Моя ужасная няня

Глава 1

ИЛА-БЫЛА когда-то огромная семья с множеством детей, и дети эти были просто невероятными озорниками и никогда не слушались взрослых.

В те времена семьи были куда многочисленнее, чем в наши дни, и дети в таких семьях часто росли непослушными шалунами. Мамам и папам приходилось нанимать всевозможных нянек, воспитательниц-бонн и гувернанток (часто французских или немецких), чтобы те приглядывали за их непослушными детьми, – и обычно всего одну тщедушную девчонку-помощницу, бедняжку, которая прислуживала всем этим нянькам, боннам и гувернанткам…

В той семье, о которой я вам рассказываю, детей было, пожалуй, побольше, чем в любой другой, притом детей страшно озорных и непослушных, – так много, что я даже не стану перечислять их имена (наверняка вы и сами разберётесь, пока читаете). Даже их родители и те определяли детей не именами, а сразу группами: Старшие, Средние и Младшие, а ещё Маленькие и, наконец, Дитя. Это Дитя отличалось воистину замечательным нравом, стараясь поспевать за прочими детьми на своих толстеньких полусогнутых ножках, несмотря на вечно сползающий до пухлых розовых коленочек подгузник. Разговаривало Дитя на забавном языке собственного изобретения.

Ещё в семье был совсем крошечный младенчик – его так и звали: Кроха, – но он пока просто не умел шалить и озорничать, а это скучно, так что рассказывать о нём особо нечего.

С детьми жили две собаки-таксы. Одна была золотисто-коричневая, как пенка с топлёного молока, и звали её Ириска. А вторую, крошечную и чёрную, гладкую и увёртливую, как маленький тюлень, звали Изюминкой или, покороче, Изюмкой.

И настолько непослушными и озорными были эти дети, что, сколько об этом ни повторяй, вам всё равно будет трудно поверить. Не проходило недели, чтобы расчёт не попросила или толстая нянька, или одна из двух чопорных бонн, или гувернантка-француженка, или тщедушная девчонка-помощница. Тогда ушедшую приходилось заменять новой толстой нянькой, чопорной бонной, иностранной гувернанткой или тщедушной девчонкой-помощницей. Однако наступил день, когда все они уволились сразу – взбунтовались как одна, явились толпой в гостиную и хором сказали:

– Мистер и миссис Браун, – так звали папу и маму этих детей, – ваши детишки совершенно не слушаются и так озорничают, что мы больше не желаем терпеть ни минуты. Мы все уходим.

Миссис Браун, дама очень милая и добрая, никак не могла поверить, что её дети могут шалить и не слушаться взрослых. Поэтому она широко распахнула глаза и спросила:

– Ах, боже мой, что же они наделали на этот раз?

И воспитательницы загомонили наперебой:

– Мисс Тора отрезала мисс Сюзи одну косу…

– …А мастер Дэвид сделал из неё бороду и приклеил мисс Шарлотте.

– Масте́р Саймо́н наряди́ль ля такса́ муа шляпка де Пари и повёль гулять.

– Мисс Хелен налила патоки во все резиновые сапоги…

– Мисс Стефани натёрла на тёрке мыло, чтобы получилось похоже на сыр, и теперь у бедной Кухарки вместо обеда одна пена…

– И все остальные дети тоже просто ужас что творят…

– Кто вам нужен, так это няня Матильда! – напоследок заявили они хором. А потом все развернулись и вышли из гостиной, поднялись в свои комнаты, собрали вещи, забрались в два кеба и уехали.

Боюсь, детей это нисколько не расстроило. Пока шёл разговор в гостиной, они усердно меняли местами содержимое чемоданов. И веселились, представляя, как завтра толстая нянька попытается влезть в платьице тщедушной девчонки-помощницы и как забавно две чопорные бонны будут выглядеть в парижских шляпках мадемуазель.

– Ах, какая неприятность, – вздохнули мистер и миссис Браун, – нам придётся нанять новых гувернанток, нянек и бонн.

И они приказали подать экипаж и поехали в Агентство. Там их встретили с некоторым предубеждением, потому что Агентство опасалось, что у него скоро совсем не останется нянек, бонн и гувернанток, которых ещё не присылали бы на помощь семейству мистера и миссис Браун.

– Кто вам нужен, так это няня Матильда, – сказали в Агентстве.

– Боюсь, мы не знаем никакой няни Матильды, – возразили мистер и миссис Браун. И Агентство весьма неохотно согласилось прислать в семейство Браун новых воспитательниц.

И вот в понедельник к воротам подъехал кеб, и оттуда вылезли новая толстая нянька, новая гувернантка, две новые чопорные бонны и новая тщедушная девчонка-помощница – как обычно, чтобы прислуживать им всем. Мистер и миссис Браун выбежали из гостиной и поспешили к парадной двери, сияя приветливыми улыбками. Но каково же было их изумление, когда увидеть им удалось только тощую ногу девчонки-помощницы, исчезающую в кебе, и пять перепуганных лиц, глядящих изнутри куда-то вверх, – а затем возница прикрикнул на лошадь, и кеб покатил прочь по дороге во всю лошадиную прыть. Мистер и миссис Браун выбежали из дома и тоже посмотрели наверх.

В каждом окне (кроме окна гостиной) были видны их дети. Но в каком они были виде! Волосы дыбом, на лицах безобразные гримасы, руки безумно размахивают во все стороны сразу… Все дети кривлялись, вихлялись и скакали, явно переживая последнюю стадию полного помешательства.

– Дети мои! – ахнула миссис Браун. – Мои бедные, милые, ненаглядные деточки! Собаки взбесились и всех перекусали, и теперь мои малютки тоже сошли с ума!

– Бешенство! – вскричал мистер Браун.

– Водобоязнь! – подхватила миссис Браун.

– Они бредят! – вопил мистер Браун.

– У них пена идёт изо рта! – вторила ему миссис Браун.

– Вот чего нет, того нет, – отметил мистер Браун, чуть успокаиваясь и внимательнее разглядывая детей, на лицах которых и впрямь не было никаких следов пены. Потом он присмотрелся к собакам, которые с веселым лаем провожали удаляющийся кеб: – И у собак никаких признаков. – Тут мистер Браун сделался чрезвычайно задумчив.

Но миссис Браун уже летела вверх по лестнице. Она была очень милой и доброй, но проявляла редкостное неразумие во всём, что касалось её бедных, милых, ненаглядных деточек. Конечно же, её бедных, милых, ненаглядных деточек вовсе не кусали бешеные собаки, и, конечно же, сами они вовсе не сошли с ума.

Итак, мистер и миссис Браун велели подать экипаж и снова отравились в Агентство.

Там их встретили очень сурово.

– Вам просто нужно вызвать няню Матильду, – сказали они.

– Но мы не знаем никакой няни Матильды, – возразили мистер и миссис Браун.

– Хорошо – в самый последний раз! – сжалились над ними в Агентстве.

– Ах, огромное вам спасибо! – обрадовались мистер и миссис Браун и с надеждой покатили домой. По крайней мере, миссис Браун ещё питала какие-то надежды – насчёт мистера Брауна уверенности нет.

Случилось так, что на следующий день мистеру и миссис Браун понадобилось куда-то выехать, и они сказали своему дворецкому по имени Хоппитт – человеку внушительному, степенному, унылому и к тому же склонному прямо-таки костьми чуять всяческие неприятности:

– Хоппитт, если, пока нас не будет, приедут новые воспитательницы, пожалуйста, окажи им самый радушный приём и отведи наверх, в классную комнату, – пусть познакомятся с детьми.

– Да, сэр, да, мадам, – ответствовал Хоппитт, но про себя подумал: «И это вы называете радушным приёмом?» Он прямо-таки костьми почуял неприятность, буквально в ту же минуту, как мистер и миссис Браун неблагоразумно рассказали детям о своём испуге и предположении, будто их покусали бешеные собаки и дети тоже подхватили бешенство.

Но мистер и миссис Браун об этом не думали и уехали, ни о чём не тревожась, а по возвращении домой радовались:

– Мы возвращаемся раньше, чем собирались. Пожалуй, поспеем как раз вовремя, чтобы встретить новых воспитательниц!

Так оно и вышло – в некотором смысле. Когда экипаж мистера и миссис Браун подъехал к воротам, новые воспитательницы как раз выпрыгивали из парадной двери и мчались по дорожке перепуганной толпой под предводительством гувернантки – на сей раз немки, – вопящей: «Помогайт! Спасайт! Ди собакен беситься есть!» Вслед за ней поспешала, переваливаясь, толстая нянька и причитала: «Ох, сердце моё, бедное моё сердце!» – а две чопорные бонны позади неё, отталкивая друг друга, подвывали: «С дороги! С дороги!» Тщедушная девчонка-помощница петляла между ними, как мальчишка-разносчик на велосипеде шныряет в уличном потоке, и взвизгивала монотонно и жутко: «Ой! Ой! Ой!»

Вся толпа мчалась к воротам, а за ними, к ужасу мистера и миссис Браун, гнались два маленьких существа – одно золотисто-коричневое, другое чёрное, – чьи морды покрывала пена для бритья и разводы томатного кетчупа. Кошмарные создания пронзительно лаяли и пытались задержать убегающих воспитательниц, ухватив одну за пятку, а дети прыгали и верещали: «Спасайтесь, бегите, быстрее! Не дайте им вас покусать! Они бешеные!..»

Так что назавтра мистер и миссис Браун опять сели в экипаж и поехали в Агентство. Они не стали ждать, что им скажут, а тут же спросили:

– Можете ли вы найти для нас няню Матильду?

– Нет, не можем, – отрезали в Агентстве, где уже выслушали рассказы немки-гувернантки, двух бонн, толстой няньки и тщедушной девчонки-помощницы, которым пришлось бежать через весь город до клиники по лечению бешенства. И твёрдо добавили: – И в наших списках больше никого нет!

– Ах, какая неприятность! – огорчились мистер и миссис Браун и поехали в другое Агентство.

И в третье…

И ещё в одно… и ещё…

Но всё без толку. Теперь уже все Агентства были наслышаны о детях мистера и миссис Браун и просто захлопывали двери перед их носом, выглядывали в щёлочку и категорически рекомендовали им вызвать няню Матильду.

– Ах, мы бы и рады, но как? – вздохнули несчастные мистер и миссис Браун, когда в конце этого долгого дня снимали шляпы и пальто в передней своего дома.

И только они это сказали – вот чудо! – раздался стук в дверь, и на крыльце объявилась невысокая плотная дама в чёрном, хотя и несколько выцветшем до рыжины наряде, которая произнесла:

– Добрый вечер, мистер и миссис Браун. Я – няня Матильда.

Вот это да!

Она была очень некрасива, да что там – просто уродлива! Некрасивее вы в жизни не видели! Её волосы были зачёсаны в узел, торчащий ровно посреди затылка, словно ручка чайника; лицо круглое и морщинистое, глаза – две маленькие чёрные пуговицы. А нос! Он был похож на две сросшиеся картофелины. Порыжевшее чёрное платье, полинялый чёрный жакет, чёрные ботинки на пуговицах и выцветшая чёрная шляпка, увешанная по краю позвякивающими чёрными агатовыми бусинами. В руках эта неприглядная особа держала скромный коричневый саквояж и большую чёрную палку, а лицо её, морщинистое, круглое и словно потемневшее от времени, поражало суровостью и даже свирепостью.

Но первым делом всякий замечал огромный Передний Зуб, который торчал у неё изо рта и ложился на нижнюю губу, как надгробный камень. Никогда, ни разу за всю свою жизнь вы не видели такого Зуба!

Миссис Браун затрепетала от ужаса при виде этого Зуба. Что же будет с её бедными, милыми, ненаглядными невинными ангелочками!

– Я не знаю… То есть не поймите неверно… я не уверена, что вы действительно так уж нам необходимы, – сбивчиво закончила она и вежливо, но твёрдо начала закрывать дверь.

– О да, совершенно необходима, – заявила няня Матильда и постучала по двери своей большой чёрной палкой.

Обычно дверь открывал Хоппитт – можно было слышать его неторопливые, исполненные достоинства шаги, – но на сей раз он даже не успел появиться из своей каморки. Просто мистер и миссис Браун вдруг обнаружили, что няня Матильда стоит вместе с ними в передней и входная дверь за ними заперта – причём им никак не удавалось припомнить, открывалась ли она вообще.

– Я так понимаю, ваши дети – исключительные озорники и чрезвычайно непослушны, – изрекла няня Матильда.

Бедная миссис Браун!

– Я не уверена… Мне кажется… То есть я хочу сказать, они не то чтобы озорники и не совсем непослушные…

– Да нет, всё верно, – признал мистер Браун.

– Пожалуй, они любят побаловаться. Просто развлекаются, резвятся…

– Шалят и не слушаются, – настаивал мистер Браун.

Тут мистер и миссис Браун заговорили, перебивая друг друга:

– Что правда, то правда: они не хотят вовремя ложиться спать…

– И вставать не хотят…

– А ещё уроки делать…

– Двери за собой не закрывают…

– И не желают носить опрятную одежду…

– И совсем не умеют вести себя за столом: пачкаются и чавкают…

– Ещё они всё время убегают из дома, – пожаловалась миссис Браун.

– И никогда не говорят «пожалуйста» и «спасибо», – сказали они хором. – И конечно же…

– Для начала, пожалуй, достаточно, – остановила их няня Матильда. – Вашим детям необходима я.

– Что ж, возможно, – с некоторым сомнением согласилась миссис Браун, но, взглянув на Зуб, тут же добавила: – Ни в коей мере не хотела бы вас обидеть, но предположим – только предположим, – вдруг вы им не понравитесь?

– Чем меньше я им нравлюсь, тем больше я им необходима, – так это работает, – пояснила няня Матильда. – Пока я не нравлюсь детям, но нужна им, я обязана оставаться с ними. Когда я больше не буду им нужна, но стану нравиться, мне пора уходить. – Она улыбнулась мистеру и миссис Браун, и тем вдруг показалось, пусть лишь на мгновение, что, вообще-то, няня не так уж и уродлива. Миссис Браун даже почудилось, будто в её маленьком глазу, похожем на блестящую пуговицу от ботинок, блеснула слеза. – Это довольно печально, – призналась няня Матильда, – но так уж повелось.

Она вручила свой маленький коричневый саквояж мистеру Брауну, чтобы тот поставил его возле стойки для зонтиков в передней и, по-прежнему сжимая в руках большую чёрную палку, стала подниматься по лестнице.

– Вашим детям потребуется семь уроков. Ложиться спать, когда велено. – Это она сказала на первой ступеньке. – Прилично вести себя за столом: не чавкать и не жадничать. – На второй. – Делать уроки. – На третьей. – Вставать, когда будят. – На четвёртой. – Закрывать за собой двери; одеваться опрятно; не убегать из дома. – Пятая, шестая и седьмая ступеньки. Дальше няня Матильда произносила по слову на каждую из девяти ступенек, оставшихся до площадки: – А-уж-«пожалуйста»-и-«спасибо»-сами-о-себе-позаботятся. – Наверху она повернулась и посмотрела на мистера и миссис Браун, остолбенело стоявших в передней, глядя на неё снизу. – За меня не беспокойтесь. Уж я найду к ним подход. – И с этими словами няня Матильда веско шагнула на второй этаж, где находилась классная комната.

Глава 2

ОГДА няня Матильда открыла дверь классной комнаты, дети уже поужинали и ждали, когда придёт пора ложиться спать, – только, понятное дело, идти в постель они вовсе не собирались. А занимались вот чем.

Франческа кормила собак молочной смесью из бутылочки Крохи.

Маленький Квентин разрисовал все стены цветами и теперь поливал их из большого коричневого чайника, в котором заваривали чай для детей.

Энтони наполнял чернильницы малиновым вареньем.

Николас собрал всех кукол и готовил их к казни через отрывание головы.

Софи мыла Генриетте волосы клеем.

И все прочие дети тоже просто ужас что творили.

Когда вошла няня Матильда, все они продолжили заниматься своими делами.

– Добрый вечер, дети, – сказала няня Матильда и громко ударила об пол своей большой чёрной палкой. – Я няня Матильда.

Дети не обратили на неё ни малейшего внимания, словно её тут и не было, только Кристианна подмигнула остальным:

– Вот забавно! Дверь открылась, но никто не вошёл.

Хотя все они прекрасно знали, что дверь открылась и вошла няня Матильда.

– А теперь опять закрылась, – сказал Каро, – но всё равно никто не вошёл.

– Вошла я, – сообщила няня Матильда. – Я няня Матильда.

– Кто-то что-то сказал? – с притворным удивлением спросила Джейси.

– Я ничего не слышал, – заявил Алмонд.

– Я нисё не флыфала, – повторила маленькая Сара.

– Ни фы, ни фы! – радостно заверещало Дитя. И ещё что-то добавило на языке собственного изобретения.

– Ну что же, слушайте меня внимательно, все, – отчеканила няня Матильда, – и постарайтесь услышать. Вы должны прекратить все свои занятия, убрать игрушки и пойти укладываться спать.

Дети продолжали заниматься тем же, чем и прежде. Франческа кормила такс, Квентин поливал стены классной комнаты, Энтони раскладывал варенье по чернильницам.

Няня Матильда молча оглядела всех своими чёрными блестящими глазами-бусинками и ещё раз ударила палкой об пол.

Немного погодя варенье переполнило чернильницу и потекло по рукам Энтони. Он облизал руки, но так и продолжал наливать варенье в чернильницу, а оно продолжало выливаться. Мальчику приходилось облизывать и облизывать руки, и вскоре его уже слегка подташнивало. «Это же глупо, – подумал он. – Надо просто перестать наливать варенье в чернильницу!»

Но он не мог остановиться, как ни пытался. Он просто не мог перестать наливать варенье в чернильницу! Оно продолжало вытекать, он продолжал облизывать руки и совсем скоро почувствовал себя очень плохо. Бедняга бросил отчаянный взгляд на Николаса.

Николас казнил почти всех кукол – те лежали длинной шеренгой, обезглавленные, – и уже озирался в поисках новых жертв: плюшевых мишек или резиновых уточек… Младшие, до глубины души поражённые таким отношением к их игрушкам, сокрушённо ревели, хватая брата за ноги и за руки, и от огорчения чуть не повыдёргивали ему половину волос. Но он продолжал собирать горемычные игрушки, выстраивать их в ряд и – рраз-рраз – откручивать головы. Даже его собственная драгоценная армия оловянных солдатиков стоически ожидала гибели.

А Франческа пичкала собак молочной смесью. Таксы уже были сыты по горло и не хотели добавки – даже начали угрожающе рычать. Франческа выглядела перепуганной донельзя: она и не знала, что Ириска и Изюмка умеют так рычать, – да они и сами изумлялись, потому что никогда раньше не рычали. Но Франческа продолжала лихорадочно замешивать детское питание и всякий раз, как таксы открывали пасть, чтобы рыкнуть, совала им туда бутылочку со смесью.

А Квентин всё лил и лил чай на стены, но чайник был всё так же полон! На полу уже образовалась чайная лужа дюйма два глубиной, ноги у детей промокли. И все, кто не казнил кукол, не кормил собак, не слизывал с рук варенье и не мыл волосы клеем (а Софи и Гетти к этому времени слиплись, словно сиамские близнецы, и отчаянно пытались расцепиться, но Софи продолжала лить клей на голову Гетти, и обе рыдали от злости и досады), – все они топали мокрыми ногами на Квентина и требовали прекратить поливать стены чаем. Но он не прекращал – на самом деле просто не мог. Так же как Франческа, Энтони, Николас и Софи…

И теперь уже все дети хотели только одного: чтобы всё это прекратилось и можно было пойти спать. Но, как вы понимаете, именно этого они сделать и не могли.

И несмотря на то что дети Браун не любили отступать, всё-таки в конце концов они сердито заявили:

– Ой, ну можно мы уже прекратим и пойдём спать?

– Скажите «пожалуйста», – ответила няня Матильда.

– Мы никогда не говорим «пожалуйста», – заявили дети.

– Тогда вы никогда не ляжете спать, – развела руками няня Матильда.

– Ой, ну ладно, ладно, пожалуйста, – простонали дети.

– Дня пазяста, – изрекло Дитя на собственном языке.

Няня Матильда оглядела их и чуточку улыбнулась, и – вот странно! – всего на миг её свирепое круглое лицо с глазами, как пуговицы на ботинках, и носом, как две картофелины, показалось вовсе не таким суровым и, если не считать Зуба, даже не совсем уродливым.

Она резко стукнула своей палкой один раз – и пол тут же начал высыхать, а весь чай – буль-буль-буль – потёк обратно, в чайник. И все жестянки с детской смесью снова наполнились, а бутылочка, наоборот, опустела. Собаки фыркнули, отряхнулись и, больше уже не рыча, побежали в угол детской, к мискам с собственным ужином, как будто успели проголодаться. Николас остановил кукольную казнь, и головы игрушек сами собою – чпок-чпок-чпок – вернулись обратно, на кукольные шеи. Софи и Гетти разлепились с громким всхлюпом, а клей потёк тонким ручейком к куклам, заполнил трещины между шеями и головами и накрепко их склеил…

Няня Матильда ещё раз резко стукнула палкой об пол – и, как показалось детям, в ту же секунду каждый из них уже сидел в своей тёплой уютной постельке, с чисто вымытым лицом и руками, вычищенными зубами, расчёсанными волосами и прочитанными молитвами, понятия не имея, как он тут оказался.

Няня Матильда тихо спустилась в гостиную и доложила мистеру и миссис Браун:

– Первый урок усвоен.

Глава 3

А СЛЕДУЮЩЕЕ утро перед завтраком няня Матильда отослала детей в сад – дышать Целебным Свежим Воздухом. Вот чем они занимались, когда их позвали в дом.

Дэвид срезал самые лучшие кабачки у садовника и перетащил их в хлев, где старая свинья чуть последнего разума не лишилась: подумать только, у неё вдруг появилось восемь новеньких поросят, о которых надо заботиться!

Стефани сделала себе нос из двух картофелин и передразнивала няню Матильду.

Тони убедил Младших, что они на самом деле утки, и теперь они сидели на мокрой траве у пруда, честно стараясь отложить яйца.

А Дитя доковыляло до ворот и оттуда умоляло прохожих: «Пядя Иля Эйи!» – протягивая им ночной горшок.

Остальные дети тоже просто ужас что творили.

Няня Матильда выглянула в окно детской столовой и позвонила в большой колокольчик. Дети не обратили на это ни малейшего внимания. Дэвид добавил девятый кабачок к семейству растерянной старой свиньи. Стефани громко стучала по всему, что под руку попадётся, большущей палкой (но, не могу не отметить, делала она это, повернувшись спиной к настоящей няне Матильде). Тони торопил Младших, чтобы откладывали яйца побыстрее. Как вдруг… какое-то невнятное подозрение начало охватывать детей… Словно они опять не столько не хотят остановиться, сколько не могут!

И все очень быстро бросили свои занятия, пока не стало поздно, – и поспешили в дом завтракать.

Некоторое время поглядев, как они едят, няня Матильда сказала:

– Можно вести себя за столом и поприличней. Незачем так пачкаться и чавкать.

Но дети продолжали жадно набивать рты и баловаться с едой. Они всегда так делали – завтрак им очень нравился. Они любили, когда овсянка собиралась в комки, плавала и кружилась в молоке маленькими островками. На этих островках дети обожали писать свои имена тонкой струйкой сахарного сиропа. Ещё им нравились молоко и чай в больших кружках и чудесные домашние хлеб и масло. И варёные яйца на подставках тоже нравились: выбрав ложкой яичное нутро, можно было перевернуть скорлупу донцем вверх, чтобы получалось похоже на целое яйцо. Так что они продолжали вести себя как привыкли: выхватывать хлеб с маслом из-под носа друг у друга, выгребать остатки джема, не заботясь, всем ли досталось, и тянуться за добавкой без всякого «пожалуйста» и «спасибо»…

Няня Матильда сидела во главе стола, положив руку на свою большую чёрную палку.

И в тарелках всё прибавлялось каши, появлялись всё новые яйца, хлеб, масло и джем.

И ещё хлеб, и масло, и джем.

И ещё хлеб, и масло, и джем.

И ещё хлеб, и масло, и джем, ещё хлеб, и масло, и джем, и ЕЩЁ, ЕЩЁ, ЕЩЁ хлеб, и масло, и джем…

– Эй-эй, – сказали дети, – хватит уже! – Но их рты были так плотно набиты, что получилось что-то вроде «вавивуве», и няня Матильда с вежливым недоумением переспросила:

– Хотите ещё каши? – И к абсолютному ужасу всех детей, в тарелках перед ними снова появилась каша, медленно кружащаяся в молоке, и розетка с сахарным сиропом. Детские руки похватали ложки и принялись черпать, накладывать и засовывать кашу в рот, поверх всего съеденного хлеба и масла. А перевёрнутые вверх донцем пустые яичные скорлупки взаправду стали целёхонькими яйцами – и теперь замелькали маленькие ложечки, отправляя в рот яйца вслед за кашей. На яйца наваливался свежий хлеб с маслом и джемом… И снова появлялась каша…

Дети пыхтели и отдувались, их щёки распухали, глаза вылезали из орбит. Они чувствовали, что в любой момент могут просто треснуть и разлететься на кусочки! Бедняжки и хотели бы закричать «помогите!», и даже сказали бы «пожалуйста», если бы могли хоть о чём-то подумать. Они бы сделали что угодно, лишь бы перестать есть, но не могли – пока наконец их не осенило. Когда в очередной раз появилась каша, дети, изо всех сил борясь с собственными правыми руками, ухитрились написать сиропом на островках каши: «ХВАТИТ!»

Няня Матильда посмотрела на тарелки и промолвила:

– Не вижу «пожалуйста».

Им пришлось заново ждать, пока пройдут яйца и хлеб с маслом и вновь появится каша, и написать на ней: «ПОЖАЛУЙСТА!»

Тогда няня Матильда улыбнулась (неужели она и правда вчера показалась им страшно уродливой?) и ударила об пол своей большой чёрной палкой – и вдруг получилось, что все дети уже тихо стоят каждый за своим стулом и читают благодарственную молитву.

Няня Матильда спустилась в главную столовую, где завтракали мистер и миссис Браун, и сообщила:

– Урок второй усвоен.

Глава 4

ОГДА няня Матильда поднялась в классную комнату, чтобы начать утренние уроки, дети сидели вокруг огромного круглого стола, как паиньки. Няня уселась и обвела пристальным взором всех подопечных, а потом спросила:

– Почему Софи и Гетти в шляпах?

– Потому что у них короткие волосы, – объяснил Саймон. – А они стесняются своих длинных ушей. – И добавил: – Неловко признаться, но, кажется, они превратились в такс.

– А мы превратились в детей, – страшно прорычали из-под стола два девчоночьих голоска.

Няня Матильда приподняла угол красной скатерти с кисточками и увидела двух такс, свернувшихся калачиком на полу. Таксы и впрямь выглядели как две маленькие девочки в коричневых сарафанах из голландского полотна. Потом няня Матильда заглянула под поля серых фетровых шляпок и увидела две длинных мордочки, два влажных чёрных носа и две пары блестящих, немного озадаченных глаз. Тогда няня Матильда чуть стукнула об пол своей палкой, и тотчас же из-под стола два голоса коротко тявкнули. Тогда она сказала:

– Ох, кажется, собачек надо выпустить погулять, – наклонилась, взяла их за лямки сарафанов и повела к двери, потом вниз по лестнице и в сад, вытолкнула наружу и закрыла за ними дверь. И как девочки ни пытались сказать: «Мы просто притворяемся, на самом деле мы Софи и Гетти, а вовсе не таксы», у них выходили только жалобные взлаивания и подвывания.

Няня Матильда вернулась в классную комнату и заявила:

– Приступим к арифметике.

– Умпс румпс, – охотно согласились дети.

– Что это вы такое говорите? – спросила няня Матильда.

– Ой, а вы не знаете? – удивилась Тора. – Это же по-бурголландски. У нас была одна бурголландская гувернантка, и, боюсь, мы не умеем заниматься арифметикой ни на каком другом языке. – И она повторила то же самое на бурголландском (языке, известном только детям семейства Браун): – У нампс бумпампс однампс бурголландсампс гумпспумпспампспа, и, бомпспумпс, мымпс немпс умпмемпс зампснимампс аримпсметимпскойпс нинампс какомпс другомпс ямпсзымпскемпс.

– Что ж, понятно, – кивнула няня Матильда и, перевернув страницу, спросила на великолепном бурголландском (только куда быстрее, чем умели говорить сами дети): – Ну тогда сколькомпс будемпс семпсдесемпс тримпс рампсделимпс на демпсвямпс?

Роджер хотел было ответить: «Семьдесят три разделить на девять будет восемь и три в остатке», но не смог. Вместо этого он вдруг произнёс:

– Вомпсемпс и тримпс в остампс.

– Неправильно, – сказала няня Матильда и повернулась к золотисто-коричневым мордочкам под круглыми фетровыми шляпками.

– Восемь и один в остатке, – пролаяли два голоска, и две пары маленьких блестящих глаз с добродушным сочувствием заморгали из-под полей шляпок.

– Верно. Но остальным лучше бы выучить таблицу умножения. Давайте-ка повторим: дважды один – два… – начала няня Матильда и тут же строго велела: – Сядьте прямо!

Дети продолжали качаться на стульях, не говоря ни слова, даже «двампсдымпс одимпс двампс». Но они уже начали сомневаться. Уже в их головах зазвучал тихий голосок, спрашивающий: «А стоит ли?..» И действительно, внезапно спинки стульев, на которых они сидели, развалясь или раскачиваясь, – знакомых старых стульев из классной комнаты, где дети привыкли валять дурака перед своими горемычными, запуганными гувернантками, – эти стулья вдруг стали очень жёсткими и высокими и начали толкать детей в спину, если те пытались развалиться. А в сиденьях вдруг обнаружились мелкие щепки, тут же втыкавшиеся в зад, если дети ёрзали. А уж если хоть чуть-чуть качнуться на стуле назад – он падал с грохотом, и дети приземлялись на спину кверху ногами, да так и оставались! Когда настало время утренней перемены, все дети уже сидели прямо, кроме тех, кто лежал на спине, по-дурацки задрав ноги в воздух.

В одиннадцать, когда принесли какао с галетами, няня Матильда взяла свою порцию и отправилась к мистеру и миссис Браун в гостиную.

– Как продвигаются занятия? – спросил мистер Браун.

– Мне кажется, мы освоили урок третий, – с улыбкой ответила няня Матильда, и, когда она ушла обратно в классную комнату, миссис Браун сказала мистеру Брауну:

– Знаешь, дорогой, когда она улыбается, то кажется почти милой. – А потом добавила: – Конечно же, если не обращать внимания на этот ужасный Зуб.

Глава 5

А СЛЕДУЮЩЕЕ утро дети не захотели вставать.

Иногда такое случалось: они просто не желали и не вставали. Бонны и гувернантки обычно упрашивали их и умоляли, хватали за руки и тащили, но дети всё равно не вставали. Если в конце концов кого-то и удавалось стащить с кровати, он дожидался, пока воспитательницы займутся следующими, и к тому времени, как умаявшиеся бонны справлялись с ними, первые вытащенные уже снова лежали в кроватях, укрывшись одеялом с головой и издавая громкий храп. Как-то раз все улеглись вверх ногами, и бонны испытали ужасное потрясение, когда, сердито отдёрнув одеяло с окриком: «Подъём!» – они обнаруживали на подушке пару ног. А однажды все дети поменялись местами, и няньку чуть удар не хватил, когда она пришла забрать Дитя из кроватки. Дитя издавало очень странные звуки, едва не проламывая стенки колыбели. На самом деле там скорчился здоровенный Саймон, сопя, фыркая и пытаясь не расхохотаться. А как-то раз все дети подложили в свои постели кукол, а сами забрались под кровати. Няня, бонны и гувернантки опять пережили большое потрясение – хотя это, пожалуй, нельзя было счесть за отказ вылезать из постели.

Но сегодня утром дети решительно не собирались этого делать.

Няня Матильда встала в дверях, и, боюсь, в эту минуту она вовсе не казалась милой. И совсем не улыбалась, – невысокая и плотная, она походила на рассерженную старую жабу в своём порыжевшем чёрном платье, с волосами, собранными в узел, торчащий на затылке, словно ручка чайника, с маленькими чёрными блестящими глазками, огромным Зубом и носом, как две сросшиеся картофелины, – и с большой чёрной палкой в руке. Она повторила:

– Пора вставать!

Все продолжали громогласно храпеть. Никто и не пошевелился.

Няня Матильда подняла свою большую чёрную палку, и внезапно храп прекратился. Глаза открылись, и носы высунулись из-под одеял. Конечно же, дети не могли забыть, что случается, когда няня Матильда ударяет палкой об пол.

Няня Матильда отметила воцарившуюся тишину, обращённые к ней блестящие глаза и опустила палку.

– Даю вам полчаса, – сказала она, – на то, чтобы встать, одеться, умыться, почистить зубы, сложить пижамы, открыть окна, заправить постели и до завтрака отправиться в сад дышать Целебным Свежим Воздухом. Старшие, помогайте Младшим. – И ушла.

Ну что ж!

Как только она повернулась спиной, через две секунды все вскочили с кроватей – но не для того, чтобы умываться и одеваться. Дети никогда прежде не уступали с первого раза и не собирались этого делать сейчас. С другой стороны – как же быть с палкой? Все принялись сновать туда-сюда между спальнями девочек и мальчиков, шёпотом держа совет; потом закипела бурная деятельность – но при звуках тяжёлых шагов няни Матильды дети заполошно запрыгнули в постели. Когда няня Матильда спросила: «Почему вы ещё не встали?» – они ответили:

– Мы не можем встать, мы заболели.

– Заболели? – переспросила няня Матильда (и правда, это было очень неожиданно).

– У дас сопди в досу, – заявил Роджер.

– И живот бодид, – поддержала Тора.

– И пятда, – вклинилась Луиза.

– И теббедатуда, – добавил Саймон.

– А ещё дас тошдид, – заныла Фенелла.

– Даверное, у дас всех кодь, – предположила Тереза.

– Удасех кодь! – сказало Дитя на своём языке.

И действительно, когда няня Матильда оглядела детей, то увидела, что лица у них белые-белые, как у клоунов, и все в больших красных пятнах (из коробки с красками).

– Очень хорошо, – пожала плечами няня Матильда, один раз ударила палкой об пол и ушла. Дети тут же попытались вылезти из кроватей, но… Да, вы угадали! У них не получилось. Им просто пришлось лежать в постелях, свернувшись под одеялами, которые вдруг стали ужасно жаркими и колючими, – а ещё у них заложило носы, заболели животы и даже показалось, что сейчас их всех стошнит. И дети тянули ослабевшие руки к горячим лицам, пытаясь стереть пятна, но те не сходили. И ужасное подозрение стало закрадываться в их головы: они и вправду заболели корью.

Бедная миссис Браун пришла в ужасное расстройство, когда узнала, что все её дети больны корью.

– Предоставьте это мне, – спокойно заявила няня Матильда. – Я хорошо умею лечить эту болезнь. – И изложила свои правила: никаких звуков, никакого света, ни еды, ни питья. И конечно же, ни в коем случае не вставать с постели.

Миссис Браун пришла в ужас. Её бедные ненаглядные детки!

– Никакой еды?

– Никакой, пока у них болят животы.

– И никакого питья?

– Никакого, пока их тошнит.

– Никаких звуков? Даже не разговаривать?

– Нельзя, пока у них так заложены носы, что они еле говорят.

– И никакого света? Неужели им даже нельзя рассматривать картинки в книжках?

– При такой высокой температуре – ни в коем случае! – отрезала няня Матильда с возмущением. Потом добавила: – И конечно же, нам понадобятся лекарства.

С этими словами она достала три огромные бутыли и выстроила их в ряд на каминной полке: чёрную, красную и самую отвратительную – жёлто-зелёную.

– От лихорадки, – пояснила няня Матильда, обходя детей с чёрной бутылью. – От боли, – вливая в каждого ложку лекарства из красной. – И от пятен. – По кругу пошла жёлто-зелёная бутыль.

Последнее лекарство оказалось противней двух предыдущих, вместе взятых. Но все три были самым гадким, что детям Браунов доводилось пробовать за всю жизнь. А теперь они раз в час получали по большой столовой ложке каждого лекарства.

– Пвотиввы якавва, – пожаловалось Дитя.

– Никаких разговоров, – заявила няня Матильда.

Это был долгий, очень долгий день. Мистеру и миссис Браун казалось, будто прошло уже десять дней – именно столько обычно болеют корью, – и детям, уверяю вас, тоже казалось, что прошло не меньше. Так они и лежали, свернувшись под жаркими, кусачими одеялами, и головы их болели, и животы болели, и накатывала тошнота, а когда они открывали тяжёлые веки, чтобы посмотреть на братьев и сестёр, то видели ужасные, огромные красные пятна. И конечно же, спустя несколько часов, когда боли утихли и дети уже не чувствовали себя такими больными, они поняли, что ужасно проголодались. Только тогда они вспомнили, что сегодня среда, а в среду всегда подавали их любимый обед. По средам Кухарка пекла мясной пирог с почками. У пирога была тонкая, хрустящая корочка и нежная начинка, пропитанная горячим густым соусом. В общем, мясной пирог во всём своём совершенстве. А ещё в среду подавалось к столу картофельное пюре с сыром, который делал его золотистым, и брюква, только не варёная, а тоненько-тоненько нарезанная и поджаренная на чистейшем сливочном масле (фирменное блюдо Кухарки). И рулет с карамелью, самый любимый у детей, – не твёрдый пудинг, облитый сахарной глазурью, а тонкое тесто, раскатанное в лепёшку и намазанное тонким слоем мягкой карамели, а потом снова скатанное в рулет, так что каждый кусочек получался золотистым и сочным…

Да, я знаю, это чудовищно тяжёлая пища, и она плохо переваривается, но миссис Браун всегда давала своим детям то, что им больше всего нравилось.

Но сегодня не было ни мясного пирога с почками, ни карамельного рулета. Зато за окнами слышались беготня и звон посуды, а ещё разговоры Хоппитта и Кухарки. Хоппитт поставил за воротами большой стол и написал объявление, гласившее: «Мясной пирог с почками, картофельное пюре с сыром, жареная брюква (фирменное блюдо Кухарки) и карамельный рулет. Пропадают из-за кори. Платы не нужно, но можете пожертвовать что-нибудь в стоящую здесь копилку».

Надо думать, стоящая здесь копилка предназначалась для Хоппитта и Кухарки, но ведь это было их идеей.

Дети лежали по кроватям, мечтая о мясном пироге с почками и карамельном рулете, – и завидовали деревенским ребятишкам, которым сегодня достанется их самая любимая еда. Дети семейства Браун вели непрестанную войну с деревенскими ребятами, которыми верховодил вредный здоровенный парень по кличке Пузан. «После этого он станет ещё толще», – с досадой думали дети Браун.

А им самим предстояло страдать в постелях. Теперь, когда перестала болеть голова, им бы хотелось поразглядывать картинки в книжках, но шторы оставались задёрнуты, и даже если бы они хоть что-то смогли рассмотреть, это всё равно было запрещено. А что до разговоров, то всякий раз, как кто-нибудь из детей открывал рот, рядом возникала няня Матильда с большой ложкой лекарства. Когда стемнело и она пришла подоткнуть им одеяла – ей приходилось начинать это довольно рано: ведь детей было очень много – и напоила их последней дозой лекарств (на этот раз двойной, «чтобы хватило на ночь»), дети уже были готовы слёзно умолять:

– А можно мы встанем завтра утром?

– Что можно? – переспросила няня Матильда.

– Можно нам вставать?

– Что-что можно? – снова не поняла няня Матильда.

– Казитя, позяста, – подсказало Дитя.

– Ой, да! Пожалуйста, разрешите нам завтра встать! – попросили дети.

И няня Матильда улыбнулась, легонько ударила об пол своей палкой и ушла. А когда она ушла, дети даже про Зуб не вспомнили – просто сказали друг другу:

– Правда же она стала такая милая – всего на минуту?

На следующее утро, когда няня Матильда подошла к двери, дети уже встали, умылись, оделись, и почистили зубы, и сложили свои пижамы, и открыли окна, и заправили постели, и уже были готовы отправиться в сад подышать Целебным Свежим Воздухом перед завтраком. Старшие держали Младших за руки. Няня Матильда ничего не сказала, но попросила Хоппитта кое-что передать за завтраком мистеру и миссис Браун.

– Поклон от няни, мадам, – сказал Хоппитт, – а ещё она велела передать, что «урок четвёртый усвоен».

– О, благодарю вас, Хоппитт, – ответила миссис Браун. – А вы не знаете, детям лучше?

– Этого я не знаю, мадам, – отозвался Хоппитт. – Но я, простите за выражение, сэр и мадам, прямо-таки костьми чую, что они пошли на поправку. – И добавил в очень редком порыве откровенности: – Няня Матильда и сама сегодня утром выглядит… ну… лучше.

Глава 6

Е СТОИТ полагать, будто с тех пор дети семейства Браун всегда вели себя хорошо – на самом деле нет! Они принялись шалить на следующий же день. Подозреваю, они так привыкли к этому, что просто не могли сразу стать паиньками, – и к тому же они дошли только до четвёртого урока.

Но именно в этот день они и вправду вели себя очень и очень хорошо – и не могли не признать, даже когда снова принялись за шалости: день вышел просто замечательный.

Погода стояла чудесная, и няня Матильда решила провести занятия в саду. И какие это были занятия! Первой шла история, и газон превратился в Атлантический океан, а живая изгородь по другую его сторону – в Америку. Из каретного сарая вывезли старую двуколку, которая стала кораблём «Мэйфлауэр», и все забрались в неё и поплыли через Атлантику, перегибаясь через борта повозки из-за страшных приступов морской болезни, то и дело вопя: «Земля!» – и ужасно досадуя, когда оказывалось, что нет. К утренней перемене с молоком и галетами даже Дитя могло сказать «кавовяка вевы», «тыси фефоть дасяты готь» и «Бейваве», и няня Матильда как-то понимала, даже без помощи остальных детей, что это означает «король Яков Первый», «тысяча шестьсот двадцатый год» и «Мэйфлауэр». Вы-то, уж конечно, знаете, что именно в этом году корабль «Мэйфлауэр» отправился в своё знаменитое путешествие[1].

А после перемены у них был урок французского, и половина детей стали глаголами, а другая половина – глагольными окончаниями, и все играли в новую разновидность пряток: искали собственные окончания. А потом пришло время ланча.

– Теперь, – сказала няня Матильда после ланча, – мы пойдём гулять и позанимаемся арифметикой.

– Ой, го-о-осспди! – приуныли дети. (Только представьте: гулять и заниматься арифметикой!)

Но у няни Матильды арифметика получалась совсем не такой, как у других гувернанток. Она велела детям притвориться, что у них на всех очень мало рук и ног – недостаточно, чтобы нормально гулять. Кому-то приходилось прыгать на одной ножке, а того, у кого совсем не было ног, требовалось нести (по счастью, в основном это оказались самые маленькие), а безрукие выглядели очень прямыми и толстыми, потому что их пальто застегнули поверх настоящих рук, прижатых к телу, а рукава болтались пустыми. А потом начался передел ног и рук, чтобы всем всего хватало, – вот так Младшие научились сложению и вычитанию: «Отнимем одну ногу у Джастина, у которого их две, и отдадим бедняжке Доминику, у которого нет ни одной. У Арабеллы, Джоанны и Сюзанны на всех четыре руки – раздадим каждой по одной, и ещё одна останется в запасе…» А Старшие научились считать деньги, назначая цены за руки и ноги, – и те, у кого конечностей недоставало, торговались с теми, у кого их было сколько нужно – или, как скоро получилось у тех, кто понимал толк в торговле, слишком много.

Бедняжка Тора, которой никак не давалась арифметика, в конце концов сделалась похожа на подушку: у неё не осталось ни рук, ни ног. А вот Энтони, всегда отлично считавший деньги (возможно, потому, что ещё младенцем проглотил пенни и стал настоящим героем для своих братьев и сестёр), – обзавёлся четырьмя руками и тремя ногами, да ещё и разбогател на шиллинг и два пенса. Однако он был очень добрым мальчиком и потому согласился продать Торе одну ногу за её последний двухпенсовик, так что она хотя бы смогла прыгать на одной ножке; а ещё он её поддерживал, потому что у неё не получалось без рук держаться за него. Иначе ей – она ведь была из Старших, так что нести её никто не мог, – пришлось бы остаться у дороги, пока её не подобрали бы на обратном пути и не одолжили ногу, чтобы хоть как-то добраться до дома.

Тем вечером, когда няня Матильда укладывала детей спать, она показалась всем невероятно улыбчивой и милой – если забыть про Зуб – и даже почти красивой. Дети решили, что больше никогда-никогда не будут плохо себя вести и проказничать.

Но вас, наверное, не удивит, что, проснувшись утром, они принялись озорничать, как прежде.

Когда няня Матильда отослала их подышать Целебным Свежим Воздухом перед завтраком, дети вовсе не стали выходить на улицу, но сказали друг другу:

– А пойдёмте лучше за Суконную Дверь.

В те времена, когда семьи бывали очень большими, им требовалось множество людей, чтобы за всем уследить и обо всём позаботиться. И дома разделялись на две части – дверью, обитой красным или зелёным сукном и гвоздями с большими круглыми медными шляпками. По одну сторону Суконной Двери проживало Семейство, а по другую – Слуги. У Браунов Слуги были такие: Хоппитт и Кухарка, камеристка-француженка Селеста, помогавшая миссис Браун, и Эллен, убиравшая в комнатах и подававшая на стол; а ещё Элис-и-Эмили, две девушки-горничные, о которых всегда говорили как о неразлучной парочке, словно о каких-то сиамских близнецах. И наконец, Евангелина, девочка на побегушках. Бедняжка Евангелина – её нещадно гоняли все остальные слуги, но она оставалась жизнерадостной маленькой пышечкой и, похоже, ничего не имела против постоянной беготни.

Детям – особенно детям семейства Браун – строго-настрого запрещалось заходить за Суконную Дверь, если только их специально не пригласили Слуги. Следует признать: детей Браунов приглашали очень редко.

Но этим утром – видимо, с непривычки устав от хорошего поведения – они взяли да и вошли в Суконную Дверь и вдобавок не закрыли её за собой. Как вы помните, мистер и миссис Браун как раз жаловались няне Матильде, что детей невозможно научить закрывать за собой двери. «Не забудьте закрыть двери!» – сердито кричали им родители. Но дети всегда забывали. И сегодня утром они точно так же не закрыли Суконную Дверь.

Тем временем Хоппитт, Кухарка, и Селеста, и Эллен, и Элис-и-Эмили завтракали в столовой для слуг (а прислуживала им Евангелина), перед тем как подать завтрак семейству Браун. Когда они снова вернулись на кухню, вот чем занимались дети.

Софи взяла с сушилки серые шерстяные носки Хоппитта и замешала их в кашу.

Гетти приготовила густое тесто из муки и воды и раскатывала его катком для глажки белья.

Джастин намазал сиденье Кухаркиного стула топлёным салом.

Алмонд нашёл пудру и румяна Селесты и рисовал на сырых сосисках, подготовленных для завтрака, милые маленькие рожицы.

Агата купала такс в кастрюле с мясным бульоном.

И все остальные дети тоже просто ужас что творили.

Детям хватило одного взгляда на Хоппитта, Кухарку, Селесту, Эллен и Элис-и-Эмили, чтобы со всех ног вылететь вон за Суконную Дверь, захлопнуть её за собой и привалиться к ней снаружи. С другой стороны двери доносились ужасающий рёв, причитания и громогласное «О-ля-ля» – это Хоппитт, Кухарка, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили обнаружили, что случилось с носками, и гладильным катком, и стулом, и сосисками, и кастрюлей с бульоном.

Ещё вроде бы оттуда слышалось хихиканье, которое, однако же, резко оборвалось, когда повелительный голос рявкнул:

– Евангелина! Немедленно открой эту дверь!

Дети держали дверь изо всех своих сил.

– Она не сможет! – крикнули они в ответ. – Мы крепко держим!

Няня Матильда стояла на лестнице и смотрела на детей сверху – потом подняла свою большую чёрную палку…

И дверь внезапно распахнулась в другую сторону – дети влетели в кухню, и на полу образовалась куча-мала из рук, ног, спин и удобно обращённых кверху мягких мест.

Хоппитт и Кухарка, не говоря ни слова, вручили Евангелине огромную сковороду.

«Шлёп-шлёп-шлёп», – запела сковорода.

Дети заверещали, барахтаясь и пытаясь встать, и наконец бросились за Суконную Дверь. Но как они ни тянули её на себя, она не закрывалась. Это было очень странно: столько детей, а не могут закрыть дверь.

И через не желающую закрываться дверь они видели, как Хоппитт, Кухарка, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили вооружают Евангелину для настоящей битвы. Наконец девчонка вышла, готовая к бою, подталкиваемая руками слуг и понукаемая их призывами быть храброй. На голове Евангелины красовалась огромная чёрная эмалированная кастрюля, обширный фасад был прикрыт большим противнем; в одной руке она держала сковороду (уже немного помятую), а в другой Кухаркину скалку. На большом круглом лице Евангелины читалось величайшее сомнение в исходе сражения, но за её спиной высился Хоппитт, вооружённый здоровенной вилкой, которой он подталкивал воительницу вперёд.

Дети бросились через переднюю к парадной двери. Воздух зазвенел от воплей: «Откройте дверь!», «Бежим в сад!». Дитя верещало: «Вевимат! Авыватя вевь!» – поспешая во всю возможную прыть своих коротеньких толстых ножек. Его подгузник грозил вот-вот свалиться.

Но если Суконная Дверь не желала закрываться, то парадная, напротив, отказывалась приоткрыться хотя бы на щёлочку. Дети тянули и дёргали её, ковырялись в замке, гремели большими засовами, навешивали и снимали цепочку, но ничто не помогало. А тем временем к ним приближалась закованная в доспехи Евангелина с боевой сковородой. Но…

– Да ведь это всего-навсего Евангелина, – вдруг произнёс Дэниел.

Дети прекратили бороться с дверью и уставились на Евангелину. Дверь же распахнулась за их спинами, но этого они уже не заметили.

– Да ведь это всего-навсего Евангелина, – повторили все.

– Атьня Ваняниня, – поддержало Дитя.

Лица детей расплылись в довольных ухмылках. Няня Матильда посмотрела сверху на детей, на Евангелину и её округлую и не слишком радостную физиономию – и ещё раз ударила об пол своей палкой. И в тот же миг из кухни выскочили остальные слуги, увенчанные шлемами-кастрюлями, обвешанные противнями, вооружённые сковородками, скалками, мётлами, швабрами, утюгами и даже большими щипцами для завивки (ох уж эта Селеста!). Хоппитт и Кухарка, Селеста и Эллен, Элис-и-Эмили оттеснили Евангелину в сторону и стали приближаться к детям…

Дети вылетели в сад из распахнувшейся двери быстрее, чем она успела снова захлопнуться перед ними.

Кухонная армия бросилась в погоню. По дорожке – через широкий газон – напролом сквозь живую изгородь – в огородик, перепрыгивая грядки, петляя между высокими шпалерами фасоли, лавируя между кустами малины… Младшие заблудились в чаще черносмородиновых кустов, Средние завязли в кабачковых лозах, и им пришлось возвращаться, получать по заднице и снова спасаться бегством; раздавленные помидоры и спелый крыжовник лопались и скользили под ногами. Дитячий подгузник наконец-таки сполз и болтался возле щиколоток.

Дети метнулись в теплицу, дверь которой отказалась закрыться за ними и задержать преследователей; прочь, наружу, через окно, под звон разбитого стекла и яростные крики садовника… Через стену, вскачь по гравийным дорожкам, прыжками через клумбы, обдираясь об розовые кусты, всё вперёд и вперёд, бегом…

Дети мчались, не разбирая дороги, и поэтому даже не вспомнили, что поблизости располагается пруд, – пока не заскользили по берегу на влажной траве, а затем закувыркались кубарем и наконец – шлёп-хлюп-бульк! – попадали в воду.

Неутомимая погоня в составе Хоппитта, Кухарки, Селесты, Эллен, Элис-и-Эмили в сопровождении Евангелины едва успела затормозить, бешено замахав руками, и выстроилась на берегу, свирепо глядя на детей. Те скучковались в центре пруда, по колено в воде, и оттуда вызывающе взирали на загонщиков.

Хоппитт, видимо, провозгласил себя генералиссимусом. Дворецкий повелительно махнул рукой и крикнул:

– Выходите! – И добавил фразу, которую Евангелина слышала от него чаще всего: – Да поживее!

– Нет, – ответила Линди и швырнула в него комком ила из пруда.

Вот так так! Комок попал Хоппитту аккурат по носу – бац! Но чувство собственного достоинства дворецкого осталось непоколебимо.

– Что ж, да будет так, – изрёк он. – Сами напросились.

Только теперь дети обратили внимание, что в ходе всей этой яростной погони он так и не выпустил из рук кастрюлю с кашей.

Пруд был довольно обширный, но мелкий и к тому же очень грязный. Дети сбились в кучку в самом его центре, решив твёрдо стоять до конца – хотя стоять твёрдо в этой жидкой грязи было затруднительно. Кухарка, Селеста, Эллен, Элис-и-Эмили и Евангелина рассредоточились, окружая пруд и отрезая детям путь к отступлению. Затем Хоппитт обошёл своё войско, раздавая своим солдатам наполненные кашей носки.

И закипела Битва.

По счастью, только Хоппитт умел хорошо попадать в цель. И когда носки попали в распоряжение детей, те тоже воспользовались ими как снарядами – с небольшой добавкой из жирной, чёрной грязи, просто ради интереса. Меткость детишек оказалась на порядок лучше, и скоро бойцы кухонной армии приобрели некоторое сходство с зебрами, обзаведясь чёрными полосами на лицах – только глаза яростно сверкали из-под кастрюль. Носки летали туда-сюда, но у кухонной армии начинка из каши была уже на исходе. Хоппитт доскребал остатки из кастрюли, пока дети, пользуясь передышкой, пытались помыть лица, в результате тоже становясь несколько полосатыми. Кроме того, водоросли наматывались им на руки и свисали с ушей, словно зелёные волосы, – но, по крайней мере, самая густая грязь с них стекала. Слуги на берегу умыться не могли, и их физиономии уже покрылись задубевшей коркой, как панцирем.

Но когда каша закончилась, Кухарка притащила таз с тестом…

Отчаяние стало овладевать детишками. Они-то могли отбиваться только грязью, но теперь Элис-и-Эмили вооружились метлой и шваброй, и, как только кто-то из детей наклонялся зачерпнуть грязи, тут же метла или швабра толкали его под воду. По счастью, Младшие, за которых следовало бы опасаться, были просто в восторге от происходящего. Со всеми этими няньками, боннами и гувернантками им очень редко выпадал шанс поиграть в действительно грязной воде. (Думаю, няня Матильда, когда била об пол своей палкой, всё-таки всегда следила, чтобы малыши не нахлебались лишнего.)

Но даже для развлечения Младших нельзя же вечно стоять и перебрасываться грязью и тестом, тем более что и тесто закончилось, и Хоппитт уже посылал Евангелину на кухню за новыми боеприпасами.

– Принеси-ка сосиски, которые они разрисовали рожицами, – велел он.

– И желе с бланманже́, которые я приготовила для чая в детской, – добавила Кухарка.

Дети стали совещаться.

– Нам нужен заложник!

– Вовникь! Вовникь! – закричало Дитя, разбрызгивая грязь. Оно сейчас выглядело в точности как шоколадная фигурка младенца, которую так и хочется съесть.

– Я поймаю Кухарку, – тут же вызвалась Салли.

Кухарка захохотала. Она стояла у края пруда вместе с Хоппиттом и хохотала, представляя лица детей, когда их любимое желе и бланманже полетят в них снарядами. На самом деле дети ненавидели желе и бланманже и только притворялись, чтобы не обижать Кухарку. Поэтому её хохот дети сочли самой что ни на есть чёрной неблагодарностью, да и, по правде сказать, такое враждебное поведение было совершенно несвойственно Кухарке! Но сегодня целый день творились сплошные странности.

Кухарка так хохотала, что даже не заметила, как Салли, скользнув к берегу, словно выдра, обмотала толстые Кухаркины щиколотки длинной связкой водорослей. И когда вернулась Евангелина, передвигаясь через газон зигзагами, потому что почти ничего не видела за горой желе, бланманже и сосисок, уложенных кольцами сверху, Кухарка схватила связку сосисок, чтобы зашвырнуть в толпу детей посреди пруда, – и, как обычно бывает при широком броске, собралась было оторвать одну ногу от земли.

Однако, вопреки её намерению, нога не пожелала отрываться от земли в одиночку – она потянула за собой другую. И Кухарка с размаху плюхнулась на свой обширный зад, отчего вода в пруду пошла волнами. А поскольку упомянутый зад был щедро смазан салом, которым дети натёрли Кухаркин стул, Кухарка стремительно заскользила по травянистому склону к воде, чему поспособствовали дети, ухватившиеся за один конец сосисочной связки (Кухарка от растерянности не догадалась выпустить второй конец).

С какой стороны ни посмотри, ситуация получалась безвыходной. На берегу Хоппитт и Эллен пытались удержать Кухарку за уши (своих волос у неё не было, а за парик цепляться не стоило), чтобы её не взяли в заложницы. А дети тянули её в пруд за связку сосисок, подтаскивая жертву к воде.

Но дно пруда было илистым, и эти усилия привели к тому, что детишки всё глубже увязали в грязи. По щиколотку, по колено… Младшим уже доходило до пояса… Но дети не решались отпустить сосиски, иначе потеряли бы заложницу и превратились бы тогда, накрепко завязнув в грязи, в беспомощные мишени для желе и бланманже, не говоря уж о мётлах и швабрах и также скалке, утюге и Селестиных щипцах для завивки… Вот уж Селеста отыграется этими щипцами за погубленные пудру и румяна, щедро потраченные на улыбающиеся рожицы на сосисках!..

Тем временем грязь уже доходила некоторым детям до шеи. «Ой, мамочки, – подумали они, – лучше бы мы не заходили за Суконную Дверь! Хотя ещё лучше, если бы получилось её захлопнуть!..»

И все с сожалением согласились:

– Лучше бы мы всегда закрывали за собой двери!

И как только они сказали это вслух, Дитя радостно закричало, пуская изо рта большие грязные пузыри (оно-то было самым маленьким и уже едва не скрылось под водой):

– Во няня Тидя!

И верно: няня Матильда молча стояла на газоне, наблюдая за детьми, – хотя, они могли поспорить, только что её там не было.

– Ой, няня Матильда, – закричали все дети, – спасите нас!

– Казитя позяста! – булькнуло Дитя, и все поспешно добавили хором: – Пожалуйста!

И няня Матильда улыбнулась – и, как только она улыбнулась, случилось всё и сразу. Хоппитт и Эллен тащили Кухарку на сушу, а дети – в пруд, и связка улыбающихся сосисок между ними туго натянулась, как вдруг нечто маленькое, цвета сливочной карамели, пронеслось по воде и вонзило в сосиски мелкие острые белые зубы. И в тот же миг нечто маленькое и чёрное, как уголёк, пронеслось по берегу, и такими же мелкими острыми белыми зубами сцапало Кухаркин парик, и ускакало с ним на другую сторону газона. Вид розовой лысины над чёрным от грязи лбом Кухарки настолько потряс Хоппитта и Эллен, что они выпустили её уши из рук, и несчастная соскользнула с берега в лапы врагов. В тот же миг дети почувствовали под ногами твёрдую опору, вязкий ил внезапно исчез.

Свобода! Они добыли заложника, и понёсшая потери кухонная армия теперь беспомощно таращилась на них с берега. Детям недоставало только боеприпасов, чтобы выйти победителями и запомнить этот день навсегда.

– Ой, няня Матильда, – взмолились они безмолвно. – Пожалуйста! Пожалуйста!

Няня Матильда ещё раз улыбнулась, и бедняжка Евангелина, которая по-прежнему ничего не видела из-за высоченной горы судков с желе и бланманже (хотя очень хотела понять, что происходит вокруг), шагнула в пруд, запуталась в водорослях, пошатнулась и вывалила свою ношу прямо перед детьми.

Хоппитт, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили бросили последний взгляд на горемычную Кухарку, совершенно лысую и покрытую грязью цвета шоколада, потом на Евангелину, стоящую с опустевшим подносом по колено в воде, – после чего развернулись и с достоинством ретировались обратно на кухню. Няня Матильда подошла к берегу и протянула руку Кухарке, чтобы помочь той выбраться.

Кухарка была в ярости.

– Ладно-ладно! Вот погодите, миссис Браун узнает об этом! – Она стояла по колено в воде, и на её перекошенном злостью лице было прямо-таки написано большими грязными буквами желание уволиться сию секунду. – Я… вам… вот… что… скажу… няня… – начала Кухарка.

Няня Матильда протягивала ей левую руку, а правой тем временем приподняла свою большую чёрную палку и легонько ударила ею оземь. И чуть ли не раньше, чем палка коснулась земли, Кухаркино лицо совершенно переменилось.

– Я вам вот что скажу, няня, – повторила Кухарка, принимая протянутую ей руку и бодро вылезая из пруда, – прямо не знаю, где бы я сейчас была, если бы не эти милые детишки! Что со мной случилось, вообразить не могу! Видать, мой парик сдуло – он часто чуток сползает, – а я, верно, побежала за ним и упала в пруд. Не такая уж я прыткая да проворная, как раньше, – добродушно хохотнула Кухарка. – А эти бедные дети, должно быть, пытались мне помочь поймать парик да и запрыгнули в пруд. Бедняжки, они же вымокли все до нитки! Но как это мило с их стороны! Ну и ну! – воскликнула она. – Эти славные, добрые собачки поймали мой паричок! – И действительно, Ириска с Изюмкой как раз доели сосиски (вместе с нарисованными рожицами) и теперь неторопливой трусцой возвращались к пруду, бережно неся в зубах Кухаркин парик.

– Ну, всё хорошо, что хорошо кончается, – произнесла няня Матильда.

И когда дети вернулись домой – отмываться в горячей ванне и переодеваться (тщательно закрывая за собою все двери, уж можете не сомневаться), – она спустилась на первый этаж и отчиталась перед миссис Браун:

– Урок пятый усвоен.

Глава 7

ЕСЬ следующий день дети вели себя безупречно, и даже Слуги слегка успокоились после пережитого. Кухарка пошла к миссис Браун и сказала, что, по мнению няни, детям требуется Более Сбалансированное Питание. Поэтому хотя сама она обожает стряпать карамельные рулеты, жареного гуся с тонкой-претонкой золотистой хрустящей корочкой, брюкву, обжаренную в масле (фирменное блюдо!), желе и бланманже, – но готова перестать это делать, тем более что она даже отварную рыбу и рисовый пудинг сумеет приготовить так восхитительно вкусно, что детям они понравятся не меньше.

– Сомневаюсь, что вам – или даже няне – удастся когда-нибудь заставить их полюбить брокколи и шпинат.

– Ну брокколи, конечно, вряд ли, – согласилась Кухарка.

– Я уверена, они будут есть то, что дадут, – безмятежно заявила няня Матильда, – и брокколи со шпинатом, и всё остальное.

Так и вышло. Не могу сказать, что дети полюбили брокколи и шпинат, но всё остальное было необычайно вкусным, и, в конце концов, они совсем не возражали против Сбалансированного Питания и даже с удовольствием отметили, что чувствуют себя лучше после каждого обеда. И конечно же, украдкой они очень радовались отсутствию желе и бланманже.

Так потекли счастливые дни, и однажды няня Матильда сказала:

– Ну что ж, дети, сегодня у меня Выходной. Ведите себя как можно лучше и делайте ровно то, что вам скажут. И не забудьте: брокколи на ланч! – Потом она надела свой полинялый чёрный жакет, выцветшую чёрную шляпку с агатовыми висюльками, взяла большую чёрную палку и зашагала по подъездной дорожке к воротам.

Дети принялись играть, и когда в классную комнату зашла миссис Браун и спросила:

– Дети, а где няня Матильда?..

…вот чем они занимались.

Хелен замешала грязь в утреннее какао, и все сделали по большому первому глотку.

Николас вытащил руки из рукавов и бродил, изображая Безрукого Чудо-Циркача и пугая Младших.

Линди всунула маленького Джастина обеими ногами в одну штанину, и бедный мальчик теперь мог только скакать, словно дрозд.

Сюзанна спрыгнула с зонтиком вместо парашюта на навозную кучу (для мягкой посадки) и теперь распространяла в комнате отнюдь не благоухание.

И все остальные дети вели себя совершенно чудовищно.

Миссис Браун посмотрела на своих дражайших детишек – безруких, одноногих, глотающих грязь вместо какао и воняющих навозом – и сказала:

– Ах, мои дорогие, в какие интересные игры вы играете! Но где же няня Матильда?

И дети ответили:

– У неё сегодня Выходной. Она ушла.

– Ах как некстати, – вздохнула миссис Браун. – Видите ли, дорогие мои, сегодня ваша двоюродная бабушка Аделаида Болль приедет на чай и захочет повидать вас. Так что после завтрака вы должны одеться нарядно.

В прежние времена дети сказали бы и толстой няньке, и чопорным боннам, и гувернантке, и, боюсь, даже своей любимой маме: «Ну уж нет, ни за что на свете». Но теперь они только надулись, ковыряя пол носками туфель (а ведь туфли от этого портятся), и заныли:

– Ой, ну не-е-ет. Зачем это нужно? Мы же ненавидим нарядную одежду!

– Ах, несчастные мои крошки! – воскликнула миссис Браун. – Боюсь, вам всё-таки придётся это сделать. Тётя Аделаида Болль очень богата и собирается оставить все свои сбережения нам с папой, потому что ей очень нас жалко: ведь у нас так много вас. Поэтому будет невежливо не порадовать её. – И добавила: – И не ковыряйте пол носками туфель: они от этого портятся. – А потом ушла вполне довольная и уверенная, что её дорогие детки будут вести себя просто прекрасно.

После ухода миссис Браун дети придумали отличное развлечение. Они отправились к воротам и залегли в засаде, ожидая, когда мальчик по кличке Пузан пойдёт из школы. Вы уже слышали о Пузане. Он был не только главарём ватаги деревенских ребятишек, но и единственным сыном у своих отца и матери, мистера и миссис Брокли. Брокли держали в деревне кондитерскую лавочку, и, подозреваю, именно поэтому Пузан стал таким чудовищно толстым: ведь он обожал сласти.

Детей Браун было очень много, а Пузан один – он всегда первым выбегал из школы, как только звенел звонок на большую перемену, – и его получилось легко поймать. Дети Браун связали его, словно тюк, и спрятали за оградой. К тому времени как появились другие деревенские ребята, дети Браун держались за животы и жалобно причитали:

– Ой-ой-ой!

– Что случилось? – спросили деревенские, радуясь их мучениям.

– Взрослые нас предупреждали: нельзя есть этого мальчишку, – отвечали Брауны, – а мы не послушались и съели! А взрослые оказались правы: теперь у нас ужасно разболелись животы.

– Какого мальчишку? – заволновались деревенские дети.

– Да Пузана Брокли, – ответили Брауны. – Мы выбрали его потому, что он самый толстый. – Тут они стали облизываться, многозначительно поглядывая на деревенских, будто выбирали следующего толстяка.

Дети задали стрекача, а вскоре мама и папа Пузана примчались к воротам Браунов с воплями:

– Что вы с ним сделали? Что вы сделали с нашим мальчиком?

– Его больше нет, – заявили дети (что, кстати, было правдой, поскольку они уже освободили Пузана и тот рванул через поля так быстро, как только позволяли его толстые бока). При этом они потирали животы и печально качали головами, будто жалея, что его больше нет, а они с радостью съели бы его ещё раз – такой он был вкусный.

– Нет?! – вскричали мистер и миссис Брокли, безумно озираясь.

– Совсем нет, – с сожалением отозвались дети.

– Сясене! – повторило Дитя, тоже потирая животик.

– Что?! Даже это невинное дитя?.. – воскликнул мистер Брокли, с ужасом глядя на малолетнего людоеда.

– Но ему же можно пока только протёртые овощи! – возмущённо добавила миссис Брокли.

– И немножко мясного фарша, – уточнил мистер Брокли.

Мысль о мясном фарше из их бедного мальчика оказалась для родителей Пузана последней каплей.

– На помощь! Убийство! Людоеды! – закричали они и на нетвёрдых ногах отправились в полицейский участок.

К тому времени как Фиггс, деревенский констебль, полностью пробудился от послеобеденного сна, прерванного тревожным визитом мистера и миссис Брокли, пролистал Полицейский Справочник в поисках инструкций на случай «Поедания Мальчиков в Сельских Районах», застегнул полицейский китель на все пуговицы и отыскал шлем, Пузан уже вернулся в родительский дом и жадно поглощал обед. Направляясь к Браунам, Фиггс увидел всё семейство Брокли в целости, но не изменил уже выстроенного маршрута. В полицию сообщили, что мальчик Брокли «Пропал, Предположительно Употреблён в Пищу Людоедами», и констебль Фиггс был намерен провести расследование.

Дверь открыл Хоппитт.

– Я пришёл расследовать, – заявил констебль Фиггс.

– Расследовать что? – поинтересовался Хоппитт. Сияя самой лучезарной улыбкой дворецкого.

– Юный Брокли, – пояснил Фиггс, – пропал. Предположительно съеден.

– Съеден? – воскликнул Хоппитт, и коронная улыбка сбежала с его лица.

– Употреблён в Пищу на данной территории, насколько я понимаю, – пояснил констебль, с интересом оглядываясь по сторонам.

– Следуйте за мной, – произнёс Хоппитт и повёл представителя закона в гостиную. Его лицо было торжественно-спокойным, только ужасно бледным.

– К вам уголовный департамент, – доложил он Браунам, распахивая дверь гостиной и впуская констебля внутрь, и тут же помчался за Суконную Дверь, чтобы рассказать всё остальным Слугам.

– Impossible! – воскликнула Селеста по-французски, что означало «невозможно!». На английском оно означало то же самое, только звучало иначе.

– А по-моему, от них всего можно ожидать, – заметила Эллен, хорошенько обдумав новости.

– Съели на обед! – в ужасе прошептали Элис-и-Эмили.

– Немудрено после всего этого Сбалансированного Питания! – негодующе буркнула Кухарка.

Евангелина ничего не сказала, но, бросив взгляд в зеркало на свою пухлую фигурку, решила с этого дня сесть на диету.

В гостиной констебль Фиггс объяснил, в чём дело, и мистер Браун отправился в детскую. («Но я уверена, – сказала миссис Браун, – что они не могли так ужасно поступить».) Дети пришли в гостиную и выстроились перед констеблем.

– Мне тута доложили, – сообщил констебль Фиггс, укоризненно глядя на детей сверху вниз, – что вы съели юного Брокли на обед.

– Нет, мы его не съели, – возразили дети. – Он оказался очень жёсткий. Наверное, недостаточно Сбалансированный. – И невинно добавили, что всего лишь делали то, что им было сказано делать.

– Что же вам было сказано? – вскричала миссис Браун. – Кто мог сказать вам съесть Пузана Брокли?

– Няня Матильда, – почтительно пояснили дети.

– Няня Тидя, – повторило Дитя.

– Няня Матильда? Велела вам съесть юного Брокли?.. – недоверчиво воскликнул констебль Фиггс.

– Да, она так и сказала, – ответили дети.

– Тяки казя, – подтвердило Дитя.

– Но что именно она вам сказала? – спросили хором констебль Фиггс, мистер и миссис Браун.

– Она сказала: «Брокли на ланч», – ответили так же хором дети. Только Дитя, конечно, сказало: «Бьёкинаянь».

– Брокли на ланч? – задумался констебль Фиггс и довольно долго стоял молча и неподвижно, глядя на носки своих больших чёрных сапог. Потом он достал маленькую чёрную записную книжку, лизнул кончик большого чёрного карандаша и вывел: «Расследование Вспышки Людоедства в Сельском Районе» и дописал большими чёрными буквами: «ДЕЛО ЗАКРЫТО». Потом закрыл записную книжку и отбыл.

– Вот видишь! – сказала миссис Браун, радостно улыбаясь мужу. – Я знала, что дети не могли так ужасно поступить.

Глава 8

ВСЕХ детей есть тётки, и среди них, как правило, всегда найдётся одна, воистину внушающая трепет, – тётка или даже двоюродная бабушка. Вот и у детей Браун была такая воистину ужасная двоюродная бабушка – Аделаида Болль.

Двоюродная бабушка Аделаида Болль была чрезвычайно грозной пожилой особой: очень тощая и длинная, со злобными маленькими глазками, как у носорога. Нос у неё тоже немного походил на носорожий – в смысле, на носорожий рог, – только загибался не вверх, а вниз. Аделаида Болль знала весь катехизис наизусть и обычно заставляла детей – нарядно одетых, разумеется, – вставать перед ней и повторять его по памяти. Но, к счастью, детей в семействе Браун было так много, что расспросы никогда не уходили дальше «Как тебя зовут?» – потому что, добравшись до Арабеллы, Клариссы, Сары, Джоанны, Тимоти, Дэниела (это ещё не доходя до Дитя, Крохи и Ириски с Изюмкой), тётя Аделаида так уставала от этого количества имён, что никаких вопросов больше не задавала.

По некоторым причинам мистер Браун немного волновался по поводу предстоящего визита.

– Надеюсь, дети будут хорошо себя вести, – сказал он.

– Конечно же – а как иначе? – удивлённо отозвалась миссис Браун.

– Почему ты так уверена? – спросил мистер Браун с не характерной для него мрачностью. Обычно он был весьма жизнерадостен, но иногда сильно беспокоился, что тётя Аделаида Болль откажется от своего обещания оставить семье Браун все свои деньги. А ведь на такую ораву детей и людей, присматривающих за ними, на большой дом, где все они могли разместиться, уходила просто прорва денег. – Мне бы не хотелось, чтобы дети её обидели, – пояснил он, – ведь она такая добрая. В самой глубине души.

– О, я уверена, они её не обидят, – принялась убеждать его миссис Браун.

– А помнишь, что было в прошлый раз? – спросил мистер Браун. – Они привязали верёвками её экипаж к ограде, и когда тётушка собралась выезжать, благосклонно махая нам на прощание, то обнаружила, что повозка не трогается с места. И нам пришлось сделать вид, что это с её лошадьми что-то случилось. А потом она потратила сотни фунтов на ветеринара, чтобы тот их вылечил от упадка сил, и не смогла себе позволить подарки детям на Рождество…

Однако мистер Браун тут же признал, что последнее пошло детям на пользу.

– На этот раз они будут паиньками, – сказала миссис Браун. – Няня Матильда заставила их пообещать, что они будут делать ровно то, что им скажут.

Тем временем в классной комнате наверху Эллен приходилось нелегко. Потому что дети за столом делали ровно то, что им говорили. Когда она сказала: «Вы обязательно должны всё доесть», они попытались сгрызть тарелки. Когда Эллен попросила передать картошку, дети передали картошку, но не блюдо, на котором она лежала, а когда она попросила маслёнку, ей вручили маслёнку без масла. Уходя из комнаты, Эллен, уже просто в отчаянии, напомнила детям: «Теперь вы должны надеть свою самую нарядную одежду».

– На кого мы должны её надеть? – поинтересовался Саймон, когда она ушла.

– Может быть, не «на кого», а на «что»? – озадачилась Сюзи.

– Этого мы не знаем, – задумчиво сказала Кристианна. – Эллен просто сказала: «Надеть свою самую нарядную одежду».

– Я надену свою на столик в прихожей, – придумала Джейси. – Пусть тёте Аделаиде будет приятно.

– Я свою надену на рояль, – решила Хелен. – Его круглые ножки будут прелестно смотреться в моих кружевных панталонах.

– А я – на Ириску, – воодушевился Каро.

– Я ня Зюмкя! – заявило Дитя, пока никто другой не успел это сказать.

– А я тогда надену одежду на Модестину, – хихикнула Сюзи. Модестиной звали их страшно упрямую и сердитую ослицу.

– А я – на Тётушку Хрю-Хрю, – развеселилась Кристианна. Тётушкой Хрю-Хрю, разумеется, называли старую свинью.

– Я наряжу козла Билли, – сказал Саймон.

– А я – козу Нанни! – воскликнула Франческа.

– А мы – кур! – радостно завопили Младшие.

Но победила Тора, заявившая:

– А я надену свою нарядную одежду на Евангелину.

– Как расшумелись сегодня животные, – подивились мистер и миссис Браун, ожидавшие прибытия тёти Аделаиды.

Судя по всему, ветеринару удалось вылечить лошадей тёти Аделаиды, потому что они бежали резвой рысцой и без каких-либо происшествий доставили её экипаж прямо к парадному крыльцу. Тётушка взошла по ступенькам с величайшим достоинством, замешкавшись, только чтобы склониться над коляской, стоящей у парадной двери.

– Прелестная малютка! Как быстро растёт, – отметила тётя Аделаида, потрепав лежащего в коляске по подбородку, смахивающему на курицыны сережки.

– Кудах-квох-квох! – отозвался «ребёнок» из-под сияющих белизной расшитых крахмальных одёжек. Но ведь примерно так и разговаривают дети, когда ещё лежат в колясках. А мистер и миссис Браун не удосужились заглянуть под чепчик.

Также весьма удивительно было обнаружить в передней столик в кружевных юбках, а в гостиной – рояль, каждая ножка которого была облачена в белые накрахмаленные оборки с вышивкой. Но глаза у тёти Аделаиды были Не-Те-Что-Прежде, и слышать она тоже стала хуже и вроде бы не заметила в этом ничего странного. Кроме того, у неё созрел Новый План, о котором она тут же поведала мистеру и миссис Браун. По её словам, она всё хорошенько обдумала и пришла к заключению, что у мистера и миссис Браун слишком много детей («О нет!» – вскричала миссис Браун), и потому она решила взять какую-нибудь тихую, милую, воспитанную девчушку (тётя Аделаида всегда называла девочек девчушками) жить к себе, чтобы в семье Браун стало хотя бы на одного ребёнка меньше.

Бедная миссис Браун пришла в ужас. Отдать её милую, ненаглядную деточку в распоряжение тёти Аделаиды!

– Но, тётушка…

– Никаких возражений, – отрезала тётя Аделаида, воздев огромную костлявую ручищу. – Я настаиваю. И вы, несомненно, будете ошеломлены открывающимися перспективами!

И она обрисовала перспективы, ожидающие избранное дитя:

собственные комнаты, отделанные в шоколадно-коричневых тонах;

новый гардероб из тканей таких расцветок, на которых не видно грязи;

мопс;

канарейка;

письменный стол;

корзинка для рукоделия;

а также частные уроки:

красноречия,

хороших манер,

французского языка,

немецкого языка,

итальянского языка

и, самое главное,

фортепиано.

– Ах, но никто из них не сможет этого выдержать! – зарыдала миссис Браун.

– Что она говорит? – изумлённо переспросила тётя Аделаида.

– Она говорит, что ей трудно выдержать, – поспешно растолковал мистер Браун. – В смысле, расставание с одним из детей.

– Ф-фу, вздор! – воскликнула тётя Аделаида. – Всего одна девчушка из целой толпы детей? Да вы и не заметите.

– Тётя Аделаида, вы… Вы можете обнаружить, что… Ну, что вам это неудобно.

Носорожьи глазки тёти Аделаиды стали злобно наливаться кровью.

– Я могу обнаружить, что мне неудобно оставить вам все мои деньги после моей смерти, – безжалостно заявила она. И ударила зонтиком по ковру гостиной – точь-в-точь как няня Матильда, только после удара тёти Аделаиды ничего особенного не произошло.

– Теперь мы прогуляемся по саду и понаблюдаем за вашими дочерьми во всём их многообразии и, что называется, в естественной среде – и я выберу ту, которая мне придётся по сердцу. Затем я выпью чаю – китайского, если нетрудно, – и съем немного тонких бурых хлебцев с маслом. К тому времени как я буду готова к отъезду, избранное дитя должно ожидать меня в моём экипаже, имея при себе небольшой саквояж с ночными принадлежностями. В противном случае, – добавила тётя Аделаида, – я считаю себя обязанной пересмотреть своё Завещание.

И она вышла, сверкая носорожьими глазками и неся носорожий нос очень высоко и гордо; потом спустилась с крыльца и направилась в сад. Мистер и миссис Браун поспешили за ней, совершенно не представляя, что им теперь делать.

Дети тем временем изо всех сил старались надеть свою нарядную одежду. Со столиком в прихожей и роялем всё получилось просто, но собаки и дворовые животные оказались несколько более сложной задачей.

В те времена детская одежда была очень жёсткой, крахмальной, со множеством оборок, а нарядная одежда вдобавок была ещё и белой. Мальчики носили белые матроски и круглые белые матросские шапочки, а к ним чёрные шёлковые шарфы и свистки на верёвочке, которые вешались на шею. Девочек наряжали в белые расшитые платья со множеством рюшей, несколькими слоями нижних юбок, тоже оборчатых, а под ними – белые панталончики, и тоже все в оборочках. Венчала всё это белая круглая шляпка, тоже сплошь в фестончиках и кружавчиках. И, следует сказать, бедняжки выглядели во всём этом абсолютно ужасно.

К тому же всю одежду сильно крахмалили – настолько, что, когда её приносили из прачечной, она оказывалась слипшейся, а когда вы пытались просунуть руки в рукава или ноги – в штанины, раздавался восхитительный звук разрываемой ткани.

Ириска и Изюминка отнеслись к этой затее довольно добродушно и теперь весело играли на газоне. Мистер и миссис Браун увидели их первыми, и у них перехватило дыхание. Тётя Аделаида воззрилась на собак своими близорукими глазками.

– Очаровательная парочка, – наконец заявила она. – Но вам не следует позволять им так долго оставаться на солнце. Смотрите, какие тёмные у них стали лица на фоне белой одежды! И – неужели возможно, чтобы эти маленькие милашки играли с куском сырого мяса?

Мистер и миссис Браун сказали дрожащими голосами, что, по их мнению, эти маленькие милашки никак не могут играть с сырым мясом – хотя на самом деле это было именно так, – и поспешили увести тётю Аделаиду. Но за её спиной обменялись отчаянными взглядами, говорившими: «Ради всего святого, что же ещё натворят дети?»

Детям наконец удалось одеть Тётушку Хрю-Хрю, и, хотя пуговицы на её животе застегнулись не все, она выглядела просто очаровательно, стоя на задних ногах, а передними опираясь на свою загородку. Тётушка Хрю-Хрю оглядывалась по сторонам и радостно похрюкивала из-под широких полей белой кружевной шляпки.

Но козы Нанни и Билли оказались чудовищно трудной задачкой, как это всегда бывает с козами.

Билли довольно-таки спокойно влез в штанишки Саймона и плотную белую матросскую курточку, но Нанни, туго обтянутая платьем Франчески, тут же сжевала его чёрный шёлковый шарф, а затем стала жевать шнурок свистка – и проглотила сам свисток, так что теперь с каждым выдохом у неё получалось звонкое «уиии».

А хуже всего дело обстояло с Модестиной. Она в самом деле была очень упрямой и сердитой ослицей, и её не интересовало ничего, кроме морковки. И конечно же, одежда Сюзи оказалась ей тесна – пришлось добавить предметы гардероба, взятые у других детей, и Модестина совершенно не обрадовалась всем этим неудобствам.

Младшие дети явились пред взоры тёти Аделаиды, когда она шествовала через газон, озирая претендентов. Малыши довольно бестолково бродили туда-сюда, спотыкаясь о белые платьица и болтая друг с другом на весьма удивительной смеси шипения, кудахтанья и блеяния.

– Вам следует немедленно нанять учителя красноречия, – сообщила тётя Аделаида мистеру и миссис Браун. – У них просто отвратительная дикция.

Но в любом случае эти дети были для неё маловаты.

– Где ваши старшие девочки? – вопросила тётя Аделаида, начиная немного раздражаться оттого, что детей не выстроили перед ней в шеренгу, чтобы удобнее было выбирать. Однако в ту же минуту она заметила одну из девочек, тихо и благонравно стоящую у заборчика, – именно таких девочек тётушка и предпочитала. – Пойдёмте поговорим с ней, – сказала тётя Аделаида, махнув зонтиком туда, где Тётушка Хрю-Хрю, гордая и довольная собой, в белом оборчатом платье, грелась на солнышке, положив передние розовые копытца на забор возле своего хлева.

Ох, какой ужас!

Мистер и миссис Браун переглянулись в полном отчаянии – казалось, спасения нет. И вдруг – не мелькнуло ли что-то рыжевато-чёрное, неподвижное среди кустов у края живой изгороди? Не звякнули ли тихонько агатовые подвески на чёрной шляпке? Как бы там ни было – спасительное озарение снизошло.

– О, не думаю, что она вам подойдёт, тётя Аделаида, – уверенно заявил мистер Браун.

– Почему же? – поинтересовалась та.

– Она храпит, – пояснил мистер Браун без малейшего колебания.

– Это не имеет значения. У неё будут собственные комнаты. Я не буду её слышать ночью.

– Но она храпит и днём, – возразила миссис Браун столь же вдохновенно, как её муж. И действительно, из-под белой широкополой шляпки доносились какие-то странные звуки.

– О да, это меняет дело. – Тётя Аделаида внезапно остановилась как вкопанная и принялась озираться, втягивая воздух, словно охотничья собака, чующая новую добычу. – А что это за любопытный свист?

Любопытный свист издавала коза Нанни, внезапно примчавшаяся бешеным галопом из конюшни, и выглядела она, следует признать, очень странно: кружевная шляпка висела на одном роге, а панталоны несколько сползли. И пока Брауны втайне молились, чтобы она продолжила свой безумный бег, коза поступила так, как всегда поступают козы, – то есть сделала именно то, чего вы больше всего не хотите в данный момент. Или вообще не хотите. Коза внезапно остановилась, словно вросла в землю всеми четырьмя копытцами, прямо перед тётей Аделаидой и застыла, глядя той прямо в лицо.