Муха и влюбленный призрак

Глава XIX И ДЕНЬ НЕОЖИДАННОСТЕЙ

Утром Билли Бонс явился просить у Маши какой-нибудь приемничек, а то ему скучно. Моряк сиял улыбкой, дышал мятной зубной пастой и блестел свежевыбритыми щеками. Татуированная змея на его плече нахально улыбалась.

— Вас отпустили? — удивилась Маша.

— Откуда? — Билли Бонс скорчил непонимающую гримасу. — А, ты про милицию! Разобрались и отпустили сразу же. Разве честного человека станут держать в милиции?

— А кровь?

— Какая кровь?

— На столе была целая лужа!

— Это у меня носом кровь пошла. Сосуды слабые, — пожаловался моряк. — Я и побежал в аптеку. Возвращаюсь, а ваш капитан как выскочит на меня! — Билли Бонс изобразил испуг, а глаза у него смеялись. — Поменьше читай книжек про шпионов. Или ты думала, что я не шпион, а киллер?

— Я думаю, что вы врете, — сказала Маша, но приемник Билли Бонсу дала. Умылась, поставила чайник и пошла будить Петьку, проспавшего все ночные события. Маша решила ни о чем ему не говорить. Зачем? Только позориться.

Дед вернулся даже раньше, чем обещал. На третьем уроке Машу зачем-то вызвали к директору, и там в кабинете она увидела своего генерала. Самое удивительное — Дед был в форме!

— Тебя забирают, — недовольным голосом объявил Маше директор и обернулся к Деду. — Все-таки вы не правы, Николай Георгиевич. Из-за вашей спешки у девочки вся первая четверть выйдет комом, а она самая важная в году.

— Меня ждут в академии, — ответил Дед. — Вы должны меня понять как преподаватель преподавателя.

Директор вздохнул и расписался на каком-то листочке. «Справка об успеваемости» — вверх ногами прочитала Маша. В жидком ряду ее отметок, полученных за три недели учебы, не было двойки Деревяныча.

— Что смотришь? — поймал ее взгляд директор. — Это была воспитательная двойка, за поведение, а не за математику. Хочешь, я ее в дневнике зачеркну?

— Не надо, — сказала Маша, — пускай остается на память.

А директор сказал:

— Ты смотри там, в Москве, не урони авторитет Укропольской средней школы!

— Не уроню, — пообещала Маша, и директор с торжественным видом пожал ей руку, как будто отправлял ее на задание.

Маша вышла в коридор и разревелась. Укропольская жизнь оборвалась неожиданно, как пленка в стареньком городском кинотеатре. Только что герои скакали на конях, сражались и целовались, и вдруг мелькает половинка кадра, на экране белым-бело, а на душе обида, как будто тебя нарочно обманули.

— Выше нос, Муха! Мы еще вернемся, — догнал ее Дед. — Поехали, завезу тебя домой. Соберешь вещи, а там и я приеду.

— А ты куда в мундире, мой генерал? — спросила Маша. Никто не мог заставить Деда надеть форму. Он даже к президенту ходил в штатском.

— К Евгень Евгеньичу в больницу. Его там лечат кое-как: положили в палату на восемь человек; лекарств, говорят, не хватает. Посверкаю погонами, может, его устроят получше.

— Ты как хочешь, но я дождусь перемены и попрощаюсь с ребятами, — твердо сказала Маша.

Дед не стал спорить:

— Но потом — сразу домой! У тебя три часа на сборы.

— А чемоданы? Мама все забрала.

— Попросишь в магазине картонных коробок. Купи, если так не дадут. Да, у нас дома один человек…

— Кто?

— Сюрприз! Хороший человек. Попроси его, пусть поможет книги укладывать. — И Дед как молодой побежал вниз по лестнице.

Маша вернулась в класс. Была математика, хотя чо уже совсем не важно; Деревяныч увидел у нее в руках справку об успеваемости и улыбнулся. Те, кто сидел поближе к Маше, стали шептать: «Зачем тебя вызывали?» — а те, кто сидел подальше, бросали записочки. Деревяныча никто не слушал, и он сказал:

— Алентьева, объясни всем, зачем тебя вызывали, а потом мы с твоего позволения продолжим урок.

Маша объяснила, и сразу по классу побежали шепотки:

— Прямо сейчас?

— Ну, ты даешь, Алентьева!

— На поезде или на машине?

Наташка заревела. С первой парты к Маше подскочила Лена Козырева и повисла у нее на шее. Вот это неожиданность! С Леной они не особенно дружили, просто ходили друг к другу на дни рождения. Ревнивая Наташка обняла Машу с другой стороны, и тогда к ним бросился весь класс. Деревяныч, не дописав на доске формулу, со стуком бросил мел:

— Прощайтесь, математика подождет, — буркнул он и уселся за стол. А потом вдруг встал и над головами обступивших Машу ребят протянул ей свою знаменитую ручку с золотым пером:

— Держи, Алентьева. На память. Учись хорошо, а то отберу.

— Как же так, Дмитрий Ваныч?! — растерялась Маша. Все знали, как Деревяныч дорожит своей ручкой. — Вы же из Гонконга ее привезли!

— Да нет, та ручка сломалась давно, — признался Деревяныч. — Эту я купил в Сочи, хотя она сделана в Гонконге.

Маша подарила Деревянычу свою ручку, тоже неплохую, купленную Дедом в Москве к первому сентября. А с Наташкой поменялась сумками (ведомая давно хотела розовую, как у нее). Тогда все стали меняться с Машей чем попало: карандашами, фломастерами, ластиками, линейками. Боинг в суматохе махнулся дневниками (Маша обнаружила подмену только в Москве). На всех вешей не хватало, и она стала меняться уже обмененными.

Настя Шушкова стояла в стороне и криво улыбалась. Они с Машей соперничали: Настя училась лучше, зато Маша была красивее; Настя играла на пианино, а Маша в пейнтбол, и класс не мог решить, кто из них первая. Теперь первой оставалась Шушкова, и Машу кольнула ревность. А потом она увидела, что у красивого двоечника Воронина красные глаза — неужели плачет, как Наташка?

На перемену выкатились всем классом, толкаясь в дверях. Маша уже ревела хором с Наташкой, и многие девочки тоже плакали. Ее целовали, ей жали руки, причем Петька затесался в очередь целующих девчонок, и Маша даже не стукнула его по губам. Красивый двоечник Воронин топтался позади всех. Маше уже нечего было ему подарить; она пошарила по карманам, нашла платочек и протянула Воронину:

— Утрись и не реви.

— Стану я реветь из-за тебя! У меня конъюнктивит — глазное воспаление, — ответил Воронин, пряча платочек к сердцу. Маша подумала, что в Шушкову почему-то всегда влюбляются тихие аккуратные мальчики, а в нее — шпана и двоечники.

Она ушла, не дожидаясь конца перемены, чтобы не сорвать и следующий урок. На лестнице ее догнали Боинг и Петька.

— А ключ-то! — сказал второгодник.

Да, ключ от подвала остался у Маши. Сегодня все четверо договорились идти в катакомбы. Даже Наташка собралась с духом: ей хотелось еще раз встретить Белого Реалиста и переспросить, может, он чего напутал с женихом.

— А давайте сбегаем! — попросила Маша. — Ненадолго, а? Надо проверить одну мысль. Ну, опоздаете немножечко на урок.

— Мы и прогулять можем, — великодушно согласился Боинг. — А что за мысль?

— Увидишь. Только нужна широкая доска.

— От стола подойдет?

— В самый раз.

Договорились встретиться на черной лестнице.

Маша, чтобы не возвращаться мимо своих, пошла через второй этаж. Там гоняли малыши. На старшеклассницу они смотрели, как пещерные люди на случайно забредшего в их владения мамонта. Машу обстреляли жеваной бумагой и коварно бросили ей под ноги бомбочку с толченым мелом. Она знала эту дурилку и перешагнула безобидный с виду бумажный шарик. По восторженному вою за спиной можно было догадаться, что кто-то пнул бомбочку и обсыпался мелом.

Пока малышня разбиралась, кого бить по шее, Маша справилась с замком и вышла на черную лестницу. Петька с двумя сумками, своей и Боинга, уже ждал у бобрищевской железной двери. Сверху спустился Боинг, стукаясь об углы доской.

— На чердаке взял, — объяснил он. — Иванов туда сволок половину рухляди из подвала.

Доска была что надо: широкая и длинная, от учительского стола. Чтобы протащить ее из подвала в катакомбы, пришлось вынуть из стены все четыре камня.

— Сюда, — Маша посветила фонариком в штрек, ведущий к колодцу.

Мальчишки все поняли.

— Я тоже думал, что колодец вырыли уже после Бобрищева, — кивнул Боинг, взваливая доску на плечо. Петька сунулся ему помочь, прошел за Боингом шага два, держась за доску, и отстал.

— Маш, это и есть твоя мысль? Ладно, допустим, раньше в том штреке не было колодца, и Бобрищев мог спокойно там ходить. А мог и не ходить. Почему ты думаешь, что нам надо туда?

Маша показала свою залепленную пластырем руку.

— Я там порезалась бутылочным осколком. А бутылка старинная.

— Пускай Бобрищев попил сельтерской водички и бросил бутылку, — согласился Петька. — По-твоему, это значит, что рядом должен быть клад?

— А клада и нет, — сказала Маша.

— А что же тогда мы ищем?

— Не клад, а склад! Контрабанду. Ямайский ром, китайский чай.

Петька примолк и с обиженным лицом опять схватился за доску. Всем своим видом он показывал: «Вы как хотите, а я ищу не склад, а клад. И найду клад!»

За поворотом показалась знакомая осыпь. Среди камней валялось брошенное Машей бутылочное горлышко.

— Да, таких сейчас не делают, — подтвердил Боинг, тронув горлышко ногой.

— Дай посмотреть, — подлез Петька. — Верняк, старинное! А почему склад здесь, а не дальше, у моря?

— Потому что здесь ближе к дому, — объяснила Маша. — У моря кто-нибудь мог найти его случайно. А три версты под землей, не зная дороги, вряд ли кто пройдет.

Боинг немного сровнял верхушку осыпи и перебросил доску через колодец.

— Шатается. Алентьева, ты самая легкая, иди первой, а я придержу. — Боинг встал на доску коленями и для надежности обхватил ее руками. — Иди. не тяни! Всем посмотреть охота.

Колодец был узкий. Его ничего не стоило бы перепрыгнуть, если бы не осыпающиеся камни по обе стороны. А по доске Маша перешла через него в два шага.

По ту сторону колодца штрек продолжался: те же грязно-белые стены со следами кайла, те же обломки камня под ногами. Через доску перебежал Петька и подтолкнул Машу в спину:

— Ты чего остановилась?

— Мне почему-то казалось, что перейдешь колодец, и там сразу ящики, бочки. А тут… — Маша посветила в глубь штрека, и там, как собачьи глаза ночью, вспыхнуло множество искорок.

Бутылки! Их были сотни. Вот именно — были, а сейчас по всему полу валялись осколки. Изредка попадались и неразбитые бутылки, но все пустые.

— Э, меня забыли! — кричал Боинг, — Ромелла, подержи доску!

Но Петька уже бежал по штреку:

— Вот он, склад! Ребята, здесь кто-то уже был до нас.

Маша наступила на доску, и Боинг перебежал к ней.

— Дорвался, Ромелла, — сплюнул он. — Теперь будет болтать, что он один склад нашел.

— Чай! Бочонок, пустой! Опять чай! — кричал Петька. Луч его фонарика прыгал по стенам, и там было все так, как представляла Маша: и бочки, и ящики с чаем. Только все разоренное, разбитое вдребезги, как будто на складе Бобрищева порезвилась стая обезьян.

Маша не чувствовала разочарования: тайна катакомб разгадана, а в клад ей никогда по-настоящему не верилось. Они с Боингом подошли ближе.

— Смотрите! — Петька совал им шестигранную коробочку из жести, разрисованную пагодами и китайцами с девчачьими косичками. — Больше ста лет ей, а как новенькая!

Боинг взял из раскрытого ящика такую же коробочку, раскрыл и перевернул. На камни упала слежавшаяся зеленая лепешка. Чай давно сожрала плесень, и эта плесень успела погибнуть и сгнить.

— Приятного аппетита! — Боинг пнул ногой ближайший ящик, и оттуда, звеня и разбиваясь, покатились пустые бутылки.

— Не бей, — сказала Маша. — Им все-таки сто лет, может, пригодятся какому-нибудь музею.

— Разве что музею. Потому что в «прием стеклотары» их не возьмут, — заметил практичный второгодник.

Петька азартно ковырял ржавой лопаткой щель в стене:

— Там клад, ребята, чтоб я сдох, клад! Бобрищев был хитрый! Снаружи склад, а за стеной клад.

Боинг обследовал щель, поднеся фонарик вплотную.

— Сдыхай, Ромелла, — это просто трещина… Ну-ка, что у тебя за лопатка?

— Не знаю, на полу валялась.

— Дай, — Боинг отобрал у кладоискателя лопатку. — Саперная. Это солдаты все здесь погромили. В войну, когда в школе был госпиталь.

— Я все-таки поищу золото, — упрямо сказал Петька. — Приду с металлоискателем Евгень Евгеньича и поищу!

Маша покачала головой:

— Поищи, конечно, только знаешь, что Дед говорит? Клады появляются во время войн и революций. Если бы Бобрищев дожил до семнадцатого года, то зашил бы в пояс бриллианты и бежал за границу, а что потяжелее и побольше размером спрятал бы в катакомбах. А так от кого ему было прятать?

Петька вздохнул, прощаясь с мечтой о кладе.

— Ничего, — сказал он, — Бобрищев не один был миллионщиком на Черном море. Я в других местах поищу.

Боинг шарил в остатках контрабанды, надеясь найти что-нибудь полезное в домашнем хозяйстве. Поднял маленький бочонок, постучал — гнилой. Хотел перевернуть еще один ящик, но под Машиным взглядом открыл его осторожно.

— Две бутылки целые, с вином! Слышь, Алентьева, я тебе ничего не подарил, так возьми.

— И мою возьми! — добавил Петька.

— Это почему твою?! Я их нашел!

— Да какая разница! Мы их дарим, и все.

— Зачем мне вино? — стала отказываться Маша.

— Сейчас не надо, а потом пригодится, — запасливый Боинг достал из сумки пакет и уложил в него пыльные бутылки. — Вино от старости не тухнет. Выпьешь на свою свадьбу и нас вспомнишь!

— Да, мы тебя вспомним, Боингуля, — вставил Петька.

И получил от Маши сумкой.