Моя королева

Глава 17

Всякий, кто знал Эйтни Маккиннон, не без оснований считал ее женщиной здравомыслящей. Она вырастила сына Родерика одна, без мужа, и он превратился в прекрасного молодого человека, такого же сильного, как отец, такого же умного, как мать, и настолько красивого, что он кружил головы всем женщинам от шестнадцати до шестидесяти лет. Когда ее муж неожиданно умер от лихорадки спустя всего четыре месяца после появления на свет Родерика, Эйтни оставила материк вместе с грустными воспоминаниями и вернулась туда, где родилась, — на остров Скай, чтобы вырастить сына, окруженная любовью и помощью своих родных и друзей.

Мало что могло удивить Эйтни. Она не могла бы прожить более полувека в Хайленде, не испив причитающейся ей чаши горестей. И все-таки Эйтни первой призналась бы, что она была поражена, когда однажды летним вечером глава клана Маккиннонов Йен Даб прибыл к дверям ее уютного домика в горной долине и попросил ее взять на воспитание его племянников, Дугласа и Йена, которые только что потеряли мать.

— Я старший брат их родителя, я буду теперь им отцом, — сказал глава клана, — но им требуется женщина терпеливая, с горячим и жертвенным сердцем, здравомыслящая, мудрая и выносливая.

Такая женщина, решил Йен Даб, как Эйтни.

Она поняла, что ей оказали честь, что ее выбрал сам глава клана, и охотно взяла на себя ответственность за двух сирот. Это было примерно два десятка лет тому назад. С тех пор она растила двух пареньков, как родных сыновей, видела, как Дуглас возмужал и превратился в человека несгибаемой доблести и чести, как он изо всех сил старался быть достойным памяти своего отца, которого никогда не знал. Йен был порывист, он всегда поступал по первому побуждению, не думая о последствиях. Дуглас был склонен к размышлениям, он всегда тщательно взвешивал все «за» и «против», прежде чем поступить так или иначе.

Здравомыслящий человек, он редко принимал сомнительные решения. Поэтому-то Эйтни, которая стояла сейчас в открытых дверях коровника, спрашивала себя, не обманывают ли ее глаза.

Солнце поднималось все выше. Она склонила голову набок. Вообще-то свет еще был неяркий, и час ранний, и ее глаза были уже не такими ясными, как когда-то, но она не могла ошибиться: Дуглас спал на сене, голый, как в миг своего появления на свет, и обнимал при этом девушку, к которой он, по его заявлению, не питал никаких чувств — ту самую девушку, которая, по его словам, тоже ничего к нему не испытывает.

Эйтни стояла в нерешительности, держа в руках корзину с грязным бельем. Медленная улыбка показалась на ее губах. Она размышляла, что ей делать при виде такой неловкой сцены. Конечно, можно было повернуться и уйти, но ведь на них может наткнуться всякий, кто окажется поблизости, и Дугласу пришлось бы все объяснить.

На самом деле, призналась Эйтни, ей было довольно любопытно узнать, почему исподнее Элизабет развешано на стропилах в доме, а парочка в коровнике висит друг на друге.

Она посмотрела на козу, которая просунула голову в дверь:

— Интересно, что же произошло здесь вчера вечером, а?

Коза заморгала и затрясла рогатой головой.

Наконец Эйтни покончила с размышлениями и решила просто кашлянуть. Это будет вежливо и деликатно, а если кашель их не разбудит, тогда она пустит в ход коровье ботало, что висит на стенке.

Эйтни тихонько кашлянула и, отступив, стала ждать.

Первым пошевелился Дуглас. Он всегда спал очень чутко и теперь медленно перевернулся на спину и, щурясь, посмотрел на стропила. Лежащая рядом с ним Элизабет крепко спала. Казалось, ее и пушками не разбудишь.

Эйтни подождала, пока Дуглас сел на сене, и заговорила:

— Повезло тебе, что вас нашла я, а не старуха Лилиас. Ей девяносто семь лет, она пережила пять восстаний, без посторонней помощи дала отпор четырем сторонникам Кромвеля, родила шестнадцать детей, схоронила троих мужей, но я совершенно уверена, что, увидев, как ты в чем мать родила лежишь в коровнике, она сыграла бы в ящик.

— Боже! — Дуглас нашарил плед и прикрылся. — Какого черта ты здесь делаешь в такую рань?

— Это я должна задать тебе такой вопрос, Дуглас Мак-киннон. Это ведь не я сижу здесь голышом, верно?

Дуглас нахмурился, встал и быстро обернул плед вокруг своих бедер. Несмотря на то что Эйтни была на добрых два десятка лет старше его и вытирала ему сопливый нос, когда он был мальчонкой, она не могла не признать, что он был прекрасным образчиком мужской красоты. Нетрудно понять, почему эта девушка увлеклась им.

Эйтни смотрела, как Дуглас провел рукой по волосам, бросив взгляд на все еще спящую Элизабет. В конце концов он заговорил почти шепотом:

— Крыша в коттедже протекла.

— И ты решил, что, развесив ее исподнее на стропилах, ты поможешь делу?

— Нет. — Мрачно сжав губы, Дуглас вывел Эйтни на солнечный свет. Его лицо было в отросшей за ночь щетине, волосы спутались и падали на глаза. Брови сдвинулись к переносице. — Это она повесила, чтобы защититься от дождя, пока я не пришел вечером.

— Ну что же, это объясняет, конечно, как обручи оказались привязанными к потолку, но почему ты решил раздеться донага…

— Огонь уже к тому времени погас, — прервал ее Дуглас. — Она озябла, промокла и вся дрожала. Я решил, что она заболеет, вот и попытался согреть ее теплом своего тела. Моя одежда тоже вымокла до нитки, иначе я не стал бы ее снимать.

Эйтни скептически подняла брови:

— Понятно.

— Ничего между нами не было. Ничего.

— Ну да, мальчик, но точно эти же слова заставили тебя жениться на этой девушке, когда ты проснулся в ее постели в прошлый раз.

Дуглас замолчал. Этого он не мог отрицать.

— Так зачем ты пришла? — спросил он наконец.

— Я обещала девушке, что возьму ее с собой на ручей нынче утром — постирать белье. — Эйтни указала на корзину, которая стояла на земле у ее ног. — Я думала, что к этому времени ты уже уедешь.

— Именно это я и собирался сделать до вчерашнего вечера. Теперь придется остаться и починить крышу.

— Само собой.

Эйтни долго смотрела на Дугласа, потом медленно покачала головой. Она решила, что свои мысли лучше держать при себе.

— Ладно, я возьму девушку с собой на ручей. У нее будет чем заняться, пока ты чинишь крышу. Пойдем, собери грязное и найди, чем получше прикрыться, пока я ее разбужу.

— Вы уже кончили топтать одеяла, мисс? А, мисс?

Элизабет хотя и слышала краем уха Эйтни, но оставила ее слова без внимания. Босая, она стояла по икры в мыльной воде в лохани, юбки ее были заткнуты за пояс, и она прилежно изучала местный ландшафт, на переднем плане которого Дуглас стоял на коньке крыши, в одном килте.

Святые небеса, этот человек сложен как бог!

Как ни ужасалась собственному поведению Элизабет, она снова и снова поглядывала на горца. Она говорила себе, что дело вовсе не в том, что он ей приглянулся. Нет, она просто очарована его ладной работой, тем, как он по старинке кладет крышу из одинаково нарезанных кусков дерна, поросшего болотной травой и вереском.

Но в глубине души Элизабет знала, что очарована силой, которую выдавали его движения, тем, как от солнечного света при движении играли мышцы его плоского живота, и каждый мускул выделялся, точно массивный камень.

Что это такое с ней происходит? Она и вправду не в состоянии оторвать от него глаз. Невероятно!

Элизабет всегда считала, что если ей когда-нибудь в самом деле доведется полюбить мужчину, это будет человек, равный ей по интеллекту, с которым можно будет говорить о политике и философии. Человек этот не станет пытаться ее подавить, а будет поощрять ее любопытство, уважать ее мнение, пусть даже оно и не совсем совпадает с его мнением. Это будет человек чести, мудрый, терпеливый и сострадательный…

…идеальный человек, которого, ясное дело, просто не существует.

— Мисс, вы меня слышите?

— А? Ах, одеяла! — Она быстро взглянула на Эйтни. — Да, да, я думаю, они уже чистые.

Элизабет вышла из лохани. С ног стекала вода, и она пошла босиком туда, где бежал по камешкам прозрачный и холодный ручей. Эйтни дала ей свою юбку на время стирки и показала, как собрать длинные волосы под платок, чтобы они не падали во время работы на лицо. Легкая полотняная сорочка и свободный корсаж поначалу казались Элизабет почти неприличными. Но после тяжелой работы, когда она то наклонялась, то становилась на колени, то терла одежду, то топтала ногами одеяла, удобства взяли верх над стыдливостью. Теперь уже Элизабет думала, что она вряд ли когда-нибудь наденет кринолин. Элизабет посмотрела на Эйтни, которая молча стояла у ручья на коленях и оттирала рубашку плоским круглым камнем. Та встала, разгибая пальцы и изогнув спину, чтобы размять затекшую от работы поясницу. Потом она набрала в ладони воды и плеснула себе на лицо, чтобы освежиться.

— Ах, мисс, — сказала Эйтни, — хорошенько умойтесь, не то ваше личико станет красным, точно клюква.

Элизабет опустилась на колени на берегу ручья и опустила руку в воду, а потом коснулась ею лица. Вода казалась ледяной по сравнению с разгоряченной кожей. Где-то краешком сознания она услышала голос матери, которая велела ей покрывать голову, выходя из дома, иначе на лице появятся веснушки.

— И это приведет к тому, что вы будете выглядеть как темнокожая пятнистая дикарка, — говаривала герцогиня, имея в виду далекий воображаемый остров, о котором когда-то читала в романе, где население бегает полуголым в набедренных повязках и издает, переговариваясь, гортанные крики.

— У леди кожа должна быть белой, как росистый цветок, и мягкой, как лучший китайский шелк. — Герцогиня и ее дочери провели много прекрасных летних дней, обильно умащенные смесью очищенного воска с уксусом и даже с соком белой лилии, дабы сохранить лица белыми, точно обеденные тарелки. Герцогиня пыталась, хотя и безуспешно, приохотить к этому занятию и свою старшую дочь. Но это, как правило, ни к чему не приводило — эти ухищрения только вызывали у Элизабет ярость.

Потом женщины полоскали и выжимали одеяла досуха, держа их за оба конца над ручьем и выкручивая до последней капли воды. За работой Эйтни тихонько напевала какую-то незатейливую песенку, а вездесущая коза с довольным видом жевала прибрежный тростник и траву.

К тому времени, когда они отжали последнее одеяло, Элизабет казалось, что руки у нее одеревенели и совсем ее не слушаются.

— Я думаю, что мы вроде бы управились со стиркой, — сказала Эйтни, собирая в корзину еще влажное белье. — Сейчас мы развесим все сушиться на можжевельнике, а сами пока…

Она не договорила.

Элизабет обернулась посмотреть, почему замолчала Эйтни. Она увидела, что та с искаженным от ужаса лицом уставилась на ручей.

— Эйтни! Что случилось? — Элизабет тоже посмотрела вниз по ручью, но увидела только солнце, отражающееся в быстрой ряби на водяной глади.

Эйтни не отвечала. Глаза ее не отрывались от той же ряби, которая постепенно удалялась. Потом ее руки задрожали, и она уронила рубашку. Элизабет нагнулась, чтобы поднять ее, и в это время большое черное облако перекрыло солнечный свет, и вся долина погрузилась в тень.

— Вы что-нибудь увидели там, Эйтни? Что именно?

Эйтни обернулась. Глаза у нее были пустыми.

Она что-то пела по-гэльски, снова и снова повторяя дрожащим голосом одну и ту же фразу. Глаза ее были полны боли, в них блестели слезы. Элизабет подошла к женщине и сжала ее руки в своих ладонях, надеясь унять их дрожь.

— Эйтни, прошу вас, ведь я вас не понимаю. Скажите мне, что случилось? Что вас так встревожило?

Но Эйтни только дрожала, бормоча все ту же странную фразу, а слезы медленно текли по ее лицу. Только ее она и успела сказать, перед тем как потеряла сознание.

Дверь дома, в котором жила Эйтни, скрипнула, и Элизабет подняла взгляд от огня.

— Вы вернулись.

Дуглас ушел уже давно, несколько часов назад, и она уже начала опасаться за него.

— Да, мисс. Я его нашел, но на это потребовалось время.

В дом вошел Родерик и направился к креслу-качалке, в котором у огня сидела, закутавшись в плед, его мать. Он стал перед ней на колени, взял ее руки в свои и заговорил по-гэльски. Едва Эйтни увидела его, в ее глазах появился какой-то свет, и они заблестели от стоявших в них слез.

— Пошли, мисс, — сказал Дуглас, жестом предлагая Элизабет идти за ним. — Оставим их одних.

— С ней все будет хорошо? — спросила Элизабет, когда они медленно пошли по сумрачной долине. «У горца усталый вид, — подумала она, — словно он не спал несколько дней».

— Да, раз теперь с ней Родерик. Жаль только, что не сразу удалось его отыскать. Он был на материке, а переплыть пролив оказалось делом долгим.

Прошло некоторое время. Тишину нарушал только звук их шагов и ветер, дующий в высоком камыше. Воздух наполнял пьянящий сладкий запах можжевельника. Где-то новорожденный ягненок жалобным блеянием звал мать. Сбоку от Элизабет медленно шла коза, прядая ушами. Она сопровождала ее все время с тех пор, как что-то случилось с Эйтни у ручья, словно чувствовала тревогу. Странно, но присутствие животного немного успокоило Элизабет.

— Дуглас, а что означает «bean nighe»?

Дуглас остановился:

— Почему вы спрашиваете?

— Эйтни произнесла эти слова перед тем, как упасть без чувств.

Дуглас посмотрел на девушку, но ответил не сразу. Наконец он проговорил:

— Это слово на гэльском означает «прачка».

Элизабет удивилась:

— Не понимаю, что так ее огорчило?

Дуглас долго смотрел на нее.

— Вы верите в волшебство, мисс?

Этот вопрос застал Элизабет врасплох.

— Я, кажется, никогда серьезно об этом не думала. Разумеется, я читала о феях и о прочих подобных явлениях. Но ни к какому выводу не пришла. — И тут она поняла, почему он спросил ее об этом: — Это поэтому Эйтни сегодня так расстроилась? Ей показалось, что она увидела что-то, кого-то у ручья?

Дуглас посмотрел на нее.

— В Хайленде существует поверье о призраке, он называется «bean nighe». Считается, что это призрак женщины, умершей родами, и ей суждено до скончания века стирать белье в реке.

— Но я все равно не понимаю, почему это так подействовало на Эйтни?

— Считается, что, когда кому-то является «bean nighe», она стирает одежду тех, кто скоро умрет. Слова, которые повторяла Эйтни, означают: «Твою рубашку, твою рубашку стираю я».

— Значит, Эйтни верит, что призрак, которого она увидела, пел песню, чтобы предупредить ее?

— Да. И она считает, что прачка стирала рубашку Родерика.

Внезапно Элизабет обдало холодом.

— Вот почему вам так хотелось его найти. Но ведь Эйтни знает, что с Родериком все в порядке, что ничего с ним не случилось.

— Но она считает, что ему грозит опасность.

— Это ужасно!

Дуглас остановился и посмотрел на нее.

— Что такое?

Он хотел было ответить, но вместо этого только молча смотрел на нее. Можно ли объяснить, как он восхищается ею, и с каждым днем все больше и больше? Ему не хотелось говорить ей о призраке из опасений, что она отнесется к его словам с презрением или посмеется над ним и над верованиями его народа. Но этого не произошло.

И пока Дуглас смотрел на нее, он понял, что с каждым днем Элизабет становится ему все ближе и роднее.

Дуглас коснулся пальцем ее подбородка. Элизабет ничего не сказала, но он услышал, что она вздохнула и затаила дыхание. Глядя ей в глаза, он видел несколько ипостасей ее личности: благородная леди, ранимая девочка, стесняющаяся признаться в том, что боится темноты, нежная девушка, такая красивая, что он и представить себе не мог, что такие бывают.

Не раздумывая, он наклонился и поцеловал ее.

Еще мгновение — и он пропал.