Моя Дилор

ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ СО СЧАСТЛИВЫМ КОНЦОМ

История эта нетороплива, как ишак.

В областном городе Гюльбахор проживала миловидная женщина, вдова, по имени Суйма.

Ее полюбил Суяркул Мугурманов, мужчина в расцвете. Волшебным зимним вечером он робко предложил ей руку и сердце. И, трепеща, выслушал заветное «да» из милых уст.

Бракосочетание было назначено на конец марта.

Но с приближением сияющей даты все чаще ловила Суйма печаль в глазах возлюбленного.

— Что с тобой, милый?

Он молчал, молчал… Но однажды, не выдержав, признался:

— Тени предков не дают мне покоя, родная. По обычаю жена должна переступить порог мужниного дома. А у нас наоборот получается. Я войду в твой дом, а это недостойно настоящего мужчины, главы семьи.

— Как же быть, милый?

— А ты перепиши домовладение на мое имя.

Только-то! Счастливая невеста выполнила желание жениха. Тени предков замолкли, и молодые расписались.

Но снова закручинился Суяркул. Суеверная тревога поселилась в его душе: прекрасный дом, любящая жена… Не слишком ли много выпало ему счастья? Выдержит ли сердце?

«Не выдержит, пожалуй», — решил он. И в июне подал заявление в суд: расторгнуть брак и выписать бывшую жену из его дома.

Тут, пока суд да дело, в Суяркуле заговорила совесть. А может, это вновь назойливо бубнили тени предков:

— Мужчина, бескрайнюю, как хлопковое поле, любовь ты променял на паршивый домишко?

— Продешевил я, — согласился Суяркул. — Вот если бы к дому да прибавить автомобиль василькового цвета…

Дело в том, что Суйма приобрела «Волгу» на паях со своим родственником Оралом Завировым. Договорились так: машина будет числиться за Оралом, пока вдова не выплатит ему всю ее стоимость.

Вот и мучился Суяркул, нутром чувствуя, что грех такую ценность оставлять в нежных и слабых женских руках.

Тут подвернулся Низам Мугурманов, родной брат.

— Оформим пока машину на мое имя, а там сочтемся, — предложил он Суяркулу.

— А разве это можно?

— Мне все можно. Зря, что ли, я в милиции работаю?

Призвали на помощь друга и коллегу — капитана милиции Бахтияра Ахмедова и втроем увлеченно принялись за дело.

Тут очень помогло то, что юридический хозяин «Волги» василькового цвета Орал Завиров был неграмотным. Вот компаньоны и написали заявление от его имени: хочу, мол, продать машину.

— Орал-джан, очень нужна твоя подпись, — подкатились они к Зави-рову.

— Несилен я в грамоте, дети мои. Что говорит эта бумага?

— Уж такая мелочь, просто стыдно утруждать твои уши, Орал-джан, — вились компаньоны. — Тут сказано, что машина нуждается в ремонте после крохотной, крохотулечкой аварии.

— Ремонт — дело нужное, — закивал Завиров. И подписал.

Остались пустяковые формальности. Капитан Ахмедов велел заведующему комиссионным магазином Ачилову оформить «покупку» через его магазин. Не посмел ослушаться Ачилов, состряпал полагающуюся документацию. Еще раз обращаться к пожилому неграмотному Завирову коммерсанты постеснялись, и поэтому везде за него расписался Суяркул.

Так, в результате недолгих манипуляций Суйма Мугурманова лишилась мужа, дома и машины. Но понадобилось два года, чтобы свершилось возмездие: к семи годам лишения свободы был приговорен Суяркул Мугурманов, и к одному году — заведующий комиссионным магазином.

И еще год прошел, пока городской суд не признал злополучный дом собственностью Суймы.

А что же основные организаторы аферы, Низам Мугурманов и Бахтияр Ахмедов? Их приговор не коснулся. Машина правосудия осторожно объехала их, как неразумных дошкольников, балующихся на проезжей части. Правда, суд вынес частное определение: «Необходимо провести дорасследование действий Б. Ахмедова и Н. Мугурманова».

Только какое может быть дорасследование, если следователь межрайонной прокуратуры И. Мурадов еще за полтора месяца до суда прекратил уголовное дело на любопытнейшем основании: дескать, преступники в данное время не являются общественно опасными и совершенное ими преступление потеряло значение!

То есть преступления как бы и не было. Значит, и уголовников нет, а есть славные работники милиции, правофланговые армии закона и порядка.

И скажите, бога ради, что еще нужно этой настырной Суйме? Дом ей вернули, как и машину. Какой такой справедливости она добивается?

В приватном разговоре с Суймой капитан Ахмедов, усмехаясь, сказал:

— Нет в Узбекистане такого человека, который смог бы привлечь меня, капитана Ахмедова, к ответственности.

— Докажите, что я это говорил! Свидетели есть? — может возразить Ахмедов. Нет свидетелей. Но ход событий невольно заставляет поверить в особую неприкосновенность вышеупомянутых правофланговых.

Добрый десяток громов прогремел в результате множественных заявлений Суймы Мугурмановой. Это громыхали крайне уважаемые и весомые организации и учреждения.

— Разобраться! Тщательно проверить! Принять меры! — Одна за другой следовали гневные вспышки директивных молний.

Но здесь, на месте, в прокуратуре, после очередного удара молнии даже запаха гари не обонялось и невозмутимо и с некоторой даже ленцой отвечалось инстанциям:

— Пересмотр считаем необоснованным.

На том и стоят.

Автор предвидит, что читатель задаст им недоуменный вопрос: а как же с заголовком? Заголовок-то обещал счастливый конец?

Автор поясняет:

— А разве нет? Правда же, история закончилась вполне счастливо. Во всяком случае, для Низама Мугурманова и Бахтияра Ахмедова.

НАУЧНЫЙ ПОДБАННИК

И вдруг баня № 15 стала ощущать недостаток клиентуры. Пустующие помывочные площади зримо подтачивали банно-финансовый план. Коммунальное хозяйство города залихорадило.

Выяснились странные явления: мирному обмыванию и пропариванию граждан стали мешать потусторонние шумы и гулкий хохот, доносившиеся как бы из преисподней. Наблюдалась вибрация стен, вызывавшая у моющегося контингента неприятные сейсмические ассоциации. Из-за этой непонятной чертовщины аксакалы бани и подвергли ее бойкоту.

Сама собой образовалась общественная исследовательская бригада, в основном из атеистов. Поиск привел в банные подвалы.

Там, в подвалах, были обнаружены люди. В непринужденных позах, за столами и на столах, они пили черный байховый чай из расписных чашек, внимая белозубому, пышущему здоровьем оратору. Вошедшие атеисты уловили лишь конец его выступления:

— … а бородатый говорит: «Нет, я, прежде чем купить, всегда галоши примеряю…»

Шквал хохота обрушился на мрачные подвальные своды. Задребезжали стекла, закачались на шнурах стоваттные лампы.

Визави белозубого ревниво вскричал:

— А как шофер в командировку собирался, слышали? Значит, вызывают шофера на автобазу…

Атеисты с удивлением разглядывали компанию. Надо сказать, что не все группировались вокруг рассказчиков. Обособленная секция в углу с ожесточением терзала магический кубик Рубика. Но чай пила тоже.

Бригадир поисковиков осмелился вклиниться в беседу.

— Граждане! — сказал бригадир. — Почему же, граждане, вы избрали для чаепитий это душное мрачноватое помещение? Ведь недалеко чудная чайхана с обслуживанием по первому разряду!

Из-за стола поднялся человек с цепким взглядом.

— Вам что, товарищ? — спросил он. — На каком основании дезорганизуете коллектив? Зачем склоняете его к злостному нарушению производственной дисциплины? Или вы не видели на двери вывеску: «НИИ мясной промышленности»? Здесь протекает плановая научная работа. А кто вы?

— Я атеист от банной общественности, — смешался бригадир. — Можно последний вопрос: как совмещается с наукой этот чай? И анекдоты? И Рубик?

— Стимуляторы умственных процессов, — сурово разъяснил собеседник. — Только вам этого не понять. И идите вы в баню.

Удостоверившись в отсутствии чертовщины, общественники освободили подбанник и пошли к аксакалам — заверять, что пятнадцатая баня стоит на вполне твердой научной основе.

С их уходом научный коллектив зашумел:

— Слесаря! Пусть в момент сообразит внутреннюю задвижку! Работать невозможно! Ходят тут кто ни попадя, всякие необлеченные…

И в момент слесарь сконструировал щеколду. Стало уютно и надежно, как в трехнакатном блиндаже. Установили справедливую очередь на заваривание чая и кручение кубика.

Щеколду отодвинули, только когда удостоверились, что новые посетители — компетентные и властью вполне облеченные люди, а интересуются они состоянием научной работы в институте и дисциплиной труда, а побочно — кадровыми и финансовыми вопросами.

Подбанный блиндаж стойко оборонялся от каверзных вопросов посетителей. Главным козырем был тот факт, что институт — сугубо новый, молодой, формирующийся, а также в стадии организации. Тем не менее он разработал массу научных тем, практическое решение которых хотя и откладывается из года в год, но это как раз потому, что институт молодой, формирующийся. Всего-то восьми лет от роду.

Впрочем, вот пример: установка по охлаждению жидким азотом колбасного сырья была все-таки смонтирована на Лангарском мясокомбинате. Потом, правда, размонтирована, зато установлена на Молобъединении. Потом, правда, установили, что ее там не устанавливали. Тем более что затерялись рабочие чертежи, возможно, что их найдут в головном, московском учреждении. А и не найдут — тоже не беда. Важно, что на эту тему средства все-таки израсходовали. Шестьдесят тысяч.

Взялись было еще за одно дело — механизировать очистку мяса от костей. Закончить тему по плану полагалось еще в позапрошлом году, но до сих пор не отскребается от костей мясо, хоть плачь! Зато легко отскреблись от госбюджета тысячи рублей, не предусмотренные сметой.

Все это мелочи, а большим достижением следует считать то, что институт почти сам себя содержит. Смотрите: условный эффект, выгода от придуманных институтом научных усовершенствований, если они когда-нибудь внедрятся, — миллион рублей. А затратили на придумывание только миллион сто тысяч. Это ли не успех!

По вопросам же дисциплины, самокритично покаялся научный коллектив, да, были огрехи. Но отдадим должное руководителю института товарищу Пороговскому. Вывез он дисциплину на собственном горбу, вознес на должный уровень согласно требованиям времени.

Ведь что творилось раньше? Запланирована была Пороговским кандидатура в местком подходящего ему товарища Реденковой. А вконец разболтавшийся коллектив прокатил Реденкову, забаллотировал. Тут заведующий завинтил дисциплинарную гайку до конца нарезки, подраспустившихся критиканов заставил уволиться, а Реденкову провел уже в секретари партгруппы. Емкостью для тайного голосования послужила коробка из-под обуви, и внимательно следил Пороговский за процессом опускания бюллетеней в обувную урну. Реденкова же по ее избрании осталась верной, не зазналась. На всех закрытых партсобраниях усаживала заведующего на почетное место в президиуме, а также правил он решения партсобраний и самолично намечал очередную повестку дня. Нет, не смущала парторга беспартийность Пороговского. Был бы активен, вот что главное.

Активность его подтвердилась и продуманной премиальной акцией. По случаю очередного невыполнения плана лишен был заведующий премии. Однако, не растерявшись, он премировал полуторной суммой сотрудников одной из лабораторий. А потом еще одна верная женщина, Ситчикова (она же старший инженер, она же секретарь, она же инспектор по кадрам), изымала у награжденных излишек в пользу обойденного заведующего.

И в свете вышеизложенного разве можно упрекнуть заведующего в том, что он премировал Ситчикову как бы за ударную работу на уборке хлопка, хотя на деле-то она и не мыслила выезжать на поля? Разве ж не достойны награды преданные подчиненные?

И еще неплохими суммами была одарена Ситчикова уже не как хлопкороб, а как кадровый деятель, достигший и на этом поприще завидных высот, о чем следует сказать поподробнее.

Дело в том, что, воюя с критиканами и правдолюбцами, добился Пороговский небывалой цифры кадротекучести — сорока процентов. Как тут быть? Не одного руководителя повергла бы такая цифра в смятение, но легко справился с ней тандем Пороговский — Ситчикова, взяв на работу тридцать шесть совместителей без трудовых книжек. Почти девять незаконных тысяч было им выплачено, но лес-то рубят — щепки летят!

…В раздумье удалились компетентные посетители. И правда, какие славные, интеллигентные люди трудятся на почве мясного усовершенствования, с какой отвагой защищают родное учреждение! Так ли уж виновны они в том, что ни одна их тема по механизации работ в мясной промышленности республики не внедрена, что тем самым внесли они нулевой вклад в Продовольственную программу?

Да постойте, почему же нулевой? А разве то, что создана прочная кормовая база для семидесяти сотрудников института, не достижение?!

РАСПРАВА

Эта история произошла в одном из городов Ташкентской области. Впрочем, почему «произошла»? Тянется она до сих пор, а начало ей было положено шесть лет назад.

…Входя в дом, снимай обувь — таков старинный узбекский обычай.

Этот обычай очень неудобен для бандитов, которые хотят проникнуть в дом под видом добропорядочных электриков, озабоченных показаниями счетчика. Действительно, если придется бежать, не всегда выкроишь время для обувания.

Так получилось и в нашем случае.

Двое бандитов, представившись электриками, зашли в дом Рахимы Джабаевой. Сняли обувь и показания счетчика. Потом, угрожая ножом и пистолетом, они стали бить Джабаеву, требуя денег. На крики Рахимы прибежала ее невестка, Рано Джабаева, и тоже закричала. Поняв, что дело сорвалось, грабители пустились наутек. Впопыхах один оставил свои ботинки — черные, сорок второго размера, с резинками вместо шнурков.

Дочка Рахимы вызвала милицию. Оперативный дежурный капитан Суннатов передал по телефону о разбойном нападении. На место происшествия срочно выехали участковый инспектор Г. Ханджаров и начальник отделения уголовного розыска М. Нардажиев. Позже прибыла оперативная группа, в составе которой были следователь Булатов и заместитель начальника отделения уголовного розыска Алимов.

…Суд состоялся. Преступник был осужден на два года лишения свободы. Им оказался бывший начальник угрозыска капитан Нардажиев.

— Ну и ну! — скажет читатель. — Бандит под личиной милиционера! Оборотень! Страшное дело…

Успокоим читателя — нет, не бил Нардажиев женщину в область живота, не совал ей под нос дуло пистолета. В течение пяти дней он вел поиск преступников, пока заместитель начальника ОВД Махмудов не приказал прекратить дело.

Бандитов — Анатолия Юна и Сергея Яковенко — поймали на другом деле, и в ходе допроса они признались в нападении на Рахиму Джаба-еву. И вот тогда капитан Нардажиев был обвинен в укрытии преступления— так как не было о нем записи в книгах учета сообщений и преступлений. Не было составлено протокола на месте происшествия. Собственно, не оказалось никакой документации.

Позвольте, а разве можно заниматься поиском преступников и одновременно укрывать преступление? И что же это за «укрытие», если капитан Алимов забрал с места происшествия те самые черные ботинки сорок второго размера и в тот же день на разводе-инструктаже информировал личный состав, показав ботинки и описав приметы преступников? И это в присутствии начальника ГОВД Муратова и его заместителя Махмудова!

Потерпевшая Рахима Джабаева отказалась подавать заявление в милицию.

Из показаний Анатолия Юна: «В указанном доме мы с Яковенко Сергеем ничего не взяли, но там — знаю со слов Рустама, одного из «наводчиков», — были деньги в большом количестве, более ста тысяч, плюс ко всему в большом количестве бриллиантовые кольца и серьги… Со слов Рустама мне также известно, что в том доме продавали опий не менее 20 рублей за один грамм».

Нет никаких оснований не верить бандитам. Возможно, боясь их мести, Рахима наотрез отказалась писать заявление в милицию. Ее поддержал муж, Джабаев. Мало того, они отругали дочь за звонок по «02».

Итак: звонок в милицию не зарегистрирован, преступники ничего не взяли, поймать их не удалось, и потерпевшая не желает выносить сор из избы. Заведи дело — оно и «повиснет». И Махмудов устно приказывает прекратить розыск. А спустя два года уверенно говорит о том, что ему ничего не было известно о преступлении. Значит, спрос с начальника угрозыска. И ответственность только его. Все складывается очень удачно.

Из объяснения Махмудова: «Нардажиев и Ханджаров о данном случае руководству ГОВД не доложили».

Из объяснения Алимова: «Я с Нардажиевым и следователем Булатовым на месте происшествия не был».

Из объяснения Суннатова (чьей прямой обязанностью было зафиксировать вызов милиции): «Сообщение о преступлении я не принимал».

Вот такие дружные объяснения так называемых свидетелей. Но ведь ишаку ясно (да не примет уважаемый суд обращение к этому непарнокопытному за оскорбление), что, скажи свидетели иное, они тут же перескочили бы на скамью подсудимых. Тем не менее суд принимает их свидетельства за непреложную истину.

А коли истина установлена, кому же захочется заново разбираться в этом деле? И поэтому гласом вопиющего в пустыне оказались свидетельства некоторых других лиц.

Из объяснения Рано Джабаевой: «Через несколько минут приехала милиция, себя представил он Алимовым… Он посадил меня на зеленые «Жигули», чтобы опознать преступников… Мы с ним объездили вокзал и поселок. Но преступников не нашли… Когда я садилась в машину, подъехали «Жигули» бежевого цвета, и Алимов спросил, будем ли составлять протокол. Тот человек был высокого роста с фотоаппаратом. Он ответил: «Махмудов в Ташкенте, когда приедет, решим…»

Из объяснения капитана Усманова: «В 17 часов был развод… Начальник ГОВД полковник милиции Муратов А. X. информировал нас о случившемся преступлении. При этом зам. начальника ОУР капитан милиции Алимов Аскар показал сапожки мужские…»

И еще из одного объяснения: «В 17 часов, перед заступлением в наряд, была ориентировка… Ориентировал зам. нач. ОУР Алимов, он показал туфли черного цвета и описывал предметы преступников… Я точно помню, что начальник ГОВД Муратов буквально три-четыре дня подряд спрашивал Нардажиева, какую он провел работу по установлению и задержанию преступников… О всех фактах, случаях, сообщениях мы, оперативные работники, в обязательном порядке докладываем устно руководству, а руководство ГОВД ругает, обзывает фиксаторами, и отдельные преступления остаются незарегистрированными и без принятия по ним надлежащих мер. В исходе работник остается виновником вплоть до увольнения или привлечения к уголовной ответственности, как это было с Нардажиевым… Только прошу мое это объяснение без моего ведома не разглашать. Написанное мною все правильно, в чем и подписываюсь»… (подпись).

Из письма горкома партии:

«… Бюро горкома партии утвердило решение парторганизации об исключении Нардажиева М. из рядов КПСС в соответствии с § 12 Устава КПСС за безответственное отношение к служебным обязанностям, непринятие действенных мер к задержанию преступников, совершивших разбойное нападение на гражданку Джабаеву Р., и привлечение к уголовной ответственности».

Бюро состоялось в начале августа. А суд — в середине. Стало быть, еще до суда была предопределена судьба капитана Нардажиева.

Из справки:

«Капитан милиции Нардажиев награжден…

… орденом Красной Звезды за проявленное мужество и отвагу при задержании особо опасного преступника,

… медалью «За безупречную службу» III степени,

… медалью «За безупречную службу» II степени…».

НУ ПРЯМО КАК В КИНО

Да, в ужасной растерянности пребывает автор: сюжет его фельетона один к одному совпадает с сюжетом кинокомедии «Прохиндиада, или Бег на месте». Боязно мне: ну, как притянут к ответу за плагиат? Но что поделать — все в жизни было, как в кино.

Даже внешне наш герой — генеральный директор производственно-мебельного объединения «Кукдала» Е. Л. Круплянский похож на героя «Прохиндиады» Сан Саныча, так блистательно играемого Калягиным. Такой же в меру упитанный, с уютной, кругленькой физиономией, только что без усов. Несущественных различий можно наковырять и еще: Сан Санычу, к примеру, вот-вот стукнет пятьдесят, а Круплянскому ждать юбилея еще три года.

Без особого рвения относился Сан Саныч к своим непосредственным обязанностям. На рабочем месте для видимости оставлял пиджак, сам же ускользал для организации посторонних дел, которыми воздвигал здание своего благополучия.

Подобным же строительством был занят и Круплянский. Фундамент его здания был замешен на связях с высокими людьми, на взаимовыручке согласно известному девизу «Ты — мне, я — тебе». Потому и стенания потребителя о качестве мебели, выпускаемой объединением, умело и вовремя заглушались. Отчеты и рапорты о выполнении плана подвергались должной косметике. Только, отскоблив с них пудру и румяна, выявили компетентные люди знатные приписки к выполнению годового плана, выразившиеся в сумме 657 тысяч рублей.

Командир производства Круплянский, располагая такими суммами, щедро раздавал премии. За год — миллион семьдесят девять тысяч. На каждого работника фирмы по пятьсот семьдесят рублей. Это если всем поровну. Но поровну, конечно же, не получалось.

Не надо думать, что примитивной совковой лопатой Круплянский загребал себе сверхплановый куш из премиального мешка. Тоньше был его расчет. Главное — одарить соратников. И, застимулированные материально, помалкивали замы и главбух, отводили взгляд партийный и профсоюзный лидеры, заталкивая в карман незаконные отчисления.

(А помните бескорыстие героя «Прохиндиады»? Отказываясь от наличных, он брал лишь ответными услугами: спокойнее так и выгоднее.)

— Позвольте-ка, — вправе встрепенуться читатель, — ну, хорошо, прекраснодушный директор замазывал премиями глаза подчиненным, но разве же объединение «Кукдала» — независимая островная держава с императором Круплянским Первым? Полагается же, наверное, быть хоть какому-то там главку или министерству, блюдущему государственные интересы?

Ах, конечно. Но вновь уставимся на экран. Что там?

Там — сауна. Микромир блаженства и умиротворения. В саунных парах разрешает Сан Саныч всевозможные проблемы с сильными мира сего. Чем же хуже Круплянский? Выросло на задах мебельного комбината неказистое снаружи сооружение, зато внутри — помывочный рай, проходивший по документам как «спецобъект».

Это потом генеральный директор будет утверждать, что сауна воздвигалась исключительно для омовения рядовых рабочих и служащих, и даже представит фальшивые графики посещения бани рабочими. На самом-то деле посещал объект сам министр с заместителем, и всегда сопровождал их генеральный директор Круплянский.

Не исключено, что именно в сауне регулировались жгучие вопросы не только о премиях, но и о жилищных условиях самого Круплянского. Продав собственный дом, он исхитрился получить от государства квартиру, которую быстро обменял на особняк, правда, затратив на его ремонт восемь тысяч семьсот рублей.

— Да, пожалуйста, — говорит директор. — Проверьте счета и накладные на стройматериалы и оборудование. Убедитесь: все закуплено в госторговле, включая биде…

(Кинозритель, припомним Сан Саныча, его папку с аккуратно подшитыми накладными на строительство дачи.)

Круплянский забывает рассказать о том, как, почуяв беду, посылал он своего зама по хозмагазинам города срочно организовать подложные документы на закупку стройматериалов.

И все-таки давайте не впадать в ханжество, описывая сверххудожественные паркеты и мебель отремонтированного директорского особняка. Или не имеет права мебельный король обставить гнездо своими же изделиями? Ведь не запретишь же сатирику оклеить комнату вместо обоев своими лучшими фельетонами.

Снова кадры из фильма: Сан Саныч проворачивает аферу с покупкой автомобиля чужому дяде на свое имя. Может, хоть здесь-то сюжеты не совпадут, уповал автор. Совпали — и Круплянский занимался тем же. Различие углядел ось лишь в марках автомашин. В кино был «мерседес», у нас же попроще — «Жигули»…

Персонаж «Прохиндиады», директор НИИ, спрашивает Сан Саныча:

— А что у вас с образованием? Тут написано «незаконченное высшее», как это понимать?

— Это сложно… — мнется Сан Саныч.

Спросим и мы Круплянского:

— А у вас как по этой линии?

— Сложно… — так же односложно ответит генеральный директор.

И правда, сложно: вроде бы налицо два высших образования (закончил Ташкентский политехнический, а еще юрфак госуниверситета). Но полагая, что смешно равнять босса республиканской мебельной промышленности с заурядным очкариком-студентом, услужливые вузовские администраторы обрушили на Круплянского ворох незаконных послаблений: разрешили переход в другой институт с академической задолженностью, для сдачи экзаменов предоставили ему индивидуальный график, по которому, например, он припеваючи «сдал» за два дня то, что очкариками с трудом осваивалось за три семестра. Практические занятия он выполнял теоретически. А такая мелочь, как зачетная книжка, была выдана ему лишь спустя четырнадцать месяцев после зачисления.

Вот и пришлось специальной коллегии аннулировать дипломы директора как недействительные.

Итак, у Сан Саныча незаконченное высшее. У Круплянского незаконченное высшее.

Так постепенно рассыпалось здание благополучия, воздвигнутое Круплянским. Рухнули два диплома, подпиравшие крышу, рухнул и билет члена КПСС.

Финал «Прохиндиады»: так же рухнуло фальшивое счастье Сан Саныча. Трепеща в ожидании правосудия, он как бы дематериализуется, исчезает. Как личность и как махинатор.

Что же с Круплянским? С поста директора он снят. Но остались удивительные явления, до сих пор не объясненные.

Действовал на мебельном комбинате специальный цех № 5 — «хитрый цех», как прозвали его в коллективе. Работал он особую мебель особого качества по особым чертежам для особого заказчика по особому указанию генерального директора. А вот наделенные особыми полномочиями лица не нашли пока что путей, по которым расходились изделия «хитрого цеха». Разведя руками, зафиксировали лишь «отсутствие учета готовой продукции».

Была обнаружена незаконная передача оборудования другим организациям, а на свалке нашли совсем новые станки. На складе же, наоборот, не нашли заприходованного сырья более чем на четверть миллиона целковых — сгинул лес, дематериализовался… Рьяно закатала рукава мундира районная прокуратура, чтобы жестоко спросить с виновных — ан раскатались рукава обратно как бы сами собой, а у прокуратуры, надо думать, объявилась масса других неотложных дел. Заскрипели невидимые тормоза.

… Дружно защелкали сиденья кресел. Отсмотрев кино, зритель весело сбрасывает с себя паутину иллюзий.

Он понимает, что конкретного Сан Саныча в природе не существует.

Это всего лишь обобщенный художественный образ, вылепленный замечательным Калягиным.

А Круплянский реален. Он есть. Как есть и занимательные факты, изложенные мной. Эти факты трепетно ждут внимательного прокурорского расследования.

И поэтому экранное слово «конец» нам не подходит.

ПУТЬ К ПОБЕДЕ: ТРИ СУДЬБЫ

Солнечный Узбекистан. Сапог оккупанта не впечатался в этот край, сыны которого тем не менее грудью встали на защиту Родины.

После войны в республику вернулось сто двадцать тысяч непосредственных участников боев. К сожалению, сейчас их осталось только восемнадцать тысяч.

О трех из этих оставшихся сегодняшний рассказ.

Восемнадцать бойцов удерживали маленький плацдарм на днепровском острове Хортица, у Днепрогэса. Патроны кончились, завязалась рукопашная. В погоне за фашистом Байс Иргашев несколько увлекся. Не рассчитал, что слишком оторвался от товарищей. Что делать? Упал, притворился мертвым. Сквозь прикрытые веки увидел рядом гитлеровца, расположившегося с пулеметом. Выждав минуту, когда наши бойцы поднялись в очередную атаку, Байс быстро вскочил и уложил немца из автомата. Захватив пулемет, открыл огонь по врагу.

Это решило исход боя.

— И вот, — вспоминает Иргашев, — мы на правом берегу Днепра. А пушек с нами нет — не успели еще переправить. Нашли мы брошенную немцами 105-миллиметровку, и снарядов к ней полно, только замок поломан, нет ни пружины, ни боевого ударника. Подошел я к командиру взвода Шилину: «Дайте людей, товарищ командир, пушку перевернуть, пострелять хочу из нее». Усмехнулся Шилин: «Вечно ты что-то выдумываешь», — но бойцов дал. Развернули мы орудие на 180 градусов, зарядили. Через дырочку в казенной части вставил шомпол — и молотком по шомполу! Сработало! Двадцать восемь выстрелов таким манером сделал по противнику. Опять Шилин усмехнулся: «Неугомонный ты, Иргашев! Только что тебя за Хортицу к герою представили, а теперь придется еще к ордену Славы…» Так и получилось, что орден обогнал мою звездочку…

— А почему же вы не носите ее, звездочку-то? — поинтересовался я.

Он рассмеялся:

— Так ведь костюмов несколько, а звездочка одна. Что же ее все время перевешивать?

— Байс Хамидович, — спросил я, — понятно, что на войне не до смеха было. А все-таки не припомните какой-нибудь забавный случай?

— Вы правы, война и смех — понятия вроде бы несовместимые. А, с другой стороны, жизнь продолжалась и на войне. Все бывало. Ну вот, кстати, там же, после форсирования Днепра, выскочил я на берег мокрый. Холодище! Не июль ведь, октябрь. А тут немецкий склад с обмундированием. Лязгая зубами, быстренько переоделся в сухое, надел куртку и шапку. Вышел, как заорут наши: «Хальт! Хенде хох!» И уже автоматы вскинули. Вам смешно? Мне-то не особенно было. Тут же немецкую форму ко всем чертям скинул, ну ее…

Бесстрашие, беззаветная преданность Отчизне. Эти черты Байс Хамидович унаследовал скорее всего от отца — председателя ревкома, чекиста…

— А уж герой-то я по маминой линии, — снова рассмеялся Иргашев. — Мама у меня была удостоена звания «Мать-героиня». Десятерых нас воспитала…

Он был студентом Среднеазиатского университета в Ташкенте.

А в 1942 году попал в Воронежский сельскохозяйственный институт. Правда, не в качестве студента. На территории института располагалась 206-я стрелковая дивизия 27-й армии. Отсюда началась длинная военная дорога старшего сержанта Артыкова.

И уже в 1943 году «Огонек» сообщил: «219 истребленных гитлеровцев на боевом счету у смелого разведчика-узбека Алима Артыкова». А война продолжалась, и счет увеличивался…

Касаясь пальцем старой фотографии, где он запечатлен веселым, задорным, с боевыми регалиями: орденом Красной Звезды (тогда еще его носили на левой стороне груди), медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», — Алим Расулович чуть смущенно признается:

— Молодой был, ничего не боялся…

А немцы его боялись. Вражеские репродукторы за линией фронта захлебывались: «Узбек Арал! Подожди, попадешь ты к нам!»

Он не ждал, сам шел к ним. За «языками». Трех лейтенантов привел, майора. «Арал» — это было его фронтовое прозвище, аббревиатура от «Артыков Алим».

Бойцы шутили:

— Снова фрицы об Арале оборались…

В районе Курской дуги в селе Серебрянка ночью впятером пробрались в немецкий штаб, тихо сняли охрану…

В доме на столе — следы буйной попойки, недопитые бутылки шнапса. Храпит здоровенный фашист. На вешалке — полковничье обмундирование.

Навалились на оберега, одолели.

— Потом его смерили, — смеется Артыков. — Хотите верьте, хотите нет — двести одиннадцать сантиметров. Помогло нам, конечно, что пьяный был. Пьянство к добру не приводит. Это он, наверное, запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Впрочем, повод для пьянства был уважительный. Когда приволокли полковника на нашу сторону, в его планшете обнаружили свеженький приказ о присвоении ему генеральского чина. Так и не пришлось вояке пофорсить в генеральских погонах.

… А в тридцатилетие Победы приехал Алим Расулович на Киевщину, на встречу с однополчанами. В селе Володарки подошли к памятнику, где на мраморе высечены имена 157 павших героев. Прочел Арал двадцать седьмую строку сверху: «Алим Артыков». Заплакал.

— Заплакал, — подтверждает Алим Расулович. — Хотя вроде бы радоваться надо, что ошибка вышла. И то сказать: четыре раза на меня мать получала похоронки…

Тут же разыскали мастера. Выбил мастер против фамилии Артыкова слово «жив».

— Кахрамон Каримов? — Профессор Ташкентского университета Туган Эрназаров раскрыл зачетку студента. — Интересно, почему у вас такое необычное имя?

(«Кахрамон» по-узбекски — «герой».)

Юноша смутился.

— Меня так в честь отца назвали. Это он герой…

…Гвардии лейтенант Гулям Каримов участвовал в Ясско-Кишиневской операции. С 800 бойцами штурмовал крайне важную, имевшую стратегическое значение высоту в районе городка Пашканы. Высоту взяли.

— И осталось нас тридцать пять человек, — с болью вспоминает Гулям Каримов. — Командир дивизии приказал мне держать высоту до последнего. Мы держали. Пять суток без воды, без пищи. А контратаки фашистов одна за другой… Держались до прихода наших.

Командующий фронтом позвонил во фронтовую газету «Суворовский натиск»: шлите корреспондента, пусть напишет очерк о новом герое. Корреспондент прибыл, да увидеться с Гулямом не смог: высота в окружении немцев. Пришлось писать заочно…

Вернувшись с высоты, прочел Гулям очерк в газете. Назывался очерк «Офицер Каримов».

Под очерком стояла фамилия автора: Т. Эрназаров.

— Так и не довелось мне тогда встретиться с твоим отцом, — сказал профессор студенту. — Приглашай. Лучше поздно, чем никогда.

Встреча фронтовиков состоялась через тридцать один год.

— Там еще такое дело вышло, — вспоминает Каримов. — Сразу после той высоты командир полка дает мне новое задание: подобрать роту — человек двести, форсировать речку Молдавку, разведать населенный пункт на том берегу. А я как сроднился с теми тридцатью пятью: не надо, говорю, роты, одни справимся.

Форсировали реку, ну, скажем проще, не форсировали — перешли вброд: мелкая речка, хоть и широкая. Уничтожили три огневые точки, заняли населенный пункт. Осталось нас семнадцать. Вокруг кукуруза, она там вместо хлопка растет. В кукурузе противник: румыны, немцы. Стреляем. Вдруг видим, выходят двое с белыми флажками, парламентеры, значит. Я их принял, говорю: вам бы сдаться, вы окружены батальоном. Сдались ведь, представляете? Триста пятьдесят человек из кукурузы вышли. Обер-лейтенант после, увидев мое «войско», речи на время лишился. Потом спрашивает: «Это и есть ваш батальон?» «Это и есть», — подтверждаю.

Вот такое стадо и пригнали. Потом комполка объявляет мне: мы тебя, Каримов, представили к званию Героя.

— Служу Советскому Союзу! — отвечаю. Думал, вот за это пленение. А оказывается, нет, за высоту…

Три человека, о которых я рассказал, вовсе не чересчур особенные, не исключение. Полковник Байс Хамидович Иргашев, председатель Ташкентской секции Советского комитета ветеранов войны, дал нам убедительные доказательства: тридцать два полных кавалера ордена Славы, двести восемьдесят Героев Советского Союза вернулись в сорок пятом в Узбекистан…