Мой друг Иисус Христос

В ванне

Мне только что исполнилось пятнадцать.

Я сделал это потому, что влюбился в рыжеволосую Мириам. У нее большая грудь, четыре веснушки на носу, и она из «Свидетелей Иеговы». Я очень хотел заговорить с ней, но так и не осмелился сказать ей ни слова за весь девятый класс. Она знает о моих чувствах, потому что я постоянно ее преследую, даже вне школы. Сначала я прятался за кустами и деревьями и бросался на землю, как только она оборачивалась. Конечно, она сразу заметила, что я слежу за ней, но меня считали странным, так что она даже не пыталась ничего с этим сделать. Она решила не замечать меня, но чем больше она меня игнорирует, тем ближе я подбираюсь. Как-то светлым майским вечером я пробрался к ней во двор и заглянул в ее окно. Она лежала на кровати и читала, а я стоял под окном на цветочной клумбе. Потом она отложила книгу и зевнула, и вдруг наши глаза встретились. Она молчала и испуганно смотрела на меня, и я смущенно подмигнул ей, прежде чем убежать.

Я прекрасно понимал, что мы никогда не будем встречаться, но прелесть этой влюбленности заключалась как раз в том, что я ей не нравился. В то время я мастурбировал по пять-шесть раз в день. Тогда я занимался этим повсюду, даже стоя на клумбе в ее дворе. Сес стала беспокоиться, так как я замкнулся в себе, словно что-то скрывал. Но я просто постоянно испытывал сексуальное возбуждение.

Я пялюсь на Мириам во время урока датского, она нервно оглядывается на меня. Учитель уже несколько раз сделал мне замечание – не потому, что я смотрю на Мириам, а потому, что не слушаю его. Сквозь одежду виден край ее трусиков, а значит, я могу представить себе и сами трусики, и то, что скрывается под ними. Сам не понимая, что делаю, я тянусь рукой вниз, расстегиваю штаны и вытаскиваю его. Она первая замечает происходящее. На лице у нее отвращение. В долю секунды она преодолевает свой страх, подбегает, дает мне звонкую пощечину – хлоп! – и выбегает из класса. А я остаюсь сидеть, смущенный и обескураженный, с пылающей щекой, и пытаюсь понять, почему все называют меня слизняком. Вдруг учитель хватает меня и начинает трясти:

– Быстро убери это.

Я недоумеваю:

– Убрать что?

Он думает, что я дразню его, теряет самообладание и бьет меня по той же щеке, что и Мириам, – хлоп! Я не сделал ничего плохого! Почему они меня бьют? Тогда я вскакиваю и в ответ бью его. Я некрупный, но сильный, так что удар получается отменный. Чпок! – и из носа у него брызжет. Льется кровь. Он поражен. Я снова бью, на этот раз в висок, и учитель падает навзничь. Я оглядываюсь вокруг и вижу любопытствующие взгляды одноклассников. Девчонки визжат, кое-кто уже поспешил скрыться. Я злобно смотрю на них и кричу: «Слабаки!» Что-то же надо крикнуть.

Меня за шиворот оттаскивает Йеспер – школьная знаменитость, ведь он играет в юношеской сборной по гандболу. Мы устраиваем потасовку. Он крупнее меня, но каким-то образом я оказываюсь сверху. Я зажимаю его руки своими ногами, сидя у него на груди, и уже собираюсь вдарить ему как следует, как вдруг обнаруживаю, что мой пенис топорщится прямо ему в лицо. Только тогда я осознаю, что наделал. Поднимаюсь, убираю все хозяйство в штаны и спешу прочь. Никто даже не пытается остановить меня или пойти за мной. Да и почему бы им это делать? Они радуются, что этот извращенец наконец провалился. А я иду домой, чтобы избавиться от унижения.

Следующее, что я помню, это как я лежу в ванне после того, как порезал себе вены на запястье. С удивлением смотрю на кровь, которая стекает по рукам и медленно растворяется в воде, и улыбаюсь. Сес еще ничего не сообщили, поэтому она пока не знает, что я натворил. И вот она входит в дом и первым делом, как обычно, направляется в ванную. Сес предпочитает подольше потерпеть, но воспользоваться своим туалетом. Я забыл запереться. Она распахивает дверь, спеша поскорее добраться до унитаза, и кричит. От неожиданности и испуга она писает прямо на пол и какое-то время стоит в луже мочи, воды и крови и покачивается, прежде чем что-то предпринять. Сес спасает мне жизнь – уже в который раз! Меня кладут в больницу на три дня из-за большой кровопотери, но Сес никогда не оставляет меня.

Прошло немало времени, прежде чем я снова влюбился.

Я не могу остаться сиротой в тринадцать лет

Отец врезался в другую машину, когда мне было тринадцать, а Сес исполнилось двадцать. Водитель второй машины почти не пострадал, только сломал ногу, а мать и отец погибли. Мать умерла сразу. У нее оказалась сломана шея, хотя внешне тело выглядело совершенно не поврежденным. Отец, напротив, умер лишь спустя несколько часов на операционном столе от тяжелых травм. Тело его было одно сплошное кровавое месиво.

Мы находимся в больнице, и я, в отличие от Сес, абсолютно спокоен. Я совсем не нервничаю по поводу того, выживет ли отец – естественно, он выживет, ведь иначе у нас не будет родителей. И я отказываюсь поверить, когда нам говорят, что отец умер. Пускай пойдут и проверят. Ведь не могу же я остаться сиротой в тринадцать лет. И все же они были правы, и вот тогда у меня начал болеть живот. Часто это не сильная боль, скорее такое ощущение, что внутри затягивается какой-то узел. Когда он становится слишком тугим, в животе начинает урчать. Я не рассказывал Сес о своем узле: у нее и так полно поводов для волнений.

Мама записала двенадцать студийных альбомов и несколько дисков с живыми концертами, каждое издание тиражом не менее ста тысяч. Но альбом «Дарю себя тебе» стал ее величайшим прорывом. На данный момент продано 430 тысяч экземпляров, не считая продаж в Норвегии и Швеции. К прошлому Рождеству выпущено подарочное издание стоимостью в 399 крон, в которое вошли все альбомы и бонусный диск с неизданными композициями, в основном демоверсиями и песнями, не вошедшими в альбомы. Это собрание признали лучшим рождественским подарком – было продано почти на двести тысяч экземпляров больше, чем в десятую годовщину маминой смерти, благодаря чему я стал еще богаче. Мы с Сес унаследовали миллионы после гибели родителей, но к чему нам были эти миллионы? Сес вложила их в покупку жилья в Копенгагене. Она успела приобрести несколько квартир, прежде чем цены на недвижимость резко выросли и купленные квартиры поднялись в цене в четыре раза по сравнению с их первоначальной стоимостью. Пожалуй, можно сказать, что я богат. Я владею недвижимостью и всем прочим, но я никогда особо не интересовался своими финансами, так как никогда не испытывал нужды.

Мать

Репутации мамы не повредило то, что ей был всего сорок один год, когда она умерла, но и сейчас она была бы столь же любима, если бы была жива. Как-никак, она автор нескольких самых волнующих и популярных датских песен. Три года назад в газете «Берлинске тиденде» проводилось голосование за пятьдесят лучших датских поп-песен. Победила «Моя женщина»[1] группы «Газолин», но целых девять маминых песен (больше, чем чьих бы то ни было) вошли в этот топ-лист, причем три из них («С тобой», «Что скрывает сердце» и «Шторм») – в первую десятку под номерами три, семь и восемь соответственно.

Мама хотела выжать из своей карьеры максимум, так что старалась выступать везде и всегда. Даже когда мы ездили куда-то на каникулы, эти поездки всегда были связаны с ее гастролями в Норвегии или Швеции, где она тоже была очень популярна. Наши каникулы никогда не были просто каникулами, даже когда мы лежали на пляже или глазели на древние руины. Конечно, у нас было время покататься на лыжах в Норвегии, но нам всегда приходилось уезжать из-за мамы. Отзывы критиков в большинстве были отличными, ведь она вся отдавалась выступлениям. Но в последние гастроли молодой критик Ханс Хенрик Фарендорф написал отрицательный отзыв, назвав ее концерт «слабым и неотточенным». Несмотря на два десятка мнений других критиков о том же самом концерте как о «фантастическом и зажигательном», мама заплакала из-за этого единственного дурного отзыва. Отец подождал, пока он останется один, и позвонил Фарендорфу, попросив больше никогда ничего не писать о маме.

Когда мама не работала, она расслаблялась, восстанавливала силы: много смотрела телевизор или запиралась в комнате и слушала громкую музыку. Причем она слушала музыку, которая была совсем не похожа на то, что она исполняла сама. Ей нравились группы «Айрон Мейден», «AC/DC», а позже и «Металлика». Мы старались не обременять маму, так как ей нужно было отдыхать по-настоящему. Сес относилась к этому очень серьезно. Она старалась устроить так, чтобы я не отвлекал маму по пустякам, а лучше бы и вообще не отвлекал. Поэтому я отвлекал Сес. Несколько раз я стучался в мамину дверь, и Сес тут же оттаскивала меня от двери, садилась на корточки и говорила: «Что случилось, малыш?» Первый раз мне было странно слышать, как она назвала меня малышом (ей было всего одиннадцать), но я быстро привык к этому.

Единственное место, где мама никогда не выступала, – это Тарм, откуда она была родом. Она отказывалась наотрез, хотя ее и пробовали туда заманить. Ей предложили сногсшибательный гонорар за одно-единственное выступление в концертном зале Тарма, но она ни за что не хотела возвращаться в этот город. Поняв, что деньгами ее не соблазнить, администрация Тарма пошла на другие ухищрения. Например, попыталась привлечь огромным праздником, устроенным в ее честь. Они уже вовсю планировали это торжество, когда сообщили о нем маме, но и тогда она сказала, что ей это неинтересно. Естественно, праздник не удался, раз главная виновница отказалась приехать. Это было большим разочарованием для властей Тарма. После многочисленных неудачных попыток каким-то образом завлечь маму нас разыскал сам мэр города, пожилой седовласый фермер. Он приехал в Копенгаген и заявился к нам домой:

– Добрый день, я Бьярне Андерсен, мэр Тарма.

Мама удивленно взглянула на него и спросила:

– А откуда у вас наш адрес?

Он покраснел:

– Мне дал его секретарь вашей записывающей компании. Я подумал, что вместо переписки лучше будет пообщаться лично.

Это был очень скромный, пожилой, смущенный человек, и маме стало его жалко. Она пригласила его в дом и вежливо выслушала. Он даже пообедал с нами. Она обнадежила его, но в конце концов вынуждена была отказать, так что он вернулся домой с очередным поражением. Говорят, что именно после этого случая он ушел из политики.

Отец

Отец встречался в домашней обстановке лишь с одним из коллег, а именно – с дядей Джоном. Они оба были почтальонами. Отца раздражало, что его карьера завершилась службой на почте в Нерребро, в то время как маму любила вся Дания. В особенности потому, что в журналах он всегда появлялся в почтовой униформе. Отца постоянно преследовали фотографы, они переворачивали его велосипед, чтобы запечатлеть момент, как он ловит разлетающиеся на ветру письма. Он ощущал себя убогим, но мама так не считала. Ее не волновало, чем он занимается, пока он с ней, а он действительно каждую секунду был с ней, и кажется, без нее не мог даже дышать.

Дядя Джон – это не родной наш дядя, мама и папа были единственными детьми в своих семьях, но Джон очень хотел, чтобы мы называли его дядей.

– Мне кажется, будет здорово, если они будут называть меня дядей, как будто мы одна семья, Алан.

Отец не реагировал на эти слова, и тогда Джон повторял:

– Как будто мы одна семья, Алан.

Это был упитанный мужчина, ровесник нашего отца, он жил вместе со своими родителями и очень любил моего отца, но не был его другом. Он был чуть больше чем коллега и чуть меньше чем друг. Папа слушал его, но никогда не рассказывал ему о своих проблемах и не слишком вникал в его дела. И все же Джон для отца был ближе всего к общепринятому понятию друга. Отец так держал себя со всеми, кроме мамы. Как-то я рассказал отцу, что меня дразнят в школе. Он выслушал меня, кивнул с серьезным выражением и сказал: «Николай, они должны прекратить», – и все.

Так они познакомились

Родители мамы – религиозные люди – воспитывали ее в преклонении перед Иисусом и в строгой приверженности Господу. По словам мамы, наш дед в первую очередь был верующим, а потому имел все основания отчитывать ее. К великому сожалению своего отца, мама целовалась с мальчиками – отчасти в качестве протеста, отчасти потому, что любила, когда ей говорили, как она прекрасна. Она мечтала сбежать в Нью-Йорк или в Лондон, но и против Копенгагена ничего не имела, лишь бы оказаться подальше от нашего дедушки.

Отец – тоже уроженец Тарма, но он твердо решил переехать в Копенгаген. Он был сиротой, родители умерли, а близких друзей у него не имелось, так что какой ему был смысл оставаться в небольшом городке с такими ничтожными возможностями для самореализации? Вот только он не предвидел, что в итоге окажется комическим придатком мамы.

Он познакомился с мамой на прощальной вечеринке. Они не были знакомы до этого – знали друг друга в лицо, не более того. Мама пришла без приглашения. Отец, двадцатидвухлетний, симпатичный, в предвкушении будущего успеха, – официальный центр внимания на празднике. Мама, красивая, но шестнадцатилетняя, вообще-то, должна была сидеть дома в своей комнате, однако сбежала и тут же оказалась неофициальным центром внимания. Народ на вечеринках всегда концентрировался вокруг нее. Эти двое никогда не общались друг с другом прежде, а в тот вечер они не общались ни с кем другим. Мама не упускала его из виду, ведь он должен был «спасти» ее. Когда все разошлись, мама осталась, и отец не мог поверить, что вдруг оказался наедине с красивой девчонкой, обладательницей прекрасной груди.

– Алан, а ты возьмешь меня с собой в Копенгаген?

– Конечно возьму, – ответил он, пораженный тем, насколько легко далось ему это решение.

Она успокоилась, и он почувствовал, насколько она мала и беззащитна в его огромных объятиях. Они знали друг друга всего восемь часов, когда приняли решение уехать вместе. Он целовал ее, а она напряженно дышала, пока он расстегивал ей брюки. Она целовалась со многими, но единственным мужчиной в ее жизни навсегда остался отец.

Когда мама рассказала, что собирается уезжать (а она рассказала это с удивительной уверенностью, так как теперь у нее появилась поддержка), дед ужасно разозлился. Ей всего шестнадцать. Никакого Копенгагена. Он называл ее такими словами, какие отец никогда не должен произносить в адрес своей дочери. В общем-то, он никогда не церемонился с ней, но теперь звучали уж совсем гадкие ругательства. Мама несколько раз убегала из дома к отцу. А ему ужасно не нравилось, что все так сложно, – конечно, она уедет с ним, но всякий раз он просил маму вернуться домой и разрешить ситуацию без ссор. Родителей нужно ценить. Когда она в пятый раз вернулась совсем удрученная, дед уже поджидал ее, злобно сверкая глазами. Все началось с криков и угроз – но неужели он рассчитывал запугать ее словами? Все детство ей угрожали адом. Мама орала в ответ, и тогда дед снял ремень. Вообще-то, он не имел привычки бить маму. Он мог дать ей пощечину, когда она дерзила или огрызалась, но до такой жестокости еще никогда не доходил. Он бил маму, пока бабушка причитала в сторонке. Она не участвовала в происходящем. Она была слабой.

Хлоп!

– Ну-ка попроси прощения.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

– Иди ты к черту!

Хлоп-хлоп.

– Проси прощения.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

– Отвяжись!

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

И вдруг от сильного удара открывается дверь. На пороге стоит отец. Он провожал маму домой и решил остаться неподалеку. Он не сомневался, что ее крики обращены к нему, и повел себя совершенно правильно: выхватил ремень из рук деда и прогнал его через всю комнату. Тогда-то мама и полюбила отца всем сердцем – она никогда не была такой счастливой, как в тот момент, когда он отодрал ее отца его собственным ремнем. Прекратив побои, продолжавшиеся довольно долго, он отдышался.

– А теперь мы пошли. Вы больше никогда не увидите Грит. Она моя, и держитесь от нее подальше.

И они ушли.

Мама ничего не взяла с собой, кроме любви всей своей жизни и ежедневной молитвы. Она презирала правоверных верующих, но сама продолжала молиться. Возможно, эта была всего лишь привычка, от которой она не могла избавиться, но она молилась каждый вечер, и это давало ей успокоение перед сном.

Они ожидали, что мамины родители натравят на них полицию, но те, вероятно, решили, что мама не достойна всей этой возни. По крайней мере, впервые мы их увидели после маминой смерти, да и то интересовала их не мама, а я. Маме очень нравился Копенгаген, и в первые недели она только и делала, что бродила по городу, садилась где-нибудь и наблюдала за прохожими. Она черпала в этом силы. И всегда находилась добрая душа, которая осторожно спрашивала ее: «Все хорошо?», и мама отвечала с улыбкой: «Да, все замечательно».

Однажды, разглядывая проходящих мимо людей, она начала напевать что-то себе под нос. Неожиданно у нее получилась мелодия со словами, так появилась песня «С тобой». Она придумала целую песню, и это оказалось так легко! Прошло несколько дней, прежде чем она решилась исполнить ее своему возлюбленному. Песня посвящалась ему, но ей казалось, что песня недостаточна хороша, ведь она любила его намного сильнее, чем могла выразить ее незатейливая песенка. Когда отец пришел с работы, мама сказала, что приготовила для него подарок. Он должен был сесть и молчать. Она волновалась и вся дрожала. Отец тоже смутился – он никак не мог понять, что это за подарок такой, который требует от него тишины, тем более мама никак не решалась начать.

– Где же подарок?

Мама рассердилась:

– Я же просила, чтобы ты помолчал. А то ты все испортишь.

– Извини. – Отец недоумевал все сильнее.

Так прошли еще пять минут неловкого молчания. Это был самый странный подарок в его жизни. И вот он услышал первые волнующие звуки, вырвавшиеся из маминых уст. Мама пела, закрыв глаза, так что не видела выражения его лица. Допев до конца, она продолжала сидеть с закрытыми глазами, надеясь, что отец скажет ей что-то хорошее. Но он молчал. Глупый ютландец, разве сложно ему просто притвориться? Она открыла глаза и хотела извиниться за неудачную выходку, но увидела, что он плачет. Наконец он произнес, заикаясь:

– Я безумно люблю тебя. Черт возьми, как ты талантлива.

Маме казалось, что на самом деле он так не думает. Глупо улыбаясь, она принялась отнекиваться, но отец остановил ее взглядом и проникновенно сказал:

– Это самая чудесная песня, какую я когда-либо слышал.

Мама уловила серьезность в его голосе и никак не могла понять, что ей теперь с этим делать.

Пять месяцев спустя эта песня уже возглавляла хит-парад датских синглов. Благодаря отцу. Она сама ни за что не осмелилась бы на такое. Отец испытывал гордость, но постепенно его стало раздражать, что именно мамины нужды постоянно были в центре внимания. Когда он наконец высказался по этому поводу, это привело к жуткому скандалу, окончившемуся тем, что мама ушла, хлопнув дверью. Она отсутствовала два дня. Отец остыл, и мама, естественно, вернулась. Все стало так же, как раньше. Она часто уходила и возвращалась, когда отец совсем отчаивался. Однажды ее не было целую неделю, и он не спал семь ночей подряд. Были ли они счастливы? Вряд ли. Но они не могли обойтись друг без друга. Просто одного этого им не хватало для счастья.

Школа

Моя сестра родилась, когда маме был двадцать один год. Раньше у них не было времени. Они начали разговоры о детях, когда маме было всего семнадцать, но тогда помешала стремительно начавшаяся карьера. Спустя несколько лет мама устала от концертов – пришло время подумать о ребенке. То есть Сес можно считать ребенком, родившимся в момент передышки. Поэтому моя сестра быстро поняла, что ухаживать за ней особо некому, и потом всю жизнь предпочитала разбираться со своими проблемами сама. В отличие от Сес, мне никогда не приходилось заботиться о себе самому – у меня же была Сес.

Мама всегда относилась к своей популярности с необычайной легкостью. Я же, напротив, был обременен ею. В первый же мой день в школе, выяснив, кто я такой, дылда Катрина и коротышка Вибеке, желая подразнить меня, встали рядом и спели «Что скрывает сердце». Я очень расстроился, а стоило остальным детям заметить это, как я навсегда стал объектом насмешек. Я привык к боли. Она даже превратилась для меня в рутину, всегда почти одинаковую. Я знал, что, если меня увидит Мортен, мне не избежать подножки. Если Пернилле открыла рот, она скажет, что ее папа называет мою маму шлюхой. Я знал, что раз они перешептываются, значит, замышляют что-то против меня. И я перестал реагировать даже на побои – ведь если я стану бесчувственным, мне не будет больно. Кроме того, мне часто помогало, что моя сестра оказывалась рядом, подобно ангелу мести. И если Мортен ставил мне подножку, Сес лупила его линейкой по попе. Красивая девочка из шестого класса устремлялась к замухрышке первокласснику:

– Ну что, обижаешь моего младшего брата?

И, не успев ответить, Мортен с криком растягивался на полу.

В девятом классе Сес перевели в школу рядом с Фредериксхавном. Она не желала оставлять меня наедине с моими мучителями и упрашивала родителей разрешить ей остаться дома, но эти уговоры ни к чему не привели: учителя утверждали, что она проблемный ребенок, а родители доверяли учителям.

Она звонила мне каждый вечер, и я рассказывал ей, что у меня появились друзья, травля прекратилась, а школа просто супер. Сес удивленно слушала, как я рассказывал про своего нового друга, с которым я только что смотрел «Терминатора-2».

– А как его зовут?

– Кеннет. Кеннет из шестнадцатой квартиры.

– Он, наверное, постарше?

– Всего на два года.

Сес задумалась, но, к счастью, решила просто сказать:

– Я рада, что у тебя появился друг, малыш.

У меня появилось много друзей, пока она находилась в спецшколе, это были друзья, порожденные моей фантазией, и они защищали меня. А она так искренне желала, чтобы все это оказалось правдой! Я выдумывал их специально для Сес, чтобы она не так расстраивалась, что не имеет возможности защитить меня сама. Тогда я впервые ощутил свое одиночество.

Было такое счастье, когда Сес приехала домой. Все летние каникулы мы проведем вместе! Я не замечал никого, кроме Сес, а она не видела вокруг никого, кроме меня.

Я даже спал у нее в кровати. Мы лежали, укрывшись одеялом с головой, и она прижимала меня к себе. Она не могла прийти мне на помощь в школе, потому что поступила в гимназию, но она была дома, когда я приходил из школы, и с этого момента время неслось вперед.

Туэ

Во втором классе гимназии она влюбилась в Туэ. Это был спокойный, улыбчивый и приятный парень – он обладал всеми теми качествами, которых я был лишен. Естественно, я его не переносил. Он приходил и уходил, когда хотел, целовал мою сестру, заставлял ее улыбаться так, как она никогда раньше не улыбалась, уводил ее на долгие часы и даже дни, оставался ночевать. Туэ присутствовал везде и во всем. Он всегда был доброжелателен со мной. Но, занимаясь моими проблемами, он делал это лишь потому, что беспокоился о недотепистом младшем брате Сес. А я хотел, чтобы моя сестра принадлежала только мне.

Ссора между нами была неизбежна. Я только не понимал, каким образом все случится, ведь Сес влюблена в него, и я вполне могу проиграть в нашем противостоянии. Это случилось внезапно – так же неожиданно для него, как и для меня.

В тот день умер его двоюродный брат, и он плакал у Сес в комнате. Его обычная непринужденность куда-то делась. Когда-то они вместе играли в одном манеже, а теперь его брат умер от лейкемии. Я ничего не знал об этом. Я знал лишь то, что у меня в школе был чудовищный день. Мне на шею налепили соплей. Лучше бы меня побили, а так получилось слишком унизительно, то есть они настолько ни во что меня не ставили, что совершенно спокойно вытирали об меня сопли. Вероятно, они договорились заранее, что в тот день устроят мне настоящую пытку. На мне была ковбойская куртка. Отец заказал ее специально для меня – на нагрудном кармане красовались мои инициалы. Шикарная куртка. Он редко разговаривал со мной, но подарил мне эту куртку. Такой другой не было в целом мире. И этот подарок говорил о многом, так мне казалось. Они бросили ее в унитаз и втроем помочились сверху. Стоя вокруг, они хохотали до хрипоты, а я ревел и ревел. Конечно, мочу можно отстирать, но я никогда больше не надену эту куртку – они уничтожили то ощущение, которое она мне давала. Я в отчаянии приполз домой с мокрой курткой в сумке.

Мне нужна Сес, только она, а у нее сидит этот Туэ. Я даже не замечаю, что он плачет. Я лишь слышу, как Сес говорит мне:

– Николай, не сейчас.

– Нет, сейчас. Он всегда тут. Пускай уйдет.

Но Сес трясет головой, и тогда я начинаю орать на Туэ, и ору до тех пор, пока не выдыхаюсь, а когда я делаю передышку, вступает он. Он буквально сорвался на мне. Ему хорошо были известны мои слабости, и он прошелся по ним всем, завершив свою тираду словами:

– От тебя воняет мочой.

После десятисекундной паузы Сес зло, но с сожалением сказала Туэ:

– Убирайся. Я больше не хочу тебя видеть.

Туэ в замешательстве попытался прикоснуться к ней, но она отстранилась.

Никто не имел права обижать меня.

После их смерти

Сес злилась сама на себя, потому что ее заставили дать интервью, а отец тем временем умирал. Именно с тех пор мы никогда ничего не говорим прессе. Отныне мы обычные люди, а обычные люди не представляют никакого интереса для СМИ.

– Николай, мы остались вдвоем.

– В каком смысле?

– Только мы есть друг у друга, – прошептала она, крепко сжимая мои руки.

Я это и сам знал. Зачем она сказала?

– Я имею в виду, малыш, что не стоит говорить с остальными. Так что, если кто-то будет пытаться с тобой заговорить, просто молчи. Я у тебя есть, а больше тебе никто не нужен.

Она заставила меня испугаться.

Для Сес много значило, чтобы мы с ней вдвоем пребывали в мире и покое, однако, к сожалению, случившееся оказалось не только нашим личным делом. Кроме всего прочего, журнал «Си ог Хер» опубликовал серию фотографий, на одной из которых красовалась Сес на пляже в купальнике, трусики впивались ей прямо между ягодиц. Редакция получила фотографии от парня, с которым Сес встречалась в гимназии, не от Туэ, а от какого-то проходного. Странный выбор. В журнале опубликовали статью о нашем горе, а под фотографией поставили подпись: «Взгляните, разве эта тоскующая дочь не прекрасна, особенно когда она почти без одежды?» Всем казалось, что Сес похожа на мать, и это еще больше ее расстраивало.

Из меня они даже не пытались сделать гламурную штучку. Они понимали, что это пустая трата времени. Они побеседовали с моим учителем датского, тем самым, которого я ударил двумя годами позже.

– Он часто погружен в себя, и многие думают, что он странный. Лично я скажу так: он особенный.

Сес пришла в ярость. Она поносила его по телефону добрых полчаса:

– Нет, уж лучше заткнитесь. Послушайте меня! Мне насрать, что вы сказали из лучших побуждений. Не смейте больше высказываться о моем младшем брате, ясно? – Пауза. – Ясно? – И она бросила трубку.

После этого он стал относиться ко мне иначе. Не скажу, что лучше.

Это повышенное внимание означало, что нам не дадут как следует прийти в себя.

Удивительнее всего был народ на улице. Через неделю после того, как погибли мои родители, ко мне подошла стайка маленьких девочек – они хотели взять у меня автограф, ведь я же своего рода знаменитость. Я растерялся и сказал: «Да пошли вы!» – и поскорее смылся оттуда. Пожилые дамы интересовались у меня, скоро ли моя сестра выпустит свою первую пластинку, а то они ждут не дождутся. Они выражали надежду, что она продолжит в стиле нашей матери – так светло и по-датски. И тоже были грубо посланы мной. Солидные мужчины советовали мне, как справляться с гневом в отношении отца, гневом, которого, в общем-то, я никогда не испытывал. Их я не посылал, ибо они всегда заставали меня врасплох.

Кроме того, мне попадались люди, знавшие моего отца. Как-то я стоял в супермаркете, выбирая замороженную пиццу, как вдруг заметил полную даму, направлявшуюся прямиком ко мне. Она была очень осторожна, боялась как-то неправильно поступить.

– Извините, что я вам помешала.

Я кивнул и начал подыскивать пути отступления, но в то же время слушал ее.

– Я знала вашего отца.

– Правда?

– Да, я работала с ним на почте. Я лишь хотела сказать: мне жаль, что его больше нет с нами. Он всегда был вежлив и отзывчив. Помните об этом, несмотря на то что пишут о нем. Не забывайте.

Я заплакал, услышав эти добрые слова. Она осторожно обняла меня, и я с благодарностью уткнулся в ее мягкое тело. В течение двадцати минут она стояла, держа меня в объятиях. В тот раз я впервые не ощутил в животе той боли, которая сопровождала меня после смерти родителей постоянно.

Бабушка и дедушка

Они появились неожиданно. Когда они позвонили в нашу дверь, родители уже месяц как покоились на кладбище. Я открыл. На пороге стояли мужчина и женщина средних лет, которые казались мне удивительно знакомыми, но я их никогда не встречал. Все же в них было нечто, что заставило меня нервничать. Они выглядели как-то слишком многозначительно.

– Николай?

– Да.

– Здравствуй. Я твой дедушка. А это твоя бабушка. Кровь застыла у меня в жилах.

Мама несколько раз писала им. В ответ она получила одно-единственное письмо. Очень короткое.

И вот они стояли у нас в дверях, и я не знал, что мне делать. Сес не было дома, но скоро она должна была прийти.

– Можно нам войти? Холодно сегодня. Зябко.

Я понимал, что нельзя было этого делать, но все же впустил их. Сес отругает меня, но они часть семьи, от которой у меня осталось не так много.

Мы прошли в гостиную. Я приготовил кофе и отыскал печенье. Мы долго сидели, пока я не спросил с удивлением:

– А зачем вы пришли?

– Хотим убедиться, что наш внук ни в чем не нуждается, – сказал дедушка.

– Кто? Я?

– Ну да, кто же еще?

– Но нас двое.

– Двое?

– Я и Сес.

– Да, но мы пришли за тобой.

Я обрадовался этому заявлению. Улыбнулся им. Теперь я готов был посвятить им все свое внимание и выслушать, но дедушка не успел ничего толком изложить, как вдруг открылась входная дверь. Не прошло и трех секунд, как Сес вошла в гостиную. Я обернулся – на ее лице читался явный испуг.

– Это бабушка и дедушка.

– Я прекрасно знаю, кто это. Что вы тут забыли?

Ее слова падали, как камни.

– Мы пришли в гости к внуку. Он потерял родителей, и мы подумали, что теперь нуждается в нашей помощи.

– Неужели? Ну-ка выметайтесь отсюда! Сейчас же!

– Мне кажется, тебе стоит быть повежливее с нами.

– Ах вон что вам кажется. Проваливайте!

– Хорошо, мы уйдем. Но мы вернемся. Мы его семья, а Николаю сейчас очень нужна семья.

– Никакая вы не семья. Убирайтесь! – злобно кричала она.

Дед медленно поднялся, выдерживая взгляд Сес.

– Ну что ж, пойдем, матушка. Всего хорошего тебе, Николай. Скоро увидимся.

– Не дай бог.

Сес вся покраснела. Я не мог взять в толк, почему она так рассердилась.

– Ты отвратительно разговариваешь, – кинул ей дед.

– Это мой дом. Я разговариваю, черт возьми, как мне хочется.

Они ушли. Бабушка, которая пока еще не произнесла ни слова, внезапно коснулась руки Сес и прошептала: «Мне очень жаль». Сес в смятении взглянула на нее и отдернула руку.

Я посмотрел на них с тоской и раздраженно повернулся к Сес, как вдруг она меня ударила. Я застыл, не понимая, как реагировать, а потом угрюмо удалился в свою комнату. Моя сестра заплакала впервые после смерти родителей. Слезы хлынули градом. Я включил магнитофон и сделал звук погромче, чтобы заглушить ее рыдания.

Прошла неделя, прежде чем они объявились снова. За это время в «Берлинске тиденде» вышла статья о том, что они забыли прежние обиды, ведь теперь внук нуждается в них.

Я мечтал об этом переезде, представляя себе, что моя неуверенность тут же исчезнет, если я буду окружен западными ютландцами. Жизнь потечет тихо и славно, ничто не будет мне угрожать. Бабушка и дедушка постараются дать мне все, чтобы я вырос сильным молодым мужчиной. Естественно, я заберу с собой Сес, и мы все вместе будем счастливы.

Бабушка с дедушкой наняли копенгагенского адвоката, с которым связались с помощью миссионерской организации. Он приходил к моей сестре и объяснил ей, что она слишком юна, а потому не может обо мне заботиться.

Сес бесилась:

– Кто это сказал? Это ведь не вы решаете.

– Нет, решают социальные органы.

Социальный консультант, который занимался моим делом, очень симпатизировал Сес, но все равно считал, что двадцатилетняя девушка не может заботиться о тринадцатилетнем мальчике. Сес не очень беспокоилась, ведь до сих пор альтернативы не было, но с появлением бабушки и дедушки она заволновалась.

Адвокат объяснял, что для меня будет только лучше, если я переселюсь в Тарм, где у меня будет безопасное и надежное жилище. Но она отвечала адвокату, что я никуда не поеду. Я ее младший брат, и она – вся моя семья.

– Вы думаете, что можете справиться с подростком? Тут нужна твердая рука.

– Как дед воспитывал нашу маму?

Адвокат понятия не имел, о чем говорит Сес, поэтому ответил:

– Да, именно, как твои бабушка и дедушка воспитывали маму. Если бы не их воспитание, ей бы никогда не достичь таких высот.

Сес фыркнула:

– А вы и правда дурак.

Адвокат раздраженно вздохнул. Он пытался быть вежливым и привести разумные доводы, а она оскорбляла его. Тогда он перешел к угрозам. Если она согласится на мой переезд в Западную Ютландию, то сможет навещать меня, а я ее. Но если им придется бороться, она потеряет всякую связь со мной – не сможет ни приехать, ни позвонить, ни написать.

Сес холодно взглянула на него:

– У меня есть деньги на адвокатов в десятки раз способнее вас. У меня есть деньги на людей, которые раскопают о бабушке и дедушке все дерьмо. Но вы знаете, до этого даже дело не дойдет. Вы настоящий идиот. Вы предупредили меня, и в тот самый момент, как за вами закроется дверь, я позвоню нескольким здоровым парням с наколками на спине, и они сделают вам очень больно, если вы посмеете забрать у меня Николая. А теперь уходите.

Сес не звонила никаким парням с татуировками, потому что она таких не знала.

Бугаи с татуировками

На следующий день дед позвонил Сес. Он насмехался, унижал ее и всячески ей угрожал. Я все это видел и слышал. Она несколько раз хотела бросить трубку, но трубка словно приклеилась к руке. Все тело ее сотрясалось. Дед запугал ее.

– Сес, они не выселят меня отсюда, если я сам этого не захочу. Они не смогут.

Но Сес не была так уверена. Она уткнулась лицом в ладони и молча сидела в таком положении несколько минут, а затем вдруг решительно поднялась, твердая, как сталь:

– Я пойду пройдусь. Не знаю, когда вернусь.

– Куда ты собралась? – Я занервничал.

– Я должна сдержать свое слово.

Сес ходила по замызганным кабакам до тех пор, пока не увидела целую компанию огромных мужиков с наколками. Она взяла себе пиво и сделала глоток, бросив взгляд на компанию. Они были настоящие громадины, а моя сестра всего 156 сантиметров ростом и весит 46 килограммов. Один из парней встал и вышел в уборную, и она тут же заняла его место. Остальные с изумлением уставились на миниатюрную красотку, подсевшую к ним с виноватой улыбкой. Но она молчала. Их товарищ вернулся:

– Прошу прошения, но вы заняли мое место.

– Да. Но я могу подвинуться. Просто будет слегка тесновато.

Она подвинулась, и он удивленно уселся. После длительного молчания она собралась с силами:

– Можно мне кое-что вам рассказать? Мои родители погибли месяц назад в автокатастрофе. Вы хорошо знаете мою маму. Грит Окхольм. Ту самую, которая пела «Шторм» и «Что скрывает сердце». Знаете?

Они закивали, и она заплакала – во-первых, и без того было из-за чего, во-вторых, ей вдруг стало страшно. Вдруг она почувствовала, что кто-то обнял ее. Это оказался тот самый четвертый бугай, который отлучался в уборную. Он не привык к нежностям, но старался как мог. Она посмотрела на него снизу вверх и поблагодарила.

– У меня остался только мой младший брат. Если я лишусь и его, я не знаю, что мне делать. Он на семь лет младше, ему всегда приходилось трудно. Но я делала все, чтобы защитить его. А сейчас у меня просто не хватает сил, но они мне так нужны! Они отберут его у меня.

Объятия стали теснее, и компания начала потихоньку въезжать в ее проблему.

– Мой дед хочет забрать его в Ютландию. Он не хотел нас знать, пока мама была жива, потому что мы к нему не очень хорошо относились. Теперь он требует отдать ему моего братика, но он же не может отправиться в Ютландию к человеку, который до крови избивал мою маму за то, что она влюбилась в моего отца…

Рука бугая сжала ее еще крепче.

– Я не знаю, что мне делать. Я пытаюсь держаться, но он меня запугивает. Я безумно боюсь. Он обзывает меня незаконнорожденной, и я не знаю, что ему ответить.

Рука утешителя сомкнулась так крепко, что начала причинять боль. Она посмотрела на него и оглядела всю компанию:

– Мне нужна ваша помощь.

Дедушка очень удивился, когда к нему во двор въехало четыре мотоцикла. Он успел только спросить: «Что вы хотите?» – и за следующие полчаса не произнес ни слова.

Он сдался не сразу, хотя Сес удалось изрядно его напугать. Он позвонил нам, но положил трубку, когда подошла Сес. Когда трубку взял я, он первым делом поинтересовался, нет ли ее дома. Он чувствовал себя не очень хорошо, я и сам это слышал и спросил:

– Что случилось? Почему ты так тяжело дышишь?

Он с яростью рассказал мне, что моя сестра подослала к нему толпу байкеров. У него сломаны два ребра. И эта девица хочет нести ответственность за меня?! Именно! Я гордился тем, что Сес сделала это ради меня. Дедушка пытался сбить меня с толку. Если я хочу, я могу уйти от Сес и жить с ними. Я поразмыслил над его предложением – я знал, что Сес приедет за мной в любом случае. Я мог предать ее, и она примет меня обратно, стоит мне попросить прощения. Да и прощения просить было не обязательно. Так что я призадумался, но все равно выбрал Сес. Потому что Сес – это Сес, а бабушка с дедушкой – это бабушка с дедушкой. Я писал и звонил им много раз, но когда дедушка понял, что он проиграл, он не пожелал больше тратить на меня время. Мне было больно оттого, что он просто отбросил меня, и я даже мечтал о мести, но я никогда не думал, что однажды окажусь причастен к его смерти.

В течение двух месяцев Сес встречалась с тем самым четвертым парнем. Нет, она не была влюблена – она была благодарна. Она чувствовала, что обязана ему, и два месяца дарила ему свою любовь.

Теперь я небезопасен

У меня были свои счеты с жизнью. Нельзя сказать, что я ощущал себя замечательно, но вполне сносно, тем более что у Сес, кроме меня, не было других интересов. Она двадцать пять часов в неделю работала в магазине «Фетекс», но лишь для того, чтобы чем-то заниматься, пока я находился в школе. Для Сес было важно, чтобы мы жили нормально, и «Фетекс» ее устраивал.

Мы настроились на то, что нам вполне хватает друг друга, и несколько лет все так и продолжалось, но внезапно мне захотелось большего. Мне оказалось мало того, что только Сес меня любит. Мне хотелось, чтобы и другие полюбили меня, и по ночам я мечтал о других людях. Так и началась серия моих влюбленностей. Я всегда выбирал девочек, с которыми у меня не было абсолютно никакого шанса. Мириам была моей сильнейшей любовью, а потому и поражение было самым тяжелым. Мириам убедила меня в том, что у меня никогда не будет никого, кроме Сес, и я, должно быть, ужаснейший человек, раз меня любит только сестра. И это заставило меня злиться не только на себя самого, но и на всех тех, кто не хотел полюбить меня. Неужели это так тяжело – дать мне хоть капельку любви?

Я предполагал, что после моей попытки самоубийства Сес бросит работу, чтобы присматривать за мной, но она этого не сделала. Она отпросилась на несколько недель после инцидента, на то время, пока я не посещал школу, но затем возобновила работу в «Фетексе», причем перешла на полную ставку. Я чувствовал, что она отдаляется от меня. Как-то она сказала:

– Я думаю, не заняться ли мне чем-нибудь.

– Например?

– Ну, хоть чем-то. Может, греблей. А ты не думал чем-нибудь заняться?

– Чем?

– Не знаю, малыш. Чем ты хотел бы заниматься? Мне кажется, тебе стоит общаться с кем-то, помимо меня.

– Мне не хочется общаться ни с кем, кроме тебя.

Но она продолжала выдвигать какие-то странные предложения. Не пойти ли мне на гандбол, теннис, дзюдо, гитару? И чем больше она перечисляла, тем сильнее я чувствовал, что она отрекается от меня. У меня безумно заболел живот.

Я не обсуждал с ней этого, но было ясно: теперь она любит меня меньше, чем раньше, – и я не понимал почему. Я скучал по тому времени, когда она боялась меня потерять. Она должна за меня бороться. Надо как-то напугать Сес, чтобы она полюбила меня снова.

Тощий парень

В четверг вечером я стою на площади Святого Ханса и вдруг вижу группу мальчишек, которые собираются поколотить тощего паренька. Они привлекли мое внимание, и я медленно пошел к ним. Парень изо всех сил пытается их сдержать, но они наступают все ближе и ближе. На асфальте стоит пол-литровая бутылка. Я беру ее и подхожу. Ничего себе. Они толкают его, и вот он на земле. Пару раз его пинают, но он поднимается на ноги. Он кажется стойким, но они старше и их больше, так что ему не избежать серьезных побоев. Я подхожу еще ближе и теперь стою всего в нескольких метрах от места событий. Никто из них не замечает меня. Они все сосредоточены на другом: один на том, чтобы выстоять, остальные на том, чтобы как следует отдубасить его. Я нашел то, что искал. Я опускаю бутылку на голову самого крупного из мальчишек. Осколки сыплются ему на голову, и он с криком падает. Он держится руками за лицо, и кровь сочится сквозь пальцы. Его товарищи, остолбенев, пялятся на меня, а я, собрав все силы, наношу удар тому, что стоит ближе всего ко мне. Он наклоняется, теряет равновесие и хлопается головой в облицовочную плитку. Я думаю про себя удивленно и гордо: «Каким я оказался молодцом». Двое оставшихся смотрят только на меня, и вдруг тощий парень повис на одном из них. Это довольно странное зрелище, потому что парень не бьет и не пинает врага, а кусается. Он вцепился в щеку мучителя и отхватил целый кусок. Я весь согреваюсь изнутри и понимаю, что сделал правильный выбор, когда вижу, что парень выплевывает лоскут кожи. Последний из четверых убегает со всех ног, оставляя своих товарищей кричать и истекать кровью. Я ничего не предпринимаю, просто жду. Парень изумленно смотрит на меня и говорит с переполненным чужой кровью ртом:

– А теперь бежим отсюда.

Так я познакомился с Йеппе. Он стал моим первым другом. Мой ровесник, он выглядел на пару-тройку лет помладше. Он был в восторге от меня, ведь я спас ему жизнь, и он не понимал почему. Я подоспел к нему на помощь, а больше ему ничего не нужно было знать. Я тусовался с Йеппе, брал пару порций пива и ждал, что произойдет дальше. Это случилось не в первый вечер. И не в следующий. И даже не через два вечера. Мы просто шлялись по городу и разговаривали. Йеппе рассказывал, а я поддакивал. Он говорил без остановки. Обо всем – об автомобилях, о футболе, о планах на будущее. Йеппе хотел стать медбратом, что само по себе вызывало смех: этакий мелкий засранец, которого боятся засранцы покрупнее.

Как-то раз мы наткнулись на того парня, который сбежал в день нашего знакомства. Он сидел в Королевском саду со своей девушкой (поблизости никого не было). Йеппе потащил меня к ним и встал прямо перед парнем:

– Привет. Помнишь нас?

Парень поднял глаза и испугался, что еще больше вдохновило Йеппе.

– Только не сейчас. Не у нее на глазах.

Я решил присесть рядом с его подругой. Она тряслась от страха. Йеппе несколько раз подпрыгнул на месте: адреналин не давал ему стоять спокойно.

– Как поживают твои приятели? – спросил Йеппе.

– Вы не позволите моей подруге уйти?

Она попыталась встать. Я тронул ее за руку и вежливо, но настойчиво заставил снова сесть.

– Я кое о чем тебя спросил. Как поживают дружки?

– Не очень.

– Да ну? – Голос Йеппе звучал с издевкой.

– Правда.

– Я слышал, тот толстяк потерял зрение.

Я не знал об этом, но когда бросаешь стекла в глаза человеку, ясно, что это не пройдет бесследно.

– Да, он ослеп на один глаз.

Мне захотелось вмешаться в их беседу.

– Как тебя зовут?

Он почему-то испугался этого вопроса.

– Клаус.

– А девушку?

– Лисе.

– Ну, привет, Клаус и Лисе. Как долго вы вместе?

Они молчали, и Йеппе слегка толкнул Клауса в ногу:

– Кажется, тебе задали вопрос.

– Семь месяцев, – выпалил тот.

– А теперь я кое о чем спрошу Лисе, а ты, Клаус, помолчи.

Йеппе входил в раж. Он еще не понимал, чем все закончится, но видел, что вселяет страх.

– Ты любишь Клауса?

Она кивнула.

– Он хорошо относится к тебе?

Снова кивнула.

– То есть тебе не понравилось бы, если бы с ним что-нибудь случилось?

Кивнула опять.

– Почему же сейчас ты хотела уйти?

Лисе сказала, что она испугалась.

– Мы тебе ничего не сделаем. Закрой глаза.

Лисе спросила – зачем?

– Ты его любишь, поэтому ты должна быть с ним, но я хочу ударить Клауса и не хочу, чтобы ты это видела.

Я встал. Она не закрывала глаза. Йеппе все еще подпрыгивал в возбуждении – вверх-вниз.

– Закрой глаза.

Лисе попросила, чтобы мы не били Клауса.

– Я обещаю, что ударю его только один раз, но только если ты закроешь глаза.

Лисе трясла головой. Клаус взял ее за руку:

– Милая, закрой глаза.

Лисе подчинилась ему, и я тут же нанес удар. Хлоп! Это не был мой лучший удар, потому что я стоял, а он сидел, и все же ему было больно. Я повернулся и ушел. Йеппе поскакал за мной. Я осторожно оглянулся – Лисе утешала Клауса.

У Йеппе получался отличный вечер, если мы проводили его наедине, беседуя или устраивая шуточную потасовку. Мы шли по улице, как вдруг он наскакивал и валил меня с ног, а затем усаживался на меня сверху и по-доброму дразнил, пока я не клал его на лопатки. Я всегда оказывался сверху, потому что он не боролся. Поэтому он очень смутился, когда мы случайно натолкнулись на его старшего брата Андерса, или Сатану: он сам просил так его называть, и я согласился. Все остальные обращения ему казались недостаточно почтительными.

Оказывается, в узком кругу я прослыл молодым, но многообещающим психопатом. Этому помогал тот факт, что я был сыном Грит Окхольм. Это добавляло мне привлекательности.

Между Йеппе и Сатаной не существовало братской любви, напротив, Йеппе боялся его. Йеппе изо всех сил старался прилипнуть ко мне, но Сатана решил, что я принадлежу ему, так что у Йеппе не оставалось никаких шансов. В конце концов Сатана достал его, и он самоустранился. Что же, он выполнил свою задачу – так что, Йеппе, спасибо за тот случай и прощай. За следующий год, в течение которого я общался с Сатаной, Сес стала переживать сильнее.

Первый раз

Это случилось накануне моего семнадцатилетия: я потерял девственность. Наконец я испытал это. Это здорово. Единственное – странновато делать это с женщиной, которая более чем на десять лет старше тебя.

Она лежит на кровати голая, хотя тут же спят другие. Я проскальзываю в гостиную. Тут царит какой-то хаос, воняет пивом, табаком и рвотой. Хорошо, что я не живу здесь. Это жилье бывшей девушки Сатаны. Она скрывается в Швеции, потому что Сатана ее избивал. У Сатаны есть ключ от ее квартиры, но она об этом не знает. Наверное, она хорошенькая, могла бы спокойно заниматься театроведением или чем-то в этом роде, но она сама виновата в том, что произошло, потому что стала встречаться с Сатаной. Это случилось из-за ее квартиры, и она еще должна радоваться этому. Всякий, кто выбирает Сатану, заслуживает того, что получает. Это и ко мне относится. Я тоже заслужил ощущение своей убогости.

Я ухожу. Остается только отыскать ботинки. Завтра у меня день рождения, и, когда я приду домой, Сес споет мне. В течение нескольких последних дней она звонила мне раз двадцать, желая убедиться, что я жив. Я явлюсь домой со сломанным указательным пальцем. Это отлично, так как обязательно будет рассказана история о том, как я подрался, а я люблю подобные истории – они пугают Сес.

Черт! Сатана проснулся. Подмигнув, он подзывает меня к себе. Естественно, диван в полном его распоряжении.

– Уже уходишь?

– Да.

– Клевая вечеринка.

– Да.

Он садится, покашливает и тянется за двухлитровой бутылкой колы, стоящей на журнальном столике. Я вижу окурки, плавающие внутри бутылки, но молчу. Он делает мощный глоток, а затем говорит, выплюнув окурок:

– Ну что, трахнул Дитте?

Я так понимаю, что он имеет в виду ту, что лежит в постели, и киваю.

– Ну, и как она?

– В каком смысле?

– Стоящая бабенка?

– Отличная. – Мне приходится солгать.

Она была слишком пьяна, чтобы понимать, что происходит, так что взаимности тут было мало. Я наклоняю голову и заглядываю под диван.

– С этими старушками никогда не знаешь, что и как. Иногда ни фига не получается. Ты что потерял?

– Не могу найти свои ботинки.

– Да ты же их вчера из окна выкинул. – Ему явно весело.

– Правда? А зачем?

– Ты запульнул ими в собаку. Это было супер. Она аж взвизгнула, когда ты в нее попал.

Сатана встает и направляется в спальню.

– Когда мы тебя снова увидим? – любопытствует он.

– Не знаю.

– Ну ладно, как увидимся, так и увидимся. – И он идет к Дитте.

Ботинки пропали бесследно, так что домой я пришел босой. Мне было стыдно, потому что я себя не контролировал. Ни с того ни с сего набросился на турецкого мальчика лет девяти-десяти. Он смотрел на меня вызывающе, как часто делают турецкие подростки, и я дал ему в лоб. Он тут же повалился, и не успел он оказаться на земле, как я поддал ему ногой в лицо. Это же маленький мальчик! Если я до сих пор никого не убил, то лишь по чистой случайности, и все же меня вело четкое осознание: Сес будет волноваться из-за того, что со мной происходит. Остальное меня не интересовало.

Бриан Биркемосе Андерсен

Через полтора года я доконал Сес. Ее кожа, нервы, плоть – все оказалось истрепано в клочья. Она кричала, орала, просила, умоляла, но это ничего не меняло. Я замечал ее обеспокоенность – видел, слышал, обонял ее волнение. И чувствовал себя любимым, как никогда прежде. Я все делал для того, чтобы моя сестра от страха не могла спокойно вздохнуть, ведь я купался в ее страхе. Я надолго пропадал, сутками не подавая никаких признаков своего существования. Она не знала, где я. Я просто исчезал. Она не имела представления о том, хорошо ли мне или я где-нибудь в одиночестве истекаю кровью. И вот я появлялся, часто с новыми шрамами и всегда с ужасными историями. Она пыталась контролировать меня, говорила со мной как любящая сестра, но я надевал маску отчуждения. Как-то утром она разбудила меня. Я заявился домой пьяный и рухнул в свою постель. Она сидела на краю кровати, а я, еще не вполне протрезвевшими глазами, смотрел на нее:

– Что?

Она нежно гладила меня по спине:

– У тебя кровь.

Я не поверил, что может быть что-то серьезное, так что досадливо промычал:

– Ага.

– У тебя огромная рана на спине. – И она осторожно прикоснулась к пораненному месту. Я скорчился от боли. – Откуда она?

– Что?

– Рана.

Она снова дотронулась до спины, и меня опять перекосило.

– Может, хватит уже? – Я повернулся на бок и посмотрел на нее. Она выглядела истощенной: большие темные круги под глазами, в голосе не хватает силы.

– Откуда эта рана?

Я взглянул ей в глаза и сказал:

– Не знаю. Я был пьян. Мы дрались.

Она кивнула с серьезным видом:

– Николай, ты убьешь себя, если будешь продолжать в том же духе.

– Не убью. – И я натянул одеяло на голову.

В течение получаса она сидела на краю моей кровати, а я лежал с головой под одеялом. Когда она наконец ушла, я встал. Я посмотрел на рану в зеркале ванной комнаты. Действительно, серьезная дыра, но я не должен позволять Сес видеть, что мне страшно. Я не помнил, чтобы меня кто-то пырнул. Я слабо припоминал, как Сатана прыгнул кому-то на лицо, но вроде бы никто меня не резал. Я нашел куртку. Она была порвана, но я все равно напялил ее и попытался выскользнуть из дома. Но я не успел – Сес вцепилась в меня:

– Может, побудешь со мной дома, малыш?

Она держала меня крепко, но я резко выдернул руку. Я покинул Сес и отправился к Сатане, где дрался с ублюдками, пока мне не стало тошно от самого себя.

Я понимал, что она ничего не может поделать, потому что ни за что не попросит ни у кого помощи, но однажды мне пришлось испытать настоящий шок. За несколько недель до моего восемнадцатилетия Сес заявила, что ей надо кое о чем со мной поговорить. Я ожидал, что это будет очередная беседа о том, что я гублю свою жизнь. Но нет. Она продала дом. Это был дом в Фредериксберге площадью 295 квадратных метров, с огромным садом, слишком большой для нас, но мы жили там всю жизнь. Так что для меня это было настоящее потрясение.

– На вырученные деньги я купила три квартиры. Две из них будут приносить доход, а третья – твоя. Выбирай сам.

Я не знал, что мне ответить, пока не обдумал эту арифметическую задачку как следует.

– Если мы две квартиры сдадим, а в третью перееду я, то где ты будешь жить?

И тут наступила сама неприятная часть разговора.

– Я переезжаю к Бриану.

– Кто такой Бриан?

– Бриан Биркемосе Андерсен.

– Я не знаю, кто такой Бриан Биркемосе Андерсен. – Я не скрывал раздражения.

– Мой парень.

– У тебя нет парня.

Сес улыбнулась:

– У меня есть Бриан.

Вот как все вышло.

Сес ясно дала понять, что мы расстаемся надолго. Ее новый приятель сказал, что ей нужно подумать о себе, если она не хочет раствориться в небытии. Сес была настолько измотана, что согласилась, тем более он придавал ей уверенности. Настала моя очередь умолять, но это оказалось бесполезно. Ей необходимо было отдохнуть от меня, а Бриан как раз позаботится о ней и поможет восстановить силы. Я никак не мог повлиять на происходящее, поэтому выбрал трехкомнатную квартиру в Хеллерупе, расположенную в самой глуши. Это был побег. За прошедшие полгода я натворил кучу всего, но я преследовал какую-то цель. А теперь цель исчезла. Мне надо было скрыться, и я заперся в квартире в Хеллерупе.

Я выходил ежедневно, но лишь потому, что привык к определенному распорядку дня, которому непременно следовал. Я спускался в «Нетто», покупал все необходимое и заходил в «Блокбастер» на Страндвайен. Никогда я не покупал больше того, чем мне было нужно на один день, иначе я наверняка просидел бы дома весь следующий день. У меня были высокоскоростной Интернет, большой пакет телеканалов, огромный телевизор, я ежедневно заказывал по Интернету музыку, книги, комиксы, игры и фильмы, так что был вполне самодостаточен. В течение года я не имел постоянного общения ни с одним человеком, кроме тридцатисемилетнего оптика, а теперь и возлюбленного Сес, Бриана Биркемосе Андерсена. Бриан довольно-таки некрасивый, похож на толстого гнома, но очень положительный, а Сес как раз нуждалась в положительном мужчине.

Сес звонила мне каждый день около семи часов вечера, и всякий раз я послушно брал трубку. Я только ныл, ведь в моей жизни отсутствовали какие бы то ни было переживания. Часто мы просто сидели с трубками, слушая дыхание друг друга. Часами я сидел в полной тишине и все же ощущал себя активным участником беседы. Естественно, я надеялся, что очередной такой разговор завершится приглашением, но нет – она старалась сохранить со мной связь и в то же время держала дистанцию. Бриан был ее заместителем.

По четвергам раздавался звонок в дверь, и на пороге оказывался Бриан. Я отлично помню, как впервые услышал звонок. Я удивленно открыл дверь и увидел уродливого мужчину.

– Привет, Николай.

– А вы кто?

– Бриан, я живу с твоей сестрой.

– Вы шутите?

– Нет.

– Вы похожи на дерьмо.

– Ах, в этом смысле… Как ты поживаешь?

Я ни черта не понял.

Бриан стал приходить каждый четверг, чтобы убедиться, что я жив и здоров. Он был глазами моей сестры, и сначала он просто смотрел на меня: он звонил в дверь, я открывал, он спрашивал, как у меня дела, я отвечал, что хорошо, он говорил «Отлично!» и уходил. Это еще можно было терпеть. Мне он не нравился, но я знал, зачем он приходит, тем более что он никогда не вмешивался в мою жизнь, но чем дольше длились их отношения с Сес, тем сильнее он чувствовал, что обязан заботиться о ее больном младшем брате. Теперь мы должны были беседовать. Он без приглашения заходил в квартиру, усаживался и начинал разговаривать. Бесчисленное множество раз я просил Сес заставить его заткнуться, на что она отвечала, что, если я хочу вернуться к нормальным отношениям с ней, не нужно отталкивать Бриана, потому что мне нужно общение. Да, возможно, но только не с Брианом. Это не искренняя забота. Это все только ради Сес. Для него я всего лишь ее больной братец.

В один прекрасный день я не выдержал. Он рассказывал, как они с Сес ходили в зоопарк, и встал, чтобы продемонстрировать, какой танец им станцевал слон. Он плясал у меня на кухне, изображая слона, как вдруг я набросился на него. Я прицелился ему в нос, эти удары всегда отлично получаются, но он уклонился от удара. Большой и неуклюжий, он выглядел таким безвредным, что я недооценил его. Он предвидел мой удар и с легкостью избежал его, а затем ухватил меня за пояс, приподняв таким образом, что я оказался в совершенно беспомощном положении. Он держал меня над полом, а я извивался, как рыба, выброшенная на берег. Так он стоял, пока я не перестал дрыгаться. Затем он отпустил меня, и я подумал наскочить на него снова, но не посмел. Он оказался ловким и сильным, как тот слон, которого он изображал.

– Ну что же, я думаю, мне самое время уйти. Увидимся через неделю, Николай.

Он ничего не рассказал Сес, что еще больше разозлило меня. Он считал меня настолько ничтожным, что даже не взял на себя труд пожаловаться. И я замыслил месть. Когда через неделю он пришел снова, я открыл ему дверь и вылил на голову полное ведро блевотины. Он не смел пошевелиться, облитый с головы до ног этой гадостью. Он оглядел себя с отвращением. Его самого чуть не стошнило, он даже не смог сдержать спазмов. Он с огорчением посмотрел на меня, повернулся и ушел. Я решил, что победа за мной, но на следующий вечер в семь часов телефон не зазвонил. Ни через день, ни два дня спустя. Так продолжалось целую неделю. Узел у меня в животе готов был разорваться, и от безысходности я начал пить, пытаясь заглушить боль. В четверг раздался звонок в дверь, и я вежливо и учтиво впустил Бриана.

Приглашение

Я не видел Сес уже год и три месяца. Это очень долго. И я плакал от счастья в тот вечер, когда она пригласила меня на обед.

Я взял такси и приехал на Педер Скрамс Гэде, 10. Квартира их располагалась на четвертом этаже, и с каждой ступенькой я дрожал все сильнее. Я пытался как-то сдержать себя, но понял, что это бессмысленно. Немного замешкавшись перед дверью, я все же позвонил. Открыл мне Бриан. Я ожидал, что Сес распахнет дверь и кинется в мои объятия, а вместо этого меня встретил Бриан и пожал руку. Это было так неестественно.

Он провел меня в гостиную. Там сидела Сес. Она нервничала так же сильно, как и я. Она как-то странно располнела. Не то чтобы она потолстела, но все-таки стала какой-то большой. Она вскочила и бросилась мне на шею, насколько это было возможно с ее выпиравшим животом. Так мы стояли и ревели.

– Как же ты похудел, Николай.

– Это не я похудел, а ты потолстела.

Она слегка толкнула меня:

– Я не потолстела, дурачок. Я беременна.

Я потерял сознание.

Проснулся я глубокой ночью. Я лежал в кровати у них дома. Сес сидела на краю и держала меня за руку. Она была полусонной.

– Так ты беременна?

Она преодолела сон и с нежностью посмотрела на меня:

– Ты в порядке?

– Ты беременна? – Я не скрывал скептицизма.

– Да, уже шесть месяцев. Ты не рад этому?

Я промолчал, потому что не знал, что мне ответить. В голове царил какой-то хаос. Она повторила вопрос.

– Рад.

Это была ложь, но ведь она именно это хотела услышать. Она легла рядом и обняла меня. Я отыскал ее руку. Мы лежали так близко, что я чувствовал ее дыхание. На выдохе легкий поток воздуха щекотал мне спину.

– Я скучала по тебе. Ты ведь знал, правда?

– Знал.

– А теперь мы снова вместе. Скоро у тебя родится племянник. И будет все хорошо.

Она нежно гладила мою грудь.

– Мальчик?

– М-м-м…

– Будем надеяться, что он не будет похож на Бриана.

Она промолчала.

– Ты ведь понимаешь, что он уродлив?

– Он так добр ко мне.

– Уж надеюсь. Но страшен он безмерно.

– Ну, ладно тебе. – Сес шутливо шлепнула меня.

– Правда.

Мы лежали молча. Это было приятно.

Я часто приходил к ним, но в этом была какая-то фальшь. Я был всего лишь гостем. Бриан находился там на законных основаниях. Ее большой живот находился там на законных основаниях. Сес любила, когда я навещал ее, но мне этого было недостаточно. У нее было еще что-то помимо меня. От этого становилось больно всякий раз, когда я уходил оттуда, потому что я был обязан уйти.

Как-то раз я зашел к ним, но ее не оказалось дома. После целого года изоляции мне требовалось совсем мало, чтобы страх поглотил меня целиком. Запертой двери оказалось достаточно. Однажды так уже было – я сел под дверью и стал ждать. Прошло около часа, и она наконец появилась, пыхтя и задыхаясь, волоча сумку с продуктами. Несмотря на то что я пытался скрыть слезы, она заметила, что я плакал, и это опечалило ее. Вот и в этот раз я сел и со слезами на глазах принялся ждать, мучаясь от невообразимой боли в животе. Прошел час, два, три, прошла вся вторая половина дня. Их квартира находилась на самом верху, так что никто из соседей меня не видел. Я пришел к выводу, что Сес сбежала от меня, но конечно же она не могла так поступить. У нее начались затяжные и сложные роды. Бриан не раз звонил мне домой, но меня не было дома. Мобильного телефона у меня тоже не было, ведь я совсем не мобилен. Сес отказывалась рожать, пока я не буду поставлен в известность. Я должен был быть на месте, роды сделали ее излишне суеверной. Если на свет появляется что-то новое, значит, что-то старое должно исчезнуть. И она боялась, что этим старым окажусь я. Наконец она послала ко мне Бриана. Все его возражения были тщетны. Он нарушил все правила дорожного движения, какие только было возможно, чтобы добраться до моей квартиры, позвонил в дверь, но дома меня не оказалось. Он взломал дверь. Он поехал в «Блокбастер», но и там меня не нашел. Где, черт возьми, ему было меня искать? И тут его осенило. Он помчался на улицу Педер Скрамс Гэде, 10, одним махом взлетел на четыре этажа – там-то я и сидел. Я представлял собой жалкое зрелище. Меня стошнило на коврик под их дверью. Бриан предстал передо мной в тумане. Он поднял меня, отнес вниз, положил на заднее сиденье, и мы отправились в больницу. Меня уложили в комнате ожидания, прикрыв одеялом. Бриан поспешно удалился к Сес. С того момента, как он уехал, ничего не произошло, ведь Сес отказывалась от любых действий. Как только он появился на пороге, Сес посмотрела на него взглядом, преисполненным последней надежды.

– Он лежит в коридоре, накрытый одеялом. Он сидел под нашей дверью.

Не прошло и получаса, как у меня родился племянник. Его назвали Аланом, в честь моего отца. Я не испытывал по отношению к нему никаких родственных чувств. Я даже не надеялся на них – не потому, что не хотел, а потому, что просто был не в состоянии их испытать.

С рождением Алана они стали настоящей семьей. До этого они просто жили вместе, а семьей были мы с Сес. Теперь это была семья – мать, отец и ребенок. Я старался скрыть свои мучения, но мне не удалось. Сес постоянно проявляла ко мне интерес, но теперь у нее был этот маленький орущий баллон, который нуждался в ее любви больше, чем я.

– Какой же он миленький, правда? – восторгалась она, когда мы нагибались над детской кроваткой.

– Алан?

– Да, Алан, твой племянник. Скажи, он классный?

Она поднимала его и качала на руках, а затем протягивала мне, но я совсем не хотел его брать.

– Николай, возьми его.

Я отрицательно качал головой. Она пыталась заставить меня его взять, но я всячески уклонялся, пока он не начинал плакать. Она прижимала его к себе и, когда он успокаивался, снова поворачивалась ко мне:

– Какая муха, черт возьми, тебя укусила?

Так она со мной не разговаривала никогда. Я не мог больше это терпеть.

В один прекрасный день я позвонил и попрощался с Сес.

Прощание

Я. Привет, это я.

СЕС. Привет. Когда придешь к нам?

Я. Пожалуй, сегодня побуду дома.

СЕС. Ты заболел?

Я. Нет, все хорошо.

СЕС. Последний раз мне показалось, что ты не совсем здоров.

Я. Я не болею.

СЕС. Ты еще больше похудел.

Я. Наверное.

СЕС. Точно говорю. Сколько весишь?

Я. Понятия не имею.

СЕС. Уверена, не больше шестидесяти пяти. А рост-то у тебя метр восемьдесят.

Я. Я вешу больше.

СЕС. Насколько больше?

Я. Не знаю. Я не вставал на весы уже сто лет.

СЕС. Так что ты не знаешь, сколько ты весишь.

Я. (Молчание.)

СЕС. Тебе надо лучше питаться. Ты никогда не был таким тощим.

Я. (Молчание.)

СЕС. Эй, Николай?

Я. Я слушаю.

СЕС. Правда? И даже слышишь?

Я. Да, но не все ли равно?

СЕС. Ты совсем не бережешь себя. Вот поэтому и болеешь.

Я. Я не болею.

СЕС. Так почему ты тогда не приходишь?

Я. Потому что.

СЕС. Это не ответ. Тебе же не пять лет. Почему ты не приходишь?

Я. Потому что не хочу.

СЕС. Ага. Но я хочу, чтобы ты пришел. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пришел.

Я. А заткнуться тебе не хотелось бы? Я не приду. Черт возьми, я сам решаю, что мне делать.

СЕС. Конечно, ты решаешь сам. Я и не говорю, что ты не имеешь права решать.

Я. (Молчание.)

СЕС. (Молчание.)

Я. Как там Алан?

СЕС. Отлично.

Я. Я рад. А Бриан?

СЕС. Тоже хорошо. Ты виделся с ними на днях. С тех пор мало что изменилось.

Я. Ты счастлива?

СЕС. Почему ты спрашиваешь?

Я. Просто хочется узнать. Так ты счастлива?

СЕС. Я довольна.

Я. Ты счастлива???

СЕС. Я гораздо лучше себя чувствую, чем на протяжении долгого времени до этого.

Я. Понятно. Но счастлива ли ты?

СЕС. Я стала мамой.

Я. Сес, ты так и не ответишь?

СЕС. Малыш, какого ответа от меня ты ожидаешь? Когда я разговариваю с тобой, у меня болит сердце. Нет, я не могу сказать, что я счастлива. Как я могу быть счастливой, когда ты несчастен?

Я. Я это знаю. Вот поэтому я и делаю это.

СЕС. Что? Что ты делаешь?

Я. Я тебя очень люблю, Сес.

СЕС. Малыш, скажи мне, что ты делаешь?

Я. Я так глупо вел себя по отношению к тебе. А ты всегда была так добра ко мне. Я был настоящим мудаком.

СЕС. Нет!

Я. Да-да, я злой.

СЕС. Не говори так. Никогда не говори!

Я. Но так и есть. Я рад, что у тебя есть Бриан и Алан.

СЕС. И ты.

Я. Нет, на меня у тебя нет ни времени, ни места.

СЕС. Николай, ты же не собираешься пойти на какую-нибудь глупость?

Я. Это не глупость.

СЕС. Ты ведь еще ничего не сделал?

Я. Сделал.

СЕС. Что именно?

Я. Ты не сможешь быть счастливой, пока я здесь.

СЕС. ЧТО ТЫ НАТВОРИЛ?

Я. Прощай, Сес.

Попытка самоубийства номер два

Я кладу трубку с твердым намерением умереть. Спустя пять минут я все еще неподвижно сижу с широко раскрытыми глазами. Панодил – это дерьмо, а не лекарство. Я чувствую, что не могу встать, хотя мне уже становится скучно. По телевизору идет сериал «Беверли-Хиллз», я чувствую, как меня медленно окутывает сонливость. Может, это и есть смерть? Я пытаюсь сосредоточиться на этом состоянии, но мои усилия прерываются истерическим стуком в дверь. Конечно, это Сес. Вообще-то не предполагалось, что она объявится до того момента, когда уже станет слишком поздно, и тем не менее она явилась. Она оказалась проворной. Черт возьми, как же она кричит! Я пытаюсь отрешиться от внешнего шума, но невозможно сосредоточиться на собственной смерти, когда Сес так яростно стучит в дверь. Вот выходит сосед. Сес умоляет его сделать хоть что-нибудь. Мой сосед – отличный парень. Мы всегда с ним здороваемся. Он пробует выломать дверь, но после того, как Бриан изуродовал мою прежнюю дверь до неузнаваемости, я поставил новую, прочную дверь, так что усилия соседа оказываются напрасными. Только поранил себя. Он ругается от боли, а Сес орет. Он не может вот так просто взять и сдаться!

– Это крепкая дверь, мне больно.

Мой сосед хоть и приятный, но в то же время большой неженка.

Как-то некрасиво умереть за просмотром «Беверли-Хиллз», и я встаю, чтобы выключить телевизор; тут-то и начинается действие таблеток. Я валюсь на пол, корчась от ужасных судорог.

– Что это?

– Где?

– Я слышала какой-то звук.

– Из квартиры? Это хорошо – значит, он не умер.

– Я хочу попасть к моему младшему брату! – воет моя замечательная сестренка.

Я лежу посреди комнаты не в состоянии нормально дышать, не могу сдержаться и не наделать в штаны. Все выходит намного более неэстетично, чем планировалось. На лестницу выходит еще несколько человек. В мою дверь вновь колотят и стучат, но с гораздо большей силой. Мои веки ползут вниз, а я пытаюсь из последних сил не дать им сомкнуться, как вдруг дверь подчиняется напору. Прежде чем я теряю сознание, передо мной мелькает испуганное лицо Сес. Какая все-таки замечательная смерть!

Но нет, я не умер. Напротив, этот случай дал мне надежду: Сес сделала выбор, который продемонстрировал, насколько я важен для нее, ведь, пока она спасала мне жизнь, мой крошечный племянник лежал дома в полном одиночестве. Сес забыла о нем, я стал в тот момент центром ее мира. Он кричал в течение четырех часов, пока в незапертую квартиру, к покинутому всеми, душераздирающе вопящему младенцу, не пришел папочка. Он взял сыночка на руки, прижал к груди и укачивал, пока сам не заснул вместе с ним.

Придя домой, Сес увидела раскаленного от гнева возлюбленного. Он только что уложил Алана спать, поэтому не стал кричать на Сес, но и без криков был достаточно разгневан. Сес пыталась объяснить ситуацию, но Бриан не хотел ничего слушать. Как можно оставить шестимесячного ребенка одного?! Сес опустилась в кресло и не обращала внимания на недовольство Бриана. Она даже не пыталась оправдываться. Это разозлило Бриана еще больше. Почему она не просит прощения? Почему она не обещает, что подобного больше не повторится? Она не могла ничего пообещать. Сес искренне жалела о том, что поступила так со своим маленьким сыном, но ведь ее «малыш» собирался покончить с собой.

Нас только двое

В отношениях Сес и Бриана возникли большие сложности. Одно неосторожное слово в мой адрес, и Сес начинала кричать на Бриана, пока у нее в глазах не появлялись слезы. Тогда она уходила в другую комнату, плакала там и ждала, что Бриан попросит прощения, но Бриан упорно не хотел просить прощения, потому что считал меня маленьким засранцем. Ни один из них не хотел пойти на уступки.

Их квартира была для меня закрыта. Бриан не желал видеть меня, и мы с Сес встречались в ресторанах, в музее или ходили в кино. Постепенно Сес стала связывать свои проблемы и терзания с домом, и я неожиданно стал для нее отдушиной. Это был замечательный период, мы сблизились почти так же, как в первые годы после смерти родителей. Мой узел все еще был при мне, но он больше не пронзал и не раздирал меня изнутри. Он лишь изредка давал о себе знать слабым покалыванием, чтобы я не думал, что я в полной безопасности. Ее забота стала теплой, спокойной, с оттенком грусти, она придавала мне силы и энергию. Ей очень хотелось бы, чтобы моя жизнь стала нормальной, чтобы у меня появились девушка и друзья, но мне для ощущения радости вполне хватало Сес.

Как-то мы сидели в японском ресторанчике на Страндвайен, и она осторожно рассказала мне о том, что начала делиться своими переживаниями с Иисусом.

– Ты разговариваешь с Иисусом?

– Да, я каждый вечер молюсь.

– Зачем тебе это?

Я пытаюсь уцепить палочками нигири, но у меня плохо получается управляться с ними, и в конце концов я беру суши рукой и макаю в соевый соус. Сес жует очень медленно, так что отвечает не сразу. Она явно смущена. Прожевав, она говорит:

– Мама тоже так делала.

– Мама из Ютландии. А ты никогда не верила в Бога.

– Нет, и сейчас не верю. Мне просто нравится то, что говорит Иисус.

– Например?

Сес берет в рот кусок рыбы и медленно пережевывает его. Я терпеливо жду. Она думает.

– О любви, утешении и прощении. И Он всегда слушает меня.

– Ты можешь поговорить обо всем со мной.

Сес мотает головой:

– Нет, малыш, не могу. Я не могу говорить с тобой о тебе, а ты занимаешь все мои мысли. Ты знаешь, как Бриан к тебе относится. И с кем же мне разговаривать?

Я не понял. Сес не относится к тому типу людей, которым вера жизненно необходима.

– Все равно как-то странно.

– Это для тебя. Ему достаточно просто слушать, так чтобы я хоть кому-то могла все рассказать. Мне больше ничего не нужно.

Но, несомненно, ей было нужно больше.

Силье

Впервые после Мириам я влюбился. Я встретил ее в своем любимом месте – в баре «Санкт-Педер». Я часто ходил туда один выпить пива – садился где-нибудь и сидел до самого закрытия, а потом шел домой, чувствуя себя таким же, как все. Она сидела за столиком с темноволосой девушкой, похожей на мальчика, и тощим парнем. Они говорили обо мне, но не с осуждением, а скорее с любопытством. Вдруг тощий парень оказался передо мной:

– Привет, я Якоб. Я из компании вон той красивой блондинки, которой ты показался очень симпатичным. Не хочешь пересесть к нам?

Я удивился, и мне удалось только пробормотать:

– Почему бы и нет, с удовольствием.

Я уселся рядом с блондинкой, которую звали Силье. Она смущенно улыбнулась мне. Напротив нас сидело двое ее друзей. Якоб спросил довольно равнодушно, чем я занимаюсь.

– Ничем. Я ничем не занимаюсь.

– Ты безработный?

– Нет.

– Учишься?

– Нет, ничего не делаю.

– А на что же ты живешь? – парень удивился.

– Я богатый.

Тут в разговор вступила темноволосая девушка, ее звали Камилла.

– А откуда у тебя твое богатство? Сам заработал?

– Нет, родители.

– Ты живешь на родительские деньги? Разве это не стыдно? Мне даже на билет домой они не дают денег.

Я безразлично пожал плечами. Не она же посчитала меня симпатичным, так что мне было все равно, что она про меня думает.

– А они как, рады, что ты бездельничаешь?

– Не знаю.

– А они чем занимаются?

– Они погибли…

За столом повисло молчание. Я не знаю, правильно ли поступил, но я сказал:

– Они погибли в автомобильной аварии, когда мне было тринадцать.

Они все еще молчали.

– И моя мама оставила очень много денег.

– Мама? – заинтересовалась Силье.

– Да, мама. Она была поп-певицей, а отец – почтальоном.

Силье проявила любопытство:

– Твоя мама была поп-певицей и погибла в аварии?

– Да, отец заснул за рулем.

– Твоя мама Грит Окхольм?

В ее голосе звучала надежда.

– Да, именно.

Вновь настала тишина. Они тревожно переглядывались, и Силье наконец осмелилась сказать:

– Я – солистка, Якоб – басист, а Камилла – гитаристка в группе «Грит Окхольм Джем».

Силье весь вечер говорила о недооцененной глубине маминых песен, о мелодиях дивной красоты, к которой никто из отечественных исполнителей так и не смог приблизиться. Она много улыбалась, прикасалась ко мне и нежно смотрела мне в глаза. Я совершенно не привык к такому вниманию со стороны красивых девушек, а потому ужасно растерялся. Я заикался и говорил что-то невпопад, а затем нервно улыбался, но чем больше я терялся, тем чаще она прикасалась ко мне. Мое тело не вмещало меня. Спустя некоторое время те двое ушли. Они вежливо попрощались, даже не пытаясь позвать Силье с собой, и оставили ее со мной наедине. Я краснел и запинался и совсем не выглядел опасным.

В два часа бар закрылся, пришло время прощаться с Силье. Мы обнялись и неловко продолжали стоять друг напротив друга. Она первая прервала молчание:

– Я здорово отдохнула. Приятно было с тобой пообщаться.

– Взаимно. Было весело.

И мы опять замолчали, казалось, на целую вечность. Мы стояли и выжидающе смотрели друг на друга. Наконец Силье сказала:

– Не хочешь как-нибудь еще встретиться?

– Можно, это было бы классно.

Она улыбнулась:

– Отлично. У тебя есть чем записать?

Я порылся в карманах и выудил оттуда ручку.

– Мой телефон – 22416936. Успел записать? 22416936.

– Записал. – Я показал ей, что номер записан у меня на ладони.

– Позвонишь?

– Да.

– Когда?

Я слегка растерялся и промычал:

– Не знаю. Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас сказал?

– Завтра?

– Не знаю.

– Позвони мне завтра.

– Хорошо, завтра позвоню.

– Договорились. Буду ждать с нетерпением. – И она быстро поцеловала меня в губы.

Весь следующий день меня тошнило от волнения. Я был уверен, что ей не понравится, если я позвоню. Поздно вечером я набрал первые четыре цифры ее номера, но набрать оставшиеся так и не смог. Я положил трубку, преисполненный грусти и разочарования, закрыл глаза, закутался в одеяло с головой и попытался заставить себя заснуть. В час ночи раздался телефонный звонок.

– Алло.

– Привет. Разве мы не договорились?

Через две секунды я узнал голос Силье.

– Договорились, – пробормотал я в смущении.

– Тогда я кладу трубку, а ты мне перезваниваешь.

– Что?

– Я положу трубку, а ты перезвони мне.

– Зачем?

– Потому что мы так договорились. – И она положила трубку.

Я в замешательстве посмотрел на телефон, но в итоге все-таки набрал ее номер.

– Привет, это Силье.

– Это Николай.

– Привет-привет, что-то ты поздновато звонишь, – дразнилась она.

– Да, так уж вот получилось.

– Не извиняйся. Надеюсь, у тебя сегодня был хороший день?

– Отличный день.

– Чем занимался?

– Да так, ничем особенным.

– Так почему же не позвонил пораньше?

– Извини.

– Не извиняйся. Мы же уже разговариваем. Мне просто интересно.

– Я слишком нервничал. Меня тошнило.

Наступила пауза.

– Правда? Как мило.

Так мы стали встречаться с Силье.

Все то время, что мы встречались с Силье, я искал чудовищ под кроватью, но ничего страшного не происходило. Если бы мне удалось избавиться от своего узла, я бы, возможно, и смог расслабиться, довериться ей и себе, но узел-то был! Он говорил о том, что все может разрушиться в любой момент и даже точно разрушится, причинив невероятную боль.

Было сложно привыкнуть к тому, что я с ней встречаюсь. Мне приходилось интересоваться всевозможными вещами, в том числе ее группой, хотя мне совершенно не казалось прикольным то, что она пела в ансамбле имени моей мамы. Мне это напоминало какой-то инцест, о чем я ей и сказал. Это слово показалось ей отвратительным, но она принимала мое нежелание ходить на ее выступления, хотя они и составляли большую часть ее жизни. Она очень хотела бы, чтобы я разделил с ней ее хобби, но этого не хотел я. Кроме того, она требовала, чтобы мы не прирастали задницами к дивану. Она заставляла меня общаться с ее друзьями. Она изучала музыку и всякий раз, когда Камилла брала в руки гитару, тащила меня за собой. Камилла не доверяла мне. Я казался ей подозрительным, но, пока я доставлял радость Силье, меня терпели. Она даже угрожала мне. Как-то раз она сказала: «Николай, если ты когда-нибудь обидишь Силье, я возьмусь за тебя. И ты пожалеешь. Я тебе это обещаю». Эта угроза была расплывчатой, потому что, естественно, я бы пожалел о содеянном, и все же Камилла меня немного пугала.

Почему-то я странно реагировал на прикосновения. Мои мышцы начинало сводить, когда Силье слишком активно приставала ко мне. Я отстранял ее и принимался массировать икру. Чаще всего судорога поражала левую икру, что было необъяснимо, ведь эта часть тела явно играла не главную роль в сексуальных играх. Силье никогда даже не ласкала ее. Из-за моей реакции в первое время мы практически не сблизились физически. Как-то мы сидели на диване и целовались, и я положил руку ей между ног. Ее дыхание стало прерывистым. Моя рука спокойно лежала, и я не понимал, что мне сделать, а затем начал совершать ею скользящие движения – вперед-назад. Я чувствовал себя полным придурком, как вдруг оказался придурком без штанов. Я не успел понять, что произошло, как она вытащила мой член, сама сняла штаны и села на меня сверху. Ее влагалище коснулось меня, и я даже не думал сдерживаться, не хотел кончать, я просто покорился. Я вошел в нее и тут же кончил.

– Я все, извини. – Я смутился.

– Да, я поняла. Я видела, слышала и чувствовала. Не извиняйся.

Я все еще был в ней. Она сидела сверху и ласкала меня. На мне по-прежнему была рубашка, и Силье расстегнула и стянула ее. Кинув рубашку на пол, она стала гладить рукой волосы на моей груди. Она целовала мне лицо и шею. Затем шепнула:

– Мы не будем торопиться, Николай, и тебе еще представится шанс заставить меня кричать, словно я сумасшедшая.

Она говорила так нежно, что все мое волнение исчезло. Теперь она целовала меня в нос:

– Ты странный, но я тебя люблю.

Вот так это было сказано впервые. Продолжая говорить, она начала медленно качаться взад-вперед.

– Для меня большое значение имеет то, что ты все-таки осмелился. Этот проклятый секс. Сейчас это важнее, чем умение сдерживаться.

Член вновь стал увеличиваться. Я по-прежнему был пассивен, а она покачивалась вперед-назад, мягко и спокойно шепча, как ей хорошо со мной. Я молча слушал и наслаждался своим пребыванием в ней. Она говорила и говорила. Большая часть слов доходила до моего сознания, но отнюдь не все – ощущение того, что я в ней, заглушало в моей голове все мысли. У меня не получилось заставить ее кричать во время нашей второй близости, но, по крайней мере, на этот раз хоть не пришлось извиняться.

Я тебя люблю

Она нагибается, чтобы найти подходящую кастрюлю, и мне хочется взять ее по-собачьи – так соблазнительна ее поза с задранной попкой. Я стараюсь сохранить спокойствие. Она так гордится своим умением готовить мясное рагу, что не стоит ей мешать. Прошло уже несколько недель с тех пор, как она призналась мне в любви. И с того момента несколько раз она повторяла свое признание. Я лишь благодарил ее. Я знаю, она ждет, чтобы я сказал ей то же самое, и эти слова уже готовы сорваться с моих губ. Я захожу на кухню. Она оборачивается ко мне и улыбается – эта краткая улыбка убеждает меня в том, что я счастлив. Через секунду она уже вновь поглощена приготовлением рагу. Я подхожу сзади и обнимаю ее. Так мы стоим около минуты.

– Николай, отпусти меня, иначе все сгорит.

– Силье Кьер, я чертовски люблю тебя.

Всего несколько слов, но какой эффект! Я тут же беру ее прямо на столе, и ей уже все равно, что рагу пригорает, а хорошая кастрюля испорчена. Я пьянею от своей любви, но сильнее всех остальных чувств моя тревога, что это все скоро закончится. К черту радость, если она не избавит меня от боли в животе.

Сес и Силье

Больше полугода Сес ничего не знала о Силье. Она чувствовала, что что-то произошло, а я не рассказывал, что именно и какого масштаба, а ведь это событие было поистине огромно. Мне достаточно легко удавалось разводить их – мы с Сес планировали время каждую неделю так, чтобы побыть вместе, а Силье знала, что мне необходимо одиночество. Я рассказал ей о своих встречах с Сес, добавив, что делаю это скорее из чувства долга, нежели от большого желания. Почему я хотел разделить их? Потому что каждая из них принадлежала мне, они не принадлежали друг другу. Я не хотел делиться.

Как-то раз Силье потащила меня на вечеринку к Камилле в общежитие на Принсессегэде, и я, как обычно, забился в самый дальний угол, уселся и стал терпеливо ждать, когда мы наконец отправимся домой. Силье веселилась и убеждала себя в том, что она по-прежнему столь же общительна, хотя ее молодой человек абсолютно асоциален. Время от времени она подходила ко мне, целовала и, повозившись со мной какое-то время, вновь уходила тусоваться. И вот Силье подошла ко мне, танцуя и широко улыбаясь:

– Тебе привет.

– Привет?

Она поцеловала меня:

– Да, от одного из коллег кузена Камиллы, от Бриана.

– Бриан тут?

– Нет, только что ушел. Но все равно тебе от него привет.

Я побледнел:

– Ты с ним общалась?

– Да.

– И о чем вы говорили?

Она не поняла причину моего внезапного гнева. Да и должна ли была она понять? Она не отдавала себе отчета в том, что все испортила.

– О нас. Николай, что случилось?

Она пыталась растормошить меня, но я отстранил ее руку:

– Что ты ему сказала?

– Ничего такого.

Она вновь хотела обнять меня, но я схватил и крепко сжал ее руку:

– Наверняка ты ему что-нибудь натрепала.

– Неправда. Я только сказала, что мы уже семь месяцев вместе. Очень мило пообщались, Николай. А он кто? – Она начала нервничать.

Что мне было на это ответить? Что он прекрасный человек, который, к сожалению, бойфренд моей сестры?

Я оттолкнул ее руку и встал:

– Я домой.

– Николай, прекрати.

Все же мы ушли вместе. Камилла пыталась уговорить ее остаться, но Силье покачала головой и сказала:

– Нет, я не могу дать Николаю уйти одному, когда он в таком состоянии.

Камилла пришла в бешенство.

Утром, стоя под душем, я услышал звонок в дверь и понял, что тут-то мои миры и столкнутся. Я медленно вытерся, надел трусы и майку, сделал глубокий вдох и предстал перед ними обеими.

Силье выглядела смущенной, а Сес сияла от радости. Это был их день, но не мой. Они не сводили глаз друг с друга. У меня была девушка, я впустил кого-то в свою жизнь, и это сняло такой большой груз с плеч моей сестры, что она буквально порхала. Она просидела у меня два бесконечных часа. Два часа, в течение которых речь шла о том, чего я совершенно не помню. Я помню только атмосферу. То и дело она старалась прикоснуться к Силье, словно хотела удостовериться, что та реально существует. Это выглядело странно, дико, почти сексуально. Она казалась влюбленной, глупо восторженной, была в том состоянии, в каком можно находиться только наедине со своим парнем. Она смеялась и хихикала. Один раз даже искренне поцеловала Силье. Не так, как целуются влюбленные парочки. Я видел, что так верующие целуют распятие. А Силье как раз и являлась тем символом, на который Сес могла повесить свою веру. Силье пыталась соответствовать подобному настроению, но она не могла понять причину такой избыточной реакции на свою персону и не получила никакой подмоги от меня, хотя все ее тело взывало о помощи. Я молчал, уставившись в пустоту с отсутствующим видом. Сес надо было собрать Алана на день рождения к его ясельному другу, а иначе она никогда бы не ушла. Но, прежде чем уйти, она в течение десяти минут не выпускала меня из объятий, более, чем когда-либо, преисполненная надежды.

– Теперь все будет хорошо.

Черт возьми, и она ведь в это верила. Бодрые шаги Сес по лестнице еще не вполне стихли, я повернулся к Силье – она была глубоко удивлена.

– А она совершенно не такая, как я себе представляла.

– Конечно нет.

– Не похоже, чтобы у вас были нелады.

Я немного отошел от нее, повернулся спиной и спокойно, насколько это возможно, сказал:

– Не похоже?

Она не подошла.

– Совсем нет, Николай. На самом деле создается впечатление, что она тебя очень любит.

– Хм…

– Хватит мычать, Николай. Повернись и взгляни на меня – я разговариваю с тобой.

Я обернулся и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Мы встречаемся уже семь месяцев, и все это время ты говорил мне, что единственное, что есть общего у тебя с твоей сестрой, это фамилия. Но это же не так, верно?

– Нет.

– Ведь вы близки.

– Да, – признался я.

– Так почему же ты лгал мне?

– Не знаю.

– Как часто вы встречаетесь с сестрой?

Я помедлил с ответом.

– Дважды в неделю.

– Каждую неделю? Почему ты прятал ее?

– Не знаю. Может, хватит спрашивать?

– Какой-то ты странный.

– Ага.

– Правда.

– Я и до этого таким был.

– Да, но теперь ты стал еще более странным.

Больше мы не говорили на эту тему. Еще долгое время после этого Силье была невыносима. Теперь Сес стала частью ее жизни и наоборот.

После той встречи многое изменилось. Мне больше не приходилось ничего скрывать, и, по идее, это должно было сыграть положительную роль, но нет. Внутри меня сжимался и впивался мне в плоть узел. Он причинял невыносимую боль, и все же я пытался принять как должное произошедшие перемены, однако Силье начала слегка раздражать меня, и это первоначальное «слегка» затем стало потихоньку разрастаться. В этом не было ее вины. Она вела себя так же замечательно, как всегда, но она разрушала мою тщательно размеренную жизнь тем, что любила меня.

Тактика Сес оказалась мудрой. Она прекрасно понимала, что я не отдам Силье просто так, и пошла кратчайшим путем. Мы встречались с ней так же, как обычно. Естественно, она говорила о Силье. Долгое время это была просто пустая восторженная болтовня, но однажды она сказала:

– А почему бы Силье в следующий раз не прийти с тобой? Мы могли бы заняться чем-то увлекательным вместе.

– Ей вряд ли понравится эта идея. Она очень замкнутый человек, – промямлил я.

– Понравится-понравится. Я уверена. Она совсем не застенчивая.

– Именно что застенчивая.

– Да нет же, совсем нет! – Сес явно была настроена решительно.

– Это моя девушка. Ты видела ее один раз.

– Николай, я встречалась с ней много раз.

Они ходили вместе обедать, Силье была у них в гостях, познакомилась с Аланом и Брианом, они регулярно общались по телефону на всевозможные темы, особенно часто обсуждали меня. Сес присвоила себе Силье и наоборот. Они использовали друг друга, причем в отношении меня. И это Сес попросила Силье ничего не говорить мне, так как боялась моей реакции, боялась, что я помешаю их общению. Я почувствовал, что меня предали, и ушел прочь, не говоря ни слова. Сес криками пыталась остановить меня, но мне было все равно. Я прекрасно понимал, что веду себя как десятилетний мальчик, но иногда я действительно ощущал себя лет на десять. Придя домой, я застал Силье. У нее теперь был свой собственный ключ. Вскоре мы, возможно, и съехались бы.

– Привет, милый.

Я не ответил ей, а прошествовал прямиком в спальню и злобно захлопнул за собой дверь. Силье преданно стояла под дверью и пыталась проникнуть ко мне в комнату. Я словно оглох, но не настолько, чтобы не услышать телефонный звонок. Сложно было понять суть разговора, но я понял, что звонила Сес, и не прошло и десяти минут, как не только Силье пыталась вызволить меня из комнаты. Я был вынужден сдаться. Открыв дверь, я выжидающе взглянул на них обеих. Рука Сес скользнула по спине Силье. Она аккуратно подтолкнула ее ко мне, и Силье упала в мои объятия. Это было опрометчивое движение, так как, окажись Силье на полшага дальше, итог был бы совершенно иным.

И я согласился изобразить счастье, потому что силы, желающие этого, были слишком могущественны, чтобы им сопротивляться. Я стал частью пары, Сес уже давно часть пары, и вот теперь мы должны нашими парами встречаться. Их квартира перестала быть для меня запретной территорией, хотя Бриан по-прежнему относился ко мне с недоверием. Он не скрывал глубокого скептицизма, но улыбка Силье заставила его расслабиться. Он выбрал момент и отвел меня в сторону:

– Я не понимаю, как тебе это удалось, но у тебя классная подружка. И хватит все портить.

– Бля!

Ответ этот прозвучал по-дурацки, ведь Бриан никоим образом ничего не напоминал.

Все было так офигительно, что просто не могло не кончиться плохо. Сес и Бриан считали замечательным, что она преклоняется перед мамой, и поэтому мне нужно было тоже проявлять интерес к ее деятельности. Вскоре я уже стоял на концерте вместе с сестрой и ее мужем и глазел на свою девушку, которая пела и двигалась, как моя мама, и меня тошнило. После этого концерта я целую неделю не мог к ней прикоснуться. С моей подачи отношения постепенно сходили на нет, и я заметил, что моя потребность любить потихоньку исчезла. А мне так хотелось сохранить эту потребность.

Я не мог не чувствовать иронии сложившейся ситуации. Чем хуже становилось мне, тем прекраснее чувствовала себя Сес. И ирония заключалась в том, что ей было хорошо из-за того, что она считала, что мне хорошо. Мой страх потерять любовь Сес воплощался в реальность. И вот в один прекрасный день Сес отказалась от меня, сделав выбор в пользу более важных и нужных вещей. Я старался не тревожить свой узел, но для этого требовалось, чтобы никто не обременял меня ничем и чтобы Сес не произносила этих слов:

– Мы уезжаем на месяц в Таиланд. Мы никогда не проводили отпуск вместе, так что пора исправляться. Я так рада. А вы? Может, вам с Силье тоже стоит немного развеяться где-нибудь?

Мне изо всех сил хотелось закричать: «Как ты можешь считать, что все прекрасно? Ты что, не видишь, что я страдаю?» Но я, конечно, не закричал. Я постарался принять это, ведь я уже находился в другом положении. У меня теперь была девушка, которая меня любит. Но меня замучила невероятная боль в животе. Я дал им уехать и не сказал ни слова. Первая неделя была тяжелой, и я то и дело огрызался на Силье. Вторая неделя оказалась еще хуже. Силье поняла, что я могу быть опасным. Они никогда прежде не боялась меня – я не давал повода. Но теперь я дал повод, и она мудро держалась от меня на расстоянии. Третья неделя стала совершенно невыносимой, и я решился на ЭТО. Все мое тело было напряжено, а воздух настолько загустел, что мне хотелось вгрызться и разорвать его на куски.

– Ты не оставишь меня?

– Николай, хватит.

– Оставь меня.

Она не бросала меня, потому что хотела защитить. Я схватил ее за руки и вывернул их.

– Николай, мне больно.

Мой кулак сорвался с места. Я сильно ударил ее в живот, и она тут же свалилась. У нее сбилось дыхание, и она не могла позвать на помощь. Я подумал: «Черт возьми, что ты делаешь? Прекрати, придурок!», но вместо того, чтобы помочь ей встать, я сел на нее верхом и принялся колотить. Я извинялся после каждого удара, и в голове моей кричало: «Остановись! Я прошу тебя. Ты причиняешь ей боль, и я никогда не прощу тебе этого. Хватит! Уймись!» – но все напрасно.

Когда моя рука наконец остановилась, Силье лежала без сознания на полу в гостиной и истекала кровью. Я лег рядом и начал нежно целовать ее – еще и еще. Мы лежали рядом в последний раз. Я заснул, пребывая в необъяснимом покое и с сознанием того, что нахожусь рядом с ней последние часы. Она очнулась с криком. Она почти ничего не видела, так как глаза опухли, как черт знает что, но она увидела, что я ее обнимаю. Я должен был покинуть ее и ушел в другую комнату, подальше от нее, – у меня не было слов, которые могли все исправить. Она вслепую шаталась по комнате, пытаясь найти дверь, и, наконец нащупав ее, выскочила на лестницу и затем на улицу.

Через открытое окно до меня доносились ее крики:

– Помогите мне! Есть тут кто? Мне нужна помощь!

Я был весь перемазан кровью Силье, руки болели. На улице кричали, приехали полиция и «скорая». Я ожидал наказания, но ко мне так никто и не поднялся. Я услышал, как отъехала «скорая», и выглянул в окно. Полиция тоже уехала. Я ничего не понимал. Почему они не пришли ко мне со своими дубинками? Почему не ворвались безжалостно в мою квартиру? Где эти дубинки, которые должны были поломать мне спину? Где сапоги, чтобы изуродовать мое лицо?

Шли часы. Вдруг раздался телефонный звонок. Я нехотя поплелся к трубке. Связь гудела и булькала из-за дальнего расстояния, но я тут же распознал голос Бриана:

– Я убью тебя, сволочонок!

Его слова должны были напугать меня серьезностью настроя, но вызвали у меня лишь улыбку. Пускай убивает – я буду ему благодарен.

Силье не призналась полиции, что это я ее избил, сказав, что стала жертвой случайного насилия на улице, без свидетелей, и не разглядела преступника. Но она позвонила моей сестре в Таиланд:

– Привет.

– Силье, это ты? – Сес несколько растерялась, так как Силье странно гнусавила, а потом и вовсе расплакалась. Сес пришла в панику: – Николай что-то натворил, да?

Да, но не то, чего опасалась Сес. Силье описала ей все детали: сломанный нос, выбитые зубы, сотрясение мозга, двадцать четыре удара. Моя сестра упала на кровать, закрыв глаза, и надеялась, что, открыв их, поймет, что на самом деле все хорошо. Но это был не сон. Она поспешно добралась до аэропорта и, заплатив сумасшедшие деньги, первым рейсом вылетела в Стокгольм, а оттуда в Копенгаген. Бриан находился в бассейне вместе с Аланом и, поднявшись в свой номер вместе с жизнерадостным мальчишкой, не успев как следует обсохнуть, обнаружил записку. Сес нигде не было.

Бриан сидит в Таиланде, сверкая глазами, со смятой запиской в руке и безутешным мальчиком, зовущим свою мать, а она, спутав все планы, одна летит в самолете с незнакомыми людьми, которые не имеют представления о ее боли.

Я мерзавец.

Сес сдается

Сес не поехала ко мне. Утомленная и уставшая, она пришла к Силье. Постучав в дверь и ожидая самого плохого, она все же была застигнута врасплох. Дверь открыла не Силье, а Камилла:

– Что вы хотите?

– Я хотела бы поговорить с Силье.

– Вы в курсе, что натворил ваш младший брат?

– Да, именно поэтому я тут.

Она хотела пройти мимо Камиллы в квартиру, но та встала у нее на пути. Сес попыталась проигнорировать ее, но Камилла с силой оттолкнула Сес. Ей не удалось войти. Она отлетела назад и чуть не упала с лестницы, но не ушла. Ей надо было во что бы то ни стало увидеться с Силье, и Камилла не могла ее отпугнуть.

– Мне нужно ее увидеть.

Камилла не отступала.

– Камилла, пусть пройдет.

Эта реплика дала Сес надежду, что все не так плохо. Все же это был голос Силье, а не голос смерти и разрушения. Камилла враждебно посмотрела на Сес, а Силье повторила:

– Пусти ее.

Камилла отступила в сторону с раздражением, и Сес осторожно прошла в квартиру, где увидела Силье с распухшим до неузнаваемости лицом. Сес заранее решила, что проявит мужество и покажет, что готова оказать Силье любую поддержку, – и когда-нибудь она простит меня, и мы все вместе заживем счастливо. Но теперь Сес смотрела на это лицо, в котором раньше были сосредоточены все ее чаяния, и не видела в нем ничего, кроме насмешки над ее надеждой. Она медленно развернулась и поторопилась скрыться.

Бриан отправился домой при первой же возможности. Но добраться из Таиланда не так просто. Больше суток Сес находилась в их общей квартире в одиночестве. Она достала диск группы «Суэйд». В часы депрессии она всегда их слушала. Поставив диск на бесконечный повтор, она принялась неистово скакать по комнате. Она прыгала несколько часов подряд, пока ноги держали ее, а потом свернулась калачиком прямо на полу. Так она лежала, пока не вернулся Бриан.

Он осторожно поднял ее, опасаясь, что она рассыплется от его прикосновений, положил в постель и выключил музыку. Он терпеть не мог «Суэйд». Она не спала двое суток, но заснуть все равно не могла – лежала, уставившись остекленевшими глазами в потолок. Бриан пытался ее приласкать, утешал, но она оставалась отстраненной и потерянной.

Алана отвезли к родителям Бриана. Бриан всегда думал наперед. Он долго просидел с Сес, но ему же нужно было еще отомстить, и он позвонил своему другу, который пришел присмотреть за Сес. По характеру звонка я понял, что пришел Бриан. Звонок звучал агрессивно. Я ждал его и открыл дверь с радостью. Я предполагал, что он сразу ударит меня, но удара не последовало. Мы тупо пялились друг на друга.

– Я не желаю даже прикасаться к тебе.

Он мог бы этого и не говорить.

– Как же, ты обещал.

– Видимо, я солгал. – Он отвернулся и ушел.

Наверное, он прочитал радость ожидания на моем лице, и это удержало его от рукоприкладства. Он передумал меня колотить, потому что с каждым ударом из меня улетучивалась бы часть моей вины, а он хотел, чтобы моя вина не умалялась.

Я свожу себя с ума

Чем больше проходило времени, тем становилось хуже. Я считал эгоистичным с ее стороны не позвонить и не успокоить мой живот. Обижайся на меня, злись, срывайся на мне, делай хоть что-нибудь! Я не знал, что Сес так хреново. Я только понимал, что вот она вернулась, но никак не дает о себе знать.

Я решил, что Сес необходимо увидеть мою боль, тогда она меня навестит. Когда она увидит мои страдания, ничто не сможет удержать ее от заботы обо мне.

На улицах Хеллерупа было темно – все-таки полчетвертого ночи. Подошла машина такси, и мне пришлось немного поругаться с шофером. От меня воняло – я не был в душе три недели, я даже не смыл кровь Силье. И лишь когда я вытащил из кармана 1000 крон, он согласился отвезти меня на улицу Педер Скрамс Гэде. Они не знали этого, но мне был известен код от двери подъезда, а также место, где они прятали ключ от квартиры. На лестничных перилах была неровность, полая внутри, там-то и лежал ключ. Я проник в квартиру, пробрался в кухню и выбрал самый острый нож. Набрав в легкие побольше воздуха, я сначала надрезал себе левое запястье, а затем и правое. Надрезы были глубокие, но не очень длинные. Мне совсем не хотелось умереть. Главное – побольше крови, чтобы как следует напугать их. Я открыл дверь в спальню и включил свет. Они беспокойно щурились.

– Сес, Сес! Помоги мне! – кричал я, вытягивая вперед истекающие кровью руки.

Сес как-то отстраненно взглянула на меня и пробормотала:

– О нет.

И это все, на что мне удалось ее спровоцировать. Тут что-то не так. Бриан озадаченно смотрел на меня в течение десяти секунд, а затем накинул мне на руки пару свитеров и обратился к Сес:

– Я отвезу его в больницу. Скоро вернусь. Никуда не уходи.

Несмотря на капающую на пол кровь, я все же нашел в себе силы удивиться его приказному тону. Куда она могла пойти посреди ночи? Я оказался в машине с Брианом. Черт возьми, он хороший парень. Мы не разговаривали. Вдруг он остановил машину, вышел, подошел к дверце с моей стороны и вытянул меня. Бам-бам-бам! Он помедлил, но все же запихнул меня обратно в машину. Теперь все лицо у меня тоже было в крови. Мы приехали в больницу, у дверей которой он бесцеремонно меня вывалил. Он торопился домой, но уже по дороге ощутил какой-то неприятный холодок и понял, что Сес нет дома. И он зарыдал так, что чуть не попал в аварию.

Самоубийство

Моя сестра совершила самоубийство. Она утопилась в Нюхавн. Больше я ничего не хочу об этом говорить.

Так я узнал

Я вернулся в пустую квартиру с ноющими запястьями и стал ждать Сес – она должна была как-то отреагировать. Я все ждал и ждал, чувствуя, что узел подобрался к самому горлу. Через три дня я сам набрал номер Сес, но никто мне не ответил. Понятное дело. Из-за ран я потерял много крови и теперь чувствовал себя довольно глупо. Спустя неделю я подумал заявиться к ним, но мое последнее посещение этому не благоприятствовало. Мне нужно было приглашение, а пока его нет, лучше держаться от них подальше. Таково правило, и мне не стоило нарушать его, если я не хотел подвергнуться пожизненному остракизму. Мне нужно было куда-то выходить из моих четырех стен, и я бесцельно бродил по улицам. Как-то я зашел в киоск купить пачку «Блю Кинг» и вдруг захрипел. На прилавке лежал журнал «Экстра бладет» с гробом моей сестры на обложке. Маленький турок за прилавком забеспокоился. Он решил, что я чем-то подавился, кинулся и начал бить по спине. Через какое-то время воздух вернулся в мои легкие, и у меня вырвалось:

– ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА, ЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАСЕССЕСЭТОМОЯСЕСТРАНЕТНЕТНЕТНЕТМОЯСЕСТРАТЫНЕМОГЛАНЕТПРИДУРОКЭТОМОЯСЕСТРАЧТОМНЕТЕПЕРЬДЕЛАТЬСЕСТЫНЕМОГЛАКОЗЕЛНЕТНЕТНЕТЯЛЮБЛЮТЕБЯЧЕРТЧЕРТЧЕРТЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАОНАНЕМОГЛАНЕМОГЛАНЕМОГЛАПРОКЛЯТАЯЗАДНИЦАОНАНЕМОГЛАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРА.

Когда я перестал кричать, все журналы были разорваны в клочья. Маленький турок придерживал меня, успокаивая:

– Ну-ну, дружок, перестань.

Он гладил меня по голове, одновременно пытаясь отнять у меня остатки газет. Она мертва. Холодный пот градом бежал по моей спине, все тело сотрясалось.

– У тебя есть кто-нибудь, кто тебе поможет?

Нет, больше у меня никого не было.

После смерти Сес

И вот теперь узел вырос до ужасающих размеров. Он заполнил собой тело и голову. На протяжении недель была только невыносимая боль. Узел того и гляди готов был разорваться, только чтобы отвоевать себе еще больше места. Стены, крыши, пол – все с пронзительным звуком искажалось до неузнаваемости. Вдруг шум и боль прекратились – какой смысл наказывать меня болью, если я и так уже как бы не существую? Все притихло, опухоль разрослась, узел заполонил все, и я перестал быть собой. Я превратился в узел. И этот узел знал, что делать. Я ходил в магазин, мылся и пылесосил ежедневно. Я пребывал на территории, свободной от чувств, где царствовала рутина, которая заставляла меня скорее существовать, нежели полноценно жить, и, пока я не прибегал к малейшему шансу выбраться из рутины, я держался на плаву. Каковы бы ни были мои силы, сейчас главное – удержаться на ногах. Так из моей жизни выпало более полугода – я не помнил ничего, потому что ничего не происходило. Никаких событий, за которые память могла бы зацепиться.

После смерти Сес я стал единоличным обладателем песен матери и двадцати шести квартир в Копенгагене. И, будь я нормальным человеком, я зажил бы роскошно.

Дядя Джон

После полугода рутины я совершил кое-что необычное. Я посетил могилу моих родителей на кладбище Ассистанс. Мы с Сес обязательно приходили туда на их дни рождения. Сес рассказывала им о том о сем, в частности об отношении к нам мира. Говорила только Сес. Я удивленно наблюдал, как она долго беседовала с могильной плитой, но, уходя, она всегда чувствовала облегчение и радость. Мне тоже хотелось испытать облегчение. Мне не сразу удалось найти могилу. Кладбище большое, а я был там в последний раз довольно давно. Оказалось, что я несколько раз прошел мимо. Просто там стоял какой-то печальный мужчина лет семидесяти, и я подумал, что это вряд ли могила моих родителей. Ведь только я мог печалиться, стоя на их могиле. Я походил вокруг, вернулся и взглянул на плиту:

– Вы знали моих родителей? – Я удивился, потому что увидел, что он плачет.

Он обернулся и протянул руку, а затем погладил меня по щеке:

– Малыш Николай, сколько уже лет прошло…

Он похлопал меня по щеке. Черт возьми!

– Дядя Джон?

– Да. А что такого?

– Да нет, ничего.

Он постарел. Он был чуть младше отца, так что ему явно не больше пятидесяти пяти, но выглядел он старше минимум на десять лет. Мы молча стояли рядом и чувствовали неловкость. Легче не стало, когда Джон заговорил – он вдруг взял меня за руку и сказал:

– Алан, в последние несколько лет пришлось трудно.

Я решил, что он разговаривает с могилой, а потому никак не отреагировал.

– Алан, ты задумался, что ли? – И он слегка сдавил мою руку.

– Меня зовут Николай.

– Да, он замечательный паренек. Ты ведь не против, что я называю себя их дядей?

– Дядя Джон, я Николай.

– Нет, Алан, это не все равно. Это много значит для меня – я воспринимаю твою семью как свою собственную.

– Алан – это мой отец, я его сын.

Я попытался высвободить руку, но он крепко в нее вцепился:

– Не говори так. Люди нуждаются друг в друге. Мне очень нужно, чтобы ты был моим другом.

Я молчал, но волоски на моей руке встали дыбом. Мне было не по себе, и ощущение это усиливалось. Он помолчал, ослабил хватку, и я поспешил высвободить руку. Он посмотрел на меня и сказал:

– Я скучаю по твоему отцу, хоть и уверен, что он по мне не скучает.

Я отметил, что он вновь вернулся в реальность.

– Мне кажется, что он и по мне не скучает, если это может служить хоть каким-то утешением.

– Вздор. Он любил вас, особенно тебя. Как думаешь, им сейчас хорошо?

– Они мертвы.

– Да. Но хорошо ли им?

– Нет, они умерли.

– Но хорошо ли им?

– Ну ладно, я, видимо, не понимаю, о чем вы говорите.

Он взглянул на меня с разочарованием, но уж извините. Пускай уходит, мне нужно побыть в покое. Я пришел за облегчением, а не за тем, чтобы мне докучал какой-то идиот. Однако он не уходил. Наоборот, он с любопытством разглядывал меня.

– Как поживает сестренка?

Тут я вынужден был глубоко вздохнуть:

– Она тоже умерла.

– Так ты остался совсем один?

Я почувствовал боль в животе, и это удивило меня – уже полгода живот у меня не болел. Я кивнул.

– Я так и знал. Ты так похож на меня.

Это потрясло меня, потому что он-то был совершеннейшей развалиной. Я повернулся к нему:

– В каком смысле? Я совсем не похож на вас. Со мной все нормально.

Но тут я впервые обратил внимание на взгляд дяди Джона – точно такой же печальный взгляд, как тот, что встречал меня каждое утро в зеркале вот уже полгода. Я тут же отвернулся и ушел.

Придя домой, я разрыдался, и истерика эта прекратилась лишь спустя неделю, причем прерывалась она только криками. Я рыдал не из-за Сес. Просто мне нужно было знать, правда это или нет. Боль в животе вернулась. Я вновь приобрел способность чувствовать. Но лучше мне от этого не стало.

С каждым днем, глядя в зеркало, я видел Джона в отражении все отчетливее, и этот образ отнюдь не был следствием моего настроения. Я по-прежнему тщательно мылся, даже когда боль становилась очень сильной, но глаза Джона продолжали смотреть на меня из зеркала. Я не понимал, каким образом Джон сумел пробраться в мои глаза, и пытался найти отверстие на своем лбу. Однажды я задал ему вопрос: «Каким образом ты проник в меня?» Естественно, он мне не ответил, но я продолжал допрос в течение получаса. Я уже давно не говорил так долго, и мне понравилось разговаривать. Мне захотелось, чтобы кто-нибудь знал о том, как я себя ощущаю, и чтобы это имело какое-то значение. Посторонние – они и есть посторонние. Должен был появиться человек, который понял бы, кто я есть. Я думал позвонить, но не посмел. Я уже почти собрался написать электронное послание, но это не имело бы такого эффекта. Тогда я отыскал ручку и листок бумаги и написал Силье письмо.

Письмо Силье

Я не ждал никакого ответа, но меньше чем через неделю в отверстие для почты упало письмо от Силье. Оно состояло всего лишь из одной строчки:

Почему она вообще ответила?

Младший брат Санне?

Я начал выходить на длительные прогулки и возвращался домой с парой-тройкой мешков барахла. Половину я выкидывал сразу, потому что часто покупал какие-то абсолютно ненужные, но дорогие вещи, просто чтобы чем-то заняться. А имея такую кучу денег, я мог позволить себе дорогие покупки. Во время подобных шопинг-туров я стал злобно смотреть на людей. Я преследовал взглядом всех, кто был не один – с девушкой, с друзьями, с родителями. Я ничего не предпринимал, но в своем воображении сбивал их всех с ног. Никто не подходил и не спрашивал у меня, как я себя чувствую, потому что я пугал людей.

Вот, например, девушка, которая целует своего друга. Он на пару минут заскакивает в магазин, и я решаю для себя, что в тот день я ненавижу его девушку больше, чем всех остальных, потому что она похожа на Сес, но не Сес. Ее глаза стали злыми, но ей было наплевать. Я почти что спугнул ее, но тут из магазина вернулся парень. Она поворачивается к нему и, прижавшись, шепчет ему что-то на ухо, посматривая в мою сторону. Они о чем-то спорят. Он явно хочет наехать на меня, а она его отговаривает. Но он все-таки побеждает в их споре и направляется ко мне. Почему-то инстинктивно он мне нравится. Он кажется мне неплохим человеком. Между нами уже меньше десяти метров, и тут моя злость куда-то улетучивается. Вот он стоит передо мной, а я улыбаюсь ему. Он спрашивает:

– Извини, у тебя какие-то проблемы?

Я даже не знаю, что ему ответить. У меня целый океан проблем. Так что я просто улыбаюсь.

– Ты напугал мою девушку своим злобным взглядом.

– Да.

– Ты так вот запросто соглашаешься?

– А ты хочешь, чтобы я сказал что-то еще?

– Послушай… – Он делает паузу и смотрит на меня выжидающе, из чего я делаю вывод, что он хочет, чтобы я представился – мне нужно просто сказать ему свое имя, но я, не имея достаточного опыта даже в банальном приветствии, представляюсь ему полностью:

– Николай Окхольм Йенсен.

– Отлично, Николай. – И тут он резко остановился и в растерянности посмотрел на меня: – Николай?

– Да.

– Младший брат Санне?

Впервые я смотрю ему в глаза. До этого момента я выбрал точку чуть ниже. Его девушка в нескольких метрах от нас явно беспокоится. Может, он хотя бы подаст ей какой-то знак, чтобы она поняла, что он ее защищает?

– А ты кто? – спрашиваю я.

– Туэ, я встречался с твоей сестрой много лет назад. – И тут моя злоба возвращается.

Я держу себя в руках, но предупреждаю:

– Убирайся.

– Может, я могу тебе чем-то помочь?

Я уже держу наготове кулак:

– Туэ, убирайся.

Либо он не понимает, что я настроен решительно, либо игнорирует меня. Его девушка обеспокоенно подходит к нам. Чем больше она нервничает, тем сильнее напоминает мне Сес. Быть может, потому что я уже знаю, что это Туэ, и потому что я вижу то, что хочу увидеть: счастливая и любимая Сес вместе с симпатичным и нежным парнем, защищающим ее.

– Я читал про твою сестру. И это известие причинило мне боль. Я знаю, как сильно ты ее любил.

Я с ревом вскидываюсь, бью головой ему в живот, выбиваю из него весь воздух и валю его на землю. Это должно обозлить его, но девушка бросается к нему, желая защитить от меня. Меня удивляет, что она не пытается прогнать меня, вместо того чтобы прильнуть к Туэ, но ее действия заставляют меня отпустить его, и я спешу скрыться. Она этого заслужила. И он тоже. Они любят друг друга, готовые пожертвовать кровью, и это надо не просто уважать, а почитать. Я оставляю трясущегося Туэ и поспешно исчезаю. Его мужество лишь слегка «поцарапано».

Я спешу домой и в надежде слегка остыть включаю телевизор, но по телевизору идет передача про маму, и я, потрясенный, не в состоянии переключить канал.

«Тарм и Грит Окхольм – две несовместимые величины. Город, который добродетелен одним только тем, что является спокойным ютландским городком. Тихое местечко, откуда родом неожиданно взошедшая суперзвезда. Между тем большинство датчан считают Грит уроженкой Копенгагена, но она из самой дальней датской глубинки, какую только можно себе представить, и мы, те, кто любит ее музыку, можем услышать это по умиротворенности и благопристойности, которыми пропитаны ее песни, – говорит журналист с ощутимым ютландским акцентом. – Оказавшись в этих краях, вы должны непременно заехать в Тарм. Хотя бы ради того, чтобы своими глазами увидеть ту любовь, которую жители питают к Грит. Здесь живут самые преданные ее поклонники».

Взлом

Было полчетвертого ночи. Я могу утверждать это наверняка, потому что посмотрел на часы, услышав шаги в квартире. Я осторожно вылез из постели, подыскивая взглядом какой-нибудь тяжелый предмет, и остановился на пепельнице, которую забрал из квартиры на Санкт-Педер. Она удобно лежала у меня в руке – тяжелая и массивная. Он шумел так, словно находился в своей собственной квартире. Я тихо выскользнул из спальни и успел взглянуть на него, когда он заходил в ванную комнату. Он выглядел как-то неотесанно – длинноволосый, бородатый, мощный, сильный, к тому же он казался очень самоуверенным. Мне следовало быть аккуратней – я не победил бы его в честном поединке, но тот, кто забирается ко мне в квартиру, в общем-то и не вправе рассчитывать на честный поединок. Я подкрался к ванной и притаился у двери, ожидая его выхода. А он помыл руки и беззаботно вышел в коридор. Я занес пепельницу над его головой и со всей силой вмазал ему в затылок. Он остался стоять, но схватился за голову от боли. Мне надо было бы тут же ударить его во второй раз, если его не подкосил первый, но я изумился, что он до сих пор на ногах после удара монолитной пепельницей. Он обернулся на меня, сверкая глазами, и я в отчаянии замахнулся снова. Но ударить мне не удалось, так как он скрутил мою руку. В его руке была такая силища, какую мне никогда не приходилось испытывать на себе, она несравнима даже с силой Бриана.

– Будешь драться?

Глаза его горели, а голос гремел.

– Ты в моей квартире. – Мой голос звучал жалобно.

– Брось пепельницу.

Он сдавил мне руку сильнее, стало ужасно больно, так что не оставалось ничего, как разжать пальцы. Пепельница упала на пол и раскололась.

– Сядь.

Я послушно опустился на диван. Из затылка у него сочилась кровь. Он осторожно коснулся раны и посмотрел на кровь на своих пальцах:

– Ты бьешь всех, кто приходит тебе на помощь?

– Ты находишься в моем доме.

– Ты слышал, что я сказал?

Я затряс головой.

– Я пришел тебе помочь, Николай.

Я не знал, кто это. Никогда раньше я его не видел, но раз так, почему он со мной так разговаривает?

– Я тебя знаю? Кто ты?

Он улыбнулся мне и широко развел руки, прежде чем ответить:

– Я Иисус Христос. Пришел сделать из тебя хорошего человека.

Стараясь не выдавать своих намерений, я огляделся в поисках нового орудия, но все, что попалось на глаза, – диванная подушка. Тем временем он ожидал моей реакции. Поняв, что ее не будет, он сказал:

– Ты ведь не веришь в меня, да?

Я старался сохранять спокойствие.

– Правда?

Я молчал.

– Почему же так сложно поверить?

Я по-прежнему был довольно спокоен.

– Может быть, потому что ты считаешь, что не заслуживаешь моей помощи?

Молчание в ответ.

– Я здесь для того, чтобы сделать из тебя хорошего человека. Понимаешь?

Я покачал головой.

Казалось, он разочарован.

– Чего именно ты не понимаешь? Я, Иисус Христос, пришел, чтобы сделать из тебя хорошего человека.

Тут я впервые обратил внимание на то, что у него на ногах сандалии, и эта деталь укрепила меня в мысли, что передо мной сумасшедший.

– Почему я?

– Тебе не нужна помощь?

– Но другим тоже нужна. Людям, которые верят в Иисуса, и так далее.

Он кивнул с серьезным видом:

– Верно. Но есть ли у них сестра, которая молится за них по несколько раз в день?

– Ты знаешь Сес? – с опаской пробубнил я.

– Да, Николай. Она молится за тебя бесчисленное количество раз в день. Она действительно уверена, что ты можешь стать лучше, чем ты есть сейчас. Она думает, что ты в состоянии не причинять другим зла, не быть агрессивным и гнусным. Что ты можешь стать лучше и обрести счастливую жизнь. Ты сам-то как думаешь?

Я затряс головой и сказал:

– Я не понимаю этого.

Я не верил в то, что он Иисус, но он знал Сес, и это меняло дело. Это заставило меня прислушаться к нему. Он совсем не был похож на Иисуса, по крайней мере того, что висел на кресте. Он был слишком грубым и крупным.

– Как ты считаешь, может ли твоя жизнь улучшиться, если ты станешь хорошим человеком?

Я молчал, но отнюдь не потому что не знал ответа. Просто ответ был очевиден.

– Конечно.

– Тогда почему ты не становишься им?

Вот на этот вопрос я действительно не мог ответить.

– Пойду пописаю.

Я встал с дивана и с опаской прошел мимо него в туалет. Писать мне не хотелось, но мне нужно было избавиться от хаоса, царящего в голове. Я сел на унитаз и попытался расслабиться. Я просидел около десяти минут, пока мои мозги слегка не расслабились. Когда я вышел, он стоял, держа в руках мой фотоальбом. Он открыл фото Силье:

– Это твоя бывшая девушка?

Я кивнул.

– Та самая Силье, которую ты избил?

Я с трудом мог дышать.

– Откуда ты знаешь?

– Твоя сестра рассказала. Красивая. Должно быть, это терзает тебя. – И он вновь посмотрел на фотографию, а затем стал листать дальше. – У тебя много фотографий сестры. Я надеюсь, что ты скучаешь по ней.

– Может, хватит уже пялиться? – Я протянул руку за альбомом, но он не спешил его отдавать.

Он полистал еще, затем сел в кресло и начал внимательно изучать снимки. Я в нерешительности продолжал стоять. Он захлопнул альбом и положил его на журнальный столик. Я поставил альбом на место и остался стоять у книжной полки – у меня абсолютно не было желания слишком близко подходить к этому человеку.

– Ты не веришь, что я Иисус Христос?

– Естественно, не верю.

– И кто же я, по-твоему?

Я осторожно ответил:

– Придурок, который был знаком с моей сестрой.

Он улыбнулся:

– Придурок? Я не придурок. Ты готов делать то, что я скажу?

Я сделал глубокий вдох и подумал: «Черт возьми, от этого ведь не будет хуже?» Вслух я ответил:

– Да, ведь мне нужна помощь.

Я сбил его с толку.

– Несмотря на то, что ты считаешь меня придурком?

– Да.

– Ты готов положиться на придурка?

– Я готов положиться на тебя.

– Сядь, Николай, и расслабься. Нет абсолютно никаких причин бояться.

Я уселся на диван подальше от него. Он же подвинул кресло и наклонился ко мне:

– Чтобы помогать тебе в дальнейшем, придется сделать кое-что кардинальное.

Я согласился, не вполне понимая, что имеется в виду под «кардинальным».

– С Копенгагеном у тебя связано слишком много дурных воспоминаний. А потому тебе надо уехать отсюда.

Я кивнул. Конечно, надо уехать.

– У тебя есть где-нибудь кто-то, кто может поддержать тебя, Николай?

– Я не знаю никого за пределами Копенгагена.

– Совсем никого?

Я покачала головой. Конечно, есть одно выдающееся исключение, и я промямлил:

– Бабушка и дедушка живут в Ютландии, в Тарме, но они все равно мне ничем не помогут.

Он улыбнулся:

– А ты больше не знаешь никого из Тарма?

– Мама с папой оттуда, но это небольшая подмога – они оба умерли.

– Да уж.

И тут до меня дошло. Он хочет послать меня в Тарм. Именно это и есть то кардинальное, о чем шла речь. Я потрясенно уставился на него.

– Я же не попрусь в Тарм. Или ты совсем больной?

Он засмеялся:

– Ну, ты же сам сказал, что я придурок. Ты готов делать то, что я скажу?

Я уже обещал, так что раздраженно ответил:

– Да.

– Хорошо. Как только кончится текущий месяц, ты отправишься в Тарм.

Я с трудом понимал, каким образом это улучшит мою жизнь. Скорее наоборот.

– Что я там буду делать?

– Это от тебя зависит. Положись на меня. У тебя там гораздо больше возможностей, чем в любом другом месте.

Пропади пропадом этот Тарм, но мне пришлось согласиться. Иисус приказал это сделать. Он протянул мне руку, и я осторожно прикоснулся к ней. В тот момент, когда кожа соприкоснулась с кожей, я почувствовал, что мой узел как-то ослаб. Впервые за долгое время я почувствовал лишь дискомфорт, но без боли, и улыбнулся.

– До встречи, – сказал он и ушел.

Я вновь оказался один в квартире. Что, черт возьми, все это было? Я заставил себя подняться с дивана, собрал осколки пепельницы и выкинул их в мусорное ведро. Я не мог не улыбаться при мысли о том, что хватил пепельницей самого Иисуса. Хрясь! Но я радовался, что не смеялся над этим в его присутствии. Он внушает страх. Божий сын все ж таки должен быть таким. Тор[2] наверняка тоже внушает страх. Я лег в постель, но никак не мог заснуть – мысли так и роились голове. Легкие мысли. Сам Иисус сказал мне, что пришел в мою жизнь сделать из меня хорошего человека.

На следующее утро я подумал, что это был всего лишь сон или что я наконец превратился в дядю Джона, но пепельница в мусорном ведре и побаливающее запястье убедили меня, что все произошло на самом деле. Ощущение сновидения отсутствовало напрочь, и теперь мне предстоял переезд в Тарм.