Мужем битая… Что мне пришлось пережить с Германом Стерлиговым

Глава 21 Коза

Мы стали жить на Рублевке, когда уже лет пять были женаты. Гере уже было 27 — солидный возраст по моим тогдашним понятиям, а мы все переезжали с места на место, как цыгане. Я давно мечтала о доме, хотелось иметь свой очаг, хотелось стабильности. По случаю Герман купил на Рублевке землю, и стали строиться. Руководил работами Герин папа, Лев Александрович, мужу было некогда. Он нам построил этот дом с нуля всего за год, и мы въехали. Я думала тогда: никогда в жизни никуда больше не поеду, намоталась уже. Пелагее было уже четыре годика, а мы все по съемным квартирам скитаемся. Мы въезжали перед самым Новым годом, 30 декабря. Дом был совершенно пустой, но нам было не привыкать. Газ еще не подключили, но мы не стали ждать, пока проведут все удобства — мне так хотелось въехать наконец в свой дом! Мы сразу затопили котел углем, и первые несколько месяцев так и топили, пока не подвели газ. Ночью договорились подбрасывать в топку по очереди, но я все делала и в свою, и в его смену, потому что он очень хотел спать. Я-то могла и днем еще вздремнуть, а муж приезжал поздно, уезжал рано. Конечно, можно было нанять истопника, но я никогда не любила, чтобы дома были чужие люди, поэтому у меня никогда не было помощниц по дому.

На Рублевке тогда мне очень нравилось: я ведь во всем нахожу плюсы. Я обустроила свой домик, разбила сад. У меня был самый зеленый участок в округе. Все в цветах, сделала и огород, насажала яблонь и разных других плодовых и хвойных деревьев.

Однажды Герман привез мне очень симпатичную ангорскую серенькую козочку. Куда ее девать на ночь? Мы решили посадить ее под крыльцо — у нас было высокое крыльцо с лестницей, а под крыльцом свободное пространство, которое можно было использовать как маленький чуланчик.

На следующий день к нам приезжают Герины родители, они поднимаются по крыльцу и слышат у себя под ногами: «М-е-е, м-е-е». Герина мама говорит: «По-моему, я схожу с ума. Или у вас что-то блеет под лестницей». Я говорю: «Нет, с вами все в порядке, это мне Герман козу подарил». Наша собака Алиса потом эту козу спасла. Мы неправильно завязали ей веревочный ошейник, коза в нем запуталась и стала задыхаться. Алиса увидела, что козе плохо, и так разлаялась, что мы прибежали. Удивительная была собака.

Собак на Рублевке у нас было несколько. Когда Алиса ощенилась, мы от нее оставили себе щенка Груню, а еще взяли родительскую собаку, ротвейлера Ладу. Собаки приставали к козе, носились за ней, а она от них убегала, боролась с ними и таким образом накачала себе мышцы. Коза постоянно находилась в состоянии стресса, ей нужно было воевать с собаками, и у нее пропало молоко. Поэтому пришлось эту козу отдать, и она превратилась в самую агрессивную козу на Рублевке, гоняла и всех своих соплеменниц, и всех козлов. Натренировали мы ее, подготовили к жизни среди олигархов.

Завели мы на Рублевке и кур. Герман своими руками построил курятник. Нам подарили курицу-наседку, уже сидящую на яйцах, и через несколько дней из них вылупились цыплята. У нас из них получилось много хорошеньких курочек, мы приобрели красивого петуха, и яиц было очень много. Курица была уникальная, она несла яйца с двумя желтками. На Пасху у нас было столько яиц, что мы всем их дарили, и наши яйца отличались тем, что в них было по два желтка. А вот с петухом не повезло, насколько он был красив, окрашенный в желто-красно-зеленую палитру, с великолепными сережками, настолько имел отвратительный характер, обладал драчливым нравом. Если заходили в курятник покормить кур, он бросался клеваться, был очень агрессивным, и за это был отдан в другие руки взамен на хоть и на невзрачного, но спокойного нрава петуха. А потом у нас хорек завелся и пожрал всю нашу домашнюю птицу.

Жить на Рублевке, конечно, было лучше, чем в городе, но все равно скучно: сидишь за своим забором. Были, конечно, у детей обычные развлечения: качели, велосипед, что еще там можно для них придумать. Полинка и Арсенька играли с соседскими ребятами. Развлечения были — покататься на велосипеде, покидать мячик или, как в стишках у Сергея Михалкова: «А Борис ногой качал», больше делать было нечего. К нам часто приходил в гости соседский мальчик, он был единственным ребенком в семье, окруженный заботой своей мамы, бабушки и няни. Ему нравилось у нас бывать, так как у меня много мальчишек, и им было весело играть вместе. И вот однажды он мне говорит: «Тетя Алена, как вам трудно, моей маме со мной одним тяжело, а у вас четверо» (тогда еще Михей не родился). На что я ему ответила: «Подожди, вот вырастешь и увидишь, как тебе будет тяжело». — «Почему?» — удивился он. «Ведь тебе придется одному ухаживать за своими старенькими родителями, а мои будут по очереди, да и в других разных ситуациях им будет легче, будут поддерживать друг друга», — пояснила ему я. На следующий день ко мне пришла его мама с вопросом: «Что я ему такое сказала?» Он, оказывается, достал ее просьбой, чтобы она ему родила братика или сестренку.

Глава 22 Домашняя школа

Герман не хотел отдавать Полину в первый класс, потому что уже тогда понимал, что школа ничему хорошему не научит. Но было большое давление со стороны его родителей: «Мол, как же так, ребенок не пойдет в школу, будет не как все? Вы лишите его общения». Так что два года она все-таки отучилась на Рублевке, но сначала в простой сельской школе, в Петрово Дальнем, а потом в православной, находящейся рядом со станцией метро «Парк Горького», куда мы возили бедного ребенка каждый день из Подмосковья. Мы не искали ей колледжей или каких-то особых закрытых заведений.

Конечно, обитатели Рублевского шоссе предпочитают отдавать своих чад в закрытые дорогие школы. Но, на мой взгляд, такая школа — это просто заведение с кучей ненужных предметов, с очень большим равнодушием по отношению к детям со стороны учителей. Для них главное — получить за ребенка деньги, а остальное, что называется, по барабану. Тем более атмосфера, которая царит там между детьми, ощущающих себя пупом земли, мягко говоря, не способствует правильному воспитанию ребенка. О таких школах поэтому мы даже и не задумывались. Сельская школа — дело другое, все-таки там были тогда еще простые старые учителя, которые хотели как-то от ребенка добиться того, чтобы он что-то усвоил. Я тогда сменила фамилию на свою девичью, Емельянова, чтобы Полина не шла в школу под фамилией отца, ведь Герман тогда был уже известен. В то время я собирала вырезки из газет и журналов про него, хотела, чтобы дети, когда вырастут, смогли оценить путь отца. Так материала набралось на несколько десятков альбомов. Но когда Герман пришел к вере, он весь мой «архив» сжег. Посчитал, что детям будет неполезно видеть отца на фотографиях без бороды. А там почти все заметки были с его изображением. Герман никогда не заезжал в школу, и Полина училась как обыкновенная девочка. Но все же через три года Герман категорически сказал: «Все, хватит рисковать ребенком, школа к добру не приведет». Так как дочка чувствовала дискомфорт, ведь характером она в Германа, очень свободолюбивая, нахождение в школе ей особого удовольствия не приносило, поэтому, когда мы сказали, что решили ее оттуда забрать на домашнее образование, она совершенно не расстроилась.

Мы объяснили Полине, что ее будут учить на дому, ей не придется так рано вставать, кроме всего прочего ее научат и шить, и вязать, и она очень спокойно согласилась перейти.

Герман умеет убеждать. При его категоричности, при том, что я отлично знаю, что он все равно отстоит свою точку зрения, Герман предпочитает не давить, а заинтересовать, и у него это получается. Вот и в тот раз он завернул свое предложение в красивую обертку, а это как раз то, что нужно нам, женщинам. Он сказал мне: «Ты будешь директором школы, ты будешь сама выбирать учителей, сама составлять программу». Зато для наших родителей это было шоком, и они обрушились на Германа. Но при всем своем уважении к ним, он проявил твердость, хотя ему и тяжело было видеть, что родители расстраиваются. Зато теперь наши бабушки с дедушкой говорят Герману спасибо за внуков, наглядевшись, что творится в современной школе на примере своих знакомых.

Так что уже в третьем классе Полина находилась на домашнем обучении. Герман нашел для нее очень хорошую учительницу, Веру Ананьевну. Это была удивительная женщина, родом из Белоруссии, которая закончила университет с красным дипломом. Она была преподавательница, как говорят, по призванию. К нам она приезжала три раза в неделю на целый день. Первые четыре-пять часов занятий были общеобразовательные предметы: русский язык, литература, история, география, математика, потом был перерыв на обед, они отдыхали, а потом два часа еще вязали, шили, занимались трудом. Они шили Полине платья, юбки, вязали крючком. Сейчас это умение пригодилось: Полина, став мамой, опять занялась рукоделием. Вера Ананьевна была очень строгим учителем, благодаря ей дочь много читала, пересказывала и получила прекрасное начальное образование.

Вера Ананьевна рассказала мне такую историю из своей жизни. У нее была сильная простуда, с ней она попала в больницу, и там врачи, сделав ей снимки, вынесли вердикт: «Да у вас рак, через год вы умрете, а может быть, и раньше». Когда Вера Ананьевна выписалась домой, она ничего не сказала ни мужу, ни дочери, чтобы никого не расстраивать — ведь все равно помочь уже ничем нельзя. Решила подготовить все к своему уходу из мира сего. Стала распродавать потихоньку свои вещи, носить черное. Муж спрашивал, в чем дело, но учительница ничего не говорила. Так и прожила год, прощаясь с жизнью. А через год пошла к врачу, и ей сказали: «Вы знаете, извините, но мы ошиблись, на самом деле у вас ничего нет».

Полина отучилась с Верой Ананьевной года три, потом в первый класс к ней пошел Арсений. С ней у нас до сих пор сохранились теплые отношения.

Удивительно, но занятия трудом придумал Герман, а не я — как мама, как женщина. Мужским умом он понимал, что это надо девочке, и они с преподавательницей кроили, шили платьица, юбки.

А я городской ребенок, поэтому ничего не умею. Моя бабушка, мама не шили, и я не шью, и не вяжу, к сожалению. Сейчас, когда я стала сама бабушкой, мне хочется что-то связать, утешить себя тем, что я что-то сделала своими руками, но я так пока и не научилась. Но все же надеюсь на то, что все-таки смогу подарить когда-нибудь своим близким созданное собственными руками изделие.

После Пелагеи на остальных детях мы больше не экспериментировали, и все дети уже сразу учились на дому. В связи с переездами: сначала с Рублевки, затем из-за пожара из Слободы, пришлось несколько раз менять учителей. Но всех педагогов, что у нас были, мы вспоминаем с теплотой. Сейчас у нас уже четыре года не менялся преподавательский состав. Очень важно, что уроки проходят в очень спокойной дружеской атмосфере, без какого-то нервного напряжения, как зачастую бывает в школе. На днях рождениях моих детей наши преподаватели дорогие гости. И они балуют в этот день своего ученика-именинника, как правило, собственноручно приготовленным, вкусным и красивым пирогом. Учителя уже за это время привыкли к детям, хорошо знают их слабые и сильные стороны, и им легко выбирать для них методику преподавания, подходящую конкретно данному ребенку, что делает обучение более качественным, и легко преодолеваются всевозможные затруднения, которые могут возникнуть во время учебного процесса. Когда приближается школьная пора после каникул, дети уже ждут занятий, так как соскучились по своим учителям.

Глава 23 Кровать Арсения

Сейчас, оглядываясь назад и имея возможность сравнивать, я понимаю, что наша жизнь на Рублевке была однообразной и очень бесполезной для детей. Потому что дел там было мало, и, по большому счету, там жизнь шла будто понарошку. Хозяйства не было, никаких интересных занятий для детей не было. Приходилось искусственно придумывать, чем их занять. Конечно, там мы не могли завести лошадей, разве что иногда Герман вывозил детей на специальные площадки по кругу покататься, но это были разовые занятия. Однажды был такой случай. Привез Герман трехлетнего Сергия на площадку поездить верхом. Сергий сел, поехал и упал. Разбил себе лицо в кровь. «Ну, все, — думают взрослые, — испугался, больше не сядет», а он полез опять на лошадь. «Хорошим наездником будет», — сказал инструктор. Сергий сейчас может ездить на лошадях хоть в седле, хоть без него, одинаково чувствует себя комфортно. А с Арсением был такой случай. Мы уже переехали в Слободу, и там сажает Герман нашего шестилетнего сына Арсения на кобылку, и она вдруг как сиганет галопом в лес. И наш Арсений с криком «мама» уносится вместе с ней. Я думала, что от переживания умру на месте, но прежде успею убить мужа за то, что он посадил дитя на это быстроходное животное. Лошадь вместе с Арсением поймали, от страха он сидел в седле как вкопанный и очень даже красиво. Слезает сынок с лошади бледный как смерть, а Герман говорит: «Садись опять в седло». Это нужно было для того, чтобы он преодолел свой страх, если бы сразу не сел, потом трудно себя преодолеть. В этом и заключается мужское воспитание, я, как женщина, в жизни бы его на лошадь не посадила больше после такого происшествия. Зато сейчас все дети прекрасно сидят в седле, устраивают бои на лошадях, вооружившись длинными палками, выдавая их за пики. Не слезая с коня, могут поднять свое «боевое оружие» с земли. Вскакивают в седло с места. И этому их не надо было учить, эти навыки они приобретают вполне естественно, как бы между прочим при таком образе жизни. Они пасут на лошадях свои стада баранов и коз, ездят на них для разведки новых мест, да и просто так, получая от этого удовольствие, младшие тянутся за старшими и потихонечку, как-то незаметно для всех, догоняют их в умении верховой езды. Но опять возвращаюсь к жизни на Рублевке. Когда Сергию было всего три годика, Пантелеймон еще сидел в коляске, а для Арсения, которому на тот момент было шесть лет, мы взяли столяра Станислава Витальевича, нашего ровесника, с которым мы и сейчас дружим.

Он к нам приходил три раза в неделю, занимался с Арсением столярным делом. Сначала мастер учил мальчика строгать, и Арсений часами водил рубанком по доске. Первое, что Станислав Витальевич решил сделать вместе с Арсением, была кровать, делали они ее долго, но кровать получилась качественной и до сих пор стоит у меня в доме, на ней спит самый младший наш сын — Михей. Сначала Арсений, конечно, ныл, потому что часа три нужно было строгать одну доску, но Герман говорил: «Пригодится, пригодится, пусть занимается». Занятия проходили под разговоры, мы собирались в мастерской, что-то вместе обсуждали, там была и Пелагея-болтушка, и я, и Станислав Витальевич рассказывал какие-то истории из своей жизни, и все это перемежалось питьем чая, летом — игрой в бадминтон, зимой — в шашки. Часто Станислав Витальевич привозил с собой своего сына, ровесника Арсения. Пару лет назад Арсений подарил мне на Рождество двуспальную кровать, на которой я сейчас сплю, в дизайне из веток, как я хотела. Он делает мне красивые массивные табуретки, вешалки, а сейчас хочет устроить мастерскую и делать эксклюзивную мебель на продажу. Вот во что вылилось строгание той доски.

Переломный момент наступил, когда Германа сняли с президентских выборов. Мы очень быстро продали дом и съехали с Рублевки. За день до отъезда я узнала, что беременна пятым ребенком, Михейкой. У меня было шоковое состояние: как это, уезжаю в лес, беременная? И где там я буду рожать? Я подошла к Герману и сказала, что беременна. Он так обрадовался: «Значит, нас Бог благословил, и все будет хорошо. Не волнуйся я успею построить тебе дом, в котором ты будешь рожать», — успокоил он меня. Так как муж всегда держал свое слово, у меня не было оснований ему не поверить и в этот раз.

Когда уезжали, шел дождь, мы сели в машину и уехали ни разу не обернувшись. Эта страница жизни была перевернута.