очень скоро они приблизятся… Не оборачиваясь, Ршава велел Ингегерд:

— Беги. Я задержу их, сколько смогу.

— Спасибо, святейший отец, но бежать некуда. — Она оказалась права: поблизости не росли даже деревья. — Как вы со мной встали, так и я с вами. Если меня ранят, а у вас будет время, меня быстро убейте. А если даже этого сделать не получится… — Она сделала паузу, должно быть, пожала плечами. — Раньше или позже, но все кончается.

Внутри Ршавы вспыхнула ярость. Едва появилась надежда на спасение, как на них напали варвары! Они были все ближе, и прелат уже видел, как летит снег из-под копыт лошадей и как всадники накладывают стрелы на тетивы луков. Один из хаморов выстрелил. Его стрела не долетела, но другие уже смогут достать…

— Проклинаю вас! — Ршава выплеснул в крик всю накопившуюся ярость. — Будьте вы все прокляты!

Один за другим, молча и как-то обыденно, хаморы попадали с лошадей и остались лежать в снегу неподвижными холмиками. Лошади пробежали еще немного и озадаченно встали. А прелат изумленно уставился на мертвые тела, не веря своим глазам.

И он не сразу заметил, что Ингегерд столь же изумленно глядит на него.

— Клянусь благим богом, святейший отец, — прошептала она. — Вы нас спасли.

ГЛАВА 6

Ршава и Ингегерд подъехали к городу Цаманд на двух степных лошадках. Еще двух они вели на поводу. Беглецы были никудышными всадниками, но понимали, что верхом смогут передвигаться быстрее, чем пешком. Они везли луки и стрелы, взятые у хаморов, а на головах у них красовались шапки из волчьей шкуры — ничего теплее беглецы никогда в жизни не носили.

— Это Фос через вас говорил, святейший отец, — сказала Ингегерд, когда они приблизились к Цаманду. — Что еще это могло быть?

Прелат не ответил. В его мыслях царил полный разброд. Он не поверил, что его проклятие имело какое-то отношение к смерти Токсара. Он счел это не более чем прискорбным совпадением. Ршава не считал, что землетрясение, разрушившее Скопенцану, началось из-за того, что он проклял хаморов. Как может человеку прийти в голову, что он способен командовать землетрясениями?

Но то, что случилось недавно, на том заснеженном поле… От такого уже не отмахнешься. Разве может он утверждать, что он тут совершенно ни при чем? Не может, и Ршава прекрасно это понимал.

Может ли он поверить, что Фос имеет к этому какое-то отношение? Не может, и это прелат понимал едва ли не лучше. И это осознание ужасало его, как прежде не ужасало ничто и никогда.

Проклиная хаморов, он меньше всего думал о Фосе. Ведь то была не молитва. То проклятие стало воплем ярости, криком ненависти, вырвавшимся из глубин его существа.

Он молился множество раз. И много ли пользы хоть кому-нибудь принесли эти молитвы? Империю раздирает гражданская война, а город захватили дикари — почти немыслимая катастрофа. Если владыка благой и премудрый услышал его молитвы, то выбрал весьма странный способ это показать.

Зато проклятия Ршавы угодили точно в цель. И он не осмеливался даже думать о том, что это может означать. К его великому облегчению, думать ему не пришлось.

— Кто идет? — окликнул их часовой на городской стене. — Ежели вы варвары, какими выглядите, то держитесь подальше. Мы еще готовы задать вам взбучку, клянусь благим богом.

Сняв волчью шапку, Ршава назвал свое имя и положение.

— Со мной Ингегерд, жена Гимерия, командира гарнизона Скопенцаны, — продолжил он. — Если среди вас есть беженцы из нашего города, они смогут подтвердить мои слова.

— Нет нужды, — отозвался часовой. — Вы говорите на видессианском, как на родном, и я вижу, что голова ваша была выбрита. Заходите и добро пожаловать, святой отец… э-э… святейший отец, и женщина, что с вами, тоже.

«Была выбрита?» — Ршава провел ладонью по макушке. И точно: там отросла щетина. Он удивленно покачал головой. Ршава гладко брил голову с того дня, как стал священником, но за несколько последних суток у него не было такой возможности. «Вот и еще одно дело, о котором не стоит забывать», — подумал он.

Громко скрипя несмазанными петлями, ворота Цаманда открылись. Ршава и Ингегерд въехали в город. Ополченцы закрыли ворота и сразу же закидали прибывших вопросами: «Насколько плохи дела в Скопенцане?», «Правда ли, что варвары в самом деле туда ворвались?», «Как они смогли взять такой укрепленный город?», «Что натворило там землетрясение?», «Вы собираетесь остаться здесь?», «А куда пойдете, если не останетесь?»

Ршава отвечал как мог. Похоже, Ингегерд вполне устраивало, что говорил именно он: может быть, оттого, что его общественное положение было выше, или оттого, что видессианский был его родным языком, а не ее; или же просто потому, что она считала — как и многие халогаи, — что видессиане любят болтать ради самой болтовни.

Услышав о том, как пала Скопенцана, горожане ахнули.

— Те, кто добрался сюда раньше вас, говорили то же самое, — мрачно сообщил один из ополченцев, — но мы не хотели им верить. Теперь, пожалуй, придется.

— У нас здесь тоже есть крестьяне со своими семьями, — добавил второй. — Не хочется и думать, что нужно будет за ними особо приглядывать.

«Вам, наверное, и не придется», — подумал Ршава. В Скопенцане беженцы и ополченцы сразу начали враждовать. Если в Цаманде такого не произошло, то ополченцам не стоит и бояться, что крестьяне предпочтут им варваров.

О землетрясении он постарался говорить как можно меньше. Потому что не знал, что сказать, — особенно сейчас. Чтобы отвести вопросы горожан, он начал спрашивать сам.

— Трясло нас сильно, — ответил ополченец. — Некоторые здания рухнули, погибло несколько человек. Но сильных пожаров не было, и стены выдержали, хвала Фосу. — Он очертил на груди солнечный круг.

Так же поступил и Ршава, хотя в голове у него до сих пор все мелькало. Насколько причастен Фос к землетрясению? Больше или меньше, чем к другим проклятиям Ршавы? А если не Фос придал этим проклятиям силу, то кто? Прелат уклонился от ответа, как шарахается лошадь, увидевшая змею.

Едва он подумал о лошадях, как один из местных спросил:

— А откуда у вас хаморские лошади, святейший отец?

Вопрос был вполне естественным. Гораздо удивительнее, что ополченцы задали перед этим множество других. Ршава кашлянул. У него не нашлось хорошего ответа, и за него ответила Ингегерд:

— Прелат убил варваров, которые на этих лошадях ездили. Они наши теперь, как добыча на войне.

Ее медленная и звучная речь сделала эти слова еще более впечатляющими. Ополченцы по-новому взглянули на Ршаву. Священник, да и не особо грозный на вид, который убил четырех хаморов?.. Ршава возблагодарил благого бога за то, что Ингегерд не сказала, как он их убил. Это потребовало бы гораздо больше объяснений, чем он был в состоянии дать.

— Где здесь гостиница, куда можно поселить жену командира гарнизона? — спросил он. — Я, разумеется, могу попросить о приюте в храме, но не она.

— Гостиницы у нас переполнены, но попробуем что-нибудь сделать, — ответил ополченец. — Раз она пришла с вами, думаю, мы что-нибудь подыщем.

— Спасибо тебе за доброту, — сказала Ингегерд.

В ее голосе — или, может быть, в том, как она говорила, — было нечто располагающее к себе. Ополченцы едва не подрались, решая, какая гостиница станет для нее лучшей. В конце концов они пришли к выводу, что подойдет только гостиница «Евтерия». Один из них назначил себя проводником и с самодовольным видом повел Ингегерд к гостинице.

Ршава пошел с ними.

— Теперь, когда мы пришли в город, ты здесь останешься? Тут тебе может быть безопаснее.

Она покачала головой:

— Нет. Я мужа стану искать. А безопасность… сейчас везде опасно. Раз Скопенцана пала, кто сможет усомниться, что на Цаманд такое несчастье не обрушится? Или вообще на любой город?

— Как я и обещал Гимерию, я помогу тебе, если смогу. — Ршава помолчал. — Если ты не захочешь со мной расстаться. Я пойму почему, и тебе нет нужды говорить иное ради вежливости.

Ингегерд снова покачала головой, теперь уже улыбаясь:

— Я не стану говорить и молчать вежливости ради. Любой, кто меня знает, скажет, что это так. — (Ршава поверил ей: она никогда не была лицемеркой. Лицемерие — порок видессиан, почти не присущий халогаям.) — Ничего плохого не случилось, — продолжала она, — и не жду я ничего плохого, если мы вместе будем путешествовать.

— Значит, мы дальше отправимся, когда сможем, — решил прелат.

Тогда он еще не знал, желает ли сам того же. А также подозревал: то, что он в тот момент считал «плохим», могло отличаться от смысла, который вкладывала в это слово Ингегерд. Он не стал ее спрашивать. Ршава не хотел знать ответ.

— Ну вот мы и пришли, — с гордостью сообщил местный ополченец. — Гостиница «Евтерия», лучшая в Цаманде.

Кто бы усомнился? Гостиница действительно могла похвастаться двумя этажами: нижним каменным и верхним бревенчатым. В Скопенцане она считалась бы обычной. В столице ее назвали бы жуткой лачугой; Ршава сомневался, что в городе Видесс еще остались дома с тростниковой крышей. Но для третьесортного северного городка она была неплоха.

— Э-э… — Ополченец замялся. — У вас есть деньги?

— У меня есть, — невозмутимо сообщила Ингегерд.

Местный облегченно вздохнул, а следом за ним и Ршава. Своих денег у него было мало. Он не принадлежал к числу священников, равнодушных к золоту, — и в этом не было ничего удивительного, если вспомнить, из какой семьи он происходил. Но, потрясенный известием о том, что хаморы ворвались в Скопенцану, он первым делом подумал о спасении, а уже затем обо всем остальном. Возможно, именно это и сохранило ему жизнь, зато теперь заставило смутиться.

— Святейший господин, если вы пойдете со мной, я провожу вас к храму, — предложил ополченец. — Он тут рядом, за углом. Если вы с госпожой путешествуете вместе, то наверняка захотите быть ближе друг к другу.

Ршава пристально взглянул на ополченца. Не намекает ли он на?.. Нет, горожанин явно воспринял ситуацию такой, какая она есть. Мучительная ситуация для Ршавы; он (и его очень конкретная часть тоже) весьма желал бы ее изменить… Прелат в который раз попытался спрятать это желание от себя и просто кивнул:

— Благодарю.

Священник, руководивший храмом, наверняка не стал бы утверждать, что его храм лучший даже в Цаманде. Звали святого отца Трибониан, и он, похоже, не отличался разговорчивостью. Он часто моргал, и от него попахивало винным перегаром. Если бы Ршава явился инспектировать этот храм, а не искать в нем пристанища, он нашел бы для священника кое-какие резкие слова. Они у него имелись, но Ршава заставил себя промолчать. А это оказалось нелегко: в отличие от большинства видессиан, прелат обычно говорил то, что думал.

— Вы счастливчик, святейший отец, раз вам удалось выбраться из Скопенцаны живым, — сказал Трибониан.

— Возможно. — Стоять перед очагом в комнате священника было замечательно. Ршава почти купался в чудесном тепле. Но он понял, что не может обойтись одним словом. — Если бы нам действительно повезло, то Скопенцану никогда бы не захватили варвары. Ее обрекла на гибель дурацкая вражда между ополченцами и крестьянами-беженцами.

— Нам? — переспросил Трибониан. — Значит, вы спаслись не один?

— С женщиной, — неохотно пояснил Ршава. — Женой командира городского гарнизона; его призвали на гражданскую войну, что ныне раздирает империю.

Ршава надеялся, что длинная фраза отвлечет Трибониана от сути ответа. Но здесь прелату не повезло.

— Вы ушли из Скопенцаны… с женщиной? — Кустистые брови Трибониана приподнялись. Ршаве пришлось кивнуть. Местный священник хитро взглянул на него. — Тогда вы действительно везучий человек, святейший отец.

— Клянусь благим богом, между нами не произошло ничего непристойного.

Ршава позволил ноткам гнева прозвучать в голосе. Отчасти он гневался на себя — потому что желал, чтобы между ним и Ингегерд произошло нечто непристойное. Но Трибониану незачем было об этом знать. Ршава сказал ему правду, хотя и неполную, и для внушительности добавил:

— Я поклянусь в этом у алтаря в столичном Соборе.

Трибониан никогда не бывал в столице. Вероятно, он даже не мог представить, как она выглядит. Но слава Собора разнеслась по всей империи Видесс и за ее пределами.

— Конечно, святейший отец, — пробормотал Трибониан. И Ршава не смог бы доказать, что священник произнес это с сарказмом.

Горячая каша с кусочками копченой свинины тоже оказалась замечательной — отчасти из-за того, что была горячей, но в большей степени просто потому, что это была еда. Таким голодным Ршава не был никогда в жизни. Он потратил столько сил, сколько ему никогда не доводилось тратить, и питался при этом скуднее, чем когда-либо. Даже второй порции ему не хватило, чтобы возместить то, что он испытал на пути в Цаманд. Но все же еда помогла, равно как и вино, которым он запивал кашу.

Трибониан предложил Ршаве свою кровать, но прелат отказался. Священник дал ему одеяла, и Ршава завернулся в них, лежа у очага: тепло горящих углей было для него куда важнее мягкого матраса.

Утром, когда он проснулся, угли уже догорели, а пол остался таким же твердым. Ршава встал и потянулся, ощущая себя постаревшим. Суставы и сухожилия пощелкивали, когда прелат двигал руками и ногами, и молодости ему это не прибавляло…

Время утреннего богослужения уже настало, но Трибониан храпел. В Скопенцане Ршава пинками выгнал бы другого священника из постели, если бы тот проспал. Здесь же он сдержался. Хотя Трибониан и ниже по рангу, это его храм. Пусть спит, решил Ршава.

Он провел богослужение сам. Молитвы и гимны звучали для него как-то странно — почти неправильно. Даже молясь Фосу, Ршава гадал, связан ли хоть как-то владыка благой и премудрый с его проклятиями. Ни одна из его молитв не была услышана, зато проклятия… Из-за проклятий упал со стены Токсар, они разрушили Скопенцану и убили варваров, собравшихся напасть на него и Ингегерд.

Что это означает? Ведь наверняка это что-то означает; ничто не происходит без причины. Но что?

Трибониан подошел к алтарю, когда Ршава уже заканчивал молитвы.

— Вы хотите опозорить меня? — кисло спросил священник.

— Нет, — ответил Ршава, имея в виду «да».

Местный священник проделал то, чего требовал от него ритуал. Он служил механически, без воодушевления. Обернись все иначе, Ршава многое мог бы сказать ему на эту тему. Но все сложилось так, как сложилось, и прелат, со смятенными мыслями и тяжелым сердцем, позволил священнику завершить то, что было формально правильным, но лишенным дыхания жизни. Закончив, Трибониан взглянул на Ршаву почти с ненавистью.

— Вы же не собираетесь здесь остаться? — вопросил он.

— Клянусь благим богом, нет!

Ршава понимал, что, покинув город, он подвергнет опасности и свою жизнь, и жизнь Ингегерд. Но он также понимал, что Цаманд, пусть даже люди в нем дышали, был уже мертв. Если этот город вообще когда-либо жил…

Страстность ответа подарила ему первый одобрительный взгляд Трибониана. Тот не желал видеть его здесь так же сильно, как Ршава не желал оставаться.

— Я приготовлю завтрак, — сказал Трибониан. — Потом вы можете подняться на стену. Если не увидите поблизости варваров, то можете уходить.

О да, Трибониан хотел от него избавиться. «Что ж, я и сам хочу уйти», — подумал прелат.

На завтрак была та же каша с кусочками солонины. И вновь Ршава ел так, словно ожидал, что завтра еду объявят вне закона. Судя по выражению лица Трибониана, это была еще одна причина обрадоваться уходу прелата. Ршава запил еду чашей вина; Трибониан выдул их несколько. Неужели он всегда столько пьет? Глядя на него, Ршава не удивлялся этой догадке.

После завтрака Ршава поднялся на городскую стену и осмотрелся. Стена была смехотворной по сравнению с укреплениями столицы или даже Скопенцаны. Умелые осаждающие пробили бы ее в два счета. Но для сдерживания кочевников она годилась.

Ршава увидел белую равнину, деревья и редкие клочки голой земли там, где ветер сдул снег. Хаморов он не заметил и понадеялся, что больше их не встретит. Когда он вернулся в храм, там его дожидалась Ингегерд. Трибониан пялился на нее с выражением, которое можно было описать как муки безнадежной похоти. Ршава ощутил странную смесь отвращения и сочувствия. «Уж я-то знаю, что он испытывает», — с сожалением подумал он.

Ингегерд не обращала внимания на голодный взгляд Трибониана. «Ничего удивительного. Мой она тоже игнорирует», — подумал Ршава.

— С дюжину тех людей, кто в гостинице живет, собираются уйти на юг и согласны нас с собой взять. Большинство из них мужчины. У некоторых есть оружие, и может, они даже знают, что с ним делать. А что думаете вы, святейший отец? Нам безопаснее в компании будет или самим по себе?

— Полагаю, в компании, — ответил Ршава, хотя предпочел бы остаться наедине с ней. — Если ты считаешь, что я не прав, то готов тебя выслушать.

— Нет. — Она покачала головой. — Думаю, вы правы. Они собираются сегодня утром уйти, чуть позднее. А я пока еды куплю, какую смогу.

— Тебе все возместят, когда мы придем в храм побогаче… этого, — пообещал Ршава, не сумев скрыть отвращение.

— Хорошо сказано, и очень искренне. И уж конечно, волноваться из-за этого не стоит, — ответила Ингегерд. — Мы товарищи, вы и я, и я делаю то, что товарищи друг для друга делают. Собирайтесь, я скоро ждать вас в гостинице буду. — И, сделав реверанс, она вышла.

— Товарищи… — процедил Трибониан.

— Именно так. Любые иные слова и любые ваши грешные мысли будут ложью.

Ршава подождал, станет ли Трибониан опровергать его слова. Тот не стал, но за это время Ршава успел мимолетно подумать о грешном.

Из южных ворот Цаманда вышли мужчины и женщины, желавшие отыскать лучшее убежище от варваров. Некоторые были скопенцанцами — другие жителями Цаманда, опасавшимися, что их город не устоит.

— Хорошо, что вы с нами, святейший отец, — сказал один из скопенцанцев, узнавший Ршаву. — Благой бог прислушивается к вашим молитвам, поэтому мы можем не бояться варваров.

Ршава и Ингегерд переглянулись. Прелат знал, что они думают о разном. Она верила, что именно его святость и набожность позволили ему проклясть хаморов. Прелат сам хотел бы в это верить. И ждущему ответа жителю Скопенцаны он лишь сказал:

— Да будет так.

— Удачи! — крикнул вслед ополченец, когда они выходили из Цаманда. — Надеюсь, она вам не понадобится.

«Да будет так», — подумал Ршава. За их спинами с глухим стуком закрылись ворота Цаманда. Оказавшись на открытой местности, Ршава сразу ощутил себя муравьем, ползущим по тарелке. Правда, с ним ползло несколько товарищей, но много ли от них будет проку, если навалится опасность? Ведь они всего лишь муравьи…

Его зад и бедра болели, доказывая, какой он неопытный всадник. Но Ршава не жаловался: многим его спутникам пришлось идти пешком, совсем как ему с Ингегерд, пока те кочевники не… скончались. Степная лошадка, на которой он ехал, время от времени поглядывала на него. Всю жизнь у нее в седле сидел хамор, прирожденный всадник, и она, наверное, гадала, как на ее спине очутился этот неумеха.

Копыта и подошвы с хрустом давили снег. Где-то неподалеку каркнула ворона. Ее Ршава хотел услышать меньше всего: добычей ворон нынче снабжали хаморы.

Беглецы шли дальше. Один из бывших жителей Скопенцаны сказал:

— Уж лучше так, чем в одиночку. Я бежал из Скопенцаны один и даже не верил, что доберусь до Цаманда. Зато теперь у меня появился настоящий шанс.

В его словах не было логики, и Ршава едва не сказал ему об этом. Немало банд кочевников были достаточно многочисленными, чтобы уничтожить эту кучку беженцев. К тому же она привлекала больше внимания, чем путешественник-одиночка.

Ршава промолчал. Если горожанину нужна соломинка, чтобы за нее цепляться, то пусть цепляется, сколько ему угодно. Никому от этого хуже не станет. Да и религии это не противоречит. Если мужчина умрет, допустив подобную ошибку, это не уменьшит его шансы перейти Мост Разделителя.

«А как насчет твоих проклятий?» По телу Ршавы пробежала дрожь, вовсе не связанная с зимним холодом. Сейчас прелат не обращал на мороз особого внимания, потому что был достаточно тепло одет и сыт. Холод в его душе был вызван совсем иной причиной. И избавить от него не могли ни миска горячей каши, ни жаркий очаг.

Весь этот день путники не видели хаморов. На ночь они остановились в бывшем крестьянском поселении. Большая часть домов в деревне была сожжена, уцелевшие стояли пустыми. Три женщины из группы отправились спать в одну из брошенных хижин, мужчины расположились в двух других. Они решили выставить на ночь часовых, сменяющих друг друга по очереди; такой роскошью Ршава и Ингегерд не могли насладиться, когда путешествовали вдвоем.

Один из мужчин разбудил прелата, сказав извиняющимся тоном:

— Ужасно сожалею, что потревожил вас, святейший отец… Но сейчас ваша очередь.

— Все в порядке, — ответил Ршава и зевнул.

Он поднялся и, пробираясь к выходу, постарался не разбудить других похрапывающих видессиан.

Где-то заухала сова. Где-то еще — к счастью, намного дальше — завыл волк; ему отозвался второй, потом третий, пока не зазвучал настоящий хор демонов. Ршава содрогнулся: уж больно эти голоса были созвучны его тревогам. Время от времени сквозь прорехи в облаках выглядывала луна, заливая бледным светом мертвую деревню и превращая тени в кляксы живой полуночи.

Ршава держал копье, однако не знал, будет ли он с оружием опаснее для врагов. Скорее всего, не очень. Но если он успеет поднять тревогу и попытается защитить себя, это сможет принести остальным хоть какую-то пользу. «Ура», — с тоской подумал он. Некоторые видесские церковники, например святой Квельдульфий, почитали мученичество, совсем как светские мужчины почитали женщин. Но это явно не для Ршавы.

Вспомнив о Квельдульфий, прелат подумал о халогаях, убивших человека, обращенного в веру Фоса, хотя он был с ними одной крови. А подумав о белокурых северных варварах, Ршава обратился мыслями к Ингегерд. Он счел это великим и удивительным совпадением, хотя правда заключалась в том, что теперь почти все на свете могло заставить его думать об Ингегерд.

Он посмотрел на крестьянский дом, где она сейчас находилась с двумя другими женщинами. Словно по заказу, луна выглянула снова и залила хижину холодным серебристым светом. Ршава тяжело вздохнул. Двумя ночами раньше он обнимал ее — о, не так, как об этом поется в балладах; но все же обнимал. А сейчас… Сейчас она вполне могла находиться на обратной стороне луны.

Мягко, по-волчьи, ступая, прелат крался по опустевшей деревушке. Уйти от одолевающих мыслей, найти хоть что-нибудь, напоминающее покой… Однажды Ршава ахнул от неожиданности, когда что-то пробежало по снегу. Но то была всего-навсего мышь, перебегавшая из одной хижины в другую. Священник облегченно выдохнул.

Напуган мышью! Как хохотали бы над ним Токсар и Воил! Но Токсар был мертв. «Из-за моего проклятия», — вспомнил Ршава и содрогнулся. А Воил? Если он и не погиб, когда хаморы ворвались в Скопенцану, то наверняка нашел смерть, когда задрожала земля и стали рушиться дома и стены. Как Ршава ни старался, он не смог убедить себя, что сожалеет о любом из тех, кто возглавлял ополчение Скопенцаны.

Над его головой скользнул призрак. Сердце прелата ухнуло в пятки, но это оказалась лишь сова, скользившая по воздуху на бесшумных крыльях. «Опоздала. Мышь уже спряталась, — подумал Ршава. — Но будут и другие».

Луна скрылась, на деревню плащом опустился мрак. В столице и Скопенцане на улицы сквозь щели в ставнях пробивался бы свет ламп и очагов. На некоторых улицах после заката зажигали факелы; но здесь не было ни факелов, ни даже звезд. Словно ледяной ад Скотоса воцарился на земле.

Рука прелата очертила знак, отгоняющий злого бога. Ршаве не нравилось, как Скотос упорно пробирается в его мысли. Он огляделся, хотя и мало что мог увидеть. Осторожно ступая в темноте, он двинулся к домам, где укрылись его спутники.

Ршава почти дошел, когда деревушку сотряс очередной толчок. Он оказался сильным, и прелат с трудом устоял на ногах. Из домов послышались крики, испуганно заржали лошади. Но, в отличие от землетрясения, разрушившего Скопенцану, толчок не повторился, и через несколько секунд все кончилось. Животные успокоились. В одной из хижин, где находились мужчины, кто-то сказал:

— Вот ведь гадость какая.

Несколько человек согласно рассмеялись.

Другой мужчина высунул голову из хижины и спросил:

— Вы в порядке?

— Вполне, — ответил Ршава.

Мужчина помахал ему и скрылся внутри.

Постепенно сердце Ршавы перестало колотиться. Толчки выматывали путников. Они постоянно грозили обернуться сильным землетрясением, и ни один человек не мог опровергнуть эти страхи. Оставалось ждать и надеяться, что толчки утихнут сами собой, но все боялись, что этого не произойдет еще очень долго.

Ршава заметил какое-то движение возле хижины женщин, и его пальцы стиснули древко копья. Секунду спустя он понял, что глупо ждать опасности с той стороны — во всяком случае, такой опасности, с которой не справится копье.

Он узнал Ингегерд даже в темноте. Две другие женщины были приземистыми и полноватыми, рядом с ними она казалась елью возле раскидистых дубов.

— Ты в порядке? — окликнул ее прелат.

Ингегерд повернула голову. Скорее всего, она не знала, что он там стоит.

— Это вы, святейший отец?

— Кто же еще?

— Тогда как другу могу свободно сказать, что я не в порядке. Всякий раз, когда земля трясется, сердце во мне замерзает. Я хочу кричать. Я хочу бежать. И знаю, что ни то ни другое мне ни капли не поможет. Мой народ — воины. И мне стыдно за мою трусость, но еще стыднее лгать.

— Нельзя быть героем против землетрясения. Как может человек сопротивляться тому, что настолько его сильнее?

— Знаю. — И, помолчав, она добавила: — Как человек может вызвать то, что настолько его сильнее?

— Не знаю, я ли это сделал, — ответил Ршава. — И даже если сделал… — в этом он не признавался даже себе, пока не увидел, как четверо хаморов падают с лошадей и умирают, — даже если сделал, то не знаю как.

Выглянула луна, превратив золотые волосы Ингегерд в сияющее серебро. Глаза ее почти по-кошачьи отражали свет. Она приблизилась к Ршаве на несколько шагов.

— Не будь вы очень святым человеком, то, конечно же, не смогли бы этого сделать.

Его смех прозвучал хрипло, как воронье карканье:

— Если бы я был таким святым, каким ты меня представляешь, тебе не пришлось бы сторониться меня, после того как мы спали под одним одеялом.

К его изумлению, Ингегерд тоже рассмеялась:

— Это все еще не дает покоя вам? Меня это не волнует вовсе. Даже самый святой мужчина остается мужчиной, с желаниями мужчины. Вы ваш обет не нарушили, и вы насиловать меня не стремились. Вот и хорошо. Все забыто.

«Для тебя — может быть», — подумал Ршава. Он же не забудет до конца своих дней, сколько бы ему ни осталось, как их тела соприкасались и как это его возбудило. И багровую ярость, питавшую его проклятия, он тоже не забудет. Какое все это имеет отношение к святости? Насколько он мог судить — никакого.

— Думаю, ты можешь спокойно вернуться в дом, — сказал Ршава. — Уж если такой сильный толчок не развалил его, то и другой вряд ли разрушит.

— Несомненно, вы правы, — ответила она. — Вы человек разумный и здравомыслящий.

Много лет Ршава старался быть именно таким. И никогда еще так не сожалел, что преуспел в этом.

— Я говорю себе, что все хорошо будет, но заставить себя не могу в это поверить, — пожаловалась Ингегерд.

— Когда вся империя перевернулась вверх дном и даже сама земля содрогается у нас под ногами, подобно раненому зверю, надежда приходит с трудом. И все же отрицать надежду — все равно что отрицать владыку благого и премудрого и отдаваться в руки Скотосу.

— Значит, я делать этого не стану, — произнесла Ингегерд с твердой решимостью, чуждой большинству видессиан.

Она кивнула Ршаве и направилась в хижину с таким видом, будто ей предстояло сразиться с драконом. И если бы вместо двух мирных видесских женщин внутри ее ждал дракон, она бы его убила. В этом Ршава не сомневался.

«А как поступил бы я?» — задумался он. Драконов он почему-то боялся меньше, чем Ингегерд… или себя самого.

Путники брели на юг. Даже когда Ршава сидел на хаморской лошадке, ему порой казалось, что он пробивается сквозь грязь. Ему и Ингегерд приходилось сдерживать лошадей, чтобы не опережать идущих пешком. Прелат не видел никакой пользы в том, чтобы держаться кучей; однако и бросать пеших беженцев он тоже не хотел.

Впереди, намного дальше выстрела из лука, показались трое хаморов. Они долго разглядывали путников, не пытаясь напасть. Потом развернули лошадей и ускакали.

— Они за своими товарищами поехали, святейший отец, — встревоженно сказала Ингегерд. — Вам надо их проклясть, чтобы этого они не сделали.

Ршава протянул руку к удаляющимся хаморам, но через секунду опустил ее:

— Во мне нет силы.

— Почему? — удивилась она.

— Не знаю, но чувствую, что проклятие не сработает.

Ингегерд прикусила губу, но не стала его уговаривать. Ршава даже не понял, что именно это качество делало ее образцовой женщиной… Он запутался в собственных мыслях. Почему он был настолько уверен, что проклятие, произнесенное сейчас, не будет иметь силы?

Единственное объяснение, пришедшее ему в голову: он недостаточно разгневан. Ведь он испытывал настоящую ярость, когда проклинал Токсара, когда призывал землетрясение на Скопенцану, когда убивал хаморов, напавших на него и Ингегерд.

А теперь… Ну как он может испытывать ярость к людям, скачущим прочь? Вот если они вернутся и нападут, все станет иначе. Во всяком случае, он на это надеялся. А сейчас внутри него не пылала ярость.

Другие видессиане тоже заметили степняков и, конечно, поняли, что хаморы ускакали вовсе не из желания отпустить беженцев с миром.

— Надо найти место, где мы сможем обороняться, — сказал один из мужчин.

Это было легче сказать, чем сделать. На заснеженной местности, которую они пересекали, не было ни ферм, ни амбаров, ни изгородей. То была просто равнина. Ее монотонность нарушала лишь сосновая рощица в отдалении. Ингегерд указала на нее:

— Мы должны там оборону занять, и быстро. Если наша главная надежда не оправдается, мы отбиваться там будем, как сможем.

Под главной надеждой она подразумевала Ршаву, но остальные об этом не знали. Некоторые с недовольством пробормотали:

— Кто такая эта чужеземка, чтобы указывать нам, что делать? — но ее предложение было настолько очевидным, что ворчание вскоре утихло.

— Мы оставляем такой след, что варвары без труда нас отыщут, — с сожалением произнесла одна из женщин.

— Да какая теперь разница, есть след или нет? — ответил кто-то из мужчин. — Если мы не пойдем туда, они найдут нас так же легко, как тараканов на тарелке.

Это тоже прозвучало неоспоримой правдой и болезненно напомнило Ршаве его мысли в тот момент, когда они покидали Цаманд.

До деревьев оставалась примерно сотня ярдов, когда кто-то оглянулся и сказал:

— Нам лучше поторопиться.

Ршава тоже оглянулся. Растянувшись вдоль горизонта, к ним деловито скакали хаморы. Ради проверки он снова поднял руку, но так и не ощутил желанного прилива силы. Да, ее питали ярость и страх — отнюдь не те эмоции, которыми Фос, по мнению Ршавы, наполняет сердца людей. Сейчас он был и зол, и напуган, но ни одна из этих эмоций не бурлила в нем как прежде. Возможно, он слишком многое пережил и на время утратил способность к сильным эмоциям. Какой бы ни оказалась причина, в ближайшее время проклятий ждать от него не следует.

Ингегерд заметила и его попытку, и ее безуспешность.

— Нет, святейший отец? — спросила она.

— Похоже, что нет.

— Тогда мы будем сражаться, — бесстрашно заключила она. — О моей просьбе вспомните, если сможете, и в конце ее исполните.

— Если смогу. Если придется.

К этому времени видессиане добрались до деревьев и укрылись за ними. Ноздри Ршавы наполнил пряный запах сосновой смолы. Некоторые мужчины натянули тетиву на луки и наложили стрелы. Прелат понятия не имел, много ли от этого окажется пользы и будет ли она вообще.

Он выглянул из-за деревьев. Хаморы приближались. Ршава поискал в себе ярость и страх — те эмоции, которые дали бы ему возможность проклясть варваров, убить их или отогнать. Он отыскал и ярость, и страх, но… недостаточно. Их приглушало чувство удивительной отстраненности от происходящего — словно бы Ршава не сам прятался в роще, а наблюдал за кем-то другим… Краем сознания он понимал, что это не так, но не мог заставить себя, не мог встряхнуться.

— Женщинам надо уйти как можно дальше, — сказал один из видессиан. — И вам тоже, святейший отец. Не хочу вас обидеть, но в драке от вас будет не много пользы.

— Я останусь, — заявил Ршава, ощущая на себе взгляд Ингегерд.

— Нет уж, уходите, — повторил мужчина, и его товарищи кивнули. — Я не сомневаюсь в вашей храбрости, но вы не умеете обращаться с оружием. Так что спасайтесь, если сможете. Вдруг мы продержимся достаточно, чтобы вы успели уйти? Проклятье, да идите же! Чем дольше вы спорите, тем меньше у вас шансов.

Его проклятие не имело той силы, какую имели — или могли иметь — проклятия Ршавы. Прелат отвернулся, чувствуя, как у него пылают уши. Две видессианки уже брели по снегу вглубь рощи. Ингегерд ждала.

— Я буду сражаться рядом с вами, если хотите, — сказала она.

— Пойдем дальше, — ответил он. — Наверное, ты стоишь в бою больше меня, если… — он не сказал: «если я не могу проклинать», а лишь изобразил это жестом. Ингегерд кивнула. — Но в любом случае, если меня захватят живым, то, наверное, убьют быстро, — продолжал Ршава. — А тебя они будут мучить, прежде чем позволят умереть.

«…сделают с тобой то, что хотел сделать я». Он подавил эту мысль.

Не зная, о чем он думал, Ингегерд взяла его за руки:

— Тогда идите и вы с нами. Не позор для вас, что у вас руки не мужчины, ибо вы выбрали путь благого бога, а не путь воина. Пойдем. И мы спасемся, если сможем.

Вряд ли кто-нибудь другой смог бы его уговорить. Ингегерд же он подчинился, как мальчик — матери. Позади него в дерево с глухим стуком вонзилась стрела: значит, хаморы уже приблизились на расстояние атаки. Через секунду послышались крик и хрипение. Эта стрела угодила в плоть, а не в дерево.

По-прежнему все происходящее казалось Ршаве далеким и совершенно не важным. Если его зарубят варвары — ну и что?.. Обернувшись на ходу, он споткнулся о занесенный снегом камень и рухнул в полный рост.

— Уфф! — только и выдохнул он.

Сильная почти как мужчина, Ингегерд помогла ему встать.

— Быстрее, святейший отец, — велела она, задыхаясь. — Если вы решили бежать, то должны бежать.

— Я… стараюсь, — выдавил Ршава.

Бредя по глубокому снегу, он прислушивался к тому, что творилось сзади, но больше не оборачивался. «Если решил бежать, то надо бежать» — этот урок он усвоил. Только не поздно ли? Крики и вопли на опушке рощицы теперь слышались реже, и по большей части — на хаморском языке. Без сомнения, видессиане дорого продавали свои жизни… но, как полагал Ршава, недостаточно дорого. Прошло еще несколько минут — и варвары пустились вдогонку за беглецами.

Ингегерд могла оторваться от него. Прелат махнул ей, чтобы она так и поступила. Она или не заметила этого жеста, или предпочла не заметить. А топот преследователей звучал все ближе… Ршава попытался прибавить шагу, но не смог. Кожа на спине натянулась, будто это могло спасти его от стрелы или укуса острого лезвия сабли.

Прелат укрылся за деревом — и вовремя, потому что в ствол вонзилась стрела, явно выпущенная в беглеца. Ршава выглянул, испытывая удивительную смесь эмоций: страха и любопытства. Двое хаморов кричали на третьего — того, который стрелял. Наверное, они уже поняли, что Ингегерд женщина, и не хотели, чтобы их товарищ убил ее сразу.

Но теперь они увидели бородатое лицо прелата и убедились, что он мужчина. Все трое зловеще ухмыльнулись. Они могли бы обойти его с боков и застрелить, но вместо этого двое хаморов обнажили сабли и направились к нему. Они решили развлечься, убивая его, пока третий побежал ловить Ингегерд. Тогда их будет ждать еще одно развлечение, и уж потом они с ней покончат.

Собственная судьба мало заботила Ршаву. Несравненно больше для него значило то, что он подвел доверенную ему женщину. И он, указав на варвара, который ее преследовал, завопил:

— Проклинаю тебя! Проклинаю, проклинаю, проклинаю!

Хамор всплеснул руками, вскрикнул и свалился. Кочевник был мертв еще до того, как обрушился лицом в снег. Двое варваров уставились на Ршаву, а тот — на них. Его все еще изумляло, что он способен вызывать такие силы, от кого бы они ни происходили.

Что-то выкрикивая — наверное, тоже проклятия, — хаморы взмахнули саблями и бросились к нему.

— Проклинаю вас! — крикнул Ршава.

Его кровь все еще кипела, но от страха не за себя, а за Ингегерд. Лица хаморов исказились от боли. Они зашатались, застонали и упали. Несколько секунд они еще корчились на снегу, потом замерли, как и первый степняк.

— Святейший отец? — Раздавшийся сзади голос Ингегерд едва не заставил его завопить. Прелат резко обернулся, очень близкий к панике. — Они мертвы, святейший отец. Они мертвы, но другие пока живы. Мы еще не спаслись. Бежим скорее, пока другие хаморы наш след не отыскали.

Ее спокойная рассудительность вернула порядок в мир, который, как показалось Ршаве, начал рушиться.

— Уже иду, — ответил Ршава и пошел за ней.

Минуты две-три спустя из-за деревьев донеслись женские крики. Значит, кто-то из варваров отыскал двух других женщин.

— Вы можете их проклясть, как тех троих прокляли? — спросила Ингегерд.

Ршава прислушался к себе, точно решая, сможет ли поднять некий тяжелый груз. Он ощутил, что нужная сила ослабевает, и покачал головой.

Ингегерд взглянула на него с любопытством:

— Тогда как же вы смогли только что это сделать?

— Как? Потому что один из них угрожал тебе, — ответил Ршава просто.

Некоторое время Ингегерд молчала. Затем, тщательно изгнав из голоса все интонации, спросила:

— А тех двоих?

— Так… повторные толчки. — В истерзанной землетрясениями северной стране эти слова пришли к нему сами собой.

Она произнесла что-то на своем певучем родном языке. Ршава вопросительно взглянул на нее. Ингегерд начала было отвечать, но передумала:

— Это на видессианский плохо переводится. И я считаю, что мы ошибку совершаем, убегая сейчас вглубь рощи.

— А что бы ты сделала?

— Вернулась к нашим лошадям. И к лошадям хаморов. Верхом мы сможем путешествовать быстрее, и врагам преследовать нас не дадим.

— Если они не оставили там охрану, — возразил Ршава.

— Если оставили, наверное, вы избавиться от них сможете. Они ведь будут угрожать обоим нам. — Ингегерд секунду подумала, потом кивнула: — Это наш лучший план, во всяком случае.

Ршава не стал ей возражать:

— Если он сработает, мы многое выиграем. Давай попробуем.

Они торопливо направились обратно к опушке. Вопли в рощице все не затихали. Ршава гадал, как могущество Фоса может соседствовать с таким злом? И правду ли говорят о неизбежном торжестве благого бога? Может быть, Скотос сильнее, чем полагают видесские богословы?.. Прелат тряхнул головой. Он не мог поверить в такое, и не будет верить.

Они с Ингегерд обошли очень толстое дерево. За ним лежало тело одного из видессиан, вместе с которым они вышли из города. Рука Ршавы сама собой очертила на груди солнечный круг. Кровь заливала чистый белый снег. Половина лица мужчины была срублена. Наверное, он был одним из лучников, стрелявших в кочевников, потому что варвары стянули с него подштанники и засунули стрелу ему в… Ршава отчаянно надеялся, что тот был уже мертв, когда они это сделали.

— Да перейдет он благополучно Мост Разделителя, — проговорила Ингегерд. — А те, кто сделал с ним такое, да будут вечно во льду Скотоса мучиться.

— Да, — согласился Ршава, гадая, как получилось, что она, родившаяся язычницей, сохранила больше веры в благого бога, чем осталось у него. Он с трудом добавил: — Нам лучше пойти дальше.

Ингегерд кивнула. Ее губы сжались в тонкую бледную линию: женщина и признавала увиденное, и отрицала его.

Они миновали несколько других тел, увидели новые алые пятна на снегу. Варвары не просто убивали: создавалось впечатление, что они кололи и рубили людей для развлечения. Один из убитых мужчин был выпотрошен, как заваленный на охоте кабан, причем его кишки не только вывалили на снег, но еще и изрубили на кусочки. Желудок Ршавы сжался. Мужчина не мог прожить долго, пока они с ним такое проделывали… или мог?

И ведь это, безусловно, не единственное жестокое убийство, совершенное хаморами. Поймав видессиан, они наверняка тешили себя подобным образом. Об этом говорило уже само умение, с каким варвары совершали все эти жестокости. Должно быть, несчетные столетия они творили подобные вещи по отношению друг к другу в Пардрайской степи…

«Как?» — задумался Ршава. Как может владыка благой и премудрый терпеть злобу и порочность в таких масштабах и так долго? Хотелось бы Ршаве знать, рассматривал ли кто-либо из видесских богословов этот вопрос — и если да, то какой ответ он нашел? Ощутив во рту кислый привкус тошноты, прелат увидел одну многозначительную и очевидную возможность: что Скотос действительно сильнее, чем способны представить богословы, комфортабельно живущие в городе Видесс, богатейшем и величественнейшем городе мира. Или даже богословы, живущие в Скопенцане.

Если ученые священники, размышляющие над священными писаниями Фоса, увидят, как могут обстоять дела в реальном мире… то что дальше? Будет ли реальный мир иметь значение для людей, поглощенных проблемой того, каким станет мир грядущий? Едва ли. Но он имел отчаянное значение для Ршавы — и прямо сейчас, если прелат хотел и дальше жить в этом мире.

— Мы приближаемся, — тихо сказал он.

— Знаю, — еще тише отозвалась Ингегерд. — Видите кого-нибудь? Дикари оставили кого-то лошадей охранять?

— Не знаю… Погоди. — Кажется, за тем деревом что-то шевельнулось? Да, несомненно. — Да. Один есть, вон там.

— Прокляните его, святейший отец. Если в вас есть святая сила Фоса, прокляните его.

Ршава не знал точно, какая в нем таится сила и откуда он ее черпает. Прежде, когда он хотел вызвать ее, находясь в спокойном состоянии, он терпел неудачу. Сможет ли он превратить эту силу в оружие, такое же надежное, как лук или копье?

Он показал на степняка.

— Проклинаю тебя, — сказал он, гадая, что случится дальше.

Хамор упал лицом в снег.

Ингегерд схватила Ршаву за руку и взвизгнула, как обрадованная девочка:

— Вы смогли, святейший отец! Клянусь благим богом, смогли!

— Значит, сделал, — пробормотал Ршава, все еще удивленный. Он не был уверен, далеко не был, что сделал это силой, посланной Фосом. Но и переживать из-за своих сомнений в тот момент он не собирался. Он проклял степняка, и степняк умер. Что еще имело значение? На взгляд прелата, ничего. — Пошли к лошадям, уберемся отсюда поскорее, — сказал он.

— Хороший совет, — согласилась Ингегерд, все еще глядя на него, словно на какое-то поразительное явление природы. Увидев этот восторг, Ршава ощутил себя вдвое выше, вдвое шире и раз в восемь сильнее, чем был на самом деле.

Они быстро обвязали лошадей поводьями, затем сели на тех, на которых ехали прежде. Все хаморские лошадки спокойно последовали за ними: животные были привычны идти на длинном поводу.

— Думаю, остальные кочевники немало удивятся, когда вернутся и обнаружат, что их лошади пропали.

— Думаю, удивятся, — тепло отозвалась Ингегерд. — Может быть, вам стоило весь лес проклясть?

Ршава уже думал об этом. Он поднял руку, словно нацеливая стрелу. Затем покачал головой:

— Что бы ни находилось во мне, сейчас этого нет.

— Жаль. Хаморы в лесу ваше проклятие заслужили.

— Я могу сделать лишь то, что могу. Я даже не знал, сумею ли свалить того хамора, пока не попробовал.

— Я вас не виню, — быстро ответила Ингегерд. — И никогда не буду вас винить. То, что вы можете делать, уже чудо несравнимое. Но раз я увидела немногое, можно ли винить меня за то, что хочу больше увидеть?

— Только не я, — покачал головой прелат. — Я никогда не стану тебя винить.

Теперь в ее взгляде появилось нечто еще, кроме почтительного восхищения.

— Там, среди деревьев, вы сказали, что одного варвара прокляли, потому что он на меня напасть хотел, — медленно проговорила она.

— Сказал, — согласился Ршава.

— Я вам за это благодарна, вы уж правильно поймите, святейший отец, — еще медленнее продолжила она. — Но, может быть, стоит еще раз вам напомнить, что я Гимерия жена. И все еще надеюсь мужа отыскать.

— И я надеюсь, что ты его найдешь. Я буду помогать тебе в том, что поручил мне сам Гимерий, — ответил Ршава, и большая часть сказанного им была правдой. А первая фраза? Наверное, нет. Ему захотелось спросить Ингегерд, что она станет делать, если не сможет отыскать Гимерия или узнает, что тот погиб. Он подумал об этом, но промолчал. Такой вопрос, решил он, или разозлит ее, или насторожит. А Ршава не хотел ни того ни другого.

Прелат обернулся. Они уже далеко отъехали от рощи. Один из хаморов вышел из нее и уставился на юг, несомненно гадая, как могли исчезнуть все их лошади. Ршава рассмеялся, но лишь на секунду. Если хотя бы один верховой кочевник найдет других, они могут пуститься за ними в погоню.

Ингегерд тоже оглянулась и увидела то, на что не обратил внимания Ршава:

— На севере тучи собираются. Надвигается снегопад. А я надеялась, что их больше не будет.

— Тогда нам следует поискать укрытие. Не хочу, чтобы снегопад застал нас на открытом месте. — Если в голосе Ршавы и послышалась тревога, кто бы стал его за это упрекать? Он не видел поблизости ничего способного послужить укрытием, хотя бы рощи.

— У нас столько лошадей, что мы не замерзнем, даже если придется в снегу ночевать. — В голосе Ингегерд звучала уверенность, которой не чувствовал Ршава. — Но и вы правы, святейший отец. Лучше бы найти укрытие.

Ршава указал вперед, на низкий холм:

— Может быть, оттуда мы увидим что-нибудь подходящее.

Он не особенно в это верил, но иногда надежды сбываются. Они поехали вперед. Ветер уже начал крепчать. Воздух тоже посвежел и стал пахнуть влагой и снегом.

Поднявшись на вершину холма, прелат и его спутница воскликнули, радостно удивленные. Невдалеке они увидели ферму и амбар. Жил ли кто-нибудь на ферме в эти тревожные дни — уже другой вопрос; но строения в любом случае защитят их от метели.

Снег начал вихриться вокруг путников еще до того, как они подъехали к ферме. Вблизи Ршава увидел, что дом поврежден огнем. Прелат крикнул, но ему ответила лишь тишина. Они с Ингегерд отвели лошадей в амбар, которого тоже коснулось пламя. Но это их не очень встревожило: хаморские лошадки терпели в степях и не такие трудности, и вряд ли еще один снегопад их погубит.

К этому времени Ршава уже перестал тревожиться о том, погубит ли его и Ингегерд очередная метель. Если бы не было войны и он вернулся бы за стены Скопенцаны, то жаловался бы на скверную погоду. А местные уроженцы смеялись бы над ним, называя изнеженным южанином. И все были бы довольны.

Нынче же счастье включало вещи более простые — или, скорее, более близкие, осязаемые. Прожив еще один день, люди были счастливы. Избежав врагов, они были счастливы. А увидеть, как эти враги падают замертво… Да, Ршава возрадовался, когда хамор-часовой рухнул в снег!

Прелат не обнаружил в полуразрушенном фермерском доме замерзшие трупы, и это его также порадовало. Люди, жившие здесь прежде, наверняка сбежали до того, как хаморы подожгли дом. Ршава помолился, чтобы люди успели добраться до укрытия или окруженного стенами города прежде, чем их могли нагнать варвары.

Даже прося у Фоса этой милости, прелат гадал, много ли пользы принесет его молитва. Похоже, благой бог все его прежние молитвы игнорировал. Ршава не знал, почему Фос отвернулся от него и от всей империи Видесс. Но ведь отвернулся — и лишь слепой, по мнению прелата, мог бы в этом усомниться.

Ветер за стенами дома завыл в полную силу. Снег летел почти горизонтально. Но каменные стены и то, что осталось от крыши, давали хоть какую-то защиту.

— Думаю, надо разломать мебель и огонь в очаге развести, — сказала Ингегерд.

— Нам еще повезло, что она не вся сгорела, — заметил Ршава, и женщина кивнула.

Они разломали два стула на дрова. Ингегерд достала кремень и развела небольшой огонь, затем подбросила в него дрова покрупнее. А потом показала Ршаве полоски копченого мяса и кожаный мешок, полный муки грубого помола. Ршава удивленно разинул рот:

— Откуда это все?

— Пошарила в седельных сумках лошадей, которых мы захватили, — ответила она. Ршава склонил голову, отдавая должное ее здравомыслию. Сам он до такого не додумался бы — даже сейчас, после всех приключений. Ингегерд между тем нашла в доме железную сковороду с ручкой, которую варвары не потрудились украсть. — Надо немного снега растопить, и я смогу пшеничные лепешки испечь, — сказала она. — Они будут не очень вкусные, но животы нам наполнят.

Тут она оказалась совершенно права. Лепешки, сыроватые и подгоревшие, никто не назвал бы деликатесом, и мясо оказалось таким жестким, что Ршава едва смог его разжевать. Но и это было несравненно лучше, чем сидеть голодными.

После невкусного, но довольно-таки сытного ужина Ршава взглянул на кровать у дальней стены. Ночь будет холодной; уже теперь сильно похолодало. Тем не менее он предложил:

— Если хочешь, я буду спать здесь, на полу возле очага.

Его задело уже то, что Ингегерд немного подумала, прежде чем ответить. Но она покачала головой:

— В этом нет нужды, святейший отец, ведь мы можем воспользоваться теплом друг друга. — В ее улыбке мелькнул лишь намек на озорство. — Не тем видом тепла, как вы понять можете. Оно нам запрещено, хотя и по разным причинам каждому.

— Да. Я понимаю.

— Я так и думала, что вы поймете. — Улыбка Ингегерд стала теплее. В ее глазах отражались язычки пламени, плясавшие в очаге. — Я говорила уже, что нельзя вас винить за то, что несколько дней назад случилось, и всерьез говорила. Легла бы я рядом с вами, ежели б это не так было?

— Нет, если ты мудра, а ты явно мудра.

— Вы слишком меня хвалите, — тихо ответила она, глядя в сторону.

— Нет, слишком мало.

Ршава хотел сказать больше, но увидел, что даже такая малость встревожила ее. Неужели муж никогда не восхвалял ее многочисленные достоинства? У Ршавы появилось ощущение, что если он скажет, что она столь же мудра, сколь прекрасна, то он будет спать на полу.

«Ничего плохого наверняка не случится из-за того, что я лягу рядом с женщиной. Нам холодно, и мы пристойно одеты», — подумал он. Его церковные коллеги могут — и будут — иметь другое мнение по этому поводу. Уж это он знал точно, хотя изо всех сил старался убедить себя в том, что не знает.

Но его церковные коллеги находились не здесь, и им не грозила опасность замерзнуть насмерть. Ршава и Ингегерд улеглись на узкую, комковатую постель. Как и обычно, они повернулись спинами друг к другу.

— Спокойной ночи, святейший отец. Надеюсь, сон ваш крепок будет, — произнесла Ингегерд ставшие уже привычной формальностью слова.

— Спокойной ночи. Да будет и твой сон крепок, — отозвался Ршава с той же церемонной вежливостью.

Ингегерд вздохнула. Лежа рядом с ней, Ршава ощутил, как ее тело расслабилось, а дыхание стало медленным и ровным. Она начала похрапывать. У Ршавы, лежавшего ближе к стене, сна не было ни в одном глазу. Он гораздо больше осознавал Ингегерд как женщину, чем в тот день, когда они убежали из Скопенцаны. И чем упорнее он изгонял из себя это осознание, чем сильнее оно становилось.

Снаружи выл и стонал ветер. От огня осталось несколько тлеющих угольков, красных, будто кровь. Ршава лежал наедине со своими мыслями — наедине, но не один. Допустим, несмотря ни на что — землетрясения, гражданскую войну, нашествие варваров, — он благополучно приведет Ингегерд в столицу. Допустим, он не прикоснется к ней во время всего этого долгого путешествия. Сколько столичных священников в это поверит? Хоть кто-нибудь?

Чем дольше прелат над этим размышлял, тем крепче сомневался. Они будут уверены, что все это время он загонял свое копье по самое древко. А почему они будут столь уверены? Потому что сами поступили бы так же. Они дали обет целибата, да… Давали — и сожалели об этом всю оставшуюся жизнь.

Ршава не очень-то сожалел о своем целибате и не ощущал, что обет его раздражает. До тех пор пока не увидел Ингегерд. Наверное, владыка благой и премудрый ожесточился против него, раз оставил наедине — и в постели! — с женщиной, которую он желал, но не мог ею обладать.

Она не желала его. И ясно дала это понять. Бурлившее в нем возмущение с каждой секундой накалялось. Она была вполне рада, когда он проклял варваров и спас ее (и лишь заодно себя). О да, это сделало ее счастливой. Но была ли она готова одарить его самой искренней наградой, какой женщина может осчастливить мужчину? Как бы не так!

«Не забывай про обеты», — напомнил он себе. Но подобно всему прочему до падения Скопенцаны — и до того, как прелат обнаружил, что может отомстить за себя, обрушив проклятия на головы обидчиков, — эти обеты казались чем-то из другого мира, другого времени. Такого далекого, что докричаться до него было труднее, чем до луны…

Стараясь не потревожить Ингегерд, он перевернулся на другой бок, чтобы оказаться лицом к ней. Она зашевелилась и что-то пробормотала, но не проснулась. А если бы и проснулась, он бы сам притворился спящим.

«Она доверяет тебе. Иначе не легла бы с тобой, не стала бы спать рядом…» Ршава ожидал, что его испепелит вспышка стыда. И ему стало стыдно, но гораздо в меньшей степени, чем он предполагал. Может быть, обида и возмущение подавили стыд. «Дура! — Ему хотелось разбудить Ингегерд, трясти, кричать на нее. — Скорее всего, твой драгоценный Гимерий уже давно погиб!»

Но даже если это правда, она не бросит Ингегерд в его объятия. У него пока хватило здравого смысла понять это. Если Ршава скажет жене Гимерия, что она, скорее всего, уже вдова, она лишь возненавидит его за это. И не устремится к нему за вдовьим утешением. Если, с другой стороны, она узнает об этом от кого-то другого…

Возмущение зажглось в нем вновь, едкое, как изжога. Сердце Ршавы пылало. Во всяком случае, разве он не лучше командира гарнизона? Разве он не умнее, не мудрее Гимерия? А со способностью насылать проклятия на головы врагов, разве он еще и не более опасный воин, чем этот офицер? «Конечно да». Отвечать на свои вопросы было легко. «И в лед ее, если она не может увидеть этого сама!»

Женщина начала отодвигаться, словно буйная ярость мыслей прелата оттолкнула ее. Еще немного — и она упала бы с этой узкой кровати. Но Ингегерд остановилась и даже коротко рассмеялась во сне над тем, что едва не сделала. И все так же, не просыпаясь, она двинулась обратно — прямо к Ршаве; прильнула к нему, положила голову на плечо… Ее нога поднялась и легла поверх его ноги.

— Фос! — прошептал он, воззвав из темноты к богу света. Но в душе он не ощутил просветления — как раз наоборот. Из ее глубин поднималась похоть, клубясь большим, удушливым и ослепляющим облаком. Когда Ингегерд лежала в постели с Гимерием, разве они спали в такой позе? Мог ли он спокойно храпеть, когда она делала нечто, настолько провоцирующее? А если, после того как она возбуждала его, он сам возбуждал ее, чтобы сделать то, что хотел, разве могла она сердиться? Неужели так же смеялась во сне и спала дальше, не думая о муже? Или тоже воспламенялась?

Ршава знал, на какой ответ он надеялся.

И он обнял ее — осторожно, боясь потревожить. Он не стал сжимать объятия: в этом не было нужды, потому что она и так тесно прижималась к нему. И что он мог с этим поделать? Ни-че-го. Сводящее с ума ничего. Это показалось ему ужасно несправедливым.

Он боялся, что так и не уснет всю ночь. Тогда к утру его вымотает бессонница. Они ведь не могут здесь остаться, чтобы он отдохнул днем. Им надо пробиваться дальше на юг, потом на запад. И тогда, рано или поздно, они окажутся в местах, куда еще не проникли хаморы.

Ршава вздрогнул. Проникли… ну почему именно это слово пришло ему в голову? «Ты что, пытаешься свести себя с ума?» Но он не безумец, это прелат понимал совершенно ясно. Он всего лишь мужчина, который хочет женщину.

«Но для меня грех желать женщину». В который раз он напомнил себе об этом — но ни капли не успокоился. Тепло прижавшейся к нему Ингегерд ощущалось не как греховное, а как нечто такое, чем он должен иметь возможность наслаждаться все дни своей жизни. «Что мы делаем с нашими священниками, заставляя их давать обет целибата?» Ответ показался Ршаве болезненно — в самом буквальном смысле этого слова — очевидным.

Боль в его чреслах медленно стихла. Он зевнул. Несмотря на возбуждение, он тоже сильно устал. Все еще обнимая Ингегерд, он снова зевнул… и заснул.

Когда он открыл глаза, то несколько секунд не мог сообразить, что спал. Они с Ингегерд все еще лежали, тесно прижавшись; он ощущал на щеке ее теплое дыхание. Но теперь он мог ее видеть, хотя и смутно. Огонь погас, но утренний свет уже пробивался сквозь окна и прорехи в крыше.

Ршава надеялся, что сон охладит его пыл, но ему хватило секунды, чтобы понять, какой наивной была эта надежда. Это огонь в очаге мог угаснуть сам собой; но Ршава все еще пылал. Более того, он пылал горячее прежнего, и даже усталость не смирила его страсть.

Ингегерд вздохнула во сне, и Ршава тоже вздохнул. Он не знал, почему ее вздох прозвучал громче, чем обычно. Зато его вздох был полон похоти без взаимности, хотя прелат и думал о ней как о любви.

Скоро она проснется. И главная беда заключалась не в том, что Ингегерд потом не захочет иметь с ним никаких дел. Так стало бы легче или хотя бы милосерднее. Нет, она будет относиться к нему как к другу — так же интимно, как общаются между собой друзья. Если бы они были двумя мужчинами, путешествующими вместе, это его вполне устроило бы. Сейчас же прелат считал их отношения одновременно слишком интимными и недостаточно интимными. И эта недостаточность сводила его с ума.

«Всего один раз, — подумал он, разрываясь между страстным желанием и яростью. — Да, всего одного раза хватило бы. Просто чтобы узнать, что это такое».

Он не знал, что это такое. Всю жизнь он прожил, отрезанный от того, что влекло людей, слушавших его проповеди и молитвы. Он читал им лекции на эту тему. Грозил вечным льдом Скотоса, если они нарушат законы, установленные храмами и империей… Он негромко и горько усмехнулся. А ведь у него хватало на это наглости, разве не так? И у всех священников империи Видесс ее хватало, верно?

И что еще более поразительно, люди их слушали. Люди им подчинялись. Почему же мужчины и женщины не расхохотались священникам в лицо и не сказали, какие же они наглецы? Хоть убейте, Ршава не мог этого понять.

«А сколько дерзости есть у меня?» Вот лежит Ингегерд, и ее лицо всего на расстоянии ладони от его глаз… «Сколько дерзости у меня?»

Сердце Ршавы колотилось не только от похоти, но и от страха. Он боялся нарушать обеты: если он это сделает, ему грозит вечный лед. Но Ршава не хотел прожить всю жизнь, так и не узнав, что значит быть мужчиной. Он не хотел умереть в одиночестве после долгой одинокой жизни. Но если он сдержит клятву, принесенную в молодости, то разве не кончит свои дни именно так? Да — теперь он понимал это с безупречной логической ясностью.

Сердце билось так громко, что прелата изумляло, почему она его не слышит. Он осторожно подался вперед и легко — совсем легко! — провел губами по губам Ингегерд. Она улыбнулась во сне… и открыла глаза.

Ршава успел отпрянуть, но это уже не имело значения. Ингегерд поняла, что произошло. Она рассердилась меньше, чем могла бы, — меньше, чем он ожидал, — но удовольствия отнюдь не выказала.

— Святейший отец, так не пойдет, — произнесла она.

«И это после того, как я спасал ее несколько раз!..» Ршаву обуял гнев; ему стало все равно, что думает и чувствует Ингегерд. «И это в то время, когда она все еще лежит в моих объятиях».

Очевидно, эти мысли отразились на его лице, потому что Ингегерд сказала:

— После такого нашим путям лучше разойтись. Отныне я рискну и одна поеду. Верхом на лошади и ведя за собой вьючную с припасами, я вполне справлюсь.

— Нет. — Ршава покачал головой. — Твой муж поручил мне заботиться о тебе. И я буду о тебе заботиться.

Ингегерд повторила его жест:

— Так не пойдет. Вы хотите… заботиться обо мне так, как это только Гимерию позволено.

— И это твоя благодарность за все?

— Я вам благодарна. За все благодарна. Но я вижу, что теперь вы большего хотите, чем благодарность, а большего я не могу дать.

Она попыталась отстраниться. Руки прелата стиснули ее, и это удивило Ршаву почти так же, как и саму Ингегерд.

— Один последний… настоящий поцелуй, — услышал он собственные слова.

Глаза Ингегерд распахнулись. Она стала придвигаться к нему… и ударила коленом, целясь в пах. Несомненно, она намеревалась бросить его корчащегося от боли, а потом взять лошадь и уехать, прежде чем он сможет что-либо предпринять.

И ее план сработал бы, если бы Ршава не подставил ногу под удар колена. Святейший отец ясно понял, что она замышляла, и его гнев превратился в ярость.

— Это и есть твоя благодарность? — прорычал он.

— Вы получили то, что заслужили! — парировала Ингегерд. — А теперь отпустите меня!

— Что я заслужил? Клянусь благим богом, я возьму то, что заслужил! — рявкнул Ршава, позабыв обо всем, кроме ярости.

Ингегерд снова ударила его коленом, а затем — кулаком по лицу. Она была рослой и сильной женщиной, и прелату стало больно. Но сопротивление лишь разъярило его. Он сам ударил Ингегерд изо всех сил. Ее голова дернулась назад. Женщина продолжала сопротивляться, но после удара ее движения стали медленными.

— Я возьму то, что заслужил, — повторил Ршава и задрал ее длинную шерстяную юбку. Вид ног Ингегерд только воспламенил его, хотя она пыталась лягаться и отбиваться. Когда он поднял рясу, то уже превратился в человека на грани безумия.

Ингегерд закричала, но услышать ее было некому. Они свалились с узкой кровати. Набитый соломой матрас или голая земля — сейчас прелату было все равно. Как Ингегерд ни билась, он все же взгромоздился на нее.

— Ах-х-х! — выдохнул он, войдя в нее, — скорее от торжества, чем от удовольствия.

Ингегерд укусила его за руку. Теперь завопил он — и бил ее другой рукой, пока она не разжала зубы. Кровь Ршавы и ее собственная кровь смешались на ее лице. Прелат не понимал, какими словами на языке халогаев она называет его, но то явно были неласковые слова. Но ему было все равно — все равно, пока он одолевал ее!..

— Ах-х-х! — крикнул он, кончив.

Он ощутил меньше удовольствия, чем ожидал, — и одновременно больше. Что при этом испытывала Ингегерд… он даже не думал об этом, пока его ослеплял восторг.

Наконец его лихорадочное возбуждение прошло. Он слез с нее и привел одежду в порядок. Ингегерд лежала на полу, все еще с задранной юбкой и голыми ногами. Ршава взглянул на свою руку. Она до сих пор кровоточила. Прелат удивленно покачал головой. Неужели Ингегерд действительно его укусила? Неужели он действительно сделал с ней такое? Ответы были очевидны.

— Может быть, ты и права, — сказал Ршава. — Нам будет лучше ехать отдельно.

Иного извинения он сейчас выдавить из себя не мог. Он знал, что согрешил, но не ощущал себя грешником. И хотя боль в руке напоминала о том, что он натворил, прелат чувствовал себя хорошо, даже прекрасно.

Ингегерд перекатилась дальше от него и сухо вопросила:

— Кто заставит тебя за твою глупость заплатить?

— Глупость? — К Ршаве начал возвращаться гнев. Неужели она не понимает, почему он сделал то, что сделал? — Это был… комплимент твой женственности.

Она подняла голову:

— Разве я не попросила убить меня, прежде чем хаморы меня таких комплиментов удостоят?

— Я же не хамор! — возмутился Ршава.

— Да, верно. Ты хуже хамора. Они всего лишь сделали бы то, что сделали. А ты не только сделал, но еще и лгал. Воистину Скотос глубоко в твою душу когти запустил.

— Это не так! — почти взвизгнул Ршава. Она указала на его величайший тайный страх. Но это не может быть правдой. Это не должно быть правдой! И если его проклятия срабатывали, то силу им придал какой-то другой источник, но только не темный бог. — Я не стану слушать твою ложь, — добавил прелат и отошел.

— Тебе не избежать мести, в этом мире или в другом, — нагнали его слова Ингегерд.

— Нет! Лжешь!

Он услышал, как Ингегерд за его спиной встала. Потом раздался какой-то негромкий звук, словно она что-то взяла. Прелат обернулся. Она держала нож и шла к нему с жуткой целеустремленностью.

— Тебе не избежать мести, — повторила она.

— Нет! — Ршава вытянул раненую руку, то ли желая удержать женщину на расстоянии, то ли по другой причине, которую он не желал признать даже для себя, пока этот момент не настал — или миновал… — Нет! Проклинаю тебя, нет! — крикнул он со страхом и яростью.

Глаза Ингегерд закатились. Нож выпал из обессилевших пальцев. Гнев на ее лице сменился пугающим равнодушием. Она пошатнулась… и упала. Ршава уже видел немало смертей, и теперь знал: она мертва.

— Нет! — завопил он, пытаясь изгнать не только этот момент, но и все, что привело к нему. Но где было начало всему? Когда он изнасиловал Ингегерд? Когда они вместе бежали из Скопенцаны? Когда он призвал проклятия на собственную голову, если крестьяне-беженцы причинят вред городу? Когда хаморы затопили Видесс? Когда Гимерий поручил ему заботу об Ингегерд? Когда Малеин и Стилиан начали войну?

Женщина, которая была ему дорога — и которую он, как полагал, любил, — лежала у его ног не только мертвая, но еще и изнасилованная. А почему она умерла? Разумеется, потому, что он ее проклял. А как он мог ее проклясть — и не только ее, а кого угодно? Только призвав на помощь силу темного бога. И никак иначе.

«Скотос услышал меня, — подумал Ршава. — Да, Скотос услышал меня и показал, что услышал. Может быть, Фос тоже слышал меня, но никогда не давал об этом знать. Тогда кто же из них более сильный бог?»

Да, в самом деле — кто же?

Глава 7

От фермы Ршава ехал в одиночестве. Снег не прекращался, хотя и сыпал уже не так густо. Но Ршаве было плевать на снег. Даже если бы метель усилилась, прелат все равно покинул бы крестьянскую хижину. Он все еще надеялся оставить там свои грехи и ошибки.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, насколько тщетной была эта надежда. Тело Ингегерд лежало в орошенном доме. У Ршавы не хватило духу прикоснуться к женщине вновь — даже вытащить наружу и присыпать снегом. Но воспоминания о том, что он с ней сделал — и о насилии, и о проклятии, — до сих пор пылали его мозгу. Как бы страстно он этого ни желал, он не мог сбежать от своих грехов. Куда бы он ни ехал, они останутся с ним.

«Она сама во всем виновата, — решил он. — Если бы она уступила, как ей и положено, ничего этого не произошло бы».

Прелат знал, что пытается успокоить совесть. Это знание не мешало ему гневаться на Ингегерд и на себя. Вскоре оно не помешало ему гневаться на нее вместо себя.

Когда это до него дошло, он очертил напротив сердца знак солнца.

— Фос! — воскликнул Ршава. — Не дай мне вести себя так!

Но молитва показалась ему слабой, бесполезной и пустой. Такими в последнее время казались все его молитвы владыке благому и премудрому. Что сделал Фос в ответ на его все более отчаянные воззвания? Что-нибудь? Хоть что-то? Насколько Ршава мог судить, ничего.

И что это означало? Он вновь и вновь спрашивал себя и шарахался от приходящих на ум ответов. Теперь же, трясясь на юг по заснеженной равнине в седле хаморской лошадки, он впервые по-настоящему задумался над ними.

Мир, где он живет, — поле битвы между Фосом и Скотосом, между светом и тьмой, между добром и злом. Этому Ршаву научили с детства, в это он верил и сейчас. От границы с Макураном до границ Халоги не нашлось бы видессианина, который не согласился бы с ним.

Видессиане поклонялись Фосу. Они молились благому богу. Все они верили, что в конце концов Фос восторжествует, что он заключит Скотоса в вечный лед и в мире воцарится добро. И Ршава верил в это с детских лет — но верил бездумно. Так школьник не подвергает сомнению то, что ему рассказывают на уроке.

Теперь, вместо того чтобы просто верить, он задумался. Каковы доказательства?

— Священные писания Фоса, — произнес он вслух, как будто кто-либо (возможно, его лошадь) это отрицал.

И все было прекрасно… пока Ршава не начал сравнивать священные писания с тем, что видел вокруг себя. Грех расцвел пышно, как никогда. Империю Видесс пожирала гражданская война. На ее территорию ворвались хаморы. Они бродили по ней где хотели и делали все, что хотели. Магия и молитвы оказались бессильны их остановить.

— И Фос оказался глух к моим молитвам. Ни одной из них он не услышал, — поведал Ршава лошади. — А может быть, и услышал, но у него не нашлось сил ответить. И все же я могу проклинать, и когда я это делаю, проклятие срабатывает.

Он вспомнил лежащее на снегу тело Токсара. Вспомнил, как тряслась под ногами земля и рушились стены Скопенцаны. Вспомнил, как валились с лошадей кочевники и как другие замертво падали в лесу. И вспомнил, как упала на пол фермерского домика Ингегерд, женщина, которую он… любил? И которой дал идеальный повод его ненавидеть. Ингегерд, которая изо всех сил старалась его убить.

Нет, даже в седле он не сможет уехать от того, что натворил. Он везет это с собой — куда угодно и навсегда. Воспоминания никогда не уйдут. А что они значат для него, для империи и всего мира… он все еще размышляет над этим. Он подозревал, что будет размышлять еще долго, если в этом обезумевшем мире у него окажется время на долгие размышления.

Тем временем он ехал на юго-запад. До тех пор пока Ршава находился на открытой местности, он почти не испытывал страха. К лучшему или к худшему — к лучшему и к худшему, — но проклятия защитят его от варваров, если он заметит их раньше, чем они подберутся на расстояние выстрела из лука. Он начинал тревожиться, лишь когда приходилось ехать через лес. Из засады на него могли напасть быстрее, чем он заметит нападающих.

Но все такие места он миновал благополучно. Постепенно Ршава пришел к выводу, что хаморов в лесу можно не опасаться. Ведь они степняки, и лес для них место странное, тесное и опасное. Однако другой вывод, сделанный позднее, заставил его вновь насторожиться. Хаморы могут и не рыскать по лесам, зато там могут скрываться бандиты-видессиане, которых не напугаешь высокими деревьями и мрачными тенями.

На ночь прелат остановился с подветренной стороны каменной ограды — лучшего укрытия он отыскать не сумел. Если он не станет разводить огонь, то может привлечь волков, а если станет, его могут заметить бандиты. Решив, что люди опаснее, Ршава предпочел темноту. И лишь после полуночи ему пришло в голову, что он словно оказался во владениях Скотоса.

Он поужинал копченым мясом и мукой грубого помола, смочив ее водой из растопленного во рту снега. А ведь это Ингегерд догадалась пошарить в седельных сумках хаморских лошадок. Она многому его научила — и многому из этого он предпочел бы не учиться.

— Дело сделано, — сказал он и вздрогнул от звука собственного голоса. Если не считать споров с собой, Ршава мало говорил с того момента, когда отъехал от фермы, где все еще лежала Ингегерд. Но все же он повторил: — Дело сделано, — и добавил: — Его нельзя изменить. Теперь уже ничего нельзя изменить. И с этого места я буду жить дальше.

Натянув на себя всю одежду и завернувшись во все имевшиеся одеяла, он улегся на снег. Если забыть о лошадях неподалеку, вокруг него словно раскинулся ад Скотоса — темная и замерзшая пустыня. Если он закоченеет насмерть, сильно ли изменится мир? Или нечто подобное было, есть и останется навсегда?

Ршаву затрясло, но не от холода. Он не мог закрыть глаза, страшась, что утром не проснется…

Но он проснулся — и начал возносить молитву Фосу в благодарность за то, что благой бог дал ему сил пережить долгую и холодную ночь. Знакомые слова застревали в горле, словно они там замерзли. Что сделал благой бог для Ршавы, для Скопенцаны, для Видесса? Насколько прелат мог судить, ничего. Нет, царящий вокруг хаос — наверняка работа Скотоса.

«Так мне что, следует теперь восхвалять темного бога?» Он отшатнулся от черной мысли, как отпрянула бы от скорпиона степная лошадка. Но, засев в голове, эта идея уже отказывалась уходить.

После завтрака, ничем не отличавшегося от ужина, Ршава поехал дальше. И вновь ему хотелось оставить у каменной ограды идею восхваления Скотоса. И вновь ему пришлось везти ее с собой, независимо от желания или нежелания. «Если я доберусь до столицы, сколько к тому времени наберется мыслей, от которых мне захочется сбежать?»

Но какой у него имелся выбор? Если Ршава не попытается добраться до столицы, то что ему делать? Единственная альтернатива, пришедшая в голову, — броситься с обрыва. Тогда он будет свободен от мира, а мир освободится от него.

Он покачал головой. Для этого решения он слишком горд — и слишком боится того, что произойдет, если он ступит на Мост Разделителя с душой, все еще запятнанной недавними грехами. Нет, ему остается только ехать дальше, в город Видесс.

И к тому времени, когда Ршава туда доберется, ему будет что сказать, и даже немало сказать, горделивым и умным богословам, никогда не высовывавшим носа за стены имперской столицы. Они видели мир в одной перспективе, видели его таким сотни лет. А у него теперь имелась иная точка зрения — по его мнению, более правдивая.

Они не захотят его слушать. В этом прелат не сомневался. Эти высокомерные ничтожества уверены, что знают ответы на все вопросы. Но если он покажет им правду, если ткнет в нее носом, как они смогут ее отрицать? Посылая его в Скопенцану, они знали, что он умелый богослов. И опыта ему требовалось набраться не в этом, а лишь в том, как управлять храмом. Что ж, теперь у него есть и этот опыт, и кое-что в довесок.

— Да, и кое-что в довесок, — сказал он степной лошадке, на которой ехал.

Та не обратила на его слова внимания. Но столичные прелаты и священники обратят. Никуда они не денутся. Даже вселенский патриарх. О да. Даже он.

Через два дня Ршава въехал в город Кибистра. По дороге он проклял шайку хаморских налетчиков, решивших на него напасть. Он разделался с ними по очереди. Когда из седла выпал первый кочевник, остальные, наверное, решили, что у него припадок или нечто в этом роде, и поскакали дальше. Потеря второго товарища их тоже не остановила. Но когда третий умер сразу после того, как Ршава наставил на него указательный палец, остальные развернули лошадей и помчались прочь быстрее, чем скакали к нему. Ршава свалил четвертого, когда они уже спасались бегством, — скорее из азарта, чем по любой иной причине, — и позволил остальным скрыться.

Кибистра была крупнее Цаманда. Здесь, в провинциях, она считалась городом, но рядом со столицей показалась бы не больше муравейника. Стражники на бурых каменных стенах окликнули Ршаву, когда тот приблизился: любой, кто ехал на степной лошади, заставлял их нервничать. Однако прелат был один и ответил стражникам на видесском, который отличался от их говора лишь столичным акцентом. По произношению Ршавы было нетрудно понять, что вырос он не в захолустье. Стражники у ворот распахнули створки и закрыли их за прелатом, когда он въехал в город.

Один из стражников подсказал, как проехать к гостинице; после Цаманда Ршаве не хотелось ночевать в храме вместе с другим священником. Гостиница оказалась недалеко. В столице над ее дверью висело бы несколько виноградных лоз. Здесь же их заменяла единственная гроздь темного винограда, и та — намалеванная рисовальщиком вывесок. Поблизости от Кибистры виноград не рос: зимы здесь были суровыми, а лето — слишком коротким.

Мальчик — наверное, сын хозяина — принял у Ршавы поводья верховой и вьючной лошадей. Прелат дал ему медяк, в ответ парнишка поклонился и заученной скороговоркой произнес несколько слов благодарности.

Когда Ршава открыл дверь гостиницы, его встретил жар огня, пылавшего в очаге. Прелат торопливо вошел и закрыл за собой дверь, чтобы наружу утекло как можно меньше благодатного тепла. Даже не заговорив с хозяином, он подошел к очагу и встал у потрескивающего пламени.

— Святейший отец! — окликнул его кто-то, сидящий за ближним столом.

Ршава лишь обернулся, так ему не хотелось уходить от огня.

— Кубац! — отозвался он и кивнул магу. — Рад вас видеть. Как и любого из Скопенцаны. Я и не знал, что вы спаслись.

— Клянусь благим богом, святейший отец, я тоже не знал, что вы спаслись, — ответил Кубац. Начало этой фразы видессиане произносили с десяток раз на дню. Однако теперь оно прозвучало для Ршавы как-то странно: будто собеседник ему искусно лгал. — Я едва не погиб, — продолжал чародей. — Когда началось то проклятое землетрясение, мой дом обрушился. И если бы я не успел залезть под стол, крыша раздавила бы меня в лепешку.

«То проклятое землетрясение…» Кубацу повезло больше, чем он полагал.

— Я рад, что вы целы и в безопасности, — сказал Ршава.

— А мне вот не верится, что сейчас хоть кто-то может считать себя в безопасности, — хмуро проговорил Кубац. — Но я все еще дышу, а значит, мне повезло больше, чем многим другим. — Он постучал по стулу рядом с собой. — Садитесь, выпейте чашу вина. Вид у вас такой, что оно явно пойдет вам на пользу.

— Только дайте сперва немного согреться.

Кубац улыбнулся и кивнул. Прелат развернулся к огню спиной, затем передом, потом еще раз спиной… Он так и поворачивался, пока не ощутил себя уже не ледышкой, а куском мяса, насаженным на вертел. Тогда он подошел к магу и сел рядом.

— Что вам принести, святой отец? — спросила подоспевшая служанка.

Ршава решил не утруждаться, исправляя ошибку насчет своего ранга.

— Красного вина, — заказал он.

Служанка отправилась за вином, покачивая бедрами. Ршава проследил за ней взглядом, и Кубац заметил его интерес.

— Трудно, наверное, все время только смотреть и никогда не прикасаться, — сказал он.

Ршава невольно вспомнил Ингегерд — женщину, которой он овладел против ее воли и которая теперь из-за него лежит мертвая к северу от Кибистры.

— Искушение переносить тяжело, — серьезно ответил он. — Но поддаться ему может быть гораздо хуже.

— Наверное. Однако иногда это бывает приятно, — заметил Кубац.

Прежде чем Ршава успел ответить, служанка принесла ему вино в дешевой глиняной чаше.

— Вот и ваше вино, святой отец.

Означала ли ее улыбка, что девушку не станут волновать обеты священника, если он сам о них позабудет? Ршаве она показалась именно такой. Он сделал вид, что не замечает ее, и служанка той же походкой удалилась.

Прежде чем выпить, Ршава автоматически проделал ритуал, который совершал каждый видессианин, — плюнул на пол, отвергая Скотоса, и воздел глаза и руки к небесам. Обычно, совершая его, прелат едва замечал, что именно делает. Сейчас же… «Действительно ли владыка благой и премудрый следит за мной?» — тревожно подумал он.

Пожав плечами, он выпил. Крепкое и сладкое вино приятно смочило горло.

— Должно быть, вы и сами едва спаслись, да, святейший отец? — спросил Кубац.

— Любой из Скопенцаны, кто еще жив, спасся чудом, — ответил прелат.

— Фос! Сущая правда! — Кубац допил свою чашу и махнул служанке, чтобы та наполнила ее вновь. Девушка подняла руку, показывая, что заметила его просьбу. — Я и сам в первые два дня едва не погиб полдюжины раз, — произнес маг. — Но здесь, похоже, дела обстоят немного лучше, верно?

— Возможно, чуть лучше. — Ршаве не хотелось об этом говорить.

Но Кубацу явно хотелось. Он рассказал прелату несколько историй, доказывавших, каким он оказался сообразительным, и еще несколько, подтверждавших, какой он хороший чародей.

— …И если бы не запутывающее заклинание, они бы меня прикончили, — завершил он рассказ.

— Хорошо, что вы спаслись, — сказал Ршава.

— Что ж, согласен. — Не прозвучало ли в голосе Кубаца самодовольство? Возможно, Ршава судил предвзято, но ему послышалось именно так. — А вы, святейший отец? — поинтересовался чародей. — Вас ведь не оберегала магия. Как вам удалось избежать варваров?

— Удалось, — бросил Ршава, подумав, что Кубац не столь умен, как о себе думает.

Прелат глотнул вина. Чем меньше ему придется говорить о том, что с ним произошло после того, как хаморы ворвались в Скопенцану, тем лучше.

Но Кубацу не хотелось оставлять эту тему.

— А куда делась та белокурая женщина, жена офицера? Вы ведь для нее стали своего рода охранником, когда он отправился на гражданскую войну, так ведь?

Ршава молча проклял видесскую склонность сплетничать обо всем на свете. Сколько человек в Скопенцане знали, что Гимерий попросил его присмотреть за Ингегерд? Очевидно, слишком много. Но ответить придется. И он ответил так коротко, как смог:

— Она мертва.

— Жаль. Она была замечательной женщиной и добропорядочной, насколько я слышал. Эти качества не всегда уживаются, но ей удалось их примирить. Варвары добрались до нее быстрее, чем вы смогли что-то сделать, да?

— Я ничего не мог сделать, — ответил Ршава, что не было прямой ложью, но и правдой тоже. Он уже сожалел, что Гимерий доверил ему Ингегерд. Тогда бы ему не пришлось столь хорошо узнать, что такое женщины и их искушения.

Если бы не гражданская война, этого бы не произошло. Да, ее начал Стилиан, но именно Малеин вывел городские гарнизоны на войну против него. Потом Стилиан призвал солдат из пограничных фортов, и тогда в империю пришли хаморы. Так кто из соперников больший злодей? Ршава лишь пожал плечами. Им обоим придется за многое ответить.

— Жаль, — повторил Кубац. — Наверное, это вас опечалило. Я ведь знаю, что вы из тех, кто относится к своим обязательствам серьезно.

Прелат лишь кивнул, не рискнув заговорить. О да, разве не отнесся он к своим обязательствам перед Ингегерд серьезно? Настолько серьезно, что изнасиловал ее. Настолько серьезно, что оставил ее лежать мертвой на ферме! Что ж, она бы тоже бросила там его труп, если бы смогла.

Он допил вино одним глотком и помахал служанке, как это сделал Кубац. Та кокетливо пошевелила пальцами в ответ. «Шлюха, — подумал он. — Думаешь, я так легко позабуду о своих обетах?» Но если рассудить честно, от каких только обетов он уже не отказался, пока доехал сюда из Скопенцаны? И не все ли равно, как он теперь себя поведет? Разве благой бог уже не отвернулся от него с отвращением?

Девушка принесла ему новую чашу вина.

— Рада услужить вам, святой отец, — промурлыкала она.

И как ее понимать? Что она настолько рада подать ему вина? Или что она хочет услужить ему иным образом?

Мысленным взором прелат увидел Фоса, сурово глядящего на него с небес. У благого бога было то же лицо, что и на мозаичном куполе в столичном Соборе: продолговатое, хмурое лицо судьи, всегда готового вынести приговор преступнику. Тот Фос держал книгу, в которой были записаны все деяния человека, как хорошие, так и плохие. Ршава содрогнулся, подумав о том, что сейчас написано в книге о нем.

Очевидно, эта дрожь оказалась заметнее, чем он полагал, потому что Кубац спросил:

— С вами все в порядке, святейший отец? Вы здоровы?

«И как я могу ответить, когда благой бог отвернулся от меня, когда я наверняка обречен на вечный лед?» Но тут прелат замер. Его спина выпрямилась. Разве все, что он недавно пережил — и все, что пережил Видесс, — не доказывало тот факт, что имперские богословы неправильно понимали суть вещей и уже сотни лет истолковывали ее наоборот? Разве не было это демонстрацией того, что в действительности Скотос сильнее в этом мире и в конце времен одержит победу с большей вероятностью, чем Фос?

Вот она — мысль, которую он гнал все это время! Та самая мысль, которой он боялся взглянуть в лицо. А теперь взглянул, и с ним ничего не произошло. Фос не убил его на месте, охваченный яростью. А есть ли вообще у Фоса такая сила? В этом Ршава теперь усомнился. А если у Фоса ее нет…

— С вами все в порядке, святейший отец? — опять спросил Кубац.

«Как же ему ответить?» — вновь задумался Ршава. И, к своему изумлению, рассмеялся.

— У меня все прекрасно. Более того, мне гораздо лучше, чем я мог надеяться.

Кубац изумленно взглянул на него:

— Рад это слышать. Некоторое время мне казалось, что вас немного… развезло, вы уж извините за выражение. А сейчас вам, похоже, стало лучше.

— Вот и хорошо. Мне сейчас лучше. Наверняка вино пошло на пользу.

Вино тут было ни при чем. Гораздо важнее стало то, что он увидел природу вещей в новом свете. Как и большинство видессиан, в душе Ршава был проповедником. Стоило ему что-то понять, как у него возникало желание, чтобы все его соотечественники — да и весь мир! — понимали это так же, как и он. Когда Ршава доберется до столицы, он непременно представит на обсуждение свою новую доктрину. Какое лицо при этом будет у вселенского патриарха! Прелат вообразил его и вновь рассмеялся.

— Несомненно, причина в вине, — согласился Кубац, избрав самый вежливый способ назвать его пьяным.

— За последние дни я слишком многое пережил, — сказал Ршава, желая сбить чародея со следа. — Я почти умер. Я видел, как погиб мой город. Видел, как варвары бьют нас на войне и как они одолевают нас в чародействе. Так удивительно ли, что дух мой пошатнулся больше, чем мне хотелось бы?

Чародей поморщился при упоминании о том, как хаморы швырнули ему в лицо видесское изгоняющее заклинание. На это Ршава и надеялся; он мысленно улыбнулся, увидев, что расчет оказался верным.

— Я очень сожалею, святейший отец, — пробормотал Кубац. — Воистину, у вас достаточно поводов страдать даже сильнее, чем я. А это, уж поверьте, говорит о многом.

Ршава допил чашу вина, после чего хозяин провел его в комнату на втором этаже. Она оказалась примерно такой, какую прелат и ожидал увидеть: каморка с кроватью, стулом, лампой на стуле, обшарпанным сосновым шкафчиком, куда гость мог сложить свои пожитки. На шкафчике стояли кувшин и таз. На пару ночей сойдет. Любой, кому придется остаться здесь дольше, наверняка захочет распахнуть ставни и выпрыгнуть из окна вниз головой.

Через некоторое время прелат спустился в общую комнату и с облегчением увидел, что Кубаца там уже нет. Ршава заказал хлеб, половину каплуна и еще одну чашу вина у той же служанки, что недавно его обслуживала. Подав заказ, она ему подмигнула. Бесстыжая девка. И насколько бесстыжим она считает его?

Сперва прелата едва не задушил гнев. Да за кого она его принимает?! Но… что если он именно такой? Какая теперь разница? Мир воспринимался уже совсем иначе, чем несколько часов назад. Ршава покачал головой. Нет, неправильно. Сам мир не изменился. Изменился его повелитель, изменилось осознание того, кто им правит. Тогда почему он, Ршава, ведет себя так, словно до сих пор верит в то, во что верил так долго? Разве это не была всего лишь привычка?

Его пробила дрожь, хотя он и сидел недалеко от очага. Если Скотос сильнее, то чего стоят все заповеди Фоса? Стоят ли они вообще хоть что-нибудь? Вряд ли. А каковы заповеди темного бога? Насколько Ршаве было известно, никто никогда и не думал их записывать. Но это не означает, что о них нельзя догадаться. Если Фос выступает против чего-то…

На улицы Кибистры опустилась тьма. «Время Скотоса», — подумал Ршава и опять вздрогнул. Здесь, в гостинице, ночь сдерживали только факелы в бронзовых зажимах на стенах и пламя в очаге. Полосы копоти над зажимами свидетельствовали о том, сколько факелов в них уже сгорело.

Но даже самое яркое пламя не может соперничать с дневным светом. Постояльцы начали зевать и расходиться по комнатам. Ршава обглодал мясо с костей каплуна. Облизав пальцы, он встал.

— Могу ли я подать вам что-нибудь еще, святой отец? — спросила служанка.

— Нет, — и, не закрыв на этом тему, прелат добавил: — Не здесь.

Служанка захихикала. Сколько священников уже говорили ей нечто подобное? «Но никто из них не знал того, что знаю я», — подумал Ршава.

Он прихватил с собой горящую щепку и зажег лампу у себя в каморке. Огонек не отогнал темноту; он был таким слабым, как будто сам боялся мрака. Тень Ршавы, огромная и черная, заметалась по стенам. «Может, это сам Скотос явился наблюдать за тем, что здесь происходит?» Ршаву опять пробила дрожь.

Он вздрогнул, когда в дверь кто-то тихо постучал. Секунду-другую он надеялся, что это Кубац, хозяин гостиницы или кто-то еще, но… Прелат отодвинул задвижку. Дверь открылась. Служанка шагнула внутрь и быстро закрыла за собой дверь.

— Вы ведь не хотите, чтобы люди увидели, — уверенно произнесла она.

Уже позднее он осознал, что мог бы выдворить ее даже тогда. Она бы посмеялась над ним — но она и так, вероятно, станет над ним насмехаться. Да, он мог ее выдворить. Насмешки стали бы не очень высокой ценой за добродетель — если бы для него еще были важны прежние понятия о добродетели.

Возможно, служанка тоже гадала, не передумает ли он. Некоторые священники, возможно, отказывались, испугавшись в последнюю минуту. Когда Ршава не отказался, она коротко рассмеялась.

— Вот и хорошо, — произнесла она три слова, прозвучавшие как целое предложение, и стянула через голову сорочку.

Ршава быстро разделся.

— Холодно, — глуповато заметил он, стоя нагишом.

На этот раз служанка от души рассмеялась и показала на постель.

Когда Ршава насиловал Ингегерд, он был настолько возбужден, что едва понимал, что делает. Однако сейчас он точно знал, что делает и почему: чтобы доказать себе, что это занятие не грех, независимо от того, чему его учили. И если он собирается так поступить, то будет это делать не со стыдом, а осознанно и по собственному желанию. Лучше наслаждаться, чем терзаться.

И он постарался как сумел. Служанка, имевшая дело с неуклюжими в постели священниками, наверняка помогала ему больше, чем он догадывался.

— Ах-х! — выдохнул он в конце — и от восторга, и от понимания. — Так вот как это должно быть!

— Так и должно быть, — прагматично согласилась служанка, хотя для нее-то, возможно, все могло завершиться и получше. — Вы бы не могли чуток отодвинуться, святой отец? А то вы меня раздавите.

Выполнив ее просьбу, он спросил:

— Ты ведь хочешь за это что-то получить, так ведь?

— Я не занимаюсь этим задаром, клянусь благим богом! — воскликнула она.

«Клянусь благим богом…» Значат ли эти слова хоть что-то? И сейчас, и когда-либо? Бесчисленные поколения считали, что значат, и считают до сих пор. «Но я-то знаю, что это не так». Да, Ршава ощутил в себе миссионерское рвение. «Я знаю, что это не так, и все тоже узнают», — подумал он.

Но проповеди могут и подождать. Служанка пришла к нему не затем, чтобы он обратил ее в свою веру, а за гораздо более простым вознаграждением. Прелат дал ей серебряную монету, и девушка выглядела вполне довольной, когда уходила.

Что же до Ршавы, то он понял, насколько еще далек от отрицания старой веры, когда его скрутил приступ вины. Он не просто согрешил, а согрешил осознанно. И если он ошибся насчет смысла недавних событий, то далеко прошел по дороге к ледяному аду.

— Я не ошибся, — произнес он в пустоту своей комнатушки.

Он всегда был одним из самых выдающихся богословов; Небул именно так и сказал, посылая его в Скопенцану много лет назад. Ршава понимал доктрину Фоса лучше всякого из живущих ныне священников — в этом он был уверен. Почему бы ему заодно не понять и Скотоса лучше, чем кто бы то ни было?

Прелат встал с кровати. Как он и предполагал, под ней стоял ночной горшок. Ршава воспользовался им, затем подошел к лампе и задул ее. Темнота наполнила комнату. «Как ей и следует, — подумал Ршава. — Да, в точности как ей и следует». Два шага вернули его к постели. Он лег и заснул.

Разбудили его солнечные лучи, пробивающиеся между щелями в ставнях. Пока они падали на пол, Ршава спал крепко — возможно, крепче, чем намеревался. Проснувшись, Ршава начал очерчивать возле сердца солнечный круг, что он проделывал каждое утро с самого раннего детства. Но не стоит ли избавиться еще от одной привычки? Он решил, что стоит, и остановил почти автоматическое движение руки.

Зевая, он встал и снова воспользовался горшком. Потом распахнул ставни.

— Поберегись! — крикнул он и выплеснул содержимое горшка на улицу. Если внизу кто и шел, он был предупрежден. С улицы не донеслось гневных воплей, поэтому Ршава решил, что не преподнес какому-нибудь невезучему прохожему грубый сюрприз.

Он спустился на завтрак. С утра работала не та служанка, с которой он переспал накануне. Кубац уже черпал ложкой кашу и разговаривал с мужчиной, сидевшим спиной к Ршаве. Вскоре собеседник мага повернул голову, и Ршава узнал одного из людей, с которыми прелат и Ингегерд ехали на юг из Цаманда. В тот момент Ршава лишь порадовался, что хоть кому-то из их отряда удалось спастись от хаморов после схватки в лесу.

Ршава заказал миску каши и чашу вина, чтобы ее запить. Служанка принесла ему заказ. Миска с щербатым ободком оказалась такой же глиняной дешевкой, что и чаша. Ложки здесь были роговые. А каша… Она горяча и сможет насытить его. На этом ее достоинства исчерпывались.

Впрочем, вино оказалось недурным. Прелат выпил и заказал еще.

Служанка как раз принесла новую чашу, когда к его столу подошел Кубац.

— Можно к вам присоединиться, святейший отец? — поинтересовался маг.

— Почему бы и нет? — слегка напыщенно отозвался прелат.

Кубац уселся на стул. Тот затрещал под его весом. Маг забарабанил пальцами по заляпанной и щербатой сосновой столешнице.

— Я поговорил немного с Арсением, — сообщил он.

— Да, я вас видел. И что?

— Ну, даже не знаю, что и сказать. Он говорит, что ехал с вами. Если конкретнее, то он сказал, что ехал с вами и с халогайской женщиной и расстался с вами лишь два дня назад.

— А-а, вот оно что. — Ршава метнул в Арсения взгляд, который мог бы растопить почти весь снег в Кибистре. Ни о чем не подозревавший купец остался на стуле. Похоже, он погрузился в размышления, пережевывая их, как корова жвачку. Ршаве очень захотелось проклясть его — гнева в прелате уже хватало, — но он неохотно сдержался. Если Арсений упадет замертво, Кубац начнет искать причину, а у мага и так появилось слишком много подозрений. Ршава лишь взглянул на него в ответ. — И что вы хотите узнать?

— Вы сказали, что она мертва, святейший отец, — напомнил Кубац.

— Да, мертва. — Ршава точно знал, что это правда. Он знал и подробности, но посвящать в них никого не собирался.

Но Кубац и так уже знал слишком много.

— Вы сказали, что она умерла в Скопенцане, когда город захватили варвары. Если это так, то как она могла ехать вместе с вами?

— Очень просто. — Ршава произнес эти слова раньше, чем у него возникла хоть малейшая идея о том, что за ними последует. Как бы все ни произошло в реальности, ему придется лгать. И он постарался сочинить хорошую ложь: — Наверное, вы неправильно меня услышали. Я сказал, что она умерла после Скопенцаны, а не в ней. Ей в спину угодила хаморская стрела, когда мы выезжали из леса, после того как там нас атаковали кочевники.

Кубац угрожающе нахмурился:

— Клянусь владыкой благим и премудрым, вы мне этого не говорили.

— Клянусь владыкой благим и премудрым, чародейный господин, — говорил.

Ршава без колебаний произнес ложную клятву. Она стала лишь маленьким звеном в цепи событий, что произошли после того, как начались беды Видесса. Во всяком случае, так он себе сказал.

Маг лишь еще сильнее нахмурился:

— Я помню, что этого вы мне не говорили, — но произнес это скорее озадаченно, чем гневно или с подозрением. Церковный ранг прелата и его очевидная святость были мощными аргументами за то, что ему следует поверить. Кубац сомневался в себе не меньше, чем в словах прелата…

Ршава попытался изобразить сочувственную улыбку, но получилась она насмешливой. Чтобы скрыть ее, он поднес ко рту чашу, затем глотнул вина и сказал:

— Вчера вечером мы были очень уставшие и оба выпили. И кто знает, что вам послышалось? — Он не стал повторять свои слова, но интонацией дал понять, что помнит их точно.

Его уверенный тон вроде убедил и Кубаца.

— Возможно. — Чародей все еще сомневался, но скорее в себе, нежели в Ршаве. — Но я готов поклясться — и даже поклялся Арсению, — что вы сказали мне нечто иное…

— Ну, вы же прекрасно знаете, как такое происходит, — небрежно заметил Ршава. — Вы же общаетесь с людьми. Допустим, пять человек стали свидетелями какого-нибудь происшествия на площади. Спросите их час спустя, что там случилось, и услышите шесть разных историй.

— Возможно. — Теперь Кубац спорил с самим собой. Он не мог отделаться от впечатления, что здесь что-то не так, но в то же время очень хотел поверить Ршаве — это было очевидно. Чародей медленно поднялся. — Хорошо, святейший отец. Я больше не стану вас беспокоить.

— Никакого беспокойства, — бросил ему вслед Ршава. Когда он был заперт в капкане поклонения Фосу, то с трудом придавал голосу такую доброжелательность, и многие считали его суровым и резким. Ршава подумал, что он может быть суров и сейчас, на службе у нового господина.

Кубац опять подсел к Арсению. Купец что-то сказал. Ршава не смог разобрать, что именно, поскольку Арсений сидел к нему спиной. Но Кубац, услышав эти слова, отпрянул, причем настолько резко, что Арсений вздрогнул. Чародей снова встал и вышел.

«Он все еще сомневается, — подумал Ршава. — Ну и пусть. Что он может сделать? Ничего, и он сам это знает».

Даже если Ршава прямо сейчас догонит Кубаца и расскажет, как он поступил с Ингегерд, что Кубац может сделать? Немного, почти ничего. До хаморского нашествия, пока видесская администрация здесь, на севере, — и на какой еще части империи? — не развалилась, Кубац смог бы добиться его ареста и допроса. А нынче? Любой город, оставшийся в руках видессиан, можно считать отдельным маленьким королевством. Выйдя за городские стены, человек покидал и пределы городской юрисдикции.

Ршава прошел к конюшням. Лошадка, на которой он ехал, и вторая, вьючная, отыскались там вычищенными и вполне довольными жизнью. Мальчик-конюх выжидательно посмотрел на прелата. Ршава дал ему два медяка.

— Да благословит вас Фос, святой отец, — сказал парнишка.

— И тебя тоже, — отозвался Ршава, стараясь не замечать собственного лицемерия.

Парнишка, похоже, не мог решить: то ли радоваться, получив благословение священника, то ли огорчаться из-за того, что ему не перепал еще один медяк. Ршава пожал плечами. Пусть эти мелочные вопросы волнуют конюха.

Прелат надел на лошадку сбрую, взобрался в седло и выехал из Кибистры. Мороз не ослабевал, и снегу предстояло лежать на земле еще какое-то время. Но солнце вставало раньше, чем в середине зимы, а садилось позже. В полдень оно взбиралось на небо выше и с каждым днем сияло все ярче. Это еще не весна, но уже точка на полпути к ней. С высокого видесского коня, пожалуй, уже можно разглядеть впереди и тающий снег, и зелень, и долгие светлые дни…

Ршава взглянул вперед, но увидел только привычный зимний ландшафт. По укрытым снегом полям не рыскали кочевники, но прелат не стал бы тревожиться, даже если бы и увидел их. У него имелось средство против варваров — ткнуть пальцем и убить задолго до того, как их стрелы смогут до него долететь.

Не желая неприятных сюрпризов, он обернулся. За спиной не оказалось кочевников, но кто-то скакал из Кибистры по его следам. Неизвестный всадник гнал лошадь во весь опор, неуклонно догоняя Ршаву.

— Святейший отец! — крикнул всадник еле слышно из-за расстояния и помахал рукой. Изо рта у него вырвалось облачко пара. — Подождите, святейший отец!

Кубац… Ршава негромко выругался и стал решать, останавливать ли лошадь. Маг в любом случае его догонит, поэтому Ршава натянул поводья. Стараясь не выглядеть слишком угрюмым, он поднял руку и сказал:

— Приветствую.

— Приветствую. — Чародей ехал на видесской лошади, которая была на две-три ладони выше в холке, чем степная лошадка, и это позволило ему взглянуть на прелата сверху вниз. Судя по выражению лица мага, он смотрел на прелата сверху вниз как в прямом, так и в переносном смысле. Обвиняюще наставив на Ршаву палец, он заявил: — Вы мне солгали, святейший отец.

— Святым именем Фоса клянусь, что говорил правду. — Ршава вновь лицемерил, и это давалось ему даже легче, чем в гостинице.

Кубац печально покачал головой:

— Вы солгали. И тогда, и сейчас вы ложно поклялись именем благого бога. Я долго и упорно размышлял над тем, что вы мне сказали вчера вечером и сегодня утром и что мне поведал Арсений. Вы солгали, и я опасаюсь, что с той халогайской женщиной случилось нечто воистину ужасное.

— Неужели? — Голос Ршавы стал опасно вкрадчивым. Но если Кубац и почувствовал угрозу, он этого не показал.

— Да, клянусь Фосом, опасаюсь, — произнес маг. — Не хотите ли сбросить тяжесть с души и рассказать правду? Это может дать вам надежду на милосердие хотя бы в ином мире, если не в этом.

Ршава расхохотался ему в лицо:

— Ты ничего не знаешь ни об этом, ни об ином мире, чародей. Совершенно ничего.

— Я знаю то, что знает любой видессианин. Моя вера ортодоксальна. — Кубац очертил на груди символ солнца и удивленно приподнял брови, когда Ршава не повторил его жест. Голосом, полным сарказма, чародей вопросил: — Или вы хотите сказать, что вам известно больше, чем мне?

«Не хотите ли вы сказать, что впали в ересь?» — вот что он подразумевал. Ршава впал глубже — и ниже чем в ересь. Он не только знал о своем падении, но и испытывал от этого гордость.

— Да, я как раз и хочу сказать, что мне известно больше, — ответил он и подробно объяснил то, что знал. Кубац — человек умный, — по мнению Ршавы, непременно должен был увидеть истину, как только ее выложат перед ним.

Когда прелат смолк, Кубац уставился на него с нескрываемым ужасом. Чародей вновь очертил символ солнца, на сей раз очень тщательно.

— Вы или хотите заманить меня в ересь, святейший отец, или вы сошли с ума, — заявил Кубац. — Только вы можете точно сказать, что вы сделали с той женщиной. Зато я абсолютно уверен, что подобная доктрина отправит вас в пламя. Ничто иное уже не сможет очистить вас от нее.

— Я дал тебе истину, и вот как ты меня за это вознаграждаешь? — Ршава понял, что убедить Кубаца, возможно, и не получится. Но то, что маг посмел назвать его безумцем, посмел намекнуть, что его следует сжечь заживо… Что ж, Кубац заплатит за свое безрассудство! Ршава указал на него пальцем. — Так я покажу тебе, кто прав, а кто нет.

— Не покажете. Не сможете, ибо вы уже приговорили себя собственными устами, — заявил Кубац.

Ршава затрепетал от гнева. Гнев уже не требовался прелату для того, чтобы проклятия срабатывали, но до сих пор ободрял его.

— Проклинаю тебя, Кубац, — произнес Ршава и стал ждать, когда чародей упадет с лошади.

Глаза Кубаца распахнулись. Он шумно выдохнул облачко пара. Лицо его исказилось от боли. Но, к ужасу и недоумению Ршавы, умирать он не собирался.

— Фос! — прошептал маг. — Это такой же грубый удар, как и тот, что нанесли мне хаморские шаманы.

Ршаву охватило чувство, близкое к панике. Однажды его проклятие не сработало, но такого поражения он не знал никогда. Это проклятие сработало и сделало все, что смогло, — но силы оказалось недостаточно.

— Что ты сделал с халогайской женщиной? — потребовал ответа Кубац, но затем покачал головой: — Нет, не трать мое время зря, придумывая новую ложь. Что бы ты с ней ни сделал, это наверняка было нечто ужасное или еще хуже. А того, что ты сделал со мной, или попытался сделать, уже более чем достаточно, чтобы приговорить тебя к смерти.

Сердце перепуганного Ршавы бешено колотилось. «Да поможет мне Фос…» — подумал он. Но нет, теперь Фос ему не поможет. Мысль о благом боге, мелькнувшая у него в голове, лишь напомнила о том, как долго он заблуждался, прежде чем узнал истину. Но если Фос ему не поможет, то кто? Не успел этот вопрос возникнуть, как в голове прелата уже сложился ответ. «Да поможет мне Скотос», — подумал Ршава, впервые осознанно призвав темного бога.

Снизошла ли на него новая сила? Но как он сможет узнать, если не попробует?

— Проклинаю тебя, Кубац, — повторил он. — Да станет смерть твоей участью.

Глаза чародея снова расширились. Возможно, он думал, что способен выдержать все, что может обрушить на него Ршава. Если да, то теперь маг понял, что ошибался. Кубац застонал.

— Ты… не можешь… делать… такое, — прохрипел он.

— Могу. Делаю. И буду делать, — резко парировал Ршава. — Проклинаю тебя. Проклинаю насмерть.

Чародей попытался еще раз очертить солнечный круг — и не смог. Он начал произносить какое-то контрзаклинание, направленное на Ршаву. Выдавил несколько слов, но поперхнулся ими. Глаза мага закатились, он обмяк и свалился в снег. Лошадь фыркнула, нервно переступая ногами.

— Как видишь, могу, — сказал Ршава. — И еще как могу!

Он спешился и опустился на колени возле Кубаца. Его пальцы отыскали запястье чародея, но не почувствовали биения пульса. Грудь мага больше не вздымалась и не опускалась. Ршава кивнул. Он проклял Кубаца насмерть, и вот Кубац мертв.

Прежде чем вновь усесться на свою степную лошадку, прелат обшарил седельные сумки лошади мага. Ршава прихватил еду, тщательно скопированный гримуар — рукописную книгу чародея — и большую кожаную сумку, полную магических принадлежностей. Кубацу все это больше не понадобится, а для вьючной лошади Ршавы груз небольшой.

Когда Ршава поехал на юг, он ощутил необычное чувство освобождения. Наконец-то ему удалось оставить в прошлом все, что было в Скопенцане или происходило оттуда: Ингегерд, Кубаца, храм… и самого бога.

— Я свободен! — воскликнул Ршава. — Свободен от всего, что удерживало меня! Свободен рассказать истину, которую я нашел!

Он поехал дальше. До столицы все еще оставался долгий путь. Но когда Ршава доберется до города Видесс, ему будет о чем сказать. И немало сказать! И люди прислушаются к нему. Они не окажутся навязчивыми и набожными дураками вроде Кубаца.

— А если окажутся, то пожалеют! — Когда прелат заговорил, уши лошадки дернулись. Он ударил ее пятками по бокам. Пусть до столицы еще далеко — он уже едет туда, он в пути.

На ночлег он остановился в доме на ферме, которую никто бы не назвал заброшенной. Хозяин, полноватый мужчина средних лет по имени Илл, сказал Ршаве:

— Да, мы слыхали, что в наших краях неладно. И шибко много людей бегут кто куда, уж это точно. Но мы не видали ни одного из тех варваров и не собираемся понапрасну волноваться, покуда не увидим.

— Истинная правда, — согласилась его жена Марозия. Если не считать отсутствия кустистой седой бороды, она очень походила на мужа. — Заходите, святой отец, и я вас накормлю. — Она энергично кивнула. — Уж так накормлю, что вы ходить не сможете.

— Я могу заплатить, — сказал Ршава. — И заплачу с радостью.

— Об этом не волнуйтесь, — успокоила его Марозия. — Может, вы помолитесь за нашу скотинку, прежде чем уедете, или что-то в этом роде?

Ршава кивнул, не рискнув ответить. Конечно же, крестьяне до сих пор верят, что Фос услышит их жалкие и тщетные молитвы. Эти упрямые и тупые люди даже слушать не станут, если он попытается объяснить им, какую истину он узрел. И ему остается лишь сделать то, чего от него ждут, что бы он о них ни думал.

Илл и Марозия наплодили выводок детей — от двух парней, у которых уже начала пробиваться бородка, до девочки, едва начавшей ходить. Большие семьи часто голодали, но только не эта. Марозия подала Ршаве стопку ячменных лепешек, миску куриного рагу с горохом, фасолью и кусочками репы и кружку сладкого вина из черной смородины.

— Ешьте, — велела она. — Там, откуда это взялось, еще много. — Она словно предлагала прелату умять больше, чем она может подать на стол.

Ршава заработал ложкой и вскоре наелся до отвала.

— Можно мне перед сном немного почитать возле очага? — спросил он.

— Конечно, читайте. У нас много дров, — ответил Илл. — У нас здесь никто грамоте не обучен, но ежели хотите почитать святые писания, то валяйте. Я-то знаю, что священники их читают.

Ршава вновь не стал им ничего объяснять. Он достал гримуар Кубаца из седельной сумки и принялся его изучать. До сих пор он не пытался заниматься магией, но понимал, что она может оказаться полезной. Однако первое впечатление от книги заклинаний Кубаца Ршаву не вдохновило. Она была написана в сжатом и иносказательном стиле: чародей писал для себя. Постороннему читателю вроде Ршавы каждое третье слово или идея казались пропущенными. Интересно, сможет ли он наслать чары, пользуясь таким руководством? Или сам себя погубит, не зная в достаточной степени о том, что делает?

— Посмотри на него, — прошептала Марозия одному из старших сыновей. — Видишь, какой он святой?

— Он нечто, уж это точно, — согласился юноша, тоже шепотом.

«Да, я нечто, — подумал Ршава, — но что именно?» Он сам не знал. Кем бы он ни стал, этот кто-то появился на свет совсем недавно. «А каким я буду, когда окончательно стану тем, в кого превращаюсь?» Этот вопрос был интереснее для Ршавы, но ответа на него прелат также не знал.

«Зато я знаю истину. Если бы я ее не знал, разве лежал бы сейчас Кубац мертвый на снегу?» Он вспомнил и мертвую Ингегерд, но быстро отогнал мысли о ней. «Если бы она не искушала меня и если бы Гимерий не свалил ее на меня, этого бы никогда не произошло».

— Помолитесь за нас, святой отец, — попросил Илл.

— Я помолюсь, чтобы ты и твоя семья получили именно то, что вы заслуживаете, — ответил Ршава.

Фермер, Марозия и их дети просияли. Они решили, что прелат в своей молитве пожелает им добра. У Ршавы было иное мнение. Вокруг рыщут хаморы — и какая вероятная судьба вскоре ждет эту ферму, как не гибель? Если Илл и Марозия не в состоянии этого понять, то они дураки. И получат то, что заслуживают дураки.

У Ршавы была теплая одежда, плащ с капюшоном и одеяла. Марозия дала ему еще одно, явно лучшее в их доме, из тонкой мягкой шерсти.

— Я сама его соткала, — застенчиво пояснила она, указав на прислоненную к стене раму разобранного ткацкого станка.

— Оно меня обязательно согреет, — согласился Ршава.

Марозия кивнула и отошла. Один из ее сыновей положил матрас на полу возле очага. Ршава улегся и провел ночь в таком тепле и удобстве, каких не помнил со дня падения Скопенцаны.

Когда наутро после сытного завтрака он пришел в амбар, то увидел, что его лошади тщательно вычищены. Юноша, который о них позаботился, сказал:

— Они пытались меня укусить разок-другой, но я им быстро показал, кто тут хозяин.

— Молодец, и спасибо тебе, — ответил Ршава. Он благословил животных в амбаре: не потому, что считал, что от этого им будет какая-то польза, — нет, просто семейство фермера ясно дало понять, что они этого ожидают.

«Они все еще верят в добро, — подумал прелат, отъехав от фермы. — Да, все еще верят, но сильно ли им это поможет? Не очень-то, — решил он, — когда они увидят, как к ним едут варвары. Или даже не увидят, а проснутся среди ночи, оттого что вокруг них пылает и дом, и ткацкий станок, и все остальное».

Ршава пожал плечами: это не его забота. Илл и Марозия сделали выбор. Да, сделали, и теперь заплатят за него.

Часа через три он обернулся и увидел столб черного дыма, поднимавшийся в небо примерно там, где находилась ферма. Иллу и Марозии пришлось платить за свой выбор даже быстрее, чем он предполагал. Ршава вновь пожал плечами и поехал дальше.

Ликанд прежде был городом, к которому не стоило относиться свысока. На значительную ступень ниже Скопенцаны и на две еще более значительные ступеньки ниже столицы — но все же он по праву считался центром местной жизни. Так думали о нем его жители. Теперь город был мертв.

Северные ворота были приглашающе распахнуты. Лишь подъехав ближе, Ршава увидел, как пламя опалило створки. Он въехал в город. Вонь горелого дерева до сих пор ощущалась в воздухе; остальным запахам смерти предстояло ждать оттепели, до которой оставалось уже недолго.

Из боковой улочки выбежала собака и уставилась на Ршаву, высунув язык. Животное выглядело упитанным и довольным. Желудок Ршавы свел медленный спазм, когда он подумал, чем, скорее всего, промышляла эта тварь.

К ней присоединилась другая, потом еще одна и несколько новых… Прелат не сразу сообразил, что стая собак может оказаться такой же опасной, как и стая волков. Для них и он, и его лошади — всего лишь свежее мясо.

— Прочь! — крикнул он.

Собаки не обратили на крик внимания. Он мог бы и догадаться, что это не поможет.

Жаль, что у него нет камня или чего-то еще, что можно в них бросить… Но от одного желания камень в руке не появился. И вряд ли у него осталось много времени на размышления, потому что собаки двинулись к нему. Ршаве больше не нравилось, как у них свисают языки — отнюдь не приветливо. А как у голодных собак.

Он указал на собаку, появившуюся первой.

— Проклинаю тебя! — крикнул прелат.

Собака упала на бок и сдохла.

Это принесло ему меньше пользы, чем могло бы. Легко запугать толпу людей, убив одного из них. Собаки же просто не поняли, что Ршава сделал. Два-три пса обнюхали мертвую собаку, но как они могли понять, что ее убил находящийся перед ними человек? Никак, а он не мог им об этом сказать.

Ршава указал на другого пса, на вид с большой примесью волчьей крови. Он тоже упал на бок. Затем прелат свалил большую коричневую собаку с вислыми ушами. Три мертвых зверя валялись на снегу, но остальные рычали, готовясь к атаке.

— Проклинаю вас всех! — рявкнул прелат. Он не знал, поможет ли ему такое решение. Если не поможет, подумал он мрачно, то его уже ничто не спасет.

Два-три хищника взвыли, остальные сдохли молча. На ногах осталась лишь одна собачка, в самом конце стаи. Ршава разглядывал мертвых тварей с изумлением и облегчением. Потом уставился на кончик пальца, словно тот был луком или баллистой, выстреливающей проклятия. Ршава знал, что это не так: палец служил лишь для нацеливания того, что таилось внутри прелата. Однако иллюзия оставалась сильной.

Собачка перестала рычать и по-своему улыбнулась Ршаве. Она не собиралась нападать на него в одиночку. Она могла быть опасной только в стае, а сама по себе опять стала безобидной, хоть бери ее в комнату. Ршава запрокинул голову и расхохотался. Похоже, собаки почти не отличаются от людей. Толпа способна уничтожить всех и всё на своем пути. А состоит она из обычных мужчин и женщин, которые и мухи не обидят. И лишь вместе они обретают силу и способность выплескивать ярость, нечего не боясь и даже не размышляя.

Ршава тронул лошадей. Похоже, они были рады оказаться подальше от собак, даже если эти собаки мертвы. Большая часть Ликанда сгорела. Чем дальше Ршава углублялся в город, тем хуже все выглядело. На улицах лежали тела. Само собой, собаки и стервятники позаботились о них, когда город пал, — как бы давно это ни произошло.

На нескольких трупах прелат увидел одежду из кожи и меха, а не из ткани. Значит, горожане сопротивлялись. И что это изменило?

Даже в мертвом городе, разрушенном и разграбленном, наверняка можно отыскать еду и деньги. Но Ршава проехал через Ликанд без остановок. Хаморы взяли все, что лежало на виду и уцелело от огня. А он не собирался задерживаться ни здесь, ни где-либо еще. В нем горело страстное желание добраться до цивилизации. Если кто-нибудь и выслушает его доводы, то это станут коллеги-богословы.

И Кубацу следовало бы к нему прислушаться, тогда маг не разгневал бы прелата. Что ж, Кубац заплатил за свою глупость. И любой, кто откажется прислушаться к истине, тоже заплатит. Никто из видессиан любой теологической принадлежности не стал бы думать иначе. Но другие — все другие — ошибаются. Ршава был в этом уверен. Настолько уверен, что был готов поставить на это свою жизнь. И даже больше чем жизнь — свою душу.

Южные ворота Ликанда тоже стояли распахнутыми. Ршава выехал через них и задумался над тем, что останется от империи Видесс здесь, в северных провинциях, когда закончатся все сражения. Ликанд уже превратился в руины, Скопенцана разграблена, а потом уничтожена землетрясением. А сколько еще городов сгорело, сколько крестьян сбежало со своих земель или было убито! Сможет ли империя возродиться в этих краях?

Ршава снова пожал плечами. Какая теперь разница? Видесс сотни лет прожил во лжи. Если империя в этих краях умерла, то, возможно, варвары всё здесь обустроят лучше, чем было прежде? Почему бы и нет? Несмотря на всю их жестокость и грубость, они хоть немного, но представляют, кому принадлежит истинная власть в мире.

Прелат рассмеялся.

— Может быть, мне лучше проповедовать им, а не слепым идиотам в синих рясах, — сказал он, но затем покачал головой. В конце концов, он видессианин. И его народ заслуживает того, чтобы первым взглянуть на то, что он открыл. Если же они отвернутся от этого… Но они не отвернутся. Не должны. — Я их прокляну, если они отвернутся, — пробормотал Ршава. — И буду сражаться с ними вечно.

Над Подандом тоже поднимался дым, но совсем иного рода: дым от очагов и кухонных печей, кузниц, факелов и ламп. Ликанд был мертв, убит. Поданд все еще жил. И, судя по всему, даже процветал.

— Кто идет? — окликнул Ршаву ополченец с городской стены, когда прелат подъехал к северным воротам.

Ршава назвался, сказал, что едет из Скопенцаны и откинул капюшон, показывая, что его макушка была выбрита. В последнее время у него не было возможности побрить ее. Но это его почти не волновало, хотя он и здесь нарушил правила.

— Проезжайте, святой отец. Добро пожаловать во имя владыки благого и премудрого, — поприветствовал его ополченец и гаркнул товарищам у ворот: — Открывайте, ленивые засранцы! Этот парень безопасен, как монастырь.

Ополченцы у ворот что-то крикнули в ответ. Стена приглушила их голоса, но вряд ли это оказались комплименты. Часовой на стене лишь рассмеялся.

Проехав ворота, Ршава спросил:

— Хаморы вас здесь тревожили?

— Они пытались ворваться, святой отец. Пытались, но мы их отогнали. Это им. — Ополченец плюнул на землю, как будто отвергая Скотоса.

— Рад за вас, — выдавил Ршава. Машинальный поступок ополченца напомнил прелату, как трудно может оказаться переубедить видессиан.

Впрочем, это не сегодняшняя забота. Сейчас ему нужно место для ночлега. Ршава решил отыскать гостиницу или таверну, но не храм. Ему требовалось поговорить с образованными и толковыми церковниками, а не с каким-нибудь мужланом-священником из захолустья.

Гостиницу он нашел без особого труда. Когда мальчик-конюх увел его лошадей, прелат прошел в буфет поужинать, выпить вина и договориться о комнате для ночлега. Он даже не подумал о том, чтобы заманить к себе в постель служанку. Не важно, какой бог правит миром и какого поведения этот бог хочет и ожидает от людей, — человек может просто устать.

Но едва Ршава успел заказать у буфетчика за стойкой чашу красного вина, хлеба и сыра, как его окликнул приветливый голос:

— Да благословит тебя благой бог, друг мой. Мы ведь коллеги, если я не ошибаюсь?

Ршава повернул голову. Он даже не заметил полноватого священника, пока тот не заговорил. Если это не доказывало, насколько он устал… Прелат заставил себя кивнуть:

— Именно так.

— Рад познакомиться. Меня зовут Трифон. Кто ты, святой отец, и откуда?

Не успел Ршава ответить, как буфетчик подал ему заказанное. Это позволило Ршаве совершить ритуал, в который он больше не верил, прежде чем ответить:

— Мое имя Ршава. И мне настолько повезло, что я спасся из Скопенцаны.

— Неужели? — Брови Трифона поднялись. — Клянусь святым именем Фоса, — он произнес имя бога как «Фаоса», доказав, что он и есть мужлан из захолустья, — ты воистину счастливчик. Насколько я слыхал, оттуда не многим удалось спастись.

— Да. Увы, но это так, — согласился Ршава. Он сделал паузу, чтобы заняться хлебом и сыром. Пока он ел, Трифон ждал продолжения, и Ршава почувствовал, что ему следует добавить: — Боюсь, что после хаморов и землетрясения Скопенцана уже никогда не станет прежней.

— Жаль. Очень жаль. — Трифон жадно глотнул из чаши. Судя по его красным щекам и еще более красному носу, с вином он водил тесное знакомство — пожалуй, даже слишком тесное… — У нас здесь тоже было землетрясение, — продолжал Трифон. — Вещи падали с полок, некоторые стены треснули. На севере было хуже?

— Можно и так сказать. Да, можно и так. — Ршава лишь немного отпил из своей чаши. Буфетчик подал ему такое вино, что разница между большим и маленьким глотком была невелика. Уже ничто не сделает эту кислятину слаще.

— Ужасно. И вообще, все, что произошло за последнее время, просто ужасно. — Трифон снова глотнул вина. — Моя чаша опустела. И это тоже ужасно, клянусь Фаосом! — Он поставил чашу на стойку. Буфетчик погрузил черпак в кувшин с вином и наполнил ее заново. Сплюнув для отрицания Скотоса и воздев руки к небесам, Трифон опять прильнул к чаше. — Начинаешь задумываться, что все это значит…

— Что ж, не могу не согласиться, — пробормотал Ршава, желая только одного — чтобы Трифон заткнулся и ушел. Тот, разумеется, и не думал уходить. Навязчивым людям никогда не придет в голову, что они навязчивы.

— Думаю, я знаю, что за всем этим стоит, — заявил Трифон.

Ршава понял, что на его слова следует обратить внимание.

— Так скажи, — предложил он, гадая, уж не наткнулся ли случайно этот мужлан на ту же истину, что и он сам.

— Нисколько не против, — ответил Трифон. — Всегда люблю потолковать с коллегой, коли подворачивается возможность. А ты?

— Когда подворачивается возможность, — подтвердил Ршава, сомневаясь, что эта возможность окажется подходящей.

Трифон подался к нему:

— Я думаю, что владыка благой и премудрый испытывает нас.

— Испытывает? Каким образом? — вопросил Ршава.

Несколько человек подошли ближе, другие вытянули шеи, прислушиваясь. Видесские миряне всегда с удовольствием слушали, как священники спорят по вопросам веры. И частенько не стеснялись встревать в их беседы.

— Ну, он вроде как хочет проверить, останемся ли мы ему верны в тяжелые времена, — пояснил Трифон. — Здесь, в Поданде, мы остались.

Он очертил напротив сердца символ солнца. Его жест повторили почти все слушатели, включая буфетчика и пристроившуюся рядом служанку.

Ршава тоже очертил солнечный круг. Люди усомнятся в нем, если он, священник, этого не сделает. Но все же он возразил:

— Не хочу обидеть ни вас, ни ваш город, но я в этом не столь уверен, святой отец.

— Нет? Как так? — воинственно поинтересовался Трифон.

Ршаве стало интересно, когда тому в последний раз говорили, пусть даже вежливо, что он не прав.

— Вспомни символ веры, — подогрел спор Ршава. — Разве не говорится в нем, что благой бог заботится о том, «дабы разрешилось великое искушение жизни нам во благодать»?

— Говорится. Воистину говорится. Конечно, говорится. — Трифон снова очертил на груди солнечный круг. — И я скажу, что это доказывает мою точку зрения. Разве это не великое испытание нашей жизни? Разве не проверяется наша вера в благого бога? — И он улыбнулся слушателям в буфетной, которые наверняка и раньше выслушивали его аргументы.

— Растолкуйте ему, что к чему, святой отец! — крикнул кто-то из них, и местный священник улыбнулся еще шире и благодушнее.

— Очень остроумно. — Ршава произнес это так, чтобы подразумевалось «весьма очевидно». Поняв это, Трифон разозлился. Игнорируя его чувства внешне, но наслаждаясь ими в душе, Ршава продолжал: — Боюсь, ты не принимаешь во внимание весь текст символа веры. Подумай над фразой «Да разрешится великое искушение жизни нам во благодать». — Он выделил интонацией три последних слова.

— Ну? И что в них такого? — Трифон уже почти фыркал и бил землю копытом, готовый броситься в атаку, выставив рога.

— Что в них такого? А ты оглянись. — Ршава обвел комнату рукой. — Разве великое испытание жизни решается нам во благодать? По-моему, нет. Гражданская война рвет Видесс на куски. Из-за нее варвары перешли границу, рыскают там, где хотят, и творят все, что захотят. Можешь ли ты отрицать это?

— Только не здесь, клянусь Фаосом! — выдал кто-то из толпы заплетающимся от вина языком.

Трифон кивнул, поддакивая.

— Нет, не здесь. — Изящный поклон Ршавы был полон иронии. — И Поданд, разумеется, единственный великий и истинный центр жизни в империи Видесс. И хаморы уже кончили грабить и убивать…

Некоторые слушатели улыбнулись и приосанились, приняв его слова всерьез. Дураки, что с них взять! Ршава обратил внимание на тех, кто заворчал и забормотал. Они могли распознать в речи сарказм, и Трифон оказался одним из них.

— Куда это ты клонишь? — рявкнул он напряженным голосом.

— Видесс раздирает гражданская война, — повторил Ршава. — Скопенцана пала… и разрушена. Ликанд, недалеко на север отсюда, тоже мертвый город. Кто может сказать, сколько еще других городов было уничтожено? Вы сами знаете, что кочевники вовсю разоряют деревни и фермы. Каким станет урожай осенью? И будет ли вообще осенью урожай? Что вы станете есть, когда в кладовых не будет зерна? Своих собак и кошек? Друг друга? Разве великое искушение жизни решается вам во благодать?

Ответом ему стала тишина. Прелат коснулся самых глубоких и тайных страхов людей, собравшихся в буфетной. Даже буфетчик, крепкий мужчина с суровым и покрытым шрамами лицом, осенил себя святым символом Фоса. Он стал в этом далеко не одинок. Медленно, очень медленно Трифон вновь спросил:

— И что ты хочешь этим сказать?

— Я ничего конкретного не говорю. Но я задал вопрос, который, на мой взгляд, необходимо задать.

— Ты спрашиваешь, кто из богов сильнее: Фос или Скотос? — Трифон плюнул на утоптанный земляной пол.

Ршава тоже плюнул. Да, задача оказалась нелегкой. Он спросил:

— А тебе не кажется, что ныне этот вопрос следует задать?

Трифон, уже не улыбаясь и не радуясь, пронзил его яростным взглядом.

— Мне кажется, что задавать такой вопрос — ересь. Клянусь благим богом: по-моему, даже мысленно задать такой вопрос — уже ересь.

Люди по всей буфетной закивали.

— А тебе не кажется, что самое важное в доктрине то, что она должна быть истинной? — спросил Ршава.

— Я считаю, что наша святая и ортодоксальная вера истинна в том виде, в каком ее формулируют синоды уже множество лет, — ответил Трифон. — Станешь ли ты это отрицать? Если да, то это докажет, что ты не настоящий священник, а воистину еретик и заслуживаешь того, чего заслуживают еретики.

После этих слов люди снова закивали.

— Сколько видессиан уже убили друг друга? Сколько других кочевники искалечили, изнасиловали и убили? — вопросил Ршава. На его совести тоже было изнасилование и убийство, но об этом он промолчал. — Могло бы такое произойти, если бы наша святая доктрина была правильной? Если бы Фос заботился во благовремении, дабы разрешилось великое искушение жизни нам во благодать? Я тебя спрашиваю, святой отец. И всех вас тоже спрашиваю. Если он это делает, то откуда вы это знаете? Похоже, все доказательства указывают на противоположное.

— Не все доказательства. — Трифон подбоченился. Если Скотос — величайшая сила в этом мире, — он опять сплюнул, — то пусть он прямо сейчас поразит меня насмерть!

Когда Ршава точно знал, на кого нацелено его проклятие, ему не требовалось указывать на жертву. И говорить что-либо тоже не требовалось, когда проклятие словно само по себе возникало в голове. Он лишь взглянул на Трифона, и то на секунду.

Священник застонал. Глаза его закрылись, челюсть отвисла. Он рухнул. Служанка и еще какая-то женщина завизжали. Стоявший рядом с Трифоном мужчина опустился на колени и схватил его запястье, но вскоре выпустил. Рука бессильно упала.

— Он мертв, — сообщил мужчина с опасливым удивлением.

Вопли и крики испуга наполнили буфетную. Кто-то указал на Ршаву:

— Это ты виноват! Это ты сделал!

— Я? — Ршава пожал плечами. — Я лишь стоял рядом. Вы все видели, что я ничего не делал. Не прикасался к нему, не произносил заклинаний… Он бросил вызов и, возможно, получил на него ответ.

— Думаю, тебе лучше уйти отсюда, незнакомец, — медленно произнес буфетчик. — Не хочу, чтобы ты сам упал тут мертвый. Или еще кто-нибудь. Трифон был хорошим человеком. Нам его будет не хватать. Но вряд ли кому будет не хватать тебя, хоть чуточку. Так что лучше тебе уйти, пока еще можно.

— Я лишь задал несколько вопросов и попытался найти истину, — возразил Ршава. — Что же в этом плохого?

— Не знаю, и мне наплевать. — Буфетчик сунул руку под стойку и вытащил дубинку. — Я знаю лишь, что нам нравился Трифон, а теперь он мертв. А ты нам не нравишься. И чем дольше мы тебя видим, тем меньше ты нам нравишься.

— Подумайте о том, что вы увидели. И о том, что это значит. — Ршава положил на стойку серебряную монету. — Вот. Это за мой ужин.

— Нет, спасибо. — Буфетчик подтолкнул монету обратно — и не рукой, а тряпкой, чтобы не касаться ее. — Твой ужин за счет заведения.

— Тебе не нужны мои деньги? — изумился Ршава. Ему еще не попадались гостиницы, где с постояльца не пытались содрать как можно больше.

Буфетчик упрямо покачал головой:

— А вдруг она принесет неудачу? Заранее ведь не скажешь. — Он повернулся к молча глядящим на них посетителям: — Давайте, друзья. Надо вынести отсюда беднягу Трифона. А то вдруг какой-нибудь незнакомец войдет и увидит его?

— Один такой незнакомец уже вошел. — Высокий мужчина указал на Ршаву. — И вот что из этого получилось, будь он проклят.

Как и у большинства людей, проклятия мужчины были бесполезными и безвредными. Ршава знал, что его проклятия не такие. И еще он знал, что люди могут набраться храбрости и накинуться на него всей толпой. Если это произойдет, он всем покажет, на что способны его проклятия. Но прелат лишь сказал:

— Когда я заходил сюда, я не хотел неприятностей. И сейчас не хочу.

Ему позволили уйти. Позволили забрать обеих лошадей. Однако несколько человек шли за ним следом, пока он не выехал из Поданда.

— И никогда не возвращайся, — бросил ему кто-то вслед из ворот.

Ршава едва не проклял весь город. Это преподало бы жителям хороший урок, но они не будут в состоянии его оценить. И прелат сдержался. Если повезет, хотя бы некоторые из них сделают правильные выводы из безвременной смерти Трифона. И не только сделают, но и перескажут другим. Ршаве этого хотелось; в нем и в самом деле пробудился миссионер.

Зато он остался без места для ночлега. Ночь будет холодной — но прелат уже не так боялся мороза, как в тот день, когда бежал из погибающей Скопенцаны. Так или иначе, до утра он доживет.

И он справился. Он отыскал место, где сильный ветер повалил три дерева друг на друга, создав не только заслон от ветра, но и нечто вроде навеса. Ршава попытался разжечь огонь обычными средствами, но не смог. Тогда он использовал заклинание, высмотренное в гримуаре Кубаца. Заклинание предназначалось совсем для других целей. Но это не означало, что оно не сработает, поскольку огонь с его помощью прелат все-таки добыл.

Укрытие. Тепло. Он не был ортодоксом, добывая их, ну и что с того? Он ведь получил, что хотел. И он не был ортодоксом, когда постигал, как устроен мир, — но опять-таки что с того? «Зато я знаю то, что знаю», — подумал он, одиноко сидя в лесу.

ГЛАВА 8

После Поданда Ршава некоторое время не проповедовал. Дело было вовсе не в приеме, который он там встретил; это волновало прелата меньше всего. Там ему попались неотесанные мужланы и священник, вообразивший себя всезнайкой. Найденную Ршавой истину лучше приберечь для тех, кто сможет ее оценить. И он продолжал путь к столице.

Он все еще надеялся, что опередит вторгшихся в империю хаморов. Надеялся — и неизменно разочаровывался. Где бы он ни ехал, он натыкался на свидетельства того, что варвары здесь уже прошли. Они грабили фермы, деревни и городки, разорили еще несколько крупных городов. И обратно в Пардрайские степи они после этого не вернулись. Кочевники пришли в Видесс, чтобы остаться. Их стада и табуны паслись на землях, где весной должны будут взойти пшеница и ячмень.

А весенняя оттепель была не за горами. Ршава ее уже ощущал. Скоро в один прекрасный день в воздухе послышится «щелк!» — и весь зимний покров начнет таять. После этого путешествие замедлится, пока земля вновь не просохнет, зато потом недели на две-три мир наполнится сиянием и радостью. Весна на севере — зрелище гораздо более впечатляющее, чем в столице.

Ршава даже заметил, что едет склонив голову и прислушиваясь, когда раздастся тот самый «щелк!». Но неприятности отыскали прелата раньше, чем он его услышал. Навстречу ему, на просторной заснеженной местности, которая после оттепели, наверное, станет лугом, выехал отряд кочевников. Ршава давно избавился от панического страха перед хаморами, но они могли стать помехой. Возможно, опасной помехой.

Для них он был всего лишь видессианином, застигнутым врасплох. Он точно определил момент, когда они подъехали достаточно близко, чтобы увидеть: он едет на степной лошадке и ведет в поводу другую. Кочевники пустили лошадей из рыси в галоп. Они предположили, и правильно, что Ршава убил других хаморов, чтобы завладеть их лошадьми, и теперь намеревались ему отомстить.

Прелат указал на ближайшего кочевника, который все еще находился за пределами дальности выстрела из лука. Хамор свалился с лошади и растянулся в снегу. Остальные продолжали атаку. Ршава указал на другого, хамор тоже упал. За ним последовали третий и четвертый. Ршава понял, что, если кочевники подъедут еще ближе, ему придется убить их всех. Иначе они начнут стрелять в него из своих мощных, усиленных роговыми пластинами луков, а такая перспектива его совершенно не привлекала.

Но хаморы натянули поводья. Они убедились, что он некий чародей и может убивать их одного за другим, если захочет. Кочевники сбились в кучу и принялись совещаться. Наконец после недолгих споров один из них демонстративно бросил свой лук в снег. Для убедительности он отшвырнул и кожаный чехол, в котором хаморы держали лук и стрелы. Затем медленно поехал к Ршаве, стараясь выглядеть как можно более миролюбиво.

Тем не менее Ршава указал на него пальцем. Прелат не стал мысленно произносить смертоносные слова — пока.

— Остановись здесь! — крикнул он. Если окажется, что варвар не понимает видесского языка или просто не обратит на слова прелата внимания, то он покойник.

Однако кочевник остановился. И он не только понимал видесский, но и немного на нем говорил.

— Как ты делаешь? — крикнул он Ршаве.

— Как я делаю что?

— Убиваешь. — Хамор перешел сразу к сути.

— Силой моего бога.

— Ты ложь, — презрительно бросил кочевник. — Фаос делать ничего. Фаос сидит там, как лошадиный дерьмо. Видесс… колдуны все плохой. Но нет ты. Как ты делаешь?

— Мой бог не Фос!

Ну вот… Ршава произнес эти слова. Он ждал, что мир вокруг него развалится. Все, во что он верил с детства… Все это уже рухнуло. Однако ничего особенного не произошло. Ветерок потеребил его бороду — и все. Облизнув губы, Ршава произнес оставшееся. То, что требовалось сказать:

— Мой бог — Скотос.

Даже теперь он подавил желание сплюнуть, потому что много лет плевал всякий раз, произнося имя темного бога.

— Скотос? — Хамор с явным уважением кивнул. — О, это бог сильный. Мы тебя не тронем.

Он развернул лошадь и направился к товарищам. Они выслушали его, взвалили тела погибших на их лошадей и поскакали прочь. Ршава долго смотрел им вслед, опасаясь подвоха, но не дождался. Хаморы уехали.

Ршава тоже поехал дальше, испытывая смесь возбуждения и страха, а также невольное презрение к своему народу. Видессиане оказались не в состоянии разглядеть то, что сунули им под нос. Хаморы же осознали это без труда. Разве все в мире не указывает со всей очевидностью, что Скотос сильнее Фоса? Так казалось Ршаве, так казалось и варварам.

И Ршава назвал Скотоса своим богом, и небо не рухнуло ему на голову. Фос не поразил его молнией. Все вокруг осталось таким же, как и всегда. Или Фос слишком занят где-то в другом месте, чтобы обратить внимание на его святотатство? Священники никогда не уставали заявлять, что Фос видит все и везде. Ршава даже сосчитать не мог, сколько раз он вбивал эту мысль в головы прихожан — сперва в столице, а потом и в Скопенцане.

Если же владыка благой и премудрый не занят другими делами, то почему он не наказал Ршаву? Может, он слишком слаб? А если так, разве это не означает, что из них двоих Скотос сильнее? Все, что видел Ршава в последнее время, подводило его к правильности этого вывода. Разве это не еще одна вязанка хвороста, брошенная в погребальный костер добра?

— И мой народ, сборище тупых идиотов, ничего не видит и не понимает, — пробормотал Ршава, окутываясь облачками пара изо рта. — Варварам известна истина. Кто бы мог такое представить? — Он пожал плечами. — Что ж, придется показать истину тем, кто не желает видеть.

Он поехал дальше, оставив за спиной место встречи с хаморами. Он решил, что этот отряд его больше не побеспокоит, и оказался прав. Как обычно.

Когда в окрестности Скопенцаны приходила весна, движение на дорогах прекращалось на несколько недель. Все сугробы таяли почти одновременно, превращая местность в трясины и болота. Люди называли эту пору «временем грязи». По пятам за ним следовало время комаров: кровососы всех видов плодились в бесчисленных лужах и прудах, рожденных ежегодной оттепелью.

Когда началась эта весна, прелат находился уже намного южнее Скопенцаны. Снежное одеяло, укрывавшее землю, было здесь гораздо тоньше, чем на севере. Дороги хотя и раскисли, но остались дорогами. Путешествие Ршавы замедлилось, но не остановилось.

Все это было к лучшему. Он не хотел на месяц застрять в каком-нибудь провинциальном городишке. Местные священники вздумают обсуждать с ним теологические вопросы, как Трифон в Поданде. Кончится все тем, что они за это поплатятся — опять-таки как Трифон в Поданде. Из этого города Ршава уехать смог. Но если распутица задержит его в каком-нибудь другом… Тогда уехать будет трудно.

Ршава мог стать похожим на мирянина, переодевшись в обычную одежду, отрастив волосы и подрезав свою длинную волнистую бороду. Позднее он изумился тому, как долго не мог этого сообразить. Он все еще ходил в синей рясе. В одном городке прелат зашел к цирюльнику и побрил голову. И лишь через несколько дней, уже в пути, ненадолго остановился и задумался: а зачем он это сделал?

Ответ он нашел быстро.

— Я священник, — произнес он, словно кто-то это отрицал. Вскоре многие начнут это отрицать, Ршава знал. Начав проповедовать, он вряд ли убедит мирян в том, что увидел новую истину.

«Но если я смогу убедить вселенского патриарха, если смогу убедить главных столичных прелатов…» Именно они формулировали доктрину для всей империи. Если они увидят истину такой, какой ее увидел Ршава, то вскоре все люди в империи последуют за ними. В этом и заключалась его цель. «И я этого добьюсь!»

Чем ближе он подъезжал к столице, тем зеленее становилось вокруг. Деревья окутались листьями. На полях и лугах пробилась молодая трава. Тишина в лесах внезапно закончилась. Жужжали насекомые: в этих краях тоже хватало комаров и москитов. И птицы, только что прилетевшие из странных земель за морем Моряков, распевали, призывая подруг и ловя комаров и других летающих мошек. Они ловили их тысячами и десятками тысяч. Но насекомые плодились миллионами.

По мере того как Ршава продвигался на юг, справа вырастали горы — не высокие зазубренные пики, а округлые, плавно изогнутые, очень похожие на женские груди… Снег, все еще цеплявшийся за вершины, но успевший растаять на склонах, лишь усиливал это впечатление. Ршава задумался над тем, пришел бы ему раньше в голову такой образ?.. «До того, как все изменилось», — подумал он и кивнул. Да, правильное определение.

Если он верно помнил, путь к столице ему преградят еще одни горы. Заистрийские горы — более внушительный хребет, не чета здешним холмам-переросткам. Они даже могут стать барьером на пути хаморов. А могут, разумеется, и не стать. Пока Ршава лишь предполагал. Он ничего не узнает точно, пока не переберется через Заистрийские горы.

Два дня спустя прелат увидел на дороге отряд всадников, скакавший навстречу ему, на север. «Хаморы», — подумал Ршава и решил проклинать их одного за другим, как он поступил с предыдущим отрядом, пока уцелевшие не сообразят, что этот всадник и оберегающие его силы слишком опасны, чтобы с ними играть.

Он не сразу заметил, что воины облачены в кольчуги, а не в доспехи из вываренной в воске кожи и на головах у них железные шлемы, а не меховые шапки. Ехали они на крупных лошадях, а не на степных лошадках, и знаменосец держал голубое знамя с золотым лучистым солнцем. Это были не степняки, а видессиане. Видесские солдаты.

Ршава-то полагал, что их в природе уже не существует. И они, похоже, не знали, что о нем думать. Заметив прелата, они указали на него, затем ехавшие впереди пришпорили лошадей и пустили их рысью. Кажется, солдат поразило, что Ршава не пытался бежать.

Уже позднее прелат сообразил, что они могли его ограбить, даже несмотря на то, что демонстрировали отличительный знак империи. Граница между солдатами и грабителями всегда была тонкой, а особенно во времена гражданских конфликтов. Они не разбогатели бы, отобрав все, что у него имелось, но могли бы убить и просто для развлечения. И это вполне могло им удаться, потому что они застали его врасплох.

— Именем автократора, стой! — крикнул один из них.

Ршава натянул поводья. «Какого из автократоров?» Он едва не спросил, но в последний момент удержался. Если они на стороне Стилиана, то могли взять прелата в плен — а то и убить, — потому что он был троюродным братом Малеина. Поэтому Ршава заученным жестом поднял правую руку и сказал:

— Благословляю вас.

Если будет необходимо, он благословит их именем Фоса: лицемерие может пригодиться. А если они не захотят уточнить имя бога, то и он не станет.

Некоторые солдаты очертили на груди солнечный круг. Тот, кто приказал ему остановиться, спросил:

— Откуда вы, святой отец?

— Из Скопенцаны, — честно ответил Ршава.

— Скопенцаны! — воскликнул солдат. — Тогда вы чертовски далеко от дома, верно?

— Воистину далеко, — согласился Ршава. Даже название северного города могло стать опасным, если солдаты посланы захватить его прелата. Но Скопенцана достаточно велика, и в ней живет, точнее, жило много священников. И он легко может солгать насчет своего имени и должности.

— Правда ли то, что о ней говорят? Что Скопенцану захватили варвары?

— Правда. Варвары разграбили город, а потом землетрясение его разрушило. Не знаю, когда его восстановят, и восстановят ли вообще когда-нибудь. Многие города, поселки и деревни тоже захвачены и разорены.

Солдаты начали переговариваться. Тот, кто говорил от их имени, сказал:

— Это тяжелые новости, святой отец. Я боялся, что так и будет, потому что в этой части империи все города остались без гарнизонов. В лед Стилиана за то, что он начал свой проклятый мятеж!

В тот момент Ршава едва не заявил, что он на стороне Малеина, но промолчал. Гражданские войны — времена суровые и полные уловок. Эти солдаты могли проклинать Стилиана, желая проверить, согласится ли прелат с ними, — и если согласится, то схватить его и убить. Такое маловероятно, но все же возможно. И Ршава лишь спросил:

— Значит, вы за Малеина?

— Мы за него, клянусь владыкой благим и премудрым. От Стилиана разит Скотосом — верно, ребята? — Когда солдат плюнул на землю, его товарищи разразились непристойными одобрениями. Солдат пристально взглянул на Ршаву: — А вы, святой отец? На чьей стороне вы?

Если бы после такого Ршава заявил, что он на стороне Стилиана, то оказался бы дураком — а вскоре и мертвым дураком. Но умирать он не собирался.

— Я вам уже сказал, и еще до того, как узнал, на чьей вы стороне, что я из Скопенцаны. Я Ршава, бывший там прелатом, и троюродный брат его величества автократора Малеина.

— Святейший отец! — Всадник поклонился в седле. — Вы благословите нас в путь?

— С радостью, — солгал Ршава и выполнил просьбу солдата.

Произнося нужные слова и делая нужные жесты, он мысленно смеялся. Если бы он произнес то, что действительно хотел, это произвело бы больший эффект. Но в таком случае эти люди очень постарались бы его убить.

— Спасибо, святейший отец, — поблагодарил командир, когда Ршава завершил ритуал. — Позвольте спросить, куда вы направляетесь?

— В столицу. Далеко ли проникли кочевники? И где сейчас происходят сражения между автократором и мятежником?

— Вы можете наткнуться на хаморов, пока не доберетесь почти до Длинных Стен. А может, и за ними, — ответил кавалерист, и Ршава поморщился. Длинные Стены находились всего в двух-трех днях пути от столицы и защищали близлежащие фермы и деревни. — И кто знает, где сейчас сражаются наши солдаты и солдаты Стилиана? — продолжал воин. — Да, они хотят добраться друг до друга, но по дороге натыкаются на проклятых варваров. Так что будьте осторожнее — вот и все, что я могу сказать.

— Я проехал уже долгий путь, — ответил Ршава. — Если мои молитвы будут услышаны, то проеду и оставшийся.

— Фос наверняка за вами присмотрит, — заверил солдат. Ршава не сказал, кому из богов он молился и будет молиться впредь. И никакие из его мыслей не отразились на лице. Солдат обернулся к товарищам: — Поехали, ребята! У нас есть свои дела. Так что не будем надоедать святейшему отцу.

Отряд поскакал на север. Стучали копыта лошадей, позвякивали кольчуги, развевалось на ветру знамя с лучистым солнцем. Обернувшись, Ршава некоторое время смотрел им вслед, потом стукнул пятками свою лошадку и поехал дальше. Солдаты были прошлым, мертвым прошлым. А что ждет его в будущем?

Рассмеявшись, он приложил руку к сердцу.

— Я творю будущее. И делаю это здесь, — негромко произнес он. И каким он его сделает? Разумеется, каким захочет.

Все еще смеясь, он направился к столице.

Ршава впервые в жизни увидел Заистрийские горы, когда они начали вырастать на юго-западном горизонте: ведь в Скопенцану он плыл морем и корабль обогнул полуостров, северным бастионом которого и были эти горы. Они оказались менее внушительными, чем он ожидал, — выше и острее, чем хребты на севере, но далеко не та величественная зазубренная стена, которую он представлял при слове «горы».

Вблизи этих гор шныряли хаморы. Видесские солдаты, верные каждому из претендентов на трон, также патрулировали эту часть страны. Здесь, по крайней мере, территории были спорными. Что же касается северных окраин, то Ршава сомневался, что они когда-либо вернутся под власть империи. Варвары попросту затопили эту часть Видесса.

Когда Ршава приезжал в город, то просто говорил, что он священник, который едет с севера. Иногда рассказывал о приключениях, случившихся с ним в пути. От споров с местными священниками он уклонялся. Рассказ о том, что случилось с Трифоном, пока не добрался на юг; однако Ршава подозревал, что этот слух потихоньку движется за ним и скоро, скоро сюда доползет.

Проезжая по более или менее уцелевшим землям, он сильнее ощущал себя дома. То была империя Видесс, какой ей полагалось быть. Во всяком случае, так ему подсказывал прежний образ мыслей. Но так ли это было? Разве не обречено все это на огонь и разрушение от рук хаморов? Или от рук видессиан, сражающихся на безумной и бесконечной гражданской войне?

Теперь, когда Ршава ехал среди буйной весенней зелени, верить в победу вечного льда было труднее. Да, труднее, но он смог — особенно когда увидел поле боя, где год назад столкнулись армии Малеина и Стилиана.

Даже год спустя над полем витал смрад смерти. Ршава мог определить, где пало большинство солдат, потому что именно там трава выросла особенно высокой и буйной: тела погибших хорошо удобрили почву. Сквозь сочную зелень проглядывали белые кости.

Ршава обвел взглядом грунтовую дорогу, по которой ехал. Сейчас на ней был лишь он. Наверное, обе армии шли по этой дороге навстречу, пока не столкнулись здесь. Разглядывая кладбище, в которое это поле превратилось, прелат уже не мог сказать, кто из мертвецов воевал на стороне какого из соперников. Отсюда еще долгий путь до будущего объяснения фундаментальной ничтожности гражданской войны — но ведь людям, сражавшимся на ней, уже ничего не объяснишь…

— Дураки, — пробормотал Ршава.

Он спешился и привязал лошадей к кусту неподалеку от дороги. Может быть, в этом и заключается суть. Бредя по траве и разглядывая кости вблизи, он все более в этом убеждался. Вот лежит раскроенный ударом череп, вот грудная клетка, из которой торчит стрела. Как еще назвать людей, убивавших друг друга просто так, без особой причины, как не злобными идиотами?

А может, они все же не такие?.. Вряд ли, насколько он мог судить.

Ршава наклонился и поднял проржавевшую саблю. Кости руки трупа, некогда державшего ее, рассыпались. Когда-то они составляли полезную структуру, а теперь стали жалкой кучкой. «Как это происходит со всеми полезными структурами, доказательство чему я вижу перед собой», — подумал Ршава.

Он повертел саблю, потом бросил. Звякнув, она ударилась о скрытый в траве камень. Лезвие переломилось. Ршава кивнул, словно это тоже доказывало его мысль.

Обе его лошади спокойно паслись, когда он к ним вернулся. Это поле ничего для них не значило — если не считать, возможно, запаха. Будучи лишь животными, они не знали, что есть места, откуда лучше поскорее убраться.

Ршава забрался в седло, тронул с места лошадь и поехал к горам. Сколько еще таких полей скорби разбросано по всей империи Видесс? И на скольких еще будут жиреть стервятники и воронье, прежде чем гражданская война закончится… если она вообще закончится? А солдаты обеих сторон шли и будут идти в бой, выкрикивая имя Фоса, глупо уверенные в его святости.

Каким образом могла сила благого бога сосуществовать с подобной дикостью? Такое казалось невероятным. Ршава медленно кивнул. Стал ли мир хоть немного лучше с того дня, когда соперники начали угрожать друг другу? Ршава рассмеялся еще резче. Его ноздри до сих пор ощущали запах смерти. Если бы он не рассмеялся из-за этого вопроса, ему пришлось бы зарыдать.

Возможно, где-нибудь неподалеку стоит лагерем отряд хаморов, а их лошади, скот и овцы щиплют сочную зеленую траву на этих лугах. Кое-где на почве, удобренной телами видессиан, эта трава выросла гуще. А что варвары думают о Фосе и о том, что в Видессе называют добром? Ршава опять рассмеялся. Он видел, что делают хаморы с его соотечественниками.

А так называемый владыка благой и премудрый наказал их за это? Вряд ли. Они отбирают у Видесса провинцию за провинцией. Фос не стал бы этому помогать. А если не благой бог, то кто? Может ли этот вопрос иметь более одного ответа?

Ближе к вечеру Ршава остановился на ночлег в рощице. Пока солнце не село, он достал гримуар Кубаца из седельной сумки и отыскал в нем страницу с призывающим заклинанием. Для него потребовались магнетит, также позаимствованный из вещей мага, и немного свежего клевера, росшего поблизости. Ршава не был уверен, что пассы, которые он делал, произнося заклинание, были именно такими, как описаны в книге чародея; тот не вдавался в подробности. Как и в случае с обретенной магической силой, Ршаве пришлось самостоятельно догадываться, как именно следует выполнять нужные действия.

Но у него все получилось. Два кролика прискакали к клеверу, неудержимо их притягивавшему. Если бы Ршаве пришлось швырять в них камни, то заклинания могло оказаться недостаточно, чтобы обеспечить ему вкусный ужин. Но у него имелся иной способ решить эту задачу. Он указал на кроликов пальцем, и они тихо умерли.

Ужин оказался воистину вкусным. Поджарив кроликов, Ршава залил костер и засыпал его землей. Потом завернулся в одеяло и уснул прямо на земле. Здесь он мог не бояться мороза. До падения Скопенцаны мысль о ночевке под открытым небом привела бы его в ужас. С тех пор он спал на земле настолько часто, что уже не считал это чем-то особенным.

Никто и ничто не побеспокоило его той ночью. Во всяком случае, так он думал, пока не заметил, проснувшись, свежий комариный укус на кисти левой руки. Но Ршава лишь пожал плечами: здешние комары и в подметки не годились злым северным вампирам. Всего один укус? Можно считать, что его и не было.

В седельной сумке у прелата еще осталось немного хлеба, купленного в последнем из городков, где он останавливался. Хлеб уже начал черстветь, но Ршава все равно съел его с аппетитом, запив водой из текшего неподалеку ручья. А потом опять выехал на дорогу к имперской столице.

Когда дорога вывела его в горы, она начала извиваться наподобие червя, угодившего на раскаленный камень мостовой. Иногда она шла по долинам, иногда через вершины холмов. Лошадям приходилось нелегко, когда они взбирались на эти склоны, но они справлялись. Ршава начал испытывать огромное уважение к степным лошадкам, захваченным у хаморов. Эти мохнатые животные никогда не победили бы на состязаниях по красоте, но они никогда и не выдыхались, что было гораздо важнее.

Но иногда склоны Заистрийских гор становились настолько крутыми, что дорога уже не могла на них взобраться. В таких местах путь вырубали прямо в скале. Ршава ехал по узким тропам, когда справа от него была серая скала, а слева ничего, кроме воздуха. Один неверный шаг — и лошадь свалилась бы с обрыва вместе с ним. Но лошади не сделали такого шага. Ршава точно знал, что степные лошадки никогда прежде не бывали в подобных горах, но они преодолели их буквально-таки без особых усилий.

Несколько раз он встречал путников, ехавших на север по узкому участку дороги. В этих случаях кому-то приходилось пятиться до места, где две лошади могли разминуться, не свалив одна другую с обрыва. То был сложный танец, и зачастую нервный, но совершенно необходимый.

Ршава не мог взять в толк, каким образом хаморы смогли перевалить через горы на лежащие за ними земли. На этой дороге имелось множество мест, где горстка людей могла бы сдержать целую армию.

Он пробирался по тропе с несколькими такими узкими и каменистыми участками, что они были трудны даже для степных лошадок, когда внезапно осознал, что он дурак. Как и всегда, догадка оказалась неприятной. Ведь дорога через горы, по которой он едет, не единственная — и едва ли самая легкая из всех. И если бы он расспросил кого-нибудь из встречных, то наверняка бы разузнал, где легче перебраться через горы. Ршава вздохнул, жалея, что не подумал об этом, прежде чем забрался так далеко. Если сейчас развернуться и поехать обратно, он потеряет больше времени, чем если продолжит путь дальше.

Один раз, когда вершины гор и проходы между ними выстроились в ряд, Ршава заметил впереди на юге равнину. Потом дорога сделала новый поворот, и все, что находилось дальше двух-трех сотен шагов, опять стало неразличимым. А однажды, глядя на долину, прелат заметил парящего под ним ястреба. Это зрелище он запомнил надолго.

Ршава уже ехал по менее крутому участку дороги, проходившему через высокий сосновый лес, когда путь ему преградил завал из бревен. А из-за него раздался старинный клич видесских бандитов:

— Кошелек или жизнь!

Тренькнула тетива. В паре футов перед лошадью Ршавы в мягкую землю почти на треть вонзилась стрела. Лошадь фыркнула и нервно шагнула в сторону. Ршава натянул поводья и успокоил ее.

— И без фокусов, поп, или следующая проткнет тебе печенку! — предупредил другой бандит более высоким голосом.

— Берите что хотите, — ответил Ршава. — У меня мало что можно взять.

Внутри он весь кипел. Он попал в опасный переплет. Ршава не мог проклясть разбойников, потому что не знал, сколько их и где они прячутся. Если он упустит двух или трех, они легко его застрелят.

Его слова вызвали хриплый смех.

— Подходящий ответ! — отозвался бандит с визгливым голосом. — Ехал тут перед тобой один поп, так у него в поясе был запрятан фунт золотишка. Коли не эта тяжесть, он мог бы и сбежать. Да только он не сбежал, как бы не так. — И разбойник снова рассмеялся.

— Так обыщите меня и лошадей, — предложил Ршава, зная, что они сделают это и без его разрешения. Но если они разом выйдут из укрытий… во всяком случае, это даст ему шанс.

Он стал ждать. Разбойники не выходили так долго, что прелат засомневался, выйдут ли они вообще. Но вот они показались — шестеро отощавших мужчин, все видессиане, вооруженные луками и ножами, а один еще и рогатиной.

— Слезай со своей уродины, — велел один из них. — Может, мы ее тебе и оставим, кому она нужна?

Они явно не знали о достоинствах степных лошадей. Ршава покорно спешился, не желая их раздражать. Но когда один из них сказал: «Чего мы ждем? Давайте сразу свернем ему шею», прелат понял, что ему не собираются оставлять ничего. Даже жизнь.

— Проклинаю вас всех! — крикнул он.

Бандиты скорчились, упали и умерли. Над его головой просвистела стрела: они все же оставили сообщника между деревьями на случай, если что-то пойдет не так. Они и представить не могли, что все обернется настолько не так. Стрела прилетела примерно оттуда, откуда Ршава и ожидал.

— И тебя проклинаю! — воскликнул он и услышал, как упал еще один человек.

Ршава напряженно ждал. Если бандиты еще кого-то спрятали за деревьями, то он до сих пор в опасности. Но больше в него стрелы не летели, и крики тревоги в лесу не раздавались. Похоже, он справился со всеми. Ршава медленно и с облегчением выдохнул. Все-таки главную угрозу для него таили засады.

Он направился было к грубой разбойничьей баррикаде, но остановился, обругав себя глупцом. Эти бревна в одиночку не сдвинуть. Тогда Ршава вернулся к лошадям. Они спокойно стояли. То, что произошло с бандитами, для них ничего не значило. И они без возражений последовали за ним в обход завала.

— Плохо дело, — пробормотал он, выйдя на дорогу по другую сторону баррикады.

Последний бандит лежал в шаге от него, все еще сжимая лук в вытянутой руке. Рядом валялась стрела: он как раз накладывал ее на тетиву, когда его поразило проклятие Ршавы. Прелат с облегчением перевел дух. Он был ближе к смерти, чем думал.

Но все равно дело было плохо. Бандиты не были богословами — и теперь уже не станут. Они не добрались до сути того, чем занимались. Но знали они об этой сути или нет, они нашли многие из тех же ответов, которые открыл для себя Ршава. Ведь никто из людей, принимавших владыку благого и премудрого всерьез, не смог бы жить и поступать так, как жили и поступали бандиты?

Ршава покачал головой. Он не представлял, как такое возможно. Жаль, что теперь он уже не сможет поговорить с ними на эту тему. Из всех людей, которых прелат встретил на пути, бандиты ближе остальных подошли к тому, чтобы стать новообращенными в его веру. Жаль, что они об этом уже никогда не узнают.

Ршава в который раз пожал плечами.

— Плохо дело, — повторил он уже другим тоном. Если бы они предоставили ему хоть какой-то шанс, он поговорил бы с ними. Но они не предоставили, поэтому он сделал то, что должен был сделать.

Теперь они были мертвы, а он — пока еще жив. Обратный вариант его категорически не устроил бы. Прелат вновь забрался в седло. У него еще появятся неофиты. Как только он окончательно переберется через горы, до столицы останется совсем недалеко.

Что бы там ни говорили встреченные им недавно видесские солдаты, по другую сторону Заистрийских гор варваров попадалось относительно немного. Прелат быстро в этом убедился, как только спустился в предгорья. Но это не означало, что там царил мир. Отнюдь нет. И это Ршава тоже быстро понял.

Здесь продолжалась затянувшаяся гражданская война. Стилиан наконечником копья нацеливал свои войска на имперскую столицу. А удерживавший ее Малеин делал все, что было в его силах, дабы сдержать соперника. Нет, здесь видессиане воевали не с варварами, а друг с другом.

Город Девелтос, расположенный в глубине полуострова на полдороге к столице, оказался первым местом на пути Ршавы, где активно поддерживали Стилиана, хотя год назад мятежник и проиграл сражение неподалеку отсюда. Здесь ему симпатизировали настолько явно, что сперва прелат даже заподозрил, что Стилиан живет в Девелтосе. Это оказалось не так: генерал выступил из города вместе с армией. Но большую часть прошедшей зимы он провел здесь, и местные вспоминали его с теплотой.

Причем с такой теплотой, что Ршава, снимая комнату в гостинице, назвался выдуманным именем и не сказал, из какого города приехал. Если кто-либо свяжет его с Малеином, это станет катастрофой. Поэтому он лишь упомянул, что едет с севера, но даже после этой фразы хозяин взглянул на него с любопытством.

— Я слыхал, как говорят северяне, — заметил хозяин. — Они произносят «Фаос» вместо «Фос». А вы говорите не так, святой отец.

— Надеюсь, что не так, — ответил встревоженный Ршава, изобразив возмущение. — Я потратил много лет, чтобы получить достойное образование. Или вы хотите, чтобы я прикидывался неотесанной деревенщиной всякий раз, когда открывал рот?

— Да вы не обижайтесь, — быстро сказал хозяин. — Благим богом клянусь, я не хотел вас оскорбить.

— Тогда больше не будем об этом говорить. — Ршава определенно надеялся, что хозяин не станет перемывать ему кости ни с кем из знакомых…

Расплачиваясь за ужин, прелат получил на сдачу несколько новеньких, блестящих серебряных монет. Его внимание привлекла их новизна, но лишь отчасти. Прелат знал все монеты своего родственника и привык видеть на них профиль длинноносого мужчины, не очень отличающийся от собственного.

На этих монетах его не было. Изображенный на них человек был круглолицым, даже пухлым. Буковки вдоль ободка гласили: «СТИЛИАН АВТОКРАТОР». Теперь у мятежника имелось собственное серебро. Интересно, если ли у него и свои золотые?

Когда Ршава перевернул монету, то на месте обычного видесского лучистого солнца он увидел меч, копье и лук. «ПО ПРАВУ ЭТОГО» — сообщала надпись на реверсе.

Очень многие узурпаторы и претенденты на трон чеканили свои деньги. Это был способ сделать вид (или провозгласить, в зависимости от точки зрения), что ты законный правитель. Но монеты Стилиана, в отличие от монет прежних узурпаторов, какие Ршаве доводилось видеть, были явно отчеканены по обычному видесскому стандарту.

В Девелтосе находился большой монастырь, и теперь несколько монахов ввалились в буфетную. Сперва они напились, потом начали горланить песни. Некоторые из них оказались, мягко говоря, не монашескими. Те, в которых не пелось о том, как Стилиан прикончит Малеина, были о женщинах и показывали, что у этих монахов куда больше опыта общения с ними, чем теоретически подобает.

Несмотря на все, что он видел до сих пор, Ршава был шокирован. То, как себя вели эти монахи… Но, поразмыслив немного, он улыбнулся. Если монахи проделывают за Скотоса его работу… что ж, чем больше, тем лучше. И он занялся своим ужином.

— Эй, ты! — окликнул его вскоре один из монахов. — Да, ты, священник!

Ршава оторвал взгляд от тарелки.

— Вам что-то от меня нужно? — поинтересовался он тоном, который в Скопенцане вогнал бы любого наглеца в дрожь вернее, чем мороз. Но здесь этот тон не сработал.

— «Вам что-то от меня нужно?» — передразнил монах. Его собутыльники расхохотались. — Да, мне кое-что от тебя нужно. Хочу знать, что ты о нас думаешь.

— Пытаюсь этого не делать, — ответил Ршава чистую правду.

Пьяный монах не сразу сообразил, что его, кажется, оскорбили.

— И как это понимать? — рявкнул он, едва до него дошло. — Что ты пытаешься нас опозорить?

— Не могу, — ответил Ршава, надеясь, что монах сочтет это извинением и станет напиваться дальше. Секунду-другую тот вроде бы и собирался так поступить. Но потом он все же заметил, насколько странно Ршава построил фразу.

— Что? Ты сказал, что не можешь? А почему не можешь?

— Потому что вы сами себя опозорили, — пояснил прелат. В нем еще сохранилась прежняя суровая дисциплина, пусть даже направленная на новое дело.

Монахи яростно завопили, трое из них вскочили.

— Ну, теперь я вам не завидую, святой отец, — сказал Ршаве мужчина за соседним столом. — Драться они любят не меньше, чем пить, а выпить могут много.

Ршава тоже встал.

— Любой, кто меня тронет, дорого за это заплатит, — заявил он тоном, не допускающим возражений. — Известно ли вашему святому аббату, что вы заявились в это мирское заведение в поисках кабацкой драки?

Один из монахов, самый крупный, шагнул к Ршаве. Потом он заметил, что приятели остались на месте. Он взглянул на них. Еще раз посмотрел на Ршаву. Монах был ростом почти с прелата, гораздо шире в плечах и с грудью-бочкой. Он сделал еще полшага, но вновь остановился.

— Да что с вами такое? — крикнул он приятелям. — Чего вы боитесь?

— Этот тип опасен, Гарид, — ответил один из них.

— Опасен? — Гарид театрально рассмеялся. — Да я его пополам разорву и без помощи таких сопляков, как вы!

Он снова шагнул вперед. Никто из монахов за ним не последовал. Ршава стоял и ждал. Он не знал, что увидели в нем монахи, но был уверен, что выполнит свое обещание. Если они на него нападут, это станет последним поступком в их жизни. И если потом придется все объяснять, то он готов.

Гарид занес ногу для следующего шага, но вдруг неуклюже развернулся и двинулся обратно к замершим монахам.

— Трусы! — заорал он. Никто из них не ответил. — Вы жалкие бесхребетные трусы! Да, он в рясе. Ну и что с того? — Он погрозил им кулаком.

Монахи не сдвинулись с места и не проронили ни звука. Изрыгая проклятия не хуже портового грузчика, разъяренный Гарид с топотом выскочил на улицу. Остальные монахи, но уже гораздо тише, последовали за ним.

Ршава сел. Мужчина за соседним столом уставился на него в изумлении.

— Фос! — воскликнул мужчина. — Как вы это сделали, святой отец?

— Если люди знают, что ты можешь доставить им неприятности, иногда их не приходится доставлять.

— Вы уж не обижайтесь, но много ли неприятностей вы могли им доставить? Их было несколько, все пьяные и злые. Один этот Гарид чего стоит. Он любит здесь драться, тут вы попали в самую точку. А я уже приготовился увидеть вас покойником или наполовину покойником. Но они не стали драться, а ушли. Почему?

— А вам не кажется, что лучше будет спросить у них? — осведомился Ршава.

Сосед посмотрел ему в глаза. Ршава опять не догадался, что он там увидел; но что бы это ни было, сосед побледнел, схватил кружку с вином и торопливо ее осушил.

— Кажется, я догадываюсь, — пробормотал он и, оставив на столе монету, стремительно вышел.

Он еще не достиг двери, как Ршава провел ладонью по лицу. Руку не запятнала кровь, и на лице прелата не оказалось клейма, о котором он не знал. Но ведь что-то разглядели в нем и раздражительный Гарид, и безобидный мужчина за соседним столом? Что-то предупреждавшее: «Если тронешь этого человека, сильно пожалеешь…»

Но что это? Не связано ли оно каким-то образом с новообретенным знанием Ршавы? Он еще раз ощупал свое лицо и вновь не обнаружил ничего необычного. Зеркала в Видессе были диковиной, но прелат решил, что, когда ему попадется стоячий пруд, он обязательно посмотрит на свое отражение. Ршава считал себя довольно значительным человеком, но скорее интеллектуально, чем физически. Возможно, он ошибался.

— Даже не знаю, то ли благодарить вас, то ли послать в лед, святой отец, — сообщил трактирщик из-за стойки.

— Как это? — не понял Ршава.

— Ну, сегодня обошлось без драки, и это хорошо. Иначе бы тут все было переломано. Зато вы разогнали всех посетителей куда вернее, чем ежели бы выпустили вонючего хорька. А коли здесь никого нет, разве я смогу что-то заработать?

— Пожалуй, нет, — согласился Ршава. — Но если принять во внимание все последствия, не могу сказать, что я очень об этом сожалею.

— Тут я могу вас понять, особливо ежели представить, что от вас осталось бы.

Монахи, избивавшие тех, кто осмеливался с ними не соглашаться, были печально известны в нескольких синодах. Метод укрепления церковной доктрины путем вколачивания ее в головы работал как минимум не хуже, чем логическая аргументация. Ршава его не одобрял, хотя и признавал его убедительность. Однако он не желал, чтобы буйные монахи колотили его.

Прелат начал рассказывать, какой он миролюбивый человек: мол, даже не помнит, когда в последний раз с кем-либо дрался. Но скольких людей он убил с тех пор, как хаморы вторглись в Видесс? Он уже потерял им счет. «И одну женщину, — мысленно добавил Ршава. — Я убил женщину».

Мужчина, который выглядел как фермер, приехавший в город продать спаржу, сунул голову в дверь таверны и удивленно моргнул, увидев, что Ршава здесь единственный посетитель. Поморгав, он все же вошел.

— Похоже, мне тут недолго придется ждать кружечку вина, — заметил он.

— Ты прав, приятель. Недолго, — заверил его буфетчик.

— Вот видишь? Все меняется, — сказал ему Ршава.

— И это тоже хорошо, — решил буфетчик.

— Могло быть и хуже, — сообщил ему Ршава.

Буфетчик так и не узнал, насколько прелат был прав.

Ршава выехал из Девелтоса, испытывая одновременно облегчение и беспокойство. Ни Гарид, ни другие задиристые монахи его больше не потревожили; если они спьяну и затеяли драку, пока прелат находился в городе, то сделали это в другой таверне. Но комбинация столь агрессивной преданности Фосу и такой же — Стилиану подействовала на него угнетающе.

Он постарался как можно быстрее потратить монеты с изображением Стилиана. Обладание ими не будет преступлением, когда он окажется в тех краях, где поддерживают Малеина, потому что по качеству они не отличались от монет, отчеканенных законным автократором. Но они могут стать причиной лишних расспросов, а Ршава не хотел создавать впечатление, будто поддерживает бунтовщика.

Западнее Девелтоса дорога превратилась в настоящую магистраль. По сравнению с ней все дороги севернее Заистрийских гор были лишь тропами с колеями от повозок. Причину этого Ршава тоже понял. Дорога на запад из Девелтоса вела прямиком в столицу. А те, что севернее гор, не вели никуда конкретно. Во всяком случае, так все выглядело для человека, родившегося и выросшего в столице.

Вскоре он принюхался и поморщился. Прелат узнал этот запах разложения, с которым уже ознакомился по другую сторону гор. Здесь, однако, вонь была сильнее, а это означало, что поле сражения было больше. Скорее всего, здесь Малеин победил Стилиана. В тот день, когда известие об этой битве достигло Скопенцаны, Ршава подумал, что теперь все будет хорошо…

Он хрипло рассмеялся. Это лишь свидетельствовало, каким дураком он был.

Часть трупов на этом поле была торопливо захоронена в братских могилах: прелат увидел холмики, еще не успевшие зарасти травой, кустами и цветами. Другие остались лежать там, где пали. Это, конечно, мятежники; победители своих похоронили. Однако про убитых лошадей никто не подумал. Их большие скелеты было легче заметить в густой молодой траве, чем кости людей.

Ршава слегка нахмурился. На поле боя севернее Заистрийских гор ни одна из сторон не похоронила своих мертвецов. И что это означает? Наверное, то, что ни одна из сторон не одержала даже нечто близкое к победе. Люди убивали друг друга, пока их не стало тошнить от убийств, а потом разошлись.

— А потом и те и другие наверняка возблагодарили владыку благого и премудрого, — сказал Ршава и вновь рассмеялся, ощущая во рту полынную горечь. Ну как может любой человек, у которого осталась капля здравого смысла, поверить, будто Фос имеет хоть какое-то отношение к этим бойням? Что бы ни произошло на полях, с владыкой благим и премудрым это никак не связано.

Нет — то, что произошло в подобных местах, несомненно, связано со Скотосом, а не с Фосом. Теперь для Ршавы это было настолько очевидно, что он изумился: как можно было так долго оставаться слепым? Но еще больше он удивился тому, что так много видессиан слепы до сих пор.

Если они придут сюда и посмотрят на это поле, то больше не останутся в неведении — иначе и быть не может. Ни один человек, увидевший то, что остается после сражения, уже не сможет дальше верить, что владыка благой и премудрый управляет всем, что происходит в мире. Ведь не сможет? Сама эта мысль оскорбляет разум, разве не так?

Покачивая головой и размышляя о глупости, недостатках, самообманах и невежестве человечества, Ршава ехал дальше, продолжая чувствовать вонь с поля сражения, которая глубоко проникла в его ноздри. Человек с хорошим обонянием способен отличить, какое мясо жарится — свинина или говядина. Может ли этот человек с хорошим обонянием отличить запах гниющего солдата от запаха гниющей лошади? Ршава не удивился бы, узнав, что такое возможно, но был вынужден признать, что сам не в силах уловить подобные отличия.

Движение по дороге не отличалось оживленностью. Скорее всего, в нормальные времена любая дорога, ведущая в столицу, была бы забита людьми и повозками. Но времена-то сейчас и были ненормальными. Страх перед соперничающими армиями — и, вероятно, еще и перед бандитами — заставлял людей отсиживаться по домам. Или хотя бы держаться подальше от дорог.

На расстоянии примерно дневного перехода к западу от Девелтоса прелат выехал к дорожной заставе. Выглядела она не очень внушительно: полдюжины всадников по одну сторону дороги и столько же пеших лучников по другую. Как бы нехотя, но тоном, не допускающим никаких возражений, один из всадников сказал:

— Остановитесь, святой отец.

Ршава заметил, что солдаты насторожены куда более, чем хотят казаться. И он не был уверен, что успеет проклясть их настолько быстро, чтобы убить, прежде чем хотя бы один не выстрелит в него. Стараясь придать голосу максимальное спокойствие, он спросил:

— По какому праву вы меня останавливаете?

— Именем автократора, — ответил кавалерист. — Ответьте на несколько вопросов и можете ехать дальше.

«Именем какого автократора?» — подумал Ршава. Солдат умышленно не назвал имя. Прелат заставил себя кивнуть. — Тогда спрашивайте.

— Кто вы, куда едете и откуда?

— Мое имя Кубац. Как вы сами видите, я священник. — Если это люди Стилиана, а похоже на то, Ршава не хотел называть свое настоящее имя. — Я из Поданда, что на северо-востоке. Мне удалось спастись от бандитов, когда я переезжал через горы, а еду я в столицу.

Ршаве не хотелось этого говорить, но он решил, что солдат посчитает его лжецом, услышав иное. Ведь любой человек, выехавший из Девелтоса на запад, наверняка держит путь в столицу.

Кавалерист нахмурился.

— Парни, из вас кто-нибудь знает об этом Поданде? — спросил он товарищей. К облегчению Ршавы, никто не отозвался. Солдат вновь обратился к нему: — Кто законный автократор видессиан?

Да-а, интересный вопрос. Скорее всего, это люди Стилиана, но полной уверенности у Ршавы нет. А неправильный ответ станет фатальным — уж в этом он не сомневался. И прелат сварливо ответил:

— А мне все равно. — Его слова удивили и кавалериста, который его расспрашивал, и всех остальных — как пеших, так и конных. И Ршава пояснил: — Я скажу, что меня заботит, не сомневайтесь. И заботит не только меня, а всех в Поданде. Мы там считаем, что тот из них, кто первый выгонит этих вонючих хаморов, и есть законный автократор. А второй? Чума ему на голову!

Он стал ждать, надеясь, что разыграл сценку достаточно убедительно. Даже если это не так, лучше он вряд ли сможет.

— Да ты, оказывается, наглец, святой отец, — заметил тот, кто его допрашивал. — И какое у тебя дело в столице?

— Какое дело? Синод, разумеется, — ответил Ршава как человек, точно знающий, о чем говорит. В столице практически всегда собирался то один, то другой синод. А если этот кавалерист не знает, какой именно, это выставит его невежественной деревенщиной.

Солдат опять переглянулся со своими товарищами. Некоторые из них улыбались, двое с трудом удерживались от смеха. Кавалерист махнул рукой:

— Проезжай, священник. А Стилиан выкорчует этих кочевников, как только выиграет войну. Можешь на это рассчитывать.

— Да будет так.

Сжав коленями бока лошади, Ршава тронул ее с места. Он даже не позволил плечам опуститься и показать, какое облегчение он испытывает. Прелат чувствовал, что любое проявление слабости заставит солдат пленить его. Спина у него зачесалась — и свербела еще долго после того, как он отъехал на расстояние полета стрелы.

А сколько еще таких застав ему предстоит уболтать на пути к столице? Стилиан одержал победу под Имбросом, к западу отсюда, и, вероятно, все еще контролирует этот кусок территории? Вероятно, да. Ршаве не доводилось слышать, что Малеин вытеснил его оттуда. Но Малеин правит в столице. Он также удерживает какое-то земли возле города. Его солдаты тоже будут чрезмерно любопытны.

«Им я могу назвать свое имя и должность. Это уже кое-что». Но сперва надо будет убедиться, что это люди автократора. Ршава отнюдь не хотел, чтобы солдаты Стилиана пленили его и сделали заложником.

Он криво усмехнулся. Если им это и удастся, они мало что выгадают. Малеин ответит, что они могут делать с Ршавой все, что им угодно, и займется своими делами, забыв о нем уже через минуту. Разумеется, будет так. Ведь после отъезда в Скопенцану Ршава не видел своего родственника, да и прежде они не были близки. Малеин был осторожным и заботливым администратором, но никто и никогда не мог обвинить его в излишней образованности, а ничто прочее для Ршавы значения не имело.

Кроме того, Ршава знал, что автократору трудно поддерживать дружеские отношения с кем угодно, даже (или, может быть, особенно) с членами семьи. Ведь они в глазах правителя — готовые соперники. Поскольку многие люди амбициозны, правитель вынужден считать, что амбициозны все. Однажды дав слабину, он пожалеет. Малеин доверял Стилиану, насколько автократор может доверять генералу, — и сами поглядите, что из этого вышло. Если он переживет гражданскую войну, то эту ошибку никогда больше не повторит.

«Он слишком полагался на Фоса и на силу добропорядочности». Прелат задумчиво кивнул. Чем больше он вглядывался в мир, тем более истинной казалась Ршаве открывшаяся его новая структура. Он снова кивнул, на сей раз на запад, в сторону столицы. Да, ему придется много проповедовать, когда он туда приедет… и приводить много примеров.

На северо-востоке империи города были малочисленными и располагались далеко друг от друга. Скопенцана была самым значительным из них. Южнее Заистрийских гор все обстояло иначе. Здесь урожаи были обильнее и природа — богаче, чем на окраине империи. А Видесс правил этими землями почти тысячу лет. По сравнению с ними северные области выглядели захолустьем.

«Малеин именно так к ним и отнесся», — угрюмо подумал Ршава. То, как автократор вывел гарнизоны из городов, показало, что ему наплевать на их судьбу. И сделало горькую участь этих городов более вероятной, почти неизбежной. А Стилиан оказался ничуть не лучше. Забрать людей из приграничных фортов… Видесс будет расплачиваться за это годами, если не веками!

Долгое путешествие, совершенное Ршавой, показало, насколько верен этот вывод. А нынешний, короткий отрезок говорил о том, что вряд ли автократора будет волновать судьба провинции. Здесь, в относительной близости от столицы, все выглядело почти нормально. Именно это Малеин и видит. Если верх одержит Стилиан, он тоже увидит именно это. Велика ли вероятность, что любой из них, с комфортом укрывшись в столице, захочет ее покинуть и попробовать навести порядок во всей империи? Насколько Ршава мог судить — не очень велика.

Но даже если автократор захочет это сделать, чего он сможет добиться? Скольких солдат уже сгубила гражданская война? Скольких людей уже убили хаморы? Какую силу сможет выставить против них Видесс? Достаточную? Этого Ршава не знал. И вряд ли это знает его царствующий родственник — или, если уж на то пошло, мятежный генерал.

Крестьянин, пропалывавший поле, помахал Ршаве. Тот махнул рукой в ответ. К комку земли, отброшенному крестьянской мотыгой, подскочил дрозд и тут же улетел с червяком в клюве.

— Благословите меня, святой отец, — попросил крестьянин.

Ршава вздохнул. Его уже начинало тошнить от этих просьб. Но крестьянин набросился бы на него с мотыгой, если бы прелат благословил его так, как полагал истинно правильным. И потому, прекрасно сознавая свое лицемерие, Ршава очертил на груди символ солнца и нараспев произнес:

— Да хранит тебя владыка благой и премудрый, сын мой.

Крестьянин отсалютовал ему мотыгой, точно она была солдатским копьем.

— Спасибо за вашу доброту, святой отец, — поблагодарил он и стал выкорчевывать сорняки дальше.

Доброту? Поехав дальше, Ршава покачал головой. Он бы так не сказал. И все же… Разве многие священники не ощущают себя лицемерами, благословляя мирян? Они ведь прекрасно знают, что люди заболевают, умирают или совершают ужасные преступления, несмотря на все благожелательные слова. Святые отцы редко задумываются над тем, что это может значить. «А у меня хватило смелости пойти туда, куда вела логика», — подумал Ршава.

Но идти туда самому — это одно. Теперь он должен убедить и других последовать за ним. Он опять взглянул в сторону столицы. Именно для этого он туда и едет.

На полях работало совсем немного крестьян. Если они не будут пахать, сажать, полоть и собирать урожай, то ни им, ни горожанам нечего будет есть. Из-за того что Ршава видел крестьян, он не сразу понял, что на лугах почти нет скота: ни лошадей, ни овец… Сперва он удивился, но быстро понял причину: с началом гражданской войны по этой дороге в обе стороны проходили маршем армии. Они наверняка уже съели местный скот или угнали с собой, либо же его спрятали крестьяне.

Как и повсюду, возле ферм располагались огороды. Обычно там работали жены и дочери фермеров. Ршава тоже не сразу заметил, что на огородах нет женщин. А чего не видит он, того не увидят и солдаты.

Он печально покачал головой. Сколько понадобится времени после окончания этой несчастной войны, чтобы жизнь в империи Видесс снова стала нормальной? На какой части империи она уже никогда не станет нормальной? И как победивший автократор, кем бы он ни оказался, может лелеять надежду изгнать хаморов с теми жалкими ресурсами, что останутся в его распоряжении?

— И они скажут, что такова воля благого бога, — насмешливо пробормотал Ршава. — Скажут, что это великое испытание жизни. — Он ехидно рассмеялся. — Да они не способны увидеть то, что лежит у них под носом. Да, это божья воля. Но какого бога? Кто из богов сильнее? Я не боюсь взглянуть правде в глаза.

Следующий город он проехал, не остановившись на ночлег. Долихе оказался жалкой дырой, чей размер едва оправдывал возведение вокруг нее стены, и вдобавок — полной людишек, которых Сочли бы неудачниками в любом городе побольше. Судя по захудалости местных лавочек и таверн, многие из жителей оказались неудачниками даже здесь.

Похоже, небольшой гарнизон, оставленный здесь Стилианом, заботила лишь охрана ворот — там, где дорога входила в город и где из него выходила. Солдаты допросили Ршаву, и он ответил им так же, как и на предыдущих заставах. Кажется, любой из них без труда понял, почему он не хочет тут задерживаться.

— Езжайте дальше, святой отец, — сказал один из них. — Клянусь благим богом, хотел бы и я поехать с вами.

На ночлег Ршава остановился в дубовой роще неподалеку от дороги. У него еще остались хлеб и сыр. Через рощу протекал ручеек. Вода в нем была чистой и холодной, и пить ее можно было без опаски для здоровья.

Костер он разжигать не стал. Огонь может привлечь бандитов. К тому же ничто из еды не требовалось готовить, и замерзнуть он не рисковал. По сравнению с тем, что Ршаве довелось пережить после падения Скопенцаны, почти любая ночь южнее Заистрийских гор была теплой. Но эту ночь он счел бы приятной, даже если бы жил в столице. Да, несколько комаров пищали в воздухе, но они всегда пищат, когда погода теплая. Прелат закутался в одеяло и закрыл глаза.

Ворочаясь в надежде отыскать позу, при которой в тело и ноги не впивались бы камешки, он вспомнил, как мучительно неудобно было спать на снегу, когда он вместе с магами из Скопенцаны потерпел столь впечатляющее поражение, попытавшись отогнать хаморов от города. Теперь же он относился к ночлегу под открытым небом совершенно спокойно.

Он уже многое стал переносить без труда после минувшего дня зимнего солнцестояния. Еще раз переменив позу, Ршава удовлетворенно хмыкнул и окончательно закрыл глаза. Через минуту-другую он уже спал.

Когда прелату явился сон, он оказался одним из тех видений, в которых человек не сознает, что спит. Все выглядело совершенно четким и реальным. Ршаву окружала золотистая местность, красивее которой он никогда не видел. Проплывали редкие облачка. Святейший отец без особого удивления отметил, что проплывали они под ним, а не над головой. И то, что он сам парил воздухе, казалось столь же естественным, как и все прочее.

Рядом с ним парили другие люди: мужчины, женщины, дети. Он и это воспринял как само собой разумеющееся. Все они куда-то направлялись, и он знал куда, настолько хорошо знал, что ему не требовалось кого-то окликать, спрашивать. Даже сама мысль о том, чтобы кого-то окликнуть, показалась прелату странной. Он не был уверен, что сможет подать голос, но это не имело значения. Ему и не полагалось никого окликать.

Впереди в окружающей их золотистости появилось нечто — тонкая линия, ведущая вверх. Даже по мере приближения она не становилась шире. Ршава воспринял это с той же готовностью, как и все остальное. Все было так, как должно быть.

Он и остальные люди образовали очередь. Никто не лез вперед, не толкался. У каждого имелось свое место, и каждый был с ним согласен. Это молчаливое согласие было не менее поразительно, чем все остальное в этом месте, но прелат и его воспринял как должное.

Впереди, вокруг нерасширявшейся линии, мелькали силуэты — не мужские и не женские. Они не парили, не дрейфовали, а по-настоящему летали. Одни были настолько яркие, что после взгляда на них в глазах оставался светящийся след; другие были чернее ночи, чернее угля, чернее сажи…

По спине Ршавы пробежала холодная дрожь. Теперь он понял, где находится и почему эта линия все время остается такой узкой. Это был Мост Разделителя. Те, кто пересекал его, попадали в рай, и сопровождали их туда сияющие посланники Фоса. Но те, кто падал с него… Их ждали демоны Скотоса и вечный лед.

Одна за другой собравшиеся души вступали на мост. Лишь немногим, как показалось Ршаве, удалось его перейти; гораздо больше душ схватили демоны.

Момент его испытания неумолимо приближался. И Ршаву охватила паника — не только из-за исхода испытания. Он не мог понять, почему он вообще здесь оказался. «Здесь же судят души! — мысленно вопил он, преисполнившись отчаяния. — А я не душа! Я живой! Я дышу!..»

Но даже теперь он не мог издать ни звука. Если и произошла какая-то грандиозная ошибка, о ней знал лишь он. Но никого — ни парящие рядом с ним души, ни сияющих посланников, ни демонов мрака — это, похоже, совершенно не волновало. С тем же успехом он мог быть купцом и, не подкрепляя свои доводы документами, уговаривать сборщиков налогов снизить причитающуюся с него сумму.

Душа перед ним шагнула на мост. Она двигалась вперед и вверх, но недолго. Отчаянный вопль, который она испустила, рухнув с моста, заледенил Ршаву до мозга костей — как и хохот демонов, увлекших душу с собой.

А потом и Ршава ступил на мост. Он казался бесконечно длинным и бесконечно узким. Ршава пошатнулся. Он почувствовал, что если останется на месте, то упадет. Чтобы иметь хоть какую-то надежду перейти мост, надо двигаться вперед.

И он пошел. Он слышал — или ему казалось, что он слышит, — ободряющий шепот посланцев Фоса. Они хотели, чтобы он прошел в рай. Демоны не шептали. Они кричали. Они вопили. Они проклинали. Каждый грех, когда-либо совершенный Ршавой, теперь гремел в его ушах. И всякий раз, когда демон называл очередной грех, Ршава пошатывался на мосту. Подбадривающий шепот помогал ему удерживать равновесие, но после каждого демонического вопля — все слабее и слабее.

Но все же он продвигался вперед. Он попытался ускорить шаг, чтобы перейти мост как можно скорее, пока не названы все его прегрешения. Если у него получится, то его ждет рай. И рай становился все ближе и ближе…

— Ингегерд! — громовым голосом взревел огромный черный демон.

Ршава пошатнулся. Замахал руками. Стал крениться. И ощутил, что падает! О, как расхохотались демоны!

Он очнулся во мраке. Но, не успев испустить вопль, который стал бы первым из воплей, длящихся вечность, Ршава увидел, что это не та темнота, в которую погружен вечный лед Скотоса. Это была всего лишь ночь в лесу, и сквозь листья над головой к нему просачивался свет луны и звезд.

— А-а… — с изумлением протянул прелат. — Так это сон. Всего лишь сон.

Возле его уха прозвенел комар. Ршава был рад услышать его писк, принадлежащий этому миру. Какое счастье — различить его сквозь отчаянный стук перепуганного сердца! Чем дольше прелат лежал без сна, тем больше стихал его страх. Если он прав, если Скотос сильнее Фоса и в конце концов восторжествует, не есть ли рай благого бога всего лишь иллюзия? По этой логике рано или поздно, но все и всё отправятся в лед. И если это так, то не все ли равно — раньше или позже?

Прелат снова поерзал — почти так же, как корчился во сне на Мосту. Наконец ему удалось избавиться от камешка, впивавшегося в бедро. Вскоре он опять заснул.

Но даже когда им овладела сонливость, он все еще помнил, какой ужас охватил его, когда началось то бесконечное падение во мрак.

Вновь увидеть солнце было облегчением. И отправиться в дальнейший путь тоже было облегчением. Но, покачиваясь в седле, прелат снова и снова вспоминал тот сон. И чем больше Ршава о нем думал, тем сильнее верил в то, что понял его правильно. Наступает время Скотоса. И никто не в силах ничего изменить. Сон же был и предсказанием, и напоминанием об этом.

А как же ужас? Ршава пожал плечами и постарался о нем не думать. Этот ужас был частью агонии его прежнего, уже умирающего образа мысли. Чем быстрее он от него избавится — и поможет избавиться всем остальным, — тем лучше.

Это помогло ему почти забыть, какой ужас он испытал. Почти.

Тут он увидел крестьянского мальчика в грубой домотканой тунике. Тот бежал к прелату через луг и кричал:

— Святой отец! Пожалуйста, остановитесь, святой отец!

Ршава натянул поводья:

— Что случилось? Что тебе нужно?

Мальчик указал на свой дом. Тонкая струйка дыма поднималась из очага через дыру в центре соломенной крыши.

— Моя мама ужасно больна, святой отец. Вы помолитесь за нее? У нас мало денег, но мы можем дать вам еды в дорогу.

Ршава знал, что сделал бы это — до того, как испытал откровение. И ему все еще приходилось изображать того, кем он был прежде. Поэтому он кивнул и, скрывая нежелание, ответил:

— Веди меня к ней.

— Езжайте за мной!

Мальчик помчался к дому. Ршава дернул поводья и поехал за мальчиком, ведя в поводу вьючную лошадь.

Перед домом стоял фермер — увеличенная, бородатая и со встревоженным взглядом копия мальчика.

— Да благословит вас владыка благой и премудрый, святой отец! — воскликнул он. — Если вы хоть чем-нибудь сможете помочь моей Рипсине, я вас на коленях стану благодарить.

— В этом нет нужды. Проведи меня к ней.

— Заходите. — Крестьянин придержал для него дверь.

Пригнувшись, Ршава вошел. Этот дом напомнил ему некоторые из тех, в которых он останавливался по пути из Скопенцаны. Но здесь он может ночевать под открытым небом, не опасаясь, что умрет от холода.

Фермер указал на женщину, слабо корчившуюся на постели:

— Вот она. Хвала Фосу, она еще дышит. — Он обвел на груди солнечный круг.

— Да. — Ршава не был ни целителем, ни врачом, но и без этого понял, что женщина отчаянно больна. Опустив ладонь ей на лоб, он с трудом удержался, чтобы не отдернуть руку: женщина пылала от лихорадки. Пульс у нее оказался частым, слабым и нитевидным. Она застонала и что-то пробормотала. Она явно не понимала, кто она и что с ней происходит.

— Что вы можете сделать, святой отец? Для меня и мальчика она важнее всего на свете.

— Не думаю, что даже целитель сможет ей сейчас помочь, — ответил Ршава, и мужчина застонал, словно пронзенный ножом.

Мальчик заплакал.

Собравшись с силами, фермер спросил:

— Тогда что нам остается делать?

— Я вижу два варианта, — ответил Ршава. — Или вы ничего не делаете и оставляете ее страдать дальше, или вы избавляете ее от боли.

— Ударить ее по голове, как будто она лошадь со сломанной ногой? — Лицо крестьянина исказилось от ужаса. — Я не смогу этого сделать. А если сделаю, то сразу утоплюсь.

— А я могу. Это будет очень быстро и просто, и тогда она обретет покой.

— Нет! Фосом клянусь, я хотел, чтобы вы ее исцелили, а не убили. Какой же вы в таком случае священник?

Несчастный и не подозревал, что его вопрос попал в точку. Ршаве осталось лишь надеяться, что лицо не выдаст его чувства.

— Тогда пусть будет по-твоему, — бросил он и вышел из хижины. Вопрос крестьянина все еще гремел в его ушах. — Будьте вы все прокляты, — процедил Ршава.

Когда он выходил, женщина стонала, ее муж молился у постели, а мальчик всхлипывал. Неожиданно в доме наступила тишина. Прелат уже собрался усесться на хаморскую лошадку, но передумал и еще раз заглянул в дом. Теперь женщина лежала тихо; возле нее, такой же неподвижный, распростерся муж. Мальчик упал ближе к двери.

Ршава пожал плечами. Теперь все они обрели покой. Крестьянин спросил, какой из него священник. Ршава не мог ему ответить, пришлось показать. И никому из этой семьи уже не понадобится новый урок.

На этот раз Ршава уселся в седло. Он поехал вперед, даже не обернувшись. Что значили еще три тела у него за спиной? На его совести Скопенцана. «Да падет это на мою голову», — сказал он, и так случилось. На его совести Ингегерд, если не считать ее частью погибших в Скопенцане. То же относится и к Кубацу. И тот священник в Поданде тоже на его совести. Трифон тоже захотел узнать, какой Ршава священник. И узнал — как крестьянин и его семья. И, как крестьянин и его семья, он не получил — и не получит — шанса воспользоваться тем, что узнал.

Ршаву раздражало, что он до сих пор ходит в синей рясе священника Фоса, хотя уже не верит в превосходство благого бога. Он неожиданно рассмеялся. Есть пауки, которые выглядят в точности как цветы, среди которых они сидят. И насекомые ни о чем не подозревают, пока для них не становится поздно. Разве он не в таком же положении?

Прелат подъехал к еще одной заставе Стилиана. Солдаты на ней, похоже, не желали его пропускать. Это его разозлило — потому что стало помехой и, в большей степени, потому что нарушило его представление о логике и порядке.

— С какой стати меня задерживать, если столько ваших людей уже пропускали меня? — вопросил он.

— Ну, это ты сказал, что тебя пропустили на других заставах, — возразил один из солдат.

Ршаву возмутило, что его сочли мелочным лжецом — особенно в ситуации, когда он говорил правду.

— Посмотри на меня! — рявкнул он на солдата. — Разве не видно, что я проехал какой-то путь? Понюхай меня, если вида тебе недостаточно. Как я мог проехать по этой дороге и миновать все ваши жалкие заставы?

Солдаты вполголоса посовещались. В конце концов они его пропустили, хотя и с явной неохотой.

— Ты не шпион, — сказал тот же солдат. — Ты не закатил бы такой громкий скандал, коли ты шпион.

— Если был бы шпионом, — автоматически поправил Ршава.

— Ну вот, понял, о чем я? — Солдат закатил глаза и ткнул пальцем на запад. — Езжай. Сгинь отсюда.

Получив такое напутствие, Ршава поехал дальше. В тот вечер он расположился для ночлега в другой рощице. Вскоре после того, как он съехал с дороги, по ней рысью проскакал отряд, направлявшийся на восток. Ему повезло, что солдаты его не заметили, решил прелат.

Зато он не знал, считать ли удачей то, что ему опять пришлось ночевать в лесу. Если ему снова приснится, как он падает с Моста Разделителя… Нет, одного такого сна более чем достаточно. Он и один раз не хотел бы его видеть.

Разволновавшись из-за таких мыслей, Ршава какое-то время не мог уснуть. Но, уснув, всю ночь он проспал крепко. Никакие сны его не тревожили, а разбудили прелата солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь ветви над головой.

Он доел оставшийся в седельных сумках хлеб и поехал дальше. И вскоре наткнулся на… очередную заставу. У него возникло желание проклясть солдат уже из-за того, что они его раздражали.

— Что тебе нужно, священник, едущий с территории бунтовщика? — спросил офицер.

— А вы на стороне Малеина? — с радостным удивлением спросил Ршава.

— Да. А ты? — рявкнул кавалерист.

Другой офицер зашевелился в седле и пригляделся к прелату.

— Святейший отец! — воскликнул он. — Разве вы не знаете меня, святейший отец?

В животе у Ршавы появился кусок льда — холодный, как зима в Скопенцане. Прелат судорожно кивнул:

— Да, я знаю тебя, Гимерий.

ГЛАВА 9

Гимерий и Ршава рядом ехали в столицу. К ужасу прелата, командир легко отпустил Гимерия, сказав лишь:

— Да, езжай. Сделай, что тебе надо.

— Я знаю, что Скопенцана потеряна, — сказал по пути Гимерий. — Новость об этом пришла сюда не так давно. Я слышал также, что вам удалось вырваться, да только не знал, правда ли это. И я молился благому богу, чтобы это оказалось правдой.

— Э-э… да, — осторожно произнес Ршава. Если Гимерий знал, что он выбрался из Скопенцаны, то мог также знать, что выбрался он вместе с Ингегерд. Поэтому надо следить за каждым своим словом.

— Вы знаете, что случилось с моей женой?..

По тону Гимерия прелат не смог понять, вопрос это или утверждение.

Ршава опустил взгляд на гриву степной лошадки.

— Да, — ответил он. — К сожалению, новости плохие. Я искренне скорблю, что вынужден такое говорить, но это правда.

— Продолжайте. Я боялся, что новость окажется именно такой, когда увидел, что вы едете один, но… рассказывайте. Скажите все, что можете.

— Я мало что могу сказать, — ответил Ршава.

Это было правдой в большей степени, чем он хотел когда-либо открыть собеседнику. Не успев продолжить, Ршава услышал за спиной топот копыт и обернулся. Их догоняли двое всадников из отряда, в котором был Гимерий. Прелат мысленно пожал плечами. Может быть, у них тоже дела в столице. А ему надо подумать о том, что сказать офицеру. Байка, которую он сочинил для Кубаца, тут не пройдет. Она и тогда не прошла; на Гимерия же он наткнулся столь неожиданно, что не успел изобрести для него правдоподобный рассказ.

Всадники — они не очень-то походили на солдат — подъехали к Гимерию. Ршава вопросительно взглянул на него, и офицер кивнул:

— Это мои друзья. У меня от них нет секретов, можете рассказывать все как есть.

— Дело твое. — Ршава вновь пожал плечами. — Я и Ингегерд сбежали из Скопенцаны. Мы несколько дней ехали на юг. — Это вполне соответствовало истине. Ршава взглянул на Гимерия, чтобы проверить, как тот воспринимает услышанное. Лицо офицера выражало лишь сосредоточенный интерес. — Мы добрались до Цаманда и там присоединились к другим беженцам: купцам и разному люду, — продолжал прелат, — и затем вместе с ними отправились на юг.

Гимерий опять кивнул:

— Да, об этом я тоже слышал. А что было уже после того, как вы к ним присоединились, святейший отец?

Многое ли смог узнать Гимерий? Очевидно, больше, чем хотелось бы Ршаве. Много ли новостей дошло сюда с севера? Естественно, офицер искал любые сведения, относившиеся к Скопенцане — и особенно к Ингегерд. И кто его спутники? Кто бы они ни были, офицер не возражает, чтобы они выслушали рассказ Ршавы…

— На нас напали хаморы, — продолжал Ршава; и это было правдой. — Мы укрылись в роще — ну вот… — С этого момента он отклонился от правды. — В лесу мы разделились и вскоре потеряли друг друга. Мне удалось спастись, но… — он с притворным сожалением склонил голову, — увы, я не знаю, что потом стало с твоей женой.

— Значит, не знаете? — Гимерий взглянул не на него, а на тех двоих, что ехали рядом. И Ршава с ужасом понял, кто они — или, скорее, что они. Это были маги, проверявшие правдивость его слов. Один из них еле заметно покачал головой, и Гимерий обернулся к прелату. — Значит, не знаете? — жестко проговорил он. — А не хотите ли вы рассказать, как все обстояло на самом деле, святейший отец?

Многое ли ему уже известно? Может быть, кто-то нашел тело Ингегерд на той ферме? Невозможно сказать точно, что он ее изнасиловал: это могли сделать и хаморы. Но если чародеи здесь для того, чтобы Ршава не смог солгать и избежать кары…

— Проклинаю тебя, — почти небрежно бросил он, и Гимерий свалился с лошади.

— Фос! — воскликнул один из чародеев. Другой очертил напротив сердца солнечный круг. Тот, который заговорил, уставился на Ршаву с ужасом: — Да ты безумец!

— Не я, — покачал головой Ршава. — Я не собираюсь цепляться за слабое и отжившее. — Он сосредоточил волю на магах: — Проклинаю и вас обоих.

Их лица на мгновение исказились, но маги не упали. Кубац тоже упал не сразу. Ршава собрался, чтобы преодолеть их сопротивление. Подобно Кубацу, они попытались связать его колдовством. Ршава ощутил это, но их чары помешали ему не больше, чем мешает паутина человеку, идущему через темную комнату. Теперь он управлял своей силой гораздо увереннее, чем когда сразился с чародеем из Скопенцаны.

— Проклинаю вас! — повторил он. — В лед вас обоих!

Маги закричали. Их голоса были полны мукой. Ршава обернулся в тревоге, но они отъехали уже далеко. Солдаты на заставе не смогут их услышать. Сейчас он был один против двоих — и он был сильнее и решительнее. Он проклял магов еще раз, и они, подобно Гимерию, упали с лошадей и замерли в неуклюжих позах.

Мертвого Кубаца он тогда оставил лежать в снегу. Здесь он так поступить не мог: по этой дороге поедут люди, и скоро. Спешившись, он затащил тела за кусты. Даже это скроет их ненадолго: вскоре появится запах разложения. Но к тому времени прелата уже давно здесь не будет… да и вообще, как может один священник убить доблестного офицера и двух чародеев? Если уж на то пошло, с какой стати священнику идти на такой дикий и бессмысленный поступок?

— А потому, что у него имелись на то причины, — пробормотал Ршава. — О да. И еще какие!

Он вновь поехал верхом. Остальных лошадей прелат вел в поводу еще две или три мили. По дороге ему попался идущий навстречу солдат: он взглянул на Ршаву с любопытством, но ничего не спросил. Прелат едва не убил и его, но в последнее мгновение передумал. Еще один труп на этой дороге подскажет, куда направился убийца.

Когда Ршава заметил пасущихся на лугу лошадей, он снял с ведомых им лошадей седла и уздечки, отвел животных к табуну и дал им смешаться с остальными. Вряд ли тот, кому принадлежали лошади, станет возражать, неожиданно обретя еще трех. Кто бы он ни был, ему даже не придется смотреть им в зубы.

«Все уже позади, — подумал Ршава, направившись дальше. — Я так этого боялся, но теперь все позади». Все казалось очень простым, столь чудесно простым! Но потом Ршава осознал, что не все еще позади и не все так просто. Он оставил за собой тела. Кто-нибудь вспомнит, что Гимерий уехал со священником. Кто-нибудь обязательно вспомнит, что следом за ними поехали два мага. А когда никто из них не вернется и не даст о себе знать…

Нет, от проблем он еще далеко не избавился.

Теребя бороду, Ршава ехал в столицу. Так как же ему показать империи — и всему миру — то, что показать необходимо, но не оставить при этом за собой след из мертвецов? Разумеется, эти мертвецы были частью его доказательств, но Ршава сомневался, что люди, с которыми он станет говорить, оценят такие доводы.

«Но что я могу с ними поделать?» Гимерий, и это вполне естественно, искал его из-за Ингегерд. Теперь в живых нет никого — во всяком случае, за пределами Халоги, — кто станет беспокоиться о ней. Но немало людей встревожится из-за имперского офицера. Хотя бы и сам Малеин. И эти двое чародеев… Ршава даже не узнал их имен. Он сразу подавил их и убил.

А так не поступает, так не может поступать обычный священник или даже обычный прелат. Пропавших чародеев тоже обязательно хватятся. Ршава уже пожалел, что убил их. Подобно многим сожалениям, это оказалось запоздалым и никакой пользы не принесло.

«И что я скажу, когда приеду в столицу? Не лучше ли просто взять и попытаться исчезнуть?»

Он упрямо покачал головой. Ршава и сейчас был убежден, что нашел истину. Подобно любому видессианину, убежденному в своей правоте, он не сомневался и в том, что весь мир должен познать его истину и принять ее. А добиться этого Ршава мог только через церковных иерархов.

«Я склоню их на свою сторону. Я сумею их убедить, или же они умрут».

Здесь, поблизости от столицы, беженцы толпились в каждом городе и в каждой гостинице. Некоторым из них, подобно Ршаве, хватило удачи, чтобы спастись с северо-востока. Он даже повстречал нескольких бывших скопенцанцев, хотя никто из них не приходил регулярно молиться в главный храм погибшего города.

Однако значительная часть беглецов начала свой путь южнее Заистрийских гор. Похоже, борьба между Стилианом и Малеином сорвала с места даже больше крестьян и горожан, чем нашествие варваров. Ршава постепенно осознал, что увиденное им не обязано совпадать с истинным положением дел. Многие из тех, кто бежал из северных провинций, не дожили до гостиниц поблизости от столицы.

Однако выжившие не стеснялись говорить о том, что думали.

— Ежели хотите знать мое мнение, то нынче всем заправляет Скотос, — заявил мужчина с обрубком на месте левого уха. Сплюнуть, произнеся имя темного бога, он тоже не захотел.

— Заткнись, дурак! — предупреждающе прошипел один из его приятелей. — Ты что, не видишь, что здесь священник?

— Ну и что? — пожал плечами одноухий. — Что он мне может сделать такого, чего уже не случилось?

— Думаю, ты не захочешь это узнать, — заявил его приятель. Он оказался бы прав, если бы Ршава сохранил ортодоксальную веру. — Ну вот ты и доигрался, придурок! Он уже идет!

— Ну и пускай! — Одноухий, судя по заплетавшемуся языку, уже влил в себя немало вина. — Я его не боюсь.

— Значит, ты считаешь, что Скотос сильнее владыки благого и премудрого, так? — грозно прогремел Ршава.

— Ну и что, если считаю? — Одноухий вызывающе вздернул подбородок.

— А знаешь ли ты, что в священных писаниях сказано иначе? — вопросил Ршава.

— Ну и что, если сказано? — Оппонент прелата явно не был силен по части риторики. — Может, Фос и был главным, когда это все писалось, но мне уж точно кажется, что сейчас впереди Скотос.

Несколько человек сплюнули, отвергая темного бога. Ршаву одолела нерешительность. Вот человек, который с ним согласен. Но если Ршава повторит его слова, то каждый здесь запомнит прелата до конца своих дней. И когда люди Малеина явятся сюда в поисках священника, который может иметь отношение к смерти Гимерия и двух чародеев, и услышат о священнике, извергавшем откровеннейшую ересь, им не понадобится быть гениями, чтобы понять, что тут может иметься связь.

Но если он промолчит, не станет ли это согласием с удушающей ортодоксией Фоса? Ршава и этот случайно встреченный незнакомец разделяли одну веру. Разве можно скрывать такое? И прелат медленно произнес:

— Я прошел долгий путь от самого северо-востока. Я видел множество жестокостей — как сотворенных хаморами, так и видессианами против видессиан. Мы живем воистину в печальные времена.

— И ты все равно хочешь сказать мне, что я еретик, — с горечью заметил одноухий. — Ну и пошел ты сам знаешь куда, синерясник!

Ршава покачал головой:

— Нет. Я собирался сказать, что согласен с тобой. Из двух богов Скотос сильнее. Только слепой или дурак ныне не согласится с этим, взглянув на то, что творится в мире и в империи.

Мужчина, тоже предположивший, что Скотос сильнее, уставился на Ршаву так, будто не поверил собственным ушам. Его примеру последовали и все, кто находился в таверне. Глаза распахнулись. Челюсти отвисли. Несколько человек очертили солнечный круг.

— Ересь! — воскликнул кто-то. — Ересь от священника! Значит, дела и впрямь хуже, чем я думал.

— Ну не знаю, — отозвался кто-то другой. — Когда посмотришь на все, что пошло наперекосяк в последнее время, то поймешь, что в его словах больше смысла, чем хотелось бы.

— Лжец! Ты сам еретик!

Еретик или нет, но обвиненный в ереси врезал обвинителю кулаком в нос. Это воспламенило всех в таверне, подобно факелу, поднесенному к пропитанным маслом дровам. Люди орали друг на друга, дрались, лягались и кусались. Он били друг друга кружками, а потом и кувшинами с вином. Трактирщик испустил театральный вопль ужаса, но никто не обратил на него внимания.

Кто-то с размаху наступил Ршаве на ногу, и он вскрикнул от боли.

— Мерзкий и бесстыжий еретик! — гаркнул другой мужчина и врезал прелату в живот. Ршава согнулся — и возможно, это стало для него удачей, потому что брошенная кружка лишь скользнула по его черепу. Если бы он стоял прямо, она угодила бы ему в лицо.

В ответ Ршава пнул ногой человека, который его ударил. Возможно, прелат и не сделал того типа евнухом, но результатом он вполне мог быть доволен. Приверженец ортодоксальной веры истошно завопил и рухнул, схватившись за пах.

Неподалеку блеснул нож. Мужчина, выхвативший его, самозабвенно горланил церковный гимн. Ршава направил на певца указательный палец: глаза мужчины остекленели, и он осел на пол, выронив нож. В воцарившемся хаосе этого никто не заметил — или не обратил внимания на его смерть.

Ршава огляделся в поисках человека, у которого хватило духу заявить о своей приверженности Скотосу. Но одноухого рядом не было: он или сбежал, или был забит ортодоксами. В любом случае Ршаве надо было выбираться отсюда самому… если получится.

Это оказалось нелегко. В синей рясе и с бритой головой, он стал легкой мишенью для всех приверженцев Фоса в таверне. Ршава схватил стул и, размахивая им перед собой как серпом, принялся расчищать путь к выходу.

— Что там за сумасшествие? — спросил кто-то из толпы, уже собравшейся возле таверны: зевак неотвратимо привлекали доносившиеся изнутри грохот и какофония воплей.

— Бунт грешников и еретиков, — ответил Ршава. И если в толпе ересь оценивали по другим критериям, отличным от его понятий, он не собирался вдаваться в подробные комментарии.

Следом за Ршавой из таверны, пошатываясь, вышел человек в драной тунике и указал на Ршаву пальцем.

— Вот он, еретик! — крикнул мужчина.

— Лжец! — ответил Ршава и швырнул стул в лицо крикуну. Застонав, тот упал. Ршава кивнул собравшимся на улице: — Видите, до чего дошло?

— Ну и наглец этот мерзавец! Назвал священника еретиком! — воскликнула женщина.

Здесь и там в толпе согласно закивали.

Еще один мужчина, лицо которого заливала кровь из ссадины над левым глазом, выскочил из таверны. Правым, все еще зрячим глазом он яростно уставился на Ршаву.

— Скотосопоклонник! — завопил он.

— В лед тебя! — рявкнул уже не Ршава, а кто-то из толпы.

Этот же человек выбежал вперед и ударил окровавленного по лицу. Однако тот оказался крепким орешком: он сцепился с новым противником, швырнул его на землю и ударил ногой по ребрам.

Тогда двое других из толпы накинулись на окровавленного, повалили и принялись бить ногами уже его. Кто-то еще вышел из таверны и бросился на выручку своему приятелю. После этого драка на улице началась всерьез.

Ршава не рассмеялся — вслух. Но ситуация все равно получилась забавной. Люди на улице и большинство людей в таверне были на одной стороне. Но они этого не знали и вдобавок накинулись друг на друга слишком яростно, чтобы любая из групп получила возможность высказать свою точку зрения.

Полюбовавшись некоторое время на хаос, который он помог породить, Ршава вернулся в конюшню. Он собирался сказать конюхам, что решил переночевать в другой гостинице. Однако говорить оказалось некому: и мальчишки, помогающие конюхам, и сами конюхи убежали, чтобы принять участие в драке. Ршава оседлал своих лошадей и уехал.

Вместо того чтобы выбрать другую гостиницу, он уехал из города. Если он останется, его почти наверняка запомнят и сумеют при необходимости опознать… Но в пути Ршава сообразил, что его уже запомнили — независимо от того, уехал он или нет.

Теперь беспокоиться из-за этого было поздно. Оставалось надеяться, что у сторонников автократора вскоре появятся более важные заботы, чем поиски священника, вокруг которого копятся странные подозрения. Сейчас весна. Вот-вот начнется сезон военных действий. Солдаты Малеина, равно как и солдаты Стилиана, выйдут в поход. Вторгшиеся в империю хаморы — тоже.

А когда война загремит с новой силой, кто станет чрезмерно дергаться из-за одного священника? Никто, — во всяком случае, Ршава на это надеялся.

Он приближался к столице. Деревни, поселки и даже приличного размера города попадались все чаще, а расстояния между ними становились все короче. На дорогах в этой, сравнительно безопасной, части империи встречалось и намного больше людей. Теперь Ршава мог без труда затеряться в толпе. Он ехал, охваченный воодушевлением. Он избежал всех дорожных опасностей, и его ждала столица.

Никто не преградил ему путь при въезде в очередной город. Здесь Ршава был всего лишь еще одним священником — эка невидаль! К этому времени он заехал на подконтрольную Малеину территорию настолько далеко, что никому и в голову не могло прийти, что он едет из мест, захваченных Стилианом, не говоря уж о диком северо-востоке. Немалую роль в этом играл и его акцент. Даже после стольких прожитых в Скопенцане лет, по выговору сразу можно было определить, кто он такой: коренной житель столицы. А столица все еще принадлежала Малеину.

— Здравствуйте, святой отец, — произнес хозяин гостиницы, когда Ршава заглянул в его заведение. — Ищете обед и койку?

— И кружку вина, — добавил прелат.

Хозяин улыбнулся и положил руку на черпак, готовый окунуться в большой кувшин с вином под прилавком.

— Что ж, думаю, мы сможем предложить вам что-нибудь подходящее.

— Хорошо.

Ршава вошел. Людей в буфетной было немного, и это говорило в пользу сделанного им выбора. В данную минуту никто здесь не спорил и о теологии, и в этом тоже был плюс — хотя Ршава и не знал, сколько продлится затишье; даже в маленьких и неприметных городках вроде этого заранее ничего не угадаешь.

Заказ у него приняла не служанка, а очень похожий на хозяина юноша с пробивавшимся пушком на щеках. Юноша принес вино, хлеб и сыр, а потом оставил Ршаву в покое, на что хватало сообразительности не у каждого подавальщика.

За едой прелат сосредоточенно изучал прихваченный у Кубаца гримуар. Чем больше он узнает, тем лучше окажется готов к разным неожиданностям. Для начала ему хотелось научиться чему-то большему, чем всего лишь проклинать людей и видеть, как они падают замертво. Ведь лучники и те используют стрелы с разными наконечниками, в зависимости от того, кого они хотят поразить: птицу, оленя или противника в кольчуге. Чем больше различных видов оружия окажется в его распоряжении, тем меньше ему придется полагаться лишь на одно, пусть и смертельное.

Кстати, ни Кубац, ни оба мага, подъехавшие к Гимерию, не упали мертвыми мгновенно, как бы Ршаве хотелось. Значит, у них была какая-то защита от его оружия. Она их не спасла, но ведь могла и спасти, если бы они лучше и заранее подготовились или оказались бы более сильными чародеями?

А где гарантия, что ему не встретится такой чародей? И прелат листал пергаментные страницы, отыскивая защитные чары и способы их применения.

Как уже успел убедиться Ршава, книга Кубаца была трудна для понимания. Разбирая записи чародея, прелат то и дело проваливался в ямы умолчаний: познания Кубаца в магии были весьма значительны, и он попросту опускал те явления, которые принимал как должное. Неопытный же будущий маг, каким являлся Ршава, тратил много времени и усилий, чтобы догадаться, о чем в этих случаях должна была идти речь…

— Извините, святой отец, не нужна ли вам на столе лампа? — спросил сын хозяина. — На улице уже темнеет.

— И то верно, — согласился Ршава, уже почти водивший носом над страницами. Он встал. — Но не лучше ли будет, если ты отведешь меня в мою комнату и поставишь там лампу?

— С радостью, — ответил юноша и выполнил его просьбу.

Комната — по размерам скорее каморка — оказалась именно такой, какую Ршава ожидал увидеть. Здесь имелись обычные кровать, стул, шкаф, таз, кувшин и ночной горшок под кроватью. Но хотя она была меньше многих комнат, где ему в последнее время приходилось ночевать, она также оказалась и чище большинства из них.

В Скопенцане Ршава зажег бы столько свечей, ламп или факелов, сколько пожелал. Но даже при таком освещении читать после заката было занятием не из приятных. При жалком огоньке единственной масляной лампы оно оказалось и вовсе невозможным.

Внезапно прелат рассмеялся над собой. Какой же он чародей, если не может осветить одну маленькую комнату? Да ведь в начале книги он видел заклинание как раз для этой цели и запомнил его, по своему обыкновению, целиком и точно!

Ршава помнил и то, что в заклинании призывался Фос. Прелат брезгливо оттопырил губу… Ну, это будет нетрудно изменить. Формула в том виде, в каком ее записал Кубац, свидетельствовала лишь о невежестве мага. Ршава, убежденный, что знает истину, решил изменить магию так, чтобы сосредоточить заклинание на истинной главной силе в мире.

Он начал произносить необходимые слова, в должных местах заменяя имя благого бога на имя Скотоса. Руку прелат держал вытянутой над книгой, чтобы свет полился из нее, как только он договорит заклинание. И это мгновение быстро приближалось.

— Да свершится так! — объявил Ршава…

И из его руки потек мрак.

Прелат всегда считал, что мрак есть лишь отсутствие света — нечто такое, что можно рассеять лучами солнца или луны, огнем факела, лампы или свечи. Ршава так считал, но сейчас обнаружил, что ошибался. Вызванный его заклинанием мрак поглотил и свет лампы, и те лучики лунного света и огней факелов, что пробивались с улицы через щели в ставнях. Прелат остался наедине с абсолютной ночью. С тем же результатом он мог бы считать, что ему вырвали глаза.

Впрочем, нет: кое-что он смог увидеть. Ршава увидел допущенную им ошибку. Если ему был нужен свет, для этого не стоило взывать к темному богу.

Ему очень хотелось узнать, затопила ли эта ощутимая и агрессивная темнота лишь его комнату или каким-то образом просочилась наружу и накрыла всю гостиницу, весь город, всю империю. Что он натворил? Но Ршава быстро сообразил, что не слышит воплей ужаса, а это значит, что мрак окутал лишь его. Это было уже хоть что-то, пусть даже и небольшое что-то…

Он стал произносить заклинание вновь, но теперь уже в точности как оно было записано в книге. Ршава даже представить не мог, что стал бы делать, если бы не выучил его. Наверное, остался бы слепым навсегда; или, возможно, признался бы во всем какому-нибудь магу. В таком случае последним светом в жизни Ршавы стало бы пламя костра, на котором его сожгли бы за ересь.

— Да свершится так! — повторил он, надеясь, что хоть что-нибудь, во всяком случае, свершится. И свершилось! В комнатку вернулся свет — и от лампы, и то немногое, что пробивалось сквозь ставни. Ршава облегченно выдохнул. Ему хотя бы удалось исправить свою ошибку.

А теперь… Если он повторит заклинание правильно, то получит ли свет, которого ему так хотелось? Он зевнул. День пути и уже проведенные магические эксперименты слишком утомили его. Ршава закрыл книгу, улегся и задул лампу.

В комнате опять стало темно, но эта тьма уже не была абсолютной и непроницаемой. Он мог различить просветы между ставнями. Немного света просачивалось в щель под дверью. В обычную ночь Ршава мог даже и не заметить этот свет. Но сейчас каждое его пятнышко казалось драгоценностью.

Ршава закрыл глаза. Даже эта темнота была не столь чернильной и мрачной, как вызванная его колдовством. Прелат знал, что по другую сторону век есть свет. А ведь совсем недавно он мог исчезнуть из вселенной. И знание того, что свет будет, когда Ршава проснется, помогло ему уснуть.

Когда пришло утро, он в этом убедился. Это знание тоже было приятным. И позавтракать он спустился в очень недурном настроении.

На душе у него еще больше полегчало, когда никто из постояльцев, завтракавших ячменной кашей и запивавших ее первой за день кружкой вина, не пожаловался, что этой ночью ненадолго ослеп. Ршава не думал, что неверно наведенные чары распространятся за пределы его комнаты, но все же испытал облегчение, убедившись в своей правоте.

Мальчишки на конюшне вычистили хаморских лошадок, придав им максимально привлекательный вид. Да, они не очень-то смотрелись рядом с лошадьми видесских пород. Но внешность мало что значила для Ршавы. Он успел понять, что степные лошадки будут идти еще долго, после того как падут большие и красивые лошади.

Когда он выезжал из южных ворот, часовые попросили их благословить. Ршава выполнил просьбу, гадая, принесет ли его благословение то благо, на которое они надеялись, или обратится против них, как обратилось против него заклинание, в котором он заменил именем темного бога имя владыки благого и премудрого. Ршава пожал плечами. Он снова уедет прежде, чем сможет это выяснить.

Крестьяне и пастухи махали ему, когда он проезжал мимо. Он махал в ответ — почему бы и нет? Время от времени Ршава оборачивался и глядел на северо-восток. Нет, никто за ним не гнался. Прелат улыбнулся. Или тела Гимерия и чародеев еще не нашли, или не предположили, что он как-то связан с их преждевременной кончиной. То же самое, похоже, можно сказать и про мужчину с ножом, которого прелат убил во время драки в таверне.

В каком-то смысле это было забавно. Ршава олицетворял собой намного большую угрозу давно устоявшимся видесским обычаям, чем даже гражданская война между Малеином и Стилианом. Однако никто, кроме него, об этом не знал.

Угрозу…

Несколько секунд он не обращал внимания на всадников, пустивших своих лошадей пастись в середине широкого луга. Ршава смотрел вперед, в сторону Длинных Стен. Он их пока не видел, но знал, что до них уже недалеко. А за Длинными Стенами — столица.

Но эти всадники… Они не были видессианами. Они были хаморами, одетыми в обычные для кочевников кожу и меха. И лошадки у них были такие же низкие и мохнатые, как и у Ршавы. Хаморы не направились к нему. Похоже, они приехали сюда не убивать или грабить. Они здесь просто… были — так же, как и дикие животные, время от времени попадавшиеся на глаза. Но кочевники не были волками или стервятниками. Они были людьми.

И они проехали сквозь все имперские заслоны, словно те и не являлись для степняков помехой. Для них как будто вовсе не существовало преград. Ршава слышал разговоры о том, что кочевники бродят поблизости от столицы. Он не верил в это — до сих пор. Так же как не верил прежде, что Скотос могущественнее Фоса. Однако в обоих случаях увиденное заставило его передумать.

Ршава подумал, не проклясть ли ему этих кочевников? Но какой в этом смысл? Поблизости наверняка есть и другие. Если они останутся там, где находятся сейчас, то рано или поздно солдаты или даже собравшиеся крестьяне их прогонят. Покачивая головой при виде жалкого состояния, в каком оказалась империя, он поехал дальше.

Если уж на то пошло, хаморы увидели, что зло сильнее добра. Возможно, это сделало их ближе к Ршаве, чем он полагал. Возможно, это сделало их ближе к нему, чем большинство его соотечественников. Эта мысль не впервые пришла Ршаве в голову и, как и прежде, подействовала угнетающе.

— Я могу показать Видессу истину, — произнес он, точно убеждая кого-то. — Я могу показать храмам истину.

Вскоре мимо него по дороге проскакал отряд кавалеристов в позвякивавших кольчугах и синих плащах. Интересно, отдыхают ли еще хаморы на том лугу? Если да, то имперские кавалеристы заставят их об этом пожалеть. Но кочевники уже заставили империю пожалеть гораздо сильнее. И Ршава сомневался, что этому вскоре придет конец.

Когда он подъехал к воротам в Длинной Стене, у него колотилось сердце. Если имя и приметы опередили прелата, часовые могут попытаться его схватить. А с ними даже может оказаться чародей — достаточно сильный, чтобы с ним справиться.

Но если он хочет оказаться в столице, то рано или поздно ему придется выдержать это испытание. И прелат решил, что чем скорее, тем лучше. Чем дольше он станет ждать, тем шире распространятся сведения о нем.

Часовой очертил напротив сердца солнечный круг.

— Доброе утро, святой отец, — сказал он подъехавшему Ршаве. — Откуда вы и куда направляетесь?

— Да благословит тебя Фос, — отозвался Ршава и, наслаждаясь своим лицемерием, вслед за часовым очертил солнечный круг. — Мне повезло спастись с северо-востока, и я собираюсь вернуться в столицу.

— Значит, вы уже давно в пути, — заметил часовой.

— О, еще как давно, клянусь благим богом!

Это не только было правдой, но и заставило часового рассмеяться, на что Ршава и надеялся.

— И еще вам повезло, что вы преодолели все препятствия на пути.

— Да, я знаю, что мне повезло, — согласился Ршава уже серьезнее. — На то была воля владыки благого и премудрого. Надо будет поблагодарить его так, как он заслуживает, когда я попаду в столицу.

«Да. Именно так, как он заслуживает», — подумал Ршава.

— Но сперва я должен вас спросить… — Часовой опустил пику, преградив ему путь. — Кто законный автократор видессиан?

— Автократор Малеин, разумеется, — без малейшего колебания ответил Ршава. Он считал, что это так.

Разумеется, так считал и часовой. Широко улыбнувшись, он поднял пику:

— Проезжайте, святой отец!

— Благодарю. — Ршава очень постарался сказать это слово так, чтобы за ним не угадывался довесок в виде слова «болван». Это оказалось нелегко, ибо он был человеком сардонического темперамента еще до всех несчастий последних шести месяцев; но он справился.

Земля внутри Длинных Стен и часть территории на другой стороне пролива Бычий Брод считались пригородом столицы. Здесь густо теснились деревни и городки. На многих фермах выращивали необычные овощи и фрукты для столичных рынков. Здесь и там располагались виллы и поместья столичных вельмож. Малеин владел несколькими. У семьи Ршавы тоже имелась вилла, но располагалась она возле моря, в стороне от пути, по которому прелат ехал в столицу. Он вспоминал ее с нежностью.

Он вообще с нежностью — иногда даже с чрезмерной — вспоминал все, относящееся к столице. Ршава помнил, как жарко было летом в городе Видесс и в пригородах. В Скопенцане, в лучшем случае прохладной, а часто и холодной, он множество раз согревался этими воспоминаниями.

Но он успел позабыть, что жара здесь приносила духоту и любое действие — а порой и бездействие — в такой день быстро становилось неприятным. По телу струился пот. В бритую голову с необузданной яростью било солнце. Теперь, подумав об этом, прелат вспомнил и свою загорелую макушку. Жаль, что это нельзя забыть.

И еще он вспомнил, насколько велика столица и какое множество людей в ней живет. Скопенцана была крупным городом по провинциальным меркам, но если бы ее случайно уронили на столицу, это мало кто заметил бы. И сельская местность вокруг Скопенцаны была гораздо малолюднее, чем внутри Длинных Стен.

Теперь, вернувшись после долгого отсутствия, Ршава сверял свою память со свежими впечатлениями. И многие стороны здешней жизни он оценивал по-новому. Пригороды столицы казались ему неприятно перенаселенными. Люди сновали повсюду. Чем они тут занимаются? Впрочем, какая ему разница?..

Прелат успел позабыть, насколько корыстны здешние жители. Он спросил мужчину, стоявшего на развилке дорог, какой путь в столицу кратчайший. Тот ничего не сказал, а лишь протянул руку ладонью вверх. Он даже не подозревал, насколько близко к смерти в тот момент находился. Кипя от возмущения, Ршава дал ему медяк — и получил нужные сведения.

В Скопенцане ничто подобное не произошло бы никогда. Люди там не ожидали вознаграждения за столь небольшую и простую услугу. Более того, они еще вызвались бы проводить до нужного места. Неужели жители столицы всегда были такими? Ршава напряг память и решил, что да. Зачем кому-то приходить в столицу или жить в ней, если не пребывать в постоянной готовности схватить удачу за хвост?

А как поступит крестьянин, если священник потребует денег за благословение? Раскошелится? Возможно. Но Ршава решил, что большинство крестьян, которых он видел, скорее переломят рукоятку мотыги о голову жадного священника, чем заплатят ему медяк, не говоря уже о золотом.

Ближе к вечеру какой-то крестьянин окликнул Ршаву, когда он проезжал мимо:

— Хотите поужинать и переночевать у меня, святой отец? Все будет лучше и дешевле, чем вам предложат в городе.

Что ж, это была вполне допустимая предприимчивость. Ршава направил лошадь к крестьянину.

— Большое спасибо. Я у тебя остановлюсь.

Крестьянин не обманул. Его дородная жена подала на ужин отличное куриное рагу. В этой семье был сын, у которого начала пробиваться бородка, и дочь на год или два моложе. Ршаве доводилось слышать шутки о глуповатых и неуклюжих крестьянских дочках, и он гадал, есть ли в них доля истины. Присмотревшись к девушке, прелат решил, что вряд ли как минимум в ее случае… А жаль.

Если бы он оказался более умелым чародеем, то смог бы завлечь девушку в постель, пока ее семья спит, и устроить все так, что она бы и не вспомнила о том, что произошло. Или же… Или осталась бы так довольна, что и сама бы никому не проболталась. Ршава мог бы сделать так, чтобы она осталась довольна, — но пока не знал, каким образом. Записи Кубаца ему еще изучать и изучать.

А раз так, прелат решил улечься возле очага, чтобы крестьянское семейство заняло свои постели. Но они и слышать об этом не пожелали. Юноша лег на полу возле очага; Ршава спал в его кровати. И она действительно оказалась намного удобнее той, какую ему, скорее всего, предложили бы в гостинице, равно как и рагу было куда лучше ужина, подаваемого в большинстве харчевен.

Крестьяне проснулись на рассвете. Вскоре поднялся и Ршава — не потому, что они шумели, а потому, что лишь очень богатые и очень изнеженные люди долго валяются в постели после восхода солнца. Дневной свет — для жизни; лампы не могут по-настоящему разогнать темноту и заменить его должным образом.

— Премного вам благодарны, святой отец, — сказал крестьянин, когда Ршава расплатился. — Уж так мы все были рады, что вы у нас заночевали, и это истинная правда. Может, вы проявите милость да благословите нас тоже, пока не уехали?

Ршава поднял глаза к небесам.

— Дай этим щедрым людям то, что они воистину заслуживают, и да прольется на них благословение твое, — произнес он молитву, не упоминая имени Фоса, и закончил обычным: — Да будет так.

Он надеялся, что крестьянин и его семейство не заметят пропущенное. Удача — а может быть, некая сила — не покинула его, потому что они и впрямь не заметили. Возможно, они настолько ожидали услышать имя Фоса, что подумали, будто и впрямь слышат. Или сами произнесли его в уме… Такое объяснение показалось прелату не хуже любого иного.

Забравшись в седло, Ршава поехал в сторону дороги. Отец крестьянского семейства направился в поле, неся на плече мотыгу наподобие солдатского копья. Сын пошел в хлев кормить скотину. Мать вернулась в дом, где ее ждали ежедневная готовка, стирка, прялка и ткацкий станок. Симпатичная дочка, опустившись на четвереньки, начала пропалывать огород возле дома.

Ршава вздохнул. «А ведь сколько более интересных вещей она могла бы сделать», — подумал он. Для него все «более интересное» было связано с похотью. Он опять вздохнул: жаль, что ничего не вышло… Но затем пожал плечами и поехал дальше. Она ведь не единственная смазливая девчонка на свете. Ему попадется много других — в этом прелат не сомневался.

Вдохновившись такой мыслью, он ехал почти все утро. Наверное, ему не стоило удивляться, что его мысли вернулись к Ингегерд, — но все же это его удивило. Она была не смазливой девушкой, а прекрасной женщиной. Она восхищалась им, доверяла ему… и что за это получила? Изнасилована им и убита его проклятием.

Смерть Ингегерд… Не могла ли она оказаться частью проклятия, которое Ршава призвал на свою голову? Можно ли считать, что жена Гимерия стала одной из жертв падения Скопенцаны? Ведь она погибла явно вследствие этого падения. Ршава и представить не мог, что хаморы ворвутся в город, и тем более что один из тех крестьян, кому он помог остаться в городе, распахнет ворота перед варварами. Однако этот черный час настал, и ответственность за него прелат взвалил на себя.

Даже здесь, под теплым южным солнцем, Ршаву пробила дрожь, словно его застигла скопенцанская метель. Он проклинал людей, и они падали мертвыми. Вот стоит пастух, приглядывая за своими баранами и овцами. «Если я укажу на него пальцем, он умрет», — подумал Ршава. Это, несомненно, так. Но тогда, в Скопенцане, он указал на себя. И что? Он все еще живет. Он все еще дышит. Но, несмотря на это, он не мог поверить — как бы ему ни хотелось, — что для него все обернется без последствий.

Вот едет купец верхом на лошади, ведя в поводу трех ослов, нагруженных толстыми холщовыми мешками.

— Да благословит вас благой бог, святой отец, — сказал он, проезжая мимо.

— И тебя тоже, — отозвался Ршава.

На севере и даже в западных провинциях торговцы обычно собирались в караваны и нанимали охранников для защиты от бандитов и варваров-налетчиков. Здесь же, поблизости от столицы, купец считал вполне безопасным путешествовать в одиночку.

В идеале так должно обстоять по всей империи. Если же гражданская война и нашествие хаморов затянутся, безопасности может не оказаться нигде. Ршава отчетливо помнил двух варваров на лугу недалеко отсюда. Они с радостью ограбят этого купца и еще охотнее его прикончат.

Ршава задумчиво кивнул. Разве это не еще один знак того, что он впервые увидел на севере? Разве перемены не наступают по всей империи? Если Фос и был главной силой в этом мире, во что множество теологов верило столь долго, то он перестал ею быть. Так, во всяком случае, казалось Ршаве, и в этом он намеревался убедить весь мир.

Оказавшись так близко от столицы, он торопился к ней, как влюбленный торопится к невесте, — пусть и не очень подходящее для священника сравнение, но и не такое уж неуместное. Разные бумагомаратели сочинили горы романтических историй, в которых повествовалось главным образом о том, как рок и злодеи чинят препятствия юноше, стремящемуся к возлюбленной. Ршава всегда относился к подобным сочинениям с неодобрением ввиду их излишней фривольности.

Но теперь… Похоже, судьба стала чинить препятствия на его пути. Когда прелат остановился в городке, мучительно близком к столице, он неожиданно наткнулся на местного священника. И Ршава даже не мог послать его в лед и потребовать, чтобы тот оставил его в покое, не устроив при этом скандала. Ведь обеты при рукоположении в сан они приносили вместе с Аротром.

— Клянусь благим богом, неужели это действительно ты, Ршава? — воскликнул Аротр, увидев прелата, когда тот покупал сосиски у лоточника на рыночной площади.

Ршаве понадобилось больше времени, чтобы узнать старого друга. Аротр обзавелся большим и уютным животом, лицо заметно округлилось со времен их молодости, а борода, прикрывая несколько подбородков, седыми волнами спускалась на грудь. Зато голос у него почти не изменился.

— Аротр! — отозвался Ршава.

Они обнялись: священник, сохранивший веру, и священник, для которого она изменилась.

— Ведь тебя отправили… куда-то на север, — сказал Аротр. Ршава скрыл раздражение: для человека, никогда не уезжавшего далеко от столицы, даже такой важный город, как Скопенцана, был всего лишь частью далекого и бездорожного захолустья — и к тому же не слишком-то большой частью… — Фос, да тебе, наверное, понадобилась целая телега чудес уже для того, чтобы добраться сюда живым и невредимым!

— Что ж, в этом ты прав, — согласился Ршава. И если он не считал, что чудеса эти посланы Фосом, то Аротру незачем об этом знать.

Старый друг взял его под руку:

— Тогда пошли. Уж я не дам тебе исчезнуть в столице: меня-то не одурачишь, я ведь знаю, куда ты направляешься… Давай-ка мы с тобой посидим, выпьем винца, и ты расскажешь свою историю. Да пошли, я сказал! И никаких возражений!

Теперь Ршава смог бы отделаться от Аротра лишь одним способом — убив его прямо на улице. Этого ему делать не хотелось, да и вряд ли захотелось бы. И прелат позволил отвести себя в таверну и заказать вина. К вину подали маслины, маринованную спаржу, миндаль и медовый пирог с засахаренными абрикосами. Судя по тому, как они с хозяином подтрунивали друг над другом, Аротр был здесь завсегдатаем.

— А ты хорошо живешь, — заметил Ршава.

— Не очень плохо. Пожалуй, даже неплохо. Спать с женщинами я не могу, зато в святых писаниях ничего не сказано о том, что мне нельзя есть.

Он сжевал палочку спаржи, потом кинул в рот маслину и выплюнул на пол косточку.

Священникам полагалось контролировать все плотские желания, а не только похоть. Однако Ршава находился не в том положении, чтобы критиковать Аротра. Он тоже разжевал маслину, наслаждаясь вкусом кисловатого рассола.

— И что здесь происходило интересного? — поинтересовался он.

Мохнатые брови Аротра приподнялись.

— А я-то думал, что ты устроишь мне выволочку за то, что я так растолстел. Прежде ты всегда был таким — никому и ничего не прощал.

— Я и сейчас такой. Но если ты полагаешь, что я не видел ничего страшнее толстого священника, то ошибаешься.

— Что ж, в такое я поверю, — признал Аротр. — Ты спрашивал, как у нас тут дела? Паршивые тут дела. Думаю, на севере еще хуже, там ведь повсюду рыщут варвары, но и здесь до омерзения паршиво.

— Там… — Ршава махнул рукой, — там хуже некуда. Скопенцана мертва и, по-моему, вряд ли когда возродится. Ее грабили хаморы, и как раз в это время произошло землетрясение. Разрушено все.

Прелат не сказал Аротру, что причастен к обоим несчастьям. Аротр сочувственно хмыкнул:

— Тебе еще повезло, что ты выбрался оттуда с целой шкурой. Мы здесь кое-что слышали о том, что у вас стряслось. Но ты сам знаешь, что случается с новостями, когда они проделывают долгий путь. Кто может сказать, чему верить, а чему нет, когда услышишь четыре разные истории?

— Еще как знаю. Но с новостями с севера все очень просто: чем хуже новость, тем вероятнее, что это правда.

— Плохо дело. Этого я и боялся, но дело очень плохо. — Аротр дал знак, чтобы принесли еще вина. Когда хозяин вновь наполнил его кружку, Аротр воздел руки к небесам и сплюнул на пол. Затем, понизив голос, сообщил: — Здесь дела почти так же плохи. Гражданская война то стихает, то разгорается. Солдаты убивают друг друга и грабят крестьян. И знаешь, что я тебе скажу, Ршава? Этого хватает, чтобы задуматься: уж не отвернулся ли от нас Фос?

Ршава уставился на друга с изумлением. Служитель Фоса сказал такое — причем другому священнику! Конечно, Ршава и сам так думал; но он и не мечтал о том, что к подобному выводу придет кто-то еще.

Аротр покраснел.

— Так и знал, что не следовало это тебе говорить, — пробормотал он, неправильно поняв причину изумления Ршавы. — Ты всегда держался доктрины, как утка держится воды. И если теперь хочешь содрать с меня шкуру — валяй, начинай.

Если бы Ршава шепнул об этом в столице в нужные уши, то Аротра ждала бы куда более незавидная участь. И оба это прекрасно знали. Ршава мог лишить Аротра должности в этом городе. Мог сделать так, чтобы его пытали за ересь, а то и за отступничество от веры, и сослали в Присту — одинокое дальнее поселение на другом берегу Видесского моря, откуда империя настороженно следила за Пардрайской степью.

«И много ли пользы нам это принесло? — с горечью подумал Ршава. Приста слишком далеко от границы между империй и кочевниками. К тому времени, как новости о катастрофе на границе добрались в эту даль, было уже поздно…»

Теперь ему следовало подумать о словах Аротра. Тщательно подбирая выражения, Ршава сказал:

— Так уж получилось, но кое-что из увиденного побудило и меня задуматься о том, что делает владыка благой и премудрый. И делает ли он вообще хоть что-то.

— Ты?! — Аротр вылупился на него, будто не веря собственным ушам. — Ты уж прости меня, святейший отец, но если я от кого и ожидал такое услышать, так от тебя в последнюю очередь.

Ршава пожал плечами:

— Год назад я бы сказал совсем другое. Тогда я мыслил иначе. Но после того, что я увидел за этот год… — он вздохнул, — не только я, любой человек может с полным основанием задуматься, кто сильнее в этом мире.

Он ждал. Он не сказал, что думает, будто Скотос сильнее Фоса. Но даже произнесенная фраза, в которой оставалось место для удивления или сомнения, делала его еретиком, субъектом для анафемы, в глазах церковной иерархии обреченным на вечный лед. И если Аротр сейчас захочет осыпать его проклятиями, то как Ршава сможет ему ответить? Только своим проклятием, которое докажет, на чьей стороне сила.

Аротр все еще глядел на него так, словно не верил услышанному:

— И это сказал ты, святейший отец? Ты, который всегда был столпом непоколебимой ортодоксальности?

— Я это сказал. И подразумевал то, что сказал. После всего увиденного единственное, чего я не могу понять, — как я мог говорить нечто иное.

Если Аротр закричит о ереси… ну так и что? Когда Ршава прибудет в столицу, то церковные иерархи, сравняться с которыми Аротр не может даже мечтать, закричат то же самое. И закричат громче и яростнее.

— Ты говоришь как человек… Не обижайся, Ршава, но ты говоришь как человек, утративший веру.

Ршава покачал головой:

— Я ее не утратил. Я повернул ее в новое русло. Вера остается. Вера всегда остается, — некоторые из его ранних уроков тоже остались. Уроков настолько ранних, что он не сохранил о них сознательных воспоминаний.

Теперь уже Аротр нервно огляделся и понизил голос:

— Так ты сказал, что скорее будешь поклоняться… ему? — Он не произнес имя Скотоса, но сплюнул, показывая, кого имеет в виду.

— Ничего подобного я не говорил. Но я сказал многое, а ты — гораздо меньше. Как ты относишься к таким вещам? Точнее, что ты о них думаешь? Ибо мы можем надеяться прийти к пониманию, лишь размышляя.

Аротр выглядел подавленным. Он не хотел оказаться в опасной ситуации, и Ршава не мог его за это винить. Да и кто стал бы винить за такое?

Но все же священник произнес:

— Ответ за ответ, — наверное, так будет справедливо. Как может кто-то взглянуть на все, что в последнее время происходит, и сказать, что владыка благой и премудрый наверняка правит миром и так же наверняка в конце концов восторжествует? Неизбежно происходит… — Аротр снова плюнул на пол, — что-то иное.

— Согласен, — решительно произнес Ршава. — Мы слишком долго были глухи и слепы. Но если мы не можем увидеть это теперь, после безумия гражданской войны и нашествий варваров, то когда сможем?

Его слова опять встряхнули Аротра. Тот с опаской взглянул в сторону столицы:

— Если мы скажем подобное там, святейший отец, нас заставят пожалеть, что мы вообще открыли рты.

— А я не боюсь, — заявил Ршава, сильно преувеличив свою решимость. — Если мы скажем правду, им придется ее признать.

— Никто и ничего делать не станет, — со скорбной уверенностью возразил Аротр.

— Трус! — презрительно бросил Ршава. — За мной истина, и эти закоснелые церковники могут возражать мне, пока у них лица не посинеют. Им меня не переубедить.

— Да им на это наплевать, — еще более скорбно и более уверенно сказал Аротр. — Они подвергнут тебя анафеме, потом бичеванию, потом отлучат от церкви и в конце концов сожгут. Вот что случится, когда они решат, что ты еретик. Особенно когда они решат, что ты еретик того сорта.

— Со мной они так не поступят, — заявил Ршава.

— Думаешь, не поступят? Только потому, что ты родственник автократора? Если ты еретик того сорта, им на это будет начхать.

Вероятно, он был прав: одних семейных связей прелата не хватит, чтобы его спасти. Но Ршава все равно пожал плечами:

— О, полагаю, я смогу найти тот или иной способ их убедить. Пойдешь ли ты со мной, прикроешь мне спину? Истине понадобятся все защитники, каких она сможет найти. А ведь мы оба знаем истину, не так ли?

Аротр облизнул губы:

— Наверное, ты сошел с ума, если думаешь, что сможешь убедить людей в том, что темный бог сильнее светлого. Ты умрешь — вот что с тобой станет. И будешь умирать долго и мучительно. А я хочу прожить полную жизнь. Если ты хочешь иного, это твое дело.

— Разве твои убеждения не придают тебе храбрости? — вопросил Ршава.

— Я верю в то, во что верю. Скажу кое-что еще: в частности, я верю в то, что тебе не удастся изменить мышление людей. Они слишком цепляются за привычное. А кроме того, они живут в столице империи, а там все… почти нормально. Настолько, насколько это сейчас возможно. С таким же успехом можешь попытаться доказать им, что мир круглый.

Одна из этих мыслей приходила в голову и Ршаве. А над абсурдностью другой он рассмеялся. Время от времени корабли отплывали на восток из Калаврии, самого восточного острова, которыми владела империя. Ни один из них так никогда и не вернулся. Если они не упали с края земли, то что с ними произошло? Никто и понятия не имел. И ни один чужеземный корабль с востока тоже никогда не приходил.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — пояснил Аротр. — Обратить их в свою веру не получится. Никому это не удастся, и тебе тоже.

— Мне — удастся. И я намерен это сделать. — В голосе Ршавы звучала гордость церковника, знающего то, что он знает, и гордость отпрыска императорской семьи, уверенного, что на него обратят внимание просто потому, что он тот, кто есть.

— Что ж, удачи тебе, — повторил Аротр. — Если из столицы придет указ прекратить верить в одно и начать верить в другое, то я так и сделаю, будь уверен. А если не придет, то не стану делать, а уж демонстрировать — тем более. Очень сожалею, святейший отец, но во мне нет того, что есть у мучеников за веру. Я слишком люблю жизнь, чтобы желать ее завершения, и в особенности… — он содрогнулся, — таким способом.

— Никакой бог не бережет равнодушного верующего, — предупредил Ршава, но Аротр лишь пожал плечами. Ршава задумался, не стоит ли его проклясть, но, с некоторым сожалением, решил этого не делать. Если он начнет проклинать всех равнодушных, погибнет половина империи. Как только он воплотит свой замысел в жизнь, Аротр будет волен сделать выбор.

Вероятно, Аротр хорошо представлял, о чем Ршава думает. И толстый священник угрюмо сказал:

— Быть правым ты хочешь больше, чем обрести безопасность. Извини, Ршава, я никогда таким не был.

— Мы правы: ты, я и все, кто думает так, как мы. А таких непременно должно быть много. — Как и обычно, Ршава говорил с большой убежденностью. — И поскольку мы это знаем, у нас есть право — нет, мы просто обязаны — донести нашу правду до каждого в империи.

В нем ярче прежнего вспыхнуло миссионерское рвение. В нем, но не в Аротре.

— Как я уже сказал, удачи тебе. А я останусь здесь, буду маленьким человеком и постараюсь уцелеть.

— Следуй за истиной, куда бы она тебя ни повела, — предложил Ршава.

— Я знаю, о чем я думаю, — печально ответил Аротр. — И знаю, что произойдет, если о моих мыслях узнают не те люди. Я лишь не знаю, как у меня хватило смелости поведать о них тебе. — Он встал. — И не знаю, закончится ли все так, как ты надеешься. Боюсь, что нет, и мне заранее жаль. А сейчас мне лучше уйти.

Кивнув на прощание, он торопливо вышел из таверны.

— Вы ведь ничего не сделаете со святым отцом? — спросил хозяин таверны. — Здесь его любят. И мы не хотим для него неприятностей.

— Я тоже его люблю, — подтвердил Ршава. — Мы придерживаемся одной доктрины. Он просто не хочет следовать ей до конца, в отличие от меня.

— Меня его доктрина не интересует, — заявил хозяин (что, если было правдой, делало его почти уникальной личностью в истории Видесса). — Но он хороший человек, и я не хочу, чтобы с ним стряслось что-нибудь скверное.

— Я ведь сказал: я тоже не хочу. И ничего с ним не случится. Ничего такого, что имело бы отношение ко мне.

— Лучше бы не случилось. — Хозяин принялся тереть мокрой тряпкой отполированные доски прилавка, давая себе время подумать. Ршава видел этот жест у стольких трактирщиков, что и не сосчитать. — Я вот что вам скажу, святой отец, — предложил хозяин. — Если хотите, можете переночевать здесь, и бесплатно.

Попытка подкупить его оказалась примерно такой же деликатной, как тычок в зубы. Ршаве захотелось об этом сказать, но он промолчал. Хозяин делает то, что может, и предлагает то, что имеет.

— Вы очень любезны, — ответил Ршава, секунду подумав. — Пожалуй, я соглашусь.

— Хорошо. Это хорошо! — с облегчением сказал хозяин. — Я так сразу и подумал, что вы человек здравомыслящий. Не желаете ли еще чего-нибудь, пока вы здесь, чтобы приятнее провести время?

Ршава не собирался требовать чего-либо, что священнику иметь не полагалось, — во всяком случае, на словах. Пожав плечами, он осведомился:

— А почему бы вам меня не удивить?

— Что ж, святой отец, попробую что-нибудь сделать. А вы предоставьте все мне.

Он подал прелату огромную миску говяжьего супа с ячменем — такого ужина Ршава не ел со времен Скопенцаны. В супе отыскалось несколько мозговых костей, из которых Ршава с удовольствием высосал их содержимое. Хозяин лишь улыбнулся, слушая, как он причмокивает.

Когда Ршава поднялся наверх, то обнаружил, что его комната едва ли лучше или хуже тех, которые он снимал в гостиницах по всей империи. Он уже готовился лечь спать, когда в дверь постучали.

В некоторых местах, где ему довелось побывать, Ршава не открыл бы дверь: это могло стоить жизни. Но здесь ему было нечего опасаться. Когда он приоткрыл дверь на ширину ладони, готовый при необходимости захлопнуть ее, из коридора на него взглянула женщина.

— Что тебе нужно? — поинтересовался он.

— Нет, святой отец, — покачала она головой, — что нужно вам? Мелай велел сделать вас счастливым, ежели вы пожелаете.

— Мелай? — не понял Ршава.

Женщина указала вниз:

— Хозяин.

— А-а… — Когда имя и личность соединились, все стало понятнее. — Так это он тебя послал?

Она кивнула:

— Можно к вам?

Он открыл дверь шире, и женщина вошла. Она выглядела довольно привлекательно — и, наверное, была еще красивее, пока тяжелая жизнь не стала брать свое.

— А он сказал тебе, что я священник? — уточнил Ршава.

Она взглянула на него:

— А это имеет значение? Если да, то вы меня выгоните. А если не выгоните, значит, это не важно.

Подобный цинизм проявила и первая служанка из тех, с кем он переспал.

— Это не важно, — грубовато ответил он.

— Вот и хорошо. — Она стянула через голову длинную тунику. — Тогда давайте за дело.

Когда они улеглись, Ршава узнал парочку новых для себя вещей. Не потому, что она повела себя как-то необычно, скорее потому, что его опыт по женской части был еще скудноват. Сама она не получала удовольствия и даже не стала притворяться, будто получает. Когда все кончилось, прелат спросил:

— Сколько я тебе должен?

— Нисколько. Мне уже заплатили.

Она встала, быстро оделась и вышла. Когда шаги на лестнице стихли, Ршава понял, что даже не спросил, как ее зовут. Мелай делал все, чтобы оградить Аротра от неприятностей. И наверное, вполне даже способен шантажировать Ршаву, если тот что-либо сделает против его приятеля-священника.

Ршава никогда не намеревался этого делать. Именно это он и сказал Мелаю, но тот не прислушался к его словам. А часто ли вообще люди прислушиваются друг к другу? Но в этот раз Ршава получил хороший ужин, комнату и женщину — и все это лишь потому, что хозяин таверны к нему не прислушался. Ршава счел это хорошим обменом.

Он уже почти заснул, но вздрогнул и открыл глаза от внезапной мысли. Как часто люди всерьез прислушиваются к тому, что говорят другие? А когда он попадет в столицу, обратят ли его коллеги-церковники внимание на новую доктрину, которую он им привезет?

— Конечно обратят, — произнес он в молчаливую темноту своей комнаты. — Придется обратить, потому что я прав.

Ободрившись подобным образом, он возобновил прерванное путешествие в царство снов.

Когда он на следующее утро спустился к завтраку, Мелай встретил его понимающей улыбкой:

— Надеюсь, вы провели… э-э… приятную ночь?

— Достаточно приятную, спасибо. Будьте любезны, принесите мне полбуханки хлеба, немного масла и кружку вина.

— Конечно. — Мелай принес заказанное и взглянул на Ршаву, когда тот начал есть. — А вы человек хладнокровный, верно? — произнес он с неохотным уважением.

— Стараюсь таким быть, — подтвердил Ршава, придав голосу обычную для него прозаичность. — И я вам еще кое-что скажу. После всего, что я видел и пережил и чего смог избежать, то, что произошло сегодня ночью, — просто мелочь. Самый рядовой эпизод.

К его удивлению, Мелай рассмеялся:

— Хорошо, святой отец. Думаю, я понял, что вы имеете в виду. Вы заговорили точно как столичный житель, когда тот говорит о любом другом месте в мире, которое не столица.

Теперь рассмеялся Ршава:

— Пожалуй, да. Я действительно из столицы и говорю так о любом другом месте.

— Мне еще не попадался ни один человек из столицы, который бы так себя не вел. Я был там несколько раз. Множество людей, кто ни разу в жизни не шагнул за ее стены, говорили точно так же.

— Я бы не удивился.

Покончив с завтраком, Ршава потянулся к кошельку на поясе, но хозяин жестом остановил его. Довольный, но не удивленный, прелат направился в конюшню за своими лошадками. Им насыпали овса и наложили сена, напоили и вычистили. Ршаву и это порадовало, но не удивило.

Он уже выехал из конюшни — и даже из города, — когда ему пришло в голову, что теперь он воспринимает искусство верховой езды как само собой разумеющееся. Сразу после бегства из Скопенцаны Ршава был весьма посредственным наездником. Но это уже в прошлом. Как и во всем прочем, мастерство приходит с практикой.

«Даже в случае проклятий», — подумал он и, умело правя лошадкой, поехал дальше.

Когда Ршава увидел перед собой стены столицы, ему захотелось радостно завопить. На секунду забывшись, он даже захотел вознести благодарственную молитву Фосу, но спохватился и покачал головой. Он уже никогда не сможет этого сделать, не проявив лицемерия.

Он думал, что будет возбужден, вернувшись в столицу через столько лет. И Ршава испытал возбуждение — но не такое, как ожидал. Слишком многое ему довелось увидеть за прошедшие годы, особенно за последний. Поэтому он не испытывал чувства возвращения домой. Столица показалась ему другим городом, который предстоит завоевать снова.

Этот новый город был еще и огромным. Он располагался на треугольнике земли, с двух сторон омываемом морем. Третью сторону, к которой подъезжал прелат, защищали самые могучие стены, какие только можно было представить. Благодаря проливу Бычий Брод здесь пересекались торговые пути как с запада на восток, так и с севера на юг. Поэтому Видесс был самым богатым, большим и амбициозным городом в мире. Люди из городов наподобие Скопенцаны и Амориона приезжали сюда проверить, могут ли они успешно конкурировать с лучшими и упорнейшими соперниками, собравшимися здесь со всей империи и из-за ее пределов. Многие более спокойные люди оставались жить в своих городах, удовлетворяясь ролью высоких деревьев в саду с кустами. Те же, кто хотел помериться крепостью стволов с остальными высокими деревьями, приезжал в столицу.

Прежде Ршава не знал этой непрерывной борьбы; он был огражден от нее происхождением и семьей. Разумеется, он не мог не преуспеть, раз его родственник носил красные сапоги автократора. Ршава был способным человеком, и знал это. Но способности не были единственной причиной, позволившей ему столь быстро подняться в церковной иерархии. То, кем он был, значило даже больше, чем то, каким он был.

Теперь все будет иначе. Теперь он попытается добиться успеха, несмотря на родство с Малеином, а не благодаря ему. Теперь Ршаве надо будет полагаться только на свои способности. Он должен убедить враждебный мир, что знает истину, о которой мир не подозревает.

— Я должен — и я сделаю, — заявил он и поторопил свою лошадку.

Ршава въехал в город через Серебряные, самые величественные ворота. На меньшее он бы не согласился. Подъемный мост был опущен, позволяя людям входить в город. Ршава счел это хорошим знаком: во всяком случае, Малеин не опасался, что Стилиан попытается тайком заслать в город своих солдат.

Стражники у ворот осматривали всех и всё быстро, но внимательно. Человек перед Ршавой вел в поводу нескольких ослов, нагруженных кожаными мешками. Ему пришлось развязать их и показать, что он везет. В мешках была шерстяная ткань, показавшаяся Ршаве самой обычной. Стражники поворошили и несколько раз проткнули ее, будто надеясь отыскать драгоценности или оружие для сторонников Стилиана, намеренных поднять в городе восстание. Ничего не обнаружив, они пропустили торговца в город.

Один из стражников оглядел Ршаву как угодно, только не приветливо:

— А ты кто такой, святой отец?

— Я Ршава, прелат Скопенцаны и троюродный брат Малеина, автократора видессиан.

Прелат решил, что не станет пробираться в столицу тайком. Может быть, его и ищут по имени из-за того, что он сделал с Гимерием и магами. Однако более вероятно, рассудил он, что ищут священника из Скопенцаны, а то и вовсе священника с севера. А если так, то никому и в голову не придет, что ищут они родственника Малеина.

Он назвался достаточно надменно, и это убедило стражников. Они тут же встали по стойке смирно. Тот, который остановил у ворот Ршаву, отбросил заносчивость так же быстро, как ящерица отбрасывает хвост.

— Проезжайте, святой… э-э… святейший отец, — пробормотал он.

Ршава наклонил голову.

— Большое спасибо, — отозвался он и направил степную лошадку к воротам.

Стражники отдали честь, когда прелат въехал в город.

Копыта его лошадей прогрохотали по доскам подъемного моста и зазвучали тише, вновь коснувшись земли. Солнце исчезло с неба. Ршава ехал по облицованному кирпичами туннелю между наружной и внутренней стенами. Сверху, из амбразур, на него глядели воины, готовые залить атакующих кипящей водой или засыпать раскаленным песком. Чтобы задержать или вовсе остановить противника, туннель могли перегородить несколько решеток, которые падали по одной или все сразу.

Видесс защищали самые могучие преграды, которые только мог изобрести человек. Их никогда не штурмовал внешний враг, и Ршава сомневался, что любой внешний враг когда-либо сможет взять их приступом. Но это не означало, что столица никогда не сдавалась врагу. Такое иногда случалось во времена междоусобиц. Даже самые мощные укрепления не могут устоять против измены.

«Вероломство, — подумал Ршава, — любимое развлечение видессиан». Любовь к спорам и сюрпризам, готовность возвыситься любой ценой — все это процветало внутри империи. Обычным делом было и предательство. Неудивительно, что стражники Малеина столь тщательно проверяли груз простого торговца.

Но кто проверяет стражников? Вот действительно важный вопрос. Ршава смог до него додуматься — и автократор, несомненно, тоже смог.

Свет в конце туннеля… В другое время Ршава подумал бы о Фосе, одерживающем победу над Скотосом. Более того, подобные мысли до сих пор всплывали в его сознании. Привычки формируются много лет, и он не мог отбросить их за миг, как бы ему этого ни хотелось.

Прелат нахмурился, все еще в полумраке туннеля. Если он с трудом меняет собственный образ мыслей, то не безумна ли его надежда убедить других людей изменить их образ мыслей и признать, что Скотос, а не Фос главенствует в мире? По зубам ли ему эта задача? Разве сила привычки не заставит людей верить в то, во что они верили всегда?

Прелат рассмеялся, и его голос отразился от стен туннеля, смешавшись с цокотом копыт.

— Пусть они оглянутся, — произнес он. — Если они и после этого ничего не увидят, то кто они тогда, как не слепцы?

Чем больше Ршава оглядывался, тем очевиднее казалось ему собственное прозрение. Но это — ему. Сможет ли он достучаться до церковников, проживших здесь, в уюте и комфорте, многие годы, если не всю жизнь? Они не видели падения Скопенцаны. Они не видели, как мужчин грабят и убивают, а женщин насилуют и тоже убивают. Они не видели, как весь северо-восток империи попал под власть поклоняющихся демонам дикарей, которые чудовищно хороши на войне и чье колдовство справилось со всем, что обратили против них гордые видесские маги.

«Но я видел, — подумал Ршава, — и я заставлю их увидеть».

Часть его сознания задавалась вопросом, почему он не может просто согласиться с тем, во что верят в империи все. Но, во-первых, то была лишь малая часть сознания. Истинный видессианин любит побеждать; он изначально уверен в своей правоте и желает привести весь остальной невежественный и отсталый мир к своей точке зрения. А во-вторых, сколько людей в империи уже прониклось молчаливыми сомнениями в том, как устроен мир? Аротр ведь усомнился. И он наверняка не единственный. Однако большинству людей, даже если подобные мысли и приходят им в головы, недостает храбрости высказать их вслух. Ршава отличался от них смелостью убеждений и был готов идти до конца.

«Тебя сожгут, — подумал он, — или отрубят голову. Или, поскольку ты родственник автократора, может быть, лишь отправят в ссылку в Присту, где никому не будет дела до того, что ты говоришь».

Он вновь рассмеялся. Недавно он подумал о том, что видессиане любят сюрпризы. Что ж, у него есть парочка сюрпризов, чтобы показать их собравшимся церковникам и теологам империи. У них возникнут небольшие трудности, если они попробуют навязать ему свою волю. Да, еще как возникнут!

Все еще смеясь, прелат въехал в столицу.

ГЛАВА 10

Ршава и прекрасно помнил столицу, и в то же время многое о ней забыл. Он знал, что Срединная улица ведет на запад — от Серебряных ворот к Собору, амфитеатру и дворцовому кварталу. Он знал, через какие площади пройдет главная улица столицы. Все здания выглядели для него знакомыми.

Но людей он успел подзабыть. Видесс был намного больше Скопенцаны. На Срединной улице толпились горожане. Они кричали, ругались, толкались локтями, и каждый старался оттереть другого. Тонзура прелата не вызывала здесь особого уважения. «Смотри, куда идешь, святой отец!» — то и дело покрикивали на него, и такое обращение еще можно было считать вежливым.

Поскольку каждый здесь хотел того, чего он хотел и когда хотел, это лишь усиливало давку и толчею. Люди и фургоны выскакивали из боковых улиц, когда могли и как могли. Если бы они ждали просвета, то могли ждать его вечно или хотя бы до ночи. Поэтому они бросались вперед и заставляли остальных ждать уже их.

От Серебряных ворот до дворца было не более двух миль. Чтобы их проехать, Ршаве понадобилось почти два часа. К концу пути он уже орал и грозил кулаком окружавшим его идиотам, словно никогда из столицы и не уезжал.

Крупнейший в городе рынок, площадь Паламы, находился чуть восточнее дворцового квартала. Это позволяло поварам и другим слугам покупать все необходимое с максимально возможным удобством. Но рынок предназначался не только для императорской обслуги. Все столичные жители здесь или покупали, или продавали — а нередко занимались тем и другим сразу.

Тут Ршаве очень быстро попытались всучить капусту, янтарные бусы, оловянные ложки, серебряные ложки, золотые ложки, уксус, вино, лампы, оливковое масло, рыбный соус, а также подозрительно прекрасных якобы сестер. «Нет», — говорил он. «Нет!» — кричал он. «Нет!!!» — вопил он. Однако ничто не могло сдержать одолевавших его мелких торгашей.

А затем, одолев путь, затянувшийся, как ему показалось, на целую вечность, прелат добрался до Вехового камня — черной каменной колонны, от которой измерялись все расстояния в империи Видесс. Веховой камень также выполнял и другую функцию — здесь выставляли на всеобщее обозрение головы казненных злодеев, предупреждая видессиан не следовать их примеру.

Когда Ршава жил в столице, грабители и убийцы лишь изредка находили себе частичную могилу у основания Вехового камня. Теперь же он походил на дерево, с ветвей которого осыпался богатый урожай фруктов. И почти возле каждой головы стояла табличка с надписью: «Предатель».

Если столь многие оказались предателями — а Ршава не сомневался, что Стилиана поддерживали многие и это выглядело изменой в глазах Малеина, — то насколько вид этих мертвых голов способен предотвратить предательство? Судя по всему, не больно-то. Интересно, согласится ли с ним автократор, выслушав мнение Ршавы на этот счет? Наверное, легче будет уговорить Малеина поклоняться Скотосу!

Потом Ршава въехал в дворцовый квартал. За спиной стих гомон, наполнявший площадь Паламы. Те, кому не полагалось находиться в этой части города, прекрасно знали, что забредать сюда не стоит. Впервые с того момента, как Ршава проехал через Серебряные ворота, его перестала окружать бурлящая уличная толпа. На дорожках, ведущих через лужайки и сады к элегантным зданиям, было тихо и почти безлюдно.

Ршаве кивнул мужчина, чьи волосатые руки до локтей были белыми от муки, — пекарь:

— Могу ли я для вас что-нибудь сделать, святой отец? — спросил он вежливо, но с интонацией человека, которому необходимо получить устраивающий его ответ, иначе все может кончиться неприятностями.

— Надеюсь, что да. Я троюродный брат его величества. Я спасся из осажденной Скопенцаны и только что вернулся в столицу.

У пекаря отвисла челюсть. Какой бы ответ он ни ожидал услышать, такого он явно не предполагал.

— Троюродный брат… автократора? — переспросил он, как будто усомнившись, что расслышал правильно.

— Совершенно верно. — И Ршава назвал свое имя и должность.

— Я никогда о вас не слышал, святой… э-э… святейший отец, — заметил пекарь, но решил, что лучше подстраховаться: — Но это, разумеется, ничего не значит. Почему бы вам… э-э… не пройти в тронный зал? Там разберутся, куда вас направить дальше. Вы знаете, как туда пройти?

— Знаю, — ответил прелат, раскусив нехитрую уловку. Если он не знает, как пройти в тронный зал, то какой же он родственник автократора? А если он знает дорогу, но при этом не родственник автократора, там быстро разберутся, как с ним поступить. И вряд ли ему это понравится.

— А почему бы мне не пройтись туда с вами? — спросил пекарь.

— Ладно. В самом деле, почему бы и нет? — согласился Ршава. — Однако тебе не светит награда за разоблачение мошенника, потому что я не самозванец.

— А я этого и не говорил. — Нет, пекарь точно решил не рисковать, имея дело с человеком, который и впрямь может быть важной персоной.

Он также оказался чуть прозорливее, чем Ршава мог предположить. Пекарь не вел пришельца к тронному залу, а следовал за Ршавой. Оглянувшись, прелат увидел, что лицо провожатого хранит невозмутимое выражение. Да и с чего бы ему волноваться? Если Ршава не знает дороги, он сам себя выдаст. Но Ршава знал дорогу. Если это и произвело на пекаря впечатление, тот не подал виду.

Великолепные бронзовые двери тронного зала оказались закрыты. Перед ним стояли облаченные в кольчуги стражники, которые спокойно наблюдали за тем, как Ршава спешивается, привязывает лошадь и идет к подножию лестницы перед дверями.

— Есть в тронном зале кто-нибудь из тех, кто служит его величеству с первых дней его правления? — спросил он.

— Кто хочет это знать и зачем? — надменно вопросил один из стражников.

Ршава ответил ему так же, как и пекарю. Стражник мигом утратил немалую долю высокомерия и вполголоса посовещался с товарищами. Затем потянул за ручку одну из половинок дверей, и она плавно и бесшумно распахнулась на смазанных петлях, несмотря на большую тяжесть. Стражник вошел в зал.

Вскоре он вновь появился, и за ним следовал величественный седобородый мужчина в роскошном шелковом халате. Ршава поклонился чиновнику:

— Добрый день, Маркиан. Давно мы с вами не виделись, высокопоставленный господин, верно?

И с Маркиана слетело не меньше половины его величавости.

— Это действительно вы, Ршава! — воскликнул он. — Когда стражник сказал, что пришел священник, утверждающий, будто он родственник его величества, я едва осмелился в это поверить. Не так давно мы узнали о печальной участи Скопенцаны. Добро пожаловать домой, клянусь благим богом! — Он очертил на груди солнечный круг.

Ршава поступил так же, зная, что это необходимо.

— Воистину печальной участи, как бы сильно я ни желал, чтобы она оказалась иной, — произнес он. — Но вот я здесь, и наконец-то, как вы сказали, дома.

Стражник и пекарь, проводивший Ршаву к тронному залу, уставились на него с изумлением. Они ему не верили… Их глаза распахнулись еще шире, когда Маркиан сбежал по лестнице и, обняв прелата, сказал:

— Его величество будет рад услышать о вашем прибытии. В этом вы можете не сомневаться. Любой оплот в борьбе против бунтовщика, который он может найти, много для него значит.

— Да, верю. Я проехал мимо двух полей сражений. Над ними и теперь еще витает запах смерти.

— Времена тяжелые. — Маркиан помолчал. — Да, тяжелые, но вы здесь, и нам следует возрадоваться. Желаете ли вы, чтобы я сообщил автократору о вашем прибытии?

— Окажите мне эту любезность, высокопоставленный господин. — Ршава еще раз поклонился. Ритуалы вежливости при императорском дворе были гораздо более скрупулезными и строгими, чем нравы в Скопенцане. Ршава понадеялся, что все еще помнит о них достаточно, дабы не выставить себя на посмешище из-за какой-нибудь оплошности и не обрести репутацию деревенщины, грубияна и бедного родственника из захолустья.

— Что ж, в таком случае не соизволите ли пройти со мной? — осведомился Маркиан. — Полагаю, его величество сейчас находится в императорской резиденции.

— Но стоит ли нам его тревожить? — спросил Ршава.

Императорская резиденция была тем редким местом, где автократор видессиан мог найти хотя бы подобие уединения. В любом другом месте он был на виду. Если бы Ршава оказался в подобном затруднительном положении, он бы его возненавидел. Привыкнув судить других по себе, он предположил, что и его родственник терпеть не может постоянно быть в центре внимания.

— Когда он узнает, что вы вернулись домой, — возразил Маркиан, — он с радостью отложит все дела и примет вас. Более того, — лукаво добавил чиновник, — я ожидаю получить награду за такую хорошую новость.

— Вы оказываете мне слишком большую честь, — пробормотал Ршава.

Маркиан покачал головой. Ршава не стал с ним спорить — какой смысл? Однако он рассудил, что какую бы награду ни получил придворный, вряд ли он станет ее хранить, после того как вернувшийся прелат ясно выскажет свои теологические идеи.

Маркиан велел стражникам присмотреть за лошадьми Ршавы. Это означало, что один из них сходит за конюхом, а потом вернется на пост. Ршаву это устраивало: конюх лучше позаботится о степных лошадках, чем солдат.

Другие стражники стояли перед резиденцией, которая выглядела просто домиком по сравнению с тронным залом и палатой Девятнадцати Лож — большим строением для официальных обедов. Утонченные аристократы в столице обедали полулежа. То была формальность, куда менее распространенная в провинциях, и Ршава по ней совершенно не тосковал.

Когда Маркиан поднялся по низкой и широкой лестнице, стражники у входа уважительно ему кивнули. Ршава ждал внизу. Маркиан указал на него стражникам, несомненно объясняя, кто он такой. Придворным не полагалось входить в резиденцию без сопровождения. Один из стражников отправился внутрь и привел управляющего. Тот оказался крючконосым мужчиной с густой черной бородой, вероятно васпураканином из западных земель, власть над которыми постоянно оспаривалась Видессом и Макураном. Управляющий проводил Маркиана в резиденцию.

Ршава стоял на солнышке, пригревавшем его бритую голову. Прожив столько лет в Скопенцане, он уже не верил, что когда-либо снова начнет жаловаться на жару и влажность. «И в этом я тоже ошибался, как и во многом другом», — думал прелат.

— Это он? — раздался у двери знакомый голос. — Клянусь благим богом, точно он! С возвращением, брат!

— Ваше величество, — произнес Ршава. Он был не просто родственником Малеина, автократора видессиан. Он был еще и подданным Малеина, обязанным продемонстрировать автократору, что понимает это. Он простерся перед Малеином, опустившись сперва на колени, а затем на живот, и коснулся лбом земли. — Ваше величество!

— Вставай, вставай, — приказал Малеин, выдержав минимальную паузу, какую позволял ритуал.

Если бы автократор заставил его некоторое время лежать ниц, это стало бы знаком императорского неудовольствия. Однако едва Ршава поднялся, Малеин быстро сошел к нему по лестнице и обнял. Ршава поцеловал родственника в обе щеки. Малеин ответил ему таким же приветствием: еще один знак, что Ршава в большом фаворе.

— Я боялся, что потерял тебя, — сказал автократор.

— Я и сам не раз боялся, что погибну, ваше величество, — ответил Ршава.

— Ты выглядишь… старше. — Малеин грустновато усмехнулся. — И я, к несчастью, тоже. За пятнадцать лет можно сильно измениться.

Если честно, то Ршава не считал, что автократор выглядит на пятнадцать лет старше, чем при расставании. По возрасту они были близки. В бороде Малеина пробилось примерно столько же седины, сколько и у Ршавы, но волосы все еще оставались черными и практически не поредели, даже на висках, а у Ршавы уже была бы заметна лысина если бы он не выбривал тонзуру. Да и на лице Малеина — чуть более широком и мясистом, чем у Ршавы, — почти не было глубоких морщин. На первый взгляд казалось, что император ближе к тридцати годам, чем слегка за сорок.

Но если взглянуть Малеину в глаза… Если взглянуть в глаза, то казалось, что Малеину почти шестьдесят: морщины в уголках, темные набрякшие мешки под нижними веками… Быть автократором нелегко. А быть автократором в смутные времена — нелегко вдвойне.

— Вижу, в последнее время вам приходилось тяжело, — сказал Ршава и, не удержавшись, добавил: — И империи в последнее время тоже приходилось тяжело.

— Разве это не печальная правда! — воскликнул Малеин. — Если бы я только мог прожить заново последние два-три года. — Он уныло покачал головой. — Но Фос не исполняет подобных желаний, как бы сильно мне этого ни хотелось. И вряд ли я могу его за это винить. Потому что если бы он их исполнял, то оказался бы слишком занят, чтобы уделить внимание чему-то другому.

— Несомненно, — блекло произнес Ршава.

Малеин не заметил чего-либо необычного в его тоне и хлопнул прелата по спине:

— Пошли со мной в резиденцию. Выпьем вина. Расскажешь о своем путешествии. Ты видел падение Скопенцаны?

— Видел, ваше величество. Я находился в самой гуще событий, и мне еще повезло, что я смог выбраться из города. И вскоре после этого землетрясение… э-э… завершило его разрушение.

«Не я ли вызвал то землетрясение? Тогда я в это не поверил, но сейчас верю».

— Ужасно, — произнес Малеин. — Одному владыке благому и премудрому известно, как нам навести порядок на дальнем северо-востоке. Я проклял Стилиана в лед Скотоса за то, что он оставил без гарнизонов пограничные форты.

Он сплюнул себе под ноги. Так же поступил и Ршава, но после небольшой паузы, К счастью, автократор вновь ничего не заметил.

— И подобное творится не только на северо-востоке, ваше величество. К северу от Заистрийских гор варвары делают что хотят.

— Будь проклят Стилиан, — повторил Малеин.

В отличие от проклятий Ршавы, его слова остались лишь словами. Ршава не видел мятежного генерала примерно с того времени, как уехал, чтобы стать прелатом Скопенцаны, и понятия не имел, где сейчас находится Стилиан. Поэтому он и не попытался испробовать на нем свое проклятие, решив, что оно вряд ли увенчается успехом.

Малеин провел его в резиденцию. Встроенные в потолок алебастровые панели пропускали внутрь бледный и прохладный свет, почти создававший впечатление, что коридоры находятся под водой. Мозаики со сценами охоты, набранные из светлых камешков и позолоченного стекла, высветляли пол под ногами.

На столах и на стенах располагались трофеи, напоминавшие о прежних триумфах видессиан: шлем макуранского Царя Царей, добытый Ставракием в захваченном Машизе, чехол от лука, некогда служившего хаморскому вождю, пара огромных двуручных мечей из Халоги… На мгновение Ршава подумал об Ингегерд — о том, что могло быть и как могло быть… Он покачал головой. Какой смысл жалеть о чем-то теперь? Все уже в прошлом. Что сделано, то сделано.

«Да падут они на мою голову…» Эту мысль он тоже отмел.

На стене висел и портрет Ставракия — сурового кривоногого мужчины, который, если не считать позолоченных доспехов, больше походил на младшего офицера-ветерана, чем на автократора. Малеин тоже взглянул на портрет и сказал:

— Я часто думаю, как бы он поступил, оказавшись в таком бардаке, в каком нахожусь я.

— Ему не нужно было вести гражданскую войну, — заметил Ршава.

— Значит, он не знал, как ему повезло, — с горечью проговорил Малеин.

— Вы, несомненно, правы, ваше величество. Если бы только вам удалось быстро справиться с мятежником…

— Что, и ты тоже?! — внезапно прорычал автократор. — Тебя и близко не было, когда мои и его солдаты сражались, и все же у тебя хватает наглости давать мне советы? Впрочем, ты вырос в этом городе, — вздохнул Малеин. — И ты тоже такой же переменчивый и ненадежный, как и все, кто здесь родился.

Ршава сделал единственное, что ему оставалось, — проглотил обиду. Поклонившись, он сказал:

— Прошу прощения, ваше величество. Клянусь, я не хотел вас оскорбить.

И он еще поклонился, готовый вновь простереться ниц, если потребуется.

Но Малеин, на секунду нахмурившись, лишь покачал головой и вздохнул:

— Ладно, Ршава, забудем. Просто вокруг меня слишком много людей, играющих в генералов. Всегда легче болтать о том, что следовало бы сделать, чем заранее обеспечить, чтобы все прошло как надо.

— Понимаю.

Ршава понял, что продолжение этого разговора станет ошибкой. Он также понял, что автократор, хоть и добившийся против Стилиана меньших успехов, чем прелат ему желал, оказался все же более успешным военачальником, чем мог бы. Говорили, что Стилиан — лучший генерал, какого знал Видесс со времен Ставракия. Даже выдержать сражение против него уже было немалой заслугой. Однако Малеин, разумеется, вряд ли видел ситуацию с этой точки зрения.

— Идем сюда. — Автократор махнул Ршаве, приглашая его в маленький обеденный зал, окна которого выходили в засаженный цветами двор.

Слуга принес кувшин вина и две золотые чаши. Он налил вино Малеину и Ршаве, поклонился и бесшумно вышел.

Мужчины воздели руки к небесам, затем плюнули, отрицая Скотоса. Подобно хамелеону — ящерице, обычной здесь, но неизвестной в Скопенцане, — Ршава маскировался под то, что его окружало. Он поднял чашу и пригубил вино. Скользнувшая в горло золотистая жидкость помогла ему забыть о собственном лицемерии.

— Благодарю, ваше величество! Я и думать забыл, что бывают подобные вина. На север такие не попадают, уж поверьте. Оно пьется как сладкий солнечный свет.

— Гм, а мне понравилось… Ты всегда умел построить фразу. — Малеин тоже выпил и улыбнулся. — Теперь я еще больше наслаждаюсь вином из-за мыслей, которые породили твои слова. Сладкий солнечный свет! Какой изящный образ! — Малеин сделал еще глоток, наслаждаясь вкусом и букетом вина; затем подался вперед к разделявшему их мраморному столику и перешел к делу: — Расскажи, как пала Скопенцана. Как тебе удалось спастись? И что ты видел, пока пробирался на юг? Ты ведь проехал через земли, которые удерживает Стилиан, так?

— Да, — осторожно признал Ршава.

Станет ли автократор винить его за это?..

— Тогда расскажи и то, что ты там увидел. Расскажи все, что знаешь. Какие у него солдаты? Хороша ли у них дисциплина? Какое у них настроение? Довольны ли там люди, или они восстанут против него, если отыщут повод?

— Вы можете знать или не знать, но теперь он чеканит свои монеты, на которых написано, что он автократор.

— Про это я знаю, — мрачно подтвердил Малеин. — Что ж, сын шлюхи все равно останется ублюдком, как бы он себя ни называл. Но ты хорошо сделал, что сказал об этом. А теперь рассказывай.

— Это потребует времени, — предупредил Ршава. «И отбора фактов», — добавил он про себя.

— Время у нас есть. Начинай.

И Ршава заговорил. Он опустил все, что имело отношение к его проклятиям, и особенно то, что они могли означать. Зато подробно рассказал о том, как хаморы захватывают все большие территории.

— Некоторые из городов, которые были в руках Видесса, когда я через них проезжал, сейчас уже могут оказаться под властью варваров, — заключил он.

Малеин издал низкий, грудной звук. Примерно так, по мнению Ршавы, мог бы зарычать разъяренный медведь.

— Если будет на то воля владыки благого и премудрого, то настанет день, когда я найду способ это исправить, — выдавил автократор.

— Я тоже на это надеюсь, ваше величество. Однако к северу от гор власть Видесса большей частью просто рухнула, — сказал Ршава.

Его родственник вновь зарычал, и Ршава не был уверен, что Малеин это осознает. Прелат также сомневался, что автократор понимает, насколько сильно разорен север и насколько малы его шансы что-либо с этим поделать. Ршава мысленно пожал плечами. До окончания гражданской войны — если она вообще закончится — ни Малеин, ни Стилиан почти ничего не смогут противопоставить вторжению кочевников.

Когда Ршава перешел к рассказу о поездке через территории, удерживаемые имперским соперником Малеина, автократор с интересом расспрашивал его обо всех, даже мельчайших, подробностях. Хоть Малеина и разгневало то, что творили хаморы севернее Заистрийских гор, его куда больше интересовали Стилиан и его сторонники. Они находились ближе — и были видессианами.

Наконец, после упоминания о хаморах, которых он увидел на лугах возле Длинных Стен, Ршава смолк. Во время рассказа он смачивал горло вином, и теперь у него слегка шумело в голове.

Малеин до краев наполнил свою чашу и кивнул Ршаве:

— А у тебя зоркий глаз, святейший отец. Помню, ты всегда замечал важные мелочи. И после твоего отъезда на север этот талант явно вырос, а не увял.

— Благодарю, ваше величество. Как я уже говорил, сейчас империя переживает тяжелые времена.

— Тяжелые времена? Фос! Да мы не знали ничего подобного вот уже с… — Малеин покачал головой. — Да провалиться мне в лед, если у нас вообще бывали такие времена! Если даже четверть того, о чем ты рассказал, правда, то на дальнем северо-востоке может восторжествовать Скотос!

— Да, вполне может быть и так, — осторожно согласился Ршава.

Нет, автократор не видит всей картины. Ршава не представлял, как Видесс сумеет вернуть себе земли севернее гор. А дальний северо-восток, где находилась Скопенцана, был лишь малой их частью.

Малеин жадно допил вино, вновь наполнил чашу и осушил ее еще раз. Тряхнув головой, он сказал:

— Ты, несомненно, сочтешь меня ужасным грешником, брат, но скажу тебе откровенно: иногда я начинаю гадать, уж не заснул ли Фос, позволив Скотосу вырваться в наш мир? — Он плюнул, отвергая темного бога, потом смущенно и пьяно хихикнул: — Ну а теперь давай кричи: «Еретик!» Я это вполне заслужил.

Но Ршава не стал кричать. Вместо этого он пристально вгляделся в человека, правившего империей вот уже двадцать лет.

— Вы не первый, от кого я слышу подобные слова, — медленно произнес прелат.

— Не первый? — Малеин снова хихикнул. — Готов поспорить, что никто не завидует бедному идиоту, который по дурости произнес такое рядом с тобой. Наверное, он до сих пор об этом жалеет.

— Ваше величество… — Ршава нерешительно смолк. Теперь он жалел, что выпил так много; сейчас ему очень хотелось иметь ясную голову. Автократору могут сойти с рук богословские шутки, а вот прелату… Ему они, скорее всего, выйдут боком. И все же, если Малеина удастся привлечь на свою сторону… — Ваше величество, я и сам об этом думал.

Все. Слова произнесены. Ршава ждал, что сейчас небо обрушится на землю или что Малеин кликнет стражников и велит вышвырнуть его из резиденции. Но этого не произошло. Теперь уже родственник-автократор уставился на прелата.

— И к тебе приходили такие мысли? — изумленно моргая, спросил Малеин.

— Приходили, ваше величество.

— Поверить не могу. Ведь все знают, что ты столп ортодоксальной веры.

— Я не слепой. Я вижу, что происходит вокруг меня. И мне пришлось задуматься о том, что это значит. Если зло торжествует, если добро отступает… Что бы это могло означать?

— Это может означать беду. Это будет означать беду. Вселенский патриарх объявил, что таким образом владыка благой и премудрый испытывает нашу решимость, — сообщил Малеин. — И должен тебе сказать, что я придерживаюсь того же мнения — на публике. Сказать что-либо иное, тем более открыто сказать, — значит впустить в империю безумие.

— Безумие уже здесь, впускали мы его или нет, — заявил Ршава. — Так станем ли мы притворяться, будто в Видессе все в порядке и в империи все так же, как два года назад?

— Очень многое в Видессе уже перевернулось вверх дном, — сказал Малеин. — Я не желаю, чтобы и священники впали в буйство и принялись швыряться друг в друга чем придется. Стилиан начнет вопить, что я еретик, а такого я стерпеть не могу. И допустить такого не могу. Ты меня понял?

— Ваше величество, разве у нас нет права следовать за истиной, куда бы она ни вела? — сухо осведомился Ршава.

Глаза автократора сверкнули.

— Ты пытаешься вызвать скандал!

Он весьма неудачно сыграл роль отца, решившего приструнить сынка-шалопая. Такого тона Ршава не потерпел бы даже от человека старше его; на ровесника же и подавно разозлился. Не заметив его гнева — или, возможно, просто безразличный к нему, — Малеин добавил:

— Пока я здесь правлю, никаких богословских скандалов не будет! И особенно не будет богословских скандалов, затеянных моим родственником. Что угодно, но такого я не допущу. Я достаточно ясно выразился, брат?

— Совершенно ясно, ваше величество, — ответил Ршава.

— Хорошо. Значит, больше ни слова об этом. — Малеин не сомневался, что сможет добиться своего когда пожелает и как пожелает. Такая уверенность была неотъемлемой частью любого человека, который хотел оставаться автократором видессиан.

И Ршава больше не сказал об этом ни слова — тогда.

Возвращение в столицу означало и возвращение в Собор. Для Ршавы это было гораздо важнее встречи с автократором, хотя у него хватило здравого смысла утаить это от Малеина.

Собор был притягателен и знаменит не только своей красотой. Он был воистину грандиозен! Всякий раз, когда Ршава видел его величавый силуэт, возвышавшийся над другими зданиями, он фыркал при воспоминании о храме в Скопенцане, где прослужил так долго. Нелепое провинциальное сооружение, давно уже рухнувшее стараниями хаморов и землетрясения, что довершило начатое варварами дело!..

Подобно тому как храм в Скопенцане был центром жизни Ршавы на дальнем северо-востоке, так и Собор располагался в центре жизни вселенского патриарха — и в центре теологической жизни империи.

Малеин отвел Ршаве покои в императорской резиденции. Такую любезность родственнику он все-таки оказал. Но после их первой встречи автократор с ним почти не общался: у Малеина хватало более насущных забот. Подобно пауку, сидящему в центре паутины, он напряженно ждал, когда к ней хотя бы прикоснется Стилиан.

Предоставленный самому себе, Ршава опять стал богословом. Когда он был прелатом, ему не хватало времени заниматься серьезной богословской работой столько, сколько бы хотелось. Написанная им в Скопенцане книга погибла вместе с городом — и, наверное, вместе с Дигеном, перенесшим чистовую копию рукописи на пергамент. Но об этой потере Ршава сожалел меньше, чем ожидал. С тех пор его мысли двинулись в ином — и радикально ином — направлении.

Вскоре Камениат вызвал его в Собор и патриаршую резиденцию. Ршава не очень этому удивился: его имя обсуждалось бы в качестве возможного преемника трона патриарха, даже если бы тело находилось очень и очень далеко. С учетом его достижений и происхождения это казалось неизбежным, как восход солнца.

Камениату было уже под семьдесят, а его длинная седая борода стала пушистой и просвечивала, как облачка в ветреный весенний день. Его облик дополняли большие кустистые брови и растущие из ушей пучки волос, которые Ршава счел отвратительными. Нынешний патриарх ничем себя не обесчестил, но и не прославил. Скорее он лишь исполнял роль патриарха.

— Пресвятой отец, — пробормотал Ршава, уважая должность, если не человека. Он очень низко поклонился. — Для меня честь наконец-то познакомиться с вами после стольких лет, проведенных вдали от сердца империи.

— Я тоже рад с тобой познакомиться, — ответил Камениат, хотя Ршава ничего не сказал о радости. — Даже несмотря на то, что тебя перевели в далекий город, твое имя постоянно было у меня на слуху.

Он произнес это так, словно Ршаву перевели на иностранный язык, а не на другую церковную должность. Все эти годы Камениат наверняка испытывал немалую тревогу, когда при нем упоминалось имя Ршавы. Если нынешний патриарх вызовет достаточное неудовольствие автократора, он мгновенно станет бывшим патриархом. И Ршава — его наиболее вероятный преемник…

— Приятно вернуться в столицу империи, — сказал Ршава. — Но если честно, я предпочел бы остаться в Скопенцане. Это означало бы, что империя все еще сильна по ту сторону гор.

— Такие чувства делают тебе честь.

Не говорила ли ему Ингегерд нечто подобное? И много ли хорошего принесли ей его чувства? Нисколько, о чем Ршава прекрасно помнил. Но Камениату незачем знать об Ингегерд. И вообще, есть много такого, о чем Камениату знать не следует. А говорить ему об этом Ршава тоже не собирался. Он лишь сказал:

— Благодарю, пресвятой отец.

Камениат кашлянул:

— Ты уж извини, святейший отец, но кое-какие слухи, добравшиеся до столицы с севера, повествуют о том, что там проповедовались доктрины… э-э… не вполне ортодоксальные.

Возможно, вселенский патриарх уже знал о некоторых вещах, относительно которых ему следовало оставаться в неведении.

— Извините меня, пресвятой отец, но какую только чепуху не разносят слухи.

Прежде чем Камениат успел ответить, молодой священник принес им вина и медовых лепешек, посыпанных рублеными фисташками и миндалем. В Скопенцане в этом же рецепте использовались бы каштаны и наверняка сливочное масло вместо оливкового. Прежде чем выпить, Ршава выполнил обычный ритуал отрицания темного бога, зная, что за ним наблюдает патриарх. Тот с явным удовольствием поглощал лепешки.

— Некоторые из этих рассказов воистину странные, — сообщил Камениат.

— Многое из того, что произошло на севере за время гражданской войны, тоже воистину странно, — ответил Ршава. — Могу начать с отвода солдат из приграничных фортов и продолжить падением не только Скопенцаны, но и многих городов поменьше. Империя потратила века, чтобы принести цивилизацию в эту часть мира. Но многое из достигнутого, боюсь, утрачено навсегда.

— Ты наверняка преувеличиваешь, — заявил Камениат с набитым ртом. — Как только гражданская война закончится, мы быстро наведем порядок в нашем доме.

Он произнес это со спокойной уверенностью. А с какой стати ему волноваться? Здесь ничего ужасного не случилось — а там, где случилось, патриарха не было.

— Пресвятой отец, легче будет сделать разбитое яйцо целым, чем восстановить нормальную жизнь севернее гор.

— Что ж, возможно, ты и прав, — согласился Камениат и быстро сменил тему, а точнее, вернулся к начатому прежде разговору: — Однако дошедшие оттуда слухи не имеют отношения к хаморам. Они больше повествуют о наших священниках.

Ршава едва не поперхнулся от неожиданности, но все же заставил себя усмехнуться:

— Я один из этих священников. Может быть, эти байки обо мне?

Камениат оглушительно расхохотался.

— Ты уж извини, но о тебе я наслышан и поэтому ни в жизнь не поверю, что ты настолько забавный тип, — заявил он. Если бы он знал, что Ршава не шутит, то, несомненно, сказал бы нечто совершенно иное. Пребывая же в неведении, Камениат продолжал: — Сомневаюсь, что ты тот священник, который убивает черной магией. И сомневаюсь, что ты тот священник, который отвернулся от владыки благого и премудрого.

Что доказывали слова патриарха? Лишь то, что все, услышанное им о Ршаве, имело к истине очень слабое отношение.

Ршава ничего не сказал о какой-либо магии. Он просто сообщил:

— Пресвятой отец, я намерен созвать всеобщий синод прелатов, священников, монахов и аббатов со всей империи.

— Созвать синод? — с удивлением воззрился на него Камениат. — Почему?

Да, его устами говорил комфорт. А комфорт порождал неспособность понять, что может тревожить человека наподобие Ршавы, которому довелось увидеть худшее, на что способны и варвары, и его соотечественники.

— Почему, пресвятой отец? Потому что недавние события вынудили меня переоценить фундаментальные отношения между владыкой благим и премудрым и темным богом.

Ршава высказался абстрактно как только смог. Теперь он ждал, как поймет его Камениат и сколько времени понадобится вселенскому патриарху, чтобы осознать истинный смысл сказанного. Чем дольше соображал Камениат, тем ниже Ршава оценивал его умственные способности. Но все же, пусть и гораздо медленнее, чем следовало бы, Камениат сообразил, что означают столь невинно прозвучавшие слова Ршавы. А когда сообразил, с ужасом выпалил:

— Ты поклоняешься темному богу!

— Нет, — возразил Ршава, подразумевая «да». — Но я думаю, что легкая жизнь в империи сделала нас самодовольными. Очень долго мы воспринимали Фоса и его силу как нечто само собой разумеющееся. Но мы все больше узнаем мир таким, какой он есть. И разве не следует нам использовать новый опыт, чтобы лучше понять, кто из богов сильнее?

— Ересь! — Камениат очертил солнечный круг и одновременно плюнул, словно ему срочно потребовалось сделать и то и другое и ни один из ритуальных жестов не мог подождать.

— Задавать вопрос — не ересь, — мягко проговорил Ршава.

— Задавать такой вопрос — ересь, — отрезал вселенский патриарх. — И не надо играть со мной в логические игры! Если ты утверждаешь, что Скотос может быть сильнее Фоса, то что это, как не подрыв веры?

Он был прав, и Ршава это прекрасно понимал. Поэтому он дал единственный возможный для него ответ:

— А что, если я говорю правду, утверждая это, пресвятой отец? Все, что я видел в последнее время, заставляет меня верить в свою правоту.

— Что, если ты говоришь правду? Ну и что с того? — (Такой цинизм потряс даже Ршаву.) — Что с того? — повторил Камениат. — Ты хочешь, чтобы люди начали грабить, убивать и насиловать, полагая, что этого от них хочет темный бог? Хочешь, чтобы они думали, что после смерти их ждет только вечный лед? Разве кому-нибудь станет от этого лучше? Я так не думаю, и ты тоже, если у тебя есть хотя бы крупица здравого смысла.

Ршава насиловал и убивал, думая, что этого от него хочет Скотос. Он и теперь так думал и считал, что это важно.

— Я прелат города первого ранга, — напомнил Ршава. Таких городов в империи Видесс насчитывалось шесть или восемь. Столица к ним не относилась: она составляла отдельный, собственный класс. — Мой ранг дает право созвать синод по вопросам доктрины, — заявил прелат. — У меня есть право, и я намерен им воспользоваться.

— А у меня есть право сказать тебе, что ты смутьян и идиот, и я намерен воспользоваться им! — взорвался Камениат. — Валяй! Разошли извещение о созыве синода. Будет тебе синод! Как ты сказал, у тебя есть на это право. Но потом ты пожалеешь так, что и представить не сможешь. Хоть это ты в состоянии понять? Ты напрашиваешься на то, чтобы коллеги-церковники приговорили тебя за худшую ересь, которая только известна. И они приговорят! И даже родство с автократором не спасет тебя, если ты попытаешься поклоняться Скотосу. Если ты это сделаешь, тебя уже ничто не спасет.

— Посмотрим.

Ршава подумал, не изложить ли патриарху то, что сказал прелату Аротр и что сказал Малеин. Но решил промолчать. Аротр был слишком мелкой рыбешкой, слишком уязвимой. А автократор мог и сам все сказать; Ршаве не пристало говорить за него. Если бы Ршава не понимал этого сам, Малеин очень быстро прочистил бы ему мозги.

— Если ты не передумаешь, то пожалеешь, — предупредил Камениат. — То, что ты предлагаешь, — безумие.

— В этом мы согласны, пресвятой отец, — ответил Ршава. — Безумие поглотило мир. Вы хотите, чтобы все думали, будто это не так. Вы хотите, чтобы люди верили, будто все так, как было всегда. Чтобы они думали, будто все прекрасно и им нужно лишь идти дальше тем же путем, каким они шли всегда. Мне очень жаль, но так больше не получится.

— Ничто другое — тоже, — возразил Камениат.

Они смотрели друг на друга, и каждый понимал, что с этой минуты они расходятся навсегда.

— Посмотрим, — повторил Ршава. — О да. Обязательно посмотрим.

Когда Ршаву призвал к себе Малеин, прелат отправился к автократору с радостью. Он даже простерся ниц перед родственником-императором без малейших дурных предчувствий. Простереться перед автократором видессиан уже само по себе было исключительно почетно: у большинства людей никогда не появлялось шанса это сделать.

— Я буду говорить со своим братом наедине. Оставьте нас, — приказал автократор слугам. Увидев, как они выходят из палаты для аудиенций в императорской резиденции, Ршава еще больше возгордился. Но тут Малеин взглянул на него с каменным лицом и процедил: — Ты идиотский кретин.

— Что? — моргнул Ршава.

— Не «что», а «что, ваше величество»?! — рявкнул Малеин. — Падай снова на брюхо, брат, — он превратил это слово в ругательство, — и объясняй, почему мне не следует немедленно отрубить тебе голову!

Он не шутил. Ршава это понял и вновь простерся ниц. Он пресмыкался перед автократором, пока не вспомнил, что достаточно ему произнести всего одно слово, и Малеин станет покойником. Сможет ли сам Ршава выжить, после того как произнесет это слово, — уже другой вопрос. Стукнув лбом об пол, он дрожащим голосом произнес:

— Что… что случилось, ваше величество?

— Фос! Ты действительно настолько наивен? Пожалуй, да. Я бы в это не поверил, если бы сам не увидел. Встань, жалкий идиот, и я тебе скажу, что случилось.

Ршава осторожно встал.

— Да, ваше величество?

— Ты решил созвать синод! — прорычал Малеин.

— Да, ваше величество. — Теперь Ршава понял, откуда дует ветер.

— Нет, святейший отец. Нет. Я не думал, что ты такой болван, особенно после нашего разговора. Что произойдет, когда синод соберется? Я скажу тебе — что. Стилиан начнет вопить: «Смотрите! Родственник Малеина поклоняется Скотосу! Наверное, Малеин и сам поклоняется Скотосу!» Вот что произойдет. И это принесет мне много пользы, не так ли?

Ршава невольно представил себя в шкуре автократора и теперь-то понял его страх.

— Но вы говорили…

Малеин прервал его, рубанув воздух правой рукой. Если бы он держал меч, то мог бы этим движением снести Ршаве голову.

— То, что я говорил своему брату за чашей вина, когда у нас развязались языки, — это одно, — с бесконечным презрением сказал он. — Если я наутро не пожелаю об этом вспомнить, то и не обязан. То, что я или кто угодно из моей семьи говорит публично, — совсем другое. Мы говорили и об этом, но ты, похоже, позабыл. Теперь ты меня понимаешь, святейший отец?

— Да, ваше величество. Но есть нечто такое, чего вы можете не видеть.

— Да ну? — зловеще пророкотал автократор. — И что же это? Скажи, будь любезен.

— Правда есть правда, независимо от того, где мы говорим: наедине за чашей вина, или перед толпой на рыночной площади, или перед священниками и прелатами в Соборе.

Малеин нахмурился:

— Я уже говорил тебе, в чем правда. Она в том, что никто из моих родственников не начнет сейчас подобную смуту. Я не могу такого допустить, и империя также не может такого допустить. Я достаточно ясно выразился?

Ршава собрался с духом. Он всегда был на стороне Малеина в гражданской войне, и не только потому, что тот был его родственником, а еще и потому, что тот был — хотя бы прежде — здравомыслящим консерватором по натуре, противником перемен в целом и узурпации в частности. Он и теперь оставался противником узурпации. Что же до перемен в целом…

— Ваше величество, я уважаю вас и подчиняюсь, насколько могу, но в этом вопросе я пойду туда, куда ведут мои исследования благого бога и темного бога. Я не вижу иного решения, если желаю сохранить верность истине.

— Ты… бросаешь мне вызов? — произнес Малеин так, словно не верил собственным ушам. Автократора видессиан игнорируют не каждый день.

— Я не желаю бросать вам вызов, ваше величество. Я всего лишь желаю следовать за истиной.

— Да плевать мне на твою истину! И на тебя тоже! — рявкнул Малеин. — Ты больше не мой брат. Я отрекаюсь от тебя! Я изгоняю тебя! Избавь меня от всего, что у тебя здесь есть: самого себя, твоего барахла, лошадей, и от твоей тени тоже. Отныне ты уже не член нашей семьи. И никогда больше им не будешь. Убирайся! — И он театрально указал на дверь.

Если бы Ршава не был его родственником, автократор приказал бы его казнить. В этом прелат был уверен.

— Как пожелаете, ваше величество. Я Ршава, священник. Этого достаточно.

— Ты будешь Ршавой, преданным анафеме. Ты будешь Ршавой приговоренным. Я умываю руки. — Малеин даже изобразил, как он это делает. — Если ты созовешь синод, то все, что с тобой случится, не будет иметь ко мне отношение. Да это и не понадобится. Ты сам себя погубишь.

— Я рискну.

Малеин не ответил. Он лишь стоял, указывая на дверь. И Ршава вышел.

Будучи всегда богатым человеком — и всегда родственником автократора, — Ршава мало знал о том, как живут в Видессе простые люди. Неожиданно он стал одним из них. Он мог бы бесплатно жить в монастыре до тех пор, пока желал бы там работать, но подобную мысль он сразу отогнал. Она попахивала лицемерием. Монахи собираются в монастыре, чтобы поклоняться Фосу. Ршава же поставил перед собой цель выкорчевать эту веру и заменить ее чем-то… чем-то более истинным.

Если он останется совсем без денег, то мысли насчет лицемерия станут роскошью, которую он не сможет себе позволить. Но пока еще мог.

Он продал степных лошадок. Теперь, вернувшись в столицу, он даже представить не мог, что снова захочет уехать. Первый торговец, которому Ршава предложил лошадей, взглянул на них с нерешительностью: он явно репетировал такое выражение лица каждое утро перед зеркалом.

— Даже не знаю, смогу ли я много за них дать, святой отец, — заявил он и, с артистичной скорбью в голосе, добавил: — Кто захочет купить таких лохматых коротышек?

— Это хаморские лошадки. И ты не хуже меня знаешь, что это за лошади и на что они способны. Прикидываясь, будто не знаешь, ты тратишь мое время и оскорбляешь мои умственные способности. — Голос Ршавы был холоднее льда. — А зря тратить мое время очень опасно, можешь мне поверить. Так мы продолжим с этого места? Или мне поискать другого торговца, менее самодовольного?

Лошадник моргнул. К подобной грубоватости он не привык. Он облизнул губы… Что-то в словах Ршавы нагнало на него страх божий — страх, о котором, как полагал торговец, он уже давно забыл. Попытавшись рассмеяться, он издал звуки, больше похожие на воронье карканье.

— Э-э… и сколько вы за них хотите, святой отец?

Ршава назвал желаемую сумму. Лошадник начал было смеяться вновь, но быстро передумал.

— Я дам вам половину, — заявил он.

— Я же сказал: не трать мое время зря, — напомнил Ршава. — И очень немногим повезло услышать мое предупреждение дважды. Так что можешь или считать, что тебе повезло, или дальше оставаться дураком. Моя цена справедлива: да или нет? Ты получишь прибыль от продажи лошадей, если купишь их за эту цену: да или нет?

Лошадник едва не начал привычно торговаться, но ему повезло: он посмотрел Ршаве в глаза. И то, что он в них увидел, заставило купца попятиться, очертить на груди символ солнца и выдохнуть:

— Фос!

— Это не ответ, — невозмутимо заметил Ршава. — Так каков твой ответ?

— Я… я заплачу, сколько вы просите, святой отец. Только… только ничего не делайте, — почти взвыл от испуга лошадник.

— Я ничего не делаю. Я ничего не сделал. Я ничего не сделаю.

Ршава сумел навести ужас, даже спрягая глагол. Он протянул руку. Торговец заплатил ему всю запрошенную сумму до последнего медяка. И когда Ршава ушел, с облегчением выдохнул.

— Что это с тобой? — поинтересовался другой барышник. — Выглядишь так, словно по твоей могиле прошелся гусь.

— Хорошо бы всего лишь гусь. Скорее, один из тех длинноносых зверей, что привозят из-за моря Моряков.

— Слон, что ли?

— Он самый. А то и два.

Домовладелец Ршавы, страдающий профессиональным любопытством мужчина по имени Лардис, не понимал его. Почему священник не живет в монастыре, а снимает комнату над таверной? Ршава ничего не собирался объяснять.

Когда же он переспал со служанкой из таверны, Лардис перестал задавать вопросы, решив, что знает, к какому типу священников принадлежит Ршава.

В противоположность ему, Ршава вовсе не считал, что принадлежит к таким священникам. Его моральные принципы остались не менее строгими, чем прежде: в словаре Ршавы редко отыскивалось слово «компромисс». Но его исходные моральные предпосылки изменились. Если Скотос оказался сильнее Фоса… В империи была популярна пословица: «Когда приезжаешь в столицу, ешь рыбу».

Как и во всем прочем, созыв синода требовал нескольких формальных шагов, прежде чем колеса начнут вертеться. Будучи знатоком церковных законов, Ршава о них прекрасно знал. Требование о созыве необходимо произнести публично. И он выбрал самое публичное место — решил сделать это в Соборе.

Служба была такой же богатой и величественной, какой запомнилась ему из прежних времен. Священники размахивали кадилами, наполняя воздух ароматами дорогих ладана и мирры. Золотая риза патриарха, расшитая жемчугом и драгоценными камнями, соперничала по пышности с одеяниями автократора. Сам же Собор был еще великолепнее, чем проводимые в нем ритуалы. Скамьи в нем были из кедра, сандала и другого редкого и дорогого дерева. Мозаичные стены, набранные из бирюзы, светящегося розового кварца и поблескивающего перламутра, изображали небеса Фоса.

А из купола над центральным алтарем на прихожан смотрел лик благого бога. Золотые кусочки мозаики переливались и мерцали в лучах света, падавших из окошек в основании купола. Эти лучи создавали иллюзию, будто купол парит над храмом, подобно истинному кусочку небес, спустившемуся на землю.

Взгляд же у Фоса был таким, что мало кому захотелось бы встретиться с ним вновь. Благой бог был суров в своих суждениях. Его темные, окаймленные тенями глаза предупреждали, что люди недостойны его. Прежде, когда Ршава жил в столице, этот божественный взгляд всегда пугал его и вынуждал задуматься: «Достоин ли я небес?» Зато теперь…

Теперь прелат задумывался, достоин ли небес сам Фос. Сменив лояльность, Ршава воспринимал божественную литургию совершенно иначе. Она вполне могла быть плачем детей, напуганных темнотой. Но боятся они темноты или нет — темнота есть. Разве они этого не понимают? Лучше признать это и идти дальше, чем держать бесполезную свечку и притворяться, будто ее жалкий огонек освещает весь мир. Разве не так? Ршава не сомневался в своей правоте.

Проповедь, которую произнес Камениат, оказалась почти незапоминающейся. Ршава знал о самом себе, что он более сильный богослов, чем проповедник. Но превзойти Камениата по части проповедей он мог бы даже во сне. Нынешний вселенский патриарх не обрел известность и как ученый. Он представлял собой обычного церковного бюрократа, функционера, которого мог бы заменить любой из дюжины других функционеров, и от этого мало что изменилось бы — а многие даже и не заметили бы перемены.

Когда мужчины после проповеди начали вставать и на галерее за ажурными решетками их примеру последовали женщины, Ршава тоже встал и крикнул:

— Пресвятой отец!

— Да? В чем дело?

Камениат допустил ошибку, признав Ршаву и позволив ему продолжать. Через секунду патриарх это понял, и его губы испуганно скривились. Но отступать было поздно. Он уже не мог отойти от алтаря и сделать вид, будто не заметил другого священника.

— Я Ршава, прелат Скопенцаны, недавно вернувшийся в столицу через хаос и войну. — Ршава повысил голос, и Собор ему помог. Безупречный во многом, он обладал и совершенной акустикой. Все присутствовавшие слышали прелата без труда.

— Из Скопенцаны? Он приехал из самой Скопенцаны? — Ршава услышал подобные восклицания поблизости, и вдали, и даже с галереи для женщин. Ему показалось, что он различает движение за решетками галереи, когда женщины стали тесниться ближе к ним, чтобы лучше его разглядеть.

— И чего желаешь ты, Ршава из Скопенцаны? — очень неохотно спросил Камениат. Он даже сейчас охотно проигнорировал бы Ршаву, но уже не мог не считаться с этим гулом возбуждения и интереса.

— Я желаю объявить созыв синода прелатов и священников, монахов и аббатов, дабы исследовать предпосылки нашей святой веры, на что я имею право как прелат, — гордо ответил Ршава.

После его слов гул вспыхнул с новой силой. Прихожане оживленно заговорили между собой. Те из видессиан, кто не был профессиональным богословом, были страстными любителями. И как только Ршава упомянул о новом взгляде на основы веры, он мгновенно завоевал пусть не их поддержку, но как минимум интерес.

— И каким образом ты предлагаешь изменить определения, которые мы уже давно приняли как истинные? — спросил вселенский патриарх, словно не знал ответа. Камениат мог и не быть сильным богословом, зато он был умным бюрократом. И он прекрасно знал, что с наибольшей вероятностью привлечет общественную поддержку, а что — нет.

Ршава тоже знал, что если он скажет: «Я хочу отказаться от поклонения Фосу и начать поклоняться Скотосу», то слушатели превратятся в толпу и разорвут его в клочья прямо здесь, на полу Собора. Камениат, несомненно, не станет их сдерживать, а то и сам к ним присоединится, чтобы схватить Ршаву за лодыжку и как следует дернуть.

Ршава такого и не сказал, хотя подразумевал именно это.

— Мне хотелось бы, — заявил он, — чтобы собравшиеся священнослужители задумались над тем, как наш взгляд на постоянную борьбу между светом и тьмой следует сопоставить с нынешними событиями и что написано в священных писаниях в пользу тех изменений, которые я предложу.

Тут Камениат встревожился. Не будучи великим знатоком священного писания, он не мог с ходу вспомнить, какие именно тексты могут поддерживать слова Ршавы. Зато он знал, что у Ршавы есть дар к учености, столь явно отсутствовавший у патриарха. И если прелат Скопенцаны ответил, что есть тексты, поддерживающие его взгляды, то это вполне могло оказаться правдой.

Толпа снова загудела. В отличие от патриарха, люди не знали, что подразумевал Ршава. Некоторые их предположения были удачными, другие откровенно глупыми. Но прихожане не выглядели разъяренными и гневными, какими наверняка стали бы, если бы Ршава выразился откровеннее. Их голоса звучали заинтригованно.

Камениат тоже это услышал, и вид у него стал еще более недовольный, чем когда он ответил Ршаве:

— Я не вижу достойной причины для замены доктрин, которые хорошо прослужили нам уже так долго и…

— А разве истина недостаточная причина? — громко прервал его Ршава.

Судя по выражению лица патриарха, он не считал ее достаточной и даже достойной обсуждения. Но люди начали выкрикивать: «Да, клянусь благим богом!» и «Чего вы боитесь, пресвятой отец?» Теология могла бы стать в Видессе самым популярным и зрелищным спортом после лошадиных бегов.

— Да, пресвятой отец, чего вы боитесь? — зло подшутил Ршава.

Камениат побагровел:

— Я ничего не боюсь! Ничего, слышишь меня? — Его голос возвысился до гневного крика. — Ты хочешь созвать этот проклятый синод, Ршава? Ладно, клянусь владыкой благим и премудрым, будет тебе синод! Хочешь, чтобы тебя предали анафеме и отлучили от церкви? Будет тебе и это. Я говорил это тебе наедине, а теперь повторю и на людях. В лед тебя, проклятый еретик, и чем скорее, тем лучше!

Теперь люди вокруг Ршавы уставились на вселенского патриарха с изумлением. Подобно большинству бюрократов, Камениат обычно не проявлял силу характера. И подобная вспышка эмоций поразила прихожан не хуже землетрясения. Вспомнив землетрясение, разрушившее Скопенцану, Ршава пожалел, что не смог подобрать иное сравнение, но сейчас ему было не до образности мыслей.

И ярость Камениата лишь приближалась к вершине. Он указал на выход.

— Убирайся! — крикнул он. — Убирайся, я сказал! Я запрещаю тебе входить с Собор до синода, который тебя приговорит, — и он приговорит!

Ршава подумал, не проклясть ли ему патриарха насмерть прямо сейчас, в Соборе, — просто ради хаоса, который из-за этого начнется. Поразмыслив, он покачал головой. Зачем убивать Камениата, когда Ршава только что вынудил его пообещать, что синод будет созван? Если Камениат сейчас упадет замертво, новый патриарх займет его место лишь через несколько недель, а то и месяцев. А когда займет, то вовсе не обязательно сочтет, что связан обещаниями своего предшественника. И Ршаве придется думать, как принудить нового патриарха сделать то, что сейчас уже гарантировано.

И вместо того чтобы обречь Камениата на смерть, Ршава отвесил ему самый элегантный придворный поклон. Патриарх разинул рот, явно не понимая, как к такому относиться.

— Да будет все так, как вы сказали, пресвятой отец, — произнес Ршава. — Если вы боитесь направиться туда, куда может привести вас истина, пока вокруг вас не соберется синод… что ж, мне вас жаль, но это ваша привилегия. Я же считаю, что вы трус, но я могу и ошибаться.

Камениат покраснел еще сильнее. Ршава улыбнулся: он не думал, что такое возможно. Камениат настолько разгневался, что теперь мог лишь что-то неразборчиво бормотать. Предположив, что задеть патриарха еще сильнее он сможет, лишь уйдя быстро и спокойно, Ршава направился к выходу. Однако он сделал лишь несколько шагов, прежде чем кто-то из прихожан спросил его:

— Святейший отец, а в чем, по-вашему, ошибочны наши нынешние доктрины?

— После гражданской войны и катастрофы на севере я удивлен, что тебе понадобилось об этом спрашивать.

Мужчина нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

— Примерно то, о чем ты подумал. Посмотри, каким стал мир, и ответ сам к тебе придет. И если ты честен перед собой, я полагаю, что это будет правильный ответ.

И он пошел дальше, оставив за спиной прихожанина-тугодума, уже начавшего спор с соседями. Но не успел Ршава далеко отойти, как другой человек задал ему почти такой же вопрос и получил почти такой же ответ. Однако там, где первый прихожанин сбился с толку и отказался следовать за мыслью прелата в единственное место, куда она могла привести, второй сразу сообразил, в чем тут суть. Он сделал вывод, но тот ему не понравился. Побледнев, мужчина воскликнул:

— Вы не можете иметь в виду такое!

— При всем моем уважении, господин, не только могу, но и имею, — ответил Ршава. — А теперь прошу меня извинить.

До выхода из Собора ему пришлось разговаривать еще дважды. Он не стал задерживаться и выяснять, поняли ли его те люди. В конечном счете, какая разница? Некоторые поймут, о чем он говорил, и перескажут эту идею так, что ее уяснят даже дураки. А сплетни и слухи распространяются быстрее лесного пожара.

Никто не последовал за ним к таверне, и это стало утешением. Интересно, долго ли осталось ждать, пока Ршаву не начнут выслеживать, а потом в его окно полетят камни и другие, более мягкие, но вонючие предметы? И не факт, что это удовлетворит тех, кто с ним не согласен: они вполне могут поджечь и таверну, и комнаты над ней.

Поджигатели — безумцы, и это знают все. Пожары, наравне с землетрясениями, считались худшим несчастьем для любого города — но пожары случались гораздо чаще. В столице повсюду имелось столько источников открытого огня, что лишь чудом можно было назвать то, что пожары здесь вспыхивали редко. Когда огонь вырывался на волю, любой ветерок мог гнать его быстрее, чем люди успевали гасить. А если пожар начинался во время бури… Ршава содрогнулся. Тогда выгорали дотла целые районы города.

Разумеется, тех, кто устроит пожар для доказательства своих богословских взглядов, вряд ли станет волновать, что из-за этого сгорит городской квартал, если пепел Ршавы смешается с пеплом остальных погибших. Ршава оскалился. Если честно, он испытывал такие же чувства к тем, кто с ним не соглашался. Однако если он всех их сожжет, то кто останется, чтобы поклониться темному богу вместе с ним?

Когда он вошел в таверну, Лардис взглянул на него с недоумением.

— Что-то вы не очень-то счастливы, святой отец, — заметил трактирщик. — Не хотите кружечку вина, чтобы немного развеяться? — и, прежде чем Ршава ответил, Лардис добавил три слова, которые обычно из него нельзя было вырвать и под пыткой: — За счет заведения.

— Спасибо, — ответил Ршава. — Не знаю, поможет ли это, но вряд ли навредит.

Лардис нацедил в кружку вина.

— И все-таки что вас гложет? — спросил он и торопливо поднял руку. — Не хотите говорить, так и не надо. Иногда помогает, если выговоришься, но это ведь личное дело каждого.

— А я не прочь и рассказать.

И Ршава объяснил — примерно так же, как недавно в Соборе. Когда он смолк, трактирщик негромко присвистнул:

— Да-а, вы на мелочи не размениваетесь, верно? — Он помолчал, размышляя. При его профессии он видел немало мирского зла прямо под носом, у себя в таверне. — Когда начнешь об этом задумываться, то вроде получается гладко.

— Вот и мне так кажется, — отозвался Ршава. — Но у вселенского патриарха, сам понимаешь, другое мнение.

— Что ж, будь он проклят, вселенский патриарх! — весело заявил Лардис.

— Да, будь он проклят, — согласился Ршава. И внезапно залпом допил вино. Что он натворил? А натворил ли? Он не собирался проклинать патриарха, но важно ли здесь намерение? Так или иначе, вскоре он все узнает.

— Выкопать его кости! — добавил Лардис, наливая себе вина.

Это был традиционный призыв видессиан к бунту и мятежу. Чаще всего он был нацелен на автократора, но его мог услышать и любой из тех, кто придется не по нраву городской толпе.

— Выкопать его кости, — повторил Ршава. А не придется ли вскоре закапывать кости Камениата? И если придется, не свяжут ли его смерть с Ршавой? И не соберется ли на этой улице толпа, выкрикивающая: «Выкопать кости Ршавы!»? Впрочем, скоро он узнает и это. — Налей мне еще, — попросил Ршава, но теперь положил на стойку монету.

— Держите. — Налив прелату вина, Лардис допил свою кружку и вновь ее наполнил. — Хочу вас спросить, святой отец… Если все обстоит так, как вы говорите, означает ли это, что после смерти мы все отправимся в лед?

— Это я пока не решил, — неохотно ответил Ршава; вопрос оказался острее, чем он ожидал. — Впрочем, похоже на то.

— Ну и ладно. — Трактирщик пожал плечами. — Там наверняка соберется компания получше, чем на небесах, верно?

Кажется, слово «вечность» его совсем не волновало. Не исключено, что это понятие было для трактирщика слишком необъятным. С другой стороны, может быть, он надеялся отыскать лазейку на небеса к Фосу, даже если все остальные отправятся в лед? Но Ршава сомневался, что у Фоса или Скотоса имелись подобные лазейки: каждый из них был по-своему безупречен.

— Если, говоря по-простому, добро есть зло, а зло есть добро, то в нашем поведении многое изменится, — заметил Лардис. — Ты видишь красивую девушку, ты ее желаешь и просто идешь и прыгаешь на нее. Почему бы и нет? Какая теперь разница?

У трактирщика явно был дар проникать в суть проблем. Ршаве захотелось, чтобы Лардис выбрал другой пример. То, что произошло с Ингегерд, все еще давило на совесть прелата — хотя, если задуматься, не должно было давить. И Ршава это знал. Его собственные умозаключения уже прошли тот путь, которым сейчас двигались мысли Лардиса. Но Ршаве такой вывод оказался неуютен, каким бы логичным он ни был. Он вырос, думая не так. Но когда он проведет реформу церковной доктрины, другие станут так думать. Они будут думать так, как им будет положено думать согласно новым заповедям. И будут испытывать те чувства, которые им предпишут испытывать.

Но как выразить это словами? Ршава сказал лучшее, что пришло ему в голову:

— Думаю, все как-нибудь само собой утрясется. Просто на это понадобится какое-то время.

— Ну и ладно, — повторил Лардис. — На что не нужно время? — Он указал на кружку Ршавы. — Допивайте, святой отец, я налью еще. Следующая выпивка за мной. Вы мне подбросили нечто новенькое для размышлений, а такое не каждый день случается.

— Большое спасибо, — рассудительно ответил Ршава. — Ты умный человек. Ты мог бы поступить правильно, став священником и получив возможность извлечь пользу из своего ума.

— Нет уж, спасибо. — Лардис покачал головой. — Даже чтобы управлять гостиницей, нужно здорово напрягать мозги, вы уж поверьте. И еще… вы уж не обижайтесь, но вряд ли из меня вышел бы хороший священник. Уж больно я люблю давать работенку своему члену.

Познакомившись с плотскими радостями, Ршава понял, что на такие слова трудно возразить. И как только он всю жизнь без этого обходился? Единственный разумный ответ заключался в том, что прелат не знал, от чего отказывался. Он предположил, что именно поэтому священники дают обеты молодыми. Если бы они сперва получили кое-какой опыт, то не захотели бы отказаться от женщин — а некоторые и от мальчиков…

— Эти правила тоже, скорее всего, изменятся, — сказал он.

— Готов поспорить, что изменятся! — Трактирщик рассмеялся — хрипловато, похотливо и грубо. Он взглянул на Ршаву со странным, почти болезненным любопытством. — А вы действительно думаете, что сможете заставить храмы перевернуть все вверх ногами, святой отец? Или просто говорите, лишь бы послушать себя?

— Когда я говорю, что могу что-то сделать, то я могу это сделать, — заявил Ршава, может быть, чуть громче, чем следовало бы. — Истина есть истина. Если я вижу ее яснее, чем остальные, то могу заставить и других увидеть ее. И я обязан заставить их ее увидеть.

— Ну, тогда уж лучше ты, приятель, чем я. — Лардис, даже не заметив, перешел на «ты». — Да, лучше ты, чем я. — Трактирщик негромко и скорбно присвистнул. — Когда замахиваешься на нечто такое большое, ты неизбежно проиграешь, и не важно, прав ты или не прав. Понимаешь, о чем я? Не важно, мышь ударится о дерево или дерево упадет на мышь… В любом случае она проиграет.

— Я не мышь, — заявил Ршава и подергал свою густую бороду. — Сам видишь, у меня другие усы.

Трактирщик рассмеялся громче, чем шутка того заслуживала; он уже немало выпил. В очередной заход пили за счет Ршавы. Кончилось тем, что они пили почти весь день, одновременно пытаясь решить загадки вселенной.

Люди на улице стали что-то кричать друг другу.

— Интересно, что там происходит? — пробормотал изрядно подвыпивший Ршава.

— Да пошли они все в лед. — Лардис хихикнул. — И вообще, пошли в лед все те, кто не заходит и не покупает вина. Короче, всех в лед. — И он снова хихикнул.

Но тут с улицы кто-то зашел, и они дружно вопросили:

— Что там за переполох?

— Так вы что, еще не знаете? — изумился горожанин и закатил глаза, когда они покачали головами. Глаза-то он закатил, но все же сообщил: — Патриарх умер!

Ршава проснулся с таким похмельем, какого не помнил уже… Он так и не смог вспомнить, когда просыпался с такой тяжелой головой, и просыпался ли вообще. Да, он проклял патриарха, но ведь не всерьез… Однако же Камениат скончался.

Застонав, Ршава кое-как встал с постели. Голова заболела сильнее, и еще сильнее — когда он наклонился, чтобы достать из-под кровати ночной горшок. Он постарался слить туда все вино, выпитое вчера днем и вечером, но оно до сих пор туманило ему голову.

— Поберегись! — крикнул он, а скорее прохрипел и выплеснул содержимое горшка на улицу. Донесшийся снизу негодующий вопль подсказал, что прохожие отбежать не успели. То была вездесущая опасность городской жизни. Такое случалось и в Скопенцане.

Спускаясь в таверну, Ршава все еще не очень твердо держался на ногах. Оказавшись внизу, он заморгал и прищурился. В помещении было не светлее, чем накануне, — даже темнее, потому что утро выдалось пасмурным; но Ршаве казалось, что тут очень светло. Лардис сидел за стойкой и тоже не отличался бодростью.

— Вина, — прохрипел Ршава. — Чашку вина и немного свежей капусты, если есть. Может быть, это немного уймет грохот у меня в голове.

— Капуста у меня есть. — Трактирщик не сомневался, что Ршава захочет получить и шерсть собаки, которая его покусала. Перед ним уже стояла кружка. Наливая вино в другую, Лардис предложил: — А еще у меня есть суп из потрошков. Мне от него полегчало… немного.

— Тогда суп из потрошков и капусту… может быть, — согласился Ршава. — Но сперва вина. О да, вина!..

Он автоматически совершил подобающий ритуал. Несколько человек уже завтракали. Одно дело — похмельный священник: над ним посмеются, и только. И совсем другое дело — похмельный священник, не отвергающий Скотоса… Ршаве не хотелось никого убивать в такую рань.

Когда он подносил чашку к губам, руки у него дрожали. А когда вино попало в желудок, прелат усомнился, что оно там останется. Несколько раз судорожно сглотнув, он приказал желудку вести себя прилично. К его великому облегчению, тот повиновался. Сжевав капустный лист, Ршава зачерпнул ложкой наваристый суп с пряностями. Головная боль стала постепенно стихать.

— Уже лучше, — сообщил он, увидев дно суповой тарелки. — Еще не хорошо, но уже лучше.

— Уж я-то понимаю, — почти столь же скорбно произнес Лардис и неискренне рассмеялся: — В жизни больше никогда и никого не прокляну.

Ршава уставился на него, едва не выпучив глаза. Неужели Лардис действительно думает, будто его проклятие убило Камениата? Ршава тоже засмеялся, а начав, никак не мог остановиться. К тому времени, когда ему удалось подавить этот спазм — едва ли не припадок, — все уже глядели на него.

— Вы пришли в себя, святой отец? — с сомнением осведомился Лардис.

— Пожалуй… да, — ответил Ршава, все еще задыхаясь. Из глаз у него выкатились две слезинки. — И надо же было такому случиться… Извините. Если бы я не рассмеялся, то расплакался бы.

— Пресвятой Камениат заслуживает наших слез, — сказал какой-то старик, очертив на груди солнечный круг. — Кто теперь возглавит храмы в нынешние тяжелые времена?

Вопрос был столь же хорош, как и любой из тех, которые задавал трактирщик. Если бы Ршава не поссорился с родственником, то его имя возглавило бы список из трех кандидатов, который Малеин представил бы малому синоду, собравшемуся для выбора преемника Камениата. И они бы точно знали, кого из трех кандидатов автократор ожидает увидеть выбранным.

«Какой я был дурак», — подумал Ршава. Если бы он сам стал вселенским патриархом, то смог бы изложить свои взгляды на веру с позиции силы. А в нынешней ситуации ему придется швырять их снизу в лица церковных иерархов.

Он покачал головой. Старый Небул много лет назад послал его в Скопенцану в том числе и для того, чтобы Ршава научился ладить с людьми. Но у него это получилось не так хорошо, как хотелось бы мудрому патриарху.

Но теперь уже ничего не изменишь. Он такой, какой есть, и верит в то, во что верит. И еще он верит, что одержит победу, кто бы ему ни противостоял. Как ни странно, сейчас прелат был убежден в этом сильнее, чем когда-либо, несмотря на все события, происшедшие не так, как ему хотелось бы.

— Что вы знаете о прелатах и церковниках, святой отец? — спросил его старик. — Как по-вашему, кто станет преемником пресвятого отца?

— Интересный вопрос, — ответил Ршава. — Но меня некоторое время не было в городе. Я не знаю всех важных людей в храмах так хорошо, как следовало бы.

— А я знаю, кто стал бы преемником, если бы на нас не напали варвары, — сказал Лардис. — Разве у автократора нет брата или племянника, который был священником в одном из дальних городов? В Агдере, кажется… Да только провалиться мне в лед, если я помню, как его звали.

— В Скопенцане. Это было в Скопенцане, — поправил Ршава.

Агдер, небольшой порт на Северном море, находился еще дальше от города Видесс. Не было смысла иметь крупный порт там, где даже океан почти каждую зиму замерзает.

— В Скопенцане, говорите, святой отец? Я так не думаю, но спорить не буду, — сказал трактирщик. — В любом случае этого племянника автократор взял бы под крылышко. Но теперь он, наверное, мертв. На севере творилось такое, что вряд ли бы он выжил.

— Да, наверное, — согласился Ршава.

Но может быть, и нет. Может быть, Малеин все же решит, что кровь не только гуще воды, но и гуще плохой доктрины? «Надо будет попробовать встретиться и выяснить это, — подумал Ршава. — Может быть, я сумею убедить брата, что я мягче, чем он думает. Может быть, я сумею убедить его и в том, что я мягче, чем на самом деле».

В худшем случае Малеин откажет. Но если Ршава услышит «нет» — разве станет ему хуже, чем уже есть?

ГЛАВА 11

— Нет, — сказал Малеин, глядя Ршаве в глаза.

— Но… — начал Ршава.

Они сидели в малом зале для аудиенций, том самом, где прелат допустил ошибку, заговорив с автократором о созыве синода. Вино сегодня — во всяком случае, Ршаве — подали значительно менее изысканное.

— Нет, — повторил Малеин. — Ты уже превратил себя в ходячий скандал. А мне не нужен скандал на патриаршем троне. Я не могу такого допустить. Особенно сейчас, потому что через несколько дней выступаю с армией против бунтовщика. И поэтому я выберу безопасную кандидатуру. Знаешь… знал ли ты Созомена?

— Да, я знал его, ваше величество. Он святейший и набожнейший человек. — Тут Ршава произнес только правду. Созомен принадлежал к людям того же сорта, каким, наверное, был мученик Квельдульфий, — тем, чью святость будут помнить и почитать веками после их смерти. Ршаву изумило, что Созомен давным-давно не умер. — Ему сейчас должно быть… около девяноста, да?

— Что-то в этом роде. — Малеин пожал плечами. — Ну и что? Ум у него до сих пор здравый. В этом никто не может усомниться. И для меня он — безопасный выбор. В этом тоже никто не сможет усомниться. — Он сверкнул глазами на Ршаву. — С другой стороны, любой — и особенно Стилиан — может усомниться в тебе. И я не намерен предоставить ему такую возможность.

Ршаву никогда не ранили на поле боя. Наверное, при этом испытываешь примерно то же, что он пережил сейчас. Он терпел эту муку, насколько мог. Склонив голову, Ршава произнес:

— Вы автократор.

— И намерен им остаться, клянусь благим богом. — Что бы там Малеин ни говорил в частной беседе, в душе он все еще поклонялся Фосу. — Когда повешу уродливую голову Стилиана на Веховой камень… Что ж, если Созомен после этого пройдет по Мосту Разделителя, может быть, я подумаю о твоей кандидатуре. Если ты за это время научишься держать рот на замке. — Малеин снова взглянул Ршаве в лицо.

Вот оно что: сделка. Помалкивай сейчас — станешь вселенским патриархом потом. Но что тогда произойдет? Ршава медленно проговорил:

— Вы захотите, чтобы я помалкивал… об этом и после того, как посадите меня на патриарший трон.

— Разве империя видела недостаточно бедствий за последние несколько лет, чтобы продлить их еще лет на пятьдесят? — возразил Малеин. — Зачем нам новые?

— Из-за истины? — предположил Ршава.

Малеин покачал головой. Льющийся в окно солнечный свет играл на морщинах и тенях вокруг его глаз, заставляя императора выглядеть старше своих лет. Подумав об этом, Ршава решил, что глаза Малеина все равно делают его старше, даже если лицо не поддается годам. Надев красные императорские сапоги, человек начинает изнашиваться быстрее, и у Малеина это проявилось в глазах.

— Если это действительно истина, — заявил автократор, — то рано или поздно ее кто-нибудь обнаружит. Зачем же торопиться и заталкивать ее людям в глотку?

— Потому что это истина, — повторил Ршава.

Его родственник был существом политическим — из тех, кого тревожит, что сработает, а что нет, что целесообразно и что практично. Ршава таким никогда не был и никогда не будет. Здесь он снова обнаружил свою неспособность пойти на компромисс, даже когда компромисс принесет ему немало пользы и благ.

Будучи существом политическим, Малеин видел то же самое — и наверняка понял это раньше самого Ршавы. Вздохнув, автократор снова покачал головой:

— Нет. Мне жаль, но вряд ли получится. Ты человек, который станет есть огонь, даже если тебе самому придется его разжигать. Я не могу допустить, чтобы подобный человек стал хозяйничать в Соборе. Проблем будет больше, чем выгод. — Опять прозвучало это слово.

— Даже после смерти Камениата синод соберется, — упрямо заявил Ршава. — У меня есть право этого потребовать. Даже сам Созомен не может этого отрицать.

— Пусть собирается, — равнодушно произнес Малеин. — Он обрушится на тебя, как кирпичное здание во время землетрясения. И ты получишь то, что заслуживаешь. — Автократор помолчал, глядя на Ршаву. — До меня дошли кое-какие странные сообщения с севера. Полагаю, это не ты… — Малеин покачал головой. — Нет. Я говорю это лишь потому, что недоволен тобой.

«Странные сообщения с севера?» — Ршава задумался… Ингегерд? Кубац? Священник, упавший замертво в том городе? Ршава даже не смог вспомнить его имя… Гимерий и маги? Ршава знал, какой след оставил за собой. К счастью, автократор не связал внезапную смерть Камениата с остальными.

— Мы предоставили тебе все время, какое могли уделить, — произнес Малеин.

Когда родственник начинал употреблять монаршее «мы», это был верный признак того, что он не желает больше слушать. На сей раз Малеин не приказал вывести Ршаву из дворца, но это стало единственным знаком более теплого отношения, продемонстрированным автократором.

Когда Ршава выходил, дворецкий-васпураканин подвел к залу для аудиенций загорелого мужчину со шрамами на лице. Проходя мимо Ршавы, офицер — кем тот, несомненно, был — склонил голову и очертил на груди солнечный круг. Какая ирония: человек, чьей профессией было убийство, сохранил больше веры, чем прелат!

Ршава рассмеялся, оценив шутку. Он сомневался, что ее оценит сухопарый и отмеченный шрамами генерал. И уж точно не оценит автократор.

Как и сообщил Малеин, несколько дней спустя он выступил с армией на войну. Он не посылал Ршаве особого приглашения, но по всем столичным улицам прошлись глашатаи, призывавшие горожан прийти на парад и проводить императора. Видессиане, и особенно жители столицы, обожали любые зрелища.

Хотя Ршава пришел на Срединную улицу еще до рассвета, ему пришлось расталкивать локтями толпу, чтобы пробиться в передние ряды и увидеть хоть что-нибудь. Но если бы он не был выше среднего роста, даже с этого, с трудом отвоеванного места он мало что разглядел бы.

«Вино! Кто хочет вина!» — «Сладкие булочки!» — «А вот жареный горошек! Только что с жаровни, с пылу с жару!» — «Жареный кальма-а-ар!» — Лоточники прокладывали себе дорогу сквозь толпу. Когда торговец кальмарами приблизился к Ршаве, тот потратил две монетки на несколько кусочков жареного моллюска. Он ни разу не ел кальмара за все годы, прожитые в Скопенцане. Кусочки оказались именно такими, какими он их запомнил, — почти безвкусными и настолько жесткими, что их требовалось очень долго жевать.

Крытые колоннады помогали защитить Срединную улицу от солнца. Люди суетились на крышах, толкаясь из-за местечка с лучшим обзором. Иногда случалось, что такие зеваки — обычно молодежь — падали с крыш и разбивали головы о мостовую. Сегодня Ршава криков не услышал: любопытные вели себя осторожно.

Самые рисковые из них, забравшись выше колоннады, первыми заметили приближающееся шествие.

— Идут! — крикнули они и принялись толкаться еще азартнее. — Идут сюда! — Их слова подтвердили доносившиеся от дворца громкие звуки горнов, флейт и барабанов.

Впереди выступал глашатай, дабы поведать людям, что они увидят, словно они этого не знали:

— В поход выступил автократор, дабы наказать мерзкого бунтовщика и узурпатора!

Горожане поблизости от Ршавы зааплодировали. Означало ли это, что они на стороне Малеина? Или они всего лишь хотели произвести впечатление, будто они на его стороне? Ршава задумался: многие ли из них знают, на чьей они стороне, и многих ли вообще это волнует?

Знаменосцы несли стяг Видесса — лучистый солнечный диск на голубом фоне. Следом маршировали императорские телохранители. Некоторые из них, лучники и копейщики, были видессианами, другие — халогаями-наемниками. Могучие светловолосые воины несли боевые топоры на длинных рукоятках. Волосы они заплетали в длинные косы, заброшенные на спину. Халогаев стали нанимать в телохранители еще со времен Ставракия. С точки зрения императоров, в этом имелся здравый смысл. Каждый из наемников давал клятву верности правителю, который платил ему жалованье. Поэтому у других амбициозных видессиан оставалось меньше шансов подкупить охранника и предать автократора.

Светлые глаза, светлые волосы, бледная или обгоревшая на солнце кожа и грубоватые черты лица резко выделяли халогаев среди видессиан, равно как и высокий рост и мрачная подозрительность, с какой они вглядывались в толпу. Для них любой человек на улице был потенциальным убийцей. Во времена гражданской войны они вполне могли оказаться правы. Халогаи присматривались и к своим видесским коллегам, а те приглядывали за ними.

— Ма-ле-ин! Ма-ле-ин! Ма-ле-ин! — Эти ритмичные выкрики явно завели наемные клакеры, чтобы произвести впечатление на толпу. — Да здравствует автократор! Выкопаем кости Стилиана!

Некоторые из простых горожан поблизости от Малеина тоже закричали, но гораздо больше оказалось тех, кто этого делать не стал, хотя некоторые из молчавших аплодировали императору. Малеин, облаченный в позолоченную кольчугу и позолоченный шлем с припаянной к нему золотой короной, восседал на белом коне. Его алая накидка, колыхавшаяся за спиной, и ярко-красные сапоги были очень заметны издалека.

Возле него и чуть позади ехал тот самый, отмеченный шрамами генерал. Выглядел он суровым и уверенным. Кто он такой, Ршава не знал. Когда Ршава в последний раз был в столице, нынешний генерал наверняка был еще простым офицером. Ршаве очень хотелось узнать, что тот испытывает, выступая в бой против Стилиана, уже очень давно прослывшего незаурядным полководцем. Но спросить его, конечно, не получится без риска оказаться под арестом за измену.

За автократором и генералом ехали всадники в синих плащах. Лошадиные копыта звонко цокали по булыжникам. По сигналу офицера всадники дружно выкрикнули:

— Малеин!

А если войну выиграет Стилиан, будут ли они с тем же энтузиазмом кричать его имя? Большинство из них, наверное, будет. Далее шли пешие копейщики. Они тоже рявкнули имя автократора. Станут ли они с таким же рвением выкрикивать имя любого автократора? Ршава решил, что станут.

Наконец все они прошествовали мимо, направляясь к Серебряным воротам, к армии Стилиана, на гражданскую войну. И что они оставили после себя? Воспоминание о громких выкриках и запах конского навоза, — впрочем, последний присутствовал в столице в любое время года.

Если они перебьют солдат Стилиана, Видесс пострадает. Если солдаты бунтовщика перебьют их, Видесс все равно пострадает. Гражданская война — дело грязное. Какая бы из сторон ни одержала верх, империя проиграет.

Разве хаморские каганы, где-нибудь по другую сторону Заистрийских гор, не захохочут, узнав, что автократор и мятежный генерал снова вцепились друг другу в глотки? Не будь гражданской войны, кочевники вообще не проникли бы в Видесс. Ршава не сомневался, что всем им война только на руку.

Варвары тоже воевали друг против друга. В прошлые, более счастливые дни Видесс при помощи подкупа, дареного оружия и торговли заставлял кочевников постоянно грызться между собой, поэтому они были слишком заняты, чтобы доставлять империи неприятности. Теперь хаморы играют в ту же игру против Видесса.

— Ну, если хотите, можете назвать это парадом, но я видал и получше, — произнес кто-то рядом со Ршавой.

Похоже, он выразил общее мнение. Вряд ли Малеину пришлись по душе речи его подданных, доведись ему их услышать. Впрочем, раньше или позже, он их услышит. Если в толпе не было его агентов, мотающих на ус слова простонародья, то автократор допустил промах. Но Ршава не верил, что его родственник допускал много подобных промахов.

Толпа медленно расходилась. Лоточники направились к столичным площадям, где всегда можно найти множество людей, желающих что-нибудь купить. Карманники, наверное, поступили так же.

— Святой отец? — обратился к Ршаве какой-то замухрышка.

— Да?

— Святой отец, вы случайно не целитель? У меня жуткая язва на голени, вот я и подумал…

— Я не целитель. Извини.

— А вы не могли бы попробовать? — взмолился коротышка.

— Я тебе ничем помочь не могу. Если тебе нужна помощь, отыщи священника, который действительно умеет исцелять.

— Да бросьте! Вы же можете исцелять!

Коротышка уже нашел, кого ему хотелось. Наверное, поиски другого священника он счел для себя чрезмерным усилием — и это в городе, где трудно пройти квартал по Срединной улице и не встретить хотя бы одного. Терпение Ршавы начало истощаться.

— Я же сказал: я не целитель. Прошу тебя, уйди и оставь меня в покое.

— Но моя нога… — захныкал коротышка.

На взгляд Ршавы, он выглядел вполне здоровым, однако продолжал ныть и жаловаться. Намека он не понял и уходить не собирался. В конце концов у Ршавы лопнуло терпение.

— Ладно, — процедил он, гневно выдохнув. — Ладно. Иди за мной в переулок, и я дам тебе то, что ты заслуживаешь.

— Долго же вы собирались, — заметил болезный, не обратив внимания на тон прелата. Он пошел следом за Ршавой, прихрамывая совсем немного, если вообще прихрамывая… — Вот. Наклонитесь, и сами увидите, какая у меня язва.

Ршава наклонился. Переулок был узким и темным. Кирпичи домов здесь покрывал мох и нечто более склизкое. Срединная улица была мощеной, здесь же приходилось ступать по раскисшей грязи. Жужжали мухи, и городская вонь казалась тут сильнее, чем на главном бульваре.

— Видите? — спросил коротышка, и это слово оказалось последним в его жизни.

Негромко и удивленно ахнув, он упал уже мертвый. Ршава даже не потрудился снять с его пояса кошелек. Пусть тот станет приятным сюрпризом для какого-нибудь городского стервятника, который наткнется на тело.

Возвращаясь в гостиницу, Ршава поймал себя на том, что насвистывает. Получается, что его способность проклинать — чудесный талант. И если Ршава не станет время от времени пользоваться им, чтобы избавить себя и мир от раздражающего зануды, то какой от него толк?

Вскоре Созомен был должным образом назначен вселенским патриархом. Ршава пришел в Собор, чтобы посмотреть на его официальное введение в должность. Казалось, Созомен почти не изменился, с тех пор как Ршава уехал в Скопенцану. Он и тогда был стар, морщинист, с длинной белоснежной бородой. Сейчас он выглядел точно так же.

Расшитую золотыми нитями ризу патриарха еще больше утяжеляли нашитые на нее драгоценные и полудрагоценные камни. И без того сутулые плечи Созомена с трудом выдерживали ее вес. Он обвел взглядом собравшихся в Соборе прихожан, и когда заговорил с кафедры, голос его, несмотря на годы, оказался ясным и громким:

— Друзья мои, я никогда не ждал и не желал чести, которую его величество решил возложить на меня. Я охотнее размышлял бы о владыке благом и премудром, чем стремился править непокорными людьми. Но раз уж меня попросили, я буду нести эту ношу, насколько смогу.

Он посмотрел на толпу. Ршава помнил его взгляд — почти такой же проницательный, как у лика Фоса на куполе у него над головой. Похоже, взгляд остался прежним.

— Мы живем в тяжелые времена, — продолжал Созомен. — Некоторые могли бы сказать, что они тяжелые, потому что темный бог постарался сделать их такими. Как я слышал, даже некоторые священнослужители утверждали подобное. Они получат возможность доказать эти утверждения, если смогут.

Знал ли он, что Ршава сейчас в Соборе? Ршава узнал Созомена без труда, но узнает ли тот Ршаву через столько лет? Новый патриарх знал, что Камениату пришлось объявить о созыве синода, и, кажется, не возражал против этого. Ршаве это показалось хорошим предзнаменованием.

— Сам я не приверженец этих новомодных идей, — сказал Созомен. — Я верю в то, во что стал верить много лет назад еще на коленях матери. Я полагаюсь на эту веру. Она помогала мне и в горе и в радости. И думаю, что так будет всегда.

Тут он улыбнулся, и Ршаве показалось, что лицо старца излучает свет, подобный свету, струящемуся из окон в основании купола. Созомен не лгал, когда говорил о своей вере. Она сияла на его лице.

— Я могу ошибаться, — сказал он, все еще улыбаясь. — Я признаю, что могу ошибаться. Если синод решит, что это так… то я сложу с себя эту ношу, и с радостью.

Имел ли он в виду, что откажется от патриаршества? Или что тихо и спокойно умрет? Для человека его лет и с его очевидной решимостью возможным казался любой исход.

Ршаве захотелось его убедить. На следующий день он пришел в резиденцию патриарха и вскоре был принят. Поклонившись Созомену и поздравив его с назначением, Ршава сказал:

— Пресвятой отец, мне повезло, что я смог спастись из захваченной и разрушенной Скопенцаны. То, что я там увидел и что увидел позднее… Вы даже не представляете, насколько вам повезло, что вы живете в столице. Большая часть зла в этом мире обошла город стороной — пока.

— Борьба есть, — согласился Созомен. — Я не стану этого отрицать. Да и как я могу ее отрицать, когда она предопределена верой? Но вера также предопределяет, что добро и свет в конце концов восторжествуют, а тьма будет повержена. В это я верю до сих пор.

— Даже после того, как наше собственное зло позволило хаморам ворваться в империю и творить все эти ужасы? — вопросил Ршава.

— Даже после такого, — спокойно ответил патриарх. — Люди могут быть мошенниками и дураками. Люди нередко бывают теми и другими одновременно. Но даже у мошенников и дураков внутри сияет свет Фоса. И это возвышает их над грубыми животными.

— Неужели? — И Ршава поведал Созомену кое-что о тех ужасах, которые ему довелось увидеть. Он едва не рассказал старцу о некоторых собственных деяниях, но в последнее мгновение удержался. Про такое не следует знать даже святому Созомену. — И если вы спросите меня, — завершил Ршава, — то все это показывает, что мы отделены от животных. Мы ниже их. Они ведут себя так, как должны, но мы ведем себя так, как выбираем сами.

— Да, как выбираем. И мы должны выбрать свет. — Созомен осенил Ршаву благословением. — Ты должен выбрать свет, святейший отец. Он существует для тебя, равно как и для любого из нас. Тебе довелось немало пережить, но это не должно заставить тебя отвернуться от веры.

— Тяжелые времена наступили для всего мира, — не согласился Ршава. — Времена настолько суровые, что Фос уже не может надеяться на победу и торжество. Сама идея о том, что он это сможет, есть западня и иллюзия.

Созомен печально очертил на груди солнечный круг:

— Я буду молиться за тебя. Я буду молиться за тебя изо всех сил, какие у меня еще остались. Да одарит тебя владыка благой и премудрый умиротворением в конце твоего пути.

Ршава едва не проклял его тут же, просто за то, что патриарх ощущал себя удобно и безопасно в силках настолько очевидно (но, как Ршаве было ясно, недостаточно очевидно) устарелой веры. Нет, этого делать нельзя. Созомен очень стар, и его кончина никого не удивит… при обычных обстоятельствах. Но если два вселенских патриарха скончаются в течение нескольких дней и вдобавок через несколько часов после споров с Ршавой, у многих удивленно поднимутся брови. И слухи с севера уже достигли столицы. Пока даже Малеин не связал эти слухи со своим родственником. Но два мертвых патриарха — и очень многие люди сами догадаются об этой связи…

Встав, Ршава поклонился седобородому человеку, на котором пышные одеяния патриарха смотрелись как-то неуместно.

— Пресвятой отец, мы увидимся на синоде. Там соберутся все священнослужители.

— Соберутся, — подтвердил Созомен. — Но я надеюсь увидеть тебя раньше. Я надеюсь, что ты придешь в Собор и помолишься о возвращении своей веры. Иногда взгляд Фоса с той восхитительной мозаики под куполом творит настоящие чудеса.

— Возможно, вы меня там увидите.

Ршава не посмел отказаться или оскорбить Созомена в лицо, настолько большая личная сила исходила от патриарха. Еще раз поклонившись, Ршава вышел из резиденции.

Какой-то человек, по виду секретарь, дожидался аудиенции у Созомена.

— Святой отец, — вежливо пробормотал он, когда Ршава проходил мимо него.

Ршава кивнул в ответ. Этот щелкопер знал лишь, что перед ним священник и даже не подозревал, что убеждения священника противоречат всему, чему учили в храмах. Однако по всей империи (или по той ее части, которая не была захвачена хаморами, а может быть, лишь по той ее части, где еще не хозяйничали хаморы и Стилиан) уже скакали курьеры. Они вызывали священников и прелатов, монахов и аббатов в столицу на этот синод. А после его завершения, сказал себе Ршава, все станет иначе.

Но что, если не станет? Что, если синод лишь одобрит веру такой, какова она сейчас? Яркий солнечный свет заставил Ршаву моргнуть. Прищурившись, он поглядел на небо: это Фос мог намекать ему, что он не такой умный, каким себя считает. Фос, конечно, мог, но вряд ли намекал.

Если же собравшиеся церковники с ним не согласятся… В таком случае кое-кого ждет внезапная и преждевременная кончина. Не исключено, что прямо во время синода. Если люди отказываются взглянуть на очевидную истину, Ршаве придется ткнуть их в эту истину носом. И тогда, если ему немного повезет, уцелевшие станут сговорчивее.

Разумеется, если останутся уцелевшие.

Резиденция патриарха выходила на площадь Паламы. Ршаве нужно было пересечь ее, чтобы попасть на Срединную улицу и дойти до своей далеко не роскошной гостиницы. Судя по тому, что творилось на огромной рыночной площади, можно было подумать, что гражданской войны в империи нет и в помине. Где-то неподалеку лоточник расхваливал своих жареных кальмаров. У Ршавы забурчало в животе, хотя последние съеденные им кальмары оказались не особенно хороши.

Блестела под солнцем рыба, выловленная в море неподалеку от столицы. Покупатели воротили нос от якобы несвежих рыбин, а торговцы переругивались с покупателями. Ворюга-кот пробирался куда-то с торчащей изо рта толстой креветкой. Обкраденный лоточник швырнул в кота камнем и промахнулся. Срикошетив от булыжной мостовой, камень заметался между лотками и наконец замер.

Жонглер ловко удерживал в воздухе фонтан из шариков и ножей, извергая еще один фонтан — бородатых шуток. У его ног стояла миска с парой монет. Интересно, не сам ли он положил в нее монеты, чтобы поощрить зрителей? Какой-то певец аккомпанировал себе на лютне. У его ног вместо миски стояла выскобленная изнутри тыква. Писец сочинял письмо для сердитого на вид крестьянина. Предсказатель за некую мзду предлагал рассказать всем желающим, что их ждет в будущем. От него Ршава отвернулся. С предсказателями он больше общаться не желал. И если этот действительно способен заглянуть в будущее, то он и сам, наверное, не захочет иметь дело с Ршавой.

Флегматичные бабули (некоторые, однако, скорее непреклонные, чем флегматичные), прикрыв головы яркими шарфами, продавали из корзин зеленые бобы, лук, спаржу, тмин, тимьян, фенхель и десятки иных овощей и приправ. Они торговались с покупателями и сплетничали между собой. Некоторые из них заметили Ршаву, пробиравшегося сквозь толпу, и одна очертила на груди солнечный круг. Решив пока оставаться хамелеоном, Ршава повторил ее жест. Бабулька удовлетворенно кивнула.

Он мог купить здесь книги, ножи, щенков, веревку, украшения, маслины или оливковое масло; женщину или мальчика, амулет, гарантированно делающий его неутомимым с женщиной или мальчиком, и лекарство, гарантированно излечивающее от того, что он мог бы подхватить от женщины или мальчика; пояс и кошелек, чтобы носить его на этом поясе; тунику и краску, чтобы перекрасить тунику или, если бы он был мирянином, а не священником, подстричь бороду и сделать маникюр; он мог приобрести курицу, игрушечную тележку или настоящую телегу, мяч и пару крепких сапог, чтобы бить по мячу; фунт креветок и весы в комплекте с гирями, чтобы взвесить креветок; сливы, сушеные абрикосы и маковый сок, чтобы избавиться от поноса, вызванного фруктами…

Площадь была такой и до того, как Ршава уехал из столицы. Если бродить по ней, приглядываясь ко всему, что здесь продавалось, то можно убить весь день, так ничего и не выбрав. Со многими так и происходило: их выдавал остекленевший взгляд. Во всей империи не было другого подобного места для покупок.

Ршава целеустремленно пересек площадь. Когда он вышел на Срединную улицу и зашагал по ней, ему захотелось одобрительно похлопать себя по спине. Вдоль главной столичной улицы также располагалось множество лавок, перемежавшихся зданиями различных имперских администраций. Хотя искушений хватало и здесь, они не шли ни в какое сравнение с площадью Паламы.

Когда Ршава свернул со Срединной улицы и отыскал свою гостиницу, хозяин взглянул на него со странным выражением.

— Можно вас кое о чем спросить, святой отец? — осведомился Лардис.

— Спросить можно всегда. Но ответить не обещаю, — сообщил Ршава.

— Что ж, попробую немного развязать вам язык. — Трактирщик наполнил кружку вином и пододвинул ее к Ршаве. — Почему бы вам не выпить винца?

— Тогда позвольте и вас угостить кружечкой. — И Ршава положил на стойку монету. Теперь трактирщик уже не пожалеет о собственной щедрости и не затаит обиду на Ршаву как на объект этой щедрости…

— Вы благородный человек.

Лардис не стеснялся пить на работе. Он налил себе вина, плюнул, отвергая Скотоса (так же поступил и Ршава), и выпил. Оторвавшись от кружки, трактирщик спросил:

— А правда ли то, что о вас говорят?

— Не знаю. А что обо мне говорят? — Ршава постарался задать вопрос небрежно, но в душе у него шевельнулся страх. Если новости с севера все-таки связали его имя с теми событиями…

Но Лардиса интересовало совсем другое.

— Я слыхал, что вы какой-то родственник автократора. Это правда? И как такое может быть?

— Быть может всякое. — По своему обыкновению, Ршава был неумолимо точен. — На самом же деле так оно и есть.

От изумления глаза у Лардиса стали почти совиными.

— Фос! А раз так, что вы здесь делаете?

— Живу здесь. Сплю. Ем. Пью вино. Все то, что люди обычно делают в гостиницах, — ответил Ршава. «Время от времени заманиваю в постель служанку…» Тонзура могла удержать его от произнесения этих слов, но не от самого поступка.

Трактирщик все никак не мог оправиться от изумления.

— Но… Но… Почему вы делаете это здесь, святой отец? Почему вы сейчас не едите молочного поросенка с золотого блюда в роскошной комнате во дворце? Разве автократору не нужна вся помощь, какую он может получить? А родственники для него на вес золота, если он точно уверен, что они останутся ему верны. Так почему же вы не там?

— Ну, во-первых, его величество не очень-то любит молочных поросят, — ответил Ршава. Лардис изобразил жест нетерпения — и очень грубый. Пожав плечами, Ршава добавил: — Во-вторых, его величество не очень-то любит меня.

— А-а… — Трактирщик переварил эту новость и, решив, что Ршава говорил серьезно, заявил: — Это очень глупо.

— Со стороны его величества? Сомневаюсь. — Ршава прекрасно знал, как много он сделал, чтобы настроить Малеина против себя, хотя во многом и непреднамеренно.

— Нет-нет! — Лардис нетерпеливо тряхнул головой. — Это вы поступили глупо, отбросив такие родственные связи. Сами подумайте, как много вы могли бы получить с их помощью! — Лицо трактирщика засияло: наверное, он ярко представил, сколько бы смог украсть, окажись на месте Ршавы.

— Возможно, вы и правы, — ответил тот фразой, которую всегда можно произнести, не боясь кого-либо оскорбить, но и не вкладывая в нее реального смысла. Она также могла служить вежливым эквивалентом выражения: «Да пошел ты в лед», которое вертелось у прелата на языке.

Не поняв этого, Лардис сказал:

— Конечно прав, уж поверьте. Как это может не иметь значения? Поясните-ка, мой блистательный друг.

Ршава решил проглотить наживку: ему было все равно.

— Если Стилиан выиграет гражданскую войну, мое родство с его величеством не будет стоить и фальшивого медяка. Если только не подставит мою шею под меч палача.

— А-а… — глуповато протянул трактирщик. — И что… все дело в этом?

— Можно и так сказать. Да, можно и так.

Ршава пошел наверх с удовлетворением человека, за которым осталось последнее слово. Он не сказал Лардису, что общение с родственником бывшего автократора может подставить и его шею под меч палача, если Стилиан победит в гражданской войне. Если трактирщик сам об этом не догадается, то он не на своем месте и занимается не своим делом.

Священники, прелаты, монахи и аббаты очень медленно прибывали в столицу на синод, о созыве которого объявил Камениат. Некоторые оказались отрезаны от столицы нашествием варваров и, возможно, убиты; другие не могли пересечь территории, захваченные Стилианом, и добраться до контролируемых Малеином; третьим преградили путь армии, совершавшие марши и контрмарши.

Но это вынужденное ожидание совершенно не волновало Ршаву. Оно давало ему больше времени корпеть над святыми писаниями в поисках текстов, подкреплявших примеры, которые мир выдавал слишком обильно. Заодно Ршава изучал и гримуар покойного Кубаца. Постепенно он начал обретать контроль над магией, некогда подвластной чародею.

Он даже стал менять и улучшать заклинания, разработанные Кубацем. Покойный маг, как постепенно осознавал Ршава, был не таким уж большим мудрецом. Его гримуар вполне мог быть и поваренной книгой: рецепты у Кубаца имелись, но он редко подходил к ним творчески.

В противоположность ему, Ршава с удовольствием придумывал вариации на какую-либо тему. Он не только воспользовался заклинанием Кубаца, чтобы изгнать из своей комнаты тараканов, но и переделал его так, чтобы усатые зануды покинули ее четкими марширующими отрядами, подобно солдатам Малеина, прошедшим по Срединной улице на войну против Стилиана.

Разумеется, солдаты Малеина промаршировали по Срединной улице лишь один раз. Тараканов же Ршаве пришлось изгонять снова и снова. Даже когда он придумал другое заклинание, чтобы те тараканы, которых он уже изгнал, больше не возвращались, новых приползало столько, что приходилось время от времени повторять процедуру.

Ршава также использовал заклинание, наполнявшее комнату темнотой вместо света, чтобы заставить мотыльков, мух и прочих насекомых, любящих свет не меньше большинства набожных священников, лететь куда-нибудь в другое место. Как и в случае с другим заклинанием, это тоже пришлось время от времени повторять. Впрочем, он не очень-то и возражал, зная, что лишний раз попрактиковаться в магии не помешает.

По одному или небольшими группами, церковники все же прибывали в столицу. Большинство добралось сюда из западных провинций, где гражданская война пылала менее яростно, или из окрестных земель, все еще остававшихся в руках Малеина. Несколько священников и прелатов добрались до Видесса из городов, захваченных Стилианом. Может быть, им удалось выскользнуть оттуда тайком, несмотря на вражеские гарнизоны, а может быть, люди Стилиана выпустили их, желая сохранить религиозное единство империи даже несмотря на политический раскол. Выходит, что у Стилиана и его сторонников еще остался здравый смысл? Ршава мог лишь надеяться на это, не имея ни доказательств, ни уверенности.

Он гадал, приедет ли Аротр на синод. Ршава не видел причины, которая помешала бы священнику приехать. Город, где находился храм Аротра, располагался не очень далеко от столицы, а у бывшего коллеги Ршавы по семинарии тоже имелись сомнения в конечном торжестве Фоса. Почему бы ему не попытаться сделать так, чтобы теология храмов отражала его взгляды? Во всяком случае, Ршава на это надеялся.

Кроме священников и прелатов, в столицу начали прибывать и монахи. Ршава никогда не был высокого мнения о монахах и монастырях. На его взгляд, монахи скверно исполняли свою долю работы. Они отстранялись от мира, но не посвящали себя божественному в достаточной мере. А их познания — когда у них имелись познания — поражали Ршаву скудостью.

Воистину, когда у них имелись познания… Монахи не всегда прокладывали себе путь к истине умом или здравомыслием. Нередко они просто вколачивали себе в головы какую-то идею, а затем обрушивались на любого, кто рисковал с ними не соглашаться. Подобное случалось далеко не на одном-двух синодах.

Вполне вероятно, такое могло произойти и сейчас. Толпа монахов шествовала по Срединной улице к Собору. Некоторые из них размахивали дубинками. Другие несли кувшины с вином. Многие были пьяны. И все они ревели гимны, прославлявшие величие Фоса. Некоторые сдабривали их проклятиями в адрес любого, кто мог бы им возражать.

— Анафема проклятым еретикам! — орали они. — Анафема! Анафема! Выкопаем их кости! Проклянем их всех в ад Скотоса!

Люди радостно кричали, когда монахи проходили мимо. Ршава так и не мог понять: то ли из согласия с ними, то ли от облегчения, что монахи прошли дальше.

Монах, от которого разило перегаром, уставился на Ршаву красными, как у кабана, глазами.

— Ты ведь не из этих прынкл… проклятых еретиков, святой отец? — вопросил он заплетающимся языком.

— А если я из них? — мягко осведомился Ршава.

— Ну, в таком случае, приятель, в лед тебя! — Монах, крепкий и мускулистый, поднял дубинку, словно намереваясь тотчас же отправить Ршаву туда, куда пообещал. — В таком случае, приятель, будь проклят ты и всякий, кто думает так же, как ты!

Ршава огляделся. Похоже, никто не обращал особого внимания на него или монаха. Да и с какой стати горожанам обращать внимание на каждого монаха или священника, что ходит по улицам? Действительно, с какой стати? И Ршава столь же мягко произнес:

— Нет, будь проклят ты, приятель.

На лице монаха начало проявляться возмущение. Потом его сменило удивление. А потом лицо обмякло. Из пальцев выпала дубинка, стукнув здоровяка по ноге, из-за чего ему следовало бы подпрыгнуть и выругаться… если бы он уже не был мертвецом. Ршава немного выждал, проверяя, обратит ли кто-нибудь внимание на упавшего… Нет, никто не обратил. Если кто и увидел, то наверняка подумал, что еще одного пьяного монаха перестали держать ноги.

Ршава пошел своей дорогой, насвистывая и размышляя о том, что случится, если он будет вынужден проделать нечто подобное на синоде, дабы подтвердить свою точку зрения. Обратят ли тогда на него внимание собравшиеся священники, прелаты, монахи и аббаты? Решат ли они, что его теология все же имеет под собой некоторую опору?

Он продолжал насвистывать, пока не добрался до таверны. Если они этого не сделают, то пожалеют.

Солдаты не подпускали мирян к Собору.

— Фос! — пожаловался один из копейщиков. — Похоже, это занятие опаснее, чем воевать с парнями Стилиана. Там хотя бы знаешь, из-за чего с ними дерешься.

Солдаты не мешали размахивающим дубинками монахам пересекать линию оцепления. Ршава и не ожидал иного. Монахам полагалось быть на синоде. Во всяком случае, они были в этом убеждены.

Когда Ршава вошел в Собор, то увидел, что священники и монахи спорят между собой. Тут священник машет пальцем перед носом прелата. Там разгневанный монах потрясает дубинкой перед святым отцом… Священник, ставший объектом эмоций монаха, сказал тому, что он обретет малопривлекательное место последнего успокоения, если осмелится ею замахнуться. В ответ монах выразил определенное недоверие.

Увидев эту суету, Ршава улыбнулся. Во-первых, синодам и полагалось быть именно такими. А во-вторых, уже сам факт хоть каких-то разногласий придал ему смелости. Ршава опасался, что все единой толпой выступят против него. Но, во всяком случае, единодушия он не заметил.

На кафедре стоял Созомен. Патриарх наблюдал за собравшимися и прислушивался к ним. К порядку он их призвать не пытался. Вероятно, не мог или же пока не хотел. Ршава не знал, какой из ответов правильный, но надеялся, что верно первое.

Заходили все новые и новые священники, прелаты, монахи и аббаты. Созомен ждал и наблюдал. Наконец по какой-то неясной для Ршавы причине вселенский патриарх благословляюще воздел руки — и одним этим жестом привлек всеобщее внимание. Имперский чиновник, ведущий важное совещание, для наведения порядка среди собравшихся ударил бы по столу молотком. У Созомена была лишь его сила воли — и, как понял Ршава, этого оказалось более чем достаточно.

— Мы готовы начать, — провозгласил Созомен.

Они не были готовы. Они даже близко не были готовы. Однако неожиданно оказались готовы — и лишь потому, что так решил патриарх. Это вновь произвело на Ршаву впечатление.

В Собор вошла еще одна небольшая группа священников. Увидев, что все уже сидят спокойно и чинно, они торопливо направились к скамьям неподалеку от алтаря и сели, готовые ко всему, что должно последовать. Они напоминали школьников, еще не опоздавших на урок, но все равно опасавшихся привлечь внимание учителя, чтобы тот не потянулся к розгам.

Розог у Созомена не было, равно как и молотка. Очевидно, они ему тоже не требовались.

— Благодарю всех за то, что вы собрались здесь сегодня утром, — начал он. — Один из наших братьев обратился к моему славнейшему предшественнику, пресвятому Камениату, с просьбой о созыве синода для исследования нашей веры и ее наиболее фундаментальных принципов. Это его право, а поскольку Камениата нет более среди нас, мне выпала честь вести наше собрание. На ваши молитвы, вашу веру и ваши умозаключения будет опираться путь, по которому нам предстоит идти годы, если не века. Я уверен, что вы готовы потрудиться.

Патриарх ничего не сказал о том, что реально означает брошенный Ршавой вызов. Он также не упомянул о своем взгляде на убеждения Ршавы. Прелат Скопенцаны вновь отдал должное Созомену: тот выглядел как минимум скрупулезно честным человеком. Несомненно, старец еще найдет какой-либо способ высказать свое мнение — но это сделает и любой из приехавших на синод. Для того синоды и собирают.

Не опуская рук, Созомен стал нараспев произносить символ веры:

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Все церковники в Соборе повторили за ним эти слова. Они эхом отражались от купола, как будто смотревший оттуда мозаичный образ благого бога тоже их произносил. Кривовато улыбнувшись, Ршава присоединился к хору. У Созомена имелись способы показать, на чьей он стороне, уж это точно.

Но потом вселенский патриарх сказал:

— Нам предстоит не что иное, как решить, остаются ли эти слова соответствующим изложением сути нашей веры в нынешние дни. Подумайте как следует, коллеги: потерпело ли добро поражение?

— Нет, конечно!

Это выкликнул толстый и краснолицый прелат, разодетый почти с тем же великолепием, что и Созомен. Похоже, все эти регалии были для него привычнее, чем для вселенского патриарха; толстяк носил их так, словно они принадлежали ему по праву, а не с некоторым удивлением, как патриарх. Наверное, этот прелат сделал карьеру уже после отъезда Ршавы в Скопенцану. Судя по его акценту, он приехал из западных провинций, которые не пострадали от нападения варваров и почти не были задеты текущей гражданской войной. А поскольку толстый прелат мало что знал о страданиях, он думал, что и во всей империи ситуация такая же.

«Дурак. Жирный и напыщенный дурак, — подумал Ршава. — Ты бы запел иначе, если бы хоть раз увидел хамора».

Многие из собравшихся кивали, соглашаясь с напыщенным прелатом. Он предлагал удобный и безопасный путь. Если они согласятся с его взглядами, им не придется менять собственные. Созомен поднял руку:

— Не принимайте решение слишком быстро. Представьте, что вы можете ошибаться. Представьте, что все мы можем ошибаться. Подумайте как следует, друзья и коллега. И решайте, опираясь на веру наших священных писаний, а не на собственные предубеждения.

Ршава выслушал эти слова со смесью удивления и уважения. Он знал, что Созомен с ним не согласен — и категорически не согласен. И все же вряд ли кто-нибудь смог бы изложить суть дела более беспристрастно, нежели вселенский патриарх. Он побуждал, он приглашал собравшихся церковников решить дело так, как оно заслуживает, а не на основе предвзятых мнений. И Ршава задумался: а смог бы он, поступил бы он так же, если бы какой-нибудь прелат явился к нему с доктриной, которую он резко не одобрил бы. Вряд ли.

Но имело ли это значение? Толстый прелат пробасил в ответ на слова патриарха:

— Мы здесь зря теряем время, пресвятой отец.

— Время, потраченное на изучение веры, никогда не бывает потерянным зря, святейший отец, — возразил Созомен. — Мы изучим истину, сформулируем ее и очистим. И пусть владыка благой и премудрый и… э-э… любое другое заинтересованное божество… помогут нам в размышлениях. Да будет так. — И он снова воздел руки к небесам.

— Да будет так, — откликнулись почти все собравшиеся в Соборе. Однако некоторые вместо этого плюнули, отвергая Скотоса.

У стены Ршава увидел двоих мужчин, которые, на его взгляд, не были церковниками. И вовсе не потому, что они были одеты в неприметную мирскую одежду. Главное заключалось в том, как они наблюдали за происходящим. Церковники их больше интересовали как люди, а не как священники или теологи.

«Кто они? Что они здесь делают? — удивился Ршава. — Присматривают за событиями для Малеина?» Но у автократора наверняка имелись здесь священники, которые подробно расскажут ему обо всем, что происходило, — и заодно поспособствуют тому, чтобы события развивались в нужном направлении.

Один из незнакомцев случайно встретился взглядом с Ршавой. В тишине под куполом Собора как будто с лязгом скрестились мечи. Сила натолкнулась на силу. «Кем бы он ни был еще, он маг», — понял Ршава.

Маг подался к товарищу и что-то ему прошептал. Тот уставился на Ршаву. Второй тоже был чародеем. Ршава же не считал себя таковым. Какой могла представляться его сила двум магам?.. Это он еще узнает.

Он их не боялся. Он уже проклинал магов, и они от этого умирали. Если понадобится, он проделает такое снова.

— Выкопать кости еретиков! — рявкнул какой-то монах.

Спустя мгновение Собор наполнился криками. Они отражались от купола, как прежде отражались слова символа веры. Казалось, сам Фос выносит приговор ереси.

Созомен поднял иссохшую руку. Наступила тишина. Вскоре смолкло даже эхо.

— Тот, кто не согласится с решением синода, кто не пожелает его принять, тот воистину будет еретиком, — заявил вселенский патриарх. — Но до тех пор, пока кто-то не заявил, что не принимает его, все мы здесь братья. А раз так, я ожидаю, что мы будем относиться друг к другу как братья. Я понятно сказал?

Никто не сказал, что это не так. Ршава в который раз восхитился влиянием патриарха на буйных видесских церковников. «Сумею ли я когда-нибудь руководить ими так же?» Он надеялся, что ответ будет положительным, но неумолимая внутренняя честность подсказывала, что такое вряд ли возможно.

— С вашего позволения, пресвятой отец, можно спросить? — Даже толстый прелат из западных провинций был вежлив с Созоменом.

— Говори, Аркадий, — разрешил патриарх. — Вопросам мы всегда рады. Они помогают прояснить веру.

— Мне кажется, пресвятой отец, что вопрос, который мы здесь обсуждаем, не проясняет веру, а подрывает ее. Если мы не принимаем на веру власть благого бога, то что нам остается?

— Хорошо сказано! — откликнулось несколько человек по всему Собору.

— Я не стану отвечать на этот вопрос. Вместо этого я дам слово прелату, из-за которого собрался наш синод, — ответил Созомен и указал на Ршаву. — Это святейший Ршава из Скопенцаны. Полагаю, он сможет вам ответить. Святейший отец?

— Благодарю, пресвятой отец. — Ршава встал и поклонился Аркадию. — Святейший отец, мой взгляд на это очень прост. Вера, которая остается неизученной и неоспариваемой, фактически и не вера вовсе. Истину дает только изучение. А мы уже очень долго не изучали должным образом то, во что верим. И времена, в которые мы живем, доказывают, что такое изучение следовало провести уже давно.

Аркадий фыркнул:

— Ты хочешь склониться перед темным богом, — он плюнул себе под ноги, — и надеешься, что синод решит, будто это нормально?

— Нет. Это не так. — Ршава покачал головой. — За всю свою жизнь я меньше всего хотел такого. Но у меня хватило смелости последовать за правдой туда, куда она меня повела. А вы можете сказать то же самое?

— Я знаю, в чем истина. И чтобы выяснить ее, мне не нужны всякие там исследования, — заявил Аркадий. — И я не нуждаюсь в тех, кто прячет искажение истины за потоком хитроумных фраз.

Ршава снова поклонился:

— Благодарю, святейший отец. Ваша объективность делает вам честь.

— Ты меня высмеиваешь? — вспылил Аркадий. — Ты посмел надо мной смеяться! Да как у тебя наглости хватает, собака еретическая?!

— Достаточно. — Созомен не повысил голос, но без труда добился, что его услышали, и не только услышали, но и подчинились. — Аркадий, это вы прибегли к личным оскорблениям. Вы не можете и как минимум не должны удивляться, что вам отплатили тем же. И если вы прибегнете к ним снова, то обнаружите, что вы личность не настолько выдающаяся, что вас нельзя выгнать с нашего собрания. Я понятно сказал? Прошу вас извиниться, чтобы мы могли продолжить.

Прелат из западных провинций склонил голову:

— Я искренне сожалею, пресвятой отец.

Как ни удивительно, он действительно произнес это искренне. Но и это не удовлетворило Созомена.

— Вам не надо извиняться передо мной, ибо не я пострадал от ваших резких слов. Зато пострадал святейший Ршава.

Аркадий побагровел от злости. Преодолевая себя, он небрежно поклонился Ршаве и пробормотал:

— Святейший отец, я сожалею.

— Не сомневаюсь, — солгал Ршава в ответ на ложь. Он еще раз поклонился Созомену. — Пресвятой отец, я полагаю, что наиболее уместным отрывком, с которого нам следует начать дискуссию, является третий стих тринадцатой главы нашего священного писания. Я процитирую его для тех, кто не сможет вспомнить без подсказки.

— Как вы любезны, — пробормотал Созомен. Ршава и не предполагал, что в патриархе столько сарказма. Некоторые священники и прелаты что-то гневно забурчали, услышав предположение Ршавы, что они-де не смогут сами процитировать стих и главу. Судя же по тревоге и растерянности на лицах других, такая помощь им явно требовалась. Наверное, вселенский патриарх это заметил, потому что добавил: — Что же, говорите, святейший отец.

— Тогда я начну, — сказал Ршава и процитировал: «И в начале начал два бога объявили суть свою, добро и зло, в слове и в деле. И между ними мудрые люди выбрали правильно — а глупые неправильно».

— Вот! — воскликнул Аркадий. — Своими же мерзкими устами ты себя и приговорил! — Обратившись к Созомену, он крикнул: — Предадим же его анафеме прямо сейчас, чтобы мы смогли отправиться по домам и заняться своими делами!

— И что ты можешь на это ответить? — спросил Ршаву Созомен.

— Ну разумеется, то, что святейший Аркадий доказал, что он… глупец, — спокойно ответил Ршава.

Аркадий вышел из себя.

— В лед тебя, Ршава! — взревел он. — Проклинаю тебя святым именем Фоса!

Если бы Ршава в ответ проклял Аркадия, на полу в Соборе появился бы мертвец. А это даст тем двум магам обильную пищу для размышлений! Но Ршава не был готов проделать такое… пока. Более того, он сознательно удерживал себя от любых подобных действий. Поэтому он сказал лишь:

— Святейшему отцу надо лишь подумать о том, правильно ли он поступил, когда выбрал Фоса. И всем нам нужно сегодня об этом подумать.

Он был готов продолжать, но его слова все равно утонули бы в яростных воплях, полетевших из всех уголков Собора. Тогда Созомен снова поднял руку — и вновь сумел добиться молчания собравшихся. Дождавшись тишины, он сказал:

— У вас есть полное право не соглашаться со святейшим отцом. Но вы должны делать это с помощью аргументированных доводов. Бычьему реву здесь не место.

Ршаве захотелось узнать, что об этом думают монахи с дубинками. Множество синодов в видесской истории были отмечены таким ревом. Головы тоже разбивали. И что бы ни говорил вселенский патриарх, все это может проявиться и на нынешнем синоде.

Однако пока сила характера Созомена — его святость, если использовать слово, к которому Ршава относился со все возрастающим недоверием, — позволяла не допускать крайностей. Патриарх сказал:

— Прелату из Скопенцаны предоставлено слово. Он может говорить все, что пожелает. Если кто-то решит, что располагает умным ответом, у него будет возможность выступить против. В этом вы можете быть уверены. А пока, святейший отец, прошу вас продолжать.

— Еще раз благодарю, пресвятой отец. — Ршава обвел взглядом море враждебных лиц. — Я собираюсь попросить вас, святые отцы, подумать над состоянием империи Видесс, когда вы станете решать, был ли выбор в пользу Фоса мудрым или нет. Какой из богов показал себя более могущественным?

Сколько кровавых сражений уже было между автократором и мятежным командующим? И многое ли достигнуто этими сражениями, кроме гибели видессиан, которые должны были жить и жить? Кто смеется, кто торжествует в гражданской войне? Фос? Позвольте мне в этом усомниться.

Аркадий, похоже решивший, что он главный выразитель мнения сторонников ортодоксальной веры, откинул голову и театрально рассмеялся, тряся густой седеющей бородой. Отсмеявшись, он заявил:

— Империя и прежде переживала тяжелые времена. Но этого недостаточно, чтобы превратить нас в проклятых еретиков, верующих в Скотоса. — Он еще раз плюнул, и так же поступили почти все собравшиеся.

— Когда есть место сомнению, я склонен делать выбор в пользу сомнения, — ответил Ршава. — И жизнь дает очень много возможностей для сомнений. Можете ли вы, Аркадий, — может ли любой из вас, святые отцы, — отрицать, что Видесс сейчас правит лишь половиной земель, которыми он правил год назад? Можете ли отрицать, что империя, скорее всего, потеряет еще больше земель?

— Половиной земель? — Теперь Аркадий покачал головой, напоминая быка, терзаемого мухами. Если бы он мог вдобавок хлопать ушами, то проделал бы и это. — Ты лжешь, святейший отец!

— Сказав это, святейший отец, вы доказали две вещи. Первое: вы приехали с запада и не представляете, что творится на севере и на востоке. А второе… — Ршава всадил шпильку с безжалостным злорадством, — вы осел, и к тому же невежественный.

Теперь Аркадий взревел наподобие быка, укушенного одной из тех мух. Когда в последний раз кто-либо выступал против него в споре? Очевидно, весьма давно, и столь же очевидно, что удовольствия от этого прелат не получил.

— Ах ты, голозадый сын шлюхи! — взревел он. — Да я тебя забью своими же руками!

Он бросился к Ршаве. Несомненно, он мог выполнить угрозу, будучи выше Ршавы (тоже далеко не коротышки), едва ли не вдвое шире в плечах и с бочкообразной грудью. Ршава, однако, не намеревался подвергаться избиению. Если Аркадий замахнется на него, это станет последним поступком в жизни прелата из западных провинций.

— Стоять! — Голос Созомена был приятным и ясным, как звон серебряного колокольчика. И Аркадий остановился. Это заставило Ршаву подумать на секунду — но лишь на секунду, — что Фос, как видно, все еще способен творить чудеса. Старый вселенский патриарх указал дрожащим пальцем на Аркадия. — Вернитесь на место, святейший отец. Я уже говорил, что этот синод не будет запятнан насилием. Вернитесь, я сказал!

— Но, пресвятой отец, он… — Аркадий указал на Ршаву, но одновременно все же попятился назад.

— Я еще не закончил. — Созомен обернулся к Ршаве. — И мы не услышим больше грубых оскорблений. Как и насилие, они пятнают нашу святую веру. Вы меня поняли, святейший отец? — очень сурово вопросил он.

— Да, пресвятой отец. Но прошу вспомнить, что я был оскорблен до того, как отплатил той же монетой.

— Я вас предупредил. Мы кто, служители церкви или вздорные торговки с рынка? Если здравомыслие не для нас, то зачем мы вообще здесь собрались?

«Не знаю. Почему бы не спросить монахов с дубинками?» Но Ршава не произнес этого. Он поклонился патриарху и сказал:

— Я запомню ваши мудрые слова, пресвятой отец.

Созомен взглянул на Аркадия. Прелат из западных провинций с очевидным нежеланием промямлил:

— И я, пресвятой отец.

— Превосходно. Благодарю вас. — Для большинства людей это стало бы лишь вежливой неискренней фразой. Созомен же явно имел в виду то, что говорил — то была одна из черт его характера, производившая большое впечатление. Он кивнул Ршаве. — Вам все еще предоставлено слово.

— Благодарю. — Ршава обвел взглядом Собор. — Повторяю, более половины империи для нас потеряно. И еще я скажу, что отвоевать эти земли будет трудно, а вероятнее всего — невозможно. Подумайте, скольких священников и прелатов сейчас нет с нами, потому что их города оказались захвачены хаморами.

Я могу часами говорить об убийствах и жестокостях, которым варвары подвергли народ Видесса, и это несмотря на бесчисленные молитвы о благодарении и спасении, которые наши соотечественники возносили владыке благому и премудрому. Я знаю, о чем говорю. Я сам провел множество служб, призывая Фоса спасти верующих в него, не допустить их гибели от рук дикарей, не знающих его. Да, я проводил эти службы, и много ли они принесли нам пользы? Совсем никакой, что ясно любому, ибо я видел и то, как хаморы разбойничают в Скопенцане. Видел, как они убивают. Видел, как они насилуют. Видел, как они грабят. Но я не видел ничего, что заставило бы меня поверить в то, что владыка благой и премудрый хоть как-то их сдерживает.

А как вышло, что они вообще смогли проникнуть в империю? Может быть, их пригласил владыка благой и премудрый? Кто-нибудь из вас думает так, братья священники и прелаты, монахи и аббаты?

Он подождал. Никто не признался. Лишь тишина отразилась от образа благого бога на куполе. У Ршавы зародилась надежда, что эта тишина предвещает бурю. И в этой предгрозовой тишине он продолжал:

— Вы знаете также как и почему варвары пришли в империю. Мятежник опустошил приграничные форты, оголив границу ради того, чтобы лучше сражаться с автократором. А как дикари добились таких успехов, оказавшись в империи? Так ведь это автократор призвал городские гарнизоны, чтобы лучше сражаться с мятежником. Скажите же, святые отцы: это правда или я пытаюсь вас обмануть?

Ршава снова сделал паузу. И вновь никто не крикнул, что он лжец. И обвинений за беспристрастную критику Малеина и Стилиана он тоже не услышал. В этой гражданской войне виновных хватало. Никто, если он не слепец, не мог в этом сомневаться.

Не услышав криков, Ршава заговорил дальше:

— Мы должны спросить себя, что все это означает, не так ли? Значит ли это, что владыка благой и премудрый действительно печется во благовремении, дабы разрешилось великое искушение жизни нам во благодать? А если значит, то как мы это ощущаем?

Еще одна пауза. Снова тишина. Возможно, собравшиеся церковники Видесса задумались. А вдруг они просто решили, что Ршава сумасшедший? Как бы то ни было, никто не попытался возразить. И Ршава продолжал:

— Я считаю, святые отцы, что любое объяснение этих событий, включающее Фоса, включает также и сильное искажение фактов в угоду предвзятым мнениям и представлениям. Я не утверждаю, что эти мнения постыдны, как раз наоборот. Но я заявляю, что к понятиям и представлениям, которые не соответствуют фактам, следует относиться с подозрением.

То, что кажется мне истиной, может быть — и есть, — менее приятно для рассмотрения и обсуждения. Но делается ли оно из-за этого менее истинным? Как можно объяснить события двух последних лет лучше, чем наиболее очевидным образом? Мы столетиями почитали владыку благого и премудрого, но что он сделал для нас? Хоть что-нибудь? А если и сделал, видно ли это? Зато деяния его оппонента даже слишком видны, к сожалению. В таком случае разве не является истиной то, что Скотос сильнее Фоса?

Ну все. Он это произнес. Ршава ожидал, что над его головой разразится буря. И на сей раз долго ему ждать не пришлось.

— Еретик! — кричали священники и прелаты, монахи и аббаты, и это было еще самым мягким обвинением. Популярным вариантом стал «Мерзкий еретик!»; ему почти не уступал «Отступник!». Многие предпочли «Скотосопоклонник!» и «Грязный скотосопоклонник!». Некоторые, более хитроумные, сочинили и непристойные вариации на эту тему. Другие, не столь изобретательные или более разгневанные, просто ревели, уподобившись скопищу диких зверей.

Ничего иного Ршава и не ожидал. Да, надеяться на лучшее он мог, но ожидать — нет. Однако никто не набросился на него с кулаками. Наверное, Созомен произвел на всех не меньшее впечатление, чем на Ршаву.

Но хотя они и подчинились запрету патриарха на насилие, они не успокоились, когда он попытался их утихомирить. Похоже, им требовалось выпустить накопившийся гнев. Если бы они удерживали его в себе, то просто взорвались бы.

К удивлению Ршавы — и, наверное, к удивлению всех, находящихся в Соборе, — патриарх достал с полочки под кафедрой рожок и поднес его к губам. Прозвучала долгая, не очень мелодичная нота. Звук пронзил какофонию голосов, после чего на несколько секунд воцарилось нечто близкое к тишине.

— Святые отцы, вы ясно выразили свое мнение, — сказал патриарх. — Пожалуй, даже слишком откровенно. Святейший Ршава привел доводы из святого писания Фоса и свое толкование недавних событий. Вы можете считать его толкование ошибочным. Однако выкрикивание оскорблений в его адрес не является доказательством его ошибок.

— Да зачем нам вообще ему что-то доказывать? — выкрикнул Аркадий. — Он сам себя обвинил! И доказал, что проклят Фосом. — Западный прелат драматически указал на Ршаву пальцем: — Проклят ты, и проклят будешь, пока не поглотит тебя в конце концов вечный лед!

За этими страстными словами последовала буря аплодисментов, отразившихся от купола Собора, как только что отражались вопли. Сам Фос как будто одобрил проклятие Аркадия. Да, благой бог мог его одобрить, но Ршава остался жив. Он продолжал дышать и мыслить и совершенно не ощущал каких-либо последствий того, что сказал прелат.

— И как вы намерены поразить меня своим проклятием, святейший отец? — осведомился Ршава с утонченной и ироничной вежливостью. — Возможно, мне суждено умереть от скуки? Похоже, ни на что большее ваше проклятие не способно.

Аркадий взревел и замахнулся на Ршаву кулаком:

— Докажи, что у тебя выйдет лучше, лживый мешок с навозом!

Ршава поклонился Аркадию:

— Да будет так, как вы сказали.

Он поклонился Созомену:

— Он заявил, что обладает силой. Я бы сказал, что он приписал себе владение этой силой. Я тоже заявляю, что обладаю некоторой силой. И я докажу, что она превосходит ту, о которой заявлял он. Его демонстрация, как я полагаю, провалилась. Теперь очередь за мной. — Ршава указал на оппонента. — Проклинаю тебя.

И Аркадий упал замертво.

Теперь в Соборе наступила тишина: полная, абсолютная, пугающая тишина. Ее прервал стон, изданный кем-то, стоящим возле тела Аркадия.

— Он… умер, — произнес тот священник с дрожью в голосе, пошатнулся и тоже упал.

Ршаве оставалось надеяться, что это всего лишь обморок.

Тишина взорвалась суматохой. Все, кто находился возле Ршавы, попятились, точно боясь, что следующим покойником станет кто-то из них. А может быть, и не одним покойником. Священники и прелаты истово очертили на груди солнечный круг. Некоторые потом уставились на свои руки, вероятно задумавшись, настолько ли этот жест угоден богу, как они всегда полагали.

Стоявшие возле стены маги спорили, и разговор их становился все горячее. Один из них указал на Ршаву. Это не было проклятием — а если и было, то не сработало. Но Ршава решил, что маг лишь показывает на него. Он не боялся чародеев — и сейчас еще меньше, чем прежде.

Священники тоже начали показывать на Ршаву.

— Колдовство! — крикнул кто-то из них.

Через секунду его крик подхватили многие: — Колдовство!

— Нет. — Ршава покачал головой. — Я не пользовался специальной магией. Аркадий заявлял, что его устами говорит бог. Однако когда он был подвергнут великому испытанию жизни, то обнаружил, что все это лишь пустота — ветер и воздух. Я уже говорил вам, святые отцы, что верю в то, что другой бог сильнее. Я попросил его говорить моими устами, дабы ответить на ложь и оскорбления Аркадия. Я попросил его, и он сделал.

— Колдовство!

Его никто не слушал, да Ршава и те ожидал иного. Он смотрел на двух магов. Один из них кивал — в знак согласия с доводами Ршавы, как тот полагал. Другой все еще качал головой, хотя и с меньшей убежденностью, чем недавно.

К удивлению Ршавы, Созомен тоже глядел на магов.

— Итак, господа? — спросил вселенский патриарх.

— Пресвятой отец, как минимум не исключено, что он сказал правду, — ответил тот, кто кивал. У второго вид был весьма недовольный, но возражать товарищу он не стал — а если и возражал, то не вслух. — Во всяком случае, я убедился, что обычными заклинаниями он не пользовался, — заключил первый маг.

— Понятно, — веско проговорил Созомен. — Или, наверное, понятно. — Он обратился к собравшимся: — Святые отцы, я объявляю перерыв в работе синода. Мы соберемся вновь через три дня. А пока я приказываю никому не говорить о том, что происходило здесь сегодня.

Ршава знал, что с тем же успехом можно было приказать морским волнам не накатываться на берег или солнцу не вставать на востоке. И часа не пройдет, как о событиях в Соборе узнает вся столица. Впрочем, он предположил, что Созомен был обязан хотя бы попытаться сохранить все в тайне.

Вселенский патриарх повернулся к нему:

— Окажете ли вы мне честь, оставшись для обсуждения этого дела?

— Конечно, пресвятой отец. Я в вашем распоряжении.

Церковники хлынули из Собора почти бегом. Двое священников, приехавших вместе с Аркадием, унесли его тело. Другой священник, упавший рядом с ним, наверное, поднялся, когда наступил хаос, а это означало, что он всего лишь на время потерял сознание. Ршава был скорее доволен этим, чем нет. Он не собирался убивать того беднягу.

Созомен спустился с кафедры. Сделав это, он словно отказался от части своего патриаршего достоинства и, подходя к Ршаве, выглядел опечаленным стариком.

— Не надо было убивать Аркадия, — скорбно произнес он.

— Мне очень жаль, если это вас огорчило, пресвятой отец, — ответил Ршава; он не стал говорить, что сожалеет о содеянном. — Этот человек оскорбил меня и назвал лжецом. Как еще я мог доказать ему, что он ошибается?

— Убивать легко. — Созомен вздохнул. — Если мы в последнее время что-либо и узнали, то именно это. Когда ты сможешь возвращать жизнь столь же просто, как отнимаешь, тогда лишение жизни, возможно, еще хоть как-то будет оправдано. А до тех пор? — Он покачал головой. — До тех пор — нет.

— Мы смотрим на вещи по-разному, — сказал Ршава.

— Да, на многое, — согласился патриарх. — Если ты полагаешь, что можешь страхом заставить людей поклоняться темному богу, то я должен сказать: на мой взгляд, ты не прав.

— Я сделал это не ради того, чтобы запугать всех, — возразил Ршава. «Во всяком случае, не все, что я делал…» — Он сказал, что у меня нет силы. Он сказал, что у темного бога нет силы. Он проклял меня. Я проклял его. И вы увидели, какое из проклятий оказалось убедительнее.

— Нет, пока не увидел. Иногда они срабатывают медленнее, чем кажется поначалу.

— Тогда можете так и считать, пресвятой отец, — примирительно сказал Ршава. — Я жив. Он мертв. И на этом я строю свои выводы.

— Я так и предполагал. — Созомен посмотрел ему в глаза. — Полагаю также, что ты и есть тот священник, который оставил за собой кровавый след на пути от северо-востока к столице. Я молился, чтобы это оказалось не так, но, боюсь, места для сомнений больше не осталось.

— Я ничего не признаю, — заявил Ршава. — И не думаю, что ваше предположение можно доказать.

Патриарх еще раз печально вздохнул:

— Как бы я хотел, чтобы ты просто сказал: «Нет, я не тот человек».

Ршаве тоже хотелось так сказать. Он мог произнести это и сейчас, но Созомен ему не поверил бы. Наверное, он не поверил бы, если бы Ршава сказал это и раньше. И прелат ответил:

— Хотел бы я, чтобы жизнь была такой, как нам хочется. И чтобы я не был вынужден прийти к тем выводам, к каким пришел. Но жизнь такая, какая она есть, и я верю в то, во что верю. И я верю, что у меня есть доказательства того, во что я верю.

— Здесь мы с тобой расходимся. Твоими устами говорит темный бог. — Созомен плюнул, отвергая Скотоса, но сделал это едва ли не сконфуженно, словно напоминая Ршаве, что обязан так поступить. — Да, он может говорить твоими устами, но ты всегда должен помнить, что он лжет.

— У меня есть и другие доказательства его силы, кроме того, что он делает через меня, — возразил Ршава. Но тем, кто выступает против него, доказательства не важны. Они будут кричать, что он лжет, просто потому, что лжет.

— Возможно, ты сумеешь убедить всех, кто приехал на синод. Возможно… но я бы не осмелился делать на это ставку.

— Мы продолжим, как вы повелели, через три дня. — Ршава поклонился патриарху. — Значит, встретимся через три дня.

— Да, — все еще печально ответил Созомен. — Встретимся через три дня.

Когда Ршава пришел в собор на следующее собрание синода, в притворе его ждали те же два чародея. Он поклонился им, как поклонился бы патриарху:

— Вам что-либо от меня нужно, чародейные господа?

Один из них передернулся от омерзения, а другой спросил:

— Как вы совершили то… с тем прелатом? Это ведь не было обычное заклинание. — Он с вызовом посмотрел на другого мага, словно подталкивая того заявить, что он ошибался.

— Моими устами говорил бог, — ответил Ршава.

Пусть делают из его слов любые выводы, если смогут. Он еще раз поклонился магам и проследовал дальше в Собор.

Несколько священников подошли к нему и даже принялись лебезить. Ршаве стало приятно, что у него появились сторонники. Но, увы, это были не те, кого он желал бы видеть на своей стороне. Он знал лишь двоих из них: один — пьяница, а второй имел репутацию священника, легко преступающего данные им обеты. Остальные, как показалось, были примерно такими же. Здравомыслящие и разумные прелаты, которых он хотел бы видеть рядом с собой, не пожелали к нему присоединиться. Ршава пожал плечами. Как он сказал Созомену, жизнь такая, какая она есть. Ждать, что она будет иной, — лишь напрашиваться на разочарование.

Созомен призвал собравшихся к порядку обычными молитвами. Кажется, почти все священники возносили их с большим рвением, чем в день открытия синода. Ршава счел это забавным. Он так их запугал, что они стали набожными.

Дебаты возобновились. Никто не оскорблял его в лицо, как Аркадий на первой сессии. Никто не оскорблял, но никто и не выступал в поддержку, даже те, кто перед ним лебезил.

Он продолжал спор. Если ему суждено выступать в одиночку против целого мира, значит, придется выступать, вот и все. Это лишь усиливало брошенный ему вызов. Те, кто с ним спорил, делали это гораздо вежливее, чем покойный Аркадий. Они с ним не соглашались, но и не осыпали бранью за его мнения. Ршава едва об этом не пожалел. Если бы он прикончил парочку спорщиков, это могло бы сбросить все нарастающее раздражение.

Маги продолжали за ним наблюдать, переговариваясь между собой. Интересно, о чем они говорят? Ршава не очень волновался: ведь он сказал им чистую правду. Но знать все же хотелось.

Ближе к вечеру за стенами Собора началась какая-то суматоха. С улицы в огромное здание проникали отдельные возгласы и крики; слов Ршава разобрать не мог, да и вряд ли кто из собравшихся смог бы это сделать.

Потом в храм ворвался какой-то человек, выкрикивая:

— Святые отцы! Святые отцы! У меня новость, святые отцы, важная новость!

— Говори, — велел ему Созомен с кафедры, словно предупреждая: новость должна оказаться важной. И она оказалась важной.

— К северу от столицы было сражение! — крикнул человек на весь Собор. — Было сражение, и Стилиан победил и убил Малеина. Новый автократор движется к столице!

ГЛАВА 12

Стилиан — теперь уже неоспоримый автократор Стилиан — въехал в столицу шесть дней спустя. Лишь несколько офицеров подумывали о сопротивлении. Они больше не могли выступать от имени Малеина; кому-то из них пришлось бы объявить себя автократором и начать гражданскую войну заново. Вряд ли население Видесса обрадовалось бы такой перспективе. И вдобавок ни один из амбициозных противников Стилиана не желал, чтобы его опередил кто-либо из единомышленников. И все они предпочли признать Стилиана, нежели кого-то из своих друзей и соперников.

Во всяком случае, так утверждали слухи. Никто из этих офицеров не позвал Ршаву, чтобы тот проклял соперника или самого Стилиана. Возможно, они не поверили в то, что случилось с Аркадием. Или же боялись проиграть, с Ршавой или без него, и не желали, чтобы общение с ним стало еще одним обвинением против них в случае неудачи.

Созомен вновь приостановил синод, пока ситуация не стабилизируется. Никто из собравшихся в городе Видесс церковников не стал возражать. Столкнуться лицом к лицу с идеями, высказанными Ршавой, — и с ним самим — оказалось страшнее привычных богословских споров. Принять или отвергнуть идеи Ршавы — этот вопрос для священников, прелатов, монахов и аббатов стал равнозначным выбору между жизнью и смертью.

Лардис же остался прежним циником.

— Все это ерунда, святой отец, — сказал он. — Все это и гроша ломаного не стоит. Какая разница для таких, как я, кто носит корону?

— Для меня разница есть, — сообщил Ршава.

— Да, пожалуй, есть, — признал трактирщик. — Собираетесь укрыться где-нибудь в надежном местечке? Думаете, что Стилиан поступит с вами так же, как с вашим родственником? — И, ухмыльнувшись, Лардис провел ногтем большого пальца по горлу.

Почему бы ему не радоваться? Ведь голову отрежут не ему.

Ршава лишь пожал плечами:

— Заранее не скажешь.

— Наверное, вы правы. Что ж, очень скоро вы это узнаете, не так ли?

Как и любой новый автократор, Стилиан организовал свой триумфальный въезд в столицу. Его солдаты прибыли на день раньше и обеспечили охрану по всей Срединной улице от Серебряных ворот до дворцового квартала. Столичный гарнизон не отважился затевать ссоры со вновь прибывшими. Бывшие солдаты Малеина знали, с какой стороны теперь будут макать кусок хлеба в масло.

Герольды объявили о прибытии Стилиана на тот случай, если кто-либо в столице ухитрился пропустить эту новость. Ршава наблюдал, как Малеин выезжал из столицы на битву. Теперь он увидел, как Стилиан въезжает в город победителем.

Так вышло, что прелат стоял на Срединной улице примерно в том же месте, где находился, провожая своего родственника на войну. Парад солдат Стилиана почти не отличался от шествия солдат погибшего автократора. Главное Различие состояло в том, что они маршировали от Серебряных ворот к дворцу, а не наоборот.

Приветствия тоже были другими. Люди выкрикивали имя нового правителя, кричали: «Стилиан — автократор!» и «Долгих лет автократору Стилиану!» Такими же возгласами они встречали всех предшествовавших автократоров, включая Малеина, и, несомненно, будут встречать всех последующих.

Стоявший рядом с Ршавой мужчина подтолкнул его локтем.

— Почему это вы не кричите, святой отец? — спросил он.

— У меня в горле лягушка, — ответил Ршава хриплым шепотом. — Я и говорить-то едва могу.

Удовлетворенный таким ответом, любопытный горожанин кивнул. Возможно, он записывал тех, кто праздновал недостаточно энергично. Многие новые автократоры составляли подобные списки. Ршаву это не волновало — или не особенно волновало. Он предполагал, что уже значится в каких-нибудь более серьезных документах, имеющихся у Стилиана.

Следом за знаменосцами проехал и новый автократор. Подобно Малеину, он восседал на прекрасном белом жеребце, который, наряду с позолоченными доспехами, выделял Стилиана среди офицеров. Несмотря на округлое лицо, Стилиан смотрелся крепче и закаленнее, чем ожидал Ршава, — и определенно крепче Малеина. Родственник Ршавы большую часть жизни провел в имперской столице, а Стилиан — в походах вместе с солдатами.

«Я могу указать на него пальцем и…» — подумал Ршава. Но чего он этим добьется? Малеина уж точно не воскресит. Смерть Стилиана, вероятно, лишь развяжет новую гражданскую войну, а может быть, и не одну. Ршава взглянул на свои руки. Даже у возможности убивать есть предел. Кто бы мог такое представить?

Стилиан проехал мимо, направляясь во дворец. Слуги будут заботиться о нем так же, как заботились о Малеине. С ними никогда и ничего не случалось, кто бы ни правил Видессом. Они были необходимы, и знали об этом.

Солдаты Стилиана выглядели как… солдаты. Ршава не видел, чем они отличаются от воинов, которых возглавлял Малеин. Насколько ему было известно, некоторые из них были теми, кого повел за собой Малеин. Теперь Стилиан командовал всеми солдатами империи — и будет ими командовать, если какой-нибудь новый мятежник не свергнет его.

Небольшая группа горожан двинулась за парадом, восхваляя солдат и их повелителя. Большинство же разошлось по своим делам, как только парад закончился. Автократоры приходят и уходят. Жители столицы восхваляют их, когда они садятся на трон, и обычно насмехаются над ними потом. Иногда какой-нибудь автократор отвечает на издевательства и глумления резней. Она редко останавливает поток насмешек, зато очерняет его имя в истории Видесса.

Ршава вернулся в гостиницу. Он почти не удивился бы, увидев там солдат, поджидавших его, чтобы отвести к Стилиану. Но солдат не было.

— Вы не захотели увидеть нашего нового правителя? — спросил он трактирщика.

— Только не я. — Лардис пересыпал маслины из кувшина в миску. — Я ведь не каких-нибудь там благородных кровей. Так какая мне забота до того, чье лицо окажется на золотых монетах, пока я могу их тратить? — Он поставил кувшин, пошарил под стойкой и достал свернутый кусок пергамента. — Какой-то парень принес это для вас.

— Спасибо. — Ршава взял пергамент.

На нем была оттиснута печать с четким изображением лика Фоса из Собора. «Созомен», — подумал Ршава. Он сломал печать — причем сделал это с особым удовольствием — и развернул пергамент.

Почерк вселенского патриарха был тонким, словно паутинка, но ровным и разборчивым. Ршава прочел:

Ты поступишь хорошо, если решишь исчезнуть. Синод наверняка тебя приговорит, и тебя, скорее всего, ждет очень суровое наказание. Разве не лучше быть опровергнутым, но отсутствующим, чем подвергнуть себя суровостям нового режима?

Подойдя к очагу, Ршава бросил записку в огонь. Пергамент свернулся, почернел и вспыхнул. Через несколько секунд его не стало. Зато память о нем не сгорела. Созомен противостоял Ршаве всем сердцем, всей душой. И тем не менее, похоже, патриарх не желал видеть Ршаву мертвым.

Подобное великодушие казалось Ршаве… бессмысленным. Если бы он сам был вселенским патриархом, а Созомен — его богословским противником, Ршава сделал бы все, лишь бы его уничтожить. А не получили ли солдаты Стилиана приказ арестовать любого священника, который попытается тайком выбраться из города? Ршаву бы такое не удивило.

— Что там было написано, святой отец? — поинтересовался Лардис.

— Ничего. — Ршава махнул рукой. — Ничего особенного.

В назначенный срок синод возобновил работу. Солдаты перед Собором разглядывали Ршаву со смесью презрения и осторожности. Осторожность победила: никто из них не осмелился произнести ни слова насмешки или угрозы. Вероятно, история о том, что случилось с Аркадием, ничего не утратила при пересказе. Кто захотел бы рискнуть в надежде, что с ним не случится такое же?

Когда Ршава вошел в Собор, священники и прелаты шарахнулись от него, словно он был переносчиком какой-нибудь отвратительной болезни. «Так оно и есть, — подумал Ршава. — Болезнь эта называется правда. И нет более глухих, чем те, кто не желает слушать». А теперь в его жилах еще и текла неправильная кровь, что лишь усугубляло ситуацию.

Неподалеку от входа Созомен разговаривал с двумя священниками. Едва заметив Ршаву, он прервал разговор.

— Святейший отец! — окликнул патриарх, торопливо направляясь к Ршаве. — Разве вы не получили мое письмо? — Его морщинистое лицо исказила гримаса отчаяния.

— Получил, — спокойно ответил Ршава.

— Тогда почему вы не последовали моему совету?

Ршава взглянул на патриарха… сквозь него:

— Полагаю, это достаточно очевидно, пресвятой отец.

— Нет. — Созомен покачал головой. — Нет, это вовсе не очевидно. Если только… — Он прервал себя на полуслове, склонил голову и закрыл лицо руками. Когда патриарх снова взглянул на Ршаву, в его глазах блеснули слезы. — Я не верил… действительно не верил, что темный бог поселился в вашем сердце, дабы внушить недоверие к тем, кто остался бы вашим другом, даже если бы они думали, что вы ошибаетесь.

Когда он плюнул, отвергая Скотоса, то сделал это с очевидным сожалением.

В списке того, чего Ршава не выносил, на первом месте находилась жалость. Не надо его жалеть! Лицо Ршавы передернула судорога ненависти.

— Будь ты проклят, Созомен! — прорычал он. — Проклинаю тебя до смерти.

И ничего не произошло.

Изумленный, Ршава уставился на вселенского патриарха. Он не ощутил сопротивления своему проклятию, как было в случае Кубаца и магов, ехавших с Гимерием. Оно просто… не коснулось Созомена, и даже ради спасения собственной жизни Ршава не смог бы сказать почему.

— Я буду молиться за вас, святейший отец, — тихо сказал патриарх. — Те, кто потерян, не всегда бывают потеряны навсегда. — Он вздохнул. — Поскольку вы здесь, нам следует продолжить это злосчастное мероприятие. Прошу меня извинить…

— Подождите. — Ршава поднял руку. Созомен остановился. — Будьте вы прокляты, но почему вы не упали?

Ну вот. Он опять произнес эти слова, отчаянно желая, чтобы они исполнились. В ответ Созомен лишь слегка пожал плечами.

— У вас, похоже, есть свой бог, в силу которого вы верите, — печально сказал старец. — Разве вы не видите, что меня тоже есть свой?

Он направился к кафедре. Если бы Ршава был меньше погружен в уверенность в собственной правоте… Но он был тем, кем он был. Он был уверен, что понимает, как устроен мир. А если произошло нечто противоречащее этому? Он этого не увидел — и не захочет увидеть.

Столь же вежливо, как если бы Ршава не пытался его убить, Созомен предоставил ему слово и позволил Ршаве сделать все, что было в его силах, дабы убедить церковников в правоте его новой доктрины. И Ршава постарался. Он завалил собравшихся грудой все более наглядных примеров из жизни и цитат из священных писаний в довесок к предисловию, начатому во время первого собрания синода. И он их встревожил. Он привел их в ужас. И совершенно не убедил.

Некоторые из их контраргументов тоже были взяты из писаний. Другие оказались более прагматичными.

— Что сделает с нами автократор Стилиан, если мы впадем в эту черную ересь? — риторически вопрошал толстый аббат. — Он предаст нас мечу — вот что он сделает — и выставит наши головы возле Вехового камня! Если святейший отец желает, чтобы его голова там оказалась, то это его право. Если он хочет, чтобы туда попали и наши головы, то это уже совсем другое дело.

— Даже если Фос правит миром, во что вы ошибочно верите, то одной твоей трусости будет достаточно, чтобы отправить тебя в лед, — фыркнул Ршава. — И жаль, что лед не огонь, потому что горел бы ты очень хорошо.

— Остановитесь оба! — Созомен как будто сделал выговор двум мальчишкам, а не двум влиятельным церковникам империи Видесс.

Аббат, чье лицо сделалось кирпично-красным, стал возмущенно хватать ртом воздух, но — и, несомненно, к счастью для себя — так и не смог выразить протест словами. Ршава лишь сдержанно поклонился вселенскому патриарху и продолжил теологическую атаку.

В какой-то момент в Собор вошел незнакомец. Он пробыл там некоторое время, прежде чем Ршава его заметил. Он не был ни церковником, ни чародеем. Прислонившись к колонне, он стоял с видом человека, получившего неприятное поручение, которое он все же намерен выполнить.

«Один из прихвостней Стилиана, — подумал Ршава, — явился приглядывать за синодом». Ршава отлично понимал, что это означает. Если собравшиеся церковники не осудят его сами, то автократор позаботится об этом за них.

Горечь поднялась в нем подобно облаку. Малеин разделял его взгляды. И Аротр, который сам священник. И Лардис. Все они верили в то же, во что верил он, — да. Но признает ли кто-нибудь из них это публично? Никогда, ни за что на свете!

— Лицемеры! — яростно воскликнул он. — Вы лишь лицемеры, и получите то, что заслуживают лицемеры!

Они не поверят ему. Или, вероятнее всего, не признают, что поверили. Это лишь больше его разозлило. Ршава представил, как священники и прелаты мысленно кивают и при этом публично отрицательно качают головами. Ему хотелось разбить эти пустые головы, чтобы наполнить их истиной. Он не видел иного способа добиться того, чтобы она туда попала.

Если он сейчас проклянет их всех… то что произойдет? Они повалятся целыми рядами, как ячмень под косой жнеца. Но если даже их не станет, что потом? Кто их заменит? Люди, думающие так же, как он? Люди, если уж на то пошло, хотя бы умеющие думать? Или новые церковники окажутся тупицами, неотличимыми от тех, кого он убьет? Скорее всего, именно такими они и будут.

Стоявший неподалеку от него священник достал из большой поясной сумки ломоть черного хлеба и кусок бледно-желтого сыра. Не обращая внимания на дискуссию и вопли, время о времени раздававшиеся в Соборе, он принялся есть. Вероятно, это означало, что он уже принял решение. И уж точно означало, что он человек практичный.

Вскоре Созомен сделал перерыв, чтобы и остальные могли подкрепиться. Когда они потянулись к выходу из Собора, направляясь к расположенной неподалеку площади Паламы, чтобы чем-нибудь перекусить, вселенский патриарх поманил к себе Ршаву. Тот настороженно приблизился.

— Вы все еще здесь, — печально произнес Созомен.

— Да, конечно, здесь.

— Но вы совершаете ошибку, причем еще более безрассудную, чем я полагал несколько дней назад, когда писал вам. Вчера я встречался с автократором. Его величество был бы недоволен вами, даже если бы вы не состояли в родстве с его… э-э… предшественником. А он, похоже, человек вспыльчивый, и удержать его от гнева нелегко.

— Синод поступит так, как поступит. Автократор сделает так, как сделает. И я… сделаю то, что могу, — заявил Ршава. — Неужели никто не понимает, что я столь же уверен в своей просветленности, как и любой из здесь присутствующих уверен в своей?

— Я верю, что это так, святейший отец, — ответил Созомен. — Я вам верю… но я также верю, что ваша искренность ошибочна.

— А я испытываю то же самое в отношении вас, — огрызнулся Ршава. Ему не пришло в голову подумать, каким образом и почему Созомен все еще жив. А поскольку не пришло, то он и не подумал.

— Не сомневаюсь. — Что-то в позе и взгляде патриарха придало ему в глазах Ршавы сходство с кузнечиком. — Разница лишь в том, что синод не приговорит меня, когда настанет время формулировать символ веры. И я не понесу наказание. Вы ведете войну, в которой не можете победить.

— Когда настанет конец времен, эта война будет выиграна, — ответил Ршава. Созомен нахмурился и покачал головой; Ршава не обратил на это внимания. — И она может быть выиграна еще задолго до конца времен, — продолжал он. — Скотос рыщет по миру, пресвятой отец. И то, что вы этого не видите, говорит лишь о том, что вы не покидали столицу.

— Скотос рыщет и здесь, — спокойно ответил патриарх и плюнул, отвергая темного бога, чего Ршава не сделал. — Скотос рыщет повсюду, но это не означает, что мы должны заключить его в объятия.

— Почему нет? Если он сильнее, то следует ли нам лгать и утверждать, что это не так? Хаморы пасут своих лошадок у Длинных Стен, а может быть, уже и внутри них. Скопенцана погибла, а с ней и много других городов.

— Я буду верить так, как я верю, даже если конные варвары подъедут к алтарю в Соборе. Я не знаю, когда наступит конец времен. Я не верю, что он наступит скоро. Борьба будет продолжаться еще долго.

Ршава скривился:

— Мои молитвы умирали неуслышанными. А мои проклятия исполнялись десятикратно. Фос глух, слеп и слаб. Скотос слышит меня. Более того, Скотос говорит моими устами.

— Вы действительно настолько очарованы зрелищем, святейший отец? — спросил патриарх. — А я полагал, что вы человек мыслящий.

— И это так, — ответил уязвленный Ршава. — Но мысль, которая не смотрит на мир и на то, что в нем происходит, бесполезна. Вы этого не видите, ибо отказываетесь открыть глаза.

— Мы говорим каждый о своем, — скорбно произнес патриарх. — Жаль, что не получается иначе. Когда-то вы были одним из самых сильных друзей веры. Думаю, что и теперь вы нападаете на нее скорее из-за разочарования, чем осмысленно.

— А я говорю, что вы ошибаетесь, — прорычал Ршава. Созомен лишь пожал плечами. — Как я уже говорил, синод сделает то, что сделает, — сказал прелат. — Его действия будут сохранены. И те, кто придет после нас, увидят, какая из сторон была права. Я ничего не боюсь.

— Пройдет немало времени, прежде чем кто-либо увидит это наверняка. А пока этот великий день не настанет, человек должен хранить веру. Вот то, чего вы не видите.

— Великий день настанет быстрее, чем вы думаете. И у меня есть вера, пресвятой отец. Это то, чего не видите вы, — ответил Ршава.

Опечаленный патриарх отвернулся.

Императорские охранники редко заходили в гостиницу, где остановился Ршава. У них были свои любимые питейные заведения, приличнее и ближе к дворцовому кварталу. Но однажды они пришли в сопровождении двоих чародеев. Не очень удивившись, Ршава узнал в одном из них того самого человека, который приглядывался к нему в Соборе. Однако чародеи держались поодаль, а один из солдат указал на сидевшего в буфетной Ршаву и заявил:

— Священник, тебя призывает его величество автократор Стилиан.

— Меня? — спокойно вопросил Ршава. — А если я не пожелаю явиться?

— В этом случае нам приказано применить любые необходимые меры, — ответил солдат.

Много ли ему известно? Он и его товарищи явились вместе с магами: это намекало на то, что известно им немало. А многое ли смогут сделать чародеи, дабы остановить Ршаву, если он решит проклясть их или Стилиана? Он не был уверен, но поспорил бы с кем угодно, что немного.

Пожав плечами, он встал:

— Неважно. Ведите меня во дворец.

Что испытали солдаты, когда им не пришлось применять необходимые меры: облегчение или разочарование? Этого Ршава сказать не мог, глядя на их каменные лица. Стилиан хорошо подбирал себе людей.

Священник, несколько солдат, два чародея — по столичным меркам не было ничего удивительного в том, что такая компания направляется к дворцу по Срединной улице.

— Благословите меня, святой отец, — попросил мужчина с бельмом на глазу.

— Благословляю тебя настолько, насколько ты этого заслуживаешь, — сказал Ршава.

Мужчина благодарно поклонился. Он не заметил, что Ршава не очертил на груди солнечный круг и не произнес имя благого бога.

— Почему ты это сделал? — спросил один из магов. — Судя по всему, ты не веришь в благословения.

Ршава пожал плечами:

— Так было проще. Если бы я отказался, он бы начал скандалить.

Маг приподнял правую бровь:

— Но тебя, разумеется, не волнует, какой скандал поднялся из-за тебя.

Ршава наклонил голову, признавая его правоту. Когда они вошли в дворцовый квартал, обычный для столичных улиц шум постепенно стих. Здесь садовники подстригали кусты секаторами на длинных ручках. Прачка несла на плече корзину с одеждой. Два секретаря с перепачканными чернилами пальцами спорили о какой-то бюрократической ошибке, прогуливаясь по мощеной дорожке между роскошными зданиями.

Ршава предполагал, что Стилиан примет его в тронном зале. Новый автократор мог бы попытаться нагнать на гостя трепет ошеломляющим величием императорских покоев. Стилиан вполне мог предположить, что ни один видессианин, каким бы он ни был еретиком, не сможет перед этим устоять. И он вполне мог оказаться прав.

Однако он решил иначе. Так же как и Малеин, когда Ршава приехал в столицу, Стилиан выбрал для встречи императорскую резиденцию. Связанный церемониями, автократор постарался, насколько было возможно, приблизить обстановку встречи к неформальной.

Бородатый дворецкий-васпураканин, служивший Малеину, исполнял прежнюю должность при новом автократоре. Для тех, кто служил правителю, почти не имело значения, кто этот правитель.

Ршава поднялся по низким и широким ступеням.

— Пожалуйста, пройдемте со мной, святейший отец, — сказал дворецкий.

Он назвал церемониальный титул Ршавы; это стало единственным намеком васпураканина на то, что он помнит их предыдущую встречу.

Они зашагали по извилистым коридорам императорской резиденции. Ршава мысленно кивнул, когда они прошли мимо высокого позолоченного шлема макуранского Царя Царей, привезенного сюда Ставракием. Говорили, что император-завоеватель сам оставил на нем отметину булавой. Ршава не знал, правда ли это. Однако, судя по тому, что он слышал о Ставракии, такое было неудивительно.

Стилиан встретился с ним в той самой палате, где не так давно Ршаву принимал Малеин. Знал ли об этом новый автократор? Спрашивал ли об этом дворецких? Были ли они рады ему ответить? Ршава не знал и этого — что, наверное, было к лучшему.

— Ваше величество. — Он простерся ниц, как до этого перед своим родственником.

— Вставай, вставай, — произнес Стилиан так же сурово и нетерпеливо, как и выглядел. Он указал Ршаве на стул и продолжил: — Каждый из нас может убить другого словом. Если это не делает нас равными, тогда что еще?

— В этом вы правы.

Ршава знал, что может убить Стилиана словом. А может ли автократор ответить ему такой же… услугой? Для этого ему понадобится вызвать толпу магов и солдат; но вполне вероятно, что он успеет это сделать.

Вошел слуга, неся на подносе из редкого красного дерева серебряный кувшин с вином, два кубка и тарелку с медовыми булочками, посыпанными фисташками. Когда слуга с поклоном вышел, автократор налил себе и Ршаве вина. Стилиан проделал обычный ритуал, который Ршава проигнорировал. Правитель взглянул на него:

— Ты действительно хочешь облегчить мне жизнь?

— А не все ли равно? — ответил Ршава. — Я родственник Малеина. Много ли у меня шансов дожить до возраста Созомена?

— У любого мало шансов дожить до таких лет, — мрачновато усмехнулся Стилиан. — Но у кого-то их, разумеется, меньше, чем у других. В этом ты дьявольски прав. — Он снова усмехнулся. — Дьявольски прав. Но если ты и дальше станешь изрыгать ересь всякий раз, когда открываешь рот, мне даже не придется искать повод, чтобы избавиться от тебя.

Ршава пожал плечами. Грубоватая прямота Стилиана оказалась по-своему освежающей.

— Попробуйте сказать человеку чистую правду, и увидите, как он за это отблагодарит, — сказал Ршава, решив отвечать прямотой на прямоту.

— Когда кто-то говорит людям чистую правду — это одна из лучших известных мне причин, чтобы поджарить его на медленном огне, — заметил Стилиан. — Если жизнь немного не смазывать медом, — он взял с тарелки булочку, — то она большую часть времени не стоит того, чтобы влачить ее дальше.

— Нет! — Ршава покачал головой. — Хватит лицемерия! — Он едва не произнес: «В лед лицемерие!» Старые привычки умирают с трудом. — Слишком многие не признают то, что совершенно очевидно: кто из богов действительно сильнее.

— А как изменится жизнь, если они это признают? — поинтересовался Стилиан и откусил большой кусок булочки.

— Как? Мы станем честными — вот как. Мы можем согнать всех васпуракан в загоны для скота и убить просто для развлечения. И те, кто это сделает, станут кричать, что такова была воля Фоса. Чародей может превратить город в лужу расплавленного стекла и спеть гимн, восхваляя величие Фоса, — если в городе жили те, кто не разделял его убеждения. Другой маг может отравить воздух, которым дышат его враги, понаблюдать, как они задыхаются и умирают, и заявить, что владыка благой и премудрый восхищен их мучениями. Хватит лжи! Мы творим зло. Мы наслаждаемся, когда творим зло. Мы гордимся, творя зло. Мы всегда так поступали. И всегда будем. Настало время отбросить завесу!

Стилиан невозмутимо доел медовую булочку и указал на тарелку:

— Возьми булочку. Они хорошие. — Он подождал. Когда Ршава не шелохнулся, автократор пожал плечами: — Ну, тогда не бери, дело твое. Да, мы творим зло. Да, мы этим наслаждаемся. Но гордимся ли мы этим? Следует ли нам этим гордиться?

Ршава вспомнил, какие чувства испытывал, изнасиловав Ингегерд, а затем прокляв, чтобы не позволить ей убить его. Был ли он тогда горд собой? Вряд ли. Сердце его разрывалось. Но Ршава напомнил себе, что тогда он все еще боролся против истины. Теперь же он понял ее и принял.

— А почему бы нам не гордиться, ваше величество? Это часть нашей сущности, такая же — если не большая, — как и добро. Добру нас необходимо учить, причем с самого раннего детства. В противном случае мы вырастаем, не зная, что это такое. Зло же, и это несомненно, проявляется само собой.

Стилиан опять посмотрел на него, теперь уже немного дольше. Глаза автократора были полуприкрыты и так темны, словно вырезаны из черного янтаря.

— Что ж, святейший отец, ты еще опаснее, чем я полагал, — проговорил наконец Стилиан. — Но об этом позаботится синод. Ты проявил храбрость, пытаясь убедить священников Фоса склониться перед Скотосом. — Он плюнул, и Ршава решил, что автократор сделал это скорее задумчиво, чем рефлекторно. — Дурацкую, я считаю, но храбрость.

— Истина существует, — решил не отступать Ршава. — Люди ее увидят.

— Она всегда существовала, — заметил Стилиан, пожав плечами. — Солнце тоже было всегда. — Он не очертил на груди солнечный круг, и Ршава счел это упущение интересным. — Если мы смотрим на солнце слишком долго, оно ослепляет. Тогда мы вообще ничего не видим. Если мы слишком близко вглядываемся в то, каковы люди на самом деле, то воздеваем руки и убегаем… или же нас просто тошнит. Как можно с этим справиться? Думаю, именно для этого у нас и есть вера. Она утешает нас, позволяя думать, что мы можем быть лучше, чем есть. Да, мы можем быть лучше, хотя почему-то не становимся…

— Вы лучший защитник Фоса, чем большинство из тех, кто выступает в Соборе, — медленно проговорил Ршава. — А вы не готовились стать священником, до того как занялись солдатским ремеслом?

— Только не я. Даже в голову не приходило, — едва ли не радостно сообщил Стилиан. — Но я многого насмотрелся за долгие годы, — он потеребил бороду, в которой было больше седины, чем у Ршавы, — и видел много дерьма. И многое из того, что видишь в моем ремесле, святейший отец, есть дерьмо, уж поверь. Я видел его, думал о нем и вот к чему в итоге пришел.

— Из вас получится впечатляющий автократор. Вы можете стать лучшим правителем, чем был мой брат. — Ршава и представить не мог, что так подумает и уж тем более скажет. Но до сегодняшнего дня он практически не был знаком с новым правителем Видесса.

Стилиан лишь пожал плечами:

— Посмотрим. Надеюсь, что так. Во всяком случае, из-за этого я и выступил против него.

Ршава задумался. Если он сейчас отречется от доктрины, которую проповедовал на синоде и в этой небольшой императорской столовой, — как поступит автократор? Но размышлял прелат недолго. Стилиан найдет какую-нибудь другую причину, чтобы его приговорить. И даже если не найдет причину, которую сможет объявить публично… Это не означает, что Ршава проживет хотя бы на секунду дольше. Он ведь не сможет обойтись без сна. И не в состоянии постоянно остерегаться убийц.

Он мог — полагал, что может, — убить Стилиана прямо сейчас. Но если даже и убьет… какой в этом смысл? Синод его все равно приговорит. А империя обрушится в хаос — еще худший хаос, поправил он себя. Ршава уже понял это, а теперь увидел с куда более мучительной ясностью.

Судя по улыбочке Стилиана, автократор тоже это понял.

— Вот так и делается политика, святейший отец, — заметил он, и в голосе его прозвучало нечто близкое к симпатии.

— Так не должно быть. Актами синода истина будет установлена на все времена. Те, кто придет после нас, увидят ее сами. Их убедят. Я восторжествую.

— Мечты — это всего лишь мечты, независимо от того, кто им предается, — возразил Стилиан. — Твои тоже рухнут.

— Посмотрим, ваше величество. В отличие от вас, у меня есть вера, пусть даже не того сорта, какую вы могли бы предпочесть.

Автократор смеялся и смеялся, как будто ничего веселее в жизни не слышал.

Ршава слушал, как его обвиняет один священник за другим. Собравшиеся в Соборе прелаты и священники, вероятно, поступили бы так же, даже если бы Малеин все еще сидел на императорском троне. Теперь же, когда на него уселся Стилиан, они решили, что получили разрешение на резкую критику Ршавы, и, несомненно, оказались правы.

Вселенский патриарх оставался вежлив и давал ему возможность отвечать. Ршава этими возможностями пользовался, хотя и видел яснее с каждой минутой, что толку от его слов нет никакого.

— Любой, кто посмотрит, во что превратился мир, а потом заявит, что добро обязательно восторжествует, или лжец, или дурак. А скорее всего — и тот и другой, — заявил он.

Вокруг него вопили, мяукали и свистели. Кто-то швырнул в него гнилой кабачок, словно Ршава был одним из труппы неудачливых мимов в день зимнего солнцестояния. Однако летящий овощ пролетел мимо и угодил в другого священника. Метнули кабачок и из-за спины Ршавы. Тот, кто его бросил, не хотел, чтобы его увидели и уж тем более прокляли.

Ршава поклонился в этом направлении и щедро сдобрил вежливость сарказмом.

— И в какой главе святых писаний Фоса вы отыскали этот довод? — вопросил он.

В ответ он услышал лишь новые насмешки, летящие со всех сторон.

— Будем ли мы продолжать, святые отцы? — Созомен все же смог заставить собравшихся церковников обратить на себя внимание. — Будем ли мы продолжать хоть в каком-то подобии порядка? — Уж если он прибегнул к сарказму, дела воистину обрели скверный оборот. Когда все хоть как-то утихомирились, патриарх указал на сухопарого молодого священника с умными глазами: — Предоставляю слово Сеиду. Можете начинать, святой отец.

— Благодарю, пресвятой отец. Хотел бы я, чтобы мне не пришлось этого делать, — заявил Сеид. — Но мы видели, как в Соборе произошло убийство. Да, даже здесь. И мне очень жаль, что приходится сообщать вам, святые отцы, что это не первое убийство, совершенное Ршавой, который более не заслуживает называться святейшим отцом. Я говорю об этом с сожалением, но и с уверенностью. Я уверен в том, что заслуживает этот человек, отдавший свою душу тьме. Созомен, как и обычно, обратился к Ршаве:

— Станете ли вы это отрицать, святейший отец? Или оправдываться?

Он произнес это так, будто надеялся, что Ршава станет оправдываться. Вероятно, Созомен и впрямь надеялся… Ршава это видел — и недоумевал все сильнее.

— Он пока еще ничего не сказал, — заметил Ршава. — А когда договорит, то повторит уже сказанное. Что касается Аркадия, то я отрицаю, что это было убийство. Дуэль — возможно, но не убийство. Он призвал на помощь силу, которую почитал. Я призвал свою. Я все еще стою здесь. А он — нет.

Еще раз печально вздохнув, Созомен кивнул Сеиду:

— Можете продолжать, святой отец.

— Спасибо, пресвятой отец. Как я уже сказал, это было не первое убийство, совершенное прелатом Скопенцаны. Он ехал в компании с неким Гимерием, имперским офицером, и двумя магами. Тела этих людей были обнаружены за кустами. Они пролежали там какое-то время, и над ними поработали стервятники. Хочу отметить, что никто не знает точно, что с ними произошло, однако они мертвы, а святейший Ршава жив. Хочу заметить, что этот Гимерий очень долго прожил в Скопенцане, где командовал имперским гарнизоном. Он и Ршава непременно были знакомы.

— Да, он командовал имперским гарнизоном, — подтвердил Ршава. — Командовал солдатами Малеина и сражался за Малеина против Стилиана, равно как и эти маги. А раз так, то что за дело любому из присутствующих до их смерти при каких угодно обстоятельствах?

После его слов в Соборе наступило внезапное и задумчивое молчание. Священникам и прелатам, монахам и аббатам не следовало забывать, кто теперь их новый правитель. Те, кто не попадет в переменчивую струю, останутся позади; или же с ними может произойти нечто похуже.

Ршава едва не расхохотался. Этот Сеид многое знает, но не столь уж умен, как сам думает. Но тут священник сказал:

— В этом случае вы можете отрицать что угодно, святейший отец, но есть и другой факт. Вы были в компании с женой этого Гимерия, что известно нам со слов купца Арсения, который некоторое время путешествовал вместе с вами и этой женщиной. Неоспоримый факт, что женщина была найдена мертвой, без очевидной причины смерти, на заброшенной ферме севернее города Кибистра.

Арсений! Ршава совсем о нем позабыл. Но купец, очевидно, не забыл о Ршаве. Кто мог бы подумать, что он сможет добраться до столицы?

— И маг из Скопенцаны, некий Кубац, был найден мертвым без очевидной причины смерти в снегу южнее Кибистры, — продолжал Сеид. — Арсений утверждает, что упомянутого Кубаца не удовлетворило ваше объяснение судьбы той женщины и поэтому он выехал следом за вами в то утро, когда вы покинули Кибистру.

«Будь ты проклят, Арсений!» — яростно подумал Ршава. Он не представлял, где именно в столице находится купец. Но надеялся, был почти уверен, что проклятие настигнет этого жалкого человечишку.

Но Сеид еще не закончил:

— Есть также вопрос о священнике Трифоне, который скончался без очевидной причины во время богословского спора с вами в городе Поданд. И еще есть вопрос о пресвятом Камениате, недавно умершем вселенском патриархе, который скончался без очевидной причины вскоре после того, как отверг те злобные и еретические доктрины, которые вы предложили на этом синоде. Что вы можете сказать в свое оправдание по этим обвинениям, святейший отец?

У Ршавы возникло сильное искушение проклясть и Сеида. Тот оказался гораздо более умным, чем выглядел вначале. Достаточно умным, чтобы представлять опасность. Если Ршава проклянет Сеида, его смерть лишь докажет все обвинения. Понял ли это молодой священник? Рассчитывал ли на это? Если да, он действительно очень умен — и очень опасен.

— Что я скажу? — Ршаве понадобилась лишь секунда, чтобы собраться с мыслями. — Скажу, что это ложь. Это не более чем сплетни, попытки очернить мое имя, чтобы впечатлительные дураки («то есть большинство из вас», — добавил он про себя) отвернулись от истины в моих словах.

— У меня письменные донесения из Кибистры, — спокойно ответил Сеид. — Те, кто их составлял, ничего не знали о ваших доктринах. Есть и документ из Поданда. А показания Арсения были записаны до того, как он узнал, почему они нас интересуют. Далее, хозяин вашей гостиницы, некий Лардис, утверждает, что вы прокляли ныне покойного Камениата примерно в то время, когда его настигла внезапная и ничем не объяснимая кончина.

Ршава проклял и Лардиса. Неужели он такое заявил? Но Ршава не мог спросить, не выдав себя.

— Вы слишком слепы и слишком боитесь признать силу и мощь доктрины, которую я вам изложил, — заявил он. — Если вы намерены выставить меня злодеем, это для вас проще всего.

— Вы сами стали злодеем. Я лишь сообщил о ваших деяниях. — Сеид повернулся к собравшимся и развел руки. — Святые отцы, я говорю с сожалением, но также и с уверенностью. Сей Ршава проявил себя не только мерзким еретиком, заслуживающим нашего осуждения, но и обычным злобным убийцей, достойным полного законного наказания. Готов ли синод проголосовать по поводу его вводящей в заблуждение и фатальной доктрины?

— Да! Давайте голосовать! — Дружный крик отразился от купола, точно вырвался из уст самого Фоса.

— Вопрос ставится на голосование. — Перспектива увидеть поражение Ршавы не добавила торжества голосу Созомена. Как раз наоборот: казалось, что патриарх видел уже достаточно печальных событий и не хочет допустить нового. Тем не менее он продолжал: — Пусть те, кто согласен с доктринами, предложенными на обсуждение святейшим Ршавой, покажут это, подняв руки.

Ршава вызывающе вздернул правую руку, гадая, хватит ли у кого-нибудь из священников храбрости поступить так же. К его удивлению и радости, по всему Собору поднялось еще несколько рук. Увы, всего несколько.

— Прошу секретаря патриарха сообщить мне результат, когда он завершит подсчет, — распорядился Созомен. Священник подошел и что-то шепнул ему на ухо. — Спасибо, — поблагодарил патриарх и снова возвысил голос: — Пусть те, кто не согласен с доктринами, предложенными на обсуждение святейшим Ршавой, покажут это, подняв руки.

В Соборе внезапно словно вырос лес. Руки в синих рукавах, руки в парчовых рукавах, в упавших рукавах… Взметнулись сотни рук, и рука патриарха была одной из них.

— Прошу секретаря патриарха сообщить мне результат, когда он завершит подсчет, — повторил Созомен.

На сей раз священнику потребовалось больше времени, потому что пришлось считать гораздо больше голосов. Наконец он опять подошел к Созомену. Патриарх наклонился, чтобы выслушать его шепот, и кивнул.

— Изменения доктрины, предложенные святейшим Ршавой, — произнес Созомен, — не получили поддержки большинства. Определение истинной и ортодоксальной веры остается таким же, каким оно было до созыва этого синода.

Собравшиеся церковники дружно и радостно завопили. К крикам радости примешивались и другие: «Анафема Ршаве!», «Ршава еретик!», «Выкопать кости Ршавы!», «В лед Ршаву!» Ршава стоял невозмутимо, прислушиваясь к крикам врагов. «Пусть вопят, — подумал он. — Они ни на что большее не способны, зато я…»

Созомен воздел руки. Постепенно в Соборе установилась тишина.

— Успокойтесь, святые отцы, — сказал патриарх. — Те из вас, кто сделал ошибочный выбор, все еще имеют шанс вернуться в лоно истинной церкви. Вы, священники и прелаты, и вы, монахи и аббаты, голосовавшие за доктрины, признанные неприемлемыми, желаете ли отречься от своих ошибок и понести за это наказание?

— Я отрекаюсь! — крикнул кто-то.

— И я! — добавил другой.

Один за другим священники отрекались от того, за что голосовали всего несколько минут назад. Ршава понимал, что движет ими: страх. Если они станут упорствовать в том, что было признано ересью, то пострадают за это. А если станет упорствовать он, то собравшиеся церковники очень постараются, чтобы заставить страдать и его.

Наконец все церковники, кроме самого Ршавы, отреклись от идеи о том, что Скотос сильнее или может быть сильнее Фоса. Созомен взглянул на Ршаву с кафедры.

— Святейший отец, я взываю к вам: вернитесь к истинной и ортодоксальной вере, — проговорил вселенский патриарх, с мольбой протянув к нему руки. — Вернитесь к свету, ибо он есть ваш истинный дом. Молю вас, склоните гордую голову и согласитесь с собравшимися здесь священнослужителями.

Склонять гордую голову Ршава собирался меньше всего. Более того, после поражения у него стало больше гордости, чем в то время, когда он все еще надеялся на триумф.

— Свет проиграл, — заявил он. — Тьма накрывает лик мира. А вы, кто не видит этого, лишены глаз.

— Анафема!

— Ересь!

— Отлучить его!

Созомен опять воздел руки, и вновь ему понадобилось какое-то время, чтобы добиться тишины. Как только она наступила, он произнес мрачным, даже печальным тоном:

— Те, кто не отречется, должны быть осуждены. Вы понимаете это, святейший отец?

Ршава желчно рассмеялся:

— У этого синода нет власти приговорить меня. Вы сами себя приговорили как безумцы, слепцы и дураки. Те, кто не увидит истины в этой жизни, наверняка познают ее в следующей, и я желаю вам насладиться ею.

Поднявшийся в ответ рев прозвучал музыкой в его ушах. Ршава указал пальцем на толпу священнослужителей, намереваясь немедленно послать в следующую жизнь как можно больше из них. Если пример Аркадия их ничему не научил, то этот научит.

…Но Ршава не получил шанса выкрикнуть проклятие. За время долгого и опасного путешествия в столицу он несколько раз думал о монахах, которые влияли на решения синода с помощью дубинок. Он не обратил особого внимания на стоявшего у него за спиной монаха; для Ршавы это был всего лишь слепец из толпы таких же. Однако монах не был слепцом, и видел он более чем хорошо, для того чтобы пустить дубинку в ход.

В глазах Ршавы вспыхнули звезды. Он застонал, или подумал, что застонал. Потом звезды погасли, и его втянула кружащаяся воронка мрака.

Это не Мост Разделителя. Сперва это было все, что Ршава знал наверняка. Он думал, что мертв, но все же не был до конца уверен. Но чем бы ни оказалось это место, здесь было темно и очень холодно.

— А, мой друг, мой ученик. Добро пожаловать. Я не ожидал увидеть тебя так скоро, — медленно произнес низкий голос. Если голос мог быть темным и ледяным, то этот был как раз таким.

— Где… где я?

Думать о льде абстрактно — это одно. Жить в нем, ощущать его, знать о нем — нечто совсем иное. Но если Ршава в аду Скотоса, почему он не помнит, как падал с Моста? Ведь он обязательно должен был пройти по Мосту, прежде чем встретить… это.

— А ты как думаешь?

— Это… наверняка лед, — произнес Ршава, собрав все свое мужество. Храбрость воистину оказалась слабым утешением.

— Что ж, если это так, готов ли ты насладиться им?

— Насладиться им?.. — Уж не ослышался ли он? Как может он или кто угодно наслаждаться вечными пытками, вечным наказанием?

— Ты все еще принадлежишь миру, хотя и находишься не совсем там. Возвращайся, если хочешь, чтобы работать на меня. Ты можешь хорошо мне послужить и продлить свою жизнь настолько, насколько простой смертный не смеет и мечтать. Или можешь остаться в этих владениях навсегда. Выбирать тебе, и только тебе.

Душа Ршавы уже начала съеживаться от мрака и холода. А нет ли у него другого выбора — вернуться, но к свету и теплу? Но едва эта мысль начала зарождаться в его сознании, как вокруг и внутри него раскатился оглушительный хохот. Эту мысль голос счел воистину смешной — и душа Ршавы еще больше сжалась. Ответ на заданный ему вопрос казался слишком очевидным.

— Я вернусь! — выдохнул Ршава.

— И почему я не удивлен? — Да, голос и это счел забавным, хотя Ршава был не в том состоянии, чтобы оценить иронию. — Что ж, хорошо. Можешь очнуться!

— Очнись!

Кто-то выплеснул в лицо Ршаве ведро воды — несвежей, почти вонючей. Он закашлялся, едва не захлебнувшись.

— Очнись! — снова рявкнул голос.

Ршава пришел в себя и сразу об этом пожалел. На голову словно рухнул валун, загнав его по шею в землю. Но крик вырвался из обычной человеческой глотки, а не откуда-то еще. Ршава нахмурился, пытаясь вспомнить. Это был всего лишь сон? Он не мог сказать наверняка. И вряд ли когда-нибудь сможет.

И еще он гадал, имеет ли это хоть какое-то значение. Голова болела так сильно, что Ршаве захотелось умереть. Через секунду он покачал головой и немедленно об этом пожалел, потому что даже от такого легкого движения его заново пронзила боль, вызвав дикую тошноту. Но он не хотел умирать! Несмотря на свое жалкое состояние, он хотел жить.

Его окатили еще одним ведром грязной воды.

— Вставай, проклятый еретик! Клянусь владыкой благим и премудрым, ты за все получишь сполна.

Вставать? Ему пришлось вспоминать, как заставить ноги работать. Ршава не смог просто встать — так, как встал бы, не получив этого удара по голове. Каждое движение требовало напряженной сосредоточенности. А чтобы их складывать в последовательность, понадобилось еще больше усилий. Но через какое-то время он все же поднялся, пошатываясь, как высокое дерево в бурю.

Ршава понял, что находится в тюремной камере. Прочные железные прутья отделяли его от мучителя. Человек, окативший его водой, стоял, смеясь, в коридоре; уж он-то мог стоять без проблем. Окажись Ршава обычным заключенным, водонос мог бы ничего не опасаться. Но Ршава не был обычным заключенным.

— Будь ты проклят! — прорычал он.

Но человек не упал. Ршава негромко выругался. Неужели ему настолько отбили мозги, что проклятия не срабатывают? Он этому ничуть не удивился бы.

Тут человек очертил на груди солнечный круг.

— Фос! — воскликнул он. — Да ты действительно настолько силен, как мне говорили, и даже сильнее. На меня повесили самые разные амулеты, какие только есть на свете, и все же ты меня едва не свалил.

От таких слов Ршаве сразу полегчало — впервые за все время. Он начал было снова проклинать — тюремщика? чародея?.. — но вовремя сдержался. Есть и другие. Если они придут и обнаружат этого мертвым, с Ршавой станут обращаться еще хуже… если такое возможно. К тому же, убив это ничтожество, он не выйдет из камеры. А выйдет ли он отсюда вообще, если не считать последней прогулки для встречи с мечом палача или, может быть, колом?

— Отныне всякий раз, когда ты попытаешься кого-нибудь проклясть, мы будем бить тебя по голове, — радостно сообщил человек. — И вскоре у тебя не хватит мозгов даже на то, чтобы обмочить себе штаны, — а сейчас ты на большее все равно не способен, так что лучше побереги силы для молитвы.

В этом Ршава не был столь уверен. Когда он придет в себя, то сможет наслать более мощное проклятие. Но могут ли амулеты видесского чародея также стать сильнее? Он не знал, но был склонен в этом усомниться. Однако он все равно кивнул, как если бы понял и принял слова чародея. От этого движения Ршаву вновь пронзил кинжал боли, но он стиснул зубы и вытерпел приступ. Знают об этом его враги или нет, но у него есть кое-что в резерве.

— Мы избавимся от тебя, — сообщил чародей. — Даже патриарх так думает, а он мягок, как куча гусиного пуха.

Созомену не требовались амулеты, чтобы выдержать проклятие Ршавы. Насколько Ршава мог судить, оно на него вовсе не подействовало. Этого Ршава все еще не понимал — и не хотел понять, — но одно он уяснил: вселенский патриарх совсем даже не мягок.

Если враги Ршавы не понимают друг друга, то и этот факт стоит приберечь. И Ршава промолчал, что для видессианина было труднее всего.

Охранник-чародей, наоборот, продолжал бахвалиться. Когда ему было что сказать, он говорил. Когда не было — все равно говорил.

— Тебя отлучат от церкви, — в его голосе сквозило предвкушение. — Предадут анафеме. А потом казнят. Пока на троне сидел твой родственник, ты бы мог отделаться мечом. Но сейчас автократор Стилиан, и тебя, наверное, сожгут. Как тебе такое нравится?

— Не очень, — сознался Ршава. Охранник лишь рассмеялся в ответ. Почему бы и нет? Он ведь сказал кое-что смешное… — Где я? — Ршава задал вопрос, логичный для человека, которого хватили по голове.

Охранник рассмеялся еще громче:

— Ты даже этого не знаешь? А ведь на синоде ты утверждал, что знаешь ответы на все вопросы. Правда, им эти ответы не очень-то понравились, верно?

— Дураки не распознают истину, когда слышат ее.

— А ты, значит, умный? — ответил чародей лучшей колкостью, чем Ршава от него ожидал. — Насчет того, где ты находишься, — в тюрьме под резиденцией патриарха. Куда еще сажать архиеретика, пока готовишься от него избавиться навсегда?

Ршава не знал, что под резиденцией патриарха есть тюрьма. Он мог поспорить, что и Созомену о ней не было ничего известно. Но кое-кому — было. Наверное, сакелларию Созомена. Секретарь патриарха всегда знал, где закопаны тела; он также и присматривал за патриархом для автократора. Интересно, у Созомена сейчас новый сакелларий? Или старый проявил достаточную гибкость?

Но это, вполне буквально, волновало сейчас Ршаву меньше всего.

— Можно мне немного воды напиться… кроме той, в которой ты хотел научить меня плавать? — спросил он.

— О, да ты забавный тип, — усмехнулся охранник. — Поглядим, каким ты станешь смешливым, когда под тобой разожгут дрова. Клянусь Фосом, уж тогда ты вдоволь насмеешься.

Но, к огромному облегчению Ршавы, после этих слов он ушел. Наверное, и впрямь за водой.

Ршава воспользовался случаем и осмотрел свою камеру. Три стены были сложены из прочных камней, четвертая состояла из железных прутьев. До замка он дотянуться не смог. В камере находились лишь холщовый матрас, набитый соломой, и окованное бронзой деревянное ведро удручающе очевидного предназначения.

Помещение кое-как освещали два факела на дальней стене. Ршава был рад, что их всего два: даже от взгляда на факелы голова начинала болеть сильнее. Тот монах едва не размозжил ему череп.

Охранник вернулся в сопровождении двух лучников.

— Встань у дальней стены! — рявкнул он. Ршава повиновался, слегка польщенный тем, что его считают настолько опасным. Лучники прицелились в Ршаву, а охранник просунул в камеру руку и поставил на каменный пол чашу. — Держи. — Он шагнул назад и жестом разрешил Ршаве приблизиться.

Вода оказалась не очень холодной и не особенно свежей. Вполне возможно, она была из того же источника, что и та, которой его окатили. Но Ршаве было все равно. Он жадно напился.

— Спасибо, — выдохнул он, когда чаша опустела.

— Не за что. Пей сколько влезет. Все равно воды не хватит, чтобы залить огонь, когда придет время. До встречи.

Тюремщик ушел вместе с лучниками. Ршаве захотелось швырнуть чашу ему в голову. Он этого не сделал, а потом гадал почему. Что он теперь может совершить такого, что навлечет на него больше бед, чем уже навалилось?

Как и многое другое в жизни Видесса, предание анафеме и отлучение от церкви имели особую церемонию. Чтобы вывести Ршаву из камеры, охранники явились с поддержкой из нескольких магов. Ему хотелось проклясть их всех, однако он снова передумал. Вряд ли он сможет убить всех — а смысл имел только такой результат. Если они желают провести церемонию, в которой он будет играть главную роль, — пусть попробуют. Он все еще полагал, что сможет отомстить им и позже.

Сейчас они были слишком насторожены, словно выводили из клетки льва.

— Не делай глупостей, священник, иначе проживешь так мало, что не успеешь об этом пожалеть! — рявкнул один из охранников, осторожно снимая замок с железной двери в решетке.

— Выхожу, — сказал Ршава. — Священники, прелаты и патриарх совершили ошибку, приговорив меня.

— Один из вас сказал «да». Все остальные сказали «нет», — ответил охранник. — Полагаю, это окончательно решило вопрос.

Ршава покачал головой:

— Не важно, сколько людей ошибается. Гораздо важнее, сколько знает истину. А я знаю истину. И ты правильно сделаешь, если запомнишь это и узнаешь истину от меня.

— Нет уж, спасибо. Я лучше рискну ошибиться со всеми остальными. — Охранник рассмеялся. Он вообразил себя остряком, но, по мнению Ршавы, переценил свои способности в несколько раз.

— Значит, ты еще больший дурак, чем полагаешь.

— Не меня предают анафеме. Не меня отлучают от церкви. Тебя прокляли, и проклятым ты останешься. А теперь пошевеливайся, несвятой отец, или нам придется тебя тащить.

Если и не мозгов, то смелости у него хватало. Ршава не боялся проклятий от церковных иерархов. А вот то, что священники и чародеи сделают с ним после формального приговора, — совсем другое дело. Восхищаясь дерзостью охранника, Ршава последовал за ним без лишних споров.

Когда они вышли, был вечер. Это удивило Ршаву: он предполагал еще раз увидеть солнечный свет. Однако близилась ночь, и на востоке почти полная луна заливала столицу бледным сиянием. Несколько птичек сонно распевали последние за день песни. По мере того как на небе прибавлялось звезд, птицы умолкали.

Огромное здание Собора затмевало множество звезд. Оно заслоняло больший участок неба, чем Заистрийские горы, пока Ршава не приблизился к ним вплотную. Перед ним и позади него шагали люди с факелами, освещая дорогу.

— Давай пошевеливайся! — велел охранник таким тоном, каким обратился бы к опасному зверю, готовому при первой же возможности обернуться и укусить.

«А ведь я готов», — не без гордости подумал Ршава.

Факелы, толстые ароматические свечи и бесчисленные лампы с оливковым маслом освещали притвор Собора почти столь же ярко, как дневной свет. Почти. Дневной свет происходил только из одного источника — солнца. Сейчас же все эти лампы, факелы и свечи отбрасывали на стены миллионы теней, которые плясали, трепетали, извивались и накладывались друг на друга. Свет был ярким, но не дневным.

— Пошевеливайся! — вновь услышал Ршава и повиновался.

Путь из притвора в сам Собор оказался переходом от света к почти полной темноте. Возле алтаря горело шесть больших восковых свечей, здесь и там зажигая искорки отражений на мозаике купола. Но свечи, независимо от их размера, никак не могли осветить огромное пространство под этим куполом.

Огоньки те же свечей бросали золотые искорки на богатое одеяние вселенского патриарха. Когда Созомен призвал собравшихся к порядку, в его голосе все еще звучала печаль: он не хотел приговаривать Ршаву. Но когда желания патриарха вступили в конфликт с тем, что он считал своим долгом, он исполнял долг.

— Мы собрались сегодня вечером по делу святейшего Ршавы, бывшего священника из столицы, бывшего прелата Скопенцаны, который отказался отвергнуть убеждения, признанные еретическими недавно собравшимся синодом, — начал Созомен. — Святейший отец, хотите ли вы отречься от своих заблуждений и вернуться в лоно истинной и ортодоксальной веры?

— Я не считаю их заблуждениями и не отрекусь от них, — твердо произнес Ршава.

Ко всему прочему, он не думал, что отречение принесет ему хоть какую-то пользу. Если он отречется, священники возрадуются за его душу — и выдадут его Стилиану, чтобы уже светские власти смогли казнить Ршаву за преступления против имперских законов.

Услышав его слова, собравшиеся в Соборе выдохнули. Вселенский патриарх подал знак кому-то, кого Ршава не видел. Тот шагнул вперед и погасил бронзовым колпачком одну из свечей. Созомен опять подал знак. Невидимый в полумраке хор пропел:

— Анафема еретику! Да будет он отлучен! Да будет он отвергнут во мрак! Да будет так!

Превосходное исполнение леденяще контрастировало с ужасными словами. Ршава считал себя человеком твердым, но здесь он невольно содрогнулся. Этот приговор посылал его… «Туда, где я уже нахожусь», — подумал он и выпрямил спину.

— Отречешься ли ты от своего заблуждения о том, что сила Фоса ослабла в этом мире, в то время как сила Скотоса возросла? — вопросил Созомен.

— Я не считаю это заблуждением и не отрекусь от него, — повторил Ршава.

Он знал, как будет проходить эта церемония. И знал, как она закончится, — а точнее, знал, как ей положено закончиться. Однако он задумал несколько иную развязку.

Почти невидимые священнослужители еще раз вздохнули. Был ли этот вздох печалью или предвкушением? Ршава знал, что он по этому поводу думает. Однако жест Созомена был, несомненно, полон печали. Священник с колпачком погасил еще одну свечу. Хор снова пропел:

— Анафема еретику! Да будет он отлучен! Да будет он отвергнут во мрак! Да будет так!

Еще трижды Созомен предлагал Ршаве вернуться к ортодоксальной вере и отречься от новообретенной веры в Скотоса. И трижды Ршава отказывался. Колпачок погасил три свечи, и хор трижды пропел анафему Ршаве.

В Соборе осталась гореть лишь одна свеча. Созомен задал последний ритуальный вопрос. Ршава ответил не сразу. Когда пауза затянулась, патриарх с надеждой переспросил:

— Святейший отец? — Он, несомненно, полагал, что хотя бы в последний момент душу Ршавы удастся спасти.

Но Ршава отнюдь не считал, что его душа нуждается в спасении, полученном от священников, подобных тем, кто здесь собрался. Он был занят кое-чем другим, озаботившись заблаговременно (он улыбнулся невольному совпадению), чтобы ему не смогли помешать. Последний вопрос Созомена поторопил его.

Когда Ршава дошел до места, после которого мог говорить, он ответил:

— Извините, пресвятой отец. Я не считаю мою доктрину заблуждением и в последний раз отвечаю: я не отрекусь от нее.

— Воистину в последний раз, — печально согласился Созомен.

С той же печалью он в последний раз подал знак священнику с колпачком. Тот в последний раз воспользовался им, и Собор погрузился во мрак. В последний раз хор пропел:

— Анафема еретику! Да будет он отлучен! Да будет он отвергнут во мрак! Да будет так!

Едва наступила тьма, Ршава не стал тратить время зря. Он начал произносить заклинание, когда последняя свеча еще горела, и дошел до середины, когда патриарх задал последний вопрос. Созомену пришлось ждать, пока Ршава тихим шепотом произносил первую часть заклинания: не завершив ее, он не мог ответить. Затем, отказавшись признать, что заблуждался, Ршава быстро договорил остальное. И всего через секунду после того, как погасла последняя свеча, он прошептал:

— Да свершится!

И, как в той гостинице в городе восточнее столицы, из его пальцев потекла тьма. То была истинная тьма. Тьма как враг света, а не всего лишь его отсутствие. Та самая тьма, которую получаешь, призывая Скотоса вместо Фоса. Она поглощала свет, поглощала само понятие «видеть». В той гостинице Ршава произнес это заклинание ради эксперимента — узнать, на что оно способно. Теперь он это знал. Для тренировки Ршава произносил заклинание со множеством вариаций, какие только приходили ему в голову. И сейчас вложил в него всю свою силу — а может быть, и силу темного бога, добавившуюся через него.

После завершения церемонии отлучения послушникам и священникам полагалось быстро обойти Собор, зажечь лампы, факелы и свечи, залить огромное здание светом, чтобы показать приговоренному, чего он лишился навсегда. Наверное, они уже начали это делать; но как они могли продолжать, когда тьма затопила даже факелы у них в руках? Их тревожные возгласы прозвучали в Соборе первыми.

Первыми, но далеко не последними.

— Свет! Где свет? — нетерпеливо крикнул кто-то.

Свет потерпел поражение! Ршава ликовал. Он едва не выкрикнул эти слова, но в последний момент спохватился. Зачем подсказывать врагам, где он и что делает?

— Колдовство! — пронзительно завопил кто-то.

— В Соборе рыщет Скотос! — добавил другой, и его вопль, если воспользоваться видесской пословицей, пролил духи в суп.

К Ршаве кто-то протянул руки. Прелат подумал, что это один из тех чародеев, которые привели его сюда из тюрьмы, или один из охранников. Кем бы тот ни был, в непроницаемом мраке он слепо пробрел мимо Ршавы и кого-то схватил.

— Ха! Попался! — воскликнул маг или охранник.

Завязалась потасовка.

Неподалеку другой маг начал вполголоса произносить контрзаклинание. Ршаву такое совершенно не устраивало, поскольку могло лишить его защиты. Он ткнул пальцем в ту сторону, откуда доносились торопливые и негромкие слова.

— Проклинаю тебя, маг! — яростно прошипел он. — Проклинаю насмерть!

Голос смолк. Маг застонал, и Ршава услышал звук упавшего тела. Если у чародея и имелись какие-нибудь амулеты, сейчас их оказалось недостаточно.

«Да! Свет потерпел поражение!» Ему снова захотелось крикнуть это, и вновь он заставил себя промолчать. К тому же пусть он больше не верил в силу света, Ршава все еще нуждался в нем, хотя бы в слабом, чтобы сбежать. Он прошептал другое заклинание, чтобы рассеять абсолютную тьму перед своими глазами — но только перед своими. Он все еще не был опытным магом и не знал в точности, как сработает это заклинание.

Оно сделало все, чего Ршава от него хотел. Даже для Ршавы свет внутри Собора оставался тусклым. Факельщики успели зажечь лишь несколько светильников, пока не осознали, что происходит что-то неладное. Но Ршава снова мог видеть, и было совершенно ясно, что все священники, солдаты и маги остались слепы.

— Где он? Ловите его! — завопил кто-то.

Они пытались. Он наблюдал, как они пытались. Если бы он так не спешил, пробираясь к выходу, то хихикал бы, наблюдая за ними. Они бродили то туда, то сюда. Когда двое сталкивались нос к носу, оба восклицали: «Вот он!» — и пытались схватить друг друга. Это напоминало Ршаве лучшее представление мимов в день зимнего солнцестояния.

Кто-то наткнулся на него, крикнул: «Вот он!» — и попытался схватить его.

— Да нет же, идиот! — гаркнул Ршава, выворачиваясь. — Он там, ближе к алтарю.

— Ой! Извините, святой отец, — пробормотал незадачливый ловец, побрел прочь и всего через несколько секунд схватил кого-то еще. — Вот он!

Добравшись до притвора, Ршава остановился. Он не был уверен, что насланный им мрак простирается настолько далеко. Он повторил заклинание, на сей раз направив его в нужную сторону. Из вестибюля донеслись испуганные крики, подсказавшие, что и там свет внезапно умер. Ршава повторил и другое заклинание, позволяющее ему видеть, несмотря на колдовской мрак.

Толпа в притворе, к его облегчению, оказалась гораздо реже, чем в Соборе. Прежде чем выйти, Ршава вновь напустил перед собой мрак. Некоторые солдаты, стоявшие возле выхода, могли его узнать. И наверняка задуматься, как и почему он выходит из Собора, где его отлучали? Однако им станет не до таких мыслей, когда они внезапно обнаружат, что ослепли.

Когда он прошел мимо них, они терли глаза и кричали — а некоторые прямо-таки вопили:

— Колдовство! Темное колдовство!

Ршава усмехнулся. Солдат не ошибся.

Увидев людей, бегущих к Собору, Ршава понял, что вышел из зоны, где действовала его магия.

— Там внутри пожар, святой отец? — спросил один из них.

Сперва вопрос озадачил Ршаву. Потом он сообразил, что они видят насланную им тьму как густой черный дым.

— Да, — ответил он, стараясь как можно убедительнее хватать ртом воздух. — Там… там ужасно!

Пошатнувшись, он согнулся и закашлял, словно надышался дымом.

Что-то крича, горожане побежали к Собору. Они разразились еще более громкими воплями, когда заскочили во тьму. Один из них выкрикнул, что она пахнет дымом. Тут сработало его разыгравшееся воображение, но через мгновение остальные уже горланили то же самое.

Всеми позабытый, Ршава вышел на площадь Паламы, гадая, как долго продержится созданная им тьма. Рано или поздно она рассеется, когда иссякнет питающая заклинание энергия, если только маги в Соборе не сумеют разогнать ее раньше.

Однако сейчас он был свободен. Рукотворная тьма с лихвой оправдала все его надежды. На рыночной площади, окутанной естественной ночной тьмой, было тихо. Открыты были только несколько освещенных факелами лотков, где продавали еду. От тени к тени скользили проститутки, зазывно окликая увиденных мужчин. Одна из них окликнула Ршаву. Тот не обратил на нее внимания. Она выругалась, больше по привычке, чем от злости, и пошла дальше.

Зато у Ршавы злость была реальной и с каждой секундой нарастала. Он повернулся к Собору и собравшимся там священникам. «Вы не захотели меня слушать, да? Вы меня приговорили, да? Вы все еще цепляетесь за своего проигравшего сражение бога, да? Тогда вы заслуживаете вечной слепоты, а не пока рассеется моя тьма!»

Они заслужили худшей участи. И столица ее заслужила. Ршава сосредоточился.

— Я проклинаю этот город! — оглушительно крикнул он. — Проклинаю именем Скотоса, темного бога-победителя!

В отличие от Скопенцаны, Видесс был подвержен землетрясениям. В Скопенцане Ршава все еще пытался верить в Фоса и гнал от себя мысль, что его проклятие вызвало подземные толчки. Здесь, в столице, он жаждал только этого. Он воскликнул снова — теперь уже от восторга, — уверенный, что у него все получилось.

Ужасающий рев не стихал. Казалось, он длится вечно, хотя в реальности он не мог продолжаться даже минуты. Ршаву швырнуло на землю с такой силой, что даже выбросило из сандалий. Он продолжал радостно вопить, хотя в басовитом рокоте корчившейся в муках земли не мог услышать даже себя.

Но он все же расслышал более слабый гул и грохот рушащихся зданий. Большая часть домов в столице была построена из кирпича и камня, и теперь стены дробились и разваливались, когда под ними сотрясалась земля.

Ршава, у которого хватило здравого смысла выйти на открытое место, прежде чем проклясть столицу, страстно надеялся, что обрушит Собор на головы тех, кто там собрался. Такое возмездие стало бы для него более сладким и сильным, чем любой поэтический образ. Но когда толчки прекратились, Собор остался цел, хотя находившаяся рядом с ним резиденция патриарха обратилась в руины. Ршава выругался и решил наслать еще одно проклятие, нацеленное только на Собор. Но когда он прислушался к себе, то понял, что внутри у него пусто. Он израсходовал всю накопившуюся в нем силу, и теперь от нее ничего не осталось.

Значит, пора уходить. Если те, кто его приговорил, получат шанс подумать, то догадаются, что землетрясение, последовавшее сразу за совершенным с помощью магии побегом из Собора, не было лишь совпадением. А едва они это поймут, на него начнется охота. Поскольку же его магические силы исчерпаны, ускользать от погони будет нелегко. А раз так, то лучше не ждать, пока враги соберутся с мыслями.

Повторный толчок заставил Ршаву пошатнуться, когда он шел по Срединной улице. Затем он услышал новые вопли и грохот падающих домов. Отовсюду, не стихая, доносились стоны и крики боли. Сколько погребенных под завалами людей сейчас страдает? А сколько уже погибло?

— Пожар! — крикнул кто-то неподалеку.

То была одна из самых больших опасностей, связанных с землетрясением. К счастью для разрушенной столицы империи, в воздухе не было ни малейшего ветерка, способного раздуть пламя.

Обломки завалили даже Срединную улицу, самую широкую в городе Видесс. Обрушилось несколько крытых колоннад, а также часть зданий вдоль нее. Ршава уделил секунду — но лишь секунду — надежде на то, что Лардис и его гостиница уцелели.

По улицам носились мужчины и женщины. Многие выкрикивали имена, пытаясь отыскать родственников и друзей. Другие, подобно Ршаве, направлялись к Серебряным воротам — и, несомненно, к другим воротам тоже. Каждый новый повторный толчок, сотрясавший город, увеличивал поток беженцев. Зимой в Скопенцане проведенная под открытым небом ночь стала бы суровым испытанием. Теплым столичным летом такое решение казалось намного лучшим, нежели провести ночь под крышей, которая может обрушиться.

Подобно Собору, городские стены устояли. Ршаве вновь пришлось смириться с разочарованием. Сейчас он ничего не мог с этим поделать. Серебряные ворота были распахнуты. Ршава присоединился к потоку стремившихся из города мужчин, женщин и детей.

— Мы в безопасности! — сказал кто-то, оказавшись за городскими стенами.

Ршава знал, что он пока еще не в безопасности. Но и Видесс не был в безопасности от него.

ГЛАВА 13

Жалкая пародия на лошадь, на которой ехал Ршава, вынуждала его с тоской вспоминать о степных лошадках, оставленных в столице. Оставленных поневоле; Ршава уже не в первый раз подумал, не стоило ли ему хотя бы попытаться вернуть их. И не в первый раз он пожал плечами. Сейчас поздно об этом беспокоиться.

Его улитка с копытами дотащилась до северо-западных ворот в Длинных Стенах. Ршава, скрывая волнение, взглянул на ворота и стоящих возле них солдат. Приказ схватить его на месте вполне мог опередить его. Учитывая достоинства его клячи — вернее, их отсутствие, — опередить Ршаву мог кто угодно и с любым приказом.

Однако часовые у ворот не выглядели особо настороженными.

— Здравствуйте, святой отец, — окликнул Ршаву один из них. — Куда направляетесь?

— В Имброс, — ответил Ршава. Если он поедет и дальше по этой дороге, она приведет его туда. Решив рискнуть, он добавил: — Возвращаюсь домой с синода.

— Фос! — Часовой очертил на груди солнечный круг. Ршава рассудительно повторил его жест. — Мы кое-что о нем слышали. Им следовало бы подвесить того вонючего еретика за пальцы ног и поджарить вверх ногами на медленном огне.

— Нет, этого для него слишком мало. — И другой часовой предложил еще более изобретательную и еще более ужасную пытку.

— Он получит справедливый десерт в следующем мире, — угрюмо заметил Ршава.

Это наверняка сбудется, но его представления о десерте явно отличались от мнения часовых. Все они кивнули.

— Вы, конечно, правы, — сказал один из них, — но нам хотелось бы увидеть, как он получит по заслугам и в этом мире. — Помолчав, он добавил: — Вы едете в Имброс? Тогда будьте осторожны в пути, святой отец. Вокруг города рыщут хаморы, и они любят развлекаться с пойманными путешественниками. Им это нравится, но вам вряд ли придется по душе.

— Спасибо за предупреждение. Благословляю вас за вашу доброту. — Если Ршава собрался играть роль священника, верящего в Фоса, то играть ее следовало убедительно. — Может быть, я даже смогу обратить их в веру во владыку благого и премудрого. — Он снова очертил на груди солнечный круг.

Все часовые, услышавшие его слова, расхохотались.

— Даже не пытайтесь этого делать, если только не хотите быстро умереть, — посоветовал один из них. — Большинство этих парней из клана кубратов, а они самые злобные среди хаморов. Поклоняются Скотосу. — Он плюнул на дорогу.

Ршава тоже плюнул, чтобы не вызвать подозрений.

— Мне можно проехать? — спросил он.

— Езжайте, святой отец. Только потом не говорите, что мы вас не предупреждали. Дороги небезопасны, и даже очень.

— Вера защитит меня, — ответил Ршава. На этот раз несколько часовых очертили на груди символ солнца. Он предположил, что они восхищены его набожностью. Да, он был набожным — или считал себя таковым. Только боги у него и у них были разные. — Трогай!

Он стукнул лошадь пятками по бокам, и она побрела через ворота, выехала за Длинные Стены. Часовые ухмылялись, глядя вслед жалкой кляче.

— Надеюсь, вера его защитит, — проговорил один из них, не понижая голоса. — Благой бог знает, что ему не избежать беды.

— Мы его предупредили, — сказал другой. — А если он не захотел слушать, то едет на свои похороны. И сам будет во всем виноват.

Ршава поехал дальше, гадая, действительно ли кубраты более жестоки, чем остальные хаморы, или они всего-навсего те варвары, которых часовые знали лучше всего. После всего увиденного на северо-востоке он поставил бы на последнее.

И еще он гадал, много ли пройдет времени, прежде чем следом за ним поскачут всадники с суровыми лицами. Хотя весть о беглом еретике еще не достигла ворот, через которые Ршава выехал, в империи Видесс он теперь вне закона — честная добыча для любого, кто сможет его одолеть. Он гораздо опаснее любого одинокого преследователя: фактически он равен целому отряду, — но все же он один. А ему надо спать, и он не может глядеть во все стороны одновременно. Шишка на голове, полученная в Соборе, жестоко напоминала ему об этом. Голова Ршавы до сих пор болела чаще, чем ему хотелось бы.

Несмотря на головные боли, он все же гадал, не оказал ли ему тот монах с дубинкой услугу. Когда Ршава впервые очнулся в тюрьме под резиденцией патриарха, то решил, что сон, увиденный, пока он был без сознания, — это всего лишь сон.

Однако чем дольше Ршава над ним размышлял, тем важнее казался ему тот разговор с незримым ледяным голосом. Ршава постепенно убедил себя, что это было больше чем сон — видение, даже откровение. Некоторые очень святые люди утверждали, что мистически общались с Фосом. Ршава, всегда практичный, не очень-то верил этим утверждениям — в основном потому, что сам никогда не испытывал подобного. Зато теперь…

Если он не договорился, не заключил сделку со Скотосом, после того как дубинка монаха позволила, а точнее, заставила его выскользнуть за пределы сознания, то что же он тогда сделал? Годы, многие годы жизни в обмен на преданную службу делу темного бога… Справедливо, более чем справедливо!

Он стал бы преданно служить Скотосу даже без обещания долгой жизни для этого служения. Ршава был человеком лояльным, и лишь огромная тяжесть обстоятельств могла бы заставить его забыть о лояльности. Он подарил бы темному богу такую же яростную преданность, с какой недавно служил владыке благому и премудрому. Скотос наверняка сможет это увидеть. И в его интересах подарить ученику как можно больше времени для работы.

Лошадь остановилась, жадно уставившись на высокую траву у обочины дороги. Ршава обернулся: видесские кавалеристы пока не мчались по дороге следом за ним. Хаморов на горизонте тоже не было. Ршава спешился, подвел лошадь к траве и оставил ее пастись. Почему бы и нет? Скакала она не намного быстрее, чем стояла.

Пока животное паслось, Ршава стал размышлять над тем, смогут ли преследователи что-либо с ним сделать, и стоит ли ему вообще волноваться. Если Скотос пообещал ему долгие годы жизни, то получит ли Ршава их, несмотря ни на что?

Вскоре он пришел к выводу, что глупо рисковать не стоит. Предупреждение Созомена о том, что темный бог лжив, было здесь ни при чем: так Ршава себе сказал и поверил, что это действительно так. Но ведь если он залезет на скалу и спрыгнет — не настолько же он глуп, чтобы надеяться, будто Скотос подхватит его на лету и вернет обратно? Независимо от любых обещаний, Ршава упадет и разобьется. Если Стилиан, его солдаты и маги поймают его, он также может умереть. В этом сомнений нет. Он может прожить долгие годы, но ему придется их заслужить.

Когда Ршава вновь забрался в седло, лошадь возмущенно фыркнула и с упреком взглянула на него. Подобной живости от нее он еще не видел. Если бы она могла скакать с таким же задором, Ршаве это понравилось бы куда больше. Но кляче не хотелось уходить от сочной травы, — впрочем, так и любой человек с неудовольствием вылезал бы из-за стола, заставленного тарелками с едой. Однако здесь у Ршавы имелись меры убеждения, которые он не смог бы применить к человеку: поводья, удила и стремена.

Все еще недовольная, лошадь побрела на север. Ветерок донес до Ршавы соленый привкус Видесского моря. Ршава даже не сознавал, насколько недоставало ему моря в Скопенцане, пока не ощутил его вновь. Уж не придется ли ему опять позабыть о соленом морском ветре? Он надеялся, что нет.

Ршава ехал, пока солнце не скатилось к западному горизонту. Неподалеку виднелась деревушка, но он не осмелился заехать в местную таверну. Если его опознают, то могут убить во сне. Он много раз ночевал под открытым небом на пути из Скопенцаны в столицу. Он мог переночевать так снова. Мог, и переночевал.

Хлеб, сыр и луковица составили небогатый, но вполне терпимый ужин. В седельных сумках имелся и небольшой запас еды. Ужин он запил кислым красным вином. Если пришлось бы, Ршава мог запить его и водой. Он привык к кровати в гостинице Лардиса, но и голая земля оказалась не такой уж и твердой, когда он завернулся в два толстых шерстяных одеяла. Ршава зевнул, улегся поудобнее и заснул.

Когда он открыл глаза, небо на востоке было серым. Выбравшись из одеял, он ощутил себя немолодым. Спина тут же упрекнула его за неласковое обращение. Да, Ршава уже не был юношей, и пробуждение после ночевки на голой земле напомнило об этом. Пока голубизна сменяла темноту на западе, а небо на востоке становилось из серого розовым, а потом и золотым, он позавтракал хлебом, сыром и вином. Когда над горизонтом поднялось солнце, Ршава уже ехал на север.

Ранним утром он не боялся этой деревушки. Две собаки с лаем подбежали к его лошади, но крестьянин, шедший на поле, прикрикнул на них и отогнал. Затем он помахал Ршаве.

— Вы рано встали, святой отец, — сказал он.

— Ты тоже.

— Я каждый день рано встаю… ну разве что зимой, бывает, валяюсь подольше в кровати, когда нечем заняться. Но почти всегда встаю с восходом солнца — просто потому, что так привык. — Он присмотрелся к Ршаве. — А вы человек городской, если не ошибаюсь.

— Да, ты прав. — Ршава признал то, чего не мог отрицать. — Еду в Имброс.

— Тогда будьте осторожны. Я слыхал, что вдоль дороги бродят дикари. Здесь-то я их не видал, слава Фосу. — Крестьянин очертил на груди знак солнца, и Ршаве пришлось напомнить себе, что надо поступить так же) — но они где-то поблизости. У нас сейчас новый автократор, так что, может быть, дела потихоньку наладятся. Хотя, конечно, может, и не наладятся. — Крестьянский фатализм был старше и зачастую сильнее, чем вера во владыку благого и премудрого.

— Я не боюсь язычников, — сказал Ршава. — Может быть, мне удастся их обратить.

Крестьянин подумал, что Ршава имеет в виду обращение хаморов в веру в Фоса. Он снова очертил на груди солнечный круг, и Ршава опять повторил его жест.

— Да пребудет с вами удача, святой отец, — сказал крестьянин, — но на вашем месте я не стал бы слишком стараться. Говорят, варвары легко выходят из себя, когда их раздражают.

— Что ж, я тоже, — заметил Ршава, и крестьянин расхохотался.

Отдав Ршаве честь, словно генералу, он отправился своей дорогой. Работа ждать не будет. Работа никогда не ждет.

Когда Ршава проезжал через деревню, женщина дала ему мешочек сушеных абрикосов, а какой-то мужчина — кусок копченого лосося. Ршаве стало ясно, что все его вчерашние опасения были напрасными. Известия о нем до этой деревеньки не добрались — пока. Он раздавал благословения, как будто все еще верил в Фоса.

Он отправился дальше со скоростью еле бредущей лошади. В каждую придорожную рощицу он всматривался с подозрением, опасаясь нападения из засады.

Но хаморы не поджидали его в засаде, они жили здесь своей жизнью. Ршава даже не удивился, когда, выехав на вершину пологого холма, увидел лагерь варваров на краю пшеничного поля. В поле паслись коровы и овцы, неподалеку стояли палатки из шкур и войлока.

Разумеется, хаморы выставили часовых. Один из степняков указал на Ршаву, который понимал, что его прекрасно видно на вершине холма. Кочевники находились слишком далеко, и он не слышал, как они перекликаются. Однако они наверняка передали известие друг другу, потому что трое всадников рысью направились в его сторону. Ршава представил, как они смеются: поглядите на этого глупого видессианина, он настолько тупой, что даже не убегает!

Но Ршава и не собирался убегать. Может быть, это выставляло его глупцом, но лишь до поры до времени. Он указал на всадников и произнес то, что хотел сказать своей жалкой кляче:

— Проклинаю вас, животные.

И три степные лошадки одновременно рухнули замертво. До Ршавы донесся слабый крик испуга. Двое хаморов поднялись сразу, но третьему упавшая лошадь придавила ногу. Товарищи помогли ему освободиться. Ходить он мог, но не очень-то легко: держась за плечо спутника, доковылял до большого серого валуна и уселся на него.

Как поступят те двое? Ршава знал, что, если они направятся к нему пешком, их придется убить. Он не хотел этого: смерть соплеменников настроит против него весь клан. Но если он их не убьет, они обязательно попытаются убить его.

Один из степняков направился было к нему, но второй ухватил смелого друга за куртку из волчьей шкуры и показал на лошадей. Ршава не мог слышать, что он говорит, а если бы и слышал, то все равно не понял бы. Однако он вполне мог догадаться: «На их месте могли быть мы». Во всяком случае, ему хотелось, чтобы варвар сказал именно это.

После короткого спора кочевник в куртке из волчьей шкуры уступил. Вместе с приятелем они повели хромого товарища к лагерю. Очень медленно и настороженно Ршава поехал в том же направлении.

От напряжения у него чесалась спина. Если хаморы захотят, они могут послать несколько человек в обход, чтобы подстрелить его из засады. И это у них вполне может получиться. Не желая, чтобы у них получилось, Ршава то и дело оглядывался. Любые пригодные для засады места он объезжал на большом расстоянии, но, впрочем, помня про чрезвычайно дальнобойные луки хаморов, не был уверен, что находится достаточно далеко.

Он ждал, болезненно ощущая, насколько уязвим. Вскоре от лагеря к нему направился одинокий всадник. Он извлек саблю, повертел над головой, чтобы от лезвия отразилось солнце, и бросил ее в траву. Потом медленно пустил лошадку по кругу, показывая, что у него нет лука. У Ршавы колотилось сердце, но все же он махнул кочевнику, чтобы тот приблизился.

Хамор указал на мертвых лошадей.

— Что ты сделать? — крикнул он на скверном видесском. — Как ты сделать?

— Я мог бы убить всадников, а не лошадей, — ответил Ршава. Хамор кивнул в знак того, что понял. Ршава и теперь постоянно оглядывался. Степняку не удастся убаюкать его бдительность. Не увидев никого сзади, Ршава продолжил: — Я пощадил их, чтобы поговорить с вашим вождем.

— Мой вождь. — Хамор ткнул себя пальцем в грудь. — Мой Колакша. Кто ты? Ты колдун? Колдун из Видесс не может написать в горшок. — Он презрительно плюнул.

— Не может, говоришь? — Ршава направил палец на Колакшу, как перед этим наставлял на других хаморов и их лошадей. Он улыбнулся, когда варвар испуганно вздрогнул. Все еще улыбаясь, Ршава добавил: — Я сильнее вашего шамана. Если не веришь, я буду сражаться с ним магией.

Ему пришлось долго втолковывать это вождю. Колакша почти не говорил на видесском, Ршава, разумеется, не знал ни слова по-хаморски. «Пожалуй, придется мне начинать его учить», — подумал он и удивился внезапности этой мысли.

Колакша рассмеялся, когда понял:

— Почему ты хотеть? Липокша убивай ты, если ты пробовать. Ты жрец Фоса, да? Да. Фос слабый бог. Сла-а-а-бый.

Шамана этого племени, как догадался Ршава, звали Липокша. Колакша сумел многое вложить в несколько слов.

— Почему? Чтобы повести вас, повести всех хаморов против Видесса. Теперь Видесс мой враг.

Раз империя изгнала Ршаву, лучшего способа отомстить он придумать не мог. Несмотря на изгнание, в жажде мести он остался истинным видессианином.

Идею мести Колакша явно понял. И столь же явно весьма низко оценил шансы Ршавы.

— Ты жрец Фоса, — повторил он. — Фос слабый.

— Я не священник Фоса, — заявил Ршава. — Я священник Скотоса. Проклясть твою лошадь, как я проклял этих? — Он указал на мертвых лошадей неподалеку.

— Нет! Это хороший лошадь! — Колакша оберегающе положил руку на гриву своей степной лошадки и презрительно фыркнул, взглянув на лошадь Ршавы: — Лучше этот корм для стервятников, где сидеть ты.

— Если стервятник наестся мяса этой лошади, его стошнит, — ответил Ршава.

Он помолчал, решив проверить, дойдет ли шутка до Колакши. Когда варвар, запрокинув голову, захохотал, Ршава понял, что дошла.

— Смешной человек. Смешно-о-о-ой. — Колакша растянул это слово, как прежде растянул «слабый». Он снова окинул взглядом лошадь Ршавы. — И лошадь тоже смеш-но-о-ой. — Вождь потеребил бороду, длинную и курчавую почти до лохматости. — Скотос… Скотос — это бог, который сражаться с Фос?

— Правильно, — кивнул Ршава. — Скотос — это бог, который побеждает Фоса. И Скотос использует хаморов, использует твой народ, чтобы победить Видесс.

Колакша нахмурился:

— Но Скотос — злой бог, да? Хамор не злой. Хамор хороший. Я хороший. — Он вновь ткнул себя пальцем в широкую грудь. — Видесс это увидеть. — И вождь добавил что-то на своем языке.

Если это не было повтором уже сказанного, Ршава изумился бы.

Он едва не рассмеялся в лицо степняку, так же как рассмеялся сам Колакша после сардонической шутки о стервятнике. Ршаву сдержало лишь опасение разгневать вождя. Никто и никогда не считает себя злодеем в собственных глазах. Похоже, это было столь же верно среди диких степных кочевников, которые насиловали и убивали для развлечения, как и среди вежливых и уточненных видессиан, которые… насиловали и убивали для развлечения.

Ршава тоже не считал себя злодеем. Он был реформатором, человеком, которому не дала занять подобающее место умышленная слепота тех, кто вцепился дрожащими от страха руками в отживший порядок вещей. Что ж, Видесс еще увидит. Ршава был способен взглянуть на свои злодеяния не более, чем Колакша — на свои. И он больше не был в состоянии понять, что не может оценивать их здраво.

Хаморский вождь поглядел на него, на мертвых лошадей и стервятников, уже начавших над ними кружиться, и кивнул. Так или иначе, он принял решение.

— Ты идти. — Он махнул в сторону лагеря кочевников. — Идти, да. Ты сражайся с Липокша. Почему нет? Когда он тебя убить, мы пойти дальше.

— Перемирие, пока мы с ним будем сражаться? — спросил Ршава.

— Да, да. — Колакша нетерпеливо кивнул, словно избавляясь от мальчишки, приставшего с какой-то ерундой. — Мы тебя не трогать раньше. Пусть Липокша убить тебя.

Уверенность вождя устрашала. «Но я не позволю себя запугать, только не сейчас», — подумал Ршава и гордо задрал голову. Он надменно взглянул на вождя… сквозь него:

— А если я одолею его?

— Тогда мы слушать тебя. — Колакша рассмеялся. — Но ты не сделать это.

— Посмотрим. Мой бог поддержит меня.

Хаморский вождь опять рассмеялся — и даже громче прежнего, как будто теперь Ршава рассказал ему самую смешную историю. Но сам Ршава ничего смешного тут не находил.

— Отведи меня к этому Липокше, — сердито велел он. — А когда приведешь, запомни его хорошо, потому что больше ты его не увидишь.

От такой похвальбы Колакша еще громче расхохотался.

Когда Липокша вышел из своей палатки, он оказался вовсе не таким, каким ожидал его увидеть Ршава. Не более грубая, волосатая и варварская версия Колакши — нет; шамана можно было бы с легкостью принять за женщину. Лицо у него было гладким и безволосым, длинные черные волосы спадали на плечи. Более того, хаморский шаман двигался с женской плавностью и грацией. На нем были длинная рубаха и штаны из оленьей кожи, украшенные бахромой на груди, спине, коленях, лодыжках, локтях и запястьях — и в паху.

Когда он говорил на своем языке, голос был легким и высоким — не совсем женским, но и не вполне мужским. Ршава щелкнул пальцами, вспомнив что-то прочитанное давным-давно.

— Ты энари! — воскликнул он.

Слово было позаимствовано из языка степняков, оно не имело эквивалента в видесском.

Липокша, похоже, совсем не знал видесского. Зато Колакша удивленно вздрогнул, услышав от Ршавы слово на родном языке.

— Откуда ты знать? — вопросил он жестким от подозрительности голосом.

— Прочитал, — объяснил Ршава. Но такой ответ не имел смысла для кочевника, не знавшего слов «читать», «писать» и «книга». «Воистину варвар, — подумал Ршава. — Действительно ли я хочу жить среди этих людей? Но какой у меня выбор? Я больше не могу жить в Видессе, пока империя не рухнет».

В конце концов Колакша бросил все попытки его понять. Липокша снова заговорил двуполым, женоподобным голосом. Да, женоподобным. Ршава мысленно кивнул. Он вспомнил это слово: торговцы, путешествовавшие по Пардрайской степи, употребляли его, рассказывая об энари.

Вождь перевел для Ршавы слова шамана:

— Он сказал, ты не видесский колдун, не видесский жрец.

— Это так, — рассудительно согласился Ршава.

Липокша, наверное, имел в виду, что Ршава не такой, как они… Но если бы энари хотел сказать, что Ршава не любит чародеев и священников, то оказался бы не менее прав.

Липокша сказал что-то еще. Интересно, этот высокий и тонкий голос для него естественный или приобретенный? Ршава хотел спросить об этом, но не смог, потому что услышал хрипловатый и, безусловно, естественный баритон Колакши:

— Ты хотеть его место, да?

— Да.

Липокша вновь что-то прощебетал.

Колакша перевел:

— Он говорит, если ты хотеть быть как хамор, сражайся как хамор. Вы идти вместе в палатка из войлок. Вы сражаться там. — Вождь нахмурился. Он хотел сказать что-то другое. Его лицо с грубыми чертами на несколько секунд стало удивительно задумчивым. Потом оно просияло: вождь нашел нужные слова. — Ваши духи сражаться там. Один выйти из палатка, — небрежно добавил он, — другой… — Он сделал жест, смысл которого был понятен без слов.

— Как наши духи будут сражаться в войлочной палатке? — спросил Ршава. Торговцы рассказывали и об этом ритуале, но подробности он вспомнить не мог.

Колакша моргнул. Когда он перевел шаману слова Ршавы, Липокша, похоже, тоже удивился.

— Невежественный чужой, — презрительно бросил Колакша, весьма напоминая видессианина, насмехающегося над варваром. — Все люди знать палатка, где дышать дым от конопля. — Он раздул ноздри и шумно вдохнул, демонстрируя, что имеет в виду.

— Не все люди, потому что я не знаю, — педантично уточнил Ршава, отчего Липокша и Колакша посмотрели на него с еще большим презрением. — Что может сделать вдыхание дыма конопли?

Когда вождь перевел вопрос, энари произнес несколько длинных фраз на своем гортанном языке, для убедительности размахивая руками. Колакша перевел его тираду, или часть ее, на видесский:

— Отправлять в мир духов. Ты хотеть сражение духов, должно быть там.

— А-а… — Ршава подавил укол тревоги. Наверное, конопляный дым действует как некий наркотик, или же степняки в своем варварском невежестве так считают. Липокша явно хотел провести магическую дуэль на своих условиях. «А уверен ли ты в своих поступках?» — подумал Ршава и кивнул. Он был уверен. А если даже и не уверен, отступать сейчас было поздно. Деваться ему все равно некуда, ехать — тоже. И он как можно решительнее кивнул: — Тогда пусть будет так, как ты сказал. Войлочная палатка.

Хаморы быстро установили палатку. По размерам она была меньше других, потому что предназначалась не для жилья, а только для ритуала. В отличие от палаток, в которых кочевники жили, наверху у нее не имелось отверстия для выхода дыма, потому что дыму полагалось скапливаться внутри. Кроме того, полог, не дающий дыму выходить, можно было плотно закрепить сыромятными ремешками.

Ремешки у полога имелись как внутри, так и снаружи. Из объяснений Колакши на ломаном видесском Ршава уяснил, что степняки дышат конопляным дымом не только во время магических поединков, но и для развлечения. Однако сегодня будут завязаны только внутренние ремешки. Победителю дуэли придется развязать их самому.

Без отверстия наверху и при закрытом пологе в палатке было темно. Липокша прихватил с собой лампу и жаровню, на углях которой будут гореть семена конопли. От лампы шел странный запах, но Ршава быстро догадался, что в ней горит сливочное масло, а не оливковое. Он вздохнул. Да, сейчас он среди варваров.

«Но они, во всяком случае, дают мне шанс, — гневно подумал он. — А от соплеменников я этого не добился».

Липокша жестом велел ему сесть, скрестив ноги, возле жаровни. Шаман уселся напротив Ршавы. Колени у Ршавы хрустнули; для энари такая поза была привычной. Ршава понял, что стулья в палатках кочевников искать бесполезно. Хаморы привычны сидеть на земле или на коврах: само собой, что от этого они более гибкие, чем средний видессианин.

Липокша сидя поклонился Ршаве, тот в ответ наклонил голову. Жесты уважения уместны перед любой схваткой. Энари кивнул, удовлетворенный тем, что Ршава ответил уважением на уважение. Липокша снял с пояса мешочек. Даже при тусклом, едва мерцавшем свете лампы Ршава разглядел, что тот кожаный. Видессианин наверняка сделал бы мешочек из льняной ткани, но степняки пользовались почти исключительно тем, что давали им стада и охота. Ткань они делали только одну — из крученой шерсти, а любые прочие выменивали или крали у видессиан.

Шаман развязал сыромятный ремешок на мешочке и прошептал несколько непонятных Ршаве, но ритмичных предложений. «Нечто вроде молитвы», — подумал Ршава. Затем Липокша высыпал семена из мешочка на угли в жаровне.

Поднявшееся облако дыма наполнило палатку. У Ршавы заслезились глаза, он раскашлялся. Запах не был неприятным — только более пряным и резким, чем у древесного дыма. Однако Ршава не хотел бы оказаться в закрытом помещении с чадящим костром внутри, и задымленная палатка ему тоже не понравилась.

Он старался вдыхать как можно осторожнее. Липокша же, напротив, дышал шумно, втягивая ноздрями большие порции конопляного дыма. Тогда Ршава заставил себя поступать так же, хотя горло у него уже горело. Если в дыме имелась какая-то магическая сила, она поможет и шаману, и ему.

Губы Липокши растянулись в глуповатой улыбке — почти такой же, как если бы он перебрал вина. Ршава поймал себя на том, что ему трудно поддерживать ненависть к миру, который так долго ему сопротивлялся. Тело его словно заснуло, а разум больше интересовало то, что происходит внутри его, а не снаружи.

Однако воля все еще подчинялась ему. Он указал на сидящего напротив Липокшу:

— Проклинаю тебя.

Он даже увидел, как проклятие сорвалось с кончиков его пальцев. Ршава сейчас как будто существовал в двух плоскостях одновременно: в нормальном мире и в мире духовном, мире силы. Он увидел, как проклятие летит к Липокше и как дух шамана уклоняется от него, позволяя ему безвредно улететь в пустоту.

— И это все, на что ты способен? — В мире духов Ршава понимал язык хаморов без труда. Дух Липокши презрительно махнул рукой. — А вот проклятие, которое кусает.

За спиной у Ршавы кто-то зарычал. Его духовная половина резко обернулась, хотя физическое тело сидело неподвижно. К нему приближался огромный волк. Глаза у него пылали, оскаленные зубы напоминали пилу. Ршава без всякого предупреждения догадался, что волк сожрет его душу, если сможет, — а он сможет.

— Изыди! — крикнул он. Волк высунул язык в собачьей усмешке и подошел ближе. Огонь в его глазах запылал ярче. — Проклинаю тебя! — Но смерть от проклятия миновала Липокшу, промахнулась она и теперь. Ршава не был уверен, что волк-дух живой — в том смысле, в каком это слово понимается в материальном мире.

Волк разинул пасть настолько широко, что смог бы проглотить Ршаву целиком. Дух Липокши захихикал.

— Прощай, человечек. Прощай, дурачок, — весело произнес он.

Ршава задумался над тем, сможет ли убежать. Но догадался, что здесь как и в реальном мире: одинокий волк всегда догонит одинокого человека. И тогда он побежал, но к волку. Тот удивленно отпрянул.

— Да заберет тебя Скотос! — рявкнул Ршава. — Да сгинешь ты во мраке навсегда!

И волк исчез.

Липокша перестал смеяться. Дух Ршавы повернулся к шаману.

— Я не знал, что ты на такое способен, — заметил Липокша.

— Жизнь полна сюрпризов, — ответил Ршава. — Ты взывал к своим силам, а я воззвал к своим. Отведай-ка еще, и посмотрим, как это тебе понравится!

И он громко произнес заклинание, которое использовал в Соборе, — то самое, что вызывало свет именем Фоса, но насылало на мир тьму, если действовало именем Скотоса.

И вновь из рук Ршавы потекла тьма. Здесь, в духовном мире, она казалась более живой и более осязаемой, чем в материальном. Она струилась к духу Липокши, словно желая утопить его, поглотить навсегда. Подобно Ршаве, выступившему против призванного Липокшей волка, шаман сопротивлялся. В его руках появился бубен; пальцы Липокши стали выстукивать быстрый и сложный ритм. Край надвигавшейся тьмы завернулся: шаман пытался взять ее под контроль, а может быть, и обратить против того, кто ее наслал…

— Скотос! — прошептало одновременно и духовное, и физическое тело Ршавы.

Он указал на Липокшу, обрушил на него свою волю — и тьма подчинилась!

Когда она поглотила шамана, тот жалко, испуганно завопил. И Ршаве показалось, что сквозь этот вой он слышит мрачный и холодный смех. Или он вообразил, что слышит? Но энари тоже различил этот смех — или вообразил, что различает? Как бы то ни было, его крик, доносившийся из тьмы, превратился в пронзительный и отчаянный вой. Потом и он смолк — навсегда. А смех? Здесь, в духовном мире, этот смех зазвучал навсегда, вечный и неумолимый, как прилив.

Постепенно Ршава вернулся к себе… или вновь обнаружил себя только в материальном мире. Была ли тут разница? Он не мог точно сказать; дым конопли все еще затуманивал его мозг. Зато тело, лежавшее по другую сторону жаровни, было, несомненно, мертво. Живой человек не мог принять такую позу, словно у него нет костей; к тому же кишечник невезучего Липокши опорожнился, добавив новый резкий запах к остроте конопляных испарений в войлочной палатке.

Ршава пополз к пологу. Голова у него кружилась, неуклюжие пальцы теребили кожаные ремешки; развязывать узлы пришлось на ощупь. Когда это удалось и Ршава вновь увидел дневной свет, он пожалел, что у него нет щита, дабы заслонить глаза от внезапной и неожиданной яркости. Нет, он больше не был созданием Фоса!

Колакша и несколько других хаморов терпеливо ждали возле палатки. Когда они увидели, как из нее выползает Ршава, на их лицах появилась забавная смесь удивления и испуга.

— Где Липокша? — спросил вождь, словно это не было (или не должно было быть) очевидным.

— Там. — Ршава указал на палатку. И тоже добавил очевидное: — Мертв. — Его глаза постепенно освоились с ярким светом: значит, он не обречен уподобиться сове, которая днем слепа. И он добавил еще кое-что, ставшее для него в тот момент самым важным: — Я хочу есть.

Колакша сказал что-то на своем языке. Другой степняк крикнул. Женщина с золотыми кольцами в ушах и позвякивавшими на запястьях браслетами торопливо принесла деревянный поднос, заваленный жареной бараниной и пресными пшеничными лепешками, и сосуд для питья, сделанный в форме коровьего рога. Похоже, она дежурила наготове. Наверное, Липокша тоже был бы очень голодный… если бы вышел из палатки.

Ршава накинулся на еду как изголодавшийся волк. Хаморы приправляли баранину мятой, а не чесноком. Получалось странно, но неплохо. Масло на лепешках было слегка прогорклым. Для хаморов это, очевидно, не имело значения. Для голодного Ршавы — тоже. В роге оказалось нечто жидкое и кислое, но по крепости близкое к вину. Когда Ршава спросил, что это, Колакша ответил на своем языке:

— Кавас.

Такой ответ Ршаве никак не помог. Колакша напряг все свои знания видесского и постарался объяснить. В конце концов Ршава понял, что пьет сброженное кобылье молоко. Совсем недавно от такой новости его желудок вывернулся бы наизнанку. Теперь же он протянул женщине рог за добавкой.

Женщина наполнила его из кожаного бурдюка с кавасом. Прежде это тоже вызвало бы у Ршавы отвращение: он привык к глиняным или металлическим кувшинам. Но кочевникам необходимо путешествовать налегке. И емкость наподобие бурдюка, занимающая при хранении мало места, подходила им гораздо лучше.

— Как ты убить Липокша? — спросил Колакша, когда Ршава стал немного медленнее работать челюстями.

— Как? — Ршава не очень понимал: то ли кавас ударил ему в голову, то ли из нее еще не выветрился конопляный дым. И он важно ответил: — Потому что я был сильнее. Я ведь сказал, что буду сильнее, разве нет?

— Но… ты видессианин. — Вождь вложил свое отношение всего в три слова.

— Уже нет. — Ршава не старался придать голосу мрачность. Она появилась в нем сама, что сделало ее более эффектной, чем любая наигранность. — Народ, вырастивший меня, теперь мой враг. И я поступлю так, как постарается сделать любой, у кого есть враги, — буду им мстить.

Как и прежде, Колакша хорошо понял эту идею. Более высокие чувства сбили бы его с толку.

— Значит, ты хотеть… мы помогай тебе мстить?

— Не просто помочь. — Ршава вспомнил, как читал о том, что рыгать за едой считается среди кочевников признаком хороших манер и показателем того, насколько гостю понравилось угощение. Он выпустил то, что сдержал бы в обществе видессиан. Улыбка Колакши показала, что поступил гость правильно. — Не просто помочь, — повторил Ршава. — О нет. Я хочу, чтобы вы разделили мою месть. Например, хотел бы ты захватить Имброс?

Колакша понял и это. В его глазах вспыхнул огонек жадности, но тут же угас.

— Брать город долго. Не перелезть через стену. Видесский солдаты прийти, — с сожалением ответил он.

— Если я отдам тебе Имброс, ты поверишь окончательно, что я тот, кем себя называл?

— Я верю. Ты не победить Липокша, если ты простой жалкий видесский жрец. — Он помолчал, и жадный огонек вспыхнул вновь. — Ты давай нам Имброс, я поверить больше.

Ршава едва не заплакал. Этот вождь варваров хотел, даже стремился позволить тому, что он видел и пережил, влиять на то, во что он верил. Могли ли священники и прелаты гордого и цивилизованного Видесса сказать то же самое? «Если бы могли, они бы никогда не приговорили меня», — с горечью подумал Ршава. Он нахмурился. Если он не смог показать им одним способом, что зло рыщет по миру, он вынужден прибегнуть к другому.

Он докажет это и Колакше. Вождю очень понравится такое доказательство. А священникам и прелатам Видесса? Если нет — они виноваты сами.

Колакша послал всадников к нескольким ближайшим кланам кубратов, связанным с его кланом кровными или брачными узами. Как такие отношения работают среди хаморов, Ршава в подробностях не знал. Он предположил, что другие степняки поедут с людьми Колакши брать Имброс. Если город падет, они разделят добычу. А Колакша обретет великую славу как организатор этой победы — и как вождь, нашедший Ршаву.

Если же, с другой стороны, что-либо пойдет не так…

— Ты сделать меня плохо перед другие хаганы, ты за это платить, — предупредил он Ршаву.

Тот лишь кивнул. Он не сказал вождю, что может убить его единственным словом. Заставь человека бояться себя, и ты сделаешь его опасным.

— Ты хочешь это сделать. Я хочу это сделать. Вместе мы это сделаем, — только и сказал Ршава.

— Как?

— Скоро увидишь.

Колакша вспылил, но решил сдержаться.

— Ты сказать убивай Липокша, а потом убить его, — проговорил он, словно напоминая себе. — Я не думать, ты убивай, но ты делать. Ты сказать, что ты делать с Имброс. Может быть, ты делать.

Это была далеко не явная демонстрация уверенности, но все же Колакша перестал донимать Ршаву вопросами. А многие обладавшие властью видессиане так и не отвязались бы. И пусть Колакша варвар — это вовсе не то же самое, что тупица или дурак. До тех пор пока Ршава не стал жить среди хаморов, он не видел разницы. Теперь он ее понял.

Степняки были людьми, а не чудовищами; и об этом он прежде не подозревал. Но они были мужьями и женами, отцами и матерями, сыновьями и дочерьми, братьями и сестрами, тетями и дядями, друзьями, любовниками и врагами, начальниками и подчиненными… В кругу своего племени они вели себя как обычно ведут люди. Некоторые из их ритуалов отличались от видесских, но у них имелись ритуалы. Они распространялись, хоть и не столь сильно, и на других хаморов. Однако видессиане для них попросту не были людьми. По отношению к ним кочевники употребляли слово, сходное с тем, каким они называли мидий, которые используют самодельные путы, чтобы прикрепиться к камням в реке.

Сперва это потрясло Ршаву. Но что думают видессиане о хаморах? Ничего хорошего. Они называют их степняками, дикарями и варварами, а подчас и другими словами, намекающими на слишком тесное общение хаморов со своим скотом. Ршава верил, что это правда, или может быть правдой, однако до сих пор не видел никаких признаков того, что такое случается. В конце концов, снедаемый своим вечным любопытством, он спросил Колакшу.

— О да, мы знать это, — спокойно ответил вождь.

— И что вы в таких случаях делаете?

— Убивать мужчина. Убивать животное тоже. В животном есть плохой дух. Мы этот дух выпускать, — пояснил Колакша.

Видесским пастухам также грозила смертная казнь за скотоложство. Однако видесские овцы могли не бояться наказания.

Между племенем Колакши и племенами его друзей и союзников носились всадники. Они находились на видесской территории, но словно не знали этого — или это их не волновало. В нескольких городах поблизости все еще имелись имперские гарнизоны. Эти города кочевники обходили, но на открытой местности чувствовали себя вольно.

Кочевники стягивались к Имбросу. За исключением племени Колакши, остальные находились не очень близко. Они были готовы присоединиться, если все пройдет хорошо. Или торопливо уйти, если что-то обернется не так. Прежде чем поверить Ршаве, они хотели увидеть доказательства. Им хотелось убедиться, на что он способен.

Да, они точно были людьми.

Облаченный в меховую и кожаную одежду кочевников, Ршава обозревал Имброс. Избавившись от рясы священника, он испытал какую-то странную окончательность. Ршава мог сравнить себя со змеей, сбросившей кожу. Однако происшедшая с ним метаморфоза, решил он, отделяет его нынешнего от его былого гораздо больше, чем змея с новой кожей отличается от змеи прежней.

Имброс был меньше Скопенцаны, но больше Девелтоса. Гарнизон его был настороже. Однажды, когда Ршава подъехал слишком близко, катапульта на стене метнула в него дротик. Стрелок промахнулся, однако свист пролетевшей мимо смерти заставил Ршаву торопливо отъехать за пределы досягаемости катапульты.

Следом за страхом пришел гнев. Он сказал Колакше:

— Завтра Имброс падет перед хаморами, перед кубратами, которые поверили в меня.

— Как? — вновь спросил вождь.

— Стены падут. Большая часть стен падет, и вы сможете войти и взять, что захотите. И сделать, что захотите.

Колакша взглянул на него столь же скептически, как взглянул бы любой видессианин:

— Так просто?

— Да, так просто. И помни про Липокшу, Колакша. Когда я говорю, что могу что-то сделать, то я могу это сделать.

— Посмотрим, — буркнул Колакша. — Мы будем готовы. Все хаморы готовы.

Если все пройдет так, как заявил Ршава, вождь намеревался этим воспользоваться. Если нет — он, несомненно, намеревался заставить Ршаву за это заплатить. Вероятно, Колакша смог бы это сделать. Среди кочевников Ршава был еще более одинок, чем среди соплеменников. «Кто мог бы такое представить?» — подумал он.

Всю ночь он готовился, копя силы. Он знал, что обязан сделать. Это удавалось ему прежде, и если он сотворит такое еще раз, то начнет расплачиваться с Видессом за то, что империя его отвергла. На рассвете он пошел искать Колакшу. Вождь, как выяснилось, тоже отправился его искать: совпадения подобного рода заставляют людей смеяться во время представлений в день зимнего солнцестояния. К тому времени, когда Ршава наконец-то отыскал Колакшу, он уже кипел, а не смеялся.

— Твои люди готовы? — вопросил он. — Другие кланы хаморов достаточно близко, чтобы присоединиться, когда стены падут?

— Я пришел спросить то же самое тебя. Я пришел спросить, ты готов? Мы готовы. Мы ждем. Теперь делай ты.

— Ожидание кончилось. Иди за мной.

Ршава командовал вождем, как прелат командует только что посвященным в сан священником. Колакша что-то пробормотал себе под нос, но последовал за ним. У него была неуклюжая походка, он слишком широко расставлял свои кривые, как у большинства хаморов, ноги. Ршава гадал, возникает ли такое из-за того, что степняки много времени проводят в седле… Но об этом можно будет поразмыслить и позднее — если это еще будет ему интересно. Раздвинув кусты, он вытянул руку:

— Стены Имброса.

— Да, стены Имброса, — нетерпеливо подтвердил Колакша. — И как мы попасть за эти вонючие стены?

— Вот так. — Ршава вновь вытянул руку и, собрав все силы, крикнул: — Да будет проклят и низвержен город Имброс! Проклят и низвержен именем Скотоса, хозяина тьмы и повелителя мира!

Когда земля затряслась, Колакша закричал. И закричал вновь, когда стены Имброса начали крошиться и падать. В воздух поднялось большое облако серо-коричневой пыли, скрывшее то, что происходило в городе. Но скрежет и грохот, пробивавшиеся сквозь рев землетрясения, подсказали Ршаве, что его пророчество сбылось.

Когда земля перестала содрогаться, Ршава кивнул хаморскому вождю:

— Посылай своих людей. Пусть все племена шлют своих людей. Так я сдержал свое обещание или подвел тебя?

Вместо ответа Колакша стиснул его в объятиях и расцеловал в щеки. Если бы варвар помылся хотя бы раз за последний год, Ршаве это понравилось бы больше. Но раз он ничего не мог с этим поделать, оставалось лишь терпеть.

— Сдержал! Сдержал! — проревел Колакша ему в ухо, подпрыгивая наподобие кривоногого щенка.

Без этого Ршава тоже предпочел бы обойтись. Во всяком случае, сказал он себе, сердце кочевника сейчас в правильном месте.

Глядя на разрушенный Имброс, Ршава ощутил, как и его сердце радостно трепещет. Он был бы еще счастливее, если бы это была столица, но он сделал, что смог. Это подскажет Стилиану, Созомену и всем, кто его приговорил, что он не сгинул бесследно. Они полагали, что легко отделаются, наказав и проигнорировав его. Полагали, но теперь им придется подумать еще раз.

— Пошли! — взревел Колакша. — Вперед!

Он побежал к развалинам Имброса. К городу со всех сторон потянулись пешие и конные хаморы. Ршава понял, что не сможет отсидеться в тылу. Он видел, как варвары грабили Скопенцану. Он глядел на это с ужасом и отчаянием. «Да падет это на мою голову…» Даже теперь проклятие, которое он навлек на себя, все еще кусало его.

Однако здесь он не будет лишь свидетелем грабежа, не будет пытаться спастись от него. Ршава будет в нем участвовать. Что же до видессиан, чьи дома и жизни он только что погубил… что ж, тем хуже для них.

«Взывайте к Фосу, — подумал Ршава. — Валяйте. Сами увидите, много ли пользы это вам принесет. Столько же, сколько приносило мне».

Рядом с его головой свистнула стрела. Кто-то в руинах пытался обороняться. Ршава пригнулся, но к этому моменту стрела, разумеется, уже пролетела мимо. Кочевники перебирались через груды камней на месте развалившейся городской стены. Из развалин после землетрясения доносились крики ужаса; теперь к ним добавились и новые.

Повторный толчок заставил его пошатнуться. Первый толчок Ршава вызвал сам. Он уже завершился, но землетрясение, начатое Ршавой, продолжалось в точности как любое другое. Теперь повторные толчки будут длиться месяцами, если не годами. Некоторые из них окажутся достаточно мощными, чтобы привести к новым разрушениям.

Когда земля перестала вздрагивать, Ршава побежал к стене. Она обвалилась даже сильнее, чем он надеялся. Вблизи он понял почему: стена была земляной, лишь облицованной камнем снаружи и внутри, а не сложенной целиком из камней, скрепленных известкой. «Решили сэкономить? — усмехнулся Ршава. — Вот и получили то, за что заплатили. И то, что заслуживаете».

Он без особого труда вскарабкался на разрушенную стену и перебрался в Имброс. Некоторые из зданий в городе рухнули, другие все еще стояли. Ршава вновь рассмеялся, увидев валяющиеся на улицах шпили, увенчанные позолоченными шарами, символизирующими солнце. Храмы Фоса не устояли перед силой Скотоса. Иного он не ожидал и возрадовался тому, что оказался прав.

Сталь звякала о сталь: видесский солдат, уцелевший после землетрясения, сражался со степняком. Другой хамор обеими руками швырнул в него большой камень. Тот угодил солдату в грудь и едва не сбил с ног. Кочевник, с которым бился солдат, взмахом сабли перерезал ему горло, не дав прийти в себя. Захлебываясь кровью и зажимая зияющую рану, солдат рухнул на колени. В том, как сражались хаморы, не было никакого благородства. А эффективность? Это совсем другое.

Но не меньше, чем крови, степняки жаждали добычи. Они саранчой налетели на лавку ювелира и вышли, увешанные золотыми и серебряными цепями, кольцами и браслетами. Ршава подумал о том, где сейчас ювелир. Похоронен в развалинах? Или ему хватило ума понять, что жизнь дороже этих побрякушек?

Высоко и пронзительно завопила женщина. Ршаве был знаком этот крик. И точно: несколько степняков повалили горожанку и принялись насиловать. Заметив Ршаву, одетого так же, как и они, хаморы махнули ему, приглашая присоединиться.

На миг ему вспомнилась Ингегерд. И то отвращение к себе, которое он потом испытывал… Но там все было иначе. Он действительно горел от чувства к ней, и женщине следовало откликнуться — особенно после всего, что он для нее сделал. И вдобавок тогда он еще не понимал, как устроен мир, — так, как понимал сейчас.

А эта невезучая имбросская женщина? Она для него всего лишь тело, и не более того. Ршава кивнул хамору и встал в очередь. Она подошла быстро. Он тоже управился быстро и встал, завязывая штаны. Его сменил очередной кочевник. Женщина уже не кричала и не шевелилась. Интересно, оставят ли они ее так, закончив развлекаться, или перережут горло? Впрочем, это интересовало его не настолько, чтобы подождать и выяснить. Да и для женщины уже могло не иметь значения, как поступят кочевники.

Взлохмаченный мужчина, все еще в ночной рубашке, погрозил Ршаве кулаком и крикнул:

— Мерзкий варвар! Будь ты проклят навеки остаться во льду Скотоса!

В ответ Ршава указал на него:

— Нет, будь проклят ты.

У горожанина едва хватило времени осознать, что тот, кого он принял за кочевника, говорит на безупречном видесском. Не успев до конца удивиться, он рухнул замертво.

Таверны тоже привлекли особое внимание хаморов. Степняки заливали в себя вино так, словно пили его последний в раз в жизни. Вспоминая вкус их обычного напитка, сброженного кобыльего молока, Ршава едва ли мог их за это винить.

Некоторые из хаморов явно стремились как можно быстрее напиться до бесчувствия. Возможно, у них были друзья, которые присмотрят за ними, пока они не очнутся. А может быть, они не опасались горожан, считая, что вскоре в Имбросе останется так мало живых видессиан, что и беспокоиться не о чем.

И они вполне могли оказаться правы. Кроме вина и грабежей, хаморы с восторгом занимались резней. Они стреляли, рубили, кололи или проламывали головы видессианам сотнями — нет, тысячами. И это приводило их в ликование, от которого стошнило бы самого жестокого видесского бандита. Кое-что из увиденного вывернуло желудок Ршавы — а уж он натворил больше жестокостей, чем любой когда-либо живший видесский бандит.

«Ты этого хотел, — напомнил он себе. — Это то, чего заслуживает весь Видесс». Он кивнул. Он знал это. Но одно дело — знать и совсем другое — видеть, как это происходит у тебя на глазах.

Нескольким горожанам удалось вырваться. Ршава видел, как они бегут на восток и на юг. В каком-то смысле это было хорошо: они расскажут обо всем, что здесь сегодня натворили варвары. Но, с другой стороны, сюда непременно явятся солдаты, чтобы отомстить. Ршава отправился на поиски Колакши.

Вождь выслушал его и пожал широкими плечами:

— Мы уйдем, когда уйдем. Если солдаты придут, мы убегать или мы сражаться. Сейчас нет солдат. Сейчас грабить. Сейчас убивать. Сейчас женщины. Сейчас вино. — И он протянул Ршаве кувшин.

— Ты вождь. Ты можешь приказать…

Ршава оборвал себя на полуслове. Колакша не мог приказывать, в отличие от видесского генерала или даже капитана. Ни одна его команда не имела поддержки закона; основанием для них была лишь сила его характера. Если другие степняки — особенно не из его племени — не захотят прислушаться к вождю, как он может их заставить? Никак — и он это понимал. Ршава полностью осознал это только сейчас.

У него возникло чувство, что его предали. Что толку от вождя, который в реальности никем не командует? Для Ршавы — никакого толку, хотя хаморов такое вполне устраивает. Но что они могут об этом знать? Они всего лишь варвары.

«Они — инструмент, — подумал он. — Я должен на нем играть». Но как? В этом инструменте нет и двух струн, готовых звучать в унисон. Как можно сыграть на нем мелодию?

Пока он размышлял, кочевники продолжали заниматься тем, чем хотели. К своему ужасу, Ршава осознал, что ничем другим они заниматься и не собирались. Они воспользовались им, чтобы разрушить стены Имброса. А дальше занялись тем, что стали бы делать, проникнув в город любым другим способом. Это они играли им, а не наоборот.

Он отвернулся от Колакши и вышел из разрушенного города. Ршава все еще испытывал удовольствие от падения Имброса: часть его мести Видессу осуществилась. Но слишком малая часть, чтобы удовлетворить его полностью. Ему хотелось чего-то менее дикого, более утонченного — лучше всего, чтобы Видесс перевернулся вверх ногами и начал поклоняться Скотосу.

На миг ему пришла мысль о путешествии в Макуран — единственную другую цивилизованную страну, известную в Видессе. Не без сожаления, Ршава все же покачал головой. И отнюдь не мысль о долгом путешествии заставила его передумать. У макуранцев была своя вера, в Четырех Пророков. Как и любой видессианин, Ршава считал ее чепухой. Судя даже по тому немногому, что он знал об идеях этой веры, она была полна таких же глупостей, как и поклонение Фосу. И одинокому человеку, особенно одинокому видессианину, ниспровергнуть ее будет нелегко.

И что ему остается? Только два инструмента: хаморы и халогаи. Громадные светловолосые северные варвары пугали его; даже если бы на совести Ршавы не было Ингегерд, он все равно бы их опасался. У них были собственные боги — наверняка такие дикие, что вполне могли выбраться в этот мир изо льда Скотоса. Но вряд ли халогаи прислушаются к видессианину, который станет им проповедовать, а точнее, поучать их. История великомученика Квельдульфия была тому наглядным примером.

Значит, хаморы. Придется иметь дело с ними. Но не с этими хаморами, решил Ршава. Повсюду вокруг Имброса стояли стреноженные лошади. Степняки наверняка поручили кому-то из своих за ними приглядывать. Однако почти все они отправились в город за своей долей вина и добычи. Это Ршаву ничуть не удивило. У хаморов не имелось даже подобия воинской дисциплины.

Он отыскал степную лошадку, полученную от Колакши взамен видесской клячи, на которой он приехал. Ршава прихватил еще две, чтобы не слишком утомлять одно животное, и поехал от Имброса, ведя их в поводу. Катастрофа, обрушившаяся на город, была необходимой, но недостаточной. Он хотел, он жаждал более впечатляющих деяний.

Его окликнул кочевник, оставшийся караулить лошадей. Ршава ответил, но не словами, а просто крикнув. Фокус не удался: хамор вскочил на лошадь и поскакал к Ршаве, явно желая узнать, кто он такой и куда направляется. Ршава вздохнул.

— Проклинаю тебя, — произнес он, и мертвый хамор свалился с лошади.

Ршава негромко выругался. Он не хотел этого делать: ведь тело могло подсказать степнякам, куда он направился, а заодно предоставить более вескую причину для преследования, чем кража пары лошадей.

Спешившись, он оттащил мертвеца за кусты, а его лошадь привязал к своим. Может быть, кочевники некоторое время не смогут отыскать своего товарища. А к тому времени над телом могут поработать стервятники, и никто уже не увидит, что тот умер без видимых причин. Если на то пошло, хаморы вообще могут не связать его смерть с Ршавой. И возможно, обнаружив его бегство, не станут искать его на северо-востоке. Во всяком случае, Ршава на это надеялся. Разве не придет им в голову, что он переполнился отвращением от увиденного и отправился к своим соотечественникам? Вполне логичный вывод. Хотя известная ему логика и логика хаморов могли… интересно различаться. Ведь, с точки зрения степняков, их поступки вполне естественны.

В седельных сумках Ршава отыскал пшеничные лепешки и копченое мясо, составившие неплохой ужин. И те кочевники, чьих лошадей он украл, тоже, несомненно, возили с собой неприкосновенный запас. На некоторое время этих запасов ему хватит. Когда настала ночь, Ршава развел костер и укутал его той непроницаемой тьмой, что так помогла ему в Соборе. Любому, кто проедет мимо, она покажется лишь кляксой темноты под деревьями.

Прошептав благодарственную молитву Скотосу за такую защиту, переделанную из аналогичного заклинания Фосу, Ршава завернулся в одеяло и уснул.

Видесс все еще контролировал реку Астрис. Ее патрулировали боевые галеры, подобные тем, что плавали по морям. У хаморов не было лодок крупнее долбленок из древесных стволов. Если бы империя держала больше кораблей на этой реке, Видесс не позволил бы варварам переправиться через нее. В реальности же галеры отгоняли их, когда могли.

Выехав на берег, Ршава избавился от хаморской одежды и переоделся в рясу. Он также впервые за несколько последних недель побрил голову. Он хотел, чтобы на галерах в нем сразу узнали видессианина.

Галеру он увидел лишь на следующий день. Она шла на веслах неподалеку от берега.

— Что вы там делаете, святой отец? — окликнул его кто-то из команды.

— Собираюсь обратить в истинную веру язычников на другом берегу, — ответил Ршава, сказав ту часть правды, которая могла бы прийтись по душе команде галеры. — Мне надо перебраться через реку.

— Тех дикарей? Да они вас съедят без соли!

— Я ничего не боюсь, ибо бог на моей стороне, — возвышенно ответил Ршава, снова не солгав, но и не раскрыв истины тем, кто его слушал. Потом он решил немного сблефовать: — Если вы откажетесь мне помочь, автократор и вселенский патриарх об этом узнают.

Поразмыслив, он решил, что даже эти слова не были полностью блефом. Капитан галеры наверняка это поймет, когда в столице догадаются, кого он переправил через Астрис. И уверенность в голосе Ршавы добавила веса его словам.

Галера пристала к илистому берегу, с борта перекинули сходни. Несколько моряков перешли по ним и помогли Ршаве завести лошадей на корабль.

— Похоже, что этих лошадей вы получили прямо от варваров, — заметил один из них.

— Так оно и есть, — подтвердил Ршава, что произвело на моряка впечатление.

— В таком случае, может быть, хаморы действительно прислушаются к вам, святой отец. Вы смелее меня, и мне не стыдно в этом признаться.

Ршава быстро обнаружил, что он смелее и капитана боевой галеры. Когда длинное и узкое судно коснулось северного берега Астриса, офицер засуетился, словно контрабандист, выгружающий товар.

— Быстрее! Быстрее! — выкрикивал он вновь и вновь с явным испугом в голосе. — Если отряд дикарей набросится на нас, пока мы тут торчим, мы все умрем, но не так быстро, как нам захочется. Быстрее!

Наконец Ршава и его лошади оказались на берегу. Моряки поднатужились и столкнули галеру на воду. Они радостно закричали, когда корабль снова оказался на плаву. И закричали Ршаве:

— Прощайте, святой отец!

— Мы вас больше никогда не увидим, клянусь благим богом!

— Удачи! Она вам понадобится!

Ршава лишь пожал плечами. Они верили в своего бога — он верил в своего. Вряд ли Скотос даст ему погибнуть, прежде чем Ршава добьется задуманного. Он стукнул лошадь по бокам. Вскоре река Астрис — и империя Видесс — остались позади. Он выехал в Пардрайскую степь.

Видесские авторы часто сравнивали широкие равнины севернее и западнее империи с океаном. Ршава не понимал этого сравнения, когда жил в столице или Скопенцане. Теперь же, увидев степь, он его оценил. Все вокруг было зеленым и плавно перекатывающимся. Когда ветер свистел в высокой траве, она сгибалась и вздымалась наподобие волн, катящихся по морской глади.

И, подобно морю, степь была огромной. Когда Ршава плыл в Скопенцану, земля редко скрывалась из виду. Но даже при этом он живо ощутил безмерность моря. То же самое чувство охватило его и сейчас. Расстилавшаяся перед ним степь вполне могла быть бесконечной. Во всех направлениях она выглядела одинаково. Ршаве показалось, что нигде в мире больше не было и нет ни единого человека. Только он один, под бесконечным небом пересекающий столь же бесконечную равнину.

Когда солнце село, он развел костерок. Пшеничные лепешки, которые он съел вместе с копченым мясом, показались ему не такими черствыми, когда он разогрел их над огнем. Он тревожился, не привлечет ли костер степняков, но все же был бы рад увидеть кого-нибудь из них рядом, когда издалека послышался волчий вой. В море есть акулы. В степи тоже есть хищники, и не все они двуногие.

Когда настало утро, он проснулся — никем не обнаруженный и не съеденный. Он оседлал другую степную лошадку, а трех остальных повел в поводу. И поехал по широкой, неизменной равнине.

Группа кочевников наткнулась на него четыре дня спустя. Степняки охотились и решили, что им попалась дичь лучше кроликов или соседского скота. Они помчались к нему галопом с пронзительным уханьем, которое напомнило ему карканье ворон и стервятников.

Он проклял хаморов, и они один за другим свалились с седел. Их лошади остановились и стали пастись. Ршава забрал еду из всех седельных сумок и двинулся в прежнем направлении.

Миновала неделя, прежде чем он встретил другого человека. Кочевник ехал рядом с большим стадом коров. Заметив едущего навстречу Ршаву, пастух развернул свою лошадь. Ршава приготовился убить его, как тех четверых. Однако этот кочевник не стал целиться в него из лука или обнажать саблю. Вместо этого он помахал Ршаве и что-то крикнул на своем языке. В его голосе чувствовалось любопытство, а не злоба.

— Я тебя не понимаю! — крикнул в ответ Ршава на видесском.

Слова на чужом языке заинтриговали хамора, и он опять что-то крикнул. Ршава вновь ответил на видесском. К тому времени пастух приблизился уже настолько, что Ршава мог хорошо его разглядеть. Хамор был молод, с открытым приветливым лицом. Ткнув себя пальцем в грудь, он сказал:

— Аргиппаш.

Потом указал на Ршаву и изобразил на лице любопытство.

— Ршава, — представился Ршава. — Я из Видесса. — Он указал на юг и попытался жестами объяснить, что одолел долгий путь и путешествует уже давно.

Аргиппаш что-то радостно воскликнул, показывая, что понял. Потом жестами пригласил Ршаву в лагерь своего племени. Он не походил на человека, намеревающегося убить незнакомца. Через секунду-другую Ршава понял, на кого тот похож: на человека, нашедшего кое-что необычное и решившего похвастаться находкой перед друзьями и соседями. Ршава не возражал. Он надеялся встретить дружественный прием в одном из таких племен, но не был уверен в этой возможности. И такая встреча показалась ему наилучшим шансом.

Лагерь этих кочевников не очень отличался от лагеря кубратов Колакши. Вождем здесь оказался седобородый мужчина с бочкообразной грудью по имени Такшакай. К удивлению и восторгу Ршавы, тот немного понимал по-видесски — меньше, чем Колакша, но вполне достаточно, чтобы объясниться.

— Учиться у торговцы, — пояснил он. — Ты торговец? Вино есть? — Его кустистые брови с надеждой приподнялись. Да, он точно знал, чего хочет.

— Нет, я не торговец. Я священник.

Такшакай изменился в лице.

— Фаос, Фаос, Фаос, — пробурчал он. — Не хочу слышать Фаос. — Он сказал Аргиппашу несколько слов на своем языке. Юноша произнес что-то в оправдание — судя по интонации: «Откуда я мог знать?»

— Я не буду говорить о Фосе, — пообещал Ршава. — Если захочешь меня слушать, я буду говорить о Скотосе. А если не захочешь слушать о нем, я не буду говорить ни о каком боге. Зато я скажу тебе, что большая часть Северного Видесса открыта для твоих кочевников и твоих стад.

— Мы слышать. Мы идем, — Такшакай наклонил голову. Он снова приподнял брови, но несколько иначе. — Зачем ты говорить? Ты Видесс. — Он тут же поправился: — Ты из Видесс.

— У меня вражда с Видессом.

Хаморский вождь нахмурился. Ршава постарался объяснить как смог. Когда Такшакай понял, то понял все сразу. Идею он уловил, ему лишь не хватало нужного слова.

Хоть он был и варваром, но вовсе не дураком.

— Видесс большой, — заявил он, широко расставив руки. — Ты один человек. — Он продемонстрировал указательный палец. — Как один человек враждовать с большой? — Он ухмыльнулся, употребив новое для себя слово.

Ршава указал на ястреба, кружившего над лагерем.

— Проклинаю тебя, — сказал он, и птица рухнула с неба. Такшакай, Аргиппаш и другие кочевники, собравшиеся поглазеть на странного незнакомца, удивленно воскликнули. Ршава отвесил вождю придворный поклон. — Я один человек, да. Но я не слаб.

— Ты делать так с человек тоже? — уточнил Такшакай.

— Могу и с человеком, — кивнул Ршава.

Кочевник потеребил длинную, густую и курчавую бороду:

— Ты делать это со Скотос?

— Да, правильно, — охотно подтвердил Ршава.

Такшакай царственно сложил на груди руки.

— Ты оставаться, — объявил он.

И Ршава остался на несколько следующих месяцев. Немало соплеменников Такшакая выучили с его помощью видесский. А он учил язык кочевников, отдавшись этому занятию с той же упрямой настойчивостью, с какой в прежние, уже былые времена занимался теологическими исследованиями. Шамана этого племени звали Будин. Как и Липокша, он ходил в костюме с бахромой, но голос у него был нормальным. Будина заинтриговали магия и доктрина Ршавы, и наоборот. Несмотря на различия в происхождении и культуре, они оказались родственными душами.

— Ты хочешь, чтобы мы причинили вред Видессу, — сказал Будин, когда они в достаточной степени выучили языки друг друга и могли общаться более или менее свободно.

— Да, хочу, — кивнул Ршава. Будин щелкнул языком.

— Ренегат опаснее, чем человек из другого племени. Он слишком хорошо знает свой народ, — заметил он.

— Ты, несомненно, прав, — кивнул Ршава. Видесс и Макуран с большим эффектом использовали эту истину друг против друга. Он не думал, что шаман варваров сумеет это понять, но раз уж сумел… — Я намерен стать для Видесса таким опасным, каким только смогу.

— Видесс сделал плохое тебе.

— Несомненно.

— Но что сделал Видесс племени Такшакая? Что сделал Видесс хаморам? — спросил шаман.

Может быть, Будин не думал, что у Ршавы найдется ответ. Но он нашелся:

— Видесс не пускал вас на земли, где вы могли пасти свои стада. Видесс забрал себе золото, вещи и вино, которые могли быть вашими. Видесс был слишком сильным, чтобы на него нападать. Теперь Видесс слаб. Многие степняки уже вошли в него. — Ршава специально употребил хаморское слово, обозначающее проникновение в женщину. — Останется ли племя Такшакая в стороне, когда другие племена богатеют? Вы уже были на пути в Видесс.

Будин облизнул губы:

— Я думаю, мы не останемся в стороне. Я думаю, что Такшакай тоже так думает. Но нам нужны пастбища, вино, богатства и добыча. А тебе нужна бесконечная война с Видессом. Это разные вещи.

«Каким бы ты стал, если бы вырос в Видессе и получил хорошее образование? — подумал Ршава. — С твоей прирожденной дальновидностью ты мог бы стать выдающимся человеком. А ты всего лишь шаман у кочевников».

Будин снова оказался прав. Ршава подумал и решил, что лучше этого не признавать вслух.

— Если хочешь взять то, что должно быть твоим, ты должен сражаться, — сказал он. — Это устраивает меня и должно устраивать вас.

— Время покажет, так ли это, — ответил Будин.

Да, он действительно проницателен.

Но тут, однако, дальновидности ему не хватило. Когда он говорил о будущем, то думал об одном годе, пяти или десяти. Люди не склонны загадывать на более долгие сроки. Но не Ршава. Разве не были обещаны ему годы, многие годы для воплощения его надежд и замыслов его властелина? Были, или он убедил себя… Так или иначе, он намеревался воспользоваться своим преимуществом.

Широкий ров с фортами, расположенными через каждые две-три мили на его восточном краю, защищал империю Видесс от вторжений из степи. Но так было прежде. Сейчас форты стояли пустыми, и края рва начали обваливаться. Племя Такшакая без труда перебралось на другую его сторону со всем своим имуществом и стадами. Никто не преградил им путь. Никто и не смог бы это сделать с того дня, когда солдаты из фортов ушли сражаться на гражданскую войну.

А хаморы?.. Что ж, новая земля была широка. Здесь хватало места, чтобы разойтись по ней, куда им захочется. Поэтому никто из появившихся здесь ранее кочевников тоже не преградил путь племени Такшакая, когда оно вошло на земли, принадлежавшие Видессу.

Иногда кочевники направляли животных. Иногда просто отпускали их пастись там, где трава была сочнее. Такшакай предпочитал второе. Его коровы и овцы брели то на север, то на восток. Это разочаровало Ршаву: кочевники направлялись в места, очень далекие от тех, на которые еще распространялась власть Стилиана и Созомена. Ршава даже стал подумывать, не стоит ли ему уйти от Такшакая и присоединиться к другому племени, более активно воюющему против Видесса? Сейчас, когда он неплохо освоил язык варваров, это будет сделать легче.

Ршава думал так, но потом отказался от этой идеи — во всяком случае, на время. Стада Такшакая двигались на восток по речной долине, заснеженной, как и в то время, когда Ршава путешествовал здесь в прошлый раз. С каждым днем он все больше узнавал эту местность. То была долина реки Аназарб, и кочевники со стадами шли в сторону Скопенцаны.

Примерно через неделю они увидели закопченные после пожаров руины города.

— Когда-то это был большой и красивый город, — сказал Будин таким тоном, словно говорил о давно минувших веках, а не о том, что здесь было менее года назад.

Люди Такшакая начали прочесывать развалины и были вознаграждены. Прежние грабители отыскали не все, достойное кражи.

— Да, был, — согласился Ршава.

Сейчас между камнями мостовых торчали лишь засохшие сорняки. На камни рухнувшей городской стены начали взбираться кусты. Ршава тоже вошел в город, хотя то, что он искал, не имело никакого отношения к добыче.

Он направился было к главному храму и стоявшей рядом резиденции прелата, но остановился на полпути. То была прежняя жизнь, ошибочная жизнь, неудавшаяся жизнь. Тогда он еще не понимал, что в жизни важнее всего.

И Ршава отправился на поиски того, что осталось от дома Гимерия. Там он впервые увидел Ингегерд, там сделал первый шаг по дороге, которая привела его к себе нынешнему. Немного поплутав, он отыскал нужную улицу и четвертый дом на ней. Он вошел: это нетрудно, когда стены рухнули. Он поглядел из развалин дома на то, что год назад было Скопенцаной, и медленно кивнул.

Здесь все началось, и этим же он намеревался все завершить. Ршава вновь кивнул. Почему бы и нет? Времени для этого у него сколько угодно.