IV. Побег

Много дней прошло, пока ребятишкам удалось поймать свободное время у дяди Саши. Все эти дни юрин папа приходил поздно, дома не обедал, а по ночам все что-то перечитывал и записывал в свою карманную книжонку.

Когда он разговаривал с Олей, часто произносил новое слово — конференция. А что такое это слово значит, — Юра не знал и не знал никто из его товарищей.

Лева Пассер сперва думал, что он знает слово кон-фе-рен-ция и начал объяснять его товарищам, но скоро запутался, и ребятишки засмеялись.

За это же время, когда у юриного папы была конференция, сам Юра тоже кое-что сделал. Во-первых, он много думал о том, как его папа много вытерпел от белых. Затем он в школе познакомился с двумя мальчиками — Ваней и Сеней, у которых не было папы: их отца расстреляли белые за городом Архангельском, возле кладбища, там, где начинается моховое болото, или, как говорили тогда, — расстреляли на мхах.

Раньше этих мальчиков Юра как бы не замечал. Не приходилось с ними много говорить да и они вечно чем-нибудь были заняты — читали книги, работали в пионерском отряде.

Юрик быстро с ними подружился и первым вопросом, который они задали ему, было:

— Ты почему же не в отряде?

А Юрик и сам не знал, почему он не записан в отряд. Юрик долго придумывал, когда бы удобнее поговорить с папой и мамой об отряде.

Папа и мама у Юрика не были против отряда и частенько поговаривали о нем, но Юрик все отмалчивался, не интересовался и теперь ему было неловко начинать первому.

Случай представился после того, как папа рассказал историю о своем побеге с Острова Смерти.

— Итак, товарищи, собрание считаю открытым, — начал, смеясь, юрин папа, когда мальчики разместились на стульях по всем углам небольшой комнаты, одной из двух, занимаемых всей семьей товарища Иванова.

— Слово предоставляется хромому докладчику, т.-е. мне. Доклад о том, как во время оно я удрал от белых. Изменений и дополнений нет?

— Нет! Нет!! Нет!!! — в разноголосицу завопили ребята.

— Так вот. Было это в сентябре 1919 года, когда подавляющего большинства из вас еще не было на свете. Нам без вас, конечно, было трудно, но что же поделаешь, приходилось бороться одним.

— Ну уж… ты… папа… — начал останавливать его Юрик, который знал привычку папы пошутить или, как говорила тетя Оля, «подпустить шпилечку». — А ты рассказывай по-настоящему, а то неинтересно слушать.

— Так вот: на Острове Смерти к тому времени скопилось около 500 каторжан. Над нами глумились тогда уже не французы, а русские белогвардейцы.

И чего они только не заставляли делать: лошадиный помет собирать, консервными банками чистить уборные, перетаскивать с места на место камни. Недоставало, чтобы нас заставляли считать песок на берегу моря…

Стали доходить слухи, что Красная армия начала здорово нажимать на белых. Мы это быстренько заметили: нет-нет, да мимо острова и прошмыгнет большой пассажирский пароход. А на нем битком набито народу.

— Эх! — думаем мы. — Удирать, господа спекулянтики, начинаете.

— Колбаской катитесь!

А у самих мысль: не громыхнуть ли нам с тылу? Обезоружить бы конвой. Забрать бы склад с оружием. Забрать продовольствие. Ведь нас около 500 человек. Это — сила! Да еще какая! Мы бы переправились на берег…

От таких дум у каждого большевика голова кружилась. Можно ведь. Ей-ей, можно! А вот как подумаешь… выходит и… нельзя…

— Почему же, дядя Саша, нельзя?

— Почему же, дядя Шура, нельзя?

— Почему же, папа, нельзя? — дружно переспросили мальчики.

— Нельзя, милые мои, было. Разные люди сидели на острове: одни за свободу с голыми руками в атаку пойдут, а другие дрожат за жизнь, боятся, от страха под нары лезут… Но еще хуже то, что о восстании нельзя было говорить вслух — среди заключенных были предатели, провокаторы. Скажи им — и все дело погибнет…

Бойтесь, ребятишки, провокаторов и шпионов больше всего на свете. Сотни людей гибло при царе и после революции от этих шептунов.

Ну, а раз так, мы начали готовиться. На кого можно было надеяться, советовались. Как, значит, быть-то.

И решили — пусть будет, что будет. Надо устроить восстание. Или мы победим их и тогда мы наделаем дел для белых — или нас перережут белые при отступлении.

И мы условились — 13 сентября начинать.

Но начать не пришлось, так как один из наших товарищей узнал, что белым все известно. Белые уже приготовили засаду. Безоружным, наполовину больным, не осилить солдат, не перелезть через два ряда проволочных заграждений…

Вся ночь на 14 сентября прошла у нас в тревоге. Был выбран военный совет из трех товарищей. А ну, как их арестуют? Пропали мы тогда без них! Сколько надо потратить ловкости, хитрости, выдержки, находчивости, чтобы опять организоваться!

Великое дело, ребятишки, уметь организоваться. Ох, и трудное это дело, чтобы заставить многих делать по одному плану!

— Ну и что же было потом?

— Через день решено было восстание все же начать. Были у нас такие товарищи-большевики, я вам скажу, самые настоящие, по фамилии — Стрелков и Поскакухин. Они и еще другие товарищи руководили всем. Часиков этак в двенадцать, когда мы были на работе, по сигналу одного из них — бросились мы на часовых. Часовые растерялись. Побросали винтовки. От изумления часовые не могли сдвинуться с места, а когда опомнились, с криком бросились бежать.

В это время некоторые из нас прибежали в бараки, раскрыли двери и закричали:

— Свобода! Выходи!!

Многие повалили к дверям, наружу, полезли на проволочные заграждения. Царапали в кровь руки, рвали лохмотья. От бессилья падали на землю и вновь карабкались.

Но нашлись, ребятки, и такие среди нас, которые со страху забились под нары и их приходилось силой вытаскивать.

И то, что мы не были все, как один, не были сорганизованы — нас всех и погубило.

Из соседнего барака нас стали обстреливать.

Засвистели стальные пчелки из винтовок.

— Жик! жик-жик… — начали они пробивать деревянные бараки.

— Дзинь-нь-нь…нь…нь… — заплакали разбитые стекла…

А трусы лезут еще глубже под нары: думают спастись.

Видим, что дело проигрывается.

Тогда группа товарищей, наиболее смелых, пошла в атаку.

Нигде, ребятишки, вы больше такой смелой атаки не встретите: на одной стороне сытые белогвардейские солдаты с винтовками, с пулеметами, с ручными гранатами поливают нас сталью, как из пожарной кишки водой, а на другой стороне — отряд голодных, больных, ободранных, еле-еле двигающих ногами.

Шли эти смельчаки прямо на смерть. Вот что значит остров Мудьюг!

Ну, конечно, многих из нас побили…

Видим, что дело проиграно, солдаты подходят вплотную — тогда, кто мог, стал удирать через проволоку в лес, а из лесу к берегу пролива…

И что же вы думаете? На наше счастье, стоят на берегу баркасы — это такие крестьянские рыбачьи лодки.

Мы в них и давай ходу… Отплыли с версту или полторы, а по нас уже с берегу — бум, бум, бум… из винтовок.

Пулеметик так и поет — тра-та-та-та-та-та-та… Пули вокруг нас — бум-бум-бум-бум…

А мы все сильнее и сильнее…

Править не умеем. С парусами никто не умеет обращаться. Лодки идут медленно, хоть плачь.

А тут вдруг слышим:

— Товарищи! спасите…

— Кто бы это мог нам кричать? — спрашиваем мы друг друга.

Смотрим на воду и видим: чуть-чуть из воды высовывается кол, а за кол кто-то держится. Подъезжаем…

Ба! да это товарищ Стрелков! Наш главный руководитель восстания.



— Ты как тут очутился?

— Хотел переплыть. Сил не хватило, стал тонуть… Спасибо этот рыбацкий колышек спас.

Посадили мы нашего героя в лодку. А нужно вам сказать, он при царе был матросом на подводной лодке «Леопард».

Очухался, отдышался… да как руганет нас.

— Что же это вы, елки-палки, — разве так парусами правят!

И давай нам их наставлять.

Как пошел наш баркас воду рвать, — ну, миноносец, да и только.

Вот, ребятишки, учитесь управлять парусами — пригодится. Ой-ой-ой, — сколько нам придется драться еще!

Вокруг всего СССР — враги. Нам придется помогать иностранным рабочим.

Вот тогда мы и отплатим французской, английской и всякой другой буржуазии за наши страдания.

— Мы им еще покажем! — не удержались от восклицания пионеры Сережа и Ваня, который тоже пришли послушать юриного папу. Он очень внимательно следил за рассказом, и ему было обидно, что восстание прошло не так, как могло бы пройти.

— А сколько, папа, убежало тогда?

— Немного, милок, — всего 52 человека, а осталось на острове 398 человек.

Если бы мы тогда овладели складом оружия, перерезали телефон с Архангельском да подкормились денек, — мы бы показали им! — воскликнул опять юрин папа и нервно задвигал деревянной ногой.

По его лицу было видно, что много он не рассказал мальчикам, не хотел тревожить своих старых ран и жалел ребятишек.

— Пусть — думал он, — подрастут немного, подучатся, а потом почитают об этом восстании в других книжках. А сейчас рано им знать.

Но мальчики этим рассказом не были удовлетворены. Они засыпали юриного папу вопросами.

— А как же ты, дядя Саша, потом к красным попал?

— А что было с теми, кто не успел убежать?

Вопросы сыпались, как горох из прорванного мешка.

Юрин папа не успевал давать ответы.

— Ага, попался! — говорила ему тетя Оля, когда проходила мимо. — Умел сидеть на Острове Смерти, так умей и с детьми говорить. Это теперь не так-то просто.

— А ты чего затаил дыхание-то? — подошла Оля к своему сынишке Юрику. — Вишь, ведь и глаза заблестели! — говорила она ему, теребя за подбородок.

— Ну, папа, рассказывай дальше, рассказывай! — теребил Юрик отца.

— Да чего рассказывать-то, — продолжал дядя Саша. — У тех, кто убежал и у тех, кто остался — началась разная жизнь. На остров понаехало начальство: сыщики, царские охранники, царские капитаны из заводчиков и фабрикантов, и пошла там свистопляска: кто бежал, кто хотел бежать, кто помогал, если не хотел бежать, то почему не хотел бежать… и пошло и пошло. Наставили везде белогвардейских солдат-часовых, да не по одному, а по два. На работу не выпускают. Допросы без конца, днем и ночью. А в результате всего — отобрали тринадцать наилучших товарищей и отвели их на берег моря. Выстроили их там в ряд. Поставили против них солдат с заряженными винтовками. Сзади солдат построили еще второй ряд солдат на тот случай, если первый ряд откажется стрелять. Второй ряд должен будет стрелять и в солдат и в каторжан.

Но и этого было мало. Сбоку, невдалеке, установили три пулемета, и засели за них самые матерые охранники. Если бы солдаты отказались стрелять, ну, тогда пулеметы скосили бы всех — и белых и красных.

Конечно, при такой расстановке, хочешь ты или не хочешь, — а стреляй.

Если бы солдаты заранее сговорились не стрелять, сорганизовались бы и сразу, как один, повернули назад, против офицеров, — ну, тогда бы, конечно, дело было другое. Никакие бы пулеметы не спасли.

А этого не было…

На вечерней заре, когда солнце скрывалось в море и его последние лучи освещали спину тринадцати — в них дали залп, потом другой.

Тринадцать человек упало. Судорожно хватались за песок. Изгибались… умирали…

Трупы увезли на другой день и свалили в одну яму…

Вот как, ребятишки, дела-то складывались… За советскую власть много умерло, надо ее во-как крепко держать.

Если не удержим — опять польется кровь рабочих и бедноты…

Много пролито крови на этом проклятом острове. А сколько там умерло от голода!

Целое кладбище покойников.

Теперь там стоит памятник, на нем написано — жертвам интервенции.

Пусть английские, французские, итальянские и всякие другие моряки знают, как иностранная и русская буржуазия сосала соки трудового народа.

Пусть иностранные матросы научатся, как надо побеждать своих врагов.

Но знайте, товарищи, что на Севере было место еще пострашнее, чем остров Мудьюг.

— Какое? Где оно?

— Это — Иоканьга. Рассказывать о ней я не буду, так как там не был, а вы соберитесь как-нибудь вместе и прочтите книжечку об Иоканьге.

— Папа! но ведь ты нам еще не докончил рассказ. Как же ты попал к красным? Ведь на берегу тоже белые были?

— Правильно, милок, правильно… Вот тут-то и началась наша организация. Мы обсудили свое положение. Обдумали все. Выработали план. У нас оказалось всего-на-всего продовольствия 32 картофелины. Как же быть-то? Мы их забронировали. Это значит, что их никому нельзя есть… Решили их давать только тем, кто в дороге заболеет. Жестко проводили эту меру. Сами питались грибами, ягодами, кореньями.

Затем мы срубили несколько телеграфных столбов, чтобы прервать сообщение между Мудьюгом и Архангельском. Пусть ищут повреждение. Связь нарушена. Иди-ка, поищи в лесу-то!

В лодке было два топора. Это большая подмога: можно вырубить шест, палку и много кое-чего можно сделать топором.

Но самого главного у нас не было.

— Чего это, дядя Саша?

— А я вам говорил, ребята, — карты не было да и компаса не было. Глаз не было. Вслепую мы шли.

Медленно.

Осторожно.

Нам надо было обходить кругом все города, все деревни. Там могли нас изловить. О нашем побеге белогвардейцы уже всем раззвонили. Награду обещали за поимку, а кто будет нас укрывать, — тому военно-полевой суд и смерть…

Вот мы и шли…

А тут, как на грех, у одного товарища ноги опухли. Не может итти. Мы сделали носилки, понесли его. Он охает. Появился жар, бред.

— Что делать? — думали мы. — Оставить его одного, — жалко, ведь вместе шли на смерть, а нести дальше — тоже не видно конца мучений.

Как-то он пришел в сознание и решительно потребовал, чтобы мы оставили одного, а сами спасались бы.

Вот какое сознание у человека было! Ради общего дела своей жизнью жертвует.

И мы оставили его одного: сделали ему шалаш, положили около него кучу грибов, поставили ведерко с водой.

Ушли…

Конечно, ребятишки, он умер. Крестьяне потом рассказывали, что нашли его труп.

— Ну, а вы как?

— А мы все шли и шли… Много было опасных моментов, часто нам грозила смерть. Мы разбились на две части и пошли разными дорогами. Через болото лезли на животах. Где восток, где запад — узнавали по сучьям…

Еще умер один.

У меня стала болеть нога, но я об этом никому не говорил…

И шли мы так, ребятки, — сколько времени, вы думаете? — неожиданно спросил дядя Саша.

— Ну, сколько, — взялся отвечать пионер Сережа — по моему дней пять или шесть…

— Нет, не угадал, Сережа: с 16 сентября мы шли по 15 октября — без одного дня месяц и прошли по прямой линии 600 километров, а наколесили мы, наверное, больше тысячи.

Последние два дня меня вели под руки. Нога моя сильно болела, я не мог итти.

Когда мы пришли к красным — нас нельзя было признать за людей.

Как только красноармейцы узнали, кто мы, откуда — взвыли они от радости: один ругает белых и готов хоть сейчас итти в наступление, другой, глядя на нас, чуть не плачет, третий несет еду, четвертый что-то готовит. Всем хочется угодить нам.

И надо вам, ребятишки, сознаться, — я плакал от радости, как малый ребенок.

Когда меня били белогвардейские солдаты, — я не плакал. Когда замерзал в карцере, — я не плакал. Когда чистил уборные, ел тухлятину, не раз был при смерти на этом проклятом Острове Смерти, — я не морщился, я не плакал. Ногу отрезали — тоже не плакал. Лет 20, а то и больше, я не плакал. А вот, когда я увидел на палочке красное знамя, увидел красноармейцев наших да их заботу о нас — не утерпел, выл, как теленок. Ничего не поделаешь — был грех, надо сознаться.

— Все, папа?

— Нет, не все, милок! Скоро мы оправились, а потом все, как один, пошли в Красную армию на фронт. И надо вам сказать, — и от нас потом попадало белогвардейцам так, что они наверное помнят до сего времени.

— Так им и надо! — с чувством удовлетворения заявил Лева Пассер, а за ним все мальчики.

Было 9 часов вечера, когда мальчики разошлись по домам.

После ухода товарищей Юрик сделал свои обычные вечерние дела: сходил в уборную, вымыл руки, лицо, шею и грудь, вычистил зубы. Папа открыл в его комнате форточку, освежил воздух.

Юрик, вытянувшись во всю длину на кроватке, руки положил поверх одеяла и перед тем, как повернуться к стенке, когда у него обычно уже слипались глаза, когда он знал, что скоро уснет, — он спросил папу:

— Папа, мне можно записаться в отряд?

— Конечно можно! — ответил ему отец. — Даже нужно. Непременно запишись! И чем скорее пойдешь, тем лучше.

— Я завтра пойду… — проговорил Юрик и всю ночь видел, как они со своим пионерским отрядом атаковали белогвардейцев. Стреляли пушки, летали аэропланы, а они — пионеры — все шли и шли вперед… Потом Юрику стало казаться, что он попал в густой, большой лес. У него в руках карта, но он в ней ничего не понимает. У него есть компас, но он забыл спросить в отряде, почему дрожит эта стрелка…

Во сне чувствует Юрик, что проголодался. Тогда стал собирать грибы. Вспомнил, что среди грибов есть много ядовитых, а какие хорошие — он опять забыл спросить учителя.

А лес все темнее и темнее…

Скоро в голове Юрика все смешалось в одно… На следующее утро Юрик никак не мог вспомнить, чем же дело кончилось.

За утренним чаем хотел спросить папу, отчего у людей бывают сны, но увидел, что папа и мама торопятся на работу. Не стал их тревожить.

— Ну, до свидания, милок! — сказал папа, прощаясь с Юриком.

— Сегодня я приду поздно. У меня заседание. Не забудь сходить и записаться в пионерский отряд!


Загрузка...