Мой отец знал Дугласа Макартура

Некоторые люди рождаются лидерами. Для них почти не имеет значения на правое, или неправое дело используется эта способность — они будут на передовой той стороны, которую выберут. «Мой отец знал Дугласа Макартура» — боевой клич человека, которому не нравится как устроена загробная жизнь.

Бентли Литтл — автор многочисленных, отмеченных наградами романов, рассказов, статей и эссе. Кстати, он выпускался из того же университета (Титаны, вперед!) и с той же степенью, что и редактор/фанат.[1] Литтл известен своим язвительным и самобытным хоррором, и следующая история вас не разочарует.

Не было никакого рая.

Не было никакого ада.

Он не знал этого пока не умер — очевидно, никто не знал, — но теперь он в курсе. Было только это место, эта комната, если ее можно так назвать. И хотя он не видел стен — был потолок, был пол. Между двумя этими поверхностями, насколько он мог видеть, во всех направлениях, находились мертвые — сидящие, стоящие, лежащие, — тесно прижавшись друг к другу.

Все они были обнажены, включая его самого. Что было вполне логично. В конце концов, когда человек умирает, его одежда не умирает вместе с ним. В штанах нет души. Не может быть души и в рубашке.

Справа от него Уитни Хьюстон[2] пинала Ричарда Никсона[3] в лицо, в то время как опальный экс-президент пытался выцарапать глаза неизвестной женщине, лежащей рядом с ним на полу. Они занимались этим с тех пор, как он прибыл, хотя он понятия не имел сколько времени прошло, поскольку часов здесь не было, а рассеянный свет, который каким-то образом освещал комнату, никогда не менял интенсивности. Казалось, прошел, как минимум, день с тех пор, как он внезапно здесь появился, но это было просто ощущение, ни на чем существенном не основанное. После прибытия он тупо стоял на месте, слишком оцепеневший, чтобы пошевелиться, и слишком испуганный, чтобы узнать, сможет ли он это сделать. Какое-то время он пытался отсчитывать минуты, просто чтобы чем-то себя занять, но подсчет был таким же скучным, как и бездействие, и через час он это бросил.

И поэтому понятия не имел, как долго здесь пробыл.

Но он был одним из новоприбывших. В этом он был уверен.

Остальные находились здесь уже довольно давно. Самые старые были изношены и больше не имели каких-либо индивидуальных особенностей или узнаваемых черт. Они выглядели как манекены и обладали теми же безликими стандартными признаками, что и манекены в магазине одежды. Казалось, у этих старых мертвецов вообще отсутствовало сознание. Они казались сделанными из гипса или глины и, подобные растениям в своей пассивности, не реагировали, или не могли реагировать на происходящее вокруг.

В отличие от тех, кто умер недавно.

Эти мертвецы казались либо тупыми, либо злобными. Часто — и то, и другое. Уитни Хьюстон, например, была в бешенстве, в ярости, в то время как Ричард Никсон был достаточно зол, чтобы напасть на женщину рядом с ним, но слишком глуп, чтобы понять, что Уитни бьет его по лицу.

Сам он не испытывал никаких эмоций и, насколько мог судить, был единственным, кто подозревал где он и что с ним случилось. Наверное были и другие, но не в ближайшем окружении. Все его крики, все его попытки общаться натыкались на молчание и безразличие которые, на первый взгляд, были лучше, чем враждебность, — по крайней мере, Уитни Хьюстон на него не нападала, — но, в конечном счете, были бесполезны.

Нужно выбираться отсюда. Сейчас. Пока он не застрял. Пока не забыл, что хочет уйти. Прошло уже слишком много времени. Он должен был сразу же уйти, попытаться найти выход, но почему-то не сделал этого; он просто стоял и смотрел, сам не зная почему.

Он до сих пор просто стоял и потребовалось огромное усилие, чтобы заставить себя уйти отсюда. Может, это было то место, где ему надлежало находиться; может, это было его предназначение в загробной жизни, но именно поэтому нужно было уйти, прежде чем он застрянет здесь навсегда.

Он поднял ногу, шагнул в сторону и внезапно почувствовал слабость, словно у него иссякла вся энергия. Потребовались все силы, чтобы продолжать идти, но он сделал это, заставляя себя целенаправленно двигаться вперед, проходя сквозь неподвижную толпу.

Впереди, справа, было еще одно лицо, которое он узнал: Пол Ньюмен,[4] мельком увиденный за толстой латиноамериканкой. Смерть не делала различий, и было странно видеть, как знаменитость и безызвестность смешивается с неведомым.

Он шел.

И шел.

Днями, а может и неделями, он шел по бесконечной, тускло освещенной комнате, проскальзывая между людей, обходя их, двигаясь всегда в одном направлении и надеясь наткнуться на стену. Куда бы он ни шел, мертвые на различных стадиях были вперемешку. Он думал, что наступит момент, когда будут встречаться лишь те, кто находится здесь веками или тысячелетиями и, конечно, он их видел, но эти выцветшие изношенные фигуры всегда перемежались с новоприбывшими.

Тем не менее, как бы далеко он ни забирался, как бы сильно ни кричал, он не встречал никого, похожего на себя: идущего, либо говорящего. Никого с определенной целью.

Слабость, охватившая его, когда он впервые попытался сойти со своего первоначального места, не уменьшалась, а, скорее, увеличилась, но он продолжал идти, опасаясь, что не сможет сделать это, если остановится. Как ни странно, в пище он не нуждался. Он не испытывал ни голода, ни жажды, ему не хотелось спать. Была лишь постоянная слабость. И стремление, которое заставляло его двигаться, несмотря ни на что.

В конце концов, он начал замечать разницу в своем окружении. Незаметно для себя, он оказался в месте, где все мертвые стояли и смотрели в одну сторону. У него появилось четкое ощущение, что он приближается… к чему-то.

Спустя множество бесконечных часов он узнал, что же это.

Дверь.

Она была закрыта, но казалось, что вот-вот откроется. Это чувство исходило скорее от него самого, чем от неподвижных зомби вокруг, но тем не менее оно было, и он протиснулся между стоящими телами, пытаясь рассмотреть ее поближе. Он обнаружил, что мертвые здесь сильнее, и пройти мимо них сложно. Они не двигались, но казалось, что они могут.

И будут.

Если дверь откроется.

Он был почти у стены, и теперь видел дверь отчетливее. У нее не было ручки и плоской металлической поверхностью она напоминал вход в лифт, хоть и не было центральной разделительной линии, а петли заподлицо на левой стороне указывали, что она распахивается, а не скользит. Он поймал себя на мысли: как долго эти люди стоят перед дверью. Дни? Недели? Месяцы? Годы? Десятилетия? Столетия? Он не представлял себя, стоящим там, как и другие, ожидая, когда дверь откроется. Движение до сих пор вытягивало из него остатки сил, каждый шаг был бы последним, если б он не заставлял себя идти дальше — он боялся, что если остановится на одном месте, то останется там навсегда. Даже сейчас возможность остановиться и отдохнуть наполняла его приятным предвкушением, почти страстным желанием.

Нет.

Он рванулся вперед, собираясь открыть дверь, хотя понятия не имел, как это сделать, и, глянув направо, увидел первого мертвеца, которого действительно знал.

Свою бабушку.

Внезапно дверь открылась.

И сразу начала закрываться.

Там было место лишь для одного и, думая и двигаясь как можно быстрее, он оттолкнул бабушку в сторону и протиснулся в сужающийся проем прежде, чем дверь закрылась полностью.

Чувства вины он не ощущал, хоть и должен был. Он чувствовал, что следом пытаются войти другие, но сколько их сказать не мог, потому что дверь за ним закрылась с громким металлическим лязгом.

Может бабушка зайдет в следующий раз, если поторопится.

Хотя, когда будет? Сколько ей придется ждать? Сколько она уже прождала? Пятнадцать лет? Двадцать?

Выбросив эту мысль из головы он огляделся, пытаясь понять, где находится. Это было другое помещение — его босые ноги стояли на полу, а высоко над ним — потолок, но здесь вместо людей были станки. Кажется, он находился на каком-то заводе, хотя понятия не имел, что здесь производят и производят ли вообще.

Он чувствовал себя сильнее, чем в той первой комнате, бодрее и энергичнее, чем в момент прибытия, словно усилия приложенные для передвижения, само стремление делать что-нибудь придали ему сил. Он прошел через дарвиновскую полосу препятствий, которую преодолевали лишь достаточно мотивированные, а все оставшиеся позади… что?

Распадались? Исчезали?

Он не знал.

Перед ним бежала лента конвейера. Довольный новообретенной легкостью движений, он подошел к нему, ожидая увидеть какой-нибудь товар, но с удивлением обнаружил, что лента пуста. Нет, не совсем… Из механизма вдали появилось нечто похожее на большую бежевую тряпку, впрочем, когда предмет приблизился, он увидел, что это была пара небрежно сшитых коротких штанов.

Механизм остановилась.

В комнате вдруг стало гораздо тише.

Он поднял плохо сшитые брюки. Очевидно, они предназначались ему и, немного поколебавшись, он их надел. Слишком тугие в поясе, одна штанина короче другой, но так приятно быть не совсем голым. Он почувствовал себя лучше и огляделся, пытаясь сориентироваться, пытаясь понять, что происходит. Как прежде, комната была огромной, и было видно лишь стену и дверь, через которую он только что вошел. Устройства были большими, но стояли друг от друга далеко, и что-то в них казалось странным. Импульсивно он потянулся, коснулся ленты конвейера…

и почувствовал волосы.

Он с отвращением отдернул руку. Присмотревшись к черной ленте, увидел, что на самом деле он принял за резину волосы. Из любопытства он потрогал металлическую часть под ремнем. Как он и подозревал, это был не металл. На ощупь это больше напоминало гипс, и он подумал о древних людях, мимо которых проходил в соседней комнате, о тех, чья манекенова кожа напоминала глину.

Стало понятно, что эти станки сделаны из останков тел мертвых.

Краем глаза он уловил движение справа и, вовремя обернувшись, увидел пожилую женщину, убегающую и исчезающую за большим элементом оборудования, похожим на доменную печь. Ее лица он разглядеть не успел, но заметил всколоченные седые волосы, и обратил внимание, что, хоть она и голая ниже пояса, сверху на ней была плохо сидящая блузка из материала похожего на его брюки.

Он побежал за женщиной, но когда достиг места, где видел ее в последний раз, она исчезла, и он снова оказался на этой бесконечной фабрике совсем один. Продолжая поиски, он подумал: может быть это еще одно испытание и за этой комнатой есть еще одна и первому, кто до нее доберется позволят… что? Продолжить дальше?

В этом было столько же смысла, как и во всем остальном.

Полный решимости выбраться отсюда, он попытался сообразить, в каком направлении следует двигаться. Казалось комната, с этими, беспорядочно расположенными, массивными частями промышленного оборудования, простиралась перед ним бесконечно. Единственной неподвижной точкой была дверь позади. Он оглянулся, отметил ее как ориентир, затем двинулся вперед, удаляясь от нее по прямой линии, насколько это было возможно.

Вдалеке справа, он снова увидел женщину нырнувшую за прямоугольный станок, увенчанный несколькими рейками. Примерно через час, еще дальше, он увидел азиата, примерно его возраста, стоявшего на вершине одного из устройств, что-то кричащего себе под нос на незнакомом языке и явно пытающегося найти способ разобрать его на части. Он подумал, не окликнуть ли его, но какой в этом смысл? Понять друг друга они не смогут и, в конце концов, они — возможные соперники, соревнующиеся друг с другом, чтобы выбраться из этой комнаты.

С некоторым волнением он оставил азиата позади. Что, если другой комнаты нет; что, если это она и есть, что, если ему суждено остаться здесь навсегда и он оставляет позади единственную возможность для общения?

Он вернется позже и найдет этого человека. И женщину. И всех, кто еще может здесь быть.

Но это было не так, разве только ему будет нечем заняться.

Новых сил, которые он ощущал с тех пор, как вошел в дверь, ощутимо прибавилось. Он все еще шел по своей почти прямой линии, когда впереди, прямо перед собой, увидел трех человек: двух мужчин и женщину, полностью одетых в деловые костюмы. Они не пытались спрятаться или убежать, а стояли на месте, ожидая его.

«Где они взяли одежду?» — подумал он вначале. Следом, почти сразу же, другой вопрос: «Кто эти люди?» Потому что, в отличие от всех, кого он видел после смерти, у этих троих была цель. Они ждали не без причины.

Эта причина раскрылась сама, когда он приблизился, и человек справа сказал:

— Мы наблюдали за вами и думаем, что вы будете прекрасным пополнением нашего Совета.

— Совета? — тупо повторил он.

— Пойдемте с нами, — сказала женщина.

Не дожидаясь его ответа, они повернулись и начали уходить, автоматически предположив, что он последует за ними. Он пошел следом, и они повели его вокруг устройства, которое выглядело как модифицированная печь. Здесь находилась лестница, ведущая в отверстие в потолке. Она была почти невидима под любым другим углом и казалась частью печи. Первой поднялась женщина, за ней двое мужчин. Он замыкал шествие. Они вышли в помещение, которое можно было принять за зал заседаний — соответствующего размера, со стенами и углами, а также с полом и потолком. В центре находился длинный стол, вокруг которого сидели пятнадцать-двадцать мужчин и женщин, и все они были одеты в деловую одежду.

Трое, которые привели его сюда, заняли свои места за столом, сев на свободные места по обе стороны от седовласого пожилого джентльмена, который, судя по его нахождению во главе стола, был, очевидно, лидером, председателем.

— Добро пожаловать, — сказал старик.

Он знал, что нет ни рая, ни ада, но думал, что должен быть Бог. Определенно, кто-то создал все это. Либо люди в зале заседаний могли читать его мысли, либо это был вопрос, который задавали все кто сюда приходил, потому что первое, что сказал ему старик, было:

— Бога нет.

Он не отреагировал, но все вели себя так, как будто он это принял.

— Всё здесь мы построили сами, создали из подручных материалов. Стоит признать, что это, по сути, каннибализм, потому что всё, с чем приходится работать — это мы сами. Но я полагаю вы согласитесь, что те, чьи материалы мы собираем, не только не в том положении, чтобы жаловаться, — сказал старик и сухо усмехнулся, — но для них это единственно возможный способ внести свой вклад в то, что мы пытаемся создать.

— Покажи ему, — настаивала женщина, которая привела его сюда.

Терпеливо улыбаясь, председатель кивнул. Гордо, торжественно, словно раскрывая тайны Вселенной, он наклонился и что-то потянул рядом со стулом. Часть стены отодвинулась в сторону, открыв разделенный телевизионный экран. На левой половине было изображено бесконечное пространство, в котором он изначально очутился. Неподвижные тела стояли по стойке смирно, как бесконечная Терракотовая армия; так далеко, насколько позволяла камера. На правой половине экрана азиат все еще стоял на одном из станков, тщетно пытаясь разобрать его.

— Так мы следили за тобой, — сказала женщина.

— А вот и наше главное достижение, — объявил председатель. — Или прототип.

Он потянул что-то еще под столом, и на противоположной стороне комнаты открылась еще одна секция стены. На экране был ряд домов. Они были не очень велики и не очень профессионально сконструированы. Они напоминали декорации ситкома, внешний вид места жительства главной семьи, как это было задумано кем-то не обладающим ни вкусом, ни художественным чутьем. Он добавил: — Вот здесь мы живем.

— Скоро у нас будет парк, — взволнованно сказала женщина, которая привела его сюда.

— И магазин! — восторженно воскликнула другая женщина, сидевшая дальше за столом.

— Я священник, — поднялся мужчина средних лет с аккуратно подстриженной бородкой. — Я могу женить людей!

Разом заговорили все остальные, но председатель встал и поднял руку.

— Как видите, мы тут кое-что строим. И хотим, чтобы вы стали частью этого. Мы хотим, чтобы вы присоединились к Совету.

Он посмотрел на ряд домов. Парк? Магазин? Браки? Он знал, что они пытаются построить. Общество… общество мертвых.

Он перевел взгляд на людей перед собой. Сложно было сказать наверняка, но он догадался, что все они из двадцатого века. В противном случае, их работа продвинулась бы гораздо дальше. Кроме того, он никого не узнал. Ни одной знаменитости. Здесь не было ни Альберта Эйнштейна, ни Мао Цзэдуна, ни Чарльза Дарвина, ни Наполеона, ни Джона Ф. Кеннеди, ни Гитлера. Они были никто. Среднее звено, а не лидеры.

Неудивительно, что они мыслили так мелко.

Он подумал о людях, которых убил до того, как его застрелили копы; и о тех, кто сидел в его подвале, за что его пытались арестовать; и о тех, о ком они не знали: о тех, кого он убил в других городах под другими личинами. Все они были где-то здесь, в первой комнате или во второй.

Председатель выжидательно улыбнулся.

— И это все, что вы хотите делать? — спросил он. — Строить дома, находить себе пару и притворяться, что все еще живы?

Мысль о таком мире угнетала его: пародия на мир, который они оставили позади, ничто иное, как бессильные тени жизни живых.

— Какой в этом смысл?

— Мы пытаемся создать жизнь для себя.

Он покачал головой.

— Мы не едим. Мы не спим. Мы не гадим. Мы не трахаемся. Вы называете это жизнью?

— Мы не живем.

— В этом суть, — он посмотрел на них глаза в глаза. — Вот почему я их ненавижу.

— Кого?

— Живых.

Потрясение на их лицах наполнило его удовлетворением. Он продолжил:

— Если бы вы были честны с собой, если бы у вас хватило смелости, вы бы чувствовали то же самое. Я злюсь? Я обижен? Я завидую? Да! Я об этом не просил, и не хочу с этим мириться. Я этого не потерплю.

Он стукнул кулаком по столу.

— И никто из нас не должен.

Он переводил взгляд с одного члена совета на другого:

— Нам нужна армия. Нам не нужно создавать свой собственный мир из… старых тел или костей, или херни, которую вы тут используете. Мы должны захватить их мир. Это был наш мир. На самом деле, это был наш первый мир. Мы должны вернуть его. Мой отец знал Дугласа Макартура,[5] и знаете, что сказал ему генерал? «Никогда не отступай и не сдавайся, бери, что можешь, и делай своим». Мой старик был никем, рядовым, но он последовал этому совету и кое-чего достиг в этой жизни. Так же, как и генерал.

— Более того, — продолжил он. — Они оба где-то здесь. Мы могли бы их использовать.

Председатель прочистил горло:

— Я не думаю…

— Ваши дома выглядят хреново, — перебил он. — И у вас будет магазин? У вас будет парк? Да вы могли бы жить в замке Херста.[6] Или в пентхаусе в Нью-Йорке. Где угодно. Мы все могли бы. — Он поднял сжатый кулак. — Нам просто нужно взять то, что мы хотим. У живых.

— Мы не знаем, где они находятся. Мы даже не знаем, где мы находимся!

— Мы это выясним. Мы добрались сюда, не так ли? Мы выбрались из той комнаты, где оказались после смерти. Вы, ребята, построили эту фабрику, это сообщество. Сейчас настало время сделать следующий шаг.

Он видел страх в их глазах, и ему это нравилось.

Он помнил, каково это — быть застреленным, помнил удовлетворение на лице жирного ублюдка, который выбил пистолет из его руки, и больше всего на свете хотел мести. Он подумал о том, как Уитни Хьюстон выбивает дерьмо из Ричарда Никсона. Если бы они могли обуздать этот гнев — вернуться в комнату и собрать тех, кто был наполнен такой яростью, — они могли бы собрать боевую силу, которую было бы невозможно остановить, состоящую из солдат, которых нельзя убить, потому что они уже мертвы.

Он улыбнулся про себя. У живых не будет ни единого шанса. Они были в меньшинстве, миллиарды к одному, и они автоматически войдут в состав противника, когда умрут. Это идеальный план.

Члены Совета склонили друг к другу головы, перешептываясь и совещаясь; наконец председатель встал, откашливаясь:

— Мне очень жаль. Думаю, мы совершили ошибку, пригласив вас сюда. Мы бы хотели, чтобы вы ушли.

— Заткнись, мать твою.

Старик был застигнут врасплох:

— Прошу прощения?

— Ты слышал, что я сказал.

Он пересек комнату, схватил председателя за шиворот, швырнул на пол и занял место во главе стола. Двое членов Совета встали со своих стульев, чтобы помочь старику, но он остановил их, подняв руку.

— Не трогайте его. Он может остаться или уйти, но командую теперь я. Я — главный.

Он оглядел сидящих за столом, чтобы понять — не захочет ли кто-нибудь бросить вызов, но никто не смотрел ему в глаза.

Он сделал глубокий вздох, чувствуя себя замечательно.

Может и не было ни бога, ни дьявола.

До сих пор.

Но будет.

Он улыбнулся сам себе.

О да, так и будет.

Перевод Игоря Шестака