Алтай

Я мало кому рассказывал про Алтай. Не потому, что не о чем или некому. Просто, после возвращения оттуда, минуло не много ни мало, а целых пол века, и я не могу вполне довериться рассудку, дабы правильно оценить происходившее тогда. Мы помним лишь то, что отчего-то запомнилось, запало в душу, но события зреют среди пластов памяти и времени, как корунды, и то, как огранишь их пересказом, с какой точки зрения предложишь взглянуть, такими они и останутся в сердцах других людей. Или исчезнут навсегда, показавшись незначительными, нелепыми и неинтересными.


С Анечкой мы встретились в посёлке, не имеющем названия, который располагался где-то между Южной Сибирью и Центральной Азией. Мы оба оказались там по комсомольской путёвке. Аня после окончания школы, я – как только демобилизовался из армии. Молодые, крепкие и свежие, словно зимние яблоки, мы радовались каждому новому дню, ощущая, что нужны своей стране, делаем важное дело, и, трудом закаляя сталь своего характера, строим узкоколейку, почти такую же, как наш книжный, настоящий герой Павка Корчагин3.

По утрам, просыпаясь под хрустящим ледком одеялом, мы наспех собирались на работу, пиная ногами выкатившийся из-под койки подмороженный картофель и задевая локтями соседей по вагончику.

Аня и я работали в разных бригадах. Она в девичей, а я в той, где были одни лишь парни. Отработав ровно год, всю комсомольскую смену, вместо того чтобы разъехаться по домам, неожиданно для всех, мы с Анечкой договорились добраться пешком до реки Бия, и на плотах пройти с туристами до Оби. Нам казалось, что это лучший способ проститься с Алтаем, ведь, несмотря на весь наш юношеский задор, за тяжёлой работой было совершенно не до местных красот, а уехать, так и не поглядев на них, было как-то не по-комсомольски.

– Что я скажу дома, – Кипятилась Анечка. – Спала и ела! Больше ничего не помню!

– Ты, вообще-то говоря, не на экскурсию приехала, а делом занималась, да ещё готовилась к экзаменам! – Напоминал я, но Анечка не могла оправдать себя этим.

– Я пойду! Пешком! Буду смотреть и запоминать, всё-всё вокруг, изо всех сил! – Твёрдо решила девушка, а мне не представлялось возможным позволить ей идти одной, мало ли что.

Не знаю, как теперь, а тогда народ на Алтае был радушный, и по дороге к нужному месту берега реки, мы ночевали в домах у совершенно чужих людей, но чувствовали себя так, будто бы гостим у родных. При первом знакомстве нас всегда спрашивали, не муж ли мы и жена, на что Анечка каждый раз фыркала, и, оглядев меня презрительно, гордо заявляла:

– Коллеги!

После такого важного слова, нас расспросами больше не беспокоили, а я каждый раз посмеивался про себя, – ну, что ещё может сказать девчонка, начитавшаяся Аксёнова4?! Аня была на целых три года моложе, так что мне, почти что старику, следовало быть снисходительным к её чудачествам.


В дороге мы жадно внимали написанным природой пейзажам, замки прибрежных скал действительно поражали воображение. Выполняя данное самой себе обещание, Анечка вертела головой по сторонам, и шевелила губами, словно заучивая стихи. Но было у девушки ещё одно занятие. По возвращении домой она собиралась поступать в университет, так как хотела стать биологом, и заранее готовилась, – пересиливая брезгливость, брала в руки гусениц, личинки жуков и даже страшных богомолов. Аня отважно трогала всё, что находила, а при каждом удобном случае старательно намыливала ладони. Истратив свой кусок хозяйственного мыла, она конечно же сразу добралась до моего.

– Как ты продержалась этот год? – Удивлялся я. – Нам же на день выдавали всего одну кружку воды, а ты такая чистюля!

– А я её не пила, я ею мылась. – Смеялась в ответ девушка.


Если мы не успевали добраться засветло до какого-нибудь жилья, то останавливались на ночлег там, где заставала ночь. К счастью, в районе горного Алтая почти не водятся комары и мошки.

Однажды вечером, когда мы уже были готовы расположиться под открытым небом в очередной раз, недалеко впереди разглядели огонёк. Дверь рубленной из кедра избушки открыла нестарая ещё, миловидная женщина. Как обычно, расспросив, кто мы, откуда, и кем приходимся друг другу, хозяйка усадила за стол. Пока мы угощались кровяной колбасой с лепёшками, женщина говорила без умолку, и было заметно, что очень уж она любит это дело.

– Вы одна живёте? – Едва сумел вставить слово я.

– Со мной! – Послышалось вдруг из угла. Анечка вздрогнула и, близоруко сощурившись, повернула голову в ту сторону, откуда раздался голос.

– Да что ж ты, отец, людей пугаешь? – Всплеснула руками хозяйка. – Муж это мой, Николая Яковлевич. – И, обращаясь к Анечке, спросила, – Детка, ты мёд кушаешь?

Аня улыбнулась и закивала головой:

– Кушаю, кушаю! Один раз пробовала, как война закончилась, меня папа угощал.

Николай Яковлевич, коренастый и широкоплечий, при упоминании о войне, присел к столу, и поинтересовался:

– А что, дочка, воевал отец-то?

Анечка отчего-то покраснела и мелко закивала головой:

– Он нам с фронта открытки присылал, каждому, – и сестре, и брату, и мне. Я папу не знала, мы с ним недавно познакомились, только после войны… – Всхлипнула вдруг Аня, – Мне два месяца было, когда он ушёл.

– А мне пять лет! Я уже большой… был.... – Неожиданно для себя добавил я.

– Все воевали, кто на передовой, кто в тылу. – Согласно кивнул головой Николай Яковлевич, и, уставившись себе под ноги, задумался.

Хозяйка, горестно оглядев мужа и гостей, хотела было всплакнуть, но передумала, и, метнувшись в подпол, вернулась с глубокой глиняной чашкой мёда.

Дело было летом, через приоткрытое окно доносился запах цветущих трав алтайского чая5, жидкий, ядрёный мёд щипал за язык, и маслом стекал куда-то вниз, к сердцу, делая его до того упругим и жарким, что казалось, будто от него исходят ровные золотые лучи. Таким обыкновенно изображают солнце на картинках в книгах для детей.


Постелив нам с Аней тут же, каждому на своей лавке у стены, хозяева удалились в спальню. Я заснул как-то сразу, словно провалился в омут с головой, но посреди ночи, разбуженный недовольным голосом хозяйки, открыл глаза:

– Вишь ты какой, выходит, я жадная, а ты добрый. Другие-то всё в дом тащат. Какой-никакой начальник заявится, ему и мёду подавай, и мяса. КостянЫ и мяснЫ – проверяющие-то те, все хотят жить, всем им деньги нужны, окромя тебя.

Николай Яковлевич шумно сопел в ответ, делая вид, что спит, а потом не выдержал и рявкнул:

– То начальники, а то – дети. Спи, давай.


Я сразу понял, что хозяева говорят про нас. Если бы кто-то назвал меня ребёнком при свете дня, в присутствии Ани или при посторонних, я бы возмутился, но так, за глаза, почти в полусне… Я лежал и улыбался, словно маленький, было тепло и сладко на губах от давешнего мёда. Наверное, так бывает, когда лежишь в колыбели, и чувствуешь, что тебя любят.


Наутро, подле наших с Анечкой рюкзаков стояло по жестянке с мёдом. Свой я довёз почти нетронутым до Москвы, а Аня не удержалась и выпила по дороге. Девчонка, что с неё взять.

Загрузка...