Мой голос останется с вами

6. П ереструктурирование.

В литературе по психотерапии имеется много примеров процесса переструктурирования. Одним из наиболее запоминающихся примеров является описание Виктором Франклом своего пребывания в лагере смерти, которое можно найти в его книге «Из лагеря смерти в экзистенциализму)’». В то время, как большинство его товарищей по несчастью потеряли надежду и впоследствии погибли, Франкл был занят мыслями о будущих лекциях, которые он будет давать после своего освобождения – лекциях, в которых будет описан весь его опыт пребывания в лагере. Таким образом, он переструктурировал потенциально гибельную и безнадежную ситуацию. В своем сознании он трансформировал ее в источник богатого опыта, который он сможет использовать для того, чтобы помочь другим преодолеть кажущиеся безнадежными психологические и физические обстоятельства. Конечно, найдутся скептики, которые скажут, что его мысли никак не связаны с его спасением или что чувство безнадежности само по себе еще не приговаривало узников к смерти. Но как бы там ни было, такой образ мыслей без сомнения поддерживал в тот момент жизнестойкость его духа и ума. А возможно, и помогал выжить физически. Мы можем также заметить, что переструктурирование, которое производит Франкл, созвучно его общей жизненной ориентации. Он по-настоящему ценил преподавание, и у него действительно был опыт чтения лекций, поэтому для него было естественным использовать опыт в качестве материала для будущих лекций.

Вацлавик, Викленд и Фиш в книге «Изменение» пишут: «Переструктурировать – значит изменить концептуальную и/или эмоциональную настроенность или точку зрения, относительно которой ситуация переживается, и перенести ее в другую систему отношений, в рамки которой „факты“ прежней ситуации вписываются не менее точно, а может быть даже лучше, и изменить таким образом весь смысл ситуации».

Эти авторы цитируют философа Эпиктета, который говорит: «Беспокойство мне доставляют не вещи сами по себе, а те мнения, которые мы имеем об этих вещах». Они указывают, что «опыт нашего взаимодействия с миром определяется процессом отнесения объектов нашего восприятия к различным категориям», и что «если мы определяем некоторый объект, как принадлежащий к определенному классу, то очень сложно усмотреть его принадлежность в то же время и к другому классу». При переструктурировании, увидев «альтернативные формы включенности» объекта, его одновременную принадлежность к нескольким классам, нам уже трудно вернуться к прежнему ограниченному видению «реальности».

Приводимые ниже рассказы иллюстрируют то, как Эриксон пользовался переструктурированием.

Мой сын Роберт надстроил на своем доме второй этаж. Прошлой ночью он и его жена перебрались наверх. Маленький пятилетний Дуглас и двухлетняя Бекки страшно боялись, потому что им предстояло оставаться внизу. Роберт пришел ко мне. И вот что я ему посоветовал: «Кроватка Дугласа ниже, чем кровать родителей». Роберту предстояло подчеркнуть, каким большим мальчиком был Дуглас и соотнести его старшинство с величиной родительской кровати, которая оставалась внизу. А Бекки должна была соотносить свое старшинство с величиной кровати Дугласа.

Затем я сказал Роберту, чтобы он убедился в том, что дети знают, как пользоваться входом наверх. И они прекрасно спали, хотя Дуглас и тревожился. Он даже спрашивал, нельзя ли ему поспать наверху первые несколько ночей.

Важно было сосредоточиться на чем-то, что подчеркивало бы "я" ребенка. Например, на величине кровати и на том, что он большой мальчик.

Эриксон обращается к желанию любого ребенка быть большим. Детей Роберта переключают с их страхов и чувства беспомощности на ощущение самих себя, становящихся большими.

Вместо того, чтобы обращаться к утраченному – общество своих родителей – детей ориентируют на будущее. Дугласу сказали, что родительская кровать у него перед глазами и, глядя на нее, он приобретает право первым дорасти до ее размеров. Аналогичным образом Бекки напомнили, что она растет и скоро ей будет в пору кровать Дугласа.

Моя дочка пришла домой из школы и сказала: «Папа, все девочки в школе грызут ногти, и я тоже хочу делать так же».

Я сказал: "Разумеется, ты должна соответствовать общему стилю. Я думаю, что сталь – это очень важно для девочек. Ты отстала от них. У девочек уже большой опыт. Поэтому я думаю, что лучший способ догнать подруг, это убедиться, что ты упражняешься в грызении ногтей каждый день достаточное время. Я думаю, что если ты будешь грызть ногти каждый день три раза по пятнадцать минут (я заведу тебе будильник) точно в определенное время, то у тебя есть возможность их догнать".

Сперва она принялась за дело с энтузиазмом. Затем она стала начинать позже и заканчивать раньше, и в один прекрасный день сказала: «Папа, я хочу начать в школе новый стиль – ходить с длинными ногтями».

Начав с «присоединения к пациенту» в ее желании соответствовать общему стилю, Эриксон затем превращает «стилизованное поведение» в элемент распорядка дня. Он часто применяет этот подход при работе с симптомами – превращая их в обузу, которую легче отбросить, чем поддерживать,

А вот письмо от студентки колледжам которая приезжала ко мне, когда училась на последнем курсе. Она рассказывала: "Моей матерью всю жизнь командовала ее мать. И моя мать поклялась, что если у нее в будущем когда-либо будет ребенок, то она не станет над ним так доминировать. Итак, моя мать стала моей лучшей подругой. Мать была мне лучшей подругой и настоящим другом и в младших классах, и в старших. Потом я уехала в Калифорнию учиться в католическом университете. Я ревностная католичка. А мать звонит мне дважды в неделю или я звоню ей, и мы пишем друг другу письма каждую неделю, поскольку она моя лучшая подруга.

Однако во всем этом что-то не так. Когда я пошла в колледж, я прибавила в весе со своих обычных 52 килограмм до 65. В первое же лето, приехав домой, я потеряла в весе и стала весить 40 килограммов. Затем, возвратившись в колледж, я снова поправилась до 65 килограммов. На следующее лето вновь похудела до сорока. В третье лето повторилось то же самое. Сейчас приближается Пасха, и в этом году я заканчиваю учебу. Я вешу 65 килограммов и собираюсь провести лето в Фениксе. Я не могу быть такой толстой. Я ем все подряд, ем все время, и это превратилось в навязчивость. Вы можете мне помочь?"

Итак, я ввел ее в транс и стал расспрашивать о ее весе. И тогда выяснилось: старшее поколение не может быть приятелем ни младшему школьнику, ни старшекласснику.

Я сказал ей, что ее мать не была ей настоящей приятельницей. У девушки не было молодого человека, и она всегда поверяла все своей матери. И когда ей встречался молодой человек, то она бросала его, потому что он вызывал у нее смешные чувства. Она не могла описать эти чувства.

В состоянии транса я сказал ей, что есть некоторые вещи, которые ей следует знать, и что она может слушать меня с помощью своего бессознательного. Затем я собирался построить свою работу так, чтобы она действительно могла слушать с помощью своего бессознательного. В состоянии легкого транса я объяснил ей, почему мать не может быть лучшей подружкой девушки, и что имело место нечто обратное: ее мать доминировала над ней, но только способ этого доминирования был обратным тому, которым над матерью доминировала, в свою очередь, ее мать. Я сказал ей, чтобы она обдумывала это, пока не поймет. Я ей сказал, что проблемой веса мы займемся позже. В это лето она вернулась в Феникс и похудела только до 61 килограмма. Потом она сказала: «Вы правы, моя мать действительно доминирует надо мной, и способ этого доминирования обратен тому, которым пользовалась моя бабушка. Она живет с нами и доминирует и над матерью, и над отцом. А мой отец пьяница. Моя мать доминирует надо мной, а я хочу быть нормальной девушкой. Я знаю, у меня бывают странные чувства, которые я не могу понять».

Тогда я сказал ей: «Ты ревностная католичка, ты действительно веришь, но из всех девушек в Соединенных Штатах легче всего совратить именно тебя».

Было видно, что она испугалась. Она сказала: «Невозможно, чтобы кто-то совратил меня».

Я сказал: "Сейчас я объясню тебе, как легко можно тебя совратить. А ты подумаешь над этим. Если бы я был молодым человеком и хотел бы совратить тебя, я бы попросил тебя о встрече, пригласил бы тебя пообедать, потом повел бы тебя в кино и прекрасно провел бы с тобой время. При втором свидании я сказал бы тебе, что, по-моему, ты очень красива и что у меня к тебе сильное физическое влечение. Оставшуюся часть свидания я провел бы, абсолютно не касаясь вопросов близости. Я старался бы сделать все, чтобы тебе было хорошо. При третьем свидании я сказал бы тебе, что действительно хочу иметь с тобой близкие отношения, но знаю, что ты не та девушка, которую можно совратить. Поэтому я просто оставил бы эту тему, и мы продолжали бы развлекаться. И я дал бы тебе совет: не встречайся со мной в восьмой раз. Во время первых семи свиданий ты в полной безопасности. Но не встречайся со мной в восьмой раз.

Тогда ты могла бы совершенно спокойно идти со мной на четвертое, пятое и шестое свидание. И все это время твои гормоны делали бы в тебе свое дело. Во время седьмого свидания они уже достаточно поработали бы над тобой. Я поцеловал бы тебя на прощание в лоб. Потом подождал бы неделю и назначил бы тебе восьмое свидание. И ты бы уже знала, что должно произойти".

Она согласилась с тем, что произошло бы именно так. Я сказал: «А теперь о твоем весе. За четыре года у тебя выработался порочный стереотип. Ты не можешь преодолеть его сразу. Поэтому я хочу, чтобы к следующему Рождеству ты принесла мне снимки себя в бикини спереди и сзади. И я хочу, чтобы ты отдала мне их из рук в руки именно в Рождество».

Она пришла с фотографиями. Она была в жалком состоянии. "Я весила 63 килограмма, когда снималась. Я ненавидела себя".

Я сказал: "У тебя действительно много лишнего. Я не хочу сохранять эти фотографии. Ты можешь взять их обратно".

«Мне они тоже не нужны, – сказала она, – я собираюсь порвать их».

Год спустя она весила 51-52 килограмма, и у нее был постоянный молодой человек. Она сказала: «Его руки касаются и замирают на моих коленях, и они останавливаются на моих плечах. Я знаю, что это были за смешные чувства. На следующий год я не буду преподавать в католической школе. Я собираюсь устроиться на работу в общественную школу».

Итак, с этого сентября она начала преподавать в общественной школе. А она была очень красивая девушка.

Эриксон рассказывал, что когда эта студентка была дома, она была «маленькой» девочкой, а когда она выходила одна,она становилась большой девочкой. Он это заметил, но чувствовал, что нет необходимости, чтобы пациентка догадывалась об этом. Почему Эриксон говорит ей, что ее можно совратить? Во-первых, он полностью захватывает ее вниманием бросая этот вызов. Затем, как я думаю, он пытается указать ей, что она способна испытывать нормальные сексуальные чувства – что фактически эти «смешные ощущения», которые заставляли ее бросать приятелей, были нормальными сексуальными чувствами. Он направляет ее воображаемый опыт по пути, на котором эти чувства могут достичь той степени интенсивности, когда она сможет их по-настоящему ощутить. Ее отношение к этим «смешным чувствам» подвергается переструктурированию. Она оказывается в состоянии ощущать их как нечто положительное и думать о них.

«Совратив» ее своим рассказом, Эриксон настаивает, чтобы она принесла ему свою фотографию в бикини. Рассматривая снимок, на котором она изображена почти голой, он усиливает фантазию об интимных отношениях, которую вызвал ранее («совращение»). Затем, в качестве «большой» девочки, оторвавшейся от дома, она получает опыт взаимоотношений с «любовником» (Эриксон), который отвергает ее изображение с излишним весом, говоря о том, что у нее есть «жирок» и что он не хочет сохранять фотографии. Она тоже отвергает образ себя с излишним весом, разрывая фотографии. В результате общения с Эриксоном она изменила свой "я" – образ и свое отношение к сексуальности.

!@# Пройдите милю.

Отставной полицейский, ушедший с работы по состоянию здоровья, говорил мне: "У меня эмфизема легких, высокое кровяное давление и, как видите, я страшно располнел. Я слишком много пью. Я слишком много ем. Я хочу работать, но не могу этого сделать из-за эмфиземы и давления. Я хотел бы бросить курить. Я хочу избавиться от этой привычки. Я хотел бы перестать выпивать двести граммов виски ежедневно и хотел бы съедать разумное количество пищи". Я спросил: «Вы женаты?»

«Нет, – ответил он, – я холостяк. Обычно я готовлю сам, но за углом имеется ресторанчик, в который я *частенько заглядываю».

«Значит, поблизости за углом есть небольшой ресторан, в котором вы можете пообедать. А где вы покупаете сигареты?»

Оказалось, он берет по паре пачек. Я сказал: «Иными словами, вы покупаете сигареты не только на сегодня, но и на будущее. Теперь, если вы по большей части готовите сами, то где вы покупаете продукты?»

«К счастью, прямо за углом есть овощной магазин. Там я и покупаю овощи и сигареты». «А где вы покупаете выпивку?» «К счастью, в следующем доме за магазином имеется прекрасная винная лавка».

«То есть, у вас есть рядом небольшой ресторан, овощной магазин и винная лавка, и все это там же, прямо за углом. И вам нужна встряска, но вы знаете, что не можете встряхнуться. Но вы можете ходить. Хорошо, покупайте одну пачку за раз. Пройдите в другой конец города, чтобы купить ее. Это начнет приводить вас в форму. Относительно овощей. Не покупайте их в ближайшем магазине. Пойдите в магазин, который расположен в полумиле или миле от вас и купите ровно столько, сколько нужно, чтобы поесть один раз. Это означает три прекрасные прогулки за день. Что касается спиртного, то вы можете пить сколько хотите. Пропустите свой первый стаканчик в баре, расположенном за милю от вашего дома. Если вам захочется выпить еще раз, найдите другой бар, но не ближе, чем за милю. Если захотите выпить в третий раз, то найдите еще один бар, но тоже не ближе, чем за милю».

Он посмотрел на меня с явной злобой. Он меня обругал. Он ушел разъяренным.

Примерно через месяц ко мне пришел следующий пациент. Он сказал: «Вас рекомендовал мне отставной полицейский. Он сказал, что вы единственный психиатр, который знает, что делает».

Полицейский не мог после этого купить ни одной пачки сигарет! И он теперь знал, что хождение в магазин – это сознательное действие. Он мог его контролировать. А ведь я не отбирал у него еду. Я не отбирал у него табак. Я не отбирал у него выпивку. Я дал ему возможность гулять.

Этого пациента заставили переструктурировать свое поведение. Ему пришлось отказаться от неосознаваемых, автоматических действий. Как рассказывал Эриксон, он понял, что «хождение в магазин было сознательным действием».

В данном случае Эриксон увидел, что имеет дело с человеком, долгие годы выполнявшим приказы. Поэтому он и дает ему советы в форме приказов, ожидая, что человек их выполнит. Это яркий пример того, как надо работать с пациентом в его системе отношений. Конечно, нет необходимости работать со всеми пациентами в такой же манере.

Однажды студентка колледжа громко пукнула, когда писала что-то на доске перед всем классом. Девушка выбежала, отворачивая лицо, заперлась дома, опустила шторы и заказывала продукты по телефону, забирая их много позже наступления темноты. Вот от нее я и получил письмо, в котором она писала: «Можете ли вы принять меня в качестве пациентки?»

Я посмотрел на обратный адрес в Фениксе, который она указала, и ответил ей: «Да, я готов». Она написала мне снова: "Вы действительно уверены, что хотите видеть меня среди своих пациентов?" Меня это удивило и я написал ей в ответ: "Да, я действительно хотел бы вас принять". Она колебалась месяца три, а потом написала мне «Я бы хотела встретиться с вами после наступления темноты. И я не хочу чтобы кто-нибудь меня видел. Поэтому, пожалуйста, постарайтесь, чтобы никого не было, когда я приду к вам в кабинет».

Я назначил ей встречу на десять тридцать вечера, и она рассказала мне, как она громко пукнула перед всем классом, как выбежала оттуда и заперлась у себя в комнате. Она сказала мне также, что была обращена в католицизм. Я знал, что вновь обращенные католики всегда так нетерпимы и спросил ее. "А вы действительно хороший католик?" Она уверила меня, что да. И я провел пару часов, расспрашивая ее о том, насколько хорошим католиком она является.

А затем, при следующей встрече, я сказал: "Вы говорите, что вы хороший католик. Тогда почему же вы оскорбляете Господа почему над Ним насмехаетесь? Ведь это же факт. Вам должно быть стыдно – смеяться над Богом и еще называть себя хорошим католиком! "

Она пыталась защищаться.

Я сказал: "Я могу доказать, что вы мало уважаете Господа". Я достал книгу по анатомии, атлас с иллюстрациями всего строения тела. Я показал ей рисунки прямой кишки и анального сфинктера в разрезе.

Я сказал: "Человек очень хорошо умеет делать многие вещи. Но можете ли вы представить себе человека, обладающего таким мастерством, чтобы создать устройство, которое состояло бы из твердой материи, жидкости и воздуха – и которое выделяло бы во вне только воздух" И добавил: «Бог это сделал. Почему же вы не уважаете Бога?»

Затем я сказал ей: «А теперь я хочу, чтобы вы на деле доказали свое честное уважение к Богу. Я хочу, чтобы вы приготовили немного фасоли. Военные моряки называют эту фасоль „шрапнелью“. Добавьте для аромата лук и чеснок. Потом разденьтесь, прыгайте и танцуйте, носясь по комнате, не сдерживая газы, и пусть звуки будут и громкими, и тихими, сильными и слабыми… и наслаждайтесь телом, которое Бог сотворил для вас».

И она проделала это. Через год она вышла замуж, и я ради проверки позвонил ей домой. У нее родился ребенок. А когда я навестил ее, она вдруг сказала: «Сейчас мне надо покормить его». Она расстегнула кофту, обнажив грудь, и кормила ребенка, перебрасываясь со мной словами. Изменение отношений было полным.

Ко мне пришла женщина, которую уже однажды я лечил от болей. Она сказала: «Сейчас я пришла не из-за себя. Я пришла поговорить по поводу своей дочери. Ей восемь лет. Она ненавидит свою сестру; она ненавидит меня; она ненавидит отца; она ненавидит свою учительницу, школьных подруг; ненавидит почтальона, молочника, газовщика, – она совершенно явным образом ненавидит всех. Она ненавидит себя. Я долго пыталась уговорить ее поехать на лето в Канзас, к моим родителям. Она ненавидит их, хотя ни разу не видела».

Я спросил: «В чем причина этой ненависти?» «Причина в том, что у нее все лицо в веснушках. Ребята в школе называют ее „веснушкой“ и она страшно ненавидит эти веснушки». «Где девочка?» – спросил я.

«Она сидит в машине, не хочет идти сюда. Она ненавидит вас, потому что у нее лицо в веснушках».

Я сказал: «Идите и приведите девочку сюда, даже если для этого потребуется применить силу. И приведите ее в комнату».

Я сел за стол в другой комнате. Матери не пришлось применять силу. Девочка стояла в дверях, сжав кулаки и стиснув зубы, сверкая глазами, она смотрела на меня, приготовившись к схватке.

Я смерил взглядом эту фигуру, стоящую в дверном проеме и сказал: «Ты воровка! Ты крадешь!»

Она сказала, что она не воровка и ничего не крадет. Здесь-то она могла сопротивляться.

"Нет, ты воровка. Ты крадешь вещи. Я даже знаю, что именно ты украла. У меня даже есть доказательства, что это ты украла".

Она сказала: «У вас нет доказательств. Я никогда ничего не краду».

Я сказал: "Я даже знаю, где ты это украла". Девочка всерьез рассердилась на меня. Я сказал: "Я скажу тебе, где ты была и что ты украла. Ты была на кухне и накрывала на стол. Ты стояла у кухонного стола. Ты добралась до вазочки, в которой лежали печенье, булочки и рогалики с корицей. Ты просыпала часть корицы себе на лицо – вот ты и стала Коричневым Лицом.

Это было два года назад. Она не могла не отреагировать эмоционально на свои веснушки, и среагировать самым благоприятным образом. Она была предрасположена к благоприятной реакции, потому что я намеренно усилил ее враждебность и ярость, а затем создал настоящую пустоту в ее сознании. Это произошло потому, что я сказал, что знаю, где она находилась, когда украла, и что я знаю, что именно она украла. И что у меня есть доказательство. Таким образом, она испытала облегчение, поняв нелепость обвинения в воровстве. В действительности я шутил с ней, и ситуация стала смешной. И ей понравились булочки, печенье и рогалики с корицей, а ее веснушкам я дал новое название. Это ее эмоции, ее мысли, ее реакции оказали психотерапевтическое действие. Хотя она и не знает об этом.

Позже Эриксон следующим образом комментировал рассказ «Коричневое Лицо»: «Вам также следует понять, что важно не то, что вы делаете, не то, что вы говорите, а важно то, что делает пациент, что он понимает».

Мне довелось видеть открытку и письмо, адресованное Эриксону от Коричневого Лица: «Дорогой мистер Эриксон, я вспоминала вас сегодня. Я читала эти „безумные“ письма, которые вы мне написали. Как ваши дела? Я постараюсь не забыть послать вам поздравление в День всех влюбленных. В этом году я иду в шестой класс. Вы, наверное, меня уже не помните, но если прочтете мое прозвище, то вспомните сразу. ПЕРЕВЕРНИТЕ ОТКРЫТКУ. Меня зовут В_ Н_ (Коричневое Лицо)». Всего вам доброго. Коричневое Лицо".

Открытка была написана печатными буквами коричневыми восковыми мелками трех разных оттенков. В конверте лежало цветное фото, с которого смотрела очаровательная маленькая девочка с темно-рыжими волосами и лицом, покрытым веснушками. Она улыбалась.

Молодая женщина сказала: «Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы набраться смелости и прийти к вам. Вы обратили внимание на то, что у меня высокий воротник и длинные рукава, хотя сейчас лето. Но вчера вечером, когда я увидела столько перхоти на ковре и сегодня утром, когда я увидела, что ее не меньше в моей постели, я подумала, что мне надо сходить к психиатру. Пока у меня псориаз, он едва ли сможет сделать что-нибудь, что еще хуже». Я сказал: «Так вы думаете, что у вас псориаз». Она сказала: «Я ненавижу раздеваться. Посмотрели бы вы на мое тело, на мои руки, на мою шею. С меня просто сыплется перхоть».

Я сказал: «Позвольте мне взглянуть на псориаз. Меня это не убьет, и для вас это не смертельно».

Она показала мне его. Я осмотрел ее внимательно и сказал: «У вас нет и трети того псориаза, который, как вы считаете, у вас есть».

Она сказала: "Я пришла к вам за помощью, потому что вы врач. А теперь вы рассказываете мне, что у меня нет и трети псориаза, хотя я прекрасно вижу, сколько у меня есть. Вы же пытаетесь занижать это до одной трети".

Я сказал: "Правильно. У вас много эмоций. У вас есть немножко псориаза и очень много эмоций. Вы живой человек, у вас есть эмоции, немножко псориаза и много эмоций. Очень много эмоций на ваших руках, на вашем теле, и вы называете это псориазом. Поэтому у вас не может быть более трети того, что, как вы считаете, у вас есть".

«Сколько я вам должна?» – спросила она. Я сказал ей.

Она сказала: «Я выпишу вам чек и постараюсь больше с вами никогда не встречаться».

Через две недели она позвонила и сказала: «Нельзя ли увидеться с вами?» «Конечно», ответил я.

Она сказала: «Я хочу извиниться. Я хочу увидеться с вами снова».

Я сказал: «Нет необходимости извиняться, потому что я поставил правильный диагноз и не хочу, чтобы передо мной извинялись за это».

Она сказала: «Я полагаю, вы правы. Мне не следует извиняться. Я должна быть благодарна, что вы поставили правильный диагноз. У меня больше нет перхоти, и посмотрите на мои руки. На них есть несколько небольших пятен, и это все. И на всем теле точно так же. А я злилась на вас две недели».

Когда Эриксон говорит молодой женщине: «У вас немножко псориаза и много эмоций», он отождествляет псориаз и эмоции и внушает мысль, что чем больше эмоций, тем меньше псориаза и чем больше псориаза, тем меньше эмоций. Затем он дает ей возможность направить эмоции на него. Когда она разозлилась на него и продолжала злиться две недели, ее псориаз уменьшился. У нее было много эмоций и немного псориаза.

Таким образом, Эриксон готовит пациента к открытию новой системы отношений, бросая ему вызов, смущая или вызывая отрицательные эмоции. Переструктурирование совершается в соответствии с психологическими установками и убеждениями личности. В «Шрапнели» он первым делом устанавливает, что пациентка считает себя религиозной. С ребенком в «Коричневом Лице» он использует игровое отношение, которое подходит для общения с детьми. И он затрагивает антагонистическое отношение и тенденцию к соревнованию у пациентки с псориазом, бросая ей вызов. Она сама убеждается в том, что Эриксон был прав и что у нее действительно много эмоций. Тогда на бессознательном уровне устанавливается ассоциация, что если верна первая, то будет верна и вторая часть сказанного, – а именно, что у нее только треть того псориаза, который, по ее мнению, она имеет. Ее тело стало доказывать ей это, утрачивая большую часть перхоти.

Достаточно было «Коричневому Лицу» однажды облегченно улыбнуться, услышав прозвище «Коричневое Лицо», вместо слова «воровка», чтобы иметь предрасположенность улыбаться всегда, когда она будет слышать о своих веснушках. Таким образом, ее исходные чувства ненависти и злобы замещаются чувством спокойной радости. Как объясняет Эриксон: «Ситуация стала забавной». И эта смешная ситуация осталась даже после того, как общение с Эриксоном закончилось.

В «Шрапнели» показано, как ситуация, в которой пациентка оказалась в униженном положении из-за потери контроля, трансформируется в ситуацию, в которой она может отдать должное удивительной степени контроля, которой она на самом деле обладает, – а именно, способности выделять только газ и задерживать в прямой кишке жидкие и твердые фракции. Ее фактически побуждают выразить танцем радость по этому поводу и во время танца в голом виде в комнате осуществить этот контроль на деле. Конечно, на гораздо более поверхностном уровне Эриксон просто дает ей разрешение нукать, которое может пересилить прежнее мнение о том, что это самое худшее, что только можно сделать. Однако он уважает ее систему запретов тем, что не предлагает ей делать это на людях.

Между прочим, Эриксон отмечает, что история имеет небольшое продолжение. Принятие ею своего физического существа повлекло за собой принятие и других естественных функций, таким образом, год спустя она оказывается в состоянии, разговаривая с ним, обнажить грудь и кормить ребенка.

Я стараюсь подбирать метод психотерапии, чтобы он соответствовал индивидуальности пациента. Однажды ко мне пришел врач и сказал: "Первое половое сношение у меня произошло в публичном доме. Я испытал отвращение. Отвращение было настолько сильным, что за прошедшие с тех пор двадцать лет у меня не было ни единой эрекции. Я нанимал самых разных женщин, платил им большие деньга и говорил: «Сделайте так, чтобы у меня была эрекция». И ни одна из них не смогла этого сделать.

А теперь я встретил девушку, на которой хочу жениться. Я пытался спать с ней. Она очень добра и заботлива, но у меня нет эрекции".

Я сказал: «Мне нужно поговорить с девушкой и поговорить с глазу на глаз, а потом я поговорю с вами обоими».

Я сказал девушке: «Ложитесь с ним в постель каждую ночь, но будьте абсолютно холодны как женщина. Ни коим образом не позволяйте ему касаться вашей груди, вашего тела. Просто запретите это. Крайне важно, чтобы вы выполнили это указание».

Я позвонил доктору и сказал: "Я сказал Милдред, чтобы она ложилась с вами спать каждую ночь. Я сказал ей, чтобы она не допускала никаких попыток целовать ее, прикасаться к груди, к гениталиям, к телу. Я хочу, чтобы такая ситуация продолжалась три месяца. Затем вы придете, и мы с вами обсудим, что происходит".

В начале марта он потерял над собой контрой и «изнасиловал» ее.

Милдред была очень красивая женщина, с прекрасной фигурой. И когда он столкнулся с тем, что источник невозможности полового акта находится в Милдред, а не в нем самом, то это изменило систему отношений. Милдред делала сношение невозможным, а не он сам.

Таким образом, ему не нужно было концентрироваться на том, что у него нет эрекции. Милдред сделала это для него невозможным.

Поскольку первый половой опыт пациента в публичном доме вызвал у него отвращение, а попытки «самолечения» путем «найма» женщин только усилили стереотип неудачи, Эриксон определил, что его импотенция является результатом легко доступного секса. Поэтому Эриксон с помощью любящей пациента женщины создает противоположную ситуацию – в которой секс запрещен. Объясняя происходящее, Эриксон, как обычно, говорит туманно. Когда в последнем предложении он говорит: «Милдред сделала это для него невозможным», мы (и в первую очередь пациент) задаемся вопросом, чем является «это», оказавшееся для него невозможным: половым актом? Фиксацией на том, что член не возбужден, т. е. мастурбацией без эрекции? Прежней импотенцией? В любом случае, ему удалось вывести «врага» из пациента и сделать его чем-то внешним по отношению к нему. И тогда, вместо того, чтобы злиться на себя, увеличивая тем самым невозможность эрекции, пациент смог направить агрессию на причину «невозможности», находящуюся вне его, на Милдред. Он делает это, «насилуя» ее. А получив однажды удовлетворительный опыт сексуальных отношений, лишенных тревожности относительно возможности достижения эрекции, он уже затем имеет возможность наслаждаться половыми отношениями без такого сильного элемента агрессии.

Пятнадцатилетняя девочка постоянно сосала палец. Ее родители позвонили мне и рассказывали об этом со слезами в голосе. Они говорили, что девочка весь день выводила их из себя своим сосанием пальца. Она сосала палец в школьном автобусе и водитель был сильно раздражен. И другие дети тоже. Учителя жаловались на то, что она сосет палец. Они говорили, что собираются привести ее ко мне.

Девочка вошла в кабинет, сося палец, громко и с вызовом. Ее родители сидели в соседней комнате и не могли слышать, что я ей говорил. "Я хочу сказать тебе, что ты очень глупо делаешь, сося палец ", – сказал я.

Она сказала: «Вы говорите так же, как и мои родители».

Я сказал: "Нет, я говорю разумно. Ты причиняешь сравнительно небольшое неудобство своим родителям и сравнительно небольшое неудобство водителю автобуса. Ты сосешь палец везде, в школе. Сколько тысяч ребят учится в школе? И ты сосешь палец перед всеми подряд. Теперь, если бы ты не была глупой, если бы ты была умнее, то ты сосала бы свой большой палец так, чтобы это по-настоящему засело бы в печенках у твоего папы.

Разговаривая с твоими родителями, я понял, что послеобеденное время у вас построено по четкому графику. Твой папа читает свежую газету. Он садится и читает ее от корки до корки. Я взял с твоих родителей обещание, что они ни слова не скажут тебе относительно твоего сосания пальца. Они вообще не будут ничего тебе говорить об этом.

Поэтому сделай, пожалуйста, вот что. Возьми часы. Сегодня вечером после ужина ты сядешь рядом со своим папой и целых двадцать минут будешь заниматься только сосанием своего большого пальца, а маме, которая очень пунктуальна по натуре, дашь возможность вымыть посуду. Она любит сшивать из лоскутков разные вещи. Вымыв посуду, она всегда садится за шитье. Пососав палец рядом с папой, ты усаживаешься рядом с мамой. Заметь время и соси свой большой палец – соси хорошенько, чмок, чмок, чмок.

Я взял с твоих родителей слово, что они не скажут тебе ничего на то, что ты сосешь палец. И ты сможешь понаслаждаться тем, что внутри их это будет бесить. И они ничего не смогут сделать.

Что касается водителя автобуса – так ты его видишь только два раза в день. Ребят в школе ты видишь каждый день. В субботу и в воскресенье ты не видишь ни ребят, ни водителя. Поэтому просто не обращай на них внимания. Как правило, девочка недолюбливает кого-то из учеников конкретно, мальчика или девочку. Вот и воспользуйся тем, что ты сосешь палец. Каждый раз, когда этот ученик посмотрит на тебя, засовывай палец в рот. И по-настоящему соси его. И, конечно, каждый ученик не любит кого-нибудь из учителей. Не расходуй свой палец попусту на всех учителей подряд. А каждый раз, когда ты увидишь этого конкретного учителя, засовывай большой палец в рот и начинай сосать".

Менее, чем через месяц она обнаружила, что существует масса других занятий. Я сделал ее сосание большого пальца обязателъным, а она не любит делать что-либо по обязанности.

Когда Эриксон указывает на «четкую регламентацию» времени родителей, он косвенным образом привлекает внимание девочки к навязчивому характеру ее привычки сосать большой палец. Он предлагает ей перестать быть «глупой» (т. е. действовать без осознания или бесцельно). Вместо этого она может намеренно выражать свою враждебность более эффективным образом. Ее поведение, связанное с сосанием пальца, переструктурируется. Оно уже не является просто «привычкой», неподвластной контролю. Теперь оно становится полезным средством общения – выражением враждебности.

В этой истории, как и во многих других рассказах Эриксона о лечении детей, он начинает со слов: «Я попросил родителей выйти и стал говорить с ребенком». На одном уровне, он уважает ребенка как индивидуальность, независимую от родителей. На другом уровне, он обращается к ребенку в каждом из нас. Родители, которые часто воплощают силы принуждения, нетерпимости и недостаточное принятие, изгоняются. Они не должны вмешиваться в психотерапию. На этом уровне Эриксон говорит нам, что необходимо отложить притязания нашего слишком жестко организованного суперэго, чрезмерно строгие мотивы долженствования и позволить детским структурам личности проявлять себя и развиваться. Полагаю, он советует нам не умерщвлять наши детские импульсы – нашу спонтанность, наше любопытство, нашу непосредственность, нашу импульсивность и так далее, – а управлять ими и направлять «разумно». Когда, подобно этой девочке, мы получаем возможность увидеть связь между нашими действиями и реакциями других людей (например, раздражением), тогда в наших силах оказывается прекратить конкретный вид поведения.

Надо полагать, что этот тип «предписания симптома)» является практическим применением взглядов Альфреда Адлера на психотерапию. Адлер однажды сказал: «Психотерапия похожа на плевок в чей-то суп. Человек может продолжать есть его, но он не может им наслаждаться». Сделав сосание пальца обязательным, Эриксон как раз и «наплевал этой девочке в суп».