МУХА

– Послушай, Изя, я дам-таки тебе десять шекелей, но только чтоб пожалеть твою скрипку. Это совсем не то, что ты хотел бы иметь в этой жизни, – сказал старик Канторович, с сожалением отрываясь от «Новой русской газеты». Каждый Шабат он читал ее, сидя в качалке у окна, и это было так же привычно для Канторовича, как ежегодный поход к Стене плача.

– Двадцать, – уточнил умный Изя, извлекая из инструмента очередное си-бемоль, живо напомнившее Канторовичу скрип рассохшихся ставень в послевоенном Мариуполе.

– За двадцать шекелей я попросил бы тетю Мойшу отвезти тебя обратно в Хайфу, к твоим родителям, – заметил Канторович, привычно отгоняя от себя воспоминания о Мариуполе. – Десять. И чтоб ты ел мороженое не меньше, чем полчаса. Кен? – не преминул он показать свое знание вновь обретенного языка (иначе какой бы это был Канторович без иврита?)

Сделка состоялась. Мальчик Изя отложил скрипку и выскочил за дверь. А старик Канторович, наслаждаясь тишиной, продолжил чтение газетной передовицы.

«Вчера премьер-министр Шарон заявил в Кнессете, что русскоязычным олим еще предстоит оценить те глубокие преобразования, которые сегодня происходят в Израиле…»

На этом месте Канторович свернул газету трубочкой и прицелился в злобную палестинскую муху, с утра жужжавшую со стекла про аль-джихад в отдельно взятой еврейской квартире.

Хлоп! Кнессет изрядно тряхнуло, однако Шарон удержался и продолжил свою речь, а русскоязычные олим вообще ничего не заметили. Что же касается мухи, то она свечой взмыла вверх и прилипла к потолку, косясь на Канторовича подбитым глазом.

«Плохо дело! Старею», – подумал Канторович. Погрозил мухе кулаком, поправил очки и вновь развернул газету.

«…преобразования, которые сегодня происходят в Израиле. Между тем, русскоязычным олим известно, что…»

Здесь Канторович был вынужден вновь скрутить Кнессет в трубочку. На этот раз муха сорвалась с потолка и бесстрашно вошла в пике, с явным намерением протаранить старика и погибнуть вместе с ним во имя Аллаха. Хитрый Канторович сделал вид, что не заметил маневра, однако все время был начеку. И попытался сбить вражескую муху еще на подлете. Однако муха разгадала этот план и умирать передумала. Она со свистом пронеслась мимо Канторовича и приземлилась на подоконнике.

– Шалом! – сказал Канторович с интонацией бывалого дипломата. Выдержал долгую паузу, тщательно прицелился сквозь диоптрии и выстрелил газетой по врагу.

Хлоп! Кнессет снова тряхнуло, на этот раз так, что повылетели стекла. Муха снова поднялась к потолку, а премьер-министр Шарон оборвал речь на полуслове и предложил немедленно рассмотреть вопрос о коварном существе, угрожающем олим Канторовичу. Большинством голосов предложение было принято.

– Тов, – сказал премьер-министр, и начал доклад.

– Ззз! – огрызнулась муха на фарси.

– Шоб тоби грець! – отвечал Канторович на языке послевоенного Мариуполя.

Выбравшись из качалки, он принес табурет и установил его как раз под мухой. Скрутил газету по третьему разу и тяжело вознесся к потолку, боясь одного: случайно спугнуть террористку.

Муха сучила ножками и делала вид, что ей глубоко плевать на весь Кнессет. Между тем, ее судьба висела на волоске. Премьер-министр потребовал нанести по мухе превентивный ракетный удар. И уже очень скоро в телефонных проводах зазвучали голоса военных.

– Аллах акбар! – воскликнула муха, вылетая в окно. Канторович проводил ее мутным взглядом и сполз с табурета. Бросил растерзанную газету в угол и упал в качалку. Читать о том, что думают русскоязычные олим насчет глубоких преобразований в Израиле, ему уже не хотелось.

Канторович думал о том, как ему не повезло с этой мухой. И о том, что ему никогда и нигде не везло: ни здесь, в Израиле, ни там, в Мариуполе. Не везло ни ему, Моисею Канторовичу, ни дяде его Иосифу, ни тете его Саре… Всю жизнь их кусали мухи! Кусали и там, в Мариуполе, и здесь, в Израиле. Но там хоть мухи были свои, домашние, глупые, их можно было обмануть простой липучкой, а здесь? Все какие-то злые, кусачие… Ни презрением их не возьмешь, ни газетой не прихлопнешь.

Открылась дверь, и в комнату вошел мальчик Изя со следами мороженого на лице.

– Там полно военных, сюда никого не пускают. Пришлось сказать, что я в этом доме не живу, – сказал умный Изя. И снова взялся за скрипку.