Моя жизнь рядом с Наполеоном. Воспоминания мамлюка Рустама Раза, армянина

ГЛАВА III

Третий год уже я служил у Наполеона, но еще ни разу не получал жалованья. Мне не платили и поскольку я сам ничего не требовал, никого это не беспокоило. Естественно, Бонапарт об этом не мог знать. У меня не было денег даже на папиросы. Я предпочел продать свой кашемировый шейный платок, но денег у императора не просить. Знакомые говорили мне:

— Со стороны кажется, что Наполеон тратит на тебя большие деньги. Не помешало бы тебе защитить свои права.

Но я послушался мосье Венара[63], моего покровителя и друга с самых первых дней моего пребывания во Франции. Он советовал мне никогда не просить у императора денег:

— Ты никогда первый не заговаривай об этих деньгах, все равно Бонапарт тебя не обидит. Пусть все идет своим путем.

Одним словом, я счел его совет разумным и ни о чем не говорил, хотя у меня не было в кармане денег даже на ежедневные мелкие расходы.

Пришлось мне предложить свой кашемировый шейный платок одному знакомому, который обещал продать его за пятнадцать луидоров. Но негодяй дал мне только десять, остальные обещал принести через три дня. Прошло три дня, три месяца, и он так и не появился. Тогда я решил сам сходить к нему. Оказалось, он переехал на новую квартиру, привратник дал мне его новый адрес, он жил недалеко от тупика Фейдо. Я послал ему несколько писем, но так как ответа не дождался, то пошел по адресу и нашел его. Он очень холодно принял меня и платить отказался:

— Я продал платок за пятнадцать луидоров, десять — ваши, пять мои.

Я пригрозил ему тюрьмой, но он нагрубил мне:

— Проваливай-ка отсюда, никого ты не испугаешь!

— Ладно, — сказал я, — запомни, мы еще встретимся.

Мне сказали, что он обедает в таверне возле ворот Сен-Мартен. Я хорошо знал эти места и однажды днем пошел проверить, так ли это.

Официантка сидела возле кассы, она меня успокоила:

— Если вы ищете мосье Антуана[64], он здесь, обедает со всеми.

Я обрадовался:

— Спасибо.

Тотчас же я вернулся в Тюильри, нашел командира гренадеров, которого знал еще по Большому Каиру, попросил у него двух солдат и повел их туда, где обедал мосье Антуан.

И попросил официантку:

— Скажите мосье Антуану, что его ждут. Пусть выйдет на минуту.

Когда он появился, я передал его гренадерам и сказал, что сейчас его арестуют, но Антуан попросил не быть таким жестоким и обещал тотчас же вернуть долг, если мы пойдем к нему домой. Так я получил причитающиеся мне деньги и даже дал гренадерам двенадцать франков на выпивку.

Через месяц Наполеон вернулся в Париж[65] принять большой парад и некоторое время провести в столице… Однажды в полночь он попросил у меня ужин. Для него у меня всегда имелась еда. Я подал ужин прямо в постель, где он лежал с императрицей.

И вдруг Бонапарт спросил:

— Рустам, ты уже разбогател? Много денег скопил?

Я ответил:

— Да, сир. Все то время, что я служу у вас, я чувствую себя богатым человеком.

Он перебил меня:

— Если понадобится, можешь дать мне в долг?

— Сир, у меня в кармане всего двенадцать луидоров. Я готов предложить вам все.

— Как так, у тебя больше ничего нет?

— Нет, сир.

Он стал расспрашивать:

— Сколько ты получаешь?

— Мне ничего не нужно, сир. Я ни на что не жалуюсь, я и так очень счастлив.

— Ты скажи, сколько получаешь за службу у меня?

Мне вновь не хотелось сообщать ему правду, но он начал возмущаться дворцовым управляющим мосье Фишером и настаивал:

— Назови свое жалованье.

— Сир, я ничего не требую, поэтому мне не платят, — принужден был сказать я.

Это было для него неожиданностью.

— Значит, ты два года служишь у меня и не получаешь денег?

— Извините, сир, я привез с собой из Египта кашемировый шейный платок. На днях я продал его и смог купить папиросы и разную мелочь.

Услышав это, он вконец разгневался и приказал:

— Позови сюда этого Фишера[66].

Я не мог оставить свой пост и послал за ним ребят из гардеробной. Явившийся Фишер первым долгом спросил меня:

— Император не в духе? Затем он позвал меня в столь поздний час?

Я ответил:

— Не знаю, но думаю, тревожиться не о чем, он в хорошем настроении.

Когда я доложил о прибытии мосье Фишера, Бонапарт сразу же набросился на него с упреками:

— Почему вы не платите Рустаму из императорской казны? Большинство французов служат мне по личным своим побуждениям, а Рустам предан мне до конца. И вдруг выясняется, что он уже два года ничего не получает из казны!

Фишер побледнел:

— Сир, без приказа я ничего не мог делать.

Наполеон вышел из себя:

— Ты форменный идиот, ты сам должен был напомнить мне о приказе! У меня тысяча своих забот! Сейчас же включите Рустама в список моих камердинеров.

Однако об оплате за прошлое ничего не сказал. Одним словом, я с этого дня, как и другие, стал получать в месяц тысячу двести ливров, а спустя некоторое время — две тысячи четыреста.

Дворцовая служба только создавалась, стали брать на работу бывших лакеев. И однажды управляющий Фишер сказал мне:

— Рустам, вы больше не будете обслуживать императора.

Я удивился:

— Почему? Я ведь служу ему еще с Египта. Неужели он недоволен мной?

— Нет, просто восстанавливается старый порядок. После этого вы будете передавать чистую посуду лакеям, они будут подносить ее императору, а использованную посуду вы получите назад от лакеев.

Понятно, что я не согласился:

— Я так служить не могу. Если император спросит, почему я его не обслуживаю, я скажу правду.

Я фактически перестал подавать Бонапарту еду, но он так ни о чем и не спросил.

Князь Невшательский, маршал Бертье, представил однажды список участников охоты, и в нем не было оруженосца. Князь предложил одного человека, от которого Наполеон решительно отказался:

— Это место, — сказал он, — принадлежит Рустаму. Он научился своему делу у Бутэ, и во время охоты всегда был рядом со мной. Кроме того, он честный, самоотверженный юноша, так что имейте это в виду.

Я, естественно, об этом разговоре не знал, мне рассказали о нем несколько дней спустя. А еще до этого князь Бертье обещал дать мне разрешение охотиться в Сен-Жермене (очень мне хотелось кроликов пострелять). Однажды утром слуга Невшателя принес мне большой конверт. Я решил, что это разрешение на охоту, но в конверте оказалось свидетельство о присуждении мне звания оруженосца, к которому Невшатель приложил свое личное, очень теплое поздравительное письмо[67]. Фактически, согласно новой должности, мое годовое жалованье составляло две тысячи четыреста ливров. Я тотчас же пошел к императору и выразил свою глубокую признательность и обещал сделать все, чтобы быть достойным оказанной мне Его величеством чести.

И вдруг Наполеон напомнил:

— Рустам, в Египте я однажды подарил тебе славную саблю, что-то я ее больше не вижу, куда ты ее девал?

Я не мог скрыть:

— Сир, как только мы приехали во Фрежюс, князь Бертье попросил у меня эту саблю, обещав вернуть ее в Париже. Но не знаю почему до сих пор ее не вернул.

Император возмутился:

— Мне это не нравится. Сегодня же найдешь его и от моего имени попросишь саблю обратно.

Но Бертье сабли не вернул:

— Никакой сабли у меня нет, не понимаю, о чем ты говоришь.

Вернувшись во дворец, я передал императору его ответ.

Бонапарт послал меня к нему вторично.

— Пойми, — сказал Его величество, — Бертье задумал присвоить твою саблю, но я этого не хочу. Скажи, что император требует.

Я снова подошел к князю Невшателю и в точности передал слова императора.

— Послушай, ты по-французски понимаешь?

— Да, монсиньор.

— Значит, вбей в свою башку, что я с императором произвел обмен, вместо этой отдал ему другую саблю.

Пришлось мне смириться:

— Все ясно, монсиньор.

Узнав об этом разговоре, Наполеон покачал головой:

— Бертье, похоже, подлец… Ничего, я подарю тебе другую саблю.

Бонапарт потребовал у своего дворецкого мосье Гебера все свои сабли и, наверное, самую лучшую (клинок из дамасской стали, в ножнах) подарил мне. Я поблагодарил и больше никому своей сабли не давал.

Далее мы какое-то время провели в Мальмезоне[68]. Однажды перед сном император спросил:

— Рустам, ты сегодня виделся с маршалом Бессьером?

— Нет, сир, — ответил я.

— Постарайся обязательно увидеться с ним. Я кое-что дал ему для тебя.

Наутро маршал Бессьер дал мне акций на пятьсот ливров и особо подчеркнул, что это подарок Наполеона. Когда мы уже были в Сен-Клу, император, прогуливаясь в Оранжерее, спросил меня:

— Ты видел Бессьера, Рустам?

Я поклонился:

— Да, сир, и я очень вам благодарен. Он передал мне акций на пятьсот ливров…

Наполеон перебил меня:

— Ты, верно, не умеешь хорошо считать. Акций было на гораздо большую сумму.

Я вновь попал в неловкое положение:

— Извините, сир, я считать умею. Было ровно на пятьсот ливров. Император не поверил:

— Не может быть. Поди сейчас же принеси билеты.

Акции были у меня в комнате. Пересчитав, он покачал головой:

— Что я могу сказать… ты прав…

А потом добавил:

— Я распорядился дать тебе на девятьсот ливров акций. Бессьер, видно, четыреста оставил себе. Нехорошо, ах, как нехорошо…

Он в тот же день вызвал маршала и как следует отчитал его. А Бессьер подумал, что это я пошел и нажаловался. Ясное дело, что я его не боялся, я ведь ни в чем не был виноват. Но Бессьер, как только увидел меня, стал грозиться:

— Я только что был у императора и выложил ему все, что нужно. Можешь и ты пойти к нему и сказать свое.

Я поклялся:

— Монсиньор, я только поблагодарил императора за заботу обо мне. Что же касается количества акций, то он сам спросил о них. Клянусь честью, я ни на кого не жаловался!

Спустя два дня Бонапарт через своего секретаря[69] послал мне акций примерно на четыреста ливров, и таким образом вся сумма составила девятьсот ливров.

Хотя дела мои шли неплохо, я никогда не мог забыть мою бедную мать и сестру. Через посольства Константинополя, Санкт-Петербурга я послал им четырнадцать писем, но никакого ответа не получил.

Однажды на охоте Его величество спросил:

— Рустам, у тебя есть твой портрет?

Я ответил:

— Да, сир, господин Изабей[70] по моему заказу сделал небольшой портрет.

— Так вот, сегодня маршал Брун едет в Константинополь в качестве посла. Давай отправим портрет твоей матери.

Это предложение мне не понравилось. Наполеон много раз обещал привезти мою матушку во Францию. Поэтому я спросил:

— Сир, если Ваше величество хочет, чтобы мой портрет доставили матери, значит ли это, что вы отказались от намерения привезти ее?

Он объяснил:

— Одно другому не мешает. Пока пошлем твой портрет, а после подумаем о ее приезде.

Один парижский коммерсант армянин был готов отправиться на Кавказ и Крым, найти матушку и сестру — я их как раз в этих краях и оставил. Для этого он просил заверенный рукой императора паспорт, три тысячи франков и экипаж. Когда я передал это Наполеону, он сказал:

— Твоему земляку все это нужно, чтобы вывезти на продажу свой товар. А что если он потом вернется и скажет, что не нашел ваших? Я ему заранее ничего не дам, ваши края ему прекрасно известны, и он может путешествовать ничего не боясь. Если матушка твоя жива, пусть привезет ее с собой, если нет — заверенное управляющим края свидетельство о ее смерти. И тогда я не только оплачу все его расходы, но и премирую десятью тысячами франков.

Я от имени Бонапарта передал моему соотечественнику эти слова, но он ничего не обещал. И вновь я стал посылать матери письма, которые оставались без ответа…

В эти годы я участвовал во всех наполеоновских походах, был рядом с ним во время первого австрийского, прусского, польского, второго австрийского, испанского, московского, дрезденского походов, двух итальянских, венецианских, а также во время разъездов внутри страны. Во время похода в Голландию я заболел и слег с высокой температурой, и император предоставил свою дворцовую карету, чтобы меня доставили в Париж.

Через семь лет после того как я оставил Египет, я решил жениться. Девушке было шестнадцать лет, и она была очень хороша собой, к тому же дочерью почтенных родителей. Я давно знал их. Отец ее, Дувиль, был первым дворецким императрицы Жозефины. Я ежедневно видел девушку, но сделать предложение не смел. Было это перед первым австрийским походом. Я пригласил на обед Дувиля и его близкого друга Ле Пельтье, с которым Дувиль же и познакомил меня. Я хотел лишь одного — попросить у Дувиля руки его дочери, После обеда я сказал ему:

— У вас красивая дочка, я тоже молод. Если Богу будет угодно и я женюсь на ней, то буду очень счастлив.

После чего мы с Пельтье долго уговаривали его дать согласие на этот брак.

Под конец отец сказал мне:

— За поведение и характер своей дочери я могу ручаться головой. Но во всех случаях без одобрения императора я не скажу ни да, ни нет.

Поскольку выступить в поход в Австрию мы собирались через несколько дней, я попросил у него разрешения писать его дочери, чтобы держать с ней постоянную связь, а по возвращении обещал переговорить с Наполеоном.

Расставаясь, мы с ним обнялись и расцеловались. Но в тот же вечер, встретившись во дворце с Дувилем, я сказал ему, что решил не откладывать разговор с Наполеоном.

— Император у себя в кабинете, хочу перед отъездом[71] получить его согласие.

Дувиль не возражал:

— И я тоже думаю, что лучше не откладывать. Так будет спокойнее на душе.

Полный решимости, я вошел в кабинет Наполеона. Он спросил:

— А, Рустам, что скажешь? Оружие мое в полном порядке?

Я с трудом ответил:

— Да, сир… но у меня к Вашему величеству другая… очень большая просьба.

Он разрешил изложить ее:

— Говори, в чем дело?

— Ваше величество знает Дувиля, который служит императрице. У него молодая, прелестная дочь, единственный ребенок у родителей. Я хочу попросить вашего разрешения жениться на ней.

Бонапарт спросил:

— Есть ли у нее приданое, филоны[72]?

Я честно признался:

— Не думаю, но поскольку я имею счастье служить Вашему величеству, то уверен, что никогда ни в чем не буду нуждаться.

— Но мы через несколько дней выступаем, у тебя просто нет времени.

— Мне достаточно согласия Вашего величества, а женюсь я по возвращении.

— Да, я согласен. Если мы благополучно вернемся, я сам и женю вас.

Счастливый, как король, я тотчас же нашел Дувиля и сообщил ему благую весть. Он тоже очень обрадовался и от души расцеловал меня.

На другой день я навестил жену и дочь Дувиля, которые уже обо всем знали. Однако вскоре я уехал вместе с армией в Австрию…

Мы прошли Вюртембергское и Баварское княжества, дошли до Вены, откуда направились в Аустерлиц. Здесь и дали последнее, решающее сражение.

Спустя три дня после этого сражения между Наполеоном и императором Австрии начались переговоры, и мы переехали в местечко Шёнбрунн, в одной миле от Вены, где находился императорский дворец.

Однажды утром мы с друзьями отправились в Вену, пообедали там, и время пролетело незаметно до трех часов. Вдруг я увидел одного из дворцовых служащих верхом. Я спросил его, что нового.

— Ничего, — коротко бросил он.

Я стал расспрашивать его о новостях, потому что с утра находился в Вене.

И он торжественно произнес:

— Если так, то знай — сегодня утром заключен мирный договор. Король Австрии уже выехал в связи с этим в Мюнхен, а император Франции поедет завтра утром.

В одно мгновение я стал самым счастливым человеком на свете наконец-то заключен мир, и я могу вернуться в Париж и жениться.

Мы остановились в Мюнхене, через несколько дней к нам присоединилась и императрица. Наполеон задержался, чтобы присутствовать на бракосочетании вице-короля и баварской принцессы. Дни наши протекали в пирах и развлечениях, по вечерам город утопал в праздничной иллюминации. Бонапарт часто ходил на охоту, с собаками и без собак, и я всегда заряжал его ружья. Через несколько дней мы поехали в Вюрцбург, где в честь императора и императрицы был дан большой прием. Наполеон вместе с королем Вюртемберга отправились на охоту, и он тут же на охоте подарил королю дорогой карабин. Поскольку я был оруженосцем Бонапарта, я и преподнес его королю.

Наконец мы вернулись в Париж, император разрешил мне сразу же жениться, однако нотариус и архиепископ согласия не давали, мотивируя тем, что я не христианин и не католик римского вероисповедания. Я долго объяснял им, что родился в Грузии и что в Грузии все христиане. Я вынужден был вновь обратиться к Наполеону, который дал мне два рекомендательных письма, одно главному нотариусу, другое — на имя парижского архиепископа.

И только после этого, то есть спустя месяц после нашего возвращения, я смог наконец жениться. Император был так великодушен, что подписал наш брачный контракт и взял на себя все расходы[73].

Во время первого итальянского похода, когда Бонапарт должен был короноваться, мы так быстро продвигались вперед, что все утомились от недосыпания и усталости. Несмотря на это, он недолго оставался во дворце Ступинджи, находящемся в миле от Турина, только раза два ходил на оленью охоту (я всегда был с ним и заряжал его карабин).

Императрица просила его:

— Останемся здесь дня на два, свита валится с ног от усталости.

Наполеон не соглашался:

— Да они просто слабаки и неженки? Посмотри на Рустама, с утра до вечера со мною вместе на ногах, но не устает. И вид у него всегда бодрый, свежий.

На следующее утро мы поехали в Александрию, кружили по полю Маренго, где Наполеон дал крупное сражение. Эту ночь император провел в Милане, в специально отведенном для него дворце. Мы пробыли там около месяца, только изредка совершали краткие поездки по стране. Затем Бонапарт короновался, и мы через Мон-Жени и Лион вернулись в Фонтенбло[74]. Впереди всех ехала карета Бонапарта, и я вместе с ним, остальные кареты и всадники значительно отстали и только через день смогли догнать нас.

Мое имя по-прежнему значилось в списке эскадрона мамлюков, который был важнейшей частью императорской службы охраны. Понятно, что после женитьбы я хотел подать прошение об отставке, но все время откладывал, чтобы получить мое служебное жалованье (три года я ничего не получал). Я об этом не раз писал господину Мера[75], унтер-офицеру мамлюков, но мои заявления оставались без ответа. Обратившись в четвертый раз, я предупредил, что если мне не выплатят задолженность, я пожалуюсь императору. Видимо, угроза подействовала, потому что Мэра показал мое прошение своему начальству. Во всяком случае ответ унтер-офицера был сдержанным, но в конце моего прошения командир приписал несколько строк: «Подчиненный обязан выполнять приказы своего начальства. О вас я сам доложу императору». Я ответил мосье Мера: «Как только он решит написать обо мне императору, пусть пошлет письмо мне. Обещаю тотчас же вручить, потому что я денно и нощно нахожусь при императоре». И опять я не получил ответа. Через несколько дней господин Мера рано утром в гражданской одежде лично явился к нам домой (было едва девять часов), сел рядом со мной и начал задушевный разговор:

— Я ваше письмо получил, но тон, честно говоря, показался мне чересчур грубым.

Я не стал отрицать:

— Вполне возможно, я был очень сердит, ведь я обращался к вам в четвертый раз. Если бы вы соизволили ответить на третье мое заявление, четвертое не было бы таким резким. Только дня два назад я получил от вас долгожданный ответ, где рукой мосье Делатра[76] было написано: «Подчиненный обязан выполнять приказы начальства». Вы думаете, подобные угрозы напугают меня? Нет, пусть он выкинет это из головы. И потом, какое мне до него дело, мой господин — это император, и я больше никого не хочу знать. Если я получу еще одно такое письмо, я доложу Наполеону, что я думаю о мосье Делатре и о вас, милейший Мера. Три года я жду почему вы мне не платите?

— Потому что я получил офицерский чин и вынужден был купить на эти деньги коня.

— Дело ведь не только в деньгах. Вы даже не соизволили ответить на мои письма.

Жена моя была рядом, она хотела переменить тему разговора, всячески старалась предотвратить ссору. Я сказал, чтобы она не вмешивалась в дела, ее не касающиеся. Когда она ушла к себе, я продолжил:

— Вы не имеете права не платить мне, да еще так долго. Имейте в виду, пока не заплатите, отсюда не выйдете, иначе я скажу часовым гвардии, и они арестуют вас. А о вашей растрате я сообщу маршалу Бессьеру (он служил непосредственно Бонапарту).

Унтер-офицер уступил:

— Сейчас при мне только триста франков, пожалуйста, возьмите, а остальные отдам позже.

Я решительно отказался:

— Ни в коем случае. Я возьму, если вы дадите мне расписку о долге, заверенную начальником гвардейской службы, где обязуетесь впредь до полного погашения долга платить в месяц сто франков мне или мадам Рустам.

Так я полностью получил всю причитающуюся мне сумму и только тогда представил маршалу Бессьеру прошение об отставке. Он, конечно, дал согласие, после чего приказ подписали полковники, генералы и даже маршалы гвардейской службы. Жена была очень рада, мне в самом деле нечего было делать в эскадроне мамлюков.

В тот год алжирский бей прислал Бонапарту много коней, пару отличных пистолетов и украшенные кораллами карабины. Все это находилось в приемной Наполеона, я хотел зайти в кабинет и разложить их по порядку, но господин Гебер, первый дворецкий, не посоветовал:

— Без разрешения императора не стоит заходить в кабинет.

Вечером, когда я провожал Наполеона в кабинет, в приемной, где находилось оружие, я спросил:

— Ваше величество согласны, чтоб я это оружие отнес в кабинет и разместил там?

Он остановился:

— А ну-ка покажи, что это за оружие?

Тщательно обследовав ружье, он сказал:

— Бери его, дарю, и пистолеты тоже забери, они все похожи друг на друга. Унеси все в свою комнату.

Жена моя была на седьмом месяце, когда я отправился в прусский и польский походы, которые, как известно, продлились одиннадцать месяцев. Первое крупное сражение произошло при Йене, где вся прусская армия была в кратчайший срок разбита в пух и прах. Накануне сражения, ночью, Наполеон решил в сопровождении двух маршалов, принца Боргези, маршала Дюрока и меня (я никогда не покидал его) побывать на передовой. Он посетил левый фланг, а для проверки правого обошел часовых. Мы уже почти дошли до палатки, как вдруг наши часовые открыли по нас огонь, приняв за врага. Мы тут же со всех сторон окружили Бонапарта, чтобы случайная пуля не задела его, и закричали:

— Прекратите стрельбу, мы французы!

Огонь прекратился, и мы, целые и невредимые, вернулись в свой бивуак.

Император лег спать на поляне. Его ночной колпак! и плащ всегда были при мне, я приготовил в палатке постель из соломы, и когда он лег спать, укрыл его плащом.

Сражение началось в семь часов утра. День был пасмурный и мглистый, ничего не было видно, но часам к десяти туман рассеялся, и установилась прекрасная ясная погода.

Ночь после сражения Наполеон провел в Йене. А на другое утро он отпустит на свободу всех пленных, сказав:

— Я воюю не с саксонцами (пруссаков он велел сослать в глубь Франции).

Спустя несколько дней в сопровождении гвардейцев Бонапарт вошел в Берлин, переночевал в королевском дворце, после чего через Познань направился в Варшаву. Некоторое время мы оставались в этом польском городе, затем вошли в Пултуск, где дали бой русским и, победив их, взяли много пленных и пушек.

Зима была жестокая, солдаты жаловались, хотя это были не такие морозы, как в России. Здесь я получил письмо от моей тещи-матушки, где она писала, что жена моя разрешилась и родила мне сына. Я плакал от радости, стать отцом для меня было большим счастьем, чем стать королем.

Понятно, что я сразу же известил об этом Бонапарта. Он сказал:

— Чудесно, одним мамлюком у меня стало больше. Я полагаю, он будет твоим достойным продолжателем.

Далее мы выступили в Пруссию, в Эйлау, где имели еще одно победное сражение. В общей сложности мы захватили двадцать пять пушек, но пленных было немного, гораздо больше насчитывалось убитых. Раненых так засыпало снегом, что видны были только головы. В сражение я брал с собой все необходимое. В полевой сумке у меня была бутылка водки, я собственноручно раздавал ее нашим раненым, чтобы они не замерзли под снегом. Но в битве при Эйлау я и сам чуть не замерз. Меня спас господин Бонгар[77], адъютант князя Невшательского. Уже несколько дней мне не удавалось сомкнуть глаз. Крепко схватившись за поводья коня, я свесил голову, чтобы хоть немного отдохнуть. И незаметно для себя уснул под грохот пушек и вместе с конем наполовину зарылся в снег. Господин Бонгар заметил это и, подбежав ко мне, крикнул:

— Несчастный, что вы делаете?! Немедленно проснитесь, иначе тут же замерзнете!

В это время Наполеон садился на коня, я последовал за ним, а господин Турнор[78], дворецкий императора — o за мной. Но он не рискнул слишком далеко заходить — снаряды градом сыпались со всех сторон. И тогда Турнор нарочно раздразнил своего коня, и тот сбросил его на снег. Он лег на снег как на мягкую перину и крикнул мне:

— Господин Рустам, я больше не в силах сидеть на коне, возвращаюсь в штаб! Прошу сообщить императору, что я упал с лошади и не могу следовать за ним.

Все громко расхохотались, но так как Бонапарт не поинтересовался, где он, я ничего не сказал.

После сражения мы уехали в Остродо, расквартировали войско и довольно долго оставались там. Однажды вечером Наполеон сел играть в карты с князем Невшательским, маршалом Дюроком и другими. Он выиграл не очень большую сумму, но вызвал меня и великодушно подарил пятьсот франков.

— Бери, это твоя доля.

После этого штаб перевелся в Финкенштейн, где мы и отдыхали до весны. За это время я с Наполеоном не раз ездил в Гданьск, Мариенвердер и Мариенбург.

Все чаще стали поговаривать о мире. Это, конечно, очень радовало меня, ведь я спешил домой, чтобы насладиться семейным счастьем. Уже десятый месяц я не видел жены, хотя по императорской почте я почти каждый день получал весточку от нее. Как бы это ни утешало меня, все же десять месяцев находиться вдали от домашнего очага было очень тяжело.

Но вот однажды! явился адъютант маршала Нея и сообщил, что русские с сорокатысячной армией напали на наши позиции. Наши, правда, не потеряли ни одного солдата или пушки, но отступили на пятнадцать миль.

Всего за два дня Бонапарт подготовил армию к наступлению и поспешил на передовые позиции, чтобы, как всегда, лично руководить боем. Он вошел в штаб маршала Нея, хотя было уже одиннадцать ночи, и смеясь спросил:

— Почтеннейший господин маршал, как это вы позволили русским разгромить нас?

Ней приложил руку к груди:

— Клянусь честью, сир, это не моя вина! Они напали совершенно неожиданно и у меня было несравнимо меньше солдат.

От моего взора не укрылось, что по лицу маршала текут слезы, его, конечно, мучила совесть, что он отдал приказ об отступлении.

Но за ужином Наполеон успокоил его:

— Ничего ужасного не Произошло, мы все наверстаем.

На следующий день наши войсковые части со всех сторон атаковали врага и, пройдя через Эйлау, где мы зимой имели крупное сражение, прогнали его во Фридланд. Командовал драгунами князь Мюрат, который уже носил титул наместника императора. Во Фридланде мы столкнулись лицом к лицу с русскими, которые, укрепившись на берегу реки, готовились к контрнаступлению.

Наутро Бонапарт приказал наши главные силы укрыть в лесу, а пехоте — тотчас же атаковать неприятеля. Для того чтобы прощупать противника и завладеть важными стратегическими позициями, с семи утра и до трех часов дня наши вели непрерывный обстрел их позиций. Но когда Наполеон почувствовал, что противник оказывает серьезное сопротивление; велел укрепить опорные пункты, а маршалу Нею — атаковать дивизией мост, находившийся в другом конце города. Обе дивизии должны были усилить нападение с правого фланга.

Маршал Ней поклонился Бонапарту:

— Слушаюсь, сир, мы тотчас же выполним приказ Вашего величества. Постараемся не разочаровать вас.

Верхом на коне Ней повел свою дивизию через весь город и, очень быстро дойдя до моста, приказал сжечь его. Армия русских оказалась расколотой на две части, и маршал Ней почти полностью разгромил правый фланг. Когда конная дивизия подходила к мосту, две другие штурмовали остальные позиции противника. Враг пытался отступить по мосту, но он уже горел. Тогда русские решили перейти реку вплавь Три четверти войска утонуло, и большая часть пушек и боеприпасов стала нашим трофеем.

Это была полная победа. Наполеон вызвал Нея, поцеловал и сказал:

— Все было отлично, господин маршал, я очень доволен вами. Сражение выиграли вы.

Ней ответил:

— Сир, мы французы и всегда должны побеждать[79].

Вечером Бонапарт велел перевести свой штаб в город Фридланд. А наутро посетил поле боя, затем поспешил на передовые позиции, находившиеся на расстоянии двух миль от Тильзита, чтобы узнать, что делается у князя Мюрата. Император переночевал тут же, в хижине на передовой. А наутро князь Мюрат доложил, что враг очень близко, все время атакует, причем тысяч пять-шесть калмыков и татар пускают стрелы Наполеон успокоил его:

— Не имеет ровно никакого значения.

Он приказал целой дивизии надеть кольчугу, а сверху для маскировки плащи, так что никакие стрелы не могли поразить наших воинов. И только после этого дивизия князя Мюрата кинулась в атаку. Наши со всех сторон теснили врага и преследовали его по пятам до самого Тильзита, причем мост через Неман был заранее сожжен. Пришлось восстановить его, после чего с предложением о заключении мира на наши позиции явился один русский князь. Бонапарт очень любезно принял его, но долго беседовать с ним не стал, сказав:

— Я буду вести переговоры только с русским царем.

Князь вернулся, мы переночевали в предместье Тильзита. На следующий день в городе приготовили для Наполеона новую резиденцию.

Французскую и русскую армии отделяла река Неман.

На фронте царило спокойствие. Наполеон велел украсить гирляндами цветов большой речной корабль, на котором он собирался принять русского царя. Когда оба императора с противоположных берегов поплыли на лодках к кораблю, поднялись на борт и подошли друг к Другу, все войска в один голос закричали:

— Да здравствует император Наполеон!

Русский царь тоже остановился в Тильзите, ему отвели особую резиденцию. Специально для Александра Бонапарт послал на берег Немана прекрасного арабского скакуна. Когда подошло время, мы тоже сели на коней и поехали ему навстречу. Наши гвардейские войска, пехота и кавалерия стали в почетном карауле на улице, где должны были жить императоры.

Русский царь подъехал на коне со стороны Немана, вместе с Наполеоном принял почетный караул и остался очень доволен. Император по очереди представлял всех:

— Это мои гренадеры, это стрелки, а это — драгуны…

Одним словом, он все показал царю. Под конец мы подошли к отведенному Александру дому и Бонапарт указал рукой:

— Вот резиденция Вашего величества.

Александр, однако, войти не захотел:

— Сир, разрешите прежде дойти до конца улицы, полюбоваться вашими гвардейцами, которыми не устаю восхищаться…

Оба императора осмотрели гвардейские войска, вернулись в резиденцию Наполеона и сели обедать.

Через два дня в Тильзит прибыли также прусский король и королева. Они устроились в доме мельника и каждый день вместе с русским царем ходили к Наполеону в гости и обедали там.

Однажды за обедом Бонапарт сказал прусскому королю:

— Я полагаю, Ваше величество теперь уже ненавидит войну, ибо у него нет оснований быть довольным ее исходом.

Король ответил, склонив голову:

— Безусловно. Ваше величество весьма точно это заметили…

Королева Пруссии очень часто навещала Бонапарта. Однажды она сделала прическу на греческий манер, и император заметил:

— Ваше величество сделали турецкую прическу…

— Простите, сир, но я сделала прическу как у Рустама.

И так как я был рядом, оба повернулись и посмотрели на меня.

Королева Пруссии представилась Наполеону, как только мы вступили в Тильзит. Бонапарт принял ее в маленьком салоне. Визит длился около часу. Королева, видимо, много плакала, когда она вышла, лицо ее было еще мокрое, глаза опухли. Тут императору доложили, что ужин подан. Войдя в столовую, он сказал князю Невшателю:

— Послушай, Бертье, королева Пруссии весьма привлекательна и красиво плачет. Но неужели ей кажется, что я явился сюда ради ее прекрасных глаз?

На другой день царь Александр, прусский король с королевой и великий князь Константин снова явились на обед. Наполеона обслуживал я и все время был рядом с ним. Прусская королева и русский царь так пристально меня разглядывали, что Бонапарт наконец сказал Александру:

— Сир, Рустам был вашим подданным.

Царь удивился:

— Как это?

— Да, он родился в Грузии, и поскольку нынче Грузия под вашим владычеством, значит, он ваш подданный.

С этого дня, глядя на меня, Александр всегда улыбался.

В Тильзите торжества и увеселения следовали одно за другим. Императоры Франции и России каждый день устраивали смотр нашим войскам, даже гвардейским, хотя общее число войск составляло сто сорок тысяч, причем все старые, опытные вояки. Помимо этого, оба императора каждый вечер без телохранителей прогуливались под руку по улицам Тильзита.

А однажды французские гвардейцы пригласили на обед под открытым небом русских гвардейцев. Из Варшавы, Гданьска и Эльбинка привезли разные закуски и много вина. Столы были накрыты прямо на городском бульваре. В самом начале обеда выпили за здоровье царя, а когда подносили горячие блюда, пушки отсалютовали шестьюстами залпами. Французские и русские солдаты были навеселе, а большинство пьяны. Многие обменялись мундирами и картузами, все плясали на улицах, потом французы и русские вместе прошли под окнами резиденции Наполеона, крича:

— Да здравствуют императоры!

Один русский артиллерист слишком много выпил, все время спотыкался и падал. Француз-гренадер поставил его на ноги и приструнил:

— Ох, чтоб тебя, не можешь, что ли, ходить прямо, как все!

Он пнул его ногой в зад, все захохотали и с удовольствием слушали пьяный разговор двух гренадеров.

Однажды, когда Бонапарт совершал свой утренний туалет, я заметил, что орден Почетного Легиона прикреплен к его мундиру слабо. Я хотел поправить, но он не позволил:

— Я нарочно это сделал, — сказал он.

Сели на коней, поехали с визитом к царю. Когда мы уже уходили из отведенных Александру покоев, Наполеон подошел к столпившимся возле дверей русским гренадерам и сказал:

— Позвольте, сир, вручить этот орден Почетного Легиона одному из лучших ваших артиллеристов.

Представили самого пожилого воина. Император снял с груди слабо прикрепленный Крест и протянул русскому воину, который очень расчувствовался[80]. Он поцеловал Бонапарту руку, подол его мундира, и все вместе воскликнули:

— Да здравствует великий Наполеон!

На следующее утро мы покинули Тильзит, прошли Познань, Глогау и добрались до Дрездена. Саксонский король вышел нам навстречу, чтобы приветствовать императора Франции. В Дрездене мы оставались пять дней, проводя время в сплошных празднествах. И все эти дни дворцовые служащие готовились к отъезду — сопровождать Наполеона в Париж, причем каждый старался уточнить свое место в этом кортеже. Только я один знал свое место, потому что обычно находился на коне рядом с Наполеоном. Когда я спросил об этом Коленкура[81], он сказал:

— Император желает, чтобы вы были при нем. (Специально для меня приготовили кабриолет). Впереди буду ехать я, если он пожелает, я могу устроить вас в свой дилижанс.

Я обратился к Наполеону. Он сказал:

— Поедешь со мной в двухколесном прицепе моей коляски.

Я вынужден был попросить:

— Сир, я чересчур устал, во время походов я не сходил с лошади. Дорога в Париж долгая, боюсь, не выдержу все время верхом.

Бонапарт удивился:

— Что ты хочешь этим сказать? Твое место всегда было рядом со мной, ты меня никогда не покидал. Не беспокойся, если очень устанешь, устроишься в почтовой карете, на станциях их всегда можно найти.

Правда, на следующий же день мы выступили, но ведь мне хотелось минутой раньше быть дома, увидеть жену, я не видел ее почти год, и сына, которому исполнилось уже семь месяцев.

Мы ехали день и ночь и за пять дней добрались из Дрездена в Сен-Клу. На пятый день в семь утра, когда мы уже проезжали через Булонский лес, Бонапарт окликнул меня:

— Рустам, смотри, твоя жена встречает тебя! Что ты не удивляешься, разве не видишь ее?

Я, конечно, знал, что император шутит, но на всякий случай поглядел по сторонам и сказал:

— Извините, сир, моя жена со своим новорожденным богатырем еще в постели.

В честь возвращения Наполеона на мосту Сен-Клу соорудили триумфальную арку, но так как император проехал быстро и без сопровождающей его охраны, не успели даже откинуть шлагбаум. Мы просто объехали его, пройдя рядом с аркой и наконец прибыли во дворец.

Все спали. Наполеон бросился из кареты и, перепрыгивая через четыре ступени, поспешил к императрице. Естественно, мне оставалось лишь последовать его примеру. Дома жена встретила меня нежностью и лаской, которых я был лишен одиннадцать месяцев.

Утром рано я хотел поехать в местечко Месни департамента Сен-Жермен-ан-Лау, где находилась кормилица с моим сыном. Но жена не разрешила:

— Не стоит, милый, ты устал с дороги, поедем завтра…

Я еще не знал, какой сюрприз она мне приготовила. Оказывается, за два дня до моего приезда она привезла кормилицу и ребенка и устроила в доме наших друзей Ле Пельтье, которые жили в Порт Жоне, недалеко от дворца Сен-Клу.

И вдруг она говорит:

— Мадам Пельтье нездоровится, давай поедем навестим ее.

Мы поехали к ней, и я с удивлением увидел, что она совершенно здорова. Когда мы присели во дворе в тени развесистого каштана, кормилица вынесла моего сына. Я не мог наглядеться на это Маленькое прелестное создание и говорил жене:

— Боже мой, это чудо, какой он прелестный!

Потом, пристально вглядевшись ему в лицо, сказал:

— Держу пари — это мой сын! Лицо и самое главное глаза — мои!

Все очень смеялись, а я обнял ребенка и прижал к сердцу.

И только теперь я понял, какой приятный сюрприз приготовила мне моя Александрин…