Мустамяэская любовь

Арво Валтон Мустамяэская любовь Перевод Ольги Самма

Когда Михкель Юримяэ, инженер-конструктор таллинского завода «Ильмарнне», ушёл от семьи, то все вещи до последней он оставил жене. Произошло это утром в обычный рабочий день; жена окончательно его выгнала после того, как всю ночь они выясняли отношения и давали друг другу характеристики. Ни один из них не видел себя таким, каким он представлялся спутнику его жизни, и дальнейшая совместная жизнь в силу акоммуникативности была уже невозможна.

Михкель Юримяэ, чтобы отметить это событие, не придумал ничего лучшего, как в половине девятого отправиться на работу. Когда он спустился с лестницы и вышел из ворот на улицу, из окна третьего этажа к его ногам выбросили старый чемодан. Это произошло на улице Кундера, где они жили, и угол у чемодана вдавился. Михкель Юримяэ чемодан поднял, потому что он всегда более или менее считался с желаниями жены, и зашагал к трамвайной остановке. Когда он вошел в проходную. ему стало неловко за чемодан, но он не стал ничего объяснять. Только в конце рабочего дня он все рассказал своему сослуживцу Гвидо Оотеру и спросил, не приютит ли тот его на ночь. Гвидо Оотер был холостяк, и у него была одна комната, он поставил условие, чтобы Михкель Юримяэ уходил куда-нибудь или тихо сидел за ширмой, когда он приведет к себе какую-нибудь девицу.

Так Михкель Юримяэ стал для сослуживца помехой, и это его очень мучило. Дирекция завода понимала его положение, и его поставили одним из первых в очередь на получение квартиры. Технолог Вольмер Томп советовал ему дать взятку, но Михкель Юримяэ не сумел этого сделать, так как должностные лица неохотно берут у вас взятки.

Михкель Юримяэ всячески старался быть тактичным по отношению к сослуживцу, предоставившему ему кров, и несколько ночей продремал на Балтийском вокзале, где хотя и увидел жизнь с некоторых новых для него сторон, но в результате снижалась его работоспособность. А Гвидо Оотер не мог при этих обстоятельствах жениться и должен был пробавляться случайными птичками, что опасно для здоровья. К счастью, он был активной натурой и неутомимо выяснял возможности получения квартиры для Михкеля Юримяэ.

На помощь пришел случай. У Михкеля Юримяэ умер дальний родственник, и после него осталась однокомнатная кооперативная квартира в Мустамяэ. Михкеля Юримяэ позвали на похороны, и он очень сокрушался по поводу смерти родственника, потому что в смерти всегда есть что-то несправедливое. И о квартире родственника подумал не он, а Гвидо Оотер, у которого голова в свободное от работы и любви время была занята только проблемой получения квартиры.

Прямые наследники покойного вынесли из квартиры все, что было можно, сияли карнизы и люстру, но сама по себе квартира им была не нужна, её получение стоило бы большой возни. Естественно, что у Михкеля Юримяэ никаких прав на эту квартиру не было, однако по настоянию Гвидо Оотера он вступил в ряды претендентов на освободившуюся жилую площадь. Гвидо Оотер весьма умело подключил сюда многих своих знакомых, и мало-помалу Михкель Юримяэ стал претендентом номер один. Естественно, в нашем обществе решающее значение имеет не знакомство, а закон, но при некоторых неясных обстоятельствах знакомство помогает в толковании закона. Обстоятельства, связанные с получением квартиры, почти всегда бывают неясными.

Итак, не прошло и года, как Михкель Юримяэ стад собственником отдельной маленькой квартиры, разумеется на основе кооперативной собственности. Наследники оставили в комнате хромую обшарпанную табуретку, на неё никто не позарился. Михкель Юримяэ вбил в табуретку три гвоздя, и теперь на ней можно было сидеть.

В первый день владелец квартиры уселся на табуретке посреди комнаты и уставился на стены. Этим он занимался долго и основательно, и в конце концов ему стало грустно оттого, что он обрёл счастье за счет смерти близкого человека, который когда-то, когда он, Михкель Юримяэ. был мальчишкой, пришел к ним в деревню в гости и принес ему в подарок резиновую собачку.

Но нужно жить. И Михкель Юримяэ хотел жить, он купил в комиссионном магазине железную кровать с никелированными шишечками. Этот выбор он сделал сам, потому что сослуживцы, обсуждавшие его проблемы, так и не пришли к согласию: что же было модно, — тёмно-красный цвет или ядовито-зелёный. Михкель Юримяэ не хотел быть ни модным, ни старомодным, ему просто нравилось спать на панцирной сетке. Ему понравилось и то, как Тойво Келп из отдела сбыта, вместе с другими приходивший к нему на новоселье, сказал, что Михкель Юримяэ мужчина, который поступает так, как находит нужным.

Он вживался в свои новые будни, время от времена сокрушался о прошлом, но иной раз ему было интересно думать о том, что его ждёт впереди. В комнате мало помалу накапливались необходимые предметы домашнего обихода, на почетном месте стоял старый серый чемодан, в который жена, очевидно, уже заблаговременно сложила его нательное белье, всё в желтых нитях, старые бритвенные принадлежности, шерстяное кашне, носки, медаль, которую он когда-то получил за спасение утопающего, толстую пачку писем и прочие мелочи. Иногда он входил в комнату в грязной обуви и с удовольствием топтался по всем углам, и никто не мог скатать ему плохого слова, потом брал старые кальсоны, служившие половой тряпкой, и подтирал пол.

И вот в его жизнь вошла женщина.

Майре Лоок жила в Мустамяэ, на Сыпрузе пуйестеэ, 249, одинокой и полной томления жизнью. Она считала себя порядочной девушкой с твердыми принципами, потому и перезрела. Молодые люди, которых она знала, были слишком нетерпеливы, и потом, по мнению Майре Лоок, не оставалось чудесной тайны, с которой можно было бы прожить жизнь. Мужчины считали её недотрогой, что у неё ни кожи, ни рожи, а её сердцу хотелось настоящей любви.

У Майре Лоок была привычка скучать вечером у окна. Она стояла и глядела на людей. Те, кто окружал её на работе (она работала на „Пунаие койт“, в вязальном цехе, и весьма прилично зарабатывала), были все на один лад, и ничего в них не было таинственного. Кроме того, это были а основном женщины, среди них только электрики, слесари и котельные истопники принадлежали к мужскому полу.

Люди, которые проходили мимо её дома, были загадочны. и Майре Лоок могла придумывать им характер. судьбу, интересные отношения, странный домашний уклад и целеустремленную жизнь. Вначале она больше смотрела на пешеходов, но они быстро исчезали из виду. О некоторых она уже кое-что знала, и они вносились в список и причислялись к знакомым, им Майре Лоок давала прозвища, например Красная Шляпа, Зевака, Весёлый.

Совсем другие отношения связывали её с жильцами кооперативного дома напротив. В каждом окне были свои определенные люди, их не нужно было никак называть. Они были постоянными, не то что прохожие, которых Майре Лоок перестала ценить после того, как почувствовала вкус к подглядыванию в окна, оставив только отдельных старых знакомых.

Окна противоположного дома были довольно далеко, поэтому ома могла наблюдать жизнь многих людей; детали для Майре Лоок не имели особого значения, она обладала богатой фантазией. Были семьи, которые жили обыденно и скучно, может быть, такие и назывались счастливыми. Другие устраивали пирушки, ссорились, было видно, как яростно они жили. Майре Лоок нравилось придумывать о том, что она видела, целые романы, это приносило ей удовлетворенно.

Сперва Майре Лоок стояла в сумерках и смотрела на окна, большей частью занавешенные толстыми гардинами. И видно было только, как движутся тени или как мелькает в щели между занавесками какая-нибудь фигура. Больше давал день, когда дети и взрослые вылезали на свет, открывали окна и жили более общительно. От вечернего стояния у окна у Майре Лоок постепенно появилась новая черта: она часто забывала потушить в своей комнате свет, и стояла как силуэт у окна, будто чего-то ожидая. С горькой иронией Майре Лоок думала: она уже старая дева, хочет показать себя и надеется своим печальным обликом завлечь принца.

И вот однажды вечером Майре Лоок увидела в окне напротив мужчину; он был в меру высок и в меру грустен. Он привлек её внимание тем, что окно, в котором он появился, за все то время, пока Майре Лоок жила в мустамяэской квартире, оставалось для неё неведомым. Последние месяцы на нём даже не висели занавески, безжизненность была полная. И вдруг в этом безжизненном окне появился мужчина. Чутье Майре Лоок безошибочно подсказало ей, что человек этот одинок, что он только начинает устраивать свою жизнь. И не слишком молод, и не слишком красив, не слишком высокого о себе мнения, и не слишком общителен. Все качества подходили для того, чтобы они могли друг друга заметить. Мужчина был здесь новый, а Майре Лоок только о новых могла мечтать и возлагать на них надежды, все прежнее в её сознании было уже определено и уложено на соответствующее место.

Михкель Юримяэ уже который вечер замечал, что какая-то женщина подолгу стоит у окна и смотрит на улицу. Он гадал, на кого в их доме может быть направлен её взгляд, но не увидел ничего такого, что могло бы его привлечь. Однажды вечером, когда ему стало скучно в пустой комнате, он подошел к окну, чтобы отделаться от пустых беспокойных мыслей. И так случилось, что они заметили друг друга и уже намеренно стали смотреть. Теперь Михкель Юримяэ считал, что невежливо было бы первым отойти от окна, и он мужественно стоял до тех пор, пока женщина, в конце концов, не решала, что хватит. Позже в тот вечер женская тень ещё несколько раз мелькнула в окне, и Михкель Юримяэ знал, что это живой человек со своими делами и мыслями. На следующий вечер Михкелю Юримяэ опять очень хотелось постоять у окна, но он превозмогал себя. Наконец женщина появилась на сторожевом посту, и тогда инженеру Михкелю Юримяэ не оставалось ничего другого, как тоже занять позицию. К своему удовольствию, он заметил теперь, что женщина пристально смотрит именно на него, и только иногда, на короткое время, её взгляд, как бы для привычной ревизионной вылазки, направляется на другие окна.

Так вечер за вечером они стояли, глядя друг на друга, и ожидание вечернего стояния заполняло их уже в конце рабочего дня, когда одна приводила в порядок станок, а у другого завершала работу творческая мысль.

Однажды женщина не появилась вечером у окна. Михкель Юримяэ не мог ни читать, ни работать, он то и дело вскакивал, чтобы посмотреть на знакомое окно. И теперь он понял наконец, что эта женщина вошла в его жизнь. Уже совсем поздно окно осветилось. Михкель Юримяэ в это время читал, уже лежа в кровати, и на душе у него скребли кошки, томила какая-то смутная обида, и он решил в наказание к окну не подходить. Одинокая тень быстро двигалась, было видно, что она стелила постель, как будто что-то взяла из кухни и на ходу ела. Когда же она на мгновение подошла к окну, Михкель Юримяэ не стал долго упрямиться. Он встал, но засомневался, допустимо ли в пижаме показаться женщине. Он не успел еще принять решение, как женщина исчезла и сразу же в комнате погас свет.

В душе Михкеля Юримяэ бушевало смятение. Он сказал себе: что мне эта чужая женщина, пусть живет как хочет. Но он чувствовал, что сказал эти слова неискренне. Он даже подумал, что она пришла с кавалером. и злая ревность сдавила его сердце. Но тогда она вообще не подошла бы к окну, и Михкель Юримяэ, умудренный жизненным опытом, решил — посмотрим, что будет дальше. К своей радости, он заметил, что это решение вопреки ожиданиям не принесло ему равнодушного спокойствия.

Так продолжалось целую неделю — женщина только ночью приходила домой, и Михкель Юримяэ понял, что это называется второй сменой. Он никак не ожидал, что подобная догадка может так его обрадовать.

На следующей неделе они опять верно стояли каждый на своем посту. Судьба подарила им любовь. Им казалось, что они уже не могут жить без этих вечерних часов взаимного созерцания.

У Михкеля Юримяэ к этому порыву примешивалась некоторая горечь, порой давала себя знать старая боль, разочарование в себе к во всех женщинах, в возможности счастья; ему было за сорок и он считал, что для него любовь уже невозможна; порой он испытывал необъяснимую ревность ко всем мужчинам, которых знает эта женщина из противоположного окна, с которыми она разговаривает, здоровается за руку, тогда он начинал внутренне метаться, с глубоким презрением думать о своей новой возлюбленной, бранить её некрасивыми словами, подходил к окну, чтобы показать ей свое негодование, но если женщина напротив стояла счастливая и печальная, никого, кроме него, не видя, то Михкель Юримяэ окончательно смягчался и его чувство перерастало в другую крайность: весь мир, все чувства вместились в эту единственную дорожку, которая соединяла их взгляды. Интенсивная сенсуальная жизнь утомляла его, но порой он думал, что именно благодаря ей он живой человек, а не робот с завода „Ильмарнне“.

Чувство Майре Лоок было чистое, незамутненное. Этот мужчина, который был явно старше неё, не сказал ей ни одной непристойности, как это делали другие, время от времени желавшие её то ли от скуки, то ли оттого, что у них разгорелась кровь. Он ничем не омрачил представление Майре Лоок о нём, он стоял у окна только ради неё, с самого начала он никого другого не видел. В прошлом он наверняка потерпел крушение, пережил трагедию, это Майре Лоок ясно чувствовала и живо рисовала себе разные варианты. Крушение сломило этого мужчину, но в нём произошло обновление, его жизненная сила пустила свежие ростки, а растение жизни наполнилось соками любви к Майре Лоок. Более идеального мужчину она не могла себе даже представить и отдалась своим чувствам с полным упоением. Ей казалось, что она впервые в жизни любила серьезно, никакая реальность не омрачала её чувства. Этому оконному человеку она всё в себе открыла, была готова распахнуть перед ним самые потаенные уголки души. Теперь у Майре Лоок был мужчина, единственный, на всю жизнь, выбор сделан, иначе быть уже не могло. И Майре Лоок не размышляла, не сомневалась, не взвешивала, не требовала никаких формальностей, никакой конкретности. В этом человеке её дальнейшая жизнь, её потомство, заботы, радости материнства.

И Майре Лоок радовалась своему чувству, тому что она эстонка с искренней благородной душой, что для неё мужчина не средство, что она сама свободна и достойна уважения и отдается по своей воле, а не от сладостного страха перед силой, без расчета устроить жизнь ради дешёвого удовлетворения тщеславия. Отдается, ни о чём не спрашивая, ничего не требуя, следуя велению сердца.

Вечернее созерцание для них обоях означало жизнь и любовь, в нём было так много нюансов, совершенно непонятных постороннему. В нём были свои маленькие капризы, вспышки любви, удовлетворение, иногда и незначительные ссоры и всепобеждающее примирение. Даже когда Майре Лоок работала во вторую смену, они всё же немного стояли, несмотря на позднее время, и тогда они были друг для друга только силуэтами, что разнообразило жизнь и не давало притупляться взаимному влечению.

В один прекрасный день Майре Лоок почувствовала, что её тошнит, в предчувствии её охватило счастье. Миновал срок, когда она должна была быть нездорова, Майре Лоок подождала ещё несколько недель и пошла в женскую консультацию на Пярнумантез. Там ей сказали, что она станет матерью, и заполнили карточку беременной. Теперь она всё время ходила гордая, и её лицо освещала невольная улыбка.

Майре Лоок не могла долго хранить тайну. Однажды вечером, когда они стояли друг против друга, она показала на свой живот. Майре Лоок улыбалась мужчине. А душа ныла в ожидания, как он к этому отнесется. Сперва он как будто испугался — может быть, так ведёт себя большинство мужчин даже тогда, когда они хотят детей от любимой. Но Михкель Юримяэ улыбнулся женщине. Может быть, его улыбка была чуть вынужденной, но Майре Лоок его за это не осудила, в первом порыве чувств некоторая игра неизбежна. Теперь она улыбнулась со снисходительным превосходством будущей матери и показала, как сильно она любит своего единственного мужчину.

В первый момент Михкель Юримяэ в самом деле испугался. может быть, чувства ответственности за другого человека, которого он уже давно не испытывал. Какой-то там чертеж обдувочного аппарата на столе в конструкторском бюро завода „Ильмарнне“ был мёртв и абстрактен, совсем другое дело та молодая женщина и его будущий ребенок. Может быть, жизненный опыт помог Михкелю Юримяэ быстро справиться со страхом, ведь он был в том возрасте, когда мужчина в муках угасания жаждет потомства, испытывая потребность реализовать свои драгоценные гены.

Во время беременности Майре Лоок быстро менялась. Она была по-прежнему счастлива, но первые месяцы её сильно мучила тошнота, ей часто приходилось отходить от окна. Михкель Юримяэ улыбался ей понимающе и ободряюще, никак иначе он не умел женщине помочь.

На последнем месяце беременности лицо у Майре Лоок пошло пятнами, но с присущей ей естественностью она не стеснялась показываться мужчине. Разве её страдания его не касались? Пусть и он получит свою долю, Однажды, перед уходом в декретный отпуск, вернувшись с работы, Майре Лоок не выдержала. Своей отяжелевшей поступью она вошла в третий подъезд кооперативного дома и изучила таблички с фамилиями жильцов. На четвертом этаже средняя однокомнатная квартира принадлежала Михкелю Юримяэ. Таким образом Майре Лоок узнала имя своего любимого. Придя домой, она написала его крупными буквами и положила бумажку на радиоприемник. Мысленно она повторяла: Михкель, Михкель, Михкель. В этом имени, по мнению Майре Лоок, было нечто несравнимо прекрасное, музыка прежних времен.

В последние дни Майре Лоок с её большим животом уже тяжело было стоять у окна, она принесла стул, во сидеть было ещё труднее. Так она попеременно то сидела, то стояла, время от времени улыбалась своему дорогому, который верно стоял на страже в своей комнате, но мыслями женщина была теперь больше с ребенком, который толкался у неё в животе.

В один из таких вечерних часов начались схватки. Когда они утихли, Майре Лоок позвонила в дверь к соседям, у которых был телефон, и сразу же к дому номер 249 подъехала скорая помощь.

У Михкеля Юримяэ колотилось сердце, моментами на него находило оцепенение, он ломал пальцы, ему было страшно за женщину, хотя разумом он понимал, что все это так естественно, жизнь и рождение. Женщину провели к машине, и скорая помощь её увезла.

В эту ночь Михкель Юримяэ не сомкнул глаз. Он думал о женщине, ему хотелось вместе с ней страдать, время от времени перед глазами проходили совсем особые светло-зелёные видения, не имевшие ничего общего ни с родами, ни с будущим.

Может быть, он все-таки вздремнул, потому что утром после прохладного душа и кофе он чувствовал себя совершенно свежим, а когда он пошел на работу, его мысли были захвачены ясными и требующими решения проблемами. Они ни на минуту его не оставляли, даже во время собрания в отделе, в тот день он не внес в свои расчеты ничего полезного.

Вечером ему не имело смысла стоять у окна, правда, по привычке он всё же в какие-то мгновения что делал, его существование заполнила необъяснимая пустота. Всё, что уже больше года клокотало в нем, было связано с этой женщиной и её окном, сегодня она в надежном месте, в заботливых руках врачей, и комната её была пуста. Михкель Юримяэ немного походил по квартире, потом вышел на улицу, постоял перед домом номер 249 и посмотрел на собственное окно, пытаясь почувствовать, что должна была испытывать та женщина, глядя на Михкеля Юримяэ.

На следующий день в „Ильмарине“ давали зарплату. Михкель Юримяэ купил в цветочном магазине охапку гвоздик, опасливо посмотрел вокруг, сунул цветы в чёрный портфель и пошел в родильный дом на улице Сажала. В приёмной он стал просматривать списки и с удивлением понял, что не знает имени любимой женщины. Он читал красивые имена доблестных эстонок, которые подарили своему маленькому народу новых граждан, это был радостный хоровод, в котором пестрели национальные одежды, а он не умел отличить среди них ту единственную.

Увы, мужчины в подобных делах не слишком сообразительные, но Михкель Юримяэ все же решил объяснить женщине в белом халате, носившей в палаты передачи, что он не знает имени роженицы, которой он хотел бы передать цветы, не может ли та как-нибудь ему помочь. Женщина, находившаяся на дежурстве, естественно хотела ему ответить, что найти здесь кого-либо можно только по фамилии, но когда она немного послушала заикающегося Михкеля Юримяэ и внимательно на него взглянула, она поняла его беспомощность, я на мгновение её охватило снисходительное сочувствие, какое женщины иногда испытывают к жалкому мужскому полу, и она решила помочь Михкелю Юримяэ. К счастью, у неё оказалась богатая фантазия, присущая настоящим женщинам, она не стала расспрашивать, что и как, в голове у нее сразу возникла история: этот мужчина помог женщине, которую пришлось прямо с улицы транспортировать в родильный дом. Она спросила, когда роженицу привезли в больницу, это Михкель Юримяэ мог сказать с точностью до часа.

После долгого ожидания, пока женщина в белом халате пришла обратно, мужчина узнал от неё, что в это время привезли по крайней мере трёх рожениц. Теперь он мог назвать адрес, даже номер дома, и женщина, носившая пакеты, всё поняла и обещала вручить цветы. На вопрос, не хочет ли он передать записку или по крайней мере визитную карточку, Михкель Юримяэ очень долго раздумывал, а у дежурной не было времени столько ждать, другие пакеты тоже нужно было передать, и она исчезла за дверью, куда нероженицам вход запрещен.

Со странным чувством Михкель Юримяэ помчался на троллейбусную остановку, а Майре Лоок получила охапку чудных гвоздик, которые осчастливили молодую мать, и она уже не так волновалась оттого, что девочку ещё не приносили кормить грудью.

Вскоре Майре Лоок приехала на такси домой. Михкель Юримяэ был в это время на работе. Вечером, когда он привычно посмотрел на пустое, по его мнению, окно, там появилась женщина. Она была совсем прежняя, но стояла недолго, ей все время куда-то было нужно. Михкель Юримяэ понимал это и нисколько не сердился.

Потом она подошла к окну, держа в руках крохотный сверток, в котором Михкель Юримяэ с большого расстояния ничего, кроме пестрого одеяла, не разглядел. Все же он старался счастливо улыбаться, потому что она показала ему ребенка.

И в дальнейшем Майре Лоок время от времени появлялась у окна с ребенком, однажды она даже дала ему грудь, но смутилась и задернула занавеску.

Когда пришло время дать ребенку имя, в загсе спросили. кто отец, Майре Лоок сказала ясно и твердо: Михкель Юримяэ, но ничего другого о нем она не знала — ни года рождения, ни места работы, ни всего остального. Девочку записали Инге Лоок.

Для Михкеля Юримяэ эти дни были полны напряженных раздумий. Его жизнь и была и не была обычной. У него имелась женщина и маленький сверточек и в то же время никто не докучал ему своими желаниями. Он подходил к окну, когда ему вздумается, и то, что он подходил каждый день, было как бы его личное дело и свидетельствовало о свежести и прочности чувства, о потребности в товарище, в обоюдной привязанности. Разве то не был идеальный брак, о каком мужчины нередко мечтают, быть в ком-то уверенным и в то же время свободным. Иногда, правда, ему казалось, что чего-то как будто не хватает. Особенно по утрам в воскресные дни, ещё в постели, когда тело жаждет прикосновения.

В первую получку Михкель Юримяэ опустил в почтовый ящик в четвёртом подъезде дома номер 249 четвертую часть полученных денег. И когда Майре Лоок предложили пособие для матери-одиночки, она гордо от него отказалась, сообщив, что отец ребенка дает ей деньги.

Брак продолжался. Вскоре в окне напротив стали появляться уже две женщины: одна стареющая, другая — крошечный росточек женщины, становящийся всё больше и краше. И порой случалось, что пятидесятилетнему мужчине хотелось этих родных ему женщин увидеть совсем вблизи и даже дотронуться до них.