Мой дорогой Густав. Пьеса в двух действиях с эпилогом

Москва, 2021

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ГУСТАВ КЛИМТ, художник.

ФЕЛИКС ЗАЛЬТЕН, писатель, его друг.

ФЕРДИНАНД БЛОХ-БАУЭР, богатый предприниматель, ценитель искусства.

АДЕЛЬ БЛОХ-БАУЭР, его супруга.

ФРИЦ КРЕЙСЛЕР, скрипач, музыкант, друг семьи Блох-Бауэр.

Натурщицы, голоса натурщиц, голос за сценой.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

Вена, дом семьи Блох-Бауэр и мастерская Густава Климта.

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ:

1903 и 1907 годы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена 1

1903 год. Гостиная в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Шикарная мебель, картины, вазы, люстры – всё свидетельствует о богатстве хозяина дома. На столе бутылки шампанского. Все присутствующие одеты очень модно, кроме Климта, на котором явно не новый костюм. Адель и Фердинанд сидят на диване. Климт и Феликс стоят рядом около стола. У всех в руках фужеры с шампанским. Фриц играет на скрипке Венгерский танец № 5 Брамса. Во время игры он несколько раз подходит к чете Блох-Бауэр, уделяя им особое внимание. Все внимательно слушают. Фриц заканчивает играть. Аплодисменты.

ФЕРДИНАНД (Фрицу). Замечательно Фриц, прелестно. Да, с музыкой, господа, почти каждому человеку жизнь кажется приятней, чем без неё. Даже военные оркестры поднимают настроение.

ФЕЛИКС (восторженно). Думаю, что почти все писатели хотели бы стать музыкантами, потому что музыка доставляет людям то удовольствие, которое мы, писатели, доставить не можем. А у вас интересная техника игры на скрипке.

ФРИЦ. Это техника вибрато и рубато. Я перенял её у Генриха Венявского. Я не использую всю длину смычка и применяю крайний верхний конец смычка только в исключительных случаях. У меня слишком короткие руки. Я стараюсь придать своей игре певучесть и ритм.

ФЕРДИНАНД (пафосно). Музыка, господа, будет жить вечно. А будут ли жить ещё хотя бы лет двадцать все эти новомодные штучки? По улицам Вены ездят автомобили, все бросились телеграфировать, телефонировать, фотографировать. Сплошь электрификация, железные дороги, паровозы, трамваи, кино. Вообще непонятно, куда этот мир двигается и должны ли мы этому сопротивляться или активно в нём участвовать. Мир и так хорош. Зачем его менять.

ФЕЛИКС. Уверяю вас, что уже лет через пять вы не сможете без всего этого обходиться. Прогресс не остановить.

ФЕРДИНАНД (расхаживает по гостиной). Ну не знаю, не знаю. Если так пойдёт и дальше, то человек перестанет быть человеком. Люди разучатся общаться и двигаться самостоятельно. Мы утратим восприятие животных, ведь наших лошадей заменят машины. Я уже, признаться, начал забывать запах наших венских лошадок.

ФЕЛИКС (улыбаясь). Приезжайте ко мне в Баумгартнер. Надышитесь лошадками вдоволь.

ФРИЦ. Да, венцам сейчас нелегко. С одной стороны, гигантские изменения, а с другой – застигнутый врасплох человек. У нас ещё спиритические сеансы, заседания оккультистов, и в то же время автомобили уже ездят по нашим улицам.

ФЕРДИНАНД. Уверяю вас, венцы ненавидят новшества, особенно когда они появляются под носом. Вена никогда не меняется. Это в её природе. Вена другая.

ФРИЦ. Ох уж эти венцы. Настоящий венец не любит никуда уезжать, особенно надолго. Больше всего он любит проводить время дома, в кругу семьи, в родном городе, который он одновременно и обожает, и ненавидит.

ФЕРДИНАНД (вздыхает). Да, подлинный венец никогда не бывает доволен. Погода для него зимой слишком холодная, пиво летом слишком тёплое.

ФЕЛИКС (подхватывает). Красивые женщины слишком недоступны, а страшные, наоборот, слишком развязные.

Все смеются.

ФРИЦ. Венец ежедневно расстраивается, видя провинциальность города. Но если Вену начнут ругать или критиковать, особенно немцы, то жители нашего города сплочёнными рядами встанут на его защиту.

ФЕРДИНАНД (обводит всех гостей взглядом). И всё же согласитесь, господа, мы все обожаем Вену. Наши венские кофейни, торт Захер, кафе Централ, венский шницель, венские вальсы, разве это можно не любить.

Фриц берёт скрипку и, глядя на Адель, начинает играть модный венский вальс. Фердинанд танцует с Адель. Все опять аплодируют и кричат браво.

АДЕЛЬ (обращается к Климту). А почему господин Климт всё время молчит?

ГУСТАВ. Полагаю, что как личность я не особо интересен. Во мне нет ничего особенного. Я художник, который с утра до вечера пишет свои картины. Кроме того, я недостаточно хорошо владею словом.

АДЕЛЬ (обращается к Феликсу). А вот кто у нас хорошо владеет словом, то это господин писатель. Скажите, Феликс, тяжело ли написать роман?

ФЕЛИКС. Очень легко. Найдите тему, избегайте многословия, пишите просто. Вот как у Шекспира: главная идея – быть или не быть. Всего четыре слова.

ФРИЦ. Кстати, о Шекспире. Его «Генрих шестой» мерзость мерзостью. Только гнусное национальное чувство, называемое англичанином, может исказить так позорно и бесчестно высокий идеал Жанны д' Арк.

АДЕЛЬ. А мне Шекспир нравится. Это сочетание романтизма и цинизма, лирики и жестокости, психологизма и цирка. И поэтому я его люблю. Продолжайте, Феликс.

ФЕЛИКС. Убирайте из текста лишнее. Даже если у вас есть очень удачная фраза, но она не по теме, её надо исключить. И, самое главное, пишите собственным голосом, не копируйте других. Пишите лишь для удовлетворения одного человека – себя. В этом секрет художественной цельности.

ФЕРДИНАНД. Что по мне, то читать книги для меня неподъёмная работа. Я обычно засыпаю на пятой странице.

АДЕЛЬ. А я иногда не всё понимаю, что читаю.

ФЕЛИКС. Безусловно, писатель должен стремиться к тому, чтобы читатель всегда понимал автора. Вот вам мой совет. Читайте медленнее, гораздо медленнее. Более ленивый темп чтения приносит больше удовольствия и понимания и заставляет выше ценить текст.

ФРИЦ. Я думаю, что не только читать, но и говорить надо медленно, так как скорая речь несёт в себе печать плебейства. К тому же медленно произнесённая фраза звучит утвердительно и остаётся в памяти, не то что быстрая болтовня.

АДЕЛЬ (обращается к Феликсу). Вот вы говорите «найдите тему». А как её найти?

ФЕЛИКС. Будьте внимательны, изучайте людей, украдите чужой сюжет. Ну и, чтобы читатель клюнул, дайте броский заголовок книги. Например, «Оживший покойник».

АДЕЛЬ. А я, представляете, господа, ещё никогда не видела покойников.

ФЕРДИНАНД (подходит и кладёт ей руки на плечи). Дорогая, у тебя ещё всё впереди. А я думаю, господа, что одну книгу может написать каждый. Мы же письма друг другу пишем.

ФЕЛИКС. Моя первая книга была очень короткая. Когда я её отправил в издательство, они даже прислали мне письмо с вопросом – весь ли текст я им отправил… Писать физически некомфортно, всё время сидишь на одном стуле. Длительное время ты один в комнате, пообщаться не с кем. Паршивые условия труда. И главное – непонятно, напечатают твою книгу или нет. В общем, мой всем совет: не будьте писателем, если вы можете им не быть.

АДЕЛЬ. А для модных журналов вы пишете?

ФЕЛИКС. Нет, мне недостаёт вульгарности, которая требуется модным журналам.

ФЕРДИНАНД (обращается к Феликсу). А вот, господин писатель, дайте нам навскидку несколько сюжетов романов.

ФЕЛИКС. Извольте, вот вам старомодные сюжеты.

Начинает ходить по сцене и отрывисто говорить.

Человек попадает в беду и выбирается из неё.

С человеком поступают несправедливо и он мстит.

Золушка.

Люди влюбляются, но им мешают другие.

Честный человек несправедливо обвинён.

Негодяй выдаёт себя за святошу.

Герой смело встречает вызов и побеждает.

Сердцевина всякой истории – конфликт. Нет конфликта – нет сюжета.

ФЕРДИНАНД. Браво, браво, вижу настоящего писателя.

АДЕЛЬ. Вот я, к примеру, напишу роман. И знаете, что мне скажут. Вы такая хорошенькая, что и без этого всегда легко выйдете замуж. Меня это просто бесит. Какое это имеет отношение к литературе?! Почему у нас в обществе считается единственным желанием женщины – это выйти замуж? Современные женщины стремятся к тому, чтобы их любили не только за способности к рождению детей.

ГУСТАВ (обращается к Адель). Чем больше женщины стремятся освободиться, тем несчастнее они становятся.

Небольшая пауза.

Ну да, феминистка. Она родилась при помощи мужчины в роддоме, построенном мужчиной. Образование она получила в школе по учебникам, написанным мужчиной. Каждое утро феминистка просыпается в кровати, сделанной мужчиной. Потом идёт в ванную и кухню, где всё сделано мужчинами. Потом садится в автомобиль, придуманный мужчинами. При этом автомобиль заправлен бензином, полученным мужчиной из нефти, добытой мужчинами. Феминистка говорит по телефону и смотрит кино, которое тоже создали мужчины. И после этого рассуждать о свободе и равных правах женщин!

АДЕЛЬ (возвышенно). Да, все законы общества работают в пользу мужчин, и это надо менять. Женщины стремятся занять своё, новое положение в обществе. Однажды появятся женщины министры, учёные, физики и химики. Вот увидите.

ФЕРДИНАНД. Зачем, дорогая. У нас достаточно мужчин для этого. Кто же нам тогда пирожки будет печь, если женщины будут торчать в лабораториях?

Все мужчины смеются.

АДЕЛЬ (взволнованно). У женщин нет ни малейшего права голоса. Нельзя заниматься политикой, работать, открыть счёт в банке, основать компанию, носить брюки, короткие стрижки, а длинные волосы полагается закалывать и укладывать в пучок. Учиться в университете разрешили лишь недавно. А корсет?! Я думаю, что женщина никогда не станет эмансипированной, пока носит корсет. Корсет – это орудие пытки. Я проклинаю его, это красиво, но вредно для здоровья.

ФЕРДИНАНД (обнимая Адель за плечи). Ну, дорогая, успокойся. Не надо так нервничать.

ФРИЦ (обращается к Густаву). А что, господин Климт, вот в нашем понимании (обводит всех взглядом) типичный художник – это такой непризнанный гений, одиночка, творит где-то у себя на чердаке, часы напролёт работает над своим полотном, в плохой одежде, в своём мире, с бутылкой абсента в руке. Он должен страдать ради своего искусства?

ГУСТАВ (усмехаясь). В этом образе есть толика правды. Многие художники работали в стеснённых условиях, некоторые из них страдали психическими заболеваниями. Например, Гойя или Ван Гог. Немало таких же примеров можно найти и среди музыкантов, писателей и других людей искусства. Так что у художников нет исключительного права на помутневший разум.

ФЕЛИКС. То, что среди творческих личностей выше процент психических заболеваний, мне кажется, понятно. Эти люди часто идут на риск, они борются с сомнениями, тревогами. Их преследуют неудачи. Но с помощью искусства они получают возможность выплеснуть свои эмоции.

ГУСТАВ. За многими прославленными художниками беда действительно ходила по пятам. Рембрандт в результате банкротства оказался практически нищим. Ван Гог за всю свою жизнь продал лишь две картины, и то своему брату Тео. Жан Луи Давид едва не лишился головы во времена Французской революции. Тулуз-Лотрек и Ян Вермер умерли в бедности. Помните картину Вермера «Девушка с жемчужной серёжкой»? Одна из моих любимых.

ФРИЦ. Ну были же и богатые художники?

ГУСТАВ. Да, конечно. Микеланджело скопил в конце жизни приличное состояние. Его современники Леонардо да Винчи, Тициан, Рафаэль жили в достатке, приобретая дорогие дома и изысканную одежду. Ван Дейк разбогател при дворе английского короля и жил в монаршей резиденции.

АДЕЛЬ. О художниках что только не говорят. Почти все они ведут распутную жизнь. Слишком много радостей и пороков одновременно. Я слышала, что Клод Моне начал спать со своей второй женой, когда первая умирала в соседней комнате от рака.

ГУСТАВ. Надеюсь, что все эти сплетни и слухи не отвратят нас от искусства. Человек может рисовать как бог и при этом может быть далеко не ангелом.

ФЕЛИКС. Нам следует радоваться хотя бы тому обстоятельству, что большинство художников умирали от чего угодно, но только не от скуки.

ФЕРДИНАНД. Ну что вы хотите. Писатели и художники – это наша богема.

ГУСТАВ. «Богема» по-немецки означает «творческие люди». Хотя изначально по-французски «богема» – это «цыганщина, странствующий народ, бродяги». Впрочем, мы такие и есть.

ФЕРДИНАНД. Скажите, господин Климт, чем вас не устраивал старый добрый Дом художников? Зачем вы создали этот свой Сецессион? И что это за девиз у вас: «Эпохе – своё искусство, искусству – свою свободу»?!

ГУСТАВ (воодушевлённо). Нынешние художники застыли в своём консерватизме. Они боятся всего нового, неизведанного. Но если не допустить нового, как узнать, что оно лучше или хуже. Их всё устраивает. Они пишут картины на исторические темы, получают за них хорошие деньги. Мы, новые художники, считаем, что должно царить искусство для искусства, а не для коммерции. А девиз… Всегда требуется время для восприятия нового искусства, и тогда оно приобретает своё предназначение, а именно – свободу. Историзм умер, да здравствует модерн!

ФРИЦ. Но искусство в конечном счёте без коммерции несостоятельно. По крайней мере с определённого момента. Ведь художнику надо как-то жить за счёт своего искусства.

ГУСТАВ. Сейчас у нас другие цели. Если хотите, более возвышенные. В конце концов, мы можем не продавать картины, а выставлять их на выставках. Если их кто-то купит – отлично. Мы продвигаем чисто художественные интересы и развиваем художественный вкус. Мы хотим наполнить искусством повседневную жизнь человека.

ФРИЦ. Вы хотите преобразовать общество посредством искусства? Утопическая идея.

ФЕРДИНАНД. А какую политическую позицию занимают члены Сецессиона?

ГУСТАВ. Мы смело можем оставить политику политикам. Мы художники, а ни один политик не занимается искусством. Политика – личное дело каждого художника, впрочем, как и религия.

АДЕЛЬ. А что у вас за стиль?

ГУСТАВ. Как я уже говорил, основа нашего стиля живописи – модерн, который во Франции и Бельгии называется ар-нуво, в Италии – либерти, в Испании – модернизмо, а в Германии – югендстиль. Мы отказываемся от прямых линий и углов в пользу извилистых, волнообразных линий, передающих ощущение движения.

ФЕЛИКС. Но Сецессион – это гораздо больше, чем только живопись. Это проза и поэзия, лирика, а может, и театр в будущем. Это новое направление во всём искусстве.

ГУСТАВ. Да, господа. Меняется всё, не только живопись. Конечно, искусство не прогрессирует так же быстро, как наука, медицина или технологии. Оно просто меняет формы, чтобы соответствовать текущей эпохе. Наша Вена начала двадцатого века – это место, где случился всплеск гениальности. Едва ли в каком-либо другом городе Европы тяга к культуре была бы столь же страстной, как в Вене.

ФЕРДИНАНД (обращается к Климту). А почему на ваших картинах в основном женщины?

ГУСТАВ (обращается к Адель). У мира женское лицо, всегда чувственное, часто загадочное, иногда ужасающее. Женщины – диковинные существа, прекрасные, таинственные. Женщины – вечный источник вдохновения, а вдохновение – результат желания. Просто, я больше люблю рисовать женщин, чем мужчин. Вот единственная причина.

ФРИЦ. Да, но у вас на картинах почти все женщины обнажённые, и я бы даже сказал – порочные.

ГУСТАВ. Ну, знаете, в семнадцатом веке женщина без обуви на картине уже считалась обнажённой. Я не понимаю, почему нам, художникам, нельзя изображать наготу для публичного обозрения.

АДЕЛЬ. В мифологических сценах и библейских сюжетах можно.

ГУСТАВ (не обращает внимания на слова Адель). Почему тело надо прятать, скрывать, одевать? Ведь голая женщина символизирует природу, которая всегда обновляется. Я горд тем, что я первый в мире изобразил голую беременную женщину. Сезан хотел поразить Париж с помощью моркови и яблока на своих натюрмортах, я же хочу поразить всю Европу обнажённым женским телом.

ФРИЦ. Но ваши работы нравятся не всем. Многие не понимают ваше творчество. Оно слишком вульгарно для показа публике. Австрийские музеи не торопятся покупать ваши, прямо скажем, неоднозначные картины.

ГУСТАВ. Если ты не можешь понравиться всем, понравься немногим.

АДЕЛЬ (увлечённо глядя на Климта). А мне нравятся ваши картины, господин Климт. Они необычные, яркие, живые.

ФЕРДИНАНД. Вы своими приёмами напоминаете мне Зигмунда Фрейда. Эротика, которая пронизывает каждое ваше полотно, перекликается с вездесущим фрейдовским либидо. Вы, кстати, знакомы?

ГУСТАВ. Да, он находит мои работы интересными. Он говорит, что я рисую то, о чём он пишет.

АДЕЛЬ. Только одни названия работ Фрейда – это вызов. Раньше никто не отваживался даже словечко об этом проронить. Не только в обществе, но и дома. Но Фрейда нельзя не читать, не обращать на него внимания. Он всюду.

ГУСТАВ. Вот это наше чертовски закрытое, обывательское, пуританское общество. Родители и дети общаются с друг другом на вы. Супруги между собой, как правило, тоже. О сексуальности не имеют ни малейшего понятия, знают одну позу. Лживая буржуазная мораль. Я выступаю против неё своим искусством.

ФЕРДИНАНД. Я вас попрошу выбирать слова. Здесь женщина.

ГУСТАВ. Ну она же эмансипированная женщина. Значит, может говорить на любые темы. Нас с Фрейдом постоянно валят в один мешок, по которому бьёт дубина буржуазной морали. Что делать, если мои желания выражены сильнее, чем у других художников. Я собираю свою сексуальную энергию и использую её в искусстве. А для чего тогда мы живём в конечном счёте? Для наслаждения, для утверждения чувства собственной гордости и достоинства.

АДЕЛЬ (восторженно глядя на Климта). А вы очень интересный человек, господин Климт. Мне надо с вами непременно поближе познакомиться. Наведывайтесь ко мне почаще в гости, побеседуем о ваших картинах, об искусстве. (Обращается к Фрицу.) А вы нам сегодня ещё что-нибудь сыграете, Фриц?

ФРИЦ. Для вас, моя дорогая Адель, конечно, с удовольствием.

Фриц играет на скрипке. Звучит волшебная мелодия.

Затемнение

Сцена 2

Та же гостиная в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Адель одна. Она сидит в кресле, читает книгу и пьёт чай. Входит Густав Климт.

АДЕЛЬ (оборачивается к Климту). Здравствуйте, господин Климт. Как хорошо, что вы наконец-то решили меня навестить. Мой муж в отъезде, и мне ужасно скучно. Прошу вас, садитесь. Хотите чаю?

Густав садится в соседнее кресло.

ГУСТАВ. С удовольствием.

Адель наливает ему чай в чашку.

АДЕЛЬ. Скажите, почему вы так редко выходите в свет?

ГУСТАВ. Я испытываю отвращение к высшему обществу. Эти дутые, важные персоны благородного общества, дворянские титулы, купленные за деньги, нувориши, с которыми я не хочу иметь ничего общего. Предпочитаю искренность и прямодушие. Всё то, чем обладаю сам. Поэтому мне гораздо милее общество художников. Здесь я в своём кругу.

АДЕЛЬ (улыбаясь). Скромность – прямой путь в неизвестность. Если вы не появляетесь в обществе, о вас могут забыть. Надо поддерживать связи.

ГУСТАВ. Я не хочу ни под кого подстраиваться. Пусть меня принимают таким, какой я есть.

АДЕЛЬ. А почему все художники носят бороду?

ГУСТАВ. Ну, борода – неотъемлемый атрибут художника. Художник – творческая личность, а без бороды творческой личности не бывает.

АДЕЛЬ. Скажите, а художник должен быть обязательно молодым?

ГУСТАВ. Искусство требует больших затрат энергии, энтузиазма и смелости. Течение жизни истощает эту энергию. Поэтому да, искусство – удел молодых.

АДЕЛЬ. А как же Тициан, Леонардо да Винчи? Ведь они продолжали творить и в почтенном возрасте.

ГУСТАВ. Это исключение из правил. Поэтому эти художники не просто художники, а выдающиеся художники.

АДЕЛЬ. Не хотите ещё чаю?

ГУСТАВ. Охотно.

Они оба пьют чай. Пауза. Несколько секунд сидят молча.

АДЕЛЬ. А что в живописи вы ещё любите? Кроме вашего модерна, конечно.

ГУСТАВ (говорит с энтузиазмом). Я в восторге от французских импрессионистов. Это живопись для чувств, полная воздуха. Спонтанность, непосредственность, быстрота, ощущение, отсутствие манерности, эмоции, великолепная цветовая гамма. Когда на рынке предлагают картину импрессионистов, то продают прежде всего темперамент. Если основа викторианской живописи сюжет, то импрессионизма – темперамент. Искусство, в котором нет эмоций, не искусство.

АДЕЛЬ. Но это же нарушение всех правил искусства?

ГУСТАВ. В искусстве не должно быть правил.

АДЕЛЬ. Тогда почему импрессионистов в Вене считают халтурой, мазнёй, наброском, но не готовым произведением?

ГУСТАВ. Я думаю, что всё дело в рабочем времени. Заказчик платит за часы, которые художник потратил на создание картины. Добротный портрет требует двести, а то и триста часов работы, а картины импрессионистов, как у Мане или Ван Гога, четыре-пять часов. Заказчик не готов выкладывать одну и ту же сумму за такие разные по затратам времени картины.

АДЕЛЬ. Я видела многие ваши картины. Хотелось бы больше ясности.

ГУСТАВ. Вы думаете, что художник должен разъяснять всем свои картины? Но если можно объяснить каждую картину, возможно, это уже не искусство. Живопись требует небольшой тайны, некоторой фантазии. Когда вы вкладываете в картину понятное значение, людям становится неинтересно. Я пытаюсь придать своим картинам глубокий философский и психологический подтекст. К сожалению, наша публика совершенно невежественна в искусстве. Она любит пошлое и заурядное, потому что лишь пошлое и заурядное она в состоянии понять.

АДЕЛЬ. А я женщина, которая интересуется всем. Мне интересны медицина, психология, коллекционирование, взаимоотношения людей, динамика жизни.

Я хочу организовать женские марши, печатать в газетах статьи об эмансипации женщин. Но мне не дают. К сожалению, и мой муж не понимает моих устремлений. Его больше интересует доход от сахарных заводов и охота, хотя он тоже неравнодушен к живописи. Я очень часто остаюсь дома одна.

ГУСТАВ. Мы с вами похожи, мои картины тоже не хотят выставлять на выставках и покупать музеи.

АДЕЛЬ. Моя истинная любовь – это искусство. Искусство уникально, неповторимо и поэтому интересно.

ГУСТАВ. Искусство смягчает серьёзность обстоятельств нашей жизни и разгоняет скуку наших праздных дней. Главное преимущество занятий любым искусством в том, что оно позволяет возвышать собственную душу. Можно лгать в политике, в медицине, можно обманывать людей. Но в искусстве обмануть нельзя.

АДЕЛЬ (смотрит на него с интересом). А в любви?

ГУСТАВ (чувственно). Любовь? Дружба гораздо лучше любви. Любовь включает в себя страдание, и оно неизбежно, хотя бы при расставании. Любовь может быть неразделённой, преисполненной гордыней, эгоизмом, неблагодарностью. Дружба всегда равноценна.

АДЕЛЬ. А я думаю, что на свете только две вещи оправдывают человеческое существование – любовь и искусство.

Пауза.

У меня будет к вам просьба.

ГУСТАВ. Да, конечно, слушаю. Чем я могу быть полезен?

АДЕЛЬ. Я неплохо рисую карандашом. Но я была бы вам благодарна, если вы дадите мне несколько своих уроков.

ГУСТАВ. Охотно. Рисование карандашом – младший брат живописи. Несите бумагу и карандаши. Начнём первый урок прямо сейчас.

Адель встаёт с кресла, идёт к шкафу и достаёт оттуда бумагу и карандаши. Она всё кладёт на журнальный столик.

ГУСТАВ. Давайте сядем рядом. На диван.