Моя маленькая Ведьма (СИ)

Я отступил. Выдохнул. Спросил:

— Почему вы сдаётесь?

— Потому что у меня нет иного выхода. Если я не остановлю свою дочь сейчас, её уже никто не остановит.

— А вы и правда, надеетесь её остановить? — я не скрывал скепсиса.

Марвин вдруг изменился в лице. Побледнел, позеленел.

Похоже, малышка Миерна взялась за него серьёзно. Я молча смотрел, как он отступает: пятится по коридору, схватившись за горло и делая такие движения, словно глотает воздух — как воду. Поэтому я сказал-подумал внутрь себя:

— Миерна. Может, конечно, он и козёл, и не был любящим и заботливым папочкой в той степени, как ты хотела бы… Но ведь и ты — не ангел. Вдруг у него реально — есть какие-нибудь серьёзные оправдания?! Отец же твой всё-таки — наверное, раньше-то и любил и нянчился с тобой. Может, пока не будешь убивать его? И вот ещё что…

Пожалуйста, перестань без спроса использовать мой мозг как "промежуточный усилитель"!

В голове я услышал её рычание.

Потом вздох.

Наконец она, словно очнувшись, ответила:

— Ты прав, конечно, Рольф. И хоть я вижу, что на самом деле тебе неймётся допросить моего папочку, определённое беспокойство за… Меня — ты испытываешь. Хотя бы за то, чтоб я не перенапряглась, взламывая защиту этого гада…

Ладно, пусть пока поживёт.

Только — не подводи его ближе километра к моей комнате!

— Докладывайте, капитан.

Я оглядел суровые серые лица офицеров, и подумал, что наверняка и они уже поняли всю сложность и щекотливость ситуации, в которую мы все попали.

Да, малышка Миерна может просто убить нас, не особо напрягаясь, и единственный, кто может как-то хотя бы попытаться заблокировать её силу — это её папаша.

До сих пор — наш лютый враг.

А сейчас — вынужденный союзник. Который пришёл "всего-навсего" убить дочь.

— Есть, докладывать, сэр. Марвин честно сказал, почему он вышел и сдался. Ему приказал Конклав. Ну, вернее, специальная Комиссия по вот таким, тщательно селекционированным и воспитанным детям-супертелепатам. У них уже было несколько спорных и критических случаев. Неповиновения со стороны таких вот детей. Мысль о том, что если они сами не смогут использовать её, то нужно подбросить девочку тем или иным способом к нам, собственно, как раз Конклав и высказал. Она просто опередила их.

Они были в ужасе: чтоб ребёнку, пусть и самому сильному, удалось заставить ведьму, что её курировала, подсадить её туда, во внешнее подземелье, и таким образом перейти на сторону врага — о-о! Чепэ!

Поэтому Марвина просто поставили перед фактом: или ты убьёшь свою дочь, или мы убьём тебя и остальных. В-смысле, твоих женщин и детей. Достать обещали из-под земли. В буквальном смысле. А Марвину, собственно, деваться некуда: там, в подземельях Улья, его дети и их матери без него — фактически беззащитны.

А детей уже больше сотни.

— И что, все они обладают способностями, как у… нашей подопечной? — паузу прервал заместитель начальника штаба, желваки на скулах которого играли особенно сильно.

— Нет, разумеется, сэр. Марвин сказал, что таких способностей и сил пока, — он это подчёркивал, что — пока! — больше ни у кого из его детей нет. Но гарантировать он не может ничего. Потому что пятеро из его последних — ещё младенцы нескольких месяцев отроду. И хотя их фон, как он его называет, есть, и весьма сильный, это — не гарантия того, что дети смогут стать как Миерна, когда подрастут. Раньше, как сказал Марвин, до двух-трёх-четырёх лет дожило только трое столь сильных детей.

Остальных убили собственные матери.

Это в тех случаях, если сами дети раньше не убивали этих матерей… И нянечек.

Тогда таких, вышедших из-под контроля, по приказу этой самой Комиссии, ликвидировали.

— Не могу их не понять. Кому же охота быть убитым капризным сосунком… — жёлчи в голос начальник снабжения не подпустить не мог. Генерал, сидевший во главе стола, повернул голову, и взглянул на офицера. Тот поспешил заткнуться, насупившись и откинувшись на спинку стула.

Генерал спросил:

— Капитан. Чем сейчас Миерна и её отец могут угрожать нам?

— Смертью. — я не стал ходить вокруг да около, а выложил сразу главное, — Миерна может убивать с расстояния до десяти миль на поверхности, и нескольких сотен метров — под землёй. Мы сейчас в трёх милях от той камеры, где она содержится. Марвин — в двух. От нас. А от дочери — в пяти. Но он гораздо, гораздо слабее своей дочери. Не думаю, что он нам опасен. Его "сдача" — явно жест отчаяния со стороны его хозяев.

— Капитан… — Председатель Комитета объединённых Штабов ослабил галстук, словно ему не хватало воздуха. — Рольф. Как вы считаете, почему всё-таки они приказали ему убить её? Ведь они не могут не понимать, что в этом смысле как раз у неё куда больше шансов?

Я, в который раз оглядев убого обставленную казённой мебелью тесную комнатку, в которой всегда проходили совещания, не мог не согласиться с генералом и в этом, и в смысле микроклимата: действительно, после двух часов предварительного совещания старших офицеров нашей Общины, и тех, кто прибыл из Центрального Штаба, здесь было весьма душно. И влажно. Запах страха и напряжение буквально висели тут же — словно дым от сигарет. То есть, это было так, когда ещё оставались сигареты. Сейчас-то их никто не видел чуть не десять лет.

Мне здесь тоже не нравилось, но жаловаться грех: я эти два часа сидел в приёмной. Наконец дождался вызова. И вот теперь…

Вынужден отвечать в десятый раз на одни и те же дурацкие вопросы, на которые ответа нет. Да и быть не может.

Потому что речь идёт о супер-оружии такого типа, с которым мы прежде не сталкивались. Мало того: даже не подозревали о его существовании! И речь теперь не о конкретных делах, операциях, или Приказах.

А об эмоциях. Да ещё таких неоднозначных и запутанных…

Которые дочь и отец испытывают друг к другу.

И именно это сейчас и является главным Фактором для обеспечения нашей победы. Над ведьмами.

— Да, сэр. Как мне кажется, здесь дело в тактике. Члены этого Конклава не могут не понимать, что Миерна — слишком сильна. И если раньше её отец старался убедить их в том, что уж он-то сможет контролировать своего ребёнка… Ну, хотя бы с помощью того факта, что дети обычно слушаются мать и отца. Да и просто — старших. Но сейчас…

После смерти матери Миерны, она этого самого отца просто возненавидела. Так что контролем уже не пахло. И кураторши-ведьмы, как ни старались, успеха в управлении поведением супер-ребёнка добиться не могли.

Вероятно, именно поэтому члены Конклава и решили, что в принципе, неплохо будет просто подбросить её нам. Вы же помните легенду о Троянском Коне? Ну так вот: девочка — их конь. Поскольку сами они с ней потерпели полный крах, и попросту боятся. И теперь они бы хотели, чтоб мы тратили наши силы, время и ресурсы на то, чтоб попытаться подчинить себе Миерну. Или хотя бы договориться с ней.

А договориться с ней можно только об одном.

Она хочет быть Королевой!

Ну а мы, соответственно, будем жалкими подданными-рабами в её королевстве!

Совещание затянулось ещё на три часа.

Пропотев, и отболтав язык в попытках объяснить, почему я считаю, что Миерна хочет именно этого — неограниченной власти! — я двинулся по центральному коридору Убежища к месту, где содержали нашу главную свидетельницу. По делу о самой себе.

Примерно за километр я её услышал, а метров с пятиста стало возможно нормально разговаривать. Я спросил в лоб:

— Почему ты считаешь, что твою мать убил твой отец?

— А кто же ещё?! Я знаю! Это он! Он сам признался — ну, вернее, я увидела! — что изнасиловал её. А потом, когда я уже родилась, злился на неё. Потому что она, как мать, должна управлять мной. Моим послушанием. И поведением. И что-то там ещё я должна была по её указке делать — ну, видеть выживших людей, где они скрываются, и всё такое… А она не могла. И когда он понял, что мать не справляется со мной, он и убил её!

— А сам он? Сам он не пробовал… Справиться с тобой?

— Пробовал, конечно. Только я уже видела, чего он хочет на самом деле.

— И чего же?

— Власти.

— Как это? Он что, был подчинённым?

— Ну да. Хоть и формально, но он вынужден был подчиняться этим старым пердунам из Комиссии и Конклава. Вот он и хотел, чтоб я их всех поубивала, а он стал как бы…

Неограниченным Повелителем всех Ведьм и Инкубов!

Марвин.

К камере Марвина мне пришлось подобраться шагов на двадцать — только так его оказалось более-менее прилично слышно.

— Марвин. Марвин! Это я, Рольф.

— Вижу. — голос равнодушный и усталый. Словно мужчина отчаялся.

Да и правда: тут любой бы отчаялся! Знать, что тебя может в любой момент прищёлкнуть, словно вошь ногтем, родная дочь!.. Которая к тому же тебя люто ненавидит.

— Я хотел спросить. Пожалуйста, не обижайтесь. И не посчитайте с моей стороны нетактичным. То, что говорит Миерна о смерти вашей жены — её матери — правда?

Марвин молчал. И я уж было подумал, что он и не ответит. Но он сказал:

— И да. И нет.

После ещё одной паузы он продолжил. И мне пришлось взломать дверь каптёрки с запасами тканей и ниток, и зайти внутрь: если бы кто-нибудь заметил, что я отираюсь возле камеры с важным заключённым… Про меня могли бы плохо подумать.

— Миерна считает, что это я виновен в смерти Роны. Раньше я и сам так думал — сразу после её смерти. Но позже, когда смог на трезвую голову разобраться, что творилось в голове моей, как вы выразились, жены, я переосмыслил свою роль. В её смерти.

Конкретно — убийцей, назвать меня, всё же, наверное, нельзя. Скорее, можно сказать, что её смерть произошла из-за моей непредусмотрительности… Я, разумеется, полностью осознаю, что если бы я вёл себя по-другому… Возможно, смерть Роны удалось бы отсрочить.

Но — не предотвратить.

Объяснить что-либо этакое, из жизни телепатов, такому, извините, простому и привыкшему к конкретным действиям парню как вы, весьма трудно. Но я всё же попробую. — теперь я услышал его мысленный как бы вздох. Но голос оставался чётким, спокойным, и с отличной дикцией — ещё бы! Он же не говорил в обычном смысле этого слова. А — мыслил:

— Когда малышка Миерна подросла, и стала требовать больше молока, или — более частой замены пелёнок, или ещё больше всяких ладушек-прибауток-подбрасываний, и всего прочего, что нравится грудничкам, мы посчитали это за капризы балованной девочки-младенца. Рона попыталась — ну, по моему совету — не давать ей грудь в те моменты, когда ей казалось, что девочке уже достаточно молока. Так советовал и доктор: перекармливать младенца опасно: ножки станут кривыми, потому что не смогут держать непропорционально больший для них вес! Да и ни к чему нам было, чтобы ребёнок стал полным. А она и так пошла складочками…

И вот тогда Миерна стала мать бить. Нет, не ручками — а мысленно. Там, в голове у Роны словно взрывались бомбы и растекался расплавленный свинец… Миерна могла сделать, и делала матери очень больно. А Рона не могла защищаться — она так и не освоила методику блоков, которую я ей…

Словом, когда Рона сказала, что больше так не может, я обратился к Комиссии, и они разрешили разделить их. Во избежание. Потому что у меня уже были прецеденты: два моих сына убили своих матерей. Мысленно. И ещё три матери задушили своих — ну, вернее, моих! — детей. Потому что не могли больше терпеть эту адскую боль! Ведь с тренировками и возрастом силы детей-менталистов растут! Как и потребности. И понимание мира…

Когда мы разделили Рону и Миерну, вначале всё шло как обычно: нянечка из людского персонала её вскармливала. Искусственной смесью, и молоком, которое сцеживала Рона. Я каждый день заходил, возился, играл. Укладывал.

Рона нервничала — подсознательно она чувствовала вину. Ну, за то, что не может быть как все нормальные матери — с ребёнком. И ещё я видел там, у неё глубоко внутри, что она и правда: считает нашу дочь — монстром. А себя — чуть ли не пособницей ведьм и Конклава…

Я пытался объяснить, что она как раз — нормальная мать. И ребёнок нормален. Ну, по-своему… Физически-то у Миерны всё было в порядке.

Всё случилось, когда меня послали… В командировку. Конклав тогда обнаружил и взломал Убежище в Карпатских горах, севернее нашего Убежища, и гораздо дальше, чем мы обычно забирались раньше.

И я должен был отобрать себе новых кандидаток.

Когда вернулся через неделю, узнал, что Рона вскрыла себе вены на руках маникюрными ножницами. Обнаружили её смерть слишком поздно: реанимировать не удалось. Записки, или чего ещё, она не оставила.

Но когда я потом просмотрел мысли и воспоминания Миерны, понял…

Это она доставала Рону. Ну, расстояние оказалось слишком маленьким. И Рона попросила у Конклава о переводе. Подальше. Но члены Комиссии посчитали, что опасности нет. И оставили всё как есть. А Миерне не хватало этого… Ласки, заботы. Тёплых рук. Игры. Укладывания с колыбельной… И всего такого, чего хочется ребёнку.

И чего, смею надеяться, в какой-то степени давал я.

Вот она и кричала. Мысленно. Злилась, капризничала. Приказывала — ну, так, как привыкла…

А Рона не смогла этого вытерпеть.

И я…

Тут Марвин замолк совсем уж надолго.

Я тоже придерживал свои мысли и высказывания при себе. Они явно были бы не в тему. Да и кто смог бы в такой ситуации высказаться "в тему"?!

Марвин всё же сказал:

— Вы верно поняли, Рольф. В смерти Роны виноват я. И Миерна. Но Миерну я не могу винить — она ведь была ребёнком! (Собственно, она и сейчас — ребёнок!) Тогда она ещё не контролировала своих желаний. Не понимала — почему нельзя всего! И — сразу.

Но не могу же я объяснить родной дочери, что она неумышленно довела свою мать до самоубийства!

— Простите, Рольф. Мне очень жаль вашу жену. Рону. Но… Вы предпочитаете промолчать, и чтоб ваша дочь — убила вас… Тому, чтоб рассказать ей о том, как всё произошло?!

— Ну… да. Да. Потому что если я расскажу, у неё может остаться комплекс на всю жизнь. Может, она после такого известия и жить-то не захочет! А она… Дорога мне.

— Постойте-ка, Марвин. Насколько я понял, у вас ведь — сотни детей?

— Ну, не сотни, конечно. Но — да, близко к этому. И я понимаю, о чём вы хотите спросить. Нет — Миерна — не одна из этой моей сотни.

Она — единственная. Уникальная. Как бы вам…

Вы читали Льва Толстого "Войну и Мир"?

— Нет.

— Хм-м… Словом, он, этот писатель, написал около ста романов, но "Война и Мир" — вершина его творчества. Квинтэссенция писательской мысли. Шедевр, потребовавший всех сил. И бессонных ночей, и творческих, так сказать, терзаний… Миерна для меня — моя "Война и Мир". Она и досталась мне тяжелей, и к матери её я испытывал что-то особенное. Хотя и понимал, что она куда глупее даже многих наших ведьм и пленниц…

Нет, не получается объяснить!

— Почему же? Всё очень даже понятно. Миерна — ваша любимая дочь. Наследница сил и способностей. Сильнейший в мире экстрасенс на данный момент. Дальновидящая, как вы её назвали.

Вы гордитесь ею.

И вы хотели бы любой ценой сохранить ей жизнь. И ради такого дела даже обманули Конклав. Который хотели свергнуть. С помощью дочери.

— Это она вам сказала? Хм.

Да, было такое дело… Но это было давно, когда ей ещё не исполнилось четырёх. Потом я понял — бесполезно брать власть над ведьмами. С Миерной, или без неё — их Колония обречена на уничтожение! Вы сейчас — гораздо сильнее.

А насчёт обмана…

Я не обманул Конклав. Я понимал… Или мне казалось, что понимаю — такую нельзя оставлять в живых! Потому что она ещё не понимает всего. Но уже привыкла к тому, что ей всё дозволено. И что она может подчинить своей власти всех.

И, понимая свою силу и безнаказанность, наверняка захочет захватить в свои руки власть над всеми людьми. Вернее — над теми, кто остался в живых.

Поняв это, я не протестовал, когда Комиссия постановила применить к ней обычную Программу для "воспитания" непослушных детей…

Мне, конечно, было стыдно. Но я и сам…

Боялся.

Что не справлюсь!..

И я действительно думал, что смогу, возникни критическая ситуация, убить её!

Но сейчас вижу, что мне не справиться.

Что же до моей жизни, Рольф…

Она больше не имеет для меня никакого значения.

Миерна.

К Миерне близко подбираться не пришлось — снова я спрятался в складе запчастей, примерно в полукилометре от её бокса, и позвал оттуда:

— Миерна! Миерна!

Миерна, как оказалось, спала. И я разбудил её.

Услышал вначале что-то вроде вздоха, и "мысленного" потягивания. Затем вдруг:

— Постой-ка, Рольф. Что это за плакат сейчас мелькнул у тебя в мозгу? Ну, тот, где что-то написано. И красивая женщина рядом с какой-то уродкой?

— Это — не уродка. Эта та же самая женщина, но до курса нанопролонгирования.

— Чего?

— Ну, на плакате написано: "Всего одна инъекция!". И показана женщина до курса лечения от старости, и — после. Разумеется, изображение подретушировано, но курс этих нано-фигней и правда — здорово омолаживал. И лицо, и всё тело!

— А зачем это было нужно?

— Ну — как зачем?! Пф-ф!.. Все женщины хотят выглядеть моложе своих лет. Особенно старые и состоятельные… Ну, такие, которые привыкли, что все ими восхищаются. И это ощущение стало — вроде наркотика. Когда хочется ещё и ещё — оваций, восторгов, и адреналина… А возраст уже не позволяет выдрючиваться, как раньше.

— А почему тебя трясёт, когда ты… Думаешь об этом?

Я не нашёлся сразу, что ответить на это. Потом подумал: а покажу-ка я ей!

С самого начала. Как помню.

Всё это…

Снова встали перед глазами сцены из детства: вот передачи по ящику, пропагандирующие этот "безопаснейший и замечательный способ, без каких-либо вредных последствий или побочных эффектов!" Реклама на улицах: гигантские стереоплакаты, и уличные рекламные ролики в телевизорах в каждой витрине… Мать ругается с сестрой, которой хочется "омолодиться, превратиться в неописуемую красавицу, и стать Звездой ТиВи!" — а ей тогда ещё не исполнилось даже пятнадцати!.. Дискуссии, дискуссии, дискуссии умных дядей в том же ТиВи, с серьёзным видом уговаривающих безмозглых дур не поддаваться рекламе — "Последствия пока ещё не сказываются. Потому, что прошло слишком мало времени!.."

А способ оказался очень дешёвым, доступным и простым. Работать с нанопролонгаторами могли любые, даже малообразованные врачи — буквально коновалы: чтоб всадить иглу в десяток определённых точек на теле, и ввести по расчётной порции янтарной жидкости, много ума не нужно!

И вот через считанные дни после всех надлежащих медицинских проверок и "опробования на добровольцах", на всех перекрёстках крупных городов и столиц торчали живые "гамбургеры" с адресами ближайшего салона. И, конечно, огромные телеэкраны с мощными динамиками на небоскрёбах — транслирующие приятные "проникновенно-убедительные" голоса дикторов:

"Всего одна инъекция!

И вы будете выглядеть лучше, чем ваша собственная дочь!"

Краткий период восторгов и оваций…

И никто не догадывался, что теперь чёртовы "омоложённые" могут летать, (За что, собственно, их и окрестили в просторечье — ведьмами!) обладают сверхсилой, и даже способны переговариваться — как бы телепатически… Нет, не так, как Марвин или Миерна со мной. Не словами. А, скорее, на уровне эмоций: "Ну что — захватим эту чёртову планету под свою власть?!"

Не знаю как, и откуда — но ведьмы-то знали…

Что смогут ментально управлять теми, кого укусят!

Тому, что прошедшие Курс Нанопролонгации красотки как-то очень быстро объединились в "клубы по интересам", никто значения не придал: ну хотят потрепаться дамочки о своей новой, подправленной, внешности — и пожалуйста!

Никто же не догадывался, о чём они там в действительности "треплются"…

С теми, кто позже превратился в инкубов, было полегче: мужчины, старые и богатые — куда консервативней. И тех, кто прошёл курс, оказалось гораздо меньше, чем женщин. Но и они не спешили показывать, на что способны. Или объединяться в клубы.

Затем пошли картины паники и хаоса, когда все, уже весьма многочисленные, "инъецированные" красавицы, словно сбесились, просчитали ситуацию и свои действия, и показали, на что способны. И, словно (Впрочем — почему — словно?! Они — и сговорились!) сговорившись, начали кусать ни о чём не подозревающих сограждан.

Прямо на улицах, в домах, на рабочих местах, в метро…

Приступы "внезапной немотивированной агрессии", как их вначале протоколировала полиция, как я сейчас понимаю, были очень даже мотивированными. Нашего соседа, например, заразили очень просто: какая-то юная красотка, чарующе улыбаясь, попросила сказать, сколько времени. А когда он поднёс часы к лицу, попросилась взглянуть на его "ух-какие-они-красивые!" часы лично. Ну как отказать!.. А она этак невзначай, походя, куснула его за мизинец… И — всё. Через пару часов бедняга превратился…

А перед этим только-только успел рассказать мне, как что было, и попросить позвонить в полицию и девять-один-один. Стадия "превращения" происходит отвратительно: в конвульсиях, с рвотой, и потерей сознания… И пусть сосед не успел полезть на меня, уж я насмотрелся, пока не приехала полиция и скорая помощь.

Санитары привязали беднягу к носилкам. Увезли.

Но вскоре они уже не успевали ездить по вызовам.

Так случилось и с сестрой и с матерью, и с тёткой — к ним уже никто не приехал.

Я… Просто убежал из дома — не убивать же мне своих родных!..

Продуманные и согласованные действия ведьм очень быстро привели к массовой эпидемии.

Зомби-мертвяки захватили улицы. (Счастье ещё, что их укус был не заразным. Они-то людей просто… Поедали!) Большие города уже ничто, никакие зачистки или карантины, или эвакуации, не смогло спасти от повального безумия!..

Все побежали.

А твари преследовали.

Нет, не так: твари бежали вместе со всеми, и улучив момент, кусали исподтишка. Во время ночёвки. На привалах. Если кто-то бежал на машине — раскладывали на дорогах ленты с шипами. Потому что в числе первых "перекусанных" оказались полиция и армия. Ведь ведьмы сохраняли разум. А их хитрость, кажется, совершенствовалась. И хотели они лишь одного: чтоб "нормальных людей" не осталось.

А остались лишь их рабы!

Наконец всплыл в памяти и тот момент, когда я, маленький и потерявший всех и всё, что можно потерять в детстве, бегу сломя голову. Бегу, глотая слёзы, и жалобно подвывая, по полупересохшему бетонному руслу городского канала, где раньше просто баловался: покуривал втихаря, играл с друзьями в "Терминатора" и "Гарри Поттера", запускал кораблики… Словом, делал всё то, что делает девятилетний шалопай, в очередной раз прогулявший школу.

А сейчас просто пользуюсь тем, что мертвяки эту дорогу из города не знают.

Затем вижу огромный гриб чёрного облака, поднявшийся за спиной. Понимаю: ядерный взрыв! И стараюсь залезть в какой-то овраг, вернее — оросительный канал, чудом оказавшийся поблизости, потому что вокруг уже — поля с кукурузой. И пшеницей…

В овраге я оставался всю ночь, и последовавшие затем сумерки — то, во что превратился день. К счастью, радиоактивное облако ушло в другую сторону: ожогов или язв на коже не появилось. Не то, что у многих, которых я встречал затем, во время своего краткого, но наполненного отчаянием, странствия. Пока не попал в Штаб Сопротивления.

Они и объяснили мне, что война — глобальна. Затронула всю планету. И теперь выжившие даже не могут установить точно — кто и почему её начал…

Ясно только одно: убить так всех ведьм — всё равно не удалось!

— Довольно, Рольф. Я видела всё, что хотела. Но… Ты ведь идёшь от моего отца?

— Да.

— Я вижу и то, что он тебе сказал. И даже то, что при этом думал, не сказав. Рольф! Я сейчас вижу и ещё кое-что!

Быстрей! Свяжись со своим начальством — пусть немедленно пошлют кого-нибудь в его камеру! Он…

Кажется, хочет отправиться за моей матерью!

Отделение десантников всё равно опоздало.

Марвин успел задохнуться.

Повесился он на сплетённых в канат полосах, на которые порвал свою нижнюю рубаху.

Я вышел из каморки, где находился всё то время, пока пытался через транслятор достучаться до своего начальства, объясняя, что опасность — немедленная, а информация — достоверная. Из первых рук, так сказать…

Миерна молчала. Похоже, ей нужно было многое обдумать.

Я не стал мешать. Двинулся снова назад — посмотреть на её отца.

Ничего спокойного и серьёзного в нём уже не было.

Посиневшее лицо с выпученными глазами, и вывалившийся изо рта чёрный язык: смотреть на погибших от асфиксии неприятно даже нам, охотникам. Насмотревшимся, как это говорится, и не на такое…

Док, с которым я столкнулся в дверях камеры, покачал головой в ответ на мой невысказанный вопрос.

Ну и ладно.

Всё понятно и так.

Примерно через час я ощутил слабый, но отчаянный зов.

Бросив на столе обеденного зала недоеденный обед, бегом кинулся снова к складу: понимал, что что-то срочное.

И точно.

— Рольф! Я вижу, что сейчас происходит на совещании Комитета Объединённых Штабов. Скоро они передадут своё решение сюда. По рации.

— И что же они решили?

— Они вынесли мне приговор. Сегодня, когда я засну, взвод ликвидаторов прилетит на вертушке. Затем подберётся к моей комнате, и впустит через вентиляцию газ.

— Вот…дарасы! Ты же — маленькая девочка! — я невольно вспомнил нашу первую встречу: эти огромные глазищи, растрёпанные волосы, тоненькие, как жёрдочки, ручки…

Нет, такой судьбы она, каким бы ни казалась чудовищем, не заслужила!

— Спасибо, Рольф. Но… Если ты и правда, хочешь спасти мне жизнь — помоги мне сбежать отсюда! Я… не хочу никого здесь убивать! Но и сама… Жить хочу!

— Миерна! Ты же легко читаешь в головах. (Именно поэтому и сама сейчас мыслишь и говоришь трезво и рационально — как взрослая!) Ну будь же ты реалисткой: к кому ты побежишь?! Конклав ведь тоже приказал тебя убить!

— Да, я знаю. Главари Конклава — тоже обычные люди.

А они так уж устроены.

Боятся всех, кто хоть как-то отличается от них… Вечно подозревают. (И не без оснований, как ты мог заметить!) Да: я реалистка. И не могу не понимать, что в моём-то случае их, да и твоего начальства, опасения — абсолютно оправданы!

Раньше я и правда — собиралась стать Королевой. Ну, или почти королевой. Отомстить им. Отомстить отцу. Ну, за то, что позволил сволочному Конклаву разделить нас после смерти мамы… И не препятствовал, когда кураторши меня в "воспитательных" целях морили голодом, глушили сиреной, оставляли в темноте, "подавляли" усыпляющим газом…

Вот я и хотела — доказать всем! Стать Правительницей.

Ну, номинальной.

Правили бы, конечно, всё равно мужчины — офицеры и администраторы. А я бы просто сидела. На троне. И — как бы повелевала… Такая вот честолюбивая мечта наивной девчонки.

Да кто из девчонок не мечтает стать принцессой и королевой?!

На это я не нашёлся что возразить.

Да, наивно. Но, наверное, приятно согревало её обречённую на одиночество и непонимание душу, когда её пытались "воспитать-в-послушании-направить-и-про-контролировать". Тыркали из одной камеры — в другую. И из одной крысячей дыры в…

Но ведь она и правда — очень сильна. Опасна. И сама это знает. И знает, что и Конклав, и наше начальство её боятся так, как не боялись даже бомб и ведьм!..

И — никогда они не поверят в то, что она не будет никого убивать…

— И куда конкретно ты собралась бежать?

— На юг. В Египет. Там — я вижу! — теплее. Появляется и солнце. И можно будет кушать то, что смогло вырасти: финики и бананы уже почти незаразны. И есть рыба.

Я почесал в коротко стриженном затылке. Логично, конечно… Только вот как она сможет добраться туда, к побережью Африки — через равнины, леса, реки и горы, по которым до сих пор ходят мутанты-росомахи, гигантские лисы, и гиено-волки…

— А вот здесь я хотела бы… Попросить тебя, Рольф, пойти со мной!

— Миерна, ты что — дура?! С чего бы это мне — идти с тобой? Да ещё на почти верную смерть?! Если нас и не сожрут дикие звери-мутанты — ты же говорила, что там и людей-то не видишь! — как мы сможем выжить — вдвоём?!

— Ну, выжить с твоими-то навыками нам как раз было бы нетрудно. А причина… — я почувствовал, как эта не по годам прагматичная крошка буквально превозмогает себя. Сейчас, вот чует моя задница, она мне скажет!..

И точно.

— Я, Охотник Рольф… Стала бы тебе женой! Родила детей — наследников твоих и моих. Генов. И способностей.

Ну, со временем, конечно!..

Вот уж сказала, так сказала!

Я на какое-то время просто застыл. Словно кусок телячьего студня.

Гос-споди!!! Иметь в жёнах девочку, которая на двадцать пять лет меня моложе! Да ещё может читать мои мысли! И вертеть моей головой… И…

Да, то, что эта паршивка испытывает что-то этакое ко мне, я, как ни странно, тоже чувствовал. (Вот! Вот до чего доводит долгое общение с телепатами! Начинаешь и сам, напрактиковавшись, читать, чуять — мысли и эмоции других людей!)

— Миерна. А тебя не смущает то, что мне тридцать два, а тебе — пять?

— Нет. И мне не пять, а через два месяца будет шесть!

— И ты считаешь что это — принципиальная разница?

— Ну… Нет, конечно. Но я готова ждать. И ты правильно увидел: я втюрилась, как это говорится, с первого взгляда! Через каких-то десять лет я же — вырасту! А браки с разницей в двадцать-тридцать лет — я тоже вижу! — не были чем-то таким уж исключительным и в твоём детстве!

— Знаешь, кто ты после этого?

— Разумеется. Образ этого огромного хрюкающего животного у тебя прямо перед глазами. Но вообще-то я ещё чую, что ты и сам… — что это в её тоне? Игривость?! — Влюблён? Разве я, когда вырасту, — передо мной возник образ Миерны через десять лет. И я знал, что это — правда. Именно так она, коза сексапильная, и будет выглядеть!!! Похоже, теория чёртова Марвина сработала: Мисс Земля — по-другому и не назовёшь! — не буду для тебя по-прежнему: самой милой и желанной?!

Я сглотнул — в горле почему-то пересохло: словно туда насыпали талька. И мысленно послал всех к чёрту: будь что будет!

Я, наверное, извращенец и педофил. И ещё — идиот.

Называйте как хотите, но хотя я и продолжал высказывать ей свои, малоубедительные даже для меня самого, возражения (По большей части, как отлично понимал, несерьёзные и надуманные!) — а ноги уже несли меня к складам оружия и пищевых концентратов.

Нужно запастись от души.

На кону — жизнь Миерны. И моя.

Рольф.

Вот так это и произошло.

Сегодня — восьмые сутки с того дня, когда мы выбрались из Бункера нашей Базы, и теперь можно смело сказать: нас не поймают!

Даже если бы и доставили снова собак, найти по следам, да ещё от души проперчённым, Охотника с маленькой девочкой на руках, не сможет ни одна собака. И ни один следопыт. Поскольку я-то следов не оставляю. А девочка ещё и видит группы преследователей, и корректирует наш маршрут. А я — чую, и засекаю приборами беспилотники и вертушки. Теперь нам куда легче скрываться: после большой реки, через которую мы перебрались ночью на плоту из двух связанных брёвен, начались густые леса.

Пойдём мы, следуя карте и внутреннему "глобусу" Миерны, вдоль побережья Средиземного моря. Потому что напрямую, используя сохранившиеся в портах лодки и кораблики, конечно, было бы короче, но — и опасней! На воде бы мы были — словно мишень прямо перед глазами операторов беспилотников.

Миерна помогает мне охотиться, и высматривает опасных хищников. Днём спит, ночью — сторожит, охраняя мой сон.

Ладно, наш поход, хоть и совсем не подготовленный, пока проходит "штатно".

Можете называть меня монстром, предателем, похотливым старым козлом, моральным уродом, педофилом, полным кретином — делайте что хотите.

Но я-то знаю, что за эту крошку, что сейчас мирно сопит у меня на плече, и улыбается во сне, я отдам и жизнь… И себя самого — без остатка!

Потому что вот такое оно, это сволочное, и абсолютно не поддающееся контролю чувство…

Любовь.