Пересчитав ребрами все ступеньки и остановившись где-то на лестничном пролете в куче строительного мусора, я направляю телефон, все еще светящийся в моих руках, в сторону, откуда упала, пытаясь разглядеть того, кто это сделал, но вижу только обшарпанные стены и старую лестницу.
Пробую пошевелиться и морщусь от боли. В этот момент телефон в моей руке заставляет меня вздрогнуть, заголосив на весь подъезд, и я, даже не смотря на экран, почувствовала, что это Макс.
– Ника, что это значит?
– Макс… – скулю я чужим испуганным голосом и ощущаю даже на расстоянии, как он мгновенно напрягается и обеспокоенно спрашивает:
– Что случилось?
– Я… Меня… – я никогда не страдала от нехватки слов, у меня всегда был их переизбыток, но сейчас испуг, стресс, боль – все навалилось на меня, и я не могу связать двух слов.
– Где ты?
– Второй Муринский **, заброшенный дом, – объясняю я и, привстав, морщусь от боли, от камней, впивающихся в мое тело, и облокачиваюсь о стену.
– Что?
Понимаю, что волнение в нем начинает зашкаливать.
– Не отсоединяйся. Я хочу слышать твой голос все время. Говори мне что-нибудь.
– Макс, у меня скоро сядет телефон, – растроенно сообщаю я.
– Пока не сядет, Ника, не отсоединяйся.
– Хорошо.
Слышу его учащенное дыхание и звук шагов, слышу звук сигнализации и рев машины…
Все это время МММ что-то говорит мне, а я что-то отвечаю, пока связь неожиданно резко не разъединяет нас.
Без его голоса в темном подъезде мне становится жутко страшно. Теперь у меня даже пропал источник освещения, и я совсем ничего не вижу перед собой. Это очень странное ощущение. Непривычная современному городскому человеку темнота, когда свет фонарей, подсветка зданий, свет фар машин, попадающий в окна, или свет от электронных часов или еще каких-то электрических приборов отсутствует и не дает возможность увидеть какие-то очертания. Это кромешная темнота, когда моргаешь, вглядываешься и ничего не видишь.
Чтобы отвлечься и прогнать страх, прилипший ко мне и заставляющий мое сердце выпрыгивать из груди, я осторожно встаю, придерживаясь за стену. Это занятие занимает пару минут, поскольку двигаться все еще больно.
Облокотившись о стену, перевожу дыхание, отчаянно пытаясь не прозевать в темноте возможную опасность. Я не знаю, остался ли тот, кто толкнул меня, или ушел через другую дверь, и потому по-прежнему не чувствую себя в безопасности.
Постояв так немного, решаю попробовать хоть немного спуститься вниз. Одна нога сильно болит и, наступая на нее, я каждый раз морщусь; к тому же под ногами попадаются камни, которые больно впиваются через тонкий накат обуви в мои ступни, и, наступая на них, я рискую подвернуть ногу или снова упасть.
Однако потихоньку, шаг за шагом я добредаю до следующего лестничного пролета.
Не торопясь, преодолевая ступеньку за ступенькой, останавливаясь, чтобы перевести дух, я осиливаю почти всю лестницу, и когда внизу скрипит входная дверь и голос Макса орет на весь дом: «Ника!», я отзываюсь и обессиленно скатываюсь по стене на пол.
Слышу, как он быстро поднимается ко мне, вижу дрожащий в темноте свет его фонарика и чувствую неимоверное облегчение, что мой любимый мужчина приехал ко мне.
Увидев меня на полу, Маским бросается ко мне в растерянности, не зная, можно ли меня трогать.
Когда свет от фонаря падает на его лицо, читаю в его глазах волнение и беспокойство. Обретая способность снова адекватно думать, осознаю, что очень скоро, когда он успокоится, мне достанется за мое безрассудство.
Наконец Макс решается меня поднять, и я, оказавшись в его сильных руках, почти не замечаю боли. Мы аккуратно спускаемся последний пролет и добраемся до двери, источающей дневной свет, как врата рая из темноты ада.
МММ снимает с меня грязное пальто и, ничего не сказав про мои запачканные внизу брюки, открывает дверь машины. Послушно сажусь и первым делом начинаю разглядывать свое лицо в зеркальце в козырьке.
Оно перепачкано в крови, но значимых повреждений нет. Я, как множество девушек, инстинктивно закрыла его, когда стала кувыркаться по ступенькам лестницы.
Потом обращаю внимание на разбитое стекло телефона и покоцанные края и вздыхаю, понимая, что моя авантюра могла закончиться гораздо хуже.
Макс, кинув в багажник пальто, садится рядом. От его рассерженного взгляда меня пробирает дрожь.
– Пока мы едем в больницу, я жду от тебя подробный рассказ, какой черт тебя занес в это место? И что произошло там? – категорично требует он.
Даже не смотря на него, по его голосу понятно, что он очень злится, несмотря на то, что старается держать себя в руках.
Вынимаю из кармана джинсов сложенный листок, который получила сегодня, и протягиваю ему.
– Я не думала, что это заброшенное здание, когда поехала сюда…
– Но когда приехала и увидела, зачем ты туда пошла?
Он пронизывает меня своим свинцовым взглядом.
– Затем, что уже приехала, – заявляю я, тоже начиная сердиться на саму себя.
– Почему не позвонила мне?
– Ты же был занят.
Буквально слышу скрип его зубов:
– Что дальше?
– Я не знаю, – бормочу я, желая одного – чтобы он перестал спрашивать меня о произошедшем.
– Ника!
Его тон подразумевает, что допрос не закончится, пока Макс все не узнает.
– Мне показалось, что меня кто-то толкнул, но я никого не видела, – нехотя признаюсь я.
Он резко нажимает на тормоз, так что ремень срабатывает и фиксирует меня в кресле, и припарковывает автомобиль на обочине.
– Тебя хотели убить? – его голос гремит на весь салон.
Я не на шутку пугаюсь его реакции и уже жалею, что сказала ему об этом. Надо было сказать, что я упала.
– Нет. Макс, я не знаю…
МММ смотрит на меня взглядом, от которого мне хочется спрятаться.
Он приподнимает мое лицо за подбородок, чтобы я не убирала взгляд, и, чеканя каждое слово, словно желая, чтобы оно дошло до моего сознания, произносит:
– Ника, обещай мне, что ты выкинешь эту историю из головы и больше никуда никогда не поедешь, кто бы тебя и куда ни звал и что бы тебе ни обещали!
Молчу, смотря ему в глаза, и не знаю, как мне пообещать это.
– Иначе ты больше никогда не приедешь в Питер, – жестко добавляет он.
Это нечестно. Максим играет не по правилам. МММ играет на моих чувствах. А я слишком люблю его.
– Обещаю… – еле слышно выдавливаю я, чувствуя подсознательно, что сейчас, повинуясь ему, я предаю Веру, оставив безнаказанным человека, виновного в его смерти.
– Ника, я не слышу.
Сердито смотрю на него и говорю отчетливо и громко:
– Обещаю!