Мозаичная ловушка

Глава 5

К середине апреля Саманта была вынуждена признать, что не особо продвинулась в своих изысканиях. И назвать Ларри стойким, как скала, она не могла – скорее он был подобен песчаному пляжу: сколько бы волны ее поползновений ни захлестывали прибрежную полосу, они мгновенно просачивались сквозь песок, остававшийся сухим и ровным, не тронутым ни чужим, ни своим волнением. Оскар внимал ее малоуспешным попыткам безмятежно и невозмутимо, Серхио опасался поддевать ее в открытую, но втайне – сомневаться не приходилось – довольно потирал руки.

Когда во время очередной игры у Ларри в сотый раз зазвонил телефон, Саманта взбеленилась: его чертова подружка звонила, как всегда, не вовремя – к двум черным десяткам Саманта минуту назад удачно прикупила бубновую и только-только начала серьезную торговлю. Однако разговор, и вовсе не с подружкой, оказался настолько интересным, что Саманта поневоле отвлеклась от своей тройки.

– Да, мама, – смиренно произнес Ларри, по обыкновению, кладя карты на стол рубашкой вверх и чуть прикрывая глаза, – да… Да что ты? А пригласить врача не стоит? Ты уверена? А что ты ему даешь? Ну хорошо, хорошо, я ничего в этом не понимаю… И что? Какие билеты? Ах, черт, я забыл… Когда? Ну мама, ты же знаешь, я не любитель этого дела… Их можно сдать… Ничего не обидно… Ну почему я? Мама, ради бога… Ну хорошо, я перезвоню тебе позже, и мы решим этот во–прос. Привет папе. Позже, мама! Пока.

Отключив телефон, Ларри вздохнул так тоскливо и протяжно, что Саманта решила осторожно поинтересоваться:

– Надеюсь, ничего не случилось?

– Как сказать… У папы подскочило давление, он слег… Ему семьдесят девять лет, в его возрасте это опасно. Да… Я выкупил для них билеты на пятничный пасхальный концерт класса ультра-си, а теперь мама отказывается идти.

Порой Саманта сама поражалась, как быстро и четко срабатывают ее мозги в экстремальных ситуациях. В долю секунды ей стало очевидно, что сейчас интеллектуал Оскар начнет интересоваться исполнитель–ским составом, а потом попросит продать эти билеты ему. Необходимо было сыграть на опережение.

– Чей концерт, Ларри?

– Он называется «Три сопрано», кажется. Если вам интересно, я скажу точно, у меня записано…

Ларри полез в потертую сумку, висевшую на спинке стула, вытащил прозрачную папку, набитую какими-то бумагами, порылся в ней и, наконец, извлек нечто вроде маленькой театральной афишки.

– Вот… «Певицы Кэтлин Кассело, Каллен Эспериан и Синтия Лоренс – три выдающихся сопрано современности вместе с концертным оркестром Лондонской филармонии исполняют фрагменты из опер Верди, Масканьи, оперетт Легара, а также спиричуэлс».

– Боже! – взвизгнула Саманта, распахивая ресницы до предела. – Это же потрясающе! Это же восхитительно – попасть на такой концерт! Лучше этого могут быть только три тенора на Рождество!

Ларри вздохнул еще тоскливее и стал заталкивать папку с бумагами обратно в сумку. Саманта практически воочию видела, какой напряженный процесс происходит сейчас в его голове. Конечно, идти ему не хочется, но Саманта ведь приглашала его на съемки, ответить чем-то подобным просто необходимо. А предлагать ей купить у него билеты совсем уж не по-джентль–менски… Посопев, Ларри поднял голову.

– Что ж, Саманта, если хотите, мы могли бы сходить с вами.

– Вы меня приглашаете?!

Загнанный в угол Ларри обреченно посмотрел сначала на Оскара, потом на Серхио. Помощи ждать не приходилось: оба сидели с каменными лицами, усердно глядя в свои карты.

– Ну да, приглашаю.

В своем безысходном джентльменстве Ларри пошел до конца: в пятницу в начале седьмого он даже заехал за Самантой на темно-сером «рено» – аристократически скромно-благородном. Садясь в машину, Саманта обнаружила, что в костюме Ларри смотрится просто роскошно: его хоть сейчас можно было забрасывать на какую-нибудь церемонию вручения «Оскара», и он выглядел бы вполне достойно на фоне глянцево-смокинговой киноэлиты.

– Как здоровье вашего папы? – проникновенно осведомилась Саманта, едва они тронулись.

– Спасибо, лучше. Давление упало, но ему пока велели лежать. А для него это мука – он очень энергичный, деятельный… Но в таком почтенном возрасте приходится слушаться врачей.

– Да, семьдесят девять – это солидно… Получается, что вы поздний ребенок. Вы не обидитесь, если я спрошу, сколько вам лет?

– Я же не старая дева, чтобы обижаться. Мне тридцать. Но знаете… Про женщин принято говорить, что им столько лет, на сколько они выглядят. Что касается мужчин, то мне кажется, им столько лет, на сколько они себя ощущают. Я почему-то ощущаю себя лет на сорок, не меньше.

– Правда? Странно. Я почти ваша ровесница, но ощущаю себя лет на двадцать пять. В повседневной жизни. А когда мы с Серхио начинаем подкалывать друг друга, я опять становлюсь просто-таки пятнадцатилетней дурочкой.

Саманта деликатно умолчала, что она старше Ларри на три года.

– Это будучи пятнадцатилетней дурочкой, вы хотели стать актрисой?

– Нет, актрисой я хотела стать раньше. А в пятнадцать о будущей профессии я не задумывалась – думала только о мальчиках. И мне ужасно хотелось, чтобы у меня был старший брат. Лет восемнадцати. Он знакомил бы меня со своими друзьями, я бы с ними флиртовала… Но увы – я единственный ребенок.

– Забавно… Я тоже единственный. В своем роде. И мне тоже в пятнадцать лет хотелось иметь старшую сестру, чтобы я мог подглядывать за ее переодеваниями, подружками, всякими девичьими посиделками… Я ужасно завидовал приятелю, у которого все так и было.

– И наверное, в пятнадцать вы впервые влюбились?

Ларри едва заметно покраснел.

– Ну да, что-то такое…

«Что-то такое»… Наверняка до сих пор помнит ее имя и хранит какую-нибудь безделушку на память. Но скорее умрет, чем признается.

– Ох, Ларри, как же можно забывать? Первая любовь – это прекрасно, это память на всю жизнь.

Честно говоря, Саманта и сама толком не помнила свою первую любовь. Точнее, она запуталась, какое из ее увлечений можно было бы с полным правом назвать первой любовью. Вероятно, любовь к симпатичному молодому продавцу из маленькой кондитерской, в которую они с мамой регулярно ходили покупать глазированные булочки с изюмом. Тогда Саманте было лет пять.

– Не знаю, Саманта. Первая, вторая… Я не особо близко знаком с этим чувством.

– Иными словами, хотите сказать, что вы попросту не верите в любовь?

– Желаете обратить меня в свою веру?

– Почему бы не попытаться?

– Потому что для меня любовь – это понятие из дамского романа. Этакой сентиментальной сказочки со счастливым концом.

– А вот тут, Ларри, вы не правы. Вы рассуждаете как дилетант. Ведь что такое классический дамский роман? Это вовсе не рождественская сказка, в которой чудеса сами сыплются вам на голову, это назидательная история преодоления, силы и воли. С чего он начинается? Героиня – супруга миллионера. Она счастливо живет в особняке комнат на двести или в бунгало на берегу океана с обожающим ее супругом и прелест–ным малышом. Затем муж гибнет при сходе снежной лавины, ребенок попадает под колеса асфальтоукладывающей машины, мать умирает от лейкемии, отец подсаживается на антидепрессанты и попадает в психушку, а старший брат совершенно неожиданно оказывается геем! Кроме того, выясняется, что покойный супруг занимался финансовыми махинациями, не платил налоги и любил другую женщину! И что же героиня? Целый день плачет, бродит по своему бунгало босая, неприбранная и носится с мыслями о самоубийстве? Ничего подобного! Она находит в себе силы начать новую жизнь. Устраивается на работу в онкологический центр, начинает заниматься благотворительностью, писать картины, ухаживать за слепыми детьми… Разумеется, судьба вознаграждает ее за стойкость и упорство: ей подворачивается новый миллионер, она рожает нового прелестного малыша, и читатели, пролив море слез, благополучно добираются до хеппи-энда! А в чем мораль? А мораль до одури проста: женщинам должно проникнуться тупым жизнеутверждающим позитивизмом! Даже если на ваших глазах львы растерзали всю вашу семью, не забывайте следить за прической! Женщина должна быть сильной, а сила ее в том, чтобы при любых обстоятельствах и в любых условиях – на тонущем корабле, летящем под откос поезде, в джунглях и за Полярным кругом – регулярно освежать макияж и маникюр и уметь к месту и не к месту сомнительно острить. Тогда миллионеры пойдут на нее, как сельдь, – косяком. А вы говорите, сказка…

– Очень познавательно, Саманта. Благодаря вам я узнаю массу интересных вещей. И главное, необычайно полезных… А как вы оцениваете детективы?

– Обратите внимание, вашу колкость я пропускаю мимо ушей. Я их не люблю. Там все время что-то происходит – я от этого устаю. Сначала кого-то убьют, а потом все остальные мельтешат, суетятся, носятся, закатывают истерики. Это утомляет. Нет, в самом деле. Вы не обращали внимания? В детективах все делают резво, бегом. «Пока он вышел из комнаты, я торопливо выдвинул ящик его стола и начал судорожно рыться в бумагах. Найдя скомканную страничку, второпях вырванную из записной книжки, я быстро сунул ее в карман, выскочил из комнаты и чуть ли не бегом бросился к своему автомобилю. Я гнал и думал: “Только бы успеть…”» Я прочитываю десять таких страниц и понимаю, что совершенно выбилась из сил: даже дышать стала тяжелее.

– А что же вы любите читать?

– Я люблю толстые неторопливые романы, в которых речь ведется от первого лица и в которых герой, прежде чем перейти к сути событий, страницах на семидесяти рассказывает о своем безмятежном детстве. Это очень важно, чтобы детство было безмятежным. Потому что если герой в детстве все время суетился, я сразу понимаю: «Э, милый, как только ты вырастешь, или ты кого-нибудь убьешь, или шлепнут кого-нибудь из твоих родственников, а тебе придется расхлебывать эту кашу!»

Ларри засмеялся. Это был прорыв: можно было поздравить себя с первой серьезной победой. Вечер начинался просто замечательно, и у него были основательные шансы кончиться еще лучше: тем более что все пошло по нарастающей. Уже в зале, когда они заняли свои дорогостоящие места (в третьем ряду партера, в центре – Саманта никогда еще не сидела так близко от сцены), Ларри вдруг сказал:

– У вас удивительно оригинальное кольцо. Можно посмотреть поближе?

Это широкое серебряное кольцо, украшенное четырехконечной вытянутой звездой из крохотных бриллиантов, напоминавшей миниатюрную мор–скую звезду, Саманта подарила сама себе на тридцатилетие. Ей оно тоже всегда безумно нравилось. Саманта царственным движением поднесла руку чуть ли не к носу Ларри – при желании он мог бы ее поцеловать. Но он этого делать не стал, лишь осторожно взял ее за пальцы и несколько секунд внимательно рассматривал кольцо, наклоняя голову то вправо, то влево. Наконец Саманта не выдержала:

– Ну что, Ларри, оно лучше тех старинных ламп, от которых вас так корчило?

Ларри выпустил ее руку таким невесомым движением, каким отпускают на свободу пойманную бабочку.

– Намного. Вот в нем есть стиль.

Он еще несколько восхитительно долгих мгновений смотрел Саманте прямо в глаза, потом сложил руки на коленях, огляделся и вздохнул так же печально, как в среду в баре.

– Ну что же вы так страдаете, Ларри?

– Честно признаться, долгое оперное пение нагоняет на меня тоску. Я, конечно, морально подготовился к сегодняшнему вечеру, но намного веселее мне от этого не делается.

– Неужто ваша мама не смогла привить вам любовь к опере?

– Она пыталась по мере сил. Но справиться со мной так и не смогла.

– Похоже, Ларри, с вами вообще трудно справляться.

– Слишком многие пытались. Неудивительно, что у меня выработался иммунитет.

– Но ведь не на все существующие виды вакцин?

Ответить Ларри не успел – в зале начал гаснуть свет. Или ему не хотелось развивать эту тему – во всяком случае, он отвернулся к сцене, успев, правда, напоследок улыбнуться Саманте. И даже не слишком ядовито.

Концерт оказался великолепным. Саманта получила истинное удовольствие, а в самом конце выступления, когда все зрители хлопали уже стоя, даже крикнула: «Браво!» Правда, Ларри чуть не подпрыгнул от ее непосредственности, но что ей было до его чопорной зажатости? Она поступила так, как считала нужным: ей хотелось громко выразить свои положительные эмоции, и она все их вложила в благодарственный возглас.

Обратный путь по ночным, сверкающим огнями улицам, как всегда, показался куда короче. Почти половину пути Саманта молча смотрела в окно, переосмысливая увиденное и услышанное, и открыла рот, только когда чувства немного улеглись.

– Удивительно… Днем реклама на стенах и крышах кажется такой тусклой, невыразительной, так раздражает. А ночью смотрится совсем иначе. Вероятно, сейчас она оказывает именно то действие, какое и долж–на оказывать.

– Этим светящимся символам один умный человек еще в восьмидесятые годы дал очень точное название: «Электронный пейзаж двадцатого века». Теперь уже двадцать первого… Это так называемая архитектура коммуникации через пространство…

Очередная лекция, к счастью для Саманты, вновь закончилась, не успев начаться: у Ларри зазвонил телефон.

– Если это ваша мама, – скороговоркой протараторила Саманта, пока он тянулся к трубке, – скажите ей, что концерт был замечательным! Непременно поблагодарите ее!

Как оказалось, это была не мама.

– Да, привет, – сказал Ларри, отворачиваясь от Саманты, чтобы, не дай бог, не встретиться с ней глазами. – Да, да… Почему пропал?.. Я был занят. Нет, я ничего не обещал. Когда, сегодня?.. Ну зачем так говорить? Нет… Нет… Ну хорошо, мало ли кто что думал… Я ничего не обещал! Ну хватит, прошу тебя… Я же говорю, хватит! Что?.. Кто я?

Больше Ларри не произнес ни слова – похоже, ему долго, подробно и красочно объясняли, кто он есть, а ему ничего не оставалось, как безропотно выслушивать. Когда поток обвинений, видимо, иссяк, он, не прощаясь, отключил телефон, развернулся и неожиданно злобным движением швырнул еще светящуюся трубку на заднее сиденье. Саманте показалось, что он с куда большим удовольствием метнул бы телефон в открытое окно. И как ей теперь следовало действовать, когда пылающий Ларри, сидя рядом с ней, раздувался от злости и досады, как лягушка? Продолжать гнуть свою линию? Очевидно, да, но только очень осторожно.

Когда они остановились около ее дома, промолчавшая весь остаток пути Саманта решила рискнуть:

– Что ж… Спасибо за волшебный вечер. А… Быть может, вы зайдете ко мне? У меня есть чудесный кофе – поверьте, он улучшает даже самое заупокойное настроение.

Ларри медленно покачал головой:

– Нет, Саманта. Простите, но… – Он выдержал паузу, а потом вдруг выпалил: – Мне совсем не хочется сейчас куда бы то ни было заходить!

Куда бы то ни было! Совсем не хочется! Что за отвратительные намеки! Можно было отказаться и повежливее! Да, она понимала, что его пять минут назад смешали с грязью, но она-то здесь ни при чем. Конечно, в настоящий момент не стоило затевать петушиные бои, но моментально разобидевшаяся Саманта (опять в ней всплыло типично женское – и как несвоевременно!) послала к черту тактические расчеты и рационализм – все равно все ее планы летели в тартарары. И кстати, о грязи…

– Ларри, знаете, что такое мизофобия? Это болезнь: навязчивый страх загрязнения, заражения… Иногда вы так говорите со мной, смотрите на меня, что мне кажется – вы боитесь об меня испачкаться! Это не очень приятно.

Или Ларри уже был донельзя заведен, или эти слова довели его до предела – во всяком случае, он почему-то взвился так, словно его обвинили в мужской несостоятельности.

– Мало ли что мне неприятно! Мне не всегда приятен ваш показной ум – сейчас в особенности.

– Показной ум?!

– А что вас удивляет? Это ум, который выставляют напоказ. Не способность аналитически мыслить, рассуждать, а способность жонглировать словами, цитатами… Умничать.

Внутреннее «я» Саманты вновь стремительно раздвоилось. Одна часть, пребывающая на грани истерики, требовала, чтобы Саманта немедленно исцарапала Ларри физиономию или хотя бы обозвала его тщеславным негодяем, который сам только и умеет, что умничать, а на самом деле – пустое место. Вторая часть хладнокровно анализировала обстановку вопреки утверждениям Ларри, будто она не умеет аналитически мыслить. А все же Ларри не прав. Он сейчас, как и всегда, действует по ситуации, подобно ребенку: обиделся – и бурно демонстрирует свою обиду. У него нет далеко идущей стратегии, он не смотрит в завтра. Правда, и она сейчас действует по ситуации… Что ж, ответить ему как-то надо, но лучше не доводить конфликт до критиче–ской черты. Месяц назад он назвал ее укротительницей – так неужели она сейчас не сумеет укротить и себя, и саму идиотскую ситуацию, в которую оба угодили явно против своего желания?

– Конечно, вам неприятен ум – я и не удивляюсь. Я мыслю последовательно: раз вы обожаете простоту, значит, вам должны нравиться непрошибаемые дуры с маленькими гладкими лобиками! Чем меньше извилин, тем проще, следовательно, тем лучше!

– Знаете, Саманта, это шутка для Серхио. Во всяком случае, на его уровне.

– Ну да, ну да… Теперь я, видимо, ударилась в «псевдоостроумие»… Эта шутка недостойна ваших ушей. Ларри, вы считаете себя существом иного порядка?

– Нет, всего-навсего разумным существом.

– А мы просто существа? Типа хордовых?

Уже задав этот вопрос, Саманта немного испугалась: она заметила, что белый шрамик над верхней губой Ларри стал слегка пульсировать.

– Не знаю насчет хордовых, я скажу вам другое. По моей классификации все женщины делятся на просто стерв и стерв с принципами: первые стервозны архаично, от случая к случаю, вторые – методично, рьяно, в силу принципиальной убежденности в своей жизненной позиции. Мне кажется, это ваш случай!

– Что? – пролепетала Саманта. Обе половинки ее внутреннего «я» окуклились и превратились в большой комок, непонятно как очутившийся в горле. – Я рьяная стерва?

Ларри открыл рот, снова закрыл и провел ладонью по носу. Похоже, до него только теперь стало доходить осознание того, что он сейчас наговорил.

– Черт, – сказал он, – черт… Простите, я за–рвался. Простите меня, Саманта, я так про вас не думаю. Честное слово. Сорвалось… Простите, пожалуйста.

– Ладно, прощаю, раз уж вы попросили меня об этом трижды… – мрачно ответила Саманта, открывая дверцу автомобиля. – Не будем окончательно портить друг другу остаток вечера. Тем более вам и так его изрядно испортили. И на этой оптимистиче–ской ноте я предлагаю закончить нашу дружескую беседу. Спокойной ночи.

И только придя к себе, она подумала, что это еще большой вопрос, чей вечер испорчен больше. Она-то, великодушная и благородная, даровав Ларри прощение, осталась ни с чем, а он, возможно, поехал к своей скандальной прелестнице да и помирился с ней на весь уик-энд. Эта неожиданная мысль оказалась такой болезненной, так саднила душу, что Саманта, простившая Ларри обвинение в стервозности, но все больше утверждавшаяся в том, что ее околпачили, не могла заснуть полночи. Правда, когда она все же погрузилась в сон, ей явились три сопрано и на бис исполнили ее любимую арию из «Травиаты».

В среду Саманта пришла к «Бенджамину» без четверти шесть. Оскар и Серхио уже сидели за столом: первый возился со своей трубкой, методично утрамбовывая в ней табак большим пальцем, второй стремительно строчил что-то в толстом затрепанном блокноте – по словам самого Серхио, ему в голову иногда приходили гениальные сюжетные ходы для будущего сериала, и он должен был немедленно их записать, чтобы не забыть.

– О нет, Оскар, – устало протянула Саманта, усаживаясь, – неужели весь вечер ты будешь окуривать нас вонючим трубочным дымом?

Оскар благодушно покачал головой и заговорщически улыбнулся с видом человека, заготовившего всем неожиданный и приятный сюрприз.

– Я раздобыл новый сорт голландского табака. Он такой славный, такой душистый! Я от него в восторге.

– С добавлением марихуаны и дурманящих грибов?

– Нет. С легким привкусом аромата зеленых яблок.

– Если так пойдет и дальше, – заметил Серхио, захлопывая свою книжечку, – Оскар скоро перейдет на кальян. Там все курения с добавлением каких-то фруктовых благовоний. Лишь бы не на опий… Саманта, хочешь, я тебе погадаю? Сестра вчера притащила книгу карточных гаданий, и я ее немного полистал перед сном. Так…

Сняв верхнюю карту, Серхио перевернул ее лицом вверх.

– Бубновая шестерка – кажется, это маленькая радость. И сразу же бубновая десятка – приятная дорога. А потом червовая восьмерка – веселая вечеринка… Смотри-ка, как тебе фартит… Трефовый валет – знакомство с не очень симпатичным молодым человеком.

Саманта вытянула колоду у Серхио из рук и перевернула несколько следующих карт: дальше шли одни трефы и пики.

– Ясно. После этого знакомства начнутся сплошные неприятности. Специально разложил карты к моему приходу?

– Клянусь, ни сном ни духом…

Серхио смолк, уставившись в сторону дверей. У входа в зальчик появился Ларри, державший в руках букет желтых нарциссов. Он торопливо подошел к столу, стараясь не смотреть по сторонам, неловко прикрывая цветы левой рукой, и протянул букет Саманте.

– Добрый вечер. Это вам.

К счастью, Серхио удержался от идиотских шуток типа «А я думал, это мне», и поэтому не следовало портить классическую ситуацию примирения ненужной суетой. Саманта неторопливо приняла цветы, поднесла их к лицу, будто желая окунуться в нежное, золотое, благоухающее облако, но потом, словно передумав по какой-то неясной причине, осторожно положила букет на край стола, подняла голову и посмотрела Ларри прямо в глаза – светло и ясно, с едва заметной тенью улыбки.

– Спасибо.

– Что-то вы, Ларри, припозднились, – вступил наконец Серхио, который просто не мог больше удерживать яд, чуть не капавший у него с передних зубов. – Если бы вы успели с этими цветами до воскресенья, Саманта сплела бы из них пасхальный веночек и повесила на дверь. А теперь уже все…

– Пока не кончился апрель, – неожиданно произнес Оскар, аппетитно посасывая трубку, – дарить нарциссы не поздно. Между прочим, в конце девятнадцатого века в Англии за луковицу желтого нарцисса давали четыре фунта серебра! А в Древней Персии нарцисс считался цветком любви. Его называли «красивый глаз».

– Откуда эти сведения, Оскар? – изумленно спросила Саманта, машинально поглаживая стыдливо по–драгивающие влажные лепестки.

– Мы с женой лет пять-шесть назад были в конце апреля во французском городке Жерарме – там в это время проводится ежегодный праздник нарциссов. Какое же это восхитительное зрелище, друзья мои! Они украшают нарциссами автомобили, старинные экипажи, из лепестков шьют одежду – да-да, есть там такие мастерицы! – потом выбирают королеву нарциссов и устраивают торжественное шествие… Никогда не видел ничего более грандиозного. А какой стоит аромат… С тех пор нарцисс для меня – не просто пасхальный цветок. Это апрель–ский цветок. Цветок любви.

Оскар осекся, кашлянул и начал смущенно крутить пачку яблочного табака. Видимо, они с женой хорошо проводили время среди буйства нарциссов. Но всему приходит конец… Интересно, а Ларри возобновил отношения со своей телефонной собеседницей?

– Кстати, о пасхальных торжествах, – снова влез Серхио, по обыкновению, виртуозно тасуя карты, – как прошел концерт? Вам понравилось?

– Мне – очень, – незамедлительно ответила Саманта, продолжая легко перебирать лепестки нарциссов.

Ларри с интересом следил за ее поглаживающими движениями, а она исподволь следила за направлением его взгляда.

– Я обожаю такие выступления. Три певицы и сами по себе великолепны, о музыке я уж не говорю, но когда все еще празднично, ярко, радостно… Когда все совпадает – талант исполнителей, настроение зрителей, роскошный сценический антураж… Это очень здорово. Ведь я права, да, Ларри?

– М-м-г, – промычал Ларри. – Согласен, все было на высшем уровне. Хотя я не самый большой поклонник оперы. Я уже говорил об этом Саманте.

– А хор мальчиков дивам подпевал? – весело осведомился Серхио.

– Нет, барашек, обошлись без них.

– Странно. Стоит мне на Рождество или Пасху включить телевизор, как я непременно попадаю на поющих мальчиков. Стоит куча заморышей в бархатных костюмчиках с бледными, измученными физио–номиями и тоненькими голосами выводит какие-то кошачьи рулады. Когда я смотрю на этих доходяг, у меня создается впечатление, что руководитель хора лично поимел каждого.

Ларри хмыкнул:

– Да, мальчики действительно выглядят бледновато… Если подводить черту, то мне больше всего понравилось, что все было организовано традиционно. Я бы сказал, патриархально, без всяких популистских штучек. Этакий старый добрый концерт, какой мог бы пройти и пятьдесят лет назад, и сто… Оркестр, исполнители, зрители – все на своих местах, и все роли заведомо распределены. Мне это нравится.

– Вот тут я согласен с вами, Ларри, на двести процентов, – заявил Оскар. – Популизм в искусстве – понятие скользкое. Я человек старой формации, мне кажется, что классическую музыку нужно слушать в концертном зале: мужчины в бабочках, женщины в вечерних платьях, пианист во фраке и лакированных ботинках. Но является новое поколение продвинутых отвязных мальчиков-пианистов, и они объясняют мне, что мир изменился. Главное – суть, а сопутствующая сути оболочка – шелуха, не имеющая больше ни смысла, ни значения. Они объявляют войну канонам. Они ставят рояль на пляже, выходят играть Баха в темных очках и трусах в горошек, а публика слушает их, лежа в шезлонгах и потягивая через соломинку коктейли… Может, это нормально? Может, хорошо? Не знаю. Наверное, хорошо, если зрители пусть через соломинки, но все же приобщатся к великому.

– А я, – вклинилась Саманта, повысив голос, – вообще не признаю обвинений в популизме. Если музыкант гениально играет, скажем, на альте, то мне плевать, во фраке он выходит на сцену или в пижаме! Вот такие, как вы, поливают грязью Паваротти, Доминго и Каррераса за то, что они каждое Рождество распевают в разных странах песенку про колокольчики. Вы кричите: «Популизм! Караул! Это измена истинному искусству! Это погоня за дешевой популярностью и большими деньгами!» А мне приятно слушать детские песенки в их исполнении! Да пусть они хоть выходят с приклеенными бородами и пускаются в пляс! Это же все для людей, для тысяч людей, а не для кучки высоколобых зануд, не имею в виду никого из присутствующих, которые закоснели в своих менторских понятиях об истинных ценностях, а всех прочих двуногих считают стадом болванов, дозревших разве что до просмотра выступлений дрессированных собачек! Мы живем в двадцать первом веке, нельзя, рыдая, держаться за старые формы, как малый ребенок цепляется за материнскую юбку, когда его пытаются поместить в непривычную для него ситуацию! Тем более что новые формы никак не сказываются на качестве исполнения! Как эти музыканты блистательно пели, так и поют, как виртуозно играли, так и играют! А один модный европейский дирижер выходит исполнять классические произведения в костюме клоуна и в рыжем парике. Но оркестранты не возражают и не играют от этого хуже симфонии Грига или Берлиоза! А участники одного струнного квартета – я сама это видела! – отыграв положенное, вскочили и пропрыгали зайчиками вокруг своих инструментов. Весь зал хохотал. Ну и что?

– Кстати, о квартетах, – неожиданно оживленно прервал ее Ларри, хотя до этого слушал явно вполуха. – Знаете, что сказал один гениальный композитор про струнные квартеты? Такой квартет – как беседа четырех людей. Первая скрипка – здравомыслящий мужчина средних лет. Вторая скрипка – его верный друг и помощник. Виолончель – пожилой ученый. А альт – болтливая дама, которая все время влезает в разговор этих троих, хотя не очень-то понимает, о чем идет речь. Но молчать она просто не может.

Видимо, Ларри, искупившему пятничную эскападу дивным букетом, стало стыдно за свой унизительно-зазорный позыв повиниться, и он вновь решил показать, кто из них должен ставить другого на место. Саманта послала ему такой испепеляющий взгляд, что любой другой на его месте обратился бы в кучку пепла. Но серые глаза Ларри были готовы к нанесению удара: они отразили ее взгляд, как стальной доспех, и послали обратно с утроенной силой.

– В нашем случае, – радостно заявил Серхио, с любопытством проследивший за этой перестрелкой, – болтливая дама – это я! Оскар – первая скрипка, Саманта – вторая, а вы, Ларри, – ученая виолончель.

– Ученая и занудливая, – прошептала Саманта почти беззвучно: ее слова можно было разве что прочитать по губам. Но Ларри, как всегда, сидел напротив и при желании мог бы расшифровать эту реплику. Дальше она продолжила уже в полный голос: – Меняю одну… Я даже знаю, почему этот композитор так сказал. Видимо, он был одним из тех мужчин, что представляют собой сгусток честолюбия и тще–славия. Возможно, он и был гениальным, но зачастую эти качества зиждутся на пустоте! И если такой мужчина видит умную женщину, это оскорбляет его раздутое достоинство, его тщеславие чувствует себя униженным! Он так боится, что она позволит ему почувствовать себя дураком, что на всякий случай наносит превентивный удар – унижает эту женщину и тем самым возвышается над ней. Это идет даже не от мозгов, это срабатывает рефлекс. Причем самый низменный.

– Я – пас, – произнес Серхио. Сразу после пламенной тирады Саманты его слова воспринялись как-то двусмысленно. Возможно, он к этому и стремился.

Серхио внимательно посмотрел на закаменевшего в показном безразличии Ларри, потом перевел глаза на вибрирующую Саманту и коротко хмыкнул.

– Как-то вы, господа, напряженно контактируете. Я бы сказал, пересиливая себя, наперекор трудностям. Я просто слышу треск электрических разрядов. Кстати, есть замечательный анекдот про супружескую пару любителей трудностей. Однажды к ним пришел гость и увидел чудную картину: жена стригла кусты акации маникюрными ножницами, а муж чинил автомобиль в боксерских перчатках. Гость спросил: «А как вы занимаетесь любовью?» Супруги хором ответили: «Стоя и в гамаке!»

– А я слышал другой вариант, – вмешался непонятливый Оскар настолько беззаботно и добродушно, что Саманте захотелось дать ему тумака. – Они там красили изгородь ватными палочками… А что касается квартета, то спасибо за присуждение мне роли первой скрипки, но виолончелью я бы назвал Саманту. Нашу красавицу… – Он посмотрел на нее так ласково, что Саманте моментально стало стыдно за свое агрессивное намерение. – И умницу.

– И строптивицу, – нежно добавила Саманта, чмокая Оскара в пухлую щеку.

– Упаси меня бог от строптивых умниц, – пробормотал Ларри, исподлобья наблюдая за этой идиллической сценой. – Мне вполне до–статочно смиренниц.

Наступление мая ознаменовалось неожиданным событием: Оскар пригласил всех в свой загородный дом на уик-энд. Формальным поводом для приглашения стало сорокапятилетие Оскара, но сам юбиляр умолял всех отнестись к этому событию как можно спокойнее – оно всего лишь предлог для поездки на природу и вечерней карточной игры у камина, а не повод для каких-то торжеств. Оскар заявил, что его жизнь после долгих передряг наконец-то вырулила в ровное русло и он хочет отметить только долгожданный приход душевного спокойствия.

Сначала Оскар предложил выехать в пятницу вечером и остаться у него до воскресенья, но затем предполагаемое время загородного турне стало стремительно сокращаться. Саманта вспомнила, что на утро субботы у нее намечена съемка – остальные могут поехать без нее, а она присоединится к ним на следующий день. Оскар отказался: он заявил, что либо они поедут все вместе, либо не поедут вовсе – без Саманты им в течение суток делать нечего.

– Знаешь, милая, – сказал он, ласково моргая своими тяжелыми веками, – я слышал про мужскую дружбу, мужскую солидарность и прочее. По-моему, все это чушь. Дружба с женщинами куда прочнее. Женщины реже предают и всегда готовы поддержать. И если уж у меня и есть настоящий товарищ, так это ты. Я не думаю, что нам, троим мужчинам, доставит удовольствие просидеть целый пятничный вечер в обществе друг друга. Что мы будем делать? До утра пить и рассказывать непристойные анекдоты?

– Почему бы и нет? – оживленно спросил Серхио. – Мой папаша обожает такие мальчишники с картами, выпивкой и трепотней о девочках!

Но Оскар решительно закрыл тему.

Потом выяснилось, что в воскресенье Оскару придется совершить давно обещанную акцию: сводить в ресторан родителей и двух престарелых тетушек, приехавших из провинции, специально чтобы его поздравить. После коллективных размышлений было постановлено следующее: все четверо на машине Оскара отправятся в путь в субботу днем, а вернутся в воскресенье утром. От уик-энда на природе не осталось почти ничего, но это было лучше, чем совсем ничего.

Когда все усаживались в облезлый рыдван Оскара, Серхио заявил, что длинноногий Ларри должен занять место спереди, а они с Самантой сядут сзади. Саманта категорически воспротивилась, сажать ее рядом с Ларри Серхио не пожелал, в итоге после непродолжительной перепалки Саманта устроилась на переднем сиденье, а надувшийся Серхио отправился назад – длинноногий Ларри безропотно последовал за ним.

По пути все больше молчали: поднявшаяся ни свет ни заря Саманта мирно дремала, Серхио пестовал свою обиду, Ларри смотрел в окно, и только Оскар благодушно мурлыкал что-то себе под нос – вот уже пару недель он пребывал в замечательном настроении, и Саманта подозревала, что в его жизни появилась какая-то новая пассия, которую Оскар не торопится выводить на сцену.

Дом Оскара оказался таким же основательно-солидным, как и он сам, и таким же ветхо-обшарпанным, как его автомобиль. Двухэтажное строение из бурого кирпича с такой же бурой черепичной крышей, на которой высилась почти такая же бурая, но благородно-закопченная, массивная печная труба, не выглядело чрезмерно мрачным лишь потому, что его окружали дивные пушистые ели. Кто и когда посадил их около самого дома?.. Во всяком случае, яркое зимнее сочетание красного с зеленым, хоть и казалось сейчас неуместным, все же делало общее восприятие ландшафта куда более легким и приятным.

– О-о-ох, – прокряхтел Серхио, вылезая из машины, – ненавижу ездить сзади! Наконец-то можно размять кости… Знаете, одна беременная дама приходит к врачу и говорит: «Доктор, я так нервничаю! В какой позе я буду рожать?» Врач отвечает: «Не волнуйтесь, мадам! В той же, в какой зачали ребенка. – Что?! Я буду рожать, как на заднем сиденье автомобиля с высунутой в окно ногой?!»

Ларри как-то странно скривился и принялся разглядывать дом. Саманта пару секунд смотрела на него, а потом перевела взгляд на два прижавшихся к стене тоненьких деревца, покрытых дивными пушистыми цыплячье-желтыми сережками.

– Можно подумать, – заметила она, озираясь, – что это резиденция Санта-Клауса. Посредине красный домик, вокруг зеленые елочки, а обычные деревья даже не думают покрываться листьями. А в городе уже все зазеленело… С чего бы это?

– Здесь низина, – ответил Оскар, выгружая из машины пакеты со снедью, – и очень сыро. Снег сходит поздно, вот и деревья распускаются куда позже, чем в других местах… Помогите мне, друзья мои. Тащите все это внутрь. Нет-нет, Саманта, тебя я не имел в виду! Ты отдыхай, милая моя, мы сами справимся. Я сегодня устрою вам роскошный ужин – клянусь, таких цыплят вам не подадут ни в одном ресторане мира!

Серхио подхватил высокий узкий пакет, из которого торчал пучок сельдерея, и потащился вслед за Оскаром. Ларри немного замешкался – возможно, специально.

– Вам нравится этот дом, Ларри?

– Не особо. В нем есть что-то казарменное.

– Вновь не видите никакого стиля?

– Просто я не люблю кирпич такого грязного оттенка. Да и какой тут может быть стиль… Четыре стены и крыша. Знаете, в свое время некоторые архитекторы проповедовали непосредственный контакт с окружающим пейзажем, с естественными цветами природы. Они использовали для строительства доски с наростами, не–обработанный камень – в общем, стремились к абсолютной органичности. Среди этих елей такой дом смотрелся бы здорово. А этот… Зачем, например, старые оконные рамы выкрашены слепящей глаза белой краской? Да уж, наш Оскар не пейзажист…

– Не кто?

– Есть такое понятие «жителей-пейзажистов». Эти люди покрывают росписями свои дома, лепят скульптуры, чтобы понаставить их в своих садиках, а потом и сами становятся как бы частью собственного творения. В трехстах милях от Торонто есть городок Афины – так там все жители разрисовали стены своих домов!

– А в этом есть стиль?

– Безусловно. Это восхитительный примитивизм.

Послав Саманте короткую улыбку, Ларри вытащил из багажника еще один тяжелый по виду пакет и направился в дом. Саманта немного посмотрела по сторонам, зябко поежилась и последовала за ним – без Ларри ей почему-то все чаще становилось скучно.

В доме было прохладно и чуть-чуть сыро. Саманта постояла в прихожей, покачиваясь с пяток на мыски, а потом крикнула в сторону кухни:

– Оскар, затопить камин?

– Ты не сумеешь! – отозвался чуть запыхавшийся голос. – Мой камин с норовом, к нему нужен подход. Потерпи немного, сейчас я сам его растоплю. Поднимись на второй этаж – в спальне лежат пледы, можешь закутаться!

– Никогда не любила пледы, – пробормотала Саманта, однако поплелась наверх. Ступеньки поскрипывали так уютно, что Саманта останавливалась на каждой и переступала с ноги на ногу, чтобы насладиться этим скрипом, явившимся из детской сказки. На площадке второго этажа она остановилась и уставилась в окно, из которого открывался вид на начинавшийся чуть ли не сразу за домом лес. Сейчас он производил странное впечатление: одни деревья уже позеленели, другие были покрыты янтарными почками, третьи стояли серые, голые. Все вместе это напоминало палитру, на которой начинающая художница-весна старательно смешала всего три краски. А вот когда грянет матерое лето, красок будет не счесть…

– Любуетесь?

Вздрогнув, Саманта резко оглянулась. Ларри каким-то невероятным образом оказался у нее за спиной. Почему она не слышала скрипа ступенек, когда он поднимался?

– Ларри, вы просто кот! Как вам удалось подойти так бесшумно?

– Да нормально я шел. Просто вы слишком глубоко задумались.

– Какая обстановка внизу?

– Оскар и Серхио сцепились на кухне: Серхио требует, чтобы Оскар добавил к цыплятам острый соус, а Оскар вопит, что перец убьет нежный вкус мяса… Я предпочел ретироваться – все равно я ничего в этом не понимаю.

Ларри подошел еще ближе и тоже посмотрел в окно через плечо Саманты.

– Отсюда и впрямь неплохой вид. Знаете, один немецкий писатель сказал примерно так: «Чердак предлагает то прекрасное, но обманчивое чувство свободы, которое превращает обитателей мансард в романтиков». Похоже, он прав.

Саманта горестно усмехнулась:

– Романтиков… Это рассуждение человека, который выбирается на природу раз в год. Поживи этот писатель на таком чердаке месяца три, он превратился бы в законченного холерика.

– Думаете?

– Уверена. В моей жизни был период, когда мне пришлось больше полугода прожить затворницей в одном старом доме в пригороде. Я с ума сходила от тоски и все красоты тамошней природы была готова поменять на один час в городской автомобильной пробке.

– А почему вы там жили?

– Так сложились обстоятельства… Да не важно. Это было давно, восемь лет назад. Так вот, я готова была выть, так мне порой хотелось с кем-то пообщаться. А потом в наш сад повадилась приходить рыжая кошка. Я ее так и называла: Кошка. В дом, правда, я ее не пускала, но немножко подкармливала и разговаривала… Жаловалась на жизнь. Делилась своими бедами. Она внимательно слушала, смотрела на меня изумрудными глазами… Мне тогда казалось, что она намного мудрее и счастливее меня: гуляет сама по себе, а не сидит безвылазно в чужом доме… А когда я оттуда уезжала, Кошка будто почувствовала: пришла, села у ограды и стала смотреть, как я выношу вещи. У нее был такой взгляд… Она не сожалела о моем отъезде, она принимала его к сведению и мысленно давала мне определенную характеристику. Боюсь, не самую лестную. Перед тем как сесть в машину, я сказала ей: «Прощай, Кошка, больше мы не увидимся. Счастливо тебе!» Клянусь богом, я видела, что она снисходительно вздохнула. Вероятно, она ответила: «Ну и тебе счастливо, дурочка наивная. Надеюсь, когда-нибудь ты образумишься». А потом она повернулась и неторопливо ушла…

– Слушайте, – внезапно прервал ее Ларри, – мне не нравится ваш меланхолический настрой. Надо развеяться. Давайте, пока эти двое будут со скандалами готовить ужин, потихоньку сбежим и погуляем вон в том лесочке.

Саманта, моментально стряхнувшая печальные воспоминания, хихикнула и уже сама приблизилась к Ларри почти вплотную.

– А мы не заблудимся?

– Да там пять с половиной деревьев, и те без листь–ев. И мы не будем далеко заходить – побродим по краешку. Ну, пошли?

– Пошли! Только надо выскользнуть из дому как можно незаметнее.

Лес встретил их тишиной и сыроватой, чуть промозглой прохладой: излишне влажный воздух хотелось просушить феном. Заблудиться здесь было трудновато: в глубь леса уводила широкая нахоженная тропа, которая спускалась в низину, потом взбиралась на холм и, наконец, привела к симпатичной опушке, поросшей грациозными полупрозрачными березами. Разлапистые ели и мрачные сосны остались внизу – здесь было куда суше, теплее и светлее.

– Какая прелесть, Ларри! Внутри ельника спряталась березовая рощица. Давайте здесь побродим.

– Давайте. Еще не начали скучать по автомобильным пробкам?

– Если бы я гуляла здесь каждый день, то непременно начала бы. Я до кончиков ногтей городской житель. Человек мегаполиса.

– Почему же тогда, восемь лет назад, вы не удрали в город?

– В конце концов удрала… Это был тяжелый период в моей жизни. Хотя сейчас я понимаю, что в нем была своеобразная прелесть: предчувствие великих перемен. Я все время ощущала себя коконом, из которого вот-вот вылетит бабочка.

– И вылетела?

– Видимо, да… Но отчего-то я по сей день жду каких-то новых перерождений. Никак не могу поверить, что все, что должно было свершиться, уже свершилось. А дальше только повторение пройденного. Иногда от этих мыслей накатывает такая тоска… В такие моменты кажется, что чем дальше я живу, тем больше не знаю. Не знаю мужчин, не знаю женщин, не знаю иностранцев, не знаю самой жизни – ничего… Кажется, что все мое взрослое существование, карьера, работа – сон. А на самом деле я осталась в детстве и знаю наверняка только правила детских игр…

– Странно… – пробормотал Ларри. – Просто удивительно. Моя ситуация напоминает вашу, но только как бы повернута другой гранью. У меня тоже восемь лет назад был тяжелый период в жизни, хотя сам я был совсем мальчишкой. И после той истории – не важно какой – я понял, что каждый человек живет либо в мире фактов, либо в мире эмоций. У каждого своя реальность. Вы меня понимаете?

– Да.

– Я жил в мире эмоций, игнорируя факты, и проиграл ситуацию. И довольно чувствительно пострадал. И пришел к выводу, что жизнь в мире фактов проще и яснее. А от эмоций лучше отказаться.

– Разве они не сильнее нас?

– Нет, если держать их в черном теле и не поощрять… Хм, вы сказали, что не знаете мужчин. Судя по тому, как вы управляетесь с вашей телебригадой, этого никак не подумаешь.

– Они всего лишь мои подчиненные. Я вам это уже говорила.

– Многим нравится подчиняться. И не только на работе. На самом деле это многое упрощает… Между прочим, была у меня одна знакомая, которая утверждала, что мужчины настолько примитивны и прямолинейны, что ей известно про нас все.

Слегка развеселившись, Саманта покачала головой:

– Не сказала бы… Разве что ей удалось вычислить ту логику, которой подчинены самые нелогичные ваши поступки. Но для этого нужно быть гением.

– Она была дурой.

– Вот поэтому она так и сказала! Неудивительно, что она была вашей знакомой… Да, Ларри, я уже поняла: вы предпочитаете дур. Ну хорошо, давайте пофантазируем. Представим, что вы нашли себе прелестную дуру – хорошенькую, с дивными формами и вечно расширенными от изумления и дурости глазками. Она смотрит вам в рот, мнит вас гением, а сама вечно несет всякую милую околесицу. Вы очарованы и женитесь на ней.

– Я не женюсь.

– Ну допустим, Ларри! Это же фантазия. Она очаровала вас до такой степени, что вы растаяли и сдались. И вот вы начинаете жить с дурой. Она не в ладах ни с логикой, ни с аналитикой, каждое ее утверждение – полнейшая чушь и ересь, каждая ее беседа с вашими приятелями заставляет вас сгорать от стыда; она плохо ведет хозяйство, совершает невообразимые глупости по финансовой части, кормит вас не теми продуктами, которые вы любите, а если и теми, то не так приготовленными, – она же дура, и она убеждена, что ей лучше знать, чем и как вас кормить! И все же допустим, что вы не сбежали на край света, а дожили вместе с ней до глубокой старости. И что же? Простите, но вы уже не тот блестящий лощеный красавец мужчина, каким были некогда.

– Спасибо, я польщен.

– Не стоит благодарить за правду… Так вот, вы больной старик, вы хотите, чтобы за вами ухаживали получше и лечили поумнее. Но ваша женушка, изрядно подрастерявшая за минувшие годы былое очарование и отнюдь не набравшаяся ума, по-прежнему несет всякую околесицу – только уже не милую, а в соответствии с возрастом идиотическую, регулярно дает вам не те лекарства, которые следовало бы давать, и вечно путает рекомендации вашего лечащего врача. Страшно? Погодите, Ларри, это еще не все. Сделаем еще один шаг в наших фантазиях: представим, что в этом адском браке у вас родилась дочь – и она так же умна и здравомысляща, как вы. Теперь, по прошествии лет, вы ежедневно благодарите небеса, что она есть, ибо она дает вам дельные советы, приобретает именно те лекарства, какие вам нужны, и следит за состоянием вашего банковского счета. Но она постоянно говорит вам: «Папа, я не могу устроить свою личную жизнь! Мужчины утверждают, что я слишком умна для них, они не хотят иметь со мной дело!» И что вы скажете тогда, Ларри? Вы возопите: «О небо! Какие же они идиоты!»

– И пущу пулю себе в лоб?

– Скорее, опять же в соответствии с возрастом, подумаете об эвтаназии и броситесь искать телефонный номер доктора Кеворкяна… Подумайте на досуге о моих словах.

– Не буду. Не люблю обливаться холодным потом – а то потом я сам себе напоминаю окуня, извлеченного из воды для разделки… Нет, Саманта, ваши повергающие в трепет фантазии беспредметны. Я просто не женюсь на дуре. И всех этих ужасающих последствий не будет… Слушайте, а куда мы забрели?

Тропа, выглядевшая такой надежной и нескончаемой, давно растворилась в молодой травке, а вокруг, куда ни кинь глаз, росли десятки березок, которым, казалось, нет ни начала ни конца. Саманта растерянно огляделась.

– Откуда же мы пришли?

– Кажется, оттуда.

– А мне кажется, с другой стороны. Мы шли параллельно теням от березок – это я точно помню. И мы шли навстречу этим теням. Значит, теперь надо развернуться, чтобы солнце светило нам в спину.

– Саманта, где вы видите солнце?! Небо затянуло тучками! Идемте вон туда, я уверен, что тропа осталась там!

– А что вы кричите, Ларри? Я вас предупреждала: мы можем заблудиться! А вы убеждали меня, что среди пяти деревьев не заблудишься!

– Мы бы и не заблудились, если бы вы не потащили меня в эту рощу! Надо было гулять по тропинке, а не сворачивать в сторону!

– Мы и не сворачивали! Тропинка кончилась!

Оба умолкли и вновь принялись озираться. Просвет между деревьями искать не приходилось – просветы сияли со всех сторон, и это только затрудняло выбор.

– Ну не знаю… – наконец неуверенно произнес Ларри. – По-моему, все-таки надо идти туда.

– Хорошо, пошли туда. Куда-то же идти надо.

Ларри решительно зашагал в им же самим выбранном направлении, Саманта засеменила следом.

– Ларри, – окликнула она его через пару минут, – а вы уверены, что мы идем прямо?

– То есть? – бросил он не оборачиваясь.

– Что мы не наворачиваем круги? Говорят, в лесу все ходят кругами.

– Плевать мне, что говорят…

Он сделал еще несколько широких шагов, вдруг его правая нога скользнула в какую-то мшистую ямку, что-то хрустнуло, и Ларри в долю секунды приземлился на четвереньки. Издав вопль ужаса, Саманта подлетела к нему.

– Ларри! Вы в порядке?!

– Не вполне…

Слегка задыхаясь от внезапно проделанного пируэта, Ларри осторожно поднялся, придерживаясь за березку, ступил на правую ногу и тихо охнул.

– Господи, Ларри! Что хрустело?! Неужели вы сломали кость?!

– Успокойтесь… Хрустела ветка. Но ступать больно. Вот черт!.. Только этого не хватало.

– Это точно… Обопритесь на мою руку, и побредем потихоньку. Я понимаю, что вам больно, но не ночевать же здесь. Надо выбираться. Кстати, в какую сторону мы шли?

– Я уже не знаю! – с отчаянием в голосе ответил Ларри. – Идем вперед!

– А где перёд?.. Ой, смотрите, там поваленное дерево. Пошли к нему. Вы сядете, а я осмотрю вашу ногу.

Ларри не стал ни возражать, ни сопротивляться. Он крепко вцепился в плечо Саманты и молча поковылял в указанном направлении. Саманта же молчать не могла: ей хотелось каким угодно образом скинуть все нарастающее напряжение.

– Просто как в кино… Двое героев на необитаемом острове ищут клад, закопанный под березой. Карта утеряна, герой ранен, запасы воды и пищи иссякли. Потом появляются бандиты, героям приходится отстреливаться…

– Идите к черту с вашими байками, – напряженно сказал Ларри, с усилием усаживаясь на поваленное дерево. Его и без того бледные щеки заметно позеленели – то ли ему было очень больно, то ли действительно страшно, что они заблудились по-настоящему. Саманта поняла: шутки только ухудшат ситуацию, в Ларри пробудился испуганный ребенок, живущий в каждом мужчине, следовательно, ей должно немедленно пробудить в себе заботливую мамашу, зачатки которой можно отыскать в каждой женщине, если постараться.

– Ларри, тихонечко вытяните ногу… Вот так. – Саманта опустилась рядом на колени и стала аккуратно ощупывать его щиколотку. – Где больно? Здесь? Здесь?

– Ой… – прошелестел Ларри. – Да, здесь… Лучше не трогайте.

– Ясно. – Саманта поднялась, стряхнула с коленей налипшие травинки и прошлогодние листья и уселась рядышком на бревно. – Вы потянули ахиллово сухожилие. Это чертовски неприятная штука. До дому вы, конечно, добредете, но главные неприятности начнутся часов через пять. Болеть будет так, что эту ночь вы проведете как в пыточной камере.

– Спасибо за доброе пожелание.

– Это не пожелание, а горькая правда… Когда придем, положите ногу повыше – лучше на подушку – и перебинтуйте ее как можно туже.

– А придем ли?

– Бросьте, ну что вы несете! Не останемся же здесь навсегда… Вы знаете, как правильно забинтовать щиколотку? А то я могу это сделать – вполне квалифицированно.

– Да нет уж, я сам… Неужели вы действительно готовы бинтовать мою щиколотку?

– А что в этом такого? Я же не предлагаю вам сеанс тайского массажа.

– Было бы неплохо…

– Нет, Ларри, сегодня вам будет не до массажа, уж поверьте… Слушайте, мы с вами идиоты!

– Да неужели? Оба?

– Оба! У вас телефон с собой?

– Ну да.

– Так давайте позвоним Оскару! Они с Серхио мигом нас отыщут!

– Как они будут нас искать, Саманта? Как мы объясним им, где находимся?

– Как-нибудь.

Через полминуты Саманта с тоскливым вздохом отбросила телефон.

– Никто не подходит. Оскар вечно оставляет трубку в машине.

– Так звоните Серхио!

– Я не помню его номер. Номер в моей записной книжке, книжка в телефоне, а телефон…

– Где?

– Кажется, остался лежать на подоконнике второго этажа.

– Все ясно. – Ларри поерзал на бревне, поудобнее устраивая свою ногу. – Заночуем здесь. Между прочим, скоро начнет темнеть…

– …Придут волки и съедят нас! Успокойтесь. Как-нибудь выкрутимся. Однако свежо… Стемнеет-то еще не скоро, а вот холодать уже начинает.

– Вы замерзли?

– Пока шли, было жарко, а теперь…

Саманта передернула плечами и поежилась. Придвинувшись поближе, Ларри осторожно накрыл ее руку своей и слегка погладил. Прикосновение его прохладных пальцев оказалось невообразимо приятным, странно-томительным. Повернувшись к Ларри, уже находившемуся в паре дюймов от нее, Саманта прошептала:

– Нет, Ларри, вы не правы. Только в мире эмоций жить и стоит. Они и есть реальность, а все остальное – как вот этот трухлявый прошлогодний мох под ногами…

Возможно, последняя фраза и прозвучала чересчур высокопарно, но это уже не имело значения: Саманта почувствовала, как рука Ларри щекочуще скользнула под ее куртку, под ними тягуче заскрипело бревно, и серый бархатный туман его глаз заслонил собой устремленные ввысь березки. Лишь спустя несколько мгновений Саманта осознала, почему поцелуй кажется таким необычным: она ощущала на губах бугристую неровность его шрамика, и это безмерно волновало…

– Э-э-э-эй! Саманта! Ларри! Где вы?!

Вопль Серхио прозвучал где-то настолько близко, что Саманта отдернулась от Ларри как ошпаренная. Он, впрочем, тоже выглядел так, словно его вытащили из теплой ванны и швырнули в прорубь. Саманта, как всегда, пришла в себя первой.

– Серхио! Мы здесь! Здесь!

Серхио появился из-за деревьев, как добрый ангел или как лукавый бес, – его нежданное появление можно было расценивать и так, и иначе. К этому моменту Ларри, вышедший из кратковременного ступора, уже успел достаточно отодвинуться от Саманты и самым невинным образом сложить руки на коленях.

– Да куда вы делись, черт возьми?! Оскар распсиховался, послал меня вас искать, а вы тут прохлаждаетесь?!

– Серхио, милый, это счастье, что ты нас нашел. Мы не прохлаждаемся – правда, Ларри? – мы пошли погулять и заблудились!

– Как вы могли заблудиться в этом хилом перелеске?! Вот же она – тропинка, в двадцати шагах!

– Мы не могли ее найти, барашек! Ларри, я же говорила вам, что мы ходим кругами! А потом Ларри подвернул ногу – теперь он еле передвигается… Ах, боже мой, Серхио, ну наконец-то у нас появился шанс попасть домой! Мы так замерзли, так проголодались… Ты ведь поможешь Ларри идти?

Серхио, подозрительно оглядывавший обоих, мрачно кивнул.

– Ты поддерживай его с одной стороны, – щебетала Саманта, помогая безмолвствующему Ларри подняться, – я с другой, и пойдем быстрее… Хоть бы уж поскорее попасть в тепло!

Поскорее не получилось: Ларри еле тащился, отчаянно сопел и через каждые двадцать шагов останавливался, чтобы подобно аисту постоять на одной ноге. Саманта, придерживая его за локоть, машинально подстраивала шаг под его неровную поступь, практически не ощущая черепашьего течения времени, – она еще не отошла от эпизода на бревне и целиком пребывала во власти дурманящих мыслей и надежд, которые заводили ее так далеко, что у бедного Ларри волосы бы встали дыбом, узнай он про некоторые из этих безумных чаяний. Что касается Серхио, то он, будучи, по сути, добрым малым, довольно быстро забыл про свое раздражение, все больше проникаясь жалостью к хромающему страдальцу.

– Черт, Ларри, как же вас так угораздило? Вы наступили на торчащий корень?

Ларри, отдуваясь, помотал головой. Саманта пришла ему на помощь:

– У него нога попала в ямку и подвернулась. Думаю, это классическое растяжение связок… Барашек, развлеки нас чем-нибудь, что ли. А то Ларри с ума сойдет, пока доберется до кровати.

– Я вам кто, клоун? Мне спеть комические куплеты, почитать стишки? Достаточно того, что я вас нашел… А вот кстати: с Оскаром как-то раз приключилась похожая история. Когда Оскар был студентом, он однажды с двумя приятелями поехал в Нью-Йорк. Ну там – полюбоваться на Эмпайр-Стейт-билдинг, погулять по Центральному парку, сходить на Бродвей… И вот поздно вечером, развлекшись, как только можно, троица возвращается в свою гостиницу и узнает, что лифт не работает. А их поселили на тридцатом этаже.

– А в гостинице был один лифт? Серхио, сколько столетий этой байке?

– Ты сама просила, чтобы я вас развлек. Возможно, все лифты не работали – представим, что на подстанции произошел пожар и все электричество вырубилось. И вот они поволочились на тридцатый этаж. И сразу же договорились: один приятель будет с первого по десятый этажи ублажать двоих других песнями, другой с десятого по двадцатый будет вслух читать стихи, а после двадцатого этажа Оскар начнет рассказывать забавные истории. Так они и поступили: вначале один пел, потом другой декламировал, и вот они дотащились до двадцатого этажа. «Ну, Оскар, – сказали они, – теперь твой черед. Расскажи нам что-нибудь веселенькое». «Хорошо, – неторопливо ответил Оскар. – Я хочу вам сказать, что мы забыли ключ от номера на первом этаже!» Не слышу бурной реакции… О! А вот и он сам – смотрите-ка, поспешает нам навстречу. Интересно, он дожарил своих лучших в мире худосочных цыплят? Ужасно хочется жрать. Ну, Ларри, еще одно послед–нее усилие – и можете падать в объятия Оскара.

Как оказалось, благополучное возвращение из леса – воистину радостное событие. К тому же сейчас в доме было уже так тепло, так нестерпимо вкусно пахло разной едой, что сказочно-лесная романтика немного выветрилась у Саманты из головы. Дабы окончательно вернуться из заоблачных высей на грешную землю, она принялась неумело кромсать уже выставленных на стол цыплят длинным острым ножом, Оскар между тем бросился искать бинты для усаженного на диван измученного Ларри, а оставшийся не у дел Серхио включил телевизор, разыскал на одном из каналов какое-то дегенеративное песенное шоу и принялся упоенно подпевать троице извивающихся размалеванных девиц в почти не существующих платьицах, которые почему-то каждые несколько секунд так вытягивали губы трубочкой, что все одновременно становились похожи на Анджелину Джоли.

– Серхио, – взмолился появившийся Оскар с наконец-то найденными бинтами, – убери этих благонравниц!

– Кого? – изумленно спросил Ларри, тоже развернувшийся к телевизору.

– Поющих и танцующих девочек в телевизоре я всегда называю высоконравственными девушками, – терпеливо объяснил Оскар. – Может, выключим?

– Нет! – ответили Серхио и слегка оживший Ларри хором.

– Смотри-ка, Оскар, – процедила Саманта, – наконец нашлось нечто, что объединило этих двоих. Да, Ларри, это вам не оперу слушать. Нравится? Барби, Синди и Шелли. Шесть стальных щупалец снизу, шесть силиконовых футбольных мячей сверху и ни одной извилины на троих – о чем еще мечтать… Если вы немедленно не выключите телевизор, то не получите свой кусок цыпленка!

– Да ладно вам, укротительница, – сказал Ларри с игривыми интонациями, которых Саманта прежде не слышала, и посмотрел на нее так красноречиво, что у нее чуть не вздыбились все позвонки. – Нужны мне эти силиконовые мячики… Поползу бинтовать ногу.

Вечер прошел мирно, оживленно и вполне дурашливо-празднично – даже в привычной, казалось бы, процедуре игры начисто исчез момент лихорадочного азарта. Оскар требовал, чтобы ему, как имениннику, подыгрывали, Серхио сыпал анекдотами, Саманта заливисто смеялась – настолько мелодично, насколько могла. Время от времени в ее памяти всплывал… пожалуй, даже не поцелуй – эскиз, набросок настоящего поцелуя, но ее вновь охватывало все то же смутьянящее томление, сознание начинало затмеваться, и она совершала невообразимые глупости: один раз до предела взвинтила цену, будучи уверена, что имеет на руках каре, и лишь после вскрытия карт обнаружила, что у нее только рядовая тройка.

– Ну? – весело спросил Серхио? – И где твоя четвертая семерка?

– Странно… – пробормотала Саманта. – Я была убеждена, что их у меня четыре… Оскар, ты не добавил в свой голландский табак галлюциногены?

После девяти Серхио возжелал выпить кофе. Саманта немедленно вспомнила вкуснейший ирландский крем-кофе, которым Ларри угощал ее «У Бенджамина», и стала настаивать, чтобы Оскар изготовил нечто подобное. Однако ликера «Бейлис» у него не оказалось, взбитых сливок тоже. Ларри начал припоминать разные варианты подобных напитков, но для «Французской девы» требовалось бренди, для «Черного монаха» – особый сорт коньяка, для «Взрыва из прошлого» – текила. Оскар только сокрушенно разводил руками. Потом, порывшись в своих запасниках, он все же отыскал бутылочку ликера «Малибу» из ямайского рома и кокосовых орехов – его за неимением прочих ингредиентов без всяких изысков и смешали с черным кофе, а Саманта окрестила этот напиток «Кофейно-кокосовым блаженством».

Вечерние минуты шли своим уютным чередом, и она понимала: случись сегодняшняя сцена в березняке или нет, вечер все равно прошел бы примерно так. При любом раскладе они бы дурачились, рассказывали разные истории, играли и выпивали. И она, и Ларри, даже если бы между ними ничего не произошло, вели бы себя так же, как вели сейчас. Но какие-то струны в душе Саманты диссонировали с окружающей ее привычной комфортной обыденностью. И наконец она поняла, что является причиной этого душевного диссонанса: просто она вновь ощущала себя коконом. И ей вновь казалось, что вот-вот, с минуты на минуту, свершится дивное превращение – огромная сверкающая бабочка прорвет какую-то невидимую завесу, и весь привычный мир зальет ослепительный свет.

Около одиннадцати Ларри заявил, что нога разболелась еще сильнее и он собирается пойти лечь. Оскар сочувственно покивал, Серхио даже не обернулся, когда Ларри, придерживаясь за стену, выползал из комнаты, – он вновь включил телевизор и теперь с головой погрузился в популярный мюзикл 50-х годов, где все герои носили шелковые шейные платки, а все героини с перетянутыми осиными талиями – полупрозрачные перчатки. После ухода Ларри Саманта посидела у телевизора еще с полчаса, а потом, припомнив что-то важное, резко повернулась к Оскару:

– Оскар, милый, на втором этаже прохладнее, чем здесь?

– Нет, сейчас весь жар от камина поднялся наверх – там даже теплее. Но к утру может стать чуточку свежо. Боишься замерзнуть?

– Я страшная мерзлячка. Ты говорил, что у тебя есть пледы. Можно мне взять на ночь парочку пледов?

– Конечно. Только… Ох, мой бог – они же лежат в той комнате, которую занял Ларри. А он уже спит, наверное.

– Вряд ли. Ему нога не даст так быстро заснуть. Пожалуй, поднимусь к нему. А потом тоже пойду спать.

– Ты не будешь досматривать фильм? – поинтересовался Серхио, оборачиваясь. Вот теперь он превратился в само внимание.

– Я его уже видела раза три. И потом я ужасно устала: встала рано, надышалась концентрированным кислородом, да еще это приключение в лесу… Прощаюсь с вами до завтра. Смотрите не напейтесь без меня, а то ты, барашек, давно к этому стремился.

Вновь поднявшись по чудесно скрипящей лестнице, Саманта постучала в дверь спальни.

– Да-да, – отозвался голос изнутри, – что случилось?

– Ничего, – еле слышно проговорила Саманта, приоткрывая дверь и осторожно просачиваясь в густую темноту. – Простите за вторжение. Вы еще не спите?

Ларри присел на кровати, кутаясь в одеяло.

– Разве заснешь, когда внизу так оглушительно распевают голливудские звезды?

– Ложитесь, ложитесь. Сказать Серхио, чтобы он сделал потише?

– Не стоит. Все равно ступня так болит, что сил нет. Маяться под музыку все-таки веселее.

– Бедный Ларри… – Саманта сделала еще несколько опасливых шагов в глубь комнаты. – Вы положили под ногу подушку?

– Даже две. Но толку мало: боль немного ослабевает, только когда я лежу на спине. Так не заснуть. А стоит мне повернуться на бок и слегка повернуть ногу, на нее словно испанский сапог надевают.

– Бедный Ларри… Это я виновата, что потащила вас в эту рощу. Ну что я могу для вас сделать?

– Сядьте рядом, пожалуйста, – сказал Ларри негромко. – Посидите со мной. Хорошо?

Кивнув, Саманта уселась на краешек кровати. Попыток обнять ее, поцеловать или хотя бы взять за руку от Ларри не последовало. Он просто продолжал смотреть на нее, опершись на локоть.

– О-о… Какая чудесная музыка заиграла. Жалко, что я превратился в инвалида, а то мы могли бы с вами потанцевать.

– Нет, нет. Я очень плохо танцую, лучше и не пытаться. Я отдавила бы вам обе ноги и опять превратила бы в инвалида.

– Вряд ли – я бы, наверное, этого даже не ощутил. И потом вы вовсе не кажетесь неуклюжей.

– Если так, потанцуем в другой раз. Без свидетелей под полом.

– Договорились. – Ларри откинулся на подушку и вздохнул. – Нет в жизни абсолютного счастья. Момент, когда наконец опускаешь голову на подушку, – один из самых сладких в жизни. Противно, когда он испорчен тяжелыми мыслями или болью.

– Надо же… Вы так любите отходить ко сну?

– Грешным делом да. Я вообще ужасно ленив. Могу час валяться в кровати, когда проснусь.

– Готова спорить, тут я вам дам фору. А какие еще моменты вы считаете самыми сладкими в жизни?

Ларри потянулся и подложил руки под голову.

– Когда валяешься в кровати, а рядом стоит миска с солеными сухариками. Я их обожаю.

– Однако валяние в кровати вы опять поставили на первое место. Еще?

– Когда валяешься в кровати, с одного боку стоит миска с солеными сухариками, а с другого…

– А то, что с другого, по степени сладости идет после сухариков?!

– Это смотря что с другого. Точнее, смотря кто.

Саманта тихо засмеялась и вдруг, неожиданно для себя, протянула руку и легко, кончиками пальцев, провела по волосам Ларри. Они оказались такими мягкими, приятными на ощупь, что Саманта не смогла отказать себе в удовольствии еще немного погладить его по голове. Ларри молча смотрел на нее и по-кошачьи чуть прижмуривался, когда ее пальцы в очередной раз начинали путь сверху вниз.

– Я смотрела фильм, где героя заколдовали так, что он в течение суток мог говорить только правду. Действие колдовства началось ровно в полночь, когда он лежал в постели с любовницей. И именно в этот момент она спросила: «Милый, тебе понравилось?» А из его открытого рта вдруг вырвалось: «Бывало и получше»!

Ларри фыркнул:

– Да уж, бывает по-всякому. Но в общем, это неплохо – особенно когда так ужасно не болит нога.

Он все-таки повернулся на бок, и ладонь Саманты оказалась под его щекой. Не став высвобождать руку, Саманта придвинулась поближе и другой рукой потеребила мочку его уха. Это было так странно: сидеть в темной комнате на краю расстеленной кровати, в которой обретается Ларри… Неужели они сегодня поцеловались? А теперь ведут чинную беседу как ни в чем ни бывало. Только почему-то он лежит на ее руке. Все странно, все не так, как бывает обычно. Но почему-то эта странность ее абсолютно устраивает. Почему-то ей немножко груст–но, почему-то она испытывает бездну каких-то смутных перемешанных чувств без названия и почему-то – в этой теплой ночной темноте – дико хочется откровенничать, раскрывать все свои тайны, но только шепотом.

– Неплохо? Боже мой, даже этому вы даете такую безмятежную характеристику… Я, конечно, не знаю, что испытываете вы, мужчины, а то, что испытываем мы, – это…

– Наслаждение.

– Нет… Другое.

– А что же?

– Наслаждение – выпить стакан холодной воды в жару. Или лечь и вытянуть уставшие ноги. А это… О боже, ну как же сформулировать… Это как будто… Твоего тела, во всем его многообразии, больше нет – ни рук, ни ног, ни мозга, ни всего прочего. Оно на несколько секунд трансформировалось в спицу, до предела натянутую проволоку, по которой пропускают несколько импульсов не тока, а… чистого блаженства, все равно другого слова не найти. Нет других чувств, нет мыслей – только это чистейшее блаженство без примеси каких-либо других эмоций. И концентрация этого блаженства в ничтожную единицу времени настолько высока, что порой кажется… Кажется, будто вся прочая жизнь идет своим серым чередом лишь ради того, чтобы иногда в ней случались эти несколько секунд.

Ларри помолчал, потом еще покрутился в поисках удобного положения и, наконец, уткнулся лицом в руку Саманты.

– Вы, наверное, в школе очень любили физику?

Его слова прозвучали нечленораздельно и глухо, зато они так приятно щекотали ее раскрытую ладонь.

– Ненавидела. А почему вы так решили?

– Ваше объяснение похоже – только простите меня, пожалуйста, – на урок физики. Простите! Вы говорили так вдохновенно, у вас даже голос завибрировал… Но мне все время казалось, что вы закончите свое объяснение так: «А теперь запишите формулу: высота концентрации блаженства есть толщина спицы, разделенная на время, в течение которого эта спица…»

– Да идите вы к черту!

Саманта выдернула руку из-под щеки Ларри и встала.

– Не хочу больше здесь задерживаться ни минуты, а то Оскар и Серхио подумают бог знает что. Они наверняка прислушиваются и ждут, когда хлопнет дверь. Давайте-ка я поправлю подушки под вашей ногой… Вот так. А теперь я пойду. Постарайтесь все же уснуть, Ларри. Утром будете как новенький.

Когда она уже приоткрыла дверь и невольно сощурилась от яркого света на лестнице, так чувствительно ударившего по глазам, Ларри вдруг окликнул ее:

– Саманта!

Она оглянулась:

– Что?

– Не думайте, пожалуйста, что для меня все чувства в мире сводятся к любви к соленым сухарикам.

Саманта хмыкнула:

– Я никогда так не думала. Спокойной ночи.

И она осторожно прикрыла за собой дверь, совершенно забыв, что приходила за пледами.

Во вторник днем, когда Саманта сидела в монтажной, к ней заглянул Серхио, как всегда, пребывающий в добром расположении духа.

– Привет! Как настроение?

– Не хочет соответствовать, – буркнула Саманта в ответ. Она в самом деле чувствовала себя препаршиво: мало того, что в воскресенье Ларри опять стал самим собой – то есть стылым и чужим – и практиче–ски не обращал на нее внимания на протяжении всего обратного пути, так он даже не вздумал ей позвонить в течение двух прошедших дней! Складывалось впечатление, будто он убедил себя, что все субботние события ему только приснились. А в воскресенье, проснувшись со свежей головой и поздоровевшей ногой, он вычеркнул этот сон из памяти, чтобы преспокойно вернуться к прежнему ходу вещей. Подумать только, пока они ехали, он всю дорогу смотрел в окно и не выдавил из себя и трех слов! И это после того, как она чуть не час (тут Саманта, конечно, немного гиперболизировала – но охотно прощала сама себе это преувеличение) просидела у его кровати! Поправляла подушку под его больной ножкой! Разве это не было поводом, чтобы обидеться всерьез? Разве это не было поводом, чтобы в воскресенье вечером поплакать в ванной? Безусловно, было! Кто он такой, чтобы так обращаться с ней? Она ему не случайная подружка на час, чтобы потом брезгливо выкидывать ее, словно изношенные тапочки! Всю дорогу просмотреть в окно – подумать только!

Серхио уселся на вертящееся кресло и немного покатался взад и вперед, глядя, как полыхающая от раздражения Саманта отпивает глоток за глотком горячий кофе из высокой ярко-красной чашки.

– Пока шел сюда, встретил твоего обожаемого Питера Моргана. Он разгуливает по коридору четвертого этажа и демонстрирует всем желающим глянцевый журнал, в котором напечатана его мерзкая морда. Он, видите ли, был на какой-то нашумевшей кинопремьере вместе с любовницей и дочкой и не мог удержаться, чтобы не попозировать перед фотографами. Я тоже удостоился чести заглянуть в этот журнальчик. Стоит лоснящийся Морган – рожа блестит, костюм блестит, ботинки блестят, – справа от него страшненькая блондинка, слева страшненькая брюнетка. Одна уродливее другой. А он обеих нежненько обнимает за талии. Я смотрю на фотографию, а Морган у меня за спиной сюсюкает: «Ах, девочки так дружат! У них так много общего! Не правда ли, они милашки?» Я отвечаю: «Правда, Питер! Они просто красавицы! Тебе вдвойне повезло». И пошел себе. Правда, я так и не понял, которая из них его дочь, а которая любовница. Обе так страшны, что мне почему-то показалось, что этот невинный вопрос его обидит…

Он выдержал приличествующую паузу, но Саманта никак не отреагировала на его повествование, продолжая заниматься своими делами. Серхио покатался еще.

– Ну, – наконец осторожно поинтересовался он, – как тебе понравилось у Оскара?

– У Оскара мне больше всего понравились кресла в гостиной, – недобро ответила Саманта, умышленно не понимая вопроса. – В клеточку. Ты обратил внимание? Кресла в шотландском стиле – это прелесть.

– Не обратил. А как твои отношения с Ларри? Продвигаются?

– Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Не лезь не в свое дело.

– Мы же заключили пари. Ты забыла?

Она действительно забыла. Боже, неужели всего два месяца назад она могла ляпнуть такую глупость? Заранее громогласно оповестить Серхио и Оскара о своих намерениях вызвать у Ларри… Что? Кажется, ответные чувства. Боже, боже… Тогда она рассуждала иначе. Изображала из себя какую-то хищницу, вамп. Зачем? Это ведь такие хрупкие, личные, интимные вещи. И если судить объективно, у Серхио есть теперь право вламываться в этот сокровенный тайник. Она сама предоставила ему это право.

– Послушай, Серхио… Я не хочу это обсуждать. Пожалуйста, не спрашивай меня больше. Считай, что я проиграла. И… Я согласна взять твою сестру в игру. Но только в следующий цикл – осенний.

– О’кей… Мари будет счастлива. Что ж, спор есть спор. Я не хотел тебя обидеть своими расспросами. Я же не знал, что у вас ничего не вышло. Но может, оно и к лучшему? Он такой тщеславный сноб, такой небожитель…

Ларри – тщеславный сноб и небожитель? С его смешной любовью к соленым сухарикам и единственным желанием полежать на боку? Теперь-то Саманта прекрасно понимала, что почем.

– Я уже сказала, Серхио, я не хочу это обсуждать.

Она встала и прошла в прилегающую к монтажной узкую боковую комнатку без окон, больше напоминающую кладовку. Здесь на полках хранились сотни кассет с записями «Жажды успеха». Включив свет, Саманта побрела между стеллажей, отыскивая нужную ей кассету. Серхио двинулся за ней.

– Все верно, если ничего не получается, нечего лбом пробивать стену. Ты выше этого. То есть, я хочу сказать, ты такая восхитительная женщина, многие тобой восторгаются. Надо быть полным придурком, чтобы… Ты мне очень нравишься, Саманта…

Вслед за этой неожиданной концовкой последовали еще более неожиданные действия: Саманта и глазом не успела моргнуть, как оказалась припертой к стенке. Серхио со всем свойственным ему пылом и жаром внезапно прижал ее к боковому стеллажу так, что у нее ребра хрустнули, и принялся до такой степени яростно обцеловывать, что Саманта по-настоящему испугалась – вы–рваться из его неистовых объятий казалось практически невозможным, а Серхио явно намеревался не ограничиваться одними поцелуями: во всяком случае, он уже тянул ее куда-то вниз, на пол.

– Прекрати, – отчеканила она настолько убедительно, насколько могла, пытаясь воздействовать на барашка если не силой женского убеждения, то хотя бы весомостью своего авторитета. Кричать она не могла, но вложить в голос как можно больше острой жести все же постаралась. – Слышишь? Прекрати немедленно! Отпусти меня сию секунду!

– Почему? – задыхаясь спросил Серхио, чуть ослабляя хватку. Видимо, его сознание не было настолько затуманено, чтобы не внять ее вороньему карканью. Этой слабины хватило, чтобы Саманта вырвалась из его цепких лап и скользнула в сторону. Ответ она дала лишь через несколько секунд, убедившись, что Серхио не станет возобновлять свои попытки.

– Потому что я хочу, чтобы мы и дальше могли нормально общаться. Как друзья.

Серхио постоял немного, постукивая пальцем по стойке стеллажа и смотря в пол.

– Я думал, ты проще к этому относишься, Саманта.

– Я просто к этому отношусь, – негромко ответила Саманта, глядя, как он заправляет выбившуюся рубашку в брюки. – Но не настолько.

На следующий день Саманта заявилась к «Бенджамину» с большим опозданием: на улице бушевала такая гроза, что она никак не могла решиться пробежать то ничтожное расстояние, которое разделяло телецентр и бар. Наконец она все же отважилась на это путешествие и, преодолев бессчетное множество бурлящих рек, речушек и ручейков, благополучно до–бралась до конечного пункта почти без потерь – лишь слегка замочив ноги.

Все трое уже были тут как тут, благовоспитанный Оскар поднялся ей навстречу.

– Ну слава богу! Я уж стал волноваться. Как ты пробиралась сквозь этот водопад?

– Ох, не спрашивай. Наполовину вплавь, наполовину по воздуху – кажется, последнюю часть пути я летела на зонтике, как Мэри Поппинс. Там такой ветер…

– А кстати, – подал голос Серхио, – кто-нибудь из вас видел «Кино про Рокки-хоррора»? Нет? Это комедийный ужастик семьдесят пятого года, но его регулярно показывают в одном из кинотеатров, причем сеанс начинается ровно в полночь. Так вот, у зрителей заранее выясняют, кто пришел смотреть этот фильм в первый раз. А потом, прямо во время сеанса, их в определенный момент обливают холодной водой! Те, кто об этом знает, заблаговременно достают и раскрывают зонтики…

Серхио был так же весел и беззаботен, как всегда. Саманта целые сутки переживала, что их отношения теперь могут испортиться, что барашек затаит обиду, – но, похоже, ее опасения оказались напрасными. Видимо, Серхио жил по принципу: перепадет – замечательно, нет – можно и пережить. Наверное, ей следует перенять эту беспечную жизненную позицию, ею можно загораживаться, как щитом, строя отношения с людьми. Особенно с такими…

Она взглянула в сторону Ларри, поймала его ответный взгляд, торопливо отвернулась и, к собственному ужасу, ощутила, что у нее начали дрожать руки. Только этого не хватало. Серые глаза – ее вечное проклятие…

– Бедные зрители, – пробормотала она. – Сего–дня я впервые пожалела, что хожу на работу пешком. Выходить из телецентра под стену воды было просто страшно. Мне хотелось эти несчастные пятьдесят метров проехать на машине. Забавно, да?

– Отнюдь, – спокойно ответил Оскар, мешая карты. – В нашумевшем романе «Код да Винчи», от которого все с ума посходили, есть эпизод, где герои, спасаясь от преследователей, чуть не полчаса мчатся в автомобиле на бешеной скорости из Лувра в американское посольство. С улицы на улицу, из переулка в переулок… Так вот, друзья мои, я неплохо знаю Париж и могу вам сказать, что Лувр находится минутах в пятнадцати ходьбы от посольства. Так что нечего было бедолагам так долго носиться по всему городу с севера на юг и с востока на запад. Им следовало всего-навсего поехать прямехонько по улице Риволи, и через минуту-полторы они были бы на месте. Впрочем, все претензии к автору…

– Что ему твои претензии, – безмятежно произнес Серхио, меняя сразу четыре карты, – он уже нагреб столько деньжищ… А нагребет еще больше: книгу собираются экранизировать. И главную роль сыграет Том Хэнкс.

– Неужели?

– Да, сведения точные. Они пришли от одного моего приятеля, а он сам актер. Неплохой, кстати. Он вообще классный парнишка – веселый, остроумный, у него здорово подвешен язык, и он умеет очень образно объяснять некоторые вещи. Однажды он мне сказал, что съемка в постельной сцене – то же, что рождествен–ская распродажа в супермаркете. Толпа возбужденных активных людей, бессмысленная суета и яркий свет. Менеджер заявляет: «А нашего тысячного покупателя ждет сюрприз! Ему дозволяется прямо сейчас, на глазах у всех, заняться сексом с самой симпатичной кассиршей! Прошу вас, друг мой, снимайте штаны, приступайте!» Если кто-то думает, что такая процедура приятна, пусть сам попробует проделать это в торговом зале.

Саманта вновь бросила взгляд через стол и вновь была вынуждена без боя отступить: ей приходилось прижимать обе руки к столу, чтобы карты не ходили ходуном. Серхио между тем продолжал:

– Актеры – вообще интересные ребята. Он объявляет: «Во мне сидят два человека. Один что-то думает, чувствует, переживает, а другой постоянно за ним следит, фиксирует и анализирует. Иногда второй говорит первому в момент, например, любовного объяснения: “Ну, старик, это ты пережал. Будь поестественнее!” А иногда: “А вот сейчас ты удачно посмотрел. Запомни этот взгляд и поворот головы – они тебе еще пригодятся”». Этот парень уверяет, что чувствует себя арестантом, за которым постоянно наблюдают в глазок камеры. Только в эту камеру он посадил себя сам. Самое ужасное, по его словам, что он не может расслабиться: этот второй всегда при нем – когда он принимает душ, ходит в туалет, занимается сексом… Он утром открывает глаза, а второй говорит ему: «Доброе утро! Помнишь, как ты сегодня во сне испугался, когда от тебя уносился поезд? Постарайся не забыть этот испуг и это чувство отчаяния». Ну и как тут не сойти с ума? Я вообще не понимаю, как все актеры не спиваются. Это же не жизнь, а каторга…

– Какой у тебя, однако, преданный своему делу приятель, – заметила Саманта, – пусть напишет книгу: «Моя жизнь по системе Станиславского». Я его не знаю? Кого он играл?

Серхио замялся.

– Точно не помню… Кажется, он довольно долго играл вампира в каком-то подростковом сериале.

– Ну тогда точно пусть пишет книгу! Вампира… Это практически классика… – Пересилив себя, она опять отважно посмотрела через стол и, уже не отводя глаз, добавила: – Если бы я была вампирессой, установила бы в саду своего замка позолоченный фонтан: Самсон, перегрызающий горло льву. А из горла хлестала бы свежая кровь.

Ларри усмехнулся. Но, как показалось Саманте, не ее ядовитым словам, а чему-то другому. Возможно, принятому решению. В самом деле, казалось, что его гробовое молчание связано с тем, что он напряженно пытается разрешить какую-то очень сложную для себя задачу. Видимо, он все же ее разрешил.

Все вышли из бара только около одиннадцати: великодушный Оскар обещал развезти остальных по домам. Его предупредительность оказалась излишней: гроза прошла, ветер стих, бушующие реки обмелели, и лишь вдоль тротуаров еще струились крохотные трогательные ручейки, обреченные на полное исчезновение через час-другой.

– Ну вот… – протянул Оскар. – А я хотел сделать доброе дело.

– Раз хотел, значит, тебе само намерение зачтется.

– Ох, не шути на эту тему, Саманта… Лучше скажи, ты поедешь с нами?

– Нет, чего уж. Всегда ходила пешком и сегодня дойду. Подышу озоном.

– Тогда я прощаюсь с тобой, милая. Серхио, ты поедешь?

– Конечно. Но только на переднем сиденье.

– А вы, Ларри?

Ларри покачал головой:

– Я, пожалуй, провожу Саманту. Вы не возражаете, Саманта?

– До моего дома минут пятнадцать ходьбы. Как от Лувра до американского посольства. Ваша нога выдержит?

– Да она уже почти не болит. Ступня по-прежнему перебинтована, преследователей не видно.

– Тогда не возражаю. Давайте пойдем вон через тот сквер, так ближе.

Едва войдя в аллею, обсаженную с обеих сторон приземистыми яблоньками, Саманта охнула и остановилась. Все ветки были укутаны белоснежными пенистыми сугробами, распространявшими изумительный аромат.

– О господи! Пошел снег?

– Нет, просто зацвели деревья. Наступают самые романтичные дни в году. – Несколько секунд Ларри созерцал зефирно-нежную россыпь белых гроздей на фоне ночного неба, а потом негромко добавил: – Феерическая красота. Сочетание белого и черного меня всегда угнетало, но сочетание белого с темно-синим – совсем другое дело. Похоже на ученическое платье девочки-подростка. С кружевным воротником.

Саманте ничего не оставалось, как пошире распахнуть глаза.

– Только вам могло прийти в голову такое потрясающее сравнение. Платье девочки… Вас это умиляет?

Ларри смутился:

– Скорее… Воодушевляет, что ли. Воздух какой-то пьянящий… Почему-то хочется лазить по деревьям.

– Ну так лезьте. А я посмотрю, какой из вас получится Тарзан. Полезете?

Ларри покачал головой, явно вспоминая что-то полузабытое, приятное и горькое одновременно.

– В другой раз. Слушайте, Саманта… Вы ведь обещали потанцевать со мной.

Именно в эту секунду Саманта совершенно отчетливо поняла, что ее мартовская теория оказалась абсолютно верной: цветущие яблони стали именно тем кусочком, которого ей не хватало, чтобы закончить наконец свою мозаичную композицию.

– У меня дома нет соленых сухариков, Ларри.

– Можно купить по дороге. В крайнем случае обойдемся без них. Верно?

Саманта небрежным, но в то же время многообещающим движением сбила щелчком нежный белый лепесток, спланировавший Ларри на плечо, улыбнулась и кивнула.