Часть первая (в которой мы слегка подправим историю)

Пролог

Эта история, возможно, покажется вам знакомой. Она начинается так: жила-была шестнадцатилетняя девушка по имени Джейн Грей[2]. Ее заставили выйти замуж за совершенно незнакомого человека (лорда Гилдфорда, или Гилфорда, или Гиффорда[3] – что-то в этом роде), и вскоре после этого она неожиданно оказалась правительницей целой страны. Королевой она пробыла девять дней. А затем в совершенно буквальном смысле потеряла голову.

Разумеется, это трагедия – если, конечно, вы находите отделение чьей-либо головы от тела трагическим событием (мы же просто рассказываем историю, и нам совершенно не хочется делать произвольные предположения относительно того, что читатель найдет трагичным, а что – просто неожиданным).

Собственно, мы собираемся рассказать другую историю.

Будьте внимательны. Незначительные детали мы подкорректировали. Основные – полностью исказили. Некоторые имена мы изменили, чтобы не опорочить людей невинных (или не таких уж невинных; или просто потому, что имя нам показалось дурацким и мы придумали получше). Ну и добавили волшебства, потому что так всегда интереснее. Так что тут у нас возможно все, что угодно.

В общем, перед вами история Джейн в том виде, в каком, по нашему мнению, ей следовало состояться.

Начинается она в Англии (ну, или в альтернативной версии Англии – мы ведь манипулируем историей) в середине XVI века. Времена на дворе стояли непростые, особенно для тех, кому случилось родиться эзианином (на случай, если вы не знакомы с этим термином, поясним, что слово происходит от древнеанглийского корня eðian, что означает «дух»). Эзиан природа наградила (или наказала, это уж зависит от взгляда на вещи) способностью менять свой облик с человеческого на звериный и обратно. Например, некоторым было дано превращаться в кошек, что способствовало сильному сокращению крысиной популяции в Англии (правда, другие, в свою очередь, умели превращаться в крыс, так что сокращение было незаметно).

Одни люди считали эту «животную магию» потрясающим благом, но иные, разумеется, находили ее мерзостью, подлежащей скорейшему искоренению. Эти последние (известные как «единосущники») полагали, что человеческим существам нечего делать в ином обличье, кроме как в собственном, человеческом. А поскольку единосущники заправляли в ту эпоху всем, эзиан всячески преследовали и травили до тех пор, пока все они не вымерли или не ушли глубоко в подполье.

Вот в такой-то ситуации мы с вами и оказываемся при английском дворе одним судьбоносным днем, когда король Генрих VIII в приступе ярости превратился в огромного льва и сожрал своего шута – к вящему восторгу присутствовавших. Все они встретили эту сцену восторженными аплодисментами, поскольку шута никто не любил (позднее, когда придворные поняли, что произошедшее на их глазах было не заранее отрепетированным искусным трюком, но подлинным актом поглощения львом шута, они уже не склонны были аплодировать, а просто говорили со вздохом: «Этот клоун сам напросился»).

Тем же вечером король Генрих, вернувшись в свой человеческий облик, постановил считать, что эзиане, собственно говоря, не так уж плохи и впредь должны пользоваться всеми правами и привилегиями наравне с единосущниками. Это решение – реабилитировать древнее волшебство – произвело сильный эффект по всей Европе. Глава Единосущной церкви выразил недовольство действиями Генриха, однако всякий раз, когда из Рима приходили полные горечи письма с осуждением королевского постановления, король (лев) просто съедал гонца вместе с посланием.

Отсюда пошла крылатая фраза: «Проглотить горькую пилюлю».

Когда Генрих VIII умер, престол унаследовал его единственный сын Эдуард. Тут и начинается наш рассказ – в весьма напряженное время, наполненное всевозрастающей враждебностью между эзианами и единосущниками при правлении мало на что способного короля-подростка. Наши юный лорд и юная леди еще и понятия не имеют о том, что вскоре их судьбы пересекутся.

Причем совершенно против их воли.

Глава 1 Эдуард

Король, как выяснилось, медленно умирал.

– Сколько? – спросил он у мастера Бубу, своего личного лекаря. – Сколько мне осталось?

Бубу отер пот со лба. Меньше всего ему нравилось преподносить дурные новости августейшим особам. В его ремесле подобное вполне могло привести за решетку. А то и хуже.

– Год, возможно – два, – просипел врач. – В лучшем случае.

«Ерунда», – подумал Эдуард (вы ведь помните, что именно так звали короля). Он уже несколько месяцев хворает, но ведь ему шестнадцать лет. Не может быть, чтобы он вот так взял и умер. Подхватил простуду – делов-то. Ну, кашель что-то слишком долго не проходит, ну, теснит грудь, приступы лихорадки; да, конечно, частые головокружения, иногда странный привкус во рту, но смерть?

– Вы уверены? – спросил он.

Бубу кивнул.

– Увы, ваше величество. Это грудной недуг.

Ах, вот оно что.

Эдуард подавил приступ кашля. Он как-то сразу почувствовал себя хуже, чем всего лишь мгновением раньше, – словно его легкие подслушали ужасную новость и от этого сразу начали схлопываться. Король видел людей с грудным недугом, вечно харкающих в жуткие, перепачканные кровью носовые платки, ослабевших, дрожащих и в конце концов испрашивающих позволения удалиться от двора, чтобы не на глазах у дам умереть страшной смертью в хрипах.

– Вы… уверены? – спросил он снова.

Бубу потеребил воротник.

– Я приготовлю укрепляющие средства для уменьшения болей и сделаю все возможное, чтобы вы хорошо чувствовали себя до конца, но… да. Я уверен.

Конец. Как грозно звучало это слово.

– Но ведь…

Он еще столько всего хотел сделать в жизни. Во-первых, поцеловать девушку, хорошенькую девушку, подходящую девушку, ту самую, что нужно, и может быть, даже сплетясь своим языком с ее (король слышал о новомодном способе целоваться, только недавно изобретенном во Франции). Он хотел наконец победить своего наставника по военным искусствам в фехтовании – ведь этот господин по прозвищу Удар единственный вечно забывал дать монарху одолеть себя. Он хотел объехать все свое королевство и попутешествовать по свету. Загнать на охоте какого-нибудь огромного славного зверя и водрузить его голову на стену в своих покоях. Хотел взобраться на вершину Скофелл-Пайка[4] – то есть так высоко, как только можно в Англии, и, обозрев земли, лежащие у его ног, осознать: он господин этих земель.

Теперь ясно, что ничего из этого ему уже не суждено исполнить.

«Безвременно – вот как будут говорить люди, – подумалось ему. – Во цвете лет. Какая трагедия». В его ушах уже звенели слова будущих баллад, которые сочинят менестрели о нем, великом короле, ушедшем так рано:

Эдуарда закрыты земные пути.

Без легких не дышат, как ни крути.

– Я желаю выслушать мнение другого лекаря. Получше, – сказал Эдуард, и ладонь его, покоившаяся на подлокотнике трона, сжалась в кулак. Его вдруг зазнобило, и он, поежившись, теснее запахнулся в меховую королевскую мантию.

– Разумеется, – произнес Бубу и попятился.

Пациент прочел в глазах врача страх и испытал острое желание бросить его в темницу назидания ради, ибо он, Эдуард, – король, а король всегда получает то, чего хочет, и король не желает умирать. Он прикоснулся к золотому кинжалу у себя за поясом, и Бубу отступил еще на шаг.

– Мне так жаль, государь, – промямлил старик, упершись взглядом в пол, – умоляю, не губите того, кто поднес вам горькую пилюлю.

Эдуард вздохнул. Увы, он хотел бы, но не мог, подобно отцу, принять облик льва и сожрать принесшего эту ужасную пилюлю. Насколько Эдуарду было известно, внутри него вовсе не пряталось никакое животное.

– Ступайте, Бубу, – молвил он.

Лекарь издал вздох облегчения и опрометью бросился к дверям, оставив короля наедине с надвигающейся смертью.

– Жернова Господни… – пробормотал король: так в ту эпоху выражались люди, желая воскликнуть: «Вот дерьмо!» Умереть от грудного недуга – как это не по-королевски.

Позднее, когда новость о скорой кончине царствующего монарха распространилась при дворе, к нему поспешили сестры. Они нашли его сидящим на любимом месте – на подоконнике в одной из южных башен Гринвичского дворца. Свесив ноги наружу, он наблюдал за тем, как люди снуют туда-сюда внизу, во внутреннем дворе, и прислушивался к мерному гулу течения Темзы. Ему казалось, он вдруг постиг Смысл Жизни – Великую Тайну, которая, если поразмыслить, сводилась вот к чему…

Жизнь коротка, и в конце ты умираешь.

– Эдуард, – прошептала Бесс, присаживаясь рядом на подоконник. Ее губы дрожали от сострадания. – Братик, мне так жаль.

Он сделал попытку усмехнуться в ответ. Эдуард слыл мастером усмешек. Они представляли собой его наиболее тонко отточенный королевский навык – но на сей раз у него вышла лишь жалкая вялая гримаса.

– Значит, вы уже слышали. – Он постарался придать голосу оттенок беззаботности. – Естественно, я собираюсь пригласить еще одного врача. Не чувствую себя умирающим.

– О, Эдди, дорогой мой, – сглотнула Мария, прижимая кружевной край носового платка к уголку глаза. – Мой милый, любимый мальчик. Бедный маленький птенчик.

На секунду Эдуард прикрыл глаза. Ему не нравилось, когда его называли «Эдди» и говорили с ним, как с малышом в коротких штанишках, но от Марии он это терпел. Ему всегда было немного жаль сестер – из-за того, что отец объявил их обеих незаконнорожденными и все такое. В тот самый год, когда отец открыл в себе звериное обличье – в народной памяти он остался как Год Льва, – Генрих VIII решил также, что отныне все правила жизни устанавливает только король. Он аннулировал свой брак с матерью Марии и отправил ее до конца дней в монастырь – все это, чтобы жениться на матери Бесс, одной из красоток фрейлин. Однако когда жена № 2 не смогла подарить мужу сына-наследника и повсюду распространились слухи о том, что, будучи эзианкой, королева Анна частенько обращается в черную кошку и бесшумно прокрадывается по лестницам замка в спальные покои придворного менестреля, король без колебаний велел отрубить ей голову. У жены № 3 (матери Эдуарда) все сложилось правильно, а именно: она, во-первых, родила ребенка с правильным набором гениталий для того, чтобы в дальнейшем править Англией, и во-вторых, не задержалась, чтобы насладиться торжеством, а быстренько скончалась. Король Генрих в дальнейшем имел еще трех жен (брак с одной был также объявлен недействительным, вторая – казнена и, наконец, последней – ха-ха – повезло пережить супруга), но детей больше не появилось.

Таким образом, их осталось трое королевских потомков – Мария, Бесс и Эдуард, – трое носителей как бы особого клейма в этой мозаичной семье. Ведь их общий отец, вероятно, был безумен и уж точно опасен не только в виде льва, а разные матери – мертвы или сосланы. Они всегда неплохо ладили между собой – вероятно, потому, что не имелось никаких сомнений относительно того, кому носить корону. Естественно, Эдуарду – он мальчик, ему и играть мужскую роль.

На престол он вступил девяти лет от роду, так что время, когда не был королем, Эдуард мог припомнить лишь смутно и до сегодняшнего дня считал, что пурпурная мантия отлично ему подходит и устраивает его. А вот теперь блестящая доля обернулась ему боком, и пришло время платить по счетам, – как горько думал он. Лучше бы уж родиться ему простолюдином – сыном какого-нибудь кузнеца, например. Тогда, быть может, он успел бы к нынешним годам получить свою порцию обычных человеческих радостей, перед тем как покинуть этот бренный мир. По крайней мере, у него был бы шанс поцеловать девчонку.

– Скажи правду, как ты себя сейчас чувствуешь? – торжественно спросила Мария. Она всегда говорила торжественно.

– Недужу грудью, – ответил он.

Этот ответ вызвал тень улыбки на губах Бесс, Мария же только скорбно покачала головой. Старшая сестра никогда не смеялась его шуткам. Они с Бесс многие годы дразнили ее за глаза Девушкой-Бабушкой – именно за угрюмое отношение ко всему на свете. Увидеть, как она искренне радуется, можно было разве что на казни какого-нибудь изменника или сожжении бедного эзианина на костре. Когда дело касалось эзиан, Мария всегда проявляла удивительную кровожадность.

– Грудной недуг свел в могилу мою мать, ты сам знаешь. – Она в волнении стиснула в руках платок.

– Да, знаю. – Эдуард всегда считал, что королева Екатерина умерла скорее от разбитого сердца, чем от каких-либо физических немощей, хотя он допускал, что, когда разбито сердце, организм вскоре тоже может разбиться.

В любом случае у него не будет шанса разбить себе сердце, подумал Эдуард, и новая волна жалости к себе захлестнула его. Никогда не придется ему полюбить.

– Это ужасная смерть, – продолжала Мария. – Все кашляешь и кашляешь, пока не выкашляешь легкие наружу.

– Спасибо. Вот уж утешила, – отозвался он.

Бесс, которая всегда смотрелась тихоней рядом с торжественно говорливой сестрой, бросила на нее злой взгляд и положила руку в перчатке на ладонь Эдуарда.

– Можем мы тебе чем-нибудь помочь?

Он вздрогнул. Глаза у него горели от подступавших слез, но он твердо решил не плакать из-за того, что умирает, и всякого такого. Рыдать – это занятие для девчонок и новорожденных младенцев, но не для королей, а кроме того, оно ведь ничего не изменит.

Бесс сжала его ладонь своею. Он ответил тем же – без единой слезинки – и, отвернувшись, стал созерцать вид из окна, а также размышлять о Смысле жизни.

Жизнь коротка.

А потом ты умираешь.

Очень скоро. Через полгода, максимум – год. Это казалось ужасающе коротким сроком. Прошлым летом один знаменитый итальянский астролог составил для Эдуарда гороскоп, в котором значилось, что король проживет еще сорок лет.

Значит, знаменитые итальянские астрологи – беззастенчивые лгуны и шарлатаны.

– Но, по крайней мере, ты можешь быть уверен, что после твоего ухода все останется в должном порядке, – торжественно провозгласила Мария.

– Что? – он повернулся к ней.

– Я имею в виду твое королевство, – добавила она еще более торжественно. – Оно останется в надежных руках.

О королевстве он даже не особенно и думал. То есть, честно говоря, совсем не думал. Слишком уж сосредоточился на мысли о выкашливании легких наружу – ну, а потом уж ему точно станет все равно, мертвые не склонны к тревогам.

– Мария, – вспыхнула Бесс, – сейчас не время для политики.

Прежде чем Мария успела возразить (а судя по выражению ее лица, она собиралась сказать, что для политики всякое время подходит, а нынешнее – тем более), послышался стук в дверь.

– Войдите! – крикнул Эдуард, и в дверном проеме показался крупный орлиный нос Джона Дадли, герцога Нотумберлендского и лорда-президента Верховного Тайного Совета при особе короля.

– Ваше величество, я так и думал, что найду вас здесь, – произнес он, завидев Эдуарда. Затем его взгляд подчеркнуто торопливо скользнул по Марии и Бесс – так, словно они ни в коем случае не заслуживали сколько-нибудь пристального внимания с его стороны. – Принцесса Мария, принцесса Елизавета. Вы обе прекрасно выглядите. – Он вновь повернулся к Эдуарду. – Могу ли я ненадолго отвлечь ваше величество?

– Можете и надолго, – отозвался Эдуард.

– Я бы хотел говорить с глазу на глаз, – пояснил лорд Дадли, – в зале заседаний Совета.

Эдуард встал и отряхнул панталоны. Кивнул сестрам – те ответили изысканными реверансами. Затем последовал за лордом Дадли вниз по лестнице и далее, через длинную галерею дворцовых помещений, до палаты, где его советники почти каждый день часами корпели над бумагами, управляя страной и принимая важные решения. Сам король никогда не проводил в этой комнате много времени – заходил, только когда появлялся документ, требующий его личной подписи, ну, или какое-нибудь особо важное дело нуждалось в его высоком внимании. Такое случалось нечасто.

Пропустив своего сюзерена вперед, Дадли закрыл за собой двери.

Эдуард, запыхавшись после короткой прогулки, погрузился в сиденье своего обитого особо мягким красным бархатом трона, стоявшего во главе полукруга из кресел, обычно занимаемых тридцатью членами Тайного совета. Дадли подал королю платок, и Эдуард прижал его ко рту в приступе кашля.

Отняв материю от губ, он увидел на ней розовый след.

Святое дерьмо.

Уперев взгляд в этот след, король хотел было вернуть платок Дадли, но герцог торопливо произнес:

– Пусть он останется у вашего величества, – и отошел на другой конец зала, где принялся привычным движением теребить бороду в глубокой задумчивости.

– Я полагаю, – мягко начал Дадли, – нам необходимо поговорить о том, что вы намерены предпринять.

– Предпринять? Речь идет о грудном недуге. Он неизлечим. Очевидно, что мне не остается ничего другого, кроме как умереть.

Дадли соорудил сострадательную улыбку, выглядевшую на его лице весьма ненатурально, так как улыбаться он не привык.

– Да, государь, боюсь, это правда, но смерть в конце концов ожидает всех нас. – Он продолжал поглаживать бородку. – Новость эта печальна, но мы обязаны использовать ее как можно плодотворнее. Надлежит еще многое сделать для блага королевства, прежде чем вы скончаетесь.

А, «для блага королевства». Вечное «благо королевства». Эдуард кивнул.

– Хорошо. – Он постарался придать голосу больше смелости, чем находил в себе. – Говорите, что я должен сделать.

– В первую очередь мы должны позаботиться о линии наследования. О том, кто займет трон после вас.

Эдуард вздернул брови.

– Вы хотите, чтобы я женился и произвел на свет наследника менее чем за год?

А что, это приятно. Наверняка удастся поцеловаться, соприкасаясь языками.

Дадли прочистил горло.

– Гмм… Нет, ваше величество. Для этого вы в недостаточно добром здравии.

Эдуард хотел было пуститься в спор, но вспомнил о розовом пятне на носовом платке и о том, как мучительно тяжело дался ему простой путь из одного конца дворца в другой. Ясно, что он не в той форме, какая нужна для обращения с женой.

– Что ж, – сказал он, – в таком случае, полагаю, престол достанется Марии.

– Нет, государь, – поспешно и резко бросил Дадли. – Мы не можем допустить, чтобы английская корона попала не в те руки.

Эдуард нахмурился.

– Но она – моя сестра. Она – старшая. Она…

– Она единосущница, – вставил Дадли. – Мария воспитана в убеждении, что всякое звериное волшебство есть зло, которого следует страшиться и уничтожать при любой возможности. Если она станет королевой, то немедленно вернет страну в Темные века. Ни одному эзианину не будет тогда покоя.

Эдуард в задумчивости откинулся на спинку трона. Герцог говорил верно. Мария не потерпит у себя эзиан (как мы уже заметили выше, она воспринимала их только с хрустящей корочкой). Кроме того, у нее нет чувства юмора, она мыслит отстало, в общем, никакой пользы в правлении точно не принесет.

– Значит, не Мария, – согласился король. – Ну, в таком случае остается Бесс. – Он покрутил на пальце кольцо с государственной печатью. – Бесс, конечно же, справится лучше Марии, и оба ее родителя были эзианами – если вы, конечно, верите тем рассказам о черной кошке. Однако я не знаю, насколько она, в свою очередь, может быть лояльна к единосущникам. Бесс хитра и скрытна. Кроме того, – произнес Эдуард, поразмыслив еще немного, – вряд ли корона может достаться женщине.

Наверное, вы заметили, что Эдуард был настроен немного сексистски. Но мы не можем, положа руку на сердце, винить его в этом, поскольку всю его недолгую жизнь он был нещадно прославляем за то только, что родился мальчиком.

Впрочем, ему нравилось думать о себе как о дальновидном короле. Он не унаследовал от отца эзианской натуры (во всяком случае, пока она не проявилсь), но она естественным образом составляла часть его семейной истории, и Эдуард с детства приучился сочувствовать делу и праву эзиан. В последнее время казалось, что взаимоотношения двух основных групп населения приближаются к точке кипения. Стали поступать сообщения о некоей тайной эзианской партии под названием «Стая», члены которой совершали набеги на церкви единосущников и грабили их. Королю доносили и о том, что последние, в свою очередь, раскрывая инкогнито врагов, отвечали насилием на насилие. И о дальнейших актах вторичного возмездия со стороны эзиан. И так далее и так далее.

Дадли был прав. Стране нужен повелитель, сочувствующий эзианам. Кто-то, кто сумеет сохранить мир.

– Итак, кого же вы наметили? – Эдуард протянул руку к боковому столику, где, согласно королевскому указу, всегда стояла тарелка свежей охлажденной ежевики. Он обожал ежевику. Ходили толки, что она обладает исцеляющей силой, так что в последнее время монарх стал есть ее еще больше. Вот и сейчас он забросил в рот ягоду.

Кадык лорда Дадли, словно поршень, двигался вверх-вниз – впервые с тех пор, как они познакомились, он, казалось, слегка нервничал.

– Речь идет о сыне – первенце леди Джейн Грей, ваше величество.

Эдуард поперхнулся ежевикой.

– У Джейн есть сын? – воскликнул король, брызнув слюной. – Имею основания полагать, что я бы уж знал об этом.

– В настоящее время у нее нет сына, – терпеливо пояснил Дадли. – Но будет. – И если вы лишите права наследования Марию и Елизавету, то Греи – следующие на очереди.

Стало быть, Дадли хочет, чтобы Джейн вышла замуж и родила наследника престола.

Эдуард никак не мог представить свою кузину Джейн замужней дамой с ребенком, хотя ей уже исполнилось шестнадцать лет, а такой возраст считался по тем временам на грани старого девства. Великой страстью Джейн были книги: по истории, философии, религии – да любые, какие ей только попадутся. Она до такой степени любила читать Платона в древнегреческом оригинале, что делала это просто так, для развлечения, а не только когда заставляли учителя. Девушка помнила наизусть целые длинные эпические поэмы и цитировала их по желанию с любого места. Но больше всего она любила книги об эзианах и их приключениях в образе животных.

Нет никаких сомнений в том, что Джейн станет поддерживать эзиан. Ходили упорные слухи, что ее мать принадлежала к этой категории, хотя никто и не знал, какую животную форму она принимала. В раннем детстве Эдуард с двоюродной сестрой больше всего, играя, любили воображать, какими животными они станут, когда вырастут. Эдуарду всегда приходило на ум что-нибудь могучее и свирепое вроде волка. Или большого медведя. Или тигра. Джейн же никак не могла остановиться в своих предпочтениях на чем-то конкретном – ее фантазии бродили где-то между рысью и соколом, насколько помнил король.

– Ты только представь себе, Эдуард, – вспоминался ему десятилетний тоненький голосок, шепчущий ему на ухо где-то на травянистом пригорке, где оба они разлеглись на спинах, чтобы понаблюдать за причудливыми очертаниями и направлением движения облаков. – Я буду летать там, среди них, седлать на ходу ветер, и никто не сможет приказывать мне сидеть прямо и выговаривать за плохое вышивание. Я буду свободна.

– Свободна как птица, – отзывался он.

– Свободна как птица! – с восторгом подхватывала она, вспрыгивала на ноги и неслась вниз с холма с распростертыми руками, изображая полет, и длинные рыжие волосы развевались за ее спиной.

Несколькими годами позже они провели целый день, дразня и обзывая друг друга на чем свет стоит, – все потому, что Джейн прочитала в одной из своих книг: эзиане часто принимают свое звериное обличье в состоянии особенного расстройства или обиды. И вот они ругали друг друга и влепляли друг другу пощечины, и Джейн дошла даже до того, что запустила в Эдуарда камнем, что действительно всерьез его рассердило, но упорно оставались в человеческой оболочке на протяжении всего эксперимента.

Тогда это страшно разочаровало обоих.

– Государь? – настойчиво-вопросительно произнес лорд Дадли.

Эдуард стряхнул с себя ворох воспоминаний.

– Вы хотите выдать Джейн замуж? – уточнил он. – И уже присмотрели кого-то конкретного?

Сама мысль об этом отозвалась в нем легким уколом печали. Джейн он любил, пожалуй, больше всех на этом свете. В детстве ее часто отправляли пожить в покоях Екатерины Парр (шестой и последней жены короля Генриха), так что дети проводили вместе долгие часы, и даже некоторые учителя у них были общие. Именно в те дни они и стали верными друзьями неразлейвода. Эдуард чувствовал, что Джейн единственная на этом свете по-настоящему понимает его, а не относится к нему как к представителю другого биологического вида только потому, что он рожден для венца. И где-то в глубине сознания король лелеял мысль, что, возможно, когда-нибудь он сам сможет жениться на Джейн.

Все это происходило в те времена, когда женитьба на кузинах не казалась таким уж предосудительным делом.

– Да, государь. У меня есть идеальная кандидатура. – Дадли заходил взад и вперед по залу, теребя бороду. – Человек отменно благовоспитанный, из безупречной семьи.

– Это само собой разумеется. Но кто же он? – спросил Эдуард.

– Неоспоримый носитель эзианской магии.

– Понятно. Итак?

– Он не посмотрит на рыжину ее волос.

– Волосы Джейн вовсе не так уж плохи, – возразил Эдуард. – При определеленном освещении они и не кажутся такими уж рыжими…

– Он сможет держать ее в узде и не позволять ей лишнего, – продолжал Дадли.

Ну, это и вправду не помешает, подумал король. Своенравие Джейн давно стало притчей во языцех. Она ни за что не позволяла галантно водить себя за руку при дворе и проявляла открытое неповиновение собственной матери, забиваясь на официальных дворцовых мероприятиях в угол с книгой, вместо того чтобы проводить время в танцах, обеспечивая себя будущими предложениями руки и сердца.

– О ком речь? – спросил Эдуард.

– О человеке, достойном доверия.

Все это хождение вокруг да около начинало уже походить на фарс.

– Кто?! – Эдуард повысил голос. Ему вовсе не по нраву было задавать один вопрос даже дважды, сейчас же пришлось делать это в четвертый раз. К тому же от маневров Дадли взад и вперед по комнате у него закружилась голова. Король треснул кулаком по боковому столику. Ягоды ежевики разлетелись во все стороны.

Герцог замер на месте. Затем прочистил горло и невнятно пробормотал:

– Гиффорд Дадли.

Эдуард моргнул.

– Какой Гиффорд?

– Мой младший сын.

Эдуард помолчал, как бы укладывая в голове это предложение, и постарался проверить его по всем критериям, упомянутым герцогом: из безупречной семьи – есть; достоин доверия – есть; неоспоримый носитель эзианской магии…

– Джон, – выпалил король в открытую, – а у вас в роду есть волшебники-эзиане?

Лорд Дадли потупил взор. Признаваться в наличии эзианской крови было небезопасно даже в новую, более просвещенную, эпоху, когда за это уже не жгли на кострах. Однако, хотя быть эзианином больше не считалось преступным по закону, во всем королевстве еще множество людей разделяло мнение Марии по этому поводу: хороший эзианин – мертвый эзианин.

– Сам я, конечно, не эзианин, – сказал Дадли после долгой паузы. – Но вот мой сын – да.

Эзианин! Как здорово. На минуту Эдуард даже забыл, что стоит одной ногой в могиле и выдает лучшего друга замуж из чисто политических соображений.

– И в кого же он превращается?

Дадли покраснел.

– Он проводит дни в облике… – его губы шевельнулись как бы в попытке выдавить наружу нужное слово, но не получилось.

Эдуард подался вперед.

– Ну?

Дадли изо всех сил старался закончить фразу:

– Он… каждый божий день… он… Он…

– Ну же, давайте! Говорите! – потребовал Эдуард.

Дадли провел языком по губам.

– Он… принадлежит к лошадиной породе.

– К чему принадлежит?

– Он жеребец, ваше величество.

– Жеребец?

– Да… Конь.

Эдуард с открытым ртом откинулся назад, да так и застыл на несколько мгновений.

– Конь. Значит, ваш сын проводит дни в обличье коня, – повторил он, словно желая увериться, что понял все правильно.

Дадли печально кивнул головой.

– Неудивительно, что я никогда не видел его при дворе. Я почти и забыл, что у вас есть еще сын, кроме Стэна. Разве вы не уверяли нас, что он полубезумен и потому вы считаете для него невозможным и неприличным появляться в обществе?

– Мы думали: все лучше, чем такая правда, – признался Дадли.

Эдуард стряхнул со столика на ладонь ежевичину и съел ее.

– И когда же это началось? Как это случилось?

– Шесть лет назад, – отвечал Дадли. – А как – я не знаю. Однажды, когда ему было тринадцать лет, он закатил истерику. Не успели оглянуться, а он уже… – Герцог не нашел в себе силы снова произнести это слово. – Я уверен, что он составит отличную партию для Джейн, государь, и говорю это не потому, что он мой сын. Он крепкий малый: кости отлично развиты, здоровяк, смышлен, во всяком случае, отнюдь не безумен – и достаточно послушен и управляем, чтобы послужить нашим целям.

Несколько минут Эдуард обдумывал сказанное. Джейн обожала все, что имело отношение к эзианам. Против того, чтобы выйти замуж за одного из них, она возражать не станет. Однако…

– Он все дни проводит в лошадином облике? – спросил Эдуард.

– Каждый божий день. От рассвета до заката.

– И никак не контролирует свои превращения?

Дадли взглянул на противоположную от себя стену, где висел огромный портрет Генриха VIII, и Эдуард тут же понял, как глупо прозвучал этот вопрос. Его отец не управлял своими превращениями во льва. Старого короля просто охватывала ярость, и тогда у него начинали в буквальном смысле расти клыки… Так он и оставался львом до тех пор, пока его гнев не утихал, и часто на это уходили долгие часы. Иногда даже дни. Наблюдать за этим было чертовски неприятно.

Особенно в тех случаях, когда король решал кого-нибудь пожевать в качестве игрушки.

– Ясно. Стало быть, контролировать себя он не может, – задумчиво произнес Эдуард. – Но это означает, что муж у Джейн будет только по ночам. Что же это за семья?

– Многие люди были бы счастливы такому обстоятельству. Лично я, безусловно, предпочел бы встречаться с супругой лишь в часы между закатом и рассветом, – с коротким смешком отреагировал Дадли.

«И это ничем не напоминало бы настоящий брак», – мысленно продолжил Эдуард. Хотя… такой девушке, как Джейн, подобный брак позволил бы сохранить чувство уединения и независимости, к которым она так привыкла.

Возможно, все сложится идеально.

– Он хорош собой? – спросил король. Другому сыну Дадли, Стэну, не повезло: он унаследовал от отца непропорционально огромный орлиный нос. Эдуарду совершенно не хотелось выдавать Джейн замуж за такой нос.

Тонкие губы Дадли еще более натянулись.

– Гиффорд даже слишком миловиден для своего положения. Он нередко привлекает… внимание слабого пола…

Эдуард ощутил покалывание ревности и снова поднял взгляд на портрет отца. Он внешне напоминал Генриха и хорошо это знал. Те же рыжеватые с золотистым отливом волосы – и такие же прямые, величественный нос, серые глаза, мелковатые уши по бокам от всего этого. В свое время Эдуарда считали красавчиком, но теперь он сделался худым и бледным, выбитым из колеи болезнью.

– …Однако он будет верным мужем, тут я могу поручиться за него, – продолжал меж тем болтать Дадли. – А когда у них с Джейн родится сын, у вас появится настоящий эзианский наследник. И проблема будет решена.

Вот так просто. Проблема будет решена.

Эдуард потер лоб.

– Когда же должна состояться свадьба?

– Полагаю, в субботу, – ответил Дадли, – если вы, конечно, одобряете эту партию.

Эдуарда скрутил приступ кашля.

Сегодня понедельник.

– Так скоро? – прохрипел он, вновь обретя способность дышать.

– Чем скорее, тем лучше, – заметил Дадли. – Нам нужен наследник.

Все правильно. Эдуард прочистил горло.

– Что ж, очень хорошо. Я одобряю эту партию. Однако в субботу… – Это казалось все же слишком скоро. – Я даже не знаю, какие дела назначены у меня на эту субботу. Мне надо проверить…

– Я уже все проверил, ваше величество. Вы будете свободны. Кроме того, церемония состоится после захода солнца, – добавил Дадли.

– Понятно. Потому что днем он… – Эдуард тихонько заржал.

– Именно так. – Дадли ловко извлек пергаментный свиток и развернул его на стойке, где король подписывал и ставил печать на официальные государственные документы.

– Не сомневаюсь, на сено у вас уходит целое состояние. – К Эдуарду наконец вернулось чувство юмора. Он пробежал глазами бумагу.

Это был королевский указ – точнее, технически говоря, разрешение на венчание в ближайшую субботу леди Джейн Грей, дочери герцога Саффолка, и лорда Гиффорда Дадли, сына герцога Нортумберлендского.

Усмешка исчезла с его лица.

Джейн…

Конечно, это была не более чем фантазия – эта его идея, или мечта о собственной свадьбе с Джейн. С точки зрения политического капитала Джейн мало что собой представляла – да, конечно, богатое семейство и титул – но ничего такого, что могло бы всерьез усилить позиции королевского престола. Эдуард всегда знал, что ему предстоит жениться во имя Англии, а не по своей прихоти. На протяжении его краткой жизни перед ним проходил бесконечный поток иностранных послов с портретами дочерей различных европейских монархов. Все их он внимательно рассматривал. Ему предстояло заключить брак с принцессой.

А не с маленькой Джейн – любительницей книжек и свободного полета.

Дадли вложил ему в руку перо.

– Мы не должны забывать о благе страны, ваше величество. Сегодня же ночью я отправляюсь в замок Дадли и привезу сына сюда.

Эдуард окунул перо в чернильницу, но вдруг замер.

– Поклянитесь, что он будет к ней добр.

– Клянусь, ваше величество. Он будет образцовым мужем.

Король снова закашлялся в платок Дадли. Во рту у него появился привычный уже забавный вкус: что-то болезненно-сладкое вперемешку со стойким ароматом ежевики.

– Я выдаю свою кузину замуж за жеребца, – пробормотал он.

Затем поднес перо к бумаге, вздохнул и вывел свое имя.

Глава 2 Джейн

– И это благословляемое небесами событие произойдет вечером в субботу.

Леди Джейн Грей моргнула, оторвавшись от книги. Рядом звучал голос ее матери, леди Фрэнсис Брэндон Грей.

– Что произойдет в субботу вечером?

– Стой спокойно, дорогая. – Леди Фрэнсис ущипнула дочь за плечо. – Нам необходимо идеально снять мерки. Для подгонки времени не будет.

Джейн и так держала книгу на расстоянии вытянутой руки неподвижно, как только могла. Для того, кто в состоянии обхватить себя пальцами сзади за плечи, это уже великий подвиг.

– Обратите внимание: размер бюста ни капли не изменился, – заметила портниха своей помощнице. – Раз так, то уж, наверное, никогда и не изменится.

Вновь совершая подвиг – на сей раз самообладания, – Джейн воздержалась от того, чтобы стукнуть ее книгой по голове… На самом деле просто книга была очень старая и ценная: «Полная история выращивания свеклы в Англии. Том пятый». Ей не хотелось трепать ее.

– Хорошо, хорошо, так что должно произойти в субботу вечером?

– Теперь руки вниз, – вмешалась портниха.

Джейн опустила руки, заложив указательным пальцем книжную страницу.

Мать, однако, выхватила драгоценный свекольный том из ее рук, бросила его на кровать и снова отвела назад плечи Джейн.

– Стой прямо. Ты же не хочешь, чтобы платье сидело криво. В конце концов, на венчание придется идти без книжки.

– На венчание? – Девушка наклонилась в сторону, чтобы посмотреть на мать через голову портнихи. В ее голосе послышались нотки легкого любопытства. – А кто женится?

– Джейн!

Она снова резко выпрямилась.

Портниха тем временем закончила измерять бедра Джейн (с такими трудно вы́носить ребенка – вот еще один из многих ее недостатков) и собрала свои инструменты.

– Ну, вот мы и закончили, миледи. Доброго вам дня!

На этом она покинула гостиную в облаке тканей и шпилек.

Леди Фрэнсис вновь сжала плечо дочери.

Ты выходишь замуж, моя дорогая. Не упускай этого из виду.

Сердце Джейн сразу забилось быстрее, но она мысленно велела себе не волноваться. В конце концов, это всего лишь помолвка. Ей уже приходилось обручаться. Целых четыре раза, если быть точной.

– И с кем я помолвлена на этот раз? – спросила она.

Леди Фрэнсис улыбнулась, ошибочно приняв вопрос Джейн за знак согласия.

– С Гиффордом Дадли.

– С каким Гиффордом?

Улыбка матери сменилась хмурой гримасой.

– С младшим сыном лорда Джона Дадли, герцога Нортумберлендского. Гиффордом.

Так. Конечно, Джейн знала Дадли. Хотя сама по себе эта семья в иерархии родовитой аристократии стояла довольно низко и известна была в основном призовыми лошадьми, которых они разводили и продавали. Но тут имелся один нюанс: Джон Дадли был президентом Верховного Тайного Совета, правой рукой короля, его доверенным советником и, вероятно, вторым по могуществу человеком в Англии после самого Эдуарда. Да и вторым ли, не первым ли? Тут многие бы усомнились.

– Понятно, – произнесла девушка после продолжительного молчания. Однако она никогда не видела этого несчастного Гиффорда при дворе, что казалось подозрительным. – Не сомневаюсь, что этот жених так же хорош, как и все остальные.

– Ты ни о чем не хочешь спросить?

Джейн покачала головой.

– Все, что мне нужно, я уже услышала. В конце концов, это всего лишь помолвка.

– Но свадьба состоится уже в субботу, дорогая. – Мать казалась раздосадованной. – В лондонской резиденции Дадли. Мы выезжаем завтра утром.

В субботу. Это… уже скоро. Гораздо скорее, чем она ожидала. Конечно, она услышала про эту субботу, но не задумывалась о том, насколько она близка, и не «впитывала» в себя все значение этого срока.

Значит, брак и вправду может состояться. Ее сердце снова забилось сильнее.

– Мое самое горячее желание – счастливо выдать тебя замуж раньше, чем ты выйдешь из подходящего возраста. – Леди Фрэнсис не уточнила, относится ли выражение «подходящий возраст» к «счастливо» или просто к «выдать замуж». – Во всяком случае, я думаю, что этот парень тебе понравится. Я слышала, он красавчик…

Значит, леди Фрэнсис тоже никогда его не видела. Легкий холодок пробежал по коже Джейн. Учитывая вероятность того, что жених унаследовал знаменитый нос Дадли…

Девушка припомнила едкие замечания портнихи о ее бюсте. К тому же у нее рыжие волосы, а рост так мал и телосложение так хрупко, что иногда ее принимают за ребенка. Не ей, наверное, быть придирчивой в выборе. Да и вообще, не внешность определяет ценность человека. Но этот ужасный нос…

– Спасибо, что предупредили меня, матушка, – крикнула она вслед поспешно покинувшей комнату леди Фрэнсис. Та, конечно, ничего не ответила. Слишком много дел оставалось до субботы.

Суббота. Это через четыре дня.

Джейн быстро оделась, прихватила книгу о свекле и выбрала еще две («Жизнь и падение замечательных эзиан», а также «Руководство для придворных особ по выживанию в дикой местности») – просто на тот случай, если первую она успеет закончить, и направилась во двор к конюшням. Если этому таинственному Гиффорду суждено-таки стать ее мужем (впрочем, до субботы еще очень много чего может случиться, напомнила она себе), имеет же она право точно знать, во что ввязывается и с чем ей придется иметь дело.

За годы детства Джейн тщательно изучила все карты Англии, какие только существовали на свете, и старинные, и современные, и даже карты отдельных частей королевства. Поэтому она знала, что замок Дадли, где члены этого семейства пребывали, когда находились не в Лондоне, находился не более чем в полудне езды от их собственной резиденции в Брэдгейте.

Она могла бы просто доскакать до замка Дадли на лошади в одиночку, но в стране бесчинствовали разбойники, и, по общему мнению, путешествовать без охраны было опасно. (Домашняя челядь винила в беспорядках эзиан – точнее, какую-то банду под названием «Стая», – но Джейн отказывалась верить этим ужасным слухам.) Последнее, что ей сейчас требовалось в дополнение к неожиданным и скоропалительным матримониальным планам, – это попасть в какую-нибудь случайную потасовку. Поэтому, надежности ради (а также чтобы не злить мать), она велела запрячь карету, чтобы ехать в Дадли.

Собственно, нужно ей было только одно: проверить, как там дела с носом.

Стоял прекрасный денек. Покатые холмы, окружавшие Брэдгейт, стояли в ярком убранстве раннего лета.

Деревья уже зацвели. Солнечные лучи мерцали в ручье, журчавшем вдоль дороги. На небольшом возвышении позади него гостеприимно поблескивал красный кирпич усадьбы. Заслышав шум приближающейся кареты, с дороги разбегались олени, но птицы в листве продолжали петь свои прекрасные песни.

Вообще-то Джейн нравился Лондон. В тамошней жизни были свои преимущества; например – близость к кузену Эдуарду. Но домом для девушки всегда оставался Брэдгейт-парк. Она любила свежий воздух, прозрачно-голубые небеса, древние дубы, застывшие на отдаленных пригорках. Ее дед мечтал превратить этот парк в лучшее место для охоты на оленей во всей Англии – и так и сделал, а потому сюда часто съезжались важные гости – члены королевского семейства. Но для Джейн это в общем не имело значения. (Она не охотилась, хотя слышала, что двоюродный брат Эдуард весьма преуспел в этом искусстве.) Зато простые прогулки по Брэдгейт-парку стояли для Джейн на втором месте в списке способов бегства от проблем реальной жизни.

Первое место, естественно, оставалось за книгами, и потому, едва Брэдгейт остался позади, она с удовольствием погрузилась в упоительный восторг «Полной истории возделывания свеклы». (Знаете ли вы, кстати, что древние римляне первыми догадались возделывать свеклу ради, собственно, корнеплодов, а не зеленых отростков?)

Как мы уже неоднократно отмечали, Джейн очень любила читать. Ничто на свете не доставляло ей большего наслаждения, чем тяжесть увесистого фолианта в руках, и каждая новая прекрасная сокровищница знаний была для нее столь же редкой, чарующий и поразительной, сколь и предыдущая. Ее восхищал запах чернил, шершавый хруст бумаги между пальцами, сладкий шелест переворачиваемых страниц, причудливые формы букв… А больше всего ей нравилась та легкость, с которой книги переносили ее из обычной душной светской жизни в миры, где можно прожить сотни других. Книги открывали ей весь белый свет.

Мама никогда не сможет этого понять, подумала Джейн, перевернув последнюю страницу сочинения о свекле и со вздохом захлопнув тяжелый том. Вот лорд Грей, когда был жив, всегда поощрял ее жадную тягу к знаниям, а леди Фрэнсис не одобряла ученых занятий. Какие еще умения нужны молодой леди, кроме умения найти себе подходящего мужа? – любила повторять она. Все, что интересовало в этой жизни мать Джейн, – это богатство и влияние. И ничего на свете она не любила больше, чем напоминать всем и каждому о своей королевской крови: «Моя бабушка была королевой», – повторяла она по десятку раз на дню. Увы, покойный король Генрих давным-давно вычеркнул леди Фрэнсис из линии престолонаследия. Возможно, именно потому, что не одобрял ее спеси.

Власть и деньги. Только они имели значение для леди Фрэнсис. И вот теперь она продает свою дочь таким же манером, каким другие сбывают чистокровных кобыл. Даже не обеспокоившись ее мнением.

Очень похоже на маму.

Джейн стряхнула с себя хорошо знакомое чувство обиды на мать и отложила книгу в сторону, загнув уголок страницы так же решительно, как недавно поступила леди Фрэнсис, изъяв книгу у Джейн и отбросив на кровать. Бедная книжка. Она не заслужила такого обращения только потому, что Джейн приходится выходить замуж.

Замуж. Фух-х-х.

Как бы ей хотелось, чтобы ее прекратили выдавать замуж. Такая морока…

В первый раз Джейн обручили с сыном торговца шелком. Звали его Хамфри Хэнгротт. И поскольку компания «Шелка Хэнгрота» была единственным поставщиком этого драгоценного материала на английский рынок, она диктовала цены. Родители Хамфри нисколько не стеснялись тыкать Греям в глаза тем новым богатством, что должно было на них свалиться. Особенно им нравилось делать это в форме облачения своего тощего долговязого отпрыска в бесчисленные слои самой дорогой парчи, какая только есть в природе. Джейн потеряла счет балам, на которых ее заставляли присутствовать в родовой усадьбе Хэнгротов, – спасала ее только вечная книжка в руках.

Что касается самого Хамфри, то он при первой же встрече отрекомендовался ей как «будущий король… шелка» и настойчиво попросил притронуться к его рукаву… Нет, вы по-настоящему притроньтесь. Распробуйте. Ну что? Касались вы когда-нибудь такой тонкой ткани?.. В свою очередь она спросила: известно ли ему, что червей шелкопряда кипятят в их собственных коконах, чтобы выварить шелк? После этого он отказался вести с ней беседу. Помолвка была расторгнута из-за внезапного появления в стране второго торговца тем же товаром – тот готов был торговать по ценам настолько более низким, чем у Хэнгротов, что вскоре смог бы прибрать к рукам все их дело, так что семья жениха немедленно разорилась. Выяснилось, что никто больше не хочет платить баснословную цену Хэнгротам, так что им пришлось удалиться в небольшой деревенский домишко, и память о них в высшем свете скоро стерлась.

Во второй раз Джейн была помолвлена с Теодором Талье, скрипачом-виртуозом из Франции. Его родичи остановились посмотреть Лондон, между тем как сам он гастролировал по всей Англии со своим Океаническим оркестром. В нескольких высокородных семействах королевства уже прослышали о желании этих Талье обзавестись женой для своего сына – девицей с изысканным вкусом, хорошего рода и такой, что не станет возражать против долгих отлучек супруга, если только сама не захочет сопровождать его в концертных поездках. Лорд и леди Грей тут же предложили кандидатуру своей Джейн – тогда они все еще не могли оправиться после скандала с Хэнгротами, – и «сделка» состоялась.

У Джейн был неплохой музыкальный слух, ей нравились многие сонаты, менуэты и симфонии. По душе ей приходились даже иные оперы – особенно трагические, в финале которых оба влюбленных погибали как бы в наказание за проявленную к ним крупицу милосердия – однако стиль игры нового жениха она не принимала: он казался ей слишком буйным и неистовым. Сам Теодор тоже оказался буйным и неистовым. На ум приходило выражение «слон в посудной лавке». Как ему при этом удавалось умело обращаться с деликатнейшим инструментом – скрипкой, оставалось для Джейн загадкой, но, кстати, именно из-за инструмента данная помолвка была разорвана так же стремительно, как и первая.

Скрипку эту, единственное в своем роде творение покойного мастера Бофорта Белмура, украли. Похитили. Умыкнули. Изъяли с законного места в доме детей Бофорта Белмура. Но путь ее удалось отследить через Францию в Испанию, а оттуда обратно в Англию. «Владелец», одолживший эту скрипку Теодору Талье, – а так поступают все обладатели музыкальных инструментов из числа немузыкантов, чтобы из их собственности регулярно извлекались звуки, – был арестован, а семья Теодора, несмотря на его полную непричастность к преступлению, тоже немедленно разорилась.

Третьим женихом Джейн стал Уолтер Уильямсон, внук якобы крупного изобретателя, предпочитавшего жить в затворничестве. При этом ходила молва: все, что он изобретал, немедленно объявлялось государственной тайной. Если бы дело не касалось женитьбы, девушка, пожалуй, и не имела бы ничего против Уолтера: он казался умным, начитанным и часто говорил о неоценимом достоянии, которое оставит ему дед. Сам юноша тоже стремился к изобретательству. По его словам, это было у него в крови, хотя Джейн не увидела в нем и намека на творческую жилку.

Не прошло и месяца со дня помолвки, как на свет божий всплыли бумаги, доказывавшие: дед Уолтера – обычный вор и провел последние пятнадцать лет в тюрьме. Нетрудно догадаться, что в глазах общества репутация семьи Уильямсонов резко рухнула, результатом чего стало (как вы, наверное, уже догадались) немедленное разорение.

Что же касается четвертого обручения – там вообще оказалось, что жениха не существовало. Мать Джейн (ее отец скончался между третьей и четвертой помолвками) получила миниатюру, изображавшую юного красавца, и не поняла, что в ее руки попал просто безличный образец – своего рода реклама дарований художника.

А поскольку леди Фрэнсис руководствовалась в жизни весьма посредственным здравым смыслом, она к этому времени уже отчаянно стремилась выдать Джейн замуж за кого угодно и неправильно истолковала подпись под миниатюрой: «Представляю вам образчик, достойный руки столь знатной дамы, как леди Джейн», что означало просто достойный с точки зрения мастерства живописца и никак не относилось к воображаемому – хотя и очень красивому – персонажу с картины. Мать Джейн объявила, что принимает «предложение», раньше, чем художник успел отправить ей ответное письмо, в котором интересовался, может ли он рассчитывать на оплату расходов, связанных с путешествием для изготовления портрета самой леди Джейн, и напоминал, что его гонорар ни в каком случае возврату не подлежит.

В порыве гнева и замешательства леди Фрэнсис распространила повсюду переработанный вариант этой истории, в котором она представала жертвой розыгрыша, тем более недопустимого и злого, что дело произошло так скоро после трагической кончины ее супруга. На сей раз в нищету и разорение впал несчастный художник.

По всему выходило, что само согласие на брак с леди Джейн было чревато весьма рискованными последствиями. Если дело с женихами у нее так пойдет и дальше, счастливые деньки Гиффорда Дадли – а также деньки процветания его семьи – явно сочтены.

Ей стало почти жаль его.

Джейн достала вторую книгу – ту, что об эзианах, и провела указательным пальцем по этому слову на обложке. Чего бы только не отдала она за возможность принимать звериное обличье. Превращаться в кого-то, кому никто не смел бы докучать или кого никто не мог бы заставлять выходить замуж, – в медведицу например. Если, как настаивали многие, эзианство передается по наследству, то ее чаша сия, увы, миновала. (Никто не должен был об этом знать, но Джейн однажды слышала, как родители спорят об эзианских чарах, которыми, вероятно, владела ее мать.) Если же (согласно другой, хотя и менее научной гипотезе) способность перевоплощения в животных даруется достойным, то все ее отчаянные попытки, достойные награды, тоже оказались отвергнуты.

Вдали шпилями устремлялся к небу замок на вершине крутого холма. У подножия его копошилась деревня из кучки тесно сгрудившихся домов. Многие селяне останавливались поглазеть на то, как через главные ворота внутрь ограды вкатывается карета и начинает медленно карабкаться вверх. Джейн, в свою очередь, с восхищением рассматривала возвышавшуюся впереди замковую крепость, облицованную блестящим белым камнем и украшенную узкими прорезными окнами (крепость построили в XI веке, как известно всякому знакомому с историей архитектуры, а уж Джейн-то была с ней знакома). Ничего не скажешь – хорошо защищенная цитадель, подумала девушка. Даже зловещая. Похоже, хозяева ожидают нападения в любую минуту.

Карете пришлось миновать еще трое ворот и преодолеть ров, прежде чем она оказалась посреди центрального внутреннего двора – там кучер остановил лошадей, как раз напротив изысканно украшенных жилых помещений. Они представляли собой новое, более современное дополнение к зáмку и, конечно, были снабжены множеством широких окон и остроконечной крышей. Все вокруг производило несколько музейное впечатление, как бы говоря: «Смотрите сколько угодно, но ни к чему не прикасайтесь». Идеально ухожено, но жизни как таковой не наблюдается…

Джейн оглядела несколько дюжин окон, надеясь заметить за ними признаки движения, но нет – все было тихо, только лошади слонялись без дела на широкой лужайке с противоположной стороны замка.

Вот они, значит, какие, эти «призовые лошади», которыми так кичится лорд Дадли.

Она легко выпрыгнула из кареты и подошла к закрытым воротцам перед лужайкой, чтобы получше рассмотреть лошадей.

Все они были породистыми, с гладкими лоснящимися боками и тонкими как веретено ногами. Но лучшим был красавец жеребец, гарцевавший в дальнем конце лужайки. Его мышцы перекатывались и играли, когда он с шумом проносился по траве, голова высоко поднята. На ходу он тряс ею так, что роскошная грива развевалась на ветру, а солнце глубоко бликовало на шкуре каурой масти. Он был просто великолепен. И хотя опыт Джейн в этом деле сводился в основном к общению с благонравными смирными меринами, каковым и пристало возить леди, она подумала, что никогда не видала коня, которым хозяин и вправду мог хвалиться.

А как здорово было бы, представилось ей вдруг, жить в теле лошади. Уметь вот так лихо взлетать, отталкиваясь от земли мощными ногами. И никто к тебе не придирается, не щиплет тебя, никто не комментирует твою жалкую щуплую фигуру…

Чего бы не отдала она за то, чтобы превратиться в лошадь и ускакать не только от этой дурацкой помолвки, но и от всего, что в ее жизни так неправильно сложилось.

– Сударыня, – раздался у нее за спиной мужской голос. – Могу я вам чем-то помочь?

Джейн обернулась и сразу задрала вверх голову, успев, однако, заметить, что джентльмен, окликнувший ее, был хорошо одет. Затем она опустила взгляд.

Ну, так и есть.

Тот самый нос.

В самом что ни на есть чистом виде: огромный изогнутый орлиный клюв, который наверняка входит в комнату как минимум за несколько секунд до своего хозяина. (Возможно, у читателя создастся о нем некоторое представление, если он вспомнит о так называемых птичьих масках чумных докторов, которые появятся через несколько десятилетий после описываемых событий. Говорили, что образцом для изготовления этих масок с клювами послужили именно «дадлианские» носы – впрочем, произносили это всегда, лишь убедившись, что поблизости нет представителя рода Дадли.)

Святые угодники! А что, если это и есть Гиффорд?

– Я приехала повидать лорда Гиффорда Дадли, – сказала Джейн нерешительно, ловя себя на мысли, что обращается непосредственно к носу. Но тут нет ее вины – ведь он завис как раз над нею. От него трудно было уклониться. Она сделала резкий шаг назад в надежде встретиться с собеседником глазами.

– Ах, вот оно что, – с пониманием улыбнулся юноша. – Вам нужен мой брат.

Ага. Значит, этот нос, в смысле, этот человек – не Гиффорд, а Стэн Дадли, старший брат, который иногда появляется с отцом при дворе. (Впрочем, Джейн при дворе не очень-то смотрела по сторонам – ее слишком занимали книги.) Но что, если у Гиффорда нос еще хуже?

Она прижала книги к животу и задумалась: не стоит ли помолиться? Интересно, молитва о носе приличного размера считается кощунством?

– Да. Я бы хотела увидеть Гиффорда прямо сейчас.

– Боюсь, что сейчас это невозможно. Он… гм. Занят с лошадьми. – Стэн бросил взгляд на пастибище, но если Гиффорд там и находился, то Джейн, во всяком случае, его не видела. Из божьих тварей там были только лошади, переходившие от одного пучка травы к другому.

– Так он не примет меня?

– Не сейчас.

Этот ответ взбесил ее. Неужели ей нельзя хотя бы одним глазком взглянуть на суженого, прежде чем идти под венец?! Неужели это так сложно?

Стэн повернул голову, на миг заслонив своим носом солнце.

– Я вижу, вы расстроены. Мне правда ужасно жаль, и я прошу прощения, но с дамами брат никогда не встречается до заката.

С дамами?.. Во множественном числе?

Сэр Нос тем временем продолжил:

– Вы, наверное… Анна? Фредерика? Джанетт?

Джейн в ответ недоуменно моргнула.

– Простите, кто?

Стэн скрестил руки на груди и посмотрел на нее повнимательнее.

– Рыжие волосы. Это необычно. Я не припомню, чтобы брат упоминал хотя бы одну рыжеволосую, когда говорил о своих дамах.

Своих дамах? – с усилием пискнула девушка.

– Но не думали же вы, что вы у него одна. Впрочем, я полагал, что он предпочитает брюнеток. И повыше. С более выраженными… формами.

Джейн задыхалась от возмущения. Просто неслыханно! Что этот чертов Стэн о себе возомнил? В конце концов, Джейн принадлежит к королевскому роду (да-да, ее прабабушка была королевой), она приходилась кузиной и близким другом Эдуарду Шестому. Она имеет прямой доступ к монаршим ушам, и уже очень скоро в этот орган слуха польются правдивые сведения об этом грубом, невоспитанном, самонадеянном, испорченном человеке…

Вдруг она поняла, что ничего из этого не произносит вслух, а просто стоит с отвисшей челюстью и ждет чего-то, пока губы, шевелящиеся под носом Дадли, пытаются угадать ее имя. А имен оказалось много. Как минимум по одному на каждую букву алфавита. Неужто Гиффорд состоит в отношениях со всеми этими женщинами? Или Стэн просто злобно шутит над ней?

– Ну ладно, – капитулировал наконец тот. – Сдаюсь. Я сообщу ему, что вы приходили, если, конечно, вы скажете мне свое имя.

Она придала своему голосу самый стальной оттенок, какой только смогла.

– Я леди Джейн Грей. Его невеста.

На секунду Стэн застыл как вкопанный, затем, опомнившись, отвесил поклон.

– Ах, вот как! Миледи. Простите меня. Я не знал. Не следовало мне трепать языком попусту. Просто… у вас необычно рыжие волосы для высокородной дамы. То есть… Я хочу сказать, что знай я, кто вы, не стал бы болтать о других леди. Потому что никаких других леди нет. Нигде. Во всем мире. Кроме моей жены. И вас. Гиффорд будет вам преданным и верным мужем. Преданным, как пес. То есть не совсем как пес. – Он вздохнул. – В общем, прошу прощения, мне ничего вообще не следовало говорить…

Джейн только молча смерила его взглядом. Ну, точнее, его нос. Другого ничего особенно видно и не было.

– Еще раз прошу принять мои самые искренние извинения, миледи. – Стэн Дадли сделал еще несколько жалких попыток спасти положение, затем промямлил что-то насчет оставления ее наедине с ее мыслями – несомненно, столь же чистыми, сколь белы цветы на божественно девственном древе – и наконец удалился.

Так-так. Значит, ее нареченный супруг – банальный волокита. Ловкий обманщик девиц. Развратник. Повеса. Этакий резвун. (Джейн, особенно в состоянии крайнего расстройства, частенько превращалась в ходячий толковый словарь – еще один побочный эффект обильного чтения.) Понятно, почему его раньше никто не видел: у распутников днем слишком много дел, как говорится, с лошадками, ну а ночью, надо думать, со шлюхами.

Ну уж нет, с таким смириться невозможно.

Насупившись, Джейн потопала назад к своей карете, на ходу представляя себе все, что скажет Гиффорду, Эдуарду, матери и всем, кто там еще подстроил ей этот брак. Много, много горького предстоит им услышать.

Она-то думала, что эта помолвка разрушит жизнь Гиффорду. Но впервые (вероятно, за всю жизнь) оказалась неправа: обручение с лордом Гиффордом Дадли разрушит ее жизнь.

Если только вовремя не остановить это безумие.

Джейн резко выпрямила спину. За Гиффорда Дадли она замуж не выйдет. (Кстати, что за дурацкое имя – Гиффорд Дадли? Бред какой-то!) Ни в субботу и никогда.

Глава 3 Гиффорд (будем звать его просто Ги!)

Худшее, что есть в пробуждении после заката, – это стойкий травянистый вкус сена во рту – неприятный побочный эффект собственно сена, которое там и побывало. Но недуг, который можно было бы назвать «сенитом» (или, к примеру, «сенной гортанью», как любила называть его мать, – словно речь шла о запахе перегара), никак не победишь, если каждый божий день заканчиваешь в облике необъезженного жеребца, а каждую ночь начинаешь совершенно необузданным, «неприрученным» мужчиной.

Почти уже мужчиной, как опять-таки любит говорить мама. В свои девятнадцать он и вправду был почти уже мужчиной. И уж точно неприрученным.

С усилием заставив себя сначала присесть на корточки, а затем и встать, Ги (мы просим вас звать его Ги, чтобы не употреблять лишний раз этого ужасного полного имени: Гиффорд Дадли Второй – а значит, второстепенный, – сын лорда Джона Дадли, герцога Нортумберлендского) потихоньку размял верхнюю часть задних ног, теперь превратившуюся в мужские бедра.

Он припомнил утреннюю веселую прогулку по окрестностям. На сей раз ему пришло в голову отправиться на северо-запад, поскакать отчаянно быстрым галопом по зеленым холмам и пышным лесам – и так провести долгие часы, пока жажда не заставила его заняться поисками воды. Ничто на свете, думалось ему, не сравнится с чувством полной жизни без преград, запретов и границ, когда ветер свистит у тебя в волосах. Вернее, в гриве.

Он не просил дарить ему эту сверхспособность. (А если бы просил, то наверняка заказал бы заодно и умение управлять ею, несмотря на то, что необходимость щеголять повсюду с кнопкой «вкл./выкл.» отчасти омрачила бы чистую радость обладания и могла бы даже стать своего рода проклятием.) И все же и в нынешнем положении имелись свои преимущества. Он ничему и никому не принадлежал и не был обязан. (Кому нужен полуконь-получеловек?) Он всегда мог ткнуть в любую точку на карте и отправиться туда завтра же с восходом солнца. (При условии, что его лошадиный мозг не забыл бы дорогу. Ги обычно оправдывался тем, что лошадям вообще несвойственно хорошее чувство направления, хотя, скорее всего, проблема заключалась в том, что он даже в человеческом обличье был способен заблудиться в собственном платяном шкафу.) Лучше всего было то, что он не имел тех обязанностей, какие обычно бывают у человеческих существ.

После безграничной свободы, которой он наслаждался в дневное время, перед наступлением сумрака он обычно чувствовал легкую пустоту и разочарование. Ги поискал глазами ведро с водой, всегда оставляемое слугой в углу, и, найдя, галопом подскочил к нему (галопом в человеческом смысле, но все же настолько похожим на конский, насколько может получиться у человека) и опрокинул себе в рот полный ковш.

Процесс превращения всегда производил в нем эффект обезвоживания, а сегодня ему понадобится бодрость, ловкость и быстрота. В силу вынужденно ночного образа жизни Ги-человеку оставалось не так много доступных занятий. Учитывая непринужденную и часто дерзкую речь его, да и вообще неукротимый буйный нрав, родители не сомневались в том, где он проводит «человеческие часы»: в будуарах женщин сомнительной репутации или, того хуже, выпивая в борделях. Леди Дадли часто приходилось слышать причитания вроде: «Ох уж этот мальчик со своими интрижками… Ну что тут поделаешь?»

Ги позволял им верить в это – более того, он и сам частенько хвастался своими победами над разными дамами, чтобы подыграть им. Если им удобно было считать его кем-то вроде Казановы (хотя, конечно, они не имели возможности сравнить его с настоящим Казановой, которому предстояло родиться только через двести лет), что ж – тем больше свободы оставалось для Ги, чтобы поступать в соответствии с собственными желаниями. Кроме того, правда о том, как он на самом деле проводит ночи, выглядела бы гораздо более постыдно.

Пусть лучше родители считают, что он кутит с девчонками.

Раздался резкий стук в дверь конюшни.

– Милорд? – окликнул Биллингсли с той стороны.

– Да! – отозвался Ги, стараясь поскорее вытрясти нотки ржания из своего голоса, – так «нормальные» люди по утрам откашливаются, прочищая горло.

– Ваши брюки.

Дверь конюшни приоткрылась ровно настолько, чтобы внутрь можно было просунуть руку в голубом рукаве униформы дворецкого с парой брюк.

– Спасибо, Биллингсли. – Ги взял штаны и проворно впрыгнул в них, в то время как слуга выкладывал остальные детали его туалета на деревянный стол, чтобы не перепачкать парадный костюм своего молодого господина сеном.

– Милорд, ваш батюшка просил вас заглянуть к нему на пару слов, как только вы облачитесь.

– Отец? – с тревогой в голосе переспросил Ги. – Он вернулся в замок?

– Да, милорд, – ответил Биллингсли.

Ги застегнул пуговицы на куртке и натянул высокие кожаные сапоги.

– Пожалуйста, скажите отцу, что я занят. У меня другие… планы.

Биллингсли откашлялся.

– Боюсь, милорд, ваш отец выразил свое желание настойчиво. Вам придется пересмотреть ваши… мм… по…

– Биллингсли! – прервал Ги своего дворецкого, причем краска густо залила его щеки. – Мне казалось, мы договорились никогда не упоминать об этом… деле… за переделами… того места.

– Прошу прощения, милорд. Я запамятовал пароль, которым мы пользуемся в таких случаях.

Ги закрыл глаза и вздохнул. Биллингсли лишь недавно раскрыл истинную природу его тайных ночных вылазок, и его удалось убедить (гм-м, вернее, подмаслить) не раскрывать секрета старым господам.

– Интрижки, Биллингсли. Мои интрижки.

– Так точно, ваши интрижки. С ними придется подождать, поскольку ваша матушка тоже желала бы составить вам компанию сегодня вечером. Они с вашим батюшкой ждут вас в гостиной.

Отец с матерью вдвоем, здесь, в поместье, даже в одной комнате! – и ждут его? Значит, дело серьезное. Правда, отец и раньше иногда призывал Ги к себе, чтобы обсудить его будущее, его «лошадиное проклятие», его наследство (точнее, его практическое отсутствие – ведь Ги был вторым сыном), его желание получить подковы поудобнее и где найти надежного кузнеца, способного держать язык за зубами. Мать, однако, редко участвовала в подобных беседах. Она уютнее чувствовала себя в воспитательной роли – например, любила давать советы относительно пошива костюмов и расчесывать сыну волосы (ну, или гриву – в зависимости от положения солнца на небосклоне).

Ги бросил взгляд на Биллингсли.

– Сегодня ведь не Рождество, верно?

– Сейчас май, милорд.

– У кого-то именины?

– Нет, милорд.

– Кто-нибудь умер? – На одну секунду он представил себе, что это мог быть Стэн, его во всех отношениях образцовый старший брат. А что? Умер и оставил после себя образцовую вдову и образцового сыночка… Но потом Ги вспомнил, что Стэн никогда не совершает ошибок, а безвременно скончаться, бросив на этом свете безутешную семью, – это, конечно, следовало бы рассматривать как дурной поступок. Вдобавок в таком случае бремя вступления в брак и произведения на свет новых наследников ложилось бы на Ги. Сама мысль об этом заставила его содрогнуться.

– Мне об этом ничего не известно, милорд, – ответствовал Биллингсли.

Ги плотно сжал тонкие аристократические губы и с шумом выпустил воздух – в совершенно конской манере.

– Следует ли мне понимать это как готовность исполнить распоряжение вашего батюшки?

Ги прикрыл глаза.

– Да.

– Очень хорошо, милорд.

Чего бы только не отдал Ги в эту минуту за возможность обратиться снова в жеребца по собственному желанию. Тогда между ним и отцовским носом в мгновение ока оказалось бы миль пятьдесят (причем первые сорок девять ему понадобились бы, только чтобы выбраться из-под гигантской тени этого хобота).

Сумерки успели перетечь в вечерний полумрак, когда Ги наконец добрался от конюшни до боковых дверей жилых покоев. Мысли скакали у него в голове на головокружительной скорости, но ни одна из них не позволяла понять, что понадобилось от него родителям.

С тех пор как Ги достаточно вырос, чтобы сидеть вместе со всеми за ужином, он в полной мере осознал свое униженное положение в семье. Стэну всегда прислуживали первым – и основное блюдо, и все остальные он неизменно получал раньше брата.

Представляя кому-нибудь обоих своих сыновей, отец всегда говорил так:

– Это Стэн, будущий герцог Нортумберлендский, наследник всего, чем владеют Дадли. – И затем, после долгой паузы: – Ну, а это второй мой сын, брат Стэна.

Здесь добросовестные рассказчики вынуждены отвлечься, чтобы упомянуть о двух фактах, весьма вероятно, усиливавших чувство неловкости, которое герцог Нортумберлендский всегда испытывал в присутствии младшего отпрыска. Во-первых, эзианские способности молва обыкновенно считала наследственными, в то время как ни сам герцог, ни его верная (надо полагать) жена такими способностями не обладали.

Во-вторых, у герцога имелся эпической величины нос, пропорции какового давно вошли в поговорку; нос же Гиффорда имел безупречные размеры и форму, способную вдохновить какого-нибудь автора нежных сонетов.

Сочетание этих двух обстоятельств заставляло лорда Джона частенько бросать косые взгляды на супругу, а с Гиффордом обращаться как с пустым местом.

Именно поэтому, едва ему исполнилось тринадцать лет, Гиффорд стал просить всех называть его просто «Ги» – а никому и дела не было до того, как его зовут в действительности.

Биллингсли проводил Ги от бокового входа в покои до третьего парадного зала, где юноша невзначай поймал краем глаза свое отражение в большом подвесном зеркале и задержался на секунду, чтобы выловить прицепившийся к каштановой шевелюре пучок сена.

Мать следила за неукоснительным исполнением правил приличия в замке, и важнейшее из них звучало так: «Все следы дневных конных эскапад должны быть оставляемы в конюшне, то есть там, где им и место».

Леди Дадли всегда относилась к проклятию сына так, словно он сам только того и желает, чтобы проводить дни в четвероногом обличье. Как будто это была такая причудливая форма подросткового протеста для мальчика из привилегированной семьи. Она постоянно забывала, что он не просил и не выбирал этой особенности своего существования, и если бы только существовал способ контролировать ее, то сын с радостью пожертвовал бы правой рукой Биллингсли, чтобы узнать этот способ.

Словно прочтя мысли своего молодого господина, Биллингсли вытянул правую руку куда-то в сторону – Ги с того места, где стоял, не мог видеть, что именно тот делал.

– Прошу сюда, милорд, – произнес он и с шумом распахнул двери гостиной левой рукой.

В комнате Ги уже ждали: отец сидел за богато украшенным деревянным письменным столом, мать, леди Гертруда, стояла за его спиной. Ее ладонь покоилась на плече лорда Дадли – так, словно они позировали для портрета. Темперанс, маленькая сестренка Гиффорда, играла на кушетке в кукольный набор с рыцарями и дамами.

– Гиффи! – радостно воскликнула она, завидев брата. Темпи была единственным существом на свете, имевшим право безнаказанно звать его «Гиффи».

– Привет, Кудряшка, – улыбнулся Ги, ибо у Темпи были самые кудрявые светлые локоны во всей Англии.

– Сын, – произнес лорд Дадли. Он подал знак рукой женщине, стоявшей в углу, – нянюшке Темпи, и та немедленно, ухватив маленькую девочку за руку, повлекла ее прочь из гостиной. Малышка лишь успела неловко помахать брату на ходу рукой, в которой ей также приходилось удерживать кукол (другая помещалась в ладони у няни). – Спасибо, что пришел без промедления.

– Отец, – ответил Ги с легким поклоном, уже поняв, что дело неладно, ибо «пришел без промедления» было высшим «комплиментом», услышанным им от родителя более чем за два года (последняя похвала касалась умения «оставаться на заднем плане» во время визита испанского посланника Рафаэля Амадора).

– У нас есть для тебя чудесное известие, – продолжал между тем лорд Дадли. При этих словах леди Гертруда еще сильнее выпрямилась. – Относительно твоего счастливого будущего.

«Ого-го», – подумал Ги. Когда говорят «счастливое будущее», всегда имеют в виду…

– Ты уже вырос и стал здоровым, красивым юношей и, гм-м, крепким жеребцом, – заявил отец. – И хотя мы, увы, не в состоянии контролировать конские фазы, это небольшое ежедневное отклонение от человеческой натуры не должно препятствовать сравнительно нормальной жизни, которую ты вполне можешь вести. А также, конечно, оно никак не влияет на права и привилегии, от рождения данные каждому представителю благородного сословия.

Ги сразу разозлило нежелание родителей называть вещи своими именами и употребить прямое выражение «лошадиное проклятие» вместо напыщенных и туманных «конских фаз», «небольшого ежедневного отклонения от человеческой натуры» и тому подобной чепухи. Но, конечно, подлинное беспокойство вызывало у него упоминание о «привилегиях, от рождения данных каждому представителю благородного сословия», потому что оно могло значить только…

– Женитьба, сын мой, – отчеканил лорд Дадли. – Женитьба на надежной, проверенной и – насколько можно об этом судить без особых изысканий – плодовитой молодой леди, превосходного рода, с не подлежащими сомнению широкими семейными связями.

Худшие предчувствия Ги его не обманули.

– Ну и ну, отец. Проверенная и плодовитая? Звучит очень романтично.

В этот момент леди Гертруда перенесла ладонь с мужнина плеча на тыльную сторону его шеи, словно желая доказать тем самым, что пылкая привязанность возможна даже в вынужденных брачных союзах.

– Мой дорогой мальчик, если предоставить это дело твоему собственному выбору, боюсь, ты никогда не женишься.

– А я думал, это давно решено и все смирились, – простодушно сказал Ги. Примерно через месяц после того, как он впервые превратился в коня, ему привелось услышать разговор матери с отцом, в котором та горестно вздыхала: мол, ни одна уважающая себя леди не захочет иметь в качестве мужа полулошадь. Отец же отвечал на это, что его шансы были бы выше, если бы он оставался жеребцом и день и ночь, вообще наплевав на человеческий облик. Тогда они с леди Гертрудой, по крайней мере, могли бы продать его и получить хоть какую-то компенсацию за свое расстройство.

После этой милой беседы Ги убежал из дома и провел ночь в амбаре.

И вот теперь – пожалуйста…

Лорд Дадли стряхнул с себя руку жены так, словно хотел избавиться от надоедливого насекомого.

– Я желаю, чтобы все мои дети вступили в достойный брак.

– Но почему? От меня вам не нужно наследников. Я второй сын, – напомнил Ги.

– Именно поэтому я потратил последние две недели на обеспечение твоего счастья…

– Вы хотите сказать, устраивали мою женитьбу на какой-то незнакомке… – вставил сын. – Покорно благодарю вас, отец, но должен отказаться.

На лбу лорда Дадли вспухла и забилась жилка, которой Ги раньше никогда не замечал.

– Я обеспечил твое счастье, позаботился о твоем будущем, выделил тебе собственные владения и капитал – все это для грядущих поколений Дадли, поэтому ты женишься и станешь отцом сына, или двоих, или семерых раньше, чем превратишься в лошадь навсегда, это понятно?

Ги отступил на шаг – отчасти для того, чтобы покинуть все расширяющуюся зону разбрызгивания слюны изо рта лорда Дадли, отчасти потому, что не думал, будто обращение в лошадиную форму навсегда ему действительно грозит. Хотя, конечно, мысль о том, чтобы обрести вечную свободу, ускакать далеко-далеко и влиться в стада диких коней Корнуолла, и все это вместо надвигающегося бракосочетания, – звучала соблазнительно. Впрочем, не то чтобы он и вправду хотел на всю жизнь остаться один. Наверное, в семейной жизни есть преимущества. Но что за муж из него выйдет? Брак собственных родителей наглядно показал ему, что там, где нет любви с самого начала, дальнейшее узнавание друг друга только усиливает взаимное чувство презрения.

Да и к тому же – какая женщина захочет выйти за него, узнав правду?

– Отец, послушайте…

– Ты женишься, или я тебя кастрирую – уж поверь, я это сделаю, – прогрохотал лорд Дадли.

– И как же зовут мою нареченную? – поинтересовался Ги.

Этот смиренный вопрос, казалось, немного успокоил герцога.

– Леди Джейн Грей.

– Леди Джейн Грей? – Ги от всей души надеялся, что ослышался. Он не бывал при дворе уже несколько лет, но о Джейн слыхал. Ее репутация шла впереди нее. Та самая девочка с книжками…

– Леди Джейн Грей. Дочь леди Фрэнсис Брэндон Грей. Двоюродной тетки короля Эдуарда.

Леди Гертруда чуть наклонилась вперед.

– Что скажешь, сынок?

Ги глубоко набрал воздуху в легкие и разом выдохнул.

– Я много чего мог бы сказать. Например, что лицо этой леди мало кому знакомо по той простой причине, что оно вечно закрыто книгой.

– Раньше ты никогда не возражал против образования и учености в дамах, – заметила мать.

– Я и сейчас не имею ничего против них. Но что, если она просто использует «Второй том политической истории Англии» для того, чтобы скрыть какое-нибудь отвратительное уродство на лице?

– Гиффорд! – одернул его отец.

Рот Ги захлопнулся при звуках полного имени.

– Остроумие тебе тут не поможет. – Лорд Дадли втянул ноздрями воздух и выпустил его обратно с шумом, точнее – ураганным ветром. – Мальчик мой, мне кажется, ты находишься в плену заблуждения, будто это сватовство – всего лишь предложение. – Отцовские губы полностью исчезли в зарослях бороды, как бывало всегда, когда он был чем-то недоволен. – Поверь мне: переговоры по поводу этой партии были трудными и деликатными, и твои романтические идеи относительно пожизненного холостячества здесь не пройдут. – Герцог встал и, сжав кулаки, уперся костяшками пальцев в стол. При этом затылок его оказался как раз под пастью медвежьего чучела, застывшей в страшном рыке. – Я повторяю: ТЫ ЖЕНИШЬСЯ НА ЛЕДИ ДЖЕЙН ГРЕЙ.

Голос его эхом отразился от стен. Присутствующие застыли, боясь еще сильнее разъярить чудище.

Лорд Дадли разомкнул кулаки и приблизился к Ги.

– Поздравляю с предстоящим бракосочетанием, сынок. Уверен, ты будешь очень счастлив.

– Благодарю вас, отец. – Ги плотно сжал зубы. – Еще один, последний вопрос. Леди Джейн известно о… «лошадином положении»? – Юноше самому не верилось, что он воспользовался типичным отцовским эвфемизмом. Предстоящая женитьба словно заставила его сильнее устыдиться своего проклятия.

Лорд Дадли положил руку сыну на плечо – но лишь для того, чтобы мягко выпроводить его из комнаты.

– Это не имеет значения, – заметил он и захлопнул дверь прямо перед носом у Ги.

Не имеет значения. Что он хотел этим сказать? Что она знает и нисколько не возражает? Или не знает, но после того как они поклянутся друг дугу в верности перед алтарем до восхода солнца, это уже будет неважно?

Биллингсли ожидал Ги у бокового входа.

– Ваш плащ, милорд. Ваша лошадь уже ожидает. Можно отправляться к месту… интрижек.

Ги закатил глаза. В устах Биллингсли условное слово «интрижки» звучало только еще более подозрительно и даже зловеще.

Наверное, надо было придумать какое-то другое. Хотя, конечно, «интрижки», «интриги» – это звучит.

Если как следует подумать, то вполне можно включить это интересное слово в сегодняшнее представление.

Интриги. Интриги. Что рифмуется с «интригами»? Сунув левую ногу в стремя и легко вскочив в седло своего коня по кличке Уэстли, Ги попытался сосредоточиться. Вериги? Лиги?

Он заблудился в лабиринтах собственного мозга, подыскивая рифмы, и даже не заметил, как мимо – по дороге вниз от замка – прошел Стэн.

– Братец! – произнес старший из сыновей Дадли вместо приветствия.

Когда Ги попросил Стэна называть его сокращенным именем вместо «Гиффорда», тот перешел на просто более обобщенное «братец».

– Добрый вечер, Стэн, – сказал Ги.

– Куда собрался?

Сердце Ги забилось сильнее. Брат редко проявлял любопытство по поводу его отъездов и приездов. Возможно, Стэн уже прознал о предстоящей свадьбе, и теперь поступки Ги имели больше последствий в его глазах. Или… так просто сказал, чтобы переброситься парой слов. Во всяком случае, излишнее любопытство было Гиффорду явно ни к чему.

– Я… это… Интрижка.

Стэн склонил голову набок.

– Ну, поинтриговать. Заняться инригами… – Святые угодники. Он ведь никогда даже толком и не знал подлинного значения этого слова и когда его уместно употреблять. Собственно, единственным контекстом, в котором он его слышал, были разговоры одного или сразу обоих родителей: «Ох уж этот мальчишка. Вечно он со своими интрижками…»

– В общем, у меня свои планы, – подытожил Ги. – Может быть, связанные с интрижками, а может быть, и нет.

Стэн кивнул.

– Возможно, на сей раз тебе стоит подцепить рыжую девчонку. Невысокую. С карими глазами. Нравятся тебе такие?

– Я не очень разборчив, – осторожно ответил Ги. – В конце концов, это всего лишь интрижка.

– Верно. Ну что ж, счастливо.

– Спасибо, – сказал Ги. – Спокойной ночи, Стэн.

Он опустил голову и пустил коня ровным галопом. Время поджимало, больше юноша не мог позволить себе отвлекаться и задерживаться. Светильник он держал так ровно, как только мог, – впрочем, для этого путешествия ему не требовалось много света. Все просто: сначала направо, потом налево, еще два раза направо, еще немного правее, затем буквально на волосок левее, вверх по холму, через мост, резко налево – и все, он у цели. Ги мог бы проделать этот путь даже с закрытыми глазами.

К тому времени, когда Ги привязывал своего коня к изгороди у гостиницы «Акулий плавник», луна уже стояла высоко. Изнутри доносились крики и свист из десятков хриплых глоток, отчаянная божба и звон бокалов. Он зарегистрировался в журнале у хозяина под именем «Джон Биллингсли» и уселся на высокую табуретку за столом, где уже находились четверо мужчин, по всем признаком, успевших распить не один кувшин эля.

– Ну, что еще принес, а? – спросил тот, у которого была самая густая борода.

Ги на это ничего не ответил, а только положил руку на карман жилета, где помещалось его последнее творение: «Экстаз от поедания листвы». Затем он опустил руку ниже и нащупал на бедре кинжал.

Публичные поэтические чтения слыли делом грубым и опасным, особенно когда появлялось что-нибудь новенькое. Тут автор мог потерять гораздо больше, чем просто уверенность в себе.

Глава 4 Эдуард

Эдуарду быстро довелось узнать: когда ты умираешь, тебе вдруг разрешают делать почти все, чего только захочется. Воспользовавшись этим, он издал сразу несколько «неофициальных указов».

1. Королю дозволяется спать, сколько ему заблагорассудится.

2. Королю больше не придется таскать на себе горы изысканной, усыпанной драгоценностями одежды в семь слоев. Отныне, если только речь не идет о каком-то особо торжественном случае, на нем будут простая рубашка и брюки.

3. На первое надлежит подавать десерт. Лучше всего – ежевичный пирог. Со взбитыми сливками.

4. Больше никаких скучных, однообразных уроков и занятий. Пятеро наставников уже напичкали голову короля знаниями по истории, политике и философии на две жизни вперед, а он, как выяснилось, не проживет и половины одной, так что дальнейшее обучение излишне. Больше никаких книжек и взглядов исподлобья от учителей.

5. Личные покои короля будут отныне располагаться в верхней части юго-восточной башни, где он сможет сколько угодно сидеть на подоконнике и глазеть на реку.

6. Ни единая душа при дворе не смеет употреблять следующих слов и выражений: недуг, болезнь, недомогание, дурнота, расстройство, немощь, хворь, боль, нездоровье, слабость, выздоровление, облегчение, удушливость, тяжесть, зараза, инфекция, плохое самочувствие, ухудшение самочувствия, ваше самочувствие и ваше состояние. Под особым и строжайшим запретом находятся слова умирание и смерть.

7. Во дворец теперь допускаются собаки. Особенно его собственная, личная собака.

Эдуард всегда любил собак. С ними было легко. Они любят тебя, ничего не ожидая взамен.

Они верны и преданы тебе не потому, что ты король и можешь отрубить им головы, если тебе что-нибудь не понравится, а просто в силу своей природы. Как правило, он решительно предпочитал собачью компанию людской.

Любимую собаку Эдуарда звали Пэтти. Это была во всех отношениях замечательная собака, огромная афганская борзая со струящейся шерстью пшеничного цвета и длинными шелковистыми ушами. Пэтти была теплой, мягкой, бесхитростной – и с ней всегда было о чем посмеяться. И вот в последние несколько дней – просто потому, что Эдуард так приказал, – Пэтти стали пускать в тронный зал, обеденный зал, зал заседаний Совета и, наконец, в новообставленную королевскую опочивальню на башне. Куда направлялся король, туда за ним следовала и Пэтти.

Сестра Мария, между прочим, не одобряла присутствия собак во дворце. Ведь это так… некрасиво. И антисанитарно.

А у Бесс была на них аллергия (к тому же она предпочитала кошек).

Но ни та ни другая протестовать не могли, ведь брат стоял на пороге смерти, а кто осмелится перечить умирающему королю?

И вот однажды утром в пятницу, позавтракав ежевичным пирогом со взбитыми сливками, Эдуард сидел, развалившись на троне, просто в рубашке и брюках, даже без короны (!), и гладил Пэтти, положившую голову ему на колено. Он чесал ее за шелковистом ушком, и задняя нога собаки двигалась в такт этому чесанию – совершенно автоматически, рефлекторно. В углу сидела Мария и ворчала что-то насчет блох. Бесс то и дело сморкалась в носовой платок. Лорд Дадли, только что вернувшийся из поездки в загородный замок за своим сыном, устроился в маленьком (гораздо меньше трона) кресле по правую руку от Эдуарда и просматривал какой-то официальный документ, нацепив на свой обширный нос очки (вернее, дальние предки того инструмента, который мы называем очками сейчас).

В этот-то момент Эдуард услыхал цоканье чьих-то шагов по каменному полу внешнего коридора (в самом этом цоканье слышалось возмущение). Потом послышался хорошо знакомый, высокий до пронзительности голос: «Нет, прошу вас, я должна говорить с королем прямо сейчас». Но прежде чем дворецкий успел возвестить: «Леди Джейн Грей, ваше величество!», как это предписывал протокол в тех случаях, когда кто-то собирался предстать пред королевскими очами, двери тронного зала с шумом распахнулись, и Джейн буквально влетела в них.

Как мы уже упоминали, дело происходило в пятницу. Если все пойдет согласно плану лорда Дадли, узелок между его сыном и Джейн завяжется уже завтра.

Эдуард улыбнулся – он рад был видеть кузину. В последнее время из-за его болезни они встречались довольно редко, но она выглядела все такой же, какой он ее помнил, – разве только немного утомленной с дороги.

А вот Джейн, казалось, не слишком радовалась встрече. Щеки ее пылали яркими розовыми пятнами, а непослушные пряди рыжих волос прилипли к влажному от пота лицу – можно было подумать, что всю дорогу от Брэдгейта она бежала своим ходом. Лицо девушки было хмурым.

– Привет, кузина, – сказал Эдуард. – Неплохо выглядишь. Может, присядешь и выпьешь чашечку…

Естественно, он собирался предложить чаю. Ведь он был англичанином, а англичане в любых стрессовых ситуациях поступают именно так: пьют чай.

– Никакого чая, – перебила его Джейн, рукой отстраняя от себя королевскую подавальщицу, уже спешившую к ней с заварным чайником в одной руке и чашкой на блюдечке в другой. – Мне надо поговорить с тобой, Эдуард. Это срочно.

Весь тронный зал, тесно забитый придворными, на секунду притих, а затем по нему рассыпался гул возмущенных шепотков: относились ли они к столь вольному обращению Джейн к самому королю – по имени и на «ты» – или к ее столь грубому отказу от чашки чая, это нам неизвестно. Лорд Дадли откашлялся.

– Ну, ладно, – согласился Эдуард с легкой тревогой в голосе.

Джейн окинула взглядом весь тронный зал, словно лишь сейчас заметив обилие публики, и лицо ее покраснело еще сильнее.

– Мне надо поговорить с вами о годах правления короля Эдуарда II Плантагенета, я только что закончила книгу об этом важнейшем периоде английской истории и хотела бы узнать ваше мнение по ряду вопросов.

«Наедине, – добавили ее глаза. – И прямо сейчас».

Ну, уж конечно, речь пойдет об этой свадьбе.

Эдуард с минуту размышлял, как бы ему лучше и приличнее обставить дело, чтобы остаться с Джейн с глазу на глаз.

– Это имеет громадное историческое значение! – тем временем настаивала она.

– О… Да-да, – запинаясь, пробормотал Эдуард. – Я охотно поговорю с тобой об эпохе короля…

– Эдуарда Плантагенета, – подсказала Джейн.

– Первого.

– Второго, – поправила она.

– Да, вот-вот. Почему бы нам не прогуляться вместе? И ты мне все о нем расскажешь.

Узенькие плечики Джейн с облегчением расслабились.

– Благодарю вас.

Эдуард поднялся с места и в то же мгновение встретился глазами с Дадли. Во взгляде герцога сквозило открытое неодобрение, но король решил не обращать внимания.

– Я пойду прогуляться с леди Джейн по саду, – объявил он. – Продолжайте без меня.

– Но ваше величество! – запротестовала вдруг, выбегая вперед, матушка Пенн. Эта пухлая пожилая женщина с добрым лицом была его нянюшкой, ходила за королем еще с младенческих лет и вот в этом году была вновь призвана ко двору по случаю его болезни. С этого времени она пребывала в постоянной тревоге и ужасно носилась со своим подопечным, жалуясь, что он недостаточно тепло одет или что малейшее физическое усилие может быть гибельно для его тающей на глазах конституции. – Разумно ли это, в вашем-то состоянии?

Как вы заметили, прозвучало одно из запрещенных выражений, но Эдуард решил, что матушке Пенн это можно спустить с рук – ведь когда его в очередной раз залихорадит, это она будет сидеть у его изголовья и класть прохладные компрессы ему на лоб, гладить его по волосам и иногда даже петь ему песенки.

– Да, государь, наверное, вам лучше остаться, – вмешался Дадли.

Эдуард жестом отмахнулся от обоих.

– Что еще со мной может случиться? Подхвачу что-нибудь смертельное?

Он старался храбриться и бодриться перед лицом нависшей над ним судьбы, но получалось у него не особенно хорошо. Дадли окинул короля разочарованным взглядом. Мария посмотрела еще более торжественно, чем обычно. Матушка Пенн закрыла ладонью морщинистый рот и зашаркала прочь, всхлипывая.

«Чудесно, – подумал он. – Просто замечательно. Умирающим еще и оправдываться приходится».

Джейн посмотрела на него, тут только обратив внимание на простую одежду и отсутствие короны, а также на собаку, виляющую хвостом у его ног.

– Эдуард, что все это значит? – спросила она.

– Пойдем, – вместо ответа позвал он, сойдя с тронного возвышения и предлагая Джейн руку. – Выйдем отсюда.

И вот они втроем – собака, девушка и король – покинули дворец, пересекли широкий двор перед ним, а затем пошли в самый дальний конец сада, где устроились под россыпью белых цветов старой яблони.

– Ну, ладно, – заговорил он, когда они уж точно покинули пределы досягаемости для слуха кого-либо из придворных. – Что случилось, Дженни?

– Я не могу завтра выйти замуж! – выпалила она. – Ты должен отменить церемонию.

– Но почему? – Он снова принялся чесать Пэтти за ухом, и та отозвалась благодарным счастливым урчанием.

– Я просто не могу выйти за него замуж, вот и все. Только не за него.

– Но я слышал, что он прекрасный молодой человек, Джейн, – заметил Эдуард. – Лорд Дадли уверил меня, что Гиффорд станет образцовым мужем.

«Ну, во всяком случае на то время, когда не будет рассекать галопом по полям», – добавил он про себя немного виновато.

Девушка ухватилась за парчовую складку своего платья:

– Все так говорят, верно? Прекрасный молодой человек. Отличная партия. Как мне, в сущности, повезло. Просто здорово. Я тут съездила в замок Дадли пару дней назад – думала посмотреть на него и перекинуться с ним парой слов, прежде чем мы пойдем к алтарю и…

Ах, вот оно что! Значит, она застала Гиффорда в непарнокопытном состоянии. Конечно, это хоть кого шокировало бы, ведь бедную девушку никто не предупредил об эзианстве Гиффорда.

– И что случилось? – спросил он.

– Это было ужасно. Оказалось, что Гиффорд Дадли, он… он… – она никак не могла подобрать нужного слова. – Умоляю тебя, Эдуард, – произнесла она наконец. Голос ее дрогнул и надломился. – Ты просто не понимаешь. Он…

– Я знаю, – прервал король.

Она с удивлением уставилась на него.

– Знаешь?

– Да. Лорд Дадли мне все рассказал.

– Но почему же ты тогда дал согласие на это сватовство?! – вскричала она с негодованием. – Как ты мог отдать меня такому…

– Я думал, ты ничего не будешь иметь против, – перебил Эдуард.

Ее карие глаза распахнулись во всю ширь.

– Что?!

– Я думал, эта его… особенность тебя только заинтригует.

– Нет, могу тебя уверить, меня нисколько не интригует ничто, с ним связанное. – Джейн с отвращением сморщила нос. – И я бы не назвала это «особенностью».

– Как же еще это назвать? – Эдуарду начинало казаться, что он что-то упустил.

– Он жуткий бабник! – закричала она. – Жеребец. Сердцеед. Ловелас. Волокита.

Ах, вот как.

Значит, о непарнокопытном состоянии ей ничего не известно.

– Ну, Дженни, – сказал король, откашлявшись. – Это ведь не то чтобы удивительно, правда? Говорят, он хорош собой.

– Неужели? – она, казалось, находилась на грани истерики. – Прямо так и говорят?

– Именно, – подтвердил Эдуард. – А богатые, красивые и к тому же титулованные молодые люди, как правило, имеют успех у женщин.

Если ты, конечно, не юный король, с трудом способный вставить несколько слов между приступами кашля.

Джейн поджала губы.

– Я не могу выйти за него. Прошу тебя, Эдуард, положи этому кошмару конец.

Эдуард не мог «положить конец» запланированному венчанию – он прекрасно это осознавал. Уж точно не при нынешнем политическом климате в стране. Но он чувствовал, что если объяснит настоящую причину столь поспешного бракосочетания (а именно – что ей надо как можно скорее родить наследника, который займет английский престол после его смерти), то это лишь сильнее ее расстроит. Вместо этого он попробовал придумать что-нибудь мягкое, утешительное, – но ничего утешительного на ум не приходило.

– Прости, Джейн, – робко начал он. – Я не могу. Я…

– Если ты хоть немножечко меня любишь, – перебила она, – то не станешь заставлять выходить за него замуж.

У Эдуарда стало тесно в груди. Он принялся кашлять в носовой платок и кашлял до тех пор, пока краем глаза не заметил на нем багровые пятнышки. Пэтти подняла голову с колена хозяина и бросила на Джейн осуждающий взгляд.

– С тобой все в порядке? – пробормотала девушка. – Эдуард, ты… болен?

– Я умираю, – признался он.

С ее лица мгновенно схлынула краска.

– Я думала, это всего лишь простуда.

– Нет.

– Неужели грудной недуг? – догадалась она и, не выдержав выразительного взгляда кузена, закрыла глаза.

– Я собираюсь пригласить еще одного лекаря. Получше, – сказал он.

– Когда? – тихим голосом спросила она. – Когда, по их мнению…

– Достаточно скоро. – Он взял ее за узенькую, перепачканную чернилами ладонь. – Я знаю, что ты не хочешь этой свадьбы. Поверь мне, я понимаю. Помнишь, я был помолвлен с Марией, королевой шотландской? – Он вздрогнул. – Но ты должна выйти замуж, Дженни, просто потому, что так поступают все высокородные девушки: они выходят замуж. Нельзя же вечно прятаться за книгами.

Джейн склонила голову. Непослушный локон рыжих волос упал ей на глаза.

– Я понимаю. Но почему за него? Почему именно сейчас?

– Потому что я доверяю лорду Дадли, – просто ответил он. – И потому что мое время кончается. Прежде чем я уйду, мне нужно знать, что о тебе должным образом позаботятся. Если мы не успеем – кто знает, за кого тебя захотят выдать? Право, на свете есть судьбы и погорше, чем вступить в брак с молодым, богатым и красивым мужчиной.

– Наверное, – вздохнула она.

Король понимал, что надо бы рассказать ей о лошадиных делах. О таком она имела право знать. Но он никак не мог найти подходящую формулировку для простого, в сущности, сообщения: да, кстати, парень, за которого ты выходишь, и в самом деле жеребец. В буквальном смысле.

Надо ей рассказать.

Надо найти кого-нибудь, кто расскажет.

– Пожалуйста, сделай это для меня, Джейн, – мягко сказал он. – Прошу не только как король, но и как друг.

Она ничего не отвечала, потупив взор и глядя вниз, на сцепленные ладони, но выражение ее лица изменилось. Эдуард заметил на нем знаки принятия своей судьбы. У него снова сдавило грудь.

– Все будет хорошо, вот увидишь. – Он крепко сжал ей руку. – Если тебе так будет спокойнее, я поговорю с Гиффордом об этих его… кутежах. Заставлю поклясться, что он будет образцом супружеской верности. Пригрожу дыбой или чем-нибудь в этом роде.

Она подняла глаза.

– Правда?

Он усмехнулся.

– Я же король. Что еще прикажешь с ним сделать? Заковать в колоды? Высечь плетью-девятихвосткой? Расплющить пальцы тисками? Угостить испанским щекотуном[5]?

Он почувствовал облегчение, увидев, как на ее губах заиграла улыбка.

– Что ж, – задумчиво проговорила она, высвобождая свою ладонь из его руки, чтобы потрепать по загривку Пэтти. – Может, стоит слегка поджарить ему ступни?

– Договорились, – согласился Эдуард.

Она издала слабый вздох.

– Кажется, есть еще кое-что, что ты мог бы для меня сделать, братец.

– Тебе стоит только сказать, – отвечал король. – Все, что пожелаешь.

Ее влажные карие глаза встретили взгляд Эдуарда.

– Поведешь меня к алтарю?

Его сердце на секунду сжалось.

– Конечно. С большим удовольствием.

Проводив взглядом карету, удалявшуюся в сторону Челси (именно там останавливалась семья Грей, когда наведывалась в Лондон), Эдуард направился на поиски лорда Дадли, которого и застал в зале заседаний Совета за весьма серьезным, похоже, разговором с матушкой Пенн. Несомненно, о его тающем здоровье – о чем же еще?

– Ну? – послышался голос герцога, когда Эдуард подошел поближе – Вы ее уговорили?

Матушка Пенн тыльной стороной ладони пощупала королевский лоб. При этом Пэтти издала глухое рычание, и старушка поспешила отдернуть руку.

– Со мной все хорошо, – сказал король.

Нянюшка одарила его взглядом, ясно свидетельствовавшим: она все еще сердится на его ужасное легкомыслие, – и, шурша юбками, удалилась. Дверь за ней с шумом захлопнулась. Король же рухнул в мягкое красное кресло и протянул руку к тарелке с ежевикой.

– Государь, – начал было лорд Дадли, – вам необходимо быть осторожнее…

Пэтти потянулась своим длинным носом к ежевике и громко чихнула, отчего тарелка полетела на пол, а ягоды разлетелись во все стороны.

Эдуард смерил своего друга строгим взглядом, в то время как слуги бросились устранять беспорядок.

– Плохая собака, – сказал он.

Пэтти завиляла хвостом.

– Государь, вы не должны перенапрягаться, – повторил Дадли.

– Со мной все в порядке, – с нажимом произнес Эдуард. – Свежий воздух идет мне только на пользу. И кстати, Джейн выразила согласие на брак с вашим сыном. Вот только почему никто ей так и не сообщил ей о конском… обстоятельстве?

Дадли покачал головой так, словно это было совершенно неважно.

– Жизненный опыт подсказывает, что головы женщин не стоит обременять такими незначительными деталями.

«Что ж, пожалуй, и верно», – подумал Эдуард.

– Как бы там ни было, мне нужно поговорить с вашим сыном.

Губы Дадли исчезли в чаще бороды.

– С моим сыном Гиффордом? – уточнил он, словно надеясь, что по какой-то необъяснимой причине Эдуард вдруг возжелал видеть Стэна.

– Именно. Пошлите за ним немедленно.

– Боюсь, это невозможно, ваше величество. – Дадли красноречивым жестом указал на окно, за которым сиял яркий свет. До заката оставались еще долгие часы.

– Ах да. Понятно, – сказал Эдуард. – Что ж, тогда сразу после того как зайдет солнце.

Дадли по-прежнему казался недовольным.

– Но, государь, перед завтрашней церемонией нам еще предстоит столько приготовлений. Сыну будет трудно оторваться от…

– Я желаю говорить с ним, – «великодержавным» тоном повторил Эдуард. – И поговорю с ним сегодня же.

– Да, ваше величество, – склонил голову Дадли. – Как только зайдет солнце.

Эдуард вдруг почувствовал, что устал. Очень, очень устал. Он откинулся на спинку стула. Пэтти заскулила и лизнула ему руку.

– С вами все хорошо, ваше величество? – обеспокоенно спросил герцог.

– Да. Все… Хорошо. – Король с усилием выпрямился. – Я буду в своих покоях, – добавил он, хотя не представлял себе, как ему удастся одолеть лестничный подъем. – Пошлите Гиффорда туда, когда он явится.

– Да, государь, – мягко произнес герцог и оставил монарха наедине с его прерывистым дыханием.

Не прошло и часа после заката, когда, как и ожидалось, в дверь спальни Эдуарда постучали. Пэтти громко залаяла, но прекратила немедленно, как только в комнату вошел Гиффорд Дадли.

Некоторое время оба юноши молча изучали друг друга. Гиффорд предсказуемым образом оказался высок, широк в плечах, с резко очерченной квадратной челюстью. Он действительно был миловиден – его отец не соврал, и на какое-то мгновение Эдуард буквально возненавидел Гиффорда за то, что тот так очевидно полон сил и энергии. Однако когда гость склонился в поклоне, король вспомнил, что он король.

– Вы посылали за мной, государь? – пробормотал Гиффорд.

– Да. Прошу садиться. – Оба, испытывая некоторую неловкость, сели. – Я хочу поговорить с вами о Джейн.

– Джейн? – по тону Гиффорда король не мог заключить, спрашивает ли он, соглашается или вообще не понимает, о ком идет речь.

– О вашей будущей жене.

Гиффорд кивнул и почесал правую сторону шеи, причем на лице его появилось выражение, очень похожее на то, какое Эдуард недавно видел у Джейн: этакий мрачный взгляд в лицо неумолимой судьбе.

– Для меня Джейн очень много значит, – начал Эдуард. – Она…

Достаточно превосходных слов для того, чтобы описать Джейн, он не находил.

– Мне еще только предстоит с ней встретиться, – осторожно отвечал Гиффорд, – но я уверен, она весьма… особенный человек.

– Вот именно. – Эдуард подался вперед на стуле. – Что меня беспокоит, Гиффорд, так это…

– Прошу вас, зовите меня Ги, – вставил молодой Дадли.

Эдуард нахмурился.

– Так вот, что меня беспокоит, эээ… Ги, так это то, что вас не было при дворе уже несколько лет, и, хотя я понимаю, почему, – он смерил Гиффорда значительным взглядом, давая понять: ему все известно о лошадиной проблеме, – и хотя ваша семья мне известна своими выдающимися качествами, вполне достойными такого… особенного человека, как моя кузина Джейн, вас лично я совсем не знаю.

Тут он на минуту прекратил свои витиеватые речи, заметив, что Пэтти, виляя хвостом, шлепнулась на пол прямо рядом со стулом Гиффорда – заметьте, Гиффорда, а не Эдуарда! – и смотрит на молодого лорда глазами, полными обожания. Тот улыбнулся собаке и протянул руку, чтобы почесать ее – причем в самом «правильном», как хорошо знал король, месте – под подбородком.

Пэтти издала удовлетворенный вздох и положила голову на колени гостю.

Даже она не могла устоять перед обаянием Гиффорда.

Эдуард закашлялся и все никак не мог остановиться – у него даже увлажнились глаза. Когда спазм начал потихоньку его отпускать, он заметил, что Гиффорд и Пэтти оба смотрят на него с беспокойством.

– В общем, – прохрипел король, – я должен быть уверен, что в качестве мужа вы станете должным образом заботиться о моей дорогой кузине.

– Разумеется, – быстро ответил Гиффорд.

– Нет, – разъяснил Эдуард, – когда я говорю «заботиться», я имею в виду – только о ней. Ни о ком другом. Никогда. Только о Джейн.

Взгляд Гиффорда озарился пониманием.

– Джейн заслуживает самого преданного и добродетельного супруга на свете, – продолжал Эдуард. – Поэтому вам надлежит стать преданным и добродетельным. Если когда-нибудь я услышу хотя бы шепоток о том, что вы ведете себя иначе, я буду очень расстроен. И вам это не понравится.

Гиффорд выглядел явно встревоженным, и это удовлетворило Эдуарда. Силы его почти покинули, но могущество еще при нем. Король улыбнулся.

– Вы меня понимаете?

– Да, – ответил Гиффорд. – Я понимаю, ваше величество.

– Хорошо, – кивнул Эдуард. – Вы свободны.

Гиффорд резко вскочил и уже почти добрался до двери, когда король вдруг окликнул его:

– Да, и еще одно.

Юноша замер на месте и повернулся.

– Да, ваше величество?

– Джейн ничего не известно о вашей особенности. О вашем…

Гиффорд тяжело вздохнул.

– Проклятии. Лошадином проклятии.

– Да. Никто не позаботился о том, чтобы проинформировать ее. Так что придется вам самому.

В глазах Гиффорда вспыхнуло что-то похожее на панику.

– Мне?!

– Она заслуживает того, чтобы услышать об этом от собственного мужа, – сказал Эдуард. И, произнося эти слова, подумал, что решил мудро. Прямо-таки по-королевски. Вдохновенно решил. – Я понимаю, что скорее всего вы не увидитесь до венчания. Но прежде чем кончится ночь, прежде чем вы… – Он осекся. Об окончании этой фразы думать не хотелось. – Вы должны ей все рассказать.

На лице Гиффорда вновь появилось затравленное выражение.

– Есть ли у меня выбор, ваше величество?

– Есть ли выбор у кого бы то ни было из нас, когда речь идет о долге?

Молодой Дадли склонил голову.

– Человек может поймать рыбу на червя, который поел короля, и поесть рыбы, которая питалась этим червем[6], – произнес он слегка надрывным голосом.

Эдуард пристально смотрел на него несколько долгих минут.

– Надеюсь, это означает, что вы ей скажете.

– Да, государь, – промямлил молодой лорд и покинул опочивальню.

Король видел в окно, как он спустился по лестнице, пересек внутренний двор, запрыгнул на лошадь и галопом покинул дворцовую территорию. Затем Эдуард добрался до кровати и с шумом рухнул на нее.

Пэтти подошла, чтобы лизнуть его в лицо.

– Иди прочь, предательница, – воскликнул король, шутливо отпихивая ее от себя, но сразу же подвинулся, чтобы дать ей место, и псина уютно устроилась рядом со своим хозяином.

Глава 5 Джейн

День ее свадьбы настал.

Церемонию решили устроить в Дарем-хаусе, лондонской резиденции Дадли, по каковой причине днем в субботу карета доставила Джейн вместе с матерью, портнихой и подружкой невесты по имени Аделла в дом жениха, где их водворили в библиотеку, предназначенную на сегодня служить туалетной комнатой. (Впрочем, библиотеку она напоминала так же мало, как обычное пустое помещение для хранения ненужных вещей, – к тому же ее наскоро освободили от этих вещей в преддверии свадьбы.) Солнечный свет лился сквозь окна, настежь открытые, чтобы впустить свежий ветерок. Вдоль стен помещалось несколько книжных шкафов (Джейн так и манило к ним), ряд деревянных сундуков и подвенечное платье на специальной каркасной сетке.

– Как замечательно! – щебетала Аделла, в волнении прыгая взад и вперед по ярко освещенной комнате и притрагиваясь ко всем предметам подряд – словно бы на счастье. Волны пыли поднимались под ее торопливыми пальцами. – Вы наконец выходите замуж.

– Наконец-то, – повторила Джейн, не отрывая глаз от платья. Оно было сшито из золотой и серебряной парчи, со вставками, изукрашенными жемчугами и бриллиантами.

(Заметьте, дело происходило задолго до того, как королева Виктория вышла замуж в белом платье, чем и изменила навсегда соответствующую моду.) Это и вправду был настоящий шедевр и, несомненно, очень дорогой. Если бы Джейн продолжала возражать против своего брака, ей наверняка даже пришлось бы услышать, насколько он дорогой.

Но Эдуард попросил ее, и она выполнит его просьбу.

При мысли о молодом короле в горле у нее появился ком.

Однажды, когда Джейн еще жила с Екатериной Парр, они с Эдуардом прятались в бесконечных библиотечных хранилищах замка Садли[7] (а делали они это частенько), и она начала жаловаться кузену на тяготы одной из своих многочисленных помолвок, тот шутливо ткнул ее под ребра и сказал:

– У тебя высокая планка, Джейн, тебе не угодишь. Что ж, полагаю, если так, ты всегда можешь выйти за меня.

В те давние времена брак представлялся ей скорее глупой игрой, чем клеткой, в которой тебя запирают навечно, – как казалось сейчас.

– Обручившись со мной, ты бы сильно рисковал, – ответила она. – Тебе же известно, что я приношу разорение всем, кто ко мне сватается. И вообще, не уверена, что хотела бы быть королевой. Столько обязанностей.

– Ну, ладно тебе, это не такая уж плохая роль. – Эдуард щелкнул ее по вздернутому носику и улыбнулся. – Нам вместе было бы весело.

Они тогда посмеялись, словно речь шла о забавной шутке, и больше никогда к этому разговору не возвращались, но позднее Джейн часто вспоминала о нем. Что, если он говорил серьезно? Девушка даже стала подозревать, что ее мать и Томас Сеймур[8] именно это и имели в виду: специально послали ее жить у вдовствующей королевы в расчете на то, что Эдуард в конце концов захочет на ней жениться и она станет королевой.

Кроме того, двоюродный брат сказал правду. Быть королевой – не такая уж плохая роль, хоть она затруднялась представить себе Эдуарда в ином качестве, чем просто друга. Она много читала о любви и знала, что в присутствии возлюбленного сердце должно сильнее биться в груди, а дыхание сбиваться и так далее, и так далее, и так далее. А ничего подобного со своим кузеном она никогда не испытывала. С другой стороны, выйти замуж за лучшего друга – наверное, не самая худшая доля на свете. Далеко не самая худшая.

Однако затем случилось то, что случилось: Екатерина Парр умерла в родах. Томаса Сеймура обвинили в измене и казнили. Джейн отправили назад в Брэдгейт, и мать принялась подыскивать для нее новых кандидатов в мужья.

И вот Эдуард стоит на пороге смерти, а она сегодня выходит замуж. Скорее всего.

Если не случится какое-нибудь чудо.

Но день плавно перетек в вечер, и вероятность того, что семью Дадли внезапно постигнет ужасная катастрофа, которая спасет Джейн от уготованной судьбы, исчезала. Платье было надето, за ним последовал головной убор из зеленого бархата, и надежды Джейн растаяли, как снег в апреле.

Что казалось страшнее всего?

Никаких книг.

В промежутках между сооружением прически и подгонкой платья она умудрялась иногда провести рукой по корешкам книг на полках библиотеки. История, философия, наука – все, что она любит. Все, что могло бы выручить ее во время скучной церемониальной тягомотины.

Но леди Фрэнсис ударила ее по рукам, тянувшимся к корешкам с золочеными буквами.

– Никаких книг! Я не допущу, чтобы моя дочь давала брачные обеты, не поднимая глаз от какой-то пыльной страницы.

– Они были бы не такими пыльными, если б Дадли лучше заботились о них. – Джейн с тоской окинула взглядом этот рог литературного изобилия. И вправду, все очень пыльное, но уж точно пригодно для чтения – хоть сто раз подряд. – Возможно, вы предпочли бы, чтоб я взяла с собой вязание?

– Следи за своей речью. Сарказм не красит жен – такие никому не нравятся. – В верхней пряди каштановых волос леди Фрэнсис вдруг словно по волшебству проступила седина. (Собственно, не по настоящему волшебству, а по тому, которое свойственно взгляду дочерей на своих матерей. Ведь все мы прекрасно знаем, что единственное подлинное волшебство в природе – эзианское.)

Что ж, в замужестве есть по крайней мере один плюс: больше Джейн не придется жить с матерью.

Еще через несколько минут, полных суеты вокруг наряда – подтягиваний, подкручиваний и общих жалоб на плоскую грудь невесты, – раздался наконец стук в дверь.

– Пора!

Бросив взгляд в окно, Джейн увидела, что уже стемнело. Наступила ночь.

– Кем надо быть, чтобы захотеть жениться в темное время суток? – пробормотала она, покидая комнату.

И тут же подумала: «Хамом и скотиной. Вот кем».

Она бросила последний прощальный взгляд на книги, так плохо содержавшиеся. Может, они хотя бы перейдут к ней вместе с мужем? Может, им удастся заключить сделку: он ей – книги, она ему… ну, посмотрим, что ему надо. Кроме многочисленных юбок. Кстати, Эдуард ведь обещал поговорить с ним. А проигнорировать желание короля не сможет даже такой, как Гиффорд.

Джейн не хватало воздуха, и она никак не могла восстановить дыхание. (И не только потому, что корсет был слишком тугим, хотя он и был. Просто от ужаса.)

Конечно, она всегда знала, что рано или поздно ей придется выйти замуж. Вереница разоренных несостоявшихся женихов должна была когда-нибудь закончиться. Но уподобиться одной из десятков, а то и сотен других женщин – как же это возможно? Кем она станет для Гиффорда – просто еще одной юбкой, к тому же положившей конец его распутству? Да ведь он станет попрекать ее каждый божий день совместной жизни, и не только за узкие (мало подходящие для вынашивания детей) бедра и нелепые рыжие волосы.

Джейн еле заставляла ноги нести себя по направлению к главному залу, но мать активно поторапливала ее, и они достигли массивных двойных дверей, широко распахнутых перед ними внутрь пространства, заполненного музыкой и гулом голосов, скорее, чем это казалось возможным. Мерцающий свет свечей бросал призрачные отблески на Эдуарда, уже ожидавшего ее перед входом. Увидев кузину, он улыбнулся и встал, тяжело опираясь на ручки кресла.

– Ты прекрасно выглядишь, Джейн…

– А вы… – Джейн не закончила своей мысли. Сегодня король был при полном параде, увенчан короной, в мантии и с позолоченным кинжалом на поясе – короче, одет так, как полагается монарху, собирающемуся проводить девицу к алтарю, но пышные слои парчи и меха не скрывали его нездоровой худобы. Болезненности. И признаков близкой смерти.

– Я знаю, – прервал он, приподняв пальцами в белых перчатках подол отороченной мехом мантии, – я царствен и неотразим, как всегда. Но не надо так пристально смотреть. Ты меня смущаешь.

Джейн выдавила улыбку.

– Ну же, дочь моя, – прошептала леди Фрэнсис после того, как церемониал соответствующих приветствий и глубоких реверансов перед королем был исполнен, – постарайся почувствовать себя счастливой. Это же твоя свадьба!

Джейн обменялась быстрым взглядом с Эдуардом и украдкой закатила глаза, после того как мать и подружка невесты отправились занимать свои места в зале. Она изо всех сил старалась до поры держаться вне пределов видимости гостей. Как только невеста окажется в середине комнаты, все будут ожидать, что она направится прямо к жениху.

– Джейн, – произнес Эдуард, пока они еще оставались одни, – поверь, я не просил бы тебя о такой жертве, если бы это не было очень важно.

– Понимаю. – Ей не хотелось заново начинать вчерашний разговор.

– Я поговорил с ним, – продолжил король. – Ночные кутежи останутся в прошлом.

– Ночные кутежи, которые уже состоялись, нельзя взять и вычеркнуть из памяти. – Она сделала попытку скрестить руки на груди, но россыпь драгоценных камней не позволила этого сделать, так что Джейн вновь опустила руки «по швам». Если она испортит платье еще до того, как произнесет венчальную клятву, мать до конца жизни станет попрекать ее этим. – Он развратный человек, негодный, не…

У нее кончились синонимы, и это само по себе злило ее.

– Дженни, – Эдуард откашлялся в платок, уже «изукрашенный» тут и там красными пятнами.

Она запнулась на секунду, не зная, помочь ли ему чем-то или сказать что-то сочувственное о его состоянии. К тому моменту, когда приступ кончился и монарх сунул платок обратно в карман, лицо его было залито краской – то ли от усилий, то ли от смущения, то ли от того и другого вместе. Так что Джейн предпочла скорее переменить тему, чтобы ни в коем случае не задерживаться на грудном недуге.

– Значит, ты видел Гиффорда? Подготовь же меня: насколько ужасен его нос?

В глубине большого зала внезапно началось общее движение, и Джейн поняла, что гости ее наконец заметили.

Эдуард поднял брови.

– Полагаю, ты сама сейчас это узнаешь.

Невеста со вздохом прижала к груди свадебный букет – белые розы Дома Йорков в сочетании с нежными примулами – и заняла стартовую позицию рядом с королем. Рука об руку они вступили в большой зал, битком набитый людьми, – и все они пожирали ее глазами. Господи, чего бы она сейчас только не отдала за спрятанную в складках платья книгу. Ну и за запасную, для Эдуарда. Впрочем, он, вероятно, больше привык ко всеобщему вниманию – все-таки король.

Большой зал освещался сотнями свечей. Часть их были выстроены рядами вдоль парадной дорожки, ведущей к алтарю, где уже ждали священник и жених. За их спинами горело еще больше свечей, так что суженого как следует разглядеть не удавалось.

Джейн с Эдуардом медленно и величественно прошествовали по коридору между огнями, не обращая внимания на шепот вокруг: как сдал король, каким нездоровым он выглядит, как из-за цвета невестиного платья ее волосы кажутся просто жутко рыжими, прямо как у придворного шута, и вообще, какая это странная, непонятная, скоропалительная свадьба. Джейн хотелось закутаться в свой наряд, как в кокон.

Вскоре – гораздо быстрее, чем ей хотелось бы, они добрались до алтаря. Эдуард взял девушку за руку.

– Вручаю вам, лорд Гиффорд Дадли, руку моей кузины и самого дорогого друга, леди Джейн Грей.

Раньше, чем ладонь Джейн перешла от одного юноши к другому, она успела ответить Эдуарду коротким пожатием и сморгнуть слезинки, появившиеся в уголках глаз. Не может быть. Какой-то дурной сон.

– Благодарю вас. – Гиффорд принял руку Джейн и помог ей подняться на одну алтарную ступеньку вверх так, что она наконец оказалась прямо перед ним. Его голос звучал низко, но необыкновенно мягко.

Она подняла глаза. Чуть выше. И еще выше. И чуть не уронила букет.

Гиффорд Дадли был нестерпимо красив: внушительный рост, безупречная линия шеи и плеч, блестящие каштановые волосы, связанные в хвост, выразительные карие глаза. И нос! Этот нос. Идеальной формы: не короток и не длинен, не широк и не узок, даже пор на нем незаметно. Никаких признаков назального проклятия Дадли.

Хвала Господу и всем святым – возможно, у Гиффорда Дадли не самое благозвучное имя, но уродливого носа у него нет. Ей буквально захотелось петь от радости. Броситься назад, туда, где Эдуард как раз занимал почетное место в центре зала, и рассказать ему, какой замечательный нос она встретила.

Это было прямо-таки чудесно. Дивно. Превосходно. Какое облегчение. В конце концов, в заключительной части церемонии ей вроде как надлежит поцеловать этого человека, и меньше всего на свете ей улыбалось при этом остаться без глаза. Впрочем, если хорошенько поразмыслить, этой свободы от общего порока Дадли следовало ожидать, а то вся Англия давно переполнилась бы одноглазыми женщинами…

Но ее настроение, только лишь начавшее подниматься, вдруг снова упало.

Ну что ж, стало быть, он красавчик. Тем лучше для него. Но ведь в мире найдутся и другие красавчики – причем такие, которые не проводят каждую ночь с новой девицей. Прекрасный нос не искупает безобразного поведения.

Гиффорд, в свою очередь, отнюдь не нашел в ее наружности ничего выдающегося – разве что цвет ее волос. Впрочем, в этом он был далеко не одинок.

Церемония меж тем продолжалась, и Джейн набралась храбрости получше рассмотреть гостей. По центру в роскошном кресле неподвижно сидел Эдуард, плотно сжав губы, словно в приступе боли. Мать невесты заняла место среди родственников жениха: Джейн узнала лорда Дадли и его супругу, те равнодушно смотрели в разные стороны, что отнюдь не указывало на добрый пример семейной жизни, который Гиффорд мог бы наблюдать с детства. Леди Дадли прижимала к себе маленькую девочку, одной рукой обнимавшую куклу, а другой смущенно махавшую новобрачным. Далее размещался Стэн с женой – оба прямые, будто аршин проглотили, и с высокомерными физиономиями. Между ними по скамье ползал совсем маленький ребенок. Если старший сын Дадли и вспоминал в этот момент оскорбительные слова, сказанные им Джейн несколько дней назад, то не подавал виду, а вот невеста, сузив глаза, остановила на нем долгий выразительный взгляд. Священник тем временем начал вещать о чудесах, на которых покоится таинство брака.

Во-первых, истинная любовь. Ну, здесь ею и не пахнет. Гиффорд прослушал эту часть речи священника, глядя куда-то через плечо со скучающим выражением лица. Наверняка в его сердце еще не прошла горечь от нравоучительной беседы с Эдуардом.

Во-вторых, добродетель. Тут Джейн даже фыркнула, чем привлекла к себе всеобщее внимание. Особенно со стороны матери, у которой, казалось, появилась еще одна седая прядь.

В-третьих, благословение потомством. Невеста побледнела и похолодела от этих слов. Дети. Надо будет их делать. От нее ожидают рождения ребенка. Нет, детей. Во множественном числе. Ко всему прочему у Джейн не имелось братьев, так что ответственность за обеспечение рода Греев наследниками ложится также на нее. То обстоятельство, что женщины часто умирают в родах или вскоре после родов – вспомнить хотя бы мать Эдуарда, покинувшую этот мир буквально через несколько дней после его появления на свет, – само по себе вызывало, мягко говоря, тревогу; ну а рожать многажды, раз за разом, – значит вновь и вновь подвергать себя опасности. Особенно учитывая все недостатки ее худосочных бедер.

Но даже этот страх мог еще подождать. Ибо по мере того как священник соловьем заливался о радости родительской, о том, как каждое новое чадо укрепляет узы между супругами, Джейн вдруг осознала, что сегодня же ночью…

То есть ей – вернее, им – придется…

Гиффорд тоже казался несколько растерянным, словно мысль о совместном… создании потомства в его голове тоже еще не укоренилась.

Джейн изо всех сил сжала зубы. Итак, у нее волосы рыжие, а он предпочитает брюнеток. Может, она и вправду настолько непривлекательна, что никому, даже человеку столь сомнительной добродетели, как Гиффорд Волокита, не захочется с ней… Она страшилась даже сформулировать эту мысль. Только не сейчас. Каким там выражением пользовалась мама?

Наикрепчайшие объятия.

Когда Джейн была помолвлена с Хамфри Хэнгроттом, мать старалась как-то подготовить ее к первой брачной ночи.

– Наикрепчайшие объятия могут оказаться неприятны, – говорила леди Фрэнсис, – но это непременная часть таинства брака и твой долг как жены. Ты должна произвести на свет столько отпрысков, сколько только сможешь. Само это… событие, как правило, непродолжительно. Не следует слишком много о нем думать.

Джейн в ответ только в ужасе смотрела на мать, не отрываясь, а позже проштудировала все книги по анатомии, какие только были к тому времени написаны. Между мужским и женским телом имелись очевидные различия – всякий заметит. Теперь она открыла для себя и отличия, не столь очевидные. Не так уж сложно оказалось вникнуть в то, что составляет суть процесса, и в то, каким кошмаром «наикрепчайшие объятия» могут оказаться для женщины.

И вот теперь, когда священник объявил, что настало время для торжественной клятвы верности, в животе у Джейн что-то словно окаменело, и букет заскользил во внезапно вспотевших ладонях.

Свою «партию» Гиффорд отыграл абсолютно ровным, бесстрастным голосом:

– Я, Гиффорд Дадли, клянусь тебе в вечной преданности. Обещаю любить и защищать тебя, никогда не изменять ни единым помыслом и сделать тебя самой счастливой женщиной на свете. Моя любовь к тебе глубока, как океанская бездна, и ярка, как солнечный свет. Ни единая опасность не будет угрожать тебе. Ни на одну женщину не взгляну я – только лишь на тебя. Счастье твое – превыше всех желаний в сердце моем.

Мать Гиффорда в первом ряду гостей украдкой промокнула глаза платком, а маленькая девочка прикрыла рот рукой, чтобы не захихикать. Лицо Эдуарда оставалось неподвижным, как у древнего стоика, он лишь теребил в руках запятнанный кровью платок.

Гиффорд приподнял влажную от пота руку невесты и с усилием насадил ей на палец кольцо.

– Принимаю тебя всем сердцем, – глухо прохрипела она в свою очередь. – Клянусь тебе в вечной преданности. Обещаю любить тебя, обо всем с тобой советоваться, быть верной и сделать тебя самым счастливым мужчиной на свете.

В первоначальном варианте обета, предложенном ее матерью, фигурировало выражение «быть тебе послушной женой», но на это она пойти никак не могла. Достаточно и того, что Джейн согласилась оставить слово «любить» вместо какого-нибудь «испытывать теплые чувства», как ей хотелось бы, но «быть послушной» она определенно не могла. Да, она станет советоваться с ним, принимая важные решения. Вероятно, даже попытается сделать его счастливым, если только он будет вести себя благоразумно.

– Сильный ветер – не более чем робкий вздох по сравнению с моей любовью к тебе, а вся вода в океане – всего лишь капля. Мудрость твоя станет мне опорой в делах и мыслях. Я глуха к зову любых соблазнов. Счастье твое – моя путеводная звезда.

Она взяла его руку и неловким движением натянула кольцо на его палец.

– Вручаю себя тебе. – И в страшном сне не могла она себе представить, что когда-нибудь произнесет такие слова.

– А я принимаю. – По крайней мере, вид у него был не менее несчастный, чем у нее.

Сиял, как начищенный медяк, один священник.

– Если кому-нибудь известно нечто, могущее воспрепятствовать этому союзу, пусть говорит сейчас.

Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Она украдкой метнула взгляд на Эдуарда. Тот по-прежнему не двигался. Помощь в последнюю секунду не придет, как в сказках. Никакого ужасного стечения обстоятельств не откроется. Этот кошмар продолжится и закончится, как задумано.

– Тогда, – объявил священник, – объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловать друг друга.

Джейн крепко зажмурила глаза и вся обратилась в ожидание. Долгие секунды, словно камни, падали одна за другою в вечность, пока наконец она не ощутила теплого прикосновения к подбородку и легкого толчка, поднявшего ее голову вверх (перед этим Джейн стояла, уставившись на носки своих туфель). И затем сразу – поцелуй. Не более чем простое прикосновение его губ к ее губам, столь мимолетное, что, казалось, его вовсе и не было. Но гости уже разразились приветственными возгласами, Гиффорд обернулся лицом к публике, глаза Эдуарда сияли, лицо леди Фрэнсис осветилось торжествующей улыбкой, а девочка, сидевшая с родителями молодожена, бросилась целовать свою куклу.

– Теперь остается пережить пир. – Голос Гиффорда прозвучал тихо, еле прошелестел, можно сказать, и, вероятно, даже не ей лично эти слова предназначались, но все же они оказались первыми, сказанными между ними один на один в этой жизни.

– Наверняка какая-нибудь пышногрудая девица-подавальщица поможет вам скоротать досуг, – брякнула она первое, что пришло ей в голову, не думая.

Гиффорд холодно встретил ее взгляд.

– Наверное, и для вас найдется книжка, чтобы было куда уткнуться.

Они вместе двинулись назад по проходу, вслед за ними шествовала вся праздничная толпа, и последний уголек надежды в ее душе, вспыхнув, потух навсегда. Муж оказался не так ужасен, как она ожидала, и вот теперь ей придется провести бок о бок с ним остаток жизни.

Вдруг весь этот остаток жизни, с супружеским ложем и выводком детей, встречи с мужем – только когда они сугубо необходимы – ясно предстал перед ее глазами. И показался ей невыносимо, непредставимо долгим.

Глава 6 Гиффорд

Может, это и прозвучало чуть грубовато.

Но, в конце концов, у него имелись причины для растерянности. Вернее, одна причина. Он не ожидал, что дева перед алтарем окажется так прекрасна.

Вплоть до самой церемонии он налево и направо отпускал шутки относительно того, что она прячет лицо за книгами, чтобы скрыть безобразие этого самого лица. Но в глубине души жених надеялся, что невеста и вправду окажется страшной. Ведь тогда ему легче будет рассказать ей всю правду о конском проклятии. Чем менее привлекательной она бы оказалась, тем легче было бы уверить себя в том, что полужеребец-полумужчина – это лучшее, на что девица может рассчитывать. Но настоящая Джейн Грей, как выяснилось, могла рассчитывать намного лучшее, чем Гиффорд Дадли.

Не то чтобы она была такой уж сногсшибательной красавицей. И пресловутые огненно-рыжие волосы действительно у нее имелись. Но Ги сразу отметил: даже из двадцати случайно выбранных мужчин каждый сразу обратил бы внимание именно на нее. Глаза у нее были цвета лакированного дуба с глубокими вкраплениями красного сандала – они, казалось, так и впитывали в себя все и вся вокруг. Кожа – безупречного сливочного оттенка. Фигура являла миру все ожидаемые изгибы всех необходимых конфигураций. Но особо поэтические чувства внушал изгиб ее пухлых губ – причем по ходу церемонии она не раз надувала их, что делало этот изгиб еще более пухлым.

Все равно что вишенку целовать, подумалось ему, но сравнение было не вполне точным.

И вот этим-то губам он должен все рассказать о своем проклятии. Он обещал королю раскрыть невесте страшный секрет раньше, чем она… чем они… как это называется на официальном языке?

Охх. Вступят в брачные отношения, кажется, так? И что все так носятся с этой физической реализацией таинства брака? Как будто всех этих «согласен – согласна» недостаточно. Хорошо хоть, в английском благородном сословии больше не принято созывать на это зрелище свидетелей.

Однако прямо сейчас, за свадебным ужином, перед ним встала еще более серьезная проблема. Всякий раз, думая о том, как бы выложить ей эту жуткую новость, он опрокидывал в себя кружку эля. А думал он об этом то и дело. Собственно, каждый раз, когда смотрел на новобрачную. А смотрел он на нее тоже то и дело.

Попутно Ги отметил, что то, как она хмурится, романтических чувств не внушает. Ведь говорится же в стихах: «Взгляд хмур: останемся друг другу мы чужими»[9].

И кстати, каковы, в сущности, отношения Джейн с королем? Когда Эдуард призвал к себе Ги специально для того, чтобы рассказать, каким «особенным» другом является для него леди Грей, у будущего мужа создалось впечатление, что монарх предпочел бы оставить ее для себя. Да, конечно, они были кузенами, но, возможно, кузенами слишком нежными, коли можно так выразиться, – если судить, например, по тому, как Джейн вцепилась в руку Эдуарда, когда они шли по проходу к алтарю. И по тому, какие выразительные взгляды она бросала на Эдуарда в течение всей церемонии.

Вероятно, его жена влюблена в другого.

От этой мысли у него во рту появился дурной привкус. И он поспешил смыть его новой порцией эля.

Он повернул голову и пробежал глазами по толпе гостей. К нему тем временем, прокладывая себе путь между столами, спешил Биллингсли.

– Милорд, – прошептал он на ухо Ги, – ваш отец поручил мне нижайше просить вас перейти с эля на сидр.

– Биллингсссссссли, – просипел в ответ Ги, сам изумляясь, как долго в фамилии его слуги можно тянуть звук «с». Впрочем, кажется, он действительно перебрал с элем. – Биллингсссссссли, – он отклонился в сторону от жены, – не могли бы вы сделать мне одолжение?

– Да, милорд.

– Не могли бы вы рассказать леди Джейн об этом… – Ги описал в воздухе неопределенную дугу, словно желая сказать что-то вроде: «заполнить пробел в лошадином деле».

Биллингсли перевел взгляд на Джейн, затем обратно на Ги.

– Милорд, в иных обстоятельствах я, безусловно, счастлив был бы оказать вам услугу. Но мне представляется, что ваша супруга пожелает услышать подобные новости только и непосредственно от вас.

– Трус. – Ги сделал еще один полный глоток из кубка, стоявшего перед ним. И куда девался добрый старый дух преданности в нынешних слугах? Тут он поймал на себе суровый взгляд новоиспеченной жены – судя по сузившимся глазам, она не одобряла поглощение им эля в таких количествах. Оставалось только желать, чтобы употребление оного напитка оказалось единственным, чего она в нем не одобрит.

Ги поднял бокал по направлению к ней и громко провозгласил:

– За мою прекрасную супругу!

Все почтенное собрание в ответ зазвенело кубками.

– За леди Джейн! – крикнули все в унисон.

Ги отпил еще немного и погрузился в размышления о том, как лучше вывалить на нее конские новости.

«Моя дорогая, вам, несомненно, нравятся эти прекрасные божьи твари, что вольно скачут по полям? Теперь вы замужем за одной из них!»

Нет, совсем не то.

«Моя радость, думали ли вы когда-нибудь о трудном выборе между мужчиной и диким зверем? Так вот, жизнь сделала его за вас».

И такой подход не сулил ничего хорошего.

«Моя милая супруга, существа подлунного мира делятся на тех, кто спит лежа, и тех, кто спит стоя. Я могу и так, и этак».

К черту.

«Знаете, некоторые мужчины говорят, что в них живет и другая, необузданная натура.

Не приходилось ли вам когда-нибудь жалеть о том, что у того, кого вы любите, – только две ноги?

А известно ли вам, что лошади обладают исключительным чувством равновесия?

Эй, а что это там такое?» — и с этими словами он галопом унесется вдаль.

Ги покачал головой и тут же почувствовал, как эль прямо-таки плещется у него в мозгу. И в то же время ему пришло в голову, что большой пиршественный зал – вообще не место, чтобы рассказывать жене о своем альтер эго. Народу многовато.

Несколько часов спустя, когда эль уже буквально выплескивался из Ги через все поры, он пришел к заключению, что на пути к супружеской опочивальне тоже не стоит выступать с лошадиными откровениями. Там, в коридорах замка, развешано слишком много оленьих голов.

Еще несколько минут спустя, когда они наконец добрались до опочивальни и Ги даже попытался, как мог, исполнить старинный ритуал перенесения жены на руках через порог, ему пришло в голову, что здесь, у входа в спальню, – тоже неподходящее место для раскрытия тайн. Слишком тихо.

Так что оставались только несколько секунд между процессом снятия сапог и стремительным падением вниз – и он бы рад был уложиться в эти секунды, вот только губы его оказались буквально размазаны о деревянные панели пола раньше, чем слова успели слететь с них.

Однако он ведь обещал королю все рассказать Джейн, а уговор есть уговор. Поэтому мгновением раньше, чем погрузиться во тьму сна, Ги все-таки произнес, обращаясь к полу:

– Миллл… еди? Я – к-к-к-к…онь.

– Простите? – голос Джейн донесся до него откуда-то издалека, из темных облаков за его прикрытыми веками.

Повторить у него уже не получилось. Что ж, если жена не способна понять простых английских слов, это не его вина…

Что именно разбудило Ги, он сам не понял. Возможно, отдаленные звуки с кухни, где слуги ни свет ни заря начинали готовить завтрак. Вечно им неймется.

А может быть, сон юноши развеяло мягкое ровное дыхание, доносившееся с кровати над его головой. Ги ведь не привык, чтобы в его спальне ночевал кто-то еще. Кто бы это мог быть? Сейчас, с трудом ворочая мозгами, он припомнить не мог.

Или виноваты серенькие тона надвигавшегося рассвета за окном?

РАССВЕТА!

Ги отбросил в сторону одеяло, которым был укрыт (молодая супруга, очевидно, еще ночью решила позаботиться о нем), и, уцепившись за бахрому, окаймлявшую гобелен в изголовье кровати, рывком поднялся на ноги.

Джейн спала. Ее рыжие волосы разметались по подушке, словно огненный ореол. Ги задержался на мгновение, чтобы полюбоваться мягкой линией ее выступающих скул, и подивился – как он раньше не заметил, что изгиб ее шеи необыкновенно нежен и такой изящной линией переходит в предплечье? Надо будет непременно упомянуть об этой детали в будущей поэме о ее… выпуклостях.

«Рассвет!» – строго напомнил он себе. До него остаются считаные минуты.

Ги протянул руку и легонько толкнул Джейн в плечо. Метаморфоза приближалась – он уже физически ощущал это. Девушка застонала и сбросила с себя его ладонь.

– Миледи, просыпайтесь! – Она не отвечала. – Джейн! – крикнул он еще громче, нетерпеливо теребя ее.

Она повернулась на звук его голоса, и ее веки дрогнули.

– Еще не утро, – заметила она.

– Оно уже наступает. Откуда же, по-вашему, тогда этот свет за окном? Я должен вас кое о чем предупредить. Не то чтобы это грозило какими-нибудь чрезвычайными последствиями, но если не знать заранее, то оно может не на шутку встревожить. – Зачем только Ги сыпал лишние слова такими щедрыми пригоршнями? Почему не подготовил речь заранее? До этого момента он и двух слов не сказал Джейн подряд, а теперь вдруг выложил чуть не все, какие знал. – Вы ведь слышали о старинной, и как считают некоторые, прекрасной магической силе наших предков… – Ой-ой-ой. Слишком поздно. Секунду спустя на ее глазах он вдруг странно увеличился в размерах.

Глаза Джейн широко распахнулись. Она сжалась комочком в самом дальнем углу кровати и в ужасе прикрыла рот ладонью.

– Что это?..

Ги отступил назад, и его задние ноги со всего маху врезались в стену. Опочивальню явно оборудовали без расчета на присутствие коней (хоть бы у коня и была первая брачная ночь). Собственно, сперва он хотел сообщить наконец свои лошадиные новости перед рассветом, а потом, мягко извинившись, мелкой рысью удалиться в конюшню. Но этому плану, увы, помешало чрезмерное количество выпитого эля.

Джейн свела брови над переносицей.

– Гиффорд?

«Лучше Ги», – подумал он, но тут же вспомнил, что у него уже нет ни времени, ни человеческого уровня мышления, чтобы рассказывать жене, как лучше к нему обращаться. Он отвел голову назад и резко мотнул ею вперед в надежде, что это движение сойдет за кивок.

Она поднесла нежную руку к его лицу. Ги наклонился, чтобы обнюхать ее ладонь и линию изгиба хрупких пальцев, – конские инстинкты уже взяли верх. Учуяв запах вина на ее запястье, несомненно, оставшийся от вчерашнего застолья, он попробовал слизать остатки.

«О нет! – ужаснулся Ги. – Я же жую ее запястье…» Но прекратить он не мог. Вчерашнее вино было таким ароматным (надо спросить у слуг, какого оно года). Перед тем как приступить к дальнейшим действиям, однако, в любом случае следовало заставить себя оторваться от запястья Джейн. Нужно чем-то отвлечь себя от запаха вина. Он опустил голову к прикроватному столику и быстро съел букет невесты. Так лучше. Это хоть ненадолго должно отвлечь его от жевательного инстинкта.

Когда он покончил с цветами, Джейн, вздохнув, собрала голые стебельки того, что несколько секунд назад было роскошной россыпью белых роз Дома Йорков, перемежавшихся с дюжиной примул. Ги хорошо помнил эту композицию, поскольку его мать специально заказала именно этот букет, утверждая, что у нее в руках был точно такой же, когда она перед алтарем клялась в верности лорду Дадли.

– Так вы эзианин? – На лице Джейн отразилась смесь благоговейного трепета с острейшим интересом.

Ги, как мог, кивнул.

Девушка поставила стебельки обратно в вазу и снова повернулась к непарнокопытному супругу.

– Вы просто обязаны все мне рассказать! Как на вас снизошло это волшебство? Когда оно впервые проявилось?

Ги старался сконцентрироваться на ее вопросах, но тут в опочивальне повеяло приятным ароматом, наполнившим его огромные ноздри и сразу вызвавшим сильное слюноотделение.

Он с шумом втянул в себя воздух и заржал.

– Гиффорд? Вы меня слушаете? – голос Джейн прорывался к нему откуда-то издалека, с трудом преодолевая увлекший его вихрь обонятельных рефлексов.

Он хотел сказать, что, естественно, не слушает, ведь она уж точно не была источником интересного запаха.

Конь ударил правым передним копытом по деревянному полу, надеясь, что высокородная дама поймет простейший из лошадиных сигналов.

– Пожалуйста, превратитесь обратно и поговорите со мной, – упрашивала Джейн.

Но для Ги это уже звучало как «ва-ва-ва» да «ва-ва-ва», и единственное, на чем он мог сейчас сосредоточиться, оставалось благоухание, разлитое в воздухе.

«Яблоки», – подумал Ги, закрыл глаза и потряс гривой. Ммм, и с охапкой сена…

Дверь спальни приоткрылась на пару сантиметров, и аромат усилился. Ги решительно отвернулся от девушки, которая, видимо, продолжала говорить, поскольку губы ее двигались, и посмотрел в проем.

– Леди Джейн? – раздался снаружи голос Биллингсли.

Джейн натянула покрывало до подбородка.

– Да?

– Это Биллингсли, миледи. Насколько я понимаю, лорд Ги все еще у вас? Я пришел помочь.

– Входите, прошу вас, – пригласила она.

Биллингсли мягкой походкой вплыл в спальню, держа в одной руке яблоко, а в другой пучок сена. При виде этого угощения Ги заржал во весь голос.

Слуга протянул яблоко, и юный лорд осторожно разгрыз его крепкими лошадиными зубами – питательные соки приятно омыли его гортань.

– Хороший мальчик, – похвалил Биллингсли, почесывая атласную шею коня.

Не успев даже подумать о том, как это будет выглядеть в глазах Джейн, Ги благодарно ткнул камердинера губами в щеку. Быстро отстранившись, он встряхнул гривой – как ему хотелось надеяться, с большим достоинством. Конечно, он теперь конь, но ведь и мужчина тоже. Различия чисто анатомические, не более. И он требует к себе предельного уважения.

– Держи, парень, – сказал Биллингсли и, дразнясь, потряс сеном прямо перед носом у Ги, а затем швырнул его в дальний угол комнаты: – Хватай!

Молодой Дадли продефилировал в тот угол и начал жевать.

– Я просила его превратиться обратно и поговорить со мной, но он не стал, – пожаловалась Джейн. – Думается мне, что находиться в спальне в лошадином облике – неучтиво.

Учитывая, что грандиозный шок мог быть сочтен вполне нормальной реакцией с ее стороны, можно было сказать, что она неплохо справилась.

– Миледи, лорд Ги не обладает способностью менять облик по собственной прихоти. Он остается в образе коня от рассвета до заката.

– Не обладает способностью? Я читала, что некоторые эзиане изначально претерпевают метаморфозы только в состоянии сильного эмоционального напряжения, но можно научиться контролировать этот процесс путем целенаправленного обучения. Нужна только решимость, последовательность и дисциплина. Наверное, Гиффорду просто не хватает всего этого, но я ему с удовольствием помогу. Я очень много знаю об эзианах.

Все добрые чувства к ней моментально покинули Ги. Он взял и плюнул в нее малиновой ягодой, попавшейся ему в сене. Она вздрогнула.

– Я что, обидела бедное животное?

– Миледи, я думаю, будет разумно, если на сегодня вы оставите опочивальню в распоряжении лорда Ги.

Джейн плотно сжала губы.

– Почему это именно мне надо убираться?

– Потому что лорд Ги в своем нынешнем состоянии не пройдет в двери.

(Это было сущей правдой, особенно учитывая, что в ту эпоху средний рост и телосложение людей были значительно меньше нынешних и это отражалось в размерах дверных проемов.)

Тут Ги, вконец разволновавшись, принялся отчаянно рыскать глазами по сторонам в поисках выхода. Окно было достаточно широким, чтобы он смог в него выпрыгнуть, однако находились они приблизительно в пятнадцати метрах над землей, а лошади, как известно, плохо переносят последствия свободного падения с пятнадцатиметровой высоты.

Он заскреб копытом по половицам, словно бык перед боем. Стало ясно, что выхода у него нет. Ги фыркнул. Когда тебе некуда бежать, это эзианское проклятие очень смахивает на тюремное заключение, а вовсе не на ощущение бесконечной свободы, как обычно.

– Миледи, лорд Ги питает склонность к бегу и скачкам в этом состоянии. А поскольку сейчас он оказался здесь заперт, как в ловушке, да еще и только что поел…

Джейн сделала протестующий жест рукой.

– Довольно, Биллингсли. – Она повернулась к жеребцу. – Лорд Гиффорд, мне кажется вполне справедливым то, что свобода вашего передвижения будет ограничена на сегодня пределами этой комнаты, учитывая ваше неразумное поведение вчера вечером. Возможно, это заключение сможет дать толчок к обретению умения управлять вашим великим даром.

«“Даром”… – У него раздулись ноздри. – Да им невозможно управлять! – мелькнуло в конской голове. – И называй меня, наконец, Ги!»

Весь день он провел, расхаживая по своей «клетке» взад-вперед. Конечно, молодой Дадли знал, что положение это временное и он не навсегда заперт в спальне, но возможность скакать где заблагорассудится, ни от чего и ни от кого не завися, давно стала неотъемлемой потребностью его души. Ги часто думал: не в этой ли потребности и заложена первопричина его проклятия? Нечто внутри него рвалось бежать куда глаза глядят, на волю, подальше от родительского разочарования, каковое он всегда ощущал.

Мало того что второй, а значит, во всех отношениях незначительный сын – к тому же без соответствующего родового носа, – так еще и тратит все время на бессмысленное чтение поэзии и драматургии! На всякую ерунду, как любил выражаться отец. В тринадцать лет он злостно пропустил занятие по фехтованию, чтобы вместо этого посидеть с книгой под деревом близ Дарэм-хауса. Когда отец поймал его за этим занятием и пригрозил суровой карой, он просто убежал от него через поле и далее вниз по дороге, ведущей прочь из Лондона, и бежал, не останавливаясь, до самой кромки темного леса.

Ги жил, чтобы бегать. И бегал, чтобы жить.

И вот теперь мало ему унижения от превращения в жеребца прямо перед лицом молодой жены, так он еще и оказался заключенным в комнате, как… животное в клетке – такое слово, кажется, употребила Джейн. Раньше его стыдились родители, теперь будет стыдиться еще и жена, только и всего.

А поскольку это, как ни крути, был первый день жизни, к каковой принято применять эпитеты «счастливая», «новая» и «супружеская», то ему оставалось только прийти к выводу: брак есть существование в четырех крепких стенах, и дверь, что ведет на свободу, так мала, что через нее не протиснешься, а окно так высоко, что в него не выпрыгнешь.

В голове его сложились строчки стихотворения.

Здесь душно, промозгло и сыро, и жребий жесток.

Конь тих и понур, ему смазать бы бок,

Чтоб чрез узкую дверцу попасть в кабинет,

Но что толку – оттуда пути тоже нет.

Не лучшее его творение.

Глава 7 Эдуард

– Эдуард, дорогой, – произнесла матушка Пенн, сидя в кресле у его кровати, – ешьте суп.

Она поднесла ложку к его губам, и он позволил ей скормить ему пару глотков. Затем отвернулся…

– Ну прошу вас, осталось совсем немножко, – уговаривала старушка.

– Я не голоден. – Ему очень хотелось напомнить ей, что он король, а не какой-нибудь сопливый мальчишка, которым можно запросто командовать, но облечь эту мысль в слова и высказать ее требовало непосильного для него сейчас напряжения. Вместо отповеди он просто откинулся на подушки и теснее прижался к теплому телу Пэтти, растянувшейся рядом с хозяином. Хвост собаки задорно молотил по одеялу. Матушка Пенн облизала губы и бросила на Эдуарда тоскливый взгляд, выражавший полную готовность кормить его сколько потребуется, если сам он не в состоянии управиться с этой тяжелой задачей. Он же слишком устал, чтобы ответить ей каким бы то ни было взглядом.

– Государь, – снова запричитала нянька, – вы должны есть, чтобы к вам вернулись силы.

Эдуард знал, что так оно и есть, но вся сцена из-за этого не казалась ему менее унизительной. Вспомнив о минувшей ночи, он почувствовал еще большую подавленность. После свадебного ужина по пути к карете у него резко подкосились ноги, и он рухнул на голую землю, прямо в грязь. Кто-то из лакеев с легкостью подхватил его на руки, словно король был не королем, а субтильной женщиной, и потом бережно нес его всю дорогу до дворца. По лестнице в опочивальню его тоже пришлось нести на руках, и с тех пор он так и не нашел в себе сил встать с кровати. Эдуард проспал всю ночь и бóльшую часть утра, но все равно проснулся совершенно разбитым, словно ни на минуту не смыкал глаз. И вот его кормят с ложечки, как младенца.

Смерть – он впервые по-настоящему ощутил ее приближение.

Конечно, король знал, что умирает, но никогда еще мысль об уходе не вставала перед ним с такой страшной очевидностью. Силы оставили его и вряд ли уже вернутся. Приступы кашля участились, в суставах и позвоночнике появилась ноющая боль. Даже голова у него словно бы растрескалась на небольшие кусочки, и мысли с трудом, будто бы через густую облачность, достигали мозга.

Он умирает.

Уже. Разве мастер Бубу всего неделю назад не дал ему как минимум шесть месяцев? А в лучшем случае – и год.

«Я умираю», – подумал он в каком-то странном оцепенении. Получается, гораздо раньше, чем ожидалось. Никакие супы не имеют никакого значения.

– Государь… – настаивала няня.

– Оставьте меня, – пробормотал Эдуард, а когда та не проявила достаточного проворства, рявкнул: – Оставьте!

Пэтти подняла голову и обнажила зубы, пугая несчастную старуху.

Матушка Пенн быстро заковыляла прочь. Король успокоил Пэтти, положив руку на ее гладкую макушку и тихонько погладив ее. Собака снова завиляла хвостом. Эдуард закрыл глаза. Перед его закрытыми веками поплыли сцены бракосочетания Джейн. Он вспомнил, как она стояла у алтаря, вся в золоте, серебре и драгоценных камнях, как сияли ее рыжие волосы. Мысленно вернулся ко взгляду Гиффорда, которым тот, казалось, хотел объять Джейн целиком, когда король подводил ее к алтарю. К вспышке удивления и явного мужского интереса, мелькнувших в этом взгляде перед тем, как жениху удалось сделать его вновь равнодушным и непроницаемым.

Прочитав на его лице эти чувства, король преисполнился надежды, что все это перерастет для Джейн в нечто лучшее, чем просто брак по государственному расчету. Возможно, она все-таки обретет в этой жизни любовь.

«А вот я никогда не обрету», – мелькнуло у него в голове.

Он припомнил прохладное прикосновение маленькой руки Джейн к своему локтю, когда они шли по коридору.

«Никогда женщина не прикоснется ко мне с нежностью», – подумал он.

Припомнил, как пылали щеки Джейн, когда Гиффорд приподнял ее лицо, чтобы поцеловать.

Эдуард вздохнул. Пэтти пробралась вверх по постели и лизнула хозяина в подбородок. Эдуард раздраженно оттолкнул было ее голову от себя, но, одумавшись, продолжил чесать за ухом.

В последний раз король оказался рядом с Джейн в конце праздничного пира, когда лорд Дадли объявил, что пришло время молодым «уединиться», как он выразился, и Джейн подошла к двоюродному брату пожелать спокойной ночи. По особому блеску в глубине ее черных глаз и прямой, как струна, осанке он понял, что в ней пылают одновременно гнев и страх перед тем, что должно сейчас случиться.

Осуществление таинства брака, так сказать.

– Джейн, – Эдуард наклонился и зашептал ей на ухо: – Не терзай себя. Все будет хорошо.

– Он на ногах не стоит, – прошипела она в ответ. – Теперь к списку несомненных достоинств моего супруга мы можем добавить еще и определение «пьяница». Выпивоха. Пропойца. Алкоголик. Поклонник Бахуса. Бражник. Сизый нос.

– Со временем ты обнаружишь в нем что-то, что тебе понравится, – ответил король и поцеловал ее в щеку. – Будь счастлива, сестрица. Хотя бы ради меня.

Потом Гиффорд нетвердым шагом увел новобрачную. В опочивальню.

«А мне ни с кем не суждено «осуществить таинство брака», – пронеслось в мозгу у Эдуарда. – Я умру девственником».

И ему стало еще жальче себя, чем обычно.

Скрипнула половица рядом с кроватью, и он открыл глаза. Над королевским ложем навис мастер Бубу, а позади него мелькали очертания могучего носа лорда Дадли. Лекарь взялся за запястье Эдуарда, измерил пульс, нахмурился.

– Ну что, есть у вас для меня хорошие новости? – улыбнулся монарх собственной горькой шутке и тут же зашелся в приступе кашля.

– Боюсь, что нет, ваше величество, – ответил лекарь, когда кашель утих. – Напротив, ваше положение ухудшилось. У вас очень слабое сердце. Очевидно, свадебная церемония потребовала слишком серьезного напряжения сил.

Про себя Эдуард решил: никогда – что бы ни случилось, при любых обстоятельствах – он не пожалеет о том, что побывал на венчании Джейн.

– И что же нам делать?

– Я принес укрепляющую микстуру. – Бубу помог королю принять сидячее положение, а Дадли передал ему кубок с темной жидкостью, столь же противной на вкус, сколь и вонючей, – словно гнилые листья с примесью укропа. Однако почти сразу после того, как этот напиток соприкоснулся с языком Эдуарда, тот почувствовал себя немного лучше. Разум прояснился и уже не казался своему владельцу таким измученным.

– На каком-то этапе мне, вероятно, придется отворить вам кровь, – сообщил Бубу после того, как король послушно допил микстуру.

Эдуард подавил гримасу отвращения. Однажды ему уже отворяли кровь, когда он впервые слег с болезнью. И после этого – во всяком случае по ощущениям – он стал только слабее. Да и смотреть, как твоя собственная кровь стекает в специальную чашу, было тяжело.

– Нет, – возразил он. – Никаких кровопусканий.

Бубу не стал спорить. Но было похоже, что вообще-то лекарь потерял всякое чувство страха перед королем, и это огорчало Эдуарда.

Лорд Дадли тем временем выступил вперед с тяжеленным бюваром в руках, который не замедлил установить перед Эдуардом. Затем он достал длинный пергаментный свиток и развернул его на бюваре.

Под заголовком, гласившим: «Новый указ о порядке наследования», размещались длинные столбцы мелким шрифтом отпечатанных букв, расплывавшихся перед взором Эдуарда.

– Что это такое? – спросил он.

– Ваше королевское завещание, государь, – ответил герцог, знаком приказав Бубу поднести перо и чернильницу. – Недавно мы обсуждали вопрос о том, как следует назвать мальчика, который родится у леди Джейн, вы помните?

Эдуард помнил смутно.

– Однако, учитывая тот оборот, который приняли дела с вашим здоровьем в этот день, – продолжал Дадли, – я подумал: было бы разумно пересмотреть линию престолонаследия в корне.

Поначалу Эдуард был сбит этим заявлением с толку. Потом до него дошло.

– А, вы полагаете, я не доживу до тех пор, когда Джейн станет матерью.

Дадли промолчал, но выразительно опустил глаза на пергамент. Эдуард сощурился, разбирая нагромождение каллиграфически исполненных букв. В самом верху, под заголовком, значилось: «Мы, Эдуард Шестой, Божией милостию король Англии, Ирландии и Франции». (В те времена английские монархи еще не отказались от формальных притязаний на французский трон, хотя у французов имелся собственный, вполне сносный король. Отношения между двумя странами из-за этого, как вы догадываетесь, оставались напряженными.)

– «По причине отсутствия у нашей особы прямых наследников, – прочел он вслух и остановился, чтобы восстановить дыхание, – по окончании нашего земного пути сим оставляем наше королевство, все наши титулы, права и привилегии леди Джейн Грей и ее отпрыскам мужского пола, которые сменят ее на престоле после ее смерти». – Король вскинул взор на Дадли. – Вы хотите, чтобы я сделал королевой саму Джейн?

Герцог глубокомысленно наклонил голову. Глаза его сверкали над монументальной переносицей.

Сам не зная почему, Эдуард страшно удивился этому новому повороту событий.

– Но ведь она женщина, – пролепетал он. – Женщина не может наследовать корону, ведь верно?

– Мой сын станет направлять и вразумлять королеву Джейн, – пообещал Дадли. – И я тоже.

Что ж, понятно, подумал Эдуард. В течение нескольких лет лорд Дадли был самым преданным и доверенным его советником и никогда не позволял ему сбиться с пути истинного.

Дадли вручил юноше перо.

Эдуард, однако, колебался. Не обращая внимания на протесты герцога, он, пошатываясь, встал со своего ложа, подошел к окну и стал смотреть во двор. На какое-то мгновение ему вдруг показалось, что там, внизу, он видит Джейн в сверкающем на солнце золоте и бриллиантах, с огненно-рыжим нимбом вокруг головы. Но он моргнул, и видение исчезло.

Джейн сейчас наслаждается медовым месяцем, сказал он сам себе. Здесь ее точно нет.

Затем Эдуард перешел к серьезному и трезвому обдумыванию этой новой идеи: Джейн в роли королевы. Маленькая, упрямая, начитанная, бесконечно милая кузина Джейн – королева Англии.

Ей такое не понравится. Она ведь как-то и сама сказала: слишком много обязанностей.

Но если не она, то кто? Мария как была неисправимой единосущницей, так и осталась, она – самый косный реакционер в королевском семействе. Бесс по-прежнему занимает неопределенную позицию в отношении эзиан. Джейн – единственный достойный вариант во всем их роду, если не учитывать Марию, королеву шотландскую.

Эдуард поежился.

– Королева Джейн, – прошептал он еле слышно, – королева Джейн.

Звучит неплохо, подумал он. Джейн будет королевой доброй, великодушной – это раз. Она хорошо образованна – кто-то даже сочтет, что слишком хорошо для женщины. Она умна. Тверда характером и не позволит советникам все решать за нее. Из нее может выйти хорошая правительница, просто замечательная правительница, даже несмотря на весь этот конфуз с женским полом. Эдуард дал волю чувствам и представил себе Джейн во дворце, живущую в его палатах, вкушающую те же блюда, что и он, за тем же столом, читающую книги из его библиотеки.

Носящей его корону.

– Что-то не так, государь? – поторопил его Дадли. – Не нужно ли вам прилечь?

– Дайте бумагу, – приказал Эдуард.

Герцог моментально поднес развернутый свиток к боковому столику рядом с окном. Эдуард аккуратно вывел на нем свое имя. Дадли склонился над плечом короля, чтобы капнуть сверху воска, и помог королю приложить к нему перстень с государственной печатью. Когда с этим было покончено, он торопливо подписал документ сам – в качестве свидетеля, и то же сделал мастер Бубу. Затем глава Тайного Совета свернул свиток и покинул комнату.

Тяжкая усталость вновь накатила на Эдуарда, и он, вернувшись в постель, сразу потонул в мягкости десятков подушек и подушечек. Закрыл глаза.

Ну вот. Только что он сделал Джейн самой могущественной женщиной в Англии.

Король был этому рад, но все же его что-то смутно беспокоило. Тень сомнения. Шепоток тревоги.

Он решил не обращать внимания. В это время в животе у него заурчало, и Эдуард подумал, что все эти смутные опасения связаны просто с его опустошенностью и утомлением. Надо бы действительно что-нибудь съесть. Жаль, что матушка Пенн не оставила своего супа.

Он открыл глаза, собираясь попросить Дадли послать за ней, но осекся, заметив, что герцог и лекарь стоят, склонившись друг к другу, и смотрят в окно – как раз на том месте, где король сам стоял несколько мгновений назад.

– Итак. Дело сделано, – тихо произнес Дадли.

– Дело сделано, – почти скорбным голосом подтвердил Бубу. – И будет доведено до конца, как я обещал.

По спине Эдуарда пробежал холодок. Видимо, он выдал себя каким-то еле слышным движением, поскольку оба собеседника разом повернулись к нему. Король быстро закрыл глаза и постарался дышать ровнее.

– Осталось недолго, – услышал он вновь голос Бубу из противоположного конца спальни. Затем раздался скрип дверных петель. – Самое большее, день или два.

Эдуард почувствовал себя так, словно его накрыла длинная тень.

– Спокойного сна, ваше величество, – донесся откуда-то издалека почти нежный голос лорда Дадли, а липкие пальцы герцога откинули прядь волос с пылающего лба Эдуарда. Тот не шевелился, но почувствовал, как упругое тело Пэтти рядом с ним напряглось и где-то в груди верного зверя начал зарождаться грозный рык.

Король сжал пальцы, зарытые в мягкую шерсть собаки, стараясь ее успокоить.

Дадли повернулся на каблуках и поспешил прочь из комнаты – вскоре его торопливые шаги донеслись с лестницы. Эдуард открыл глаза. Пэтти отрывисто и сердито гавкнула.

– Все хорошо, девочка, – успокоил ее король.

Собака растянулась на спине, чтобы ей почесали живот. Эдуард рассеянно подчинился, стараясь осмыслить только что услышанное.

«Дело сделано». Ну да, он подписал документ, так что «дело», видимо, относилось именно к этому факту.

Но потом Бубу сказал: «Будет доведено до конца» и еще о каком-то своем обещании. Эдуард понятия не имел, что это значило.

И наконец самое неприятное: «Осталось недолго. Самое большее – день или два».

Осталось недолго.

Нетрудно догадаться до чего – до момента его кончины.

Король проспал несколько часов – до самого возвращения няни. На сей раз она принесла тарелку с ежевичным пирогом, густо политым сверху взбитыми сливками.

У Эдуарда даже слюнки потекли.

Он вооружился вилкой и уже поднес было кусок восхитительного пирога к губам, когда Пэтти вдруг заворчала. Не зарычала. Не залаяла. А именно заворчала. И сделала бросок в сторону пирога.

От удивления Эдуард выронил вилку.

От удивления матушка Пенн выронила тарелку – та со стуком ударилась об пол.

Естественным было бы ожидать, что Пэтти набросится на упавшее угощение (Эдуарду, конечно, следовало оставить ей немного оленины из утреннего супа), но собака не обратила на пирог ни малейшего внимания. Вместо этого она спрыгнула на пол и заняла позицию между кроватью и матушкой Пенн – зубы оскалены, шерсть на загривке вздыблена, глаза горят… А из гортани доносится рык, который пристал бы гораздо более серьезному и страшному зверю.

Слезящиеся глаза старушки буквально вылезали из орбит.

– Псина спятила, – ахнула она.

Эдуард был склонен согласиться. Пэтти выглядела устрашающе.

– Отступайте медленно назад, – посоветовал он. – Нащупаете дверь – бегите и позовите Пэттиера Баннистера, псаря. Пошлите его ко мне. Он знает, что делать.

– Я не могу оставить вас здесь одного.

– Меня Пэтти не тронет, – сказал Эдуард, стараясь придать голосу больше уверенности, чем он ощущал. Он и вправду был убежден процентов на семьдесят пять, что уж его-то Пэтти не тронет.

Этих слов хватило, чтобы убедить матушку Пенн. Она торопливо отступила на три шага назад и исчезла за дверью.

Пэтти сразу перестала рычать и села у постели. Никакого интереса к пирогу она по-прежнему не проявляла. В этой позе собака напомнила Эдуарду статую льва, заказанную его отцом для королевского сада, – великолепное животное изображено стоящим по стойке смирно: спина прямая, голова вытянута, уши вперед…

Собака его охраняет, догадался король. Но от кого? От матушки Пенн?

Вскоре вновь послышались шаги на лестнице, и Пэтти вскочила на ноги, виляя хвостом.

Пэттиер Баннистер кубарем вкатился в комнату. Первым делом его взгляд остановился на Эдуарде, и от него не ускользнуло скомканное в лихорадке постельное белье и бледное, напряженное лицо монарха. Однако, как только он убедился, что король цел и невредим, псарь будто потерял к нему интерес и опустился на колени перед Пэтти. Та лизнула его в лицо, затем заскулила как-то особенно глубоко и печально и снова уселась в изножье Эдуардовой кровати.

– Ну, все, хватит, хорошая девочка, – успокаивал ее Пэттиер своим грубым крестьянским голосом. – Все в порядке. Можешь дать себе волю.

«Волю? – отозвалось в голове у Эдуарда. – Какую волю?»

Пэтти снова завыла.

Баннистер подошел к двери и запер ее на щеколду изнутри.

– Отлично. Теперь давай.

– Чего ты от нее хочешь? – задыхаясь, спросил Эдуард. – Чтобы она подала тебе лапу?

Пэтти фыркнула.

– Я помню, что говорил тебе никогда этого не делать во дворце, – продолжал Пэттиер таким тоном, будто и вправду вел осмысленный диалог с собакой. – Но сейчас можно. Здесь безопасно.

Собака снова жалобно заскулила.

– Пэтти! – повысил голос Баннистер. – Ради всего святого, сосредоточься. Давай!

Пэтти встала, поставила передние лапы на край Эдуардова ложа и запрокинула голову так, словно пыталась растянуть шею. Затем комната вдруг озарилась вспышкой света, на миг ослепившей Эдуарда подобно блеску солнечного луча. Он закрыл глаза.

А когда открыл их, перед ним стояла обнаженная девушка.

У короля отвисла челюсть.

Не говоря ни слова, псарь взял с кровати одно из меховых одеял и обернул в него новоявленную девицу, которая и сама выглядела несколько ошеломленной.

– Дайте ей минутку, пусть придет в себя, – сказал Баннистер.

Эдуард по-прежнему лежал с широко открытым ртом.

– После метаморфозы всегда нужно время на восстановление, – пояснил Пэттиер так, будто король прекрасно понимал, о чем он говорит, – особенно если долго не был человеком.

Девушка потрясла головой, как бы приводя мысли в порядок, и длинные светлые волосы разметались по ее плечам. Затем она произнесла:

– Что значит «мнение другого лекаря»? – Она произнесла этот вопрос медленно, по складам, тщательно подбирая каждое слово.

– Мнение другого лекаря? – переспросил Баннистер.

Красавица повернулась, подняла мягкий взгляд карих глаз на Эдуарда, и в эту секунду он со всей ясностью убедился, нутром почувствовал: это Пэтти. Пэтти, его собака. Эзианка, значит. Нагая эзианка, точнее.

Он наконец закрыл рот.

– Что имеется в виду под «мнением другого лекаря»? – снова спросила она, придвигаясь поближе. То обстоятельство, что на ней не было ничего, кроме мехового одеяла, похоже, совершенно ее не волновало.

– Я только что чесал тебе живот, – вырвалось у Эдуарда.

Она склонила голову набок.

– Ты хочешь почесать мне живот?

– Девица долго прожила вне человеческого тела, – покраснев, вставил Пэттиер.

– Вы все время повторяете, что хотите узнать мнение другого лекаря. О чем? – продолжала девушка.

Эдуард почти не слушал. Слишком уж занят был своими мыслями: «Я спал с этой собакой целую неделю в одной постели. Ее тело прижималось к моему. А она оказалась обнаженной девушкой. Обнаженной. Девушкой. Голой».

– «Мнение другого лекаря» обычно спрашивают, когда первый сообщает что-то плохое, неприятное. И ты зовешь другого. Чтобы он подтвердил или опроверг правоту первого, – разъяснил псарь.

Пэтти кивнула. Затем на несколько секунд воцарилась такая тишина, что слышно было биение сердец, потом она вновь заговорила:

– По моему мнению, его величество хотят отравить и уже травят.

Это высказывание вырвало Эдуарда из шокового состояния, вызванного превращением.

Девушка наклонилась и зачерпнула пригоршню размазанного по полу пирога, одной рукой по-прежнему придерживая на себе одеяло. Затем поднесла «добычу» к лицу и понюхала.

– Плохой запах. У ягод. Нечистый запах.

Она передала кусок пирога Пэттиеру. Тот тоже принюхался и нахмурил брови.

– Да, – подтвердил он, – с запахом что-то не то. Молодец, девчонка.

Пэтти улыбнулась, и в этой улыбке Эдуард отчетливо увидел прямой аналог виляния хвостом. Ему начинало казаться, что он видит сон, причем самый странный и чудной сон в своей жизни.

– Значит, ты говоришь, кто-то отравил мой ежевичный пирог? – уточнил он.

– Не кто-нибудь, – ответила Пэтти просто, – а именно няня.

– Матушка Пенн?

Она кивнула.

– Все ее тело одеревенело от лжи. Старуху окутывает запах страха. Я наблюдала за ней. Это она придает дурной запах ягодам вашего величества.

Так. Собака обвиняет женщину, которая в детстве меняла ему пеленки, целовала в попу и пела ему колыбельные, в попытке отравить короля его любимой ежевикой. Невероятно. Тем не менее Эдуард сразу поверил. Он не мог не верить Пэтти. Наверное, потому, что было совершенно очевидно: это бесхитростное существо не способно лгать.

– Но зачем ей это нужно?

– Ей платит плохой человек, – отвечала Пэтти.

– Какой плохой человек? – нахмурился Баннистер.

– Тот, с большим носищем.

Эдуард потер руками глаза. Лорд Дадли. Значит, и врач наверняка с ним в сговоре. Все сходится. В смысле «дела», о котором они говорили. Речь идет об убийстве. Значит, Джейн коронуют, а обладатель «большого носища» станет править страной от ее имени.

Король вздохнул. Господи, как банально. Сюжет, известный с незапамятных времен. Коварный властолюбивый герцог рвется к монаршему венцу. Бессердечный злодей. Ну а Эдуард, выходит, – наивный, доверчивый дурачок.

К тому же выдавший Джейн замуж за сына злодея.

Оба они с нею – пешки в политической игре.

Ему захотелось вскочить на ноги. Бегать взад-вперед по комнате, кричать, крушить мебель. Хотелось немедленно бросить кого-нибудь в темницу. Пытать. Отправить на плаху. Хотелось превратиться во льва, со страшным рыком скатиться по лестнице и добраться до горла проклятого герцога. Но даже одни лишь мысли обо всем этом утомили его, и вместо лихорадочной активности, словно в напоминание о нынешней бесконечной слабости короля, на него напал мощный приступ кашля и не отпускал так долго, что предметы поплыли перед глазами в туманной дымке, и он испугался, что отдаст концы прямо сейчас.

– Ваше величество еще дышит? – спросила Пэтти, когда Эдуард вновь обрел способность слышать что-либо за пределами собственного организма. Он почувствовал, как ее голова опустилась к нему на плечо, а тело прижалось к его телу – точно так же, как в бытность девушки собакой. Она даже все еще пахла, как собака. Ее дыхание, древесно-мускусный аромат кожи смешались с запахом его одеколона.

Он попытался сесть.

– Со мной все хорошо.

Девушка мягко отстранилась и опять улыбнулась.

– Хорошо. Да. Хорошо. Вы хороший человек. Мой самый любимый.

Пэттиер Баннистер прочистил горло.

– Ваше величество должны извинить мою дочь. Как я уже говорил, она очень давно не обращалась в человека. – Он взял Пэтти за руку и оттащил ее от кровати.

Она нахмурила бровь.

– Я чем-то расстроила ваше величество?

– Нет, Пэтти. – Эдуард обернулся к Баннистеру. – Так она твоя дочь?

Пэттиер кивнул.

– И что, все собаки на моей псарне эзиане? – Эдуард сгорал от любопытства.

– Нет, государь. У меня там три сына и две дочери. Это все.

– Неужели все, так мало? – попытался сострить Эдуард, но чувство иронии никак не желало к нему возвращаться.

– Мои предки служили вашим в этом двойственном обличье много поколений подряд, – сказал Баннистер. – Мы охраняли ваши дворцы и угодья. Сидели у ваших ног. Защищали на охоте и у домашнего очага…

При этих отцовских словах Пэтти выпятила грудь от гордости, словно услышала какую-то древнюю клятву (Эдуарду, правда, сейчас было не до чьих-либо грудей).

– А я и не знал, – сказал Эдуард. – Почему никто мне не рассказал?

Пэттиер покачал головой.

– А никто и не знал, ваше величество. Даже ваш отец.

Пэтти снова улыбнулась королю.

– Ваше величество выбрали меня одну из всех и позвали к себе во дворец. Ваше величество любит меня больше всех.

– Так и есть, – едва слышно согласился он.

Все это было для него сейчас уже слишком. Король почувствовал головокружение. Мысли вновь подернулись туманом. Он откинулся на подушки и несколько раз тяжело вдохнул. В животе заурчало громче. Ему все еще хотелось есть, но от кого в этих обстоятельствах может он принять пищу?

Матушка Пенн. Дадли. Бубу. Люди, на которых он больше всего рассчитывал, пытаются его убить.

Конечно, Эдуард был зол на них, но что еще больнее – оскорблен в лучших чувствах.

Глазам его было больно от жара.

– Что же мне делать? – пробормотал он и почувствовал прикосновение руки Пэтти к своему плечу.

– Я позабочусь, чтобы с вашим величеством ничего не случилось, – сказала она.

В лицо ему ударило что-то вроде теплого ветерка, и когда он поднял веки, то снова увидел перед собой собаку. Та вскочила на изножье кровати и улеглась поперек королевских ступней.

Эдуард даже не знал, прогонять ее или нет.

Глава 8 Джейн

Итак, ее муж – конь.

И ей никто не сообщил заранее.

Ни мама, ни Эдуард, ни уж, конечно, Гиффорд. Ей пришлось наблюдать процесс превращения собственными глазами, а подробности выслушивать от слуги. Возмутительно.

Джейн мерила шагами коридор за дверью спальни, слушая, как жеребец цокает копытами там, внутри, и сжимая в руках остатки своего несчастного, растерзанного крепкими лошадиными зубами букета. Нет, вообще-то, она не имела ничего против брака с эзианином. Напротив, ей это казалось довольно-таки захватывающим. Вот только маленькая незадача: Гиффорд, похоже, ее презирает и гнушается ею. И незадача побольше: никто не потрудился ей сообщить.

Ну, положим, мама могла не знать о конской ипостаси нареченного своей дочери, а Гиффорд – пьяница и развратник, от такого смешно ожидать правды. Но Эдуард! Эдуард наверняка знал. Он ведь сказал, будто думает, что ей, Джейн, «некоторые особенности» Гиффорда покажутся интересными или что-то в этом роде. Тогда она решила, что он имеет в виду привычку проводить ночи с разными женщинами, но теперь-то очевидно: речь шла о ежедневном жеребячестве в буквальном смысле слова.

Что касается других, то стыдливое опущение этого факта было понятным: ведь все так или иначе стремятся использовать ее в своих политических схемах и играх. Но Эдуард – ее лучший друг. Она сама никогда не держала от кузена никаких секретов, так что его молчание непростительно!

И надо ему об этом прямо сказать – он того заслуживает.

Цоканье в опочивальне Гиффорда на минуту прекратилось, и, судя по звуку, на пол полилось нечто жидкое. Затем из комнаты повалила удушливая вонь.

Нет, ну уж это просто недопустимо.

Джейн швырнула стебли от своего букета под дверь, решительно покинула Дарем-хаус и велела запрягать карету, чтобы ехать во дворец.

Всю дорогу она репетировала речь перед Эдуардом. Она выложит ему все по пунктам: обман доверия, разочарование, боль и то, что она, между прочим, вышла за этого жеребца только по его, короля, просьбе.

И только взбегая вверх по дворцовым ступенькам и замечая на каждом шагу удивленно поднятые брови придворных аристократов, Джейн осознала, что все еще одета в подвенечное платье со всеми его атрибутами. Оно сидело несколько криво в груди и на бедрах, головной убор тоже сбился набок. Сложные плетенья прически за ночь спутались.

Что ж, свадебный пир ведь окончился очень поздно ночью, а запасного наряда для нее в той проклятой комнате, конечно, не нашлось – даже ночной рубашки. Неужели она должна была спать голой в присутствии этого молодца-жеребца?

– Миледи, – приветствовал ее нос Дадли, а вслед за ним и сам лорд, – не ожидал увидеть вас здесь.

При виде герцога Джейн, как могла, пригладила волосы.

– Как вы, несомненно, понимаете, в настоящее время молодой супруг не расположен со мной общаться.

Лорд Дадли поморщился.

– Ах да. Разумеется, вам уже известно об… особенности моего сына.

Краска замешательства проступила на его щеках, и Джейн сразу почувствовала, что он не привык обсуждать с кем-либо «конскую болезнь», а следовательно, и показывать свое истинное отношение к ней.

Она улыбнулась и расправила плечи. Ей не терпелось выплеснуть хоть на кого-нибудь свои бурные эмоции.

– Конечно, известно. Он – великолепное создание, вы не находите? Такой сильный. Царственный. Видно, что вы не жалеете для него сена самого высокого качества. А каков рацион подобного существа? Лошади ведь, если я не ошибаюсь, – чисто травоядные животные? А вот самцы человека бывают очень даже плотоядны. Я уверена, вы уже давным-давно разобрались в системе воздействия мясной диеты на лошадиный желудок и составили соответствующий план питания. Мне было бы очень интересно с ним ознакомиться, милорд.

Свекр Джейн побледнел.

– Знаете, я давно подумывала приобрести себе собственную лошадку. Можно было бы чаще выезжать, никого не беспокоя, и вдоволь упражняться на свежем воздухе. Только представьте себе все преимущества езды на коне, который понимает все твои команды до единой и замечает любую опасность не просто на уровне инстинкта, но и человеческого соображения. Такой не станет шарахаться от коров, телег и других безвредных предметов.

Взгляд герцога из хмурого постепенно становился сердитым.

– Гиффорд – мой сын, а не животное.

– Учитывая его эзианскую сущность, а также довольно беспорядочную ночную жизнь, я думаю, вы давно должны были прийти к выводу, что статус вашего сына ни в коей мере не отменяет животной сущности. Эти две ипостаси не являются взаимоисключающими.

К удивлению и тревоге Джейн, вместо того чтобы смутиться еще больше, лорд Дадли одарил ее медовой улыбкой.

– Может, жизнь его и была беспорядочной, но сегодня ночью, как я вижу, вы тоже приняли в ней горячее участие, не так ли, миледи?

Джейн мгновенно покраснела.

– Можем ли мы ожидать счастливых вестей в ближайшем будущем? Я с нетерпением жду появления новых внуков.

Лицо девушки горело огнем, но, когда герцог с видом превосходства отвернулся, она нашла в себе силы бросить ему вслед:

– Странно, что у вас их число еще не пошло на сотни!

Джейн сразу почувствовала, что ее замечание получилось не таким тонко язвительным, как ей хотелось, а, наоборот, отбросило ее на несколько очков назад в этой словесной баталии. Герцог, ничего не ответив, скрылся за углом, а она, сцепив ладони, направилась дальше, в маленькую дамскую комнату, где можно было хоть немного привести себя в порядок. Конечно, Эдуарду мало дела до вида, в котором она перед ним предстанет, но ей совсем не хотелось, чтобы весь дворец, глядя на нее, воображал себе только что минувшую бурную ночь в объятиях молодого супруга.

Несколько минут у нее ушло на приведение в должный вид платья, а затем она, аккуратно сняв головной убор, перешла к прическе. На расчесывание волос ушло немного больше усилий – пришлось сначала распутывать их пальцами, а затем скручивать в пучок и закреплять шпильками.

Тщательно осмотрев себя в окантованное серебряной рамой зеркало, она отправилась дальше, к башне, где в последние дни Эдуард проводил все свое время.

У подножия лестницы на часах стояли двое стражников.

– Мне необходимо видеть короля, – объявила Джейн.

Стражники обменялись взглядами. Затем один из них – обладатель кустистых, сросшихся над переносицей бровей – объявил:

– Его величество почивает. Если вам угодно подождать в библиотеке, кто-нибудь доложит, когда король сможет вас принять.

Джейн нахмурилась. Раньше Эдуард никогда не просыпался так поздно. Впрочем, раньше у него ведь не было грудного недуга. Вчера он выглядел таким бледным и изможденным – удивительно еще, что он высидел на стуле до конца пира.

Ну что ж, библиотека – не худшее место для ожидания.

– Сообщите мне, как только государь проснется. Я хочу говорить с ним так скоро, как только возможно.

– Разумеется, миледи. – Страж снова вытянулся по стойке «смирно» и отсутствующим взглядом принялся смотреть будто сквозь нее.

Джейн направилась в библиотеку, где столько всего напоминало ей о веселых деньках, проведенных с Эдуардом.

Часто они играли в такую игру: выбирали тему, и кто за час накопает по ней больше сведений – тот выиграл. (Джейн выигрывала чаще и обожала при любом удобном случае напоминать об этом королю. А несколько случайных поражений до сих пор снились ей в ночных кошмарах.) Именно здесь она впервые узнала об эзианах, о том, как их веками преследовали, и о том, что дар превращения обычно передается по наследству, хотя ни она, ни Эдуард не обнаруживали в себе признаков животной сущности. Эдуард, как и все вокруг, очевидно, боялся второй ипостаси своего грозного отца, а вот Джейн всегда завидовала магическим (содержавшимся в глубокой тайне) способностям своей матери.

Загрузка...