Мрачные тайны Луарвига

Часть 1. Алхимик

— Я алхимик, — спокойно проговорил МакЛарен. — Я продал душу Сатане в 1523 году и обрёл бессмертие. И при этом навеки потерял покой…

Но это было не начало истории, а, скорее, её конец. Началось всё с моего возвращения на Киоту, на эту далёкую неспокойную планету, где много зла, но с ним, по крайней мере, можно бороться. Я занималась этим три года, но сейчас я возвращалась вовсе не по этой причине. Просто мне нужно было где-то приклонить голову. Я была одинока и разбита. Жизнь нанесла мне страшный удар, и самым неприятным было то, что я его вполне заслужила.

Как бы ни был верен мужчина, нельзя надеяться, что он будет ждать тебя годы и годы, воспитывая твоего ребенка от другого мужчины и спокойно наблюдая, как ты то и дело приводишь всё новых возлюбленных в его дом. Но я почему-то надеялась… Оставив его двенадцать лет назад после более чем двух десятилетий счастливой семейной жизни, я надеялась, что когда-нибудь смогу вернуться к нему. И эта надежда жила где-то в глубине моей души, несмотря на целую череду бурных и не очень удачных романов, последовавших потом. Что бы ни случилось, я твёрдо знала, что на Земле меня ждёт Саша, добрый, умный и красивый, Саша, который всё поймет и всё простит. Саша, который с честью выдержал мой визит с новым мужем и маленьким сыном, который после того, как мой новый рыцарь отправился на поиски приключений, принял под опеку моего на половину осиротевшего сына, заменив ему отца. Саша, который безропотно снёс моё появление с молодым возлюбленным и его маленькой дочкой. Саша, который, не смотря ни на что, любил и старался понять меня. В душе я всё равно считала его своим, и теперь была наказана за собственный безжалостный эгоизм, потеряв всякую надежду на возвращение в свой дом, когда скитания, наконец, доконают меня и душа запросится на покой.

Он, наконец, встретил свою Лену, нежную, спокойную, красивую и намертво прикованную к Земле своей работой в обычной городской школе Москвы в нескольких кварталах от его научно-исследовательского института. И теперь они могли вместе улетать по утрам на работу, вечером возвращаться, и даже обедать вдвоём в небольшом уютном ресторанчике на Чистых прудах, роскошь, которую я никогда не могла ему позволить. Он был счастлив, помолодел и похорошел несказанно. А моё годами пустовавшее место хозяйки дома заняла другая женщина. Её полюбили мои дети и внуки. Мой младший сын её просто обожал. Для Саши всё сложилось самым наилучшим образом, а я, поздравив его, убралась из собственного дома, как побитая собака.

Это событие привело меня в уныние, и я хотела вернуться на Рокнар, в своё опустевшее бунгало на берегу Великого океана, чтоб под тихий шум волн и музыку джунглей успокоить разбитое сердце. Я хотела забрать с собой младшего сына Алика, но он вдруг заартачился. Он ныл что-то насчёт того, что его пригласили участвовать в молодёжной экологической экспедиции на учебной подводной лодке «Магеллан», которая уже завтра отправлялась на всё лето куда-то к берегам Австралии для изучения Большого барьерного рифа. Мой ребёнок учился в ветеринарном колледже, за один год успевая пройти программу двух лет, и потому считался весьма перспективным учеником. Его кандидатура для участия в экспедиции не вызывала сомнений, а такой шанс выпадает раз в жизни. Разве я враг своему чаду? Конечно, нет. И я полетела на Рокнар одна.

Если вы когда-нибудь, переживая душевную драму, бродили в одиночестве по голубой полоске пляжа между белым океаном и изумрудными джунглями, а потом возвращались в пустой дом, где всё напоминало о далёком счастье, когда вы были здесь не одни, то вы поймёте, почему через три дня я взяла билет на звездолёт, летящий на Киоту, и улетела туда, где у меня было полно работы, и имелась возможность забыть обо всех бедах.

Так я и оказалась на Киоте с небольшой сумкой через плечо и разбитым вдребезги сердцем.

Когда я спускалась с трапа челнока, доставившего меня с орбиты, у меня возникла мысль позвонить Джону Вейдеру, старому другу, который работал совсем неподалёку, на соседнем с космодромом острове, где у него в заваленном бумажным хламом кабинете в старом шкафу всегда висела потрёпанная жилетка, пропитанная слезами его друзей. Джон бы меня понял и утешил. Он бы нашёл слова, чтоб успокоить мою мятущуюся душу. Но потом я представила, как буду рассказывать о том, как тяжко ударило по мне то, что мой давно брошенный муж, наконец-то, нашёл своё счастье. И не стала звонить.

Войдя в вагончик экспресса, отправлявшегося в Луарвиг, я села у окна. Глядя на пролетающие внизу красоты, я, наконец, призналась себе, что веду себя как последняя идиотка и эгоистичная стерва. Легче не стало, но акценты были расставлены. Я вздохнула, и, собравшись с духом, принялась за детальный анализ своих переживаний. Когда экспресс приземлился, я уже испытывала запоздавшее, но искреннее чувство радости за Сашу и его Лену, которая, оказывается, была влюблена в него ещё с начальной школы. А садясь в такси на площади, поняла, что теперь, наконец, буду избавлена от тягостного и неотступного чувства вины, мучившего меня каждый раз, когда я вспоминала о Саше, который терпеливо и безнадёжно ждал меня где-то далеко, не решаясь переставить в доме мебель, убрать с полок мои любимые книги и вышвырнуть в утилизатор моё давно вышедшее из моды тряпьё, занимающее шкафы.

Когда я расплачивалась с таксистом, мне показалось, что вместе с деньгами, я отдаю и ту тяжесть, что лежала у меня на сердце последние дни.

— Сдачи не надо, — сказала я, и он уехал вполне довольный.

А я повернулась и увидела над тёмными купами парковых деревьев огромную тучу, налитую золотым светом, под которой простиралась тонкая полоска голубого неба, подсвеченная ярким, но уже клонящимся к закату солнцем. И это огромное, занявшее полнеба, золотое зарево приковало мой взгляд. Я стояла, разглядывая его с изумлением и восторгом, замечая, что к краям эта чудная туча светлеет и перетекает в нежное сиреневое сияние, а наверху приобретает благородный серо-голубой цвет. Солнце потихоньку утекло за горизонт, и туча снова стала обычной большой синеватой тучей. А я с улыбкой направилась к дверям высокого неоготического замка, которым владела на паритетных началах совместно с Максом Делманом. Так уж распорядился в своем завещании его папа, гениальный шахматист и несчастный безумец, разочаровавшийся во всём, и в том числе, в собственном сыне.

Надо сказать, что и Макс, и его друг Терренс стойко сносили моё общество последние годы, хоть Макс изредка и делал намёки на своё желание выкупить мою часть Чесстауэра, но я, как и положено эгоистичной стерве, этих намёков не замечала. Потерять возможность жить в одном из самых роскошных и загадочных особняков Луарвига… Это было выше моих сил. К тому же и жила я в нём не так уж часто, куда больше времени проводя за пределами планеты или в не менее роскошном особняке Роузкасл, принадлежавшем Эдди Грандеру, тоже беззаветно любящему меня и также безжалостно покинутому.

Я подошла к дверям, и они распахнулись передо мной. При этом я могла бы триумфально въехать в эти ворота на кадиллаке. Едва войдя в огромный чёрно-белый мраморный холл, я услышала старческий голос Кинга, вездесущего и неуловимого дворецкого, духа этого необычного дома. Я-то знала, что он скрывается в подвале, и одушевление шахматных чертогов было лишь тысячной долей его трудов, поскольку у этого суперкомпьютера, напрямую связанного с его создателем, было множество иных, куда более важных задач. Но об этом потом. Роль дворецкого Кинг выполнял с любовью. Кажется, это было его хобби, на которое он не жалел ни времени, ни сил.

— Наконец-то вы вошли, — брюзгливо проворчал он. — Я уже полчаса наблюдаю за вами через камеры слежения. Что вы там увидели? И где ваш багаж?

— Я тоже очень рада видеть тебя, старина… — улыбнулась я белоснежной вазе на чёрной подставке.

— Конечно, я рад вас видеть, — обиделся он. — Это так естественно, что я даже не стал тратить время на констатацию очевидной истины. И все будут рады вас видеть. Не далее, как вчера, мистер Делман сказал за вечерним чаем, что им не хватает ваших партизанских вылазок, без них жизнь кажется пресной. Правда, я не знаю, что при этом имелось в виду.

— Я догадываюсь… — пробормотала я, поднимаясь по лестнице.

— Удачно, что вы появились именно сегодня, — продолжал Кинг. — Мистера Делмана и мистера Лесли пока нет, они отправились в клуб, но я могу им позвонить…

— Не стоит.

— Пожалуй, тем более что они должны вернуться с минуты на минуту, — его голос следовал за мной, пока я поднималась по мраморным ступеням. — Говоря, что ваше появление именно сегодня очень удачно, я имел в виду, что сегодня мистер Делман устраивает небольшую вечеринку для избранного общества. Из известных вам особ будут мистер Коррен, мистер Торранс с супругой, господин мэр и советник Грандер с невестой…

Я замерла. В голосе Кинга явно послышалось злорадство. Он всегда терпеть не мог Эдди, видимо, считая, что бывший уличный мальчишка — не пара леди королевских кровей, коей безусловно почитал меня. Сообщив последнюю новость, он выжидательно смолк, ожидая расспросов и предвкушая возможность посплетничать.

Мне хотелось послать его к чёрту. Золотой свет, подаренный моей душе волшебной тучей, померк. Я снова осталась одинокой и никому не нужной. Но, будет лучше узнать всё от компьютера и подготовиться к тому, что потом расскажут мне друзья, чтоб не закатывать глаза и не заламывать руки.

— Насладись, аудитория у твоих ног… — проворчала я, возобновляя подъём по лестнице. — Что за невеста?

— Дочурка мэра, Элис. Вы должны её помнить.

Я помнила парчовый балахончик до пупа, бледные ножки годовалого жеребёнка и китайскую маску вызывающего макияжа под начёсанным зелёным гребнем. Я видела её последний раз два года назад. Ей как раз исполнилось семнадцать. Она играла на вакуумной гитаре и собиралась идти в больницу для бедных выносить горшки.

— Очень милая девушка и безумно влюблена в советника, — продолжал Кинг. — Она учится в университете, изучает детскую психологию.

— Это хорошо, — прокомментировала я, проходя по коридору к дверям своих апартаментов. — Значит, она любит детей. Большая удача для Эдди, так озабоченного поисками мамы для своей Джины.

Я открыла дверь.

— Значит так, — жёстко проговорила я. — Я никого не хочу видеть. И ты меня не видел и не слышал. Меня нет в этих комнатах, в этом доме и на этой планете!

Я вошла и с треском захлопнула за собой дверь.

— Вы расстроены? — участливо осведомился Кинг из-под журнального столика.

Моё желание остаться в стороне от забав богатых и красивых мужчин, собравшихся в доме, было похоронено стуком в дверь, прозвучавшим около восьми часов вечера. Кинг поклялся, что немедленно сотрёт все файлы о моём приезде и, следовательно, просто не сможет никому ничего сказать. Тем не менее, кто-то узнал о моём присутствии, иначе зачем было стучать в дверь? Я как раз валялась на своей роскошной кровати в форме раковины-жемчужницы и размышляла над предстоящей женитьбой Эдди. Он делал карьеру и решительно рвался наверх, что не так просто с его репутацией. Брак с дочерью действующего мэра был бы для него весьма кстати. Он достаточно практичен, чтоб оценить все возможности, которые представятся ему в связи с этим. К тому же он так любит детей, и парочка детишек вдобавок к обожаемой Джине принесли бы в его жизнь вожделенный покой у семейного очага. Ничего не скажешь, утешительные мысли для всеми покинутой, не очень молодой дамы, вынужденной скрываться от своих призраков под одной крышей с парой аристократичных красавцев нетрадиционной ориентации.

— Войдите! — автоматически крикнула я, услышав стук, и только потом сообразила, что мои надежды на тихий вечер в кругу своих горьких разочарований безнадёжно погублены этим спонтанно вырвавшимся словом.

Конечно, дверь в соседней комнате распахнулась, и кто-то беззвучно прошёл по мягкому белому ковру к двери спальни. На пороге появился один из этих самых красавцев, мой любимчик, высокий, золотисто-рыжий и навязчиво голубоглазый. Терренс Лесли в идеальной визитке с улыбкой приземлился на кровать возле моих ног и обворожительно улыбнулся, сцепив холёные пальцы на колене.

— Ты приехала… Чёрт, я просто не поверил глазам, когда увидел в твоих окнах свет. Это здорово! Я очень скучал, и Макси тоже, и Джерри, и Брай, и Джон, и…

Он осёкся. Я улыбнулась.

— И Эдди… Я за него рада. Прекрасная партия.

Терренс наморщил нос.

— Ты, правда, рада? Макси считал, что ты будешь рычать и кидаться от ярости на стены…

— Милый, великодушный Макс… — с улыбкой рождественского поросёнка кивнула я. — Мне так не хватало его участия.

— Он не меняется, — пожал плечами рыжик. — С этим приходится мириться. Ничего не поделаешь. Он босс.

— Ага, а ты при нём вольный стрелок.

— Как всегда, — он поднялся и мотнул головой в сторону двери, — Пошли.

— Я устала…

— Не капризничай…

— Но это правда!

— Нет! — он снова сел. — Макс тоже видел свет в твоих окнах, и Джерри, и Эдди. Что подумает Эдди? Что ты на него злишься. Для него по-прежнему важно твоё мнение. А Макс? Даю руку на отсечение, что он уже побился об заклад с Джерри, что ты не выйдешь. Ты позволишь выиграть этой высокомерной скотине и разочаруешь преданного и так уверенного в тебе Джерри? Нет, ты этого не сделаешь. Вставай. Там все свои, если не считать пары-тройки новых лиц. Уверяю тебя, это обычное общество, что тусуется в клубах Эдди. Они боготворят тебя и будут рады, даже если ты просто выплеснешь им на манишки пару бокалов коллекционного вина.

— Я снова дома… — уныло проворчала я. — Там все одеты как ты?

— Имеешь в виду по-домашнему? Нет, они же в гостях и просто вынуждены были приодеться.

— Убирайся… — мрачно распорядилась я, сползая с постели. — Я иду выбирать платье.

Я забаррикадировалась в гардеробной на полчаса, перебирая свои наряды. Меня тянуло на траурный чёрный шёлк и муар, но я выбрала узкое и длинное малахитовое платье с глубоким декольте, вырезом на спине и разрезом на юбке — от бедра. Надела туфли на высоченном каблуке и, нанесла на лицо боевую раскраску «Держись, вселенная!» самых изысканных и нежных тонов. С причёской было больше всего проблем, но я очень постаралась и, когда вышла в свою гостиную, Терренс, присевший на краешек белого, как облако, дивана, только прищёлкнул языком и придушенно прошептал:

— Королева вернулась…

Он торжественно и почтительно протянул мне руку. Я хлопнула по ней пальцами в зелёных, под цвет платья, кружевах и направилась к двери.

Вечеринка, оказывается, проводилась совсем рядом, в большом, но уютном зале с камином, где в застеклённых витринах мерцали копии с десятка комплектов золотых шахмат из коллекции папы Делмана. Подлинники по завещанию были переданы в музей Шахматной федерации.

Я вошла, мило и нежно улыбаясь и приветливо кивая всем подряд. Я почему-то боялась увидеть Эдди, а ещё больше его невесту, но первым на глаза мне попался Макс. Он не играл в шахматы, как отец, но был отличным игроком в покер. И, даже если и побился об заклад с Джерри, поражение своё снёс героически, улыбнувшись мне столь радостно, сколь вообще мог улыбаться. Обычно он резок и скептичен. Джерри обрадовался мне вполне искренне и даже, не стесняясь изысканного общества, обнял и поцеловал в щёку, обдав волной изысканного и мужественного аромата, в котором, как и раньше, преобладали полынь и иланг-иланг. Его прекрасная китайская принцесса Ли тоже кинулась меня обнимать.

Мы обменивались какими-то фразами, а я невольно искала глазами Эдди, когда наткнулась на этого человека в смокинге, который стоял у растопленного камина с бокалом в руках и неотрывно смотрел на меня тёмными блестящими глазами, такой же элегантный, загадочный и опасный, как при нашей последней встрече. Увидев его, я замерла и забыла обо всём, в том числе и об Эдди с его невестой.

Джерри заметил мой взгляд и обернулся, потом с интересом посмотрел на меня. Он ничего не понял на этот раз, хотя обычно прекрасно понимал меня. Он подумал, что моё внимание привлёк внезапно возникший на горизонте очередной прекрасный незнакомец. Нет, этого незнакомца я знала давно, пожалуй, даже слишком давно для такой молодой женщины, как я.

— Позволь тебе представить… — тут же оказался рядом Макс. — Это доктор МакЛарен, новая легенда Луарвига. У него слава гениального диагноста и мануального терапевта. Его руки творят чудеса. Я сам обязан ему тем, что хожу. Представляешь, пару месяцев назад я повредил позвоночник и мне грозил год в корсете. Доктор МакЛарен за несколько сеансов…

Он ещё что-то говорил, а я смотрела на Джулиана МакЛарена, которого не видела уже два года, с тех пор, как мы с ним расстались на космодроме Новой Луизианы, откуда я улетала на Землю, а он — на Эрнану, увозя с собой свою страшную тайну. Я ничего не знала о нём всё это время. Я не интересовалась, и мне не рассказывали. И вот он стоял в нескольких шагах от меня и на его широких скулах и высоком лбу лежали отблески огня, а в глазах плясало пламя.

Макс с несвойственной ему разговорчивостью описывал таланты своего лечащего врача, а я смотрела на МакЛарена, с тревогой думая, удалось ли ему справиться с тем, что выпало на его долю, или он всё же сдался в этой одинокой и беспощадной борьбе. И кто на самом деле сейчас стоит, глядя на меня и гордо вскинув голову, он или…

Он улыбнулся.

— Мистер Делман слишком великодушен ко мне, — проговорил он, делая шаг навстречу. — Право же, я не заслужил и половины этих похвал. Я всего лишь выполняю свою работу.

— За которую очень неплохо платят, — шепнул мне Делман.

Кто б сомневался… МакЛарен подошёл ко мне и протянул руку.

— Я не ожидал увидеть тебя уже через полгода после приезда сюда. Мне сказали, что ты не появлялась на Киоте больше года.

— Ты что, ждал меня? — растерянно спросила я, машинально подавая ему руку.

— Конечно, и искал, и ждал, — спокойно подтвердил он и, склонившись, коснулся губами моих пальцев. — У меня были на это причины.

— Так вы знакомы? — уточнил Делман. — Лора, ты действительно его знаешь?

— Даже больше, чем хотелось бы… — глядя в глаза МакЛарена, призналась я.

Он улыбнулся и, слегка поклонившись, отошёл обратно к камину.

Я вздохнула и взглянула в другую сторону, тут же наткнувшись взглядом на Эдди, который смотрел на меня настороженно и вопросительно. У него был такой вид, словно он говорил: «Одно твое слово, и я расторгну помолвку ко всем чертям!» Я вдруг неожиданно для самой себя одарила его безмятежной улыбкой, и он вздохнул с облегчением, словно только что избежал публичного скандала.

Гости разошлись. Эдди проводил до порога своего будущего тестя и невесту, оказавшуюся действительно очень милой девушкой. Она влюблёно смотрела на него весь вечер, расставаясь, всё старалась заглянуть ему в глаза, и после нежного поцелуя, упорхнула со звонким счастливым смехом. Я с загадочной улыбкой наблюдала за этим с верхней площадки лестницы. Закрыв за ней двери, Эдди взглянул на меня и виновато пожал плечами:

— Она меня действительно любит…

— Поздравляю, — искренне произнесла я.

Потом мы вернулись в гостиную, где ещё оставались Джефри Коррен, Джерри Торранс, Джиао Ли-Торранс, а также, естественно, Макс и Терренс. Указанные лица, как и Эдди Грандер, и я, Лора Бентли, являлись членами некоего тайного сообщества, поставившего своей целью борьбу с различными сверхъестественными проявлениями Тёмных сил в Луарвиге. И хоть все мы являлись членами различных организаций, или не имели никакого отношения к каким-либо организациям, за последние годы мы привыкли действовать в тесном сотрудничестве.

— Очень хорошо, что ты приехала, — деловито сообщил Макс. — Дело в том, что у нас появились некоторые подозрения, которые надо бы проверить, но нам не хватает информации. Ты могла бы помочь…

— Об этом обязательно говорить именно сейчас? — поинтересовалась я, присаживаясь в кресло.

— Не обязательно, — сообщил Терренс, бросив на Макса убийственный взгляд. — А о чём бы ты хотела поговорить?

Я потянулась и задумчиво посмотрела на огонь в камине.

— О докторе МакЛарене.

— Странно, что он так заинтересовал тебя, — проговорил Джерри. — Он и нас очень интересует. Откуда ты его знаешь?

— Давняя история. Мне бы не хотелось говорить об этом.

— Удивительно… — Джерри откусил щипчиками кончик дорогой сигары, бросил его в камин и прикурил от канделябра. — Ты единственный человек, который знает его более двух лет. Мы пытались выяснить его прошлое, но нам не удалось. Мы знаем только, что год назад он после полного курса экзаменов и однолетней стажировки на Эрнане получил диплом врача и лицензию на занятие медицинской деятельностью. До этого о нём ничего неизвестно, словно его и не было. Где он получил своё блестящее образование, откуда у него знания о лечении травами, минералами, водой и огнём, откуда эти манеры аристократа и энциклопедические знания в самых разных отраслях науки? Ничего неизвестно. Он хранит молчание и ловко уходит от ответов. Ты знаешь, откуда он?

Я молча взглянула на него.

— Да, но мне не хотелось бы об этом говорить сейчас. Это не моя тайна и я не вправе раскрывать её.

— Значит, тайна всё-таки есть?

— А почему вы им заинтересовались? — спросила я. — Он что-то такое сделал?

— Какое такое?

— Джерри, почему вас интересует МакЛарен?

— Просто он странный. Он состоит в Ордене госпитальеров, но живёт в собственном доме на Ридженс-стрит. У него свой кабинет и практика в платной клинике Мозеса, где он лечит богатых пациентов и дерёт с них три шкуры. Одновременно он работает в госпитале Святого Лазаря и у госпитальеров, где совершенно бескорыстно лечит бедных. И везде он творит чудеса наподобие того, что рассказал тебе Макс. Иногда он излечивает людей обычным наложением рук. А иногда после излечения кого-нибудь из его богатых пациентов в семье этого пациента происходят несчастья. Кстати, это случается всякий раз, когда он предупреждает пациента о вероятности такого несчастья в качестве расплаты за излечение. К его чести, за такие случаи он берётся с крайней неохотой, но ведь берётся… К тому же, он является клиентом нескольких весьма солидных магазинов магических принадлежностей, тех, что торгуют всякими хрустальными шарами, пентаклями и сушёными конечностями повешенных и летучих мышей. В публичной библиотеке он часто посиживает над колдовскими книгами, а на днях предложил Терренсу выкупить у него библиотеку оккультной литературы тетушки Мирры. Я попытался подъехать к нему, пригласив в свою школу фехтования, всё-таки он рыцарь, да и клиентура у меня не из последних. Знаешь, что он сказал? «Какой из меня рыцарь! Я кроме скальпеля и иглы от шприца ничего острого в руках не держал». А после этого я узнаю, что он в клубе Джеверса на спор сражался на рапирах с чемпионом Британии по фехтованию и победил в пяти из пяти схваток. Фехтовали при свечах на трёх сдвинутых столах. После этого он взял со всех присутствовавших слово чести не рассказывать о поединке, чтоб, якобы, не навредить репутации противника. Представляешь, какое благородство… Джеверс клялся мне в «Чёрной розе», что этот парень настоящий бретёр.

— Загадочно, но ничего криминального… — пожала плечами я.

— Ничего криминального… — кивнул Джерри. — Но загадочно… Мы зря занимаемся им?

— Нет, продолжайте и держите меня в курсе. Мне тоже очень хочется разобраться в его тайне…

Джерри задумчиво смотрел на меня, зажав в зубах дымящуюся сигару.

— Скажи мне честно, — наконец произнёс он. — В этом есть личный интерес?

— Да, — после некоторого раздумья призналась я, — но не в том смысле, в каком ты мог подумать. На самом деле я совсем не рада видеть этого человека здесь.

В ту ночь я ничего больше не стала им объяснять, хотя у меня были серьёзные сомнения в правильности такого умолчания. Всё зависело от того, чем кончился поединок, в начале которого Джулиан МакЛарен находился два года назад. Если он проиграл, то он представлял большую опасность для окружающих, но если он выиграл, то вполне имел право на покой и сохранение своей роковой тайны. Мои друзья, видимо, заметили, что я оказалась перед сложным выбором, и Макс попытался выудить из меня побольше, но Джерри пресёк его попытки в самом начале, за что я была ему очень благодарна. Я слишком устала, чтоб спорить.

Утром Кинг пригласил меня к завтраку в малую гостиную, принадлежащую Максу. Надо сказать, что папа Делман был человеком не без чувства юмора, и разделил свой замок между наследниками таким образом: все чёрные помещения — Максу, все белые — мне. Помещения вроде холла внизу и той гостиной, где проходила вечеринка, то есть сочетающие в себе как белое, так и чёрное — находились в общей собственности обоих наследников. При этом чёрное и белое, как и положено в шахматах, всегда было рядом. Макс предлагал мне переделить замок хотя бы по этажам, но я отказалась, сказав, что вовсе не претендую на полное владение своей половиной. Мне достаточно моих трёх комнат и возможности находиться в чёрно-белых помещениях, остальное — в его распоряжении. Но Макс не был бы Максом, если б согласился на такой компромисс. Его девиз: «Всё или ничего». Поэтому он остался в своих чёрных комнатах. К тому же он просто больше любил чёрный цвет, чем белый.

Макс был личностью незаурядной, талантливый биоинженер и кибернетик, он держал свои таланты в тайне, и единственным его детищем был Кинг, мощный компьютер на живых кристаллах, этакий супермозг. Именно его бесконечно обучал и совершенствовал Макс, отдав свои силы помимо этого увлечения, борьбе со Злом, как он её понимал. А понимал он её так же прямолинейно, как и всё остальное: если враг не сдаётся, он должен быть уничтожен. Поэтому Макс, хоть и предпочитал белоснежные сорочки и безупречные узкие сюртуки, никогда не гнушался тем, чтоб взять в руки лучемёт, напялить на голову защитный шлем и рвануть с перекошенной от ярости физиономией в атаку на мировое Зло.

Я явилась по приглашению точно в указанное время, предварительно надев элегантное, но не броское платье, тщательно наложив макияж и уложив волосы. Именно это ценил во мне Макс: элегантность, исполнительность и пунктуальность, потому что именно в этом мы были похожи. Бледный, с резкими чертами лица, горящим взором и причёской под маршала Мюрата, Макс в то утро вышел к завтраку в чёрных брюках и узком сюртуке, под которым белела сорочка и мерцала на широком ремне чеканная пряжка. Уныло посмотрев на него, заспанный Терренс в домашней бархатной куртке цвета пыльной розы упал на стул перед своей тарелкой и проворчал:

— Неужели нужно будить всех, если самому не спится? Ты помнишь, во сколько мы легли? Мне, между прочим, для нормальной жизнедеятельности нужно не меньше восьми часов сна…

Джерри усмехнулся, глядя на него, и небрежным и точным движением опустил салфетку на колени. Он не стал надевать пиджак и галстук, но всё равно выглядел безупречно. Ли наверняка встала ещё до рассвета и успела проделать полный комплекс китайской гимнастики и теперь сидела за столом с вежливо-отсутствующей улыбкой. Джефри появился последним. Мрачно взглянув на Макса, он проворчал: «Садист…» и тоже сел.

— Доброе утро, — ледяным тоном произнёс Макс, взглянув на него. — Если у кого-то сломались часы, то уточняю, что уже девять и у нас много дел. К сожалению, Эдди уехал, однако мы попытаемся справиться без него.

По такому вступлению можно было решить, что он начинает важное совещание, но на самом деле ничего подобного. Просто у него такая манера совмещать приятное с полезным, обсуждая за завтраком возникшие проблемы. К этому уже все привыкли, и никто особо не обращал внимания на его многозначительный тон.

— Вернёмся к нашей проблеме, — произнёс Макс тоном председателя собрания.

— Нет никакой проблемы… — возразил Терренс. — И дел у нас нет. И незачем было вскакивать в такую рань. Всё тихо и спокойно. На фронте затишье, солдаты спят, маркитанки штопают знамёна.

Макс мрачно взглянул на него.

— То, что сейчас мы пока без срочной работы, ещё не значит, что можно дрыхнуть целый день. Именно сейчас у нас есть возможность более внимательно разобраться в том, что выглядит так подозрительно. Или ты не согласен?

— Минуту, — я подняла руку, — семейные сцены оставим на потом. Как я поняла, сейчас в городе не происходит никаких инцидентов, требующих нашего немедленного вмешательства?

— Никаких, — кивнул Джерри, намазывая джемом тост. — Прекрасная возможность осмотреться, понаблюдать, поразмышлять…

— У кого, конечно, есть на это время, — проворчал Джефри, вечно занятый на службе у своего тестя судовладельца Келха.

— Очень хорошо, — кивнула я и снова вспомнила о вчерашней встрече. — Но всё-таки какая-то проблема есть?

— Не проблема… — покачал головой Терренс. — Подозрение. У него…

Он ткнул пальцем в сторону Макса.

— Теперь я могу сказать? — уточнил тот. — Спасибо. Так вот, — он обратился ко мне, — всё дело в одной картине. Начну сначала… У моего отца был старый друг, его звали Мигеле Фернандес дель Соль. Он был такой же чудак, что и папа, но куда более безобидный. Он жил спокойно в своём доме на авеню Пари, содержал небольшую, но довольно престижную антикварную лавку и писал какие-то исследования по истории изобразительного искусства. Он жил один, и после смерти отца я навещал его, чтоб он не чувствовал себя слишком одиноко. У него не было родственников, и все его друзья давно отошли в мир иной. Короче, месяц назад он скончался, оставив после себя этот самый дом и лавку, назначив меня своим душеприказчиком. Всё своё имущество он завещал продать на аукционе и передать деньги в благотворительные фонды и часть — школе искусств, в попечительский совет которой он входил. Он сам составил полный каталог своего имущества, который был по его распоряжению напечатан в антикварном бюллетене за позапрошлый месяц. Каталог снабжён подробными пояснениями к каждой позиции с указанием оценочной стоимости. Произведения искусства, подлежащие продаже, выставлены в галерее Портмана, арендованной на ранее зарезервированные им средства. Аукцион назначен на восьмой день Рэу, то есть через три недели. Казалось бы, такая завидная предусмотрительность должна была бы обеспечить беспроблемное исполнение его последней воли. Но проблема всё же возникла…

— Ну, какая это проблема? — фыркнул Терренс. — Кое-кто желает купить одну из вещей без аукциона…

Макс метнул на него гневный взгляд, потом посмотрел на меня.

— Наверно, он прав, это не проблема. Но это довольно странные обстоятельства. Речь идёт о картине, написанной маслом на кипарисовой доске. В каталоге она числиться как «Посещение больной» Яна ван Эйка, 1435 год.

Я нахмурилась, вспоминая то немногое, что мне было известно о Северном Возрождении и фламандской живописи того времени. Макс тем временем продолжил:

— Началось всё с того, что к моему адвокату Руфусу Тэнгу, который занимался формальностями, обратился некий Магнус Ван Тот, с предложением продать ему картину за сумму в три раза превышающую ту, что указана в каталоге. Ты знаешь старика Тэнга, он формалист и зануда, и потому предложил этому господину поучаствовать в аукционе. Спустя несколько дней некий художественный музей Алкора предложил за картину сумму в десять раз больше. Тэнг обратился ко мне, и я сказал, что воля покойного для нас закон. Им тоже предложили дождаться аукциона. Неделю спустя явился некий посредник, который не пожелал назвать своего клиента и предложил в сумму на два порядка выше каталожной.

— Сколько указано в каталоге? — спросила я.

— Десять тысяч кредов.

— Прилично для подделки…

Макс и все остальные изумленно воззрились на меня. Я пожала плечами.

— Может, это не подделка, а подражание или другой художник, которого принимают за Ван Эйка. Вы можете этого не знать, но на самом деле картины этого художника на Земле очень ценятся, они хранятся в лучших музеях и галереях планеты, их вывоз категорически запрещён. Если эта картина была вывезена контрабандой, то она подлежит безусловному возврату на Землю по Лознийской конвенции 2204 года. Ваш антиквар не мог об этом не знать. Объявив эту картину произведением Ван Эйка, он фактически подписал запрос о её возврате. Не думаю, что он действительно верил в то, что картина подлинная.

— Она подлинная, — кивнул, наконец, проснувшийся Терренс. — Мы провели экспертизу доски, красок и лака. Они соответствуют дате, указанной в каталоге.

— Ян Ван Эйк был очень популярным художником. Ему подражали. Это может быть другой художник.

— Может, — пожал плечами рыжик и кивнул задумавшемуся Максу. — Продолжай.

— Вероятно, он просто набивал ей цену, чтоб продать подороже, — пробормотал тот, — Если все эти претенденты поверили, что это Ян Ван Эйк, и у них появилась надежда перехватить его до того, как её заметят эмиссары комитета по возврату похищенных ценностей… Может, потому они и торопятся?

— Всё же расскажи до конца, — предложила я.

— Рассказывать осталось немного. Неделю назад картину пытались похитить, проникли ночью в галерею Портмана и хотели её унести. Им помешал патруль, заметивший свет фонариков сквозь стеклянные двери. Картину нашли в зале на полу возле стены. Преступники скрылись через чёрный ход.

— Она большая?

— Шестьдесят на восемьдесят пять сантиметров.

— Да, с такой картиной, да ещё на кипарисовой доске не так легко убежать.

— Нам пришлось пойти на дополнительные затраты и усилить её охрану. Вчера снова объявился тот посредник и удвоил цену… — Макс задумчиво смотрел на меня. — В любом случае я не могу так просто это оставить. Если эта картина другого художника, это должно быть сообщено покупателям. Вся проблема в том, что на Киоте нет подходящих экспертов. Вывоз художественных ценностей с Земли запрещён, и за её пределами нет специалистов, разбирающихся в этом. Нам не удалось пригласить эксперта с Земли, потому что они отказываются ехать. На Земле ничего не знают о такой картине Ван Эйка. Они тоже настаивают на том, что это фальсификация.

— Ладно, — кивнула я. — Может, это фальсификация, на которую клюнули несколько желающих её приобрести. А мы-то здесь при чём? Дело пахнет криминалом, но не более того. Есть факт попытки похищения картины. Пусть этим занимается полиция.

Макс переглянулся с Джерри, и тот ему кивнул.

— Мы провели собственное расследование. Магнуса Ван Тота не существует. Под этим именем скрывался некий Титус Магнем, считавший себя колдуном. Он убит пару недель назад кинжалом с изогнутым клинком и чёрной рукояткой. Мы связались с Алкором, но в том музее, который был указан в письме, нам сообщили, что они интересуются только замковой живописью Западного королевства Алкора и ничего нам не направляли. Телефон посредника вывел нас на некое колдовское общество, которое обосновалось на одном из островов архипелага Чаек здесь же на Киоте. В своих ритуалах они используют подобные кинжалы с чёрными ручками. Они называют себя Сынами Астарота.

— То есть картиной пытаются завладеть колдуны?

— Необычно для картины, изображающей невинный визит лекаря к больной даме, — пояснил Джерри.

— А кто предложил два миллиона, выяснили?

— Нет, но есть ещё кое-что… Полторы недели назад полиция нашла логово некоего маньяка, который убил трёх девушек. В его подвале обнаружили всякие магические предметы и чёрный алтарь, над которым к стене была пятью булавками приколота репродукция нашей картины, вырванная из каталога.

— А самого маньяка нашли?

— Там же возле алтаря, со свёрнутой, как у цыпленка шеей. Причём, на картине изображено, как лекарь делает даме кровопускание. Он тоже перерезал девушкам вены и выпускал всю кровь.

— Он тоже был колдуном?

— Скорее гадателем, гадал одиноким дамам на картах Таро, на кофейной гуще и по руке.

— Да, похоже, это наши клиенты… — пробормотала я.

— В том-то и дело, что не наши, — вздохнул Джерри. — Мы ничего не знаем о демонологии, земных суевериях и колдовстве. Я даже про этого Ван Эйка слышу впервые, хоть и вырос на Земле. Мне кажется, что тебе будет легче с этим разобраться. Займёшься?

— Да, пожалуй… Где, вы говорите, можно посмотреть на эту картину?

— На авеню Пари, 32, галерея Портмана. Вход свободный.

— Я съезжу туда сегодня же и посмотрю, что это за картина.

Галерею Портмана я нашла без труда. Она возвышалась высоким античным портиком над небольшими симпатичными домиками, в которых размещались антикварные лавочки, магазинчики рукоделия и ювелирные мастерские, где торговали оригинальными драгоценностями, изготавливаемыми тут же. Пройдя мимо белоснежных колонн, я вошла в высокие стеклянные двери и сразу же оказалась в большом круглом зале, где на стенах были развешаны картины, а в витринах стояли серебряные и фарфоровые статуэтки, фигурные часы и позолоченные канделябры. Вещи покойного антиквара действительно были красивыми, старинными и в хорошем состоянии. Осмотрев половину экспозиции, я, наконец, увидела на дальней стене ту картину, написанную маслом. Верхний слой лака потемнел, и потому казалось, что действие на картине происходит вечером. На ней была изображена сумеречная комната, в центре которой располагалась группа людей: обессилено сидящая в кресле молодая женщина в чёрном платье и белом чепце, напротив неё стоял мужчина средних лет с бородой в чёрном камзоле и держал её руку, из которой в подставленную румяной служанкой чашу текла кровь. Слева возле руки женщины на столе лежала стопка книг и ещё одна раскрытая книга. Рядом стоял витой подсвечник с погасшей свечой, а перед ней на белом полотне были аккуратно разложены какие-то металлические инструменты. Справа размещался бордовый балдахин и под ним — постель, покрытая узорчатым покрывалом. На заднем плане виднелось окно, а за ним безмятежный пейзаж, голубое небо, луг и на лугу вокруг столба какие-то люди, которые танцуют парами. Видимо художник изобразил там какой-то народный праздник. Рядом на стене висело выпуклое металлическое зеркало.

Довольно простая сцена, неоднократно повторявшаяся в живописи тех времен. Присмотревшись получше, я не могла не признать, что картина, безусловно, принадлежит кому-то из мастеров фламандской школы, о чём говорила сама композиция картины, детально выписанный задний план, очень натуралистично изображённые лица героев, наконец, та тщательность, с которой выписаны все предметы. Приглядевшись, я увидела объёмные складки чёрного бархатного платья больной, тонкие волоски на лбу лекаря, дымок от погасшей только что свечи, золотые буквы на корешках книг, переливающиеся узоры на покрывале. А вот искусно нарисованная собачья мордочка, высунувшаяся из-под края покрывала. Может, это был и не Ван Эйк, но картину можно было назвать шедевром, и ещё от неё веяло какой-то странной жутью, безысходной печалью и страхом. Я слегка отодвинулась, чтоб попытаться понять, что на этой картине вызывает такое чувство.

— Недурно, но, конечно, не Ван Эйк… — прозвучал за моей спиной негромкий мужской голос.

Я обернулась и увидела Джулиана МакЛарена. Он был в чёрных брюках и бархатном пиджаке, белой рубашке без галстука, на шее в приоткрытом вороте повязан шёлковый чёрный платок. Блестящие тёмные волосы гладко зачесаны назад. Взгляд тёмных глаз устремлён на картину.

— Краски… — произнёс он. — Посмотри, дело не только в лаке. Потускнели сами краски. С картинами братьев Ван Эйк такого не случалось. Это они довели до совершенства состав красок на растительных маслах и ввели их повсеместное применение. Но никто не умел делать такие краски, как они. Их краски не теряют свежести веками. К тому же сюжет… Слишком мрачно для такой возвышенной и набожной натуры как Ян Ван Эйк.

Он, наконец, отвёл взгляд от картины и взглянул на меня.

— Извини, что помешал тебе любоваться этим шедевром.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась я.

— Ищу тебя. Вернее, я был здесь неподалёку у своего пациента и увидел, как ты входишь в галерею. И решил, что это прекрасная возможность пригласить тебя на ланч.

— Спасибо, я недавно позавтракала.

— Может, тогда просто прогуляемся?

Я внимательно смотрела на него, пытаясь угадать ответ на мучивший меня со вчерашнего вечера вопрос. Бесполезно. Его лицо было спокойным и непроницаемым, как всегда. Это мог быть он, а мог быть и тот, другой…

— Я пришла, чтоб посмотреть на эту картину, — возвращаясь к созерцанию, пояснила я.

— Профессиональный интерес, — понимающе проговорил он, и это заставило меня обернуться.

— А почему ты решил, что профессиональный?

Он пожал плечами.

— Ты же воюешь с сатанистами…

Я нахмурилась и снова взглянула на картину. Ничего сатанинского я не увидела.

— Почему ты считаешь, что в этой картине есть что-то сатанинское?

Он удивился и недоверчиво взглянул на меня.

— Ты что, не видишь? Тут же полно ясных знаков, не говоря уж о некоторых мелких деталях. Например, взгляни, зачем столько инструментов для одного кровопускания?

Я снова обернулась. Инструментов на белом полотне действительно было многовато.

— Почему столь больная женщина сидит в кресле, а не лежит в постели? — продолжил он. — Постель вообще застелена покрывалом.

— Может, это всё чисто художественные приёмы, — предположила я.

Он с улыбкой посмотрел на меня.

— В бюргерской живописи с её почти маниакальным вниманием к деталям? Исключено. Наоборот, каждый предмет на этой картине несёт важную смысловую нагрузку. Ничего лишнего, только символы…

Я с испугом обернулась и посмотрела на свечу, на прощально утекающий в небытие дымок, а потом на бледное, страдальческое лицо женщины в кресле.

— Она умерла?

— Её убили эти двое, — он точным движением указал на лекаря и служанку. — Но они не просто её убили. Ты, конечно, можешь этого и не знать, но поверь моему профессиональному опыту, вот это… — его смуглый палец нарисовал овал вокруг инструментов на столе, — не хирургические инструменты. Это орудия пыток, применявшиеся инквизицией. Вот этот странный прибор, например, — приспособление для выдавливания глаз… Это…

Заметив, как меня передёрнуло, он махнул рукой.

— Вобщем, неважно, но факт остается фактом. Этот господин в чёрном — не врач.

— А кто? — я растерянно взглянула на него.

Джулиан внимательно посмотрел на картину.

— Полагаю, что это колдун. Иначе, зачем ему собирать кровь жертвы в магическую чашу.

Я снова обернулась к картине. Чаша действительно больше напоминала кубок и мало подходила для сбора крови при кровопускании.

— На чаше хорошо видны кабалистические знаки, — добавил он. — Книги на столе. Почему в комнате женщины столько книг? Это пятнадцатый век, а не двадцатый. Да и сами книги… присмотрись внимательнее к корешкам.

Я нагнулась к самой картине.

— Гермете…

— «Герметический корпус», — подсказал он, — «Наука о колдовстве», «Взывание к духам земным и небесным», остальные той же тематики. Если приглядишься, то увидишь, что раскрытая книга написана не латинскими, а древнееврейскими буквами. Возможно, это «Каббала». Что ещё? Ах, да, ну-ка, приглядись к этим танцорам на лугу и к их столбу…

Я послушно приблизила глаза к самой картине и медленно отодвинулась. Люди танцевали спиной к спине, а на столбе торчал козлиный череп с рогами.

— Шабаш…

— Точно, — кивнул он, задумчиво глядя на картину. — Вообще странная идея вывешивать такую картину в галерее…

Он продолжал рассматривать картину на стене, а я ошарашено смотрела то на него, то на картину. Обычная жанровая сценка превратилась в кошмарное свидетельство убийства.

— У тебя хорошее зрение… — наконец выдавила я. — Что-нибудь ещё о ней скажешь?

— Если б изучить её повнимательней, наверняка нашлось бы ещё что-нибудь… А так, только то, что лежит на поверхности.

— Зачем кто-то мог нарисовать такую картину?

— Зачем было писать колдовские трактаты, проводить магические ритуалы, продавать душу дьяволу?..

Я снова быстро взглянула на него, но он задумчиво смотрел на картину.

— Кто-то верил в то, что рисовал, и передал потомкам какое-то послание.

— Довольно мрачное.

— Какое уж есть… — он снова взглянул на меня. — Насмотрелась? Может, всё-таки пройдёмся?

Я вздохнула и бросила последний взгляд на ужасную картину.

— Да, мне нужно на воздух.

Мы вышли из галереи и медленно пошли по тихой красивой улочке, окружённой маленькими магазинчиками и кафе. Мощёная гладким булыжником мостовая была приятно тёплой, из-за низких крыш виднелись зелёные кроны высоких деревьев городского парка, и где-то высоко в голубом небе мелькали быстрые росчерки пролетавших птиц. Вокруг бродили туристы, на открытых верандах кафе сидели влюблённые парочки, впереди нас пожилая дама в летней шляпке вела на поводках двух белоснежных смешно остриженных пуделей с красными бантиками на ушах. Только что пережитое потрясение как-то отодвинулось на задний план и казалось дурным сном, приснившимся прошлой ночью.

— Теперь объясни, зачем ты меня искал… — проговорила я, задумчиво глядя по сторонам.

— Просто хотелось ещё раз увидеть тебя. Хоть издалека.

— Издалека… — кивнула я.

— Можно и ближе… — усмехнулся он. — А ещё лучше совсем близко, как сейчас.

— Как твоё… — я замялась, не зная как сказать, но он итак понял.

— Спасибо, что спросила. Хочешь знать победил я или проиграл? Всё оказалось не так страшно, но гораздо сложней, чем я мог подумать. В этой битве победить нельзя, она бесконечна, но я всё держу под контролем. Теперь мне уже не так страшно…

— И ты по-прежнему повелеваешь недугами?

Он настороженно посмотрел на меня.

— Откуда ты знаешь? Ах, да, понятно, за мной наблюдают… Ничего удивительного. Да, я иногда использую его Силу, но только тогда, когда чувствую, что мой пациент заслуживает серьёзного урока. Они всегда знают, на что идут.

— А «Звёздному щиту» на Эрнане ничего о тебе неизвестно.

— Правда? Понятия не имею почему. Я не прятался. А здесь тоже есть «Звёздный щит»?

— Ты что, криминальную хронику не читаешь?

Он удивлённо вздёрнул бровь.

— Я думал, что это совпадение…

Мы какое-то время шли молча, и я чувствовала на себе его взгляд.

— Честно говоря, я была не готова к твоему появлению, — наконец призналась я. — И я не знаю, как к тебе относиться.

Он кивнул.

— Догадываюсь… Но тебе нечего бояться. Возможно, мне не нужно было прилетать сюда. Я знал, что ты не захочешь меня видеть, но мне очень хотелось увидеть тебя. В любом случае ты вовсе не обязана уделять мне внимание.

— Неужели? — вырвалось у меня. Я с усмешкой посмотрела на него. — Ты даже не предполагал, что появившись здесь, тут же окажешься в сфере моих профессиональных интересов?

— Я не хотел стать причиной для беспокойства… — запротестовал он.

Я остановилась и с ехидством взглянула на него. Он секунд тридцать пытался изображать оскорблённую невинность, но потом всё же сдался.

— Ладно, — с виноватой улыбкой признался он. — Я знал… Я знал, что могу клясться и божиться, стоять на коленях и держать руку на Библии, ты не поверишь на слово, что я стал беленьким и пушистеньким. Ты должна будешь проверить это, причём сама, поскольку наверняка не расскажешь обо мне своим друзьям. Да и кто, кроме тебя, может попытаться разгадать мои уловки?

— Есть один такой… — заметила я.

Он покачал головой.

— Он не появится, потому что не в его правилах давать прямые ответы на прямые вопросы. В конце концов, решение задач — дело смертных или, по крайней мере, живых. А бесплотные духи лишь изредка несут туманную чушь, в которой, как в омуте, нужно неводом ловить мелкую рыбешку истины. Нет… Я думаю, что он предоставит это дело тебе. И тебе придётся хоть иногда со мной встречаться, внимательно на меня смотреть и слушать, не проскользнёт ли в моих словах что-то, что позволит тебе ответить на вопрос, на который я уже дал ответ.

— Ты не очень похож на беленького и пушистенького…

— Я никогда таким не был, даже в детстве.

— Понятно, значит, ты явился, прекрасно понимая, что я просто вынуждена буду заниматься твоей персоной?

— Повторяю ещё раз: я просто хотел тебя увидеть. И я вполне искренне ответил на твой вопрос. Если б это было не так, посмел бы я явиться сюда, рискуя быть разоблачённым?

— А зачем нужно было так рисковать в прошлый раз?

Он пожал плечами.

— Как хочешь… Если ты наберешься духу поверить мне, то тебе совершенно незачем мной заниматься. Если осторожность берёт верх, то я приглашаю тебя сегодня на ужин, скажем… в клуб Джеверса.

— Почему туда? — уточнила я.

— Потому что все лучшие рестораны скупил твой красавец-олдермен. Не думаю, что тебе захочется вдруг наткнуться на него… А у Джеверса вполне приличное заведение.

— Сегодня в восемь в «Чёрной розе», — улыбнулась я. — Не опаздывай…

И развернувшись, пошла к своей машине. Уже открыв дверцу, я обернулась. Он стоял на том же месте, где я его оставила. Элегантный и небрежный, словно позировал для обложки модного журнала. Его лицо было серьёзным, но в тёмных глазах искрился смех.

Уезжая со стоянки, я видела, как он проводил меня взглядом и направился к роскошному серебристому «шевроле-ирбис» последней модели. По дороге в Чесстауэр я думала о том, что он довольно ловко и без особых усилий завладел моим вниманием, как всегда, всё просчитав, и поставив меня в ситуацию, когда я просто не могла сделать вид, что его здесь нет. Вопрос в том, хотела ли я сделать такой вид? Почему мне вдруг пришло в голову пригласить его в свой любимый клуб, где я так часто бывала с Эдди? Почему мне совсем не тягостна эта мысль, и я не раздумываю над тем, как построить вечером своё поведение, чтоб заставить его раскрыть карты? И почему мне вдруг захотелось, чтоб Эдди узнал, что я пойду туда сегодня вечером с доктором МакЛареном, ведь без его ведома я никак не смогу зарезервировать столик в его лучшем клубе?

Ещё из машины я позвонила Джиму, метрдотелю «Чёрной розы» и попросила его оставить для меня столик в Звёздном зале. Он заверил меня, что к восьми часам лучший столик будет готов к моему визиту. И можно было не сомневаться, что к этому времени и Эдди будет доложено о моём заказе. Пусть так, лучше сразу расставить все точки над «i».

Вернувшись в Чесстауэр, я сразу же выяснила у Кинга, где Макс, и прошла в библиотеку, где он сидел в своем чёрном кресле за огромным столом, на котором можно было играть в футбол, и читал какой-то монументальный труд по астрофизике. Вокруг него громоздились монбланы книг, расположившихся на покрывающих стены стеллажах. Эти великолепные застеклённые шкафы из красного дерева, отделанные медью, в которых таинственно поблёскивали золотом корешки тысячи тщательно отобранных томов, от шикарных юбилейных, подарочных и просто эксклюзивных изданий до настоящих раритетов. Именно эта библиотека более всего подчеркивала то, как на самом деле папа Делман любил своего сына, поскольку эта сокровищница была не белой и даже не чёрно-белой, она была чёрной, от мраморного пола до дубовых стропил потолка. Я немного завидовала Максу, но он со свойственным ему благородством позволял мне пользоваться библиотекой в любое время и без всяких условий.

Войдя, я присела в кресло по другую сторону чёрной равнины стола и воззрилась на полки. Макс аккуратно заложил книгу тонкой серебряной пластинкой, на которой был выгравирован китайский дракон в облаках, — комплект этих закладок ему подарила на день рождения Ли, — и взглянул на меня.

— Посмотрела на картину?

Я кивнула.

— Её нужно немедленно убрать из галереи, — проговорила я. — С ней действительно дело не чисто.

— Это невозможно, — возразил Макс. — Контракт на размещение экспонатов в галерее заключался в соответствии с волей покойного. Он не может быть расторгнут или изменён по моей прихоти.

— А если на картине изображён ритуал чёрной магии и шабаш?

— Но на ней это не изображено.

— У тебя есть её репродукция?

Макс внимательно посмотрел на меня, чуть отодвинул свою книгу и застучал пальцами по столу. Под его руками вспыхнули сенсоры компьютерной клавиатуры. На одном из книжных шкафов появился экран, а на нём — увеличенная копия картины.

— Ну и?.. — Макс вопросительно взглянул на меня.

Я рассказала ему о своих открытиях, и он тут же проверил их, увеличивая отдельные фрагменты картины.

— Эти странные танцы действительно говорят о шабаше? — уточнил он, разглядывая сцену, развернувшуюся за окном на лугу.

Я даже не предполагала, что там может оказаться такое. На самом деле это была ещё одна картина, выписанная так тонко и искусно, словно её рисовал мастер миниатюр под сильной лупой. Там были обнажённые женщины с распущенными волосами и мужчины с уродливыми, как у Босха, лицами. Некоторые играли в трубы, другие несли большие блюда, на которых лежало что-то, к чему не хотелось приглядываться, а возле столба сидел на возвышении козёл с этакой противной глумливой мордой.

— Именно так описывали шабаши как ведьмы и колдуны в своих признаниях, так и инквизиторы в своих книгах. Это стало почти штампом.

— А эти инструменты? Я, конечно, не могу сказать, зачем эти штуки нужны врачу, но ведь и медицина за прошедшие века весьма изменилась. Может, они всё-таки этим лечили?

Я пожала плечами. От одного взгляда на эти железки меня пробирала дрожь, но я тем не менее решила проверить слова МакЛарена.

— Здесь есть книги по истории инквизиции? — спросила я.

— Кинг, — поднял голову Макс.

Тут же дверцы нескольких шкафов распахнулись, и осторожные пластиковые пальцы манипуляторов сняли несколько книг с верхних полок. Макс встал и, собрав их, принёс мне. Я выбрала «Историю инквизиции в Испании» Лозинского и, быстро просмотрев оглавление, открыла книгу на нужной странице. Макс смотрел из-за моего плеча и тут же указал пальцем на несколько орудий, изображённых на иллюстрации, потом прочитал примечания внизу, и на его лице появилось отвращение.

— Они были больные, эти инквизиторы. И больной написал эту картину… — заявил он и, захлопнув книгу, вернулся в своё кресло.

— Может, проверим открытую книгу на картине? — предложила я.

— Зачем? — мрачно спросил он. — Я итак вижу, что это не латынь, и даже при своём скудном знании истории Земли, догадываюсь, что в те времена книге на еврейском языке нечего было делать в доме набожных бюргеров, — он снова взглянул на картину и откинулся назад. — А вот зеркало… Оно ведь что-то изображает.

— На одной из своих картин Ян Ван Эйк изобразил в таком зеркале себя.

— Правда? — Макс задумчиво взглянул на меня. — Кинг, обработай отражение в зеркале.

Тёмный переливчатый круг словно приблизился, потом стал плоским и на нём проявилось изображение козлиной головы с человеческими глазами и гадкой ухмылкой на морде, в раздвоенное копыто была вставлена кисть.

— Это вряд ли автор… — прокомментировал Макс.

— Говорят, что демоны были весьма образованы, даже писали музыку и книги. Почему не могли рисовать картины?

— Ты серьёзно? — Макс недоверчиво посмотрел на меня.

— Это так, просто мысли вслух. Может, рассмотрим поближе собаку?

— Не удивлюсь, если и у неё есть рога и копыта… — он стукнул указательным пальцем по столу и экран на шкафу погас. — Того, что я увидел, вполне достаточно, чтоб убрать эту мерзость из галереи. Если есть желание, можешь проводить исследования самостоятельно. С меня хватит. Я иду звонить Руфусу. Пусть делает что угодно, но уберёт эту доску с всеобщего обозрения…

— Её нужно получше спрятать, Макс, — проговорила я. — Дьявол её написал или нет, но возможно в ней скрыто какое-то послание, которое и хотят получить эти колдуны с чёрными ножами.

Макс хмуро кивнул.

— А кто тебе сказал про эти инструменты? Или ты сама их распознала?

— Я не зафиксировала на них внимание, — призналась я. — Но в галерее мне встретился доктор МакЛарен. Он одинаково хорошо разбирается как в средневековой медицине, так и в методах охоты на ведьм, применявшихся в то время.

— Правда? — удивился Макс. — А он — разносторонняя личность…

— Не то слово. Послушай, можно узнать, где старик дель Соль взял эту картину? Ведь должны быть какие-нибудь документы, подтверждающие, что она является его собственностью: дарственная, купчая… Может, можно установить при каких обстоятельствах он её получил, какие-нибудь письма, дневники, его исследования?

— Я спрошу у Тэнга. Насчёт дневников и писем… он их сжег перед смертью. Ничего странного, не каждый захочет, чтоб кто-то потом читал его личные бумаги. А исследования… Кинг сделает подборку его статей.

Он вышел из комнаты, а на столе передо мной появился экран, размером с книжный разворот, и сбоку небольшой пульт. Подборка статей Мигеле Фернандеса дель Соль была в моём распоряжении.

Я просидела над этими статьями несколько часов и со всей очевидностью уяснила, что старик-антиквар не занимался не только демонологией, но и фламандской живописью. Его коньком было искусство барокко и рококо. Он с любовью описывал вычурные формы столиков и кресел, выискивал символы раковин на гербах и балдахинах, с умилением любовался толстощёкими ангелочками, придерживающими своими пухлыми ручками замысловатые часы, и сотканные из бронзовых листьев вазы. Он был влюблён в мадам де Монтеспан и маркизу де Пампадур. Маленькие ножки в атласных туфельках, осиные талии в атласе, нарумяненные личики в окружении седых завитушек и шёлковых бантиков. Он купался в изяществе этого искусственного, похожего на рай или детскую, куртуазного мирка. Он находил в нём стройную и изящную философию, щемящую драматичность и исключительный динамизм. И ему совершенно ни к чему был крепкий и основательный мир бюргерского ренессанса с его грубоватыми живыми лицами, с обилием трепетно выписанных надёжных и долговечных вещей, с суровыми, насыщенными жизнью и трудом пейзажами и с твердокаменной пуританской добродетелью.

В чём-то я его понимала. Гораздо приятнее заниматься яркими причудливыми игрушками, чем вглядываться в бледные, очень серьёзные лица. Именно потому эти игрушки и идут на ура в антикварных лавках, даже если это заведомые подделки. Людям нравится причудливость и блеск. И я бы очень подумала, прежде чем повесить у себя на стену картину Ван Эйка или Гольбейна, лучше уж Ватто или Буше. Так что эта картина попала в коллекцию старого антиквара, скорее всего, случайно, и вряд ли он занимался её изучением. Просто повесил где-нибудь в углу в надежде, что когда-нибудь на неё упадёт взгляд одного из тех покупателей, которым нравится суровый аскетизм и мрачноватые сюжеты. Не для ложного Ван Эйка, а для своих ангелов и манерных красавиц он обеспечивал экспозицию и продажу только на аукционе, а, значит, по самым высоким ценам и самым настоящим ценителям. И Ван Эйком он объявил эту картину, скорее всего, из желания посмеяться над ней и над тем олухом, который может на это клюнуть.

Закончив читать статью о Никола Пуссене, я поняла, что это очень интересно, но вряд ли поможет мне в моих изысканиях. С сожалением выключив настольный компьютер, я успокоила себя тем, что отрицательный результат — это тоже результат.

Покинув библиотеку, я снова отправилась искать Макса и на сей раз нашла его на застеклённой террасе, скрытой под самой крышей замка. Он стоял возле прозрачной стены и задумчиво смотрел вдаль, на море зелени, из которой поднимались разноцветные крыши богатых вилл и домов. Где-то там, за роскошным районом Лунн раскинулся странный и жутковатый город, называемый Луарвигом. Макс смотрел именно туда, словно мог заглянуть за горизонт, в самые недра города. Он был бледен, его руки были скрещены на груди, он напоминал в этот миг задумавшегося демона, каким его так любили изображать на вершинах скал старинные художники. Печальный, одинокий и беспощадный к себе и другим.

Я подошла и встала рядом.

— Не нравится мне всё это… — признался он. — Что делал в галерее МакЛарен? Откуда он знает про орудия пытки и о том, как выглядели настоящие хирургические инструменты в те времена?

— Мне казалось, что ты от него в восторге… — пробормотала я, уходя от ответа.

— Я не верю людям, которые могут излечить наложением рук застарелую подагру, но после этого сгорает магазин пациента или в единственный спутник его небольшой телевещательной компании попадает метеорит. И излечение подагры оборачивается инфарктом или полным параличом.

— Я боялась, что это оборачивается болезнью и смертью близких…

— Нет, видимо, он не лечит тех, кому дороги близкие, или они не соглашаются на такую цену. Эта палка всегда бьёт другим концом по самому дорогому.

— Тебе он, надеюсь, такую цену не предлагал?

— Нет. Мой случай оказался не столь тяжёлым… — Макс вздохнул и перевёл взгляд на облако, плывущее в синеве неба. — Честно говоря, я ему благодарен. Он мне даже нравится, что бывает нечасто. Он сдержан, ненавязчив, хорошо знает своё дело… Самое главное, что его всё-таки интересует, прежде всего, моя спина, а не состояние моего кошелька. Знаешь, что он сказал, после того, как я передал ему мнение профессора Меридитта о том, что мне необходимо лежать в корсете не меньше года? Что у профессора трое детей, которых надо кормить. Год в корсете для меня обеспечил бы несчастных детишек сладостями на несколько лет. Если б они были постарше, и их надо было ещё и учить, то мне грозил бы десяток сложнейших операций. А учитывая, что доктор МакЛарен пока холост и бездетен, то в данном случае вполне можно обойтись неделей постельного режима, месяцем корсета и курсом из двадцати процедур. И в отличие от профессорского лечения я ни разу не почувствовал боли. У него золотые руки…

— Вы говорили о чём-нибудь? — спросила я и тут же подумала, что это глупый вопрос.

Фонарный столб скорее бы разговорил садовую скамейку, чем Макс МакЛарена. Макс вообще не настолько интересуется людьми, чтоб разговаривать с ними.

— Нет… — подтвердил мою догадку Макс. — Он не болтлив, в отличие от всех этих портных, парикмахеров и массажистов… — он тяжко вздохнул, сожалея, что приходится прибегать к услугам этих несносных типов. — Его интересовали только мои ощущения во время процедур, и он высказывал только конкретные рекомендации, относящиеся к моему выздоровлению. Его гонорар, конечно, зашкаливает, но я накинул бы ещё пару сотен в благодарность за его молчание.

— Пару сотен? — встрепенулась я. — Сколько он запросил?

— В два раза больше, чем Меридитт, по пятьсот за каждый сеанс плюс ещё тысячу за общее наблюдение. Между прочим, принимая в своём кабинете старушек с радикулитом, он берёт с них не больше пяти кредов за сеанс, а у госпитальеров делает то же самое бесплатно.

— У него обострённое чувство социальной справедливости… — усмехнулась я.

— Может быть… Но всё равно в нём что-то не так. По документам ему двадцать девять лет. Возможно, он гений и вундеркинд, не спорю, такое случается. Но у него иногда бывает такой взгляд… — Макс поморщился и щёлкнул пальцами, подбирая слова. — Не как у старого человека, не усталый, а… знаешь, какой бывает у тех, кто повидал в жизни всякое, самое страшное и самое прекрасное, ничему не удивляется, ничего не боится и уже ничего не ждёт. Словно он живёт уже целую вечность, словно ему надоел не только мир, но и скука. Как Агасфер… Вечный Жид, бесконечным блужданиям которого нет конца… — он перевёл дух после непривычной для него речи. — Это бывает не всегда, но иногда у него мелькает именно такое выражение, и тогда даже мне становится не по себе…

Макс посмотрел на меня и сообщил:

— Между прочим, у тебя сейчас именно такой взгляд.

Я вымученно улыбнулась.

— Не обращай внимания. Хотя, когда ты говорил, я вдруг действительно почувствовала себя Агасфером… Вечным Жидом…

— МакЛарен — не тот, за кого он себя выдаёт, — подвёл итог нашего разговора Макс.

— Не знаю… Может оказаться, что на самом деле он и есть Джулиан МакЛарен, тот самый, единственный… Я встречаюсь с ним сегодня в «Чёрной розе». Хочу выяснить, что он собой представляет.

— В «Чёрной розе»? — уточнил Макс.

— Почему бы нет? Лучше скажи, что с нашей картиной?

Он поморщился.

— Ничего хорошего. Я не мог сказать Тэнгу, почему мы хотим убрать картину из галереи. Ему это знать ни к чему. Пришлось жать на то, что на неё снова могут покуситься, и что, судя по всему, она очень дорогая, куда дороже, чем предполагал дель Соль. Еле уломал его. Теперь он уламывает Портмана. В любом случае, скоро галерею закроют, ночью её будут охранять, а утром, я надеюсь, её уже привезут сюда, и мы запрём её внизу, в сейфе. До аукциона…

— А потом её придется продать?

Макс бросил на меня быстрый недовольный взгляд. Он тоже думал об этом. Он искал способ, как избежать выпуска картины в свободное плавание и при этом не нарушить последнюю волю старого друга.

— Мы сами можем выкупить её, — предложил он. — Всё равно деньги пойдут на благотворительность. Не жалко.

— Макс, на аукционе цены на неё могут взлететь до небес.

— Ладно, — махнул рукой он. — Я что-нибудь придумаю. А пока, пойдём, посмотрим, что Кинг приготовил нам на обед. У меня разыгрался аппетит, да и тебе нужно как-то дожить до твоего ужина при свечах.

Без пяти восемь я вошла в Звёздный зал «Чёрной розы» в сопровождении утончённого и предупредительного красавца-метрдотеля в смокинге. Джим лично встретил меня в фойе, поприветствовал негромким приятным голосом и с обаятельной и услужливой улыбкой поцеловал пальцы протянутой ему руки. Проводив меня в зал, он отодвинул кресло возле столика, расположенного в сумраке мерцающей красотами звёздного неба беседке из синего пенелопского мрамора с вкраплениями радужно искрящейся слюды. На фоне таких же стен высокие античные колонны беседки и изысканно выточенная балюстрада казались прозрачными и даже призрачными, словно их силуэты только угадывались в сиянии южной ночи.

Покрытый белоснежной скатертью столик был сервирован на двоих фарфором и позолоченным серебром. В глубинах хрусталя мерцали золотистые галактики искр, отражающих свет десятка свечей, горящих на подвешенной над столом люстре из кварца. Погрузившись в уютное резное кресло, я с блаженным видом огляделась по сторонам. Ближайший столик был метрах в семи от меня и высвечивался из темноты таким же неверным светом свечей, от чего казался лишь деталью интерьера.

— Могу я предложить мадам бокал мадеры из собственных погребов господина советника? — с нежнейшей улыбкой поинтересовался Джим.

Я бывала в его владениях довольно часто, и он, конечно, знал, что я люблю мадеру, но вряд ли имел свободный доступ к погребам советника Грандера. Скорее, это был благородный жест Эдди, как радушного хозяина. Я милостиво кивнула, и Джим наполнил мой бокал.

— Если вам что-то понадобится, вам известно, как дать мне об этом знать, — он взглянул на хрустальный колокольчик рядом с вазой, в которой исходили от нежности белоснежные лилии.

— Неужели ты сам будешь прислуживать за столом? — уточнила я. — Не слишком ли много чести…

— В самый раз… — шепнул он, взглянув мне в глаза. — К тому же это доставит мне истинное наслаждение.

Я пригубила вино, чтоб скрыть усмешку, а он беззвучно исчез в темноте. За последние годы я уже отвыкла от такого обращения, а ведь когда-то это было для меня привычным делом. Неужели меня опять будут носить на руках, окружать заботой и возводить на пьедестал? По правде говоря, иногда это бывает очень утомительно.

Из темноты снова появился Джим, но теперь он сопровождал к столику Джулиана МакЛарена. Тот был в пиджаке из змеиной кожи, чёрном с зеленоватым отливом, шёлковой водолазке и чёрных брюках. В руке он держал цветок, кроваво-алую розу на длинном стебле. Он с улыбкой протянул её мне и сел напротив. Я вдохнула её аромат и воткнула в вазу с лилиями. Джим тут же быстрым, почти незаметным движением передвинул её так, что она оказалась в самом центре цветочной композиции.

— Меню… — начал он, но МакЛарен чуть шевельнул пальцами.

— На ваш вкус…

Джим понятливо кивнул и обернулся ко мне.

— Мои вкусы тебе тоже известны…

Джим улыбнулся и исчез.

— Это похоже на игру, правда? — спросил МакЛарен с загадочной улыбкой. — Угадает он или нет? В любом случае, это будет восхитительно.

— Ты часто бываешь здесь? — поинтересовалась я.

— Странный вопрос… Разве я мог пропустить это заведение? Тебе ведь известна моя слабость к роскоши. Особенно теперь, когда я могу наслаждаться ею в полной мере.

— Особенно если учесть, что места здесь нужно заказывать за месяц.

— У меня тут есть связи, — вполголоса признался он.

— Джим?

— Думаешь, парню легко полсуток держать спину прямо и вытанцовывать пируэты между столами в восьми огромных залах? И возле каждого «особого» посетителя надо галантно склониться…

— По крайней мере, он больше не таскает подносы…

— Он не может. Вернее, не мог, пока не обратился ко мне. Вернее, не он, а его работодатель. Мистер Грандер пришёл в ужас от одной мысли, что потеряет такого актёра в своем блистательном театре, и заявил, что оплатит любое лечение.

— Эдди искренне заботится о своих людях! — вступилась я за бывшего возлюбленного.

— Верю, — успокоил меня МакЛарен. — Я тоже не чужд сентиментальности и потому не стал злоупотреблять его благородством. По крайней мере, теперь я могу рассчитывать на то, что Джим всегда найдёт для меня свободный столик если не здесь, то в «Короне» или «Дельфиньем гроте».

— Как выгодно, оказывается, быть врачом.

— Хорошим врачом, — уточнил он. — Я стараюсь быть именно таким.

Джим снова возник у стола и показал ему бутылку с бледной запыленной этикеткой. МакЛарен кивнул, и Джим налил ему в бокал вино. Даже через стол я уловила аромат хереса. Возле стола едва заметно скользнули тени официантов, и перед нами появились первые блюда. Когда мы снова остались одни, МакЛарен с интересом взглянул на меня.

— Чему ты так таинственно улыбаешься?

— Просто подумала, какую забавную парочку мы с тобой представляем.

— Ты полагаешь, что мы похожи на богатых идиотов, этаких снобов, прожигающих жизнь?

Я вдруг подумала, что он постоянно работает в госпитале Святого Лазаря и в клинике госпитальеров. Вряд ли такая работа может заинтересовать сноба.

— Извини… — проговорила я. — Просто иногда выхватываешь из жизни один час и как-то забываешь о том, что происходит ежедневно. Я вовсе не считаю тебя богатым идиотом, как впрочем, и себя. Просто на фоне обычной жизни такая роскошь начинает казаться чрезмерной.

— По крайней мере, будет что вспомнить. В любом случае, у нас с тобой обнаружилось кое-что общее…

— Например?

— Например, нам обоим нравятся старинные креплёные вина. За что и стоит выпить… — он тихонько звякнул своим бокалом о мой. — А теперь можно перейти к официальной части…

Он выжидательно и покорно взглянул на меня. Я не могла понять, он так дурачится или говорит серьёзно.

— Что ты имеешь в виду?

— Как что? Учитывая, что я навязал тебе своё общество, ты была вынуждена пойти на эту встречу, поскольку тебе совершенно необходимо выудить из меня как можно больше достоверной информации, то я готов облегчить твою задачу и честно ответить на все твои вопросы. Правда, ты вовсе не обязана мне верить. Это даст мне надежду на ещё один романтический ужин. Итак?

Я невольно рассмеялась. Обстановка как-то не располагала к допросам. К тому же я вовсе не хотела что-то из него вытягивать. В тот миг мне казалось, что сердцем я итак всё пойму.

— Наверно, я удовольствуюсь тем, что ты сам захочешь мне сказать.

— Интересная тактика, — поразмышляв с минуту, признал он. — Но что тебе сказать? Моя жизнь не так богата событиями, как ты можешь себе представить. С твоей не сравнить…

— А что ты знаешь о моей? — насторожилась я.

— Довольно много… — ответил он. — Год назад я покинул Эрнану и полгода спустя оказался здесь в ожидании прекрасной дамы из давно забытой жизни. Между этими двумя моментами я прожил полгода, которые были наполнены поиском. Твой друг дал мне совсем немного информации о тебе. Он ревностно хранит твои тайны. С тех пор, как мы расстались на Эрнане, я его не видел, хоть он и дал мне слово, что будет наблюдать за мной и явится на помощь сразу, как только это будет необходимо. Но я как-то обходился без него. Может, потому что искал тебя? Я начал с того, что выяснил, что на Новую Луизиану ты прилетела не с Киоты, как многие считали, а с Рокнара. Именно там я и нашёл твой пустой дом на берегу океана, а так же изнывающего от скуки и печали соседа…

— Мик Темпеста… — мрачно определила я. — И что он тебе разболтал?

— Много чего… Он клялся, что любит тебя чистой любовью преданного и безмолвного рыцаря, и поделился, что не смог бы тягаться с Крисом, но ты и Криса послала подальше. Он, бедняга, загибается там от безделья и утешается сочинительством, причем безграмотность мешает ему делать это письменно. Он совершенно запутался в своих выдумках и почти не отличает их от реальности. Твоя подруга Сагни рассказала мне куда больше…

— Сагни? — изумилась я. — Она говорила с тобой обо мне?

Он скромно улыбнулся.

— Ну, да… — кивнула я. — Опять твой опыт соблазнения одиноких ведьм.

Он рассмеялся.

— Она такая по натуре. Это в крови. Она прелесть, правда. Уверяю, что я её не соблазнял, просто… внушил некоторое доверие. Правда, не сразу… Мне пришлось потратить на это много времени. Но потом я честно признался, что хочу тебя найти. И она сказала, где тебя искать.

— И почему ж ты не нашёл меня там?

— Потому что паспортно-визовые службы Земли слишком тщательно проверяют анкеты тех, кто хочет попасть к вам. У меня были документы, выданные два года назад на Новой Луизиане, но что бы я мог поведать о том, где я был и что делал до этого? Слишком много вопросов, на которые я не в состоянии дать вразумительный ответ. Мне пришлось избрать второй вариант. Я прилетел сюда. Начать здесь практику мне помог Орден, со временем я её расширил и с разрешения командора переселился в город. Я завёл необходимые знакомства и вскоре понял, что шансов увидеть тебя здесь у меня немного. Но иного способа я не видел. Я, конечно, узнал, что ты рассталась с Эдди Грандером и уже больше двух лет не появлялась на Киоте. Что могло привести тебя сюда?.. Только чудо… И оно случилось.

— Да уж, чудо… — пробормотала я. — Моя лодка разбилась о скалы и жестокое море выбросило меня на этот берег… У меня больше нет дома на Земле. Мой первый муж, которого я так и не смогла отпустить до конца, женился…

— Ты же знала, что рано или поздно это случится, — пожал плечами он. — Согласись, теперь твоя душа спокойна если не за себя, то за него.

— Может быть, — я горько усмехнулась, вспомнив об экспедиции Алика, — А мой сын предпочёл общению со мной изучение осьминогов и каракатиц.

МакЛарен нахмурился.

— Вообще-то, в чём-то я его понимаю. Осьминоги… Это очень интересно.

— По-твоему, это смешно?

— Нет, — запротестовал он. — Ничего смешного, если ребёнок отказывается от общения с мамой, которую не видел чёрт знает сколько…

— Ничего подобного! — возмутилась я. — Ты думаешь, я проторчала два года на Земле и скрывалась от собственного ребёнка? Он всё время был со мной!

— Именно это я и хотел услышать, — кивнул он. — Он два года был с тобой, он привык, что ты всё время рядом, и тут ему предлагают такое грандиозное приключение. Разве он думает о том, что будет чувствовать через неделю после того, как вы расстанетесь? Нет, он думает об осьминогах и каракатицах, которые где-то там, и даже не представляет себе, что тебя-то уже рядом не будет. Его нельзя за это винить, он же ребёнок. Я уверен, что он уже страшно по тебе скучает и сожалеет, что не может показать тебе своего самого любимого осьминога.

— Как у тебя всё складно выходит… — проворчала я.

— Я просто понимаю тебя, вот и всё.

— У тебя тоже есть дети?

Он покачал головой.

— Ты же знаешь, что у меня никого нет… Кроме тебя. А по сути, я совсем один.

Это было правдой, и мне стало его жаль. Я на мгновение представила себе, что значит оказаться в одиночестве, когда во всём мире у тебя нет никого, ни единой души, которая знает и любит тебя. Когда нет ни дома, куда можно вернуться, ни друга, у которого можно попросить помощи и защиты, или хотя бы сочувствия. Он сидел напротив и казался таким юным и печальным, как мальчик-сирота, покинувший родное пепелище и вступивший в жестокий и коварный мир… Только он уже давно не был мальчиком.

— Прости, — проговорила я. — Я ношусь со своими бедами. А тебе, наверно, тоже нелегко.

Он с какой-то искусственной небрежностью пожал плечами.

— Одиночество стало беспокоить меня только последние два года, я пытался привыкнуть, но это невозможно. Может, мне стоит найти кого-то, но я плохо схожусь с людьми. Они хотят знать, с кем имеют дело, а мне нечего им ответить. К тому же, пока я никак не могу избавиться от мысли, что мне никто из них не нужен. Я отвык от близких отношений с людьми. Мне придётся прожить целую жизнь, пока я верну себе этот навык и это право. Но у меня есть и время, и терпение.

Я задумчиво смотрела на него, откинувшись на спинку кресла. То, что он говорил, могло быть правдой, а, может, он просто по своей гадкой привычке бьёт на жалость, рассчитывая на мою сострадательную душу. Ну, как не пожалеть разнесчастного сиротинушку, не взять его под опеку, не ввести в круг своих друзей… «Твой скептицизм тебя погубит», — сказала я себе, глядя на опущенные ресницы, на кончиках которых словно осела золотая пыль от пламени свечей.

— Я думаю, что у тебя всё будет хорошо… — произнесла я.

И он взглянул на меня из-под этих ресниц чёрными глазами, в которых опять искрился смех, хоть лицо и было серьёзно.

— У тебя тоже… — пообещал он.

Наверно, этот ужин продолжался бы и дальше на этой сентиментально-романтической волне, если б я вдруг не вспомнила о той картине в галерее Портмана. Мне подумалось, что в ней слишком много таинственного, и МакЛарен с его мрачным опытом и весьма своеобразным набором знаний мог бы мне помочь разобраться в этой загадке, не говоря уж о его намётанном взгляде. Ведь именно с его помощью мне удалось приоткрыть завесу тайны над этим странным творением. Но стоило мне заговорить об этом, как он заметно поскучнел.

— Что ты думаешь об этой картине? — спросила я.

Он пожал плечами и нехотя проговорил:

— Опять твой профессиональный интерес. Учитывая мой профессиональный опыт? Ну, что ты хочешь знать?

— Зачем было писать эту картину?

— Не знаю, ангел… Я никогда не писал таких картин.

— Утром ты сказал, что это может быть послание. Что ты имел в виду?

Он неопределённо покачал головой.

— Может, просто напоминание о том, что Зло всегда рядом, и то, что на первый взгляд кажется трогательным или невинным, на самом деле опасно и страшно?

— А, может, в картине зашифрован какой-то ритуал? Например, позволяющий вызвать дьявола?

— Распространённое заблуждение… — вздохнул он. — Его не нужно вызывать, он всегда рядом. Это подтверждается двумя очевидными доказательствами: он имеет дурную привычку являться к тем, кто его не призывает, и не является к тем, кто его зовёт по всем правилам того, что зовётся Искусством.

— Может, у этого ритуала другая цель?

— Может, — уступил он, — но я не знаю, что это за ритуал.

— А, может, загадка в самой картине, например тайник в доске или что-то нарисовано или написано под слоем краски… — продолжала я размышлять вслух. — Ведь никому не пришло в голову сфотографировать картину с помощью хотя бы самого примитивного рентгена, я уж не говорю о более специфических методах исследования.

— Ты собираешься заняться этими исследованиями прямо сейчас?

— Нет, может, немного позже. Ты можешь мне помочь.

Его лицо как-то странно напряглось.

— Я бы вообще не хотел, чтоб ты этим занималась. Что тебе взбрело в голову тратить время на эту доску?

С минуту поразмышляв, я решила, что могу рассказать ему то, что касается завещания старого антиквара. Он выслушал меня внимательно.

— Вы собираетесь её продать? — он вытащил из кармана портсигар и, достав из него сигарету, сунул в зубы. Когда он прикуривал от зажигалки, оранжевое пламя на мгновение ярко осветило его сосредоточенное лицо.

— После того, что мы о ней узнали, это вряд ли возможно, — призналась я. — Она может быть опасна. Разве нет?

Он утвердительно кивнул. Первый более-менее конкретный ответ.

— Может, — уверенно подтвердил он. — А если не продать, то что?

— Мы должны выяснить, что в ней такого… Провести исследования…

— А потом?

— Почему ты спрашиваешь?

— Интересно. Почему ты не говоришь, что вы собираетесь её, в конечном счёте, уничтожить?

— Уничтожить? — опешила я.

Мне сразу вспомнилось как изысканно и чётко выстроена композиция картины, тщательно выписаны лица, детали… Да, это жутко, но ведь Босх и Гойя тоже не ангелов рисовали, так что же, их тоже в печь? Ведь это шедевр, хоть и мрачный. Я почувствовала страх и печаль, глядя на него, и отвращение, вызванное тем, что он изображает. И это отвращение тоже может быть мерой воздействия. Ведь увидев эту картину и испытав ужас от её содержания, вряд ли кому-то захочется вдруг заняться чёрной магией у себя дома. Отрицательные чувства тоже могут создавать воспитательный эффект.

Между тем, МакЛарен пристально смотрел на меня, сжимая сигарету в зубах. В этот момент он вовсе не был похож на несчастного мальчика. Внимательный, оценивающий взгляд, словно, на сей раз, он испытывал меня. И при этом во всём его облике вдруг проступило что-то жёсткое, неуступчивое и хищное, как у матёрого волка.

— Эта картина не является моей собственностью, и я не могу решать её судьбу, — произнесла я.

— Ты уходишь от ответа, — возразил он. — Если б это была твоя картина, ты бы её уничтожила?

— Что ж… — вздохнула я и с честным видом взглянула в его прищуренные глаза. — Она не моя.

Он продолжал какое-то время смотреть на меня, видимо, о чём-то раздумывая, потом воткнул сигарету в пепельницу и взялся за бокал.

— Тогда выпьем за того, кто может решить её судьбу. И, дай Бог, что б он решил её правильно.

Я чокнулась с ним, и отпила вина. К сожалению, очарование вечера улетучилось. Наверно, его можно было вернуть, но что-то мне подсказывало, что у МакЛарена такое желание отсутствует напрочь. Мы поговорили ещё о чём-то, но разговор не клеился. Он отвечал односложно и как-то излишне язвительно. А потом зазвонил его коммуникатор. Достав его, он нажал кнопку и поднёс его к уху.

— МакЛарен… — резко ответил он. — Да, да… Я слушаю, Артур… Когда её привезли?.. Кто дежурит в реанимации? — он быстро поднялся. — Да, я еду… Пусть зафиксируют её в таком положении. Ничего не трогайте, только в самом крайнем случае… И вызови Мадлен, мне понадобиться её помощь.

Он стоял, тревожно о чём-то думая. Между бровями появилась вертикальная складка.

— Извини, — наконец произнёс он, — мне позвонили из миссии. К ним привезли девочку шести лет. Она упала с лестницы. Смещение позвонков и повреждение спинного мозга. Я должен ехать. За ужин я расплачусь по пути.

И не дожидаясь ответа, он сорвался с места и исчез во тьме, где причудливыми фонариками горели странные шатры желтоватого света, в которых стояли чужие столики. Я осталась одна. Мне почему-то стало грустно. Сперва я хотела уйти, но потом услышала музыку, несущуюся откуда-то сверху. Негромкие переборы струн завораживали и плавно кружили вокруг меня, трепеща в блеске хрусталя и пламени свечей, навевая забытые воспоминания об Альгамбре, ночном океане и тихой ночи, обнявшей сонный берег. Тихие разговоры ни о чём и серебристый свет звёзд на кончиках длинных ресниц. И вечер снова стал романтичным, хоть и немного печальным. К столу подошёл Джим и вопросительно взглянул мне в глаза. Я улыбнулась ему, и он, кивнув, снова оставил меня наедине с моими воспоминаниями о том, чего на самом деле никогда не было.

Я вернулась домой почти в три часа ночи. Сонная, с туманно-ностальгическими мыслями и лёгким чувством приятного опьянения, я прошла через холл, отмахнувшись от какого-то вопроса Кинга, поднялась по лестнице, вошла в свои апартаменты, на ходу сбрасывая с себя одежду, и, скинув на пол покрывало с постели, забралась под мягкое одеяло. Свет в спальне погас, и я, лениво следя за ускользающими мыслями, погрузилась в приятный спокойный сон.

Это было чудо, что Макс не пригласил меня на завтрак в семь часов утра. Видимо, Кинг сообщил ему, когда я вернулась, и он решил проявить благородство. Это было очень мило с его стороны, но ровно в девять меня разбудили звуки сирены и рокот моторов. Не понимаю, почему эти машины обязательно должны так тарахтеть в то время, когда нормальные люди уже давно ездят на бесшумных аппаратах? И эти сирены…

Я со стонами вылезла из постели, завернувшись в волочащееся по полу одеяло, подошла к окну и посмотрела на улицу. Внушительный кортеж как раз остановился внизу: два броневика с лазерными пушками на крышах, восемь гравициклов по периметру — это они так оглушительно тарахтели, — и в самом центре, между броневиками — небольшой бронированный фургон для перевозки ценностей. Гравициклы выстроились коридором от фургона до подъезда. Броневики застыли, и, к счастью, выключили эти дурацкие сирены. Из кабины фургона вышли два человека, открыли заднюю дверь, один залез внутрь и подал второму завёрнутый в защитную плёнку плоский прямоугольный предмет, скорее всего, ту самую картину из галереи Портмана. Картина была торжественно донесена до крыльца и передана Терренсу Лесли. Макс, стоявший рядом, расписался на планшете, после чего удалился вместе с рыжиком и картиной, утратив всякий интерес к этому передвижному цирку. Те двое вернулись в кабину, и кортеж отбыл в обратном направлении тем же порядком, правда, без сирены, но с прежним грохотом.

Проводив их мрачным взглядом, я повернулась к кровати и распорядилась:

— Кинг, тонизирующую ванну и лёгкий завтрак.

— Ванна будет готова через минуту, — тут же отрапортовал Кинг. — На завтрак могу предложить фруктовый салат с творожным кремом, кофе со сливками и два круассана с джемом.

Я задумалась, припоминая, сколько съела вчера за ужином, и внесла коррективы в меню:

— Фруктовый салат с творожным кремом, кофе без сливок и сахара и один круассан без джема.

— Ванна готова, завтрак будет подан через двадцать минут, — сообщил Кинг.

Через сорок минут я вышла из комнаты и направилась вниз, туда, где в подвале размещалась лаборатория и секретный сейф киотского отделения «Звёздного щита». Макс и Терренс были в лаборатории, и с интересом изучали установленную на предметную подставку картину, уже окружённую лампами, объективами, зеркалами и ещё бог знает, какими приспособлениями. Бросив на картину короткий недовольный взгляд, я подошла к Максу.

— Молодцы, теперь весь город в курсе, что сюда привезли что-то ценное… Нужно было ещё добавить помпы, вызвав эскадрилью штурмовых флаеров и роту профессиональных наёмников с армейскими лучемётами наперевес.

— Это Портман, — не отрывая взгляда от картины, пояснил Макс. — Он уже в курсе, что за доску предлагают два миллиона кредов, и её пытались похитить. Его галерея не работает с такими дорогими экспонатами, и он был счастлив от неё избавиться, приложив при этом максимум старания для безопасной доставки её клиенту. Странная картина. Мрачная и так притягивает взгляд… Думаешь, под краской или в доске может быть что-то скрытое?

— Запросто. Например, у Джоконды на шее оказался жемчуг.

— Правда? — он задумчиво взглянул на меня. — Нужно проверить…

Он направился к пульту, напоминающему панель управления среднего космического лайнера и начал нажимать какие-то кнопки. Я посмотрела на картину. Странно, но в этот раз она не вызывала у меня столь сильных чувств, словно что-то в ней пропало. Это было просто изображение странной и жутковатой сцены.

— Когда я увидел её в первый раз, мне она показалась… — Терренс замешкался, подбирая слова. — Необычной? Не знаю, как объяснить, от неё словно исходили какие-то флюиды, от которых мне было не по себе. Наверно, я уже привык к ней.

— Может быть… — пробормотала я, присматриваясь к картине. — Что-то в ней не так…

— Другое освещение, — пояснил Терренс.

— Другое освещение… — повторила я, подходя ближе.

Картина была освещена гораздо лучше, чем в галерее, при этом источники света теперь были вокруг неё. Но меня вдруг смутил её странный глянец, очень ровный для слегка рассохшейся деревянной поверхности и растрескавшегося от времени лакового слоя, покрывающего краски, которые сами по себе тоже давали пусть незаметный, но рельеф. Трещинки на картине были, особенно на светлых участках: лицах, кистях рук и странице книги, но вот блеск был необычно ровный. Я подошла ещё ближе, потом вплотную и провела рукой по поверхности картины. Обернувшись, я посмотрела на Макса, он терпеливо ждал, когда сможет запустить свой агрегат.

— Что это такое? — осторожно спросила я, указав пальцем на картину.

Он неопределённо пожал плечами.

— Та самая картина, полагаю.

— Неужели?.. Слишком хорошая полиграфия для Фландрии пятнадцатого века.

Макс понял всё сразу. Он стремительно подошёл ко мне и склонился к самой картине, потом провёл пальцами по её гладкой поверхности, затем бегом вернулся к пульту и сыграл какую-то гамму на клавиатуре. Объективы и зеркала ожили, станцевав короткий танец вокруг доски. Терренс подскочил к полосе экранов на пульте и, просмотрев какие-то диаграммы и колонки цифр, появившиеся на них, присвистнул:

— Чёрт, её же подменили…

Подделка была сделана тщательно. Пластиковая доска идеально имитировала по цвету и рисунку старое кипарисовое дерево, и к тому же имела тот же самый вес. На неё была наклеена тончайшая плёнка с точной копией картины. Если б картину сразу же поместили в сейф, никто бы ничего не заметил.

Макс тут же вызвал своего адвоката Руфуса Тэнга, Портмана и полицию. Элайджа Портман, маленький, толстенький человечек в модном, но мятом костюме с попугайским галстуком на шее страшно перепугался и лежал в большом кресле в кабинете Макса, тихонько постанывая и вытирая большим зелёным платком вспотевшую лысину. Высокий, худощавый, седоватый Тэнг, похожий на легавую с трёхсотлетней родословной, хищно на него посматривал, стоя рядом с Максом, сидевшим за своим необъятным столом. Из полиции на вызов естественно явился не безвестный новичок. Я серьёзно опасалась, что сюда направят инспектора Мелиса, с которым у нас была давняя тихая конфронтация, в которой лично я нисколько не виновата. Но на мою радость приехал старый друг Эдди Грандера инспектор Берри Радеску, который уже много лет взаимовыгодно сотрудничал с нашей компанией, не зная, тем не менее, её основных тайн.

Берри в хорошем сером костюме, с аккуратной стрижкой, смуглый и приветливый пристроился в кресле возле стола и торопливо строчил за Максом в большом блокноте. Он записывал размеры и отличительные признаки пропавшего подлинника, а также основные события, даты и суммы, связанные с её историей после оглашения завещания старого антиквара. Когда Макс назвал последнюю предложенную посредником сумму, несчастный Портман издал особенно громкий и мучительный стон. Берри бросил на него удивлённый взгляд и снова посмотрел на Макса.

— Это всё, или вы желаете ещё что-то мне сообщить, мистер Делман?

— Желаю, — после некоторого раздумья кивнул Макс, и сплёл пальцы рук перед грудью, — но несколько позже. Для начала расследования информации, думаю, достаточно.

Берри кивнул и повернулся к Портману.

— Что скажете вы?

— Я не знаю… — замотал головой тот. — Я сделал всё… После попытки похищения я предпринял беспрецедентные для моей галереи меры безопасности. Картина постоянно находилась под наблюдением нескольких видеокамер, к ней была подключена сигнализация, она была закрыта частой сеткой микролучей, прерывание любого из которых привело бы к срабатыванию дополнительной сигнализации. Её нельзя было и пальцем тронуть, в полном смысле слова. Вчера после звонка мистера Тэнга я поставил возле неё вооруженных охранников, которые не отходили ни на шаг, а сегодня вызвал бронированный фургон с усиленной охраной из самой почтенной охранной фирмы Бака Дюренталя… Да вы знаете, он уже несколько лет обслуживает Келха, Грандера, Хулста и Сароу…

— Дело вовсе не в Дюрентале, а в вас, — холодно перебил его Тэнг. — Это вы отвечаете за картину до окончания срока контракта. Вы её хотя бы застраховали?

Портман едва не зарыдал.

— Как обычно, на стоимость, указанную в каталоге.

— Это смешно…

— Вы позволите? — инспектор поднял карандаш и строго взглянул на адвоката. Тот с достоинством кивнул, и Берри снова обернулся к измученному владельцу галереи. — Могла быть картина подменена при попытке похищения?

Портман напряжённо задумался, видимо, с горя он плохо соображал.

— Я видела вчера картину в галерее, — сообщила я. — Думаю, что она была подлинная. В любом случае, увидев сегодня эту подделку, я сразу заметила разницу.

— Конечно… — сокрушенно закивал Портман. — Конечно, я же разбираюсь в картинах, у меня висел подлинник. Я бы заметил даже не очень удачную копию, не говоря уж об этой… репродукции.

— Утром, когда картину грузили в фургон, она была подлинной?

Портман снова погрузился в мучительные воспоминания, а потом вдруг поднял голову. Его лицо просветлело.

— Это был подлинник! Я уверен, я не подходил слишком близко, её снимали мои сотрудники, но я всё же не слепой! Картина была настоящая.

— Это нонсенс! — воскликнул Тэнг. — Подлинную картину погрузили в фургон, привезли под усиленной охраной, передали с рук на руки моему клиенту, и тут она вдруг превратилась в подделку!

Берри задумчиво взглянул на него, и старый адвокат пожал плечами и надменно отвернулся, всем своим видом показывая, что подобные уловки не освободят Портмана от обязанности возместить ущерб.

— Картину могли подменить в вашем доме? — спросил инспектор, взглянув на Макса.

— Из рук инкассаторов Дюренталя картину взял я, — сообщил стоявший у окна Терренс. — Я же перенёс её вниз и поставил на подставку. Макс всё время был со мной. Потом пришла Лора. Она и заметила, что с картиной что-то не так. Я совершенно уверен, что это та же картина, которую достали из фургона.

Радеску опять обернулся к Максу.

— Дюренталь вполне надёжен… — задумчиво произнёс тот. — На его людей не раз нападали.

Берри кивнул и, перелистнув несколько страниц, заглянул в блокнот.

— Сто семнадцать попыток похищения ценностей из его автомобилей, только восемь удачные. Все факторы, благодаря которым похищения удались, сразу же устранялись. За последние пять лет ни одной удачной попытки… Мистер Портман, через два часа я жду вас в управлении полиции города, привезите с собой все документы, связанные с картиной, все кристаллы с записями видеонаблюдения и всех, кто за всё это время имел хоть какое-то касательство к картине в вашей галерее.

Тот закивал и, поднявшись из кресла, пошёл к дверям.

— Руфус, будьте любезны, проводите мистера Портмана до дверей, — попросил Макс.

Адвокат кивнул и направился следом. Макс задумчиво посмотрел на Берри.

— Я хочу, чтоб вы поняли, инспектор. Мне не нужны деньги Портмана, мне нужна картина. Только она…

— Я понимаю, — полицейский неторопливо сунул блокнот и карандаш во внутренний карман пиджака, — и сделаю всё, что от меня зависит. Что ещё я должен знать?

Макс вкратце изложил ему результаты самостоятельно проведённого расследования, историю с неоднократными попытками приобрести картину без аукциона и упомянул о маньяке, у которого нашли репродукцию картины. Берри слушал его внимательно, не задавая вопросов и ничего не записывая. За время нашего знакомства он научился выделять те факты, которые необходимо учитывать, но нельзя заносить в досье.

— С этой картиной что-то нечисто… — закончил Макс. — Ею интересуются колдуны и сатанисты, которые не остановятся ни перед чем, лишь бы заполучить её. В этом деле уже два трупа: колдун и маньяк. Может быть, в этой доске есть что-то магическое, я не знаю, но её в любом случае нельзя выпустить из города.

Инспектор Радеску поднялся.

— Я сделаю всё, от меня зависящее, но понимаю, что и вы не будете сидеть, сложа руки. Надеюсь, вы поделитесь полученной информацией. Я, в свою очередь, тоже буду держать вас в курсе.

В дверях появился Тэнг, потирая руки.

— Он за всё заплатит, даже если ему придётся продать галерею.

— Забудьте об этом, — охладил его пыл Макс. — Картина принадлежит дель Солю, а он назвал свою цену. Мы не в праве переоценивать её, — он посмотрел на инспектора. — Обмен информацией, как обычно. Если понадобится помощь, обращайтесь ко мне или Терренсу в любое время.

Машина сыска была запущена. Можно было не сомневаться, что Берри Радеску проведёт расследование с присущими ему тщательностью и проницательностью. Берри был одним из лучших в городской полиции, а я вообще считала, что он лучший. И всё же что-то меня беспокоило, что-то, чем не будет заниматься Берри или кто-то другой, что-то, что ускользало от меня, но при этом беспокоило, как глубоко засевшая заноза. И это что-то было в самой картине, в её ускользнувшем от нас подлиннике, то, что сразу вызвало у меня необъяснимое гнетущее чувство, но напрочь отсутствовало в репродукции, что-то, что вдруг пробудило во мне погребённые под слоем двухлетнего забвения воспоминания о странных днях, которые я провела под одной крышей с духом Тьмы. Именно это забытое ощущение странной тревоги от одного вида смуглого лица, на котором сверкали глаза цвета шотландских лугов под чёрными прямыми, как стрелы, бровями. Это было ощущение, что за этой зеленью и странным мерцающим светом скрывается что-то тёмное, страшное и бездонное, куда жутко заглянуть, и о чём даже не хочется думать, что-то чуждое, опасное и непонятное… Злое и тоскливое, как затуманенный взгляд изгоя, сжимающего в руке меч, взгляд, обращённый на луну, на далёкие, неясные образы, почти исчезнувшие из памяти, но всё ещё терзающие своими недоступными теплом, любовью и нежностью…

— Что с тобой? — я вздрогнула и взглянула на Терренса. Мы вдвоём стояли на застеклённой террасе под крышей. — У тебя было такое лицо… Ты очень изменилась за эти годы, — он вдруг смутился, поняв смысл только что произнесённых слов. — Я хотел сказать… — начал он, но я остановила его.

— Я знаю… Ты прав, наверно, но меня так растревожила эта картина и…

Я замолчала. Я не могла сказать, что появление в моей жизни Джулиана МакЛарена вызвало во мне чувства, созвучные тем, что вызывала картина. Может быть, Терренс и понял бы, у него чуткая душа, но мне казалось, что я ни с кем не могу говорить об этом, пока не разберусь во всём сама. Сейчас же я не могла даже понять, что я чувствую, глядя на МакЛарена. Что я знаю его целую вечность? Что знаю его больше двух лет? Что я вообще не знаю его, и его сходство с тем, другим, столь же обманчиво, сколь и очевидно? И что меня так поразило, что он оказался совсем не таким, каким рисовало мне его моё романтичное воображение…

Сама не заметив того, я съехала с размышлений о картине к мыслям о МакЛарене. Терренс всё так же стоял рядом, тревожно глядя на меня.

— Если хочешь, займёмся картиной вместе, — предложил он, как предлагают отчаявшемуся от «двоек» ребенку позаниматься правописанием. — У нас есть довольно неплохие снимки. Может быть, имеет смысл заглянуть в ту раскрытую книгу?

— Может быть, — кивнула я. — А как насчёт документов на картину? Вы узнали, у кого она куплена?

— Да, старик приобрел её в составе небольшой разношёрстной коллекции. Думаю, что его привлекли часы с ангелами, пара канделябров с литыми цветочными гирляндами, две фарфоровые табакерки с пастушком и пастушкой и набор столового серебра на двенадцать персон. Бронзовые китайские курильницы, кальян и панно в стиле модерн он быстро сбыл. А наша доска и обсидиановый анубис — подделка конца девятнадцатого века под Египет, так и зависли в его лавке в самых тёмных углах.

— У кого он её купил?

— У некоего Октавио дель Монте. А тот незадолго до сделки получил всё это в наследство от своей сумасшедшей бабки, которая настаивала, что она итальянская графиня. Может, она и была графиней, но теперь уже никто ничего точно не знает. Старуха с внуком прилетела с Ромалины. Ты помнишь такую планету?

— Ещё бы… Нам в школе всегда приводили её в пример, когда хотели показать, как опасно давать ядерные пушки законченным идиотам.

Терренс кивнул.

— Планета погибла, и вместе с ней шестьдесят процентов населения. Эти двое успели эвакуироваться на одном из последних катеров. Родители Октавио погибли. Он был мал и пережил это, а старуха после этого помешалась и заперлась в своём доме на Ридженс-стрит…

Я невольно вздрогнула.

— Что это за улица?

— Улица, где вплотную друг к другу стоят узкие трёхэтажные дома, довольно мрачноватые на вид, тем не менее, очень респектабельные. Там селятся солидные банкиры, врачи и профессора, изредка одинокие люди, которые не рвутся пообщаться с окружающими и имеют достаточно денег, чтоб купить и содержать такой особнячок с каминами и небольшим садиком во дворе. Старушка помимо внука успела прихватить кое-что из драгоценностей и акции какой-то звездолётостроительной компании, некогда принадлежавшие её покойному супругу.

— И коллекцию странных вещей…

— Я говорю то, что узнал от её соседей. Октавио смылся с Киоты, едва получив деньги за бабушкино барахло. Больше его никто не видел. Не думаю, что он очень скучает по нашему милому городку.

— А кому достался её дом?

— Он несколько лет сдавался поэтажно, но, в конце концов, его купил какой-то писатель.

— И что он пишет?

Терренс с беспокойством взглянул на меня, но всё же ответил:

— Исторические приключенческие романы на тему алкорско-ормийских войн. Не знаю, насколько они достоверны с исторической точки зрения, но то, что девушки над ними рыдают, а юноши сжимают кулаки, это точно. Я сам прочёл пару, но потом это показалось мне несколько… однообразным, тем более, что трагедий, мордобоя и стрельбы в моей жизни итак хватает с лихвой.

— Молодец, — наконец несколько очнувшись от своих мыслей, произнесла я. — Ты отлично поработал и теперь можно не тратить время на отработку этой линии. Пойдём, посмотрим книгу?

— Только пойдём ко мне, а то Макс уединился с Тэнгом в своём кабинете и с каменным лицом выдёргивает перья у него из хвоста. Я не любитель столь жестоких зрелищ.

Мы спустились вниз, в небольшую светлую гостиную, где стены были золотисто-розового цвета, потолок кремовым, а пол — цвета охры. Камин, облицованный белыми изразцами с голубым рисунком, несколько небольших шерстяных ковриков ручной работы с белыми, светло-жёлтыми и лазоревыми полосами, лёгкая изящная мебель вишневого дерева придавали комнате исключительно уютный и милый вид. Терренс ненавидел чёрный цвет, и Максу пришлось смириться с тем, что его друг нарушил шахматные порядки Чесстауэра. В конце концов, это было единственным, но обязательным условием пребывания рыжика в замке.

Мне нравилось бывать в его комнатах. К тому же он не стал ломаться, когда я предложила ему занять для удобства и белые помещения, расположенные рядом с его апартаментами. В результате в замке образовался такой сказочный тёплый разноцветный мирок, как ошибочно вклеенный в чёрно-белый фильм цветной эпизод с полётом бабочек над лужайкой.

Войдя в гостиную, он сразу же придвинул кресло к небольшому круглому столику, стоявшему возле дивана. Я присела на мягкие стёганые подушки и взглянула на Терренса. Тот сел на диван и стукнул пальцем по какой-то точке на стеклянной столешнице, под которой золотился узор из лозы. Узор тут же пропал, стекло помутнело, а потом на нём проступила такая же клавиатура, как и на библиотечном столе Макса.

Я знала, что Терренсу, как и Максу, не обязательно нажимать кнопки для связи с основными системами Кинга, у обоих в голову были имплантированы какие-то контактные схемы, которые соединялись с мозгом рецепторами. Честно говоря, я, работая с такими системами, всё же предпочитала лепить кружок со схемой на висок. Не так эффективно, конечно, но всё же не чувствуешь себя киборгом. Этих двоих такие мелочи не смущали.

Терренс также легко и небрежно, как Макс, наигрывал гаммы на своей клавиатуре. Я с любопытством наблюдала за появлением напротив нас прямо на стене прямоугольника экрана, а на нём — картины «Посещение больной».

— Кинг, покажи нам книгу… Разверни и обработай изображение.

Верхние листы раскрытой книги послушно соскользнули с её поверхности и, приблизившись, расположились на экране. При этом левая страница была хорошо видна, и прочитать её было несложно. Оставалось только удивляться таланту художника, который сумел так ювелирно и точно изобразить эту страницу под углом с учётом небольшого изгиба у корешка. На этой странице имелось схематическое изображение какой-то печати и текст, написанный древнееврейскими буквами. Вторая страница выглядела не так хорошо, она была испещрена в основном палочками и точками, в которые сливались буквы при взгляде на страницу со стороны, и некоторые буквы опять же древнееврейского алфавита.

— Ну и? — спросил Терренс, глядя на экран. — Ты знаешь этот язык?

— Я знаю много языков, но не этот… — мрачно проворчала я. — Кинг, ты можешь это перевести?

— Нет, — ответил Кинг. — В моей памяти есть несколько весьма эффективных переводчиков с языка, в котором использовались эти буквы, но я не нахожу ни одного соответствия. Это либо бессмысленный набор символов, либо шифр. Возможно, какая-то часть ключа имеется на второй странице. Я попытаюсь расшифровать этот текст.

— Наверно, это шифр… — согласился Терренс. — Иначе, зачем так тщательно выписывать его? А что это за печать?

— Это я знаю, — кивнула я, — Печать Соломона. Она постоянно встречается в оккультной литературе, правда, в различных вариантах. Но в основе всегда вертикаль, имеющая две поперечных перекладины, нижняя из которых имеет также ответвления вверх. Элифас Леви считал, что это знак таинства Света, который представляет собой символ магнита и круговорота света, заключающего в себе демонов.

— Вот с помощью этого тот парень и подчинил себе бесов? — скептически уточнил Терренс.

— Знаешь, — откровенно призналась я, — мне пришлось прочесть много книг по оккультизму и демонологии, и из всего этого я почерпнула одно самое важное для меня откровение: я никогда ничего в этом не пойму… Это слишком сложно для меня. Наверно нужно иметь какой-то другой склад мышления.

— Хочешь сказать, что мы не сможем разгадать загадку этой картины?

— Я хочу сказать, что совсем не уверена, что нам нужно её разгадывать. Тут слишком много зашифрованной информации, которую может понять только посвящённый. Возможно, часть необходимых знаний вообще утрачена. И что здесь может быть спрятано? Правила проведения какого-нибудь ритуала? Заклинание, жертвоприношение? И какова цель? При чём тут шабаш? Что делает тут служанка? Этот человек на картине, он колдун или демон в человеческом обличье?

— Но, согласись, в этой картине что-то есть… Это не просто мрачная сцена. Почему за этой доской охотятся? Не думаю, что этих сынков Астарота интересует её художественная ценность. Наверняка, она таит какую-то силу…

— Или ключ к чему-то… Понимаешь, меня смущает то, что на ней изображено почти не прикрытое преступление, к тому же изображённое в столь будничной обстановке и с такой скрупулёзной тщательностью. Обычно такие произведения бывают куда более благородны и привлекательны, они обещают мудрость, величие, постижение Света, который якобы прячут от человека Бог и его ангелы. И это не просто блестящие игрушки, это действительно что-то таинственное, манящее и дурманящее, это ложь на грани высшей истины. А здесь…

— Может, это рассчитано на не столь возвышенные личности. Всё просто и понятно…

— Если просто и понятно, то зачем этот шифр, который не может расшифровать даже Кинг, не говоря уж о приземлённых личностях?

— Не могу, — подтвердил Кинг. — Я проверил уже несколько десятков фрагментов картины, в которых может таиться ключ, но ничего не нашёл. Возможно, ключ в какой-нибудь из книг, корешки которых изображены рядом с открытой книгой, но по моим сведениям на Киоте таких книг нет.

— Возможно, ключ под слоем краски или в доске… — предположила я.

— А, возможно, мы просто не знаем, что ищем… — пробормотал Терренс. — Послушай, я не верю, что на Земле не осталось экспертов в этой области. Рождаются же люди с таким складом ума. Им это интересно, и они могут этим заниматься там, где множество музеев, библиотек и просто старых замков. Нам отказали, но если тот же вопрос задаст кто-то из зоны юрисдикции Земли, они наверняка дни и ночи напролёт будут корпеть над своими книгами. Съезди к Джерри. Может, он сумеет организовать запрос? У него же там полно связей.

— Ладно… — нехотя согласилась я. — Попробую, хотя, не уверена, что получится. На худой конец свяжусь со своими старыми друзьями. Может, они смогут что-нибудь сделать…

Я не пошла сразу в фехтовальную школу, где наверняка могла застать Джерри во время дневной тренировки. Мне хотелось немного подумать, и я подъехала к зданию с другой стороны, с той самой, где размещался вход в галерею Фарги. Эта галерея, в отличие от галереи Портмана, была, скорее, выставочным залом, чем местом продажи картин, и посвящена она была творчеству одного художника, нашего старого друга, увы, давно покинувшего этот мир, Фредерика Аль-Рагима.

Именно с него началась когда-то незримая, но упорная война за Киоту, именно он был первым полководцем и солдатом, идейным вдохновителем и главным козырем этой игры. Он пал на ристалище, обменяв свою жизнь на смерть древнего демона, державшего планету во мраке. Он ушёл, оставив светлые и немного грустные воспоминания в душах друзей, и обширное творческое наследие, сотни великолепных полотен, светлых, возвышенных и прекрасных. И все они были собраны здесь, в этом огромном специально построенном и оборудованном здании, лишь незначительную часть которого занимала фехтовальная школа Джерри.

В эти дневные часы в галерее было много посетителей. Школьники, студенты, туристы со всех концов Объединения галактики, просто горожане, которые медленно и молчаливо переходили от одной картины к другой, впитывая расширенными зрачками потоки нездешнего света, лившиеся с полотен, и ловя ушами тихий задумчивый голос, нашёптывавший им какие-то странные истины, которые, оказывается, на самом деле уже таились в самых глубинах их душ, но ждали этого голоса, произносившего сокровенный пароль, чтоб вдруг всплыть из своих потаённых недр.

Я тоже пошла по лабиринту галереи, скользя глазами по давно знакомым лицам и сценам, тихие слова отрывочно касались моего слуха, не успев дойти до сознания.

Я раздумывала над тем, почему мы беспокоились из-за этой странной картины, так непохожей на те, что я видела перед собой сейчас. Чем она была, дурной шуткой или злобным выпадом против жизни? Кому пришло в голову с педантичной тщательностью выписывать насильственную смерть несчастной женщины и её убийц? Зачем вообще было рисовать такую картину? «Не знаю, ангел… Я никогда не писал таких картин». Я неожиданно для себя вспомнила о МакЛарене. О том, как устало и безнадёжно прозвучали его слова: «не знаю, ангел…» Он снова назвал меня ангелом. Только я знала, что это обращение было вовсе не связано с его нежными чувствами ко мне. Отзвуки давней, тяжкой и проигранной битвы звучали в этом слове. Почему он назвал меня ангелом? Потому что вдруг понял, какая пропасть по-прежнему разделяет нас? Или потому что он сам, в противоположность мне…

Так, хватит… Я мотнула головой и заставила себя переключиться на мысли о картине. Что там ещё он говорил? Почему мы не собираемся её уничтожить? А, действительно, почему? На сей раз ответ был предельно прост. Потому что меня с детства научили ценить и уважать чужой труд. Потому что я с детства знала, что каждая вещь, изготовленная с любовью и старанием, несёт в себе частицу души своего создателя, а с душами, даже с их частицами, нужно быть бережными. Мысли снова перепрыгнули на МакЛарена, но я почти физическим усилием вернула их к прежней теме. Я ещё помнила свои многочисленные посещения земных музеев, с мамой, с одноклассниками, с сокурсниками, с друзьями, с Сашей, с детьми… Я бродила по залам величайших музеев и совсем маленьких галерей, со стен которых на меня смотрели История и Душа человечества. Глаза тех, кто был до нас, но передал нам свою мудрость, веру и любовь, кто вложил кирпичики в стены нашего великого мира, который я так любила и которым бесконечно гордилась. Не всё мне нравилось, но именно тогда я получала первые уроки терпимости и уважения к чужому вкусу и мнению. Каждый человек имеет право на свободное самовыражение. Тебе не нравится Босх, любуйся гравюрами Дюрера, не устраивает Пикассо и Дали, поезжай в Русский музей или Третьяковку к милым сердцу Васнецову, Нестерову и Сурикову…

Вот и к этой картине я отнеслась также… Мало ли, что мне не нравится… Это чьё-то творение, частица чьей-то души… Я невольно передёрнула плечами. Ну и душа была у этого парня! В том-то и дело, что не видела я на Земле таких картин. Не выставлялись там всякие ужасы, может, и лежали где-то в запасниках, но не на виду. И потому где-то в глубине сердца шевелилось сомнение, а можно ли относиться к этой доске так же, как к другим картинам, которые я видела раньше? А если и нельзя? У меня всё равно не поднимется рука её сжечь, не то воспитание. Да и правду я сказала МакЛарену, не я буду решать её судьбу. И пусть хватит мудрости у того, кому придётся принять такое решение. Аминь.

Я прибавила шагу и вскоре, завернув за одну из перегородок, на которых висели картины Фарги, увидела простую деревянную дверь без таблички. Открыв её, я вошла в холл фехтовальной школы, где в застеклённых витринах была выставлена небольшая, но хорошо подобранная коллекция японского оружия, к которой за последние годы добавились китайские вазы, китайские лаковые шкатулки, китайские бронзовые драконы. Ли потихоньку привносила в самурайскую простоту убранства изысканную роскошь Поднебесной…

Я явилась весьма удачно, потому что один из клиентов Джерри из-за важной встречи неожиданно отменил индивидуальные занятия, и у него образовалось окно в весьма напряжённом графике тренировок. Благородно воздержавшись от справедливого замечания, что перед визитом следует хотя бы звонить, Джерри провёл меня в свой просторный уютный кабинет и кивнув на диван возле стола, подошёл к столику, на котором стоял фарфоровый чайный сервиз с утками-мандаринками.

— Свадебный подарок? — невольно улыбнулась я, вспомнив, что пары этих уток в китайской традиции символизируют счастливых супругов.

— Да, от родителей Джиао, — кивнул он. — Тебе какой чай, зеленый, чёрный, жёлтый, красный?

— Оолунг, если есть…

Он обернулся и задумчиво взглянул на меня.

— У меня теперь всё есть. И я умею заваривать чай для любых целей…

— Тогда мне не помешает взбодриться.

Он кивнул и занялся чаем.

— Пока я завариваю, рассказывай, — проговорил он.

Я кивнула и закончила свой рассказ уже с чашкой в руках.

— Лесли считает, что, может быть, если вы направите запрос, то информацию всё-таки дадут… — добавила я. — Я ничего ему не обещала. Он до сих пор не знает, что вы?..

Я пригубила чай, не закончив. Джерри, Брай Глостер и Джон Вейдер были сотрудниками Звёздной инспекции, уже много лет работавшими здесь под прикрытием. Ли Джиао присоединилась к ним не так давно.

Джерри мотнул головой.

— Нет, правда, они в курсе, что Джонни сидит в Отделе на мелкой должности и распродает информацию из информационного банка Инспекции, но в остальное мы их по понятным причинам не посвящаем. Довольно того, что обо всём знаете вы с Эдди… Что ж до картины… Лора, ведь это всего лишь картина, доска со слоем краски. И меня удивляет, что Терренс так задёргался из-за неё.

— Макс — порядочный человек, и не хочет выставлять заведомую подделку на аукцион… И Терренс с ним согласен.

— И только?

— Нет, — вынуждена была признать я. — Можешь удивляться… Наверно, это, и правда, удивительно. Терренс вовсе не такой мечтатель, каким может показаться, но его беспокоит эта картина. Она тревожит и Макса, что ещё более странно.

— И тебя.

— И меня. Хотя… знаешь, я бы удовольствовалась тем, что она будет заперта в подвале. Она не из тех произведений искусства, которые надолго занимают моё внимание. Она мне неприятна, и в ней полно загадок…

Похоже, он ждал от меня именно этих слов.

— Это всего лишь картина, — повторил он, — и я не могу посылать запрос из обычного любопытства. Ты же понимаешь, что я должен как-то мотивировать его. При подготовке ответа будут задействованы наши сотрудники, советники, эксперты. Возможно, придётся отрывать от работы учёных, музейных работников… И ради чего? Чтоб помочь некоему Терренсу Лесли с Киоты избавиться от беспокойства? Извини, но я не вправе отвлекать от работы такую уйму народа без особых причин.

— Понимаю, — пробормотала я, глядя, как кружатся в широкой чашке большие, похожие на листья, чаинки. — Но можно хотя бы поговорить с Браем? Он чувствует такие вещи. Они, в конце концов, по его части.

Джерри поставил свою чашку на блюдце.

— Думаешь, он что-то узрит и сделает запрос? Может быть. У него, по крайней мере, будет внутренняя уверенность в его необходимости, и он сможет объяснить его цель. Но придётся подождать. Он улетел на Пеллару. Там изобрели какую-то хреновину, которая якобы может быть использована для общения с низшими духами и привидениями. Он помчался выяснять, так ли это на самом деле и, если так, то договориться о поставке этой штуки в его Центр. Будет дня через три, не раньше.

— А Джонни?

Джерри покачал головой.

— Ты же знаешь, что он в этих вопросах ещё жёстче, чем я. Должен же быть в группе хоть один человек, не клюющий на лирику. А, может, это потому, что он ближе к начальству. Можешь с ним поговорить, но, думаю, что он скажет то же, что и я.

— Ясно, — я вздохнула. — Как насчёт разговора с Землёй? Я хочу попробовать сама, по старым связям…

— Хорошо, думаю, что смогу обеспечить тебе минут тридцать связи, но не раньше вечера, когда резервный спутник выйдет из-за горизонта.

— Ладно, спасибо.

— Я могу ещё чем-нибудь помочь?

— Не знаю, — пробормотала я, поднося чашку к губам. — Разве что… чтоб уж проверить эту линию до конца. Мне нужна информация о семье дель Монте с Ромалины.

— Имеешь в виду Чико дель Монте? — с ходу уточнил он.

Я вздрогнула и опустила чашку.

— Возможно. Кто это такой?

Джерри пожал плечами так, словно это известно всем, кроме приезжих. Вроде меня.

— Это тот самый парень, который начал то, что привело к гибели планеты, один из крупнейших торговцев оружием. Хрестоматийный мерзавец. Удостоился сомнительной чести попасть во все новейшие учебники по криминологии и криминалистике. Я изучал его досье, поскольку он был связан с изобретением некоторых видов оружия, которые запрещены Советом безопасности Объединения Галактики. Их сейчас отслеживают по всему нашему сектору, и мне несколько раз приходилось выступать экспертом. Их без конца модифицируют с целью вывести из-под запрета, но шило в мешке не утаишь. Оружие массового уничтожения за пугач выдать трудно.

— Так что дель Монте? — я поставила чашку на стол.

— Он был выходцем из Луарвига, имел проблемы с полицией из-за торговли наркотиками, и потому поспешил смыться. Направился на Ромалину, перебивался мелким мошенничеством и скупкой краденого, но однажды ему повезло. Парень он был смазливый и сумел покорить сердце девицы из аристократического семейства, женился, стал жить приживалой при тесте, который был сенатором. А потом вдруг нашему Чико стало везти в бизнесе, да так, что уже через пару лет у него была крупная фирма по продаже оружия. Дальше — больше. Фирма выросла в компанию, компания — в корпорацию, корпорация — в настоящую империю со своими оружейными заводами и фабриками для подсобных материалов. Они сами изготавливали даже краску и ремни для лучемётов. По всему сектору у него были представительства, всюду он поставлял оружие, был одним из крупнейших поставщиков как Великого Тирана Алкора, так и оперившихся ормийских повстанцев. Тридцать три года он неуклонно шёл в гору, заработал уйму денег и обеспечил белый хлеб с маслом всей Ромалине, пыхтевшей над изготовлением оружия. Потом, бац! И странная нелепая смерть, после чего его шестеро потомков начали делить наследство, в свару вмешались конкуренты. На планете, где много оружия, это не могло не перерасти в войну. И в результате мы имеем то, что имеем. Всё богатство Ромалины вместе с двадцатью миллионами ромалинцев распылено на расстоянии полутора астрономических единиц. Её погубило именно то, на чём было построено её процветание.

— Мораль: наживаясь на чужих смертях, ты рискуешь однажды получить по заслугам, — кивнула я.

— Жернова Господни мелют медленно, но кары Божьей не избегнуть, — согласился Джерри. — Правда, на сей раз всё уложилось в одну жизнь.

— А что с его смертью?

— Тёмная история. Говорят, на старости лет он стал настоящим параноиком, боялся, что его убьют. Выстроил себе бронированную башню, напичкал её электроникой, андроидами и охраной из числа наёмных спецподразделений. В его кабинете не было окон, он располагался в самом центре башни, охранники дежурили у дверей. Но однажды он заработался допоздна и не вышел к ужину, аппаратура наблюдения в его кабинете внезапно отключилась, через систему связи слышали грохот и его вопли, но автоматические двери не открывались, самопроизвольно заблокировались замки. Когда их смогли открыть и войти, всё в кабинете было перевёрнуто вверх дном, а папа Чико, как его называли, лежал в самом центре этого бедлама со свёрнутой, как у цыпленка, шеей. Убийцу так и не нашли, и как он это проделал, не узнали.

— Ты сказал, что его процветание длилось тридцать три года?

Джерри пожал плечами и присел за свой стол. Нажав несколько клавиш на клавиатуре встроенного компьютера, он посмотрел на экран.

— Занятно… Знаешь, я раньше не замечал. Со дня оформления первой сделки дель Монте по покупке оружия до его смерти прошло ровно тридцать три года три месяца и три дня по земному календарю. Ну и совпадение…

— Если совпадение… — мрачно произнесла я. — Похоже, он заключил пакт с дьяволом.

Джерри недоверчиво взглянул на меня.

— Ты это серьёзно?

— Эта картина из его семьи. За ней гоняются сатанисты. Ему свернули шею, как обычно делали демоны, а всё его золото превратилось в пыль… Космическую.

— В этой Вселенной бывают странные совпадения… — заметил Джерри.

— Слишком странные, — я взяла чашку и одним глотком допила. — Спасибо за помощь. И за чай.

— В воскресенье приезжай к нам, — кивнул он, быстро глянув на часы. — Будет утка по-пекински. И Брай к тому времени вернётся. Извини, у меня тренировка…

— Конечно, — я встала и задумчиво взглянула на него. — В твоём расписании не найдется пары часов в неделю для меня?

— Обязательно найдётся, — радостно улыбнулся он. — И даже больше, чем пара. В воскресенье как раз всё и обсудим.

Вечером, когда я сидела в библиотеке Макса, обложившись книгами по демонологии и истории инквизиции, мне позвонили из зоны юрисдикции Земли и сообщили, что дают прямой канал видеосвязи на тридцать минут. Я сразу же попросила связать меня с академиком Преображенским, старым другом моего отца, с которым я была знакома с детства. Мне неслыханно повезло, что он был не в экспедиции на дне Эгейского моря и не читал в этот момент лекцию в университете. Мой звонок застал его на террасе дачи на берегу Волхова с чашкой утреннего кофе в руках. Обменявшись с ним приветствиями, я сразу же перешла к делу, пояснив, откуда я ему звоню.

— Куда забралась… — добродушно проворчал он. — Ну, давай твою картину…

Я видела, как он, не торопясь, достал из паза коммуникатора лист с репродукцией картины, положил его перед собой на стол, покрытый скатертью с вышитыми незабудками, между вазочкой с мёдом и тарелкой с плюшками. На вид ему было не больше сорока, но эта философская неторопливость всё-таки выдавала его настоящий возраст. Пока он смотрел на картину, прихлёбывая кофе, я смотрела на плюшки, сглатывая слюну и вспоминая их знакомый с раннего детства вкус. Космические расстояния в этот момент казались мне ужасной, фатальной несправедливостью.

— Ты права, — не отрывая взгляда от листа и подняв вверх палец, произнёс он. — Это не Ян Ван Эйк. Похвальное знание искусства, девочка. Я порадую в субботу за преферансом твоего отца. И, безусловно, фламандская школа периода Северного Возрождения. Подписи на картине нет, что странно. Техника письма отличная, но… руку художника я не узнаю, — он нагнулся ниже, к самому листу. — Возможно, это подражание Ван Эйку, и искусное. Словно кто-то очень талантливый прикрывался манерой знаменитого мастера или просто копировал её. Очень странная картина… Откуда она у вас?

Я кратко рассказала ему официальную историю картины, а также наши открытия, которые обычно ускользали при беглом взгляде на неё. Пока я рассказывала, я видела, как на лице моего собеседника появляется мрачная озабоченность. Наверно, он переживал те же чувства, что и я. Наконец я нашла того, кто понял мою озабоченность.

— Я понимаю, Алексей Федорович, сразу что-то определённое сказать сложно, но, может быть, кто-нибудь из Ваших коллег видел когда-нибудь что-нибудь подобное? Это очень важно для нас.

Он задумчиво кивнул.

— Мне самому стало интересно. Эта вещица из тех шарад, которые любят разгадывать искусствоведы. Я сегодня же покажу её коллегам в Эрмитаже, отправлю копию Артуа в Лувр и Джениро в Нью-Йоркскую галерею, и, пожалуй, Рамиресу в Прадо и Ван-Мееру в Гаагу. Пусть стряхнут пыль с ушей, это им понравится. Быстрого ответа не обещаю, но как только что-то найдём, я тебе сразу передам. Где тебя можно будет найти?

— Киота, Луарвиг, Чесстауэр.

Он неожиданно оживился.

— Ты, и правда, живёшь в месте под таким названием? И там играют в шахматы?

Я улыбнулась.

— Мы сами здесь как шахматы, вот только играть нам некогда.

— Жаль, — он снова поднял палец и поучительно произнёс: — Всегда нужно уметь найти время для шахмат. Или для преферанса.

И потянулся за плюшкой. Я подавила тоскливый вздох и поспешно попрощалась, рассыпаясь в благодарностях.

Утром приехал инспектор Радеску. Мы как раз собирались садиться за стол, и я пригласила его присоединиться. Берри нерешительно взглянул на сурового Макса, который опять облачился в сюртук, застегнутый на все пуговицы, и пробормотал:

— Вообще-то, я не успел позавтракать, но…

— Кинг, прибор инспектору! — скомандовал Макс и безапелляционно бросил полицейскому: — Идёмте, расскажете всё за столом.

Я уже замечала, что в личном общении с Максом Берри всегда чувствовал себя неуверенно, никак не мог привыкнуть к его наполеоновским замашкам. Вот и сейчас он растерянно смотрел вслед маршировавшему в столовую хозяину шахматного замка.

— У нас сегодня оладьи и яичница с беконом, — ласково обнял его за плечи Терренс. — Вы будете яичницу, инспектор или вам что-нибудь особенное? Кинг в момент управится…

— Нет-нет, яичница — это то, что надо, — закивал Берри. — И если можно, большую кружку кофе.

— У нас всё можно, — улыбнулся рыжик, направляя инспектора по стопам Макса.

За столом, однако, инспектор не терялся, нагрузив себе в тарелку с яичницей с дюжину оладий. Деловито приступив к трапезе, он успевал запивать её горячим кофе из большой красной кружки, на которую Макс бросал мрачные взгляды, видимо мысленно выясняя у Кинга, откуда среди его фарфора взялся этот монстр. При этом инспектор чётко и подробно излагал результаты своего расследования.

— Портман сказал правду, — сообщил он. — Из галереи инкассаторы забрали подлинную картину, а вам вручили подделку. Подмена была осуществлена в машине по дороге из галереи в Чесстауэр. Сделано это было гениально и просто. Дело в том, что внутри машины нет никаких приборов слежения и детекторов, хотя Дюренталь уже заказал их, чтоб избежать повторения таких краж в будущем. В фургонах внутри белая обшивка с вмонтированными в неё люминесцентными светильниками. Когда машина открывается, и в неё заносят перевозимый груз, сразу видно, что она совершенно пуста. То же происходит, когда её разгружают. Я проверил персонал Портмана и просмотрел записи его камер видеонаблюдения. Ничего подозрительного я там не нашёл. Тогда я осмотрел машину и вот там я обнаружил кое-что интересное. На внутренней обшивке фургона примерно на расстоянии сорока сантиметров от дальней стены по периметру я обнаружил тонкий профиль, приклеенный техническим клеем. Мы сняли профиль и передали его экспертам. Они нашли на профиле частицы белой пленки, которую обычно используют для создания легких переносных ширм и экранов.

— Фальшивая стена, — отвлекшись от кружки, сообразил Макс.

— Совершенно верно, — Берри подхватил на вилку кусок бекона и оладью и стремительно прожевав, продолжил: — Всё было очень просто. Некто с подделкой спрятался за фальшивой стеной, по ходу движения спокойно подменил картину и снова спрятался.

— Два вопроса, — подал голос Терренс. — Как он проник в броневик Дюренталя с подделкой и как он вышел из него с картиной?

— Проник очень просто. Ночью, когда явился якобы для уборки в гараже. А вот вышел… Тут всё было сложнее, но тоже довольно просто. У Дюренталя три таких машины. Это фургоны повышенной степени защиты, которые идут по классу Люкс. Злоумышленник знает, что машина в галерею Портмана вызвана в восемь часов тридцать минут. На девять часов он делает два заказа на машины класса Люкс из разных концов города: из Лунна и из Порта, я имею в виду грузовую площадку действующей части Порта. Потом он делает ещё один заказ на машину класса Люкс на девять часов тридцать минут. Поскольку две другие машины находятся в рейсах, естественно, диспетчер, не желая упускать такой выгодный заказ, бросает освободившуюся после вашего заказа машину по третьему вызову. Машина идёт в Старый Луарвиг, где в неё загружают довольно тяжёлый ящик, который отвозят по некоему адресу на дороге Келха и выгружают. Потом машина идёт в гараж и ни преступника, ни картины, ни плёночного экрана там уже нет. Вот только профиль он забрать не смог.

— Ящик при погрузке и выгрузке был одинаковой массы? — уточнил Терренс.

— Инкассаторы, которые являются и грузчиками, говорят, что да.

— Элементарно, Ватсон… — проворчал Макс. — Обычные промышленные балластные гири с встроенным гравитационным утяжелителем. В ящике была гиря с заданной массой, он выключил утяжелитель и забрался в ящик вместе с картиной.

— Я тоже так решил, — кивнул Берри и сунул в рот последний кусок бекона. Потом подтянул к себе вазочку с вареньем и переложил половину её содержимого в свою розетку. — А можно ещё кофе?

— Вы сказали, что преступник проник в гараж, чтоб убраться в нём, — произнёс Макс. — Значит, это был один из сотрудников фирмы?

— Вновь нанятый, — кивнул Берри, и бухнул в чашку третью ложку сахара. — Некий Ланс Дроздов. Прежний уборщик внезапно попал в больницу, его кто-то ударил ножом, когда он шёл с ночной смены, и срочно пришлось искать временного заместителя. Тут и появился этот приличный, небогато, но чисто одетый молодой человек. Его взяли. После того, как он пошёл убирать гараж, он оттуда не выходил, но это выяснили только после того, как узнали о фокусе с фальшивой стеной.

— Имя тоже было фальшивое? — уточнила я.

— Естественно. Он оказался заснят камерами слежения, и в базе менеджера остались его отпечатки пальцев. Он ничего не боялся, действовал наверняка, видимо, знал, что получит большой куш и смотается из города. Мы проверили отпечатки и выяснили, что это некий Бруно Дэви, мошенник. В основном, работает на подхвате у крупных шишек, но имеет и свой бизнес.

— Как он узнал о перевозке картины? — уточнила я.

— От секретарши Портмана. Я допросил её второй раз и, поняв, во что она влипла, она рассказала. Дэви давно крутился возле картины, а заодно и возле неё. Пара ужинов в недорогих ресторанах, несколько заумных фраз и ворох обещаний. Она сообщала ему обо всём, что касалось картины. И как только Портман велел ей подготовить заявку Дюренталю на перевозку, связалась с ним. Похоже, копия у него была уже готова, да и остальное он провернул лихо.

— Что за Дэви? — нахмурился Макс. — Вы его нашли?

— Нашли, — кивнул Берри и впервые за время разговора опустил вилку. — В морге больницы святого Лазаря. Его доставили туда из канавы в Эйке. Чудо, что бродяги не вытащили из него нож, он выглядит недешёвым: изогнутый с чёрной каменной рукояткой.

— Чёрт… — с досадой покачал головой Терренс.

— Кстати, его опознал по фотографии ваш адвокат, мистер Тэнг. Это тот самый посредник, который предлагал за картину два миллиона кредов.

— Похоже, он решил заработать их сам… — заметил Макс.

— И, похоже, заработал, потому что все вызовы броневиков Дюренталя были оплачены.

— А картина?

— Ищем, но пока не нашли ни картину, ни деньги, которые он, возможно, получил если не полностью, то хотя бы часть в виде аванса. В своей квартире он не появлялся уже несколько дней. Сейчас работаем по связям, но если картина была у него в момент убийства с собой…

Макс покачал головой.

— Вряд ли он носил с собой такую сумму, и никто в Эйке не оставил бы в ране такой нож, если б чистил его карманы. Возможно, что картина там же, где и деньги.

— Мы ищем… — Берри аккуратно собрал последней оладьей остатки варенья из розетки и запил всё это последним глотком кофе. — Если что узнаю, сразу же сообщу. А теперь, прошу прощения, мне нужно бежать. Спасибо за отличный завтрак.

— Заходите ещё… — улыбнулся Терренс.

Макс благосклонно взглянул на поднявшегося Берри.

— Прекрасная и очень профессиональная работа, инспектор. Я рад, что именно вы занимаетесь этим делом.

Берри кивнул.

— Спасибо на добром слове, мистер Делман, но я буду рад, когда верну вам вашу картину.

Он ушёл. Макс задумчиво смотрел на красную кружку, а потом решительно ударил ладонью по столу.

— Время работает не на нас. Если они забрали картину, то она уже на пути из города, если нет, то они тоже её ищут. Полиция пусть работает по своим каналам, а мы… Придётся отвлечь от дел нашего олдермена. Его познания и связи в преступном мире нам сейчас нужны позарез.

Мне не хотелось видеть Эдди и тем более оставаться с ним наедине. Я всё ещё чувствовала свою вину и его слабую надежду, но всё осталось далеко позади, и возврата к прошлому не было. Саша слишком убедительно доказал мне старую истину о том, что нельзя дважды войти в одну реку. К тому же меня сейчас куда больше тревожила другая проблема, другой мужчина занимал мои мысли. Жутковатая тайна Джулиана МакЛарена и странное ощущение вины и перед ним, были куда сильнее, чем ностальгическая печаль по былой любви. Поэтому, когда Макс позвонил Эдди, требуя, чтоб тот немедленно ехал в Чесстауэр, я ушла к себе, предоставив им самим разрабатывать план дальнейших действий.

На улице шёл дождь, и я остановилась у окна, глядя на серые тучи, медленно и безысходно ползущие по небу. Поблёкшие деревья стояли возле дома, тяжело опустив потемневшие от мокрой листвы ветви. Казалось, что уже глубокая осень, и привычное уныние мягко затопило мою душу. Я прислушивалась к тишине, царившей в доме, и вяло наблюдала, как текут в моей голове туманные мысли о Саше, об Эдди, о МакЛарене, и о том, что нет в этом неспокойном мире ничего вечного… Кроме отчаянной и безнадёжной любви обманутого дьяволом алхимика… Неужели, это правда, и есть на свете вечная любовь? Я верила в это долгие годы, пока жила на Земле, а потом меня вырвало из неё с корнем и понесло, как сорвавшуюся с орбиты планету, куда-то прочь, где меня мимолетно согревали чужие звёзды, пропадая вслед за тем где-то позади. А я опять отважно неслась куда-то в пустоту на поиски, бог знает, каких находок и потерь. Поиски… Какая чушь… И не неслась, меня несло, чтоб снова швырнуть под очередной танк или в пасть очередному Ваалу. Глядишь, и этот подавится. И та сила, что несла меня по Вселенной, вовсе не интересовалась моим мнением по поводу того, что мне всё-таки нелегко каждый раз начинать всё сначала, заводить новых друзей, влюбляться в очередного рыцаря с мечом или лучемётом, прекрасно зная, что всё на свете имеет конец, кроме этого бесконечного движения в пустоту.

И вот мгновение моей жизни, как зеркало, отразившее мою судьбу. Я стою одна в пустом безмолвном доме и смотрю, как за окном серые тучи нависают над мокрой землёй, отражаясь в лужах, отчего и земля кажется такой же унылой и серой. И тучи то ли секут дождём свои унылые отражения, то ли рыдают, видя в этих зеркалах свои безрадостные лица. И я чувствую себя усталой и старой, и ни черта мне не хочется. Ни побед, ни свершений, ни великой любви…

Дверь за моей спиной хлопнула, отвлекая меня от угнетавших мыслей. Обернувшись, я увидела на пороге Эдди в изысканном тёмно-сером деловом костюме, как всегда, безупречно элегантного, и слегка раздражённого.

— Что происходит? — спросил он. — Макси обнаглел вконец, выдёргивает меня с заседания городского совета. Я мчусь сюда в такой дождь, а потом его лакей-неведимка заявляет, что мистер Делман занят и примет меня через пятнадцать минут.

— Я мажордом, а не лакей, — сварливо отозвался из-под журнального столика Кинг.

— Я знаю, чем мажордом отличается от лакея! — гневно рявкнул в ответ Эдди. — Твой хозяин имеет возможность предаваться меланхолии в своих чертогах, а у меня полно дел. Я не получал папочкиного наследства и вынужден крутиться, чтоб не умереть с голоду. Не говоря уж о том, чтоб не дать помереть с голоду другим. Учти, я жду ровно пятнадцать минут и ни минуты больше. Потом сваливаю…

— Может, оставишь в покое старика и обратишь, наконец, взгляд на меня? — поинтересовалась я, присаживаясь на диван.

— Извини, у меня столько дел, всё расписано по минутам и тут я должен всё бросить… — он замолчал, взглянул на меня и улыбнулся. — В общем, как всегда… Моя жизнь ничуть не изменилась за эти годы.

Я хлопнула ладонью по диванной подушке.

— Садись, Макс пунктуален и не заставит тебя долго ждать. У него действительно важное дело.

— Надеюсь. Потому что у нас с ним несколько разное представление о важных делах, — он сел в другом конце дивана и задумчиво взглянул на меня. — Странно, знаешь, я никак не могу привыкнуть к мысли, что ты вернулась. Я — здесь, а ты — там, и мы не увидимся вечером… Абсурдная ситуация. Мне казалось, что прошло много времени, а теперь, когда я увидел тебя снова, понял, что для меня мало что изменилось, словно ты слетала домой на неделю…

— Наверно мне не стоило приезжать… — пробормотала я, подумав, что, оказывается, меня здесь ждал ещё один мужчина из давнего прошлого.

— Почему? — он небрежно пожал плечами. — Тебя здесь любят и всегда счастливы видеть. Я, кстати, тоже… Теперь, по крайней мере, всё ясно, и я могу не мучиться от ощущения, что изменяю тебе.

— А у тебя было такое ощущение?

— Ты же не сказала, что между нами всё кончено…

— Тогда я ещё не была в этом уверена. Мне вообще очень трудно закрывать за собой дверь. Но, видимо, нужно учиться…

— Она сама закрылась, — Эдди вздохнул и взглянул на меня из-под длинных чёрных ресниц. — Вчера мы с Элис определили день свадьбы, завтра это будет напечатано в светской хронике.

Я кивнула.

— Это хорошо Эдди. Знаешь, все двери рано или поздно закрываются за мной. И я уже могу не тревожиться о тех, кто за ними остался. Наверно, это главное.

Он прищурился, взгляд его блестящих чёрных глаз стал внимательным и изучающим.

— Значит, мне не показалось, и дело не во мне. У тебя что-то случилось…

Я рассмеялась.

— Ничего такого, с чем я не могла бы справиться.

— Только не нужно делать вид, что всё о'кей. Я слишком хорошо тебя знаю. С этим тебе действительно лучше справляться в одиночку?

— Конечно.

— Ладно… — он бросил быстрый взгляд на часы. — А при чём тут МакЛарен?

Я изобразила недоумение:

— О чём ты?

— Ты всё ещё не ходишь в ресторан со случайными знакомыми?

— Он не случайный знакомый. Мы знакомы давно.

— И что?

— Что?

Эдди пристально смотрел мне в глаза.

— Я видел вас в «Чёрной розе». Более того, я наблюдал за вами весь вечер…

— Эдди!..

— Если ты пытаешься дать мне понять, что подглядывать некрасиво, то зря. Мне было интересно, и это мой клуб. Я вовсе не таращился на экраны камер слежения. Мы с Элис сидели за соседним столиком, и провели очень романтичный вечер. Чего не скажешь о вас. Ты кстати пару раз бросала взгляд в нашу сторону, и я думал, что ты меня видела, но не хотела показывать вида. Красавец-доктор был похож на влюблённого не более получаса. Потом он стал похож на волка, оценивающего, сколько килограммов мяса в Красной Шапочке. А потом на альфонса, который ужинает с престарелой дамой, у которой на исходе деньги и бриллианты. Кончилось тем, что он ушёл, попутно сунув официанту за лацкан сумму в два раза превышающую стоимость ужина. Это поведение не пылкого поклонника, а законного мужа накануне развода.

Я расхохоталась, на сей раз, совершенно искренне.

— У тебя, как прежде, острый глаз, Эдди… По правде говоря, его чувства ко мне беспокоят только его. Именно поэтому он может рисковать моим хорошим отношением к себе.

— Ему ничего не светит?

Я перестала смеяться. Этот простой вопрос неожиданно поверг меня в прежнее уныние. От необходимости отвечать меня спас Макс, который явился как раз вовремя. Он распахнул дверь и вошёл стремительной походкой молодого Бонапарта. За ним с ехидной улыбкой сытой лисы скользнул Терренс. Я не сразу сообразила, чему это он так радуется, и потому не успела пресечь кавалерийскую атаку Макса.

— Эдди, нужно, чтоб ты кое-что сделал, — резко, тоном, не терпящим возражений, произнёс Макс. — Нам срочно нужны сведения об одном мошеннике. Уверен, это не составит для тебя труда. Или для твоих осведомителей. Не исключено, что ты и сам его знаешь.

Эдди откинулся на спинку дивана и прищурился. Его всякий раз бесило, когда Макс упоминал о его прошлом или о его связях в преступном мире. Не то, чтоб это было неправдой, или тяжёлое детство и опасные связи были чем-то необычным для тех, кто слыл настоящими хозяевами города, но говорить об этом было не принято, особенно вот так в лоб, с лёгким оттенком высокомерного неодобрения.

— Ты всерьёз думаешь, что я знаком со всеми мошенниками в Луарвиге? — ядовито осведомился он. — Хочешь, чтоб я тебя ему представил, или просто передашь через меня пару слов?

— Нечего обижаться, — раздражённо передёрнул плечами Макс, — Ни для кого не секрет, что ты знаком с этой публикой. Это твоё дело, тем более что это нередко бывает полезно и для нас. Как в данном случае…

— Странно, что меня вообще пускают в этом доме дальше прихожей… — Эдди поднялся и, исподлобья взглянул на Делмана, сунув руки в карманы брюк. — Знаешь что, мой благородный патриций, впредь, если тебе что-то будет нужно, изволь оторвать свою задницу от трона и явиться ко мне лично, а не вызывать меня для получения указаний. У тебя больше времени, чем у меня, и пара минут на свежем воздухе, которые ты проведёшь по дороге от подъезда к своему кадиллаку и от него к моему подъезду, может, несколько улучшат цвет твоего лица…

— Эдди, — поднял руку Терренс, который насладился спектаклем и понял, что он начинает заходить слишком далеко.

— Или пошли ко мне своего рыжего шакала, — перебил его Эдди. — Он куда более гибок и деликатен.

— Но в морду дать могу, — резко возразил Терренс.

Эдди усмехнулся.

— Хочешь попробовать?

— Почему бы и нет? — азартно уточнила я.

Эдди был настолько опасным противником, что мог позволить себе гулять по ночному Эйку с кастетом и ножом в кармане. Вряд ли бойцовские качества Терренса распространялись так далеко.

Рыжик бросил на меня мрачный взгляд. Мерзавец, он думает, что он и дальше будет потешаться над тем, как Макс доводит Эдди до белого каления, а я потом буду улаживать их конфликты и выступать посредником, уговаривая его поучаствовать в чужой драке. Как бы ни так.

— Ладно, мне пора… — проговорил Эдди. — Мой адрес вам известен, я буду дома после полуночи…

Он направился к двери.

— Эдди! — обернулся ему вслед Макс. — Я прошу тебя остаться!

Эдди замер и развернулся, с любопытством наклонив голову набок.

— Просишь?

— Да, — кивнул Макс. — Я умею просить. Я даже умею извиняться.

— Неужели? — Эдди вернулся на пару шагов. — Ну-ка, ну-ка…

— Извини, если я сказал что-то не так. Я полагал, что за пять лет ты привык к моей манере общения.

— А я не желаю к ней привыкать.

— Хорошо, я признаю, что ты чертовски занятой человек, прежде всего потому, что лучше, чем я, относишься к людям, хочешь им помочь и делаешь для этого всё возможное. И принципиальное различие между нами состоит в том, что я считаю, что те, кто живёт в Лунне, не лучше тех, кто живёт в Эйке, а ты уверен, что те, кто живёт в Эйке, не хуже тех, кто живёт в Лунне. Давай не будем спорить кто из нас прав. В конце концов, мы делаем одно дело. Ты знаешь джунгли Луарвига изнутри и умеешь этим пользоваться. Сейчас нам нужна твоя помощь. Ты поможешь?

Эдди хмуро смотрел на него, потом перевёл взгляд на Терренса.

— Чёрт с вами. Что нужно?

— Не что, а кто. Бруно Дэви.

Эдди откинул голову и прикрыл глаза, вспоминая.

— Помню… Крутился такой возле Смита Сароу… Вроде шестёрка на подхвате. Я с ним дела не имел.

— Он умер. Его убили вчера, но перед этим он украл ценную картину из инкассаторской машины класса Люкс Бака Дюренталя.

— Правда? — Эдди недоверчиво взглянул на него. — Это ж надо, какой талант пропал. И что должен сделать я?

— У него был сообщник, возможно, не один. И у него были деньги, много денег. И картина. Ни того, ни другого, ни третьего полиция не нашла. Нам нужна картина, а для этого нужно разыскать сообщника. Деньги нас не интересуют, но могут послужить ориентиром в поисках.

— Большая сумма?

— Не исключено, что чуть меньше двух миллионов.

— Солидно… — Эдди в задумчивости прошёлся по комнате и остановился передо мной. Он взглянул на меня, но его мысли были где-то далеко. — Такие деньги в Эйке могут наделать много бед. И за куда меньшую сумму там устраивают поножовщину…

— Картина тоже опасна. Из-за неё уже убили троих, а четвёртый находится в больнице с ножевым ранением. За ней охотятся колдуны из секты Сыны Астарота.

Эдди вздрогнул и резко обернулся.

— Сыны Астарота? — хрипло спросил он.

— Тебе о них что-то известно?

— Слишком мало, к сожалению. Они пытаются легализоваться в городе. Дескать, вы же терпите киотитских жрецов и Братство Тьмы, а мы чем хуже? Я слышал, они уже подмазали кого нужно в ратуше и в городском совете. Я кручусь, как уж на сковороде, чтоб хоть чуть-чуть оттянуть решение вопроса.

— Почему?

— Потому что они тоже покупают детей на улицах… — устало проговорил Эдди и его плечи опустились. — Я по-прежнему сражаюсь со своими мельницами… Всё дело в том, что они их не убивают и не растлевают, по крайней мере, явно. Они собираются их воспитывать. Что в этом плохого? Я не верю, что сатанисты могут воспитать нормальных людей, а наёмных убийц и фанатиков в городе итак хватает.

— Пара из трёх наших убийств точно на их совести, — проговорил Терренс.

— Иди, докажи… Они могут оставлять на месте убийства визитные карточки, а потом вопить, что их пытаются подставить конкуренты. И попробуй, докажи, что это не так. Особенно если они не скупые ребята… Насчёт вашего дела я выясню, что смогу, и сразу дам знать.

— У нас мало времени, Эдди.

— Я понял, но боюсь, ты переоцениваешь мои возможности. Я сделаю, что в моих силах… — он обернулся и взглянул на меня. — На свадьбу придёшь?

— Если пригласишь… — улыбнулась я.

— Приглашу, и доктора твоего тоже. Пока… — он протянул руку.

Я подала свою. Он наклонился и поцеловал мои пальцы, а потом посмотрел мне в глаза и чуть слышно прошептал:

— Я хочу, чтоб у тебя было всё хорошо…

Потом выпрямился и направился к двери, бросив на ходу:

— Я позвоню, — уже на пороге обернулся к Терренсу, — Ах, да, извини за шакала.

— Стервец, — рассмеялся ему вслед рыжик, а потом повернулся к Максу и серьёзно взглянул на него: — У нас появилась работа, дружок. Сыны Астарота — это, похоже, наши клиенты.

Наивно было полагать, что Эдди тут же кинется искать своих осведомителей, чтоб дать им указание. И не только потому, что Эдди слишком занят, просто я уже имела некоторое представление об этой процедуре и знала, что всё это происходит не так быстро: нужно отправить осведомителю сообщение, дождаться ответа, назначить встречу, и ещё вопрос, явится ли на неё этот тип. Эдди слишком хорошо и быстро соображал, чтоб впустую терять время. Именно поэтому он никого не стал искать, а прямо в машине, мчащейся на очередную деловую встречу, набрал некий номер на коммуникаторе и произнёс несколько чётких и ёмких фраз, содержащих основные приметы искомого предмета, имя человека, последним имевшего с этим предметом дело, а также сумму, на которую может твёрдо рассчитывать тот, кто даст достоверную информацию о предмете. С условием, что сумма увеличится на два порядка, если предмет будет представлен в натуре.

Макс вообще-то человек не наивный, но он почему-то представлял себе, что Эдди затеет всю эту бодягу с осведомителями. Именно поэтому он пришёл в ярость, когда ему позвонил инспектор Радеску и сообщил о том, что Эдди сделал заказ на похищенную картину, и теперь все не занятые на другой работе «гиены» Эйка кинулись на поиски со всем свойственным «гиенам» рвением.

— Он что, рехнулся? — прошипел Макс, обернувшись к Терренсу, сидевшему в кресле возле стола в его кабинете, — Лучше б сразу подал объявление во все газеты или ГИКС. Точно говорю, что кто-нибудь задумается над ценностью картины и возможностью продать её подороже…

— На самом деле она столько не стоит, — пожал плечами Терренс. — А Эдди никогда не упустит возможности воспользоваться услугами тех, кто жаждет их оказать. Кончай кипятиться, «гиены» за несколько часов обшарят Эйк так, как нам не сделать это и за год.

— Прошу прощения, — раздался из динамика голос Берри, — у меня очень мало времени и это не все новости. Выслушайте, потом будете обсуждать.

— Извините, инспектор, — кивнул Макс, возвращаясь к коммуникатору. — Мы слушаем.

— Спасибо. Так вот, я решил проверить действия Дэви на предмет наличия сообщников. Ведь кто-то сдавал и принимал груз по двум рейсам, на которые отвлекались две резервные машины Дюренталя. Выяснилось вот что: он снял две квартиры и два небольших офиса на неделю, деньги внёс вперед. Потом были куплены два дорогих бронированных кейса и наполнены всяким хламом. В курьерской фирме он нанял четырёх курьеров по одному на каждый адрес, в обязанности которых и входило либо передать груз инкассаторам, либо принять его. Документы и груз остались на адресах. Мы уже привезли эти чемоданы в управление, в них камни и старые журналы.

— Значит, сообщника не было, — хмуро уточнил Макс.

— Был, вернее, была. Третий заказ сделала по коммуникатору женщина. Ящик был сдан к перевозке на складе временного хранения в Порту, а вот получила его на квартире Дэви некая девушка. Из-за того, что в прихожей было темно, инкассаторы её почти не разглядели. Затем мы определили, где именно были куплены кейсы и вышли на магазин Ламарка. Только он торгует такими бронированными аксессуарами из тиртанской стали. Так вот, эти два чемоданчика купила поздно вечером девушка, совсем молодая, расплатилась наличными. Одета в чёрный блестящий плащ, синюю косынку. К тому же она была в тёмных солнечных очках. Учитывая позднее время и погоду в городе в этот день, это не могло не привлечь внимание. Очевидно, что косынка и очки были нужны для того, чтоб её потом не опознали, но эффект оказался обратным. Один из продавцов повнимательнее присмотрелся к странной покупательнице и узнал её. Это была девушка из стриптиз-бара «Скорпио», известная под именем Малышка Твигги. Я поехал в этот стриптиз-бар и выяснил, что девчонка попала к ним полгода назад, её продал за долги домовладелец, которому она задолжала за квартиру. Два дня назад её выкупил за три тысячи кредов парень, который назвался её братом. По фотографии хозяин опознал Бруно Дэви. Он же дал мне фотографию девушки. В отделе нравов она проходила как Пташка Ди, Динара Дэви, пятнадцати лет, сирота. Наверно, это, и правда его сестра. Мы её ищем, но пока безуспешно. Видимо, картина у неё. Пока это всё.

— Он нанимал курьеров и арендовал помещения лично?

— Нет, через ГИКС с терминала в общественном центре. И оттуда же были отправлены распоряжения о переводе денег на оплату услуг.

— Почему ж девчонка пришла за кейсами в магазин? Их тоже можно было заказать через компьютерную сеть.

— Всё очень просто. Ей хотелось посмотреть на один из самых шикарных магазинов города изнутри. Она минут сорок шлялась по торговым залам. Именно поэтому её видело столько народу, и нашёлся даже тот, кто её узнал, несмотря на маскарад.

— Понятно… — Макс задумчиво кивнул. — Пока не знаю, что нам это даёт. У нас нет ничего нового, за исключением инициативы Грандера. Боюсь только, что теперь его эскапада выйдет этой дурёхе боком.

— Может быть, нам удастся найти её первыми… — без особого энтузиазма произнёс Берри. — Как только будет что-то новое, я с вами свяжусь.

Макс щелчком отключил коммуникатор и посмотрел на меня.

— Иногда я не понимаю, что Грандер делает в наших рядах.

— У него иногда возникают аналогичные мысли о тебе… — проворчала я.

Я очень надеялась, что Эдди знает, что делает. Но чем больше я размышляла над сложившейся ситуацией, тем больше мне начинало казаться, что на сей раз он ошибся. Печально знаменитые «гиены» Эйка, те, кто вынюхивают, высматривают, тащат всё, что плохо лежит, и продают всё, на что есть покупатель, не гнушаясь ничем, готовые продать за пару единиц галактической валюты всю свою семью и добавить пару друзей детства в придачу. Думаю, что они не остановятся перед убийством одинокой девушки, лишь бы получить вознаграждение в сто раз большее, чем обещано за информацию.

К сожалению, на сей раз, у нас не было возможности вмешаться. Маховик был запущен рукой Эдди, и нам оставалось только ждать результатов. Время шло и ничего не происходило. За окнами начало темнеть. Макс нервно расхаживал по своему кабинету мимо высоких окон, наполовину закрытых чёрными бархатными портьерами с гигантскими кистями из опалового бисера на чёрных шёлковых шнурах толщиной с корабельный канат. Терренс сидел в огромном уютном кресле и с сосредоточенным видом полировал замшевой щёточкой ногти. Я рассеянно листала какой-то журнал.

— Кто хочет кофе? — поинтересовался Терренс, на мгновение отвлекшись от ногтей.

Я подняла руку.

— Я пас… — отказался Макс.

— Зря, — пожал плечами Терренс. — Кинг, две чашки Гватемалы. Возможно, этой ночью нам будет не до сна.

Одна из стенных панелей возле камина отодвинулась, и оттуда выехал сервированный кофейный столик. Терренс взял с него обе чашки и одну поставил рядом со мной на инкрустированную перламутром этажерку.

Я пригубила кофе и отложила журнал. Терренс мрачновато наблюдал за Максом. Я вдруг подумала, что за эти годы Макс тоже изменился. Ещё пять лет назад он бы скорее удавился, чем стал бы просить у Эдди прощения за неделикатные высказывания в его адрес, а пару лет назад ему бы и в голову не пришло беспокоиться о судьбе какой-то стриптизерши, за которой охотятся какие-то «гиены». Наверно, общение с Эдди, Джерри и Браем не прошло для него бесследно.

— Сядь, — проговорил Терренс. — У меня уже в глазах рябит от твоего шатания. От того, что ты дёргаешься, ничего не изменится.

— Я не дёргаюсь, — Макс сел в кресло напротив своего друга. — Я размышляю.

— О чём, если не секрет?

— О том, что, возможно, этой Малышке Твигги пару минут назад перерезали горло и картина уже держит путь, если не к выезду из города, то в какой-нибудь тайник. И если картину мы, так или иначе, сможем вернуть, то эту глупую девицу уже ничто не сможет спасти.

— Возможно, она ещё жива, и нечего раньше времени так переживать. Вот насчёт картины — другое дело. Выцарапывать её с острова Сынов Астарота в Архипелаге Чаек — это будет приключение что надо. Нас там перебьют если не всех, то половину — точно.

— Если возьмете с собой Джерри, то он превратит остров в пустыню, а поселение — в кладбище, — вяло подсказала я. — Спокойно возьмёте картину и уйдёте.

— Ты о каком Джерри? — недоуменно уточнил Терренс.

— Можно подумать их десяток в нашем окружении.

— Нет, я знаю, что он хорошо стреляет и орудует мечом, но чтоб так…

— Я думаю, что мы будем делать с картиной, когда вернем её, — задумчиво произнёс Макс. — По завещанию её нужно продать, но выпускать её из рук нельзя.

— МакЛарен считает, что её нужно просто уничтожить, — заметила я.

Макс посмотрел на меня так, словно хотел сказать, что это плохая шутка.

— Уничтожать оригинальную картину пятнадцатого века? Это варварство. Мой отец с детства учил меня, что произведения искусства принадлежат всем и один человек не вправе решать их судьбу. Он может быть хранителем, но не более.

— Странный парень этот МакЛарен… — задумчиво пробормотал Терренс. — Я думал, он любит старинные вещи. Одно его кольцо чего стоит…

— Какое кольцо? — насторожилась я.

— Старинный перстень-печатка с опаловой вставкой, — ответил Макс. — Я однажды хорошо разглядел её. Он снял перстень перед тем, как делать мне массаж, и положил на стол совсем близко от моих глаз. Мастерски выточенный грифон. Очень красивый…

Я внимательно взглянула на Макса. Конечно, чёрный опаловый грифон должен был ему понравиться. Я уже видела это кольцо на руке МакЛарена два года назад, но как-то не заметила в этот раз. Может, он забывает иногда надеть его после того, как снимет перед процедурой, а, может, просто не хочет надевать его при мне.

Звонок коммуникатора отвлёк меня от этих мыслей. Макс метнулся к столу и щёлкнул кнопкой.

— Записывайте адрес, — раздался в тишине голос Эдди. — Дармон-стрит, семнадцать. Лавка старьёвщика. Постучите три длинных, два коротких, три длинных. Спросите Зака Дидье, скажете, что от меня. Отдадите ему десять тысяч и получите картину. На всякий случай возьмите с собой пару ребят для прикрытия и не забудьте пушки.

— Кто этот Зак? — нахмурился Макс, наблюдая, как Терренс полез за своим коммуникатором, чтоб вызвать поддержку.

— Скупщик краденого. Он позвонил мне только что и сказал, что час назад к нему пришла девчонка и предложила картину за сотню кредов. Он сообразил, что может продать её дороже.

— Девчонка — это сестра Дэви.

— Очень может быть. Зак сказал, что она ещё у него, пьёт чай на кухне… Можете ехать за картиной прямо сейчас, но не забудьте пушки. К ночи у него собираются гопстопники и домушники, сбыть барахло и просто пообщаться по интересам. Если увидят, что вы вооружены, не полезут. Удачи.

Эдди отключился, не дожидаясь ответа. Терренс поднялся и выключил свой аппарат.

— Ульнар и Тиза будут нас ждать на углу Дармон-стрит и Рио-Гранде. Переодеваемся, берём деньги и пушки, и — вперёд!

Дармон-стрит и Рио-Гранде выглядели совсем не так блестяще, как звучали их названия. В Эйке вообще нет широких красивых улиц. Ими могут похвастаться Лунн и Старый Луарвиг. Эйк — район нищеты и разбоя, хотя не такой жуткий как Лабиринт или Порт. Узкие грязные улочки, освещённые редкими лампами над вывесками лавок, баров и различных злачных мест, они пустели к ночи и ходить по ним отваживались только те, из-за кого они и слыли такими опасными.

Мы подъехали к тесному перекрёстку, зажатому со всех сторон тёмно-серыми стенами обветшалых домов с заколоченными, заложенными кирпичом и завешенными тряпьём окнами. Не знаю, как Макс, сидевший за рулем, отличал одни улицы Эйка от других, но именно благодаря ему мы не заблудились и вынырнули именно там, где уже стоял аккуратный двухместный пежо с тонированными стёклами. Из него вышли нам навстречу юноша и девушка в похожих чёрных плащах с поднятыми воротниками. В полутьме они казались смуглыми и черноволосыми, но по их красивым спокойным лицам я догадалась, что это были масунты, с голубоватой кожей, большими, как у всех фергов, фиолетовыми или сиреневыми глазами и тёмно-синими кудрями.

— Ульнар и Тиза, — представил их Терренс. — Это Лора, вы про неё слышали. Как тут? Тихо?

— Полиция, — ответила Тиза и ткнула пальцем вглубь улицы.

Мы посмотрели туда и увидели две полицейские машины с включёнными мигалками.

— Мы не стали подходить, — пояснил Ульнар. — Люди попрятались, и если мы подойдём, придётся объяснять, что мы тут делаем.

— Всё правильно… — кивнул Макс, озабоченно глядя на полицейские машины.

Я посмотрела на него и пошла туда. Всё равно нужно было выяснить всё до конца. Может, картина ещё в доме, а если она куда-то делась, то нужно попытаться выяснить направление, в каком её нужно искать.

Терренс после некоторого колебания пошёл за мной, а Макс остался с масунтами. С небес неожиданно хлынул дождь. Я свирепо взглянула вверх, но увидела лишь тяжёлые капли, летящие из темноты мне на голову. Злиться было бесполезно. Нужно было надеть плащ с капюшоном.

Полицейские поспешно спрятались от дождя: двое залезли в фургон, а трое вошли в низкий дверной проём. Дверь, которая ещё недавно его закрывала, лежала на полу, в грязной, разгромленной комнате, освещённой несколькими яркими лампами. По комнате сновали два полицейских с камерами и снимали лежащие на полу тела. Некоторые из убитых были одеты в одинаковые чёрные брюки и плотные куртки с капюшонами, а некоторые, видимо, завсегдатаи лавки, — в потрёпанную одежду городских оборванцев.

Всё это я увидела, остановившись на пороге.

— Заходите, раз пришли… — раздался до слёз знакомый голос. — Я уже слышал, что вы вернулись, и ожидал вскоре увидеть вас в каком-нибудь из мест, вроде этого.

Инспектор Мелис махнул мне рукой. Я вошла и стряхнула с волос капли дождя.

— Добрый вечер, инспектор, — кивнула я. — Что здесь произошло?

— Вечер добрый, если вас устраивают подобные способы облегчения нагрузки на почву. А что здесь произошло, может, вы мне скажете?

— Мы только что вошли, — улыбнулся рыжик, с жадным любопытством оглядываясь вокруг. — Сколько трупов, Лора! Раз, два, три…

— Восемь, — подсказал инспектор. — В соседней комнате ещё пять. Перестрелку заметили с патрульного вертолёта и сразу сообщили нам, но мы не успели…

— А это что? — Терренс присел над одним из тел и потянулся пальцем к чёрной рукоятке, торчащего из раны ножа. — Гляди, какой ножик!

— Не трогать! — рявкнул Мелис.

— Я не трогаю… — пожал плечами Терренс и радостно обернулся ко мне. — Представляешь, если я завтра расскажу в клубе, что видел здесь кучу мёртвых нищих, убитых такими шикарными ножами!

— Вам лучше держать рот на замке, мистер Лесли, — с угрозой произнёс Мелис. — Или я посажу вас в камеру. В интересах следствия.

— Крутой парень! — рассмеялся Терренс. — Слышала, он посадит в камеру родного племянника Питера Хулста! Того самого Хулста, который давно имеет на него зуб за то, что он пытался посадить его сына за решётку. Инспектор, продолжайте работать на своём посту на благо города и не делайте глупостей. А я обещаю молчать неделю, в интересах следствия. Идёт?

Мелис мрачно взглянул на него и коротко кивнул. Рыжик подмигнул мне. Хотя, думаю, что Мелис итак не стал бы скрывать того, что застукал Сынов Астарота за резнёй в Эйке, тем более что некоторые из них благополучно упокоились рядом со своими жертвами, получив пулю или короткую железную стрелу из маленького арбалета, пристроенного на оружейный приклад. В любом случае, Эдди завтра узнает то, что облегчит его задачу в городском совете, поскольку я, в отличие от Терренса, не обещала молчать неделю.

— Так что вы здесь делаете? — спросил Мелис, внимательно взглянув на меня. — Решили прогуляться с кавалером?

— Мне порой не хватает острых ощущений.

— Неужели настолько?

— Жизнь в Лунне так скучна, — я шагнула вперёд, совершенно нечаянно запнулась о чьи-то ноги и чуть не упала. Едва успела выставить вперёд руку, и с её помощью удержалась на ногах, но рукой заехала-таки в лужу крови на полу. — О, чёрт… — я с отвращением смотрела на перепачканные пальцы. — Инспектор, здесь есть вода и мыло?

— Конечно, а ещё шампуни, гели и флакон кёльнской воды… — съязвил Мелис. — Тут место преступления, мадам! Вымойте свои руки в луже на улице!

— Стой! — Терренс полез за платком. — Вытри! Мы продадим этот платок на аукционе в «Замке вампиров». Настоящая кровь убитого! Пойдёт на ура!

Бросив ошалелый взгляд на шёлковый, обшитый кружавчиками лоскуток, Мелис открыл рот и заорал:

— Билли!

Тут же на пороге дальней комнаты возник огромный чернокожий парень в военной форме, обтягивающей неестественно мускулистые торс и руки.

— Проводи даму на кухню, пусть вымоет руки с мылом и больше ничего не трогает! — распорядился Мелис и, злобно глядя мне в глаза, повторил: — Больше ничего!

Вообще-то он неплохой парень. Не понимаю, за что он меня так не любит? Я прошла к задней двери и, проходя мимо инспектора Билли Джо, невзначай подняла голову. Оскаленная маска Вуду была симпатичной детской мордашкой в сравнении с этим лицом.

— Ой! — совершенно искренне пискнула я и прошмыгнула мимо этого страшилища.

Миновав полутёмную комнату, где упокоилось ещё несколько душ, я добралась до маленькой захламлённой кухни. Я уже убедилась, что девушки среди убитых нет, да и картина как-то не попадалась на глаза. Можно было предположить, что картину могли прихватить те, кто выжил после побоища, либо гости Зака Дидье, либо напавшие на них Сыны Астарота. Но куда могла деться девушка?

Я поняла это, едва вошла в кухню. Небольшое окошко под потолком было распахнуто и в него залетали капли дождя. Вряд ли оно стояло бы открытым в такую погоду, особенно если учесть, что кухня не отапливалась. Прикинув, я подумала, что картина вполне пролезла бы, если её вытаскивать, развернув по диагонали окна.

Пока я мыла руки возле жестяного рукомойника, висевшего над старым тазом, мой взгляд обшарил все углы. Собственно обшаривать тут было нечего: стол, пара колченогих табуреток и покосившийся буфет, набитый всяким хламом, в углу — холодная печурка с трубой, выведенной в окно. Ничего интересного, если не считать синей тряпки, лежавшей на полу, возле табуретки. Вымыв руки, я потянулась к грязному полотенцу возле рукомойника.

— Ничего не трогать! — загудел Билли Джо, свирепо вращая глазами.

— Мне надо вытереть руки! — истеричным тоном заявила я и стряхнула капли ему на форму. При этом мои накрашенные длинные ногти хищно сверкнули возле его лица. — Дай мне какую-нибудь тряпку!

Он злобно осмотрелся по сторонам и, выудив из-за табуретки ту самую, синюю, швырнул мне. Я оторвала от неё длинную узкую полосу и бросила тряпку обратно. Вытирая руки оставшейся полоской, я развернулась и пошла назад. Проходя через тёмную комнату, я быстро засунула лоскут в рукав куртки.

Террренс тем временем заканчивал свой спектакль. Он, похоже, сделал всё, чтоб вывести Мелиса из себя своим чрезмерным любопытством и дурацкими вопросами. Поэтому, стоило мне войти, как инспектор заявил:

— А теперь убирайтесь! Посторонним нечего делать на месте преступления!

— Какой вы нудный, инспектор… — обиженно протянул Терренс и направился к выходу.

Я тоже не заставила себя упрашивать. Под дождём мы вернулись к машинам.

— Похоже, она выбралась через окно во двор и прихватила с собой картину, — произнесла я, вытаскивая из рукава синий лоскут. — Это обрывок от её синей косынки. Она валялась на полу в кухне.

Макс взял его в руки.

— Да, шёлк… Вряд ли такими тряпками Зак Дидье мыл пол.

— Дайте, — Тиза забрала у него клочок синей ткани и понюхала. — Чем меньше вы будете его трепать, тем меньше на нём будет посторонних запахов.

— Вы сможете взять след?

Она вопросительно посмотрела на Ульнара. Тот нагнулся и, не прикасаясь к лоскуту, понюхал его. Потом принюхался ко мне.

— Да, я выделил её запах. Нам нужно найти место, где мог остаться её след.

— Это нелегко… — произнёс Макс. — Мы не знаем всех задворков, и нам не удастся быстро найти окно, из которого она вылезла.

— Это и не нужно, — возразила Тиза. — Эйк весь расчерчен пересекающимися улицами. Значит, для начала нам нужно обойти квартал, и если по периметру мы не найдём след, то значит, она всё ещё внутри квартала.

Мы направились по Рио-Гранде. Впереди шли масунты, следом мы втроём, позади ехали машины, управляемые автопилотами. Дождь лил всё сильнее, и мне казалось, что эти потоки напрочь смоют все следы Малышки Твигги. К тому же дождь вымывал из всех щелей грязь и мусор, и из-за этого отвратительный запах, всегда присутствующий на улицах Эйка, и вовсе превратился в нестерпимую вонь. Тем не менее, Ульнар и Тиза не торопясь, но вполне уверенно шли вперёд. Мы свернули на другую улицу, параллельную Дармон-стрит. Её названия я не знала, а табличек на домах не было. Впрочем, внешне она ничуть не отличалась от других. Дойдя до очередного перекрёстка, мы снова свернули и пошли в сторону Дармон-стрит.

— Похоже, она где-то поблизости… — пробормотал Терренс, втягивая голову в плечи. Струи дождя наверно уже текли по его спине, как и у меня.

— Может, они пропустили след? — предположила я.

— Такое случается… — проговорил Макс, хотя в его голосе звучало недоговоренное уточнение: «крайне редко».

В этот момент Ульнар остановился и посмотрел куда-то в сторону. Мы поспешно догнали их и увидели, что он заглядывает в узкую щель между домами.

— След чёткий, — сообщил он и посмотрел на противоположную сторону улицы, — Она пошла туда, вон в ту подворотню. Она была сильно испугана. Я чувствую запах страха…

— Веди, — кивнул Макс, и Ульнар опустив руки и нагнувшись, превратился в огромного зверя, похожего на крупного льва, только в его тёмно-синей гриве блестела диадема, на груди висела цепь с крупным фигурным медальоном, а на лапах поблескивали чеканные браслеты.

Космический оборотень на мгновение замер, выделяя из тысяч запахов только один, нужный ему, и бросился вперёд, в темноту подворотни. Уже совсем стемнело и мне пришлось надеть преобразовательные линзы, чтоб не налететь в темноте на какую-нибудь преграду и не свалиться в яму или канаву, которые были здесь на каждом шагу. Ульнар бежал впереди, легко перемахивая через кучи мусора и покосившиеся заборы. Мы успевали за ним только потому, что ему куда сложнее было протискиваться в узкие промежутки между стоящими впритык лачугами и подползать под нависшими, готовыми обрушиться стенами каких-то сараев и просто руин. Этот безумный бег по грязным задворкам Эйка, которые я видела в размытом сероватом цвете, уже начал мне надоедать. Наконец мы перебрались через какую-то ограду и оказались в длинном узком переулке, заваленном грудами мусора и большими почерневшими ящиками, в которых, возможно, кто-то жил.

Ульнар на бегу поднялся на задние лапы и снова превратился в человека.

— Она совсем рядом, — крикнул он. С завистью я заметила, что он почти не запыхался.

Неожиданно он остановился, посмотрел на ближайший ящик и отшвырнул в сторону его переднюю прогнившую стенку. Испуганный крик пробился сквозь шум дождя, и мы увидели маленькую худенькую девушку, почти девочку, в безнадежно изорванном дорогом плаще из блестящей чёрной ткани, в длинных сапогах со свернутыми каблуками и с перемазанным лицом. Она отчаянно плакала, прикрываясь руками.

— Успокойся, тебе ничто больше не угрожает, — негромко, но чётко произнесла я, присаживаясь рядом на корточки. — Тебе совершенно нечего бояться. Мы не причиним тебе зла.

Она слегка опустила руки, и посмотрела на меня полными безумного ужаса глазами.

— Сейчас весь твой кошмар закончится, — продолжала я. — Тебе нужно только успокоиться, и всё пройдёт. Скоро ты будешь в тепле и безопасности. Ты веришь мне?

Она всхлипнула и испуганно кивнула.

— Скажи мне, где картина, которую ты несла?

Её глаза округлились, а рот открылся, и я поняла, что сейчас она снова закричит.

— Ничего не надо бояться, — повторила я. — Эта картина принесла много горя и будет лучше, если ты навсегда избавишься от неё. Она не стоит ничьих жизней. Куда ты её дела? Ты её бросила?

— Отдала… — выдохнула она.

— Кому ты её отдала, Динара?

— Ему… — она мотнула головой куда-то вбок. — Он в сером плаще… Она такая тяжёлая была… Слишком тяжёлая для моих рук… Он так сказал…

Она снова всхлипнула.

— Ты отдала картину мужчине в сером плаще? — спросила я. Она поспешно кивнула. — Какой он? Молодой, старый, высокий, низкий, может, толстый?

Она непонимающе смотрела на меня.

— В сером плаще… Тихий голос… назвал меня девочкой и сказал, что она слишком тяжёлая для моих рук. Она, и правда, тяжёлая. Я не могла с ней бежать. Я отдала ему картину и убежала, — она нервно хихикнула. — И он не догнал. Я спряталась… здесь.

— Он гнался за тобой?

Она нахмурилась, пытаясь сообразить, о чём я её спрашиваю, потом пожала плечами. Только тут до меня дошло, что весь этот путь через трущобы Эйка девочке было бы не проделать, если б она тащила на себе картину.

— А где ты его встретила? — осторожно спросила я.

Она снова неопределённо мотнула головой.

— Там, на улице…

Я встала и обернулась к Максу. Он кивнул.

— Скорее всего, он подкараулил её у той самой щели, где Ульнар взял след, — он обернулся к масунтам. — Позаботьтесь о ней, — после чего медленно направился к выходу из переулка.

Мы втроём стояли в полутьме под дождём и молча ждали, когда к нам подъедет машина, вызванная Максом по коммуникатору. Судя по попискиванию маяка, она была уже совсем рядом.

— Он ждал её там, он знал, что она несёт, и ему нужна была именно картина, — произнёс Терренс.

— Предположения, — возразил Макс. — Это мог быть обычный гопстопник, который увидел девчонку, тащившую что-то тайком. Подумал, что это воровка, и решил перехватить добычу.

— Может быть. А если всё же предположить, что он был в курсе, что забирает из её рук?

— И что?

На перекрёстке показался свет фар. Чёрный мерседес Макса уверенно взрезал дождь и ночь, приближаясь к нам.

— По сути, у нас только два претендента на картину: Сыны Астарота и неизвестный, предложивший за нее два миллиона, — произнёс Терренс, — Только они проявляли к ней интерес и готовы были на всё, лишь бы её заполучить. Никто больше ею не интересуется, ни одна живая душа. Согласен? Так давай исходить из того, что больше она никому не нужна, и никто не попёрся бы в Эйк за тем, чтоб забрать её. Версию о случайном гопстопнике оставим на потом. Сейчас нужно разрабатывать более перспективные направления поисков.

— Ну и?.. — Макс задумчиво смотрел на остановившуюся перед ним машину.

— Надеюсь, ты не будешь настаивать, что этот парень в сером плаще из Сыновей Астарота?

— А почему он не может быть из них?

— Потому что, во-первых, они не разговаривают, а сразу пускают в ход ножи. А во-вторых, мы с Лорой видели, как они одеты. Чёрные брюки и чёрные куртки с капюшонами. Все, как детишки из приюта. Этот был в сером плаще и вёл себя довольно мирно. Скорее, он похож на того, кто хотел купить картину.

— Парень, способный выложить два миллиона кредов за картину, не попрётся ночью в Эйк.

— Почему ты так думаешь? Мы же ничего о нём не знаем. Мы даже не знаем, кто на самом деле придумал всю эту хитроумную операцию с похищением картины. Помнишь, как Эдди удивился, услышав, что это сделал Бруно Дэви? И Эдди прав, потому что парень, придумавший столь хитроумную и эффективную афёру, не стал бы ошиваться в шестёрках у Смита Сароу. Скорее Бруно был лишь исполнителем. За ним стоит его заказчик.

— И как этот заказчик узнал, где нужно искать картину?

— Почём я знаю… Можно только предполагать. Откуда девчонка узнала адрес Зака Дидье? Никакой вывески на его лавке нет. Почему он усадил её в кухне пить чай? Скорее всего, он был знаком с Бруно, и ей о нём рассказал брат, возможно, именно в контексте с картиной. Не исключено, что именно у Зака Бруно собирался встретиться с заказчиком и отдать ему картину. Тот, не зная о его смерти, пришёл по указанному адресу, увидел там полицию, свернул за угол и наткнулся на Твигги, тащившую картину. Для такого умного малого не сложно было предположить, что она тащит именно то, за что он заплатил.

— Бездоказательно, но логично. И где нам его искать? Кто он такой?

Терренс пожал плечами.

— Понятия не имею. Одна надежда, что девчонка очухается и вспомнит что-нибудь ещё.

— Ты её хорошо разглядел?

— Что? — Терренс с недоумением взглянул на Макса.

— Ты заметил, что у неё сильно выраженное косоглазие?

— Серьёзно? Я вообще не разглядел её лица.

— Вот именно, — кивнул Макс. — Ты своим тренированным глазом, в преобразовательных линзах не смог разглядеть толком её лица. А она, перепуганная до смерти, с обычными человеческими глазами должна была в дождь рассмотреть в темноте парня в сером плаще.

— Пожалуй, ты прав… — сдался Терренс. — Значит, тупик. Полчаса назад этот парень увёл у нас из-под носа картину, и мы можем её больше никогда не увидеть. Он запрёт её в чулане или повесит над кроватью в спальне, никуда не повезёт, не будет продавать. Мы не можем обыскать все дома в городе.

— Дома — нет, — я решила вклиниться в их разговор. — Может, сядем в машину, а то на мне уже ни одной сухой нитки не осталось.

— Извини, — Макс поспешно распахнул заднюю дверцу, и стоило мне забраться на сидение, спросил: — Что ты имела в виду? Дома мы не можем обыскать, а что можем?

— Не мы, а ты. Банковские счета. Ты заметил, что сказал Берри? Распоряжения о переводе денежных средств за услуги, которые Дэви заказывал в связи со своей афёрой, были отправлены с терминала в Общественном центре ГИКСа. Это значит, деньги переводились на счета фирм с какого-то другого счёта. Кроме того, девушка пыталась продать картину за сто кредов. Стала бы она это делать, будь у неё деньги, которые были у её брата? Все его деньги на счёте, и потому она не могла их снять. А на счёт они были, скорее всего, переведены с другого счёта. В этом городе, где половина сделок совершается нелегально, и у полиции нет практически никаких шансов получить разрешение на отслеживание банковских операций, наш заказчик мог безбоязненно переводить деньги на счёт Бруно со своего собственного личного именного счёта.

— И даже если он переводил через резервные счета, я его выслежу… — уверенно заявил Макс и нажал какую-то кнопку на приборном щитке машины. Тут же на ветровом стекле появились три стандартных экрана, перед ним развернулась клавиатура, а по бокам выскочили две дополнительных. Макс стукнул пальцем по одной из клавиш и произнёс: — Кинг, дай мне канал ГИКСа и приготовься, будешь прикрывать меня от сторожевых программ.

Я представляла, что это будет как-то более впечатляюще, но Макс почти ничего не делал, он только следил за быстро мелькающими на экранах схемами и группами символов и изредка набирал короткие комбинации на средней и правой клавиатурах. Терренс, сидя рядом, с интересом следил за экранами, один раз даже ткнул пальцем в какой-то значок, выскочивший посреди пустого поля. Макс деловито кивнул.

Всё это не заняло у них и десяти минут. Наконец Макс снял пальцы с клавиш и выжидательно взглянул на средний экран. На нём постепенно, строчка за строчкой проявилась какая-то таблица. Макс замер, поражённо глядя на неё, а Терренс придушенно пробормотал:

— Бог ты мой…

Полчаса спустя Макс позвонил в высокую дубовую дверь трехэтажного узкого дома, втиснутого между такими же мрачноватыми добротными домами. Ждать пришлось недолго. Дверь беззвучно распахнулась, и мы вошли в небольшую прихожую, едва освещённую блёклым светом небольшого фонарика, стилизованного под старинные уличные фонари. Хозяин молча смотрел на нас, ожидая объяснений. Он был в сером тёплом свитере и тёмных брюках. На тонкой прядке, выбившейся на лоб из гладко зачёсанных мокрых волос, висела капля. Прямо здесь в полутёмной прихожей, на самом виду висел насквозь пропитанный дождём серый плащ.

— Где она, МакЛарен? — спросил Макс, держа руку в кармане, где лежал бластер. — Я знаю, что это вы заплатили два миллиона кредов за похищенную картину. И я знаю, что она у вас. Вам придётся её вернуть.

МакЛарен, не торопясь, взял с этажерки пачку сигарет, зажигалку и прикурил, глядя на Макса тем холодным оценивающим взглядом, каким смотрел на меня в «Чёрной розе».

— Будьте благоразумны, доктор, — проговорил Терренс. — Вы же прекрасно понимаете, что эта картина небезвредна. И она должна быть изолирована от мира.

МакЛарен вынул изо рта сигарету и покачал головой.

— Нет, Лесли, она опасна и должна быть уничтожена.

После этого спокойно развернулся и прошёл в комнату. Мы последовали за ним. В этой большой, обставленной солидной викторианской мебелью гостиной было темно, лишь из камина вырывался свет огня. Именно к камину он и подошёл.

— Как в пекле… — тихо, словно припоминая что-то, проговорил он.

Проследив за его взглядом, я увидела в камине большую тёмную доску, объятую пламенем.

— Вы с ума сошли! — крикнул Макс и бросился к камину.

Но МакЛарен вдруг резко повернулся и взмахнул рукой. Я готова была поклясться, что он не прикасался к Максу, но тот отлетел назад через всю комнату и, ударившись о стену, упал на пол. Терренс тут же выхватил бластер. Но МакЛарен спокойно поднял руки, показывая, что они пусты, и словно демонстрируя, что сдаётся. Однако при этом чуть повернул голову и пристально взглянул на картину, которая тут же вспыхнула ярче и взорвалась изнутри, рассыпавшись мелкими горящими щепками.

— Вот и всё… — он слабо улыбнулся. — Как ваша спина, Делман?

— Нормально, — проворчал тот, поднимаясь и присаживаясь на стоящий рядом диван. Потом пошевелил плечами. — Да, всё в порядке. Какого чёрта, МакЛарен? Что вам взбрело в голову делать это? И что это за фокусы?

— Это всё звенья одной цепи, — пожал плечами он, глядя, как Терренс убирает бластер. — Я просто должен был уничтожить эту доску.

— Что в ней такого? — поинтересовался Терренс, спрятав оружие. — Ключ к концу света?

— Нет, просто в ней присутствовало активное Зло. Это всего лишь одна из мрачных игрушек Дьявола.

— И что вам с того?

— У меня с ним личные счёты…

Он какое-то время задумчиво смотрел на меня, потом вздохнул. Именно тогда и прозвучали эти слова, которые повергли в шок Макса и Терренса, но не меня.

— Наверно, не имеет смысла скрывать… Рано или поздно вы всё равно узнаете. Я алхимик. Я продал душу Сатане в 1523 году и обрёл бессмертие. И при этом навеки потерял покой… Два года назад я, благодаря заступничеству нескольких чистых душ, получил прощение и свободу, но не успокоение. Проклятие всё ещё висит над моей головой, и вряд ли я когда-нибудь избавлюсь от него. Долгие века я провёл в заточении, где каждый час казался вечностью. И за это время моя душа насквозь пропиталась самой лютой, жгучей и безумной ненавистью к моему тюремщику. Даже после того, как я вырвался от него, он сыграл со мной злую шутку, которая лишь подогрела мою ненависть. Хоть сделка между нами была расторгнута, он не забрал то, что было получено мною по этому пакту, и потому Небеса навсегда закрыты для меня. Вы живёте в другие времена, но тот, кто родился в мою эпоху, понял бы, что этого вполне довольно, чтоб объявить ему войну. Это всё… Я сказал вам то, что мог. Теперь делайте, что сочтёте нужным, но учтите: убить меня вам не удастся. Я испробовал разные способы. Они приносят только боль.

Он выпрямился и, скрестив руки на груди, выжидательно взглянул на Терренса. Тот с трудом приходил в себя после такого откровения. Макс метнул на меня быстрый взгляд, и, видимо, выражение моего лица подсказало ему, что всё это не розыгрыш, и мне эта история давно и доподлинно известна.

— Но где вы, чёрт вас возьми, взяли два миллиона? — спросил он, взглянув на МакЛарена.

— Это всё, что я заработал за эти два года, — усмехнулся МакЛарен. — Каюсь, лечить я начал ещё до получения лицензии, но ведь мне нужно было на что-то жить. На Эрнане я лечил алкорского посла и его престарелую мать, на Рокнаре — нескольких миллионеров, да и здесь есть люди, понимающие, что экономить на здоровье глупо… Например, вы, Делман.

— Как говорит Джонни, у него есть деньги, пусть платит… — пробормотал Терренс.

— Мы вернём вам ваши деньги, вернее то, что от них осталось, — проговорил Макс, поднимаясь с дивана. — За вычетом десяти тысяч, в которые была оценена владельцем картина.

— Очень благородно… — чуть поклонился ему МакЛарен.

— Но помните, мы за вами наблюдаем…

— Кто б сомневался… — равнодушно проговорил он, и повернулся к камину, всем своим видом давая понять, что утратил к нам интерес.

Макс задумчиво взглянул на меня и вышел в прихожую, за ним отправился Терренс, но я не могла уйти так просто. Я подошла к нему и встала рядом, глядя в камин, где догорали кусочки дьявольской картины.

— Что в ней было? — спросила я.

— Ты видела то же, что и я… — не повернув головы, ответил МакЛарен.

— Эта собачонка, которая выползает из-под кровати? По свидетельству многих авторов тех времен, дьявол любил принимать обличие чёрной собаки. К тому же печать Соломона…. Это всё-таки подсказка, как вызвать дьявола?

— Это приманка для дураков, которые хотят это сделать и готовы ради этого губить чужие жизни… Ему на радость.

— Как тот маньяк, что убил трёх девушек? Кто свернул ему шею?

— Наверно, тот, кому это было на руку…

Я рассердилась.

— Ты знал обо всём этом с самого начала, пытался заполучить картину и морочил мне голову?

Он, наконец, взглянул на меня и раздражённо произнёс:

— Я надеялся, что ты сама уничтожишь её. Именно потому я и дал тебе необходимые подсказки. Но ты попала под обаяние его мастерства… Неужели не понятно, что он никогда не открывает своего лица полностью? Изысканность его творений — это лишь соблазн, искушение… которому ты поддалась.

— И ты разочаровался во мне? — поинтересовалась я. — И всё же остановил меня у края пропасти?

— Опять смеёшься, злой ангел, — он невольно улыбнулся, глядя мне в глаза. — Тебе простительно поддаться обаянию таланта, пусть даже тёмного… Ты помнишь небеса и ищешь их отголосок во всём, что кажется тебе совершенным. Но будь осторожна, он очень хитёр, а ты, чиста и доверчива, как всякий, кто привык действовать мечом, а не кинжалом.

— А мне казалось, что я мудра и опытна.

— Дай Бог, чтоб так и было… — шепнул он.

— Как себя чувствует та девочка, что упала с лестницы? — спросила я.

Он кивнул.

— Спасибо, ей гораздо лучше. Она пойдёт на поправку, хотя вряд ли сможет стать балериной, но вполне — вырасти, стать милой девушкой, выйти замуж и произвести на свет кучу ребятишек. Прости, что я бросил тебя одну в тот вечер.

— Это было жестоко, но у тебя есть оправдание… в виде возможного появления на свет кучи ребятишек. И потому я, пожалуй, дам тебе шанс искупить вину.

Он вздёрнул бровь, его глаза озорно блеснули. Та прядка, на которой недавно висела капля дождя, теперь завилась в изысканное колечко. Может, он и прав, я ищу отблеск потерянного рая во всём, что кажется мне совершенным?

— Я заеду за тобой завтра в восемь… — предложил он.

— Ладно, — кивнула я. — До встречи.

Следующее утро было бледным и унылым. Я сидела в своей гостиной на диване и, развернувшись к окну, задумчиво созерцала серое неподвижное небо, нависшее над городом. Раздался деликатный стук в дверь, и она чуть приоткрылась, ровно настолько, чтоб в комнату просунулась рыжая голова Терренса.

— Доброе утро… Я принёс почту.

— Входи, — улыбнулась я, махнув ему рукой.

Он вошёл, свежий, пахнущий цветущим садом, в голубых брюках и белой рубашке с широким отложным воротником. Усевшись на диван, он протянул мне конверт.

— Я знал, что МакЛарен занятный парень, — произнёс он, — но не настолько же… Это всё правда?

— Правда, — кивнула я, решив, что Терренсу незачем знать, что это далеко не вся правда.

— И он действительно заключил пакт с дьяволом?

— Это было так давно, что об этом можно не вспоминать.

— Потому что он был прощён?

— Такое случается, хоть и не часто.

Рыжик недоверчиво смотрел на меня.

— Это похоже на странный сон… Сколько ему сейчас лет? Семьсот? Больше?

— Двадцать девять. Остальные не в счёт, — я усмехнулась. — Не задумывайся об этом. Голова заболит.

— И ты всё это знала с самого начала? И не сказала, — он с упрёком взглянул на меня.

— Потому что он заслужил ещё один шанс, так пусть воспользуется им.

— Он спалил нашу картину.

— Я помню. Может, он прав? Может, только так и нужно поступать с такими вещами, но не у каждого хватит на это духу.

— Наверно, — Терренс пожал плечами. — Знаешь, я чувствую себя спокойнее с тех пор, как её не стало. И Макс тоже. Он рад, что ему не нужно больше думать как обойти завещание старика дель Соля. Вот только решится ли он снова доверить МакЛарену заботу о своей спине?

Я пожала плечами. Такие вещи каждый решает сам. Взглянув на конверт, я увидела штемпель межпланетного отдела Санкт-Петербургского почтамта. Распечатав, я достала голубой лист почтовой бумаги с именным логотипом академика Преображенского. Текст письма был напечатан на компьютере шрифтом, имитировавшим изысканный почерк.

Я свернула письмо с чувством, что закрываю последнюю страницу жуткой повести. Тайна картины, скрытая под слоем краски и запечатанная для верности печатью Соломона, навсегда исчезла в огне. И как знать, только ли пламя камина стало причиной её гибели, или она сгорела, не выдержав жара от пылающего сердца возродившегося из бездны алхимика. Ему оставили жизнь, и он взял в руки меч, чтоб начать свою битву. Что ж, он не одинок на своём ристалище… Мне хотелось, чтоб он это знал. Я взглянула на часы и улыбнулась. До нашей встречи оставалось меньше десяти часов.