Мой сводный кошмар

Глава 4. Кирилл, прошлое, три года назад

В какой-то момент мне кажется, что передо мной стоит та Алиса, другая. Которой шестнадцать и которую я однажды пригласил покататься по городу в своей новенькой тачке…

– С чего вдруг? – с подозрением спрашивает она, перестав что-то быстро печать на своем ноутбуке.

А я стою в дверях ее комнаты, и хрен знает, как объяснить свой порыв.

После того случая с ноутбуком мы хотя и живем в одном доме, но практически не пересекаемся. Она не занимает кофемашину со своим латте, когда я спешу и хочу эспрессо. Отказавшись от ужинов, не бесит меня тем, как мелко кромсает в тарелке мясо. Не хлопает дверью комнаты, когда я отсыпаюсь после очередной вечеринки. Не говорит слишком громко под моими окнами, усаживаясь на мопед одного из своих сводных братьев, хотя мы оба знаем, что нам по пути и я мог бы ее подвезти.

Я не слышу ее заливистый смех, который перебивает в моих наушниках жесткий рок. Перестал на нее натыкаться, когда она идет по коридору с влажными после душа волосами или смешным полотенцем, которое имеет дурную привычку разматываться и падать на пол, мешая пройти.

Я не слышу, как она торопливо сбегает по лестнице в своих босоножках.

Мы так же живем в одном доме.

Но ее словно нет.

Не знаю, что заставляет меня распахнуть дверь в ее комнату и смотреть, как она увлеченно бьет по клавишам, притворяясь, что не видит меня. Понятия не имею, что дергает меня за язык пригласить ее прокатиться. И какого рожна, когда она не взвизгивает от радости и не несется к машине впереди меня, предлагаю:

– Судя по настроению моего отца, он не планирует отпускать твою мать. Придется как-то существовать в одном доме. Давай сделаем вид, что у нас все в порядке. Притворимся, что только что познакомились.

Она медлит с ответом, и я уже думаю, что заслуженно пошлет меня к черту. И к лучшему, потому что и полчаса в одном помещении нам давались с трудом. Но она неожиданно кивает, выключает свой ноутбук, подходит ко мне, заглядывает в глаза и как-то наивно интересуется:

– Думаешь, у нас выйдет?

В голове предупреждающим колоколом проносится мысль, что это плохая идея, но вслух я говорю совершенно другое:

– Разок попробовать можно.

Она не прихорашивается, не пытается надеть все лучшее сразу, чтобы соответствовать статусу тачки. Джинсы, рубашка, сандалии, волосы собраны в хвост, на лице ни грамма косметики.

– Куда вы? – выбегает из дома Полина, заметив, что мы вместе уходим.

– Проедемся по делам, – отвечаю я, прежде чем Алиса согласится взять сестру вместе с нами. – Тебе что-то купить?

Девчонка хмурится, потом пожимает плечами и нехотя озвучивает:

– Разве что сладкую вату – мама мне эту гадость не покупает.

Алиса бросает на меня растерянный взгляд, но я киваю, и она дает обещание сестре, что вернется с подарком.

Мне не терпится посмотреть на реакцию Алисы, когда она увидит мою черную бэху. С удовольствием наблюдаю, как восторженно она смотрит на мою красавицу и как сдерживает себя от того, чтобы не прикоснуться к ней, парит над ней пальцами. Потом оборачивается и говорит:

– Она тебе очень подходит.

Мне даже на пару секунд перепадает ее восторженный взгляд.

И смех, когда я, шутливо изобразив поклон, открываю для нее переднюю дверь и захлопываю, едва она ныряет в салон.

Сев за руль, делаю вдох, улавливаю легкие весенние нотки, несмотря на то, что за окнами осень, и чувствую какую-то легкость и душевный подъем.

Правильно говорят, что машина не только имеет свой характер, но и свое настроение.

Да, тогда я думал, что все дело в машине.

Не мог думать иначе.

Даже когда ловил себя на том, что часто смотрю на пассажирку и любуюсь легкой улыбкой, с которой она смотрит на мелькающие за окнами пятна мегаполиса. Даже когда с жадностью слушал ее смех, когда я остановил машину у парка и потянул Алису на поиски сладкой ваты. А сам, прекрасно зная, где она продается, кружил по аллеям.

– Кажется, это там, – она все же заметила точку, возле которой изредка останавливались дети.

Даже когда я взял ее за руку, разворачивая в другую сторону, и предложил:

– Давай притворимся, что мы здесь не по заданию, а просто гуляем.

И даже тогда, когда она согласилась и молча пошла со мной рядом. Не вырывая своей руки из моей.

Мне нравился парк в этот день. Нравилось бродить у пруда, по которому плыли жирные серые утки. И нравилось понемногу вытягивать из своей собеседницы то, чем она ни с кем не делилась, – как ей в голову приходят истории.

– Боишься, что, пока отсыпаешься, какой-то голос нашепчет мне взять нож и так же, как ты, бесцеремонно войти на чужую территорию? – смеется она, потом спохватывается. – Прости. Мы же решили попытаться начать все заново.

Я не поправил ее, хотя и заметил ошибку.

Я не предлагал начинать все заново.

Всего лишь предложил притвориться.

И я не выпустил ее ладонь, когда она захотела пройтись к пруду, хотя и видел, что там грязно, сыро после недавнего дождя, и вся эта грязь потом будет в машине. Плевать. Спустился с ней вместе, смотрел на выводок пернатых, которым до нас не было дела. И до нас, и до того, о чем говорила Алиса.

Слушал ее и хренел. Торчать за компом по пять-восемь часов, чтобы написать то, что можно прочесть за пару минут. И то, над чем кто-то, как я, может тупо поржать.

– Ты кому-нибудь показываешь то, что пишешь? – спрашиваю, с удивлением чувствуя, что начинаю закипать при одной только мысли о хейтерах, которые могут уже ее доставать.

– Мама и сестра знают, что я что-то пишу, – пожимает плечами. – Подруги – нет, они вообще не читают. Их трудно заставить прочесть даже то, что задают в школе, так что… Ты – мой первый читатель.

Пока я обдумываю, как деликатней соврать, что у нее все не так плохо, она добавляет:

– Единственный и, скорее всего, последний.

И все мои благие намерения, все мысли про ложь во спасение рушатся от этих слов и ее быстрого серьезного взгляда.

Понимаю, что она говорит об историях, а мозг воспринимает ее слова как признание.

Мне.

Единственный и последний…

Смотрю на ее губы, так пристально смотрю, что глаза начинает резать, как будто в них бросили горсти песка.

А потом поднимаю руку и провожу пальцем по ее нижней губе, которая податливо приоткрывается, и…

Блядь!

Опускаю ладонь, соврав, что мне что-то там показалось. И, жестко сжав ее руку, разворачиваюсь и тяну в сторону сладкой ваты.

Она смеется, не понимая, куда мы спешим.

А я сжимаю ее ладонь еще чуть сильнее, заставляя ее практически бежать за собой, как это делают родители с маленькими детьми. Так проще. Дурь выходит из головы. И да, так легче вспомнить, что она действительно еще маленькая.

Слишком маленькая для того, что пронеслось в моих мыслях, когда ее губы расслабились под натиском моих пальцев.

Я покупаю большой белый моток сладкой ваты, машинально передаю Алисе. А потом оборачиваюсь, натыкаюсь на ее расслабленную улыбку и беру петуха на палочке и шарик в придачу.

– Зачем? – смеется она, ничего не понимая.

Вручаю все ей и, пока мы идем к машине, смотрю на какое-то непонятное животное, которое парит в воздухе над ее головой.

– Полина уже вышла из детского возраста, – говорит она.

– Черта с два, – ворчу я угрюмо.

И ускоряюсь.

Сажусь первым в машину, не открывая ей дверь. И похрен, что ей трудно справиться с розовым чудовищем, которое не желает впихиваться в машину. Она не ноет, не просит помочь, борется с неуклюжим животным. А потом сама так же неуклюже усаживается в машину.

Это хорошо.

Это к лучшему.

В одной руке сладкая вата, в другой леденец и долбаный шарик. Этот набор помогает мне вспомнить, сколько ей лет.

Говорить не хочется, в мыслях сумбур, единственное желание – надраться, быстро кого-то отыметь и уснуть. Чтобы утром было уже все по-другому, чтобы точно остыть и чтобы то, что я хотел сделать у пруда, рассеялось мутным туманом.

Она посматривает в мою сторону, словно улавливая мое настроение. Кажется, даже шарик в ее руках затихает, а сладкая вата покрывается каплями сожаления.

Не глядя на пассажирку и не интересуясь, что нравится ей, врубаю на максимум жесткий рок.

Мы несемся по улицам – машины сами увиливают, видя скорость и марку и понимая, что не расплатятся, если вовремя не откатятся. Сквозь рев музыки мерещится, что слышу какой-то голос, но я отмахиваюсь. И только когда мое предплечье сжимают, бросаю взгляд в сторону пассажирки.

– Не так быстро, – читаю почти по губам, потому что голоса не слышно по-прежнему.

Секунда, когда отвлекаюсь на нее, приводит к тому, что я едва успеваю притормозить на красный свет светофора. Тормоза, легкий рывок вперед, а потом я с ужасом вспоминаю, что Алиса не пристегнулась, и…

– Ты как?!

– Петух улетел, – докладывает, переведя дух, потом смотрит на вату, заметно уменьшившуюся в размерах. – И подарок потерял презентабельный вид.

Это потому, что кусочек сладкого безумия теперь у нее на щеке. Стираю пальцем и сам наконец выдыхаю.

Немного на подбородке – стираю и там.

Алиса не сбрасывает мою ладонь, не пытается увернуться. Смотрит доверчиво своими глазищами, а для меня это как приглашение шагнуть в темную пропасть.

А может и похер все?

Останавливаюсь, заметив следы в уголке ее губ.

Не осознавая, что делаю, подаюсь чуть вперед. Она так близко, что я глотаю ее дыхание и понимаю, что еще секунда, еще один миллиметр – и я могу его поглотить. Рваное, затаенное и, кажется, тоже удивительно сладкое.

А потом опускаю взгляд вниз и вижу, что на ее рубашке расстегнуты несколько пуговиц. Отлетели, ослабли – плевать.

Смотрю на упругую грудь, приподнятую черным пуш-апом.

Как будто специально так – чтобы ближе к ладоням, ближе к губам, ближе к языку, которым можно пройтись по соскам.

Мне нравится, когда минимум второй с половиной, а желательно третий.

Но мне почему-то хочется провести пальцами по ее небольшой груди, сжать ее, услышать приглушенный, чуть удивленный стон, который заставит прекратить орать эту музыку.

А потом, уже потом подняться к губам и…

Да блядь!..

Отшатываюсь от нее.

Убираю ладонь.

– Поищи в бардачке, – роняю, распахивая дверь и не глядя на нее, – где-то должны быть салфетки. И да, застегнись, а то все напоказ.

Прислонившись к капоту, достаю пачку сигарет, зажигалку, пускаю дым, глядя на оживленный перекресток, куда мы едва не выскочили. Сзади сигналят, объезжая, пытаются что-то орать – похрен все.

Пускаю вверх сизые кольца, слушаю, как бешено бьется сердце под раскатистый рок.

Вторая сигарета, и так же – не оборачиваясь, выкидывая из мыслей все лишнее. Одна затяжка – минус воспоминание.

Мимо проносится черный джип, сигналит, показываю фак, не отвлекаясь от терапии. Еще одна затяжка – и можно почти спокойно дышать. Но хозяин этой тачки даже наглее, чем я. Объезжает бэху, вклинивается на тротуар, не обращая внимания на пешеходов, которые отскакивают на безопасную зебру.

Правильно, от таких, как мы, безопасней держаться подальше.

Тем более что, кажется, будет замес.

И к лучшему, потому что от сигареты уже паршиво во рту, а так разомнусь. Но неожиданно забава срывается.

– Кирилл! – Двери джипа распахиваются, и из него вываливает Макс, а следом за ним две незнакомые крали на каблуках, как ходули.

Все трое подходят ко мне, Макс представляет мне девушек, имена которых тут же стираются из памяти, и подает знак бровями, намекая присмотреться к блондинке.

Блондинка – это хорошо.

К тому же грудастая.

Да и платье обтягивает так, что сразу понятно: есть за что подержаться, когда будешь вдалбливаться.

– Привет. – Она прилипает к моему боку, перехватывает у меня сигарету и затягивается так, будто уже отсасывает. – А ты красавчик.

Впервые бросаю взгляд на ее лицо: губы надуты, ресницы наклеены, брови нарисованы, волосы не свои, черты… Да такие же, как у других, однотипные. Трахнешь – утром не вспомнишь. Особенно если смоет косметику.

– Мы едем на одну вечеринку, – сообщает Макс, пощупывая ту, которая жмется к нему как голодный котенок. – Ты как, свободен? Может быть, с нами? Оторвемся по полной.

Блондинка отбрасывает окурок, выдыхает дым, задрав голову и привлекая внимание к своей шее. А заодно едва заметно трется своим бедром о мое. Приглашение, долго толковать не приходится.

– Оторвемся… – понизив голос, воркует она.

Плавно разворачивается, приоткрывает призывно губы, но бросает взгляд на машину и хмурится:

– Ой… а вдруг у него что-то важное? Вдруг что-то более интересное намечается? – Кивает на тачку и капризно интересуется: – Это кто у тебя там?

– Никто.

Хочу добавить: никто – в том смысле, что ей не из-за чего волноваться, нечего переживать, что останется сегодня неудовлетворенной. Но просто не успеваю.

Она качается ко мне, практически наваливаясь, почему-то хохочет. Довольно долго и громко. Так громко, что заглушает не только шум улицы, но и рок в машине, который я так и не выключил, а теперь из-за смеха не слышу.

Прикладывает палец к моим губам, а своими скользит по моему подбородку, кусает мочку уха и выдыхает довольно:

– Тогда поехали. Тем более что «Никто» больше нет.