Муромцы

— Малой, квасу подай! Печь жаркая, спасу нет. Изнылся весь, до чего пить охота, а тебя где-то нечистая таскает, не дозовёшься.

— На кипень бегал за водой, а то и квас затворять не на чем будет. У нас так: часом с квасом, а порой и с водой. А кадушка с квасом, вона, на лавке стоит. Мог бы и сам дотянуться.

— Я те покажу — сам! Мне с печи слезать не можно, я должен силу богатырскую копить.

Илюшка вздохнул и сказал согласно:

— Давай, копи. Только кто тебя завтра кормить будет? Мне на пахоту пора. Овёс ко времени не посеешь — без киселя останешься.

— Ильяна сготовит и подаст. А ты, смотри, Сивку в работу не запрягай. Испортишь мне коня богатырского, я с тебя голову сниму.

— А на чём орать прикажешь? На сохатом?..

— Да хоть на медведях. Включи смётку мужицкую, а меня оставь в покое, — Ильяш повернулся на бок, укрылся для пущего тепла тулупом и захрапел.

На пахоту Илюшка взял запретного Сивку. Коняшка добрый, работы не боится, а от овсеца не прочь. Ранняя пахота по непросохшей земле — дело непростое, но именно так сеют овёс — хоть в воду, но в пору. Когда ноги вязнут, а плужок норовит свернуться на бок, по сторонам не поглядишь. Недаром пашню под овёс некоторые предпочитают орать не плугом, а сошкой. Внимание привлёк крик. Илюшка отёр локтем пот со лба и прислушался, а заодно и присмотрелся. К нему, сидя охлюпкой на молодой лошадке, приближалась Ильяна.

— Идут! Идут! — кричала она.

Кто может идти в нашу глухомань? За последние шесть с лишним тысяч лет, то есть, с самого сотворения мира, сюда не забредал ни единый коробейник.

— Кто они, и что им надо? — спросил Илюшка.

— Бутсерманы идут, повоевать нас хотят!

— Они, что, умом повредились? Весь свет знает, что на нас нападать не след. Деревня наша богатырская, кого угодно побить можем.

— Была богатырская, а стала заболотная.

— Скажешь тоже, — возразил Илюшка. — По всем царствам слух идёт, как наш Илья у них витийствовал.

— Так это когда было.

— Вот с тех пор и боятся. А что болота у нас топкие, так это, чтобы вражьи лазутчики к нам не шастали.

— Но как проползёт хоть один гадёныш, он своим ханам и бекам донесёт, что у нас от всего богатырства только имена остались. В какой семье мальчишечка ни родится, его тотчас Ильёй называют.

— Девочек, порой, тоже, — подначил Илюшка.

— И девочек тоже, — согласилась Ильяна. — А толку никакого. Илюшек полно лукошко, только богатырей не видно. Разве что Илюнька у нас богатырь. Ему мамка жёванку сунет, так он её мутузит, ажно страшно смотреть.

— Илюнька это сила, тут против слова не скажешь, только когда он в возраст войдёт? Если сказки не врут, то настоящий Илья Муромец тридцать лет на печи сиднем сидел. А в наше время Ильяш сколько с печки не слезает? — лет десять, чуть больше. Но силы могучей в нём не заметно.

— Зато гонору у него, что у петуха в курятнике. Требует, чтобы его просто Ильёй называли, как старого Муромца. А попробуй сказать: Ильяш — так он разорётся, может и кочерыжкой запустить.

— Откуда у него кочерыжка?

— Я же и даю. Я капусту в щи шинкую, а кочерыгу Ильяше отдаю, пусть погрызёт. Ему нравится.

— Хоть что-то Ильяш делает в охотку. А ты заметила, враги на нас идут, а мы стоим и лясы точим.

— Когда ещё они к нам доберутся… Их войско сейчас через Нежинскую топь гать стелет. Дня три проваландаются, а то и всю неделю.

— Что же, пусть трудятся, а то старая гать вся расселась, там только свой пройдёт, да и то не каждый день, а лишь по будням. А я тем временем овёс досею, а опосля мы с прочими Илюхами бутсерманов встречать примемся, чтобы впредь им неповадно было. Ну а ты куда скачешь?

— Я на деревне уже всех предупредила. Бабы и старухи хозяйство ухичивают: что прикопают, что в лес свезут. Девки и молодки стадо отгонят на дальние кулиги, куда дед Ильян телят не гонял. Будут там беречь от насильников не то животину, не то свои животики.

Илюшка усмехнулся понимающе.

— А я, — закончила Ильяна, — как телят на новом месте обустрою, к вам вернусь, бутсерманов в разум приводить.

— Это тебе зачем? Воевать не девичье дело.

— Имя обязывает, — объяснила Ильяна.

На том и порешили.

Воинство бутсерманов двигалось поперёк Нежинской топи. Рядовые реферы шли своим ходом, ведя коней в поводу. Верхом ехал только Хав-бек хан. Обученный конь осторожно переступал по непрочному настилу.

Топь сменилась гнилым мокрым лесом. Чахлые ольшины, высокая колючая трава, никуда не ведущие тропинки, протоптанные дикими кабанами, всё в этом лесу говорило, что людям здесь не место. Ко всему привычные реферы шагали, смахивая с лиц налипавшую паутину. Кони, как и прежде, шли в поводу; верхом в таком буреломье не быстрей, а только опасней, того и гляди, останешься без глаз.

Кроме самого бека на коня взгромоздился лишь один воин, который резко выделялся среди низкорослых реферов. Он прибыл из далёких закатных земель, желая, по его словам, сразиться со сказочным муромским силачом, а вернее, сразить его в поединке. Звался иноземный рыцарь Варвар Форд, или, попросту, Вардворд. Долговязая фигура его была сплошь закована в стальные доспехи, а двуручный меч и боевое копьё, сгибаясь, тащил измученный оруженосец.

— Не понимаю, как здесь может кто-то жить? — кривил губы Форд. — Тут некого завоёвывать, некого побеждать. Такие места могут населять одни свиньи. Пару раз можно сходить на охоту — и всё.

Из зарослей ракиты выскользнул лазутчик. Варвар Форд не мог понять, каким образом ханские лазутчики умудрялись пробираться сквозь густотень, где без топора и шагу не сделаешь. Обычные реферы в лазутчики не шли, они не любили мелколесье, предпочитая степи. Разведчиков поставлял лесной народ, название которого Вардворд не мог ни запомнить, ни выговорить. Что-то вроде гольд-кипперов. Впрочем, хватит с них и просто гольдов. А так народец полезный, если не давать ему слишком много воли.

Гольд воздел к небу руки, показывая, что впереди что-то есть.

Казалось бы, спешенные реферы продолжают двигаться, как шли до этого, но внимательный взгляд замечал, что воины подобрались и готовы броситься в бой. Один Варвар Форд продолжал ехать, как ни в чём не бывало. Фигура его маячила над кустами и была видна издалека. Конечно, следовало бы спешиться и не привлекать внимание возможного противника, но кто после этого помог бы Форду влезть на коня? Довольно того, что его усаживали верхом, когда кончилась гать.

Ракитник заметно поредел. Здесь, на опушке, он был чуть не нацело вырезан для плетения корзин. Молоденькие берёзки, пытавшиеся выбежать на сухое, были сведены на веники. Стараниями человека лес кончился, дальше начинался огороженный выгон, покосы, а за ними — пашня, где ещё так недавно труждался Илюшка.

На пригорке безо всякого порядка были разбросаны избы, все добротные, под тёсовыми крышами. Далее вновь тянулись распаханные поля, обширный луг, ждущий косарей, и за ним — снова лес, но уже не гнилое неудобье, как внизу, а настоящая дубрава, так что, глядя на неё, отчаянно захотелось бросить щит, копьё и предаться благородному искусству охоты.

Совсем далеко виднелась голая вершина холма. Неизвестно, находилось ли что на ней, но глазам то было недоступно. Во всяком случае, ничего похожего на крепость, хотя бы ограждённую земляным валом, там не было.

«На холме замок поставлю каменный, — размышлял Вардворд, — донжон на четыре разряда, чтобы местность обозревать. Титул получу: маркграф Муромский. Кнехтов найму, пообещаю им дворянские усадьбы; земля тут, по всему судя, отличная, а местное мужичьё пускай на меня работает. Вот только, что делать с косоглазыми? Сегодня они воюют за меня, а потом начнут мешать. От таких союзников придётся избавляться».

Вардворд встопорщил усы, скрытые под забралом. Что ещё делать, когда не бутсерманы служат будущему маркграфу, а он поступил на службу Хав-беку? Покуда приходится ждать и терпеть.

По рядам неслышно прокатился приказ: «Дома не жечь!»

Оно и понятно, гнус зверски изгрыз бусерманские тела, и очень хотелось хотя бы ближайшую ночь провести под крышей, куда мошка не пробирается.

Единым движением пешие воины взлетели в седло, и конная лава устремилась к беззащитной деревне.

— Как можно туже натягивай, да смотри, чтобы не треснуло, а то я тебе так тресну, надолго запомнишь.

— У меня не треснет. Это полозья для саней, я каждую сам выпаривал и скобелем проходил. Такие лаги не трескаются.

— Ага. Дуги гнёт, не парит, сломает — не тужит.

Полозья для недоделанных саней были намертво закреплены между стволами двух неохватных дубов. Плотно свитая конопляная верёвка с палец толщиной служила тетивой небывалому луку. Натянуть это сооружение руками не было никакой возможности. Не управился и послушный Сивка. Тогда ему поручили вращать колесо, снятое с канатного двора. Илейка, даром что малой, водил коня под уздцы. Окончательную доводку натяга предполагалось делать вручную.

— В просак не суйся! — покрикивала на коновода Ильяна. — Не ровен час, сыграет тетива, будешь до самой деревни лететь, до мамкиного дома.

В мирное время Ильяну на канатный двор посылали, бечёвки крутить. Уж она знает, что приключается, если человек в просак попадёт.

Из чащи выбрался дядя Ильяк, деревенский кузнец. Сейчас кузня стояла потушенная, и кузнец плотничал. Скинул с плеча охапку оструганных заготовок для стрел, каждую с добрую оглоблю. Подошёл к готовому стреломёту, пощёлкал пальцем по туго натянутой бечёвке. Верёвка не задрожала, никакого отклика не было, словно по кирпичной стене щёлкал.

— Дельно, — сказал Ильяк.

— Дядя Ильяк — спросил Илюха — Как у нас со снарядом для лука? Хватит на хороший бой?

— Деревяшек настругано довольно. Девчата в лесу на стрелы оперение клеят. Лучшее перо — сорочье, но и воронье неплохо. Теперь птахи не скоро от войны оправятся. А вот наконечников стальных успел наковать шиш да маленько.

— Ничего, такой жердиной даже без копьеца можно человека ухайдохать.

Ильяк вышел на самую опушку и, укрывшись за крайним деревом, из-под руки оглядел деревню и окрестные поля.

— Что ж они в кустах хоронятся?

— Где? — спросил Илюха, бывший у лучников за старшего.

— Вона, идол железный торчит, слепой не проморгает. Остальные прячутся, но если присмотреться, то и они обозначатся.

— Теперь вижу. Ладно, пусть стоят на здоровьичко. Может, у них от гнуса заговор особый имеется.

— А что, дотуда твой самострел достанет?

— Достать-то достанет, но прицела нормального не будет. Пусть ближе подойдут. Ильяна, постой тут малость, пригляди за гостями.

Долго приглядывать не пришлось. Косматые всадники выплеснулись из-под защиты кустов и понеслись к деревне. Железный рыцарь, опустив копьё, потрусил за ними следом.

— Заронят огонь, — простонал Ильяк, — никого живым не выпущу.

Обошлось без огня. Всадники, спешившись, разбежались по избам, но вскоре появились вновь, ничем не обогатившись. Лишь двое, ухватив под мышки, волокли пленника.

— Это же Ильяш! — ахнула Ильяна. — Забыли парня!

— Я его упреждал! — крикнул Илюшка.

— Тихо! — зашипел Илюха. — Разорётесь, враги услышат. Накладывайте стрелу, пока они болванчиками стоят!

Сивку отпрягли, Илюшка, Ильян и Илейка в шесть рук принялись вращать колесо, до невозможности натягивая тетиву. Ильяна с малой кияночкой в руке полезла под самый арбалет, подбивать клин, чуть заметно приподнимающий стрелу. Ильяна, конечно, девушка, но глазки у неё вострые, никто лучше Ильянки прицелиться не умеет.

— Стреляй! — прозвучал приказ.

Илюха взмахнул кияной, с одного удара выбив запор в основании стрелы. Басово думкнула тетива, стрела словно исчезла со станка. Муромцы, крепко усвоившие требование тишины, беззвучным шёпотом закричали: «Ура!»

— Кто таков? — вопросил Хав-бек хан.

Толмач, приведённый беком, переложил вопрос на гавкающий собачий язык Муромских жителей.

— Я Ильей зовусь. Муромец я.

— Это и есть знаменитый силач? — Вордвард оглушительно захохотал. — Да он на ногах не стоит!

Вордвард шагнул вперёд и резко ткнул железным пальцем в обвисшее брюхо Ильяша. Тот всхрюкнул и повалился набок.

— И что нам с этим прославленным батыром делать? — протянул Хав-бек.

— Я думаю, его следует повесить, — посоветовал Вордвард.

— Нет! — вскинулся Ильяш, порываясь встать.

— Обоснуй, — неясно кому повелел хан.

— Я Илья Муромец, потомок знаменитого богатыря, — заторопился Ильяш и даже приподняться сумел, встав на колени. — Мой прадед тридцать лет с печи не слезал, силушку копил, а ваши обормоты меня с лежанки сдёрнули, хотя я всего десять лет отбыл. Вели им меня на место вернуть, и тогда я через двадцать лет вам всем покажу, каково на богатыря наезжать!

Хав-бек смеялся, тряся тугим брюхом, которое ничуть не уступало таковому же у Ильяша.

— Ты забавник, — молвил владыка отсмеявшись. — Тебя можно было бы взять в шуты, если бы тебя ноги держали. А так с тобой возможно поступить двояко. Посему повелеваем: если то, что нам поведал пленник, правда, то он подлежит немедленной смерти. Если же это ложь, в чём мы не сомневаемся, то за обман величества обманщика следует казнить. Теперь послушаем, почему негодяя должно именно повесить, а не, скажем, обезглавить или утопить в болоте.

— Он толст и очень слаб, — объявил Форд Варвар. — У него тонкая шея, она не выдержит веса жирной туши. Когда его повесят, она вытянется, словно у гусака. Полагаю, это будет до невозможности смешно.

— А на чём вешать? В этой дикой деревне даже виселицы нет.

— На воротах.

— Я вижу, ты знаток. Займись. Получится, будешь моим палачом.

Будущий маркграф Муромский презрительно усмехнулся, благо, что под опущенным забралом усмешку невозможно заметить, и наклонился, желая схватить Ильяша за шиворот, но с отвращением отшатнулся.

— Да он обделался! Воняет до невозможности!

— Вешай, вешай! — усмехнулся Хав-бек.

Варвар Форд выпрямился во весь рост, повелительно крикнул:

— Верёвку на ворота через перекладину!

Словно в ответ раздался глухой удар. Возникшая из ниоткуда великанская стрела, которую можно было бы принять за копьё, если бы не густое оперение, пробила латы, не способные защитить владельца. Отточенный наконечник на целую пядь вышел со спины. Вордвард покачнулся и грянулся на землю всеми сочлениями.

— Кто стрелял? Откуда? — голос бека сорвался.

— Вернее всего, били с дальнего холма, — подсказал толмач. — Это Карачарова гора — логово Ильи Муромца.

— Кто может стрелять на такое расстояние, да ещё прицельно?! К тому же, это не стрела, а что-то несусветное. Она по руке разве что Джабраилу!

— На такое расстояние способен стрелять тот, кто может метать стрелы такой величины, строго произнёс толмач.

Старик в рабском колпаке, он стоял на самом виду, ничуть не боясь таинственного стрелка. Что может угрожать рабу? Иное дело, хан Хав-бек. Прятаться здесь было некуда, телохранители стояли в растерянности, не понимая, на кого бросаться, и не догадываясь, что следует прикрыть господина своим телом. Зато ханский конь стоял спокойно. За ним и укрылся великий завоеватель.

— Стрелять с горы вражий богатырь может, но проломиться сквозь лес ему не так просто, произнёс придворный мудрец, — сопровождавший Хав-бека в походе. — Мы вполне можем уйти из-под обстрела.

— Повелитель, прикажи, мы прорвёмся сквозь чащу и принесём тебе голову врага! — командир ближней сотни взлетел на коня, сабля прочертила над головой огненный след.

В следующее мгновение герой кувырнулся на землю, просаженный новой стрелой.

— Отходим, — быстро приказал Хав-бек хан.

Реферы бежали, как привыкли завлекать ложным бегством противника, готовые в любую минуту развернуться и обрушить на врага тучу стрел. Но никто за ними не гнался, лишь трое отставших, которым поручили повесить Ильяша, попали под выстрел. На этот раз стрела оказалась без стального наконечника, и не пропорола человека насквозь, но удар был так силён, что рефер упал, захлебнувшись кровью, хлынувшею горлом. Двое других бросили бесчувственного Ильяша и припустили следом за товарищами. Кони их скакали далеко впереди.

Муромчане не сразу вышли из укрытия. Только когда Ильюнь с вершины дуба свистнул по-соловьиному, что мол, набежники по взаправде ушли, стрелки оставили боевую позицию.

Ильяк первым делом подошёл к поверженным врагам, сорвал железные наконечники со стрел, затем без всякого почтения к убитым, упёршись в тела ногой, выдернул древко.

— Добренно, — ворчал он. — Серьёзно ничто не сломалось, прочее можно поправить.

Ильяна подбежала к лежащему ниц Ильяшу и всплеснула руками:

— Батюшки-светы! Да он, никак, помер со страху. Теперь только и остаётся портки его чистить.

Илюха оглядел поле несостоявшейся битвы, покривил губы над телом брата и скомандовал голосом, не терпящем возражений:

— Парни, у кого луки охотничьи есть, айда к старой гати, проводим дорогих гостей до самой околицы.

Луки нашлись, почитай, у всех.

Новая, неустоявшаяся гать ходила ходуном под ногами спешащего войска. Гольды и реферы, ближние телохранители, придворные мудрецы и поэты, которых хан неведомо зачем таскал за собой, бежали так, будто войско было разбито в жесточайшем сражении.

Хав-бек хан торопился в самой середине своего смешавшегося войска. Породистого скакуна, на котором он въезжал сюда, бек потерял, путаясь в мокром лесу. В голове мудрого повелителя оставалась единственная вечно повторяемая не мысль, а сказка, какие вечерами кыпчакские матери рассказывают своим малышам:

«Есть на далёком севере за непролазными болотами Муромская земля. Населяют её карлики-земледельцы, не знающие оружия и войны, и великаны, которых зовут муромцами. Великаны ленивы и просто так не выходят из топких болот. Но когда чужаки вторгаются на Муромщину и начинают побивать землепашцев, один из великанов встаёт и начинает творить расправу. Лук в его руках, каким только молнии метать. Вместо меча или палицы в его деснице вырванный с корнем дуб. Спасения от бешеного гиганта нет».

Странно, в самой глупой и несбыточной сказке непременно найдётся зерно истины. К несчастью зерно обнаруживается всегда слишком поздно.

Хав-бек потряс головой, возвращая мысли к насущным делам. Что случилось? Враг идёт по пятам, почему же они остановились?

— Дороги нет, — меланхолично заметил стоящий впереди гольд.

Хав-бек оттолкнул дикаря, так что тот, не удержавшись, ухнул с настила. Следующие воины каким-то образом пропустили хана, и даже мимо коней Хав-бек ухитрялся протискиваться, ухватившись за луку седла. Наконец он увидел, что случилось на его пути. Гать, которую только что уложили в болото, исчезла. Несколько дней назад реферы укладывали здесь свежесрубленные стволы, скрепляли их поперечинами и шли по ним дальше. Брёвна ложились на плывун, хлипкое сооружение раскачивалось и грозило разойтись под ногами, но всё же почти три сотни всадников сумели перейти на ту сторону топи. Как добираться назад, да ещё с добычей, Хав-бека не слишком заботило. Главное, не впасть в раж, не порубить всех поселян, а уж там пленники настелют новую дорогу, понадёжнее прежней.

Однако случилось неожиданное: глупая сказочка обернулась страшной правдой, и войску, так и не вступившему в битву, приходится отступать по раздолбанной дороге.

Оно бы и ничего, но теперь даже такой, негодной дороги не стало. Плывун, содранный и измятый, уже не скрывал густой болотной жижи, а ведь прежде гольд-кипперы, нацепив огромные плетёные из лозы мокроступы, переползали по плывуну на тот берег. Постройка уничтожила плывун, раскрыв липкую бездну, прятавшуюся под ним. А теперь брёвна, уложенные на моховой ковёр, пропали. Ничего чудесного в пропаже не было. Можно было наблюдать, как несколько совсем не великанского вида людей оттаскивают очередной ствол, зацепив его арканом, едва ли не тем самым, на котором не успели повесить пленника.

Спрашивается, как эти люди проникли на ту сторону? Получается, что у них есть ещё один путь, которым пренебрегли воины Хав-бека.

Первым в ряду его людей стоял рефер одетый в доспех из распаренных кабаньих клыков. На голове — стальная мисюра, в руке круглый обшитый кожей щит, густо утыканный вражескими стрелами.

— Что смотришь? — крикнул Хав-бек. — Воин должен не укрываться, а нападать. Стреляй!

— Бесполезно, — ответил воин. — Отсюда может бить всего один человек, который стоит самым первым, а у них прорва стрелков в сухих камышах скрывается. Попробуй раскрыться — мигом убьют. А пока они не стреляют, припас берегут.

— Стреляй, кому говорят! — завопил хан. — Ты что же, так и будешь любоваться, как они разрушают дорогу?

Рефер опустил щит и вскинул лук. Выстрелить он не успел, десяток тонких охотничьих стрел вонзились в лицо, а боевой срезень ударил в горло, разом прекратив мучения. Ни одна стрела не прошла мимо, недаром говорят, что лесной охотник, выследив куницу, бьёт её из лука в глаз.

Расталкивая реферов, Хав-бек поспешил назад. Уйти с поганого болота, где сгинет без следа любое войско, найти обходные пути, которыми пробрались муромчане. И вообще, не до края же земного круга тянутся топи. Нужно скорей вырваться из ловушки и больше никогда, никогда!..

— Дорогу! Дорогу! — крик прервал размышления полководца. Навстречу Хав-беку двигалась группа реферов, тащивших на плечах перемазанный илом древесный ствол. Никто и не подумал остановиться и встать перед владыкой на колени.

— Дорогу! — впереди шагал командир второй сотни. Он расчищал путь для несущих бревно. И он же единственный узнал бека.

— Что здесь происходит?

— Гать, где мы недавно проходили, разобрана. В зарослях — вражеские лучники. Назад пути нет. Мы снимаем там настил и будем переносить его вперёд, где ближе конец топи.

— Там тоже лучники!

— Это война!

Не обращая больше внимания на Хав-бека, сотник двинулся вперёд.

— По камышам — навесом! — командовал он. — Выкурить мерзавцев!

Нечистая сила, что же происходит? Навесом стреляют во время штурма городков и крепостей, чтобы поразить тех, кто прячется за частоколом или земляными валами. А тут — сухой прошлогодний камыш — и вдруг — стрельба навесом. Надо же такое придумать!

— Дорогу! Дорогу!

Ну вот, ещё одну слегу тащат, перемазанные, как твари преисподние, лезут прямо на него, безо всякого почтения.

Хав-бек пихнул первого носильщика, но в ответ последовал такой толчок, что хан не удержался на скользкой лесине и съехал в ждущую болотную густотень.

— А! Помогите!

Реферы с грузом прошлёпали мимо, словно не им кричал господин. Так бегут по тропке муравьи в одну сторону нагруженные соломинками, в другую — порожние. И никому нет дела до гибнущего владыки.

Ладони соскользнули с мокрого бревна, за которое не удалось зацепиться.

— Эй, кто там? Спасите!..

Грязная вода лезет в рот. На бревенчатом настиле полно народу, но у каждого свои заботы, никому нет дела, что гибнет повелитель. Повелитель, это тот, кто ведёт войско к победе, а когда он бежит, не приняв боя, никто пальцем не пошевелит, чтобы выручить неудачника. Скорее уж сами реферы удавят бывшего повелителя. Повесят на воротах, чтобы полюбоваться, как вытянется его шея.

Тёмная вода сомкнулась, несколько пузырей всплыло на поверхность.

Боевой лук вооружённого всадника куда сильнее охотничьего лука, с каким ходят на белку, малую птицу и тому подобную живность. К тому же, серьёзных стрелков среди реферов куда больше, чем муромцев.

Реферы стояли на самом виду, то и дело кто-то из них падал в трясину, и уже не появлялся на свет, но боевые стрелы, выпущенные наугад, летели и порой находили невидимую цель. Взмахнув руками, поймал грудью стрелу и упал навзничь Ильюн, тонко вскрикнула Ильяна, которой вражеский выстрел просадил плечо.

Илюшка ухватил раненую в охапку, потащил прочь от обстрела.

— Дура! Говорил тебе: не дело девке воевать…

— Ничо! Я троих набежников с тропы сшибла. А рана на живом заживёт.

— Отходим! — протяжно крикнул кузнец Ильяк. — Кончайте геройствовать, лишних голов ни у кого нет.

— Так ведь уйдут недруги! — крикнул кто-то. — Вон их ещё сколько на тропе топчется. Неужто позволим им уйти?

— Пусть бегут! — рявкнул Ильяк. — Пусть по всем землям разносят старую новость, что не оскудела наша земля богатырями, и на всякого супостата найдётся у нас свой Илья Муромец.