Моя единственная

9

— Какой восхитительный подарок! — Наталья лишь с сожалением вздохнула, понимая, что просто обязана отказаться — слишком обязывающим, был этот золотой браслет.

— Вам нравится?

— Еще бы. Но я его не возьму.

— Почему?

— Потому что после такого подарка невозможно сказать «нет».

— А вы не хотите ничем себя связывать?

— Разумеется.

— Ну, так берите и не бойтесь. Вы слишком умная женщина, чтобы я мог надеяться купить ваше внимание за такие вот побрякушки, сколько бы они ни стоили, — произнес он так просто, что Наталья заколебалась, но потом все же положила браслет возле его прибора.

Они сидели в уютном полутемном зале при свечах, в одном роскошном ресторане, находившемся на Большой Коммунистической улице. Наталья впервые оказалась здесь и, несмотря на всю свою самоуверенность, чувствовала себя не очень уютно. Не то чтобы ее смущали ковры, мрамор, хрусталь — но, когда швейцар открывал перед ней дверь, а официант отодвигал стул или подносил зажигалку, молодая женщина понимала, что играет не свою роль. И все эти великосветские привычки, которые советские нувориши с таким упоением перенимали у Запада, просто поставят ее в дурацкое положение, если она станет относиться к ним слишком серьезно и воспринимать как должное. И не перед присутствующими, не перед Дмитрием, который вел себя невозмутимо, а перед самой собой, когда она вновь окажется в привычной для себя обстановке, рядом с мужем.

— Вы забыли о том, что я не смогу объяснить своему мужу происхождение этого подарка.

— Он у вас, простите, ювелир?

— Нет, инженер.

— Тогда неужели вы не сможете убедить его в том, что это обычная чешская бижутерия, которую можно купить в любом универмаге?

Она покачала головой:

— Он не дурак, чтобы в это поверить. Он и так не поверил, что тот великолепный букет преподнесли студенты. — Наталье ужасно хотелось есть, она взяла меню, раскрыла его, а затем с веселым удивлением подняла глаза на Афанасьева. — Ого, мы, кажется, попали в библиотеку — Ремарк, Хемингуэй, Булгаков. «Яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках» из «Мастера и Маргариты», кальвадос из «Триумфальной арки», «омары по-парижски» из «Праздника, который всегда с тобой». И это все здесь есть?

— Да, конечно. Это рекламный трюк, придуманный одним из здешних официантов, у которого высшее филологическое образование, — подавать блюда, описанные в знаменитых романах. Интересно ведь, правда?

— Разумеется. Давайте наконец ужинать, я ужасно проголодалась. И заказывайте сами, потому что я не знаю, что такое «яйца-кокотт», и никогда не пила кальвадоса.

— Хорошо, но браслет вы все-таки возьмите.

Наталья медленно покачала головой, и тут ей пришла удачная мысль.

— Знаете что? — Она подняла бокал с шампанским и слегка отпила. — Вы этот браслет оставьте у себя, а мне сделайте другой подарок.

— Какой же?

— Я видела у вас знаменитую паркеровскую ручку… Моя диссертация пошла бы намного быстрее.

Улыбаясь, он уже лез в карман пиджака.

— Конечно, прошу вас.

— Ну, вот и прекрасно. Заберите браслет и давайте больше не будем спорить, лучше скажите, что это такое.

— Салат из крабов, если не ошибаюсь.

Незаметно появившийся официант так быстро и ловко менял тарелки, что почти не волновал пламя свечей, стоявших в двух больших канделябрах.

— Вам здесь нравится?

— Вы уже спрашивали.

— Но вы не ответили.

— И знаете почему?

— Не знаю.

— Здесь мне пришла в голову такая мысль — если раньше некоторые люди должны были из идеологических соображений скрывать свою принадлежность к элите, то теперь они позволяют себе откровенно презирать тех, «простых советских», которым когда-то присягали на верность.

Дмитрий поправил очки и улыбнулся. Ей подумалось, что у него хорошая улыбка, несмотря на некоторую снисходительность.

— Все-таки женщина-философ — это что-то необычное, почти как… — он пощелкал пальцами, подбирая сравнение (официант было встрепенулся, но Афанасьев успокоил его легким кивком головы). — Ну, как, я не знаю… поэт-бизнесмен. Но, между прочим, мой отец являлся представителем той самой элиты, которую вы имеете в виду. Он был замминистра внешних экономических связей.

В этот момент к ним подошла девушка с подносом, на котором высились миниатюрные букеты из тщательно подобранных цветов. Юбка у девушки была столь короткой, что ее можно было спутать с поясом для резинок, тем более что наряд дополняли классические черные чулки. Афанасьев выбрал букет, не глядя положил на поднос деньги и протянул цветы Наталье. Ей было стыдно признаться — а виной тому эта проклятая зарплата, — что она охотнее взяла бы те деньги, которые он так небрежно заплатил продавщице.

— Спасибо. А эта цветочница из какого романа?

— Право, не знаю. — Дмитрий подлил ей шампанского, вынув бутылку из ведерка со льдом, а когда официант принес жареную индейку, заказал себе рюмку коньяка. Но, даже выпив его, Афанасьев нисколько не изменился.

— Расскажите мне о том, чем вы занимаетесь, — попросила Наталья.

— Вообще говоря, это коммерческая тайна. Но если вы, Наталья, дадите мне страшную клятву никому не рассказывать, то…

— Вы меня заинтриговали.

— А вы меня очаровали.

Они обменялись улыбками и вновь наклонились к своим тарелкам.

— Кстати, в этой индейке должно быть что-нибудь запрятано.

— А что именно?

— Я не знаю, что они положили на этот раз, но в прошлый там была миниатюрная бутылка коньяка.

— Ну, так давайте разрежем и посмотрим.

Раздался треск разрезаемого жаркого.

— Ну вот, на этот раз фаршированное икрой яйцо. Прошу вас.

Наталья засмеялась.

— Спасибо. Но вернемся к предыдущей теме. Даю честное пионерское, что никому не расскажу.

— Я вам верю. Надеюсь, что и вы мне когда-нибудь поверите.

— Смотря в чем. Но не будем отвлекаться.

— Хорошо.

Она, наконец, почувствовала себя настолько сытой, что вздохнула, слегка отодвинулась от стола и взяла сигарету.

— Итак, мне нужно купить сырье, точнее, цветной металлолом, чтобы с выгодой продать его за границу. И я нахожу такое сырье на одной из подмосковных военных баз. Генерал, от которого зависит разрешение на продажу этого сырья, хочет приватизировать государственную дачу по государственным же ценам. Поэтому, когда я выхожу на него, он отказывается от денег и требует взамен эту услугу. Прекрасно, я выясняю, от кого зависит эта приватизация, и дальше выхожу на того чиновника, который может оказать моему генералу требуемую услугу. Однако он денег не берет — это взятка, а он человек принципиальный…

— Понимаю.

— Зато у него есть одна слабость.

— Какая же?

— Ему под пятьдесят, он невысокий, лысый, с брюшком. У него старая жена и взрослые дети. Угадайте его слабость!

— Женщины?

— Молодец. — Дмитрий осторожно взял ее левую руку и поцеловал пальцы. — Итак, я оплачиваю ему небольшую, трехдневную поездку в Париж с дорогой двадцатилетней проституткой. После этого мой генерал приватизирует свою дачу, я покупаю сырье, и в данный момент оно уже благополучно стучит колесами за границами нашего чудного отечества.

— Бедное отечество!

— Почему?

— Потому что в нем вечно царит беспредел чиновников, а умные люди, вместо того чтобы бороться с этим беспределом, греют на нем руки.

Он задумался и пожал плечами.

— Возможно, вы и правы, но мне не хочется сейчас ни углубляться в политику, ни представать в ваших глазах таким уж беспринципным хищником, который живет одним днем. Пойдемте лучше водить хоровод вокруг елки, которая стоит в банкетном зале. Как уверял метрдотель, она привезена прямо из Канады. И, кроме того, сегодня еще обещано выступление Жванецкого. Новый год как-никак…

Наталья долго потом вспоминала этот вечер, тем более что настали студенческие каникулы и у нее появилось много свободного времени. Однако она начала чувствовать себя так же неуверенно, как десятиклассница, которая первый раз идет на дискотеку. Пока Золушка еще не побывала на балу у принца, собственная жизнь кажется ей вполне терпимой, и у нее даже есть свои маленькие радости. Но после того, как она проделает тур вальса в королевском дворце под руку с красивейшим мужчиной королевства, возвращение к привычным обязанностям становится подлинной трагедией.

Все определения счастья, которые она приводила в своей диссертации, стали казаться ей выдумками людей, не знающих иных радостей, кроме чтения книг, а воспевание духовных ценностей напоминало объяснение в любви импотента. Может быть, это глупо и пошло, но Наталья никак не могла отделаться от такого настроения и не потому, что во рту еще ощущала вкус французского шампанского и осетрины, а потому что стыдно пренебрегать тем, чего не имеешь, и восхвалять преимущества того, что общедоступно — слишком это просто и неумно.

Да, она была растеряна, смущена, закомплексована и не знала, что делать дальше, потому что все то, к чему она стремилась до этого: диссертация, семья, любимая работа, — стало стремительно терять прежнюю ценность, становясь надоевшим бытом. Словно через волшебный фонарь Наталья увидела другой мир, и ей стало скучно в ее собственном. И не было опоры — ни в Боге, ни в детях, ни в науке, ни в любви.

Ей вспоминался еще один разговор с Дмитрием, когда они, устав танцевать, зашли в бар и сели на высокие табуреты.

— Если бы я не боялся быть неправильно понятым, — заговорил он, заказав два джина с тоником, то признался бы вам в любви.

— А разве это можно понять как-то иначе? — Наталья уже была веселой, раскрепощенной, и ей все нравилось, даже его манера держаться слишком аккуратно и никогда не расстегивать пиджак.

— Можно. Вот вы, например, я имею в виду женщин вообще, понимаете под этим какое-то возвышенное и неземное чувство, не так ли?

— Ну, пожалуй.

— А я недавно прочитал в газете о том, что происходит в человеческом организме, когда мужчина встречает нравящуюся ему женщину. Оказывается, все очень просто — из крошечной железы выделяется капля адреналина, которая воздействует на центр эмоций. Тот, в свою очередь, раздражает гипофиз, а гипофиз выбрасывает в кровь тестостерон. Вот вам и томное расширение зрачков, и подъем настроения, и повышенная чувствительность к самым невинным прикосновениям. Скажите, что это не любовь, или докажите, что при любви происходит что-то иное!

— Но это же биохимия, а, влюбляясь, пишу стихи!

— Сочиняя их под воздействием того же тестостерона!

— И именно в такой любви вы мне признаетесь?

— Не сбивайте меня с толку, — улыбнулся Дмитрий и взял ее за руку.

Сейчас, при всей глупости этого разговора, Наталья не чувствовала в себе сил сопротивляться его откровенному, но такому завлекательному цинизму, как не сопротивлялась и тогда, когда он довез ее до дома и, спрятав очки в карман дубленки, поцеловал. Она не стала разжимать губ, а когда он попытался привлечь ее к себе, мягко отстранилась.

Во всех западных фильмах герои после такого вечера обязательно отправляются на квартиру к кому-нибудь из них двоих. К себе домой Дмитрий ее не приглашал, чувствуя, что она все равно не поедет. А у нее дома давным-давно храпел муж. Да, Дмитрий вел себя в лучших традициях обольщения, а Наталья при всем желании не смогла бы ответить ему тем же. Ей не хотелось казаться неблагодарной, но не хотелось и уступать, не разобравшись в своих чувствах. Может быть, поэтому она согласилась на его новое предложение поужинать в том самом знаменитом «Трактире на Клязьме».

Естественно, Наталья ничего не сказала мужу, тем более что они не разговаривали уже два дня, а просто оделась и вышла на улицу. Но вместо привычного белого «мерседеса» ее поджидали обычные «Жигули», причем, кроме Афанасьева, в машине никого не было.

— Добрый вечер.

— Здравствуйте. — Она уселась, подобрав подол платья, и захлопнула дверцу. — Что за конспирация, и где телохранители?

Он принужденно усмехнулся.

— Сегодня я решил обойтись без них, хотя, на самом деле, кое-чем рискую.

Заурчал мотор, и они тронулись по скользкой, накатанной дороге мимо мокрых сугробов.

— А вы любите рисковать, вы смелый человек? — не без некоторой доли ехидства спросила Наталья, на что он лишь пожал плечами, не отрывая глаз от дороги.

— Не знаю. Наверное, смелый, но без экстремизма.

Наталья сняла с приборного щитка пачку легкого «парламента».

— Это для меня?

— Конечно, я же не курю.

— Спасибо за заботу.

— Не за что.

Тем временем они подъехали к какому-то шлагбауму, от которого к ним уже шел сторож. Пока Наталья закуривала, Афанасьев сказал ему несколько слов, и тот, кивнув, пошел открывать. Через несколько минут они проехали по территории пансионата и остановились. Знаменитый трактир находился на задворках между столовой и лыжной базой, но внутри было достаточно уютно, хотя и шумно. Оказалось, что столик для них уже готов, холодные закуски и шампанское появились мгновенно, а шашлыки официант обещал принести «как только пожелаете».

— С холодными закусками в наших ресторанах дела обстоят неплохо — это мы переняли у немцев, — заметил Афанасьев, разрезая лежавший перед ним балык, — а вот с горячими пока не очень. Так что в шашлыке я не уверен.

Наталья кивнула, присматриваясь к публике. Пожалуй, ради такого места не стоило надевать свое лучшее темно-вишневое платье с серебряными блестками по всему подолу. Здесь были отдыхающие из пансионата — лысоватые мужики в лыжных костюмах, пившие водку и непрерывно курившие, и даже какая-то студенческая компания, смеявшаяся за столом, густо уставленным пивными бутылками.

Когда она вновь обернулась к своему спутнику, то обнаружила, что Дмитрий очень внимательно на нее смотрит.

— Вам здесь не нравится?

— Да нет, почему же… Просто я подумала, что вполне могла бы обойтись джинсами и свитером.

— О да! Вы настолько красивая женщина, что я не могу представить наряд, который бы вас испортил. У вас такой изумительный разрез глаз, бесподобная кожа, такие блестящие глаза, в которые можно смотреть бесконечно долго, такие волосы, которые, наверное, никогда не наскучит гладить…

— Ого! — воскликнула Наталья и с некоторым удивлением взглянула на него. — Поэт-бизнесмен — это нечто не менее невероятное, чем женщина-философ! А ведь вы еще даже не выпили.

— Все-то вы помните, — произнес Дмитрий так задумчиво, что у нее вдруг проснулась к нему какая-то теплая симпатия.

— Что с вами?

— А? Нет-нет, ничего. Сказать, чтобы принесли шашлык?

— Не надо, попозже.

— Ну, хорошо.

Они чокнулись и выпили. Наталья сидела спиной ко входу и к большей части зала, так что могла видеть только Афанасьева, да еще одну немолодую супружескую пару, чей стол был единственным, на котором, кроме ужина, красовались лишь две бутылки боржоми. Супруги смотрели на нее так, словно она была дорогой кокоткой, впрочем, Наталью это не столько сердило, сколько забавляло.

Ресторан был разделен на два небольших зала, в одном из которых было чуть посвободнее, и именно там играла музыка и танцевали. Прямо в проходе из одного зала в другой находился буфет, откуда исходил пряный шашлычный дух, мешавшийся с сигаретным дымом. А за низкими застекленными окнами виднелись сиреневые февральские сугробы. Ей вдруг захотелось опьянеть, и она залпом выпила весь фужер. Афанасьев потянулся налить ей еще, а она закурила и, полуприщурившись, посмотрела на него.

— Кстати, вы мне не сказали самого главного: вы женаты?

— Нет.

— И у вас нет снятого с пальца кольца в нагрудном кармане пиджака?

Он засмеялся.

— Честное слово, там только носовой платок.

— А почему?

В этот момент Дмитрий смотрел куда-то в сторону, и только тут она заметила, как странно его упрямый подбородок сочетается с пухлыми, почти женскими губами.

— Что, простите? Ах, почему не женат. Наверное, потому, что не в этом счастье.

— А в чем же, по-вашему?

Тут он глянул на нее и даже снял очки, два раза мигнув при этом внимательными серыми глазами.

— Если быть откровенным, а с вами мне только таким и хочется быть, то, по-моему, счастье — это власть. И могу даже объяснить почему.

— Объясните. — Наталья не слишком удачно выдохнула сигаретный дым, и Дмитрий, весело поморщившись, отогнал его от их столика.

— Все очень просто. Власть — это концентрированное выражение всего, что можно желать, поэтому она никогда не надоедает. И это единственное из удовольствий, которого чем больше имеешь, тем больше хочется. А счастьем должно быть такое состояние, которое никогда не может надоесть.

— Интересно. — Наталья была действительно заинтересована. — Но это не объяснение того, почему вы не женаты.

— А с этим еще проще. — Он развел руками и вновь свел их вместе. — Никак не стыкуется. Те женщины, на которых я бы хотел жениться, не слишком стремились за меня замуж, а те, которые стремились к этому, не слишком вдохновляли меня самого. До встречи с вами я уже бросил искать подобное счастливое сочетание и стал их просто покупать.

— Покупать?

— Конечно. А что, по-вашему, может думать мужчина о назначении красивой, но глупой женщины? Взгляните хотя бы вон на ту пару, которая только что вошла.

Наталья повернулась, и вилка, звякнув, упала со стола.

— Но моя сестра отнюдь неглупа! — Наталья была настолько поражена, что эти слова слетели с ее губ совершенно непроизвольно.

Это действительно была Галина в длинном свитере и черных лосинах, которые Наталья ей подарила, поскольку они не подошли ей по размеру. Но больше всего Наталью поразил спутник сестры — им оказался все тот же злополучный Борисов, с которым у нее были связаны зловещие воспоминания. При вздорном характере Галины познакомиться с таким типом! Сестра первая ее заметила и как ни в чем не бывало помахала рукой, а ее гнусный спутник при этом еще и поклонился.

— Это ваша сестра?

— Да. А ее, извините за выражение, хахаль, мой студент, хороший знакомый тех уголовников, от которых вы меня спасли.

— Н-да, тогда это серьезно.

Они уселись за два столика от Натальи и Афанасьева и подозвали официанта, причем Галина делала вид, что не замечает призывного взора сестры.

— Надо что-то делать.

— Что именно?

Наталья уже вставала, отодвигая стул.

— Пойду с ней поговорю.

Ресторан был слишком мал, в нем отсутствовало фойе, и ей даже некуда было отозвать Галину.

— Привет, — первой сказала сестра.

— Здрасьте, Наталья Николаевна, — осклабился Борисов, но она не обратила на него внимания, чтобы не сорваться.

— Откуда ты здесь?

— А ты?

Наталья почувствовала, что начинает беситься.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Садись и поговори.

Борисов уже услужливо пододвигал стул.

— Нет, это ты встань и пересядь к нашему столу.

— Я никуда не пойду, я хочу есть.

— Галина!

— Ну, что еще?

Сестры взглянули друг на друга, но Галина была совершенно непробиваема, а на них уже с любопытством смотрели окружающие.

— Не зли меня. Встань и пересядь.

— А ты меня не зли. Никуда я не пойду.

— Я все расскажу родителям.

— А я — твоему мужу.

— Ну, что вы так волнуетесь, Наталья Николаевна, — начал было Борисов, но она уже в бешенстве и раздражении повернулась к своему столику.

— Пойдемте отсюда, — сказала она Афанасьеву, снимая со спинки стула свою сумку.

— Куда?

— Не знаю, но я не могу здесь оставаться.

— Ну, хорошо, только не волнуйтесь.

Он встал, помог ей одеться, и они вышли на улицу, провожаемые насмешливыми взглядами Галины и ее наглого спутника. Афанасьев открыл машину, и они забрались внутрь.

— Что вы хотите делать?

— Лучше спросите меня, чего я не хочу!

— Ну, это я догадываюсь.

— И что можете посоветовать?

— Давайте поднимемся в какой-нибудь номер и посидим там, пока ресторан не закроется. А потом вернемся сюда, заберем вашу сестру, и я отвезу вас обеих домой.

— А когда закрывается этот проклятый ресторан?

— В одиннадцать, то есть через два часа.

— Ну что ж, давайте так и сделаем.

До ближайшего корпуса было не более пятисот метров, но они еще заехали в какой-то угловой бар, и, пока Наталья нервно курила в машине, Афанасьев вынес неизменную бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет. Наталья была так раздражена, что даже, войдя в вестибюль первого корпуса, не сразу сообразила, откуда у него здесь номер, тем более что Афанасьев, немного поотстав, переговорил с дежурной, уронил ей какую-то бумажку и взял ключ.

— Ну вот, все в порядке. — Афанасьев подвел ее к лифту. — Наши окна будут выходить на ту сторону, так что мы сможем время от времени наблюдать за рестораном.

Наталья молча кивнула, подумав про себя: «Надеюсь, нам для этого не придется вставать с постели. Все-таки интересно, он заранее договорился о номере — для меня готовил?»

Они поднялись на третий этаж и прошли по пустынному коридору, хотя почти из-за каждой двери доносилась музыка и взрывы пьяного хохота.

Войдя в номер, Афанасьев помог ей снять пальто и быстро скинул свою дубленку. Наталья растерянно продолжала стоять посреди комнаты — стульев вообще не было.

— Садитесь на кровать, больше некуда.

Она присела на край, а он уже раскручивал пробку от шампанского. И только когда пенная струя хлынула на пол, Наталья вдруг поняла, что он сам очень волнуется…

Репродуктор в номере неожиданно замолк, и только тут она наконец встрепенулась.

— Сколько времени?

Он потянулся за своими часами.

— Двенадцать.

— Сколько?! — Наталья вскочила с кровати и стала лихорадочно одеваться.

— Что случилось?

— А ты не понимаешь? Мне пора домой. Одевайся, что ты лежишь. — В ее голосе прозвучали такая злость и отчаяние, что он, не говоря ни слова, встал и потянулся за брюками.

В комнате было темно, лишь из-за штор проникал бледно-серебристый свет уличного фонаря. Она путалась в колготках, рвала рукава платья, истерично дергала молнии сапог.

— Зажечь свет?

— Не надо. — Наталья боялась взглянуть в его внимательные глаза, боялась увидеть себя в зеркале — ей было так стыдно за все произошедшее, что, когда они наконец вышли из номера и сели в машину, она почувствовала закипающие слезы и закусила губу.

— Поехали же скорей, чего ты ждешь?

— Мотор прогревается.

— И долго он будет прогреваться?

— Все, уже едем, успокойся.

Но успокоиться не получалось, наоборот, Наталья чувствовала приближение тихой истерики и, пока они молча ехали вдоль темного леса, стеной стоявшего по обеим сторонам дороги, начала беззвучно плакать. Ей не хотелось слышать его утешений, не хотелось видеть его лица — и она отвернулась, прижавшись щекой к боковому стеклу.

И ведь нельзя сказать, что все произошло неожиданно, что она была в каком-то оцепенении или опьянении. Однако, когда он сел рядом с ней на постель и, плотно обняв, зарылся губами в ее шею, Наталья поняла: просто так он ее уже не отпустит, и, если она вздумает сопротивляться, начнется некрасивая и непристойная возня.

Конечно, Наталья пыталась его успокоить: «Ну не здесь же, не в этом жалком номере!», — но он был уже невменяем и что-то говорил, говорил, говорил, отчего она только морщилась и пыталась отстраниться. А он задирал ей платье, расстегивая молнии на сапогах и дышал так тяжело, что Наталье становилось страшно. Когда он поднялся, чтобы выключить свет, она встала вслед за ним, понадеявшись, что все быстро пройдет и он успокоится, что в конце концов бывают такие минуты, когда приличнее уступить, чем отказывать, — сама стянула платье, позволив ему снять с себя сапоги. Пока он раздевался, она расстегнула бюстгальтер и сбросила его на другую кровать. И вот он уже ложится рядом, и его руки, жадные и холодные, шарят по ней так, что она начинает ежиться и отодвигаться. Тогда он принимается ласкать ее губами, ласкает всю, но от этого не становится теплее, и Наталья, чтобы только поскорее согреться, послушно раздвигает колени. Он так дрожит и суетится, что долго не может ничего сделать, и, чтобы поскорей прекратить эту унизительную возню, ей приходится совершить все самой, после чего он начинает скрипеть пружинистым матрасом, стремясь войти в нее как можно глубже. Его жадный, мокрый, горячий язык пытался проникнуть в ее рот, но она отстраняется, подставляя ему ухо, которое он все мусолит и мусолит, обслюнявив все волосы вокруг. Она почти не испытывала возбуждения, хотя ее и раздирало острое чувство какой-то низменности и непристойности всего происходящего при виде белого и рыхлого мужского тела, раскачивающегося в такт с ее собственным.

Приподняв лицо и увидев бледную тень луны, Наталья вдруг почувствовала себя шлюхой, тем более что, кроме мужа, у нее до этого не было других мужчин. Наконец он кончил и прижался к ее обнаженной груди так тесно, что она почувствовала лихорадочные удары его сердца. Он еще пытался ее ласкать, заплетающимся языком говорил какие-то нежные слова, но она молча встала с постели и, подойдя к своей сумке, закурила.

Теперь, в машине, вспоминая все это, Наталья плакала, смутно сознавая почему. Насколько мужчина — джентльмен, проявляется не в своей манере ухаживать, дарить цветы и говорить комплименты, а в той первой фразе, которую он скажет уступившей ему женщине после занятия любовью. Первое, что сказал Афанасьев: «А неплохо ведь было, да?» И теперь она морщилась и прикрывала усталые веки, пытаясь сдержать слезы.

«Скорей бы доехать, скорей бы доехать и никогда его больше не видеть. Провались он пропадом со всеми своими деньгами, ресторанами и подарками!»

Наверное, Афанасьев почувствовал ее настроение, потому что помрачнел и не надоедал разговорами. Стояла светлая морозная ночь, небо было полно ясных звезд, а тишина заливала окрестности лунным светом, отчетливо очерчивая темные кроны деревьев. И этот умиротворенный покой февральской ночи так контрастировал с бушевавшей в ней истерикой, что хотелось выбежать в поле, зарыться в снег и плакать, плакать, плакать… Лишь когда они въехали в поселок, Наталья облегченно вздохнула и понемногу стала успокаиваться. Ей даже пришло в голову припудриться и подтереть глаза.

— Ну, все в порядке, вы на меня не сердитесь? — почему-то снова переходя на «вы», проговорил Афанасьев, останавливаясь напротив ее подъезда. Она лишь неопределенно кивнула головой и открыла дверцу. Но он удержал ее за руку: — Ведь все в порядке, Наталья, мы еще увидимся?

Вместо ответа она резко освободила руку и вышла из машины. Отъехал он только тогда, когда она скрылась в подъезде. Наталье так хотелось поскорей добраться до дома, что она совсем забыла о муже. Но здесь ей по-настоящему повезло — квартира была пуста, хотя, когда она зажгла свет и прошла в комнату, настенные часы показывали без четверти час. Зайдя в ванную и умывшись, Наталья хотела закурить новую сигарету, но тут в прихожей зазвонил телефон. Она подняла трубку, мельком взглянув на себя в зеркало и отведя прядь волос. От вида собственных жалких глаз вновь захотелось плакать.

— Алло.

— Наташа, это ты? — радостно заговорил муж. — Ну где же ты пропадаешь, я уже всех обзвонил.

— В гостях была, — она старалась говорить спокойно и немного сонно.

— У кого?

— Ты ее не знаешь.

— Ну и ладно. Я сейчас у твоих родителей, скажу им, что ты нашлась, и сразу бегу домой.

— Подожди, а где Галина?

— Она вернулась еще два часа назад и уже спит.

«Вот чертова дуреха», — беззлобно подумала Наталья и облегченно вздохнула.

— Кстати, а что это еще за Олег Суворов, который писал тебе такие дурацкие письма? Я их случайно нашел среди книг…

— Мой знакомый по университету.

— А откуда у тебя газовый пистолет?

— Потом все объясню. Не надо сейчас приезжать, оставайся у них. Я себя ужасно чувствую и сейчас же ложусь спать, так что ты меня только лишний раз разбудишь.

Муж, судя по голосу, несколько сник, но все же не стал спорить.

— Хорошо, я останусь.

— Ну, вот и отлично. А завтра утром, перед тем как ехать домой, позвони.

— Да ты что, с любовником, что ли?

— Не будь идиотом, у меня и так голова раскалывается. Ну все, целую, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Наталья вздохнула, положила трубку и задумчиво уставилась на себя в зеркало. Надо было сказать, что она с ним разводится! Впрочем, нет, сейчас этого делать не стоило — он бы немедленно примчался сюда и устроил бы жуткую сцену. Неужели она действительно на это решилась?

Голова была пустая и ясная, спать не хотелось. Наталью охватило какое-то оцепенение, когда жизнь вдруг начинает казаться совершенно бессмысленной и нелепой, и все усилия, которые на нее затрачиваются, не стоят того, чтобы подниматься с дивана.

«Как все-таки все пошло, и глупо, и скверно». — Она смахнула набежавшие слезы. Никогда в жизни Наталья столько не плакала, как за последний месяц. Взяв сигарету и накинув пальто, она вышла на балкон. Где-то там, вдалеке, в холодном и невозмутимом небе сияла ее голубая звезда. Сияла, проливая нежный чарующий свет на этот дурацкий мир, оплодотворенный похотью и кровью, сияла, обещая бессмертие и красоту. Она еще обязательно будет счастлива!