Мой дед, мой отец и я сам

Мой дед

До берега было версты полторы.

Лодка неподвижно стояла в стеклянно-спокойном море. Старая серая лодка казалась розовой, и море тоже было розовым, потому что солнце должно было вот-вот уйти за синие горы и на прощанье перекрашивало все, что видело под собой.

В лодке сидели трое: два здоровенных мускулистых парня лет двадцати-двадцати двух и двенадцатилетний мальчишка.

Все трое сидели голышом, спинами друг к другу, и каждый из них ловил ставриду на свой «самодур». То один, то другой вытаскивал «самодур» из воды, молча и деловито снимал с крючка серебряных рыбешек, нанизывал на кукан пойманную рыбу и снова опускал его за борт.

Все трое работали слаженно и четко, видимо, уже не в первый раз, и поэтому им не было нужды разговаривать.

Мальчишка посадил очередную порцию пойманной рыбы на кукан, с трудом приподнял его и показал парням. Наверное, они решили, что рыбы достаточно, — кукан был положен на дно лодки, а парни начали аккуратно сматывать снасти.

Когда «самодуры» были намотаны на плоские дощечки, парни отдали их мальчишке. Тот, который был поздоровее, сел на весла, другой за руль, а мальчишка перебрался на нос лодки, где лежал увязанный мешок.

По розовой воде лодка поплыла к берегу.

Она плыла к синевато-серому берегу, в тень гор, оставляя за кормой короткую, искрящуюся, и тут же исчезающую дорожку.

Они вытащили лодку на берег, закрутили цепь вокруг ветхого деревянного столбика и вынули из мешка одежду.

Мальчишка натянул на себя штаны и старенькую ситцевую косовороточку.

Парни же неожиданно стали облачаться в очень элегантные костюмы по последней моде сезона тысяча девятьсот двенадцатого-тринадцатого года: узкие брюки со штрипками, манишки со стоячими воротничками, галстуки бантами, узкие, в талию, светлые сюртуки, котелки и даже тросточки! Все это было вынуто из того же дерюжного мешка, в котором еще недавно покоились невероятные мальчишеские штаны и старенькая выцветшая косовороточка.

Без всякого удивления мальчишка смотрел на превращение своих приятелей в важных господ. Мало того, он даже что-то строго сказал им и показал на заходящее солнце. И «господа» стали поспешно заканчивать свой туалет.

Потом мальчишка вложил один угол мешка в другой и надел его на голову, как капюшон. Он надел его так, как это делали все черноморские грузчики.

А потом перекинул через плечо тяжелый кукан с рыбой и первым направился к городу. Два щеголя последовали за ним.

По мере того, как город приближался к ним, мальчишка все больше и больше отходил от молодых господ в сторону. Не забегал вперед, не отставал, а просто держался так, чтобы никто не мог заподозрить их в знакомстве.

Только один раз мальчишка оглянулся по сторонам, остановился и подозвал молодых людей к себе.

Они подошли. Мальчишка вынул из кармана своих необъятных штанов увесистый шмат хлеба, осторожно разломил его на три равные части и две отдал молодым господам. А свою часть спрятал в карман и тут же отошел от господ в сторонку.

Молодые господа незамедлительно слопали свой хлеб и двинулись дальше.

И опять между этими тремя странными особами не было сказано ни единого слова. Не было даже слов благодарности, что само по себе уже удивительно!

Так они дошли до городской набережной: два молодых элегантных барина, небрежно помахивающих тросточками, и метрах в десяти сбоку от господ — мальчишка с куканом ставриды.

И никто на этой прекрасной набережной не смог бы догадаться, что все трое между собой очень даже знакомы.

А набережная была действительно прекрасна! Ну может ли быть быть в приморских южных городах место более замечательное, чем набережная! Так есть, было и будет всегда. И это вполне справедливо. Так было и тогда — совсем незадолго до Первой мировой войны.

На набережной стайками стояли столики кофеен, с набережной в море глазели витрины магазинов, магазинчиков и лавчонок, на набережной знакомились и заключали сделки, острили и ухаживали за женщинами, мужчины демонстрировали новые покрои жилетов — «всемирно известный парижский портной Луи Гершкович. Для господ офицеров семь процентов скидка», женщины кокетничали и дурно французили с очаровательным южно-русским акцентом.

Томные местные красавцы с удивительным достоинством топорщили усики, а приехавшие «на воды» москвичи и петербуржцы сонно и слегка небрежно, что вполне извинительно на юге, раскланивались со знакомыми.

Набережная перешептывалась, сплетничала и с нагловатым весельем смотрела вослед чуть ли не каждой смазливой бабенке.

У мангала с шашлыками молодой человек в лихом канотье обучал двух своих приятельниц зубами снимать кусочки горячего мяса с шампуров. И так как дамы с удовольствием делали все не так, как им показывал молодой человек, — всем троим было очень смешно. И молодой человек, и его дамы, отчаянно веселясь, все время поглядывали на гуляющих — с кем-то здоровались, кому-то помахивали ручкой, а кому-то даже и подмигивали. Это была «их» набережная и тех, с кем они здоровались.

Вдруг молодой человек засуетился, торопливо вытер платочком рот, перехватил шампур с шашлыком в левую руку и, держа его двумя пальцами — большим и указательным, словно дирижерскую палочку, правой рукой почтительно приподнял соломенное канотье.

— Мосье Жорж! Бонжур, мосье!

Молодой человек в восторге от того, что увидел какого-то мосье Жоржа дернулся и, взмахнув ручками, сделал этакое «антраша».

Застыли перепачканные мордашки двух дам. Они удивленно посмотрели на своего кавалера, а потом улыбнулись тому, с кем он здоровался.

А раскланивался их кавалер со знакомыми уже нам двумя молодыми щеголями, которые еще совсем недавно голыми ловили с лодки ставриду на «самодур».

Щеголи остановились.

В сторонке остановился и мальчишка с рыбой.

Тот, который был поменьше, смотрел на шашлык, пляшущий в руке у молодого человека, а его приятель, элегантный верзила, принюхался и откровенно проглотил слюну.

— Коман са ва? — великосветски спросил молодой человек, исчерпав половину своих познаний во французском языке.

Щеголь медленно перевел взгляд с шашлыка на лицо молодого человека, приподнял котелок, вежливо поклонился дамам и ответил:

— Са ва бьен.

Он еще раз поклонился и, взмахнув палочкой, собрался было продолжить свой путь, но молодой человек сделал к нему движение и, показывая на десятки шампуров, лежащих на мангале, сказал:

— Силь ву пле, мосье Жорж, силь ву пле, мосье Антуан! Как говорят у нас в России, не откажите составить компанию... Эх, забыл я как это по-вашему!

Мальчишка напряженно смотрел на своих приятелей из-за угла греческой кофейни.

Верзила снова проглотил слюну. Щеголь приподнял котелок и, благодарно улыбаясь, развел руками — дескать, с удовольствием бы, но... Тут уж и верзила поклонился. Оба они незаметно для всех глазами поискали мальчишку с рыбой и смешались с толпой гуляющих.

Мальчишка, ухмыляясь, посмотрел на молодого человека с шашлыками и, презрительно цыкнув сквозь редкие зубы, побежал за своими приятелями.

— Кто это? — спросила одна из дам, ловко стягивая зубами мясо с шампура.

— Это знаменитейшие французские циркачи, воздушные гимнасты Антуан и Жорж! — ответил молодой человек.

— Хочу в цирк! Хочу в цирк! Хочу посмотреть на французиков! — капризно надувая губки, затараторила вторая дама.

Их кавалер набил рот шашлыком, и с трудом, но очень галантно произнес:

— Мадам! Желание женщины — закон для джентельмена!

Теперь Антуан и Жорж шли у самой воды, а в стороне от них плелся мальчишка с рыбой.

— Васька, — сказал Антуан Жоржу. — Так больше жить нельзя. У меня голова с голодухи кружится.

— Ну потерпи еще немного, — ответил Жорж. — Потерпи, Феденька. Нажарят нам сейчас ставридки...

— Каждый день ставридка, ставридка, ставридка! — зло проговорил верзила Федя. — До каких пор?

— А я тебе сколько раз говорил, давай сорвемся из этого цирка к чертовой матери! — сказал Вася и негромко свистнул.

Мальчишка вопросительно посмотрел на него.

Вася сделал какой-то жест руками, понятный только одному мальчишке, и мальчишка умчался, размахивая куканом с рыбой.

— Куда ты сорвешься? Куда ты сорвешься? Ни денег, ни ангажемента... Трапеции, и те хозяйские! Попасть бы к Саламонскому, к Никитину, к Чинизелли. Показать бы им нашу работу, найти бы себе хорошего хозяина...

Вася нагнулся, поднял плоский голыш и с силой пустил его по воде «блинчиками».

— А нельзя ли вообще без хозяина? — спросил он, глядя как камень скачет по воде.

— Это как же? — испугался Федя.

— А очень просто, — ответил Вася и бросил второй голыш.

— А жить как же?

— Товарищество организовать, — задумчиво произнес Вася и пустил по воде третий голыш. — И начать жить по-новому...

— Какое товарищество? — спросил Федя. — Цирковое?

— Ну, мы с тобой цирковое, а другие — общее. Российское.

— Кто это такие «другие»? — подозрительно спросил Федя.

— Есть люди, — коротко ответил Вася.

— Знаю я этих людей, — зло сказал Федя. — Это те люди, к которым ты в Тамбове по ночам на сходки бегал, а мне врал, что на рандеву к барышне Кошкиной собираешься. Я, если хочешь, все про тебя понимаю! Я не дурак какой-нибудь! Ты лучше придумай, как у нашего хозяина хоть пятерочку выманить!

— Нет. Надо, чтобы эта сволочь отдала все наши деньги, которые мы заработали за последние полтора месяца! — решительно возразил Вася. — Часть на дорогу пойдет, а на остальные... Нам бы только до Тамбова добраться!

В глубине набережной стоял богатый провинциальный цирк. Он светился огнями и вход его, украшенный яркими и наивными афишами, был уже забит публикой, которая вливалась в три настежь открытые двери.

Афишы были прекрасны:

«Стой, прохожий! Один ты или с дамой, остановись перед рекламой, читай, не ленись, сегодня — бенефис!»

«Сегодня, в субботу, 18 июля 1913 года — граф Люксембург в волнах страстей! Дуэты из опереток!»

«В последний раз! Опасный жокейский трюк!»

«Чудо воздуха! Шедевр полетов! С новыми трюками исполняют г. г. Жорж и Антуан — Париж»

Такие же замечательные афиши украшали стены кабинета хозяина цирка. Здесь все было плюшевое и золотое. Висели гравюры из лошадиной жизни, у двери стоял манекен, одетый во фрак, и у резной ножки манекена — лакированные башмаки с «ушками». А рядом в углу — «шамбарьеры» и стэки разных сортов.

За столом сидел удивительно симпатичный, дородный господин лет сорока пяти и, мечтательно подняв к потолку глаза, ласково улыбаясь, изредка шевелил губами, будто повторял про себя чьи-то прекрасные строки.

Однако, если бы мы посмотрим на стол, то увидили бы руки господина. Господина директора цирка.

Его руки, вернее, пальцы — длинные, красивые с фантастической быстротой пересчитывали деньги. Пересчитывали так, как это мог сделать только профессиональный банковский кассир с тридцатилетним стажем.

Раздался стук в дверь. Хозяин цирка мгновенно сдернул с головы турецкую феску и прикрыл ею пачку денег. А затем, не изменяя выражения лица, повернулся и пророкотал:

— Антрэ!

В дверь просунулась чья-то испуганная усатая морда и прохрипела:

— Сергей Прокофьевич! К вам господин городской голова и господин полицмейстер идут-с!

— Очень мило с их стороны, — улыбнулся хозяин цирка и щелкнул пальцами.

Морда исчезла. Хозяин цирка приподнял феску, не торопясь снял с пачки несколько крупных бумажек и положил их в правый карман шелкового стеганого халата с кистями, а потом снял с пачки еще несколько бумажек и положил их в левый карман. Оставшуюся пачку он спрятал в ящик письменного стола и замкнул на ключ.

А феску снова надел на голову. И в эту секунду открылась дверь и в кабинет вошли городской голова и полицмейстер.

— Очень мило с вашей стороны, ваше превосходительство! И с вашей, ваше превосходительство! — хозяин цирка широко раскинул руки, встал навстречу важным гостям. — Прошу покорнейше, прошу покорнейше...

К «черной», служебной двери цирка подходили Васька-Жорж и Антуан-Фе-дя.

Слышно было, как оркестр настраивал свои инструменты.

На почтительном расстоянии от входа слонялись мальчишки, стараясь хоть краешком глаза проникнуть за таинственную дверь.

— Здрасьте, дяденька Жорж! — крикнули мальчишки.

— Привет, — ответил Вася и внимательно вгляделся в стайку мальчишек.

— Здеся я, здеся, — негромко проговорил мальчишеский голос за из спинами.

Вася и Федя обернулись и увидели своего приятеля. Он стоял у самой двери, в тени, и будто бы безразлично смотрел в сторону.

— Рыба пожарена хлеба я не достал куды ее девать? — спросил он без запятых.

— Подожди нас после представления на берегу. Там и поужинаем, — сказал Федя.

Мальчишка кивнул и повернулся к Васе.

— Проведите, дяденька Жорж.

Вася изобразил удивление и спросил:

— Куда?

— Не смешите меня, дяденька. Или вы не знаете!

— В цирк, что ли?

— А то вы не знаете!

— Ты же раз двадцать смотрел, — сказал Федя.

— Мне опять смерть как охота!

— Я пойду, — сказал Федя Васе. — Может быть, успею до представления у него хоть несколько рублей попросить.

Вася посмотрел на Федю, на мальчишку, и снова на Федю. Казалось, что в голове у него сейчас рождается какой-то план.

— Иди, — сказал он Феде. — Я мигом...

Федя ушел за кулисы, а Вася взял мальчишку за шиворот и отвел его в сторону. Приятели завистливо смотрели им вслед.

— Я вам завтра ставридки — мильен наловлю! А хочете во-от такенного краба? — и мальчишка развел руками на добрый метр.

— Да заткнись ты! Не нужен мне твой краб. Ты язык за зубами держать умеешь?

— Могила! — мрачно и твердо проговорил мальчишка.

— Ну так слушай, «могила»... Ты лошадь сможешь достать?

В кабинете хозяина шел приятный разговор.

— Ах, господа, артисты — это дети, — говорил хозяин, мягко улыбаясь и приветствуя гостей рюмочкой коньяка. — Милые, неразумные, требующие постоянного внимания и заботы. Каждый из них сохранил ребячью душу и, что иногда прискорбно, младенческое отношение к миру. Клянусь вам, господа, я несу этот крест исключительно из любви к искусству!

В дверь просунулась усатая морда.

— Сергей Прокофьич! На один моментик-с... — сладко прохрипела морда.

— Прошу прощения, господа, — улыбнулся хозяин цирка и вышел из кабинета.

В коридоре усатый громила одной рукой прижимал к стенке Федю и шептал хозяину:

— Скандал грозится устроить, гнида этакая!..

— Сергей Прокофьевич, ну хоть часть денег-то отдайте! Хоть сколько-нибудь! Мы же с Васькой с голоду дохнем!

— Тих-хо! — усатый поднес огромный кулак к носу Феди.

— Он правильно говорит «тихо», — ласково сказал хозяин. — Тихо. До конца сезона — ни копейки. Вон отсюда!

Хозяин цирка вернулся в кабинет, сел, как ни в чем ни бывало в кресло, и продолжил свой монолог:

— Поверьте мне, что сегодня управлять цирком с пользой для народа и просвещением для умов может только человек, обладающий мудростью Талейрана и нежным сердцем многодетной матери...

Их превосходительства молча выразили свое восхищение хозяину цирка, а одно из превосходительств правой рукой приподнял рюмку, левой же умильно приложил платок к глазам.

А потом их превосходительства сидели в ложе со своими чадами и домочадцами, аплодировали первому номеру — гротеск-наездницам на двух толстозадых битюгах, и все время незаметно, стараясь не привлечь внимания друг друга, пытались хоть краем глаза, хоть наощупь, определить количество денег, врученных каждому хозяином цирка.

Хозяин во фраке, с бутоньеркой в петлице стоял посреди арены с длинным шамбарьером в руке и улыбался их превосходительствам и всей почтенной публике.

Вася и Федя переодевались в крохотной гордеробной. Они натягивали трико с блестками, а вещи, снятые с себя, увязывали в свертки.

Федя достал моток шпагата. Он уже собирался перевязать узел, как Вася решительно отобрал у него моток и засунул его за вырез трико.

— Перетяни чем-нибудь другим, — сказал он Феде. — Шпагат может еще понадобиться.

А с манежа доносилась цирковая музыка, шум и аплодисменты.

— Пропадем, Васька, пропадем...

— Держи хвост морковкой!

Слышен был визг рыжего и хохот зала.

— Ты здесь? — спросил Вася в маленькое окошко.

— Интересно, где же мне быть? — обиженно ответил мальчишеский голос.

Вася поднял два свертка с афишами, обувью и «цивильными» костюмами и стал просовывать их в окошко.

Тоненькие мальчишеские руки приняли вещи и снова протянулись в окно.

— Давайте!

— Все.

— Все? — руки мальчишки легли на нижний край окна и презрительно забарабанили пальцами. — И это весь багаж? Вы меня уморите!

И мальчишка захихикал под окном.

— Антуан и Жорж! Антуан и Жорж! Приготовиться к выходу! — послышалось из-за двери.

Вася метнулся к окну и быстро спросил:

— Ты достал? То, что я просил, достал?

Руки мальчишки снова ухватились за нижний край окошка, он подтянулся и в окне показалась его голова.

— Слушайте, дяденька Жорж, — сказал он сдавленным от напряжения голосом. — Вы меня удивляете! Что я, нанялся здесь зря сидеть?

На арене рыжий ездил на свинье, пел куплеты про тещу и очень веселил знакомого нам молодого человека в соломенном канотье и его двух дам, тоже знакомых нам по приморской набережной.

— А когда будут французики? — обиженно надувая хорошенькие губки спрашивала одна из дам и кокетливо била щеголя веером по руке.

— Мон шерочка! — мгновенно прерывая хохот, томно отвечал кавалер. — Вы заставляете меня страдать! М-м-м!.. Боготворю вас!

Он прижимался губами к локтю своей дамы, незаметно поглаживал колено другой, которая молча и тупо набивала рот шоколадными конфетами.

— Когда будут французики?! — капризничала первая.

Со стороны кулис «французики» уже стояли у занавеса и ждали своего выхода.

Около них топтались двое громил — усатая морда и морда без усов — телохранители хозяина. Кроме всего, «морды» открывали занавес перед выпуском артистов на арену.

— Ежели что себе позволите... — сказал один Феде.

— Голову оторвем! — сказал другой Васе.

Слегка раздвинулся занавес и между «мордами» показалось ласковое, доброе и улыбающееся лицо хозяина цирка.

— Готовы? — мягко спросил он Васю и Федю.

Вася кивнул головой.

Хозяин скрылся за занавесом и тут же раздался его красивый голос:

— Чудо воздуха! Шедевр полетов! Всемирно известные воздушные гимнасты из Парижа — Жорж и Антуан!

Оркестрик грянул положенную музыку, морды распахнули занавес и «всемирно известные» вышли на арену.

Проходя мимо хозяина, они слегка поклонились ему, и хозяин сделал благодушный круглый приглашающий жест рукой.

Из-под купола уже свисали две веревочные лестницы. Вася и Федя вышли на середину арены и, улыбаясь, поклонились зрителям. Зрители зааплодировали.

Вася и Федя взялись за свои лестницы и быстро полезли наверх.

Они так красиво и ловко поднимались к куполу, что зрители продолжали аплодировать. И под аплодисменты, не прекращая движения, Вася сказал Феде:

— Все помнишь?

— Все...

— Левое слуховое окно. Не перепутай!

— Пропадем, Васька...

— Держи хвост морковкой!

Пятнадцать метров высоты. Узенькая дощечка — «мостик».

На этот мостик встал Вася. Напротив него в нескольких метрах — «ловиторка». В нее сел Федя и сразу стал раскачиваться.

Вася натер руки магнезией, взялся за трапецию и спрыгнул с мостика. Веревочные лестницы униформисты оттянули ко второму ярусу. Вася раскачивался на трапеции. Уже висел вниз головой в «ловиторке» Федя.

Внизу соломенное канотье поглаживает колено дамы, перепачканной в шоколадке, и страстно пожимает руку второй своей приятельницы. Все трое смотрят вверх, следя за раскачивающимися гимнастами.

— Алле... — негромко говорит Вася.

— Ап! — командует Федя.

И Вася перелетает с трапеции в руки Феди.

— Ах! — вскрикивают дамы и цирк разражается аплодисментами.

Трюк следует за трюком, сальто-мортале за сальто-мортале...

Все задрали головы к куполу, на «всемирно известных Жоржа и Антуана», и только их превосходительства, отделенные друг от друга собственными женами и детьми, получили, наконец, возможность пересчитать деньги, лежащие у них в карманах.

Одно превосходительство приятно удивлен суммой и, не в силах сдержать себя, бормочет:

— Великолепно! — и начинает аплодировать.

Другому превосходительству кажется, что денег могло быть и больше, и поэтому кисло соглашается:

— Ничего, — и дважды вяло хлопает в ладоши.

Усевшись в «ловиторке», Федя тоже делает «комплимент» публике.

У занавеса стоит «рыжий». Он единственный из артистов труппы, которому разрешено находиться на манеже во время исполнения чужого номера.

Вася улыбается публике и глазами показывает Феде на левое слуховое окно в куполе. Оно находится как раз на уровне мостика, ловиторки и трапеции.

Под куполом жарко. Окно открыто для притока свежего воздуха и в него видна южная черно-синяя ночь, усыпанная звездами.

Федя раскачивается в ловиторке, Вася на трапеции. Оба они не открывают глаз от окна. Оно то приближается к ним почти вплотную, то удаляется.

— Алле! — командует Вася.

Теперь они смотрят только друг на друга.

— Ап! — кричит Федя.

Вася отрывается от трапеции, делает два с половиной сальто-мортале, и Федя ловит его за ноги.

— Может быть не стоит, Васька? — задыхаясь от напряжения, шепчет Федя. — Может, потерпим, а?

— Швунгуй меня на курбет! Я тебя плохо слышу, — вися вниз головой, хрипит Вася.

На каче вперед Федя резко перебрасывает Васю и ловит его за кисти рук. Теперь их лица почти рядом.

Качается под ними арена...

Качаются под ними зрители...

Тревожно смотрит на них невеселый, измотанный «рыжий».

— Возьми себя в руки! — говорит Вася. — Алле!

И перелетает на трапецию, а с трапеции на мостик.

— Да, не могут у нас так, не могут! Не дано нашему мужику такое. Не дано! — сокрушенно говорит приличный господин своему соседу — пьяноватому офицеру.

Офицер осоловело смотрит наверх, поднимает воображаемое ружье и целится в раскачивающегося Васю.

— Жаканом его... Влет... И — нету.

Приличный господин добродушно замечает:

— Ну кто же влет бьет жаканом? Бекасинчиком. От силы четвертым-пятым номером. И кучность хорошая, а по такому расстоянию и сила убойная достаточная... А вы — «жаканом»!

— Внимание! — провозгласил хозяин цирка и поправил бутоньерку в петлице.

Цирк замер. Оркестрик смолк.

— Атансион! — повторил хозяин специально для «Жоржа» и «Антуана».

Вася поклонился. Дескать — «понял вас».

— Рекордное достижение! Гранд-пассаж из-под купола цирка! Единственные исполнители в мире Жорж и Антуан!

По тросам, удерживающим мостик, Вася забрался на «штамберт» — металлическую перекладину под самым куполом.

— Тишина! — крикнул хозяин цирка и повторил для «французов». — Сильянс!

Тихой тревожной дробью раскатился в оркестре барабан.

И тогда Вася, стоя под самым куполом, вдруг произнес:

— Господа!

У хозяина цирка от удивления сам по себе открылся рот.

Испуганно уставились вверх униформисты.

Прекратила жевать шоколадные конфеты одна из дам нашего знакомого. А другая удивленно посмотрела на своего обожателя.

— Господа! — повторил Вася.

Цирк был поражен.

«Рыжий» вскочил с барьера.

На какую-то секунду в оркестре сбился барабан, начал дробь снова и все никак не мог от волнения войти в нужный ритм.

Под его захлебывающиеся нервные удары Вася сказал:

— Господа! Вот уже полтора месяца мы работаем в этом цирке, а хозяин до сих пор не выплатил нам ни копейки...

«Рыжий» ахнул и вдруг одиноко зааплодировал. На мгновение занавес за ним распахнулся и четыре громадные руки втянули «рыжего» за кулисы.

— Мы голодаем. Мы работаем из последних сил. Я не знаю, слышат ли меня первые ряды и ложи — мы слишком далеки друг от друга...

Вася улыбнулся первым рядам и даже слегка поклонился. Потом посмотрел на галерку и последние ряды и продолжил:

— ... но вы, сидящие почти на одном уровне со мной, должны меня слышать!

Последние ряды и галерка были забиты мастеровыми, прислугой, солдатами и рыбаками.

— Я прошу хозяина здесь, в вашем присутствии, выплатить заработанные нами деньги, — обратился Вася к галерке.

Галерка закричала, затопала и засвистела:

— Деньги!

— Плати людям!

— Несите деньги!

— Заплатит французам!

— Давай расчет!

Его превосходительство господин полицмейстер уже отдавал какие-то распоряжения, а его превосходительство городской голова стучал кулачком по барьеру ложи и что-то кричал.

Капризная дамочка обиженно сказала своему кавалеру:

— Вы могли бы сегодня меня ему представить — он очень недурно говорит по-русски. Вы злой и нехороший ревнивец, вы это знали и поэтому...

— Ничего я не знал! Я его вообще не знаю! — истерически рявкнул ее кавалер и испуганно покосился на пробегающего мимо него городового.

Пьяный офицер говорил своему соседу — приличному господину:

— Жаканом его... Из обоих стволов. Бац! И нету.

Хозяин цирка метался по арене, стараясь успокоить публику.

— Господа! Милостивые государи! Я прошу господина Жоржа спуститься на арену и получить жалованье!

Телохранители хозяина вышли из-за кулис и в ожидании остановились за униформистами.

— Пусть господин Жорж спустится! — еще раз крикнул хозяин и цирк затих.

— Подать лестницы! — негромко приказал хозяин.

Усатая морда и морда без усов мигом взлетели на второй этаж, отвязали лестницы и спустились с ними на арену.

Наверху, под куполом, Вася и Федя, как по команде, сняли лестницы с крючков.

— Ап! — сказал Федя и лестницы полетели вниз на головы громил.

— Мне не хотелось бы прерывать номер, — сказал Вася.

Он вынул моточек шпагата из-за выреза трико и спустил один конец на арену.

— Привяжите деньги, и я подниму их. Так спокойнее...

Хозяин насмешливо посмотрел на валяющиеся веревочные лестницы и, улыбаясь публике, негромко сказал усатой морде:

— Полные идиоты! Теперь они никуда не денутся.

Он был очень умен и находчив — этот хозяин цирка. Он сделал вид, что ему нравится шутка. Он вынул из кармана деньги, отсчитал нужную сумму и почти весело привязал деньги к шпагату. Он улыбнулся и поклонился публике:

— Вуаля!

А усатой морде тихо сказал:

— За кулисы. Ждать!

Вася поднял деньги наверх, отвязал их и пересчитал:

— Не хватает пятнадцати рублей, — сказал он и спрятал деньги за пазуху.

Цирк зашумел было, но хозяин поднял руку.

— Господа! У нас тоже существует система штрафов.

Чей-то одинокий девичий голос с галерки охнул и сказал на весь притихший цирк:

— Ну то же самое! Что у них, то у нас!

И цирк захохотал.

Верхние ряды и галерка хохотали и аплодировали этой девчонке, а внизу стояла гробовая тишина. Но галерке было на это наплевать. Цирк круглый, и верхние ряды амфитеатра всегда вмещают гораздо больше народа, чем нижние. Не говоря уже о галерке.

— Итак, — сказал Вася, — как объявил господин директор цирка: гранд-пассаж.

Барабанщик в оркестре, наконец, справился с ритмом.

Все сильнее и сильнее раскачивался в ловиторке Федя.

Из всех четырех проходов смотрели наверх артисты программы: в гриме, в халатах, в костюмах с блестками.

— Внимание! — строго сказал Вася.

— Есть внимание! — ответил ему Федя.

Барабанная дробь слилась в единый тревожный гул.

— Алле!

— Ап!

Оттолкнувшись ногами от штамберта, Вася прыгнул вперед вниз и полетел навстречу Фединым рукам.

— Есть! — крикнул Федя и поймал партнера.

Оркестр гремел марш, а цирк вопил от восхищения.

— Заплатил, сволочь! — счастливо хохотал Вася.

— Тише ты, социалист хренов! — прохрипел Федя. — Уроню ведь...

— Ни в коем случае! Швунгуй меня сильней и сам за мной!

— Понял! Пошел!

На каче вперед Федя выпустил Васю, и тот перелетел прямо к открытому в куполе слуховому окну. Федя мгновенно сел, затем вспрыгнул ногами на ловиторку и на следующем каче тоже перепрыгнул в проем окна.

И тут хозяин цирка, уже не заботясь о впечатлении, которое он произведет на почтеннейшую публику, завизжал от злости на весь манеж.

— Ушли! Упустили! Упустили!!!

За цирком был темный пустырь.

На этом пустыре по кругу испанским шагом ходила цирковая лошадь, с нерасседланным панно и султаном на голове. Через шею лошади были перекинуты свертки с вещами Васи и Феди, а на ее широченной спине сидел мальчишка и, видимо, уже в сотый раз говорил:

— Ты что, сдурела, животина проклятая? Шоб ты сказилась! Шоб у тебя повылазило! Нашла время для танцев... А ну, кому я говорю! Шансонетка чертова, певичка!

Мальчишка ругал лошадь и с тоской вглядывался в темный купол цирка. Оттуда неслись хохот, крики, аплодисменты.

Потом что-то затрещало, послышались два глухих удара об землю, и мальчишка увидел бегущих у нему Васю и Федю.

— И где вы ходите, дяинька Жорж? — недовольно спросил мальчишка. — А если бы зима? Я же закоченел бы...

Вася и Федя увидели лошадь и остановились, как вкопанные.

— Хозяйская, — простонал Федя.

— Где ты ее взял?! — рявкнул Вася.

Но мальчишка невозмутимо ответил:

— Сидайте, сидайте, а то и этой скоро хватятся.

— А, черт! — Вася вспрыгнул на спину лошади и крикнул Феде. — Алле!

Федя сел сзади Васи и спросил у мальчишки:

— Вещи здесь?

— Аптека, — ответил мальчишка и вонзил свои пятки в лошадиные бока.

Лошадь поскакала по кругу коротким цирковым курп-галопом.

— Вы меня простите, дяинька Жорж, — крикнул мальчишка. — Но это же не лошадь, а просто адиётка! Мало она мне без вас крови попортила!

Вася подхватил поводья и направил лошадь в темноту.

Так они втроем скакали, скакали, пока городок со своей набережной, лавками, кофейнями и цирком не остался далеко позади.

Когда же лунная дорога пошла у самого моря, они пустили лошадь шагом и ехали на ней, освещенные голубым ночным светом — странные причудливые фигуры в голубых трико. И маленький оборванный голубой мальчишка.

Их везла странная голубая лошадь с султаном на голове. Она устало отфыркивала голубую пену и только время от времени вдруг сбивалась и начинала идти испанским шагом. И это было очень красиво — луна, пыль, дорога, море и немножко нелепый испанский шаг усталой лошади.

Потом они стояли у какого-то рыбацкого причала. Уже вставало солнце. Не было трико и блесток. Были те костюмы, в которых мы увидели «Жоржа» и «Антуана» вчера на набережной. Только лошадь и мальчишка оставались в том же виде, что и ночью.

— А с вами мне никак нельзя? — без всякой надежды спросил мальчишка.

— Спасибо тебе, — ответил ему Вася. — Ты нам очень помог.

— Жаль, что мне с вами нельзя... — понял мальчишка, — но вы не горюйте, если бы мне можно было с вами, ведь вы бы меня взяли, правда?

— Правда.

— Ну, я пошел? — спросил мальчишка и не двинулся с места.

— Иди. Ты тоже не горюй. Держи хвост морковкой...

Мальчишка улыбнулся, взял коня под уздцы и пошел в ту сторону, откуда они втроем скакали всю ночь.

Федя мрачно и грустно смотрел вслед мальчишке. Глаза его были наполнены слезами — так ему было жалко этого мальчишку.

Двое сильных, здоровых парней стояли с непокрытыми головами, держали в руках по тощему узелку, и с нескрываемой печалью смотрели в удаляющуюся худенькую спину своего случайного маленького партнера.

А потом Федя надел котелок на голову и тронул Васю за плечо:

— Алле!

Вася вздохнул, повернулся к Феде и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

— Если когда-нибудь у меня будет сын...

Ранним-ранним летним утром по спящей улице вели очень похожий на слона аэростат заграждения. Или, как называли его тогда — «колбаса».

Толстый серый аэростат заграждения вели за веревки четыре солдата войск ПВО.

Измученные бессонницей солдаты шли посреди улицы медленно, изредка погромыхивая подковами сапог по мостовой. А слоноподобная «колбаса» тихо плыла между ними.

Она плыла мимо заклеенных бумажными крестами окон домов, мимо закрытого кинотеатра «Прогресс», мимо выставленных в витринах магазинов «окон ТАСС», мимо сельскохозяйственного техникума, мимо каких-то военных приказов, наклееных прямо на стены домов. Ни одна живая душа не встретилась четверым солдатам и аэростату заграждения.

Только у калитки в низеньком заборчике, из-за которого торчали несколько стволов зенитных орудий, стоял усталый мальчишка лет семнадцати в военной форме, с автоматом через плечо.

Он внимательно посмотрел на плывущую мимо него «колбасу» и зевнул, стыдливо прикрыв рот рукой.

А солдаты довели аэростат до перекрестка и остановились около чугунной водопроводной колонки.

Один, тот, который шел впереди, снял пилотку, нажал на рычаг и, когда вода полилась из крана, нагнулся и напился воды.

Он вытер рот и лицо пилоткой, надел ее на голову, и все четверо снова двинулись по спящей улице. А между ними плыл аэростат заграждения — удивительно похожий на большого серого слона.