Мотыльки в свете уличных фонарей

2

Он видел, как она приходит в контору в девять утра, откалывает шляпку и, глядя на свое отражение в матовом стекле перегородки, мгновенно приводит в порядок волосы. Он видел, как по утрам она стенографирует, проводит посетителей к управляющему. Видел, как в полдень, всегда одна, она выбегает позавтракать, как к концу рабочего дня ее быстрые, уверенные движения становятся вялыми, как по вечерам она собирается домой или засиживается допоздна, и даже ее прямые плечи сутулятся, когда она медленно отстукивает на машинке последние фразы. На протяжении всего дня он наблюдал за ней, и, хотя не знал ни ее имени, ни семьи и никогда не слыхал ее голоса, он понимал ее лучше, чем большинство мужчин понимают женщин, на которых они женятся.

Служащие конторы относились к ней с уважением. Они раскланивались с ней утром и вечером. Они никогда не позволяли себе подшучивать над ней, как подшучивали над вертлявой телефонисткой. Все это занимало Бейтса, но прошло много недель, прежде чем эта девушка вошла в его жизнь.

Как-то к вечеру, в начале лета, когда руки у него дрожали от усталости, а глаза превратились в раскаленные угли оттого, что он переусердствовал, изучая спецификации, когда все на свете словно сговорились играть на его обнаженных нервах и он жаждал, чтобы кто-нибудь любовно позаботился о нем, промыл его глаза и отвлек внимание от бесконечных кроваво-красных цифр, выпрыгивавших из черноты, как только он закрывал воспаленные веки, он поймал себя на том, что отыскивает взглядом окно, страстно желая еще хоть раз мельком увидеть ее, единственное человеческое существо, которое он по-настоящему знал.

«Неужели она посмела уйти? Я… да я просто с места не сдвинусь, пока не увижу ее!»

Она стояла у окна — читала какое-то письмо. Она подняла голову и поймала его взгляд. Мистер Бейтс нахлобучил шляпу и с достоинством прошествовал к двери. Он явно был не способен на такую низость, как подглядывание в окна чужих контор. Его покоробило от этого слова. Да, разумеется, он никогда и не подглядывал, высокомерно заявил он себе, ковыряя бифштекс, который ничем не отличался от десяти тысяч бифштексов, покорно съеденных им в ресторанах. Впредь он будет вести себя осмотрительнее, чтобы никто, случайно войдя к нему, не мог превратно истолковать его привычку отдыхать, стоя у окна. Он никогда и не посмотрит больше в сторону этого дома!

А наутро, когда на столе у него лежали три нераспечатанные телеграммы и пришедшее с опозданием письмо из Бирмингамской Транспортно-Энергетической Компании, он стоял у окна и с восхищением рассматривал в окне напротив новую шляпку — затейливый рог изобилия из голубой соломки, — которую девушка снимала с гладко зачесанных волос.

Существует несколько способов бросить курить. Можно держать табак в ящике стола в соседней комнате, запирать ящик и прятать ключ. Можно ограничить количество сигарет и курить строго по расписанию. Можно самому не покупать сигарет и курить только те, что удастся выпросить у друзей. Все эти способы апробированы авторитетами, и единственный их недостаток заключается в том, что ни один из них не поможет вам бросить курить.

Точно так же существует много способов, чтобы удержаться от изучения архитектуры здания на противоположной стороне улицы. Можно уверить себя, что служащие чужих контор вас не интересуют и вы знать о них ничего не желаете. Можно отдыхать, сидя на диване, а не стоя у окна. Единственный недостаток всей этой умственной гимнастики заключается в том, что вы продолжаете искать глазами девушку в здании напротив и…

И вы чувствуете себя последним негодяем, когда невольно оказываетесь свидетелем ее минутной слабости, от которой у вас сжимается сердце. Вот она твердым шагом выходит из кабинета управляющего, хладнокровная, сильная, уверенная в себе, затем, подойдя к своему столу, как-то вся сникает и несколько напряженных мгновений сидит, прижав тонкие пальцы к пульсирующим вискам.

Всякий раз при виде этого жеста он забывал про свою наивную игру. Через глубокое ущелье улицы его мысли устремлялись к ней и витали вокруг нее, свободные от всяких мелочных забот: конторских дел, бифштексов, оперетт, составлявших для него в последние годы смысл жизни.

С волнующей ясностью он ощущал, как кончики его пальцев ласково гладят ее лоб, ощущал на ладони холодок испаряющегося спирта, когда мысленно смачивал одеколоном ее затылок.

Он отказался от попытки не подсматривать и вести себя, как приличествует джентльмену. Он стал задумываться над тем, что во всяких метафизических теориях, возможно, и в самом деле есть какой-то смысл и, может быть, он, Бейтс, шлет в дом напротив токи доброжелательства, чтобы подбодрить эту хрупкую, мужественную девушку, которая выбивается из сил, стараясь стать деловой женщиной. При этом он забыл, что, стоя у окна, он так же хорошо виден ей, как и она ему. И вот однажды вечером, когда он не таясь смотрел на девушку, она поймала его на месте преступления и резко отвернулась.

Бейтс был огорчен, потому что огорчил ее. Он, привыкший все воспринимать с позиции холостяка Бейтса, неожиданно для себя стал смотреть на мир ее глазами, словно его душа растворилась в ее душе. С внезапной болью он как бы услышал ее сетования: мало того, что приходится целый день напряженно работать, — в этом стеклянном доме некуда спрятаться от нескромных взглядов. Он хотел защитить ее — защитить от самого себя.

Целую неделю он ни разу не подходил к окну, даже чтобы бросить взгляд вниз, на улицу, за которой он привык наблюдать, точно отшельник, созерцающий суетливую жизнь долины из своей хижины на высокой горе. Ему недоставало знакомого зрелища, и он этому радовался. Он жертвовал чем-то ради кого-то. Он снова чувствовал себя человеком.

Да, Бейтс уже не стоял у окна, но просто удивительно, сколько раз в день он проходил мимо него и как поневоле замечал все происходящее в конторе напротив. Часто он видел, что девушка смотрит на него. Как только она отрывалась от работы, их глаза встречались, словно ее притягивал взгляд Бейтса. Но никакого кокетства в этом не было, считал он. Издали она казалась недоступной, как маленькая холодная зимняя луна.

Снова наступил день, похожий на безумный вихрь. Бейтса рвали на части. Телеграммы летели вслед за телеграммами. На заводе не хватало сырья. Две стенографистки поссорились, и обе ушли, а бюро, куда он обратился, никого не могло порекомендовать, кроме каких-то несуразных чучел, не умеющих пишущую машинку отличить от стиральной машины. Когда контора опустела, а ему оставалось просидеть за письменным столом еще каких-нибудь семь часов, он вдруг обессилел. Руки беспомощно опустились, он тяжело дышал. Все поплыло перед глазами, и голова склонилась на грудь.

— А ну, не раскисать! — пробормотал Бейтс. Он с усилием встал, похлопал себя по плечам и вдруг очутился у окна. Там, напротив, девушка собиралась домой. Непроизвольно, в надежде, что единственный сотоварищ по работе ответит на его приветствие, он помахал ей.

Она заметила его жест. Она стояла с поднятыми руками, прикалывая шляпку, и смотрела на Бейтса. Затем отошла от окна, так и не ответив ему. Неожиданно Бейтса взорвало. «Я заставлю ее заметить меня. Я не какой-нибудь оконный любезник и не желаю, чтобы обо мне так думали!»

Злость вызвала у него прилив энергии, и он снова начал работать. Отрываясь каждые четверть часа, чтобы дать отдых усталым глазам, он изучал судебный иск и делал заметки. Пробило восемь… потом девять… десять… Бейтс чувствовал слабость, хотя не был голоден. Он встал и с удивлением убедился, что ему хорошо. Он принялся отыскивать источник своей радости и нашел его. Он спустит к себе на землю эту девушку, эту замороженную луну.

Утром Бейтс вошел в свой кабинет и остановился у окна, ожидая, пока она поднимет голову. Он помахал рукой — это было коротенькое, скромное, дружелюбное приветствие. С тех пор каждое утро и каждый вечер он посылал в окно напротив свою мольбу о дружбе. Девушка никогда не отвечала, но наблюдала за ним и… ну, в общем, ни разу не опустила шторы.

В июле у Бейтса был отпуск. Сам не зная почему, он не захотел на этот раз ехать в чопорный приморский отель, где обычно проводил три недели, вежливо беседуя с пожилыми тетушками, которые, судя по их туалетам, желали сойти за собственных племянниц, и неизменно убеждаясь, что как игрок в гольф он мелко плавает. Неожиданно он взял курс на Лебанон-Вэлли — тихий и мирный уголок — и там обнаружил, что на свете все еще существуют густые сливки, лесная смородина, цветы калужницы и что одышка совсем не обязательна при быстрой ходьбе. Он носил рубашки с мягкими воротничками и сильно загорел. Его перестало волновать то обстоятельство, что Междугородная Транспортная Компания прекратила платежи, и порой он даже смеялся, слушая рассказы хозяина гостиницы.

По крайней мере десятая часть его мыслей была занята тем, как лучше обставить отдых девушки из здания напротив. Она будет лежать, погрузив свои нервные руки в высокую траву; синее, как васильки, небо и смешные пухлые облака принесут ей исцеление. Устроив все наилучшим образом, Бейтс всякий раз вспоминал, что ей, поскольку она работает в этой конторе недавно, полагается, вероятно, всего лишь пятидневный отпуск. Обливая себя ядовитым презрением, он говорил, что только последний дурак может думать о девушке, о которой ему известно лишь то,

что она, по-видимому, хорошая стенографистка,

что она грациозна,

что издали кажется, будто у нее изящный овал лица,

что ей от шестнадцати до сорока лет,

что она не мужчина.

Последний пункт не вызывал у него сомнений.

Бейтс был полон такого неколебимого благоразумия, что к концу отпуска девушка почти испарилась из его памяти. Он вылечился от сентиментальных настроений. Теперь ему казался забавным его роман на фоне железобетона — этот танец мотыльков в холодных лучах уличного фонаря. После отпуска он… он непременно побывает у Кристин Пэриш. Кристин была сестрой его одноклассника; она хорошо танцевала и говорила все, что полагается говорить об особняках на Парк-авеню и новых спектаклях на Вашингтон-сквер.

Он вернулся в город в понедельник, к концу рабочего дня, и сразу помчался в контору, чтобы оповестить о своем возвращении. Бросился к себе в кабинет, подошел к окну. Девушка в конторе напротив водила пальцем по странице какой-то книги, вероятно, отыскивая номер телефона. Она взглянула в окно, поднесла палец к губам. Шляпа мигом слетела с головы Бейтса, и вот он уже кланяется и машет ей. Она замерла с наполовину поднятой рукой, потом вскинула ее, посылая ему приветствие.

Бейтс сел за письменный стол. Служащие конторы, которые явились с докладом или просто для того, чтобы тактично напомнить о своем существовании, впервые видели его таким жизнерадостным. Когда они ушли, Бейтс попытался вспомнить, как он собирался провести вечер. Ах да, повидать Кристин Пэриш. Бог с ней! Успеется. Он подошел к окну. Девушка ушла, но в темном окне, казалось, мерцал бледный призрак ее приветствия.

Бейтс пообедал в новом Йельском клубе, а потом сидел на крыше в обществе двух соломенных вдовцов и младшего брата Бэнка Селби — юнца, который только весной окончил колледж. Город внизу пылал огнями, как лесной пожар. Бродвей казался огненной полосой; вдали за Ист-ривер изрыгала языки пламени доменная печь. Отели «Билтмор», «Риц», «Белмонт», здания оперы и центрального вокзала с их ослепительно сверкающими нижними этажами и темными массивами и кое-где вдруг взметнувшейся вверх белой стеной казались более таинственными, чем венецианские палаццо в карнавальную ночь. Бейтс любил огненную красоту этого города; он радовался своему возвращению, и вдруг, непонятно откуда, у него возникло ощущение, что осень и зима принесут ему бесчисленные победы и нескончаемое счастье. Только когда Бейтс впервые приехал в Нью-Йорк, он смотрел вперед с таким же ликующим нетерпением. И вот опять будущее не было заранее расписано, казалось туманным, исполненным духа приключений.

— Здорово отдохнул… Побездельничал вволю… Купили медные акции? — Вот и все, что услышали от него мужчины, которые с ним курили.

Но они смотрели на него с любопытством.

— Похоже, что ты неплохо провел время. Чем ты там занимался? Обставил, что ли, Мак-Лефлина в теннис?

Юный брат Бэнка Селби, только что окончивший колледж и не успевший окончательно отупеть и потерять воображение, отважился сказать:

— Послушай, Бэнк, держу пари, что твой друг, мистер Бейтс, влюбился…

— Чушь! — сказал Бэнк, толстокожий, как все женатые люди. — Бейтси? Как бы не так! Он на женщин и не смотрит.