Мой инфантильный супруг (СИ)

Глава 3

Свадьбы в Дасинке имеют интересную особенность: даже когда о свадьбе знают только суженые, на утро голова болит у всех жителей деревушки. Моя ошибка была в том, что я известила о своей скорой помолвке Вешку, что, взмахнув руками и ахнув, быстро умчалась в сторону домика Феноилы. Уже в тот момент я поняла, что с тихой свадьбой я прогадала. Любила я Вешку, но не поощряла её страсти к пышным празднествам, и повезло мне лишь в том, что я не сказала ей время венчания. Единственному священнику — пожилому сгорбившемуся под гнетом лет старичку, что был прытче любой бойкой барышни — пришлось доплачивать, дабы тот никому ничего не говорил и рано по утру нас со странькой тихо поженил. Тот долго лицо крючил, монетки пересчитывал, но в итоге согласился, услышав, что без празднования уже, к сожалению, не обойдется. Мы с ним весь вечер в подвальчике прятались, пока Дасинка на ушах стояла и яства собирала. В деревеньке нашей, ежели брак заключаешь, окроме наряда своего больше ничего планировать не нужно: все пятьдесят душ деревенских вытащат на улицы столы к вечеру ближе да вывалят на них еду с выпивкой. Любит наш народ праздники, только повод дай. Надеялась я, что и суженый мой в лесах сегодня затерялся, коли найдут его мужики деревенские, споят и выведают все. Сама церемония обычная, в глухомани нашей даже очень быстрая, из одной клятвы верности состоящая. Оставалось надеяться, что церквушку местную жители деревенские караулить поутру не будут. После церемонии на запястье правом символ появлялся, на веточку лавровую похожий, что руку подобно браслету опоясывал — то брак означает. Но браслет неполный, на середке запястья оканчивается, а завершится он после ночи брачной, без нее у нас в деревеньке брак за брак не считается.

До дому я по ночи возвращалась путями окольными, дабы никто не заметил. Приготовила платье, которое мне матушка оставила, да спать легла. Платье белое с рукавами широкими да вырезом квадратным, нитями золотыми расшито. Поясом широким затягивалось. В нем и матушка, и бабка, и прабабка замуж выходили.

Вставать до петухов пришлось. Желание связывать себя браком продолжалось до самого завтрака, а затем прошло. Чудно это все-таки — за страньку выходить. Как будто не мужа получаю, а дите малолетнее глуповатое, к жизни не подготовленное. А ночку-то как с ним проводить? Он, гляди, и баб голых в жизни своей не видал. Не такого мужа я хотела себе. И папаня, и дед мой пахарями были, высокими да в спине широкими, на плечах могли телегу перенести, а странька от коромысла с ведрами полными надорвется. Ну, хоть рыцарю отворот-поворот дам. Пусть себе невесту в другой деревушке ищет, а в Дасинке ему делать нечего.

Умывшись да надев платье на тело смуглое, я села перед зеркалом, заплетая косу, что у меня уже до пояса болталась. Геста говаривала, что в городе свадьбы по-другому празднуются: и невесты там наряднее, и церковь богаче, а народ неприветливый. У нас вся Дасинка сегодня пить будет, печенке на горе, а в городах всем все-равно, дюже там люди занятые и важные, не радуются счастью чужому. Выскочив во дворик, я огляделась по сторонам — никого. Спит в предрассветных сумерках народ деревенский. Открыла калитку, вышла на дорогу и чуть не расхохоталась: уже и столы из домов повытаскивали, лавки к ним придвинув. Гулявший под столом петух тихо недовольно прокудахтал, словно злясь, что кто-то вскочил раньше него. Приподняв юбку платья, я быстро побежала к церквушке, что на северной окраине Дасинки стояла. Она, окруженная зарослями осоки и розмарина, заслоняла небольшое деревенское кладбище. Задремав на деревянной лавочке и уронив голову на грудь, священник мирно похрапывал, сжимая в руке старое писание в кожаном переплете. По его поношенной рясе колыхаемые ветром били кусты крапивы, росшие прямо под лавкой и жалящие своими листьями любого, кто неосторожно начнет болтать ногой.

Я осторожно коснулась его плеча рукой. Позади на горизонте начало всходить солнце.

— Отец Авин…Отец Авин!

Священник дернулся, издав последний храпок, и распахнул свои серые глаза, окруженные множеством мелких старческих морщинок. Взглянув на меня, старик быстро проснулся и схватился за повязки рясы, вжавшись в спинку лавки.

— Угодники небесные, святая дева!

Я нахмурилась. Понимаю, что в белом одеянии и с рассветом позади я как посланник Небес, но зачем же со страхом так глядеть? Учитывая все похождения нашего священника, у него кара другим путем придет.

— Тьфу, то ты, Анитка…

— То я.

— А свеклой чаго щеки не намалевала? — отец Авин, кряхтя, встал с лавки, отряхивая полы мешковатой рясы.

— Себе на лбу намалюйте.

— Ох, и заноза ты. Мужик-то твой где?

— Ему с окраины противоположной бежать надобно. Сейчас будет ужо.

Священник снял с пояса связку ключей, потерев скрюченную спину. Взяв с лавки забытое стариком писание, я вгляделась в дальние луга и, никого там не заприметив, подошла к дверям церквушки, смотря, как отец Авин дрожащими руками перебирает десятки ключей. Ржавеющий замок отворился, и священник, процедив сквозь зубы непристойные слова, несколько раз дернул на себя тяжелую дверь.

Церквушка в Дасинке маленькая, двум небесным божествам посвященная. Их небольшие статуи стояли по бокам от деревянной трибуны. Большие окна, украшенные витражами с изображением причудливых узоров, были покрыты слоем пыли, частички которой летали в пробивающихся лучах. Несколько лавочек каменных да одна-единственная неуместная колонна, опутанная плющом. Здесь пахло ладаном и розмарином.

Опустившись на одну из лавочек, я посмотрела на открытую дверь. Не горела я желанием за страньку выходить, да сейчас только не по себе стало от мысли, что он не придет. Матушка моя тоже не по любви замуж пошла, а потом говаривала, что чудеснее мужчины, чем папаня мой, она в жизни не встречала. Священник расположился за трибуной и разложил на ней протянутое мной писание. Вдалеке прокукарекали первые петухи.

В гулком воздухе послышались торопливые шаги, и, обернувшись, я увидела страньку. Тот, отряхивая золотистые волосы, поправлял на себе чистую рубаху, подпоясанную плетеной веревкой. Дыхание у паренька было тяжелым и то и дело сбивалось. Видно, несся по полю, сломя голову. Странька поднял голову, посмотрел на меня и расплылся в своей улыбке доброй, показывая две ямочки на красных щеках. Нахмурив было брови, я тяжело выдохнула, поднявшись с лавки и подойдя к трибуне. Странька последовал за мной, встав рядом. Он вновь нервно разминал свои пальцы, отчего захотелось дать ему не по рукам, а по башке.

— Ну, шо, дети мои, — старик задорно хихикнул, плюнув на пальцы и перевернув страничку писания, — раз в жопе у вас жало вертится, и сидеть на одиноком поприще уже невмочь…

— Отец Авин, давайте так, как написано в писании.

— Анитка, да туточки так и написано, погляди! Ну, ладно-ладно…

Я плохо помню порядок слов в брачной клятве. Слова там старые, древние, а потому многие из них непонятные. Помню обещание верности, рифмованные строки о руке помощи каждодневной да напутствие на любовь безграничную. Я, когда помельче была, как-то заглянула в это писание да увидала, что половину писанины там старостью размыло. Священник наш все тексты наизусть помнил, а в книжку всегда смотрел, чтоб суть вспомнить.

— … и клянитесь же ныне и вовек жизнь сею на счастье нести!

— Клянусь, — я посмотрела в сторону открытой двери, где на горизонте уже несся десяток проснувшихся душ.

— Клянусь, — смущенно повторил Лоинел, смотря, как запястье золотистым мягким светом опутывает лавровая веточка.

Долго меня Вешка ругала, а мужички местные нас хитрюгами прозвали, да вот только к вечеру все до одного кричали поздравления, всовывая подарки и напутствия на долгую счастливую жизнь. Столы ломились от яств: вытащенные Вешкой самовары, корзинки, набитые доверху пирогами, зажаренные курицы и кролики, молодая картоха, усыпанная петрушкой, всевозможные соленья, пожаренные карпы, нарезанное ломтиками сало и многое другое, от чего текли слюнки. Оказались здесь даже припрятанные на особый случай бочонки рома, который сейчас муж Вешки с особым энтузиазмом разливал по деревянным стаканам. Собрались здесь все пятьдесят человек, что в Дасинке жили, и скоро воздух заполнился песнями, смехом и звоном бьющихся на счастье бутылок. Усадили нас во главе стола, и, пока мужики страньку спаивали, я подарки принимала. Вешка мне самовар подарила и пообещала бычка дать, дабы тот моей Пани теленка заделал. Феноила всунула пару платьев, она у нас рукодельницей была. Дочка её — маленькая бледная девочка с большими красными глазами — смущенно протянула мне бусинки. Геста прикатила большие головки сыров, которые она сама делала. Подарили мне и десяток кур с утками, что в клетках закрыли, и кастрюльки новенькие, и перины белоснежные. Все это мужички тут же на тележках в дом мой новый отвезли, они же мне и имущество мое сегодня днем туда перетаскивали. У страньки дом побольше был, на южной окраине стоял аккурат у леска. Три комнатки, кухонька небольшая, хлев недавно отстроенный, сарайчик для птицы да банька личная. Зеленушки не было совсем, но да то я сама уже займусь. Старенький домик я пока в чужие руки не отдавала. Коли разведемся со странькой, мне хоть вернуться будет куда.

— Ну шо! — стукнув кулаком по столу так, что пару пьянчуг со страху с лавок попадали, кузнец, раскрасневшись от рома, встал из-за стола, поднимая вверх кружку. — Тост созрел! Я…Я никогда не забуду где, когда и при каких обстоятельствах я женился…А вот зачем — не могу вспомнить.

Все вокруг рассмеялись, а вот на Вешку шутка не подействовала. Та шибанула мужа тряпкой, сурово посмотрев на него снизу вверх.

— Шид, твой череп хрупок. А скалка у меня лежит недалеко.

Я покосилась на Лоинела, что допивал уже пятую кружку, которую вновь заполняли до краев.

— Мнения супругов иногда могут не совпадать…Что всегда и происходит. Так что я вам желаю жизни мирной да тихой. Свадьба ваша нам, как третья беременность Вешки — никто ничего не знал, и все произошло слишком неожиданно…Ну, что ты, голуба моя, на меня так смотришь? Злишься на мужа незадачливого?

— Я не злюсь, я тебе глаза сейчас на жопу натяну!!!

— Ну, горька тогда!

Все сорок восемь душ разом начали орать это проклятое слово. И ведь, пока не поцелуешься — не угомонятся, окаянные. Я поднялась из-за стола, развернувшись к страньке, что уже встал спиной к гостям. Тяжело выдохнув, я подняла глаза, готовясь увидеть очередную смущенную улыбку с двумя ямочками, но её не было. Разрывающая позади глотку толпа превратилась в неразборчивое размытое пятно, в центре которого было лишь лицо Лоинела. И он. А вроде и не он. Не глуповатое и наивное выражение, а сковывающий взгляд безумно распахнутых глаз и медленно расплывающийся по лицу оскал. Не видала я такого лица страньки ранее, страшно даже стало. Он на безумца был похож. А вот снова по-детски смущенное лицо, что неуверенно и осторожно касается моих губ, оставляя на них привкус рома. Ну, точно. То я, наверное, выпила чересчур много. Показалось, авось.

— Если я сказал, что не брал — значит, не отдам!

На заднем плане вытанцовывал Гога-козлодер, пряча что-то в своей старой накидке. Рядом с ним кружили два рыбака, шатаясь из стороны в сторону. На столе лежала алкогольная туша священника, которого за рясу грязли собаки. Зажженные фонари освещали грязные столы, на которых не было и половины всех вкусных богатств. Послышался дикий вопль пекаря, и огромная гурьба рухнула наземь, снося стол и стоявший на нем самовар. Вешка бросилась спасать свое имущество. За ней помчался её муж, которого носило, как лошадь на льду.

— Ну, какая ж свадьба без драки… — Феноила закрыла дочке глаза, когда какой-то бедолага в яростном угаре потерял свои штаны.

— Не дружил наш Гога с мылом — в результате стал дебилом, — проговорила Геста, доедая сало с тарелки.

— Вы, голубки, идите до дому, завтра на фингалы боевые посмотрите.

Я бросила еще один взгляд на огромную кучу-малу, посреди которой Вешка отбивалась от всех своих здоровым самоваром. С грохотом рухнул чей-то забор.

Мы шли по ночной дороге молча. Я вертела в руках сорванный стебелек осоки, с улыбкой представляя то, с каким воплем завтра Вешка обнаружит бардак на главной дороге. Яркий месяц освещал поле, бросая на него холодный голубоватый свет. Изредка по пыльной дороге проскакивали земляные лягушки, которых любили ловить деревенские детишки. Ром ударил в голову, и из-за него стало очень жарко, несмотря на ночную прохладу. Обернувшись, я с жалостью посмотрела на Лоинела: тот ведь выпил с кузнецом наравне. Но вместо печальной туши позади довольно бодро шел улыбающийся странька, пыхтя от огромной кучи еды, которую нам всунули в дорогу. Это теперь мой муж? Я окинула его с ног до головы, словно видела первый раз в жизни. Видела б это зрелище моя матушка, давно бы мне по ушам надавала. Какой же он все-таки хрупкий. Авось, забрать у него все эти корзины? Нечего мужику только стадо пасти да под деревом с мечтательным взглядом валяться, пора бы и поработать до пота.

Быстро мы до домика дошли. На его крылечке, привлекая своим светом мотыльков, висел старенький фонарик с догорающей свечкой. Пани в новом хлеву мирно жевала положенный ей клевер, в сарайчике слышалось кудахтанье да гоготание. Открыв дверь, я все-таки забрала у муженька пару верхних корзин, поставив их на кухонный стол. Не чувствую я замужества своего. И избушка новая, и подарки свадебные, и метка на запястье брачная, а все-равно не чувствуется. То, наверно, потому, что не по любви, да и муженек слабенький, хозяйство вести неготовый. Да вот только метку брачную доделать надобно…

Часы ночь глубокую показывали, и я, задув везде свечи, зашла в опочивальню, где уже сидел Лоинел. Тот рубаху снял и сидел красный, как рак сваренный. Худенький такой, но слажен крепко, на ребре одном шрам даже нашелся. На спине у него между лопатками знак какой-то круглый, на татуировку похожий, но не успела я его разглядеть, задул паренек стоявший на прикроватной тумбочке фонарик. Не сразу глаза к полумраку привыкли. Лишь свет от месяца тускло освещал старенький комод, у которого я сняла платье, повесив то на спинку стула. Теперь его дочка моя носить будет, ежели судьбина моя не пацанов выносить.

Сев на краешек кровати, я расплела косу, отбросив волнистые волосы на спину. Не нагота смущает, а ночка первая брачная. Была бы я, может, девицей, в городе взращенной, мялась бы поди сейчас у порога, ратуя на судьбу. Да только народ деревенский знает о жизни скоротечной, а потому к мути, что любовью зовется, спокойно относится. Мне по возрасту положено мужаткой становится, а что муж мой дитя, от сиськи оторванное, то уже дело десятое. Дитя это, кстати, сейчас на груди и смотрело, да с таким удивлением, что я не выдержала и рассмеялась. Странька дернулся и смущенно отвернулся, но штаны спустил. Хотя бы уверенности в нем не занимать. Я боялась, что муженек мой хрустальный сбежит от меня в первую ночь, а Феноила все шутки перемалывала, что странька из-за неуверенности и в дырку-то не попадет, за что, конечно, тут же от Вешки получила. Вот и сидели мы с ним на разных концах постели да друг на друга не смотрели, пока я уже руками не взмахнула. Подвинувшись на простыни, я осторожно коснулась подушечками пальцев спины Лоинела. Его кожа покрылась мурашками. Быстро сделаем дело, да спать будем.

Он посмотрел на меня через плечо. И вновь почудился мне взгляд, на месте сковывающий. Лишним был тот стакан последний, это точно. Я попыталась улыбнуться, получилось не очень. Я сама алой краской залилась, смущение всю уверенность из-под ног выбило. Лоинел развернулся и первым делом коснулся моих ключиц. Вот же чудной. Другой бы давно грудь мять начал, а этот ключицы лапает. Что потом? Ребра? Нос? Муженек взял двумя пальцами мой подбородок и притянул к себе, поцеловав. Нежно, почти невесомо, оставляя на губах вкус мяты и жеваной травинки. Странно ощущать подобное, но дюже приятно. Мужские пальцы заскользили по боку и, достигнув груди, надавили на уже затвердевший сосок. От этого места волной по телу разлилось тепло, а затем холод вместе с мурашками. А затем вновь тепло. Я невольно поднесла руку к груди, но её перехватили, а меня рывком опрокинули на кровать. Не похоже на то, чтобы странька дурачком неопытным был. Сквозила в его движениях некая уверенность, опытность.

И хотя я обхватила ногами его бедра, готовясь потерять девственность, его губы то и дело касались кожи на шее, зубы прикусывали ключицу, а язык обводил острый сосок. Непонятны мне эти ласки, да удовольствие все-равно приносили. Проведя языком по шее, он засунул мне его в рот, пытаясь в поцелуе сплести язык с моим. Неуклюжий поцелуй. Я и не целовалось-то толком никогда, что уж говорить о том, чтобы человеку другому в рот свой язык засовывать. Внутренней стороны бедра коснулась горячая твердая плоть, которую я раньше не чувствовала. Низ живота узлом стянуло, а между ног вдруг мокро стало. Отпихнуть уже было хотела от переизбытка будоражащих эмоций, да Лоинел это почувствовал будто и, подхватив меня под ягодицы, медленно вошел.

Больно. Сначала было так больно, что я, запищав, вжалась ногтями в простынь, забив ногами по кровати, пока на меня не навалилось тело муженька. Тот, чувственно выдохнув мне в губы, продолжил двигаться: медленно и испытующе. Я застонала. Вместе с болью в теле зарождалось какое-то совершенно иное ощущение. Настолько горячее, что обжигало изнутри. Кровать заскрипела, и Лоинел начал двигаться быстрее, при этом тяжело дыша. Я вновь и вновь ловила на себе этот безумный, не свойственный страньке взгляд, на который уже просто не обращала внимания. Когда белое липкое семя изверглось внутрь, я уже было испугалась, но вспомнила, что выпила пред этим настойку, беременность предотвращающую. Муженек не выходил. И, стоило последнему всплеску семени остаться на моих бедрах и животе, как все повторилось вновь, только намного быстрее. Он словно питался моими стонами, пытаясь выбить их, как можно больше. Правильно говорят, что в тихом омуте черти водятся…Странька-то мой опытным оказался на удивление, еще и ненасытным к тому же. Пока третий раз в меня не кончил, не угомонился.

На утро мне плохо сделалось. Все тело ныло и болело, еще и горячка началась. Как Вешка потом говаривала, странька за мной все это время ухаживал, от постели не отходил. Хотя Пани доить Гесте пришлось, но Лоинел ей это молоко в качестве платы и отдавал. Рыцарь на следующий день после свадьбы приперся. Мужички наши его до посинения засмеяли, пока тот, гордо тряхнув головой не уехал. Вот так и началась моя жизнь замужняя, всю мою судьбу перевернувшая…