Мой отец Пабло Эскобар. Взлет и падение колумбийского наркобарона глазами его сына

3 Примирение с картелями

В полдень 5 декабря 1993 года, всего через сорок восемь часов после похорон отца, к нам приехал знакомый нам еще с восьмидесятых коннозаводчик Фабио Очоа Рестрепо[14].

Его эффектное появление вырвало нас из пучины сомнений и печали, в которую мы постепенно погружались, но также и весьма удивило. Фабио принес кучу контейнеров всевозможных форм и размеров, полных самой разной еды: выглядело так, будто он рискнул опустошить свой ресторан «Margarita del 8» – своего рода островок департамента Антьокия на трассе к северу от Боготы. На столах красовалось около ста пятидесяти порций бандеха пайса[15] – этого хватало не только нам, но заодно и всем солдатам, полицейским и спецагентам, охраняющим нас. Фабио явно размахнулся в стиле департамента Антьокия, и, если честно, мы были этому безумно рады.

Однако пиршество из бобов, колбасок, свиных шкварок, яиц и жареного мяса и фарша было единственной хорошей новостью, принесенной Очоа. Под конец своего визита, около пяти часов вечера, он сказал нам спокойным, но более чем серьезным голосом, что слышал, как Фидель Кастаньо, лидер Лос Пепес, говорил о намерении все равно убить меня, сестру и мать.

– Кастаньо считает, что Пабло Эскобар был настоящим воином, но совершил огромную ошибку: создал семью. Вот почему у Кастаньо никого нет: ничто не может сделать ему больно, – добавил дон Фабио Очоа.

Информация, которой он с нами поделился, звучала как смертный приговор: мы все знали, какой властью обладал Кастаньо – глава группировки, выследившей и уничтожившей моего отца.

С того дня и до тех пор, пока мы не покинули Колумбию, мы общались с Фабио Очоа гораздо больше, чем при жизни отца. Рестрепо постоянно посылал нам еду из ресторана, а моя сестра Мануэла часто навещала его и каталась на его лучших лошадях.

Как только мы узнали, что Кастаньо по-прежнему стремится нас убить, мы решили сыграть отчаянную игру: от имени мамы мы отправили ему письмо, в котором умоляли пощадить ее детей и подчеркивали, что лично она никогда не участвовала в войне и готова примириться с врагами своего покойного мужа.

Мать была настроена довольно оптимистично, помня, что долгое время она и Фидель разделяли интерес к искусству. Больше того, когда-то Кастаньо был близким другом отца, и они даже небезуспешно проворачивали совместные дела в торговле кокаином. Кастаньо часто ездил в Европу, особенно в Париж, посещал музеи и выставки, приобретал новые работы для своей коллекции произведений искусства. По слухам, там же, в Париже, он обзавелся роскошной квартирой, в которой хранил большую часть своего собрания.

Как-то раз мать показала ему свою коллекцию картин и скульптур, наполнявшую оба этажа медельинского пентхауса: в доме не было ни одной голой стены. Один известный галерист говорил матери, что ее собрание произведений искусства было на тот момент богатейшим и самым изысканным в Латинской Америке; она очень этим гордилась.

Фидель Кастаньо тоже весьма впечатлился работами, приобретенными матерью: в ее коллекцию входили произведения таких талантов, как Фернандо Ботеро, Эдгар Негрет, Дарио Моралес, Энрике Грау, Франсиско Антонио Кано, Алехандро Обрегона, Дебор Аранго, Клаудио Браво, Освальдо Гуаясамин, Сальвадора Дали, Игорь Миторай и Огюст Роден, а наряду с ними – древние артефакты со всех сторон света, в частности – китайские вазы и изделия из золота и глины доколумбовой эпохи. В свою очередь, несколько недель спустя Кастаньо пригласил родителей на ужин в свой огромный особняк Монтекасино – настоящую крепость, окруженную высокими стенами. Именно там позже зародились Лос Пепес. Именно там создавались планы величайших преступлений этой группировки.

Вечер в Монтекасино вышел напряженным: отец не привык к показной элегантности, которую демонстрировали как официанты, так и сам хозяин дома. Фидель вышел приветствовать гостей в смокинге и пригласил за стол, сервированный серебряными тарелками и пятью вилками к каждой. Когда пришло время есть, чтобы не выставить себя дураком, отец даже был вынужден шепотом спросить у матери, как пользоваться щипцами для клешней краба.

После ужина Фидель показал им дом и предложил продегустировать коллекцию французских вин, сообщив им как бы невзначай, что приказал подготовить турецкую паровую баню и горячую ванну с пеной:

– Было бы неплохо расслабиться, Пабло.

Отец изо всех сил пытался скрыть раздражение. Приглашение в турецкую баню он отклонил, несколько неубедительно сославшись на то, что у него назначена встреча.

Мне всегда казалось, что Фиделю Кастаньо нравилась моя мать и что отец так разозлился именно из-за этого. Мне казалось, что он ревновал до такой степени, что запретил Кастаньо навещать мою мать в Медельине.

Умеренно оптимистичный настрой, в котором мы пребывали после того, как отправили Кастаньо письмо, превратился в настоящее облегчение, когда мы получили его ответ из трех абзацев, в которых Фидель сообщал, что не держит на нас зла, и более того, приказал Лос Пепес вернуть несколько украденных у нас произведений искусства, включая ценную картину Сальвадора Дали «Рок-н-ролл».

Угрозы от Кастаньо теперь можно было не опасаться, однако это было только самое начало долгого пути. Нам еще предстояло столкнуться с самыми могущественными и опасными мафиози и военными лидерами страны, и эти люди выказывали куда меньше понимания.

Шли дни, и нас в резиденции «Такендама» стали навещать жены и девушки важнейших заместителей моего отца, сдавшихся властям после побега из тюрьмы Ла-Катедраль. Среди них были Отониэль Гонсалес, известный как Отто, Карлос Марио Уркихо, известный как Серьга, и Луис Карлос Агилар, известный как Грязь.

Эти женщины, приезжавшие иногда на несколько дней, передавали сообщения от глав картелей, противостоявших отцу, с требованием денег в качестве компенсации за войну. В мафиозной среде хорошо знали, что отец был щедр со своими людьми и платил им баснословные суммы за работу – похищения людей, убийства, покушения. И его люди действительно старались выполнить поручения как можно лучше.

Одна из наших тогдашних посетительниц – Анхела, девушка Попая, – попросила нас посетить наркоторговца Ивана Урдинолу в тюрьме Ла-Модело в Боготе: он хотел передать нам сообщение от главаря картеля Кали. Имя Урдинолы было нам знакомо – как-то отец показал нам письма, в которых Урдинола выражал солидарность с отцом и уверял его, что не связан с картелем Кали.

Просьба показалась нам странной, и еще более странным – то, что ее передали через девушку Попая. Однако мы еще не знали, что начинается один из самых трудных периодов нашей жизни, еще более опасных, чем худшие из дней, когда мы вместе с отцом были в бегах, а его враги дышали нам в спину. Мы собирались совершить невообразимое: попытаться примириться со многими наркокартелями. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать, и мне было очень страшно столкнуться с той гранью реальности, которой я не мог избежать, как бы ни хотел. В конце концов, я был сыном Пабло Эскобара, и когда он умер, его враги закономерно обратили свои взоры на меня.

Мы с матерью не сразу смогли решить, ехать ли к Урдиноле. С разрешения Генеральной прокуратуры, защищавшей нас и выдававшей пропуска, мы пока что начали посещать людей отца в тюрьмах Ла-Модело и Ла-Пикота. Несмотря на то, что у каждого из нас были телохранители, мы старались ездить в тюрьмы по отдельности, чтобы не оказаться слишком заманчивой мишенью для тех, кто решил бы напасть. Наша цель состояла в том, чтобы обсудить со всеми людьми отца возможность заключения мира с другими картелями.

Убедить их отказаться от вражды было нетрудно: ни у кого из них уже не осталось былой военной мощи, и возвращение к войне стало бы самоубийством. Еще яснее об их мнении говорило то, что многие после рейда на тюрьму Ла-Катедраль, даже не посоветовавшись с отцом, сдались в руки вершителям порядка, потому что безумно устали от бесконечного насилия.

В один из тех дней я отправился в тюрьму Ла-Пикота, где находились Серьга, Тити́ и Грязь. Там же я впервые издалека увидел Леонидаса Варгаса, легендарного мафиозо, чья территория находилась в департаменте Какета, недалеко от границы с Эквадором. Очень быстро ко мне подошел один из людей отца и передал, что у Варгаса есть для меня сообщение: отец был должен ему миллион долларов, и теперь он требовал этот долг. Поначалу это вызвало у меня немалые сомнения, однако несколько заключенных поручились, что отец и «дон Лео» были довольно-таки близки. Один из них даже добавил:

– Хуанчо, вашей семье стоит найти способ заплатить этому человеку. Он честен, но жесток. Было бы лучше все с ним уладить.

Итак, долг был реальным, однако у нас все еще не было денег. Но по счастью примерно тогда же Генеральная прокуратура наконец решила вернуть один из самолетов отца, конфискованных почти десять лет назад. Его оценивали практически в ту же сумму, которую мы были должны Варгасу – около миллиона долларов. В итоге и нам, и в каком-то смысле ему очень повезло: в заброшенном ангаре аэропорта Олайя Эррера мы нашли несколько деталей самолета стоимостью триста тысяч долларов, годных только для этой модели, и решили отдать их в подарок к роскошному воздушному судну. Как только пилоты подтвердили, что самолет в хорошем летном состоянии, Варгас его забрал.

Так мы погасили еще один долг отца и избавились от еще одного потенциального врага. Мы не хотели новых войн. Нужно было устранить любую угрозу нашим жизням, и сделать это можно было только деньгами или активами.

После долгого напряженного обхода тюрем все же пришло время навестить Ивана в Ла-Модело. Мать уже приходила к нему поговорить, но Урдинола настаивал на том, чтобы я присоединился. И вот однажды утром в начале 1994 года я вышел из резиденции «Такендама», совершенно бледный от страха, что наверняка заметили и телохранители, и водитель бронированного внедорожника Генеральной прокуратуры. Когда мы приехали в тюрьму, и я уже собрался покинуть машину, водитель схватил меня за локоть и вложил в руку маленький бело-золотой брелок с изображением младенца Иисуса.

– Хуан Пабло, я хочу, чтоб Он защитил тебя. Я знаю, ты переживаешь один из самых трудных моментов своей жизни, – сказал мужчина, и я, тронутый до глубины души, поблагодарил его, глядя ему в глаза.

Чтобы никто лишний не узнал меня, я был в больших солнцезащитных очках. Охрана провела меня в крыло строгого режима, где я встретил Отто и Попая, и уже они сообщили мне, что Урдинола ожидает меня. Двор был полон мужчин, когда-то служивших отцу, старых знакомых вроде Хосе Фернандо Посады и Серхио Альфонсо Ортиса по прозванию Птица.

– Не волнуйся, Хуанчо, дон Иван – хороший человек и крестный моего сына, – таким заверением Попай завершил поток восхвалений Урдинолы, на мой взгляд – совершенно излишних. – Ничего с тобой не случится.

Я вошел в камеру. Иван действительно ждал меня в компании двух незнакомых мужчин. Следом появились еще пятеро; один из них привлек мое внимание больше прочих чрезвычайно высоким ростом и аурой таинственности.

– Ну, брат, ты знаешь, кто выиграл войну, и знаешь, что новый глава всей мафии – дон Хильберто Родригес Орехуэла. Так что тебе придется отправиться в Кали, чтобы решить с ними свои проблемы, но сначала мы должны убедиться в твоей договороспособности.

Я спросил, какие доказательства будут достаточными, и получил ответ: я должен был отозвать заявление в прокуратуру с обвинением глав картеля Кали в том, что бомбу в пентхаус в Медельине 13 января 1988 года подложили по их приказу. Это был один из самых ужасных моментов в моей жизни, но я знал, что выбора у меня фактически нет. Иван добавил, что адвокат приедет ко мне в ближайшие несколько дней. Отказаться от старого обвинения в обмен на возможность остаться в живых. Это казалось достаточно простым решением, однако один лишь взгляд в глаза Урдиноле – и меня обуял дикий страх.

– Дон Иван, мне очень жаль, но я действительно боюсь ехать в Кали. Никто в здравом уме не отправится на верную гибель. Я знаю, что многие туда ездили и возвращались живыми, но если туда поеду я, то вернусь разве что в мешке для трупов. Просто потому, что я сын Пабло…

Я пытался быть честным, но добился только весьма раздраженного ответа Урдинолы:

– Да кем ты себя возомнил, что не собираешься ехать в Кали? Убить вас готова даже ваша охрана, они лишь ждут, когда мы отдадим приказ. Думаете, ваша смерть дорого стоит? Думаете, бандиты много просят? Ваше убийство обойдется в триста миллионов песо, и я могу прямо сейчас позвонить и договориться.

В камеру вошла его жена, Лорена Энао, и Урдинола резко завершил свою тираду:

– А! Валите отсюда, придурки, я буду трахаться.

Слова Ивана ошеломили меня. Я вышел из его камеры, мучимый неописуемым беспокойством. Мне едва исполнилось семнадцать, а смерть, казалось, уже готова была меня забрать. Я совсем было погрузился в безрадостные мысли, когда почувствовал аккуратное похлопывание по моему плечу. Тот высокий загадочный мужчина, которого я заметил несколькими минутами ранее, отвел меня в сторону – поговорить.

– Хуан Пабло, я знаю, что вы боитесь ехать на эту встречу. Я соглашусь: ваш страх полностью оправдан. Но вам стоит знать, что люди Кали устали от насилия, поэтому вам стоит воспользоваться возможностью, чтобы пообщаться с ними и решить проблему раз и навсегда. Урдинола только что сказал, что решение уже принято. Даже если вы никуда не поедете, вас все равно убьют. У вас остается не так много вариантов, и вам будет легче спастись, если вы поедете туда и покажете себя лицом.

Его слова поразили меня явной искренностью.

– Я ценю ваш совет, но я не знаю, кто вы… Какова ваша роль во всем этом?

– Я – Хайро Корреа Альсате. Я был врагом вашего отца с тех пор, как Генри Перес[16] возглавил военизированную группу[17] в Магдалене Медио[18]. Мое поместье Эль-Хапон расположено в департаменте Кальдас, недалеко от Ла-Дорады, и у меня было много проблем с вашим отцом. А здесь, в тюрьме, я ожидаю, пока власти решат, выдавать ли меня США.

Эта короткая беседа с Хайро Корреа открыла мне глаза. Я наконец увидел свет в конце тоннеля: я понял, что отправиться в Кали – значит получить пусть и небольшие, но все же шансы остаться в живых.

Прежде чем распрощаться, Хайро представил меня своей жене Клаудии и одной из младших дочерей и попросил их навещать нас: их дочь могла бы поиграть с моей сестрой Мануэлой.

Попай предложил проводить меня до выхода, и пока мы шли по длинному узкому коридору, он заявил, что хочет мне кое-что рассказать:

– Хуанчо, я обязан признаться, что Отто заставил меня участвовать в ограблении вашего поместья Ла-Песебрера. Если бы я этого не сделал, то оказался бы его врагом.

Как и было обговорено с Урдинолой, через пару дней после моего визита в тюрьму к нам в резиденцию приехала адвокат. Я встретился с ней наверху, где спецагенты, жившие на первом этаже апартаментов, не могли нас услышать. Адвокат сразу перешла к делу и велела мне говорить, что это отец вынудил меня обвинить глав картеля Кали во взрыве в медельинском пентхаусе, случившемся в 1988 году, и что у меня нет никаких доказательств того, что они действительно это сделали.

Через несколько минут прибыл прокурор по этому делу вместе с секретарем. Они приняли мое новое заявление на первом этаже, пока адвокат ждала наверху. Судя по их лицам, они прекрасно понимали, что я действую под давлением. Невооруженным глазом было видно их разочарование: одно из немногих дел, которое у них было против боссов картеля Кали, разбилось в пух и прах.

Однако поделать ничего было нельзя. Как только мы закончили, они отдали мне копию заявления, и я отнес эту копию адвокату. Прочитав, она достала из сумочки сотовый телефон, набрала какой-то номер и сказала:

– Не беспокойтесь, сеньор, все улажено.

Совет Хайро Корреа оказался столь полезным, что я посетил его в тюрьме еще трижды, чтобы спросить о нескольких других вопросах, поскольку чувствовал, что он честен со мной. Помню, мы часами в чрезвычайно вежливом и сердечном тоне разговаривали о жизни и размышляли о произошедшем. Тогда же я извинился за ущерб, причиненный отцом ему и его семье. Я даже признался, насколько поражен тем, как хорошо мы поладили, в то время как с отцом сеньор Корреа так и не смог найти общий язык. Как мне было жаль, что они не смогли решить свои разногласия разговором и жить в мире! На это Хайро ответил, что отца всегда окружали очень плохие советники.

В один из таких визитов я встретил вусмерть пьяного Урдинолу в компании какого-то итальянца, который продавал ему промышленное оборудование. Увидев меня, он весело поздоровался – вероятно, только потому, что был пьян, – и открыл коробку, в которой было не менее пятидесяти дорогих часов.

– Выбирай, что хочешь!

– Но дон Иван, зачем они мне? Я вам очень признателен, но нет, спасибо…

Я повторил отказ трижды, но Урдинола продолжал настаивать.

– Возьмите вот эти. Они стоили сто тысяч долларов!

Часы были марки «Филипп Шарриоль», с кольцом из бриллиантов вокруг циферблата и стрелками из цельного золота. Он все-таки всучил их мне и заставил надеть, хоть браслет и был тесноват.

Мои поездки в Ла-Модело в итоге имели один важный итог: первый прямой контакт с врагами отца.

Вмешательство Урдинолы привело к первой встрече Анхелы, девушки Попая, и Исмаэля Мансеры, адвоката дяди Роберто, с главами картеля Кали, братьями Мигелем и Хильберто Родригесом Орихуэлой. Урдинола знал, что Попай не играет важной роли в картеле, и хотел, чтобы вместо Анхелы в Кали поехала Вики, жена Отто, но она слишком сильно испугалась.

Два посланника отправились в Медельин и сообщили о намерении моей семьи и людей, участвовавших в деятельности отца, покончить с войной раз и навсегда и найти выход, который гарантировал бы жизнь нам всем. По возвращении Анхела и Исмаэль Мансера передали нам, что, хотя братья Родригес говорили мало, они были согласны на переговоры.

Встреча, должно быть, и правда прошла успешно, потому что через несколько дней нам позвонил какой-то грубый мужчина и потребовал впустить его: он хотел передать сообщение от Родригесов. В итоге мы отобедали с одним из старых врагов отца, чье имя я называть не буду из соображений безопасности. Разговор был очень напряженным, хотя порой этот человек и проявлял сострадание, и послание было предельно ясным: возможность остаться в живых обойдется нам в немалую сумму, так как каждый мафиозо хотел вернуть деньги, которые вложил в войну против отца.

– Хуан Пабло, в борьбе с вашим отцом я потратил более восьми миллионов долларов, и я намереваюсь их все вернуть, – сказал мужчина совершенно спокойно, однако тон ясно давал понять, что он полон решимости взыскать этот долг.

В тот день мы окончательно убедились, что оказались в ловушке: наша охрана даже не обыскала гостя. У нас больше не оставалось сомнений, что единственный способ выжить – отдать все имущество отца.

Шквал сообщений, угроз и намеков достиг апогея в конце января 1994 года, когда к нам без предупреждения наведался Альфредо Астадо, дальний родственник матери. Альфредо уже очень давно эмигрировал в Штаты, чтобы избежать войны и защитить семью, несмотря на то, что никогда не занимался черным бизнесом и не имел проблем с законом в Колумбии. И теперь он экстренно вернулся из США, чтобы обсудить с нами одно срочное дело.

Все еще не отойдя от шока, Астадо рассказал нам, что находился дома, когда ему на мобильный позвонил не кто иной, как глава картеля Кали – Мигель Родригес Орехуэла.

– Альфредо, это Мигель Родригес. Вам следует приехать в Кали. Мы хотим поговорить с вами, – сухо уведомил мафиозо, даже не поздоровавшись.

– Сэр, у меня здесь есть несколько дел, которые нужно решить, я не смогу приехать в Колумбию еще два или три месяца.

– Я даю вам четыре дня. Если вы попытаетесь скрыться, я найду вас, но уже с другой целью.

История Альфредо встревожила нас. Немногим был известен номер его телефона, да и жил он в заштатном городке, где практически невозможно было наткнуться на других колумбийцев. Поэтому он и примчался в Боготу, чтобы до поездки в Кали переговорить с нами.

Мы умоляли его отказаться от встречи, но Альфредо ответил, что у него нет другого выбора, потому что Родригесы уже разыскали его в Америке, а значит, смогут выследить в любой другой точке планеты. Стало ясно, что главарей картеля Кали не устроило вмешательство Исмаэля Мансеры и Анхелы, и они решили выйти на прямой контакт с нами.

Альфредо прибыл в Кали, остановился в отеле «Интерконтиненталь», и на следующий же день его встретил мужчина и отвез в роскошный дом на юге Кали, где жили братья Родригесы. Помимо хозяев дома присутствовали еще три других человека, которых он никогда раньше не видел.

– Сеньор Астадо, мы тщательно изучили вашу жизнь и ваши связи и знаем о вас достаточно много. Вы тесно связаны с семьей Энао в Пальмире, так что вы – один из тех, кто может нам помочь решить эту проблему. Война с Пабло вышла из-под контроля, погибло великое множество невинных людей. Мы хотим разобраться с первопричинами ситуации, и для этого нам очень нужно поговорить со вдовой Пабло, – объяснил Мигель Родригес, выступая в качестве представителя группы.

Альфредо расслабился: очевидно, ему ничего не угрожало. Он не только предложил свои услуги во всем, что бы ни потребовалось, но также предложил, чтобы мать со мной отправилась в Кали на встречу с ними. Однако ответ, на этот раз от Хильберто Родригеса, был довольно категоричным:

– С ней мы готовы встретиться. Но не с Хуаном Пабло Эскобаром. Этот мальчонка ест как утка, ходит как утка, он и есть утка – совсем как Пабло. Маленький ребенок, который должен прятаться под юбкой своей матери.

Несмотря на резкий тон главарей Кали и на их почти осязаемую ненависть к моему отцу, Альфредо вернулся в Боготу с весьма успокаивающим посланием, полный решимости как можно скорее вернуться в Кали с моей матерью.

За неимением другого выхода мы не стали тратить время на споры о том, в наших интересах такое решение или нет. Вместо этого мы приступили к организации побега: мы должны были уехать из резиденции «Такендама» так, чтобы прокуратура об этом не узнала. Оценив несколько вариантов, мы сошлись на решении использовать как прикрытие психолога, которая раз в неделю приезжала к нам на час. Было нетрудно заставить ее понять, в каком трудном положении мы оказались, и убедить помочь нам. Таким образом, мать притворилась, что заперлась с психологом на весь день, ссылаясь на то, что проходила специальное лечение, направленное на борьбу с депрессией. Охрана даже не заподозрила ничего. Тем временем мать спустилась по пожарной лестнице с двадцать девятого этажа и вышла на улицу, где ее в арендованном фургоне ждал Альфредо.

Поездка вышла относительно непримечательной, хоть и была полна беспокойства о скорой встрече с жестокими людьми, наделенными огромной властью всех сортов – экономической, политической и военной. Мы имели дело фактически со всемогущими правителями страны, с мафией, которая, избавившись от моего отца, единственного человека, бросавшего им вызов в течение нескольких лет, теперь могла делать все, что заблагорассудится.

Как только они добрались до Кали, Альфредо позвонил Мигелю Родригесу. Он очень удивился, что моя мать так скоро приехала, и приказал ждать в принадлежащем ему отеле в центре Кали, пока он соберет всех остальных.

Двадцать часов спустя – что удивительно – Родригес лично приехал за ними и отвез в имение в Каскахале, где обычно тренировалась футбольная команда Кали «Америка».

Атмосфера была крайне напряженной от первого мгновения и до самого конца встречи. Мать в траурном платье и Альфредо вошли в большую комнату, где уже собралась верхушка Лос Пепес – около сорока человек, сливки колумбийской наркоторговли, не считая какого-то безумного количества вооруженных до зубов телохранителей. В руке у матери была бутылка минеральной воды; для нее оставили пустой стул в центре стола, слева от Мигеля Родригеса и напротив Хильберто Родригеса, смотревшего на нее с презрением. Кроме них за столом восседали Хельмер Пачо Эррера, Хосе Чепе Сантакрус, Карлос Кастаньо и по трое представителей семей Херардо Кико Монкады и Фернандо Галеано, которые по приказу моего отца были убиты в тюрьме Ла-Катедраль. Альфредо максимально незаметно разместился в одном из углов стола.

– Говорите, что хотели сказать, сеньора, – отчужденно, с вызовом, заговорил Хильберто.

– Послушайте, война окончена. Мы хотим договориться с вами о том, чтобы сохранить жизнь мне и моим детям, семье Эскобар, нашим адвокатам, вообще людям Пабло Эскобара.