Мой друг

ЭПИЗОД ШЕСТОЙ

Комната руководства заводской парторганизации. Елкин и Пеппер.

Елкин. Ты, Пеппер, в моих глазах поднялась на невиданную высоту. Категорически приветствую таких жен коммунистов! На данном отрезке времени жены являются узким местом в раскрытии оппортунизма своих мужей. Но они — жены — должны брать пример с тебя, которая мужественно помогает партии бороться со своим мужем, который остается оппортунистом на практике. Я боялся, что ты при личном свидании не дашь должного отпора Гаю, но ты дала ему должный отпор.

Пеппер. Я-то непримирима. А где находится товарищ Белковский до сих пор? Почему он уехал в Москву, не согласовав вопроса с тобой?

Елкин. Все согласовано, не беспокойся. Белковского позвали, и он уехал.

Пеппер. А почему тебя не позвали?

Елкин. Значит, нет надобности. Им и без меня все ясно. Как же ты поступишь? Гая снимут. А ты? (Молчание.) В такой момент бросишь работу и опять поедешь за Гаем?

Пеппер. При чем здесь Гай? Что значит «опять поедешь за Гаем»? Я самостоятельный человек и подчиняюсь воле партии. Не тебе, не Гаю, а партии. Кончено. Говори, зачем вызвал?

Елкин. У Демьяна Бедного, кажется, какой-то юбилей… и его надо бы поздравить.

Пеппер. Юбилей прошел. Опоздали.

Елкин. Слушай, Пеппер, ты больше меня имеешь времени читать газеты. Следи, пожалуйста, за всякими юбилеями, торжествами. Вот был юбилей нашего дорогого товарища Сольца, а мы как воды в рот набрали. Мне стыдно вспомнить этот факт! Что, нам трудно составить телеграмму?

Пеппер. Ой, Елкин, я знаю, Сольц не любит такие телеграммы.

Елкин. Нельзя так рассуждать, товарищи, мы не можем поддаваться таким настроениям. Что значит — «не любит»?

Пеппер. Проворонили. Дальше.

Елкин. О таких мелочах я должен заботиться и напоминать вам тысячу раз. Следи, пожалуйста, за газетами. Академию наук тоже иногда нужно поздравлять.

Вошел Кондаков.

Кондаков. Не оставлю я этого дела и докажу, кто дурак.

Елкин. Иди, товарищ Пеппер, и следи, пожалуйста, за торжественными происшествиями. Это же пульс жизни, а мы плетемся в хвосте и нас никогда не видно в центральной прессе.

Пеппер ушла.

Сядь, Кондаков… Ты дискредитировался, значит сиди и слушай мои указания. Ты, Кондаков, залил водой народное добро с определенным убытком государству. Ты это понимаешь? Я тебя могу развенчать и передать прокурору. Ты это понимаешь? Я не развенчиваю тебя и не отдаю под суд. Ты понимаешь — почему? Нет, Кондаков, ты ничего не понимаешь. Тебя спасает си-туа-ция! Молчи, Кондаков, если я опираюсь на тебя. Вот мне сегодня утром пришла в голову идейка, а тебе никаких идей утром в голову не приходит… У тебя, знаешь, в литейном прорыв за прорывом, и надо спасать положение. Пришла мне в голову такая идейка, а тебе, повторяю, не пришла. Ты читаешь литературу, Кондаков? Нет, ты не читаешь литературы. Теперь у нас писатели в моде. Думаю же я у тебя в литейном какого-нибудь знаменитого писателя выбрать почетным литейщиком. Вот, например, приезжал к нам из Лондона пролетписатель Бернард… как его… фамилия? Бернард… Бернард Шои… Шои… Зови Пеппер, она еще не ушла.

Кондаков (у двери). Товарищ Пеппер, вас сюда просят.

Вошла Пеппер.

Пеппер. Ну?

Елкин. Ты, Пеппер, больше меня имеешь времени за всякими писателями следить. Есть такой писатель Бернард Шои?

Пеппер. Бернард Шоу.

Елкин. Во! Бернард Шоу. Он старый партиец?

Пеппер. Нет, Елкин, совсем нет.

Елкин. Ну, может быть, кандидат партии?

Пеппер. Да нет же! Это не то, о чем ты думаешь.

Елкин. Не то?.. А то ведь как хорошо закруглялось: Бернард Шоу — почетный литейщик у Кондакова. Мировой масштаб! Нет, я не отступлюсь! Есть еще писатель, на мой слух такая чудная фамилия: Андрей Барборос.

Пеппер. Что ты, Елкин! Нет такого писатели.

Елкин. Ну вот, вы мне говорите нет, а я сам его портреты в газетах видал. С усами.

Кондаков. Барбос? Нехорошо.

Елкин. Молчи, Кондаков! Не Барбос, а… может быть, Барбарис… Я же его не крестил.

Пеппер. Анри Барбюс?

Елкин. Во! Иди, Пеппер, делай свои дела. Спасибо!.. Так вот. Кондаков, надо в твоих мастерских Барбюса выбрать почетным человеком. Литейщиком. Не стоит? Вагранщиком. Нехорошо? Формовщиком. Хорошо? Товарищ Барбюс у нас будет почетным формовщиком. Вот это марка! Ни у кого нет Барбюса, а у нас есть. Шлепнем телеграмму. Приедет, не приедет — неважно. Зато в газетах напечатают. Расчетную книжечку сам составь, сам веди удержания по займам, на культнужды, в союз и так далее, а ему посылай расписываться. Надо же хоть теперь подымать завод. Это же политическое дело. Про нас ничего в газетах не печатают.

Кондаков. Барбюса сегодня можем протащить. Как раз общее собрание о браке. В текущих делах поставить или выделить?

Елкин. Не умеете вы мыслить на должной высоте! В связи с браком и надо выбирать товарища Барбюса.

Кондаков. Значит, Барбюса увязать с браком? Хорошо, увяжем.

Елкин. Этот вопрос надо проработать со всей серьезностью. Брось, все свои дела. Сядь, углубись, почитай что-нибудь…

Вдруг вбегает человек в шубе, в одних чулках, падает на стул. Это Андрон.

Андрон. Почему вы мае не сообщили, что Гай приехал? Зачем от меня скрыли, что он в Москву уехал? Я член бюро или меня уже вывели? Может быть, Кондакова посадите вместо меня членом бюро? Кондаков полезет, он годится. Душно как! (Сбросил шубу, остался в одном белье.) Не хороните всех сразу. Земли нехватит.

Елкин. Кондаков, ты свободен. Иди и почитай, углубись.

Кондаков ушел.

Товарищ Андрон, ты болен, тебя положили в больницу, а ты пришел в партийный комитет. Нехорошо, товарищ Андрон, так ставить вопрос, тем более что в одном белье. У нас принципиальные разногласия по практическим вопросам, а ты с температурой шельмуешь Кондакова. Кондаков — хороший парень, а ты недисциплинированный товарищ, если убежал из больницы дискредитировать мою линию.

Андрон. Мне Гая нужно.

Елкин. Почему ты ушел из больницы?

Андрон. Мне Гая надо. Уже нету? Уже добились? Уже ликуете? А я в больницу не пойду! Меня в женскую палату положили. Не могу я один с бабами жить.

Елкин. Взрослый ты или дитя? Сам знаешь, мест у нас нет, положили пока в гинекологическое, где свободнее.

Андрон. Там одни бабы. Они чорт те что говорят!

Елкин. А ты отвернись. Ты больной.

Андрон. Они ногами ботают… Песни поют… Мы, говорят, тебя в бабу омолодим… А одна курицей кричит. Я Гаю скажу, как она, по твоему наущению, курицей у меня перед глазами ногами ботает.

Вошли врач и сиделки.

Сиделка. Вот он, летун. Я в окно видела.

Врач. Кладите на носилки. Андрея. Гай вам не даст зажимать самокритику!.. Доктор, что ты со мной делаешь?.. Опять к бабам? Они ногами ботают.

Врач. Товарищ Андрон, мы тебя женим на молодой. Накройте. У него около сорока. Ах, беда, беда! Убегает. Гая ищет.

Елкин. Что у наго?

Врач. Брюшняк. (Уходит в сопровождении сиделок.)

Елкин. До чего доведут Андрона его заблуждения! Заблуждался бы интеллигент, а то ведь природный рабочий.

Вошел Белковский, он с дороги.

С поезда? Да? Здравствуй! Садись! Ждем!

Белковский. С поезда.

Елкин. Рассказывай.

Молчание.

Может, чаю? Или что?

Белковский. Подлец я, Сеня, перед тобой! Жалкий трус и негодяй!

Елкин. Что ты, Коля, тоже болен?

Белковский. Круглый я подлец! Мочалка, дермо!.. Когда я застрелюсь? Когда я уничтожу это сердце, которое ниже всякой критики? Я плакал один в мягком вагоне. Что я сделал? Я за твоей спиной раскрыл объятия Гаю под напором встречи с ним. А там я сказал, что я и ты… то есть не ты, а я… Одним словом, Гая оставили, мне предупреждение, а тебе…

Елкин. Извините, Коля! Извините, Николай… как вас?.. Простите меня, мы — с глазу на глаз. Основной уничтожающий материал был ваш.

Белковский. И ваш, Семен Петрович, и ваш.

Елкин. Нашего, Коля, было двадцать пять процентов.

Белковский. Дели пополам. На какого чорта теперь хвост суешь?

Елкин. Хорошо. Но как же ты мог отступить? Не понимаю! Может, ты, Коля, так сказать, в борьбе немного преувеличил?

Белковский. Дели пополам… Так крепко начать, так крепко развить энергию — и сразу в бездну… Подлец я перед тобой! Ничего не знаю. Мне тяжело… На, читай. Я болен. Промучился трое суток. Прости меня, Сеня. (Ушел.)

Елкин (вскрыл пакет, читает). А… Это не шутка… (Читает.) «Утрачена принципиальная большевистская линия». Точка. Принципиальная? Тысячу раз читал, намеками выспрашивал у старших товарищей на партийных конференциях, словари покупал — и ни за что не мог понять, что это такое принципиальная линия. Измучился! Принципиальная? Не знаю… Режь — не знаю (Читает.) «Строгий выговор…» И мне строгий выговор. (Читает.) «…за подмену хозяйственного руководства и по оценке склочничества, и… руководство не насаждает здоровых методов соревнования»… Я не организую соревнования? Когда только третьего дня… Вы вспомните, что было третьего дня у монтажников. Я сам выступил с докладом. Я всех зажег…

Пока говорит, над ним возникает пантомима — сцена у монтажников.

Бригадир Иван Граммофонов клялся…

Бригадир Иван Граммофонов пантомимически клянется.

Елкин. Его сейчас же снял фотограф местной газеты…

Фотограф при вспышке магния снимает клянущегося Ивана Граммофонова.

Какой был подъем!

Машут руки, летят шапки.

Пели…

Участники пантомимы поют революционную песню. А на сцене уже нет Елхина, нет обстановки его кабинета. Пантомима переключается в новую картину — в один из цехов завода. Лежит Иван Граммофонов, лежат бригадиры правильными рядами.

Граммофонов (запевает).

(Рассматривает газету.) Неприятная вышла физиономия! Глаза косые и лоб длинный. Не нравится!.. На Урале меня снимали в профиль. Выразительнее получилось. В Ленинграде хороший снимок был. Брови круглые. Но в Туле, подлецы, напечатали на позор потомству. Тогда и жена от меня ушла.

Первый бригадир. Сколько раз твою карточку в газетах печатали?

Граммофонов. Пять раз. В альбомы клеим. У кого трудовой список, а мы ударными карточками за себя отвечаем. Шестой раз теперь напечатали. Как до дюжины дойду — во ВЦИК пошлю в обмен на орден.

Вася. Человек на хозяйственный расчет перешел. Красивая жизнь!

Второй бригадир. Что же мы теперь будем делать, хлопцы?

Вошла работница Лида.

Лида. Красавчики ударные! Натрепались?

Вася. Натрепались. Факт.

Лида. До того много обязательств на себя понабрали, что ноги вас не держат. Сели?

Вася. Сели. Факт.

Лида. Штаны синие получили?

Вася. Получили. Факт.

Лида. Пайки получаете?

Вася. Получаем. Факт.

Лида. Жулики вы, а не ударники! Жизнь положу для нашего разоблачения! Так и помните!

Голос (сверху). Даем!

Граммофонов. Берем!

Лида. Вы посмотрите, вот артисты! Вознеслись, как архангелы. Может быть, они какие-нибудь фокусники или они пьяные?.. Нет, они не пьяные, а двусмысленные гады! Вот что.

Наверху происходит невидимая для зрителя работа. Бригадиры спустились.

Граммофонов. Вот за что нас в газетах печатают.

Вася. Ты, тетя, не туда попала. Мы есть самые надежные подпорки социализма.

Лида. Может быть, вы и подпорки, я не спорю, но все равно вы трепачи. (Ушла.)

Вася. Вредная баба! И зачем баб к строительству социализма подпускают? Везде они кляузничают.

Граммофонов. Пускай! Я человек бронированный. Захочу — оклеюсь своими портретами, — возьми меня!

Вася. Замри, Граммофонов! Главный инженер идет, господин Ладыгин, фигура двадцатого века.

Вошел Ладыгин.

Ладыгин. Ну, друг, когда же ты нам краны установишь?

Граммофонов. Так считаю, через месяц.

Ладыгин. Батя! (Смех.) Опытный человек — считать не умеешь. Я же знаю, что не раньше чем через семьдесят дней.

Граммофонов. Ну, через семьдесят дней.

Ладыгин. А врешь…

Граммофонов. Да уж так у нас тут повелось. Мне приказывают, я и вру.

Ладыгин. Надо говорить точно.

Граммофонов. Слушаю-с!

Ладыгин ушел.

И чорт с тобой!

Вася. Замри, Граммофонов! Монаенков идет. Красиво жить с нашими руководителями.

Вошел Монаенков.

Монаенков. Ну, ребята, когда же мы краны установим?

Граммофонов. Так считаю, через семьдесят дней.

Монаенков. Дружище! (Смех.) Опытный человек — считать не умеешь. Я же знаю, что через пятнадцать дней.

Граммофонов. Ну, через пятнадцать дней.

Монаенков. А врешь…

Граммофонов. Да уж так у нас тут повелось. Мне приказывают, я и вру.

Монаенков. Надо говорить точно. Граммофонов. Слушаю-с!

Монаенков ушел.

Ну, и чорт с тобой!

Вася. Одни за Елкина, другие против Елкина. Белковский против Гая, а Гай против всех.

Граммофонов. И каждый бюрократ призывает в свидетели пролетариат. Вы говорите — я трепач. А это не трепачи? У них и учимся. А они — у Елкиных. Цепочка, дети, цепочка!

Вошла Софья.

Софья. Граммофонов!

Граммофонов. Я Иван Граммофонов.

Софья. Что у тебя за политика? Главному механику обещал устройство через пятнадцать дней, главному инженеру — через семьдесят. Граммофонов, ты меня не запутаешь! Что вы здесь клоунов разыгрываете?

Граммофонов. Дорогая Софья Андреевна! Разве это клоуны? Это рабочий класс.

Софья. Граммофонов, надоело!

Граммофонов. А нам не надоело? Один руководитель доказывает, что ты самые великие темпы выдерживаешь, другой руководитель доказывает, что никаких темпов не выдержишь. Пускай с ними чорт спорит! Думаешь, мы, бедные или рыжие, ничего не знаем? У вас там наверху драка, V вас там за чины волынка идет, а мы, думаешь, вас будем подпирать? Пришли, спросили, и обоим стрепался, и обои ушли довольные. А если ты спросишь, скажем прямо: через двадцать дней. (Глянул в сторону.) Дети, пошли!

Уходят.

Думай, Софья Андреевна. Мое дело детское. Сегодня здесь, а завтра в Сибири. А тебе хозяйствовать.

Софья. Мелкое политиканство идет по заводу, корыстное, ничтожное, ядовитое…

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

Кабинет Гая. Гай, Монаенков, Ладыгин.

Гай. Коротко, друзья. (Монаенкову.) Вещай, Володя.

Монаенков. Крановые устройства будут готовы через пятнадцать дней.

Гай. Это думает главный механик. А что думает главный инженер?

Ладыгин. Главный инженер думает, что крановые устройства будут готовы через семьдесят дней.

Гай. Вот это подсчитали! Душа радуется! Братцы, вы, может, пойдете подумаете?

Монаенков. Я проверил у монтажников.

Ладыгин. Я тоже проверил у монтажников.

Гай. Картина из жизни царя Соломона! А от меня требуют деловых ответов. А мои помощники не желают серьезно разговаривать. Милые, куда это годится?

Ладыгин. Здесь хотели бы пустить картонный завод, Григорий Григорьевич. Я не знаю, во имя чего это делается, но за картонный завод я отвечать не буду. Я здесь с полной мотивацией прошу освободить меня от моих обязанностей. (Положил заявление, ушел.)

Монаенков. А я член партии. Я вижу, куда ведет политика так называемой мерной поступи в технике. Я тоже вполне обоснованно требую освободить меня от работы. (Подал заявление и ушел.)

Гай. Надо бить, надо взнуздывать… Понятные жесты.

Звонок телефона.

Да, Гай… Что? Зачем к нам приезжает Барбюс? Доклад делать в литейной о браке? Что вы мне ерунду порете! Ну, Барбюс… Зачем Барбюса с браком увязывать? Какой дурак это выдумал? Так и скажите, что дурак. (Бросил трубку. Звонит.)

Вошла Ксения Ионовна.

Эти заявления читать некогда. Белковский все еще у нас болен? Давайте телеграммы.

Ксения Ионовна. Тяжелое у меня настроение! Гай. А мне два помощника бросили заявления, и третий дипломатически болен.

Ксения Ионовна. Корреспонденция ужасная!

Гай (берет пачку депеш, читает тихо). «За февраль перевели пять миллионов, в марте переведем три миллиона». Спасибо! А мне нужно…

Ксения Ионовна… семь миллионов.

Гай. Деньги портят человека. «Мариупольский ждет денег, нам сталь не отливают. Труба». Действительно, дело труба!.. «Пароход „Ньютон“ не прибыл из Филадельфии из-за штормов на экваторе. Терпит бедствие. Точка. Наш груз три тысячи тонн в четырех нижних трюмах».. Отнимем партийный билет, выгоним из партии… «Инженер Шифрин связан болезнью жены, выехать не может». Приедет! «Третий раз требуем уплатить пятьсот тысяч за рельсы»… Требуйте! «Нарком разрешил передать нам три паровоза. Тюшкин»… Молодец Тюшкин! «Ваш уполномоченный сошел с ума, примите меры»… Отправьте на его место Тюшкина. «Приготовьте квартиру с ванной американскому металлургу с семьей. Чикаго. Гриль»… Опять с семьей? Что они — женам, что ли, не изменяют? «Ленинград токарей больше не даст категорически. Лапшин»… Ну и дурак! Надо написать, как токарей в Ленинграде украсть. «Гамбург станки второй очереди обратно не принимает. Точка. Фирма лопнула. Точка. Разрешите новый заказ триста пятьдесят тысяч золотом. Убиенко»… Убиенко? Ах ты, Убиенко, Убиенко! Убил ты меня, Убиенко!.. (Отложил телеграммы.)

Звонок телефона.

Да… Ну, Гай, да… Ну? Опять про Барбюса? Ну?.. Почетный формовщик? Какой формовщик Барбюс? Убирайтесь вы от меня к чорту с формовщиками! (Бросил трубку.) Ксения Ионовна, напишите такую телеграмму в Чикаго, в нашу контору, инженеру… Как его фамилия? Тот, что перед отъездом женился.

Ксения Ионовна. Фукс?

Гай. Правильно, Фуксу… «Выезжайте немедленно, категорически!..» Посильней. Подпись — Гай.

Вошла Серафима.

Серафима (в слезах). Товарищ Гай, меня зовут Серафима… Не знаете?..

Гай. Не знаю.

Серафима. Товарищ Андрон, мой муж, умирает…

Ксения Ионовна. Господи!

Серафима. …от сырой воды. Берегла — и не уследила. Хватил речной и умирает. Всю ночь сгорает на подушке, до утра сидела. Вас искал, когда вы приехали, из больницы убежал… Истерзал меня! Он вот вам составлял письмо на бумажках и погнал меня… Весь уже белый, а погнал… Нате, наверное надо. (Уронила.) Соберите сами… Так же глаза не накроешь…

Гай (поперхнулся). Не плачьте хоть вы, Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Я не плачу…

Серафима. Я ничего… Только Андрон-то Петро… Андрон умрет… (Пошла к выходу, остановилась.) А кто его отравил? Ты мне мужа не подымешь с подушки, а воду ты не мог нам дать? Скажешь — не мог? А он тебе письмо составлял перед смертью. А ты теперь стоишь, когда ты здоровый. (Ушла.)

Ксения Ионовна. Григорий Григорьевич, я так не могу! (Убежала.)

Гай (собрал с пола листки). Как же мог?.. Вот какая у вас линия… Какая беспринципная, корыстная линия!.. (Читает.) «Они строят деревянные рамы, деревянные стены. Они даже не понимают и даже думают, что они…» Чорт с ними, Андрон, что они думают! Но это удар… Теперь я понял: «Снимают? Ставь магарыч тем, кто тебя снимает». Теперь я понимаю: у меня нет завода.

Вбежал Максим.

Максим. Гай, пойдем на завод! Надо сегодня пойти на завод.

Гай. Андрону плохо. Говорят — умирает.

Максим. Ну, товарищи, это безобразие!.. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что ты, Гай, один остался. Ты один, а против тебя сомкнутый фронт Елкиных, Кондаковых, Володей Монаенковых, Белковских!..

Гай. Тише. Не кричи. Пойдем к Андрону. Парень один. Я его не видел…

Вошла Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Вас ждут женщины. Целая очередь!

Гай. Завтра.

Ксения Ионовна. Они требуют, кричат…

Гай. Скажите им, что у меня друг умирает. Брат мой умирает… Пусть поймут.

ЭПИЗОД ВОСЬМОЙ

Огромные рамы, уходящие в высоту. Плотники делают оконные переплеты.

Максим. Вот что я тебе хочу показать по дороге.

Гай. Крупно взято! Андрон мне пишет правду, как было доказано, что я расточитель. Было доказано, что этот завод воздвигнут из кленовых стен, подешевле. Стекло и клен в русском стиле. Сами отказались от германских рам. Экономия.

Максим. За это — судить.

Гай. Круто взято… Это удар, Максимка. Говоря по совести, завода ведь нет. Мои доверенные люди доказали чуть ли не от моего имени, что германских рам не надо. У-у, какая механика! Ехать, доказывать обратное — затевать целый процесс. Я должен раскрыть корысть, ничтожество, я должен доказать беспринципность, холуйство… Максим, сообразим-ка с тобой на свободе… А что, если ничего не доказывать, не греметь? Сталин научил партию подозрительно относиться к громам. Давай действовать по Сталину. Давай работать. Может быть, без единого слова мы с тобой докажем беспринципность и холуйство. Все в порядке! Станков нет. Завода нет. Германских рам нет. Завода нет. (Рабочим.) Кто здесь у вас старший?

Старший плотник. Я здесь, Григорий Григорьевич.

Гай. Здорово, дружище! Останови эту работу. Совсем, навсегда.

Старший плотник (восторженно). Кончай лавочку, народ! Фу-у!.. Ну, не могу выразить, до чего я рад. Это фундаментально хорошо!

Гай (отвел старшего плотника в сторону: тихо, властно, свирепо). Кто тебе разрешил это безобразие?

Старший плотник. Белковский, а за ним — товарищ Елкин.

Гай. И ты не протестовал?

Старший плотник. Протестовал, как пулемет, а они по плечу хлопают.

Гай. Ты член партии — и не знаешь, куда итти?

Старший плотник. Ходил, протестовал, а товарищ Елкин пригрозил оппортунизмом высшей меры. Гай. Овечки вы…

Максим. Ну, пропал Дружкин! Он теперь его будет крыть от души до бога и от бога обратно… Подумайте, как тут работать, товарищи, вы же не маленькие! Ну, можно ли такие окна делать из дерева? Их же перекрутит, перекосит, перекоробит, переломает. Это же будет у нас не гигант, а гигантский курятник… Товарищи, надо понимать, почему такие вещи происходят! Надо такие вещи раскрывать везде, каждый день и ночь. Я не могу говорить от волнения! Я, по молодости лет, могу сейчас действовать только физически…

Вошла Пеппер.

Вот еще Коммунистический манифест в кавычках. Не могу я спокойно смотреть на нее! Не могу!.. Я вперед пошел, Гай. (Ушел.)

Пеппер. Товарищ Гай!

Гай. Он самый, товарищ Гай.

Пеппер. Тебе, товарищ Гай, надо подписать эти телеграммы.

Гай. Ишь ты, какая спешка! Давай подпишу. (Читает.) Нет, я этого не подпишу. Академию наук вызываем на соревнование? Нет, не подпишу.

Пеппер. Почему?

Гай. Просто мне не нравится Академия наук.

Пеппер. Я серьезно говорю, Гай.

Гай. Я тоже. Вызывали бы Совнарком на соревнование. Чего же стесняться?

Пеппер. Здесь не над чем смеяться. Это принципиальный вопрос, товарищ Гай. Почему мы, громадный коллектив всесоюзного значения, не можем вызвать ученых на соревнование?

Гай. Вот-вот! Вызовите астрономов на соревнование, чтобы они вам в ударном порядке открывали новые планеты.

Пеппер. Эти шуточки мы знаем. Это старые оппортунистические шуточки. Это барское пренебрежение к соцсоревнованию. Вот что это значит!

Гай. Что вы треплетесь, друзья мои? Выдумали Барбюса с браком увязывать!

Пеппер. Да, Барбюса. В литейном прорывы. Потом, о нас ничего в газетах не пишут.

Гай. В литейном начальник дурак, которого надо выгнать вон. Вы можете выбрать все Политбюро почетными литейщиками, но умнее от этого не станете.

Пеппер. Кондаков — член партии, товарищ Гай.

Гай. Откуда взялось это умиление к каждому члену партии? Ты думаешь, нет коммунистов дураков? Сколько угодно!

Пеппер. Я, Гай, все время наблюдаю за тобой…

Гай. Елкин поручил?

Пеппер… я наблюдаю за тобой и все больше убеждаюсь, что ты лжешь, ты маскируешься, а в подлиннике, в оригинале — ты оппортунист.

Гай. Оппортунистов надо разоблачать.

Пеппер. Я, может быть, и твоя жена, но все равно я буду разоблачать тебя даже в прессе.

Гай. Итак, дорогая «может быть жена», вот тебе моя рука, вот тебе мой поклон. Живи, как выдумала.

Пеппер. Я поступаю как настоящая коммунистка, а ты ренегат!

Гай. Делайте себя необыкновенными людьми, придумывайте себе социалистические эдемы, а я живу на моей грешной земле. Элла была мне хорошей женой, я отдыхал с Эллой, — вдруг она стала ханжой. Ханжество я ненавижу.

Пеппер. Женой, женой, женой!..

Гай. Хорошо. Я назову тебя «спутник коммуниста». Вещи от этого не изменяются.

Пеппер. Он отдыхал… Он отдыхал с женой. Вот ведь что возмутительно!

Гай. А на чорта мне нужна женщина, с которой нельзя отдыхать? От таких жен бегут, как от проказы. Таких жен надо изъять из обращения. Привет и поклон… Скучно! Надоело! Стыдно!

Пеппер. Вам стыдно, когда ваши жены принципиально выступают против вас! Вам скучно, когда ваши жены перестают быть игрушками! Да, товарищ Гай?

Гай. А ребенка я тебе никогда не прощу! Никто не заставит простить, никто не вырвет чувства природы… Иди, товарищ Пеппер. Надоело! Иди выбирать Барбюса почетным литейщиком. (Ушел.)

Пеппер. А ведь жаль Гая. Очень жаль! Он мог быть неплохим членом партии.

ЭПИЗОД ДЕВЯТЫЙ

Кабинет Гая. Гай один.

Гай. А ведь до Андрона я так и не добрался. Слетятся на тебя со всех сторон, как грачи на…

Вошел Максим.

Максим. Что же ты, Гай?

Гай. В заводе застрял. (Ирония.) Любовался.

Максим. Выяснил?

Гай. Все в порядке. Приходи вечером коньяк пить.

Максим. Ик Андрону меня не пустили. Профессор из города приехал. Слава богу, догадались вызвать. Ну и дела кругом!

Гай. Все в порядке. Приходи вечером коньяк пить.

Максим. У меня уже голова болит. Ты шутишь, а мне не смешно.

Гай. Слабая голова. Мало били… Не болей, сын, пустим завод до срока, поедем с тобой на курорты… У-ух!.. Пройдем по парку-и все женщины, как жито, полягут перед нами! А нока я Ладыгина решил снять с поста главного инженера.

Максим. Правильно. Ватная фигура.

Гай. А потом Софью переставить с механического в иное место.

Максим. Софью Андреевну? Ты уже заблудился.

Гай. А инженера Монаенкова назначу главным инженером.

Максим. С ума сошел! Товарищ директор впал в бешенство?.. Гриша, я становлюсь на колени! Я буду бить стекла! Дайте мне пушку… Ты что?

Гай. Ты плохо играешь в шахматы. Для нас это необходимый спорт. Я меняю фигуры.

Максим. Монаенкова, который ходит под Елкиным, который… Нет! Это самоубийство! И Софью снять? Лучшего товарища, прекрасного производственника, который… Нет, это полное самоубийство!

Гай. Не бесись. Не поможет.

Максим. Тогда и меня с ними.

Гай. И до тебя доберусь. Всему свой час.

Вошел Елкин.

Елкин. Доброго здоровья, товарищ Гай! Здравствуй, Максим!

Гай. Здорово, товарищ!

Елкин. Совещались или текущее?

Гай. Нет. О курортах мечтаем.

Елкин. Случается, конечно…

Гай. Еще бы!

Елкин. Ну-с, товарищи, мы, может быть, прямо поговорим, вчистую?

Гай. Говори.

Елкин. Не выйдет, товарищи, такая работа. Конечно, это твое дело, Гай, называть меня дураком по телефону…

Гай. Не помню.

Елкин. Сегодня было. Плохо помнишь.

Гай. А-а… Ну, я не знал, что это ты выдумал Барбюса с браком увязывать.

Елкин. Не я, а масса.

Гай. Не думаю, чтобы масса была менее остроумна, чем мы с тобой.

Елкин. Хорошо. Может быть, масса в моем руководстве не нуждается, — это увидят со стороны.

Гай. Вполне резонно. Со стороны виднее.

Елкин. Хорошо. Но я, конечно, тоже обязан у тебя спросить: почему ты прекратил основные работы сооружения рам в стенках? Объясни мне, пожалуйста: умно или остроумно останавливать стройку, когда мы часы считаем?

Гай. Я ничего не останавливал.

Елкин. Как? Я слепой? По твоему приказу везде остановили работу.

Гай. Я ничего не останавливал. Я не позволю делать из строительства обман и из пятилетки мираж.

Елкин. Когда же мы тогда в таком случае отпразднуем пуск?

Гай. Когда будем иметь право праздновать. Трогательные вы люди! Я плачу от вас. Мне вас жаль. Мне хочется вас сечь по методу старинного воспитания. Но я спокоен за вас и за партию: в партии есть люди, которые вас высекут. Поэтому давай поговорим о делах. Сколько лет Монаенкову?

Елкин. Тридцать два года.

Гай. В каком институте он учился?

Елкин. В Томском.

Гай. Когда кончил?

Елкин. Лет пять назад.

Гай. Сколько лет в партии?

Елкин. Третий год.

Гай. Я его назначаю главным моим заместителем. Он тут мне хамит. Это хорошо… Максим, вызывай его.

Максим. Не вызову.

Гай. Вот тоже хамит. Хорошие ребята! Дельное хамство дороже бездельной услуги.

Максим демонстративно ушел.

Елкин. Ну, вот видишь, Гай, мы можем сработаться.

Гай. Я еще пока не заявил, что не могу с тобой сработаться.

Елкин. Брось, Григорий, ты готов меня на огне изжарить.

Гай. Что же я — людоед? Не понимаю, откуда это у вас человекобоязнь, неприязнь, звериная одичалость… Ходите и долбите: «А он меня съест».

Елкин. Гай, я делаю последнюю попытку к примирению. Ты вот сам берешь Монаенкова, за которого я подымаю две руки. Ты помирись со мною, Гай.

Гай. Я могу тебя любить, ты мог спасти мне жизнь, быть моим братом, но, Елкин, мы с тобой стоим на таких постах, когда принципы сметают сердечность.

Елкин. Опять принципиальная линия? Конечно, я за…

Гай. Что «за»?

Елкин. За принципиальную линию. Я тоже, знаешь, в этих вопросах подкован на все четыре ноги. Но ты помирись со мной, Гай. Самое главное — поскорее спустить этот завод.

Гай. Спустить? Это верно. Это главное.

Елкин. Газеты напишут на весь мир: «Новая победа». Это же политическое дело… Мы с тобой наедине. Зачем ты прямо стараешься отказаться от ордена? Зачем ты опять тормозишь пуск?

Гай. Видишь ли, я хочу пустить завод, а не спустить. Нет, приятель, мы с тобой об этом серьезно поговорим в другом месте.

Елкин. Эге… (Встал.) Ага… Травите, жарьте, ешьте!..

Гай. Наоборот. Ты замечательный парень и еще здорово здесь поработаешь…

Елкин стремительно ушел.

Сейчас в областком поедет. Звонки будут. Весело!

Вошла Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Я не могу! Ставьте часовых. Они сами ворвутся.

Гай. Кто они?

Ксения Ионовна. Женщины.

Гай. Давайте женщин.

Вошли жены.

Брюнетка. Теперь мы вас не отпустим! Садитесь и слушайте.

Гай. Очень рад, очень счастлив. Но, простите, я не имею счастья знать, кто вы такие?

Рыжеволосая. Мы — несчастные жены.

Гай. Вот. Уже трогательно. Вы — несчастные жены. Я — несчастный муж. Все к счастью. Может, вы объясните, какое это имеет отношение к моему строительству?

Брюнетка. Это имеет отношение не только к вашему заводу, но и к вашему социализму.

Гай. Вот как! Тогда докладывайте.

Брюнетка. Да, да! Вы не шутите! Итак… Нет, я буду говорить последней. Мне при всех неудобно.

Рыжеволосая. Странно! А мне удобно?

Пожилая. Я тоже подожду.

Плачущая. И я первая не хочу.

Гай. Что же вы будете делать? Очередь наоборот. Все хотят быть последними.

Брюнетка. Я останусь, а они выйдут. Остальные. Пожалуйста, мы уступаем вам… Господи, до чего женщины пошли наглые!..

Все, кроме брюнетки, ушли.

Брюнетка (решительно). Я — жена инженера Столбова.

Гай. Очень рад.

Брюнетка. А я не очень рада и благодарна вам. Где мой муж?

Гай. В Берлине.

Брюнетка. Сколько времени?

Гай. Месяца четыре, наверное… Может быть, больше…

Брюнетка. Спасибо вам за эти четыре месяца! Он ровно год за границей. Вы развели меня с мужем. Он там женился. Я знаю.

Гай. Столбов там скучает по вас. Бледный… Я его видел в Гамбурге.

Брюнетка. Я звонила ему из Москвы по телефону и, конечно, вечером его дома не нашла.

Гай. Работа. Вы же понимаете! Работа…

Брюнетка. Мы знаем, что это за работа! Я позвонила ему на другой день утром и спрашиваю у него: «Где ты был вчера вечером?» А он отвечает, что меня плохо слышно. Ему все хорошо слышно, а где был вечером, ему не слышно. За такие вещи бьют калошей по физиономии, товарищ Гай!

Гай. Меня — калошей?.. За что?

Брюнетка. Не вас, а Столбова. Я требую, чтобы вы немедленно вернули его сюда! Он развратился в этой проклятой Европе!

Гай. Немедленно не могу. Месяца через три — да.

Брюнетка. А я требую подписать эту телеграмму! Я уже составила текст от вашего имени.

Гай. Ничего не подпишу. Столбов изучает…

Брюнетка. А я говорю, он развращается в этой Европе! И, наконец, какое вы имеете право разбивать чужой брак?

Гай. Поверьте…

Брюнетка. Не верю! Вы моральный садист!

Гай. Мадам, что вы говорите?

Брюнетка. И говорить не желаю! Если вы заставляете меня умереть, то я тоже буду беспощадна к вам! Я каждый день всякими способами буду напоминать вам о себе и — не бойтесь! — своего добьюсь очень быстро. Я только пришла предупредить вас. До скорого свиданья! (Ушла.)

Гай. Бедный Столбов! Грозная сила. Она, пожалуй, меня изобьет.

Вошла пожилая.

У вас тоже муж в Берлине?

Пожилая. У меня не в Берлине, а по Уралу мыкается. Что же вы, в самом деле, с моим Леонтием Афанасьевичем делаете? У него природная грыжа и желудок больной. Будто уж некого больше другого послать? Уж меня насмех подымают. Где муж? Металл добывает. Всю зиму металл добывает с таким здоровьем. Дайте послабление… Мы люди пожилые, оба ревматизмом страдаем. Сами судите, кто его там разотрет? Не собачьи же у него ноги, а пожилые. И грыжа, и желудок, и ревматизм, и лета уюта просят. Мы не против пятилетки, но дайте послабление.

Гай. Приму во внимание. Записываю… Обязательно. Даю слово.

Пожилая. Уж пожалуйста! Дети без отца меня одолевают. За шесть месяцев только неделю дома все вместе чай пили. Девчонка мазаться стала. По телефону валеты звонят, Марейку требуют… Ругаюсь, а они в трубку хохочут…

Гай. Вызовем обратно. Обещаю.

Пожилая. Будем благодарны. Только допустите его ко двору.

Гай. Допущу, допущу.

Пожилая идет. Остановилась.

Пожилая. Хотела вам сказать, да нехорошо, как то все-таки чужой мужчина. (Ушла.)

Гай. Надо старику дать отдых. Но старик — хороший жулик. Из-под земли выкапывает. Надо дать старику через месяц отдых.

Вошла плачущая.

Плачущая. Наконец я обязана вам тоже сказать, что я…

Гай. Садитесь, гражданка.

Плачущая. …что вы… и что я….

Гай. Неужели и у вас муж в командировке?

Плачущая. …что я… что он… (Заплакала и ничего не может сказать.)

Гай. Пейте воду. Помогает.

Плачущая. …что он… (Опять плачет.)

Гай. Что он? Кто он? Где он?

Плачущая плачет.

Ну, ладно… Год, что ли, вы его не видали?

Плачущая хотела сказать и показала все пальцы руки.

Пять?..

Плачущая показала другую руку.

Гай. Десять лет? Не может быть!

Плачущая. Ме… ме… (Плачет.)

Гай. Ме… месяцев? Десять месяцев? Да, это трогательно. Но как его фамилия?

Плачущая (вдруг без слез). Колоколкин. (И опять заплакала.)

Гай. Ну, не умер же мастер Колоколкин. Обучается в Америке и так далее.

Плачущая (взяла со стола письмо). Не… не… (Плачет.)

Гай. Позвольте!.. а ведь письма-то были! (Хочет достать письмо из ящика и отстраняет плачущую.) Мадам, подвиньтесь… слышите?.. гражданка… минуту… (Осторожно поднимает плачущую со стула.) Вот вам от мужа. Вы Колоколкина? Вам.

Плачущая (с плачем разорвала конверт, вынула фото, расхохоталась, поцеловала снимок мужа, затем поцеловала Гая и вдруг заплакала). И все-таки я вас терпеть не могу, товарищ Гай. Да-с! (Ушла.)

Вошла рыжеволосая.

Рыжеволосая. Вы думаете, что я вульгарная женщина? Вы глубоко ошибаетесь!

Гай. Ничего не думаю.

Рыжеволосая. Поймите меня, как мужчина мужчину.

Гай. Попытаюсь.

Рыжеволосая. Командируйте меня в Америку.

Гай. Об этом надо подумать.

Рыжеволосая. Плюньте на бюрократизм!

Гай. С удовольствием.

Рыжеволосая. Будьте оригинальны. Раскройте свое сердце. Поймите меня, как женщина женщину… Вы шесть месяцев гоняли моего мужа по Германии, и он что-то такое там покупал. Вы два месяца его держали в Англии, и он опять вам покупал. Вам мало гонять его восемь месяцев. Вы на год и два месяца прогнали его в Америку учиться делать что-то такое для вас… Умоляю вас, ради бога, умоляю, позвоните, пусть войдет сюда кто-нибудь, а то я вам, гражданин Гай, смажу по физиономии! Я вам волосы выдеру! Ухо откушу! Я вас… (Вскочила, закачалась, упала в обморок.)

Гай звонит. Вошла Ксения Ионовна.

Гай. Дайте воды… чего-нибудь…

Ксения Ионовна. Зуб!

Вошел Зуб.

Зуб. Эх, те-те, те-те… Сомлела дамочка, а хохотала… Эх! (Гаю.) Обижаются на вас дамочки. Пожалеть надо. Люди… Эх!.. (Поднимает женщину.)

Ксения Ионовна вытирает виски рыжеволосой платком. Рыжеволосая очнулась, встала, пошла одна.

Рыжеволосая (с порога). Простите. Мне очень не смешно… (Ушла.)

Гай (Зубу). А мне смешно. А я не млею. Иди ты, воздыхатель…

Не видит, — вошла Наташа.

Довольно! Никого не принимаю. Меня нет. К чорту это!.. Не буду думать…

Наташа. Вас нет, но я есть.

Гай. Еще? Опять?.. Ах, Наташа! Дорогой гость!

Зуб и Ксения Ионовна ушли.

Садитесь. С тех пор как был на вашей свадьбе, наверное, не видал вас. Фукс поручил мне вас, и я хранитель верности, я ваш евнух. (Усмехнулся.) У вас независимое лицо. Вы уже отреклись от мужа?

Наташа. Не я отреклась от него, а он от меня.

Гай. Наташа! Только не устраивайте этого… Они тут меня перепугали до истерики… Фукс сегодня вызван из Америки. Без него у меня крах.

Наташа. Фукс не вернется из Америки. Вот его письмо ко мне. У него нашлись свои дяди и тети. Он теперь богат. Вот письмо. Просит понять… Месяц мы прожили. Он уехал — и сбежал. Я должна его понять.

Гай. Понять нетрудно, но простить нельзя… Скучновато, чорт! Голова трещит… Вы понимаете, что для меня этот инженер? Вы помните, как мы его берегли?

Наташа. Он здесь пишет вам лично.

Гай. Не надо, не читайте.

Наташа. Да. Я-то пришла к вам просить устроить меня на работу. Я работала у Фукса. Я немного выше, чем чертежник. Все это знают. Только я не хочу вернуться обратно в вашу лабораторию.

Гай. Идите туда, где вам будет лучше.

Наташа. Спасибо. Дайте мне записку к Софье Андреевне.

Гай. Я ей сам скажу… Печально живем, друзья! Я тоже теперь один.

Наташа. Как? Я только что видела Эллу…

Гай. Это не Элла. Это противоположность Эллы. Меня не радует то, что я вижу близкого мне человека, который выдумал самого себя… Впрочем, не о том теперь речь. Ваш муж сбежал, и его уже заменить некем.

Наташа. А что такое?

Гай. Станки… проклятые станки, которые он бы мне переделал. Он единственный был у меня… Эта мысль пришла мне сегодня в голову как спасенье, и вот вам… Ну, что делать! А денег не дадут.

Он это говорит уже не Наташе. Она тихо идет. Остановилась.

Наташа. Григорий Григорьевич, заходите. Бабёнки наши меня не любят, а так ничего. Правда, буду рада.

Гай. Ухаживать еще начну.

Наташа. Ну, ухаживайте.

Гай. Разве мы можем ухаживать, когда станки… станки… (Взял трубку.) Кабинет Монаенкова.

Наташа. До свиданья!

Гай (не бросая трубки). Непременно приду и ухаживать буду… Алло. А, Володя?.. Нет. Это я не за тобой буду ухаживать. Тут у меня дело. Жду.

Вошла Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Там ровно десять человек.

Гай. Одного Монаенкова.

Ксения Ионовна. Скорее Монаенкова! Давайте скорей закончим этот день. Давайте поедем в кино, где Дурашкин в борщ прыгает.

Ксения Ионовна. Дурашкина уже двадцать пять лет не показывают.

Гай. Ну, Веру Холодную.

Ксения Ионовна. Как вы остаромодились!.. Зову Монаенкова. У него такое лицо, точно застрелиться решил. (Ушла.)

Гай.

Вошел Монаенков.

Товарищ Монаенков, езжай сегодня в Москву. Дурака, брат, валять нечего! Можешь нос поворачивать во все стороны. Я прошу тебя стать моим первым помощником. Земля под ногами горит. Ты дрался с моими старомодными чудаками. Ты был прав. Ты со своей энергией зашел левее партии — ты стал неправ. Мне нужен сильный, напористый, новый строитель. Я видел в тебе такого. Бери мандат, езжай в Москву. Требуй снова деньги на станки. Ты грамотный человек. Видишь же, что тут пошло… Ну, будем выяснять ясное или займемся делами?

Монаенков. Я, Григорий Григорьевич, решил отсюда бежать дезертиром. Меня кошмары стали преследовать. Я несколько раз хотел с вами наедине поговорить, но я думал, что вы мне не верите… не любите меня…

Гай. Вот она, язва: любит, не любит, плюнет, поцелует… Людишки. Личности. Себялюбие. Корысть. Вражда. Борьба… Брось, Владимир! Молодой человек. Грамотный. Партия не потерпит, уничтожит. Сейчас ехать надо. Работать!

Монаенков. Еду, Григорий Григорьевич.

Гай. Без денег ты у меня ближе чем на версту к площадке не подходи.

Монаенков. А если откажут?

Гай. Не может быть! Только нажми. Мне уже обещано, — не мог ждать. Так и сказано: «Гай, присылай человека, можем».

Монаенков. Ежели так…

Гай. Но жми. Плачь, ходи по пяти раз в день…

Монаенков. Еду.

Гай. Вали!

Монаенков ушел.

Грехи!

Вошла Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Я позвонила. Вам принесут обед домой… Еще телеграмма, которую надо прочитать. И бумаги.

Гай. Не желаю! Пусть читает Белковский.

Ксения Ионовна. Он болен.

Гай. Отошлите ему на квартиру. Ничего не читаю! Идемте с вами в кино, в лес, на Оку… Я хочу смотреть на звезды, гладить руку женщины, молчать… Чего вы смотрите, точно я очумел? Кто имеет право делать из меня чумного, если я хочу того, чего хотят все здоровые люди? Гай — ответственный работник? Гай не может пойти к Ксении Ионовне и целоваться. А конторщик Тюшкин может?.. Возражаете? Говорите, что я использую служебное положение, что я вас унижаю, что я развратен?.. Мне неудобно, невозможно, стыдно! Что обо мне скажут?.. Аа-ах!..

Ксения Ионовна. Я вас люблю, Григорий Григорьевич…

Гай. Вот видите, до чего я дошел, что не знаю, как ответить… Я слышу, как мне в мозг проникают капли стыда. Ты, коммунист, сиди в келье автомобиля!.. Пойдемте, Ксения, бродить по вечеру… Даже из такого дня выхожу живым. Я жив, друзья мои, я жив!