В гареме — 4

Срадания юного К

— Я понимаю, что ты не хочешь, чтобы родственники приезжали к тебе в гости, — говорю я, проводя по лбу Ксавера.

Его голова лежит у меня на коленях, и мы загораем на террасе, устроившись на большом плетеном диване.

— Она мне не родственница. — Ксавер поворачивается на спину, чтобы глядеть мне в глаза. — Она моя крестная.

— Но когда твоя мама звонила сообщить о приезде Элизы, то сказала, что та очень мила. Как бы то ни было, старой перечницей ее не назовешь.

— Да, это правда. — Ксавер закатывает глаза.

K нам подходит Юни.

— Ты что, боишься, что она станет читать тебе мораль, узнав, как мы живем?

Ксавер качает головой.

— Мама сказала ей, что я живу у ее подруги в коммуналке. Она не знает, кто такая София и чем мы здесь занимаемся, и пусть все так и останется.

Юни пристально смотрит на него.

— Ты, должно быть, шутишь. Почему мы должны делать вид, что у нас тут коммуналка, просто потому, что приезжает какая-то твоя дурацкая крестная?

Паоло с Сереном тоже выходят на террасу. Падди, как всегда в полдень, еще спит, Паоло морщит лоб.

— Не вижу никакого бесчестья в том, что ты мужчина: и гареме Софии, — говорит он, и выражение лица у него при этом мушкетерское.

Я ему подмигиваю. Серен откидывает со лба длинные влажные пряди волос, потуже затягивает полотенце на бедрах и садится на пол.

— Что тебе так неприятно в тете Элизе?

Закрывая глаза, я представляю себе, как мой викинг разговаривает со своими пациентами таким вот спокойным тоном психотерапевта. Но когда он полуголым сидит передо мной на кафельном полу и заплетает косу, то мне трудно думать о его врачебной практике. Ксавер складывает руки на животе и действительно сейчас выглядит как пациент. Я опять провожу рукой по его лбу и небрежно кладу ладонь на ширинку его джинсов. Я знаю, что ему нравится, когда я ласкаю его при всех.

Ксавер рассказывает нам о лете у Элизы.

— Мне было четырнадцать, и у меня были неприятности из-за кражи в киоске. Вряд ли мне при этом светило что-то серьезное, но неважно. Как бы то ни было, мама отослала меня к Элизе в Баварию. У Элизы там маленькая гостиница, и я должен был провести у нее лето, чтобы исправиться. Элиза намного младше мамы, а выглядит она просто супер. Целый день она ходила в баварской национальной одежде, чтобы развлекать туристов.

Юни улыбается.

— Да, в этом что-то есть.

Ксавер опять вздыхает.

— Элиза все время подставляла мне под нос свой вырез. Я уже и не знал, куда смотреть, эти сиськи, казалось, были повсюду. Так как она постоянно мне улыбалась и обнимала меня, я был уверен, что она меня хочет. Как то вечером я пришел к ней в квартиру, а она купалась и не закрыла дверь в ванную. Она меня не заметила, и я некоторое время за ней наблюдал. Она лежала в ванне с пеной и ласкала свою грудь. Потом она сняла душ, закинула ногу за край ванны и направила душ себе на щелку. Она лежала и стонала, а с ноги у нее капала пена. У меня встал, я хотел ее наконец оттрахать или по крайней мере подрочить, но случайно толкнул вазу, она упала, и Элиза это, конечно, услышала. Она не стала возмущаться, а позвала меня к себе, встала передо мной в полный рост, и я думал: Ну вот, сейчас, сейчас все получится, сейчас она ляжет на коврик в ванной или повернется и обопрется о край ванны, ну не важно, в общем, сейчас она мне наконец-то даст перейти к делу. Но она попросила подать ей полотенце, завернулась в него, поцеловала меня в лоб и сказала… — Ксавер закрыл рукой глаза и повернулся ко мне. Я чувствовала, как он напрягся. — И сказала: «Ты такой славный мальчонка». А потом просто ушла.

Серен тихонько сказал «Ой!», и мужчины засмеялись. Ксавер тоже смеется, но мы чувствуем, как ему было обидно.

— Через пару дней я уехал и с тех пор ее не видел и видеть не хочу.

Во взгляде Паоло читается непонимание.

— Но ты же теперь мужчина. Ты старше на четыре года, и ты трахался больше, чем Падди. Давай, покажи ей!

Ксавер подскакивает.

— Ничего я ей показывать не буду. От ее визита я отказаться не могу, но не хочу, чтобы она узнала про гарем.

Мои мальчишки насупились, как на военном совете, и я вижу, что они совсем не согласны с этим.

— В том, что ты любишь Софию, нет ничего бесчестного, — снова говорит Паоло с той торжественностью, которая сохранилась у него с церемонии посвящения.

Серен и Юни тоже против.

— Мы сами на это пошли, — говорит Юни, а Серен кивает. — И тебе не станет лучше, если будешь от нее прятаться.

— И нет ничего, с чем тебе нужно было бы прятаться, — убеждаю его я. — Каждая женщина радовалась бы, имея такого любовника, как ты. Неужели ты думаешь, что другие мужчины знают о женщинах и сексе столько же, сколько ты?

Уж я-то могу это оценить. Ведь я сама его учила. Но Ксавер отмахивается от наших утешений. Понятно, что он настроен серьезно.

— Сделайте это ради меня. Я не хочу, чтобы Элиза узнала, кто я, как я живу, с кем и как именно я трахаюсь. Это мое личное дело. Я хочу, чтобы она поскорее уехала и больше тут не появлялась.

Серен подает нам знак, чтобы мы соглашались. Я не понимаю этого, но если он так считает, что ж, превратимся на пару дней в жителей коммуналки. Я обсуждаю это с Юни и Паоло, и в конце концов они нехотя соглашаются.

Ксавер удовлетворенно кивает.

— Квартиру нам тоже придется немного видоизменить, — говорит он.

Я закатываю глаза. Я люблю свою квартиру, набитую антиквариатом и предметами искусства, люблю горы подушек и дорогое постельное белье. Люблю эротичность атмосферы, приборчики и множество фотографий, на которых мы вшестером. Все это придется спрятать, если мы хотим выглядеть как жители коммуналки.

Поскольку Элиза приезжает в эти выходные, мы сразу же принимаемся за работу. Сначала каждый убирается в своей комнате. Паоло снимает с потолка кожаные качели для секса и прячет в шкаф наручники и коллекцию разнообразных вибраторов. Вместе с Сереном он снимает с потолка огромное зеркало и ставит его за дверь. Потом он срывает с кровати черное атласное покрывало. Мое блестящее кожаное белье, которое ему так нравится, и веревки, ремни и бечевки, которые он так любит использовать, прячет в большой сундук. Потом ставит на столику кровати упаковку с шестью банками пива, бросает на пол пару рубашек и джинсы, достает из ящика телевизор и ставит его возле кровати. Смотрится это довольно забавно.

Серену менять вид своей комнаты намного легче. Он быстро снимает со стен порнографические рисунки и фотографии и вешает туда постеры.

Резиновый матрац, который мы любим использовать, намазываясь массажным маслом, Серен прячет под кровать.

Юни упаковывает свои костюмы и ботинки в рюкзак и снимает все фотографии, на которых видно, что он мужчина. Мы решили, что в те дни, когда здесь будет Элиза, Юни будет наряжаться гейшей, иначе Элиза может удивиться, что с пятью мужчинами живет всего одна женщина.

Ксаверу и Падди не нужно притворяться, что у них в комнате беспорядок. Вот только приходится убрать зеркало в золотой раме, висевшее напротив кровати Ксавера, и его коллекцию порнографических картинок.

Из гостиной и кухни убираем все фотографии, на которых мы вместе, и рисунки, где изображены эрегированые члены или раздвинутые ноги. Падди грустит из-за того, что приходится спрятать его коллекцию — набор разных изделий из гипса и резины, изображающих вагины. Эту коллекцию половых органов он приобрел у одной своей подруги — художницы, лесбиянки. Приходится спрятать и антикварную эротику Юни, дневники с подробными описаниями, маленькие фарфоровые статуэтки, изображающие переплетенные тела, и клятвы, которые мои мужчины подписывали, вступая в гарем, хотя они обычно висят над моим письменным столом в рамочках.

В конце концов квартиру мы убрали, хоть и очень устали при этом. Вот только Ксавер по-прежнему напряжен.

— Новые правила, — объявляет он, когда мы, уставшие и вспотевшие, падаем в кресла, — по квартире голыми или полураздетыми не бегать. Софию не лапать и не целовать — она теперь наша квартирная хозяйка, ничего больше. И друг с другом нам себя нужно вести так, словно мы случайно живем вместе.

Падди хлопает себя по колену.

— Отлично. Теперь я могу спокойно почесывать яйца и отрыгивать после еды.

Я мило улыбаюсь и указываю на копилку на полочке, куда положено бросать деньги после каждого подобного проступка.

— Если она сейчас стоит не на газетном столике, это не означает, что плата за такие свинства отменяется.

Мне эта суета нравится все меньше, и сейчас хочется, чтобы Элиза уже уехала. Мне не хватает уюта моего гнездышка, нашей дурашливости, настроения отстраненности от всего мира. Если бы я жила в дурацкой коммуналке, я бы не стала принцессой порнографии. Но я ею стала, хочу жить в своем мире и чтобы со мной обращались соответствующим образом. По моему лицу Ксавер замечает, что я расстроена, и подползает ко мне на коленях. Он расстегивает длинное льняное платье, под которым на мне ничего нет, закидывает ноги на подлокотники кресла и начинает страстно мне отлизывать. Другие мужчины, видя это, расстегивают брюки или совсем раздеваются. Я тронута, что Ксавер устроил всем в утешение эту небольшую оргию. Вскоре мы вес раздеваемся и трахаемся друг с другом, словно с завтрашнего дня это запрещено. А ведь, собственно, так оно и есть.

Запретам нет конца. Мы решили воспринимать визит Элизы позитивно — неделю мы как-нибудь переживем. А на таблички с именами в холодильнике мы просто не будем обращать внимания. Мы купили продукты для легендарного трехслойного торта «Тирамису», который Паоло готовит по особым поводам, и Ксавер, который просто обожает этот торт, приходит в ярость.

— Никаких сладостей! — приказывает он.

Собравшиеся в кухне вздрагивают. Мы все любим сладости. Объем покупок нами шоколада и нуги стал притчей во языцех. Если мы не обращаем внимания на шоколадные конфеты, свежеиспеченные торты и пышные пироги, то причина этому может быть только одна — высокое искусство супертраха. Я не настаиваю, чтобы мои мужчины занимались спортом. Пока они могут отнести меня в спальню, я не вмешиваюсь. Запрет на секс и сахар приведет к тому, что у нас вырастут длинные зубы и когти. Через три дня мы все начнем скандалить и волочить ноги.

— Элиза всегда на диете. И всем остальным автоматически приходится делать то же самое, — объясняет Ксавер виноватым голосом и убирает все вкусности в нижний ящик холодильника.

Мне приходится взять себя в руки, чтобы не потерять терпения. Ненавижу женщин, которые мучают диетами себя и терроризируют все свое окружение. Они взвешивают двадцать граммов бананов, а потом панируют их в пяти граммах луковых сухарей. Пятью калориями на бокал просекко вечером можно пожертвовать, только если днем сэкономил их на соусе к салату. Целый день строго рассчитывается и записывается. Все планируется. Самобичевание какое-то. Есть можно только три раза в день, углеводы только на обед, фрукты только с молочными продуктами, а после шести вечера вообще есть нельзя. Сжигатель жира горит адским пламенем, а если повезет, то диета, позволяющая есть белые бобы, но запрещающая дыню, может и не понадобиться.

Я уже ненавижу Элизу и представляю ее себе костлявой, застегнутой на все пуговицы, брюзгливой Мэри Поппинс, которая едет к нам как палач, чтобы проклясть наш стиль жизни и питания. Я сдерживаюсь, не бросаюсь за кухонным ножом или пилой, чтобы порвать цепи рабства, успокаиваюсь и мило улыбаюсь Ксаверу.

— Ладно, солнышко. Тогда мы сейчас испечем пару тортиков «Хильдегарда фон Бинген»[7], чтобы поприветствовать нашу гостью. На вкус они как подошвы, но зато в них нет жира, холестерина и сахара. И можно совершенно добровольно съесть кусочек этого рогового нароста в глазури.

Остальные воспринимают визит Элизы как театральное представление и начинают репетировать. Паоло развлекается, вставляя после каждого предложения «слышь, чувак» и поддерживая беседу исключительно о спорте и «телках». Серен сыплет психологическими терминами и разговаривает с нами очень надменно. Остается только, чтобы мы начали говорить ему «вы». Иногда он бросает жадные взгляды на Юни, который успел переодеться в закрытое кимоно и узкие дамские туфли — чтобы отвлечь от меня внимание, мы придумали, что у Серена и Юни тайный роман или он просто за ней ухаживает.

— Он снова ко мне пристает, — пищит Юни голосом в стиле театра кабуки.

Серен изображает гориллу и принимается гоняться за Юни по гостиной. Наблюдая за ними, я думаю, что нам никогда не удастся выглядеть как нормальным жителям коммуналки. Но все-таки у нас получается.

Элиза совсем не напоминает Мэри Поппинс, поднятую из могилы. У нее приветливое лицо куколки и национальный костюм с глубоким вырезом, куда с видом специалиста сразу начинает заглядывать Падди. Ксавер, Элиза и я сидим за столиком и вежливо разговариваем. Падди хмыкает и уходит в свою комнату. Серен надменно представляется и не упускает возможности с гордым видом сообщить, что резиновое уплотнение у него на окне прохудилось и мне неплохо бы что-то предпринять по этому поводу.

— Ох уж эти квартиросъемщики! — говорю я, закатывая глаза, когда он уходит, и Элиза сочувственно улыбается.

Когда плавной походкой входит Юни в милом светло-зеленом кимоно, я на мгновение пугаюсь, что, несмотря на идеальную косметику, Элиза догадается, что он мужчина. Но она вежливо кивает и с восхищением смотрит Юни вслед.

— Юни почти не говорит по-немецки, — объясняю я. — она танцовщица в японской компании.

Этому Элиза сразу верит.

— О Боже, сколько же здесь людей живет, — раздраженно говорит она, когда домой приходит Паоло. Он кивает нам и сразу же идет к холодильнику.

— Опять кто-то ел мою «Нутеллу», — ворчит он.

«Кто-то ел с моей тарелки, но кто-то не спал в моей кроватке», — хочу подколоть его я, но тут лучше не переигрывать.

— Так следи за своей едой. На мармеладе тоже не было таблички, чей он, — говорю я и перестаю обращать на него внимание.

Наш розыгрыш удался. Элиза, конечно, немного удивляется, что мои мальчики живут в коммунальной квартире, хотя у всех приличная работа, но для каждого я придумываю свою историю. Один якобы посылает деньги своей бедной семье, другой экономит на учебу, третий живет здесь только из-за того, что его квартиру затопило. И так далее. Элиза, очевидно, довольна, что ее крестник живет в такой приличной компании, и идет подремать после обеда.

— Классная у нее попка. Я видел, когда она в нижнем белье стояла в ванной, — шепчет Юни, прокрадываясь в будуар. Ксавер сидит на моей кровати и грустно смотрит прямо перед собой. Юни подходит ко мне, наклоняется и тихонько говорит:

— Привет, красавица моя.

Потом он целует меня в щеки, в лоб и в губы, как обычно.

У Ксавера дрожит нижняя губа, он очень бледный. Юни гладит его по голове.

— Все в порядке? Все же хорошо выходит.

Ксавер сглатывает.

— Она по-прежнему обращается со мной как с ребенком. Ты видел, как она кормила меня тортиком? А потом она снимает туфли и расшнуровывает корсет, словно в комнате только женщины. Она делает вид, будто меня вообще нет.

Я сержусь на Элизу, потому что Ксавер из-за нее грустит.

— Может, засадить ей, чтобы она меня заметила? — бормочет он, и я толкаю его ногой, чтобы он заметил, насколько это глупо.

— Ты что, правда веришь, что мужская сила связана с насилием? — спрашиваю я и начинаю шепотом читать ему нотации по этому поводу. Все эти дискуссии в журналах и по телевизору — что такое настоящий мужчина и как он должен вести себя — уже давно выводят меня из равновесия.

Знаете, со всеми такое бывало. Вы сидите за последним свободным столиком в кафе, который находится напротив мужского туалета. Открывается дверь, и с амбре мочи выходит он. Мужчина. Одна рука небрежно теребит ширинку, он застегивает брюки, а потом от всей души лапает себя за пах. Слава богу, все на месте. Настоящий мужик. Так он думает. Мужчины ведут себя как «настоящие мужики», потому что думают, что женщины любят настоящих мужиков. Так оно и есть. Вот только, к сожалению, мужчины в понятие «настоящий мужик» вкладывают что-то совсем другое. Не то, что вкладывают в эти слова женщины.

Однажды, один-единственный раз в жизни, я по уши влюбилась в такой экземпляр. У него была самая большая машина, самый громкий голос, и он все держал под контролем. Он плевал на условности, брал все, что хотел, и всегда побеждал. Писал он дальше, чем все остальные. Я любовалась им на расстоянии и готова была мгновенно выйти за него замуж. Мне тогда было три года. Ему пять. А как он набросился с лопаткой на толстого малыша в свитере, напоминавшем кольчугу, чтобы отвоевать себе качели! Это надо было видеть. И.вдруг он повернулся ко мне, взглянул в мои сияющие глаза, полные восхищения, а потом отпустил в меня смачный плевок.

К сожалению, некоторые люди учатся всю жизнь, а те, кто хочет быть настоящим мужиком, остаются на уровне развития первобытного человека. А ведь нам совсем не нужны мужчины, прорубающиеся сквозь жизнь, как Конан-варвар. Я шутя толкаю Ксавера в плечо.

— Нам нужны нежные, образованные, спокойные мужчины, которые не боятся за свою потенцию, когда их просишь вытереть посуду. Нам нужны мужчины, которые будут петь с нами в машине, которые расскажут нам, что они ощущают во время мастурбации, которые знают, как обращаться с лучшим органом своего тела, и не хватаются за него постоянно, чтобы убедиться, что они остались мужчинами. Тебе вовсе не нужно заниматься самоедством только потому, что тут ходит какая-то корова с дрожащим выменем.

Ксавер вздыхает.

— А что с тем типом, за которого ты хотела замуж?

Я его целую.

— Он в тот же день подбросил мне мертвую лягушку в коробку для бутербродов.

Юни открывает веер и начинает обмахиваться.

— Больно все это слушать, — жалобно говорит он и снова складывает веер. — Так вот, об Элизиной попке… — он жестом показывает, что мы упустили.

Следующие дни проходят в напряженной обстановке, но без особых инцидентов. Ксавер подозрительно часто закрывается в ванной, а у Паоло уже остекленевший взгляд. Однажды утром Элиза встает раньше, чем все остальные, чтобы сделать нам сюрприз и приготовить оладьи. Хотя, услышав ее шаги в гостиной, я сразу вскакиваю, но не успеваю остановить, и сквозь приоткрытую дверь в комнату Серена она видит Падди у него в кровати. Одеяло сползло, и голая, слегка загорелая попка Падди очень аппетитно смотрится на белой простыне. Я с тоской смотрю на эту картину, а потом пытаюсь успокоить Элизу.

— Падди часто напивается, приходя с дискотеки, — объясняю я. — Ты же знаешь, какие бывают диджеи. Он тогда не понимает, где он, и падает на первую попавшуюся кровать. Мы уже несколько раз устраивали сборы жильцов по этому поводу, но… — я пожимаю плечами.

Прежде чем Элиза снова начнет раздумывать об этом, я спрашиваю, как ей удалось ошибиться дверью. Она с виноватым видом указывает на кухню и бормочет что-то об оладьях. Я не могу сдержать ухмылку, когда она в развевающемся халате торопливым шагом направляется к плите, потому что, естественно, я заметила, как она поглядывала на моего викинга. Вздохнув, я закрываю дверь. Когда завтрак заканчивается и Ксавер с Элизой уходят осматривать город, настроение у меня улучшается.

Юни взял выходной и забирается ко мне в ванну. Хотя мы хотели спокойно провести утро в будуаре, нам не хватает свободного времени. Мы быстро падаем в кровать, он отлизывает мне, а я делаю ему минет, и мы с удовольствием расслабляемся в горячей воде. Паоло перенес встречу с поставщиком, он садится на краю ванны, своей влажной рукой в пене я провожу у него между ног, расстегиваю ширинку кожаных брюк и достаю его член. Паоло стонет и закрывает глаза, пальцами поигрывая моими сосками, торчащими из воды. Паоло тоже не хватает терпения, и когда я наклоняюсь и целую его яички, он кончает очень быстро и после этого выглядит так же неудовлетворенно, как и до того.

Я сочувственно треплю его по бедру, он застегивает брюки, а я опускаюсь в горячую воду. Паоло с Юни обсуждают воздержание как способ усилить страсть именно тогда, когда Элиза со скрипом открывает дверь ванной. Мы не слышали, как она вошла. Паоло мгновенно реагирует, вскакивая и заикаясь, как ему стыдно зайти в ванну, когда там «девчонки». Юни прячется в пене, прикрывая грудь руками.

— Все вон! — командую я, а сердце выпрыгивает у меня из груди.

Наконец я остаюсь с Юни одна. Нам приходится замотать его лицо полотенцем, потому что макияж гейши у него в спальне, а если Элиза увидит его ненакрашенным, то сразу же поймет, что он мужчина. Остаток дня я провожу в кровати, говоря, что у меня мигрень. Слыша, как Серен с Паоло здороваются в гостиной, вопя как неандертальцы, я прячу голову под подушку. Вообще, все ведут себя намного громче, чем обычно. Как правило, после прихода мужчин домой ранним вечером и до ужина у нас тихий час. Мы читаем с открытой дверью, возимся на кухне, занимаемся собой или слушаем тихую музыку. Только за ужином все опять оживляются, и мы рассказываем друг другу, как прошел день, или раздумываем, что будем делать завтра.

А теперь в доме постоянно хлопают двери. Звук очень грубый и неприятный, и от столь любимой нами атмосферы оазиса мало что сохранилось Мои мужчины очень несчастны, они страдают от стресса. Элизе я говорю, что у них неприятности на работе или они поссорились со своими девушками, но предгрозовую атмосферу в доме этим можно объяснить только частично. Душно, словно перед первой молнией, а когда мы проходим друг мимо друга, кажется, что вот-вот полетят искры.

Элиза это замечает. Она наблюдает за нами, но ей ничего не удается подметить. Она ничего даже не подозревает и все-таки нервничает. Чтобы развеяться, она полностью взяла под контроль кухню и щедро нас кормит. Она как раз вносит ужин, когда из своей комнаты с рассерженным видом выходит Серен и требует, чтобы я к нему зашла.

— Мало того что в окно дует, — говорит он, — мне кажется, я обнаружил там плесень. Пойдите сами посмотрите.

Вздыхая, я иду за ним. Дверь за нами захлопывается — это вполне объяснимо, если окно открыто. Серен подхватывает меня в объятия и прижимает к стене.

— София, — шепчет он, — София.

Он расстегивает мою блузку и запускает руку под юбку. Я прижимаюсь к нему, ощущая горячее дыхание на моей коже. Я хочу видеть его обнаженным, я хочу, чтобы его волосы спадали свободными волнами. Я хочу почувствовать в себе его член, почувствовать прикосновение его губ к моим. Я хочу касаться его языка и ощущать его большие руки на своих ягодицах. Я провожу рукой по его волосам, расплетая косу. Мы теряем время, потому что пряди придется заплетать, но мне это уже безразлично. Серен поднимает меня и сажает на мраморный умывальник. Ягодицами я чувствую холод камня. Он разрывает зубами упаковку презерватива, надевает его и входит в меня. Я так потекла, словно ждала этого много дней, а ведь, собственно, так оно и есть. Мы тремся друг о друга, и все заканчивается слишком быстро, как мы и ожидали и боялись.

Мы снова одеваемся, и пока я заплетаю Серену волосы, он шепотом рассказывает мне, что произошло за день. Мне так не хватает наших вечерних разговоров с ним, его рассказов о болезнях и его пациентах, его рассуждений о книгах, которые он сейчас читает. Мы смотрим на часы и еще минутку сидим обнявшись. Потом он откашливается, выпрямляется и кричит скандальным голосом:

— Плесень, это точно плесень! Я требую, чтобы вы что-то предприняли.

Скрестив руки, я выхожу из комнаты и обещаю после выходных вызвать специалиста. Говоря это, я понимаю, что через три дня Элизы тут уже не будет. Мы почти пережили пятый день ее пребывания здесь. Еще два дня, и она уедет. Я мысленно крещусь. И тут я вижу Падди, стоящего в дверном проеме. Взгляд у него обезумевший.

— Сейчас, секундочку, — улыбаюсь я Элизе, которая ждет нас к ужину. — Падди, можно тебя на минутку, — говорю я громче. — Мне хотелось бы поговорить с тобой насчет оплаты за квартиру.

Я подаю Ксаверу и Юни, которые уже сидят за столом, знак, чтобы они уже, черт подери, начинали есть, и иду за Падди в его комнату. Когда я вхожу, он уже голый. Я сразу же ложусь на ковер — кровать слишком скрипит — и раздвигаю ноги. Падди начинает мне отлизывать, но делает это совсем недолго, хотя обычно он доводит куннилингус до конца и всегда дает мне кончить, прежде чем начать меня трахать: он говорит, что полуудовлетворенные щелки трахать лучше, чем неудовлетворенные. Он ложится рядом со мной, вводит палец в мою щелку и стимулирует мне клитор, а я ласкаю его член. Так мы можем смотреть друг на друга и разговаривать.

— Такое ощущение, что мы в детской, — говорит он, а я хихикаю.

Он прав. Вся эта ситуация была бы смешной и возбуждающей, но мы уже не подростки, которым нравится позажиматься в платяном шкафу. Мы уже давно выросли и создали себе жизнь, которая всем нам нравится. Нам не хватает обычного общения. Нам не хватает жизни в гареме. Падди кончает мне на живот и шепчет:

— Не смывай.

Я киваю, и мы целуемся как утопающие. А потом это краткое мгновение заканчивается, и мне нужно возвращаться к своей гостье и картофельной запеканке на ужин.

Я в ярости от Элизы, которая дружелюбно болтает и хвалит Ксавера за его способности экскурсовода. Она хвалит его за то, что он так развился, живя у меня, хвалит наш красивый город. Я в ярости, потому что она все время разговаривает, а мы не можем общаться как обычно. Я в ярости потому, что она выглядит так сексуально, но, кажется, не имеет никакого представления о сексе. Потому что у нее такие пухлые нежные губы, а я не могу поцеловать своих мужчин. Потому что у нее такие роскошные формы, а мне приходится прятаться в длинные платья и закрытые блузки. Потому что она наверняка видит, насколько привлекательны мои мужчины, как они возбуждены и что они не упускают ни одного нашего движения, ни одной сползшей бретельки, ни одной нашей короткой юбки. И все же нам приходится жить как в монастыре.

Снаружи гремит гром, Элиза смотрит новости, а я говорю Серену, чтобы он погулял с ней подольше, если получится, и будет замечательно, если она вымокнет. Элиза, как мы и думали, приходит в восторг, когда Серен спрашивает, не хочет ли она погулять по нашему району. Она заворачивается в шаль, и они уходят. Когда их шаги затихли на лестнице, в комнате раздается всеобщий вздох облегчения.

Я подхожу к дорожной сумке Элизы, которая стоит в ванной рядом со стиральной машиной, потому что возле дивана в гостиной места для сумки не хватило. Я беру шланг от стиральной машины и кладу его на сумку. Вскоре вода заливает все вещи. Мы с Юни пару минут наблюдаем, как пол в ванной покрывает вода, потом я восклицаю «Ох ты, господи!» и вешаю шланг обратно. Мы быстро вытираем пол, но все вещи Элизы как следует вымокли.

— Придется ей надеть что-то из твоих вещей, — говорит Юни и ухмыляется.

Элизе не до смеха, но всегда может случиться, что кто-нибудь забудет закрепить шланг от стиральной машины. Мужчины же совершенно не разбираются в домашнем хозяйстве. Она это понимает и, немного подумав, берет мое шелковое белье, черную тунику из моего шкафчика, а на следующий день — оранжево-красное, почти прозрачное шелковое платье длиной до пола. Я помогаю ей развесить сушиться вещи, и моя ярость немного уменьшается. Элиза в черной тунике, которая постоянно где-то paспахивается, либо сверху на груди, либо снизу до бедер, выглядит совсем иначе, чем Элиза в шнурованном корсете. Свои волнистые волосы она подобрала в свободный хвост, и сейчас она почему-то кажется мне раскованнее. Мы сидим в гостиной, кто-то читает, кто-то смотрит телевизор, кто-то в наушниках слушает музыку. Я замечаю капельки пота у Элизы на лбу. Она задумчиво проводит тыльной стороной пальцев себе по шее, и я вспоминаю ощущение, когда так делает Паоло, прежде чем начать целовать меня за ушком, и как пахнет Юни, когда склоняется надо мной.

Хотя позже начинает идти дождь и капли бьют в оконное стекло, словно пытаясь затопить город, прохладнее не становится, а когда я встаю, чтобы пойти в ванную, я слышу, как Элиза слегка постанывает, и вижу, что она улыбается во сне.

На следующее утро, в субботу — предпоследний день у нас в гостях — Элиза встает рано, чтобы купить билет на вокзале. Она отказывается от того, чтобы ее провожали, и хочет пойти за билетом одна. У меня такое ощущение, что она хочет о чем-то подумать. Так как у нее есть ключ от квартиры, мы не решаемся отпраздновать ее отсутствие спонтанным групповым сексом. Наоборот, мы расползаемся по комнатам, словно пытаясь не мешать друг другу. Через некоторое время мы слышим, как кто-то стучит по крышке стола, который стоит перед камином.

— Совет гарема! — кричит Ксавер, и мы идем к нему.

Он немного напряжен, глаза у него сияют. Ксавер предлагает нам сесть.

— Я очень благодарен вам, — начинает он, — что вы согласились участвовать в этом цирковом представлении, но я думаю, — он глубоко вздыхает, — что сейчас пора это прекратить. Мы все взрослые, и мне очень жаль, что я стал переживать из-за того, что другие обо мне подумают.

— Слушайте, слушайте! — говорит Падди. Юни с Сереном хлопают в ладоши.

— И что это значит? — спрашивает Паоло, и его последнее слово повисает во всеобщем молчании.

— Это значит, что я хочу, чтобы все было, как прежде. О Боже! Я так возбужден, что мог бы трахаться целый день.

Мы смеемся, напряжение спадает, и мы решаем сразу же обставить квартиру так, чтобы нам было тут комфортно. Мы восстанавливаем все намного быстрее, чем убирали перед приездом Элизы. И теперь, пока мы оглядываемся и смотрим на картины, которых нам так не хватало, скульптуры и рисунки, большие подушки и свечи, Юни становится за спиной Серена и расплетает ему косу. Потом он смывает макияж гейши и выходит к нам в свободном, кимоно. Падди, надев шортики, в которых видны ягодицы — мода семидесятых, — рассказывает о женщинах из «Улисса», словно его только что освободили от обета молчания. Паоло снимает обычную одежду и надевает свои любимые черные кожаные брюки. Его обнаженней торс лоснится, а маленькое колечко в соске поблескивает так соблазнительно, что я наклоняюсь и целую его в губы. Ксавер стоит с нерешительным видом, а я уже чувствую большие нежные руки Серена на своих ягодицах. Я сажусь на пятки, прислоняюсь к Серену и похлопываю перед собой по подушке.

— Иди к нам, солнышко, — говорю я, подмигивая.

Я расстегиваю джинсы Ксавера и стягиваю их вместе с трусами. Развязываю шнурки кроссовок и снимаю их. Паоло, как заботливый метрдотель, снимает с него рубашку, и в конце концов Ксавер стоит среди нас полностью обнаженным. Наша большая упаковка с презервативами опять стоит на столе, и мы готовы ко всему, что произойдет. Ксавер становится передо мной на колени, я наклоняюсь и немного ему отсасываю, чтобы он расслабился. Я чувствую руки Паоло и Серена на своей груди, чувствую, как Юни ласкает мои бедра, а Падди наконец-то делает то, что умеет лучше всего, — страстно мне отлизывает.

Наконец мои мужчины снова со мной. Я глубоко вздыхаю. Ксавер закрывает глаза, но по его улыбке и по тому, как он вздрогнул, я понимаю, что он услышал, как вернулась Элиза. Я не поворачиваю голову и концентрируюсь на кончике моего языка, который поигрывает головкой Ксавера, и на своих руках, которые ласкают его яички. Но при этом представляю, как она застыла в дверном проеме и пораженно на нас смотрит. Наверняка ее шокировал сам вид квартиры, которая теперь выглядит как бордель лучшего разряда времен прошлого века. Но еще труднее ей воспринимать переплетение тел на полу и ее крестника, с удовольствием вводящего член мне в рот, в то время как другие мужчины стимулируют мне грудь, ласкают мои бедра и лижут мой клитор.

Всегда хорошо, когда дома живет психолог, так как Серен разряжает ситуацию. Он встает, подходит к Элизе и объясняет ей все так просто, как оно, собственно, и есть.

— У нас не коммунальная квартира, — тихо говорит он, касаясь ладонями ее лица, — мы — гарем Софий. Мы прошли церемонию посвящения и живем вместе, потому что любим друг друга.

Говоря это, он пробует коснуться ее груди под моим оранжевым платьем, не зная, можно ли ему это сделать. Ему можно.

— Мы тебя приглашаем, — говорит он и подводит сбитую с толку Элизу к нам.

Он снимает ее платье и нижнее белье и сажает ее себе на колени. Я поворачиваюсь и подставляю Ксаверу попку, чтобы он меня потрахал. Я хочу, чтобы она на это смотрела. Я хочу, чтобы Ксавер понял, что никто больше не считает его ребенком. Ксавер ласкает мои ягодицы, и могу поспорить, что он смотрит Элизе прямо в глаза в тот момент, когда облизывает палец и вводит его мне в попку.

Серен ласкает грудь Элизы. Она тает в его руках, словно воск. Я немного поворачиваюсь, чтобы стоять на коленях прямо перед ней, в то время как Ксавер сильными равномерными ударами меня трахает. Паоло и Падди раздвигают ей ноги, Паоло наклоняется, целует ей пальцы на ноге, облизывает ее подъем, ставит засос на изгибе стопы. Падди забросил ее ногу себе на плечо и гладит внутреннюю сторону ее бедра. Я продолжаю подбираться к ней, медленно-медленно, чтобы не мешать Ксаверу, и начинаю ей отлизывать. Сперва она вздрагивает, но потом делает движение мне навстречу. Паоло раздвигает ее половые губы пальцами, чтобы мне удобно было касаться языком крошечных складок и клитора. Громко застонав, Ксавер кончает, делает во мне еще пару движений и выходит из меня.

Я предоставляю поле боя Падди, который нетерпеливо ждет Элизиной щелки и сразу же жадно впивается в ее влажные половые губы. Я откидываюсь и притягиваю к себе Паоло, который полулежит на боку и медленными движениями вводит в меня член. Он просовывает между нами руку и касается моего клитора, и я начинаю двигаться на его члене, не выводя его из себя. Пока Падди ей отлизывает, Элиза начала сосать у Серена. Я же знала, что он ей нравится. Он надевает презерватив, притягивает ее к себе и сажает в позе наездницы себе на член, так что ее спина касается его живота. Он вставляет ей, и Элиза постанывает. Серен раздвигает ей ноги, и Падди лижет ее совершенно открытую щелку.

Паоло отстраняется от меня, а я чувствую запах Юни и глубоко его вдыхаю. Как же я скучала за тем, чтобы меня так целовали и обнимали. Я раздвигаю для него ноги, и его член входит в меня. Краем глаза я вижу изумленное лицо Элизы, но в том возбуждений, в котором она находится, она наверняка не станет долго раздумывать о нашей прекрасной гейше. Я слышу, как Паоло и Падди тихо посмеиваются, обсуждая особенности щелок.

— Элиза, у тебя такая нежная, шелковая, розовая щелка. Она просто великолепна, — с видом знатока говорит Падди, а Элиза смеется.

Когда она сидит голой на коленях у Серена, сияя от радости, я понимаю, как мучительно было для Ксавера увидеть ее в ванной, когда она не признала его как мужчину. Я смотрю на него и знаю, что он тоже об этом думает.

— Элиза, — шепчу я и притягиваю ее к себе, — дай я тебя поцелую.

Она соскальзывает с колен Серена ко мне на ковер, я впиваюсь в ее губы жарким поцелуем, пока Юни доводит меня до оргазма. Язычоок у нее сладкий, я ощущаю вкус фруктов. Элиза тихо постанывает в моих объятиях, чувствуя, как Ксавер на нее наваливается и касается кончиком языка ее щелки. На мгновение я пугаюсь, что сейчас она остановится и разочарует Ксавера. Но она колеблется совсем недолго, а потом подставляет ему таз и ногтями впивается в его ягодицы. Она кончает, вскрикнув, и я счастлива.

Мы в изнеможении лежим на ковре, вдыхая наш запах. Серен тихонько напевает. Я уже начинаю дремать, когда он шепчет:

— Вот бы сейчас кусочек тортика «Тирамису».

Паоло обещает испечь торт завтра утром, переворачивается на бок и засыпает. Мы с Юни обнимаемся, и я шепотом спрашиваю Элизу, когда она завтра уезжает. Ее поезд уходит рано утром, и если мы завтра хотим позавтракать вместе, сейчас уже пора идти спать. Падди мы оставляем на ковре. Он мог бы уснуть и на краю шкафа или свернувшись калачиком в камере хранения на вокзале, если придется. Все остальные разбредаются по своим постелям. Наконец двери можно оставить открытыми. Я заглядываю к Элизе и целую ее на ночь, а потом, обнаженная и с высоко поднятой головой, я, владычица гарема, иду в свой будуар. На чистом небе сияют звезды, я могу поклясться, что слышу стрекотание цикад и даже крики сов.

— Спокойной ночи, мальчики, — говорю я и гашу свет. Мои сонные любовники ворочаются в постелях.

— Спокойной ночи, София.

Загрузка...