Мужчина для сезона метелей

9

Августа вернулась засветло.

— Вот она я, — бросила Гутя, открыв дверь своим ключом. Скинув ботинки и куртку, протопала по зеленому ковру. — Есть хочу, умираю. — Она взмахнула руками, изображая крылья умирающего лебедя. — Ты одна? Или вы вдвоем? — Она огляделась.

— Нет, мы по-прежнему втроем, — сказала Тамара Игнатьевна, готовясь к атаке.

— А, ясно. Нежная парочка у себя. — Она махнула рукой.

— Все удачно? — спросила бабушка.

— Более чем, — кивнула Августа, открывая дверцу холодильника. — Квас готов?

— Вот любительница. Квасу ей подайте среди зимы, — проворчала Тамара Игнатьевна, но в голосе слышалось удовольствие. Она сама варила его из ржаного солода. Для него не ленилась проращивать рожь, а когда проклевывались ростки, сушила ее и молола в пыль в старой кофемолке. Этот напиток, в который потом добавляла хрен, кружил голову не хуже пива, только кружение легкое, казалось, вот-вот воспаришь. Если не телом, то духом.

Сейчас Гуте хотелось именно этого — воспарить.

Гутя присела на корточки перед холодильником, всмотрелась в забитое нутро камеры, засунула руку в дальний угол.

— Во-от ты где…

— Холодный, — предупредила Тамара Игнатьевна.

— За то и любим, — засмеялась Гутя.

Она вынула банку с квасом, налила себе полный стакан. Пила жадно, будто пересохло не только горло, но и все тело.

— Мать звонила, спрашивала, как ты насчет новой машины. Снова предлагала деньги. — Свою продашь, добавишь, купишь новую, приличную, — сказала Тамара Игнатьевна.

— Спасибо, конечно. Но по таким дорогам через два года она станет не лучше моей. И потом, праба, — передразнивая Петрушу, сказала она, — по деревням лучше на старенькой. Доверия больше — сама такая, как они, значит, не обману.

— Не стану спорить. В этом есть своя правда.

— Но я не собираюсь до конца дней трястись по проселкам. Впаривать людям БАДы, чтобы отвести беды. — Она засмеялась. — Хорошо придумала, да? Почти стих. Я предлагала Алексею сделать эту фразу слоганом для его фирмы. «Меняем наши БАДы на ваши беды!» Не захотел. Накличем, говорит, на себя какую-нибудь гадость. — Она пожала плечами. — Люди пугливые стали — верят бог знает во что. — Она поморщилась. — Даже те, на кого не подумаешь. Тот же Алексей. — Она фыркнула. — Такой осторожный.

— Опасаешься рисковать, когда есть что терять, — бросила Тамара Игнатьевна.

— Значит, таким, как я, можно рисковать, — проворчала она.

— Но скажу тебе, все же лучше БАДы, чем беды, — заметила Тамара Игнатьевна.

— После моих бед все остальные — смешны, — отмахнулась Августа.

Тамара Игнатьевна не спорила, она заметила, что внучка чем-то сильно возбуждена.

— Лисички — как? Подойдут на обед? Я открыла банку вареных и потушила с картошкой.

— Давай, — кивнула Гутя. — Я мигом в ванную и за стол.

Пока она плескалась под душем, Тамара Игнатьевна выставила на стол еду. Она хотела позвать Петрушу, но подумала, что не стоит. Мальчик занят с хомяком. Может быть, Августа расскажет что-то. Почему вместо обычной зимней усталости — вполне естественной — в ней столько энергии.

Гутя за столом болтала не умолкая. Рассказывала о деревенских бабах, которые получают деньги за своих мужиков — по доверенности. Татьяна Федоровна расстаралась, охраняя интересы зятя. Вмиг разобрали все, что привезла в сумке, до последней коробочки.

— Знаешь, говорят, помогает!

— Конечно, — соглашалась Тамара Игнатьевна. — В твоих добавках полно витаминов и микроэлементов. А я читала, что человека тянет к рюмке, когда в организме не хватает магния, который называют металлом жизни. — Она усмехнулась. — Но самое главное, я думаю, — самовнушение. Вера…

— Самовнушение? Вера? — насмешливо повторила Гутя. — Но верят-то жены и матери, а мужики не подозревают, что им подсыпают в еду.

— Но они работают, понимаешь? Они при деле, хозяин запретил пить. Они сами себя мысленно закодировали. Понимаешь? Между прочим, я не стала бы отрицать, что в слове содержится немалая сила. Злое слово обладает энергией. Мощной. Могу поставить личную печать в подтверждение: проверено мной. — Она усмехнулась.

— Тобой? — Августа вытаращила глаза.

— Да. У меня был опыт. — Тамара Игнатьевна вздохнула.

— Расскажи.

— Не сейчас. Лучше ты мне расскажи. Я вижу, на языке у тебя что-то вертится.

— Только после вас. — Гутя сощурилась, подцепила лисичку на вилку и повторила: — После вас, Тамара Игнатьевна.

Бабушка вскинула брови:

— Ну-у, хорошо. Вообще-то тебе лучше это знать, чем не знать. Чтобы… ориентироваться и, может быть, внести в свою жизнь некоторые поправки.

— Да-а? — Гутя сняла губами лисичку и отложила вилку в сторону.

— Однажды, много лет назад, меня… прокляли, — сказала Тамара Игнатьевна.

— Что? Тебя? Кто? — Слова вылетали сами собой, мелкие, они сыпались, как сухой горох из дырявого пакета. Каждое в отдельности не могло выразить всей глубины смысла, который старалась вложить Гутя в свой потрясенный вопрос. Не могло, как не может сварить густой суп из одной горошины даже повар-виртуоз.

— Одна девушка. Моя студентка. — Чуть более пространно ответила Тамара Игнатьевна. — Еще в Москве. Давно, в прошлом веке, как ты понимаешь.

Гутя молча следила за ее лицом. Оно не дышало свежестью, кожа утратила теплый сливочный цвет, приобрела оттенок нежирного молока. Но серо-зеленые глаза блестели. Она красивая, даже сейчас. А раньше…

— Из-за мужчины, — тихо сказала Гутя, не сводя глаз с бабушки.

— Из-за мужчины, — повторила за ней Тамара Игнатьевна. — Но не из-за того, о чем ты подумала.

— Интересно, — пробормотала Гутя, не пытаясь угадать, что произошло много лет назад, а желая узнать.

— Едва ли та девочка догадывалась о силе своего слова, — продолжила Тамара Игнатьевна. — Кто-то у нее в роду наверняка обладал особенным даром. А я не предполагала, что окажусь настолько незащищенной. — Она наклонила голову, Гутя увидела, что на темени, в глубине пышных жестких кудрей привычного русого цвета светится седина. Пора красить волосы. — Уже потом я поняла, почему попалась. — Она улыбнулась и пристально посмотрела на Гутю. — Влюбленный человек — распахнутые настежь двери. Имей в виду.

Гутя не отозвалась на эту фразу, хотя почувствовала толчок в груди. Сердце отозвалось, в последнее время оно вело себя слишком самостоятельно и то и дело соперничало с разумом.

— Но должна похвалить себя, — продолжала Тамара Игнатьевна, — после ее слов я быстро захлопнула двери. Заперлась на… висячий амбарный замок.

— От него — тоже? — спросила Гутя, наблюдая за ее лицом.

— В первую очередь. — Тамара Игнатьевна взяла со стола нож, приподняла и со стуком положила обратно. — Я не могла его больше видеть.

— Так что же?.. — Гутя с тревогой смотрела на Тамару Игнатьевну.

— Не хочется, но придется тебе сказать. Потому что это касается и тебя тоже.

— Говори, — кивнула Гутя, внезапно почувствовав, что из форточки дует. Она поежилась. Под окнами завизжали тормоза, она поморщилась, метнула взгляд на окно. Удивилась, оно совсем темное. Значит, они долго сидят за столом. Но она все еще не узнала главного. Августа нетерпеливо посмотрела на бабушку.

— Она послала проклятие не только мне, — сказала Тамара Игнатьевна.

— А кому еще? — подталкивала Гутя, хотя уже догадалась сама.

— Моим детям и внукам.

— Ох! — с нарочитой насмешкой выдохнула Гутя. — Надо же. Вот почему мы такие невезучие.

— Трудно поверить, но с тех пор не везло ни мне, ни твоей матери. Даже тебе.

Гутя, стараясь победить легкое волнение, посмотрела на бабушку.

— Неправда. Про меня — неправда, — заявила она.

— Перечислить, в чем тебе не повезло? — спросила Тамара Игнатьевна. — Муж погиб, работа случайная…

— У меня был прекрасный муж, у меня… я хорошо зарабатываю. А замечательный сын, прекрасная бабушка? Красивая мать. Мало тебе? — перечисляла Гутя.

— У-у… — засмеялась бабушка. — А теперь еще Тимоша, которого ты с такой страстью гонишь из дома.

Гутя махнула рукой, подалась к столу, взяла вилку и прицелилась в кусочек картошки.

— Ты на самом деле веришь в эту ерунду? — тихо спросила она.

Тамара Игнатьевна пожала плечами:

— Что-то есть во всем этом.

— А потом? Ты встречала ее? Что-то слышала о ней? О твоей… предсказательнице?

— Нет. Я… знаешь… я боялась узнавать о ней.

— Я слышала, что тот, кто проклинает, сам здорово поплатится, — сказала Гутя. — Давай найдем и проверим? — Гутя впилась глазами в Тамару Игнатьевну.

— Дорогуша, ты хочешь, чтобы мы жили в постоянном поиске? Мы уже ищем хозяев хомяка, чтобы найти их, придется поставить на уши полгорода. А чтобы отыскать мою дипломницу — поднимем полстраны? Кстати, ты меня сегодня удивила.

— Надеюсь, приятно? — Гутя похрустела лисичкой и улыбнулась от удовольствия. — Чем же?

— Не потребовала отчета по розыску Тимошиных хозяев.

— Я забыла потребовать. — Гутя засмеялась. — Похоже, хомяк будет жить у нас до конца дней. Это ведь три года, не меньше?

— Ты плохо думаешь о нас с Петрушей. — Тамара Игнатьевна поморщилась. — Обидно. Обещаю, не мы проводим его в последний путь.

— Хорошо бы, — кивнула Гутя.

— Итак, я тебе рассказала, теперь ты, — заявила Тамара Игнатьевна.

— У меня… все не такое мистическое, — сказала Гутя. — У меня просто. Но придется начать…

— Лучше с самого начала, — перебила ее Тамара Игнатьевна.

— Гм, тогда с лета!

Тамара Игнатьевна всплеснула руками.

— С лета! Ну, ты хороша, актриса! Я ничего не заметила. Никаких перемен.

— Я тоже, — кивнула Гутя. — Потому что с лета… почти до сих пор… ничего не было.

— Я слушаю. — Тамара Игнатьевна скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула.

— Помнишь, в августе я отогнала машину в ремонт? — спросила Гутя.

— Помню.

— Иду я по улице, тащу свой клетчатый баул, всю меня перекосило, жара. До троллейбусной остановки еще полквартала. Подплывает машина, слышу: садитесь, девушка, подвезу.

— Ты… села? — Тамара Игнатьевна поежилась.

— Я уже почти падала. Знаешь, вместо кроссовок влезла в чертовы сабо, — она поморщилась, — они как деревянные, одно слово, что кожа, — фыркнула Гутя. — Села.

— Я говорила тебе, поезжай за машиной налегке, вернись и загрузи сумку. Я хорошо помню.

— Тогда я не успела бы к трем — к раздаче денег. А это значит, каталась бы в деревню целую неделю!

— Ладно, ты жива, здорова. Что дальше? Что за мужчина, что за машина?

Гутя пожала плечами.

— Жеребец, — бросила она.

— Ох… в возрасте?

— Да нет, я бы сказала, молоденький.

— Ты села в машину к мальчишке! Ты сошла с ума. Наверняка сыночек какого-нибудь распальцованного.

— Тамара Игнатьевна, — Гутя прислонилась к стене, — откуда у вас такие познания современной жизни? А-а… ну да, из бесконечных сериалов.

— Тебе смешно, — проворчала Тамара Игнатьевна. — Но подростки опасней взрослых мужчин. А ты выглядишь как девочка.

— Ба-бу-шка! Я же про машину! Жеребец — не он, а она!

Тамара Игнатьевна молча хлопала глазами.

— То есть?

— Это был «мицубиси-лансер». А «лансер» в переводе с английского на русский — улан. Из истории, наверное, помнишь, что все уланы — всадники. Значит, под ними кто — жеребцы! Теперь поняла почему?

— А… он? Улан? — осторожно, словно опасаясь провалиться на тонком льду, подбиралась к твердой почве берега Тамара Игнатьева.

— К сорока, я думаю.

— Фу, — Тамара Игнатьевна откинулась на спинку стула. Ее все еще стройное тело обтекла пелерина, которую она надевала дома поверх брюк из мягкого светлосерого флиса. — Дошло наконец. Так что же?

— Он довез меня до «Сельмаша» и уехал.

— Дальше? — настаивала она.

— Ничего.

— Как? Это все? А я-то приготовилась…

— Он сказал, как его зовут. — Гутя пожала плечами. — Дал визитную карточку.

— А ты?

— Я? Только имя. Августа.

— Не предложила ему купить БАД от всех бед?

— Он из тех, у кого нет бед. По нему видно, — усмехнулась Гутя.

— Так не бывает, после тридцати набегает много чего у каждого. Ты ему звонила? — спросила она.

— Нет, — сказала Гутя. — Незачем было.

— А он?

— Он? Говорит, искал меня.

— Значит, ты снова его видела, если он… говорит? — Тамара Игнатьевна слегка отодвинулась, чтобы не пропустить ничего, что появится на лице внучки. Слова могут обмануть, а лицо — никогда. Если, конечно, уметь читать. Тамара Игнатьевна умела.

— Представь себе, на покатушках у Славика. Помнишь приятеля Сергея? Он был у нас сто раз.

— Помню. Рыжеватый такой, да? Что же произошло на покатушках?

— Да ничего. Прокатились. По сути — ничего. Но по ощущению… В общем, как после твоего кваса! — Она засмеялась.

Тамара Игнатьевна тоже.

— Далеко заехали? В пробку не попали? — В интонации Тамары Игнатьевны она уловила намек.

Но тут же увидела дорогу, задок грузовика с рекламой. И руку… с перстнем. Эйфории как не бывало.

Она подняла глаза на бабушку, растерянные, слегка виноватые. Тамара Игнатьевна открыла рот, чтобы что-то сказать, спросить, но раздался телефонный звонок.

— Это мне. Я жду звонка. Извини. — Тамара Игнатьевна вспорхнула со стула и исчезла за дверью. — Мои агенты, — донеслось до Гути из прихожей.

Гутя налила себе компота из красных яблочек-китаек и, чувствуя, что совершенно захмелела от еды, подумала: неужели в том, что рассказала бабушка, есть хотя бы доля правды? Неужели словами, даже произнесенными по-особому, можно кому-то испортить жизнь?

А… на самом деле — их жизнь испорчена? Бабушки, матери, ее самой?

Сытому телу стало неуютно на стуле, ему хотелось мягкости. Гутя встала и вышла из-за стола. В гостиной со стоном опустилась в кресло. Рука нащупала пульт на журнальном столике, привычно подняла его, прицелилась в экран, щелкнула. Он засветился, человеческие фигурки, беззвучно открывая рот, метались по экрану. Гутя не включала звук, словно опасалась силы чужих слов.