Китайцы делали все, что им заблагорассудится. Это удивляло и сбивало с толку.
До приезда в Шанхай Билл читал о нарушениях прав человека в Китае, об арестах китайских диссидентов и о самосожжении, устроенном активистами движения Фалуньгун.[43] Но сейчас, когда Билл брел по улицам Старого города, китайцы казались ему самыми свободными людьми в мире. Правда, их свобода имела свою, типично китайскую окраску, и западный мир, скорее всего, приравнял бы такую свободу к анархии.
Стоило Бекки с Холли улететь, и у него, как назло, выдалась свободная суббота. Поток бумажной тягомотины иссяк. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось, и Билл просто отправился гулять.
По мостовым катили на мотороллерах китаянки средних лет. На улицах торговали всякой всячиной. Зачастую продавцы ограничивались лишь стульчиком и картонной коробкой, на которой они раскладывали свой товар. Рядом помещались уличные парикмахеры, готовые постричь и побрить любого желающего. С ними соседствовал стенд торговца очками, едва ли слышавшего о специализированном оптометрическом оборудовании. Лачужка, где находился «парикмахерский салон», была уже уровнем повыше. На ярко-розовой стене заведения красовался прейскурант, заманивавший низкими ценами. Заметив Билла, двое молоденьких парикмахерш помахали ему руками, зазывая к себе.
Билл покачал головой. Одна из девушек притворно надула губы, а вторая тут же нашла новый объект внимания. Поскольку Билл теперь сам был одинок, раздосадованная девушка вызвала в нем больше симпатии. Он глядел на нее, пока не ударился ногой о припаркованную возле тротуара машину.
Это оказался «мини-купер» с нарисованным на крыше китайским флагом.
Из машины вышла Цзинь-Цзинь Ли. Как уже понял Билл, у китаянки было два вида причесок. Когда она куда-то отправлялась с лысеющим китайцем, которого называла своим мужем, ее волосы ниспадали на плечи. В остальное время Цзинь-Цзинь стягивала их в пучок. Сегодня у нее была как раз такая прическа, и черный «конский хвост» торчал из-под желтой бейсболки с надписью «Лос-Анджелес лейкерс».[44] Эта прическа больше нравилась Биллу, поскольку открывала лицо женщины. Привлекательной женщины с проблемной кожей.
Уже потом, когда Билл увидел, как тщательно Цзинь-Цзинь ухаживает за своей кожей, сколько у ней лосьонов, кремов, масок и мыла особых сортов, он понял, что проблемная кожа являлась проявлением внутренних переживаний. Еще через какое-то время он перестал думать об этом. Он принимал Цзинь-Цзинь такой, какая она есть, считая ее красивой. Но в ту субботу, случайно встретив ее в Старом городе, он подумал, что такие проблемы с кожей лица свойственны скорее девочкам-подросткам.
— Какая встреча! — воскликнула Цзинь-Цзинь. — Вы отважились забрести в Старый город. В прежние времена иностранцы не осмеливались здесь появляться. Они просто боялись этого места.
Цзинь-Цзинь надвинула бейсболку почти на глаза. Интересно, знала ли она что-нибудь об этой знаменитой баскетбольной команде?
— Вы серьезно? — спросил Билл.
Цзинь-Цзинь слегка кивнула.
— Ну, а вы? Вы не боитесь находиться здесь?
— Только если окажусь на пути вашей машины.
— Английская шутка, — без тени улыбки ответила китаянка. — Я собиралась пройтись по рынку в саду Юй-Юань.[45] Хотите составить мне компанию? — вдруг спросила она.
— Конечно.
Цзинь-Цзинь взяла его под руку. Странно, но Биллу это почему-то понравилось. Он почувствовал, как краснеет. А ведь он уже давно не краснел. Чего он так смутился? Двое одиноких людей случайно встретились и решили вместе пройтись.
Рынок правильнее было бы назвать барахолкой. В покосившихся деревянных домишках, много повидавших на своем веку, торговали сувенирами эпохи председателя Мао, кустарными куклами Барби и пиратскими копиями последних программ «Майкрософта».
— А вот это понравилось бы вашей дочери, — улыбнулась Цзинь-Цзинь, указывая на полиэтиленовый пакет с одеждой.
Желтая юбочка, голубая кофточка с красной окантовкой и пышными короткими рукавами.
Тут же была картинка, изображавшая девочку-брюнетку с ледяным лицом. Она чем-то напоминала юную Элизабет Тейлор. Не хватало лишь семи гномов, ибо на упаковке значилось: «Наряд Белоснежки».
«Фальшивое одеяние для принцессы», — подумал Билл.
Он тоже улыбнулся, делая вид, что костюмчик ему понравился. На самом деле Холли даже не взглянула бы на эту небрежно сшитую подделку. Торговка, сидевшая у лотка, обвела руками свои сокровища. Жест означал приглашение непременно что-нибудь купить. Если не «Наряд Белоснежки», то как насчет трубки для курения опиума, красной книжечки с цитатами Мао, ручных часов, какие носит Дэн Сяопин, или гимнастерки солдата Народно-освободительной армии? А может, агитационный плакат, воспевающий героический труд рабочих?
Билл и Цзинь-Цзинь пошли дальше. Навстречу им попалась старуха с толстым внуком, похожим на маленького Будду. Оба брели нога за ногу и ели цуккини так, словно это были стаканчики с мороженым.
— Посмотрите на них, — шепнул Билл, когда бабушка и внук остановились у лотка, разглядывая заводного кролика с изрядно поцарапанными металлическими боками.
— Милый мальчуган, — сказала Цзинь-Цзинь. — Правда, немного толстоват.
Билл понял: они с Цзинь-Цзинь по-разному видят этот мир. То, что его удивляет и забавляет, для нее вполне нормально. Наверное, то же самое было бы, если бы китаянка вдруг очутилась в Лондоне.
Противоположный конец рынка упирался в небольшое озеро, посреди которого стоял чайный домик. Туда вел зигзагообразный деревянный мост.
— Это мост Девяти Поворотов, — пояснила Цзинь-Цзинь.
— А для чего зигзаги? — спросил Билл.
— Для отпугивания злых духов. Считается, что они способны двигаться только по прямой.
Злых духов Билл не увидел, зато вода под мостом буквально кипела от спинок жирных золотистых карпов.
Наверное, и это поверье было для Цзинь-Цзинь не просто забавной легендой. Взяв Билла за руку, китаянка повела его по мосту. Ладонь Цзинь-Цзинь оказалась на удивление прохладной.
Первое, на что обратил внимание Билл, войдя внутрь чайного домика, — фотография улыбающегося американского президента (не нынешнего, а прежнего) с чашкой зеленого чая в руке.
— Мы пришли в Хусиньтинский чайный домик, — торжественно сообщила Цзинь-Цзинь. — Очень известное место. Здесь бывали многие самые знаменитые люди. Вы слышали про Хусиньтин?
Как же он мог забыть? Конечно, Хусиньтинский чайный домик — великий символ шанхайского прошлого. Любая знаменитость, посещавшая Шанхай, стремилась побывать здесь и прикоснуться к «настоящему Китаю».
Они с Беккой так и не сумели попасть сюда, хотя чайный домик Хусиньтин значился в их списке шанхайских достопримечательностей. Пока Цзинь-Цзинь разговаривала с официанткой, Билл рассматривал фотографии кинозвезд, президентов и членов королевских фамилий. После шумного рынка было приятно оказаться в полупустом зальчике.
— А теперь мы будем пить чай, — объявила Цзинь-Цзинь.
Они сели за столик напротив друг друга. Цзинь-Цзинь сняла бейсболку. Им подали чашки и небольшой чайник. И чашки, и чайник были стеклянными. Цзинь-Цзинь объяснила ему, что чай здесь подают с добавками редких трав и что ритуал заварки сохраняется неизменным вот уже несколько столетий. Трудно сказать, сколько в этом ритуале действительно было от давней традиции, а что являлось спектаклем для туристов. Мысль об этом пронеслась в голове Билла и тут же исчезла. Он просто радовался, что он не один и наконец-то увидел Хусиньтинский чайный домик.
За соседний столик сели двое молодых японцев, крашеных блондинов. Билл с Цзинь-Цзинь переглянулись и вежливо отвели взгляды. Он не знал, о чем говорить с нею. Жизнь китаянки напоминала большую страну, где целые области оставались для него недосягаемыми.
Из окна был виден другой край озера. Там возле расписного павильона стояла большая очередь.
— Это очередь за наньсян, — пояснила Цзинь-Цзинь. — Наши знаменитые паровые пирожки. Хотите попробовать?
— А почему бы и нет? — отозвался Билл.
В самом деле, почему бы и нет? Ведь он свободен, ему нечем заняться, некуда пойти, не говоря уже о том, что у него в этом огромном городе нет друзей.
— Билл? — раздался над ухом удивленный голос Тессы Девлин, появившейся невесть откуда. — Ну и как вам без своих?
Он не знал, что ей ответить. Он чувствовал, как опять покраснел.
«Только тебя еще здесь не хватало!» — со злостью подумал Билл.
Цзинь-Цзинь отхлебнула чай и тут же поставила чашку на стол. Чай все еще был очень горячим.
Тесса пришла в чайный домик вместе с мужем и супружеской парой тайваньских китайцев. Тайваньца Билл мельком видел в офисе, это был клиент Хью. Улыбающийся Девлин представился Цзинь-Цзинь, и они обменялись рукопожатием. Удивление лишь слегка обозначилось на лице босса. Девлин умел владеть собой. Что касалось Цзинь-Цзинь, она ответила на рукопожатие, хотя этот западный обычай казался ей столь же чуждым, как европейцам — тереться носами.
Остренькие всезнающие глазки Тессы скользнули по Цзинь-Цзинь. У Билла упало сердце, когда жена Девлина без приглашения уселась за их стол.
Тайванец безучастно взглянул на Билла (хотя в офисе их и представили друг другу), затем с притворной любезностью улыбнулся Цзинь-Цзинь. Билл сразу почувствовал к нему антипатию. Он попытался вспомнить, зачем этот тайванец притащился в Шанхай. Кажется, он был совладельцем одной из здешних компаний сотовой связи, и у него возникли разногласия с шанхайскими партнерами. Жена тайваньца — маленькая женщина в очках — начала деловито выкладывать на стол купленные ею раскрашенные фигурки. Фигурки изображали сцены пыток, обривание голов старикам и заламывание рук женщинам. Палачи, одетые в зеленую военную форму, держали в руках красные книжечки, будто в цитатниках заключались все истины на свете.
— Вы только посмотрите, что мистер и миссис Ван приобрели на Дуньтайском рынке! — щебетала Тесса. — Какие прикольные штучки! Сувениры времен культурной революции. И зачем они только делают такие фигурки?
— Рынок, дорогая моя, — ответил ей муж. — Те, кто их делает, знают, что туристы падки до сувениров.
Это было сказано извиняющимся тоном, словно Девлин ощущал неловкость перед тайваньскими гостями. Обычно такую неловкость вызывают дети, брякнувшие что-нибудь невпопад.
Тесса наморщила лоб.
— Ну да, конечно. Деньги, — пробормотала она.
— Естественно, деньги, — подтвердил Девлин.
Билла удивило, что Тесса даже не спросила разрешения присоединиться к ним. Она подозвала официантку и громко, на самом примитивном английском, стала заказывать чай.
— А вы из каких краев будете? — спросила она Цзинь-Цзинь тоном, каким судья ведет опрос свидетелей. — Я бы не сказала, что у вас типично шанхайская внешность.
— Моя мать родом из Чанчуня, — ответила Цзинь-Цзинь.
Билл впервые слышал это название и не знал, означает ли оно город или провинцию. Почувствовал его замешательство, Цзинь-Цзинь пояснила:
— Это большой город в провинции Дунбэй, к северу отсюда, вблизи границы с Северной Кореей. — Она повернулась к Тессе. — А мой отец — из Гуйлиня, что к юго-западу от Шанхая. Но я росла в Чанчуне.
Ответы Цзинь-Цзинь удовлетворили Тессу.
— Вот вы откуда! Как там говорят? Дунбэй-хо?
— Да. Дунбэй-хо. Северо-восточный тигр.
Тайванец глотнул принесенный чай и шумно втянул ртом воздух. Наверное, обжег себе язык. Его жена скучающим взглядом обводила стены, пока не заметила фотографию одной голливудской кинозвезды, известной приверженки буддизма. Миссис Ван неуклюже поднялась из-за стола и направилась к снимку. Потревоженные фигурки недовольно загремели.
— Я так и думала, — продолжала Тесса. — У вас не совсем китайское лицо, не говоря уже о том, что в Шанхае такой типаж практически не встречается. — Миссис Девлин сощурилась. Она и впрямь вела себя, как судья, готовящийся вынести вердикт. — Хм… Я бы сказала, что у вас в лице есть маньчжурские черты.[46]
Цзинь-Цзинь нахмурилась. Такой Билл видел ее только один раз, когда система безопасности заблокировала ключ зажигания в «мини-купере».
— Чанчунь, — повторил Хью Девлин. — Досталось им. А ведь во времена плановой экономики это был «образцовый район». Пример для подражания. Уголь. Автомобили. Тяжелое машиностроение. А потом тамошние власти, как говорят, не уловили тенденцию времени. Как там теперь? — Вопрос почему-то был обращен к Биллу, словно он являлся экспертом по Чанчуню. — Это правда, что там половина населения — безработные?
Супруги Девлин глядели на Цзинь-Цзинь… наверное, ученые смотрят так на своих подопытных животных. Билл не знал, насколько допустимо в Китае в лоб задавать незнакомым людям подобные вопросы.
— Там много людей без работы, — сказала Цзинь-Цзинь, поднимаясь из-за стола.
От волнения ее прекрасный английский стал предельно лаконичным, лишившись личных местоимений и устаревших идиом, которые так нравились Биллу. Он понял, что китаянка задета вовсе не расспросами о безработице в ее родном городе.
— Я не маньчжурка, — отрезала Цзинь-Цзинь, глядя Тессе прямо в глаза.
— Конечно же нет, дорогая, — усмехнулась жена Девлина. — Мне просто показалось.
— Мне пора, — без всяких церемоний объявила Цзинь-Цзинь.
Путь ей загораживал тайванец, облизывавший обожженные губы. Даже не попросив его отойти, Цзинь-Цзинь протиснулась в узкую щель между ним и столом. Мистер Ван удивленно попятился.
Не взглянув на Билла, Цзинь-Цзинь покинула чайный домик.
— Забавная девчонка, — констатировала Тесса. — Где вы ее откопали, Билл?
— Это моя соседка. Живет в соседнем корпусе. Всего лишь соседка, которую я случайно встретил на улице.
Хью Девлин, казалось, был расстроен случившимся.
— Сердце разрывается, когда думаешь о местах вроде Чанчуня, — сказал он, осторожно прихлебывая жасминовый чай. — Знаете, Билл, как сейчас называют те края? Ржавым поясом Китая. И если бы без работы оставались только крестьяне! Нет. Целые города. Целые регионы. — Девлин задумчиво уставился на стеклянную чашку. — В Чанчуне живет двадцать миллионов человек, и им сейчас очень паршиво. Мы не имеем права забывать об этом. Мы должны что-то сделать для них.
Он встал из-за стола.
— Прошу прощения. Я хочу показать нашим гостям, какой прелестный вид открывается с крыши чайного домика. А потом нам надо ехать в аэропорт.
Девлин и тайваньцы ушли. Билл остался наедине с Тессой. Та улыбнулась и вздохнула.
— Ах, Билл! — Она погрозила ему пальцем.
— В чем дело? — Билл заставил себя взглянуть Тессе в глаза.
— Здесь, Билл, нужно быть очень осторожным.
Он тоже засмеялся, чтобы показать этой неуемной женщине абсурдность ее домыслов.
— Говорю вам, Цзинь-Цзинь — всего лишь наша соседка. И познакомились-то мы благодаря Холли.
— Неужели? А мне показалось, вы вот-вот начнете ходить, держась за руки. Я даже сказала мужу: «Гляди, Хью, Билл скоро будет гулять за ручку с этой китайской девчонкой…» Кстати, как ее зовут? Билл, вы даже не знаете ее имени? Вы нас не познакомили, а мне не захотелось спрашивать у нее. Но я не удивляюсь. Шейн тоже не всегда знал, как зовут его подружек.
— Ее зовут Цзинь-Цзинь Ли, — сказал Билл, стараясь сохранять спокойствие.
Тесса Девлин прикрыла глаза, словно бездомный котенок, которого Холли напоила молоком и почесала за ухом.
— А вы знаете, сколько в КНР Цзинь-Цзинь Ли? Миллионов сто, не меньше.
— Неужели? — подражая Тессе, спросил Билл. Эта экстравагантная дамочка начинала ему досаждать. — Их кто-то считал?
Теперь Тесса была воплощением добропорядочной жены и матери семейства.
— Я не стану говорить вам банальностей вроде: «Подумайте о жене и дочери». Уверена, вы о них не забываете. Подумайте о себе. Мне очень повезло с Хью. Он не падок на других женщин. И всегда был таким. К тому же он — один из немногих мужчин, которому не нравятся азиатки. Даже не знаю почему. — Она развела руками, словно говорила о неразрешимой загадке. — Некоторые из них в молодости бывают очень даже хорошенькими.
Билл глотнул остывшего чая.
— Тесса, а вы задумывались над тем, что говорят китайцы о нас? Наверное, считают нас большеносыми уродами и тоже говорят: «Пока эти белые маленькие, они еще ничего».
— Возможно, — пожала плечами миссис Девлин. — Я не понимаю другого. Неужели мужчина может серьезно запасть на такую девчонку? Спросите себя: вы хотели бы прожить с ней всю жизнь? И о чем бы вы говорили под старость? Билл, я не вмешиваюсь в вашу жизнь. Я лишь хочу дать вам добрый совет.
— Спасибо за заботу, Тесса.
— Для вашей же пользы, Билл. Ради спокойствия Бекки. Ради благополучия фирмы. Будьте осторожны.
— Этих лекций я вдоволь наслушался, едва появился в Шанхайском филиале. Знаете, что мне говорили? — Билл вздохнул. — «Местные женщины сделаны из железа, как гвозди. Их интересует только добыча. Они видят не мужчину, а исправно работающий банкомат». Позволительно спросить, а что видим мы, когда смотрим на них?
Тесса засмеялась и подлила чаю в его чашку.
— Дорогой мой, что бы вы ни говорили, я интуитивно чувствую: эта китаянка вам небезразлична.
У Билла запылало лицо. «Неужели я снова начинаю краснеть, как мальчишка?»
— Понимаю: все мужчины разные. Кому-то мало одной жены. А тут еще пример китайских мужчин, у которых и жена, и любовница. Теоретически это выглядит очень заманчиво.
— Вы можете воображать что угодно, Тесса. Оправдываться перед вами я не собираюсь. Но любовница мне не нужна.
Билл знал, что так оно и есть. Мысль завести любовницу не вязалась с его представлениями о себе и своей семейной жизни. Он любил Бекку, скучал по ней и не хотел уподобляться мужчинам, приезжавшим на машинах во двор «Райского квартала». Он хотел быть лучше их. Биллу претила мысль, что он — такой же, как все.
— Что ж, прекрасно, — объявила Тесса Девлин, будто слова Билла наконец-то убедили ее. Она понизила голос до шепота: — Поскольку вы не собираетесь влюбляться в эту девчонку, вы просто будете трахать ее. Она для этого и предназначена. Ну а если вы все-таки прилипнете к ней… Не отнекивайтесь, я ничего не утверждаю… но эта маньчжурская шлюшка весьма горяченькая… Вы сами не заметите, как снимете ей уютную квартирку, а потом найдете удобную причину и рванете на выход. — Она засмеялась. — Или вы не знаете, как тут все происходит?
— Откуда мне знать, Тесса? Я ведь только что слез с пальмы.
Билл вдруг заметил, что крутит на пальце желтую кепочку-бейсболку с эмблемой «Лос-Анджелес лейкерс».
С крыши неторопливо спускался Девлин с тайваньцами.
— Просто не теряйте голову, Билл, и не позволяйте себя облапошить. Это я вам и пыталась сказать, — улыбнулась Тесса. — Мне нет дела до вашей личной жизни. Но не забывайте: китайские женщины очень практичны. Настолько практичны, что, если вы зазеваетесь, они разобьют вам сердце.
Хью Девлин удовлетворенно улыбался.
— Может, заказать еще чаю? — спросил он.
Билл выглянул в окно. Очередь за пирожками не уменьшалась. Одолев последний зигзаг, на берег сходила Цзинь-Цзинь, уверенная, что все злые духи остались позади. Они ведь способны двигаться только по прямой.
«Награды, — думал Билл. — Юристы обожают награды».
Маленькие вехи на пути к новым горизонтам и блистательным перспективам. Доказательство того, что ты не зря проявляешь терпение, когда тебя смешивают с грязью и вываливают в дерьме. Ты все-таки чего-то стоишь.
Билл сидел в зале вместе с множеством юристов, собравшихся на это празднество. В море смокингов и строгих черных костюмов редкими вспышками мелькали разноцветные наряды женщин. Их фирме отвели отдельный стол, и Биллу досталось место между Нэнси Дэн и Тессой Девлин. Напротив Тессы сидел Шейн, рядом с ним — Хью Девлин, Малахольный Митч и, наконец, Вольфганг и Юрген, между которыми щебетала и смеялась Росалита.
Явный перевес в мужскую сторону. Сейчас Биллу особенно не хватало Бекки. Он бывал на множестве подобных обедов, длинных и скучных. Но там он всегда мог повернуть голову и увидеть любимое лицо. Они с Беккой научились обмениваться молчаливыми шутками, понятными только им двоим.
Вечер тянулся еле-еле. Закуски были на редкость скверные, что компенсировалось обилием выпивки. Официанты подобострастно улыбались, но обслуживали небрежно, словно им тоже осточертело это торжество. На сцену поднимались мужчины в смокингах и иногда — женщины в вечерних платьях. Они принимали стеклянного голубя из рук сухощавой китаянки, с лица которой не сходила приклеенная улыбка. Рядом стоял китаец в черном костюме. Кажется, один из спонсоров торжества.
Постепенно очередь дошла до последней награды — «Иностранный юрист года». Когда прозвучало имя Шейна, Билл вскочил со стула и стал громко аплодировать.
— Да сядьте вы! — крикнули ему сзади.
«Обиженный претендент», — подумал Билл.
Он сел, однако тут же вскочил снова и принялся еще громче аплодировать и смеяться, глядя, как смущенный Шейн идет к сцене.
— Благодарю, благодарю вас, — повторял рослый австралиец, прищуриваясь и разглядывая свою награду. — Я буду бережно хранить эту… этого стеклянного голубя.
В зале засмеялись. Шейн не торопился покидать сцену.
— Вот люди думают, что юристы — бессердечные люди, вроде наемников, готовых служить тем, кто больше заплатит, — сказал он, чуть запинаясь, поскольку уже изрядно выпил. — Но мы-то с вами знаем, что это не так. — Смех в зале стал ироническим. — Есть нечто вроде анекдота. К одному юристу пришла красивая молодая женщина… — Как часто бывает с подвыпившими людьми, Шейн с крайней серьезностью относился к тому, что говорил. — Она сказала: «Прошу вас, возьмитесь за мое дело. К сожалению, у меня нет денег, но мой рот знает, как доставить много удовольствия вашей штучке между ног. Здесь мне нет равных в мире».
Собравшиеся засмеялись еще громче. Но шутка понравилась не всем. Кто-то освистывал Шейна, а несколько человек крикнули: «Как вам не стыдно!»
«Консервативное стадо», — мысленно усмехнулся Билл.
За столами, где сидели их конкуренты, уже никто не улыбался. Люди качали головой. После съеденного и выпитого им не хотелось подобных удовольствий.
Шейн стоял на краю подиума. Он наклонился вперед.
«Чего доброго, еще шмякнется со сцены вместе со своим голубем».
— Да, леди и джентльмены. Эта женщина пообещала ему лучшее в мире удовольствие, — с вызовом произнес австралиец. Он обвел глазами зал. — А знаете, что ответил той красавице юрист? «Простите, но что же получу я?»
Шейн перехитрил их. Даже конкуренты, готовые освистать его, теперь весело смеялись и аплодировали. Билл знал эту особенность австралийца: балансировать на грани провала и потом в последний момент превратить его в свой триумф.
Шейн вернулся за стол. Его все поздравляли и дружески похлопывали по спине. Девлин подозвал официанта и попросил принести шампанского.
Билл посмотрел на часы. Скоро полночь. Значит, в Лондоне Бекка уже забрала Холли из подготовительной школы и привезла домой. Если у дочери сегодня нет урока танцев или плавания, они обе уже дома, и он сможет с ними поговорить. Билл вытащил мобильник. Связи не было.
Объявили перерыв. Сотрудники фирмы встали из-за стола. Кто-то отправился звонить, другие решили просто поразмяться после долгого сидения. Один Билл остался на месте, глядя на пустые винные бутылки и опрокинутые кофейные чашки. В это время появился официант с долгожданным шампанским. И тут Билл, словно что-то вспомнив, встал и направился к выходу.
— Я скоро вернусь, — бросил он удивленным Шейну и Девлину.
Билл не заметил, как из-за другого стола встали четверо мужчин и пошли за ним. Зал, где проходило торжество, был банкетным залом отеля, и оттуда имелся выход прямо в вестибюль. Билл достал мобильник. В вестибюле сигнал тоже не проходил. Билл покинул отель, шагнув в темноту теплой ночи. Наконец сигнал появился. Билл нажал клавишу ускоренного набора и только теперь заметил четверку. Они же глядели на него, как на давнего знакомого.
— Алло! — послышался голос Бекки.
Но Билл уже не слышал ответа жены. Он спешно сложил мобильник и убрал в карман. Встреча с этой четверкой не предвещала ничего хорошего. Теперь Билл узнал их. Тогда, в баре, они похотливо гоготали, лапая Цзинь-Цзинь Ли.
Билл повернулся, чтобы пройти мимо и вернуться в отель, но один из четверых мужчин выплюнул сигарету и загородил ему дорогу.
— Хочу дать совет.
Все четверо были на удивление похожи. Молодые, однако уже начавшие полнеть. Лица, на которых нет ничего, кроме язвительного презрения. На родине Билл перевидал достаточно таких лиц. Эти четверо были его соотечественниками.
— Больше не пытайся указывать нам, что можно и что нельзя делать с китайскими шлюхами, — сказал англичанин и вдруг с размаху ударил Билла по лицу.
Его приятели одобрительно загоготали.
Билл чувствовал, что все кончится этим, но пребывал в непонятном ступоре. Он застыл, словно идиот. От удара он попятился назад и вклинился в очередь ожидавших такси. Какая-то девушка испуганно закричала. Билла ударили снова. Что-то твердое рассекло ему губу. Должно быть, обручальное кольцо. Билл покачнулся и инстинктивно схватился за одного из двух каменных львов, поставленных у входа в отель. Костяшки пальцев заныли, однако лев уберег Билла от падения.
Он поднес пальцы к губам. Пальцы стали липкими от крови. Билл ощущал этот противный металлический привкус. Ему вспомнились мальчишеские драки.
Билл обернулся. Трое из четверых стояли перед ним. Чувствовалось, что им не терпится наброситься на него. Он видел их злобные и тупые лица. Четвертый, кажется, собирался что-то ему сказать. Так и есть.
— Что, рыцарь? Здесь тебе не школьная дискотека. Да за пятьсот юаней она была бы рада дать оттрахать себя во все дырки. Ясно тебе, долбаный турист?
«Турист» в Шанхае считалось самым грубым и обидным ругательством. Даже словечки вроде «хрен моржовый» в сравнении с ним воспринимались как комплимент.
Билла снова ударили. На это раз ему удалось пригнуться, и удар, нацеленный в лоб, задел лишь макушку. Но следом последовал удар в ребра, лишивший его способности дышать. Он опустился на четвереньки, судорожно глотая воздух. У него нестерпимо болел бок. Вяло шевельнулась мысль, что этим ублюдкам ничего не стоит забить его до смерти.
Откуда-то издали послышался голос Шейна: австралиец звал его по имени; Шейн поливал четверых ублюдков бранью, требуя, чтобы они отстали от Билла.
Как ни странно, это возымело действие. Удары прекратились. Билл лежал на плитках тротуара. Очередь на такси отодвинулась от него подальше, как от носителя опасного вируса. Неужели эти козлы послушались Шейна? Вскоре он убедился, что чудес не бывает. Просто четверка переключилась на австралийца.
Подняв голову, Билл увидел Шейна, бесстрашно идущего навстречу озверелым англичанам. Держась за каменного льва, Билл медленно встал. К этому времени Шейн уже вовсю махал кулаками, успевая говорить своим противникам все, что о них думает. Тогда кто-то из них навалился ему на грудь. Кулаки мелькали, как рычаги механизма. Остальные трое сбили его с ног и пригвоздили к тротуару. Вокруг места драки стала собираться толпа. Слышались выкрики по-китайски и по-английски.
Держась за бок, Билл побрел на выручку Шейну. В ухе что-то щелкнуло, и он вздрогнул. Шаги заставили двоих обернуться в его сторону. Белая рубашка одного из англичан была вся в крови.
«Наверное, это моя кровь», — равнодушно подумал Билл.
Оставшиеся двое продолжали дубасить Шейна. Они били австралийца по голове, между ног, по ребрам. Шейн сжался в комок, а они все так же пинали его ногами.
Билл понимал: надо что-то делать. Но все случилось слишком быстро. К тому же этих ублюдков было четверо, а он один. Тогда, в баре, он тоже был один. Но тогда его распирало от ярости при виде беззащитной Цзинь-Цзинь Ли, над которой глумились иноземные кобели. Сегодня, похоже, вся ярость принадлежала им.
Англичане устали бить Шейна. Они вспотели и тяжело дышали. Их галстуки-бабочки сползли набок. Шейн уже не кричал. Он распластался на тротуаре, не подавая признаков жизни. Билл пошел к другу, но у него на пути опять вырос этот говорливый тип. Англичанин покачивался на каблуках, держа наготове сжатые кулаки. У него были брюки излюбленного среди юристов фасона — с длинными шелковистыми полосами. Вообще же вся четверка чем-то напоминала взбесившихся пингвинов.
— Защищал ее честь, да? — спросил говорливый, явно намекая на Цзинь-Цзинь. — Неужели ты, падаль, веришь, что она не трахается за деньги?
Он ударил Билла в живот. Билл скрючился, не зная, чем все это кончится. Но тут появились гостиничные охранники. Они и не думали задерживать драчунов. Англичане неспешно удалились с места побоища, поздравляя друг друга, будто только что выиграли нелегкий баскетбольный матч. Они ликовали и несколько раз даже остановились, чтобы обернуться и выплеснуть на Билла поток грязных ругательств. Билл встретился глазами с одним из охранников. Китаец глядел на него с нескрываемой неприязнью.
Шейн сидел на тротуаре и стонал, держась за чресла. Его вытошнило прямо на смокинг. Билл помог ему встать и едва сам не рухнул под тяжестью австралийца. Вдвоем они кое-как добрели до лимузина. Ошеломленный Тигр что-то говорил им, но Билл его не слышал.
«Да, скотина, именно так я и думаю, — мысленно отвечал он толстеющему англичанину, чувствуя прилив запоздалой злости. — Я верю, что она не станет трахаться за деньги. И тебе, вонючая свинья, никогда не купить ее».
Когда Билл и Бекка только начали встречаться, они говорили без умолку. Им не требовалось придумывать темы для разговора. Обсуждалось все, что приходило в голову: их отношения, чувства, жизнь, мировые проблемы, работа, друзья, родители, неудачи прошлого и надежды на будущее. Когда они поженились и у них появился ребенок, основной темой разговоров стала Холли.
— Она ищет диск, где есть «Y. М. С. А», — сообщила звонившая Бекка. — Помнишь эту вещь? Это из репертуара «Людей деревни».[47]
— Понятно, — кивнул Билл, подавляя искушение сказать, что он знает, кто исполняет эту песню.
Он рассеянно водил пальцем по своему избитому лицу и улыбался, вспоминая, как Холли отплясывала на свадьбе Шейна и Росалиты. Его дочь выбрасывала ручонки вверх, изображая букву «Y», потом дотрагивалась до лба, что обозначало «М». После этого Холли наклонялась вперед, изображая согнутыми руками «С». Но забавнее всего было видеть, как Холли делает руки треугольником, который у нее обозначал «А».
— Посмотри в «Это я и называю диско».
Билл удивился непривычному звуку своего голоса. Наверное, это из-за распухших губ. Надо еще проверить, не сломали ли эти козлы ему зубы.
— Там этой песни нет, — вздохнула Бекка. — Я тоже думала, что она там. Ты, наверное, перепутал. Там другой их хит — «In the Navy».
Билл вздохнул.
— Тогда поищи знаешь где? На диске «Супертанцы-1999». Возможно, «Y. М. С. А» там.
— Ладно, — неуверенно согласилась Бекка.
Так всегда. Уж если Холли требовалась какая-то песня, родителям приходилось шерстить всю свою коллекцию дисков.
— Не отключайся, Билл. Холли хочет поговорить с тобой. — Послышалось шуршание. Бекка передавала трубку дочери.
— Холли, ты меня слышишь?
Ему ответил вежливый, но какой-то незнакомый голос. Неужели за это время дочь так выросла, что у нее изменился голос? Не может быть. Наверное, ему показалось.
— Я слушаю. — И снова — какой-то незнакомый голос.
— Холли, это же я, твой папа.
— Я знаю. — Еще одна пауза. — У меня вопрос.
— Я тебя слушаю, дорогая.
— Тебе прошлой ночью было страшно?
Билл встал и посмотрел в зеркало. Увидев свое отражение, он содрогнулся. Ощущения — это одно. А вид у него сейчас был такой… Он не представлял, как покажется в офисе.
— Было ли мне страшно, ангел мой? — Откуда малышка могла знать о случившемся прошлой ночью? Каким образом? — А почему прошлой ночью мне должно было быть страшно?
— Потому что ты был один.
Билл засмеялся. Простые слова дочки рассмешили его так, как не могла бы рассмешить самая остроумная шутка.
— Нет, радость моя, мне не было страшно. — Боже, как хорошо, что они обе ни о чем не догадываются! — А знаешь почему?
Молчание. Должно быть, Холли качала головой.
— Нет, — наконец сказала девочка.
Где-то поблизости послышался голос Бекки, пытавшейся забрать у Холли трубку.
«Она и мой ребенок тоже», — подумал Билл.
— Если мне вдруг станет грустно или страшно, достаточно лишь подумать о вас с мамой, и мне тут же становится лучше. Я всегда помню, что ты — моя маленькая девочка. Мысль может согревать, как солнце. Мысль может делать человека счастливым.
В трубке было тихо. Исчезли все окружающие звуки. Неужели связь оборвалась?
— Холли, ты меня слышишь?
— Мне нужно пойти почистить зубы.
Его дочь не извинялась. Она просто констатировала факт. Холли как будто подменили!
— Подожди еще немного. Я тебе не все сказал!
— Пока-пока! — скороговоркой выпалила Холли.
В Шанхае, когда он звонил с работы, дочь забывала, что ей надо чистить зубы, мыться и ложиться спать. Биллу действительно стало страшно.
— Подожди, дорогая. Ты успеешь почистить зубы. — Билл умолк, не зная, что говорить своему далекому ангелу. И вдруг слова пришли сами собой. — Ты просто помни, что я — твой папа. И помни, что я никогда тебя не разлюблю. Что бы ни случилось, где бы ты ни находилась и где бы ни был я, я всегда буду тебя любить и радоваться тому, что я — твой отец. И я очень горжусь, что ты моя дочь. Очень горжусь. Холли, вспоминай мое лицо. Вспоминай мой голос. Договорились?
Опять молчание.
— Холли!!!
— Да, папа, но мне действительно нужно идти чистить зубы.
Наконец-то он слышал голос прежней Холли!
— Спокойной ночи, папа.
— Спокойной ночи, ангел мой.
Билл слонялся по своей опустевшей квартире, вертя в руках желтую бейсболку с эмблемой «Лос-Анджелес лейкерс». Шапочка, конечно же, местного производства. Подходя к окнам, Билл бросал взгляд на соседний корпус. Свет в квартире Цзинь-Цзинь так и не появился.
«Какая банальность, — думал Билл. — Еще один большеносый урод созрел для того, чтобы завести интрижку с китаянкой. Стоило жене уехать… Все по шаблону. Не думал, старина, что и тебя потянет туда же».
Он был один и потому начал говорить с собой вслух.
— Полюбуйся на себя. Прикидываешь, сколько надо прождать до следующего шага? Что ты сейчас делаешь? Что, по-твоему, ты сейчас делаешь? — настойчиво спрашивал себя Билл, не выпуская из рук бейсболку.
— А что такого я делаю? — продолжил он диалог с собой. — Ничего особенно. Просто соображаю, как лучше всего вернуть ей бейсболку. Я здесь один. Это грустно, но я один. Разве одиночество является нарушением супружеских клятв?
Он продолжал убеждать себя, что не совершает ничего дурного, но чем весомее делались аргументы, тем все более сомнительной казалась ему собственная невиновность.
Билл продолжал бродить по квартире, не решаясь выйти за дверь. Он нервничал; у него не хватало духу отправиться в соседний корпус. Потом вся эта затея представилась ему и вовсе дурацкой. Женщины часто истолковывают подобные спонтанные действия по-своему, и вместо понимания его поступок может вызвать отвращение.
Субботний вечер тянулся еле-еле. Билл снова и снова смотрел на ее окна. Наконец в квартире Цзинь-Цзинь зажегся свет, но тут во двор въехал серебристый «порше». Вскоре окна снова погасли. Билл направился к холодильнику, раскрыл дверцу и принялся исследовать его содержимое. Смотреть, как Цзинь-Цзинь выходит и садится в машину, ему не хотелось. Если честно, не хватало духу.
Билл зашвырнул бейсболку в угол и, не раздеваясь, улегся на свою короткую кровать. Он и сам не понимал, почему не перебирается в пустующую большую спальню. Смешно, как будто там чужая комната. Он вдруг подумал, что у них с Цзинь-Цзинь есть общая черта — одиночество. Как и он, китаянка большинство вечеров проводит одна. Телефон молчит. Она сидит и тоскует. Но может, он ошибается и Цзинь-Цзинь по вкусу такое времяпрепровождение? А тоскует, изнывая от одиночества, законная жена владельца серебристого «порше»?
Воскресным вечером Билл все-таки отправился к Цзинь-Цзинь.
Возможно, наносить ей визит было еще слишком рано. Но впереди — целая рабочая неделя, иначе придется ждать следующего уик-энда. К тому времени Цзинь-Цзинь купит себе новую бейсболку, а про эту забудет. Подумаешь, какая-то шапочка, оставленная в чайном домике!
Но ведь она же вернула ему пиджак, поэтому вполне уместно сделать ответный жест вежливости. Он всего-навсего вернет соседке забытую ею бейсболку и уйдет.
Билл пересек двор, вошел в нужный подъезд, вызвал лифт и поднялся на ее этаж. Он вспомнил, как тогда ему пришлось удерживать пьяную Цзинь-Цзинь, пока она рылась в сумочке, ища ключи.
На этом все должно было бы кончиться. Порядочному мужчине этого вполне хватило бы.
И тем не менее Билл нажал кнопку звонка.
Шагов он не услышал, и слава богу. Внутри играла музыка, но дверь ему не открывали. Билл уже собрался вернуться в свою спокойную одинокую жизнь, но тут дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла удивленная Цзинь-Цзинь. И кто придумал, что у азиатов непроницаемые лица? На скуластом лице китаянки (Биллу сразу вспомнилось слово «дунбэй-хо» — северо-восточный тигр) отражалось неподдельное удивление и даже радость.
Билл давно не видел столь выразительного, так много говорящего лица.
«И зачем этот большеносый урод притащился сюда?» — вот что было написано на ее лице.
— Вы забыли свою шапочку, — сказал Билл, протягивая ей бейсболку.
Цзинь-Цзинь взяла бейсболку и помяла в руках. Для такой высокой женщины, у нее были на редкость маленькие ладони.
— Дзэ-дзэ, — поблагодарила она.
— Бу ке-ци, — ответил Билл.
Оба замолчали. Что ж, самое время попрощаться и уйти. Но вместо этого Билл вдруг спросил:
— Кстати, а что вы знаете про «Лейкерсов»?
— Они входят в Национальную баскетбольную ассоциацию Америки. — Цзинь-Цзинь назвала несколько ничего не говорящих ему имен.
— Поразительно, сколько вы про них знаете. Куда больше, чем я.
— Я еще знаю, что эта команда из Лос-Анджелеса. Из Калифорнии.
Билла поразила непосредственность Цзинь-Цзинь. Она словно только что открыла глаза и увидела всю планету.
— Зря вы тогда ушли, — сказал он.
Глаза Цзинь-Цзинь сердито вспыхнули.
— Вы помните, как та женщина говорила со мной? Она сказала, что я — маньчжурка.
Билл знал о Маньчжурии немногим больше, чем о «Лос-Анджелес лейкерс». Обширный край на северо-востоке Китая. Суровая природа. Земли, которые попеременно захватывали то маньчжуры, то китайцы, то японцы. Однако, глядя сейчас на Цзинь-Цзинь, он чувствовал, что Тесса Девлин где-то попала в точку.
Типаж лица Цзинь-Цзинь был не чисто китайским. Возможно, она действительно что-то унаследовала от своих скуластых маньчжурских предков. Во всяком случае, Тесса задела в ней весьма болезненную струну. Это примерно то же самое, что заявить жителям ортодоксального кибуца об их славянских корнях.
— Возможно, вы ее не так поняли. Тесса говорила, что вы немного похожи на маньчжурку, — заметил Билл.
— Но я не маньчжурка!
Билл почувствовал, что вступает на опасную тропу. В конце концов, он — не Тесса, чтобы наслаждаться подобными играми. Он улыбнулся и примирительно вскинул руки. В следующее мгновение могло произойти что угодно. Но Цзинь-Цзинь вдруг нахлобучила бейсболку себе на затылок и тоже улыбнулась. Напряженность в ее глазах погасла. Улыбка китаянки не могла соперничать с голливудской, ее зубы несколько выпирали. Возможно, чанчуньские стоматологи вовремя не обратили на это внимание или зубные брекеты стоили достаточно дорого, а родителей Цзинь-Цзинь волновали более насущные проблемы, включая ежедневное пропитание. Как бы там ни было, но улыбалась она тепло и заразительно. И пусть при этом красота Цзинь-Цзинь несколько портилась, зато в ее лице появлялось что-то другое, не сравнимое с идеальными холодными улыбками китайцев. Улыбающаяся Цзинь-Цзинь нравилась Биллу гораздо больше.
— Добро пожаловать, — с церемонной вежливостью произнесла Цзинь-Цзинь, отходя от двери.
Это было недвусмысленное приглашение в ее жилище. В ее мир. Билл вдруг остро ощутил, что женат. Он спросил себя: а действительно ли ему это нужно? Он сознавал, что не годится для подобных игр. Одно дело — строить планы, наблюдать за окнами и выжидать, находясь у себя дома. Но теперь, когда игра переходила в следующую стадию, когда его приглашали в квартиру, у него не хватало духу переступить порог. Билл не хотел интрижек. Он любил Бекку.
— Мне надо идти. — Билл кивнул в сторону лифта. — Завтра рано вставать.
Однако Цзинь-Цзинь уже приняла решение пригласить его к себе и не собиралась отступать.
— Зайдите хотя бы ненадолго, — настаивала она. — Я хочу угостить вас своими пирожками.
Это было уже слишком! Даже более чем слишком.
— Спасибо, но никак не могу. Честное слово, — вяло отнекивался Билл.
— Я прошу вас.
Билла вновь удивила ее приверженность формальностям, будто существовал некий этикет, нарушать который Цзинь-Цзинь не имела права. Как под гипнозом, Билл вошел в квартиру и только потом убедился, что ему нечего опасаться. Если Цзинь-Цзинь предлагала отведать пирожков собственного изготовления — действительно имелось в виду именно это.
Запах жареных пирожков Билл почувствовал еще в коридоре. Оказалось, что Цзинь-Цзинь дома не одна. Билл увидел нескольких молодых женщин и ребенка — упрямого коротко стриженного мальчишку примерно двух лет. Он все время норовил проползти между ногами этих женщин из «Райского квартала». Из дырки в штанишках проглядывала его толстая попка. Билл вдруг подумал, что дырка прорезана намеренно, чтобы облегчить малышу доступ к горшку.
Женщины готовили угощение, состоявшее исключительно из маленьких пирожков — обжаренных комков теста, внутрь которых закладывали мясо, рыбу или овощи.
Самое удивительное — Биллу были знакомы почти все гостьи Цзинь-Цзинь. У плиты стояла профессиональная партнерша по танцам. Билл сразу вспомнил, как однажды Шейн предложил «вдарить по пиву» и они оказались в баре со странным названием «Вместе с Сюзи». Сейчас танцовщица ловко орудовала у плиты. Одной рукой она вынимала пирожки из пароварки, а другой — переворачивала те же яства на сковороде. Увидев Билла, она приветственно кивнула ему.
Знакомой оказалась и другая женщина. Сейчас она ползала по полу, играя с мальчишкой. А тогда, в баре, она набрала на дисплее мобильника смехотворную сумму, за которую была согласна отдаться. Она указала на ребенка и засмеялась. В баре эта женщина произвела на Билла другое впечатление: несчастная мать-одиночка, которой не на что кормить сына.
Третья, помоложе и совсем худенькая, мыла посуду. Кажется, Билл встречал и ее. Только где? Рядом с мойкой он вдруг заметил сумочку с монограммой. Учительница, жаждавшая иметь сумочку от Луи Вуитона! Должно быть, за это время она нашла себе спонсора. Женщина равнодушно скользнула глазами по Биллу. Наверное, не вспомнила. Да и с какой стати она должна его помнить? Всего-навсего один из посетителей бара.
Четвертую женщину он в баре не видел, зато часто встречал возле корпусов «Райского квартала», когда она выносила мусор или болтала со швейцаром. Иногда Билл сталкивался с ней в местном супермаркете, но чаще — когда она выходила во двор и садилась в машину отца. Во всяком случае, до сих пор Билл думал, что пожилой человек в «БМВ» ее отец.
Скромная молодая женщина в очках. Биллу всегда казалось, что она из другого мира. Просто она жила в «Райском квартале», и отец заезжал за ней, чтобы подбросить до работы. Сейчас она сидела и вязала, больше похожая на библиотекаршу, чем на содержанку. Но внешность была обманчива; эта женщина принадлежала к тому же миру, что сама Цзинь-Цзинь и другие ее гостьи.
— Это всё мои соседки, — тоном идеальной хозяйки сообщила Цзинь-Цзинь. — Мы приготовили сяолунбао — традиционные шанхайские пирожки с начинкой — и цзяоцзы. Их готовят в Чанчуне, и они, скорее, напоминают равиоли. Знаете, что это?
— Знаю, — ответил Билл.
— Прошу вас, угощайтесь.
Цзинь-Цзинь усадила его между «библиотекаршей» и матерью малыша, подав бутылку холодного «Чинтао». Мальчишка подошел к нему и похвастался игрушкой — ободранной металлической машинкой.
— О, «феррари», — улыбнулся Билл. — Замечательная машина.
Женщину в очках звали Дженни Вторая. Почему «Вторая» — она не объяснила. Имя матери малыша звучало еще более странно — Сахарная.
— Кажется, мы встречались, — опрометчиво бросил Билл.
Может, говорить такие вещи бестактно? На всякий случай он задал второй, ни к чему не обязывающий вопрос:
— Как дела?
Билл достаточно наслышался о скрытности китайцев и не ожидал, что Сахарная ответит искренне и обстоятельно.
— Иногда мне нужно вырываться из семьи, — сказала женщина, глядя, как Билл играет с ее сынишкой. — Сына оставляю со своими родителями. Такая у меня работа. — Она замолчала.
«У них у всех такая работа, — подумал Билл. — Они очень сдержанны. Но у каждой накопилось в душе столько, что, когда поток вырывается наружу, его не остановить».
— Вчера в «Сюзи» я познакомилась с австралийцем, — продолжала Сахарная. — Когда мы уходили, он захотел пойти в казино. Я стала говорить: «Не надо казино. Пойдем в твой отель». Но он хотел в казино. И там я его потеряла.
Билл молча кивнул. Возможно, казино было лишь предлогом, чтобы отделаться от нее.
— А сегодня утром он дал мне десять долларов. — Биллу показалось, что он ослышался. Десять долларов? — Он мне сказал: «Это все, что у меня осталось. Все другие деньги я проиграл». А я делала все, что он просил.
Сахарная проглотила подступающие слезы. Сын перестал катать машинку и поднял голову, удивленно глядя на мать.
— Это ведь мало, правда? — всхлипнула Сахарная.
— Совсем мало, — согласился Билл.
Сахарная кивнула. Ее сын, явно не понимавший английского, сердцем почувствовал, что матери плохо, и в знак утешения протянул ей свою игрушку.
— Вот я и прихожу сюда… отдохнуть, — сказала она, беря из детских ручонок поцарапанный «феррари».
Дженни Вторая обняла Сахарную. Билл отвернулся. Все утешительные слова казались ему пустыми и лживыми. Отдаться мужчине за десять долларов. По сравнению с остальными женщинами Сахарная казалась бедной родственницей. У остальных имелись спонсоры. И хотя мир Билла осуждал подобные отношения, это было все же лучше, чем продавать свое тело за десять долларов.
Билл посмотрел на Цзинь-Цзинь. От ее улыбки ему сразу полегчало. Он стал привыкать к тому, что улыбка этой женщины отражала ее душу. Улыбка, но не лицо. Из лица легче сделать маску, устраивающую владельца серебристого «порше».
Он только сейчас обнаружил, что сидит на сборнике кроссвордов. Билл быстро вытащил его из-под себя. Цзинь-Цзинь опять улыбнулась. Билл понял: его представления о ней и о других «канарейках» из клеток «Райского квартала» ошибочны. Возможно, они и проводят вечера в ожидании звонка. А когда возвращаются из сказочного царства шанхайских ночей, из ресторанов, коктейль-баров и клубов Бунда, их, быть может, пронзает ощущение своей второсортности и мучают воспоминания о перенесенных унижениях, выпадающих на долю любовницы женатого мужчины. И тем не менее эти цзиньсэняо, эти «канарейки» одиноки совсем не так, как Билл. Шанхай — их город. И у них есть свой маленький дружеский круг.
Таких караоке-баров Билл еще не видел. Он привык к роскошным барам Французского квартала, куда Шейн иногда водил китайских клиентов. Заведение, куда подруги Цзинь-Цзинь привели Билла, помещалось на боковой улочке Губэя и состояло из десятка комнатенок. Неоновая вывеска над дверью была не английской, а китайской. Не было здесь и нанятых хорошеньких девушек, чтобы аплодировать подвыпившим тайваньским бизнесменам, когда те благополучно доберутся до конца мандаринской версии «My Way».[48]
Билл и китаянки втиснулись в каморку, размерами чуть больше встроенного гардероба Бекки. Себе женщины заказали фруктовый сок, а Биллу — пиво «Чинтао».
Сахарная с ними не пошла, оставшись в квартире Дженни Второй (оказалось, что она живет там вместе с сыном). Остальные женщины сосредоточенно изучали репертуар, словно бедняки, волею судеб попавшие в ресторан пятизвездочного отеля. Цзинь-Цзинь пригласила еще одну женщину, которая изначально не присутствовала в ее квартире.
Билл тоже открыл книжку в переплете из искусственной кожи. Он понимал только цифры. Судя по ним, репертуар караоке-бара содержал сотни песен на кантонском и мандаринском диалектах. Биллу сегодня отводилась роль слушателя.
Цзинь-Цзинь зажала в руке микрофон и во все глаза уставилась на экран. Там, взявшись за руки, по пляжу неторопливо брели китаец с китаянкой. К морю подступали кварталы современного города. Наконец до Билла дошло, почему караоке-бары столь притягательны для китайцев. Эти заведения давали уединение в стране, где оно было редкостью; они давали свободу самовыражения, почти запретную в китайской культуре. В других местах за подобную свободу можно схлопотать пулю в затылок или навлечь неприятности на своих близких.
Цзинь-Цзинь запела какую-то душещипательную песню на мандаринском диалекте. Биллу подумалось, что такая песня могла быть только о любви, которая никогда не угаснет.
Когда песня закончилась и микрофоном попыталась завладеть профессиональная партнерша по танцам (ее звали Дженни Первая), Цзинь-Цзинь не пожелала ей уступать. Какое-то время они переругивались на шанхайском диалекте. Цзинь-Цзинь одержала верх и запела другую, не менее сентиментальную песню. В нижней части экрана вспыхивали и гасли иероглифы, а героиня песни печально глядела в окно. У Цзинь-Цзинь был неплохой голос, однако на верхних нотах он срывался.
Дженни Вторая оторвалась от вязанья (она и сюда притащила свои спицы).
— У Цзинь-Цзинь замечательный голос, — вполголоса сказала она. Ее глаза восхищенно блестели за стеклами очков. — И прекрасное лицо.
Билл вежливо кивнул. Насчет лица он был полностью согласен.
— У меня — ни того ни другого, — засмеялась Дженни Вторая. — Но муж меня все равно любит. Мне очень повезло. Он слишком стар.
Вот тебе и «отец»! Билл в который раз поразился собственной наивности.
— Вы живете в северном корпусе? — спросил он.
Дженни Вторая кивнула, показывая торчащие зубы, которые вряд ли взялся бы исправлять даже опытный ортодонт.
Ее «муж» приезжал во двор «Райского квартала» на черном «БМВ» седьмой серии. Этот упитанный и ухоженный человек (на вид ему было шестьдесят или чуть больше) никогда не вылезал из машины. Билл не раз видел, как Дженни Вторая с застенчивой улыбкой шла к машине. По всем параметрам — прилежная студентка, которую состоятельный папочка решил побаловать и свозить поразвлечься в Бунд.
Манерами поведения Дженни Вторая отличалась от своих подруг. Она не стремилась соответствовать «шанхайскому стилю», но Биллу она очень понравилась. В ней было что-то вызывающее расположение. Ей искренне нравилось играть роль гадкого утенка. Она была в бесформенном синем свитере, но когда вставала и оправляла свитер, становилось видно, что в отличие от своих плоских подруг у нее есть настоящие женские формы. Рядом с ней было очень уютно. Билл понимал, почему она так нравилась престарелому «папаше». Скорее всего, на такую девушку облизывались и пожилые европейцы.
— Вот так всегда, — вздохнула Дженни Первая, плюхаясь на обшарпанный диванчик. — Цзинь-Цзинь есть… жадная до караоке.
Последнее слово она произнесла с ударением на последнем слоге. Кто-то научил ее английскому с типично французскими ошибками произношения.
— Где вы учили английский? — спросил Билл.
Впрочем, он и так знал ответ. Любая китаянка из «Райского квартала» отвечала одинаково: «Я встретила мужчину». Или нескольких.
— Я занималась с учителем, — ответила Дженни Первая. — В постели. Замечательное место, чтобы учить язык. У меня было два французских… бойфренда. Первый — молодой и бедный. Я очень его любила. Но он был молодой и бедный, и я перестала его любить.
Слова звучали цинично и расчетливо. Биллу сразу вспомнилась фраза Тессы Девлин: «Китайские женщины очень практичны». Но слезы Дженни Первой были вполне настоящими. Она поспешно вытерла лицо бумажной салфеткой. Билл в очередной раз удивился расхожему мнению о невозмутимости азиатов. У этих женщин смех и слезы зачастую выплескивались в одной фразе.
— А второй был богатый и женатый. Потом он уехал в Париж.
Значит, ее квартира в «Райском квартале» — это подарок богатого француза? Тогда понятно, почему Дженни Первая жила здесь и почему она возвращалась домой одна.
— Год он звонил, а теперь больше не звонит. — Она вопросительно взглянула на Билла. — Как вы думаете, почему он перестал звонить?
Билл покачал головой.
— Откуда ж я знаю?
Возможно, жена француза что-то заподозрила. Эту мысль Билл оставил при себе. Дженни Первая плакала, не стесняясь ни его, ни подруг. Женщины из Райского квартала не были проститутками в западном понимании этого слова. Обычные женщины. Где-нибудь в другом месте они стали бы бухгалтершами и учительницами, женами или подругами. Но только не в Шанхае и не в нынешние времена.
Цзинь-Цзинь с явной неохотой отдала микрофон незнакомой Биллу женщине.
— Вы ее знаете? — спросила Дженни Первая. — Это Энни. Неужели не знаете?
— Она новенькая, — включилась в разговор Дженни Вторая, позвякивая спицами. — У нее мужчина с Тайваня.
В это время Энни начала сражаться с песней на кантонском диалекте.
— У нее квартира в западном корпусе, — сообщила Дженни Вторая, восхищенно округляя глаза, которые за очками казались еще больше. — Целых три спальни!
Энни расправилась с песней и тоже присела на диванчик, царственным жестом взяв бокал с соком.
— Вы были на Гавайях? — вдруг спросила она Билла.
— Нет.
Ответ удивил Энни. Наверное, ей казалось, что западные люди должны знать Гавайи вдоль и поперек.
— Вам стоит съездить, — посоветовала она. — Я там жила с моим американским бойфрендом. Четыре месяца. Он купил таймшер.
Дженни Первая отвернулась, как будто уже слышала рассказ о Гавайях. Дженни Вторая опять взялась за спицы.
— А куда потом делся твой бойфренд? — спросила она.
Билла тронуло, что из-за него они все перешли на английский.
— Мы друг другу надоели, — сказала Энни.
Улыбающаяся Цзинь-Цзинь села рядом с Биллом.
— А теперь я поищу песню для вас.
Не обращая внимания на его протесты, она принялась листать репертуарную книжку. Билл отхлебнул пива.
«И почему на Западе люди так комплексуют по поводу караоке? — думал он. — Наверное, потому, что мы относимся к этому пению как к выступлению. Считаем, что должны выступить наилучшим образом. А караоке создали вовсе не для того, чтобы блистать вокальными способностями».
Цзинь-Цзинь, единственная среди женщин «Райского квартала», не взяла себе западное имя. Она сохраняла имя, данное ей при рождении. В этой женщине, несомненно, был внутренний стержень. И еще что-то, непонятное Биллу и недосягаемое для него. Впрочем, он и не стремился пробиться к глубинам ее души. Достаточно того, что Цзинь-Цзинь отказалась от фальшивого иностранного имени.
Она все-таки нашла песню для Билла. Он неуклюже встал. Женщины зааплодировали. Его удивило, что Цзинь-Цзинь встала рядом с ним и взяла второй микрофон. Возможно, это была просто уловка, рассчитанная на то, что Билл уступит ей право сольного исполнения. Но нет, все говорило о том, что петь они должны вместе.
Песня была давнишним хитом «Карпентерз» и называлась «Yesterday Once More».[49] Цзинь-Цзинь разыскала ее чуть ли не на последней странице сборника. У женщин «Райского квартала» эта вещь ассоциировалась с чем-то чистым и незапятнанным. Они раскачивались в такт мелодии, отрешенно глядя в пространство влажными карими глазами. Цзинь-Цзинь вдохновенно вытягивала высокие и низкие ноты — китайская версия Карен Карпентер. Билл по большей части хрипел и мычал.
Финальные аккорды песни потонули в аплодисментах подруг Цзинь-Цзинь. Билл вдруг сжал ее маленькую ладошку.
Цзинь-Цзинь поспешно отдернула руку.
Она не возражала против того, чтобы жить в квартире, снятой для нее женатым мужчиной, который приезжал, когда ему заблагорассудится (точнее, когда вспыхнет желание). Но ей не нравилось, когда расчувствовавшийся «большеносый урод» хватал ее за руку. У женщин «Райского квартала» были свои представления о достоинстве.
А потом Билла заставили петь одного. Отвертеться не удалось. Китаянки не желали слушать никаких доводов. Китайские правила незыблемы: все, кто пришел в караоке-бар, должны петь. Уклониться от пения было намного труднее, чем от уплаты государственных налогов. По неотвратимости пение в караоке-баре находилось на одном уровне со смертью.
— Я поняла: вы стыдитесь петь, — сказала ему Цзинь-Цзинь.
В который раз Билл удивился, насколько точно она выбирает слова. Дело было не в его смущении или застенчивости. Он действительно стыдился петь.
Женщины нашли ему что-то из классического репертуара Элвиса Пресли. Держа в одной руке микрофон, а в другой — бутылку с пивом, Билл изо всех сил старался воспроизводить слова песни, появляющиеся на экране.
Женщины смеялись, думая, что он стесняется. Но проблема была не в этом. Билл знал эту мелодию. Ему не раз приходилось слышать и даже напевать ее в дорогих караоке-барах, когда они с Шейном водили туда своих китайских клиентов. Но там слова высвечивались на правильном английском. Здесь же по нижнему краю экрана бежала цепочка латинских букв, очень отдаленно похожая на английские слова. Китайская подделка, причем довольно грубая.
Потом они с Цзинь-Цзинь снова пели вместе. Песня называлась «She's Not You»[50] — давнишний хит Пресли. И снова Билл изо всех сил старался петь, не обращая внимания на англоподобную тарабарщину.
Домой Билл вернулся в столь превосходном расположении духа, что мысль позвонить жене показалась ему здравой и своевременной. В Англии еще продолжалось воскресенье.
— Я слушаю, — раздался знакомый голос Бекки, отделенный от него шестью тысячами миль. Голос был спокойным и в отличие от его собственного совершенно трезвым.
— Это я.
Возникла недолгая пауза. Вероятно, жена оценивала его состояние.
— Билл, ты что, пьян? — спросила она.
То ли Бекку это раздражало, то ли изумляло. Возможно, чувства были смешанными. Хуже всего, что отвечала она тоном ворчливой жены, которой давно осточертели выходки мужа.
— Я укладывала Холли спать. — Произнеся эти слова, Бекка вздохнула. Она слишком хорошо его знала.
«Самое скверное в браке то, что женщина изучила тебя до мелочей», — подумал Билл.
— Я звоню тебе вот по какому поводу, — начал он.
У него действительно появился серьезный повод позвонить. Билл понял это еще в такси, когда они ехали из караоке-бара. Они с Цзинь-Цзинь сидели на заднем сиденье, окруженные двумя Дженни. Энни восседала рядом с водителем. После нескольких часов исполнения песен о вечной любви Цзинь-Цзинь размякла и уже не пыталась выдернуть свою руку.
И вдруг вся значимость звонка в Англию куда-то исчезла. По сути, он звонил совсем в другую жизнь.
— Я куплю Холли диск, где есть песня «Y. М. С. А». Через интернет-магазин. Знаешь, у них это называется «Заказ одним кликом».
Эта мысль пришла ему в голову в караоке-баре. Билл вдруг понял, что зря стыдился своего голоса. Не такой уж он плохой певец. Следом вспомнилось желание дочери. Он — заботливый отец. Если Холли нужна песня из репертуара «Людей деревни», он найдет ей этот старый хит.
— И только поэтому ты звонишь? — Билл почти видел, как она качает головой. — А ты знаешь, который сейчас час в Шанхае?
Билл огляделся, ища глазами часы. Куда они подевались?
— Думаю, что поздно, — сознался он, вдруг ощутив сонливость. — Наверное, около четырех часов.
— Так около четырех или четыре? — Теперь она напомнила Биллу его учителя математики, который терпеть не мог, когда вместо точного ответа ученики начинали гадать. — Позволь напомнить тебе, что здесь вечер. Холли пора спать. Мне, конечно, приятно слышать, что после выпивки с Шейном ты еще помнишь о дочери. Но «Y. М. С. А» ей больше не нужна. Теперь ей позарез понадобились «Independent Women» из репертуара «Дестиниз чайлд».[51] Такую песенку ты знаешь?
Билл засмеялся. Значит, теперь Холли требует «Independent Women». Музыкальные вкусы дочери всегда удивляли, вдохновляли и завораживали его. Если у Бекки нет диска с этой песней, он обязательно найдет. Холли должна знать, что отец помнит о ней и любит ее.
— Бекка, позови Холли. Совсем ненадолго. Она наверняка еще не спит.
Молчание. Знакомое красноречивое молчание.
— Билл, я не стану вытаскивать ее из постели. Учти, что ей завтра в школу. Ты бы мог позвонить и пораньше.
— Ты права, — поспешно согласился Билл. — В следующий раз так и сделаю. Тогда скажи, как она? Как она дышит?
— В Лондоне воздух почище.
— А как твой отец?
Только сейчас Билл сообразил, что разговор нужно было бы начинать с этого вопроса. Оплошность стоила ему еще более красноречивого молчания жены.
— Скорее всего, ему придется делать операцию, — ровным, почти механическим голосом ответила Бекка. — Спасибо, что вспомнил, — добавила она.
Билла обожгло волной неприкрытого сарказма.
— Операцию? Какой ужас! Ты имеешь в виду шунтирование сердца?
— Вначале отец должен пройти катетеризацию сердца.
Голос Бекки зазвучал мягче. Билл чувствовал, что она кусает сейчас губы, чтобы не заплакать.
— Ему ввели в сердце какую-то трубку с красителем. По результатам анализа будут решать, нужна ли операция. — В горле у нее застрял комок. — Билл, я очень боюсь.
— Прости, Бекки.
Они опять замолчали, но теперь молчание было не тягостным, а успокаивающим для обоих.
— Твой старик выкарабкается, Бекки, — тихо сказал Билл. — Обязательно выкарабкается.
— Спасибо, Билл.
Она пыталась взять себя в руки. Билла захлестывала любовь к жене. Он понимал, каково ей сейчас.
— Пойду взгляну, как там Холли. Что-то она ворочается.
Теперь и он слышал хныканье дочери, доносящееся из детского монитора.
— Успокой ее. Я люблю тебя, Бекки.
— И я люблю тебя, Билл.
Они редко говорили друг другу о любви. Их любовь была подарком судьбы, и у обоих хватало мудрости не обесценивать этот подарок.
Билл положил трубку. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, словно все волшебство ночи оказалось иллюзией, порожденной пивом, сентиментальными песнями старины Пресли и лицом Цзинь-Цзинь.
Из второго окна большой спальни просматривались окна ее квартиры. У Цзинь-Цзинь все еще горел свет.
Билл решил, что завтра он купит ей несколько сборников кроссвордов. Цзинь-Цзинь очень нравилось их разгадывать. Возможно, тогда ее не будет так угнетать молчащий телефон.
Шейн не мог уснуть. Едва только он начинал соскальзывать в сон, волна острой боли безжалостно выталкивала его оттуда.
Шейн осторожно повернулся. Он нашел положение, где боль, гнездившаяся глубоко в паху, сделалась тупой и терпимой. Австралиец замер, боясь своими шевелениями разбудить жену. Но Росалита все равно проснулась. Шейн слышал ее усталое дыхание. Потом Росалита выбралась из постели, накинула тонкий халат и пошла в гостиную. Дверь за собой она не прикрыла, и темнота спальни отступила под напором яркого света.
Так продолжалось с того злосчастного обеда, когда Шейн вступился за избиваемого Билла. Почему-то Росалита называла его «твой дружок-неудачник, которого бросила красивая жена». Сколько раз Шейн ни пытался ей объяснить, филиппинка лишь скалила белые зубы.
Иногда боль пропадала, но ненадолго. Сон превратился в дрему урывками. Шейн перевернулся на спину и почти сполз с подушки, тихо бормоча проклятия. Никогда еще ему не было так страшно.
С ним творилось неладное. Что-то очень неладное.
Когда Шейн появился в гостиной, Росалита сидела к нему спиной и стучала по клавишам компьютера. Шейн зарылся лицом в ее черные волосы и обнял жену за плечи. За окном по-прежнему было темно.
— Пойдем спать, — сказал Шейн. Его голос звучал раздраженнее, чем обычно, — сказывались боль и мучения со сном. — Пошли, Росалита. Утром поиграешь.
Смуглые ручки певицы летали над клавиатурой.
— Сна нет. Любовью не занимаемся. Хоть порядок в письмах наведу, — беззаботно ответила она.
Шейн глянул через ее плечо на дисплей компьютера и заморгал, не веря тому, что прочитал. «Дорогой мой, как я скучаю по твоим глазам, губам и по твоему большому толстенькому петушку».
Шейн отскочил так, будто от Росалиты било током.
— Что это за хрень? — грубо спросил австралиец.
— Ну чего ты так волнуешься? — без тени смущения отозвалась филиппинка. — Старое письмо. Писала когда-то одному другу. Я же тебе говорила, что навожу порядок в письмах. Сейчас и это удалю.
Шейн опять взглянул на дисплей, но сообщение исчезло. Жена повернулась к нему. Карие глаза Росалиты невинно смотрели на мужа. Он поморщился от новой волны боли.
— Почему ты не идешь к врачу? — сердито спросила Росалита. — Если тебе так плохо, нужно обязательно показаться врачу.
— Кто это был? — не обращая внимания на ее слова, спросил Шейн. — Кто? Я хочу знать.
Росалита лишь холодно улыбнулась, и Шейн невольно попятился назад. Если бы раньше кто-то сказал ему, что эта исполнительница сентиментальных любовных песенок умеет быть жесткой и свирепой, он бы ни за что не поверил.
— Рози, ну пожалуйста, скажи. Я хочу знать, — почти канючил Шейн.
— Нет, — тихо ответила Росалита. — Не надо лезть в мое прошлое. Я же не лезу в твое.
Она выключила компьютер и спрыгнула с кресла — грациозная смуглая кошечка, способная не только ласково мурлыкать, но и выцарапать глаза. Шейн молча поплелся за ней в спальню. Росалита скинула халат. Шейн затаил дыхание, любуясь ее обнаженным телом. Она легла, повернувшись к нему спиной.
Он и сейчас желал ее. По крайней мере, теоретически, на уровне мыслей. Но после того, как эти английские козлы отделали его и начались боли, тело утратило сексуальные желания. Шейна это удручало. Ему казалось, что он будет трахаться с Росалитой до конца своих дней. И вот на тебе!
Наверное, все дело в боли и беспокойстве, охватившем его. Пройдет боль, исчезнут тревоги, и прежние желания вернутся.
Шейн лежал в темноте, стараясь не шевелиться и тоскуя о телесной близости с Росалитой. Феерический праздник оборвался, едва подарив ему водопад красок. Шейн тосковал по тому, чего у них с Росалитой не было, но что он наблюдал в отношениях Билла и Бекки. Он не знал, как назвать такое состояние, смахивающее на дружбу между супругами.
Утром за ним заехал Билл.
Их ждал поздний деловой завтрак с представителем английской медицинской компании. Росалита спала. Шейн очень надеялся, что она не проснется. Ему не хотелось показывать Биллу изнанку их супружеской жизни.
— На китайском рынке ожидается взлет нового направления, — сказал Билл, глядя, как Шейн с трудом надевает ботинки. — Частное здравоохранение. Скоро местные нувориши начнут трястись над своим здоровьем.
— Еще один способ выкачивания денег, — согласился Шейн.
В шанхайских деловых кругах очень любили обсуждать грядущий взлет того или иного сектора национального рынка. Швейцарцы изучали возможности создания в Шанхае высококлассной частной клиники — нечто вроде Международного семейного госпиталя, но ориентированной исключительно на обслуживание китайских пациентов.
— Китайцы — нация ипохондриков, — сказал Шейн. — Они любой зуд в заду принимают за рак прямой кишки.
Морщась от боли, он завязывал шнурки ботинок.
— Ты как себя чувствуешь? — спросил Билл.
— Нормально, дружище, — ответил Шейн. Он отер потный лоб и снова сел, чтобы перевести дыхание. Потом извлек из своего ноутбука диск. — Будь добр, положи эту штуку в сейф.
Билл взял диск, на котором крупными буквами было написано: «СУНЬ».
— Сейф за Моной Лизой, — подсказал Шейн.
Над плазменным телевизором висела талантливо сделанная копия Моны Лизы. Билл аккуратно снял картину и поставил на пол. Шейн назвал ему комбинацию из шести цифр. Пискнул электронный сигнал, и открылась толстая металлическая дверца. Убирая диск, Билл заметил в сейфе паспорта, коробки с драгоценностями и пачки иностранной валюты.
Потом он увидел пистолет.
С первого взгляда оружие можно было принять за игрушку — дешевую подделку, какими торгуют на уличных лотках. Пистолет выглядел вполне безобидно рядом с синими изящными футлярами «Тиффани», американскими долларами и австралийским и филиппинским паспортами.
Билл взялся за дуло и вытащил его. У него заколотилось сердце. Пистолет оказался тяжелее, чем он думал. От него пахло маслом. Билл покачал оружие на ладони и протянул Шейну.
— За каким чертом тебе понадобилась эта штука?
— Правила Кай-Так, — сказал Шейн. — Не забывай про правила Кай-Так. Никому ни слова. А теперь положи его на место.
— При чем тут Кай-Так? — раздраженно спросил Билл. — Это посерьезнее, чем траханье с девчонкой, которую ты закадрил в баре. Серьезнее потасовки с пьяными идиотами. Или ты думаешь, что у меня язык повернется кому-то рассказать, как наш уважаемый и недавно награжденный глава отдела судебных тяжб хранит у себя дома оружие? Я правильно выражаюсь?
— Билл, я не шучу. Положи пистолет в сейф.
— Шейн, я все-таки хочу знать, что все это значит.
— Ну что ж, — хмыкнул Шейн, забирая у него пистолет.
Похоже, Шейн умел обращаться с оружием. Более того, он не боялся, что все это может выйти ему боком.
— Эта штучка называется пистолетом Макарова. Русское производство. По сути, русские скопировали его со знаменитого немецкого «вальтера». Любимое оружие Джеймса Бонда. Точнее, более дешевый коммунистический вариант. В Китае таких пистолетов полным-полно. Остались от тех далеких времен, когда Сталин добивался помощи Мао в войне за Корею. Мао обещал «старшему брату» миллионную армию, готовую воевать с американцами, но ему требовалось оружие. «Великий кормчий» надеялся, что русские построят в Китае оружейные заводы, однако Сталин был хитер и дал китайцам только само оружие. Удобная штучка. Компактная, легкая. Предельно проста в обращении. Палить из «Макарова» способен любой идиот.
Некоторое время Билл молчал.
— Ты так и не сказал, зачем он тебе. Ты вообще понимаешь, чем это тебе грозит? В лучшем случае, китайцы выдворят тебя из страны. В худшем — бросят в тюрьму. А нашей фирме придется навсегда распроститься с Китаем.
— Не преувеличивай, дружище. Нашу фирму никто и пальцем не тронет.
Билла его слова не убедили. Он неодобрительно поглядел на друга.
— Даже не представляю, как ты ухитрился купить этот пистолет.
— В Китае можно купить что угодно, — ухмыльнулся Шейн. — Неужели ты до сих пор этого не понял? В стране полным-полно оружия. Когда Мао опасался иностранной интервенции, он вооружал население. Думаешь, потом китайцы послушно сдали оружие? Как бы не так.
— Сейчас не те времена, когда иностранцам в Китае многое сходило с рук. Еще неизвестно, в каком состоянии этот «Макаров». Ты не боишься, что его разнесет при первой попытке нажать курок?
Билл ждал объяснений, но Шейн и не пытался что-либо объяснять. Он убрал пистолет в сейф и запер дверцу. Билл смотрел, как его друг вешает обратно загадочно улыбающуюся Мону Лизу. Он все еще ждал разъяснений. Шейн лишь покачал головой. Этого словами не передашь. В какой-то степени покупка оружия была связана с тем зверским избиением, отчасти — с боязнью неутихающих болей и захлестывающим ощущением, что все в его жизни начинает разваливаться.
Шейн, даже если бы он захотел, не смог бы внятно объяснить другу, зачем ему понадобился пистолет. В отличие от Девлина Шейн не идеализировал китайцев и не раз отпускал шуточки начет «оголтелой чумазой толпы». Возможно, теперь он осознал, что Шанхай — опасный город, где бесполезно рассчитывать на помощь полиции. И на крепость собственных кулаков тоже.
Безопасность. Шейну требовалось что-то, помогающее чувствовать себя в безопасности.
Не каждый клиент стремился побывать на улице Мао-Мин-Нань-Лу. Не каждого бизнесмена, пользовавшегося услугами фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест», интересовали девицы из бара «Вместе с Сюзи». Однако все они, клиенты и бизнесмены, желали увидеть то, что, по их мнению, являлось «настоящим Шанхаем».
Город, несмотря на неистовую погоню за современностью, тем не менее поддерживал иллюзии иностранцев, будто «настоящий Шанхай» таится в каких-то закоулках, куда им никогда не добраться. Панорама пудунских небоскребов, учительницы, танцующие на столах в «Ни дна ни покрышки», кафешки на каждом углу — все это почему-то не считалось «настоящим Шанхаем».
Женщины, выходящие по вечерам на Мао-Мин-Нань-Лу, равно как и обитательницы «Райского квартала», были в не меньшей степени жителями Шанхая, чем уличный парикмахер с Фую-Лу. Шанхайцами были и завсегдатаи «Старбаксов»,[52] довольные тем, что в их городе кофейных заведений больше, чем на Майями. И если иностранцы гонялись за экзотикой «настоящего Шанхая», то город старался показать западному миру, что Китай уже догнал Запад, а в недалеком будущем обгонит его и навсегда оставит позади.
Настоящим в Шанхае было все, что вы считали таковым.
Представитель медицинской компании оказался тщедушным, болезненного вида уроженцем одного из графств, соседствующих с Лондоном (это Билл понял по его акценту). За завтраком англичанин сообщил, что является большим поклонником Майлса Дэвиса и что хотел бы послушать «живой» джаз в баре отеля «Мир».
Билл знал, что Шейн терпеть не может это место, считая его ловушкой для туристов. Вид у австралийца был совсем больной. Билл великодушно отпустил его домой, а сам вместе с гостем отправился в «Мир».
Какое наслаждение — просто сидеть, потягивая «Чинтао», и слушать «вечнозеленые» мелодии! Билла всегда удивляло, что они обладают способностью не приедаться. Он думал о Бекке и Холли. Должно быть, сейчас они возвращались из подготовительной школы. Он смотрел на музыкантов — почти восьмидесятилетних стариков, живости и энергии которых могли бы позавидовать молодые. Как же они любили джаз, если играные-переиграные мелодии исполняли так, словно собрались на этой сцене впервые!
Обилие впечатлений и сбой в биоритмах доконали гостя. Он мужественно сопротивлялся, но чувствовалось, что англичанину сейчас больше всего хочется добраться до кровати. Билл попросил Тигра отвезти гостя в его отель, а сам поймал такси и поехал домой.
Больше всего Билла радовало, что он нигде не забыл вместительную бумажную сумку со сборниками кроссвордов, купленных в «Книжном городе». Несколько десятков толстых и тощих книжиц — практически все, что он сумел найти в соответствующем разделе громадного книжного супермаркета.
Когда раздался звонок в дверь, Билл побежал открывать, рассчитывая увидеть Цзинь-Цзинь. Но на пороге стояла Дженни Первая, держа в руках дымящийся судок, завернутый в белую льняную салфетку.
— Суп с лапшой, — сказала она, как будто Билл понимал, о чем речь. — Вам нужен суп с лапшой. — Китаянка придирчиво огляделась по сторонам, оценивая жилище Билла. — Компания платит, — заключила Дженни Первая, деловито водружая судок на кухонный стол. — Большая экономия.
Не спрашивая разрешения, китаянка сама нашла миску и ложку.
— Вы очень добры, — наконец нашелся Билл. — Но с чего вы решили, что мне нужен суп с лапшой?
— Жена уехала.
Неужели они все знают? И что при этом думают? Что Бекка уехала навсегда?
— Только на время, — промямлил Билл, чувствуя необходимость защитить семейные устои.
Посчитав, что суп недостаточно горяч, Дженни Первая разыскала кастрюльку, перелила туда содержимое судка и поставила на плиту.
Суп оказался превосходным. Густым, с овощами и сочными кусками свинины. Профессиональная танцорша смотрела, как Билл жадно поглощает его. Приглашение разделить с ним трапезу она отвергла истинно французским пожиманием плеч.
— Потом вы научитесь есть лапшу палочками, — сказала Дженни Первая, одобрительно глядя на опустевшую миску.
Тут она заметила бумажную сумку из «Книжного города» и с типично женским любопытством сунула нос внутрь.
— A-а, — понимающе улыбнулась китаянка. — Это вы купили для Цзинь-Цзинь?
— Нет. Для себя. Люблю кроссворды и головоломки. — Билл покачал головой, чувствуя, что краснеет.
Она недоверчиво поглядела на него.
— Хороший суп?
— Замечательный. Спасибо вам, Дженни Первая.
Китаянка налила ему еще одну порцию. Биллу не оставалось ничего иного, как вновь приняться за еду.
— Я думаю, он ее очень любит, — вдруг сообщила Дженни Первая.
Билл уткнулся в тарелку, делая вид, что поглощен лапшой.
— Я так думаю. Наверное, он оставит свою жену и уйдет к Цзинь-Цзинь Ли.
Он молчал. Билл понимал чувства Дженни Первой: пусть не у нее, так хотя бы у подруги их общие мечты превратятся в реальность.
Западный мир привык считать женщин из «Райского квартала» и подобных мест хитрыми и расчетливыми, утверждая, что их интересуют лишь деньги. На самом деле их мечты были обычными женскими мечтами о прочных отношениях, браке, детях. Эти женщины не отрицали, что они чьи-то содержанки, но хотелось им совсем иного. Они все устали от «любви на час».
— Вы любите ее, — вдруг заявила китаянка.
Билл чуть не поперхнулся. Его всегда поражало легкомысленное обращение китайцев со словом «любовь». Они употребляли это слово на каждом шагу, понимая под ним обыкновенную симпатию или увлечение.
— Я люблю свою жену.
Ему сразу вспомнилась песня с таким названием, которую джазмены играли в отеле «Мир». Он мысленно представил, как Бекка и Холли, взявшись за руки, возвращаются из школы.
— Вот кого я люблю, — добавил он.
— Возможно, и Цзинь-Цзинь любит вас, — продолжала Дженни Первая, пропуская его слова мимо ушей.
Профессиональная танцовщица говорила вполне серьезно. Билл вдруг догадался: вот она, истинная цель ее прихода. Суп был лишь предлогом. Дженни Первая пришла, чтобы растолковать ему очевидные вещи, которые он, по тупости своей, до сих пор не уразумел.
— Но она должна думать о своем будущем. — Дженни Первая говорила отрывисто, словно хлестала его словами. — Женат… иностранец… никакого будущего.
Потом она встала, собираясь уйти. Все было сказано. Билл поблагодарил ее за суп, проводил до лифта, а потом выглянул из окна спальни во двор. Во дворе стоял пустой серебристый «порше». Стало быть, его владелец решил сегодня провести время у Цзинь-Цзинь.
Билл следил за ее окнами, пока там не погас свет. Тогда он встал, схватил сумку со сборниками кроссвордов и запихал на самое дно мусорного ведра.
Это тоже был «настоящий Шанхай».
Путь от детской больницы на Грейт-Портленд до Примроуз-Хилл, где жила сестра Бекки, был сплошным удовольствием. Даже не верилось, что они идут не по пригородным лужайкам и дорожкам, а по центру Лондона.
В Риджентс-парке, возле озерца, торговали мороженым. Холли умоляюще посмотрела на мать, и Бекка купила по одной штуке ей и себе, сказав, что лето кончается, а с ним заканчивается и мороженое.
Вокруг пахло уходящим летом и Лондонским зоопарком. Лондон представлял собой город, построенный для нормальной человеческой жизни, город, где ребенок не задыхается от последствий «экономического чуда».
Выйдя из Риджентс-парка, Бекка и Холли прошли мимо зоопарка и повернули на Примроуз-Хилл. Через какое-то время Холли обернулась и крикнула:
— Мама, смотри! Спрятанные жирафы!
Это считалось одним из секретов семьи Холденов. Вольеры с жирафами находились достаточно далеко от входа в зоопарк, и, когда их головы на длинных шеях вдруг появлялись над деревьями, возникало полное ощущение, что эти животные обладают особыми правами и могут свободно разгуливать по всему зоопарку.
— Помнишь, мы их видели, когда гуляли с папой? — теребила Бекку Холли. — Мамочка, ты помнишь? Это папа назвал их спрятанными жирафами.
— Помню, дорогая. — Бекка остановилась. Двое жирафов невозмутимо обозревали суетный лондонский мир. — Ты права. Мы их видели, когда гуляли с папой.
Назавтра, поздно вечером, Биллу позвонил отец.
Его звонок раздался, едва Билл переступил порог квартиры, проведя двенадцать часов в офисе, а потом еще несколько — в баре на улице Мао-Мин-Нань-Лу, куда он повел очередных клиентов фирмы. В отцовском голосе звучали знакомые сердитые нотки. Билл сник; он слишком устал, чтобы ругаться и спорить с Холденом-старшим.
— Тебе нужно возвращаться в Англию, — заявил отец. — Ты должен быть рядом со своей семьей.
Интересно, сколько времени отец вынашивал эту мысль? Дни? Недели? Должно быть, он думал об этом, занимаясь привычными домашними делами, отправляясь за покупками и распивая чаи под бормотание телевизора. Сколько Билл себя помнил, отец был постоянно чем-то недоволен; никогда не угадаешь, в какой момент старика прорвет. Это могло случиться во время просмотра какого-нибудь матча или после добродушной беседы в местном супермаркете. А он-то думал, что отец изменился. Куда там! Холден-старший оставался верен себе, и только смерть положит конец его внезапным и бурным всплескам эмоций.
— Папа, я не могу вернуться в Англию, — вздохнул Билл. — У меня контракт. Это мой шанс. Большой шанс стать партнером фирмы.
— Что-то я тебя не пойму, — признался старик.
«Да, отец. Ты не поймешь, сколько бы я тебе ни объяснял. Не поймешь, поскольку привык всю жизнь гнуть спину за гроши».
— Билл, почему тебе так важно стать каким-то там партнером? Что это вообще значит?
Билл сделал глубокий вдох. Хорошо, он попробует еще раз.
— Партнеры, папа, не работают на фирму. Они являются частью фирмы. Этим партнеры отличаются от работников, получающих зарплату. Партнеры участвуют в распределении прибыли.
Старик задумался.
— Это если у фирмы есть прибыль, — сказал он.
— Что?
— Я говорю, если у фирмы есть прибыль. Можно распределять прибыль, когда она действительно является прибылью. А если тебе отвалят большой кусок пирога из воздуха или пудинга с начинкой из ветра — это не прибыль. Или тебе будут отстегивать проценты за то, что ты вовремя являешься в офис, а «пахать» будут другие?
Билл рассмеялся. Ну и дремуч же его старик!
— Папа, партнер — не бездельник, на которого трудятся другие. Наоборот, у партнера больше стимулов работать, чем у тех, кто получает зарплату. Шанхай — не место для бездельников. Местная экономика стремительно развивается. Наша фирма просто завалена работой.
— Я не знаю, как все это крутится в Китае, но не думаю, что правила сильно отличаются от наших. Партнер должен не только получать денежки от прибылей, но и нести бремя расходов. Кто ж тогда держит это бремя на своих плечах?
На каких наглядных примерах объяснить старому упрямцу очевидные вещи? Ну когда он поймет, что мир — не стройплощадка, где он корячился всю жизнь и лаялся с мастерами? Наверное, никогда. Биллу казалось, что он бьется головой о кирпичную стену, которая называется Уильям Холден-старший.
— Ты прав, папа, — вздохнул Билл, потирая гудящие виски. — Любой партнер юридической фирмы принимает на себя обязательства перед ней. Есть такое понятие, как «перевод средств в фонд». Это должен сделать каждый, кто намерен стать партнером. Чтобы получать прибыль, ты должен вложить в фирму свои средства. У нас это примерно двести пятьдесят тысяч фунтов. Фирма помогает будущему партнеру взять заем.
Холден-старший переваривал услышанное.
— Значит, прежде чем сделаться партнером, ты должен вбухать в свою фирму двести пятьдесят тысяч фунтов?
Таких денег его старик никогда не видел. Отец Билла и представить себе не мог, как выглядят двести пятьдесят тысяч. Он жил в пригородном домике, за который расплачивался всю свою трудовую жизнь. За двести пятьдесят тысяч можно было купить четыре таких домика, если не пять.
— Да, отец. Ты инвестируешь деньги в фирму, чтобы оказаться в одной лодке с другими партнерами. И судьба фирмы становится твоей судьбой. Ты можешь разбогатеть, а можешь и разориться. Гарантий никто не дает.
— Как и в браке, — вдруг брякнул старик.
— Да, папа. Партнерство в фирме сродни браку.
Помолчав, Холден-старший вернулся к тому, за чем он звонил. К тому, что его по-настоящему волновало.
— Возвращайся в Англию, — сказал отец хриплым от прорвавшихся эмоций голосом. — Бросай все и возвращайся. — Холден-старший не просил. Он приказывал. — Плюнь ты на эту хрень с партнерством, Билл. Ты нужен своей дочери.
— Мы недавно разговаривали с Беккой. Она сказала, что Холли прекрасно себя чувствует.
Трубка просто раскалывалась от отцовского гнева. Билл вдруг понял, что Холден-старший по-прежнему ненавидит его.
— Бекка сказала, а ты и уши развесил! — гремел старик. — А что на самом деле, ты не знаешь. Холли с матерью не живет. Это ты знаешь?
У Билла скрутило живот.
— Что? Что ты сказал? — выкрикнул он.
— То, что ты слышал, Эйнштейн. Вот так, мистер Всезнайка! Бекка сплавила малышку своей сестрице. Что ты теперь скажешь?
Бекка отдала Холли своей сестре? Своей сумасбродной сестре? Неуправляемой женщине, которая каждые несколько лет «кардинально меняла свою жизнь»?
В мозгу Билла крутились эпитеты, адресованные сестре Бекки. Некоторые он ни за что не решился бы произнести вслух.
Звонок отца испугал его и вогнал в ярость. Быстро свернув разговор с Холденом-старшим, Билл позвонил Бекке. Домашний номер не отвечал. Билл набрал номер мобильника и услышал стандартное: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Скорее всего, Бекка сейчас сидела в палате у своего отца. Удобная причина, которой можно объяснить все.
Билл порылся в записной книжке и позвонил ее сестре. Номер оказался устаревшим. Билл перезвонил отцу, но у того был лишь номер Бекки. Он бросил трубку, даже не попрощавшись со стариком.
Сестра Бекки меняла свои телефонные номера с головокружительной быстротой. Она делала это всякий раз, когда порывала с очередным экстравагантным бойфрендом или хотела скрыться от чьей-то рассерженной жены.
Билл на мгновение представил свое сокровище, своего ангела в доме непредсказуемой «тетушки Сары». Впервые за этот вечер он сильно рассердился на жену.
Каким чертовым бзиком была нынче одержима эта Сара? Чей еще брак она стремилась разрушить? В какую крайность ударилась на этой неделе? В тантрический секс? В вегетарианство? А может, опять потянуло на «старое» вроде кокаина и крэка? Саре что угодно могло взбрести в голову. Но у Холли есть мать! Как бы ни был болен отец Бекки и сколько бы внимания ему ни требовалась, она не имела права перепоручать ребенка Саре. Да любая ленивая и неопрятная нянька — просто находка по сравнению с этой женщиной, начисто лишенной тормозов! Или Бекке все равно, как подействует на их дочь жизнь рядом с «тетей Сарой» и ее очередным дружком?
Билл размахнулся и швырнул телефонный аппарат в стену. Прямо в полотно с вангоговскими «Подсолнухами».
Утром он нашел под дверью квартиры вчетверо сложенный листок из блокнота. Билл развернул бумажку. В левом верхнем углу красовался мультяшный котенок. Посередине старательным почерком было выведено: «Прошу позвонить. Цзинь-Цзинь». Свое имя она написала также и иероглифами. Ниже значился номер ее мобильного телефона.
Билл еще раз взглянул на записку, потом скомкал и бросил в мусорное ведро, где лежали сборники кроссвордов. Хватит с него этих дерьмовых подростковых игр и слежки за чужими окнами. И нечего кормить его супом, которого он не заказывал!
Он стал собираться на работу. Звонить в Лондон было не время. Так всегда: то слишком рано, то чересчур поздно. Почему-то он каждый раз звонил невпопад.
В воскресенье, под вечер, когда Билл не знал, чем заняться, и с нетерпением ждал начала рабочей недели, Цзинь-Цзинь сама пришла к нему.
— Вы умеете обращаться вот с этим?
В руках она держала нераспакованную коробку с видеокамерой «Сони Хэндикам». Последняя модель. Такую же камеру Билл купил, когда родилась Холли, чтобы вести видеолетопись жизни дочери с самых первых дней.
— А чего тут уметь? — буркнул Билл. — Любой дурак разберется.
Цзинь-Цзинь весело кивнула, протягивая ему коробку.
Дурак был выбран.
Они отправились в ее квартиру. Пока Билл готовил видеокамеру к съемке, Цзинь-Цзинь удалилась в спальню и вышла оттуда совершенно преобразившейся. Безупречно сшитое красное ципао очень понравилось Биллу, но все остальное… Косметика превратила лицо Цзинь-Цзинь в белую маску. Щеки были подрисованы красными румянами. От густой помады ее губы казались влажными. Билл поморщился. Он едва узнавал прежнюю Цзинь-Цзинь, которая почти не пользовалась косметикой.
— Ну, как я вам? — спросила она, довольная тем, что похоронила свою естественную красоту под косметической «штукатуркой».
— Очень красиво, — соврал Билл.
Оказалось, что далеко не все мечты Цзинь-Цзинь связаны с мужчиной в серебристом «порше». Она видела себя дикторшей, читающей вечерний выпуск новостей по Си-си-ти-ви — Государственному китайскому телевидению.[53] Цзинь-Цзинь считала, что эта работа разрешит все ее проблемы. Она воображала себя сидящей за столом, на фоне панорамы вечернего Шанхая. Перед ней был невидимый для зрителей экран, с которого она считывала радостные известия об очередных достижениях Китая. Возможно, Дженни Первая ошиблась и Цзинь-Цзинь хотелось не столько семейного счастья, сколько успешной карьеры.
Цзинь-Цзинь долго выбирала наиболее подходящее место для съемки. Они оба нервничали, но по разным причинам. Цзинь-Цзинь боялась упустить редкий шанс попасть в шоу-бизнес. Билл давно не снимал. К тому же в этой модели все-таки обнаружились кое-какие новшества, в которых он не сразу разобрался.
Когда наконец все было налажено и на камере вспыхнула красная лампочка, Билл кивнул Цзинь-Цзинь. Старательно выговаривая слова мандаринского диалекта, она рассказывала о себе. Билл стремился держать камеру ровно. Си-си-ти-ви объявило что-то вроде набора на курсы дикторов. Телевидение привлекало Цзинь-Цзинь возможностью начать новую жизнь и распроститься с «Райским кварталом».
Наивные мечты. Билл вспомнил, с каким самозабвением Цзинь-Цзинь держалась за микрофон в караоке-баре. Нереализовавшиеся грезы девочки-подростка? Желание, чтобы мир наконец-то заметил ее? И что в этом плохого? Кто дал ему право смеяться над ней? Разве Цзинь-Цзинь не достойна быть диктором? Он видел девушек, читающих новости по Си-си-ти-ви. Цзинь-Цзинь была куда привлекательнее.
— Хорошо. А теперь давайте снимем вас крупным планом, — предложил Билл. — Только на этот раз постарайтесь дышать. Дышать дикторам не возбраняется.
— Прошу прощения?
На самом деле Цзинь-Цзинь не просила никакого прощения. Она употребляла устаревшее английское «pardon», что делало ее похожей на даму из «Женского института». Вопросительное употребление этого слова, означавшее, что спрашивающий чего-то не понял, Билл встречал только в старых романах.
— Попробуем еще раз, — сказал Билл.
Они отсняли новый фрагмент. У Билла упало сердце. Он вдруг подумал, что Цзинь-Цзинь вряд ли возьмут в дикторы. Она не умела свободно держаться перед камерой. Стоило загореться красному огоньку, как все ее обаяние, изящество, теплота и юмор просто испарялись. Цзинь-Цзинь начинала волноваться, и от кадра к кадру ее волнение только возрастало. Хуже всего — волнение передалось ее коже, и та мгновенно покрылась сыпью, проступавшей даже сквозь густой слой косметики.
Беспокойство и неуверенность Цзинь-Цзинь заразили и Билла. Стоило ему кивнуть, как ее улыбка — такая живая и естественная — превращалась в холодную гримасу статуи. Каждый новый кадр оказывался хуже предыдущего. Цзинь-Цзинь начала спотыкаться. В голосе появилась дрожь.
На сегодняшний момент Цзинь-Цзинь не годилась в дикторы. Но Девлин любил приводить в пример китайское упорство. Возможно, и она преодолеет барьер страха и научится свободно держаться перед камерой. Исчезнут волнения, пропадет и сыпь. Почему-то Биллу хотелось верить в ее успех.
Во входной двери повернулся ключ. Это был он, «муж» Цзинь-Цзинь. Незнакомец, ездивший на серебристом «порше».
Китаец молча оглядел Цзинь-Цзинь и Билла. У него был такой вид, словно он застал в своей квартире совершенно незнакомых людей. Билл поначалу тоже оторопел: откуда у содержателя Цзинь-Цзинь ключ? Но если рассуждать логически, то это его квартира. Ему принадлежало здесь все: от мебели до бытовых приборов. Так как же ему не иметь ключа?
Цзинь-Цзинь сразу же бросилась к нему. Нет, она не поцеловала китайца. Она засмеялась и взяла его за руку. Биллу этот жест показался куда интимнее, нежели поцелуй. И куда неприятнее.
Она принялась что-то весело щебетать. Вероятно, объясняла, чем они тут занимаются. Билл угадал: Цзинь-Цзинь достала китайскую газету и ткнула пальчиком в обведенное красным объявление, подтверждая, что не лжет.
Билл нажал кнопку «пауза». Цзинь-Цзинь хлопотала возле «мужа». Она усадила его на диван и взяла у Билла камеру, чтобы показать отснятое и услышать его одобрение. Все это время она не закрывала рта. Билл пытался подавить в себе чувства, которые не хотел, да и не имел права испытывать.
Ее поведение разочаровало Билла. Он смотрел на китайца, расположившегося на диване, и сердился на Цзинь-Цзинь. Он вовсе не желал сердиться на нее, но не мог совладать с собой.
И из-за этого козла она бросила преподавание? Променяла обожавших ее учеников на снятую им клетку? И ради этой посредственности она добросовестно изображала золотую канарейку? Это ему она дарила свое тело?
Они с китайцем ограничились короткими кивками. Билл изо всех сил старался придать лицу нейтральное выражение, убрав с него сарказм и желчность. А в мозгу, как назло, вертелась картинка: владелец «порше» трахает Цзинь-Цзинь прямо на этом диване, и она вскрикивает и стонет, изображая страсть.
Китайцу было около сорока. Зрелый мужчина, раньше времени начавший седеть. В отличие от многих преуспевающих китайских бизнесменов он не оброс жирком. По китайским меркам, довольно высокий. Билл сам не понимал, почему невзлюбил его с первого взгляда.
Китаец одевался по моде состоятельных азиатов, имеющих свои представления об изящной небрежности. Рубашка-поло, серые полушерстяные слаксы и черные ботинки, начищенные до умопомрачительного блеска. Шейн говорил, что обычно так одеваются японские служащие в свободное от работы время. Китайские нувориши подхватили этот стиль, приспособив его к себе. По-английски китаец не говорил, попыток обменяться с Биллом рукопожатием не делал, однако и враждебности в нем не ощущалось. Китаец не проявлял к нему никаких чувств. Билл Холден? «Большеносый идиот», живущий по соседству, которого позвали помочь разобраться с хитроумной штучкой. Он китайцу не соперник, не угроза и вообще пустое место. Цзинь-Цзинь, как и подобало «канарейке», объяснила все сама, и так называемый муж принял ее объяснения. Через десять минут он забудет о существовании Билла Холдена. Главное — ничто не мешало его планам на этот вечер.
Интересно, а что бы подумала Бекка, окажись она на месте этого китайца? Вероятно, он не умел видеть людей насквозь, зато она умела.
Возвращаясь к себе, Билл думал: во всяком ли браке центр тяжести постепенно смещается с мужчины и женщины на их ребенка? Или такое свойственно только его браку?
Бекка позвонила ему в офис. Ее звонок пришелся на самое неподходящее время, поскольку в Шанхайском филиале фирмы шло экстренное заседание. Ситуация расценивалась как кризисная. В британской прессе без конца появлялись статьи о производственном травматизме на китайских заводах и фабриках. Приводилась жуткая статистика: из-за ненадлежащих условий труда рабочие и работницы лишались зрения, теряли руки, ноги, а то и жизнь. Они работали за смехотворную зарплату, поставляя западному миру дешевую электронику, одежду и обувь. Западные инвесторы вдруг стали задумываться об этической стороне своих вложений в китайскую экономику. Общественные организации призывали бойкотировать товары, произведенные на предприятиях с высоким уровнем травматизма. Все это угрожало иностранному бизнесу в Китае, а значит, и бизнесу юридической фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест». Нужно было что-то делать.
И тем не менее, увидев на дисплее мобильника номер Бекки, Билл встал из-за стола. Ему было наплевать, что о нем подумают Девлин, Шейн, Малахольный Мит и Нэнси Дэн. Дочь важнее любых совещаний.
— Простите, я должен ответить на звонок, — извинился Билл.
Он вышел из конференц-зала и остановился в коридоре, чтобы чужие уши не услышали их с Беккой разговор.
— Билл, это я.
Голос у Бекки был совсем потерянный. У Билла защемило сердце. Он любил Бекку и сейчас испытывал к ней ту, первоначальную, любовь, которая когда-то соединила их. Всего несколько слов, но по ним Билл понял, каково ей сейчас. Более того, он чувствовал: ее отцу стало хуже.
— Бекки, что с твоим стариком?
Он опять попал впросак. Бекка звонила не из-за отца.
— Пока неплохо. — Это было сказано с такой беззаботностью, что Билл вдруг ощутил себя полнейшим идиотом. — Он собирался лечь на обследование, но кардиологи сочли это излишним. Сейчас он дома. Врачи еще раз обсудят результаты анализов, а потом будут решать.
«Тогда у тебя тем более нет причин отдавать ребенка этой…»
— А что с Холли? — спросил он.
В ответ послышался смех Бекки. Билл едва не швырнул мобильник об пол.
— С ней все в порядке. Она еще подросла. Скучает по тебе, Билл. Скучает по своему папочке. Вспоминает, как ты ее кружил. Просит меня сделать то же самое, но я так не умею.
Как же он мог забыть одну из самых любимых игр Холли? Дочь обхватывала его за шею, а он начинал кружиться. В какой-то момент Холли разжимала руки. Она знала: папочка не позволит ей упасть. Папочка подхватит ее, поднимет высоко-высоко, а потом перевернет вверх тормашками, и их глаза окажутся напротив друг друга.
Билл оборвал поток приятных воспоминаний. А что, если у его старика случилось очередное «короткое замыкание» и он устроил трагедию вокруг заурядного события? Возможно, Холли действительно однажды переночевала у своей сумасшедшей тетки, пока Бекки находилась в клинике, рядом с отцом.
— Слушай, Бекки, кажется, у моего старика очередной задвиг. Представляешь, недавно позвонил мне и утверждал, будто Холли теперь живет у твоей сестры. У Сары.
Билл с трудом заставил себя произнести это имя. Мысленно он называл Сару не иначе как «свихнутая сестрица».
— Это правда, — все тем же беззаботным тоном подтвердила Бекка. — У Сары новый бойфренд. Он очень заботливо относится и к ее детям, и к Холли.
Новый бойфренд. Новый долбаный бойфренд!
Значит, все обстояло гораздо хуже. Несравненно хуже. Невообразимо скверно — вот как все обстояло.
— Я возвращаюсь в Лондон, — едва сдерживаясь, объявил Билл. — Вылетаю первым же рейсом. Дай мне адрес Сары!
— Зачем?
— Затем, что если ты в не состоянии позаботиться о нашем ребенке, это сделаю я.
— Не горячись, Билл. И тебе совсем не надо сломя голову нестись в Лондон. Я знаю, как ты относишься к Саре. Я и не пытаюсь выгораживать сестру. В прошлом она куролесила так, что у меня руки опускались. Но за последние несколько лет она изменилась к лучшему. С тех пор как она прекратила пить и баловаться наркотиками, она стала намного мягче. Она стала нормальным человеком. Терапия сделала чудеса. Холли очень нравится в ее доме. Девочка там в полной безопасности. Я и сама собиралась тебе рассказать об этом, но боялась, что ты начнешь дергаться.
— Ах, ты боялась, что я начну дергаться? — закричал Билл. — Я начну не только дергаться! И когда же ты собиралась мне это сказать? Может, ты скажешь, что и из-за тебя я дергаюсь напрасно?
— Билл, я отдала им Холли совсем ненадолго, пока моему отцу не станет лучше. — Кажется, она искренне недоумевала, почему все события видятся ему именно так. — В доме Сары очень любят Холли. И возятся с нею. Сама Сара. Ее дети. И в особенности — ее новый бойфренд.
Опять этот бойфренд! Очередной трахальщик.
— Билл, это временно, — повторила Бекка. Она говорила на удивление спокойно и хотела, чтобы и он успокоился. — Только пока мой отец болеет. Но Холли там действительно хорошо. Поверь мне, прошу тебя.
— Мне это не нравится.
Бекка вздохнула. Она умела вздыхать так, что Биллу иногда хотелось лезть на стенку.
— Что тебе не нравится?
— То, что Холли живет у чужих людей.
— Моя сестра — не чужая.
— Даже хуже. Никакого стержня, а вот психопатии — через край. Какие там перемены? Она всегда была такой. То замужество, то полон дом лесбиянок.
— Да, Билл, все это было. Когда у Сары распался первый брак, ее словно подменили. Я сама ее не узнавала. Но эта полоса позади. Поверь мне, Сара серьезно изменилась. Если бы я видела хоть малейшую опасность для Холли, я бы ни за что не оставила дочь у сестры. Сара мне очень помогает. Я говорю тебе правду.
Но Билл не желал верить такой правде.
— Мне это не нравится, — повторил он. — Холли должна быть рядом с тобой.
— Говорю тебе, я почти все свое время провожу с отцом.
— Мне все равно это не нравится!
Терпение Бекки кончилось. Разговор с мужем измотал ее и морально, и физически. Но в отличие от многих женщин Бекка не срывалась на крик. В ее голосе появились холодность и отстраненность. Однако Билл был слишком взбешен и проигнорировал эти сигналы.
— Нравится тебе или нет, но я здесь одна. И все, что на меня наваливается, я вынуждена разгребать в одиночку.
— Если с Холли что-нибудь случится, я тебе никогда этого не прощу, — произнес он фразу, способную украсить собой любой дамский роман.
— Билл, ты вообще меня слышишь? Повторяю: если бы поведение Сары внушало мне хоть малейшее сомнение, я бы ни за что не оставила Холли в ее доме. И, да будет тебе известно, Холли там очень нравится. Ей там веселее, чем с нами. У Сары все вместе собираются за столом, вместе проводят время.
— А мы нет? И ты не знаешь почему? Да потому, что я вкалываю по двенадцать часов в день, чтобы у вас с Холли была достойная жизнь!
— Ты думаешь, зарабатывание денег освобождает тебя от всех прочих обязанностей?
— Ты всегда услужливо подсказываешь мне, о чем я думаю!
— И тебя это раздражает?
— Что ты! Восхищает! Я просто в восторге, что за меня кто-то думает.
Билл инстинктивно обернулся. В противоположном конце коридора стоял Шейн. Дверь конференц-зала оставалась открытой. Там ждали, когда Билл закончит свой «неотложный разговор».
— Дочь всегда должна находиться у тебя на первом месте, — заявил Билл, демонстративно поворачиваясь к Шейну спиной. — Прежде всего, ты обязана помнить о ней.
— Я помню, Билл, и однажды ты в этом убедишься, — устало ответила ему Бекка. — А позволь спросить: что является главным в твоей жизни? Что занимает первое место в твоей шкале приоритетов? Минувшим вечером мы с Сарой как раз говорили об этом. Некоторым мужчинам, едва они переступят порог офиса, свойственно начисто забывать о своей семье.
— Я не хочу, чтобы ты обсуждала меня и мою работу с этой свихнутой сукой! Больше не смей говорить с ней обо мне! — заорал он.
Ответом ему были короткие гудки. На плечо осторожно легла чья-то рука. Обернувшись, Билл увидел Шейна.
— В семье порядок? — спросил австралиец.
— Полнейший, — стискивая зубы, ответил Билл.
Бекка не верила своим глазам: по коридору детской клиники к ним шел… Сарфраз Кхан. Индиец широко улыбался. Бекка не сразу отделалась от мыслей о галлюцинации.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, задним числом ругая себя за бестактный вопрос.
— Заходил повидать друзей, — ответил Кхан.
Он присел на корточки, здороваясь с Холли. Детям никогда не требовалось задирать голову, чтобы поговорить с «дядей доктором», и эта его черта очень нравилась Бекке.
— Завтра утром я уезжаю в Ливерпуль. — По лицу доктора Кхана промелькнула какая-то тень. — Мама неважно себя чувствует.
Он встал и отвернулся, поправив блестящие черные волосы. Бекке было знакомо чувство, владевшее им, — чувство вины взрослых детей, живущих вдалеке от своих родителей.
Сара с любопытством глядела на нее и на индийца, и Бекка торопливо представила их друг другу. Доктор пожал руку Сары. Похоже, ему с трудом верилось, что эта рыжая, коротко стриженная женщина — сестра Бекки.
— Все в порядке? — спросил он, и Бекка поняла, что вопрос касается Холли.
— Да, доктор. Все замечательно. С тех пор — ни одного приступа. Девочка довольна, что вернулась в Лондон. Но, конечно, скучает по отцу.
— Еще бы, — понимающе произнес индиец.
Он снова опустился на корточки, улыбаясь Холли профессиональной улыбкой детского врача.
— А как ты перенесла долгий перелет? Не устала?
— Я видела кабину, — с гордостью объявила Холли.
— Неужели?
— Да. Это такое место, где сидят пилоты, — пояснила девочка. — Меня туда пригласили.
— Ого! — Доктор Кхан встал и улыбнулся Бекке. — Сколько летаю, меня почему-то никогда не приглашали в кабину.
Казалось, он собирается с духом, чтобы сказать что-то еще.
— Не составите ли вы мне компанию на чашечку кофе? Судя по всему, у моих старых лондонских друзей сегодня иные планы. Как быстро нас забывают, — вздохнул он, пытаясь превратить все это в шутку. — Разумеется, я приглашаю всех троих, — спохватившись, добавил доктор Кхан.
— Увы, я не могу, — покачала головой Бекка.
— Не выдумывай, — подтолкнула ее локтем сестра, и в этом жесте Бекка узнала прежнюю бесшабашную Сару. — Я отведу Холли домой, а ты выпьешь кофе со своим шанхайским другом.
Сара повернулась к доктору.
— С тех пор как Бекка вернулась в Лондон, ее из дому не выгонишь. Надо же иногда проветриться.
«Проветриться». Словечно из прежнего лексикона Сары. Только теперь они с сестрой как будто поменялись ролями.
Добропорядочная Сара повела племянницу домой, а Бекке досталась роль искательницы приключений.
Бекка проследила, как дочь и сестра скрылись в Риджентс-парке, и повернулась к Сарфразу Кхану. Она впервые видела индийца, краснеющего от смущения.
— Можно пойти в здешний «Старбакс», — предложил он. — Ближайший через дорогу от моего отеля.
Бекка поморщилась.
— Вам еще не надоели шанхайские «Старбаксы»? — спросила она.
— Тогда я приглашаю вас в кафетерий моей гостиницы.
Опять-таки задним числом Бекка подумала, что, пожалуй, стоило согласиться на «Старбакс».
Доктор Кхан остановился в отеле «Лэнгхем» на Портланд-Плейс. Кафе помещалось на первом этаже, рядом с вестибюлем. Сейчас там было полно туристов, с аппетитом поглощавших ячменные лепешки с чаем. Бекка и доктор заказали по чашке кофе.
Скованность постепенно оставляла Бекку. Сарфраз — порядочный человек, вряд ли склонный к интрижкам. Сейчас его волновала совсем другая женщина — его собственная мать, мужественно сражавшаяся с ранней стадией рассеянного склероза. Доктор мучился из-за невозможности бросить практику в Шанхае и вернуться в Ливерпуль. Чувствовалось, что он буквально разрывается между двумя городами. Открытость Кхана подействовала на Бекку, и она, сама того не желая, рассказала доктору, что тоже вынуждена разрываться между Шанхаем и Лондоном, одновременно исполняя три разные роли: матери, дочери и жены.
— Порою я просто не знаю, что делать, — говорила Бекка. — А если честно — я никогда не знала, что мне делать. — Она смотрела в пустую кофейную чашку. — Отец, муж, дочь. Три самых дорогих для меня человека, и каждый тянет меня в свою сторону.
Доктор Кхан задумчиво глядел на нее. Вероятно, упоминание о Билле заставило его соблюдать дистанцию. Бекке не хотелось, чтобы обыкновенную беседу за чашкой кофе он посчитал свиданием. Но вскоре она поняла, что мысли индийца заняты совсем другим.
— Вот что ты должен делать, — сказал он.
— Вы о чем? — не поняла Бекка.
— «Вот что ты должен делать, — повторил Кхан, — любить землю, солнце и животных, презирать богатство, подавать милостыню всем просящим, противостоять глупцам и безумцам, посвящать свои доходы и труды другим людям, ненавидеть тиранов, не спорить о Боге, быть терпеливым и снисходительным к людям и не снимать шляпу ни перед чем известным или неведомым».[54]
— Что ж, спасибо за совет, — отозвалась Бекка. — Я постараюсь все это запомнить.
— Вам не нравится? — упавшим голосом спросил доктор Кхан.
— Почему же? Пожалуй, это самые удивительные слова, которые я когда-либо слышала. Откуда они? Из стихотворения?
Он кивнул.
— Это Уолт Уитмен. Кстати, вы знаете, что его тоже можно считать врачом? Во время Гражданской войны он ухаживал за ранеными и умирающими. Все это очень сильно подействовало на его дальнейшую жизнь.
Доктор Кхан позвал официанта и попытался заплатить за обе чашки кофе, сказав, чтобы счет передали в номер, однако Бекка предпочла расплатиться самостоятельно. К счастью, индиец не настаивал.
Они вышли в вестибюль. Бекка произнесла традиционные в таких случаях слова: пожелание удачной дороги до Ливерпуля.
— Ваше появление будет лучшим лекарством для вашей мамы, — добавила она.
— Кстати, я процитировал вам не все, — улыбнулся доктор Кхан, ловко обходя груды чемоданов. — «Не робейте перед невеждами, наделенными властью; заботьтесь о молодых и о матерях семейств».
«Удивительно, — подумала Бекка. — Врач, цитирующий классиков в шумном гостиничном вестибюле».
— «Читайте эти листья на открытом воздухе в каждый год каждого сезона вашей жизни, — продолжал Кхан, словно забыв о Бекке. — Перепроверяйте все, что слышали в школе и церкви и что читали во всех книгах, отметайте все, что оскорбляет вашу душу, и тогда само ваше тело станет великой поэмой».
Бекка сама не поняла, как это произошло.
Она сказала доктору Кхану, что завтра утром отправится в книжный магазинчик на Примроуз-Хилл и купит все книги Уолта Уитмена, которые там обнаружит. На это индиец ответил, что у него в номере есть сборник избранных произведений, который он с удовольствием подарит Бекке.
Бекка отнекивалась. Доктор Кхан настаивал. Наконец она согласилась. Книга никогда не считалась предосудительным подарком. А вот ждать одной в вестибюле, пока он поднимется в номер за книгой, почему-то казалось Бекке не слишком приличным. Особенно в этом старомодном вестибюле с позолотой, напоминавшем о викторианской Англии.
Они молча вошли в зеркальную кабину лифта и так же молча поднялись на нужный этаж.
Бекка никак не ожидала, что номер доктора Кхана состоит из нескольких комнат.
— Это любезность администрации, — пояснил он, словно прочитав ее мысли.
На диванной подушке лежала коробка с шоколадными конфетами. Индиец открыл крышку и взял конфету, почему-то забыв угостить Бекку.
— Обычно я беру номер поскромнее. Я всегда останавливаюсь в «Лэнгхеме», когда прилетаю из Шанхая. С самолета сразу на поезд — для одного дня это все-таки утомительно.
Бекка не помнила, чтобы в Шанхае доктор Кхан был таким говорливым. Он вдруг повернулся к ней и подошел почти вплотную. Некоторое время они глядели друг на друга, затем индиец сунул конфету в рот и добавил вторую.
— Сейчас я принесу вам книгу, — сказал он и скрылся за дверью.
Бекка подошла к окну. Она глядела на огни здания Би-би-си, на флаги, развевающиеся над посольствами. Отсюда был виден большой отрезок Портланд-Плейс, которая вела к Риджентс-парку, Примроуз-Хилл и спрятанным жирафам.
Когда Кхан вышел из гостиничной спальни с толстым сборником стихов Уитмена, Бекки в номере не было.
Их такси было вынуждено остановиться, присоединившись к веренице замерших машин. Впереди виднелся опрокинутый грузовик. Он лежал на боку.
Водитель не пострадал и сейчас стоял рядом, все еще не веря в случившееся. Его руки сжимали портативный DVD-плеер, который он смотрел, сидя за рулем. Вероятно, это и явилось причиной аварии.
Грузовик перевозил фрукты. Они-то и блокировали дорогу между Шэньчжэнем и фабрикой компании «Хэппи траусерз». Словно рог изобилия изверг на дорогу горы яблок, бананов, дынь, слив, апельсинов, манго и личи.[55] Фрукты высыпались из прорванных картонных коробок, но лежали в бумажных и целлофановых пакетах и дразнили собой зевак, собравшихся по обе стороны дороги.
Судя по всему, авария произошла несколько минут назад, и дорожная полиция еще не успела приехать. В толпе началось шевеление. Мужчины все еще стояли и глазели, а женщины вышли на дорогу и начали собирать фрукты, торопясь успеть до приезда полицейских. Однако фруктов было столько, что большая часть оказалась раздавленной ногами китаянок.
Билл сидел рядом с таксистом. Нэнси Дэн и Малахольный Митч расположились сзади. Водитель никуда не торопился. Он равнодушно смотрел на то, как женщины на дороге собирают и давят фрукты. Билл вспомнил про Тигра и невольно вздохнул.
— Есть тут какая-нибудь другая дорога? — спросил Билл, и Нэнси перевела его вопрос на кантонский диалект.
Митч дотронулся до плеча Билла.
— Не стоит торопиться, — посоветовал ему один из старейших наемных юристов фирмы. — Мы почти добрались.
Билл недовольно сощурился. Вообще-то Малахольный Митч не должен был лететь в Шэньчжэнь. Но Шейна по-прежнему мучили приступы боли, и вместо него отправили Митча, хотя старшим назначили Билла.
— Я вынужден торопиться, Митч, — ответил ему Билл и мысленно добавил: «Иначе я стану похожим на тебя и кончу так же, как мой старик».
Пока они говорили, подъехала дорожная полиция. Полицейские сердито кричали на женщин, прогоняя их прочь с дороги. Торопился не только Билл. Во многих машинах ехали иностранные бизнесмены, привыкшие считать и время, и деньги. А свободная экономическая зона Шэньчжэнь очень нуждалась в иностранных инвестициях.
Лица изгнанных с дороги женщин были такими же отрешенными, как лицо таксиста. Грузовик оттащили в сторону. Фрукты за это время успели превратиться в желто-красное месиво, под стать цветам китайского флага.
Такси двинулось дальше.
То, ради чего Билла и его коллег вызвали в Шэньчжэнь, называлось этическим аудитом. Один из клиентов фирмы попросил провести этический аудит производственной компании «Хэппи траусерз». Иными словами, рассмотреть моральные аспекты производства дешевой одежды для западных потребителей, которая изготавливалась руками китайских рабочих, одетых в лохмотья.
— Китай сейчас переживает промышленную революцию, — напутствовал их Девлин перед отлетом в Шэньчжэнь. На сей раз лицо босса не излучало оптимизма. — Промышленная революция требует жертв. Дополнительные оплаченные отпуска и дополнительные перерывы на чай будут потом.
Коренастый главный менеджер в белой нейлоновой рубашке устроил им экскурсию по фабрике. Заученно улыбаясь, он давал пояснения, которые Нэнси добросовестно записывала.
Часть рабочих жила в общежитии на территории фабрики. Они заглянули в одну из комнатенок. В лицо пахнуло спертым воздухом. Вдоль стен стояли четыре трехъярусные койки. На них спали люди. Потревоженные полоской света, они вяло шевельнулись, но продолжали спать. Билл вздрогнул. Ему сразу вспомнились книги и фильмы о концлагерях и трюмах кораблей, набитых рабами. Он украдкой взглянул налицо Нэнси. Ледяное спокойствие. Она осторожно прикрыла дверь. Экскурсия продолжалась.
Биллу казалось, что они попали в девятнадцатый век. И ко всему этому он должен был привыкнуть. Такие слова он не раз слышал от Девлина. Несколько лет назад в Шанхайском филиале и слыхом не слыхивали об этическом аудите. Но теперь иностранным компаниям приходилось считаться с мнением потребителей в своих странах. Пусть во многом оно было создано СМИ и правозащитными организациями, однако люди на Западе, покупающие китайские товары, хотели знать, не нарушают ли производственные условия законы Китая, законы Международной организации труда и права человека. Во всяком случае, так это звучало в устах Девлина.
Главный менеджер показал им умывальную и, все так же заученно улыбаясь, горделиво пояснил, что она «оборудована водопроводом». Ни душевых, ни горячей воды там не было. Потом «этическим аудиторам» предъявили кашу, за которой рабочие выстраивались в очередь в фабричной столовой. Запах там стоял такой, что Билл едва удержался, чтобы не зажать нос.
Большинство тех, кто ел в столовой, отработали по две смены подряд. Билл не осмеливался взглянуть в их потухшие, ничего не выражавшие глаза. Вот он — настоящий «золотой запас» Китая, фундамент, на котором стояли роскошные супермаркеты Бунда, сверкающие небоскребы Пудуна и все остальное, что называлось китайским «экономическим чудом».
Но даже в этой беспросветности Билл сумел заметить ростки новой жизни. Девушки в столовой перебрасывались шутками. На стенах вонючих комнатенок он видел пришпиленные фотографии нарядно одетых, ухоженных детей. А когда закончилась утренняя смена, в толпе рабочих, покидавших фабрику, Билл заметил парня и девушку. Они никуда не спешили и, выйдя за ворота, обнялись и встали у фабричной стены. Наверное, Девлин все-таки прав: чтобы сравнивать и судить, нужно знать, каким был Китай двадцать, тридцать или пятьдесят лет назад.
Конечно, условия на фабрике больше соответствовали девятнадцатому, нежели двадцать первому веку. Но кем бы были сейчас эти рабочие и работницы, останься они в своих деревнях? Процветающими фермерами? Вряд ли. Биллу приходилось полагаться на слова Девлина. А Девлин рассказывал ему, как полвека назад политика «Большого скачка»[56] обрекла миллионы китайцев на голодную смерть. И сейчас внуки выживших радовались, что у них есть работа и еда.
Биллу хотелось в это верить.
А главный менеджер продолжал улыбаться, глядя на шанхайских юристов, и давал пояснения на ломаном английском. Он не впервые сталкивался с «этическим аудитом» и хорошо понимал правила игры. Он умел утихомиривать встревоженные западные умы и знал, что способны переварить слабые западные желудки. Билл подозревал, что подобные визиты ничего не меняли — только главный менеджер обучался все искуснее давать заверения, которые «большеносые идиоты» хотели от него услышать. Но кто знает, вдруг без этих визитов положение фабричных рабочих было бы еще хуже?
Экскурсия по фабрике продолжалась. Их привели в ткацкий цех, где над станками сгорбились сотни молоденьких ткачих. Их головы со стянутыми в пук волосами наполовину скрывались за громадными бобинами желтых ниток. Вид у работниц был изнуренный. Биллу показалось, что их держат впроголодь. Волосы, лишенные блеска, плохие зубы, морщинистая кожа. А ведь многим девушкам не было и двадцати!
Цзинь-Цзинь Ли и ее подруги жили словно на другой планете. Фабричные работницы выглядели так, как большинство женщин в разных уголках Китая: они старились, не успев ощутить свою молодость. Живые плоды, из которых выжали почти все соки. Оглушительно грохотали ткацкие станки. Малахольный Митч попытался что-то сказать Биллу. Все слова потонули в невероятном шуме. Какие тут разговоры! В этом аду невозможно было даже собраться с мыслями.
Главный менеджер повел их в другой цех, где работали исключительно молодые парни. Почти мальчишки. Людей среднего возраста Билл тут не увидел. Может, те, кто постарше, уже не выдерживают этого ада? Он вдруг представил себе родные деревни этих ребят. Вот там, наверное, ни одного молодого лица. Получалось, что нынешнее «экономическое чудо», как и «Большой скачок», тоже ударило по деревне?
Здесь шум был еще сильнее, чем в ткацком цеху. Рабочие изготовляли кроссовки. Тяжеленные прессы превращали заготовки в будущую обувь, другие машины скрепляли отдельные части, и все это быстро забиралось и столь же быстро возвращалось на черную ленту конвейера. Наверное, самой легкой здесь была сортировка готовых кроссовок по размерам. Парни, работавшие на сортировке, действовали, как автоматы. Они выхватывали пары обуви и молниеносно опускали в нужный отсек. Билл знал эту марку кроссовок. По наивности своей он думал, что их производство полностью автоматизировано.
В цеху пахло паленой резиной, разогретым маслом и человеческим потом. Прессы работали на сжатом воздухе, издавая специфическое шипение, которое тут же заглушал отвратительный лязг. Мысль о вратах ада пришла к Биллу уже потом, когда он вспоминал случившееся в штамповочном цеху.
Лязг, грохот, шипение имели свой ритм, и раздавшийся скрежет означал только одно — поломку. Через несколько секунд Билл сообразил, что это вовсе не скрежет. Это человеческий крик. Конвейер остановили. Все рабочие глядели в дальний конец цеха. Там в неестественной позе скрючился молодой парень. Одной рукой он держался за вторую, схватив ее чуть выше локтя. Лицо рабочего было мертвенно бледным, а глаза — широко распахнутыми от страха и недоумения.
К парню подбежали двое рабочих. Скорее всего, друзья. Один что-то кричал; вероятно, звал на помощь. Второй плакал. Нэнси Дэн, выхватив мобильник, вызывала «скорую помощь».
Раненого опустили на пол, уложив на бок. Он по-прежнему держался за обрубок руки. Ниже локтя осталось лишь кровавое месиво из мяса и костей. К нему подошел главный менеджер и присел на корточки. Что было дальше, Билл не видел, поскольку начальника и раненого окружило плотное кольцо рабочих. Некоторые что-то возбужденно говорили, но большинство просто стояли и смотрели.
Через несколько минут в цеху появились санитары с носилками и унесли изувеченного парня. Больше смотреть было не на что. Вынужденный простой кончился. Конвейер ожил. Уборщица очищала пресс, на котором работал раненый. Билл поспешно вышел из цеха.
Главный менеджер провожал «этических аудиторов» до ожидавшего их такси. На его лице сверкала все та же неистребимая улыбка. Китаец уверял их, что уже сейчас на фабрике начали пересматривать производственный процесс и этот «печальный инцидент» больше не повторится. Хотя — тут улыбка менеджера стала еще фальшивее — «дорогие шанхайские гости» понимают, что даже самые лучшие станки не уберегут рабочего от собственной невнимательности.
Биллу хотелось спросить, сколько десятков лет прессам в штамповочном цеху. Но еще больше ему хотелось убраться с этой проклятой фабрики.
Билл долго стоял под теплым душем. Через несколько часов Малахольный Митч, спустившись в бар отеля, обнаружил его там. К тому времени Билл успел влить в себя несколько бутылок «Чинтао».
— Он потерял руку, — сказал Билл. — Тот парень из штамповочного цеха. Нэнси звонила в больницу. Ей сказали, что пришлось ампутировать всю руку.
— Я знаю, — кивнул Митч.
Перед Биллом высился частокол из зеленых бутылок. Митч сел рядом и махнул официанту, заказав еще две.
— И все ради пары кроссовок, — не мог успокоиться Билл. — Или ради дешевого тряпья, которое потом отправят на Запад.
Митч покачал головой.
— Никакой дешевой одежды не существует. Просто ее истинную стоимость оплачивают не западные покупатели, а китайские рабочие. — Он открыл принесенную бутылку и глотнул пива. — Но мы прилетели в Шэньчжэнь защищать интересы наших клиентов, а не рабочих.
— И что же мы скажем нашим клиентам? — в отчаянии спросил Билл.
— Правду, Билл. Выложим им все, что видели, ничего не утаивая. Скажем, что фабрика компании «Хэппи траусерз» больше похожа на английский работный дом середины девятнадцатого века. Еще скажем, что здесь нужен новый Чарльз Диккенс, который напишет о вопиющем бесправии китайских рабочих.
— Ну, скажем. И что изменит наш рассказ?
— А ничего он не изменит, — вздохнул Митч. — Наших клиентов интересует размер получаемой прибыли. А покупателей интересуют «скандально низкие цены». Запад хочет совместить несовместимое: получать дешевые товары и сохранять совесть чистой. Никто не свернет свой бизнес в Китае. С какой стати? Мы ведь тоже не собираемся закрывать Шанхайский филиал, правда?
— Я только не понимаю, почему ради наших прибылей китайцы должны корячиться за два доллара в день? — начал заводиться Билл. — Почему парни должны работать на допотопном оборудовании и лишаться рук? Неужели мы не в состоянии что-то сделать? — спросил он, залпом допив остатки пива.
— Например? — спросил Митч.
После первого глотка он больше не притрагивался к пиву.
— Вы же видели их сегодня, Митч. Недавние крестьяне, они вкалывают по четырнадцать часов в день. Работают в две, а то и в три смены, пока не свалятся. Один выходной в неделю. И за это им платят пятьдесят фунтов в месяц. А мы суемся со своим дурацким этическим аудитом. Зачем вся эта комедия?
— В юриспруденции, Билл, очень многое является комедией. Странно, что вы до сих пор это не поняли.
— Неужели наши клиенты не могут заставить руководство этой фабрики что-то поменять в условиях труда?
— Во-первых, не могут. Во-вторых, не хотят, — невозмутимо ответил Митч. — Либо дешевые кроссовки, либо достойные условия труда. Западу нужны дешевые кроссовки. Нашим клиентам нужно, чтобы газетчики не лезли в их бизнес, и потому устраиваются фокусы вроде этического аудита. А если пресса нароет достаточно жареных фактов и они начнут угрожать репутации клиентов, знаете, что будет? Наши клиенты без лишнего шума переместят производство во Вьетнам. Или в Индию.
— Но ведь существуют законы об условиях производства, — не унимался Билл. — Есть правила техники безопасности. Эта фабрика ежедневно нарушает законы, принятые Международной организацией труда, не говоря уже о китайских законах. Парень, потерявший руку, должен подать в суд. — Билл качнулся вперед и едва не свалился с табурета. Он сел понадежнее и виновато улыбнулся. — Митч, у вас есть на примете хорошие юристы?
Его собеседник поднес к губам бутылку, но опять сделал лишь маленький глоток.
— Тяжело быть юристом в стране, где не главенствует закон, — сказал Малахольный Митч. — В Англии суды независимы от государства и наделены реальной властью. Судьи защищают права граждан, а не государственные интересы. В Китае все обстоит по-иному. Здесь по-прежнему действует коммунистическая правовая система. Ее принципы просты: каждый, у кого есть реальная власть — финансовая, политическая или военная, — не обязан подчиняться решениям суда, если таковые их не устраивают. Да и суды ни за что не станут ссориться с теми, кто обладает настоящей властью. Когда нет верховенства закона, есть право сильного. У этого бедняги нет никаких шансов. Суд повернет дело так, что парня выставят жертвой собственной халатности. Кстати, если вы помните, главный менеджер фабрики уже намекал на это.
Билл сжал голову в ладонях и некоторое время сидел неподвижно.
— Митч, можно задать вам один вопрос?
— Валяйте.
— Почему вы так и не стали партнером фирмы? В чем дело? Может, в вашей неторопливости? — со смехом добавил он, придавая вопросу несколько легкомысленный оттенок.
Митч засмеялся вместе с ним.
— В фирме говорят, что для Гонконга у меня не хватило стойкости, а для Шанхая — терпения. Я не оспариваю эти утверждения. Когда я стал работать юристом, то вскоре обнаружил, что юриспруденция — это тоже сфера услуг. А я всегда считал, что мы защищаем правду, восстанавливаем справедливость, оберегаем человеческое достоинство… Вот такие старомодные понятия. — Он поднял бутылку и чокнулся ею с пустой бутылкой Билла. — Увы, я ошибался.
В бар вошла Нэнси Дэн. Билл осторожно сполз с табурета. Больше всего он сейчас опасался растянуться на полу вниз лицом.
— Вы пойдете обедать? — спросил он Митча.
Митч покачал головой и поморщился.
— Вы еще способны есть? — удивленно спросил он. — После того, что мы сегодня видели?
Билл кивнул. Ему действительно хотелось есть. Митч слегка потрепал его по руке.
— Не беспокойтесь, Билл, — сказал он. — Вы обязательно станете партнером.
Ресторан отеля был пуст, если не считать группы подвыпивших русских. Громко стуча ножами и вилками, они ели свинину в кисло-сладкой подливе. Билл и Нэнси уже собирались повернуться и уйти, как в другом конце зала Билл вдруг заметил Элис Грин. Покачиваясь, Билл направился к ее столику. Элис приветственно взмахнула палочками для еды.
— Кажется, у «Баттерфилд, Хант и Вест» появился бизнес в Шэньчжэне? В этом рассаднике откровенной эксплуатации трудящихся? Кто бы мог подумать?
— А почему вас это так удивляет? — засмеялся Билл. — Между прочим, в этом, как вы сказали, рассаднике делается очень и очень многое из того, чем набиты западные магазины. Но вас-то что сюда привело? Наверное, прилетели утренним рейсом? Или нет? По-моему, я вас в самолете не видел.
— Я приехала поездом из Гонконга, — ответила Элис. — Возобновляю контакты со своей газетой. Едва мы узнали о происшествии на «Хэппи траусерз», я вскочила в поезд и поехала сюда. Что вы можете рассказать о рабочем, потерявшем руку?
— Естественно, это трагическая случайность.
Билл прекрасно сознавал: любое произнесенное им слово может быть потом использовано против него. Сразу вспомнилась приклеенная, точнее, вмороженная улыбка главного фабричного менеджера. Китаец явно умел владеть своим лицом.
— Администрация фабрики уже занимается расследованием причин.
Элис одобрительно кивнула.
— Вы здорово научились общаться с прессой, Билл, — сказала она, ловко подцепляя палочками янтарно-коричневый кусок жареной свинины. — А что говорят по этому поводу ваши клиенты?
— У меня пока не было возможности поговорить с нашими клиентами. Не сомневаюсь, что они будут шокированы случившимся.
— Вы так думаете? — Элис скептически улыбалась. — А вот я очень сомневаюсь. На фабриках Шэньчжэня ежедневно происходит не менее десятка таких вот «трагических случайностей». Десять рабочих лишаются руки или ноги! А смертность на производстве в десять раз превышает европейские показатели.
Билла начинала бесить циничная самоуверенность Элис.
— По-вашему, лучше бы эти люди болтались без работы и голодали?
— По-моему, эти люди заслуживают того, чтобы с ними обращались как с людьми.
Рядом переминалась с ноги на ногу Нэнси Дэн. Билл спохватился, что не познакомил женщин, и торопливо исправил свою ошибку. Элис одарила китаянку оценивающей журналистской улыбкой.
— Не желаете пообедать в моем обществе и близком соседстве с нашими русскими друзьями? — спросила она.
Один из русских развлекал своих соотечественников. Он дергал официантку за «конский хвост», мешая ей разливать пиво. Официантка стоически улыбалась, стараясь не пролить напиток мимо бокалов.
— Забавные существа, — кивнула в сторону русских Элис. — До этого один запустил в меня фаршированным блинчиком. Видимо, у русских это способ знакомства.
У Билла пропало всякое желание есть, и они с Нэнси покинули убогий зал ресторана.
На людных улицах Шэньчжэня пахло выхлопами дизельных двигателей и жареным утиным мясом.
— Элис — школьная подруга моей жены, — пояснил Билл. — Они много лет не виделись. Недавно встретились в Шанхае.
Нэнси кивнула.
— Я видела вашу жену, — сказала она, лавируя в вечерней толпе. — Я видела миссис Холден.
— Конечно. В Бунде, на обеде.
Он сразу вспомнил тот вечер: балкон, завораживающая панорама огней Пудуна, суливших удивительное будущее. Биллу показалось, что это было давным-давно.
— Нет, я встретила ее еще раньше. Миссис Холден меня не запомнила, но я ее хорошо разглядела. — Нэнси говорила торопливо. Наверное, она долго не решалась рассказать об этой встрече. — Это было вскоре после вашего приезда. В музее. На Хуанпи-Нань-Лу, в районе Синьтяньди. Там есть музей. Знаете?
— Домик, где проходил первый съезд китайской компартии?
Нэнси кивнула.
— Мне кажется, ваша жена очень добра.
«Ну вот опять!» — с досадой подумал Билл.
Китайцы обращались с английскими словами «доброта» и «любовь», как им вздумается. Они придавали этим словам новый смысл, а то и превращали их в полную бессмыслицу.
— Да, миссис Холден очень добра, если ее интересуют такие места, как этот музей, — патетически заявила Нэнси.
Билл растерянно кивнул. Он в очередной раз вынужден был признать, что совершенно не понимает китайской логики. В музеи людей приводит любопытство, а не доброта.
Ему стало неуютно в уличной толпе. На Западе это называлось бы давкой. Нэнси шла спокойно, словно они гуляли по пустынной аллее.
— Мне очень нравится этот музей, — все с тем же воодушевлением продолжала Нэнси. — Сейчас туда ходят очень немногие, и там всегда пусто. А для меня это очень интересное место. Я прихожу туда и думаю о людях, которые однажды там собрались. Им хотелось справедливости. Сейчас люди забыли, что такое справедливость. Когда я училась в средней школе, нас часто водили в этой музей. Поэтому я и решила стать юристом, — вдруг призналась она.
Билл вспомнил «старомодные» рассуждения Митча о защите справедливости.
«Пожалуй, они с Нэнси составили бы идеальную пару», — подумал он.
— В Китае и тогда было много несправедливости, и сейчас не меньше,[57] — сказала Нэнси. — Вы видели фабрику. — Нэнси презрительно фыркнула и покачала головой. — Собакам богачей живется лучше, чем детям бедняков.
— Тогда почему люди соглашаются работать на таких фабриках? — Билл остановился.
Дурацкий вопрос, на который он и так знал ответ.
— Потому что они хотят стать частью нового Китая, — ответила Нэнси. — По телевизору они видят другую жизнь и тоже хотят так жить.
Полвека назад Нэнси Дэн наверняка вступила бы в компартию. Сегодня она пыталась помочь своей стране, получив юридическое образование и придя на работу в «Баттерфилд, Хант и Вест».
— И потому вы стали юристом? — спросил Билл. — Вам хотелось изменить мир?
— Вы смеетесь надо мной, — вздохнула Нэнси.
— Я бы не отважился смеяться над подобными вещами.
— Мой отец говорил, что юрист — это священная профессия. Такая же, как врач. Но не такая, как бизнесмен.
— Хороший человек был ваш отец.
Нэнси удивленно пожала плечами.
Они подошли к лотку, торговавшему горячей пищей. Нэнси заказала себе и Биллу по порции пирожков с курятиной и жареную утку с рисом.
— У меня нет грандиозных планов, — призналась Нэнси. — Мое место — очень скромное. Но я верю, что у моей страны может быть другое будущее. Более справедливое. Меня не волнуют чужие предсказания. В Китае возможны любые перемены.
— Я одного не пойму… Я говорю про Яндун. Почему местные власти обманывают крестьян? Почему не выплатят им всю сумму причитающейся компенсации?
Нэнси подала Биллу тарелку и пластиковые палочки для еды.
— Здесь виноват Конфуций, — улыбнулась она. — Когда-то он провозгласил, что обязательства перед семьей выше обязательств перед государством. Зачем отдавать деньги чужим людям, если их можно приберечь для своих, не опасаясь наказания? Так рассуждает председатель Сунь и его ближайшее окружение. — Она ловко подцепила палочками кусочек утиного мяса. — Влиятельные люди в Китае ненавидят любую коррупцию, кроме собственной.
— Когда на этой жуткой фабрике кончилась смена и рабочие выходили за ворота, я увидел парня и девушку. Вероятно, они любят друг друга. Они просто стояли у стены и никуда не торопились. Я подумал: а какой была бы их жизнь, если бы они остались в своих деревнях? Лучше или хуже? Я действительно не знаю, потому и спрашиваю.
Нэнси Дэн задумчиво жевала.
— Если эти двое не приехали бы сюда, они бы не встретились, — сказала она.
— Можно смотреть на ситуацию и под таким углом, — согласился Билл.
Жареная утка оказалась удивительно вкусной. Нэнси дополнительно заказала тарелку блестящих зеленых листьев чой-сум,[58] липких от устричного соуса.
— И все-таки, что ожидает Китай? Я спрашиваю не у западных экспертов, а у вас, высокообразованного китайского юриста. Каковы ваши прогнозы?
— Старики будут умирать, — сказала Нэнси. — В этом никто не сомневается, потому что старики всегда умирают. Весь вопрос — когда. Ведь старики могут жить и дольше.
Некоторое время они молча ели, жадно поглощая горячую пищу. Умница Нэнси не забыла про десерт, взяв две порции личи. Впервые за весь день Билл почувствовал себя почти хорошо.
Вот это и был настоящий Китай. Нэнси Дэн, не скованная условностями шанхайского офиса и с осторожным оптимизмом говорящая о будущем своей страны. Людный Шэньчжэнь, пропахший дизельными выхлопами и жареным мясом… Но и фабрика тоже была частью настоящего Китая.
Войдя в свой номер, Билл достал из бумажника три фотографии, которые повсюду носил с собой.
Первая запечатлела трехлетнюю Холли в форменном детсадовском комбинезоне с уморительно всклокоченными волосами. На второй — Бекка с дочерью. Билл помнил, как фотографировал их два года назад на карибском пляже. Холли улыбалась из-под красной «легионерской» шапочки с козырьком. Бекка в своем лимонно-желтом бикини, больших солнечных очках и с волосами, закрученными в узел на макушке, походила на кинозвезду пятидесятых годов. На третьем снимке Холли было несколько месяцев от роду; Бекка ее только что выкупала и завернула в мохнатое полотенце.
Билл долго глядел на семейные снимки, а потом поставил их в ряд на письменный стол, прислонив к стене. Маленькая и хрупкая баррикада, отгораживающая его от мира за окном.
Билл проснулся от нестерпимой боли в желудке. Судороги вытолкнули его из сна, заставив едва ли не ощупью добраться до туалета. Там Билл скрючился над унитазом. Его вытошнило несколько раз подряд. Лоб покрылся испариной. Билл дрожал. Едва выйдя из туалета, он был вынужден туда вернуться.
Его выворачивало наизнанку, пока желудок полностью не опустел. В последний раз это была лишь слюна, перемешанная с кровью. Билл доплелся до спальни и рухнул на кровать.
Вторично его разбудил звон в ушах. Билл очумело вертел головой, пока не сообразил, что всего-навсего слышит звон будильника.
«Где я?» — попытался сообразить Билл.
Он лежал в спальне своей шанхайской квартиры. Звонок будильника означал, что наступило утро понедельника и пора идти на работу.
Билл прошел в ванную, где попытался принять душ и побриться. Там его застигли новые позывы на рвоту. Билл опять скрючился над унитазом, мучаясь от сухих спазм. Желудку было уже нечего выталкивать из себя. На кафельные плитки пола упало несколько капелек крови. Билл провел по щеке. Так и есть, порезался.
Дрожащими руками Билл оделся и… рухнул на кровать, обливаясь потом от напряжения. Стены спальни кружились перед глазами. Тогда Билл встал, и кружение прекратилось. Бормоча себе под нос: «Ничего, сейчас все пройдет», он вышел из квартиры, сопровождаемый тошнотой и волнами желудочной боли.
В лифте Билл почувствовал, что ноги отказываются его держать. Они привалился к дверце и стоял так, пока не достиг первого этажа. Солнечный свет показался ему раздражающе ярким. Несколько шагов по двору, и Билл понял, что на работу он сегодня не пойдет.
Он прислонился к новенькому «БМВ», поставленному здесь с вечера, и попытался унять сердцебиение. Из соседнего корпуса вышла Энни в спортивном костюме. Она опасливо покосилась на Билла. Он махнул ей, зовя на помощь, но было поздно. Энни начала пробежку. Через несколько шагов она обернулась через плечо и еще раз неодобрительно поглядела на Билла. На ней были кроссовки от Луи Вуитона. Билл и не подозревал, что эта фирма выпускает кроссовки.
Билл боялся оторваться от чужого автомобиля. Он искал глазами швейцара, но того нигде не было. Время словно остановилось. Надо позвонить в офис. Билл сунул руку в карман пиджака. Мобильник остался в квартире.
Небо затягивалось облаками. Двор, как назло, был совершенно пуст. Оставалось одно: вернуться в квартиру. Бормоча проклятия, Билл отлепился от «БМВ» и тут же потерял равновесие.
Он наверняка упал бы, если бы чьи-то руки не вцепились в лацканы его пиджака. Затем к первой паре рук присоединилась вторая. Билл открыл глаза. Он стоял между Дженни Первой и Дженни Второй. Переговариваясь по-китайски, женщины повели его к лифту. Обе были одеты во все черное. Вероятно, они собирались на похороны, но этот момент ускользнул от внимания Билла.
Порывшись в его карманах, Дженни Первая нашла ключи. Китаянки ввели Билла в квартиру и попытались уложить в спальне, но его опять начало тошнить. Дженни Первая деловито стащила с него пиджак и развязала галстук. Билл встал на колени перед унитазом, чувствуя, что весь вспотел. Китаянка похлопывала его по спине, но исторгать было нечего. Желудок Билла давно опустел.
Дженни Первая отвела его в большую спальню и зашторила окна. У Билла не хватило сил объяснить ей, что он спит не здесь, он спит в детской спальне, а эта принадлежит его жене и дочери и ждет их возвращения. Он не мог сейчас произнести столько слов подряд. Билл смиренно позволил китаянкам раздеть его до нижнего белья и уложить. От прохладных простыней пахло свежестью. Кровать была удивительно просторной.
Что было потом? Скорее всего, он уснул, а когда проснулся, то увидел рядом с постелью Цзинь-Цзинь. Обе Дженни что-то ей объясняли. Затем Цзинь-Цзинь пошла закрыть за подругами дверь. Стены спальни все время пытались кружиться. Только лицо Цзинь-Цзинь оставалось неподвижным, словно центр вселенной.
— Спите, — велела она.
— Я вам так… — пробормотал Билл, пытаясь сесть и взять Цзинь-Цзинь за руку.
Какая маленькая ладошка. Даже странно, что это ладонь взрослой женщины, а не ребенка. Цзинь-Цзинь нахмурилась и отдернула руку. Билл чувствовал, что должен сказать ей важные вещи, но его подвело дыхание. Оно вдруг стало затрудненным. Биллу приходилось сосредоточиваться на каждом вдохе и выдохе. А ему так хотелось сказать Цзинь-Цзинь… но мысли путались.
— Вам лучше помолчать, — сказала она.
Билл закрыл глаза. Малейшее движение отдавалось болью в животе. Даже сквозь закрытые веки едкие капли пота попадали ему в глаза. Усталость, навалившаяся на него, казалась нечеловеческой.
Потом ему немного полегчало. Билл снова потянулся к руке Цзинь-Цзинь. В этот раз она не отдернула ладонь. Где-то без конца звонил телефон, но им было все равно.
День казался бесконечно длинным. Все это время Цзинь-Цзинь находилась рядом. Несколько раз она помогала Биллу встать и дойти до туалета, где его рвало желчью. Таким беспомощным он еще никогда не был.
Потом Билл заснул. Он не знал, оставалась ли Цзинь-Цзинь у него на ночь.
На следующее утро, убедившись, что Биллу не стало лучше, Цзинь-Цзинь поняла: надо вызывать врача. Но какого и откуда? Преодолевая стыд, она полезла в карман его пиджака и достала бумажник.
— Мы привыкли говорить: «сердечная недостаточность». Но эти слова лишь сбивают пациентов с толку.
Слова кардиолога были обращены к Бекке, ее отцу и сестре.
— С точки зрения медицины сердечная недостаточность — понятие относительное. Само слово «недостаточность» подразумевает, что сердце плохо гонит кровь по венам и артериям. А если оно не справляется, пациент может умереть. — Его губы дрогнули, изображая нечто среднее между улыбкой и гримасой. — И такое иногда случается.
Кабинет этого известного и дорогостоящего специалиста не отличался размерами. Врачу было около шестидесяти. Подтянутый, загорелый. От отца Бекка знала, что кардиолог любит кататься на горных лыжах и мечтает поскорее выйти на пенсию. Создавалось впечатление, что сейчас он думал о близком уик-энде. Прием назначили на два часа, но пришлось ждать, пока врач не отпустит предыдущего пациента. Бекка убедилась, что утренние часы все же лучше. Утром не надо так долго просиживать в приемной, листая глянцевые журналы и мучаясь страхом перед вынесением врачебного вердикта. Пожалуй, эту приемную стоило бы переименовать в «комнату страха».
Кардиологу ассистировала тучная медсестра в голубом халате. Она включила просмотровый экран, прикрепив к нему рентгеновские снимки. Изображения даже отдаленно не напоминали сердце.
Бекка сидела между отцом и сестрой. Она слушала плавную речь кардиолога и думала: сколько пациентов ежедневно узнают от него, что обречены! Он умел говорить и говорил с профессиональным состраданием. Впрочем, каким же еще могло быть его сострадание? По нескольку раз в день этот врач видел ужас на лице очередного обреченного, а на лицах родных — слезы, отчаяние и нежелание верить в услышанное. Он был лишь «секретарем» судьбы, и не его вина, что она чаще выносила смертные приговоры, чем миловала. Что для него ее отец? Просто пациент, назначенный на два часа.
— Нездоровое сердце правильнее сравнивать с неквалифицированным работником, — продолжал свою речь кардиолог. — Он может работать вдвое усерднее, но не сделает и половины необходимого. А вот здоровое сердце…
У Бекки в сумочке зазвонил мобильный телефон. Грузная медсестра посмотрела на нее так, будто собиралась убить взглядом. Бекка открыла сумочку и увидела на дисплее служебный номер Билла. Не сейчас. Она выключила мобильник.
— Простите, я забыла его выключить, — сказала она, словно оправдывалась перед сердитой толстухой.
До этого звонка они сидели, держась за руки. Сейчас пальцы отца и сестры вновь сжали ладони Бекки, словно хотели удостовериться, что она останется здесь.
— Можете одеваться, — сказал Шейну доктор Кхан.
Пока Шейн натягивал трусы и брюки, индиец прошел в ванную и вымыл лицо холодной водой. Он устал. Всего несколько часов назад он прилетел из Лондона, но сегодня у него был рабочий день, и его уже ждали пациенты.
Росалита сидела рядом, однако Шейн чувствовал, что он здесь один. Присутствие жены лишь усугубляло ощущение одиночества.
В Международный семейный госпиталь Шейна привели неутихающие боли в паху. Его «мужская снасть», столько лет бывшая источником наслаждений и приключений, вдруг превратилась в источник боли. Шейн чувствовал себя так, будто его предали давние и верные друзья. Иногда боль затихала, и он начинал верить в чудо… пока ему снова не обжигало пах. Он и хотел знать правду, и боялся. Но сегодня ночью Шейн понял, что устал от страха. Он обязан взглянуть правде в лицо.
Шейну остро недоставало подруги, союзницы. Жены, которая сказала бы ему, что все будет хорошо, что он непременно поправится и они вместе одолеют любые трудности.
Росалита сидела рядом с таким видом, будто ее обманули. Глядя на нее, Шейн ощущал себя самым одиноким человеком на земле.
— Это не рак и не мошоночная грыжа, — сказал доктор Кхан, однако что-то в тоне врача не позволило Шейну облегченно вздохнуть.
Хоть бы обследование не растянулось надолго! Сначала Шейна уложили на кушетку. Раздеваться не понадобилось: доктор попросил его лишь приспустить брюки и трусы. Пальцы в резиновых перчатках нашли место, где гнездилась боль. Осторожными, опытными движениями доктор Кхан тщательно пальпировал очаг, после чего отпал главный страх Шейна: это был не рак. Пальцы врача покинули область яичек и стали подниматься к верхней части паха, затем к животу, после чего вновь опустились и достигли границы боли. Подозрения на мошоночную грыжу также отпали. Шейн почему-то сразу поверил этому врачу. И все же…
— К сожалению, я не исключаю возможности перекрута яичка, — сказал доктор Кхан.
«Перекрут?» — мысленно повторил Шейн.
Об этом он даже не подумал. Австралиец целых две недели листал медицинские энциклопедии, сравнивая описываемые симптомы со своими ощущениями.
Судя по описаниям, у него вполне мог развиться рак. Ощущения подтверждали и мошоночную грыжу, хотя она была меньшим злом. Но перекрут яичка? Было ли это заболевание упомянуто в Кратком медицинском словаре? Несомненно. Почему же он не удосужился прочитать о нем?
— Перекрут — это ненормальное положение яичка, — пояснил доктор Кхан. — Представьте, что яичко повернулось вдоль своей оси.
Шейн развел ноги, затем свел их. Он представил, как это должно выглядеть, и содрогнулся. Австралиец попытался изобразить на лице мужественную улыбку. Не получилось. Его снова охватил страх неизвестности. Но, по крайней мере, теперь не понадобится перетряхивать книги.
— Каков наихудший сценарий? — спросил он, все еще пытаясь изображать бравого парня.
Доктор Кхан смотрел ему прямо в глаза.
— Если это действительно перекрут, тогда к одному из ваших яичек перестала поступать кровь. Началось омертвение тканей. Я пока ничего не утверждаю, но если это так, пораженный орган нужно удалить, и как можно скорее.
Шейн оцепенел настолько, что даже не смог испугаться.
У него продолжало биться сердце. Он продолжал дышать. Но жизнь вдруг сделала поворот в совершенно неожиданном направлении. Перекрут! Теперь он знает, что это такое.
А потом послышался спокойный, ровный и холодный голос Росалиты:
— Скажите, доктор, а после этого он сможет иметь детей?
Спрашивала женщина, оскорбленная и обманутая в своих ожиданиях.
Доктор Кхан уклонился от прямого ответа.
— Необходимо срочно сделать сканирование, — сказал он. — Я знаю лучшего в Шанхае специалиста. Правда, я не знаю, насколько он сегодня занят… Чтобы вам не сидеть понапрасну в его приемной, я сейчас позвоню и выясню, когда он сможет вас принять.
Шейн сокрушенно кивнул. Росалита не подошла и не помогла ему встать с кушетки. Она даже не коснулась его руки. Шейн почти забыл, что жена находится рядом.
На столе доктора зазвонил телефон. Индиец сердито схватил трубку.
— Я же предупреждал: никаких звонков, когда у меня в кабинете пациент!
— Простите, доктор Кхан, но это очень срочно. — Секретарша-китаянка нервничала, что сразу сказалось на качестве ее английского. — Звонит Цзинь-Цзинь Ли по поводу мистера Уильяма Холдена. Она говорит, вы знаете.
Ситуация показалась Кхану настолько дурацкой, что он засмеялся.
— Цзинь-Цзинь Ли? — переспросил он. — Конечно, это значительно сужает круг моих знакомств до каких-нибудь пятидесяти миллионов!
Но звонок он все-таки принял, бросив на Шейна и Росалиту извиняющийся взгляд.
— Доктор Кхан? — послышался женский голос. — Ваша секретарша немного ошиблась. Вы меня не знаете. Но вы знаете…
Билл метался по кровати. Она была большой, слишком большой для одного человека. Он безуспешно пытался заснуть, дрожа под липкими от пота простынями. Цзинь-Цзинь в спальне не было, но она не ушла из квартиры. Билл понимал это по звукам, доносившимся из-за закрытой двери.
Потом в его усталый мозг хлынули мысли. Почему желаемое приходит не тогда, когда к нему стремишься, а когда оставляешь всякие попытки? Перестаешь искать встречи со значимыми для тебя людьми, и они сами появляются на твоем пути. Перестаешь искать единственного человека, достойного твоей любви, и таких людей оказывается множество. И существует ли что-то вроде… чертежа счастливой жизни? Или схемы несчастья?
…Его спешно отвезли в Международный семейный госпиталь на Сянься-Лу. В руку вонзили иглу, от которой тянулась прозрачная трубка к стойке с капельницей. Жидкость была обжигающе холодной, словно раскрошенный лед. Билл морщился от боли. Цзинь-Цзинь робко стояла в углу палаты, не зная, оставаться или незаметно уйти.
— Не знаю, что именно вы съели, — сказал Биллу доктор Кхан, — но у вас налицо все признаки вирусной желудочно-кишечной инфекции. Похоже на амебную дизентерию. Вам придется остаться в госпитале, пока мы не сделаем необходимые анализы. Вдобавок у вас сильно обезвожен организм. Не скрою, вы могли бы умереть от обезвоживания.
— Моей жене позвонили? — спросил Билл. — А на работу? Бекке и так волнений хватает.
— Пока вы спали, приходила ваша сослуживица. Миссис Дэн, если я правильно расслышал ее фамилию.
Цзинь-Цзинь кивнула, но доктор Кхан этого не заметил. Билл чувствовал, что врач старательно не замечает ее присутствия.
— В вашей фирме знают о случившемся с вами. Миссис Дэн сказала, что сама позвонит Бекке… вашей жене.
— Я тоже хочу позвонить жене.
— Вы непременно ей позвоните, как только немного поправитесь, — отозвался Кхан стандартной врачебной фразой.
— Благодарю вас, доктор.
Индиец коротко кивнул и отвернулся.
Проснувшись, Билл не сразу вспомнил, что находится в больничной палате. Ее озарял слабый свет ночника. Из-за двери доносились звуки ночного госпиталя. Кто-то вскрикивал во сне. Потом мимо палаты на шуршащих колесиках провезли каталку. Толкавшие ее медсестры вполголоса разговаривали по-китайски. Где-то звонил телефон, но на звонок никто не отвечал.
Возле койки по-прежнему стояла капельница. Ее резервуар наполовину опустел. Билл шевельнул затекшей рукой, и по ней поползли волны такой же ледяной боли.
Билл вспомнил, как его сюда привезли, как ставили капельницу. Он вспомнил разговор с доктором Кханом. Потом индиец ушел. Цзинь-Цзинь тоже ушла, тихо и молча. А сейчас на стуле рядом с койкой сидел Шейн.
— Ну как ты, дружище? — спросил австралиец.
Билл закрыл глаза и улыбнулся. Австралийский акцент Шейна был сейчас самой лучшей музыкой для его ушей.
— Вляпались мы, дружище. Вроде бы крепкие, парни, а вот…
— Даже не знаю, что такого я мог съесть, — простонал Билл.
Он вспомнил их субботний поход в ресторан. Они с Шейном решили угостить немцев настоящей лапшой дань-дань.[59] Но почему из всех четверых отравился только он? Значит, дело не в лапше.
— Амебную дизентерию можно подцепить и через воду, — пояснил Шейн. — Даже через кубик льда. Я всегда говорю: в Шанхае нужно быть очень осторожным с водой. Твои уже знают?
— Нэнси должна была связаться с Беккой. Думаю, что она ей позвонила. Завтра я уже сам смогу поговорить.
— Наши передают тебе привет. Девлин сказал, чтобы ты не рвался на работу. Нет ничего хуже недолеченной дизентерии. — Шейн неуклюже заерзал на стуле. — А у меня сегодня адский денек был. Представляешь, втирали в мои «мужские сокровища» какую-то теплую вязкую дрянь. По виду что-то вроде желе.
Билл открыл глаза. Воспоминания заставили Шейна поморщиться.
— За эту процедуру люди выкладывают приличные денежки. Когда здешний док заикнулся про сканирование, я сразу представил… Есть такие громадные штуковины, вроде гробов. Тебя туда запихивают целиком. Кстати, как это называется?
— Магнитно-резонансная томография, — ответил Билл. — Сокращенно МРТ.
— Верно. МРТ. Но мне делали совсем другую процедуру. Вроде того, что делают беременным женщинам, когда хотят посмотреть на «начинку» их пуза. Им натирают живот и потом смотрят, как там будущий ребятенок.
Бекка проходила такое сканирование. Боже, как давно это было. Они держались за руки и восхищались, глядя на еще не родившуюся дочь. Какое замечательное было время! Лучшее время в их жизни… Нет, пожалуй, лучшее время — это когда Холли только родилась. Тоже нет. Лучшее время — когда она из ползунка превратилась в маленькую девочку и научилась ходить… Подумав еще немного, Билл решил, что лучшее время началось потом, когда Холли начала произносить первые слова.
Шейну требовалось выговориться.
— Да, дружище, именно такой скан. Я знаю, женщины обычно охают и ахают по поводу своих животов. — Он пододвинул стул ближе. — Я тоже поохал и поахал, когда мне втирали в яйца это гнусное желе.
Билл закрыл глаза и рассмеялся. Он вовсе не хотел обижать друга, но мысленная картина была слишком уж впечатляющей, и он не удержался. Рука сразу же отозвалась ледяной болью.
— И что теперь, Шейн? — осторожно спросил Билл.
Его рослый австралийский друг вновь заерзал на стуле. До сих пор он не делился с Биллом своими опасениями. Он вообще ни с кем не делился.
— Здешний док думал, что мне придется оттяпать одно яйцо. Это все после нашей веселой ночки в Пудуне. Помнишь?
— Так это тогда? — Биллу стало не до смеха. — Боже мой, Шейн… Слушай, мне так неловко.
«А ведь это он из-за меня, — подумал Билл, и мысль обожгла его еще сильнее, чем раствор в капельнице. — Он дважды вступился за меня. Тогда, в пабе, и потом. Какая идиотская цепь случайностей. Если бы не Цзинь-Цзинь… если бы не я… он бы не торчал здесь, а лежал бы рядом со своей Росалитой».
— Док подозревал, что у меня перекрут яичка. Но все оказалось не так страшно, — со смехом продолжал Шейн. — Радиолог — парень дотошный. Потрясающий специалист. И человек приятный. Рассмотрел мои «шарики» вдоль и поперек. Сказал, что никакого перекрута нет, но им здорово досталось. А я чего только не передумал за эти недели! Разум — такой паникер. Навоображает всяких гадостей и потом сам же верит.
— Так это же здорово, Шейн! — приглушенно воскликнул Билл.
Они оба старались говорить вполголоса, словно в палате находился еще один пациент, которого они опасались разбудить.
— Я очень рад за тебя, дружище, — добавил Билл.
— Я помню, как моя бабушка умирала от рака груди, — вдруг сказал австралиец. — Она была потрясающая женщина. Больше я таких не встречал. Когда опухоль обнаружили, оперировать было уже поздно. И знаешь, что сделала моя бабушка? Я это запомнил на всю жизнь, хотя был совсем мальчишкой. Так вот, она, не стесняясь меня, расстегнула платье и положила руку моей матери себе на грудь. На то место, где нашли опухоль. Бабушка заставила мать как следует ощупать этот бугор и запомнить свои ощущения. И сказала матери, чтобы отныне та регулярно проходила обследования. Уж если вдруг обнаружится подобная гадость, от нее можно будет своевременно избавиться… Знаешь, Билл, я боялся, что у меня рак. Но у меня не было бабушкиного мужества, чтобы запихнуть твою руку себе в трусы.
Теперь Билл засмеялся уже громче, не обращая внимания на боль в руке. Они оба словно избавились от какой-то тяжести.
— Все образуется, — сказал он Шейну. — Главное, что твоя снасть не повреждена. А врачи найдут, как снять боль.
Шейн кивнул.
— Когда попадаешь в такие переделки, начинаешь по-другому смотреть на свою жизнь. Как будто включается прожектор и высвечивает ее с разных сторон. — Он провел пальцами по лицу. — И брак твой проявляется во всей красе. Начинаешь видеть, что ты приобрел, а чего у тебя как не было, так и нет.
Шейн отвернулся.
— Билл, она начала собирать чемоданы. Не в буквальном смысле. Я перестал ощущать, что у меня есть жена. Я остался наедине со своими отбитыми яйцами. Если бы мне в самом деле грозила операция, я думаю, Росалита попросту тихо исчезла бы.
Билл подумал, что Шейн слишком поспешно сделал Росалиту своей женой, не успев даже толком узнать ее характер. Его завораживали ее песни в «Ни дна ни покрышки», и он, скорее всего, верил, что в жизни она такая же, как в песнях.
— Не торопись с выводами, — ляпнул Билл, досадуя на себя за банальные фразы. — Твое несчастье могло раскрыть в ней лучшие стороны. Возможно, оно сблизило бы вас.
Ну почему он не научился просто молчать, когда нечего сказать? По крайней мере, это честнее.
— Есть радикальный способ залатать дыры в браке. — Шейн фыркнул. — Можно задобрить ее дорогими побрякушками. Или накупить кучу тряпок. — Он мотнул головой. — Самое печальное, что я не чувствую в ней своего самого верного и надежного друга.
Билл закрыл глаза. Ему нечем было утешить Шейна. Он с удовольствием заснул бы сейчас, но ледяной холод в крови не давал спать, заставляя морщиться от боли.
— У нас не так, как у вас с Беккой. Мы с Росалитой — совсем другое. Мы не партнеры. Мы… я даже не знаю, кто мы на самом деле. Трахальщики с обручальными кольцами, и только. А после драки я и этого не могу. — Шейн закрыл лицо руками. Билл слушал его тяжелое дыхание. — О таких отношениях, как у вас с Беккой, можно только мечтать, — признался австралиец.
Билл с ним мысленно согласился. Но разум… разум порою действительно способен напридумать чего угодно и потом в это поверить.
— Какой ужас! Я до сих пор не могу поверить. Когда Нэнси позвонила мне…
— Брось! Было и прошло, — засмеялся Билл.
Бекка слушала бесцветный голос мужа и понимала, что это обычная мужская бравада. Билл говорил так, словно из него выпотрошили все внутренности.
— Как все по-дурацки получилось, — вздохнула она.
— Это ты о чем?
— Обо всем. О том, что нам пришлось улететь в Англию. Что ты вынужден выкарабкиваться из болезни один, и меня нет рядом.
— Бекки, но ведь у тебя была серьезная причина.
— Знаю, дорогой. А сейчас я больше всего хочу, чтобы мы снова оказались вместе. Только этого.
— Я тоже этого хочу.
«Как будто когда-то мы хотели чего-то иного!» — с грустью подумала Бекка.
Маленькая семья Холденов всегда хотела только этого — быть вместе и быть счастливыми. И одно невозможно без другого.
— Как твой старик? — спросил Билл.
— Без изменений. Результаты анализов ничего не показывают. У него по-прежнему перебои в сердце, а врач до сих пор не может установить причину. Билл, отец постарел у меня на глазах.
— А как Холли?
Бекка живо вспомнила их последнюю телефонную перепалку и очень испугалась ее повторения.
— С Холли все в порядке, — торопливо ответила она. — Играет с детьми Сары… Пожалуйста, поверь мне. — Бекка избегала говорить о бойфренде Сары. — Дорогой, я скоро заберу Холли. Совсем скоро, как только мой отец немного окрепнет. Я уже начинаю думать, что перебои в сердце — меньшее зло, чем его визиты к кардиологу.
— Хорошо, что Холли скоро снова будет с тобой, — дипломатично отозвался Билл, стараясь, как и Бекка, не ступать на опасную тропу.
— Ты-то как? Когда тебе нужно возвращаться на работу?
— Мне лучше. Честно, Бекки, мне значительно лучше. Девлин меня не торопит. Сказал, чтобы я и не думал о работе, пока полностью не окрепну. И потом, есть достаточно работы, которую можно делать дома.
— Думаю, мне все-таки нужно прилететь в Шанхай. Я позвоню доктору Кхану.
— Не надо, Бекки. Ну, будь умной девочкой. Я ведь уже выкарабкался.
«Только не пытайся меня обманывать», — подумала Бекка, вешая трубку.
Ее порыв постепенно угас. Какой Шанхай? Она прилетит на другой конец света, чтобы быть рядом с Биллом и постоянно думать об отце и Холли? Билл прав: самое скверное уже позади.
Она пошла на кухню и принялась готовить ужин. Пока варились макароны, Бекка сделала салат. Отец похрапывал на диване под бормотание телевизора. Бекка разбудила его, сказав, что ужин готов. Отец добросовестно обрадовался, как всегда наговорил комплиментов ее кулинарным способностям, но к еде почти не притронулся.
После ужина Бекка набрала номер Сары и пожелала Холли спокойной ночи. Потом она уселась рядом с отцом на диван. Старик предпочитал разностороннюю подачу новостей и заставлял ее переключаться на разные каналы. После очередного переключения Бекка обнаружила, что смотрит телевизор одна. Отец вновь погрузился в сон.
Странно, но ночью отца донимала бессонница, и он начинал бродить по дому, зато днем и вечером великолепно засыпал. Может, ему нужно поставить в спальню телевизор?
Около полуночи Бекка все-таки разбудила отца. Он поплелся наверх. Бекка услышала плеск воды в ванной. Затем скрипнула дверь отцовской комнаты. Бекка погасила везде свет и грустно улыбнулась. Как и Билла, ее ждала одинокая постель.
Для здоровья нужен чай и прогулки на свежем воздухе. Так сказала ему Цзинь-Цзинь.
Билл уже вернулся из госпиталя домой. По утрам к нему заходила ама Дорис или Тигр, которые приносили еду. Вечерами заглядывал Шейн, который теперь не слишком торопился к Росалите. В то утро Билл не ждал ни Дорис, ни Тигра, но дверной звонок все-таки зазвонил. Он открыл дверь, и Цзинь-Цзинь прямо с порога объявила, что повезет его на прогулку. Она предложила отправиться в Старый город, погулять по саду Юй-Юань и зайти в чайный домик на озере.
Они поехали туда в ее красном «мини-купере». Билл не мог решить, то ли Цзинь-Цзинь просто не умеет водить машину, то ли она — один из многочисленных шанхайских водителей-лихачей. Однако по пути они все же ни с кем не столкнулись и никуда не врезались.
Взявшись за руки, Билл и Цзинь-Цзинь шли по Старому городу, пока не оказались возле зигзагообразного моста, ведущего к чайному домику. Билл почувствовал, как она прижалась к нему сзади. Он остановился и обернулся. Цзинь-Цзинь быстро перевела взгляд на воду пруда, как всегда кипевшую от прожорливых золотистых карпов, потом посмотрела Биллу прямо в глаза.
— Хороший отец, хороший муж, хороший человек, — сказала она и кивнула, словно принимала важное решение.
Они долго смотрели друг на друга.
— Да, я так думаю, — прошептала Цзинь-Цзинь.
И тогда Билл поцеловал ее. Их рты идеально совпадали. Билл вдруг подумал, что одного желания поцеловаться бывает недостаточно. У кого-то язык нетерпеливый, у кого-то, наоборот, ленивый. У кого-то твердые или слишком влажные губы. Могут мешать и зубы, и носы. Но им с Цзинь-Цзинь не мешало ничего.
— Так нельзя, — прошептал Билл, пятясь назад.
Он намеренно отступил, потому что ему хотелось обнять Цзинь-Цзинь.
— Так нельзя, — повторил он, — потому что, если так будет, кем я тогда стану? Разве после этого я останусь хорошим отцом, хорошим мужем и хорошим человеком? Понимаешь, Цзинь-Цзинь? Если мы начнем, я утрачу все эти качества.
Она задумчиво кивала, словно соглашаясь с ним.
— Нам некуда идти, — заключила она.
Билл понял ее слова, но не знал, что сейчас подразумевала под ними Цзинь-Цзинь. Невозможность отношений между ними? Или нежелание идти в чайный домик, где их снова могли увидеть? В будние дни чайный домик практически пустовал. Вероятность, что их опять засечет Тесса Девлин или кто-то из фирмы, почти равнялась нулю (хотя и такого нельзя было исключать). А может, Цзинь-Цзинь имела в виду, что подобными вещами нельзя заниматься ни в его, ни в ее квартире?
Возможно, она имела в виду все сразу.
— Нет, нет, нет, — в отчаянии повторял Билл, отодвигаясь от Цзинь-Цзинь и стараясь не упасть с мостика. — Это невозможно. Я не могу привести тебя туда, где спала моя жена и играла моя дочь. И в твою квартиру мы не можем пойти — вдруг придет твой… друг? — Билл вспомнил о нем без всякой ревности. — У него ведь есть свои ключи, правда?
— Да, у него есть свои ключи, — спокойно ответила Цзинь-Цзинь. — Квартира принадлежит ему.
Они медленно пошли к чайному домику.
— Нельзя заниматься любовью в квартире Вильяма. Нельзя заниматься любовью в квартире Цзинь-Цзинь.
Цзинь-Цзинь улыбалась, словно все это было невинной шуткой. Биллу это отнюдь не казалось забавным. Они и так зашли уже слишком далеко. Поцелуй стал ошибкой. Но она была так добра к нему, от нее исходило столько тепла, а он так устал от своего одиночества…
— Ну как мы можем? Я представляю, насколько ты бесподобна, когда… ты понимаешь, о чем я. Но это невозможно.
Они молча вошли в чайный домик, молча уселись за стол и молча смотрели, как официантка разливает заказанный чай. Как и в прошлый раз, вода в чашках почти кипела. Пришлось ждать, пока чай остынет. Цзинь-Цзинь молча раскрыла сумочку и подала ему конверт. Внутри лежали два авиабилета компании «Дрэгон Эйр» с их именами. Рейс Шанхай — Гуйлинь. Дата вылета — завтра утром.
«Это невозможно, — сразу подумал Билл. — Куда я полечу?»
— Нет, — сказал он вслух. — Я не полечу ни в какой Гуйлинь. Мне нужно выходить на работу. — Он еще раз взглянул на билеты и покачал головой. — Никогда не слышал про такой город.
Билл протянул ей билеты, но Цзинь-Цзинь их не взяла. Она дула на чай в своей чашке.
— Послушай меня, Цзинь-Цзинь, — Билл подался вперед, — я не свободен. Три маленьких слова, но они обладают громадным смыслом. Это барьер. Я не свободен.
— Тебе понравится Гуйлинь, — сказала она, опасливо прикасаясь губами к чашке.
Пока Цзинь-Цзинь гнала машину в Новый Губэй, они молчали. Уже на подъезде к дому она вдруг заговорила и стала рассказывать, что ее отец родом из Гуйлиня. Так получилось, что мать у нее родом с северных окраин страны, а отец — с крайнего юга. Сказав это, Цзинь-Цзинь надавила на клаксон, словно напоминая миру о своем присутствии в нем. Она совершенно не соблюдала дистанцию и могла врезаться в любой из несущихся почти впритык автомобилей. Но Цзинь-Цзинь лишь мигала фарами, не выказывая ни малейшего страха.
Ее бесстрашие — вот что больше всего пугало Билла. Полное отсутствие страха, словно Цзинь-Цзинь не представляла, куда все это может завести.
Они стояли на деревянном мосту, под зонтом с эмблемой отеля, и смотрели на рыбака и его птицу, большого баклана.
С наступлением темноты специальные катера привозили туристов поглазеть на необычных рыбаков, ловящих рыбу без удочек и сетей. Прилетев в Гуйлинь, Билл и Цзинь-Цзинь в первый же вечер отправились сюда. Рыбаки выходили на лов на небольших плоскодонках. Они щурились или загораживали глаза локтем, защищаясь от яркого света прожекторов, бьющего с катеров. На плоскодонках горели керосиновые фонари «летучая мышь», и возле каждого из них, как возле костра, сидели человек и баклан.
Рыбаки подавали птицам знак. Те взмывали над водой и почти сразу же возвращались с добычей в клюве. Рыбаки — смуглые жилистые люди без возраста — забирали пойманную рыбу, складывая ее в большие плетеные корзины. Однако каждая седьмая рыбина принадлежала баклану. Хозяин ослаблял особую металлическую пряжку на шее птицы, позволяя своему помощнику проглотить честно заработанный улов. Вечером, в присутствии завороженных зрелищем китайских туристов, рыбная ловля казалась хитроумным цирковым трюком. Но днем, когда не было ни туристов, ни зонта, ни платы за вход на мост, рыбаки все так же посылали своих бакланов за рыбой. Цзинь-Цзинь рассказала Биллу, что рыбная ловля с бакланом — очень древнее занятие, которому не меньше тысячи лет.
Гуйлинь представлял собой уголок Китая, знакомый Биллу по репродукциям картин. За городом возвышалась цепь известняковых гор, уходящих к самому горизонту. Некоторые из них смотрелись достаточно живописно, другие имели столь правильную форму, что Билл сразу вспомнил горы на рисунках Холли. Всю панораму окутывала легкая дымка.
Казалось, что где-то поблизости проходит край Китая, хотя на самом деле до вьетнамской границы была еще не одна сотня километров. Красочные пейзажи Гуйлиня напоминали виды на открытках и несомненно производили большое впечатление, но не такое, как рыбаки и бакланы. Билл был просто очарован ими.
— Это для меня — настоящий Китай, — признался он.
Под мостом блестела вода реки Ли. Цзинь-Цзинь и река носили одинаковое имя. Прямо под ними ненадолго застыла плоскодонка. Рыбак без возраста расцепил пряжку на шее баклана, и пойманная рыба мгновенно исчезла в клюве птицы.
— Этот рыбак и эта птица. Для меня они — настоящий Китай, — снова сказал Билл.
Цзинь-Цзинь улыбнулась и пожала плечами. Билл стиснул ее руку. В глазах китаянки не было восторженного блеска. Цзинь-Цзинь воспринимала рыбака и баклана как нечто привычное, обыденное, на чем не стоит заострять внимание. Возможно, для нее и Китай, и весь мир выглядели гораздо проще, чем для него.
— Удобно, — проговорила она, кивком указывая на рыбака. Его баклан поймал очередную рыбину, но в этот раз хозяин не дал ему полакомиться и забрал улов. — Так ловить удобно.
Днем они бродили по Гуйлиню, а ближе к вечеру повесили на дверь гостиничного номера знак, запрещающий горничной и всему остальному миру мешать им предаваться страстной, изнуряющей любви. Билл стонал от наслаждения, Цзинь-Цзинь тоже. Их потные тела то сливались воедино, то в изнеможении отталкивали друг друга. Потом он заснул в ее объятиях.
Полнейшее безумие и глубочайший смысл одновременно. Внешний мир перестал существовать; вернее, внешний мир сузился до размеров гостиничного номера. Они должны что-то придумать. Как — этого Билл не знал. У него не было даже намека на план действий. Но каким-то образом нужно растянуть эти дни, растянуть до бесконечности. Интуитивно Билл чувствовал, что такое возможно. Главное — додуматься, докопаться, как это сделать.
А потом он как будто взглянул на себя со стороны, и его обдало жгучим стыдом. Заворочалось дремавшее внутри чувство вины. Вина и стыд; объединившись, они пожирали Билла, пока он лежал и глядел на спящую Цзинь-Цзинь. Вина была столь же очевидной, как и его недавняя болезнь. Но ужаснее всего оказалось понимание: представься еще такая возможность, и он сделал бы то же самое — схватил Цзинь-Цзинь за руку, повез в аэропорт, где они первым же рейсом полетели бы в Гуйлинь, чтобы опять оказаться на мосту через реку Ли и смотреть на рыбаков с бакланами.
Билл удивился, когда Цзинь-Цзинь сказала, что хочет навестить отца.
В их первое утро в Гуйлине Цзинь-Цзинь, возбужденная воспоминаниями, рассказала о своем детстве. Она говорила с насмешливой улыбкой, но у Билла едва не встали дыбом волосы. История ее детства тянула на роман ужасов. Со слов Цзинь-Цзинь, ее отец представлялся самодуром и домашним тираном, державшим в страхе всю семью. Билл думал, что после развода родителей Цзинь-Цзинь полностью прекратила общаться с ним. Отец жил в каком-то пригородном селении, куда можно было быстро добраться на такси. Каким-то образом Цзинь-Цзинь узнала, что он болеет. Находиться в Гуйлине и не заехать к отцу? Это не укладывалось в ее голове.
Билла ее решение откровенно рассердило.
— На Западе дети забыли бы такого папашу навсегда, как кошмарный сон.
— Но мы не на Западе, — возразила ему Цзинь-Цзинь.
Они взяли такси и поехали навстречу известняковым горам и рисовым полям. Билл смотрел на глянцевую ленту реки и вспоминал ужасающий рассказ Цзинь-Цзинь о ее чанчуньском детстве. Отцу могло не понравиться, как Цзинь-Цзинь с сестрой сидят за столом, и тогда он начинал хлестать дочерей палочками для еды. Цзинь-Цзинь вспоминала, как он не раз хватал мать за волосы и кричал: «Попрощайся с детьми! Скоро у них не будет матери!» Мать долго терпела, но все-таки подала на развод. Отец и потом не оставлял семью в покое. Случайно встретив Цзинь-Цзинь на улице, отец принимался обзывать ее последними словами. Ей было пятнадцать, отцу — сорок, и прохожие принимали их за поссорившихся любовников.
Когда Билл спросил, не вызвано ли такое поведение ее отца психическим расстройством, Цзинь-Цзинь ответила, что все куда проще. Ее отец был азартным игроком. После работы он отправлялся играть, и, если проигрывался вчистую, дома начинался ад. Всю досаду и злость он вымещал на жене и дочерях.
Деревня лежала в долине между двумя холмами с плоскими макушками. Их склоны были усеяны белыми пнями, напоминавшими надгробия братских могил. Билл ожидал увидеть хижины, как в Яндуне и других деревнях, но вместо этого его взгляду представилось скопище лачуг и палаток. Куски фанеры, ржавые металлические листы, обломки досок. Такой бедности Билл еще не видел. Заслышав шум подъезжающей машины, из лачуг и палаток выбежали босоногие ребятишки.
— Здесь что-то случилось? — поинтересовался Билл.
Цзинь-Цзинь подняла голову, кивнув в сторону холмов.
— Наводнение, — пояснила она. — В прошлом на холмах срубили много деревьев. — Она, наморщив лоб, вспоминала нужное английское слово. — Почва? Я правильно сказала? Когда нет деревьев и приходит тайфун, почва быстро сползает вниз. — Цзинь-Цзинь подняла маленькую руку, держа ее ладонью вниз. — Приходят дожди, река становится большой. Ты понимаешь?
Билл кивнул.
— И давно здесь так живут? — спросил он. — Когда случилось наводнение?
— Три года назад… Пошли искать моего отца.
Отца Цзинь-Цзинь они нашли на местной автобусной станции, где он работал. Глядя на его усы, Билл сразу вспомнил фильмы с Кларком Гейблом. Но в отличие от последнего китаец имел почти квадратную фигуру. Глядя на него и высокую худощавую Цзинь-Цзинь, с трудом верилось в их кровное родство. Он говорил с дочерью, застенчиво поглядывая в сторону Билла. Видя, насколько легко и естественно чувствует себя Цзинь-Цзинь рядом с отцом, Билл просто не мог ненавидеть этого человека.
— Я эта девушка отец! — произнес китаец по-английски.
Билл кивнул, и они оба улыбнулись. Двое других рабочих одобрительно хихикнули, впечатленные его знанием иностранного языка.
— Это все, что он знает по-английски, — сказала Цзинь-Цзинь.
Повернувшись к отцу, она что-то добавила на китайском.
Расставшись с семьей, отец Цзинь-Цзинь дважды пытался завести новую, но страсть к азартным играм и неизменившийся дурной характер помешали этому. Сейчас он жил один, в маленькой деревянной лачуге. Сырой климат деревни губительно сказывался на его больных легких. Все питание отца, по словам Цзинь-Цзинь, состояло из риса и дешевого чая. К тому же он бесконечно смолил самодельные сигареты, от которых его зубы приобрели темно-коричневый оттенок.
Рядом с автобусной станцией находилась закусочная. Цзинь-Цзинь повела отца туда. Увидев, что в заведении не подают ничего, кроме лапши, Билл предпочел отказаться. Цзинь-Цзинь и ее отец с аппетитом ели лапшу, совершенно не боясь подцепить амебную дизентерию. Даже не понимая их беседы, Билл чувствовал, что теперь расклад сил сместился в сторону Цзинь-Цзинь. Отец с какой-то застенчивостью отвечал на вопросы дочери. Он с трудом выдерживал ее взгляд, то и дело отводя глаза. Цзинь-Цзинь вела себя, словно мать, требующая отчета у нерадивого сына-подростка.
— Отец говорит, что местные власти никуда не годятся, — сообщила Цзинь-Цзинь. — После наводнения центральное правительство выделило жителям деревни деньги… фонд помощи. Но здесь никто об этом не знал, пока кто-то не поехал в Пекин и не спросил, почему государство им не помогает.
Отец Цзинь-Цзинь доел лапшу и теперь виновато улыбался, поглаживая усы а-ля Кларк Гейбл.
— Отец говорит, что он был бы рад пригласить тебя к себе домой. Но он живет очень бедно, и ему стыдно звать тебя в такое жилище.
— Переведи отцу, что ему нечего стыдиться. Я был рад с ним познакомиться.
Цзинь-Цзинь послушно перевела слова Билла. Отец заулыбался и принялся горячо пожимать Биллу руку. Поддавшись порыву, Билл достал бумажник и протянул отцу Цзинь-Цзинь пачку юаней. Тот сделал вялую попытку отказаться, но Билл видел, как у него загорелись глаза. Вряд ли отец Цзинь-Цзинь мог тратить на себя даже доллар в день.
— Я эта девушка отец! — с гордостью произнес счастливый обладатель внушительной суммы.
Цзинь-Цзинь поморщилась и отвернулась.
Жизненные принципы родителей Билла были просты. В юности ты присматриваешься к своим друзьям или подругам и выбираешь из них того или ту, с кем пойдешь дальше рука об руку до самой могилы. Остальные перестают для тебя существовать. Ты придерживаешься брачных клятв, данных в церкви и на супружеском ложе, и всегда помнишь о них. Вот и все; твоя жизнь проста, а будущее ясно и понятно. Праведная жизнь никогда не требовала больших усилий.
Почему же он не смог следовать этим простым принципам?
Что случилось с ним, Биллом Холденом, так любящим свою семью?
Когда настало время улетать из Гуйлиня и они приехали в местный аэропорт, выстроенный по последнему слову техники, Билл вдруг понял, что ему хочется сбежать от Цзинь-Цзинь. Куда угодно, только бы больше не видеть ее. Он со стыдом вспоминал их безумную ночь. Билл не хотел продолжения этих отношений. Не хотел уподобляться китайцу, ездившему на серебристом «порше». Не хотел никаких тайных свиданий, переглядываний и прочих атрибутов любовной интриги. Он хотел, чтобы рядом была единственная женщина, которая заставила бы его забыть обо всех остальных. Одна-единственная и больше никого.
Возможно, кому-то и нужен гарем, но только не ему. Ему нужна одна женщина, являющаяся средоточием всех его желаний. Когда все желания замыкаются на одной женщине, наступает равновесие и покой. А иначе… иначе страсть толкает тебя на новые и новые поиски, которые могут продолжаться до конца жизни, не принося ни радости, ни счастья. Неужели он просил у мира слишком много?
Билла поражало ледяное спокойствие Цзинь-Цзинь. Она словно добилась своего и теперь безмятежно листала глянцевый журнал — пустое чтиво, каким полны салоны самолетов.
Дома телефонный аппарат выдал ему список звонков, оставленных без ответа. Это звонила Бекка.
Жизнь его родителей не казалась безоблачной, но в ней всегда были ясность и определенность. То, чего сейчас так не хватало Биллу.
В свой первый после болезни рабочий день Билл задержался в офисе допоздна. Вернувшись домой, он увидел, что окна квартиры Цзинь-Цзинь темны. Билл знал, что она не спит. Просто за ней, как всегда, приехал серебристый «порше».
Билла это рассердило. Он ощутил приступ ревности, неожиданно сменившийся радостью. Уехала со своим китайцем? Вот и замечательно. А что еще она должна была делать? Сидеть и ждать, когда Билл ей позвонит? Неужели он думал, что после Гуйлиня ее время будет принадлежать только ему? Или он решил, что она усядется на диван, подожмет под себя длиннющие ноги и углубится в разгадывание кроссвордов?
В номере гуйлиньского отеля, отгородившись от внешнего мира, Билл убеждал себя, что именно так и будет. Но и тогда какая-то часть его, не под дававшаяся безумию страсти, твердила о тщетности подобных ожиданий. Гуйлинь был паузой в жизни Цзинь-Цзинь, а человек в серебристом «порше» — ее жизнью. Нравится это Биллу или нет, но такова реальность.
И все равно ему казалось, будто его ударили ногой в живот.
Цзинь-Цзинь вернулась около полуночи. Билл сидел на ступеньках лестницы и ждал ее. Он знал, что владелец серебристого «порше» мог запросто подняться вместе с ней, и тогда… Билл не думал о «тогда». Он просто ждал.
К счастью, «муж» лишь довез Цзинь-Цзинь и уехал. Увидев ее вышедшей из лифта, Билл встал.
— Я не должен этого делать, — сказал он. — Я не имею права. Я люблю свою жену, люблю Холли. Я не намерен их бросать. Мне не нужна женщина на стороне. Понимаешь? Мне не нужна постоянная подружка. Такое не для меня! Я вообще не понимаю, почему я здесь! Ты уезжала с ним, а я сидел и ждал твоего возвращения. Что вообще со мной творится?!
Билл незаметно перешел с шепота на крик. Из-за двери соседней квартиры послышался недовольный женский голос. Судя по интонациям, китаянка требовала не шуметь.
Билл и Цзинь-Цзинь оба поглядели на дверь соседней квартиры, затем друг на друга.
— Как ты себе это представляешь? — снова спросил Билл. — Что, мы с ним должны соблюдать очередь?
Цзинь-Цзинь молча открыла дверь своей квартиры. Билл метнулся следом. Он захлопнул дверь, схватил женщину за плечи и повернул к себе.
— Ты готова ложиться с ним, а потом со мной? — спросил он. Лицо Цзинь-Цзинь стало невыразимо печальным. — Знаешь, кем ты тогда станешь?
— Я это прекращаю, — сказала она.
Когда Цзинь-Цзинь уставала, волновалась или была чем-то расстроена, она забывала про все грамматические тонкости, и многообразие английских глагольных времен сужалось до настоящего времени.
— Я прекращаю с этим человеком.
Билл ошеломленно смотрел на нее, не зная, что сказать. Он слишком опрометчиво судил о Цзинь-Цзинь и всегда ошибался.
— Сегодня вечером я ему говорю: «Мы не можем продолжать». — Цзинь-Цзинь подняла глаза на Билла. — Я ему это говорю, потому что не хочу такое продолжение. И потому что я люблю тебя все время.
Еще через секунду Билл сжимал ее в объятиях. Он безумно желал Цзинь-Цзинь, готовый сделать это где угодно, даже на полу. Он стонал от желания. Он без конца просил у нее прощения за все. Он благодарил ее за все. И все его мудрые решения испарились, едва только губы Цзинь-Цзинь коснулись его губ.
«Я не хочу такое продолжение. Я люблю тебя все время».
Билл вдруг понял, что и он любил ее все это время.
— Так, значит, мамин папа и мой дедушка умрет? — спросила Холли.
— Нет, ангел мой, — ответил Билл. Он и сам не понимал, почему расстояние, отделявшее его от дочери, ощущалось им как пульсирующая боль в свежей ране. — Твой дедушка не умрет. Он еще достаточно молод. И потом, у него хорошие врачи, которые его обязательно вылечат.
— А Мартин говорит, что рано или поздно все умирают.
Мартин был самым старшим из детей Сары. Билла захлестнула короткая волна неприязни к этому мальчишке, сменившаяся чувством вины. Сара (Билл с трудом привыкал в мыслях называть ее по имени, а не «этой сестрой») никогда не сетовала на его частые звонки. Похоже, она изучила «расписание» его звонков и всегда старалась сделать так, чтобы к этому времени Холли находилась возле телефона или неподалеку.
— Послушай меня, ангел мой, — мягко продолжал Билл. — В общем-то, Мартин прав. Никто и ничто не живет вечно. Например, цветок. Он расцветает, а потом увядает. Ты согласна?
В трубке слышалось сосредоточенное сопение девочки. Холли думала.
— И пингвины вечно не живут, — сказала она.
— Ты права. Я как-то не подумал о пингвинах.
— И динозавры тоже вечно не жили, — продолжала Холли.
— Динозавры? Да, солнце мое.
— Но динозавров убило похолодание, которое вдруг наступило на Земле.
— Надо же! — с искренним удивлением воскликнул Билл. — Холли, где ты об этом узнала?
— В школе.
— Какие интересные вещи вам рассказывают.
— Пап, если никто не живет вечно, значит, дедушки и бабушки тоже вечно не живут, — заключила она.
Способность рассуждать и делать выводы появилась у Холли совсем недавно. И вообще, год назад, когда ей было три, все ее разговоры состояли из бесконечной череды вопросов и повелений. Ее предложения начинались либо с «почему», либо с «ты должен». «Почему у Тони-тигра слюнявчик, если он уже вырос?» — спрашивала дочь. Или: «Ты должен сегодня быть принцем, папа». А на пятом году жизни ее стали волновать философские вопросы. Билл не знал, что ей ответить. Правда казалась ему слишком суровой, а ложь — оскорбительной.
— Мы все умрем, — наконец сказал Билл. — Но ненадолго. Совсем ненадолго.
Холли молчала.
— Ангел мой, ты меня слушаешь?
Но внимание дочери уже отвлек окружающий мир. Где-то неподалеку из включенного телевизора изливалась реклама. Чуть дальше, вероятно в другой комнате, кто-то из взрослых увещевал вопящих детей. Билл терпеливо слушал. Ему казалось, что дом Сары битком набит взрослыми и детьми. Споры, крики, хлопанье дверей. Потом он услышал голос Сары: «Ну еще немножко… совсем чуточку… только один маленький кусочек…» Все это было незнакомо и непривычно. Как и Холли, Билл рос единственным ребенком в семье. Когда ты один, в доме гораздо тише; тебя не окружают нескончаемая болтовня и крики братьев и сестер. У тебя есть время побыть наедине с собой, подумать.
— Папа, и ты тоже умрешь? — вдруг спросила Холли.
Билл смотрел из окна на вечерний Пудун. Оттуда доносились совсем другие звуки. У Шанхая свой, особый шум, особенно по вечерам. Даже не шум, а гул от бесконечных машин, речных судов и почти двадцати миллионов жителей.
— Да, ангел мой. Когда-нибудь и я умру, — сказал Билл. — Но ненадолго. И знаешь что? Если я сумею вернуться и быть рядом с тобой, я обязательно вернусь и останусь навсегда. Куда бы ты ни пошла, я буду рядом. Ты к тому времени станешь совсем взрослой… такой, как я сейчас, и даже старше. Но я все равно буду рядом с тобой. Я буду в солнечных лучах на твоем лице, в дожде, который падает на твои туфли, в ветре, треплющем твои волосы. Я буду рядом, когда ты просыпаешься утром и когда ложишься спать. Все ночи я буду охранять твой сон, стоя возле твоей кровати. Ты будешь чувствовать мою улыбку. Тебе никогда не будет одиноко. Слышишь, ангел мой? Я всегда, в любую минуту, буду рядом.
В трубке что-то затрещало, потом стало тихо.
— Ангел мой, ты меня слышишь?
Но Холли не слушала его. Она смотрела телевизионную рекламу.
В карих, широко расставленных глазах Цзинь-Цзинь была какая-то странность. Они и сейчас оставались для Билла загадкой, хотя он столько раз подолгу глядел ей в глаза.
Поначалу он думал, что Цзинь-Цзинь пользуется особой тушью для ресниц. Но он ошибался. Она вообще не пользовалась косметикой — и в то же время получалось, что пользовалась, причем постоянно. Билла это ставило в тупик. Женатый человек, он давно привык к ритуалам Бекки, когда она накладывала, поправляла и удаляла с лица косметику. Он хорошо знал, как жена выглядит с наложенным макияжем и без оного. Если они собирались куда-то пойти, Бекка преображалась в сверкающую красавицу с журнальной обложки. Но когда они возвращались и она снимала свою «штукатурку», к ней возвращалась ее природная красота, которую Билл ценил гораздо выше косметических ухищрений.
Но у Цзинь-Цзинь было по-другому.
Билл вглядывался в ее лицо и никак не мог понять. Он терялся в догадках, зачем ей нужны эти вечно подведенные веки.
Загадка имела очень простое объяснение. Потом он удивлялся, что не разгадал ее самостоятельно.
— Постоянная окантовка, — сказала Цзинь-Цзинь.
Они лежали на диване, лицом друг к другу. Билл долго глядел на нее, не понимая, зачем таким прекрасным глазам нужно дополнительное украшательство.
— Постоянная? — переспросил он, пытаясь побороть наваливающееся раздражение. — Неужели ты имеешь в виду татуировку?
Именно это она и имела в виду.
— Я ее удалю.
Ощутив недовольство Билла, Цзинь-Цзинь спрыгнула с дивана и встала перед зеркалом. В лунном свете ее высокая, тонкая фигура казалась совсем прозрачной.
— Я это удалять. — Как всегда, волнение нарушало правильность ее речи. — Убрать совсем.
Билл тоже встал. Он подошел и обнял Цзинь-Цзинь сзади, говоря, что не нужно ничего удалять. Все замечательно. Просто для него это несколько непривычно. Билл не сказал, что ни у одной западной девушки он не видел татуированных век. Цзинь-Цзинь родилась не на Западе, а он иногда забывал об этом.
— Я была молода, — объяснила Цзинь-Цзинь.
«Совсем как актриса, вдруг увидевшая свои юношеские снимки, — подумал Билл. — Стандартная фраза из интервью многих актрис: „Я была молода. Я искала работу“».
— Училась в старших классах. Мы многого не знали, но хотели быть такими, как девушки в журналах.
— Прости меня. Все замечательно, — тихо сказал Билл, уводя ее от зеркала.
Он сожалел, что вообще заговорил об этом, и мысленно обещал себе больше ни единым словом не упоминать о ее татуированных веках. Зная характер Цзинь-Цзинь… она ведь решится на удаление татуировки. И тогда вместо нее на веках девушки появятся постоянные рубцы. Одна мысль об этом заставила Билла вздрогнуть.
Тем не менее ему было грустно, что Цзинь-Цзинь испортила татуировкой веки над своими сказочно прекрасными глазами. Следы девчоночьей глупости теперь останутся с ней навсегда. Такого рода «постоянство» всегда было и будет ошибкой.
— Жена — как костер. Оставишь без внимания — и она угаснет, — сказала Биллу Тесса Девлин.
Они сидели в баре отеля, и от поверхности земли их отделяли восемьдесят этажей здания. Сейчас их вниманием владела Росалита, направлявшаяся к местному оркестру. Как и большинство шанхайских оркестров, он состоял из филиппинцев. Однако музыканты вовсе не обрадовались соотечественнице, которая двигалась к ним, вихляя бедрами. В руке Росалита держала бокал мохито.
Певице оркестра — тонюсенькой красавице в черном платье с вырезом на спине — было не больше двадцати. Заметив Росалиту, она тут же отошла в сторону, предоставив остальным слушать заплетающуюся речь подвыпившей красотки и уклоняться от брызг, выплескивающихся из ее бокала. Оркестранты неохотно кивали, будто заранее знали, что дело кончится слезами.
— Шейн уделяет ей массу внимания, — покачал головой Билл. — Росалита никак не может считать себя позабытой. Он до сих пор от нее без ума.
Шейн сидел на другом конце стола и вел беседу с лондонским партнером, который оказался в Шанхае проездом по пути в Гонконг. Англичанин откровенно зевал, мужественно сражаясь с разницей во времени. Шейн не обернулся, даже когда Росалита запела свою любимую «Right Here Waiting For You». Чувствовалось, что он готов к любым неожиданностям.
Голос Росалиты звучал все так же чисто и мелодично, но недостаток пространства и избыток выпитого мохито мешали ей двигаться с прежним изяществом. Росалиту кренило то вперед, то назад. Когда же она туфлей на высоком каблуке наступила на ногу контрабасисту и тот подпрыгнул, негодующе крича что-то на филиппинском, даже тогда Шейн не обернулся. Возможно, он слышал смех, раздавшийся из разных концов бара, но виду не подал.
— Сколько бы внимания Шейн ни уделял ей, смуглянке этого мало, — усмехнулась Тесса.
Девлин и Нэнси, сидевшие по краям стола, молча глядели то на Шейна, то на его жену. Шейн будто не слышал, как Росалита запела вторую песню. Он рассказывал лондонскому гостю занимательную историю о владельце ресторана, где они сегодня днем обедали. Трудно поверить, что еще пару лет назад этот китаец зарабатывал себе на жизнь, готовя лапшу для рабочих задрипанной веломастерской.
Наконец Девлин не выдержал. Он встал и подошел к Биллу.
— Билл, может, вы сумеете втолковать Шейну, что выходки его Росалиты становятся недопустимыми? — сердитым шепотом спросил босс.
Билл неопределенно пожал плечами. Нэнси уже встала из-за стола и пробиралась к сцене. Росалита, качая бедрами, со всей страстью пыталась петь «I Will Always Love You»,[60] однако оркестр явно играл другую мелодию. Билл отправился на подмогу Нэнси. Они подоспели вовремя: еще немного — и Росалита рухнула бы на оркестрантов. Подхватив пьяную филиппинку под руки, Билл и Нэнси увели ее. Из дальних, полутемных концов бара раздались издевательские хлопки.
— Вы замечательно пели, — сказал Билл филиппинке. — Но здешним музыкантам нужно продолжать свою программу. А вам — самое время подкрепиться кофе.
— Он не дает мне развлекаться, — тоном обиженного ребенка пожаловалась Росалита.
Музыканты облегченно улыбались, глядя, как уводят их мучительницу.
Какие-то шутники кричали, чтобы Росалита спела на бис. Женщины язвительно смеялись. Глаза Росалиты сверкали от злости и жалости к себе.
— Он — просто дешевка, — громко заявила она.
Когда Билл и Нэнси подвели Росалиту к столу, оркестр заиграл «The Girl From Ipanema».[61]
— Дешевка! — выкрикнула Росалита, глядя в затылок Шейну.
Шейн вздрогнул, но не повернулся.
— А где кофе? — все тем же капризным тоном спросила филиппинка.
И снова Биллу и Нэнси пришлось конвоировать ее к стойке бара. Оказалось, что в этом отеле кофе подают только в номер. Билл нетерпеливо бросил на стойку крупную купюру, и бармен послушно отправился за кофе.
Росалита положила голову Биллу на плечо. Она назвала его «симпатичным мальчиком», заявив, что он ей всегда нравился. Признание она подкрепила припевом из «Yesterday Once More». Язык уже плохо слушался Росалиту. Филиппинка пролила сентиментальную слезу, после чего уложила голову на руки и заснула.
На соседнем табурете сидела Элис Грин. Журналистка поморщилась, презрительно фыркнула и отвернулась.
— Нет ничего паршивее этих сладеньких «Карпентерз», — пробормотала она. — Всегда ненавидела их блеяние.
С другой стороны на табурет взгромоздился Шейн. Он молча глядел на спящую жену, затем протянул руку. Рука застыла над гривой блестящих черных волос, словно австралиец не осмеливался их коснуться.
— Она проспится и придет в норму, — сказал ему Билл.
— Верно говорят: можно вытащить девчонку из бара, но нельзя вытащить бар из девчонки, — с грустью заметил Шейн.
— Ты этого и не делал, — возразил Билл. — Ты не вытаскивал Росалиту из бара. Она так и осталась завсегдатаем. Это часть ее жизни.
— Да, — вздохнул Шейн, глядя на жену со смешанным чувством горечи и восхищения. — Это часть ее жизни.
Он похлопал Билла по плечу, избегая смотреть другу в глаза.
— Давно мы с вами не виделись, — усмехнулась Элис. — Как дела в «Баттерфилд»?
— Думаю, лучше, чем у вас, — не слишком учтиво ответил Билл.
Он регулярно просматривал интернет-версию ее газеты, надеясь увидеть статью о трагедии на фабрике «Хэппи траусерз». Статьи не было. Ему не встречалось вообще никаких материалов, написанных Элис Грин.
— Это вы в точку попали, — печально рассмеялась журналистка.
Билл только сейчас обратил внимание, что прежняя, насмешливая и самоуверенная, Элис куда-то исчезла. Перед ним сидела растерянная и даже неухоженная женщина. Биллу стало ее искренне жаль.
— Моя газета впала в ступор, — сказала Элис. — Запасы благородного негодования иссякли. Сколько можно писать о захвате земель, промышленном загрязнении окружающей среды или о зачуханных фабричных рабочих, которые валятся замертво от усталости?
Она уставилась в свой бокал, будто ответ находился там.
— Я тогда в Шэньчжэне собрала материал и написала статью. Редактор пробежал ее по диагонали и скривился. Это уже не удивляет. Понимаете? Это стало привычным, как снимки голодающих детей из африканских стран или сообщение об очередном взрыве бомбы в каком-нибудь ближневосточном городе. Это уже видели, слышали, читали… Все это проело плешь читателям. Помните, что я вам сказала, когда Бекка нашла младенца в мусорном контейнере?
Билл кивнул. Он не забыл ее слова: «Такое в Шанхае не считается сенсацией».
— Теперь нужны журналисты, способные рассказывать о чудесах. Редакторам нужны чудеса. Бурно развивающийся Китай. Динамичный Шанхай. Не жалейте слов, рассказывая миру, что Пекин становится похожим на Вашингтон, а Шанхай превращается во второй Нью-Йорк. Вот эта оптимистичная трескотня пойдет на ура. Позитивное, жизнеутверждающее дерьмо!
Элис качнула бокалом, шутовски салютуя не то бурно развивающемуся Китаю, не то динамичному Шанхаю.
Вернулся бармен, неся три порции капучино.
— А где черный кофе? — спросил Билл. — Я заказывал черный.
— Только капучино, — сокрушенно вздохнул бармен. — Черный кофе кончился.
В каждой чашке поверх пенки лежало шоколадное сердечко.
— Вы выиграли, — сказала Элис. — Ваш жребий выпал. Поздравляю.
— Мой жребий? — удивился Билл, глядя, как Нэнси осторожно расталкивает Росалиту.
Свою чашку он отставил в сторону.
— Они — не мой жребий, — упрямо произнес он, сам не зная, что именно означают «они».
Но Элис не услышала его возражений.
— Мне вообще надо было бы родиться раньше. — Она махнула бармену, заказывая новую порцию выпивки. — Жаль, что меня тогда не было на площади Тяньаньмэнь. — Она прищурилась, в упор глядя на Билла. — Тогда, четвертого июня тысяча девятьсот восемьдесят седьмого.[62] Оттуда все и началось. Алчность. Коррупция. Корень отравы — там.
Нэнси посмотрела на Элис в упор. Та рассеянно разглядывала принесенную выпивку, а проснувшаяся Росалита вяло потягивала капучино, пачкая губы растаявшим шоколадом.
— Думаете, это просто совпадение, что приказ ввести танки отдал создатель китайского «экономического чуда»? — спросила Элис, тыча пальцем в сторону Билла. — Думаете, «дорогой вождь, уважаемый товарищ Дэн Сяопин» по чистой случайности ответствен за тогдашнее побоище на Тяньаньмэнь? Никаких случайностей и никакого совпадения! Все население Китая, от мала до велика, получило недвусмысленное послание: «Поддержите нас, и мы сделаем вас богатыми, а если вздумаете сопротивляться, мы раздавим вас танками». — Элис снова приложилась к бокалу и резко тряхнула головой. — Чертовски жаль, что меня там не было.
— Да, жаль, что вы не находились где-то поблизости, — вдруг вступила Нэнси.
Все повернулись к ней: Элис, Билл и даже Росалита, не успевшая протрезветь.
В устах Нэнси эта идиома[63] звучала так, словно китаянка выудила ее из какого-то лингвистического пособия Берлица.[64]
— Тогдашнюю бойню вы пропустили, — учтиво улыбаясь, продолжала Нэнси. — Зато вы обязательно поспеете к следующей.
Покинув бар, Билл отправился не домой, а в район Бунда. Он шел, огибая группы туристов, глазеющих на вечерние огни, уворачивался от попрошаек с детьми, пытавшихся ухватить его за одежду. Ему встречались подвыпившие бизнесмены и трезвые официантки баров, закончившие работу. Были и молодые, модно одетые китайцы и китаянки, которые никуда не спешили, а просто прогуливались. За эти месяцы их стало заметно больше. Они явно считали Бунд своим.
Билл договорился встретиться с Цзинь-Цзинь в баре отеля «Мир». Только сейчас, сидя с бутылкой «Чинтао» и слушая «I'll Be Seeing You»,[65] он вдруг понял, что избрал неподходящее место для встречи.
О чем он думал, приглашая Цзинь-Цзинь сюда? Этот бар — замечательное место, куда принято приходить с женами. Многие считали шестерку нестареющих китайских джазменов неприступными мэтрами, которые сами выбирали, что им играть. И ошибались. Музыканты охотно играли на заказ. Просто потрясающе: они, эта живая легенда, играют твою любимую мелодию, а ты сидишь и балдеешь от удовольствия. Но для тех, кто не хотел оказаться в щекотливом положении, бар был неподходящим местом.
Как всегда, здесь хватало туристов, однако Билл опасался не их. Он боялся встретить кого-нибудь из знакомых, а такая вероятность была весьма велика. Все западные компании, имевшие филиалы в Шанхае, непременно водили своих клиентов и деловых гостей в бар отеля «Мир». Такой же ритуал, как посещение знаменитого чайного домика в саду Юй-Юань. Сегодняшний лондонский гость — важная шишка. Как-никак старший партнер. Там, в баре на восьмидесятом этаже, он открыто зевал, выказывая все признаки сбоя часовых поясов. Но где гарантия, что Девлин и Тесса не поволокут его сюда, обещая показать «настоящий Шанхай»?
Билл торопливо глотал пиво, не спуская глаз с входной двери. У него колотилось сердце. Оно забилось еще сильнее, когда он увидел вошедшую Цзинь-Цзинь. Она остановилась, обводя глазами зал. Билл замер от восторга. Ему нравилось наблюдать за Цзинь-Цзинь, не знавшей, что он уже здесь и следит за ней. Наконец она заметила его и заулыбалась во весь рот. Ее красивое лицо стало еще прекраснее. Лицо и улыбка принадлежали ему. Это было лицо «моей девочки», как иногда Билл мысленно называл Цзинь-Цзинь.
Она шла прямо к его столику.
Билла охватил стыд. Он завидовал Цзинь-Цзинь. Ей не надо ни от кого прятаться, не надо оглядываться на дверь. Она вела себя честно. Лгуном и обманщиком был он, Билл Холден.
Цзинь-Цзинь поцеловала его в губы и положила ладонь поверх его ладони. Официант осведомился у нее насчет заказа.
— Спасибо. Мы спешим, — выпалил Билл.
Не выпуская руки Цзинь-Цзинь, он повел «свою девочку» туда, где можно было не опасаться Девлина и Тессы, — в заведение «Вместе с Сюзи». Там они сели у дальней стены. Цзинь-Цзинь оживленно защебетала с обеими Дженни, Энни и Сахарной. Билл стал разглядывать танцующих.
Все женщины, охотившиеся здесь за клиентами, использовали одни и те же профессиональные приемы. Потенциального клиента они встречали с такой искренней нежностью, что тот поневоле начинал верить в свою избранность. Шумный, прокуренный зал представлялся ему землей обетованной, где его давно ждали и где жила настоящая любовь.
Если мужчина отвергал предлагаемое общение, женщины отходили. Их улыбки воплощали собой искреннее сожаление, словно этот человек своими руками прогонял собственное счастье. Билл поражался их способности не выходить из роли даже после самых грубых отказов. Но если мужчина заглатывал наживку и проявлял интерес (угощал выпивкой, вел танцевать или лез обниматься), в глазах женщин появлялось совсем другое выражение. Их губы продолжали механически улыбаться, однако нежность сменялась холодным, оценивающим взглядом. Со стороны это просто шокировало. Билл мысленно спрашивал себя: почему эти мужчины принимают коммерческий расчет за внимание к ним, за желание или любовь? Почему на них находит затмение?
Здесь торговали не сексом, а мечтами. Их продавали, потому что на мечты был спрос. В зале, где пахло табачным дымом и пивом и звучали хиты Эминема, набиралось достаточно мужчин, готовых платить за несбыточное. За грезу об удивительной женщине, которая где-то обязательно есть, но которую они до сих пор не встретили. Они приходили сюда не столько для того, чтобы выпить или послушать музыку (выпивки и музыки с избытком хватало в других местах). Они приходили купить мечту. Они верили: вдруг случится чудо, и завтра кто-то из них проснется в объятиях прекрасной, чистой и верной женщины вроде Цзинь-Цзинь Ли.
У Билла щипало в глазах от густого табачного смога. В ушах звенело от «The Way I Am» и «Lose Yourself»[66] и множества других песен, которых он не знал. Лучше бы они с Цзинь-Цзинь пошли к ней домой и закрылись от всего мира. (Он никогда не водил ее к себе; они даже не заикались об этом, оба понимая, что там нельзя.) Но близился канун китайского Нового года, и Цзинь-Цзинь хотелось повидаться с подругами, пока те не отправились в родные края. Новый год — самый главный и наиболее почитаемый в Китае праздник и, конечно же, повод навестить близких. Еще немного, и вся страна придет в движение.
Разговор за их столом не утихал. Билл даже не пытался угадать, о чем они говорят. Цзинь-Цзинь и Дженни Первая запальчиво спорили с Энни, а та почти со слезами на глазах отстаивала свою правоту. Билл и не подозревал, что всегда сдержанная, надменная Энни может быть столь эмоциональной. Дженни Вторая с Сахарной задумчиво кивали. Потом они взяли Энни за руки, но она вырвалась и вдруг стала закатывать рукав. По ее щекам текли слезы.
Билл даже вздрогнул, увидев на правой руке Энни свежую татуировку. Скорее всего, крупные иероглифы составляли имя. В неоновом свете бара иероглифы как будто и сами светились.
— Он очень рассердился, когда увидел это, — по-английски сказала Цзинь-Цзинь, включая в разговор Билла.
Ему не понадобилось спрашивать, о ком речь.
— Он сказал, что она должна убираться прочь, — добавила Дженни Вторая, которую заботы Энни волновали больше собственных. — Но ведь она сделала это для него. Только для него!
— А он ее отверг, — вздохнула Дженни Первая.
«Он ее отверг». Так они всегда говорили о брошенной «канарейке».
Энни глядела на иероглифы, которые искренне считала зримым выражением признательности своему престарелому спонсору, поселившему ее в «Райском квартале». В глазах всех китаянок Билл видел немую просьбу — объяснить странности и переменчивость мужского сердца. Но как объяснишь чужие намерения?
Билл покачал головой, словно извиняясь.
— Нам пора.
В квартире Цзинь-Цзинь Билл сказал, что сегодня они поменяются ролями: она пусть отдохнет, а он приготовит чай.
Билл прошел на кухню. Цзинь-Цзинь включила телевизор. Из гостиной доносился ровный, уверенный голос дикторши, читающей выпуск новостей. Билл достал чашки и жестяную коробку с китайским чаем. Хотя ему почти ежедневно приходилось пить китайский чай, назвать себя большим любителем этого напитка Билл не мог.
Он добросовестно пытался оценить достоинства китайского чая, но так и не понял, в чем тут фишка, как не понимал и особую прелесть джаза или крикета. Иногда, ради разнообразия, можно выпить чашку китайского чая, но привычный черный все же казался Биллу вкуснее. Он искренне обрадовался, обнаружив на одной из полок нераспечатанную пачку английского «Чая для завтрака». Должно быть, Цзинь-Цзинь купила этот чай в местном супермаркете как нечто экзотическое. Как некий сувенир. На ее кухне сплошь и рядом попадались такие «сувениры». Пыльная бутылка французской минеральной воды. Банка растворимого кофе без кофеина. Пачка мюсли. Картонная упаковка с полудюжиной бутылок кока-колы. Посланцы из далекого, чужого мира, о котором она знала лишь по книгам и фильмам.
Билл заварил чай, дал ему настояться, наполнил чашки и поставил их на поднос, добавив картонный пакет молока и нерафинированный тростниковый сахар. Цзинь-Цзинь, затаив дыхание, глядела на молодую дикторшу, продолжавшую читать новости.
Заметив в чашках черный чай, Цзинь-Цзинь поморщилась.
— Ты будешь пить чай с молоком? — удивилась она.
— Да. Ты только попробуй, — улыбаясь, предложил Билл.
Он поставил поднос на столик. Цзинь-Цзинь вернулась к созерцанию дикторши. Билл был почти уверен, что сейчас она думает: «Я бы тоже так могла».
— Цзинь-Цзинь, я хочу тебя спросить.
— Да, Вильям.
Она почему-то никогда не называла его Биллом.
— Ты продолжаешь жить в этой квартире, — сказал он, не зная, как спросить о том, что не давало ему покоя. — В этой квартире… Ты по-прежнему здесь живешь.
— Да. И что? — Цзинь-Цзинь повернула к нему лицо, забыв про телевизор.
— Почему? — спросил Билл, садясь рядом. — Это ведь не твоя квартира. — Цзинь-Цзинь молча глядела на него, ожидая продолжения. — Квартира принадлежит ему. Тому человеку. Твоему прежнему бойфренду. — Билл не мог заставить себя сказать «мужу». Язык не поворачивался. — Я удивляюсь: почему он не выгнал тебя отсюда, когда ты порвала с ним?
Столь прямой вопрос ошеломил и даже испугал Цзинь-Цзинь.
— Он — не такой человек, — ответила она. — Наверное, он всегда знал, что я кого-то встречу. Что такой день наступит. — Она попробовала чай и поморщилась. — Я не могу остаться здесь насовсем. Я это знаю. Но он никогда… никогда не выгонит меня. — Последние слова Цзинь-Цзинь произнесла с трудом.
Билл поставил свою чашку на поднос.
— Тогда, должно быть, он тебя очень любит.
— Он заботится обо мне.
То, что у нее было с владельцем серебристого «порше», она не называла любовью. Никогда не называла.
— А как у тебя с деньгами? — спросил Билл.
— Пока хватает.
— Тебе нравится чай? — спросил он, чтобы уйти от неприятной темы.
— Чай с молоком? — надула губы Цзинь-Цзинь. — Это ужасно.
Билл засмеялся и взял сахарницу.
— Это легко исправить. Нужно лишь подсластить чай.
Он сам положил ей ложку тростникового сахарного песку и тщательно размешал.
Цзинь-Цзинь все так же настороженно попробовала непривычный напиток.
— А теперь?
— Лучше. Как ты сказал? Нужно лишь подсластить. Я запомню.
На коленях у Тигра лежал новенький ноутбук. Пальцы водителя бегали по клавишам. Обычно Тигр вылезал из кабины и распахивал дверцу, однако сейчас он даже не заметил подошедшего Билла. Утро было морозным. Холодный январский ветер продувал насквозь, забираясь внутрь его недавно купленного пальто от Армани.
Биллу пришлось постучать по лобовому стеклу. Лишь тогда Тигр встрепенулся, закрыл ноутбук и положил на заднее сиденье.
— Неужели тебе времени не хватает? — удивился Билл. — И чем ты так увлекся?
— Ничего особенного, босс.
Тигр не успел выключить компьютер. Билл, не спрашивая разрешения, откинул крышку. Честно говоря, он ожидал увидеть картинки с голыми девицами или новыми машинами. Вместо этого на дисплее красовалась цветная фотография странного сооружения — не то кресла, не то трона — величиной с телефонную будку. Сидящего на нем можно было увидеть лишь спереди; со спины и с боков этому мешали деревянные стенки, украшенные резьбой и рядами каллиграфически вырисованных иероглифов. Стенки и придавали этой старинной китайской мебели сходство с телефонной будкой. Вокруг нее толпились босоногие ребятишки. Пояснение к снимку было на английском языке, и Билл прочитал: «Гонконг, 1963 г. Юные родственники пытаются подглядывать за невестой, которую несут к месту брачной церемонии».
— Что это такое? — спросил Билл.
— Мой бизнес, босс, — смущенно улыбнулся Тигр. — Это мой личный сайт. Желаете посмотреть?
Билл ободряюще улыбнулся. Тигр осторожно взял ноутбук. Его пальцы опять забегали по клавишам. Вещи, появлявшиеся на экране компьютера, скорее напоминали произведения искусства, нежели предметы быта… Черные лакированные шкафчики, которые ставились возле кровати. Дорожные сундуки. Ширмы с ручной росписью. Кофейные столики. Специальные сундуки для хранения подушек. Кровати с деревянным балдахином. Красные фонари, которые Билл видел в исторических фильмах. Во всем этом была странная, аскетичная красота.
— Это мой способ разбогатеть, — застенчиво улыбаясь, сообщил Тигр. — У меня есть связи в Гонконге и на Тайване. И с фабриками на юге. Много фабрик, босс.
— И что, большой спрос на такие вещи? — осторожно спросил Билл.
— Огромный. И он все время растет, босс. В прошлом, когда были плохие времена, много китайской мебели уничтожили. Теперь в Китае много богатых людей. Они не хотят западную мебель. Она им надоела. Они хотят традиционную китайскую мебель.
Тигр глядел на него, словно мальчишка, которому требовалось одобрение взрослых.
— Скажете, плохая идея, босс?
Билл был потрясен и немного огорчен. Очень скоро они могут лишиться опытного водителя. Но таков уж Шанхай, где каждому непременно хочется разбогатеть.
— Что ты, Тигр! Это прекрасная идея. Потрясающая идея. Я от всего сердца желаю тебе успеха. А скажи: мебель, которую ты показывал, — она подлинная или сделана под настоящую?
— Всякая, — обрадованно закивал Тигр. — Есть старинная, есть и современная. Вы не поверите, уцелела мебель времен династий Мин и Цин.[67] Я знаю хороших реставраторов. А южные фабрики делают точные копии старинной мебели.
Тигр выключил ноутбук и завел мотор. Билл мысленно усмехнулся: как всегда, граница между подлинниками и копиями была весьма размытой. В основном, это зависело от того, во что ты предпочитаешь верить и сколько готов заплатить. Если денег очень много — тебе достанут подлинные вещи в приличном состоянии. Если денег поменьше — найдут подлинные, но требующие реставрации. В остальных случаях тебе предложат копии. Впрочем, даже для того, чтобы сделать копии со старинной мебели черного и красного дерева, нужен изрядный талант. А бывают поистине гениальные мастера, чьи копии вообще не отличишь от подлинника.
В аэропорту было не протолкнуться. Казалось, весь Китай собрался куда-то лететь. Ежегодно страну охватывала лихорадка предпраздничных перемещений. Вот и сейчас китайские пассажиры в теплой одежде (температура до сих пор держалась ниже нуля) волокли через металлодетекторы свои неподъемные чемоданы. Все здание аэровокзала было увешано красными фонариками. Китай готовился встречать Новый год по лунному календарю.
Снег на обочинах чанчуньских дорог почернел от копоти и грязи. Сам город выглядел куда суровее и угрюмее самоуверенного Шанхая. У горожан тоже другие лица: замкнутые, настороженные. И одеваются здесь намного проще и беднее. Биллу вдруг показалось, что он переместился не только в пространстве, но и во времени, попав в старый Китай.
Он снял номер в одном из отелей центральной части города. Цзинь-Цзинь сказала, что только взглянет, как он устроился, и поедет к своим. Она собиралась все это время жить в квартирке на окраине Чанчуня, где сейчас проживали мать и сестра и где прошло ее детство. Цзинь-Цзинь добавила, что, если бы она осталась с Биллом в номере, это не понравилось бы ее матери. Как ни странно, Билл даже обрадовался. Пусть побудет у своих, пусть окунется в атмосферу родного дома.
Однако праздновать китайский Новый год им предстояло в жилище Цзинь-Цзинь. Спустя несколько часов она заехала за Биллом. На ней был ярко-красный свитер. Щеки Цзинь-Цзинь тоже раскраснелись от мороза. На время торжеств унылый серый Чанчунь расцвечивался красным.
В вестибюле отеля царила предпраздничная суета. Очередь на такси намного превышала привычные размеры. Казалось, Рождество, календарный Новый год и начало летних каникул слились воедино.
Из центра города такси повезло их по уныло одинаковым улицам, застроенным уныло одинаковыми серыми домами. Это был коммунистический город в китайском воплощении. Километры улиц и ряды домов, полностью исключающих даже намек на индивидуальность. Но и здесь, в окнах этих омерзительно одинаковых квартир, светились красные фонарики.
Билл держал Цзинь-Цзинь за руку и думал о мире, в котором она выросла. Была ли она похожа на нынешних чанчуньских ребятишек, радостно спешащих с родителями домой? Вряд ли. Эти дети принадлежали уже совсем к другому поколению. Детство Цзинь-Цзинь было намного тяжелее. Она не очень любила рассказывать о нем, но даже по ее коротким фразам Билл догадывался, как сильно бедствовала их семья. Цзинь-Цзинь могла утаивать воспоминания. Но мизинцы на ее ногах… достаточно взглянуть на эти пальчики, чтобы о многом догадаться.
Ее мизинцы на ногах были совсем детскими, сморщенными, несоразмерными с остальными пальцами. Как ни странно, Цзинь-Цзинь даже гордилась этим и утверждала, что родилась с такими мизинчиками, унаследовав их от матери. Билл не спорил с ней. Но настоящая причина была совсем иная — бедность.
В какой-то момент у Цзинь-Цзинь, как и у любого подростка, начала расти нога. Девочке требовалась новая обувь по размеру, а денег в семье не хватало. И Цзинь-Цзинь приходилось ходить в старой, с трудом впихивая выросшие ступни в тесные туфли. Основной удар приняли на себя мизинцы — немые свидетели нищеты, в которой жила семья Цзинь-Цзинь. Наверное, крестьянским детям было легче хотя бы потому, что они ходили босиком. Но зимой, да еще по городским улицам, босиком не погуляешь.
Такси остановилось возле многоквартирного дома, в окнах которого, как и везде, горели красные фонарики. Железобетонный улей, разделенный на маленькие соты. Жилой барак, точнее стойло, построенное для бессловесного рабочего скота в те времена, когда северо-восток называли «индустриальным сердцем Китая» и когда чанчуньские заводы и фабрики работали в три смены.
Таких грязных парадных Билл не видел даже в лондонских трущобах. Серые стены, покрытые густым, многолетним слоем копоти — неизбежной спутницы тогдашней китайской индустриализации. Серые, выщербленные ступени. Квартира, куда Цзинь-Цзинь вела Билла, находилась на самом верхнем этаже. Подниматься пришлось пешком; во времена строительства этих коробок лифты считались «буржуазным излишеством». Лестничная площадка встретила их тусклой лампочкой. На потолке блестели крупные капли скопившейся влаги.
В квартире его ждали. Дверь открыла мать Цзинь-Цзинь — маленькая толстая женщина.
«Будда женского рода», — подумал Билл.
Она радостно улыбалась, покачивая бутылкой пива и ничуть не стесняясь своих облегающих леггинсов. За спиной матери стояла Лин-Юань — миловидная младшая сестра Цзинь-Цзинь. Она тоже улыбалась, но застенчиво, хотя чувствовалось, что девушку распирает от любопытства. Ростом и фигурой Лин-Юань пошла в мать.
Обе женщины сразу же засуетились вокруг Билла. Ему подали чай. Мать о чем-то доверительно рассказывала ему на мандаринском диалекте. Биллу оставалось лишь улыбаться и качать головой. Лин-Юань изъяснялась на ломаном английском, однако больше двух-трех фраз подряд произнести не могла.
Многое, очень многое Билл понял без слов, сидя в этой чистенькой, но очень бедной квартирке. И для матери, и для ее дочерей жизнь была сплошной борьбой за выживание. Обе девочки родились еще до 1978 года, когда китайское правительство провозгласило принцип «Одна семья — один ребенок».[68] Билл сразу представил, с какой яростью воспринял правительственное постановление их отец, явно мечтавший о сыне. Несчастья сыпались на их семью, как из дьявольского рога изобилия. Чанчунь втягивало в полосу экономического кризиса. Отец пополнил ряды миллионов сяган, как называли временно уволенных рабочих. Временно уволенных, но так и не принятых обратно. Когда мать развелась с ним, Цзинь-Цзинь было тринадцать. Чтобы прокормить детей, эта самоотверженная женщина работала на трех работах. За младшей сестрой присматривала Цзинь-Цзинь.
Цзинь-Цзинь рассказывала Биллу, как у них празднуют китайский Новый год. Иногда несколько слов вставляла Лин-Юань. Мать только улыбалась, наливая ему «Чинтао». Они старались изо всех сил, чтобы Билл чувствовал себя как дома, и это искренне растрогало его.
Интересно, а они знали, что он женат? Цзинь-Цзинь рассказала им про Бекку и Холли? Билл не решался спросить ее об этом. Достаточно того, что он здесь, вместе с Цзинь-Цзинь помогает им делать цзяоцзы — праздничные пирожки с мясом, рыбой и овощами. В один из пирожков клали мелкую монетку «на счастье». Биллу вспомнилось, как его мать всегда прятала в рождественский пудинг новенький пятидесятипенсовик.
И вдруг из-за закрытой двери соседней комнаты послышался детский плач. Лин-Юань быстро пошла туда и вернулась с малышом на руках. Ребенку было года два. Его волосики напомнили Биллу детский снимок Элвиса Пресли. Голубой комбинезончик с синими сердечками подсказывал, что это мальчик. Итак, семья наконец-то получила сына. Лин-Юань качала малыша, пытаясь успокоить. Плач перешел в хныканье. Ребенок испуганно озирался по сторонам. Его личико оставалось серьезным и насупленным. Увидев Билла, малыш завопил еще громче. Все засмеялись. Лин-Юань передала ребенка сестре.
— Это наш Чо-Чо, — сказала Цзинь-Цзинь, принимаясь его качать. — Не плачь, малыш. Дядя-иностранец — хороший человек. Он очень любит маленьких детей.
Билл провел в их жилище прекрасный, удивительный вечер. Взрослые продолжали лепить пирожки, а Чо-Чо ползал рядом. Все, даже Билл, по очереди брали его на руки и играли. Вскоре малыш перестал бояться «дядю-иностранца» и что-то верещал, сидя у него на коленях.
В полночь небо над Чанчунем вспыхнуло каскадами фейерверков. Чтобы полюбоваться на салют, они вышли во двор. Вокруг сверкали бенгальские огни, хлопали петарды и слышался смех. Чо-Чо высовывал голову из пуховика Лин-Юань и от холода сразу же начинал хныкать. Мать Цзинь-Цзинь надела старую армейскую шинель, которая была ей велика. Сама Цзинь-Цзинь нарядилась в теплую желтую лыжную куртку с капюшоном, надвинутым почти на глаза.
Когда малыш совсем замерз и поднял рев, все вернулись в квартиру, где ели пирожки и поздравляли друг друга с Новым годом. Под вспышки последних фейерверков Билл почти поверил, что в середине февраля действительно наступил новый год.
Цзинь-Цзинь хотела проводить его до отеля, но Билл отказался. Он знал: если они поедут вместе, ему захочется, чтобы она осталась, а это было невозможно.
Билл тепло простился с ее матерью и сестрой, затем потрепал по щеке сонного Чо-Чо. Накинув желтую куртку, Цзинь-Цзинь вышла с Биллом на лестничную площадку. Там было темно. Билл попросил ее включить свет. Оказалось, что освещение включается централизованно и на ночь его гасят для экономии электричества. Сделав пару шагов, Билл больно ударился о чей-то велосипед, прикрепленный к ограждению перил. Цзинь-Цзинь удостоверилась, что у Билла есть с собой визитка отеля на случай, если водитель такси не поймет, куда ему нужно ехать.
Они крепко обнялись и стояли так, не в силах разжать руки. Где-то продолжали хлопать петарды.
— Здесь холодно, — наконец сказал Билл. — Иди внутрь, иначе простудишься. Завтра увидимся.
— Завтра увидимся, — повторила Цзинь-Цзинь.
После долгого поцелуя она наконец отпустила его, веля спускаться осторожно. На улице горели фонари, но их свет почти не достигал лестничных окон. Со всей осторожностью, на какую он был способен, Билл двинулся вниз, стараясь не испачкаться о закопченные стены и не задеть допотопные велосипеды, стоящие на каждом этаже.
Он вышел в морозную ночь. Улица была пуста. Вряд ли на этой окраине существовала стоянка такси. Билл оглянулся на унылый дом. В лестничном окне желтело пятно. Цзинь-Цзинь не ушла. Билл махнул ей и пустился в путь, плохо представляя, в каком направлении идти.
Он шел, не переставая удивляться бедности, в которой жила семья Цзинь-Цзинь, и искреннему радушию, с каким его приняли. А в окнах убогих бетонных домов уютно светились красные фонарики, салютуя первому дню нового лунного года.
Увидев недостроенное здание, огороженное деревянным забором, Билл вспомнил, что они проезжали мимо него. Этот ориентир попался как нельзя кстати; он уже собирался идти совсем в другую сторону.
Дорога до отеля заняла у него часа полтора. Поднявшись в номер, Билл махнул рукой на душ и сразу лег. Он засыпал, а перед глазами перемигивались красные фонарики. Светлячки китайского Нового года.
Эта темная полоса тянулась по ее плоскому и упругому животу от пупка до самой границы волос на лобке. Еще одна тайна, которую хранило тело Цзинь-Цзинь. Нет, пожалуй, единственная тайна. Татуировка на веках, крошечные мизинцы на ногах и шрамы на коленках были просто отметинами. Об этих шрамах Цзинь-Цзинь рассказывала даже с гордостью. Они с девчонками забирались на стену и прыгали вниз. Цзинь-Цзинь называла это «воспитанием смелости».
Итак, шрамы на коленках — от избытка смелости, татуированные веки — от подростковой глупости, изуродованные мизинцы — от бедности. О происхождении темной полосы Билл не спрашивал. Он знал, что это такое. Это был след прерванной беременности.
Билл считал так до вчерашнего вечера. Увидев темную полосу впервые, он сразу подумал о неудачно сделанном аборте. Его не интересовало, когда и от кого Цзинь-Цзинь забеременела. Возможно, от какого-нибудь чанчуньского парня. Или от шанхайского мужчины. Кем бы тот ни был, эта часть прошлого Цзинь-Цзинь совершенно не волновала Билла. Как говорил ему доктор Кхан? В этой стране сделать аборт проще, чем удалить зуб. Скорее всего, Цзинь-Цзинь дотянула до такого срока, когда пришлось резать.
«Что ты скажешь теперь, дерьмовый всезнайка?» — мысленно спрашивал себя Билл, пока возвращался в отель.
Чо-Чо — вот настоящая причина, заставившая Цзинь-Цзинь бросить преподавание. Зарплаты учительницы английского языка в средней школе номер двести пятьдесят один не хватало, чтобы растить ребенка и помогать семье. Поэтому она бросила любимую работу. Поэтому она жила в «Райском квартале» и старалась быть практичной.
Билл недоумевал, почему он не присмотрелся внимательнее к темной линии на ее животе. Он ведь даже знал, как это называется у медиков. Linea alba (белая линия), когда следа от кесарева сечения не видно, и linea nigra (черная линия), когда след заметен.
Такую же темную линию Билл не раз видел на белоснежном животе своей жены. В моменты их близости он любил проводить губами по всей ее длине. Делая это, он всегда думал о Холли — их маленьком ангеле.
Цзинь-Цзинь принесла с собой шерстяные леггинсы, сказав, что мама беспокоится, как бы он не замерз. Билл послушно надел их. Чанчунь еще спал. Они побрели по пустынным улицам к городскому парку. У самого входа в парк Цзинь-Цзинь вдруг остановила Билла и стала рассказывать об отце Чо-Чо.
Билл и здесь поспешил с выводами. Он почему-то представлял себе парня, которого Цзинь-Цзинь любила со школьных лет. Женщинам свойственно оставлять ребенка от любимого мужчины. Все оказалось не так. Цзинь-Цзинь полюбила женатого банковского служащего. Возможно, их отношения продолжались бы и дальше, но вмешалась ее мать. Она узнала, где работает этот человек, явилась в банк и стала кричать, что он позорит ее дочь. Они расстались. Возлюбленный Цзинь-Цзинь не захотел бросить свою жену. А Цзинь-Цзинь не захотела избавляться от ребенка.
— Я всегда знала, что сохраню своего малыша, — сказала она.
Когда Билл с семьей только поселились в «Райском квартале» и Цзинь-Цзинь была для него просто высокой китаянкой, за которой приезжает серебристый «порше», он как-то спросил себя: способна ли вообще такая женщина любить?
Он мыслил привычными западными представлениями. Шейн, который вроде бы хорошо знал Китай, тоже недалеко ушел от западных штампов. По сути, их суждения мало чем отличались от взглядов тех пьяных английских подонков.
Но это был не секс ради денег. Это был секс ради выживания. Такие, как Цзинь-Цзинь, шли на содержание, чтобы прокормить своих близких. Тессу Девлин бесила практичность китайских женщин. А они и не могли быть иными. Их детство и юность проходили в нищих деревнях или унылых городах вроде Чанчуня, где нечего ждать и не на что надеяться.
У входа в парк стоял киоск. Цзинь-Цзинь купила им по лакомству — нечто напоминающее глазированное яблоко на палочке.
Самым оживленным местом парка оказалось замерзшее озеро, где катались не на коньках, а на деревянных ящиках с приделанными к ним полозьями. Полозья тоже были деревянными, сделанными из укороченных лыж. Если скейтинг-ринг пришел в Китай с Запада, то ящики на полозьях, как объяснила Цзинь-Цзинь, — старинное китайское развлечение.
Она предложила покататься. Билл согласился. Они взяли напрокат пару ящиков и отправились покорять чанчуньский лед.
«Я люблю ее». Эта мысль пронзила Билла, едва он выкатился на исцарапанный полозьями лед. Он смотрел, как грациозно движется Цзинь-Цзинь, как удивительно красива она в своей желтой куртке на фоне окружающей белизны. Он смотрел на ее смеющееся лицо, сияющие карие глаза и понимал, что влюбился. Он не мог не влюбиться в нее. Билл не смотрел, как и куда он едет на своем ящике. Он смотрел только на Цзинь-Цзинь. «Я люблю ее».
— Вильям! Сворачивай в сторону! — крикнула она.
Он каким-то чудом сумел избежать лобового столкновения с двумя мальчишками-подростками, несшимися на приличной скорости. Но равновесие он все-таки потерял. Ящик опрокинулся, и Билл вылетел на заиндевелую траву. Сзади слышался веселый смех Цзинь-Цзинь. И вдруг смех захлебнулся.
Билл вскочил на ноги и сразу понял, что случилось. Цзинь-Цзинь не сумела затормозить. Ее ящик налетел на его опрокинувшийся ящик, она упала и поцарапала затылок об острый конец торчащей лыжи. Билл бросился к ней. Рана была неглубокой — капюшон куртки погасил силу удара.
Билл откинул капюшон и припал губами к пораненному месту, стараясь остановить кровь.
— В парке есть врач? — спросил он.
Цзинь-Цзинь снова засмеялась.
— Когда я прыгала со стены, врачей рядом не было.
Биллу вдруг захотелось на ней жениться. Как и тогда, в Гуйлине, ему захотелось растянуть эти минуты в морозном чанчуньском парке, превратив их в вечность. Он любил Цзинь-Цзинь.
Внешний мир напомнил о себе, когда Билл включил мобильник.
«У вас двенадцать пропущенных звонков», — бесстрастно уведомил механический голос.
Теоретически он знал: сердце отца Бекки может дать внезапный сбой, и тогда… «скорая», клиника, палата и обычные слова врачей: «Мы сделали все, что было в наших силах».
Но Билл ошибся. Плохо было не с отцом Бекки. При смерти находился Холден-старший.
Билл прослушал сообщения голосовой почты, затем прокрутил их еще раз и только тогда начал осознавать случившееся. Его старика подвели легкие. Похоже, они начали барахлить уже давно, а отец это скрывал.
Ему стало стыдно. Пока он праздновал китайский Новый год, пока гулял с Цзинь-Цзинь, пока ласкал ее в гостиничном номере, встревоженная Бекка раз за разом звонила ему, не понимая, почему его мобильник не отвечает. Билл не осмеливался включать телефон: любой звонок от Бекки вынудил бы его изворачиваться и лгать.
Билл собрал вещи и поехал в аэропорт. Цзинь-Цзинь он позвонил уже из такси, чтобы она не рванулась за ним в Шанхай. Он не хотел лишать ее праздника. Похоже, он и так умел лишь портить жизнь тем, кто рядом с ним.
В такси Билл снова прослушал все двенадцать сообщений. От голоса жены что-то внутри начинало трястись и рушиться. Бекка говорила спокойным, усталым голосом, стараясь сдерживать эмоции. Это был голос женщины, которая слишком хорошо знала своего мужа и любила его намного больше, чем он заслуживал.
Когда летишь из Азии в Европу, возвращается не только «украденное» у тебя время. Настоящее стирается, и к тебе возвращается прошлое. Оно стремительно надвигается на тебя, и эту лавину не остановить.
Всю ночь Билл провел в холодном чанчуньском аэропорту. Только под утро ему удалось достать билет на рейс компании «Дрэгон Эйр» и вылететь в Шанхай. Старый, тряский самолет был забит до отказа. В пудунском аэропорту Шанхая Билл просидел еще несколько часов, ожидая рейса на Лондон.
Есть не хотелось. Билл пошел в бар и заказал чашку чая, попросив сделать покрепче. Девушка-китаянка подала ему чашку. Билл сел за ближайший столик и стал медленными глотками пить обжигающую жидкость. Когда он делал последний глоток, спохватившаяся барменша с извинениями принесла ему блюдце. Впервые за все это время он улыбнулся.
Сев в теплый, уютный самолет, взявший курс на Хитроу, Билл рассчитывал поспать. Но сон не шел. Тогда он стал представлять, как Бекка и Холли ждут его, стоя у дверей зала досмотра. На них обеих теплые спортивные куртки, такие же теплые брюки цвета хаки, а под куртками — одинаковые розовые футболки. Стоят, словно два солдата: большой и маленький. У него есть несколько часов, чтобы подготовиться к встрече… Чтобы придумать историю, которая будет тем лживее, чем убедительнее он станет ее рассказывать.
В голову Билла впервые пришла мысль о смерти. Лучше бы он умер тогда, когда в его сердце не было никого, кроме жены и дочери.
В его жизни все складывалось хорошо и просто. Он сам ее усложнил и испоганил. Чем меньше миль оставалось до Хитроу, тем пронзительнее Билл это сознавал. Ну почему только сейчас он начал понимать очевидные вещи? Почему только сейчас затосковал по «старым добрым временам», когда он мог не выключать телефон, когда мог любить без лжи и смотреть в глаза жене и дочери, не испытывая стыда?
…Они сидели в черном лондонском такси. Бекка держала его за руку, а Холли устроилась на отцовских коленях, искренне радуясь его внезапному возвращению в ее жизнь. Из аэропорта они поехали прямо в больницу к Холдену-старшему. Разумом Билл понимал, что не он является причиной болезни своего старика. Но в голову упрямо лезли мысли о начавшемся возмездии.