Муха, или Шведский брак по-русски

Внутри кухни Василий, крепко обнимавший уже полураздетую повариху, припёртую им к стене, резко отстранился от неё:

— Кого это принесло?

— Постучать да уйдуть, — спокойно ответила Зубанчиха.

Но дверь затряслась с новой силой, и послышался громкий голос Любы:

— Открывайте немедленно! Я не уйду!

Василий побледнел и засуетился:

— Супружница! Елки-моталки!.. Прячь меня скорей!

— Ды куды ж?

— Хоть в помойную яму! Лишь бы не увидела!

— Што испужалси так? Ну увидить — и што?

— Уже не смогу отбрехаться. А это кранты! Быстрей давай!

Зубанчиха откинула дверной крючок и едва успела увернуться от мгновенно распахнувшейся двери — в кухню ворвалась Люба. Но Василия в кухне не увидела.

— Где он?

— Ды хто?

— Не придуряйся! Почему сразу не открыла?

— Ды бочку, вон, с огурцами перекатывала. Хто ты такая, шоб я отщитывалася?

— Сама ты бочка! Кто только не затыкал, да?

— Ой, интилигенка, а как выражаисси! — Зубанчиха спокойно вытирала руки о свой грязно-белый фартук с жёлтыми разводами на животе.

Люба стала быстро поочерёдно открывать дверцы шкафов — Василия не было. Открыла даже большой холодильник — Василия не было. Зубанчиха улыбнулась стальным зубом:

— Ишо в холодильнике не хватало! Иди отседа, нету тута никаво.

Но Люба обнаружила вход в узенький коридорчик, пошла по нему, Зубанчиха за ней:

— Да тама помойный чан у нас. Ошурки от картошки, объедки всякие, каша прокисшая, помои от борша. На хверму забирають. Не чуди, баба, ни здеся ищишь!

Люба постояла у громадного чана с тяжёлой крышкой. В самом деле, делать здесь было нечего. Повернулась уходить. И надо же — в чане раздался какой-то глухой звук — как вроде кто-то сдавленно, через нос, чихнул.

Люба, что есть силы, толканула крышку с чана. С тяжёлым металлическим грохотом, крышка ухнула на бетонный пол. Аж задрожало всё!

Василий сидел в чане, скрючившись, наполовину погружённый в пищевые помои. Молча глядел на Любу во все глаза и хлопал ресницами.

— Во-от он где-е-е, наш брезгливый чистю-ю-юлечка! — злорадно протянула Люба. — Наконец-таки, нашёл для себя достойное местечко. Ай да старший сержант Штопоров! Высший пилотаж показал, спикировал, куда следует! Долго и упорно, много лет шёл к цели, все преграды преодолел, но достиг! А как же иначе? Да чтобы свинья да грязь не нашла!.. Ну так если без помоев жить не можешь, то и оставайся в них!

Люба схватила ведро с пищевыми отходами, стоявшее тут же, рядом с чаном, и вывалила его содержимое на голову Василия.

— Эй, куды, куды, это я для свово кабанчика приготовила, — закричала Зубанчиха. — Вот же зараза, самые лучшие объедки!

Перепачканный помоями Вася бежал по улице вслед за Любой.

— Сама виновата, — кричал он. — То она кровати сдвигает, то она кровати раздвигает! То сдвигает, то раздвигает! Сколько лет уже!

Люба не отвечала, не останавливалась.

Навстречу им мужик, настолько пьяный, что не удержался на ногах и, цепляясь за чей-то забор, рухнул без чувств прямо в грязную, мутную лужу.

— Я плохой, да, я плохой? А этот лучше? — кричал Вася, показывая на пьяницу. — Мне таким быть, да? Это нормально! Это привычно! Это наш антураж!

Люба бросила через плечо на ходу:

— Ты грязнее его!

— Сама виновата! — бежал за ней вслед Василий. — Я же ведь предлагал — давай без обмана, открыто, и не в одностороннем порядке, а на паритетных началах! Не надо бы было скрываться. Всё, как у цивилизованных людей. Как у шведов! Да за такую свободу я б тебя ещё больше ценил!

Но Люба сквозь слёзы ответила на ходу:

— Теперь мне нужен другой оценщик. Дом я выставлю на продажу. А ты забудь туда дорогу.

Василий остановился. Тьфу ты! Ну и куда теперь идти? Повернул назад, потом снова развернулся, потом ещё пару раз покрутился на месте, как кобель за своим хвостом.

— А, теперь уж всё равно! — взвинчено рубанул он воздух ладонью и побежал в сторону столовой. Распалённый-то ого какой от поварихи выскочил!

Входная дверь столовой по-прежнему была на запоре. Разгорячённый Василий быстренько вбежал в ворота и нырнул в чёрный вход.

Быстро-быстро прошмыгнул мимо ведёр и больших кастрюль, мешков и ящиков в коридоре — и на кухню. Зубанчиха подняла голову от стола, где измельчала петрушку. Он, прерывисто дыша, не говоря ни слова, подбежал к ней, выхватил у неё нож, отбросил в сторону, развернул повариху к себе спиной и толкнул вперёд, на разделочный стол.

… Потом молча застёгивал ширинку.

— Я к тебе больше не приду, — только и сказал.

На что она спокойно улыбнулась, сверкнув стальным зубом:

— Не ты первый, не ты последний. Иди, Вася, а то наши счас с овощами прыедуть.

Взяла кастрюлю и понесла её к плите. Поставила на конфорку с огнём. Обернулась:

— Што ж не уходишь?

— Водки налей. Полный стакан.

Она молча подошла к шкафу, налила полстакана.

— Мало, — сказал Василий.

— Пей, што дають. Тибе и от этого развизёть, как соплю.

— Полный! — рявкнул Василий. — Если я «грязнее» последнего пьянчуги, то этот очиститель как раз для меня! Налить, я сказал!!!

Она испуганно налила:

— На! Тольки проваливай!

Расстроенная Люба уже подходила к своему дому, когда заметила, что напротив, через улицу, Петя у своего двора возится с калиткой — чинит щеколду. В белой майке, мускулистый.

Люба остановилась, уткнулась взглядом в землю. А в следующую секунду произошло то, чего Люба от себя самой никогда не ожидала. Она гордо тряхнула головой, во взгляде злая решимость появилась.

— Петя, — позвала она.

Петька не слышал — как раз стучал молоточком.

— Пётр!

Да он оглох что ли?

— Петя-Петюн! — настойчиво повторила Люба.

Вот «Петюна» он услышал, оторопев, поднял голову. Этим словом, — только не «Петюн», а «питюн», что означало мальчишескую пипиську, — этим словом его зло дразнили в детстве пацаны с соседней улицы. Ох Петька же и лупил, кого удавалось поймать. Петька аж приоткрыл рот, уставившись на Любу.

— Валя где? — требовательно спросила Люба

— В магазин за селёдкой пошла.

— Ну так иди сюда, пока селёдки не наелся.

Петя аккуратно положил молоточек, вытер руки о чистую тряпочку, потом слегка провёл ладонями по майке на боках, подошёл, улыбнулся, выжидающе посмотрел.

— Чего, Любанчик?

— Шифоньер передвинуть надо.

— А-а… — Петька уже шёл следом за ней по двору. — А Василий что же, обессилел совсем?

— Ага, — она обернулась, очень странно для Петьки, мельком, но как-то цепляющее скользнула взглядом по его фигуре. — Обессиленный сейчас. Да ты-то покрепче будешь…

— Ну, не знаю, — смущённо ответил Пётр, в самом деле не зная, что на это отвечать. Что-то здесь не то.

Но они уже вошли в дом, прошли через прихожую, а когда оказались в спальне, Люба тут же захлопнула за ним дверь и повернула в ней ключ.

— А шифоньер где же? — глупо спросил Пётр.

— Нету. И не было никогда. У нас стенка. А зачем он тебе? — спросила Люба, подошла вплотную, взяла Петькины большие ладони, потянула к себе, и вот уже его руки оказались на её мягкой и тёплой талии.

— Люба… я… шифоньер… А Василий?

Но какой там Василий, когда Люба и Петя уже падали на кровать!

… Петька неистово гладил её, осыпал, шею, тело поцелуями, задыхался:

— Сладкая… сладкая…

О, невероятно, непостижимо, неужели эта чужая, приятная, мягкая и упругая женщина — его? Ёлки-палки, так быстро и просто, как с неба свалилось, хоп — и нате вам, да ещё ж пять минут назад он мордохался с калиткой и ни о чём таком не помышлял (ну разве только вообще, в заднем уме, но не конкретно) а теперь вот он обладает ею, в натуре обладает — о-о-о! — , не сон ли это? Он хочет и в губы целовать, но почему она отворачивается, глаз не открывает, молчит? Почему из-под ресниц сползают слёзы?

— Да чего ты, Любонька, ты ж сама захотела?.. Ох, сла-а-адка-я-я-я-я-я-я!!!…

… Расслабленный, Пётр несколько минут лежал зажмурившись. Люба уже сидела на постели одетая, ждала. Потом он смущённо, отведя глаза, одевался.

«Елки-палки… А Валя?.. Я ж ей изменил, первый раз изменил… Ох, как же нехорошо заныло в груди-то».

У Пети до свадьбы, конечно, кое-что было с другими девушками, но совсем немного, можно сказать, ничего. Не разбалованный он был, а потом Валю встретил…

— Значит, сладкая? — Люба искоса наблюдала.

— Ну… да…

— А Валя?

— Зачем про это спрашивать?

— Ну всё-таки?

— И Валя сладкая.

«Как же я теперь Вале в глаза посмотрю?»

Люба схватила со спинки кровати вафельное полотенце и размашисто стебанула им по спине Петьки. Он вскочил.

— Так чего же вы, кобели, тогда ищете, чего на сторону глаза косите, чего не хватает вам?

Она била его полотенцем, слёзы текли из её глаз

— Ты, Люба, это… — говорил Петя, защищаясь ладонями и пятясь назад, — ты только Вале не говори, ладно? Успокойся, прошу… Я ведь не… это… я ж мужчина, в конце-концов, зачем провоцировать?… Ты сама…Я вообще первый раз изменил…

— А я тоже! За каким чёртом ты оказался сегодня возле своей калитки?! Пошёл вон!

Петька ошпарено выскочил с Любиного двора, даже калитку не закрыл за собой.

«Домой сейчас не пойду, нельзя. Не! Да Валя лишь в один глаз посмотрит, так сразу и… Ох, елки!..Остыть надо, обдумать всё… За околицу, на утиный пруд пойду!»

Пётр быстро развернулся в сторону околицы, где неподалёку был утиный пруд. Вот там-то он и отсидится.

Но в этот момент на своё крыльцо вышла Валя, у неё в руке был хвостик от селёдки.

— Кис-кис, — позвала она. — Мурка, ну-ка попробуй солёненького!

Повернула голову — и через дорогу Петю заприметила.

— Пе-еть!

— Ась? — испуганно остановился Петя. Так и стоял на своей стороне, дорогу не переходил.

— Ты куда это, солнце моё?

— Да тут… попросили. Скоро буду.

— А щеколду на калитке не доделал! Инструменты на земле валяются.

— Да скоро я!

— А чего попросили-то, я не поняла?

— Да рыбы наловить.

— Рыбы?! — Валя несказанно удивилась. — А кому это? Любе что ли?

— Почему это Любе?

— Ты ж от неё вышел-то.

— А-а… не, не для Любы.

— А у неё что делал?

— Да это… шифоньер передвигал.

— Это у нас шифоньер. У них стенка стоит.

— Ну, это я так назвал. По привычке.

— Дак она ж тяжёлая. С Василием вдвоём что ли?

— Не, Василий как раз на пруду меня ждёт — у них на работе комиссия с проверкой, ну вот, Василий решил, что хорошо бы гостей на уху пригласить. Он уже там снасти готовит, побегу я…

— А-а-а… — Люба понимающе кивнула. — А на каком пруду, на дальнем или на ближнем? Вы в тот раз на дальнем ловили, да маловато…

— На ближнем, на утином… Здесь рядом, Валюш…

— Ну давай… А как же ты сам стенку-то передвинул? Силёнок хватило?

Вася уже на ходу кивнул головой — мол, хватило, Валя, хватило — и торопливо зашагал в сторону околицы.

— Так, значит, Люба перестановку мебели затеяла, — сказала себе самой Валя, сходя с крыльца. — Пойду-ка к ней. Посмотрю.

Но вначале нужно собрать Петины инструменты и положить в ящик. Валя направилась к калитке.

— Вот же паршивец! — приговаривала она, наклоняясь. — Опять мне зарядку устроил. Чтоб фигуру держала. Ну, что ж, Валентина: раз — нагнулась, два — разогнулась, раз — нагнулась, два — разогнулась… А где ж у него ящик для инструментов? В бане, что ли?

С молотком, отвёрткой и плоскогубцами в руках Валя подошла к бане, открыла дверь и… замерла.

В предбаннике, скрючившись на широкой деревянной скамье, как ребёночек в утробе, похрапывал Василий. Подушкой ему служил скомканный махровый Петин халат — Валин подарок мужу на день рождения. Попахивало спиртным.

— Ничего не понимаю, — произнесла Валя, помахивая ладонью у носа. — Фу-у! Так Вася на пруду или Вася в бане? Нет, Вася всё-таки у нас в бане.

«А как же снасти и рыба? Неужели Васька накачался с гостями и безо всякой, там, ухи? Но он же вроде не злоупотребляет. И почему не домой пошёл, а к нам в баню припёрся? И почему грязный такой? Нет, пойду-ка я всё-таки к Любе».

Но странное дело — калитка во дворе у Любы оказалась настежь распахнутой, а вот дверь в дом — запёртой.

— Люба, — постучала Валя в окно, — это я.

Тишина. Валентина затарабанила сильнее:

— Люба, слышишь, там твой Вася у нас в бане спит. Весь какой-то грязный.

В ответ снова молчание.

«Да что ж это такое? Люба ж дома была. Когда это она успела уйти? И почему даже калитку не захлопнула?»

Валя постояла-постояла, ещё раз постучала в окно:

— Люба!.. Так стенку уже передвинули?

Никакой ответной реакции. Валя недоумённо пошла обратно. Выходя из Любиного двора аккуратно прикрыла за собой калитку.

У себя в доме Валя сразу направилась к двери в комнату Марии Семёновны:

— Представляешь, ма, у нас в бане…

Толкнула дверь, а она заперта.

— Гля! Чего это ты запёрлась? — удивилась Валя. — Сроду не закрывалась. Ма!

— Не мешай, я отдыхаю, — раздалось из-за двери.

— Да когда это я тебе мешала? Глянь-кася! Слышишь, у нас в бане Васька спит. Пьяный.

— Вот и хорошо, — послышалось из-за двери. — Не мешай человеку. И мне не мешай.

Валю постигло полное недоумение:

— Да что ж это такое в атмосфере происходит?.. Мания замыкания дверей на землю опустилась? Что у нас, что через дорогу…

И тут Валя вспомнила:

— Господи, а Петка-то на пруду. Один, без Васьки! Чего его-то до сих пор нет?

Но картина на пруду поразила запыхавшуюся Валю ещё больше. Она увидела своего мужа Петю шумно ныряющим в воде среди уток, взмахивающим руками, снова ныряющим и как будто лихорадочно что-то с себя смывающим. Руки двигались, как если бы Петя намыливался. А мыла-то и нет. Но самое поразительное — почему ныряет прямо в белой майке и брюках?

— Ты что, сказился?! — закричала ему Валя с берега. — Какого чёрта в пруд одетым залез? Да ещё в утиный!

Петька испуганно замер.

— Валюша, что случилось?

— Это ты у меня спрашиваешь? А ну вылазь!

Петька опасливо вылез. Но не рядом с Валентиной, а в отдалении. Только она к нему, а он от неё. Она снова к нему — а он опять от неё. Она шаг вперёд — он шаг назад.

— Ты что, синхронное плавание на берегу отрабатываешь? Головку напекло, чучарела? Там Васька пьяный в нашей бане валяется!

— Василий? Пьяный? — растерянно проговорил Петька, не зная, что для него самого сейчас безопасней — оставаться на месте или по-прежнему пятиться назад. Но, кажется, Валентина злится совсем не из-за того, чего опасался Петька.

- А кто, я что ли пьяная там валяюсь? — крикнула Валентина. — Там уже никакая рыба не нужна!

…Петька, в мокрой одежде бежал по дороге, а Валя позади него. Гнала его, как провинившуюся собачонку:

— Вот же гад! И даже новые кроссовки не снял! Ты что, в детстве с печки падал, а мне не рассказал? Фиг я тебе новые куплю! Будешь в этих мокроступах до скончания века, понял?

В предбаннике мокрый Петя склонился над спящим Василием:

— Эй!.. Ты как здесь оказался?

Василий открыл мутные глаза:

— Петя, друг! Пойдём в твою баню, мне надо смыть с себя всю эту грязь.

— Мы уже пришли, друг! — взволнованно проговорил Петька. — Мы уже здесь. Сейчас, сейчас, я затоплю котёл. И поскоблим друг-друга. И смоем всю эту грязь.

— Но ты уже мокрый. И всё равно грязный? — пьяно спросил Василий.

— А какой же! — раздался ответ, но не из уст Пети. Это в предбанник зашла Валентина со свежими махровыми полотенцами в руках. Положила рядом на скамью. — В утином пруду — среди уток! — только дурачкам в голову стукнет отмываться!.. Вот от чего, интересно?

— Почему только среди уток? — протянул Вася. — Там и гуси есть. И коровы любят приходить на бережок, водички попить. И помочиться… туда же… Но Петя, друг, почему ты пошёл не в баню, а на пруд?

— Так тебя же там искал, — сказала Валентина. — Рыбу ловить для твоих гостей.

Петя прикусил губу.

— Каких гостей? — удивился пьяный Василий.

— Валюш, — вдруг торопливо вмешался Петя, — ты же видишь, Вася пьяный… А гости уже уехали.

— Мои гости уехали? — возмутился Василий.

— Не волнуйся, я их проводил. Валюш, иди, иди, мы тут сами…

Валя повернулась к выходу:

— Смотри, в парилку его не сажай в таком состоянии. Только вот там, возле вёдер с водой… Две чучарелы!

На другое утро Валя с небольшой кастрюлей и тарелками в руках вышла из дома и стала спускаться по крыльцу, где, как всегда, на своей табуреточке сидела Мария Семёновна.

— Вы теперь кажен раз в предбаннике завтракать будете? — поинтересовалась она у Вали.

Валя остановилась, слегка наклонилась к матери и, оглянувшись в сторону предбанника, негромко, заговорщицки ответила:

— Да Вася стесняется. Не хочу, говорит, у вас в доме отираться. Он, это, мам, просится пока пожить у нас, в предбаннике… Что там у них с Любой произошло, я и сама ещё ничего не знаю — я уже несколько раз к ней бегала, а она, как провалилась.

— Да уехала она, — ответила Мария Семёновна. — В город.

— Как — в город? — изумилась Валентина. — Навсегда что ли?

— Нет, сказала, что скоро вернётся.

— Ну, мать! — воскликнула Валя и быстренько пошла к предбаннику. — Мне, вот, она ничего не сказала.

— Наверное, чтобы ты лучше спала, — негромко ответила ей вслед Мария Семёновна. Но Валя уже не услышала, она скрылась за дверью предбанника.

В предбаннике завтракали втроём: Валентина, Пётр и Василий.

— Хорошо, что вы у меня есть, — говорил Василий, уплетая завтрак. — А то — куда бы я подался? В служебном кабинете ночевать?

— Ешь, ешь, — заботливо ответила Валя.

— На то мы и друзья, — добавил Петя.

Но сам-то он в это время мучился «гамлетовским» вопросом — признаваться или не признаваться?

«Нет, Валентине я, конечно, не откроюсь. Никогда и ни за что. А вот Василию… Он же всё-таки мой друг… Не по-дружески получится, если не скажу ему… Будь что будет, но Ваське всё-таки признаюсь. Но только не здесь. Выберу момент и к нему на работу зайду…»

Петя положил вилку на стол:

— Спасибо, Валюша.

— Уже? А кофе?

— Не хочется. Я лучше поеду, с утра очередь займу.

— Мешки не забудь.

— Хорошо.

— А ты куда? — спросил Василий.

— На комбикормовый завод.

— За кормом для птицы, — добавила Валентина. — Там дешевле, по цене производителя отпускают. Но очередь большая.

Петя ушёл. Вскорости послышался шум отъезжающих «Жигулей».

Василий в предбаннике доедал завтрак, принесённый Валентиной. Она, повернувшись к нему спиной, раскладывала в это время махровые полотенца в деревянном шкафу с резными дверцами.

— Ну до чего ж молодцы! — похвалила она.

— Кто? — спросил Василий, обгладывая куриную косточку и оглядывая глазами бёдра Валентины.

— Да ты и Петя. Своими руками предбанник отделали! Спроси у меня всего лишь месяц назад — ни за что бы не поверила. Всё аккуратно, всё к месту, и как красиво! И радуюсь, и даже неловко мне.

— А неловко почему?

— Да что с Любой вы у нас так ни разу и не попарились… Что там у вас произошло?

Василий перемолчал.

— Не бережёшь ты её, — продолжала Валентина, мельком взглянув на него. — Считаешь, что всё на свете тебе бесплатно и раз и навсегда дадено. Да, Вася? Жизнь ещё не стукала по голове? Не терял никого?

Василий опять не ответил.

Валентина, опять взглянув на Василия и поняв, что ответа не дождётся, вздохнула и продолжила своё дело.

— А Петя когда вернётся? — спросил вдруг Василий.

— Да хоть бы к обеду.

Василий быстренько вытер губы салфеткой, встал.

— Валюш…

Она обернулась:

— Чего?

Он подошёл к ней:

— Очень вкусно, спасибо…

— На здоровье. А ты разве это сказать хотел?

— Нет, не это… Понимаешь, Валюш, есть негласное мужское правило… И оно предписывает никогда не останавливаться на полпути…

— Даже предписывает?

— Да. Просто обязывает.

Он подошёл ещё ближе:

— Если взрослые мужчина и женщина уже однажды сказали «А»…

Валентина продолжила:

— …то они просто обязаны сказать и «Б»?

— Да, Валюш… Да ты умница!

Он обнял её и погладил правой ладонью по её бедру. И услышал:

— Ну так я тебе и говорю: БЭ-Э-Э! Пошёл прочь, баран настырный!

С этими словами она с такой силой оттолкнула его от себя, что Вася, пятясь назад, перелетел через весь предбанник по диагонали и больно ударился головой о деревянный косяк. Сильно поморщился.

— Это ещё не всё, это я ещё Пете не сказала, — пригрозила Валентина.

— А что, скажешь? — спросил Василий, держась рукой за ушибленную голову.

— Я подумаю.

— Тогда передай ему, чтобы косяки застругивал, как надо. Халтурщик!

— Обязательно передам. Но сегодня, Вася, ты находился в этом красивом, отделанном своими руками, предбаннике последний денёчек. Вот тебе бог, а вот и порог! Буду рада тебя видеть здесь вместе с законной супругой. Не знаю, что ты там натворил, но всё же советую возвратиться домой. А?

— Бэ-э-э! — обиженно и разочарованно проблеял Василий в ответ.

С небольшой деревянной солонкой в руках, расписанной под хохлому, Валя появилась в доме у Любы. Люба занималась тем, что вытаскивала из шкафов одежду, рассматривала, что-то из вещей откладывала в сторону. Для чего — это Вале ещё было непонятно.

— Ты знаешь, Люба, — неуверенно проговорила Валя, — я бы могла, конечно, сказать, что пришла к тебе за солью. Соль у меня действительно закончилась, надеюсь, насыплешь мне немного… Но. это… я тут недавно твоего Васю выгнала из нашей бани. Вернее, не то, чтобы выгнала, а очень посоветовала идти ему домой и с тобою мириться. Он разве не пришёл?

— Приходил. Я выгнала.

— Да что у вас всё-таки случилось?

Люба промолчала, продолжала перебирать вещи.

— Ну, не хочешь — не говори, — вздохнула Валя. — Что-то серьёзное, значит. Я же тебя уже немножечко знаю — просто так ты сцены не устраиваешь.

— А ты ещё не поняла? Застукала я его. В столовой, с Машкой Зубанчихой! — сорвалась чуть ли не в крик Люба.

Валя пришла в ужас.

— С Зубанчихой? В этом её жутком фартуке? И не побрезговал! Фу!..

Люба удручённо кивнула головой:

— Ага, наш чистюлечка! Чистюлечка! Во всём, кроме этого…

— И тут, значит, стал куролесить, — продолжала возмущённая Валя.- Тогда я тебя понимаю. Я бы тоже выгнала.

— Кого? — Валя подняла на неё глаза.

— Да Петьку моего, кого! Если бы вдруг узнала!

Люба как-то нервно повернулась и снова принялась перебирать вещи:

— Такого, как твой Петя, ещё поискать надо. Так что держи его обеими руками, поняла? Иначе будешь большой дурой. Очень большой.

— Да я-то держу, держу… А что ты одежду шматуешь туда-сюда?

— Я здесь не останусь. Дом выставлю на продажу.

Валя так и села:

— Матерь божия! И всё из-за этого? И каждый раз переезжать? Так тебе и всей Матушки-России не хватит!.. Вот это ты меня ударила по голове!.. И что же — я в медпункте опять одна останусь? Тебя ж не отпустят.

— Заявление мне в районе уже подписали.

— Ой, как же я не хочу! Как я обрадуюсь, если ты всё-таки передумаешь… У меня такая подруга, как ты, только в детстве была. Когда их семья переехала на Дальний Восток, я места себе не находила, металась по постели, будто в жару… Мне её долго потом не хватало… Может, передумаешь?

— Нет, — упрямо качнула головой Люба. — Уеду… Хочу, чтобы ты проводила меня до электрички. Я тебе там, на платформе, перед отъездом ещё кое-что расскажу…

Василий удручённо сидел за столом в своём служебном кабинете, сжав голову руками.

— И что же теперь делать? — спрашивал Василий сам себя, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. — Как выпутаться? Какое найти решение, какой выход?

— Выход есть! — вдруг раздался мужской голос.

Василий вздрогнул. В дверь вкатился маленький, толстенький, прилизанный мужчина, которого мы уже дважды имели честь лицезреть в этом кабинете. На этот раз вместо папки для бумаг он внёс с собой большую, тяжёлую сумку. Пыхтя, поставил её на стол перед своим озадаченным начальником.

— Выход для нашего предприятия в том, Василий Сергеевич, — торжественно изрёк мужчина, — чтобы значительно расширить ассортимент нашей продукции, сделав упор на ходовые товары народного потребления. — Он похлопал по сумке ладонью. — Наши ребята подготовили новые образцы. Хотелось бы согласовать с Вами их наименования и утвердить ассортимент.

— У меня сегодня голова не работает, — пожаловался Василий.

— Вы же ей покою не даёте, — участливо сказал толстенький мужчина. — Всё о производстве да о производстве, хоть бы о себе иногда подумали немножко.

— Ладно, показывайте, — махнул рукой Василий. — Чем быстрее утвердим, тем лучше.

Но тут дверь распахнулась, и в кабинет вошёл… Петя. Хмурый, решительный и… вместе с тем нерешительный. Василий от его взгляда почувствовал себя неуютно, слегка заёрзал в кресле. А толстенький мужчина, наоборот, обрадовался:

— Ваш приятель очень кстати, Василий Сергеевич! Так сказать, свежий взгляд со стороны. Пусть посмотрит, оценит наши задумки как простой потенциальный пользователь. Возможно, внесёт свои предложения. Да вы присаживайтесь, — сказал мужчина Пете.

Петя молча сел на стул у стены, в упор глядя на Василия. У Василия затрепетали и побелели крылья носа. Он прекрасно понял, что Петя заявился сюда не просто так. Уже всё знает что ли? Между тем, толстенький мужчина раскрыл сумку и продолжал:

— Как говорится, одна голова хорошо, две — лучше, а три…

— А три головы — это уже Змей Горыныч, — хмуро сказал Василий. — Рубить придётся. Да, Петя? — И Василий пристально посмотрел на своего друга.

Петя как-то судорожно кивнул, но по-прежнему не издал ни единого звука, а вот толстенький мужчина почему-то просто поразился словам своего начальника:

— Я просто поражаюсь! Так Вы всё-таки догадались о характере наших предложений, Василий Сергеевич? А мы с ребятами думали, что это для Вас будет, так сказать, наш сюрприз. Нет, Вы, всё-таки, необыкновенно проницательный руководитель, Василий Сергеевич. Ну что ж… вот первый образец.

Он сунул руку в сумку, вытащил её назад, и перед глазами изумлённых Василия и Петра заблестел маленький изящный никелированный топорик с затейливой гусарской шпорой на обухе. Ручка с яйцеобразным закруглённым набалдашником весьма напоминала… впрочем, возможно, это только показалось.

— Модель под названием «Милой хозяюшке», — объявил толстенький мужчина. — Кухонный топорик. Подарочный вариант. Предполагаем, что особый спрос на него и даже ажиотаж возникнет в канун женского праздника.

Толстенький мужчина снова полез рукой в сумку, и вытащил топор средней величины, с увесистой деревянной ручкой:

— Модель «Счастливый садовод». Выполнена в традиционном стиле, но с изюминкой — у горловины пущен орнамент с народными мотивами. Неплохой подарочный вариант в канун мужского праздника.

Василий и Пётр обменялись стреляющими взглядами.

— И, наконец, третья модель — толстенький мужчина ещё раз нырнул рукой в сумку, а потом в воздухе сверкнуло нечто металлическое, большое, похожее на секиру… — Вот с этой моделью, честно сказать, мы с ребятами зашли в тупик. Чувствуем, что вещь нужная, очень нужная, но названия никак не подберём…

— «Обманутому мужу» — хмуро сказал Петька. — Или «Последнее предупреждение любовнику».

— Вот что, Поликарп Николаевич, — решительно сказал Василий толстенькому мужчине, красноречиво зыркнув на Петю и прихлопнул ладонью по столу. — Оставьте третью модель, мы здесь сами над ней покумекаем.

— Хорошо, — засуетился толстенький мужчина, складывая два первых образца обратно в сумку. — Но я к Вам ещё зайду подписать бумаги — надо бы уже сегодня окончательно утвердить ассортимент.

Толстенький мужчина удалился.

— Ну, — сказал Василий Петьке. — Пришёл разбираться? Разбирайся. Что рубить будем? Правую ладонь?

— Почему ладонь? Голову, — сказал Петька.

— Даже так? — удивился Василий. — Не круто?

— Нет, — сказал Петька.

— Ну что ж… — Василий прищурился. — Ты думаешь, меня можно запугать или увидеть, как я струсил? Руби!

И Василий, протянув ошарашенному Петру секиру, опустился на колени и положил свою голову на полированный стол. — Руби!

— А почему твою? — робко спросил ошарашенный Петька.

— А чью? — поднял голову Василий. — Если Валентина тебе на меня уже нажаловалась, то мне больше сказать нечего.

До Петьки вдруг дошло:

— Валя?.. Так ты… что? А ну встать, сука!

Василий встал.

— Так ты, что, сукач, всё-таки приставал к ней? За моей спиной? — кричал Петька. — Что ты сделал, говори, что?!

— Приставал — это сильно сказано, Петя, — повинился Василий. — Ну, было дело, попытался я погладить её вот этой, правой, ладонью… Так сказать, проверка, на всякий случай… Она меня так шуганула, что я летел через весь предбанник, пока не стукнулся головой о косяк, который ты не потрудился застрогать, как следует… Очковтиратель.

— Ещё раз так поступишь — убью, — пообещал Петька, кладя секиру на стол.

— Никогда, обещаю, — Василий потёр ушибленную голову. — У тебя, надеюсь, всё?

Петька устало повернулся уходить:

— Всё… — Но вдруг встрепенулся: — Ах, да! Чуть не забыл. Я ведь чего приходил-то…

Как-то виновато зыркнул глазами, протянул недоумевающему Василию секиру, стал на колени и положил свою голову на полированный стол:

— Руби, Вася…

— За что? — спросил ошарашенный Василий.

— Не скажу… руби.

— Так ты, сука, сам что-то натворил? — прищурился Василий. — Говори!

— Не скажу. Руби.

— Рядовой Ситников, встать! — вдруг рявкнул Василий командирским голосом.

Вот на это в Петьке моментально сработал скрытый армейский инстинкт. Он вскочил и замер по стойке «смирно».

— Доложить! — приказал бывший старший сержант Василий. — Что такого натворил рядовой Ситников?

— Товарищ старший сержант… Рядовой Ситников переспал с супругой старшего сержанта.

— Какого старшего сержанта? — удивился Василий.

— Старшего сержанта… Штопорова.

— Так ты что, спал с моей Любой? Ах, ты, сука!

Василий отбросил в сторону секиру, схватил Петьку за грудки, стал трясти и толкать Петьку к двери. Петька сопротивлялся:

— Я не виноват! Товарищ старший сержант, подождите, я сейчас объясню. Я не виноват!

Но Василий не слушал и яростно рычал, приговаривая:

— За моей спиной, а? А у меня ты спросил, а? Так ты кого из меня сделал, а? Обманутого мужа, а? Рогоносца, а?

Оба, напрягаясь в схватке, борясь и кряхтя, оказались у двери. Она неожиданно открылась — это со словами «Сегодня, главное, утвердить ассортимент…» в кабинет снова попытался войти толстенький мужчина. Но продолжить не успел — все трое вывалились из двери в вестибюль, рухнули там на пол, через несколько секунд, барахтаясь, оказались на краю лестницы, ведущей на первый этаж.

— Рогатым меня сделал, да?! — вскрикивал Василий.

И вот уже это странное трёхголовое «неизвестное науке существо» рыча, охая и ахая покатилось вниз.

Первой поднялась растрёпанная голова толстенького мужчины:

— За ассортимент я спокоен. Третья модель пойдёт под названием «Обруби мне рожки».

И рухнул без чувств.

Но позже растрёпанные Василий и Пётр уже мирно сидели вместе в кабинете, и Васька наливал Петьке в стакан из зелёной бутылки:

— Спиртного не держу. Только минералка.

Петька жадно, судорожно выпил.

— Так, говоришь, сама позвала передвинуть шифоньер?

— Ну да.

— Но у нас нет шифоньера. У нас стенка.

— Ну, она так сказала…

— Так это ж совсем другой разворот, — сказал Василий, сделав в воздухе рукой замысловатую фигуру. Снисходительно улыбнулся Петру. Ласково потрепал его по щеке. — Тютя, до того, чтобы соблазнить мою Любу, тебе ещё очень долго расти. И, скорее всего, не вырасти. Не ты её соблазнил, а она тебя. Кумекаешь?

— А в чём теперь разница?

— А в том, что она это сделала назло мне. Только лишь. Назло — и ничего более!

— Да, наверное, — робко согласился Петька, — она… когда мы уже… ну… это… она вдруг заплакала… Но ты же, понимаешь, я уже не мог остановиться… Прости, Василий.

Василий опустил голову, задумался:

— Заплакала… Значит, ещё любит меня… Почему же я не ценю? Почему так играюсь?.. Что же я за создание такое? Не человек, а… ч… ч… членистоногое.

— Членисторогое, — робко поправил Петька.

Василий поднял голову, беззлобно, устало замахнулся на него кулаком и… обнял:

— Может, мне пойти напиться, а, Петя, молочный братец мой?

— Ни в коем случае! — взволнованно воскликнул Петька. И осторожно добавил: — Помириться тебе надо с ней. Во что бы то ни стало.

Но Василий отрицательно покачал головой:

— Боюсь, что уже ничего не получится…

На железнодорожной станции Люба всё-таки не смогла сказать то, что хотела. Когда они с Валей обнялись на прощание, она вытащила из карманчика в кофточке сложенный листочек бумаги:

— Так и знала, что не смогу сказать вслух. Прочти, когда электричка отойдёт.

У Вали уже тревожно сжималось сердце — она чувствовала что-то недоброе. Оставшись на перроне одна, развернула листок. В нём было написано: «Прости меня. Назло Василию я соблазнила Петра. Петя не виноват».

…Валя не помнила, как бежала по тропинке через лесок назад. Только в одном месте остановилась, чтобы выломать в кусте длинную и толстую хворостину.

— «Петя не виноват!» — возмущённо вскрикнула Валя, передразнивая. Рубанула хворостиной по воздуху, как саблей — воздух аж засвистел.

Пете, считай, повезло — в это время его дома не было. У поселкового магазина Петя вёл своеобразную беседу с гармонистом Федей — пучеглазым, страшненьким, тем самым, который как-то в ряженом виде пел для Вали с Любой свои частушки. Этим своим искусством он был славен на весь посёлок.

— Давненько, Федька, — говорил Пётр, — я твоих частушек не слыхал. По-прежнему ли сочиняешь свои припевки или ты нынче в творческом застое? — и Пётр выразительно пощёлкал пальцем по своему кадыку.

Федя обнажил в улыбке свой щербатый рот с редкими жёлтыми зубами:

— Наша жизня, Петя, никак не позволяить расслабляться творческому человеку. Ты будешь в числе первых, кому я скоро спою на злобу дня. Начальные две рифмы уже в голове приземлились, остальные обязательно в скором времени опустятся. — Федька рукой изобразил, как что-то с неба опускается ему на макушку. — Тебе, Петя, будить особливо интересно послушать.

С хворостиной в руке Валя заскочила во двор, пробежала мимо сидевшей на крыльце Марии Семёновны. Громко распахивала двери во всех комнатах — Петьки не было. Валя бегом в баню — тоже пусто. За сарай в огород — никого нет. Возвратилась к крыльцу. Молча стояла, щурила от злости глаза, губы крепко сжимала, хворостина в руке ходуном ходила.

— Чего раскипятилась? — спокойно сказала Мария Семёновна. — Они все такие. Или почти все.

— Кто?

— Да мужики.

— Так ты что, знала? — поразилась Валя.

— Люба передо мною вчера повинилась. Да я и сама догадалась, ещё в тот день, когда Люба Петра к себе в дом потащила. Я в окно видала. И как потом он выскочил от неё. Я сразу всё поняла.

— Да ты у нас, оказывается, не только лучше всех слышишь, но и лучше всех видишь! — саркастически воскликнула Валентина.

— Вдаль, да, вижу, — согласилась Мария Семёновна.

— Так вот почему ты тогда на ключ заперлась! Перемолчать решила!

— Ты же и сама видела.

— Да мне и в голову не пришло! Подруга ведь! Самая близкая! А ты могла бы поделиться, если уж такая прозорливая.

— Я в вашу жизнь не вмешиваюсь.

— Вот и не довмешивалась.

— А ничего бы не изменилось.

— Как это ничего? Я бы сразу побежала туда, в дверь затарабанила бы!

— Оставь мужика в покое. Не всё от нас с тобой зависит. Да и…

— Что «да и»?

— Я тут поразмышляла… Такого, как Петя, это приключение вряд ли испортит. Даже полезно ему.

— Что ты говоришь! Полезно!

— Да. Для… этого… для самоутверждения.

— Да-а-а, умом вас не понять. Ты ж сама, сама, как только про их с Васькой шведский заговор узнала, сама первая переполошилась. Забыла?

— Шведский заговор — это был бы разврат.

— А через дорогу бегать — не разврат?

— Он никуда не бегал. Тут ничего наперёд не просчитывалось, баш на баш любовь не менялась. И Петя не виноват.

— Матерь божия! Вы тут все подельнички, я вижу. А если шибко понравится ему вот так «самоутверждаться»?

— Вот этого уже допускать нельзя. Но хворостина не метод.

— А что тогда метод?

— Полезь на чердак. Там под старыми досками ружьё лежит. Много лет уже.

— Откуда у нас ружьё? — насторожённо приложила руку к груди Валя.

— От твоего отца-стервеца осталось. Я не выбросила. Но боевых патронов не держу. Только холостые.

Валентина ахнула:

— Значит, эта твоя история про двух друзей, жену и ружьё… это не выдумка что ли?

— Нет, Валя, не выдумка. Я его, стервеца, до сих пор люблю. И виню себя за его смерть на болоте.

— Себя винишь? — снова поразилась Валя. — Он же подлецом первостатейным оказался!

— По жизни подлецом он всё-таки не был. Да, смерзавничал один раз. Кто его знает, что у него тогда в голове сверкнуло. Под влияние дружка попал, смалодушничал. Человек иногда сам про себя не ведает. Но если бы я знать могла, чем дело обернётся, я бы его тысячу раз простила. Тысячу раз. Нельзя, чтобы у человека выхода не оставалось. Вот так-то, Валюша.

Валя подошла к матери и обняла её.

Потом Валя нашла ружьё на чердаке. Спустившись вниз, молча вытирала его от пыли. Мария Семёновна сидела рядом.

— А патроны в кладовке, слева, за банками с вареньем, в серой картонной коробочке — сообщила она. — Пужани его так, чтоб запомнил надолго.

Когда Петя пришёл домой, его ждал вкусный ужин. Но не сразу. Валя отослала Петю в баню, искупаться.

— Вот, возьми свежие трусы и майку. А я пока постель чистыми простынями застелю.

— Дак вчера ж вроде всё меняли, Валюш. Праздник, что ль, какой?

— Так бывает в двух случаях, Петя, — загадочно ответила Валя. — Когда праздник. И когда корабль тонет.

Вот, блин, загадками говорит. Петя посмотрел на тёщу. Мария Семёновна сквозь очки с толстыми, выпуклыми линзами, спокойно разглядывала какой-то журнал. Петя улыбнулся. Сюрприз какой-то.

Все вместе провели хороший, спокойный вечер у телевизора. Смотрели иностранный фильм — на экране бегала растрёпанная заграничная баба с ружьём и целилась в прятавшегося от неё мужика. Мария Семёновна прямо пугалась, а Петя с Валей посмеивались и переглядывались.

— Да это ж не по правде, мама, — сказал Петя. — Выдумка. Выдумывают всякую хренотень эти сценаристы с режиссёрами. И бабки лопатой гребут.

И Петя приобнял Валентину, легонько, но крепко потряс руками за плечи — ух, мол, моя золотая! — и поцеловал в щёку. Петя, как всегда, ждал сладкого продолжения в спальне, которое полагалось несколько позднее.

«Такое ощущение, что сегодня в спальне Валюха мне сюрприз преподнесёт. Видать, наконец, решилась проявить изобретательность в постели. Ну что ж, давно, давно пора. Муж ведь, а не бродяга случайный. Кто ж мужа ублажить должен, как не жена родная, да так, чтоб он себя не помнил?»

Такие мысли бродили в голове у Пети. От предвкушения он прямо вздохнул с дрожью в груди.

И этот час наступил. Когда Валя вошла, Петька, лежавший в постели уже обнажённый (какие там трусы, какая майка!), по привычке, без всякого там «Якова» откинул лёгкое одеяло в сторону:

— Иди сюда, моя принцесса.

— Сейчас, — ласково ответила Валя. Достала из кармана халата два охотничьих патрона и осторожно поставили их донышками на полированную тумбочку.

— О! — коротко хохотнул Петя. — На охоту собралась? На какого зверя, Валёнчик?

— Сейчас узнаешь.

Подошла к шифоньеру, открыла створку, вытащила оттуда двустволку, переломила ствол и вогнала в отверстия два патрона.

— Эй, баба, откуда ружьё?

— Сказано — примак. Ты, Петя, на наш чердак ленился лазить. Оно там много лет лежало. Ждало.

— Чего ждало, Валюш?

Петька быстренько ерзанул задом назад по постели, встревожено сел почти у спинки кровати.

— Валюш, с ружьём шутки плохи.

— А я, Петя, и не шучу. — Валя направила ствол на Петьку. — Задницей ко мне развернись.

— Да ни за что не развернусь. Зачем она тебе?

— Муху из неё выбивать буду.

— Ты что, спятила? Кина насмотрелась? Какую муху, Валюш?

— Про которую Федька-гармонист любит петь. Неужели не слыхал? «Муха в заднице сидит, муха мной руководит». Это разве не про вас, кобелей?

— Может, она у Федьки там застряла, а у меня нет, Валюш.

— Да? А к Любке в постель тебе кто вожжи дёргал?

«Ёлки-палки! Валя всё-таки узнала», — пронеслось в голове у Петьки. Он побледнел и словно онемел. Глядел на Валю во все глаза.

— Ишь, бледненький какой стал! Глазками лупает. И примолк сразу. Язычок проглотил?

Петька молчал.

— Онемел что ли?

Петька утвердительно кивнул головой.

— Не хочешь разворачиваться?

Петька отрицательно качнул головой.

- Тогда я тебе твоего шведа отстрелю.

Валя навела ствол в район Петькиного паха. Петька моментально прикрылся обеими ладонями, как футболисты перед штрафным, и — о чудо! — снова заговорил:

— Он ни в чём не виноват, Валюш! Тогда уж лучше сразу в башку.

— А кто виноват? И почему же лучше? — ласково протянула Валя. Она продолжала целиться.

Петька решил встретить свою смертушку, как подобает мужчине.

— Стреляй в башку, Валюш — вот где у мужиков мух полно. Мысли всякие, что мухи, и летают, и ползают, и кусают, как ни отмахивайся.

— Не-е-ет, Петя-Петюн. Не переставляй местами причину и следствие. Не станет шведа — куда и мысли денутся. Разлетятся, как мухи.

Валин палец нажал на курок.

Вместе с выстрелом раздался истошный Петькин крик:

— А-а-а!

Сквозь дым Валя увидала его голый зад, мелькнувший в проёме окна с раскрытыми створками, и одну голую пятку.

…Валя гоняла Петьку кругами по огороду. Долго гоняла. Аж притомилась маленько.

«А если бы боевые были, — мелькало в голове у бегавшей за Петькой Вали, — неужели стрельнула бы?»

Она остановилась.

«В кого? В Петю, в мужика своего родного и любимого? Да ни за что! Он же мужик, а они ж, гады, по-другому устроены. Их и любить, и прощать надо…»

Она огляделась.

«Так, ну и где ж этот гадючара спрятался?.. Ага, вон за тем кустом…»

— Петя! — позвала она.

Не «Пётр», не «Петька», а «Петя». Сидящий за кустом Петька уловил эту разницу в настроении Валентины.

— Чего, Валюш? — отозвался он.

— А ну марш в комнату!

Петя вылез из-за куста, встал, прикрываясь ладонями, и пошёл к дому. Валентина за ним:

— Стой!

Петя остановился.

— Развернись своей физией на Луну.

Петя развернулся.

— А теперь кричи: «Мы не шведы, шведянские мы!»

— Мы не шведы, шведянские мы.

— Громче!

— Мы не шведы, шведянские мы!

— Ещё громче!

— Мы не шведы, шведянские мы-ы-ы!!!.. — разнеслось на всю округу.

— А теперь руки за голову и пошёл!

Петя шёл по огороду, разместив свои ладони на затылке, как загорающий нудист под лучами солнца. Но ведь не день был, а ночь, мертвенно светила Луна, и тётка Нюрка, шибко пугаясь этой картины в соседском огороде, оторвалась от своего окна и поспешила задёрнуть занавесочку.

А тёща Мария Семёновна занавесочку на своём окне задёрнула спокойно и легла спать. Она-то знала, что патроны были холостые.

Василий в посёлке не остался. Уехал в город искать Любу. Дом они продали через родственников. И что там у них дальше вышло, как деньги делили, неизвестно было. Правда, соседская тётка Нюрка рассказывала, что вроде кто-то из шведянских видел как-то Любу и Васю вместе, в городе, в большом магазине одежды. Покупали костюм для Василия. И вот, когда Люба придирчиво осматривала пиджак, Василий засмотрелся на молоденькую продавщицу. А Люба подняла глаза от пиджака и заметила. И со всего маху стеганула Васю этим пиджаком, прямо пуговицами по лицу. Одна пуговица даже раскололась надвое.

Смазывать Васю йодом сбежались продавщицы со всего отдела. Костюм, правда, купили. Вот вроде так оно было. А правда или неправда — неведомо.

И вроде уже всё успокоилось, угомонилось.

Но как-то, в один из дней, Петя во дворе чинил свои «Жигули», а Валя, словно медсестра у хирурга, подавала ему инструменты. Когда голова Пети скрылась под капотом, у Вали зазвенел мобильник.

— Ой, доченька! — обрадовалась Валя.

Нажала кнопочку, к уху поднесла. Сначала говорила — щебетала, потом замолчала, то ли охнула, то ли ахнула, стала вздыхать.

— Мы с папой всегда одобрим. Главное, Танюша, чтобы ты сама семь раз отмерила. — Этими словами Валя завершила разговор.

— Чего это ты там за меня уже одобрила? — раздался голос Пети.

— Голову высунь, наконец!

Петя высунул.

— Отец, — торжественно, тревожно и растерянно сказала Валентина. — Наша дочь выходит замуж. И ты знаешь, за кого?

— За кого?

— За Вадима.

— За какого?

— За такого! — Валин указательный палец упёрся по пунктиру в дом напротив. — За Васькиного с Любкой!

Пётр примолк. Чесал затылок.

— Неужели я снова увижу Васю? — медленно, мечтательно и с достоинством произнесла Валя, в упор испытующе глядя на Петю.

Петя молча вытер руки тряпочкой, шагнул поближе, и Валя увидела перед своим носом увесистый кулак — на сжатых пальцах торчали вразбег рыжие волосинки.

— Один раз между глаз. И изображение Васи навсегда уйдёт в темноту. Растворится в бездне. И моё тоже.

— И тебе не будет меня жалко? — жалостливо спросила Валя у мужа.

— Жалко у пчёлки. Но мне всё равно будет тебя жалко.

Петя обнял жену.

— Прости меня, — вдруг глухо сказал он.

Она ласково гладила рукой по его затылку, шее.

— Петь, а вдруг Вадик в Ваську пошёл. Намучается с ним наша доченька.

— Не обязательно, — не совсем уверенно проговорил Пётр, — всё-таки совсем другой человек… Да что ты тут сразу!

Так стояли, обнявшись.

— Петь… Скоро и Юра из армии придёт, тоже, небось, жениться захочет… Мы что, стареем?

— Это ты брось. Заведёшь со мной разговор на эту тему, когда внуков переженим, поняла?

— Поняла, Петя…

Он поцеловал её.

Наши две супружеские пары снова встретились вчетвером — всё чинно, благородно, честь по чести, без каких-то там поползновений в сторону — провели переговоры о предстоящем торжестве.

Свадьбу сыграли в городе, в молодёжном кафе. Довольно скромную, зато какую весёлую, настоящую студенческую, со всеми этими молодёжными штучками и выкрутасами. Обхохотались все до слёз.

Но почему всё-таки не в посёлке? Некоторые в Шведино задавались этим вопросом. Здесь ведь и народу побольше на свадьбу собралось бы, и надарили бы молодым, как следует, не то, что те голодранцы. Да и родня с соседями не обиделись бы.

Так почему? Денег пожалели? Ну-у, это вряд ли. Тогда странно… Ах, батюшки! Неужто из-за Федьки-гармониста? Без него ведь в Шведино ни одна свадьба не обходится, а Федька нынче свою новую частушку выдаёт:

После последней строчки Федька-гармонист обычно подносил к устам чарку. Но однажды его рука дрогнула и застыла на полпути к цели.

— Во, бляха-муха! — удивлённо сказал Федька, таращась в рюмку. — И сюда залетела!

И ему показалось, что блестящая зелёная гостья приветливо махнула ему своей мохнатой лапкой.