Мой белый, белый город

Фик-то

На вечернем совещании наш зеленый вещевой мешок заметно вспух - за счет банки американской тушенки. Банку принес Борис - где он достал целую банку, было непонятно.

- Достал, - важно сказал Борис. - Я вам не какой-нибудь Фик-то. Этой тушенки нам хватит до города Грозного, а там уже фронт начинается. Говорят, немцы уже Майкоп взяли, надо спешить… К тому же я заметил, что никто не придерживается конспирации; думаете, что бежать на фронт - это детские игрушки? - строго добавил мой лучший друг Борис.

- Нe привыкли еще, - пробормотал я.

Остальные члены отряда неопределенно молчали.

Принцип конспирации заключался в том, чтобы переставить в наших именах местами слоги. Например, Боря должен называться Ря-бо, а Толя - Ля-то. Идею эту выдвинул Борис.

Не всем она пришлась по душе. Например, Юре Хачатурову. Ему предстояло носить девчоночье имя - Ра-ю.

И Хачатуров заявил, что забирает свои марки, бежать с нами на фронт отказывается. У него была огромная коллекция марок, на которую мы возлагали серьезные надежды - по дороге их можно было поменять на хлеб или повидло…

- Давайте назовем Юрку Маугли, - предложил я.

- Почему Маугли? - насторожился Борис. Он сразу заметил в этом подкоп под свою систему конспирации. Ведь «Маугли» звучало не кличкой, а почти музыкой. Заманчиво и романтично. Так и остальные возьмут себе более интересные прозвища.

- Во-первых, у Ра-и есть… - начал было я.

- Я тебе не Рая, идиот! - разозлился Хачатуров, хотя чувствовалось, что «Маугли» его устраивает.

- Во-первых, у него был попугай, - продолжал я объяснять.

- Попугай умер! - воскликнул Борис.

- Но был ведь, - возразил я. - Дальше! У него есть собака… Можно сказать, он воспитывался среди животных, как Маугли.

Ребята молчали. Мои доводы были убедительны, с ними нельзя было не согласиться.

Борис оценивал обстановку. Но он слишком долго ее оценивал…

- Я согласен, пусть Маугли, - важно проговорил Хачатуров, показывая, что он ни в грош не ставит авторитет Бориса.

Второй удар по авторитету Бориса попытался нанести Тофик по прозвищу Фик-то, или, для краткости, просто Фик. Сокращение это его и не устраивало.

- Хорошо, а если я живу во дворе мечети? - произнес он.

- Ну и что? - насторожился Борис.

- Я хочу называться Квазимодо.

- Если бы ты и не жил во дворе мечети, тебя можно было бы так назвать, - разозлился Борис. - Ничего переигрывать не будем! Оставайся в своей мечети. - Борис решил принять крутые меры и пресечь бунт. Тем более в отношении Фик-то это было нетрудно. Тот внес в общее дело лишь фонарик без лампочки. А кому нужен такой фонарик? Только старику утильщику Нури?..

Но Тофик, очевидно, не понимал этого. Он был убежден, что фонарик, даже без лампочки, - самый существенный вклад в предстоящую операцию…

- Что ты раскричался? - Он повернулся спиной к Борису. - Выберем командиром Маугли. - И Фик-то поспешил поднять руку: - За Маугли! - И посмотрел на меня.

Я тоже решил поднять руку. Мне не нравился диктаторский тон Бориса, хотя из всех нас он был лучший командир. Борис едва сдерживал слезы.

- А кто первым предложил бежать на фронт? - произнес он.

- Ну и что? - равнодушно проговорил новый командир Хачатуров. - Я давно об этом думал.

Он придвинул к себе зеленый мешок, запустил в него руку, вытащил фонарик и спрятал к себе в карман.

Мы обомлели. Никто из нас, уверен, и не думал о фонарике всерьез - кому он нужен без лампочки, но поступок нового командира был неожидан, а главное, высокомерен. Он нам сразу дал понять, кто тут главный…

- Э-э-э! - вскрикнул Тофик. - Это мой фонарик.

Он попытался залезть в карман Хачатурова. Тот дернулся в сторону, и карман почти новых штанов затрещал.

В воздухе мелькнул кулак, и тотчас рев Тофика огласил подъезд, в котором мы собрались на совет.

- Плакса, - разозлился Хачатуров и крикнул: - Смир-на-а-а!

Тофик вытянул руки и замер, шмыгая носом, пытаясь унять предательские слезы.

- Фонарик будет мой, так как я должен быть впереди отряда. Ясно? Буду освещать дорогу, - соблаговолил объяснить Хачатуров.

- Там же нет лампочки, - уныло возразил Тофик.

- Ничего. Лампочку отберем у убитого немца, - отрезал командир. - Все! Завтра в пять утра, как договорились.

Мы повернулись кругом. А Борис еще приложил ладонь к тюбетейке и четко, по-военному ответил: «Есть!»

На галерее, как всегда в это время, собралось много соседей. Все сидели вокруг круглого ничейного стола и грызли семечки. Разговор шел обычный, о положении на фронте. О каком-то партизанском отряде, что смело воевал где-то в Мелитополе, как передавало радио. Никто не знал, где этот Мелитополь. Одни говорили - на Украине, другие - под Москвой… Больше всех горячился дворник Захар. Он кричал, что Мелитополь в Крыму, что он может на карте показать.

- Откуда ты знаешь? - удивлялась моя бабушка. - Если ты смотришь на Крым, значит, видишь Дальний Восток.

Косой Захар страшно нервничал. Он даже перестал грызть семечки, которые очень любил.

- Я там в санатории лечился! - закричал Захар.

Он и вправду был удивительно косой - один глаз у него смотрел прямо, другой чуть ли не на девяносто градусов в сторону. Было очень смешно, когда он, глядя прямо перед собой, обращался к тому, кто стоял почти за его спиной. Поэтому Захара и не взяли на фронт - еще в своих будет стрелять…

Мое появление внесло в спор новую струю. Как раз шла такая полоса, когда я получал по географии пятерку за пятеркой. Два раза подряд. И обе пятерки за животноводство Австралии - учитель забыл, что уже спрашивал меня раз по этому разделу.

- Мой внук скажет. Он сейчас отличник, - проговорила бабушка.

Краем глаза я видел, как соседи ехидно улыбались. Никто не забыл, что я в прошлом году имел переэкзаменовки по двум предметам.

- Что такое? - спросил я, хотя сразу уловил, в чем дело, но пытался потянуть время.

- Где находится Мелитополь? - спросила бабушка.

Я прищурил глаза и сжал скулы, что должно было означать страшное напряжение мысли. Но все почему-то рассмеялись.

- Вам только смеяться, - расстроилась бабушка. - Думаете, так легко пятерки получать? Ребенок переутомляется, жарко…

В это время Захар принес карту и раскинул ее прямо на семечках.

- Спутал с Симферополем, - признался Захар, тыча пальцем в Крым и повернув лицо куда-то в сторону Сахалина.

- Плохо тебя лечили в санатории, - ответила бабушка и - мне: - Спать иди, двоечник. И ноги помой.

…В ту ночь я долго не мог уснуть. Не каждый день убегаешь на фронт. Я трусил. Кроме всего, меня смущала неопределенность: кто нас пустит в вагон, что мы будем есть? Наших запасов не хватит доехать до вокзала. Кто нам даст винтовку, а Хачатурову - наган как командиру?.. Все-таки жаль, что не Борис командир.

И я стал думать о Борисе. Он считался моим лучшим другом. Мы жили в одном коридоре и знались чуть ли не с пеленок… И всю жизнь я ему завидовал. Можно ли завидовать лучшему другу? Или это не дружба, а подчинение одного другому? Он был сильным, ловким, ничего не боялся, в то время как я нередко трусил - мог же я признаться в этом хотя бы самому себе. Может, и он, случалось, трусил, но - со стороны - он всегда первым лез в любую свару, даже со старшими мальчишками. И старшие мальчишки здоровались с ним за руку, в то время как мне, в лучшем случае, кивали. И то из-за того, что я жил с Борисом в одном коридоре…

И однажды я пришел к выводу, что он не считал меня своим лучшим другом. Я считал, а он - нет, ему было скучно со мной… Это открытие угнетало меня. Я даже заболел, а мама думала, что я простудился. Казалось, и повода не было для такого заключения, просто вошла в голову мне такая мысль, и все. Но я заболел от переживания. И мучил его своим постоянным присутствием. И он терпел меня, он был настоящим мужчиной в свои одиннадцать лет… Теперь-то, по прошествии долгого времени, я понимаю, что это была ревность, именно ревность. Ведь ревновать можно не только женщин… Я ревновал и мстил своему лучшему другу. Мстил злорадно, задыхаясь от трусости, испытывая сладостное удовлетворение, и ненавидя себя, и восхищаясь им. Месть моя была мелка: я не одалживал ему карандаши порисовать, хоть они и лежали у меня в столе без дела. А потом я чуть ли не плача швырял их с ненавистью по комнате… В присутствии Бориса я давал пососать конфету другим мальчишкам, которых презирал. И так страстно желал, чтобы и Борис меня попросил об этом. Но он не просил, а лишь улыбался. Как я тогда страдал! Я даже разрешил какому-то малознакомому мальчишке проглотить конфету, которая до этого шла по кругу. А Борис все улыбался… И в том, что я проголосовал за этого чванливого Хачатурова, была моя месть Борису, я не мог удержаться, даже во вред общему делу. А Борис даже и не взглянул на меня…

Я страдал оттого, что у меня не хватало в том возрасте мудрости. Ведь часто в другой, взрослой жизни к нам приходит эта мудрость, хоть порой обстоятельства ничем не отличаются от нашего далекого детства. С годами мы теряем искренность, мы приобретаем с годами умение скрывать…

Ровно в пять меня будит муэдзин. Тишина. Влажное утро. В комнате едва проступают контуры предметов. И негромкий, чистый голос муэдзина с минарета древней мечети Таза-Пир. Голос то поет, то что-то рассказывает, неторопливо и доверительно, то выкрикивает таинственные заклинания, то смолкает, чтобы через некоторое время вновь возникнуть звенящими звуками, словно щекоча утреннюю тишину. Это воспоминание я сохранил на всю жизнь…

Я встал, оделся, достал из-под кровати рюкзак. Мне почему-то хотелось задеть за что-нибудь, поднять шум, разбудить соседей, чтобы меня поймали и прекратили бы эти страхи и сомнения, которые тянутся вот уже неделю, после того как Борис взбаламутил наших мальчишек своим предложением бежать на фронт. Я не трусил, нет. Мое состояние объяснялось неопределенностью предстоящего, ломкой установившихся привычек. Я и в пионерский лагерь обычно уезжал неохотно и тяжело по этой причине. Просто я был маленький лентяй, пассивно-любопытный. Не в пример своему лучшему другу Борису, человеку экзальтированному, живому как ртуть, одним своим присутствием будоражившему всех, кто его окружал…

Привлечь внимание соседей не удавалось - все было аккуратно убрано: и тазы, и кастрюли, и чайник, все, что падает и грохочет, когда в этом нет никакой необходимости. Значит, так надо, решил я, напрасно вчера учил уроки… И вышел на улицу.

Я прошел мимо своей бывшей школы. Там теперь размещался госпиталь. В окне нашего класса сидел мужчина в халате и курил. Интересно, зачем он поднялся в пять утра? Болит что-нибудь? Или сегодня ему будут делать операцию? В госпитале по четвергам операционный день. Правда, теперь у них каждый день операционный - в нашем дворе жила медсестра, она рассказывала…

Я помахал раненому рукой и выпрямился, словно уже чувствовал за спиной винтовку. И настроение стало лучше… Раненый не ответил, он даже не взглянул на меня, он смотрел на крышу противоположного дома и куда-то дальше. Вероятно, на минарет мечети…

В условленном месте уже собрались ребята.

- Привет, Маугли! - сказал я и отдал честь.

Хачатуров важно вскинул ладонь к виску и сказал: «Вольно!» Хотя я и не стоял смирно. Просто ему не терпелось командовать… Тофик вытащил из портфеля четырехконечный крючок-«кошку» и показал мне. В случае, если придется что-нибудь стащить на базаре, очень удобная вещь… Я было возмутился: как это, что мы, ворюги? Мы на фронт собрались бежать, в Н-ском направлении. Но я ничего не успел сказать - из-за угла показался Борис. Он шел без рюкзака, сунув руки в карманы и опустив голову. Мы поняли - что-то произошло. Заметив нас, Борис подал тревожный знак, но тут из-за угла шагнула его мама и стукнула Бориса по затылку. В это время появились моя бабушка, старший брат Хачатурова - Сурен и дворник Захар, который повернул лицо к стене дома, чтобы удобнее было за нами наблюдать…

Родственники растащили нас в разные стороны для расправы.

Бабушка залезла в мой рюкзак и принялась выкладывать содержимое на асфальт: семь серебряных ложек (для обмена), пилотку, кусок хлеба с маргарином, трусы, спички, еще трусы…

При этом она приговаривала:

- Это зачем? А это? А это для чего? Ты что, в баню собрался?

Я молчал, я еще не мог сообразить - хорошо все закончилось или нет? Неужели сам инициатор нашего побега, Борис, стал предателем? Нет, вероятно, за ним следили, его мать считалась самой хитрой женщиной во дворе…

- Мало мне, что твой отец на фронте, что дядя Женя и дядя Леня на фронте. Тебя еще там не хватало. - Бабушка впихивала в рюкзак разбросанные вещи.

- Мало! - выкрикнул я. - Уже немцы Майкоп взяли! Бабушка стукнула меня по спине:

- Посмотрите на него! - Она еще раз стукнула меня по спине, тем самым придавая начальную скорость моему тощему телу.

Я шел и плакал. Обидно. Неужели Борис выдал нас?

Меня заперли в комнате на весь день. Я лежал па диване и размышлял. Кто же нас предал? Я был уверен, что не Борис. Но сердце мое сладко ныло при мысли о том, как мы примемся обвинять Бориса в предательстве, когда нас выпустят из заточения. Я зло радовался тому, что в чем-то можно укорить его гордую натуру, позлословить. Если он станет оправдываться, то ничего не сможет доказать. Но я знал, что он не будет оправдываться, он выслушает нас с усмешкой, гордый человек. Потом он скажет, что не желает знаться с нами, раз мы его подозреваем в таком страшном преступлении, как предательство. И горше всех от этого разрыва буду переживать я сам, завистник и мелкий честолюбец…

Противоречивые страсти терзали мою душу, я разрыдался так громко, что бабушка вошла в комнату и принялась меня успокаивать. Она даже сказала от жалости:

- Перестань, успокойся. Ну в следующий раз убежите, перестань так плакать.

Я уснул…

Через некоторое время мы узнали, что предателем оказался Тофик по прозвищу Фик-то, или просто Фик.

Спустя много лет я встретил Тофика. Стройный мужчина в модном костюме смотрел на меня веселыми черными глазами.

Я вспомнил ту историю из нашего детства: как ему тогда удалось предать нас, да так, что долгое время мы искренне думали, что это дело рук Бориса? Что побудило его совершить это? Трусость или обида за фонарик без лампочки, тот самый, что принадлежал ему и который взял себе Хачатуров, по прозвищу Маугли, на правах командира?..

Мужчина в модном костюме лишь смеялся и разводил руками. Он совершенно не помнил о той чепуховине. Он удивлялся: как мне удалось сохранить в памяти те наивные истории из нашего детства? Да и были ли они вообще, на самом-то деле? Нет, трусом он никогда не был…

- Значит, из-за фонарика? - допытывался я…

- Господи, далась тебе та история! - с досадой воскликнул мужчина. - Неужели больше не о чем говорить? А что сейчас делает Борис? Работает в Воркуте, на шахте? Пусть возвращается в Баку, я его пристрою на хорошее место, на земле. Под землю мы еще успеем…

И он ушел легкой походкой удачливого человека, так ничего и не вспомнив.