Мой дорогой дневник

Глава 4

Написав это, я задумалась. Да, я не видела человека, скрутившего свое тело в сложной асане, но это не значит, что я не встретила йогов. Ими могут быть люди в бордовых одеяниях у Центра Ошо. Да и сам Санджай, скорее всего, тоже занимается йогой.

Стоило подумать об этом мужчине, как на моем лице появилась глупая улыбка.

Вдруг ручка перестала писать.

Я достала из сумки корешок от авиабилета и почиркала на нем. Пишет. Вернулась к дневнику — не пишет. Что за дела?

Я никогда не ходила к Аниле, поэтому не сразу решилась постучаться в дверь.

— Анила! Анила! Это я, Сия!

— Ты чего кричишь, деточка? — Через некоторое время послышались шаркающие шаги, и на пороге появилась старушка в сари коричневого цвета.

— Здравствуйте, мэм. А Анила дома?

— Нет, Сия, она с родителями уехала в город.

Увидев на моем лице разочарование, старушка произнесла:

— Может быть, я чем-нибудь смогу помочь?

— Я хотела попросить у Анилы ручку, мэм.

— Проходи. Вместе поищем. — Женщина широко распахнула дверь, пропуская меня во внутренний дворик, словно брат-близнец похожий на мой. Отличался он лишь цветом плитки, да дерево росло ближе к дому. На веранде, закрываемой со всех четырех сторон раздвижными решетчатыми створками, стояла добротная деревянная мебель. Я отметила кресло-качалку и небольшой стол со школьными принадлежностями.

Старушка протянула пенал.

— Выбирай любую.

— А можно я и карандаш возьму? Вдруг и эта ручка откажется писать в дневнике?

— Дневнике? — Старушка осела на диван, выпустив из рук пенал. Карандаши и ручки со стуком рассыпались по полу.

— Что с вами, мэм?

— Разве сейчас кто-нибудь из вас, молодых, ведет бумажные дневники? — вместо ответа она опять задала вопрос.

— У меня пока нет интернета, и я решила все впечатления о вашей стране записывать по старинке. Мэм, вас что-нибудь тревожит?

Я видела, что бабушка Анилы находится в смятении.

— Тревожит. Да, — рассеянно подтвердила она. — Налей воды, деточка.

Бабушка так медленно пила, что я начала переминаться с ноги на ногу.

— Как странно! Я вспомнила, что они тоже вели дневники. — Бабушка подняла на меня глаза. — Но записи после их смерти так и не нашли.

— Кто «они», мэм? — Хотя я уже догадалась, но чувство тревоги, вдруг поселившееся во мне, требовало уточнения.

— Все три невесты.

— Почему вы считаете ведение дневников индийскими девушками странным? Насколько я представляю, англичане могли установить в колониях моду на дневники. Значительное удаление от родины, нестабильная почта и все такое…

Но бабушка не слушала меня. Я это видела по ее глазам. Она была где-то далеко в прошлом.

— Впервые я услышала о дневнике от Каришмы, младшей дочери Сунила Кханны.

— От той, которую задушил жених?

— У Анилы длинный язык, — вздохнула бабушка. Платок цвета охры соскользнул с ее головы. — Странно устроена память: я с трудом помню, что ела вчера, а вот день, когда умерла Лаванья, вдруг всплыл с такой ясностью. Плачущая Каришма и ее слова, что сестра до самого последнего дня не расставалась с дневником. Его почему-то не нашли. Он мог бы пролить свет на ее смерть.

— И Каришма вела дневник?

— Сунил Кханна, покидая проклятый дом, признался кому-то из соседей, что сам видел дневник в ее руках.

— А третья невеста?

— Делиша? Я встречалась с ней от силы три раза. Их семья мало с кем общалась. Когда мы узнали, что она выходит замуж, даже не поверили. Никто из местных в сговор с ее родителями не вступал. А потом все рухнуло. Ее жених погиб по пути в Пуну, и Делиша зачахла. Она не выходила из дома, отказывалась есть. Я слышала, как ее мать кричала, что лучше бы Делиша была безграмотной. Мне кажется, у всех трех невест был один и тот же дневник, — старушка шепотом закончила свой рассказ.

— Бабушка. — Я села на диван, стараясь успокоить женщину, хотя у самой от страха подкашивались ноги. — Это простое совпадение.

— А вдруг у тебя, деточка, тот самый проклятый дневник?

— Нет, мэм, этот другой. В нем нет ни одной чужой записи, только мои, — я старалась говорить уверенно, но голос выдавал волнение. Старушка его почувствовала.

— А где ты его взяла? Привезла с собой?

— Я нашла его в доме.

— Ох, беда! Выброси его сейчас же!

— Хорошо, мэм. Так и сделаю.

Посидев с ней немного и убедившись, что женщина не собирается умирать прямо сейчас, я попрощалась. Я пожалела, что пришла в дом в отсутствии Анилы. Расстроила бабушку, позволила накрутить себя.

Трясущимися руками открыла дверь. Постояла на пороге, не решаясь пересечь двор, тупо вслушиваясь в тишину. Ладони потели, и я вытирала их о штаны поочередно, перекладывая из руки в руку карандаш с ручкой.

Обругав себя, направилась к дивану, на котором оставила дневник. Что за чушь? Почему вдруг запаниковала? Я — современная девушка, не верящая в сказки, и вдруг испугалась слов старой женщины?

Дневник лежал там же, где я его оставила.

«Вот дура-то!» — Выдохнув, села рядом.

Настроение писать прошло.

Решительно взяла в руки дневник, завязала ленточки бантом и сунула под диванную подушку.

От резкого телефонного звонка подскочила на метр.

Звонил папа.

— Как ты там? — голос у него был усталый.

— Нормально. Утром приходил Санджай, возил на завтрак в индийское кафе. Пап, а ты скоро вернешься?

— Дней через десять. Что-то случилось? Мне стоит начать волноваться?

— Нет, пап. Я взрослая девочка. Люблю тебя.

— И я. Целую.

— Пока.

Я положила трубку, но через минуту телефон опять зазвонил, заставив вздрогнуть.

— Ильсия, у тебя точно все хорошо? — Это опять был папа.

— Точно. Я устала что-то. Не тревожься. Пойду, посплю, и все пройдет.

— Ты не заболела?

— Нет. Я вчера в кино снималась на набережной Индраяни.

— Ильсия. Что там у вас происходит?

— Все хорошо, папа.

Я положила трубку и, не раздеваясь, залезла в постель. Накрылась с головой и закрыла глаза. До слез хотелось домой, к маме.

«Акклиматизация что ли?» — мелькнуло в голове, прежде чем я погрузилась в тяжелый сон.

— Сия! Сия!

Нет, мне точно не дадут умереть.

Сдернула с головы простыню. И опять натянула по глаза. У кровати стоял Санджай.

— Что ты здесь делаешь?

— Почему у тебя дверь открыта?

— Забыла закрыть. Я ходила к бабушке Анилы. Ты не ответил, что ты здесь делаешь?

— Маста Ирек позвонил и попросил проведать тебя.

— Папа напрасно тебя потревожил. — В полумраке комнаты (на улице опять начался дождь) я разглядела, что Санджай переоделся. В джинсах он выглядел не менее мужественно. — Извини. У тебя, наверное, свои дела были.

— Я обещал маста Иреку присмотреть за тобой. Сейчас нет ничего важнее тебя.

У меня загорелись щеки.

Я как-то странно чувствовала себя. Поднеся руку ко лбу, поняла, что у меня жар.

Санджай заметил этот жест. Подойдя ближе, он наклонился и поцеловал меня в лоб.

— Что ты делаешь? — не сразу спросила я, пораженная его поступком.

— Ты горячая, — ответил он. — Я сейчас вернусь. И не смотри на меня так, словно я предложил тебе руку и сердце. Еще в Питере меня научили таким способом мерить температуру.

— Как ее звали? — Я заставила его обернуться.

— Кого?

— Учительницу. Только женщина могла научить целовать лоб, чтобы понять, есть температура или нет.

Он не ответил. Его быстрые шаги сотрясали ажурную лестницу. Через некоторое время взревел двигатель «Махиндры».

— Доктор, ее точно не нужно положить в госпиталь?

— Нет. День-два — и все пройдет. Больше питья.

Опять шум двигателя, а я погрузилась в тревожный сон. Мне снился Санджай, тянущий ко мне руки. Сначала думала, что хочет обнять, и с радостью кинулась к нему навстречу, а он сомкнул пальцы на шее и принялся душить.

— Пей.

Что-то горькое заставило поморщиться.

— Что со мной?

— Вирус. Ты зря ходила на набережную Аланди Гат. Там водятся комары, а они переносчики болезней.

— Папа знает?

— Да. Но приехать пока не может. Я успокоил его, что ты в надежных руках. А потом, уже поздно что-либо менять.

— Почему поздно? — испугалась я, плохо соображая.

— Твоей репутации конец. Я ночевал у тебя.

— Когда это ты успел? — Я разглядела щетину на его щеках.

— Прошедшей ночью. Ты горела, и я остался, никому не доверяя тебя.

Я повернула голову, потянувшись за стаканом с водой, но Санджай опередил меня. Рядом с кроватью стоял штатив с капельницей.

— Ничего себе!

— Я не позволил им увезти тебя в инфекционную больницу. Хотел положить в военный госпиталь, но меня успокоили.

— Значит, репутации конец? — повторила то, что волновало больше всего.

— Не смейся. У нас, стоит парню подержать девушку за руку, как их тут же объявят женихом и невестой, а тут мужчина второй день живет в доме незамужней женщины. Анила приходила. Спрашивала, выходишь ли ты замуж.

— Что ты ответил?

— Сказал, если выживешь. А она убежала вся в слезах.

— Шайтан…

— Прости. Я потом попытаюсь объяснить, но, боюсь, меня не поймут. Здесь не Европа. Надеюсь, мы справимся. Ты уедешь домой, а я в крайнем случае переведусь в другую часть.

— Я не об этом переживаю. И знаю, почему заплакала Анила. Она думает, что я скоро погибну.

— Сия, доктор заверил меня…

— Нет, Санджай, по ее разумению, я не от болезни должна умереть, а от проклятия виллы Сунила Кханны.

Санджай встал и опять поцеловал мой лоб.

— Вроде не горячая.

— И не сумасшедшая. Я сейчас расскажу тебе все с самого начала, а ты сам решай — смеяться или плакать.

Я рассказала и о трех желаниях, и о трех невестах, и о разговоре с бабушкой Анилы. Единственное, что утаила — содержание последнего предложения, на котором ручка отказалась писать.

Я ожидала, что Санджай скептически улыбнется и посмотрит на меня, как на глупую гусыню, поддавшуюся панике. Но он был внимателен и серьезен.

— Где этот дневник?

— Внизу, на диване. Только, пожалуйста, не читай его.

Через некоторое время мужчина вернулся, держа в руке злополучный дневник. Взяв стул, сел у кровати.

— С виду обычная вещь. Не современная, да. Но по выделке кожи, тиснению букв, позолоченным срезам страниц можно сказать, что не из дешевых. Явно не индийского происхождения. Сколько лет бабушке Анилы?

— В этом году будет восемьдесят.

— Значит, о дневнике она впервые услышала семьдесят лет назад. Сорок седьмой год. Похоже, что дневник действительно из того времени.

— Но в нем не было ни одной записи!

— Ты уверена? Может, ты их пропустила, страницы склеились или чернила выцвели. Раньше писали чернилами, и они имели способность выгорать.

— Вот смотри! — Я взяла из рук Санджая дневник, развязала ленточки и, начиная с последней страницы, веером пролистала их. — Видишь? Ни намека, что до них кто-то дотрагивался. А вот здесь пошли мои записи.

Пытаясь скрыть фразу «Я, кажется, влюбилась. Его зовут Санджай Датарайя», я показала ему только первые записи, но мои неловкость и волнение сыграли со мной злую шутку — дневник упал на пол и раскрылся именно на странице с признанием. И, конечно, Санджай наклонился, чтобы поднять его.

— Пожалуйста, не читай! — выкрикнула я, цепляясь за дневник, но тут же свет в моих глазах померк.

Обморок можно было бы объяснить волнением или тем, что я резко опустила голову с кровати, потянувшись к дневнику. Но только я знала, что причина была в другом — вместо признания на странице зияла дыра с опаленными краями. Словно кто-то испепелил мои слова.

— Что с тобой, Сия?

Санджай стоял надо мной и держал в руках пустой стакан, а я была мокрая от воды. Я заплакала, закрыв лицо ладонями. Сначала тихо, стесняясь своих слез. Потом громко, с метаниями по кровати, терзанием простыней и избиением подушки. У меня началась истерика. Не знаю, чем объяснить это состояние: болезнью, слабостью или растерянностью, но меня словно молотом по голове ударило от осознания, что в нашем мире существует магия, а в дневнике живет зло, убившее кучу народа. Мне стало страшно.

Пришла в себя на коленях у Санджая — мое тело буквально прилипло к нему. Находись я в здравом уме, ужаснулась бы от того, что вытворяю. Но мозг под воздействием панической атаки отключился.

— Что с тобой, Сия?

— Унеси дневник. — Зубы клацали, было трудно говорить. — Сожги, утопи, закопай, но чтобы я его больше не видела.

— Уф, — выдохнул Санджай. — А я-то испугался, что теперь точно придется жениться на тебе. А все дело в дневнике. Мне даже как-то обидно.

Его насмешливый тон вернул мои мозги на место. Я завозилась, чтобы слезть с колен мужчины, но он придержал меня.

— Сия. Что происходит?

— Я не могу сказать. Но это связано с дневником. Ты видел дыру на странице?

— Какую дыру?

— Я очень не хотела, чтобы ты увидел одну запись, и дневник исполнил желание.

Санджай позволил мне слезть с него и взял дневник, который так и лежал на полу.

Провел пальцами по обожженным краям.

— Я нашел твою дверь открытой. Кто угодно мог побывать в доме и поджечь страницу. Та же самая Анила.

— С чего ей поджигать чужой дневник?

— Что здесь было написано?

Я смотрела на него во все глаза, но губы сжала так, что стало больно.

— Сия, это важно.

— Я не могу сказать, — едва выдавила из себя. — Это личное.

— Это личное задевает еще кого-то?

Я кивнула.

— И этот кто-то находится в одной комнате с тобой?

Опять кивнула.

— Напиши еще раз. Прямо сейчас. Можешь мне не показывать.

Карандаш в моей руке ходил ходуном, и я едва сумела вывести несколько слов.

«Я влюбилась в Санджая Дата…» — На этом месте с громким хрустом сломался грифель. Может, и не было этого звука, похожего на выстрел, и всего лишь сказалось напряжение от ожидания чего-то страшного, но мои нервы не выдержали, и я отшвырнула от себя дневник, который, упав на пол, захлопнулся.

— Не дотронусь больше до него, — прошептала я, забираясь в постель и опять накрываясь с головой.

— Мне придется самому его посмотреть.

— Пусть. Мне уже все равно.

Лежа под покрывалом, я чувствовала себя загнанной жертвой охотников, забившейся в глубокую нору и прислушивающейся к звукам извне.

— Трусиха! — Санджай сел на кровать, придавив край покрывала. — Вылезай. Ничего не произошло.

Я точно психованная. Накрутила себя. Устроила истерику, увидев сгоревший клочок бумаги. Стыдно-то как…

— Ничего не произошло, — повторил Санджай, — кроме одной важной вещи.

Я замерла.

— Ты мне тоже нравишься. Очень.

— Даже такая толстая?

— Разве богини толстые?

— И брови у меня не черные.

— Совсем ребенок.

Я открыла лицо.

— Я как холст, на котором забыли нарисовать, — решила переубедить Санджая.

— Это свет. Такой ослепляющий, что цвета разглядеть невозможно. Но достаточно закрыть глаза, и в темноте поплывут радужные пятна.

Я заулыбалась. Мне понравилось сравнение.

Санджай же был серьезен.

Он смотрел на меня, а я, вдруг испугавшись, что выгляжу заплаканным чучелом, закрыла лицо ладонями.

Санджай зашевелился.

В голове рисовалась картина, что сейчас он потянется ко мне, раздвинет руки, скажет: «Ты самая красивая на свете» и нежно поцелует.

Я перестала дышать.

Потом воздух кончился.

Убрав ладони от лица, обнаружила, что Санджая в комнате нет.

Я точно не Царевна-лягушка. Стрелу вроде поймала, а целовать отказались.