Мой личный доктор

Доктор разжимает руку.

Отдаляется. По его лицу нервно бегают желваки, выдавая его напряжение. Удивительное дело, но мы возбуждаем друг друга, даже толком не прикасаясь. У меня никогда такого не было. У него, наверное, было. Не знаю, но опять ревную… У меня точно нет.

В этот момент в мой кабинет проскальзывает Женечка.

— Думаю, вы выглядите вполне прилично, — совершенно неигриво и практически равнодушно произносит доктор.

— Я вам воды принесла, Ульяна Сергеевна. В графине кончилась. Вам надо попить. За что она вас так? Она ревёт там, в учительской. Говорит, ей стыдно, но не знает теперь, как вернуть всё обратно.

— Все в курсе, что произошло? — Настроение меняется.

Господи, какой позор.

— А вы такой молодец, сразу же сориентировались, что надо делать, — Женечка делает доктору комплимент и так широко улыбается, что кажется, ещё чуть-чуть — и у неё порвётся рот.

Отворачиваюсь. Сползаю со стула. Беру свою сумочку. Сейчас он улыбнется ей в ответ и скажет что-то типа: он же врач, это его работа, и он обязан помогать людям. Ткаченко будет с ней милым и хорошим. И ещё одна женщина падёт к его ногам, восхитившись красотой, умом профессионализмом.

Хорошо, что скоро конец учебного года. Возможно, за лето всё как-то уляжется. Складываю свои вещи. Хочу помыть голову, хочу спрятаться…

Но доктор меня удивляет. Закрывая кармашек сумки, я поднимаю на него глаза, он смотрит только на меня. На Женьку ни полвзгляда.

— Знать лекарственные средства и их действие — моя работа. Всё собрали, Ульяна Сергеевна?

Опять меня охватывает смятение, дыхание становится тяжёлым.

— Пойдёмте. — Берёт меня под руку, ведёт по коридору. — Ведите себя естественно. Смотрите прямо и не дёргайтесь. Это она себя унизила, а не вы. Вы ничего плохого не сделали.

Он выводит меня из школы, умудрившись по пути вызвать такси через приложение. Я думаю, что он отвезет меня сам, но доктор, зевнув, сообщает, что у него в школе ещё осталось важное дело. Он устал. Отработал две смены. Не спал. Но всё равно хотел меня. И я хочу его. Эмоции хлещут по щекам. Я уже ничего не понимаю.

Но он сказал ехать, и я уезжаю домой. Не понимая, что это значит и что он собрался делать. Обернувшись, через заднее окно вижу, что Ткаченко возвращается в школу.

Глава 30

Мы с доктором так и не обменялись телефонами. Целый день я прислушиваюсь к шагам. Жду, переживаю. И поздно вечером, лёжа в постели у себя дома, я понятия не имею, зачем Ткаченко остался в школе, что там произошло и чем всё закончилось. Да даже если бы и был у меня его номер телефона, разве стала бы я ему звонить? Это как-то странно и неправильно. Между нами нет отношений. Да, нас влечёт к друг другу, но искать с ним встречи самой? Мы так ни до чего и не договорились. Всё как-то полунамеками. А что, если он побеседовал со мной по душам, поставил Майку на место, а потом встретил кого-то ещё и ушёл в загул? Кого-то проще, свободнее и без загонов вроде моих.

Хожу от окна к кровати. Потом к холодильнику и обратно к кровати. Десятый раз подряд пью чай. Смотрю какую-то чушь по телевизору. Пытаюсь читать книгу. Но всё это не вызывает особого интереса.

Приняв душ, едва не поскальзываюсь на лужице возле ванны. С одной стороны, пугаюсь, а с другой — смеюсь. Если бы я ударилась как следует, был бы повод поехать в травматологию. С ума сошла. У Ткаченко точно талант. Я, конечно, не Майка и травмироваться нарочно не стану, но, кажется, он и меня сделал одержимой.

Доктор не звонит и не приходит, и, как бы я себя ни уговаривала и ни убеждала, что он мне не подходит и ничего у нас серьёзного не может быть, по сердцу разливается непрошеная печаль. В какой-то момент бренчит домашний телефон, и я дергаюсь, надеясь… Но это не Константин Леонидович, это моя мама, и я в сотый раз объясняю ей, что ничего страшного не произошло. И снова ложусь в кровать. Разглядываю потолок.

А он опять не звонит.

А должен ли?

Наше взаимное влечение не делает нас парой.

Меня снова донимает мама. Я несколько раз объясняю, что обязательно подам заявление на подругу. Но сейчас у меня нет на это настроения. К тому же фотография осталась у доктора в телефоне. Это, конечно, повод. Но не в моём характере бегать за мужчинами.

На следующий день мне звонит Шурик, я не беру трубку. Он до сих пор вызывает у меня раздражение. Что бы он ни сказал, мне это не нужно.

Ничего не происходит. Тоска захватывает. Фантазия подбрасыват всё более обидные варианты развития событий. Он ничего не обещал, а наш двусмысленный разговор мог быть просто разговором. Он даже не сказал, что позвонит. Просто закрыл дверь такси, и всё.

Так проходят ещё одни сутки.

На работу больше не тянет. Я иду в парк. По официальной версии для того, чтобы дышать воздухом, по неофициальной — случайно встретить доктора Зло, гуляющего с собакой.

Но на лавочке я сижу одна. А вокруг тихо и пусто, ровно как у меня внутри.

И я хожу по кругу. Думаю об одном и том же. Прокручиваю наш последний разговор. Что, если он просто играл со мной? Не верится, вообще-то, но всё же. У него так много женщин. Он может выбрать любую. А вдруг ему просто хотелось навешать мне лапши на уши? Он же сказал, что победит. До конца ещё не дошёл, но сомнения посеял. И, как бы там ни было, я всё время думаю о нём.

Ничего не хочу. Настроение всё хуже.

Потом наступает злость на саму себя. Зачем я так откровенно рассказала ему, что мне нужно в отношениях? Сразу понятно, что он мне нравится. Это, безусловно, немного по-детски. И какая разница, понятно ему или нет, но я всё равно злюсь при мысли о том, что он смеялся, поиздевавшись надо мной.

Окончательно распсиховавшись, больше не хочу высматривать каждого собачника. Просто шагаю домой, предварительно купив в магазине продуктовый набор одинокой дурынды. Блин, мне уже пора заводить кошку? Решаю больше не думать о докторе. Хватит. Не нужна, так не нужна. В конце концов, у меня тоже есть гордость.

Вернувшись домой, жарю себе гренки, варю большую чашку кофе, достаю с полки шоколадку с орехами, которую храню для самых тревожных случаев. Несу всё это в зал, ставлю поднос на стол и включаю телевизор.

Найду какую-нибудь передачу про животных и буду любоваться тем, как братья наши меньшие защищают потомство от хищников. С кошкой всё же пока повременю.

Но, наткнувшись на новости, решаю узнать, что же происходит в мире. А дальше мне становится в буквальном смысле плохо, потому что на экране наш город. Знакомые улицы, здания…

«В одной из палат Центральной клинической больницы, — звучит закадровый голос ведущей, — произошёл взрыв. По имеющейся информации, в результате инцидента погибли два человека.

Обстоятельства происшествия выясняются. Как нам пояснили в Минздраве и подтвердили очевидцы, на месте работают спасатели, восемь бригад экстренной медицинской помощи и представители регионального департамента здравоохранения.

По данным Министерства по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий, трагедия в больнице произошла в результате возгорания. Вспыхнуло медицинское оборудование. Какое именно, не поясняется. Предположительно эпицентр взрыва находился в отделении травматологии».

Глава 31

Наступил момент, когда уже неважно, какие у нас отношения и есть ли гарантия их продолжения. Я испытываю удушающий страх, и очень боюсь, что больше никогда не увижу Ткаченко.

Всё остальное уходит на второй план: и логика, и здравый смысл, и даже чувство самосохранения.

— Туда нельзя! — Перегораживает мне путь мужчина в форме МЧС.

Здание больницы оцеплено. А я ничего не соображу, шагаю вперёд, пытаясь прорваться, он удерживает меня за плечи, применяя силу.

— Послушайте! — тараторю, заикаясь. — Это очень-очень важно! Там человек. Он мог пострадать! Я должна знать!

— Здесь кругом люди. И все хотят знать! Отойдите на безопасное расстояние.

— Ну как же так?! А если с ним что-то случилось?!

А дальше каменное лицо и непрошибаемая стена. Я задаю одни и те же вопросы, но всё бесполезно.

— Списки пострадавших и погибших находятся на вон той доске, — привлекает к себе внимание рядом стоящий парень, тоже в форме.

Но, в отличие от предыдущего, он смотрит не перед собой, как отключённый от сети робот, а прямо на меня.

Погибших... Он сказал — погибших. В груди нещадно ноет, и все люди вокруг превращаются в серую гудящую массу.

Грубо толкаюсь, пропихиваясь к той самой доске и напрочь забыв о каких-либо правилах приличия. Список короткий. Погибших всего двое. Это не он. Раненых много, но, как я ни стараюсь разобрать фамилии, строчки и буквы скачут.

— Мужа ищешь?

Вздрагиваю. Рядом со мной молодая женщина. Она плачет, зачем-то делится со мной своей историей:

— Мой там был. Он лампу чинил, его вызвали. Я его найти не могу. Такая неразбериха.

— Я не знаю, кого ищу.

И это правда. Кто мы с ним друг другу? Наверное, никто. Но я должна знать, что с ним. Меня охватывает жуткая апатия и безысходность. Как будто больно физически. Выхожу из толпы. Опускаюсь на асфальт, сажусь на высокий бордюр. И даже не думаю, что выгляжу как-то не так. Если бы у меня был телефон! Его номер. Я бы просто позвонила. Но у меня его нет.

— Так кто тебе нужен? Врач или пациент? — опять пристаёт ко мне всё та же женщина, что не может найти своего мужа, чинившего лампу.

— Врач. Ткаченко Константин Леонидович.

— Врачи там, — указывает в сторону торгового центра.

— Почему?

— Потому что там пункт временной помощи организовали, и, если потерпевшие не тяжёлые, врачи оказывают первую медицинскую. Кому-то, естественно, сразу надо в больницу, а кого-то подлечат, перебинтуют — и он сам уходит.

Точно, какая же я дура! Он же не просто пострадавший. Он же ещё и врач. А зная его характер, уверена — он полумертвый будет помогать другим.

— А твой в каком отделении работал? — никак не уймётся незнакомка.

Мне хочется отмахнуться от неё, как от назойливой мухи, всё равно она с ним незнакома. Но я терплю. Из последних сил. У человека тоже горе.

— В травме. Он работал в травме. Вернее, — мотаю головой, — работает!

Женщина хмурится, а меня это прям раздражает. Она не знает, она ничего не знает!

— Если смена его была, тогда могло и прибить. Там потолок упал и балки, пожар был.

Смотрю на неё и хочу наброситься, чтобы не несла всякую ерунду! Чтобы рот вымыла с мылом. В ушах такой шум, что даже звуки сирен как будто глуше.

Встаю, толкаю её в сторону. Пусть не врёт. Бегу в торговый центр. Не хочу с ней разговаривать. Хочу узнать сама.

Внутри много людей. У некоторых перебинтованы конечности. Одни плачут, другие тупо смотрят перед собой, наверное, шокированы или оглушены.

Повертев головой, я вижу Разумовского. Он перевязывает руку какой-то девушке. И вроде понятно, что он-то точно знает, но я не могу себя заставить к нему подойти. Сейчас у меня ещё есть надежда, а через секунду, когда Разумовский ответит на самый главный вопрос, её уже может и не быть.

Пусть лучше он где-нибудь с собачницей или сразу с несколькими медсёстрами отсыпается. Только живой.

К Разумовскому я иду как на эшафот.

— Скажите, пожалуйста, где, — непрошеный кашель, — Константин Леонидович?

Разумовский оборачивается, молча смотрит на меня несколько секунд, затем поднимает руку и тычёт в сторону узкой белой двери в конце торгового зала.

— Я его отправил передохнуть. Он сам чудом не пострадал, в эпицентре был, так ещё целую толпу тут осмотрел и всё никак не остановится. Так и чокнуться недолго. Пусть полчаса посидит в тишине. Перезагрузится.

— Он жив? — начинаю то ли плакать, то ли смеяться как сумасшедшая.

Рукой прикрываю рот, чтобы быть тише, а у самой все трясётся.

— Конечно, жив, это ж Ткаченко, что с ним случится? — улыбается доктор.

Дальше под рукой Разумовского стонет пациентка, и врач про меня забывает.

Шум, гам, везде люди. И только это белое пластиковое пятно двери, как единственная правильная цель. Ни секунды не думая, врываюсь внутрь. В крохотном служебном помещении на полу свалены коробки, у стены — пустой стол, несколько поломанных стульев и маленький кожаный коричневый диван, густо покрытый царапинами и трещинами. Окно распахнуто. Придерживая створку, у проема стоит Ткаченко. Серьёзный, сосредоточенный, в когда-то белом, а сейчас непривычно грязном медицинском костюме, смотрит вдаль, периодически поднося к губам сигарету.

Меня накрывает таким счастьем, что передать его словами просто невозможно.

— Я не знала, что вы курите, Константин Леонидович... — От перепада настроения и смены событий едва держусь — рискую упасть.

Он резко оборачивается. Смотрит прямо на меня. Теперь уже радостный.

— Я только что начал, Ульяна Сергеевна.

Улыбнувшись, швыряет окурок в окно и тут же идёт ко мне, прижимает, с силой вдавливая в себя моё тело.

А я реву. От него нет привычного аромата дорогой туалетной воды. Он источает запах дыма, как будто долго сидел у костра. А ещё довольно сильно пахнет мужским потом, словно нервничал, работал и сто лет не принимал душ. Но мне нравится! Я счастлива. Такой живой, настоящий. Пот доктора Ткаченко, который опять не спал и валится с ног, но по-прежнему со мной и дышит.

Плачу ещё сильнее.

— Ульяна Сергеевна, вы что здесь делаете? С ума сошли? Кто же вас пустил-то?

— Я сама себя пустила, — хнычу в белую ткань на груди.

А он ещё крепче меня обнимает и гладит по спине, как будто это помогает ему расслабиться.

— Ищете кого-то из знакомых? У вас лежал кто-то в больнице сегодня? Я могу помочь.

Ага! Ищу! Точно! И как он только догадался? Бью его кулаком здоровой руки в грудь, а он смеётся. Всё так же обнимает. Вот же дурак в белом халате. Как будто непонятно, за кого я так сильно испугалась и к кому пришла.

— Я приеду к вам, как только разгребусь. Вы мне нужны, дорогой завуч, как лекарство.

Стискивает ещё крепче, буквально обволакивает двумя руками. А я всхлипываю. Не могу и не хочу от него отклеиваться. Вдруг я его отпущу, а случится ещё один взрыв?

— Я приеду, когда всё закончится, — повторяет, но не отпускает.

А я и не хочу, чтоб отпускал. Не дай бог с ним что-то опять случится. И, хотя одной рукой цепляться неудобно, я вишу у него на шее. А доктор водит и водит руками, утюжа мою спину. Лишь бы чувствовать его тепло. Только бы он дышал вот так же глубоко и сердце билось.

— Всё будет хорошо.

— Я боюсь.

— Не надо, дорогая Ульяна Сергеевна. Всё обязательно будет хорошо, — утешает меня доктор совсем не Зло и зачем-то, как будто бы даже не осознавая этого, тянет на порыпаный кожаный диван.

Продолжая всё так же крепко обнимать, но только теперь уже сидя. И я давлю, стискивая. Чуть отстранившись, Ткаченко неожиданно и очень сильно впивается в мои губы. Отвечаю ему тем же, осыпая щедрыми ласками. С ума схожу, настолько рада, что с ним всё в порядке. Водоворот из страха и страсти затягивает нас обоих. И в какой-то момент мы оба уже просто не понимаем, что творим.

Естественный ход событий, который так долго пытался высвободиться, сейчас прорывает, словно плотину, и всё, что копилось, выплёскивается наружу. Оказываюсь на спине. А он стягивает с меня надетые в суматохе мятые спортивные штаны, приспуская свои — медицинские. И я, у которой сердце буквально выскакивает из груди, не то что позволяю — я помогаю ему, потому что мы оба живы, потому что он не пострадал, потому что мне плевать, что будет потом.

Бешеная страсть, почти животное влечение, и он, придерживая себя рукой, входит в меня одним победоносным толчком. Выгибаюсь дугой, как несчастная девушка из средневековых легенд, в которую вселился распутный демон. Хотя так оно есть. Его зовут Константин Ткаченко, и он так сладко меня растягивает, так вкусно наполняет, что я не думаю, что это как-то неправильно. Я хочу, чтобы это продолжалось. А лучше бы длилось бесконечно. Обхватываю своего доктора ногами, всем телом принимая каждый резкий удар, каждый глубокий толчок. Я целую его сама и купаюсь в его поцелуях.

На нас ещё много одежды. Мы обнажены только там, где соединяемся, а у него идеальный член, и никакой другой мне теперь не нужен. Кажется, доктор сошёл с ума не меньше моего. Он грубо затыкает мой рот поцелуем. И, присосавшись губами, сгребает руками, как в тиски, и просто трахает, не переставая.

Задирая ноги, я чувствую, как всё тело сводит от удовольствия, а Ткаченко, зажмурившись, продолжает двигаться и, нет, не целовать — это не то… он просто слепливает наши рты и не даёт мне дышать. И беспрерывно двигается, как сломавшийся, заевший механизм, как свихнувшийся поршень. Вцепившись здоровой рукой в его мускулистое предплечье, я стремительно приближаюсь к оргазму. С этим нет проблем вообще. Удовольствие просто накапливается, накапливается, накапливается…

Зажмуриваюсь, потому что этот болезненный непрекращающийся засос наших соединившихся губ больше напоминает передачу кислорода для жизни, чем поцелуй. А ещё сказочное трение, под которое даже не надо подстраиваться — оно везде. И мигом доводит меня до оргазма. Промычав нечто нечленораздельное, я начинаю трястись всем телом. Доктор чувствует, увеличивая силу ударов. Я хочу орать и биться в истерике от удовольствия. Но мой рот плотно закрыт его губами и языком, а мощное тело придавливает сверху.

Только я в своём кайфе не одинока: пока всё ещё дрожу, доктор рассоединяет наш поцелуй, приподнимается и, вбиваясь, жадно наблюдает. Ему нравится мой экстаз. И он очень быстро догоняет, изливаясь на низ живота и бедро.

— Кажется, — тяжело дыша, — пора переходить на ты.

— Думаешь? — смеюсь, разомлевшая от удовольствия.

— Блдь, женщина, ты невероятная.

— А ещё говорят, что врачи — это сплошная интеллигенция.

— Это пока они не добились нужной женщины. Дальше маты.

Смеёмся, целуемся, гладим друг друга. Он падает рядом.

— Это стоило каждой минуты ожидания.

От его слов горячо внутри. Неописуемое блаженство. Но сейчас, когда мы лежим, просто обнявшись, слышно, как много шума и человеческих голосов за дверью. И всё это только усиливается. Опасно. Могут застукать. Доктор осматривается, явно ищет, чем бы меня вытереть.

— Мне нужно вернуться к работе. — Переворачивается на бок, разглядывает меня.

— Ты что-нибудь ел? — Тянусь к нему, глажу его лицо, только сейчас замечаю царапину на лбу.

Аккуратно касаюсь края, она засохла, и, кажется, её никто не обработал. Кровь запеклась.

— Нет, я не помню, когда ел. Я тут по максимуму помогу, а потом приеду к тебе, ты меня накормишь и уложишь спать, — улыбается. — Мотни головой, если поняла.

Киваю. Не могу отвести взгляд.

— Всё в порядке? Тебе было приятно?

Снова киваю.

— Хорошо, — по-прежнему улыбается доктор и, зажмурившись, крепко целует в губы. — Пора собираться.

Глава 32

Смотрю ему вслед. Закатав рукава, мой личный доктор проходит через зал, туда, где его уже ждут пострадавшие. А я не могу заставить себя уйти. Замерев, наблюдаю за каждым его шагом. А он вмиг становится серьёзным, тут же подходит к незнакомому мне раненому парню. Сразу же начинает осмотр.

И в этот миг, когда он заглядывает пациенту в глаза, подсвечивая фонариком, деловито крутит и сгибает руки и ноги, сурово хмурится, не даёт ему завалиться на бок, оперативно укладывает на горизонтальную поверхность… Именно в этот момент я совершенно чётко понимаю, как сильно меня задело. Та самая секунда, о которой пишут в книгах и снимают в кино. Секунда, в течение которой я явственно осознаю, как сильно влюбляюсь в него. В доктора Ткаченко.

Когда самого доктора отпустит — а его обязательно отпустит, он меня уничтожит, нанеся столько урона, что я никогда не смогу возродиться.

Но это уже неважно. Потому что выбора у меня нет. Всё равно я уже потеряла своё сердце.

Он сказал, что придёт, и я буду доверять ему. Я пойду домой и приготовлю еду. Я постелю для него постель и буду ждать, когда он освободится.

Костя проводит осмотр головы, шеи, груди, спины, живота и таза, и я не могу прекратить им любоваться. Надо остановиться, но я не могу. Он прекрасен в своем профессионализме. И, глядя на него, я улыбаюсь, купаясь в мягких и тёплых волнах. Вот дура. Пустила-таки демона в душу.

Но всё это потом. Сейчас главное — купить продуктов. Хотя я ведь даже не знаю, что он любит. Надо вспомнить его заказ в ресторане. Свинина? Курица? Рыба? С ума сойти, я только помню, как он прижимался ко мне, как соблазнял, а потом позвонила Леночка.

Ар-р-р! Хватит! Я не стану превращаться в сумасшедшую. Я буду жить одним моментом. И сколько бы дней ни приготовила нам жизнь, я проживу эти дни счастливой.

Выхожу из торгового центра. Сумка вибрирует, кажется, звонит телефон. Так и есть. Это мама.

— Дочка! — громче обычного истерит Наталья Викторовна. — Ты новости видела? Боже мой! Там же наш доктор! Наш Константин Леонидович! Он же работает в этой больнице! Это же травматология Ткаченко! Они сказали, что эпицентр…

— Мама, всё в порядке. Я только что его видела.

От собственных слов становится не по себе. Щёки покрываются краской. Между ног приятно саднит.

— Ты видела? — уже спокойнее.

— Да, я его видела.

— Он цел?

— Более чем.

— Если хочешь, приезжай ко мне. Погорюем вместе, доченька.

— Нет, я не могу, мам, у меня кое-какие планы.

— Чем ты занята на больничном?

— Мама! — психую.

— Что происходит, доченька?

— Мама, хватит пытаться всё контролировать.

— А как ты могла его видеть, если… О боже! — Тут до мамы доходит. — Ты помчалась к нему? Ты испугалась и наконец-то поняла, насколько он шикарный мужчина. Как же это мило!

Почему-то я уже не контролирую свою улыбку и в очередной раз закатываю глаза. Мама, конечно, бывает очень даже приставучей и дотошной, но в том плане, что подталкивала меня к доктору, — права.

Вернувшись на землю, вешаю трубку. Вокруг всё так же шумно и тревожно. И, переходя дорогу среди толпы бегающих туда-сюда людей, я с ужасом понимаю, что иду прямо на Майку.

Моя подруга! Она ищет Ткаченко. Мечется так же, как полчаса назад тут металась и сходила с ума я!

Неприятно колет в груди. Как будто морозом обдаёт. Меньше всего на свете я хочу общаться с ней. Не знаю, что сказал ей Ткаченко и вообще был ли у них разговор. Но, по-моему, она не в себе. Я не желаю иметь с ней дело. Стараюсь обойти её как можно дальше. Надеясь, что она ко мне не полезет. Если даже Майя идёт к нему, то пусть Костя сам с ней разбирается. А я всё же подам заявление.

— Ты что здесь делаешь? — Как будто задыхается.

Пытаюсь её обогнуть, но она прям кидается, как бешеная собака. Снова её переполняют эмоции.

Шум сирен заглушает наш разговор, но я и так прекрасно понимаю, о ком Майя беспокоится.

— Нам не о чём разговаривать.

— Ты же обещала, Ульяна! — практически рыдает, размахивая руками. — Ты клялась, что не будешь с ним спать! — Она такая перепуганная, наверное, тоже увидела новости и решила, что доктору конец.

Я бы ей рассказала, но что-то меня останавливает. Страшно, неприятно, противно. Хорошего будто и не было. Осталась только перекошенная физиономия бывшей подруги.

— Оставь меня в покое. — Иду, куда шла.

Но Майка разворачивается и бежит за мной. Вроде и жаль её, но всё ещё отвратителен её сумасшедший поступок с зелёнкой.

— Где он?! — Хватает меня за одежду.

— Вернись домой к ребёнку. Угомонись! Возьми себя в руки! У тебя сын! Я не хочу доводить это до чего-то очень плохого, просто угомонись, и всё! Будешь так себя вести — лишишься сына!

Вытягиваю одежду из её рук и снова иду вперёд.

— Он наехал на меня из-за тебя. Сказал, чтобы я успокоилась и попросила у тебя прощения. За что?! За то, что ты отбила у меня мужика? Ты отобрала отца у Костика! Я тебе сказала пойти к нему лечиться, а ты и рада стараться! Тут же залезла на него!

— Разговор окончен.

— Ты настроила его против меня! Ткаченко пригрозил мне, что подаст заявление в суд, к которому приложит мотивированное заключение с просьбой о разрешении провести психиатрическое освидетельствование без моего на то согласия! Ты понимаешь, за кого он меня держит?

И как у неё только получилась такая умная фраза в таком неадекватном состоянии?! Ничего не отвечаю.

— Он жив?! — ревёт белугой моя бывшая подруга. — Я увидела в новостях. Я звонила, но он не поднимает трубку. Я просила папу, но он орёт, что я совсем чокнулась со своим Ткаченко. И что если этот идиот погиб, — всхлипывает, — бросив его внука и дочь, то туда ему и дорога!

— Господи, ты без теста ДНК рассказала отцу, что Костик от Ткаченко?

— А что мне было делать?! Он отказывался мне помочь!

— Так он же и так тебе не помог…

— Костя жив?

Утвердительно киваю.

— Слава богу! — охает, хватаясь за сердце.

— Ты одно мне скажи, Майя: какого чёрта ты семь лет молчала, а теперь свихнулась и начала его преследовать? Объясни мне это! Я не понимаю!

Глава 33

— Костя стал спрашивать об отце. Вначале я избегала этой темы. А потом полезла в социальные сети. И всё, что я увидела, снова всколыхнуло во мне старую боль. Сегодня я люблю доктора Ткаченко так же сильно, как и тогда, — вытирая кулаком слёзы, выдаёт Майка.

Вздыхаю, качаю головой. Я хочу домой. Я устала от этого.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Вот тебе ответ: я всё ещё безумно люблю биологического отца моего сына.

— Как ты можешь так говорить о человеке, от которого скрывала правду столько лет?

Толпа сдвигает нас в сторону. Людей становится всё больше. Барабанные перепонки разрываются от криков и сирен скорой помощи.

— Я думаю, что ты так долго молчала о нём, Майя, из вредности, потому что Ткаченко никогда не хотел отношений с тобой.

Бывшая подруга взрывается:

— Считаешь, ты самая умная? Думаешь, ты какая-то особенная? — снова нападает на меня Майка. — Как только я узнала, что беременна, сразу побежала к нему.

— И?

Мне становится страшно, её несказанный ответ меня заранее пугает. Я не хочу любого варианта.

— Он был с другой. Я его застала на бабе. Понимаешь? Ты хотя бы представляешь, каково это? Нести положительный тест на беременность человеку, который в это время уже трахает другую? Я просто не смогла!

Смотрю на неё не отрываясь. Меня тошнит от этого разговора, потому что её Костя — это мой Костя, и я тоже очень сильно боюсь оказаться на её месте.

— Я хотела наглотаться таблеток, но мать меня застукала и не дала это сделать. Мы с ней проплакали всю ночь и договорились, что я никогда больше не буду покушаться на собственную жизнь, а она мне поможет с ребёнком, ничего не скажет отцу и спасёт от наваждения по имени Ткаченко. Я сама понимала, что не нужна ему. И мой ребёнок тем более. Я так долго держалась, Уля!

Теперь она кидается обнимать меня. Стою как вкопанная.

— Не надо было лезть в социальные сети. Секреты в семьях разрушительны, и похоже, что ты молчала только потому, что была отвергнута.

Майка кивает.

— Я, конечно, не психолог, но очевидно — ты не справилась с этой болью и всё ещё надеешься, что вы с Костей сможете возобновить то, что было. Да, семь лет — это большой срок, но непроработанные чувства могут длиться всю жизнь, когда люди на них застревают. А именно это с тобой и произошло. Ты застряла, и тебе нужна помощь.

— Так помоги мне, Ульяна! — Её глаза загораются. — Откажись от него, подари Костику отца. Это же как отдать деньги в благотворительный фонд. Я знаю, ты хорошая. Ну будет он с тобой неделю-другую, а у Кости отец — навсегда. Пошли Ткаченко на хер. Он гордый, если ты пару раз хлопнешь перед ним дверью, он не появится больше.

На дне её глаз гнездится странная муть. Я понимаю, что это страх. А мне, несмотря на то что мы с ней на улице, становится нечем дышать. «Ну будет он с тобой неделю-другую…»

Толкаю Майку в плечо и иду мимо.

— Дура! Он кинет тебя, как всех остальных! Он жене своей изменил во время медового месяца! — она орёт на всю улицу, её голос хрипнет.

А я убегаю. Я не знаю, где правда, где ложь. Я больше не хочу это слушать. Я и так очень-очень ревную.

Изменил жене во время медового месяца? Нет, я не стану об этом думать. Майка не может этого знать. Откуда?

Не понимаю, как добираюсь до магазина возле дома. Как складываю одной рукой продукты, как набираю в телегу макарон и сосисок, каких-то соусов и разных видов сыра. Всё равно одной рукой ничего приличного я приготовить не смогу. От Майкиного яда внутри всё так же плохо. С одной стороны, я ему верю, а с другой — понимаю, что сама видела, какой он легкомысленный с женщинами. Как же это больно — вот так раздваиваться под пилой.

Дотащившись до квартиры, бросаю покупки на пол и, разувшись, мою руки, разбираю пакеты, упорно делаю то, что должна.

Либо я верю Майке, либо доктору. Надо занять чью-то сторону. Поэтому я кипячу воду и, разорвав упаковку спагетти, сыплю их в воду. Та же участь ждёт сосиски. Труднее всего тереть сыр.

А дальше звонок в дверь. И внутри столько всего, что уже и неважно, где она — правда. Открываю. Там он, едва стоит на ногах, припав к косяку, смотрит на меня и грустно улыбается.

— Пустишь? Есть очень хочется. Там какую-то еду волонтеры притащили, но я же обещал, что поем у тебя.

И всё. Всё исчезает: и Майка с её обвинениями, и сто пятьсот его женщин. Моё сердце само по себе прыгает от счастья так сильно, что становится страшно: вдруг оно разорвётся на части? Потому что, когда я на него смотрю: на такого красивого, уставшего, всё с той же царапиной на лбу — мне всё равно, сколько недель, дней или часов мне рядом с ним отмерено.

По привычке, выработанной годами, доктор тщательно моет руки, а затем падает на стул в моей кухне.

— Что там случилось?

— Плохо помню, о чём я думал и сколько людей я вынес, Ульян. — смотрит не на меня, а в тарелку, запускает вилку в макароны. — Я ведь травматолог по специальности и оказывал помощь на автомате. Как только дым осел, я мысленно оценивал ситуацию и просто ставил диагнозы. Были и те, кто очень тяжело пострадал. Одной девушке на моих глазах оторвало руку, другой женщине, судя по всему, придётся удалять почку. Пять человек находятся в критическом состоянии.

Я опускаюсь на стул рядом с ним. И, забыв, как дышать, бессознательно кладу руки на колени.

— Спасибо, что пришла. Это очень помогло. — Тянется к моей ладони.

Хоть Ткаченко и выглядит растерянным и очень уставшим, он жуёт и улыбается.

— Я испугалась за тебя.

— Знаю. Понимаю, что тебе было страшно, но твой приход так поднял мне дух, придал сил.

Теперь мы улыбаемся друг другу. Грустно, но всё равно улыбаемся.

Костя возвращается к тарелке. Какое-то время ест молча.

— Сегодня погиб мой начальник. Заведующий нашим отделением. — Как будто взорвавшись, швыряет Ткаченко вилку на стол, та со звоном зависает у края стола. — Из-за какого-то сраного баллона не стало очень хорошего специалиста. Ну и рабочий погиб тоже. Представляешь, его — в смысле баллон — к лифту пёрли по нашему первому этажу в реанимацию и уронили, произошла разгерметизация. И всё. И пизд*ц.

Задыхаюсь, осознав, как ему тяжело. Услышав эти слова, кидаюсь к Косте, обнимаю, утешаю как могу. Он тут же усаживает меня к себе на колени и, закрыв глаза, прижимается к моей груди. Тяжело дышит. Здоровой рукой глажу его по голове, пытаясь забрать всю его печаль и боль себе.

Глава 34

Постепенно я осознаю, что Костя успокаивается. Уже не так сильно бьётся сердце, и дыхание уравновешивается. Чувствую, его отпускает, очень рада, что причина тому я. Для меня важно, чтобы он перестал переживать и немного успокоился. Отвлёкся, расслабился. Продолжил жить.

— Мне нравится держать тебя на коленях. Такая приятная тяжесть. — Трётся щекой о мою грудь Костя, крепко и в то же время нежно обнимает.

— Ну не такая уж и тяжесть, — тихонько смеюсь, отвечая ему тем же и ласково перебирая волосы на его затылке.

— Я ничего такого не имел в виду, красавица. Просто нравится ощущение, когда ты сидишь так близко.

Мне приятно это слышать. А Ткаченко убирает мою руку со своей головы и подносит к губам, целует. И при этом очень глубоко и бесстыже зевает. Бедный, такой уставший. А мне хорошо рядом с ним. Это похоже на алкогольное опьянение: даже сидя я ощущаю неустойчивость своего положения, отчетливо осознаю нарушение координации движений, ну и снижение здравого смысла, особенно инстинкта самосохранения. Ох, это мания, сплошная мания по отношению к доктору Ткаченко.

— Ульяша, у тебя есть какие-нибудь полотенца?

Прыскаю со смеху:

— Как ты меня назвал?

— Я заранее подготовился и прогуглил твои уменьшительно-ласкательные. Это мне понравилось больше всего.

— Меня никто из мужчин так не звал.

— Значит, я буду первым, — шепчет, не переставая целовать открытые участки кожи.

— А насчёт полотенец: если ты собрался на них спать,то я дам тебе чистое бельё, — ёрзаю у него на коленях и, как потерявшая остатки мозгов девчонка, несу всякую чушь.

Он жадно целует, и я отвечаю тем же.

— Нет, — смеётся, — если ты позволишь, я бы сходил в душ и отрубился. У меня от усталости и стресса всё плывёт перед глазами.

— Да, конечно. — Заставляю себя сползти с его коленей, мне так нравилось целоваться и обниматься, но человек устал и хочет принять душ.

Ткаченко поднимается и, качнувшись вправо, идёт мыться. Я сворачиваю в зал, лезу в шкаф, выбирая своё самое лучшее, новое, душистое полотенце.

Душевой кабинки у меня нет. Обычная ванна с синей шторкой, разрисованной морскими коньками и звездами. Открываю дверь в ванную комнату, меня тут же обдаёт горячим воздухом, шумит вода. Решаю просто положить полотенца и быть при этом как можно незаметнее, но Ткаченко не закрыл шторку до конца и отсюда хорошо видно его полностью обнажённое, испачканное пеной, немного смуглое, поджарое тело.

Я замираю. Он нереально хорош. У меня сейчас от его вида слюна потечёт, как у собачки Павлова. Так и буду всю оставшуюся жизнь на его имя и изображение открытым ртом реагировать. Ну не бывает таких мужиков, чтобы и умный, и развитой, и интересный, и профессионал своего дела, да ещё и красивый как Аполлон.

— Я бы тебя сюда пригласил, Ульяш, но, боюсь, я слишком устал, и может получиться позор, — намыливая рельефный живот и золотистый пах, флиртует из последних сил доктор Ткаченко.

Засмущавшись, кладу полотенце на стиралку. Стараюсь как можно скорее уйти.

— Если бы в моей школе работал такой завуч, я бы закончил на все пятёрки, — прилетает мне в спину.

— Можно подумать, ты закончил иначе. — Оборачиваюсь, утопая в горячем взгляде.

— Ну одна четвёрка всё-таки была, — несмотря ни на что, он поглощает меня взглядом с нескрываемой страстью, и в этот момент я уже точно никакой не завуч, я умственно отсталая инфузория-туфелька.

— Я пойду постелю... — Едва держась на трясущихся ногах, наконец-то покидаю ванную комнату.

Никогда не была сексуально озабоченной, но после увиденного в душе не могу разобраться с постелью. Стою и туплю посреди спальни. То ли подушку в наволочку засунуть, то ли наоборот — наволочку на подушку нацепить. Одной рукой сложно.

Слышу его шаги и активно нервничаю. Чуть оборачиваюсь, натыкаясь на ещё один горячий взгляд. Обстановка крайне напряжённая. Ещё чуть-ть, и вспыхнет окружающий воздух. Доктор, обмотав бёдра полотенцем, становится позади меня и, опаляя горячим дыханием, страстно целует в шею. По телу мелкими волнами бежит дрожь. Роняю подушку и, задохнувшись, забываю обо всём.

— Давай помогу. Одной рукой не справишься. Что нужно делать? Простынь поменять? Пододеяльник? Наволочки?

Положительно кивнув, всё ещё чувствую, как горит кожа на шее, там, где он её коснулся настойчивыми губами.

— Спасибо.

Доктор тут же делает всё, что нужно. Причём так ловко у него всё это получается, что, залюбовавшись, я почти не дышу. И очень-очень нервничаю. Не каждый день такой шикарный мужик помогает мне заправлять постель. А Костя работает руками и не сводит с меня глаз при этом.

— Ульяша, не пугай меня, скажи что-нибудь. А то мне начинает казаться, что в тот момент, как я отмыл тебя от зелёнки, мне досталась какая-то другая завуч. Похвали меня за работу в присущей тебе уничижительной манере.

Усмехнувшись, немного выхожу из транса.

— Ну хвалить-то тебя, доктор, особенно нечего, вон как криво всунул одеяло в пододеяльник, какие-то несуразные горы.

— Я, между прочим, людей спасал и вымотался. И даже если тут немного оплошал, — пихает кулаком одеяло, а оно всё равно не проталкивается, — то у меня ещё много положительных качеств.

— А я очень сильно тебя уважаю, как профессионала. Знаешь, когда ты начинаешь эти свои штучки про пинцеты для осколков, молотки, долота, стамески — м-м-м... Я млею. Но, — игриво вздохнув и состроив ему глазки, — это не меняет того факта, что ты абы как всунул одеяло в пододеяльник. Теперь плечам и животику будет тепло, а ножкам холодно.

Услышав меня, Ткаченко заливается смехом. Расслабляется ещё больше. И мне как-то легче. Рада, что ему нравится вот так болтать со мной ни о чём.

— Ах ты, заместитель директора по учебно-воспитательной работе, ну-ка иди сюда, ко мне! — Бросает одеяло и хватает меня.

Мы вместе падаем на кровать.

— Осторожнее! Я, между прочим, травмированный человек! Мой гипс! — хохочу, краснея и отбиваясь.

— Его давно пора снять.

— Это решит мой врач.

— Я думал, что я и есть твой врач! — Валяет меня по кровати, а я хохочу.

— Ты отказался накладывать мне гипс, так что у меня другой врач.

— А ты мне не дала сделать себе укол!

Попрекаем друг друга, смеясь и обнимаясь.

— Зачем тебе это надо было? Вот объясни мне, пожалуйста. Мне вполне могла сделать укол медсестра. Почему ты вдруг так сильно захотел сделать его собственноручно?

Он зависает надо мной, убирая волосы с лица. Трется носом о нос. Заводит, дурманит, сводит с ума.

— Я захотел с тобой всё сразу, как только вышел из перевязочной, стукнув тебя дверью. Ты стала вопить как резаная, я обернулся, увидел и будто завис.

— Представляю, чем ты занимался с медсестрой в той перевязочной.

Он заставляет меня смотреть на себя, берет моё лицо в ладони.

— В твоём понимании, Ульяша, одну половину дня я кого-то лечу, а вторую — с кем-то беспрерывно трахаюсь.

— А разве не так?

— Нет, Ульяна, не так. Мы действительно накладывали гипс. И с той медсестрой у меня ничего не было. А насчёт тебя с Шуриком ещё надо разобраться. И вообще я устал.

Скатившись с меня, падает рядом. Кладет нас обоих на бок. Меня к себе спиной, утыкаясь в ямочку на моей шее. Тянет ближе, как спрут, обнимая длинными руками, обхватывая сильными ногами.

— Спокойной ночи, Ульяна.

— Я хотела убрать со стола.

— Потом уберём. Баю-бай. Тебе нужно набраться сил.

— Шесть часов вечера, доктор Ткаченко.

— Всё равно спи, потому что, когда я высплюсь, у тебя спать уже не получится.

— Но…

— Тише, Ульяша, просто спи, и всё.

От его жарких слов у меня аж мурашки по коже. И хочется заурчать ласковой кошечкой.

— Что значит завис? — не хочу спать и упрямо спрашиваю спустя несколько мгновений тишины и ровного дыхания.

— Не мог насмотреться на тебя. И складывалось такое странное впечатление, будто уже знал до этого тысячу лет. Вот такие ощущения у меня были при первой нашей встрече. Она меня ошеломила. А уж твои юмор и сарказм...

— А что с ними?

— Они великолепны. Всё, спи.

Он притягивает меня к себе ещё плотнее, приказывая закрыть глаза. И что мне остаётся? Разве я смею ослушаться доктора? Его профессиональные рекомендации невозможно игнорировать.

Счастливая и пьяная от чувств, я засыпаю.

Глава 35

Но выспаться мне не удаётся. Открываю глаза, пытаясь определить, который сейчас час. В спальне темно. В окно заглядывает луна, звезд почти нет, фонари привычно не работают. По ощущениям час или два ночи. А ещё я абсолютно голая, хотя спать ложилась в пижаме, состоящей из майки и шортиков. В полудрёме, до конца не понимая, то ли мне это снится, то ли происходит наяву, я получаю щедрые поцелуи и обильные ласки.

Тяжёлые мужские руки, кажется, везде. Лёжа на боку чувствую, как Ткаченко, откинув в сторону волосы, страстно мусолит мою шею, гладит руками плечи, бока, проскальзывает к груди. Отбрасывает одеяло, стараясь погрузить меня негу удовольствия как можно глубже.

Тело тут же наполняется жарким желанием, я начинаю дышать чаще, выдавая себя с головой. Теперь он точно знает, что я проснулась и совсем не против.

Моя спина прижата к его груди. Поняв, что я уже не сплю, Ткаченко разворачивает моё лицо к себе и припадает к губам.

Поцелуй выходит мокрым и жарким. Мы начинаем синхронно постанывать. И, в то время как мой рот занят его губами, Ткаченко гладит мою грудь, возбуждает ещё сильнее. Соски превращаются в твёрдые камушки. В низу живота сладко тянет. Заёрзав, я не успеваю понять, что происходит. Пропускаю волнительный момент, когда Константин, нахально задрав мою правую ногу, скользит внутрь.

Доктор берёт меня, толкаясь до самого основания. Властно сжимая, не даёт даже повернуться. Несколько плавных движений, от которых я теряю способность мыслить. И только охаю и ахаю, задыхаясь.

А потом, оставив мой рот в покое и крепко зафиксировав одной рукой шею, он начинает жестко и ритмично вбиваться в уже не принадлежащее мне тело.

Постыдно открыв рот, лишь успеваю хватать всполохи удовольствия. Они обжигают кожу. Эти вспышки кайфа убивают меня. Они гонят вперёд. Они управляют моим сознанием.

Никогда не занималась сексом с мужчиной таким образом, будто от меня совсем ничего не зависит. Но именно так это делает Ткаченко. Он швыряет меня в океан страсти, заставляя тонуть и захлёбываться. Он не даёт мне даже подумать о чём-то то другом, кроме наслаждения.

Константин Леонидович переворачивает меня как ему удобно, скручивая в такой позе, что мне остаётся только стонать и сгребать в кучу простыни. Принимать, принимать, принимать… Изголовье кровати совсем не благопристойно бьётся о стенку моей спальни, наверняка пугая пошлыми намёками соседей. А я кричу в полный голос, потому что доктор Ткаченко умеет что-то такое, чего не умел ни один из моих мужчин. Он буквально забрасывает меня на седьмое небо, и, задрожав всем телом, я превращаюсь в тряпичную куклу, глупо улыбающуюся и кивающую головой по воле хозяина.

Но мой обладатель не даёт мне даже дёрнуться, увеличивает скорость до бешеного темпа и, жёстко зафиксировав бёдра, доводит себя до мощного финала. Я всё ещё дрожу. Но не узнаю своё тело, всё так странно и необычно. Мне как будто не хватило, хотя точно было. Это подозрительное ощущение ползает под кожей, и я не понимаю, откуда оно появилось. Оно скребётся когтями и требует ещё…

Липкие, вспотевшие и обалдевшие после оргазма, мы находим рты друг друга.

— Офигеть, как с тобой легко и вкусно! — хрипит доктор мне в губы, жадно целует и зачем-то опускает руку вниз, протискиваясь между нами. Облизывает языком лицо и виски. Пошло собирая пот, царапая мои щёки своей грубой щетиной.

— Ты можешь ещё.

— Что? В смысле?! — не понимаю, о чём он.

Я уже проскочила пик удовольствия. Но потом, когда помогала ему, сжимая как можно крепче, словно пересела на поезд в обратную сторону. И, как только доктор касается меня пальцами, иступление переходит в сладость. Всё накатывает по новой. Удивительно, что Костя это почувствовал.

— Ну же, солнце, давай!

Он целует меня, облизывает, сосёт, неистово ласкает и крутит, теребит и врывается, и это должно быть уже чересчур. Но всё только нарастает. Оказывается, во мне столько нерастраченной страсти, что я действительно очень быстро скручиваюсь в новом приступе экстаза. Прихожу в состояние одури.

Смотрю на него, продолжая вкушать блаженство. Мне нравятся его мускулистые руки, его мокрое, рельефное тело, его горящие похотью глаза, его ненасытность и какой-то недюжинный, чёрт его дери, во всех вопросах профессионализм. Как будто он знает, на какие кнопки жать, чтобы глупая завуч музыкальной школы снова взорвалась как праздничные фейерверки. И всё по новой: и дуга в пояснице, и искусанные губы, и громкие стоны к ужасу соседей.

— Ух ты, — разглядывает, не скрывая жадного восторга, — какой отзывчивый мне достался заместитель директора. Ты так легко откликаешься на мои ласки. Пойду найду попить, нам нобходимо восстановить водный баланс. А ты лежи, отдыхай. — Встаёт, вижу очертания его высокой крепкой фигуры. — Немного отдышись, и мы продолжим.

Глава 36

— Телефон. — Выбираюсь из-под одеяла.

— Мой или твой?

— Твой.

Он продолжает меня трогать, а я не могу больше обниматься, ласкаться, целоваться, у меня уже всё онемело. Но от ситуации в целом ужасно смешно.

— Разумовский, судя по мелодии звонка, такой у меня стоит на него.

Потянувшись, абсолютно голый Константин Леонидович ставит ноги на пол.

— Ну и что этому старому пню не спится? У него же есть его сачки, прикормка, мыло, червячки. Не даёт отдохнуть. Поспать. Если он уже не помнит, как его жену зовут, то у меня пока ещё другие интересы.

Слушаю доктора и параллельно ищу свой телефон, нашариваю на полу и, разблокировав экран, смеюсь ещё громче.

— Костя! — зову его, угорая.

— Да, Ульяш, что случилось?

Кручу мобильный и не верю. При этом его собственный телефон продолжает орать на всю квартиру.

— Уже сутки прошли, как ты ко мне пришёл.

— Да ну?!

— Посмотри на дату.

— Вот это мы дали, госпожа заместитель директора! — Встаёт и, почесав верхнюю часть голой ягодицы, начинает бродить по квартире. — Вот почему так жрать охота. Вот это да! Я даже не заметил. Мы то просыпались, то засыпали, то... сама понимаешь. — Поворачивается ко мне. — Хватит ржать, Ульяна Сергеевна, это всё ты со своими заманчивыми выпуклостями и впуклостями. Капец. Такого со мной ещё не было. Как я мог столько часов подряд удовлетворять тебя?

Пожимаю плечами, а он перетряхивает одежду, поднимая с пола штаны и рубашку.

— Да где мой телефон, ё-моё? Разумовский там уже небось уработался. Бедный мужик.

— Кто-то работает, а кто-то дырку протёр на моих простынях, — набрасываю халатик и шаловливо смотрю на него искоса.

Не могу. Это так смешно, что мы забылись и оба не заметили, как прошло столько времени.

С халатом идея так себе, потому что если здоровую руку засунуть получается довольно элегантно, то руку с гипсом приходится несуразно пропихивать в рукав.

Плюнув на телефон, Ткаченко идёт ко мне и, заигрывающе глядя в глаза, помогает одеться. Поправляет халат на груди. Не преминув как следует облапать. Словно примагниченные, мы тянемся друг к другу и, забыв, о чём разговаривали, начинаем целоваться.

— Ты не завуч, — делает перерыв, на глубокий вдох, — Ульяна Сергеевна. Ты ведьма.

— Вот это комплимент, — ошарашенно смеюсь.

— Да-да, ты красивая, умная и скрутила меня по самое не балуй. Теперь я знаю, почему в средневековье вас жгли на кострах пачками. Это же невозможно. Мои медицинские мозги вообще не работают.

И снова обмен улыбками и долгий взгляд глаза в глаза.

— Твой телефон на кухне, доктор Ткаченко.

Деловито иду к плите, пытаюсь придумать, чем его накормить, а сама тихонько подсматриваю за тем, как он разговаривает по телефону. Ему идёт даже это.

Сердце млеет, тело млеет. Всё млеет. Хлеб не режется, яйцо не жарится, даже батон застрял в тостере. Ужас, сейчас доктор решит, что я полнейшая неумёха.

— Это у нас ужин, завтрак или обед? — Поговорив по телефону, возвращается ко мне доктор.

— Думаю, всё сразу. Вообще я умею готовить, просто одной рукой не очень удобно.

Почему я опять смеюсь? Костя меня обнимает, а я смотрю на почерневшее яйцо и хохочу без остановки.

— Завуч смешинку проглотил. — Снова эти запретные поцелуи в шею, от которых я ничего не соображаю. — Завтра утром выйду на работу. Вроде бы соседнее здание собираются переоборудовать под больницу, пока наше будут восстанавливать. Люди продолжают болеть, ломать руки и ноги. Их надо лечить. Так что труба зовёт..

— Это точно. — Отвлекаюсь на доктора и его ласки и в какой-то момент касаюсь сковороды там, где нет ручки.

Обжигаюсь. Вскрикиваю.

— Здравствуйте, приехали. Ты уже прямо не отходя от кассы травмируешься. Пантенол есть? — Дует на мой пальчик.

Указываю на полку, где аптечка. Получаю нагоняй за то, что половина лекарств просрочены и нет всего того, что необходимо иметь для первой помощи.

— Садись, я сам всё сделаю.

Послушно забираюсь на табуретку. А Костя, натянув боксеры, приступает к готовке. Любуюсь им и улыбаюсь как дурочка.

Потому что прямо сейчас я открываю ещё один талант доктора Ткаченко. Хорошо, что сутки назад я оставила курицу оттаивать в холодильнике. И теперь Ткаченко, порывшись в его недрах, тщательно промывает под холодной проточной водой бледную птичку, а затем, опять же крайне профессионально, подсушивает её бумажным полотенцем. Дальше разогревает подходящую сковороду. В хорошо подогретое растительное масло закладывает порционные кусочки. И, включив нечто итальянское и крайне мелодичное на своём телефоне, доктор готовит и пританцовывает.

А я наблюдаю за ним и не могу даже шелохнуться. Он жарит мясо на сильном огне в раскаленном масле буквально по паре тройке минут с каждой стороны, при этом играючи переворачивает кусочки.

Дальше делает средний огонь, прикрывает сковороду крышкой и снова идёт к холодильнику. Достаёт оттуда овощи. Режет помидоры и огурцы. Интересуется солью и перцем. А я, открыв рот, продолжаю им любоваться.

Чувствую, как учащается пульс. Очень-очень сильно обостряется восприятие, не могу отвернуться. Внутри появляется необъяснимая энергичность, хочется танцевать рядом с ним, и весь мир неожиданно видится исключительно в положительном ключе.

Становится плевать на Майку, на Шурика, на работу и всё остальное. Какая разница, что там с ними, если такой мужчина передвигается по моей кухне и готовит для нас двоих еду? У нас всё было уже несколько раз подряд, а он никуда не исчез. Он всё ещё тут, рядом со мной.

Сейчас даже корявый, полузасохший фикус на подоконнике кажется вечнозелёной декоративной пальмой. Я как будто вижу жизнь ярче, привлекательней, ощущаю себя частицей мироздания.

А доктор Ткаченко делает маленький огонь, добавляя очищенный и измельчённый чеснок. На кухне, нагоняя аппетит, стоит сладковато-пикантный аромат. Доктор позволяет чесноку отдать его по полной, а затем объявляет, что жареная курица на сковороде готова.

— Приятного аппетита, красавица! — Ставит прямо передо мной полную тарелку, подает вилку и нож.

— Спасибо, выглядит очень заманчиво. Есть ли что-то, чего доктор Ткаченко не умеет? — улыбаюсь и, откусив кусочек, с наслаждением смакую его на языке.

— Стихи у меня получаются так себе. Сколько ни сочинял, всё какая-то ересь выходила.

И снова не могу не засмеяться. Подавившись, кашляю. Ткаченко хлопает меня по спине.

— Могу я остаться у тебя до утра?

Наши взгляды снова пересекаются. Я счастлива. Он не хочет уходить.

— Оставайся, конечно.

— Утром пораньше выеду и заскочу домой переодеться.

— Хорошо. Подбросишь меня в поликлинику?

Кивнув, доктор Ткаченко жуёт. Я делаю то же самое, а внутри просто нескончаемая радость. Улыбаюсь как идиотка, не могу скрыть бурлящий восторг. Будто в детство вернулась, когда каталась на каруселях с пони и зайцами!

Глава 37

— Это что такое? — смотрит мне на ноги следующим утром мой личный доктор.

— А что? — пугаюсь.

Вроде бы самый лучший наряд надела и любимые туфли. И точно знаю, что мне идёт это хлопковое приталенное платье цвета беж. Оно красиво облегает фигуру, подчеркивая достоинства. А доктор Ткаченко так хмурится, будто я мешок холщовый с дырками натянула.

— Туфли.

— Ну да. Мои любимые бежевые лодочки. — Собираю одной рукой подол, прижимая его к себе, чуть нагнувшись, растерянно смотрю вниз.

— Ты сейчас прям очень сильно задела мои травматологические чувства. Разреши. — Подходит ко мне доктор и, наклонившись, аккуратно берёт мою ногу за щиколотку, снимает туфлю и бросает её в угол, затем то же самое проделывает со второй ногой.

Охаю. А доктор ведёт меня обратно в зал.

— Я думал, что этот вопрос давно решён. И мы к нему больше не возвращаемся. Вот. — Порывшись на дне моего шкафа-купе, находит похожего цвета балетки на низком ходу.

Обувает меня, параллельно делая массаж стоп. Это невероятно приятно, и я плыву... Уже начинаю задумываться о том, чтобы притормозить с выходом из дома. С Ткаченко так всегда: чем больше секса, тем сильнее его хочется.

— Я не могу пойти в балетках. Я так совсем низенькая.

— У тебя очень красивые ноги, Ульяша, можно сказать, идеальные.

Он сидит передо мной на корточках, гладит икры, целует коленки. Проникновенно смотрит снизу вверх.

— И я не хочу увидеть на них натоптыши и деформацию пальцев стоп. А ещё при ношении каблуков страдают колени. Мне это прям как ножом по медицинскому сердцу, понимаешь?

Ничего я не понимаю. Когда он меня трогает и так ласково со мной обращается, всё плывет и мозг ни капли не соображает. И раз доктор просит, я послушно надеваю «тапки» на сплошной подмётке.

— Умница моя, а ведь есть ещё артриты, артрозы и отёчность. Ну зачем нам отёчность? — Эротично ползёт ладонями по моим ногам вверх, забираясь под юбку.

Припадаю к стене спиной. Прибалдев, забываю, куда шла. Вроде бы было утро, и, кажется, мы собирались на выход. Он — ехать на работу, а я — в поликлинику. Но мне уже ничего не надо. Душа горит, и, очевидно, я испытываю очень пылкую влюбленность.

Но доктор вытаскивает руки из-под моей юбки и, улыбнувшись, целует меня, глупую и пьяную, в губы.

— Пошли, Ульяш, а то опоздаем. Ещё много дел.

Как я куда-то пойду, когда ноги не слушаются? Но он помогает. Закрывает дверь ключом и берёт меня за руку. Усаживает в машину, пристёгивает ремнём, параллельно целуя в губы. Мой сосед выгуливает собаку и, увидев наши с доктором пылкие отношения, едва не врезается в столб.

Это смешно и стыдно. Но я нашла своего доктора, и неважно, что подумают соседи, у меня просто горит внутри. И я не могу взять себя в руки. Ткаченко подмигивает и заводит мотор автомобиля.

А я, засмущавшись, отворачиваюсь к окну. Смотрю на соседа, на собаку — и тут меня осеняет!

— Костя?!

— Да, Ульяш. — Выкручивает руль, направляясь к поликлинике.

— А как же твой пёс? Он же один так долго. Всё то время, что ты был у меня дома, твоя собака была одна в квартире?

Доктор молчит, поворачивается, смотрит на меня, мрачнеет, потом снова переводит взгляд на дорогу, затем съезжает с трассы и тормозит на обочине.

Это что значит? Меня пугает этот манёвр. Нехорошее предчувствие.

— Ульяш, солнце. Сейчас будет трудно, но мы должны это пережить. Графа выгуливает, кормит и досматривает моя подруга. Ну собачница. Ты видела её в парке.

Мне это не нравится. Мне всё не нравится. Меня коробит это сочетание «моя подруга». Что значит «его»? Никакая другая женщина не должна звучать так рядом с ним. Никакая другая не имеет права так словосочетаться рядом с ним. Сейчас я такая дикая собственница, что аж в глазах темно. Боже, я не смогу это выдержать. Я всегда была ревнивой, но с Ткаченко… С ним это достигло такого максимума, что закладывает уши, а планета останавливается. Я готова убивать.

— Ты же был у меня. Как она могла?! — Голос в миг садится и хрипит. — Вы что, живёте вместе?

— Дыши. — Он резко отстёгивает ремень и берёт моё лицо в свои ладони, гладит пальцами, смотрит в глаза не отрываясь. — Сейчас главное — не ссориться по глупости. Ты меня слышишь, Ульяна Сергеевна? Мы не должны переругаться!

Меня начинает потряхивать. Очень сильно крыть!

— Мы не живём вместе. У нас с ней свободные отношения, и у неё есть ключи от моей квартиры. Когда надо, когда я на дежурстве, когда я с женщиной, она выгуливает Графа.

— Господи, господи, господи! — Пытаюсь высвободится, отбиться, вырваться, убежать.

Мне бы ударить его чем-нибудь. Накрывает так сильно, что аж тошнит.

— Не пущу! Дыши, Ульяна! — Хватает меня и жмёт к себе, гладит, обнимает.

Мокро и страстно целует куда-то в щёку и ухо.

— Я не буду это терпеть! Слышишь меня? Костя! Я не могу! Другую ищи! Не могу я так! Я не буду делиться!

— Знаю. Дыши! Сейчас отпустит.

Такое ощущение, что на меня упала огромная плита. Давит на голову и грудь. Я пытаюсь вывернуться, но он не размыкает рук.

— Я сказал тебе правду, Ульяна, чтобы ты не придумывала лишнего. Чтобы ты знала меня. Но это не значит, что так продолжится.

— Не могу делиться, — тупо повторяю. — Если ты так привык, то нам не по пути.

Доктор смеётся. У меня же кружится голова, как будто упало давление.

Мне плохо.

— Ты уже бросаешь меня, завуч с Доски почёта? Я заберу у неё ключи, если хочешь. Я поговорю с ней. Но я доктор, ты меня тоже пойми. Мне нужен был кто-то, кто сможет выгулять мою собаку, пока я на смене.

— И кто-то готовый для секса в любую минуту.

— И это тоже. — Опять правда.

Такое ощущение, что он усыпил меня и вскрыл черепную коробку! Конечно, мне больно! Я хочу позвонить маме. Как в детстве. Хочу поплакаться, спрятаться, забраться под стол.

Но доктор не отпускает.

— Я скажу ей, что всё кончено и между нами ничего больше не будет. Что теперь у меня есть ты. Хорошо?

Киваю.

— Дыши, солнце.

Опять киваю.

— Я могу ехать?

Я не знаю. Смотрю в его лицо. Боже, я поехала, как Майка. Надо успокоиться. Надо угомониться. Он говорит дышать, и надо дышать.

А доктор, выбрав момент, целует меня в губы. Он ловит их своими, и какое-то время я не отвечаю, но потом расслабляюсь. Пока наш поцелуй не превращается в монотонную, равномерную, взаимную ласку.

Ткаченко медленно отпускает меня.

— Молодец. Сейчас мы заедем в полицию и подадим заявление на твою подругу, не думай, что я спущу ей эту хрень по отношению к тебе, потом в поликлинику, я поеду переодеваться и на работу, вечером сразу вернусь к тебе.

Я сажусь ровно.

— Всё хорошо, Ульяш?

— Да, — выдавливаю, пытаясь успокоиться.

— Отлично, тогда я завожу мотор.

Глава 38

В полиции в основном говорит он, а я в растерянности. Я, взрослая женщина на должности, которая всегда считала себя адекватной, умной и самодостаточной, так запуталась в том, что происходит, что и двух слов связать не могу.

У меня таких отношений никогда не было. Всегда спокойно, равномерно, плавно. А сейчас я ничего не соображаю. Кто бы спас меня от доктора?

Было очень хорошо, потом вдруг плохо, а дальше что? Я боюсь.

— Всё нормально? — спрашивает Ткаченко и снова усаживает меня в машину.

Сколько ещё подобных сюрпризов ждёт меня впереди? Как я буду жить? Работать? Спать, думая, что к нему на приём придет кто-то моложе, красивее, сексуальнее меня?

Я понравилась ему своей гордостью, независимостью, дерзостью, а после проведённых вместе суток я просто растаяла, как лёд в кипятке.

Но оказалось, что и мне Ткаченко не по зубам.

— Всё отлично. В порядке.

Он снова за рулём, но смотрит на меня искоса. И я поглядываю на него тайком.

Как так вышло, что его прикосновения просто расплавили мой металл? И всё. Я умудрилась раствориться в нём. И потерять голову окончательно.

Я боюсь быть с ним, а ещё сильнее боюсь остаться без него.

— Я бы с тобой пошёл. Но по времени совсем не успеваю.

— Всё в порядке. Я отлично, — говорю то же самое, только наоборот, выскальзываю из машины и иду в сторону поликлиники.

Доктор догоняет меня у пластиковой двери, в которую то и дело вползают старенькие бабушки.

— Ты меня не поцеловала. — Разворачивает к себе, касается губами лба, кладёт подбородок на мою макушку и обнимает двумя руками, прижимая к груди. — Просто ушла, и всё.

Это хорошо, что он чувствует, как история с собачницей меня перепугала. Поэтому и не даёт уйти. Чуть отводит в сторону, так, чтобы не стоять в проходе.

— Не о таком принце ты мечтала, да, Ульяна?

— Я никогда не мечтала о принце. Я хотела победить в ежегодном Всероссийском конкурсе учителей, который проводится Министерством просвещения. А ты сбил меня с панталыку.

Смеюсь, правда, грустно, и он тоже улыбается, но не так, как обычно.

— Как мне доказать, что у меня к тебе всё серьёзно?

Запрокидываю голову, смотрю ему в глаза.

— Это правда, что ты изменил жене в ваш с ней медовый месяц?

И тут всё становится ещё хуже, чем было. Доктор меняется в лице. Не то чтобы он пугается. Но мой вопрос вводит его в ступор. Как электрошок.

Мне плохо. Уже и не надо отвечать. И так всё понятно.

— Какое это имеет отношение к нам с тобой, Ульяна?

Зажмуриваюсь, как от физической боли.

— У всех есть прошлое, Ульяна, я не могу изменить того, что было.

— Почему?

Доктор вздыхает.

— Она очень сильно ревновала меня, без повода устраивала истерики, швыряла предметы, дралась. А я был гораздо моложе, совершил глупость. Не спорю. Теперь понимаю, что не любил. И в тот момент решил сделать так, чтобы обвинения не были голословными. Видишь это? — Он расстегивает ворот рубашки, демонстрируя небольшой шрам на плече. — Поступок идиотский, грязный, не спорю, мы просто не смогли найти общий язык и наломали дров. Оба.

— Ты сводишь с ума всех женщин, попадающих в радиус твоего поражения, Ткаченко.

Он неровно дышит.

— Ульяна. С тех пор я стал старше и мудрее, да и ты вряд ли кинешься на меня с ножом.

Молча смотрим друг на друга.

— Я тебя не потяну, доктор Ткаченко, — печально смеюсь. — Тебе нужна взбалмошная молоденькая медсестра, которая будет визжать и прыгать, как только ты появишься на пороге. Вы с ней будете ходить на концерты, слушать рок-музыку и трахаться на пляже.

У него снова звонит телефон. Поморщившись и не сводя с меня взгляда, он выуживает мобильный из кармана.

— Разумовский, твою мать. Мне надо на работу. — Снова смотрит на часы, но не отпускает меня, опять тянет к себе, заглядывает в глаза. — Что-то мне подсказывает, что кое-кому очень даже понравится трахаться на пляже, несмотря на то, что она совсем не медсестра.

Несколько секунд он думает, затем загребает меня локтем за шею и таким образом обнимает. Не даёт выпутаться, перезванивая коллеге.

— Да. Я буду через час. Да. Не ори ты так, господи. Отработаю. Просто ситуация сложилась таким образом, что я опоздаю.

— Что ты делаешь? Иди на работу.

— Что я делаю, Ульяна? Пытаюсь не упустить своё счастье.

Он поднимается со мной на нужный этаж поликлиники, сидит в очереди, затем заходит в кабинет. Они с моим участковым травматологом знают друг друга, и его оставляют на приёме.

Наконец-то мне снимают гипс. Непривычно видеть свою руку свободной. Кажется, всё хорошо.

— Отвези меня домой, пожалуйста, — прошу доктора, пройдя физиопроцедуры.

Но он не слушается.

— Нет, мы едем ко мне. Хочу тебя кое с кем познакомить.

— Странный ты человек, доктор, у тебя уже была одна бешено-ревнивая баба, а ты зачем-то нашёл себе ещё одну.

— Я учёл ошибки прошлого и не наступлю на те же самые грабли ещё раз.

Почему-то соглашаюсь, наверное, потому, что, несмотря на все сомнения, хочу быть с ним. Мне дико нравятся его прикосновения, вкус его губ, цвет глаз и запах: мужской и терпкий.

Но не это главное. Дом, в котором живет доктор Ткаченко, оказывается по другую сторону от парка. Совсем недалеко от моего.

И тут меня ждёт персональный ад. Оказывается, собачница обитает на первом этаже в его подъезде. И он знакомит нас, представляя меня своей девушкой. Забирает у неё ключи и вручает мне. Девица не особо довольна, смотрит на меня со злостью и завистью, но доктору всё равно. И, пока он переодевается, мы с Графом ищем общий язык. Собака настроена доброжелательно, бегает вокруг меня, а я осматриваюсь, изучая типично холостяцкую берлогу доктора. Сразу видно, что здесь не живёт женщина.

После того, как он собирает всё необходимое, мы выходим на улицу. Собака с нами.

— Поздравляю, Ульяна Сергеевна, теперь ты будешь гулять с Графом во время моих внеурочных затяжных смен.

Охаю. К этому жизнь меня не готовила.

— От тебя одни неприятности, доктор. И это мы ещё тест ДНК не сделали на твоё внебрачное отцовство.

— Оптимально гулять с Графом два-три раза в день, — с улыбкой игнорирует Ткаченко мой выпад. — Но просто так гулять с собакой на поводке недостаточно. Прогулку должны дополнять активные физические упражнения. Хотя об этом я тебе чуть позже подробно расскажу и даже распишу. А ещё его надо кормить. Ты возвращаешься раньше и графику тебя стабильный, так что теперь это на твоей совести.

— Да ты что?! — смеюсь, но почему-то меня отпускает.

Становится легче. Как будто разжимаются тиски. Потихоньку забываю все те моменты, о которых парилась ещё час назад. Почему-то фортель с его псом меня впечатляет. Мне кажется, Граф очень много значит для Кости. И он доверяет его мне, тем самым перекрывая себе возможность встречаться с другими женщинами. Присаживаюсь на корточки, глажу собаку по морде. Она тычется мокрым носом мне в щёку, забавно лижет шершавым языком. Собака доктора похожа на него самого. Такая же нежная и страстная одновременно.

— Как там говорят? Мы в ответе за тех, кого приручили. Теперь ты должна щадить наши с Графом чувства, дорожить нашим доверием, ни в коем случае не обманывать его.

Почесав пса за ухом, Ткаченко отдаёт мне поводок. А я смеюсь. Мы опять целуемся, и он наконец-то уезжает на работу.

Глава 39

Я нравлюсь собаке доктора Ткаченко. Это мило и почему-то очень важно для нас обоих. Мы с Графом сразу же находим общий язык, как будто знаем друг друга целую вечность. У Кости отличный пёс, воспитанный, послушный, умеющий выполнять команды, но в то же время игривый и весёлый. Я подарила ему вкусную лизательную игрушку и долгоиграющую погрызушку, пёс в восторге и постоянно занимается с ними. Мне приятно на это смотреть. Правда, вставать тепреь нужно очень рано.

— До встречи, Граф! — Закрываю я дверь и спускаюсь вниз, на первый этаж.

Не могу сказать, что меня полностью отпустило. Особенно когда прохожу мимо двери собачницы. Но я работаю над собой и как могу глушу в себе порывы ревности. Тут всего два варианта: я либо с Ткаченко, либо без него. Другого не дано. И, как всегда бывает, когда я вспоминаю о нём, доктор тут же мне звонит. Словно чувствует на расстоянии.

— Как ваши дела, мои хорошие?

Мы наконец-то обменялись номерами, и он так часто меня набирает, что это даже забавно.

— Мы пописали, покакали, побегали за палкой. Знаешь, это отлично успокаивает нервы. Пожалуй, заведу себе собаку, когда расстанусь с тобой.

Смеётся.

— Ну ты размечталась, Ульяна Сергеевна. Я заканчиваю в четыре. Заеду за тобой. Поужинаем, погуляем с Графом. И я тут хотел тебе кое-что рассказать, — добавляет он горячим чувственным голосом. — Сегодня у меня была пациентка. В общем, смысл в том, что фактически с ней ничего нельзя сделать: тут и ревматоидный артрит, и множественные воспаления ревматического характера, в связи с этим мы заменили ей оба тазобедренных сустава. Но всё осложняется тем, что из-за артрита у неё развился выраженный остеопороз, который характеризуется разрежением наружного слоя кости…

— Ох, доктор! — Он знает, чем меня взять, как всегда заслушиваюсь, открыв рот. — Продолжение расскажете мне за ужином. Хорошо?

И снова смех, греющий душу. Мы прощаемся, договорившись, что он приедет.

Сегодня мой первый рабочий день. На улице пасмурно. Смотрю на небо. Кажется, начинает накрапывать дождь. Решаю взять такси. Пока я еду, льёт как из ведра. А как только выхожу из машины, дождя будто и не было, остались только лужи. Широкие и глубокие. Я оказываюсь возле одной из таких, когда рядом неудачно припарковывается автомобиль. Колесо попадает в яму и брызги разлетаются в разные стороны. Часть попадает на мою одежду.

Я возмущаюсь и охаю, пытаюсь как-то привести себя в порядок, а из машины выходит молодой мужчина.

— Извините, пожалуйста. Я не хотел вас испачкать. Могу я вам чем-то помочь?

Он высокий, крепкий и стройный, а ещё смуглый, темноволосый и привлекательный. Мне почему-то неловко рядом с ним. И даже неудобно, что он так активно извиняется.

А затем замирает, заглядывая мне в лицо. Судя по костюму и белой рубашке, он какой-то начальник.

— Вы, наверное, Ульяна Сергеевна? Я видел ваше фото на сайте школы.

Удивляюсь. Ничего себе. Откуда ему известно моё имя?

— Извините, я сразу не представился, меня зовут Марат Русланович Султанов, я ваш новый директор. А вы, по всей видимости, мой попавший в полосу неудач заместитель.

— Директор? Но как же? Куда делся старый? — я в шоке.

— Вы с коллективом связь вообще не поддерживаете? — смеётся. — Возьмите, пожалуйста. — Достает из машины и подаёт мне влажные салфетки. — Ваш предыдущий начальник попал в неприятную ситуацию. И меня сюда назначили, как говорится, наводить порядок.

Это так неожиданно, что я даже теряюсь. Я как раз сегодня планировала поговорить с руководством насчёт Майки и её поступка, а теперь немного непонятно, что с этим делать. Не хочется ворошить грязное бельё и объяснять, почему она так сделала. Такой интересный новый человек в коллективе, и тут я со своей зелёнкой.

Заходим в здание школы. Вахтёрша и сторож приветствуют меня, интересуясь здоровьем. Марат Русланович притормаживает. Ждёт, пока я с ними переговорю. С ним все общаются с глубоким уважением, кажется, он впечатлил не только меня. Султанов провожает до кабинета. Мне даже неловко от такого пристального внимания.

Директор снова заглядывает мне в лицо.

— Уважаемая Ульяна Сергеевна, я бы очень хотел, чтобы вы мне всё тут показали и обо всём рассказали. — Во время разговора мой новый начальник трёт между собой ладони, акцентируя на них внимание, и я не могу не заметить необычно сильные мужские руки, он выглядит очень надёжным человеком, это подкупает.

— На самом деле я вас ждал, — продолжает. — И был очень рад, когда секретарь сообщила, что вы наконец-то выходите на работу. Мой предшественник отзывался о вас, как об очень собранном и квалифицированном специалисте. И мне бы хотелось осуществлять руководство учебным заведением и педсоветом школы, координируя воспитательную и учебную работу вместе с вами. Совсем не заманчиво оказаться на поле боя в одиночестве. Мне нужен надёжный союзник.

Улыбается. Мне очень льстит такое ко мне отношение. Сразу хочется разбиться в лепешку и доказать свой профессионализм.

С другой стороны, я очень удивлена тем, что произошло. Надо будет поговорить с девочками и обсудить, как это случилось. Честно говоря, я немного в шоке, что теперь буду работать под началом нового руководителя.

Весь день мы работаем с директором в плотной связке. Периодически он заглядывает ко мне в кабинет и интересуется делами. Я даже уже не переживаю за Майку и Шурика. Ни разу их не встретив, провожу активный рабочий день. И, даже когда звонит Костя, быстро заканчиваю разговор, так как в этот момент Марат Русланович находится у меня в кабинете и мы увлечены обсуждением организации административно-хозяйственной деятельности нашего учреждения.

Я аж расцветаю. Дышится легче. Обожаю рабочий процесс.

В конце дня мы с ним снова сталкиваемся в холле.

— Ульяна Сергеевна, хотите я вас подвезу? Вы обычно на общественном транспорте?

— Да, я на автобусе езжу.

— Так поедемте вместе, я бы ещё хотел разобраться с обеспечением реализации федерального госстандарта. Что думаете?

— Я думаю, что нужно разделить программы по разным уровням сложности и направленности с учетом способностей обучающихся. У меня давно была такая идея. Но нужно провести очень серьёзный анализ.

Директор открывает для меня дверь, мы спускаемся по ступеням крыльца. Пересекаем пришкольную территорию, он пропускает меня через калитку ограды, придерживая её. Идём на стоянку, к его автомобилю. Марат Русланович галантно помогает мне сесть на переднее сиденье. Увлёкшись беседой, не сразу слышу, что меня кто-то зовёт.

— Ульяна! — окликает стоящий возле своей машины доктор Ткаченко.

Я совсем забыла… Он же собирался за мной заехать.

Глава 40

Мне очень неловко. Я понимаю, что так соскучилась по рабочей суете и так впечатлилась сменой руководителя, что совершенно забыла о том, что обещала Косте.

— Ой, Марат Русланович, простите, пожалуйста, — через стекло приоткрытой двери смотрю на замершего возле машины доктора, потом снова на Марата. — Я что-то заработалась. Совсем забыла, что за мной должны заехать.

Медленно выползаю из машины, придерживая дверцу, а у самой сердце стучит под сто двадцать. Испуг. Как же неловко вышло. И вообще со стороны смотрится нехорошо: то согласилась ехать с директором, то теперь отказываюсь. Новый начальник может решить, будто я несобранная и совершенно беспечная.

— Всё нормально, Ульяна Сергеевна, у нас с вами много проблем. Мы же не хотим, чтобы наше образовательное учреждение постигла учесть школы номер три?

Удивлённо приподнимаю брови. Меня как будто год не было в системе.

— А вы не слышали? Ученики показали очень слабый результат, большой процент неудовлетворительных оценок. В итоге полетели головы. Сейчас проводятся жесточайшие проверки, поэтому очень важно не упустить коллектив. Не дать нашим педагогам ударить в грязь лицом.

— Да-да, конечно, я всё понимаю, — киваю, директор придерживает мою дверь, мы смотрим друг на друга, а затем я аккуратно кошусь на доктора.

Ткаченко будто вкопали возле машины. Не подходит. Не желает знакомиться. Плохой знак.

— Кстати, насчёт всей этой ситуации, — не отпускает меня Султанов, продолжая рабочее совещание.

Он, видимо, не понимает, что доктор мне сейчас реконструкцию передней крестообразной связки без наркоза прямо на стоянке сделает.

— Собственно, почему так вышло с вашим руководителем? Сейчас идёт охота на директоров по всему городу. Вышестоящие чины регулярно собирают руководителей школ и координируют их образовательную деятельность. На днях вот в Доме учителя была встреча с главой Рособрнадзора. Поэтому, если мы не хотим потерять наши места и даже всю школу, мы должны очень серьёзно работать.

— Я понимаю.

Ещё раз взглянув в сторону Ткаченко, чувствую, как внутри всё холодеет. Он похож на статую Аполлона Бельведерского. Такой же античный и безэмоциональный. Ой, что-то будет!

— При прежнем руководителе департамента система была выстроена так, Ульяна Сергеевна, что положение школы и её директора определяла близость к телу начальника департамента. Насколько я знаю, у нынешнего главы другие задачи: система финансирования школ, аттестация, новые образовательные стандарты и многое другое. Потому в этом месяце нам надо носиться по школе как угорелым, если мы хотим победить.

— Да, да... — Уже почти отхожу.

— И помните, что мы с вами живём в неспокойное для школ время. Любая семья может предъявить иск за плохие результаты.

— Всё понятно. Будем работать. До свидания, Марат Русланович.

— До завтра, Ульяна Сергеевна.

Я жутко взбудоражена. Всё это очень-очень серьёзно. Новый директор возлагает на меня огромные надежды. Мы не имеем права потерять нашу школу, а уж тем более не должны допустить, чтобы её присоединили к какой-то другой.

С такими мыслями я пересекаю парковку.

— Привет! — Приподнимаюсь на носочки, чтобы поцеловать.

Ткаченко даже не шевелится. Скрестил руки на груди и ждёт.

— Это кто такой? — Не даёт мне сесть, перекрывая проход.

— В смысле?

— Я спрашиваю, что за мужик?

Его глаза странно горят. Нет привычных шуточек. И лоска. Он выглядит злым. Вообще на себя не похож.

— А, — оборачиваюсь на отъезжающую машину. — Это наш новый директор школы. Представляешь, пока я была на больничном...

— Садись, — перебивает доктор Ткаченко, опуская руки мне на плечи, запихивая в салон и лично перебрасывая ноги внутрь автомобиля, как будто я не могу это сделать сама. Дёргает ремень, пристёгивает. Причём если раньше это было чувственно-эротично, то сейчас ничего такого нет. Всё быстро и довольно грубо.

— Ты что, забыла про меня? — Усевшись на своё место и схватившись за обтянутый кожей руль, не спешит стартовать Ткаченко.

— В смысле забыла? — спрашиваю сама себя, потеют ладони, аж страшно делается. — Нет, я просто заработалась. Столько всего произошло, я погрузилась в рабочий процесс, старалась угодить Марату Руслановичу.

— Вот именно! Очень старалась угодить Марату Руслановичу и по первому свистку залезла в его машину, забыв, что за тобой должен заехать я.

Мотаю головой. Мы отъезжаем.

— Так, стоп. Что сейчас происходит?

— О, я тебе сейчас всё объясню. Ты устраивала мне сцены из-за коллеги, которой я просто улыбался, утешая по телефону — заметь, улыбался по телефону! Даже не вживую! А сама залезла в машину к мужику приятной наружности по первому свистку! Явно неженатому мужику, без кольца. Ещё и тачка дорогая, костюм, часы.

— Фига се, у тебя зрение, Ткаченко! Даже я не видела, есть ли у него кольцо, — удивлённо округляю глаза.

— Я хирург-травматолог, у меня стопроцентное зрение. — Прибавляет скорости. — Получается, наш благородный завуч совсем не благородный, наш завуч, получается, финтифлюшка!

— Чего?! Что это за слово такое?

— Если не сказать больше. Наш завуч — распутница и блудница!

— Ты в своём уме, Ткаченко? Ты под операционной лампой часом не перегрелся? — закатываю глаза.

Очень громко вздыхаю, сползая по креслу. Мы летим по трассе. Не понимаю, куда он меня везёт. Ко мне и к нему совсем в другую сторону.

— Как можно было забыть про нашу встречу?! Ты — такая вся правильная и серьёзная, надёжная женщина — и чуть не уселась на его директорский х…

— Ткаченко! — вскрикиваю от обиды. — Ты, — задыхаюсь, — ты просто… У меня слов нет! Ты уже соблазнял меня, фривольно бинтовал и заглядывал в глаза, а при этом у тебя была баба, у которой на тумбе лежали ключи от твоей квартиры! Она могла спокойно зайти в твой дом в тот момент, когда ты в душе намыливал свой зад, открыть дверь и влезть к тебе за горяченьким… А я просто разговаривала с директором! Со своим руководителем! Останови машину! Сейчас же! Я поеду на автобусе. А лучше догоню на такси Марата Руслановича и пересяду к нему.

Тянусь к двери. На ходу, конечно, не выпрыгну, но пусть тормозит, не собираюсь я его двойные стандарты слушать. Дёргаю ручку. Он её блокирует.

— Мы ещё не договорили!

Глава 41

— Нам не о чём разговаривать! — Продолжаю дёргать ручку.

— Прекрати, поломаешь! — строго отмечает доктор, пересекая черту города.

Убивать везёт в лес, не иначе. И главное, так нервничает, сам себя накручивая.

— Ты мог попросить присматривать за собакой пожилую соседку, в конце концов, сейчас появилась профессия нового поколения — догситтер называется. Иначе говоря, это няня для Графа, которая в твоё отсутствие могла бы присматривать за питомцем. Но нет, ты предпочел стройную молодую девицу с сиськами!

Костя кривится, как будто этот разговор приносит ему физическую боль.

— И куда ты так гонишь, доктор Айболит? — охаю. — Там, между прочим, камера, — тычу рукой в лобовое стекло.

— Ну и хорошо! Пусть меня посадят! А моя женщина в это время будет под присмотром, она себе уже приглядела завучситтера с иномаркой.

Бью себя по лбу.

— Я уже устала глаза закатывать, Ткаченко.

— Просто признайся, что ты. Тупо. Про меня. Забыла, — эмоционально разделяет слова, вбивая между ними кричащие паузы. — А не вот эту вот фигню, что заработалась. И главное, уже увидела, и нет чтобы сразу бежать — продолжила сюсюкаться с мужиком с волосатыми руками!

— Да я забыла! — Продолжаю держать свой лоб. — Всё?! Мне понравилась вся эта рабочая суета, этот активный процесс. Собственная важность! Я как будто восстала из пепла! Мне захотелось остаться сверхурочно!

Костя косится на меня, я же просто в упор таращусь на него, развернувшись на сиденье, мы оба тяжело дышим. Он резко съезжает на какую-то просёлочную дорогу и, проехав ещё метров тридцать в глубь чащи, останавливается.

— И Булат Ростиславович тебе тоже понравился!

— Марат Русланович его зовут! Зачем мы сюда приехали?

— Я хотел покормить тебя в местной загородной корчме, там шикарная еда, природа, атмосфера. Но теперь пусть Русланович этим занимается. Вон там остановка, за кустами.

Меня разбирает грустный смех. Ну потому что он как маленький.

— Костя, ты всё придумал. — Льну к нему, поглаживаю сильное предплечье, стараясь помириться. Он тёплый и вкусно пахнет. — Да у меня просто вылетело из головы.

— У тебя, Ульяна Сергеевна, не голова, а прямо дуршлаг какой-то.

— Я согласна, что выглядит это ужасно, но мне не нужен директор, мне нужен мой доктор. Всё не так, как ты придумал.

Ткаченко держит спину ровно и смотрит прямо перед собой. И опять он как изваяние. А я продолжаю его гладить, перебирая одежду.

— Я ничего не придумал, я разочарован. Первый же привлекательный мужик — и ты поплыла.

— Куда я поплыла?

— В мир похоти, Ульяна, куда же ещё?

Доктор никак не угомонится, у него прям пар из ушей от ревности валит. Я ещё ни разу не видела его таким свирепым.

— Никогда не прощу, что ты забыла про меня.

— Костя…

— Что Костя? Мне, между прочим, предложили должность заведующего отделением. Я об этом всю жизнь мечтал!

Снова охаю, улыбаюсь ему. Рада за него. А он аж трясётся от гнева. Оказывается, Ткаченко тоже очень ревнивый.

— Выходи из машины! — свирепо смотрит мне в глаза.

— Зачем?

— Выходи! Кому сказал!

Я слушаюсь. В какой-то момент пугаюсь, что он бросит меня в лесу. Расчленит, закопает… Как там скрывают свои преступления ревнивые мужчины и профессионалы своего дела?

Но он обходит автомобиль, дёргает меня за локоть к себе, несколько минут страстно целует в губы, буквально впиваясь в рот, затем дёрганым движением открывает заднюю дверцу и толкает внутрь, вынуждая упасть грудью на сиденье. Вскрикнув, возмущённо бубню в обивку, а доктор Ткаченко задирает мой подол. Несколько раз проводит пальцами туда-сюда между бёдер, пока тело не начинает откликаться, и дальше по-хозяйки берёт сзади. Бесцеремонно распутывает строгую прическу завуча и накручивает волосы на руку. Я не успеваю ничего понять и даже не знаю, как мне к этому относиться, потому что это и больно, и сладко одноврменно. Кожа горит и на голове, и там, где он врывается. И вроде бы надо разобраться, проявить какую-то гордость, жёстко сказать «нет», но у меня все слова превращаются в стоны. И, закусив нижнюю губу, я принимаю наказание, наслаждаясь им.

— Ещё раз увижу тебя с этим мужиком! Я не знаю, что я сделаю! — Ритмично придавливает моё слабое тело к обивке.

Меня очень злит его ревность, но в то же время она меня дико возбуждает. Он груб, он резок, но он вкладывает в это столько эмоций и чувств, что я с удовольствием его принимаю. Мы долетаем до оргазма за считаные минуты. Я сжимаю его изо всех сил, начиная трястись. Этот сумасбродный, бестолковый половой акт больше похож на драку. Но мне хорошо. Потому что с ним всегда так. Неважно, какая поза и где мы находимся, я схожу с ума, ибо меня касается он — мой личный доктор.

— Марат Русланович мой директор, Костя. Просто директор, и всё. Завязывай.

— Я предупредил. — Тяжело дыша, привстает, куда-то тянется, достаёт салфетки, вытирает мой зад.

Прежде чем отпустить, звонко шлёпает по одной, потом по второй ягодице, заставляя меня прикусить губу.

— Я его заместитель. Я не могу не общаться с ним. Не я его назначила. Это просто по работе.

Поднимает меня, поворачивает к себе лицом. Опускаю юбку вниз. Смотрю ему в глаза.

— Ты моя женщина.

— Твоя. И перестань ревновать. Поехали, а то нас могут увидеть.

— Это всё ты, дорогая Ульяна Сергеевна. Ты меня буквально выбесила своей заинтересованностью, аж рот открыла, так этого мужика заслушалась. — Открывает для меня дверь, усаживает.

— Это ты меня выбесил своей ревностью. Мне не нужен другой мужчина. Но я люблю свою работу. А Русланович мой директор.

— Признайся. — Садится за руль, кладёт руку на моё кресло и, обернувшись, начинает сдавать задом. — Покайся в том, что ты заметила, как он хорош. Тогда я отстану.

— Костя!

— Ульяна!

— Ну конечно, я заметила, что он хорош. Любая это заметит! Господи, ну хватит.

— Чистосердечное признание, естественно, смягчает наказание, но не в твоём случае. Я лечу к ней на крыльях, а она к мужику в машину садится!

— На крыльях чего? — разулыбавшись, вырываю из контекста главное.

— Даже не надейся, что я признаюсь тебе после всего, что ты устроила!

Не могу стянуть рот. Аж млею от счастья. И так понятно, что он хотел сказать, и почему-то мне кажется: у доктора Ткаченко никогда не было таких сильных приступов ревности, какой приключился с ним только что.

— Ты обещал мне рассказать о той пациентке... — Довольная и сытая, всё ещё испытывая приятную негу во всём теле, прижимаюсь к его плечу.

— Нет уж. Обойдёшься, изменщица.

— Ну Костя, ну пожалуйста… Я так люблю твои медицинские рассказы.

Он зыркает на меня искоса, но становится гораздо спокойнее и мы таки едем в корчму.

Глава 42

— Значит, ты скоро станешь большим начальником, доктор Ткаченко?

Мы прогуливаемся по парку. Костя ведёт меня под руку. Довольный Граф бегает вокруг нас, подпрыгивая, пытаясь схватить бумажные фонарики, оставшиеся здесь после городского праздника.

— Так точно. Я уже согласился.

— Я очень за тебя рада. А почему не Разумовский? — подкалываю Костю, игриво тянусь и целую в щёку.

— Сейчас получишь по мягкому месту, госпожа завуч. И сразу поймешь почему. Наверное, потому, что я лучше, чем он, что тут непонятного?

— Извините, пожалуйста, доктор, — прыснув, поддразниваю. — Я ж не знала. Мне так-то гипс доктор Разумовский накладывал. Ваши таланты прошли мимо меня.

Ткаченко высвобождает мою руку и кладёт свою мне на плечо. Крепко обнимает. Почти удушающий приём.

— Ох, Ульяна Сергеевна, по тонкому льду ходишь. Уж сколько я тебя лечил…

— Ну я вообще дама рисковая.

Дальше он притягивает меня к себе и целует в висок. У меня отличное настроение. Я провожу время со своим доктором и не могу перестать балдеть от этого.

— Это точно, — подтверждает Ткаченко, продолжая меня обнимать. — Я, кстати, тебе новую школу подобрал. Чтобы рисков было поменьше. Музыкальный колледж имени Прокофьева. Станешь там завучем. Хорошие специалисты везде нужны. Там и директор мне нравится.

— Чего? Это ещё к чему? У меня отличная работа, я обожаю свою школу, я в ней на хорошем счету, — рассмеявшись, останавливаюсь, и тут же попадаю в ещё более крепкие объятия.

— Шурик, Майя, Булат Ростиславович опять же. Я уверен, что он задумал развалить вашу школу. Явился весь в шоколаде и давай всё кругом улучшать, — док прищуривается. — Согласись, это очень и очень подозрительно. А колледж Прокофьева по дороге ко мне в больницу. Отличное учреждение. Им просто необходим опытный завуч, и директор там потрясающая пятидесятилетняя женщина с педагогическим опытом. А не прокачанный гиббон с кудрями.

— Марат Русланович не кудрявый, у него вьются волосы, но это не прям чтобы кудри.

— А ты всё рассмотрела. Как он и что, — наигранно громко вздыхает.

— Расскажи мне лучше ещё про работу.

Идём дальше. Собака бегает кругами, обнюхивает траву и игриво лает, развлекая нас.

— Медицина, солнце, — сфера консервативная. У меня достаточно стажа, чтобы дорасти до определённых высот, я имею хороший послужной список, уважение коллег. Опять же, на меня работают время, опыт, хорошие учителя и наставники. С детских лет, Ульяш, я был влюблён в профессию и шёл к своей цели — работе врачом-хирургом. С третьего курса ходил дежурить и буквально жил в больнице, а когда профессор, заведующий нашей кафедрой, спросил, чем я хочу заниматься, сразу ответил: возвращать людям способность нормально пользоваться руками и ногами.

Мы обмениваемся горячими взглядами. Я так им горжусь! Мой личный доктор дико воодушевлен. И я вместе с ним. Я так рада, что он рад! И в восторге от будущего назначения. Не могу на него насмотреться. Он самый красивый мужчина на свете.

— Поначалу в должности руководителя сложно всё: коммуникации, взаимосвязь, общение. Но я прям горю этим.

— Это замечательно.

Мы, как подростки, посреди улицы целуемся в губы.

— Да! Очень жду этого назначения. Я всё продумал, Ульяш! — Снимает руку с моего плеча и переплетает наши пальцы, взяв меня за ладонь. В свободной руке у меня подаренная доктором алая роза на длинном стебле. — Я хорошенько изучил опыт работы других врачей и собираюсь демонстрировать эффективную деятельность руководителя в стиле «планируй, выполняй, контролируй, улучшай». Но я не буду бездушным, собираюсь уделять большое внимание заботе о персонале. Прекрасно понимаю, что я не один такой «уникальный». Вся наша команда единственная в своём роде, — его голос аж звенит. — И моей обязанностью будет создавать комфортные условия для своих сотрудников. Так, например, я собираюсь учитывать желание молодых хирургов больше оперировать, а не только писать истории болезни, разные там бумажки. В связи с этим я планирую отказываться от некоторых операций и буду только руководить процессом, обучая молодых.

Его глаза аж горят от восторга. Когда доктор такой живой в профессиональном плане, я схожу с ума от любви. Похоже, он очень ждёт этой новой для себя роли. Мы с ним в этом похожи. Мы оба обожаем свою работу.

— Я уже говорил с руководством. Первым делом обустроим место отдыха для хирургов, с аквариумом и рыбками. Сам думаю по большей части находиться рядом с врачами, действовать на равных, всегда быть готовым оказать поддержку. В целом, Ульяш, я уверен, что хороший завотделением должен интуитивно придерживаться одного из самых важных правил: ни в коем случае не допустить выгорания врачей в коллективе.

— Да, это очень важно, ты прав.

Мы снова целуемся. Доктор Ткаченко будто выиграл билет в Диснейленд, он непривычно болтлив. Но мне так нравится видеть его таким воодушевлённым, полным энергии. Глядя на него сейчас, я влюбляюсь ещё сильнее, хотя куда уж больше-то?

— Ты, главное, людей не забывай лечить, управленец мой.

— Это безусловно, Ульяш. Просто такой волнительный момент! — Снова гладит, целует, обнимает. — Отпустишь меня в тренажёрный сегодня? Сто лет там не был. А форму терять нельзя, — мрачнеет. — Пока ты ещё перейдешь в новый колледж…

Смеюсь, глядя на, как оказалось, ревнивого доктора.

— Граф, ты слышишь? Он нас бросает. Собрался качать мышцы.

— Я приду к вам спать, вот только шмотки прихвачу и позанимаюсь как следует.

— Как скажете, доктор. Граф, пойдём. Нас ждут великие дела! Например, помыть лапы и разгрызть что-нибудь.

У ворот в парк мы расходимся, перед этим ещё десять раз поцеловавшись. Я веду Графа на поводке в сторону своего дома. Собака уже привыкла ко мне. И как-то сразу доверилась, как будто чувствуя отношение хозяина. Мы спокойно заходим во двор.

А там…

Возле подъезда мы с Графом натыкаемся на отца Майки. Я видела его всего пару раз. Но это точно он. Они с ней похожи.

Настроение падает до нуля, перед глазами мелькают картины, одна драматичнее другой.

— Рад видеть вас такой цветущей и жизнерадостной, Ульяна Сергеевна. Мне кажется, вы даже помолодели рядом с чужим мужчиной. Морщины разгладились, исчезли круги под глазами.

— Что вам надо? — Пытаюсь пройти мимо.

— Шоколада, — смеётся, — хотел бы сказать я, но это было бы неправдой.

— Граф, пойдём. — Подтягиваю поводок.

— Вы веселитесь, выгуливаете чужую собаку, а моя дочь в это время рыдает до тошноты.

— Я ни в чём не виновата, дайте пройти.

— Виновата, ещё как виновата. Что же вы за подруга такая? Подлая! Вы же знали, что она в него влюблена. Даже клялись!

— Ваша дочь облила меня зелёнкой!

— Ну не кислотой же, — улыбается. — К тому же вы сами довели её. Могли бы выбрать любого другого мужчину. В нашем городе их почти пять миллионов. Но вам захотелось нагадить лучшей подруге, доказать ваше превосходство.

— Что за глупости?

— Я и сам не в восторге от выбора дочери! Мне Ткаченко никогда не нравился. Как специалист он хорош, но как человек — полное говно. Только вот моя дочь… Она не может ни спать, ни есть без него. Я не хочу, чтобы она устроила что-то ещё, пусть попробуют быть вместе.

— Вы уважаемый человек, работаете в медицине, на должности, а несёте какую-то бабскую чушь! — Опять пытаюсь обойти, с хрустом сжимаю целлофан, в который обёрнута роза. Граф рычит.

— Предложение очень простое, Ульяна Сергеевна. Вы бросаете отца моего внука, забираете заявление, не мешаете счастью дочери, а я позволяю ему стать завотделением. Вот и всё, — пожимает плечами.

— Теста не было, он, может, ещё и не отец.

— Мы оба знаем, что моя дочь грезит им всю жизнь, и он точно отец Кости.

Мне плохо. Аж зубы сводит.

— А Ткаченко, Ульяна Сергеевна, грезит этой должностью, не становитесь той, что разобьёт его мечты. Он всё равно вам этого не простит. Когда страсть поуляжется, он начнёт страдать, что так и не получил повышение.

Глава 43

Проснувшись, понимаю, что задремала на диване. У ног лежит Граф. За окном темно, а где-то неподалеку звонит телефон. Кажется, я оставила его в кресле, сразу как вошла. Эта мелодия у меня стоит на любимого доктора. Но я не понимаю, почему его до сих пор нет с нами? Он же обещал приехать. Куда он делся? Протерев глаза, смотрю на часы. Двенадцать ночи. Что за тренажёрный зал, который работает до полуночи? Первая мысль: он с другой. Тут же отбрасываю её в сторону, ругаю себя за разъедающую душу ревность, с которой никак не могу совладать. Глубоко-глубоко вздыхаю. Кусаю губы. Ломаю пальцы. Вроде отпускает. Я должна ему доверять, иначе мы не будем счастливы. У него наверняка есть причина задерживаться, я дождусь его, и он всё расскажет.

И тут словно исподтишка жалит другая догадка. С ним что-то случилось! Аж дышать становится больно. Это папаша Майки… Он добрался до Ткаченко и сделал нечто подлое. Подстроил аварию? Подсыпал что-то в чай? Я очень переживаю. Я и так до сих пор под впечатлением от его «лестного предложения», а теперь ещё отсутствие доктора и этот ночной звонок.

Мне надо на что-то решиться, что-то придумать. Найти выход из сложившейся ситуации. Я не имею права подвести доктора Ткаченко. Он так мечтает об этой должности…

Вот только не соображу, что именно. Майкин отец выбил мне почву из-под ног. Эти странные ощущения в сердце не вписываются ни в один чёткий план, и я не знаю, что дальше. Сказать? А вдруг это испортит ему жизнь ещё больше? Скрыть? Молча оставить любимого ради его же блага? Душа мечется, как птица в силках.

Нахожусь в состоянии полного паралича конечностей. А ведь надо просто встать с дивана, поднять трубку и поговорить.

Мобильный продолжает звонить. Новая жуткая мысль ошарашивает сильнее всех предыдущих. Оказывается, у меня богатая фантазия.

Мне кажется, что это вообще не Ткаченко, а врач, который его прооперировал и отправил в реанимацию. Жру себя поедом, сочиняю всякие глупости, когда, покачиваясь, бреду к креслу. Чуть не наступаю на Графа, он, резко проснувшись, начинает гавкать.

Никак не разберусь с телефоном, сердце аж беснуется в груди. Тычу в экран, а он не реагирует. От страха и ожидания чего-то плохого потеют ладошки. И пальцы проскальзывают мимо. Удаётся ответить на звонок, только потерев руки и телефон о шорты. Граф тоже волнуется, лает и топает.

Я была так счастлива, пока у дома не появился отец бывшей подруги. А как я хотела? Утонула в любви с головой. Надо быть полнейшей идиоткой, чтобы думать, будто она угомонится и оставит нас в покое. Я так плохо себя чувствую, словно меня одновременно мучат жуткая мигрень и регулярные женские недомогания.

— Алло, — сдавленно хриплю, словно натолкала в рот пучки сухой травы.

Не хочу становиться причиной разрушения его мечты. Я не могу себе позволить разбить его планы. Знаю, что для него значит работа, он такой же трудоголик, как я. Отделение травматологии — его жизнь. Он сам об этом говорил. Я уверена, если бы надо было выбирать, Ткаченко бы выбрал работу, а не наши отношения.

И насчёт Костика-младшего отец Майки прав. Она не из тех, кто способен лечь под первого встречного, чтобы сделать вид, будто беременна от доктора. Это не про неё. Она сумасшедшая, но ей слабо. Это Костин ребёнок. Я в этом просто уверена. А если это его сын, им придется общаться. И Ткаченко не сможет это проигнорировать. В этом уравнении есть только один лишний элемент — и это я.

— Ульяш, ты зачем меня пугаешь? — слышу родной голос, и тут же отпускает.

По крайней мере, живой и соображает, может разговаривать.

— Я тебе уже несколько раз звонил. Вы с Графом в порядке? Ничего не случилось?

Случилось, ещё как случилось. Нас с тобой пытаются разлучить. И я, мой хороший, не знаю, как лучше поступить. Я стараюсь придумать выход из сложившейся ситуации, но получается только хуже.

— Да, всё хорошо. Я уснула, — вру.

— Испугала!

— А ты где?

Связь плохая и как будто звук приглушённый.

— Тут такое дело. У меня есть приятель, Данила Дикарь. Я тебе о нём не рассказывал. Но как-нибудь поведаю множество интересных историй, связанных с ним. Он мировой мужик. Мы учились вместе, он работал судмедэкспертом, — переходит на шёпот, явно не желая, чтобы рядом с ним это слышали. — Практиковал в городе, а потом, став борцом за правосудие, вернулся в лоно природы. Променял мегаполис на деревенскую жизнь. Ох и досталось ему, но он мужик крутой, кучу бандитов в законе по углам раскидал, нерадивую бывшую проучил, а вот когда его любимая жена Забава, будучи беременна вторым ребёнком, подвернула ногу, растерялся. Буквально за шкирку меня из тренажёрки вытянул и в свою деревню увез. Киднеппинг просто. Я сейчас с ней. Замечательная девушка. Кот у них шикарный. До утра послежу, чтобы ничего серьёзного не оказалось. Тут с рентгеном не разгуляешься, дама ребёнка ждёт. Надеюсь, это первая степень с минимальным растяжением связок, без разрывов. Так как наблюдается характерная лёгкая боль и небольшой отёк без синяка. Ну и трудности с переносом веса тела отсутствуют. Ты только, ради бога, ничего такого не подумай. Я правда другу помогаю. У него отличная семья, кот шикарный, Василий. Хотя я котов не очень, больше собак. Милая, ты почему молчишь? Не ревнуй, пожалуйста. Не выдумывай. Переживаю. В доказательство высылаю фото.

Смешной, а говорил, оправдываться не будет. Сердце сводит от любви. Я не ревную. Прямо сейчас я боюсь за нас. Смотрю на картинку в телефоне и непроизвольно улыбаюсь. На селфи, присланном Ткаченко, действительно здоровый крепкий мужик, сразу видно, что дикарь. На его плече спит малыш, рядом милая блондинка с пузиком, а также кот, ну и сам Ткаченко. Обстановка самая что ни на есть деревенская, уютная: бревенчатые стены и вышитые шторы ручной работы.

— Я не ревную. Всё хорошо.

Мы с Графом тоже делаем селфи. После чего он заваливает меня на спину, истоптав всю грудь в попытке лизнуть щёку.

Глава 44

Утром прохладно. Мы с Графом гуляем в парке, он делает свои дела, а я зябну, слегка ёжась и пожимая плечами. Пёс ведёт меня по тропинке. Запрокинув голову и вдохнув полной грудью свежий воздух, я чувствую, как проясняется голова. Решение принято. Я знаю, что буду делать дальше. Как поступлю с предложением Майкиного отца. Всё решится, как только Костя вернётся из поездки. Таких чувств уже никогда не будет, таких эмоций тоже, но иначе никак.

— Пойдём, Граф, пойдём, мой хороший.

С лёгкой грустью рассматриваю природу и вставших в такую рань людей. Вздохнув от нахлынувших чувств, продолжаю бродить по парку. И тут неожиданно на набережной вижу собачницу.

Она тоже выгуливает пса. Смотрит на меня исподлобья. Как и я на неё. По сути мы с ней ненавидим друг друга. Тошнотворное чувство ревности не даёт сглотнуть слюну. Нельзя демонстрировать то, как мне обидно и неприятно. У всех есть прошлое. И это нормально.

Она красивая и стройная, выше меня ростом, у неё спортивное телосложение. Возможно, она тренер по йоге или фитнесу.

Чтобы не натворить глупостей, воскрешаю в памяти вчерашний звонок доктора. Ткаченко так старался, переживал, волновался. И я буду работать над собой, что бы ни было дальше. Сколько бы ни было нам отмерено, ведь я уже всё решила. Я сделаю так, как считаю нужным. Как будет лучше для него.

Но тут собачница равняется со мной. И произносит какую-то команду. Её собака — слава богу, на поводке! — кидается на меня. Гавкает, вставая на дыбы.

Вскрикиваю. Мне аж дурно. Я очень сильно пугаюсь.

Граф, несмотря на то что часто проводил время с этой женщиной и её собакой, неожиданно принимает мою сторону, лает, защищая. Он воспринимает меня как свою хозяйку. От этого легче. Но сердце всё равно сжимается, и мы с ним быстренько уходим прочь, не оглядываясь. Собачница хохочет мне в спину. Я слышу её хриплый, как будто бы прокуренный голос. Ох и мерзкая особа. Аж зажмуриваюсь от злости. Но, опасаясь чего похуже, на конфликт не лезу.

Закрыв Графа в квартире доктора, спешу вниз, не желая снова наткнуться на собачницу. И опять думаю о своём решении. Уверена, оно единственно правильное.

На работу еду на автобусе. В салоне полно народа, но мне удаётся сесть у окна и подумать о жизни, в особенности о том, что собираюсь сказать своему доктору. Ещё раз все взвесить.

В школу я прихожу впритык, немного неудобно перед новым директором, так как привыкла появляться на работе заранее. Но собачница и Майкин папаша выбили меня из колеи, я опоздала на нужный транспорт и поехала на следующем.

По пути к своему кабинету встречаю Шурика. Вот только оркестровика мне сейчас и не хватало. Он суёт мне какую-то бумагу и с жадностью рассматривает, как будто не может насытиться.

— Здравствуйте, Ульяна Сергеевна, вот, держите.

— Это что? — Верчу в руках лист А4, где что-то расписано по пунктам.

Читаю вслух:

— Зачастую Ульяна Сергеевна демонстрирует нехватку времени на совещаниях из-за избытка материала. Раскрывая тему собрания, Ульяна Сергеевна не успевает выдать весь материал. В итоге совещание проходит в чрезмерно быстром темпе, и коллеги плохо усваивают тему, не могут проникнуться, и проблемы школы не решаются. Ко всему прочему недостаточная подготовка к собраниям. Стоя перед коллегами, Ульяна Сергеевна волнуется, часто теряет логику изложения материала, забывает рассказать преподавателям о важных деталях, не может привести примеры и не в стоянии дать учителям интересные тезисные задачи...

Психанув, мну писульку. И, швырнув Шурику в лицо, прошу дать пройти.

За последние двенадцать часов в моей жизни было слишком много стрессов и фантастических предложений, чтобы я терпела подобную дичь.

— Это перечень ваших ошибок, Ульяна Сергеевна.

Вставляю ключ в замочную скважину. Даже разговаривать с ним не хочу. Не могу больше. Напишу заявление на имя директора школы, в котором изложу все известные обстоятельства, являющиеся основанием для отстранения двух учителей — Шурика и Майки — от проведения занятий в классах. Дождусь рассмотрения. Я уверена, Султанов будет на моей стороне.

— Эта бумага, Ульяна Сергеевна... — Лезет он в мой кабинет без спроса. — Пока у секретаря директора, но, как только я дам отмашку, она тут же окажется на столе у Марата Руслановича. Он человек в коллективе новый и внимательно отнесётся к подобным сигналам. На моей стороне ещё двое молодых педагогов, которым вы успели перейти дорогу.

Пытаюсь закрыть дверь, но он ставит ногу в проём. Начинаю давить. Вот и где все, когда они нужны? Почему в критической ситуации рядом никогда нет коллег? Интересно, о ком он говорит? Премию кому-то не дала? Или путевку в санаторий для всей семьи по первому свистку?

— Но вы можете остановить бюрократическую машину!

— Каким образом?

Смотрим друг другу в глаза. Он мне противен своей навязчивостью, я во многом сама виновата, но сейчас это переходит все границы.

— Вы бросаете своего отвратительного доктора, по слухам вы теперь вместе, и начинаете встречаться со мной.

От шока я даже выталкивать его ногу перестаю. Обомлев, охаю. Дальше меня разбирает такой смех, что я тупо ржу на всю школу.

— Николай Иванович, вы каждый день на велосипеде в школу ездите?

Он весь аж раскраснелся. Видимо, это предложение ему далось нелегко. Он смотрит на меня как на богиню, влюбленными и голодными глазами. И я очень уважаю его за решительность, но это такой бред, что я просто не могу перестать смеяться.

— А падали давно? Травм головы не было?

Он теряет драгоценные минуты, и я, захлопнув дверь, закрываю её на ключ. Ударяю себя ладонью по лбу. Кошмар какой-то. Ведь раньше такого не было. Это магнитные бури или ретроградный Меркурий?

Звонит внутренний телефон. Тут же бросаюсь к столу и нажимаю нужную кнопку. Меня вызывает к себе директор.

Глава 45

Немного взбодрившись звонком директора, оглядываюсь по сторонам в поисках всего необходимого. Я планировала внести кое-какие предложения и собрала всю информацию в один документ. Распечатала его. Но со вчерашнего вечера всё пошло наперекосяк: переживания, страхи, волнения, стрессы. Никак не могу собрать себя в кучу.

— Да куда же он делся? — спрашиваю саму себя, перерывая бумаги на столе.

Лихорадочно перекладываю папки и канцелярские товары. Отец Майки, теперь Шурик, вся моя жизнь превратилась в цирк шапито. Это какая-то палата номер шесть. Не меньше. Одна зелёнкой поливает, другой делает непристойные предложения, пытаясь добиться чёрт знает чего своими угрозами.

Насколько я знаю, термина домогательство в наших законах нет, но есть шантаж. По сути, Шурикова угроза рассказать подрывающие мою репутацию факты и сведения — это и есть шантаж. Поэтому мне нужна эта его бумажка, она подойдёт для разбирательства, тем более он самолично передал её секретарю, но, если мои ошибки имеют место и то, что он говорит, смогут подтвердить коллеги, я сяду в лужу и проиграю суд, опозорившись на долгие годы.

У мамы на работе был такой случай: девушка обвинила директора в домогательствах, в итоге он и его адвокаты нашли недочеты в её работе и всё перевернули так, будто она пыталась это скрыть, раздув скандал, что директор якобы пристаёт к ней.

— Ульяна Сергеевна, — слышу голос Шурика за дверью, он настырно стучит в неё.

Боже мой! Закатываю глаза и на секунду перестаю искать, думать, шевелиться. Смотрю в сторону выхода из кабинета. Оркестровик никуда не ушёл. Он так и стоит возле двери. Кажется, Шурик настроен крайне решительно.

Надо дать отпор. Я совершенно не обязана терпеть что-то, что доставляет мне хотя бы малейший дискомфорт, но вначале всплывет история с Майкой, потом мои перечисленные им ошибки. И если мы будем судиться, то всё это будет активно мусолиться в руководстве, а связанные с кучей скандалов работники никому не нужны. Это конец всему тому, чего я так долго добивалась. Позорный финиш моей карьеры.

Меня выгонят в шею, предварительно перекрестившись. Надо как-то его успокоить.

— Николай Иванович, вы слышали звонок на урок? Вам давно пора быть на занятиях.

— Я уже пошёл на отчаянный шаг ради вас, — шепчет Шурик через закрытую дверь, — не всё ли равно, из-за чего меня выгонят.

Так, ладно, пойду к директору без заготовленных бумажек. Зачем-то же он вызывал меня? Видимо, и у него есть что обсудить. Аж руки трясутся от переизбытка эмоций. Поправляю блузку, тяну юбку вниз.

Выдохнув, открываю дверь. Ну не будет же оркестровик меня насиловать, в самом деле. Конечно, можно предать факт домогательств огласке, но всегда надо иметь в виду, что мне придется это доказать, иначе уже я могу стать ответчиком по статье о клевете, ибо прав тот, у кого есть документальные подтверждения.

— Николай Иванович, сейчас же идите на урок. Ваши чувства, — произношу как можно строже и официальнее, подчеркивая, что я его начальник, — к работе отношения не имеют. Вы подписали трудовой договор. Так что будьте любезны выполнять прописанные в нём обязанности.

Шурик с придыханием смотрит на меня. Не уходит и даже не шевелится. Специально стоит в закутке у моей двери, чтобы мне пришлось протискиваться мимо него.

— Я понимаю, что вы старше меня. Гораздо. Мудрее. Но вы такая красивая и умная, у вас должность. Я восхищён вами, и лучше партии вам не найти. У меня серьёзнейшие намерения.

— Если вы не прекратите так себя вести, Николай Иванович, я напишу жалобу вышестоящему руководителю, то есть Марату Руслановичу. И тогда на стол руководству попадут не только ваши высосанные из пальца обвинения, но и ваши же сексуальные домогательства.