Мой чужой дом

Глава 4 Эль

Темнота разбавлена тусклым лунным светом. Час ночи. Натянув одеяло до подбородка, я переворачиваюсь на бок.

В детстве, когда не получалось заснуть, я прокрадывалась в кровать к матери и просила ее рассказать сказку. Каких сочных персонажей срывала она с ветвей своего воображения! На потолке перед моими широко распахнутыми глазами кружили стаи снежных барсов, вальсирующие цветочные феи…

Со дня ее смерти минуло уже четыре года, но иногда в часы ночных бодрствований этот факт по-прежнему не укладывается у меня в голове.

Мы с Фионой тогда долго не могли прийти в себя. В первые, самые ужасные недели после похорон я лихорадочно читала о сепсисе все, что подворачивалось под руку, а потом, исполненная негодования, кричала сестре в телефонную трубку: «Ты знала, что от сепсиса ежегодно умирают восемь миллионов человек в мире?! Почему же мы никогда об этом не слышали? Почему простая инфекция мочевыводящих путей переросла в такую дрянь? Почему мама не смогла ее пережить?»

Слишком взвинченная, чтобы уснуть, я включаю светильник, беру из ящика тумбочки свой экземпляр «Безумного страха» и открываю обложку.

Там надпись: «Посвящается моей матери».

Я провожу по буквам кончиком пальца.

«Ваша мать могла бы вами гордиться!» – сказал мне как-то читатель, которому я подписывала книгу.

Увы, он ошибался.

Через заднюю дверь дома я выныриваю в морозные объятия утра. Дующий вдоль стены ветер пробирает меня до костей, брусчатка, словно лед, обжигает босые ступни. Затягивая пояс потуже, я ощущаю легкое соприкосновение купального халата с шелковистым купальником.

В конце дорожки спускаются вниз высеченные в камне ступени. Лестница принадлежит мне и Фрэнку с Энид. Спускаться надо осторожно, не наступая в лужицы морской воды, собравшиеся в желобках и выбоинах, и на пышную кайму водорослей по краю темных скал.

Прошлой ночью мне удалось поспать от силы час или два. Настоящее мучение. Словно из-под ровно выстроенных в сознании мыслей выдернули опору и они тихонько покатились в одном направлении. Как ни старалась я увлечь их в другую сторону, они, описав круг, приводили меня в исходную точку.

К счастью, пронизывающий ветер и жгучий соленый воздух выметают из головы лишнее. Вот и пляж. Плотно спрессованный песок леденит ноги, под грозными тучами пенятся и оседают белые барашки волн.

– Ненормальная! – восклицает Фиона каждый раз, стоит упомянуть мое увлечение зимним плаванием. – Никто даже не догадывается, что ты в море! Да еще без гидрокостюма. Вдруг с тобой что-нибудь случится?

– Не случится, – коротко отвечаю я.

Главное – трезво оценивать собственные силы и погодные условия, а в своем здравомыслии я уверена. Я вообще люблю плавать, но заплывы в разгар зимы особенно пьянят и будоражат. После переезда в дом я пообещала себе, что круглый год раз в неделю буду купаться в море.

В детстве мы часто ездили в Корнуолл на каникулы, арендуя на задворках пляжа жилой автофургон. Однажды апрель выдался не по-весеннему холодным, и бесконечно долгое заточение в четырех стенах среди россыпи книг и одеял уже бесило. Я оторвала тоскливый взгляд от страницы и увидела у кромки воды компанию пожилых людей в плавательных костюмах. Никто не взвизгивал, не приплясывал на цыпочках, не суетился. Они просто зашли в море и поплыли.

– Вот до чего доводит деменция! – громко объявила Фиона, взбираясь ко мне на диван для лучшего обзора.

– А по-моему, настоящие смельчаки… – уперевшись подбородком в сплетенные руки, возразила я.

– Да им сто лет в обед! – фыркнула сестра. – Только воспаление легких подхватят.

Мать что-то писала в блокнот с золотым обрезом – подарок от меня и Фионы на Рождество, – но наше препирательство ее отвлекло.

– Холодная вода стимулирует производство лейкоцитов в крови, организм вынужден реагировать на изменяющуюся внешнюю среду. Это крайне полезно для здоровья. – Почти в любой разговор она умела вставить соответствующий теме интересный факт.

Фиона с хитрым блеском в глазах обернулась ко мне.

– Спорим, ты не сможешь, как они!

Нас разделяло четыре года, и заслужить одобрение старшей сестры было нелегко. Как же там, наверное, жгуче холодно… ледяные волны бросают тебя вверх-вниз, вверх-вниз… От одних мыслей о заходе в море по коже забегали мурашки. Я положила в роман закладку.

– Спорим.

Меня хватило на полторы минуты. Холод сковывал ребра, не давая вдохнуть, но пританцовывающая на берегу Фиона хлопала в ладоши и издавала одобрительные возгласы – словом, я чувствовала себя героем. После триумфального возвращения мать отпаивала меня горячим шоколадом. Скрестив ноги, с чашкой в ладонях я сидела перед электрокамином, наблюдая за красными извивами искусственного пламени, а по телу растекались эндорфиновые волны.

Я сбрасываю купальный халат, живописно складываю его на мокром песке и делаю снимок. Кожу пощипывает морозец. Фотография отправляется в Сеть. Подписываю:

Все. Телефон в сторону. Только я и море.

Как показал опыт, главное – не кидаться к воде очертя голову, а ступать твердо и уверенно. Ни на что не отвлекаясь, я захожу в море. Вокруг голеней будто смыкаются ледяные кольца, но я сосредоточиваюсь на равномерном дыхании и продолжаю идти, пока вода не поднимается до пояса.

Толчок ногами – и я плыву прочь от берега. Суровое море заключает меня в объятия, изгоняя из головы все мысли. Единственное, о чем не забываю, – это о дыхании.

Я осторожна, стараюсь далеко не заплывать: не стоит испытывать судьбу и шутить с мощными течениями, которые тянут, засасывают тебя к горизонту. Соль на губах, соль на теле, кожу приятно пощипывает.

Где там мой дом? Оборачиваюсь. Неужели я забыла выключить в кабинете свет? Обстановка в озаренной лампой комнате как на ладони.

На меня глядит пустой письменный стол, а за ним… неожиданно мелькает тень.

Барахтаясь в волнах, я кое-как смаргиваю соленую воду и всматриваюсь в недра дома. Конечно же, это игра света! Необычный блик. Потому что теперь странной тени не видно.

Дом на вершине скалы я впервые увидела с Флинном, когда мы приехали в Корнуолл представиться десятидневному Дрейку. Фиона тогда пребывала в полном шоке: ей, похоже, не верилось, что пронзительно орущее крошечное розовое создание с крепко сжатыми кулачками – ее дитя. Она будто в трансе бродила вокруг дома в рубашке с засохшими пятнами от просочившегося молока, с пеленкой через плечо.

Однажды вечером я заглянула в детскую: сестра устало трясла ребенка.

– Возьми его, – жалобно взмолилась она при виде меня.

Прижав малыша к груди, я аккуратно обхватила ладонью изгиб крошечной спины и низким шепотом принялась напевать вспомнившуюся песню, которой нас давным-давно учила мать. Плавная мелодия успокоила ребенка. Я прижалась губами к мягкому пушку на его макушке, глубоко вдохнула запах, и меня, точно жар, охватил прилив тоски.

Фиона наблюдала за мной, неподвижно замерев в дверях детской, в ее глазах блестели непролившиеся слезы.

– Я даже не могу унять его плач!

– Ты отлично справляешься, просто измучена. Иди, вздремни. Я тебя разбужу, когда он проголодается.

Однако сестра невидяще смотрела в пустую кроватку, словно меня и не слышала.

– Сколько же вопросов хочется задать маме… Она ведь сама справлялась. С нами двумя. – Фиона покачала головой. – Отец ушел через полтора месяца после твоего рождения. Даже не представляю… Мама – настоящая героиня, а я никогда… никогда не говорила, какая она… потрясающая… только сейчас… – Она растянула губы в подобии улыбки. – Я безумно по ней скучаю!

– Знаю… – прошептала я.

Появление Дрейка напомнило, что жизнь и смерть всегда идут рука об руку, обострив боль от утраты матери. Как бы она любила этого малыша! Укачивала бы, восторгалась бы крохотными розовыми пальчиками, одевала, раздевала, купала. Как бы она о нем заботилась! Стирала одеяльца, испачканные ползунки, пеленки. Готовила бы еду, забивала бы продуктами холодильник, выбрасывала мусор, складывала постиранные вещи… Она восхищалась бы ловкостью Билла в обращении с памперсами и стерилизатором. Она сразу поняла бы по виду Фионы, что та валится с ног от недосыпа и что ее послеродовая депрессия принимает серьезный оборот.

Она знала, каково быть матерью, поэтому выкладывалась бы по полной.

Я старалась, как могла, заменить ее Фионе, но каждый раз, когда брала Дрейка на руки, ощущала новый приступ тоски. Мне явно требовался перерыв. Однажды я складывала выстиранную детскую одежду, а Флинн вдруг забрал у меня гору белых шапочек, тонких кофточек и распашонок, сжал мои пальцы и сказал:

– Давай прогуляемся.

По извилистому тротуару мы направились в сторону пляжа и случайно вышли на крутую тропу, ведущую к небольшой скалистой бухте.

Место казалось знакомым. Перед глазами всплыла смутная картинка из далекого прошлого: пикник; красные кисточки расстеленного на песке покрывала; на покрывале сидит мать и, прикрыв лицо от солнца ладонью, любуется окружающими красотами. Мне даже вспомнились мокрые черные камни, открывшиеся после отлива.

По пути вниз Флинн сказал:

– Скоро и наша очередь наступит.

Просунув руку в задний карман его джинсов, я прижалась к его плечу.

– Уже год прошел…

– Наверное, пора заглянуть к доктору?

От подобного предложения я напряглась и слегка отстранилась. Впрочем, меня посещала та же мысль.

Достигнув дальнего края бухты, мы заметили на вершине скалы приземистый рыбацкий домик.

– Какой вид!

– Смотри, там вывеска! «Продается», – оживился Флинн, указывая на торчащий красный знак.

Хозяйка дома, пожилая медсестра, не возражала против визита молодой пары, внезапно постучавшейся в дверь, и пригласила нас зайти. Коттедж дышал на ладан: крыша провисла, обои закручивались по краям, – и, тем не менее, было в нем какое-то очарование.

Уже на улице, когда мы остались наедине, Флинн заговорщически произнес:

– Только представь, как здорово тут жить… – Он развернул меня лицом к морю, обнял за талию и положил подбородок на мое плечо. – А мы могли бы тут жить, правда?

Аванс за книгу уже лежал на банковском счету, и у Флинна имелись сбережения из семейного наследства.

– Да, могли бы. Но ведь это Корнуолл. Как же твоя работа?

– Арбористом можно устроиться где угодно, – ответил он. – Тебе явно хочется здесь поселиться. Поближе к сестре и Дрейку. Верно?

В уме пронеслась череда хаотичных мыслей: утомленная Фиона, баюкающая новорожденного сына, мечты матери о домике на морском берегу, случайно обнаруженный рыбацкий коттедж, случайно оказавшаяся дома хозяйка… Сказочные совпадения!

– Верно, – согласилась я с Флинном. – Ужасно хочется!

Спустя двенадцать недель мы получили ключ и въехали в дом. Спали тогда на расстеленном на полу матрасе, а между делом строили планы на будущее. Что нам понадобится? Немного краски. Дровяная печь. Новые шторы. Новый ковер. Вот, собственно, и все.

Я плыву, глядя на возвышающийся на скале дом. Интересно, удалось бы спасти наш брак, если бы мы придерживались изначальной задумки и я не помешалась на ремонте?

Теперь я абсолютно одна в прекраснейшем доме, который больше не могу содержать, да и карьера моя, похоже, балансирует на краю скалистого обрыва.

Трясясь от холода под купальным халатом, я взбираюсь по вырубленным в камне темным ступеням. На их фоне ноги выглядят бледными и бескровными. Влажные волосы липнут к шее. Скорей бы под теплый душ.

На узкой тропинке у дома мою обнаженную щиколотку цепляет гонимый ветром пластиковый пакет. Ухватить пакет не получается: порыв ветра надувает его, словно парашют, и несет прочь. Я бегу следом в конец участка – и останавливаюсь как вкопанная.

Подъездная дорожка засыпана мусором: грязные бумажные полотенца, пустые жестянки, пластиковые коробки, картонные упаковки – все на гравии. Несколько газетных страниц висят на заборе, остальные пританцовывают в воздухе; мимо пролетает мятый блокнотный листок. У края дорожки лежит перевернутый контейнер для мусора, крышка валяется рядом. Ветер, конечно, сильный, но не до такой степени, чтобы опрокинуть контейнер.

Я торопливо иду по острым камням к источнику беспорядка; не без усилий, но мне удается поставить контейнер на место. Завязав распустившийся на купальном халате пояс, я начинаю собирать мусор. Мокрые волосы бьют по лицу, оставляя на коже свежую соль, и я нервно заглаживаю их назад. Чем дальше, там сильнее ощущение, что за мной наблюдают.

На другой стороне дороги, на крыльце родительского дома с сигаретой в руке стоит Марк.

– Это лисы! – громко говорит он, тушит сигарету о стену и, развернувшись, исчезает внутри.

От изумления у меня открывается рот. Мне не снится? Взрослый человек взял и спокойно рассыпал мусор?

Я так ошарашена, что меня разбирает смех. Неужели это из-за сноса рыбацкого коттеджа – месть за испорченный вид из окон фамильного дома? Я вспоминаю, как через полгода после покупки мы зашли в гости к Фрэнку и Энид. Это было ужасно! Когда я развернула чертежи на кухонном столе, Фрэнк, побагровев, закричал страшным голосом:

– Вы говорили, что реставрируете дом, а не перестраиваете!

Реакция соседей меня встревожила, однако друзья наперебой возмущенно твердили, что вид из окна никому не принадлежит и любой другой покупатель сделал бы то же самое. Конечно, говорили они правильно, но жар вины то и дело приливал к моим щекам.

Энид, теребя край кардигана, отошла к окну и устремила взгляд на море, будто спеша налюбоваться им, пока есть время. В тот миг я едва не отказалась от своей затеи.

Я заканчиваю собирать мусор и тащу контейнер в конец дорожки на место. Будь на моем месте Фиона, она отправилась бы прямиком к соседям и потребовала от Марка извинений, у меня же на борьбу нет сил.

Главное – мой роман. Вот на чем надо сосредоточиться.

С влажно-солеными волосами я усаживаюсь за стол, под рукой дымится чашечка кофе. Я готова. Где мой карандаш? Не глядя, шарю в ящике, но не могу нащупать ни одного. Я вытягиваю ящик целиком и перебираю все, что в нем лежит: ручки, маркеры, стикеры, клеящие карандаши. Вот дырокол, вот калькулятор, баночка с канцелярскими кнопками, зажигалка для масляной лампы – и ни единого карандаша, черт бы его побрал!

Ерунда, конечно, но мне становится не по себе – я ведь всегда держу запас!

Я неохотно бреду вниз, выуживаю из сумки карандаш и возвращаюсь в кабинет уже на взводе. Открываю окно, устраиваюсь за столом второй раз. Рядом лежит видавший виды словарь, ветер поднимает его обложку, раздувает веером страницы…

И все же что-то не так. Я стараюсь не поддаваться странному ощущению – не дай бог стать одной из тех писателей, которым требуется для творчества особая атмосфера, – однако отогнать тревожные мысли не могу.

Вот оно – словарь! Обычно он придавлен пресс-папье – чудесным стеклянным шаром, который мать привезла из туристической поездки на Мальту за три года до смерти.

«В нем как будто плещется море», – сказала она, мечтательно глядя на сувенир.

Шар всегда лежит на словаре, а теперь по неизвестной причине очутился сбоку.

Я беру пресс-папье в руки, задумчиво катаю шар в ладонях. Какой он тяжелый, прохладный… В серебристых крупинках играет солнечный свет, вся поверхность мерцает, точно морская зыбь. Я продолжаю крутить шар, пока не цепляю пальцем зазубрину.

Скол! Я подношу пресс-папье ближе к глазам. Тонкая выщербина не длиннее ногтя.

Странно, он никогда у меня не падал.

В душе вновь шевелится неприятное ощущение: что-то не так. Я брожу по кабинету, пытаясь разобраться, в чем дело.

Господи… Стеклянный осколок, вонзившийся мне в пятку… Крошечная, смертоносная сосулька такого же цвета!

Сжимая в руке пресс-папье, я выбегаю из кабинета, торопливо спускаюсь по лестнице, распахиваю дверь в спальню и иду прямиком к мусорной корзине у зеркала. Найти в ней свернутую салфетку не составляет труда.

Осторожно разворачиваю. Вот он, стеклянный кинжал, таившийся в ковре.

Я прикладываю осколок к шару.

Словно ключ скользнул в замок – точное попадание.

Надо быть крайне нелюбопытным человеком, чтобы, очутившись в чужом доме, не поинтересоваться личностью хозяина. Подсказки на каждом шагу: тщательно отобранные фотографии на стенах, развешанная в огромных гардеробах одежда, запасы лекарств в шкафчике ванной, коробка документов в комоде, корреспонденция с надписанными от руки адресами…

Времени полно, и я смакую свои маленькие открытия, потому что сейчас твой дом – мой.

Я неторопливо иду из кухни в холл, восторгаясь целостностью интерьера и плавностью переходов между комнатами. Изумительный вкус. Кремовый диван с низкой спинкой обрамляют два округлых мягких кресла; оба развернуты под таким углом, чтобы с них открывался вид на воду. Нейтральные цвета, строгие линии, ровные поверхности – ничто не отвлекает взгляд от морского пейзажа. Даже в такой хмурый день, как сегодня, водная гладь буквально гипнотизирует. А в теплую погоду, если распахнуть двустворчатые двери, наверное, возникает чувство, что между домом и морем расстояние в один выдох.

Дом по-настоящему красив. Разумеется, некоторые не преминут заметить: «Еще бы, при такой-то куче денег».

А я не согласна. Помимо денег, надо иметь художественное видение.

Мне, например, создать подобный шедевр не под силу.

Мой взгляд приковывает легкая вмятина на диване, едва заметно продавленная ткань. Вот где ты сидела. Взгляд переходит на стоящий рядом кофейный столик. На краю столешницы небольшая потертость: видимо, сюда ты кладешь ноги.

Я наклоняюсь к тому месту, что хорошо тебе знакомо. Рука скользит вниз по краю дивана. Чем укромнее уголок, тем красноречивее он рассказывает о домовладельце. Под ногти набивается не то песок, не то крошки – по ощущениям как наждак. Пальцы нащупывают что-то тонкое и твердое. Карандаш. Конец расщеплен, из деревянной оболочки торчит графитовый стержень – сломан пополам.

Случайность?

Я встаю, оборачиваюсь. За диваном книжный шкаф. Тщательно отобранные керамические вазы разбивают книжные ряды с грациозностью правильно расставленных запятых. Я восхищенно рассматриваю коллекцию томов: много классики – Хемингуэй, Шекспир, Бронте, Остен… Немного предсказуемо, но все равно со вкусом.

Подхожу ближе, веду кончиком пальца по истертым корешкам: психологические триллеры, любовные романы, литературоведческие книги – но его… нет. Снова изучаю содержимое полок. Точно нет.

Не заметить в шкафу отсутствие твоего романа невозможно.