Мусульманские страны на пороге XXI в. Власть и насилие

Ближний Восток: Война или мир

Аль Хасан бен Талал (1) (бывший кронпринц Иордании, президент Римского клуба, Амман) констатирует, что «Ближний Восток погружается в пучину беспощадного насилия и конфликтов, которым нет разумного объяснения… Создается впечатление, что он стал никчемным регионом мира, не способным выбраться из трясины кризиса и застоя» (1, с. 1).

Страны региона не могут сами урегулировать свои взаимоотношения. Необходимо разработать и реализовать крупномасштабную программу партнерства в интересах мира, безопасности и развития с обязательным участием международного сообщества государств. Ни одно государство региона не должно пытаться усилить свои позиции за счет другого. Все государства должны совместно защищать свои интересы, преследуя при этом цель упрочения всеобщей безопасности, стабильности и благосостояния. Всем становится ясно, что «необходим новый региональный порядок, включающий механизмы для его поддержания. Его контуры пока еще едва проглядывают в отдаленной перспективе, но от региональных и международных партнеров зависит, как будут проработаны детали и каково будет реальное воплощение этих идей. В нынешнем хаосе насилия важно не упустить эти шансы, не дать им потонуть в потоке взаимных обвинений и оскорблений, которых всегда найдется достаточно» (1, с. 4).

Важно понять, что арабско-израильский конфликт — это лишь одна из многих острых проблем, с которыми сталкивается Ближний Восток. Это и повсеместное распространение по региону оружия, и серьезные социально-экономические трудности, и острое внутриарабское соперничество. Необходимо создать специальный центр в регионе для поисков взаимоприемлемых решений. Восстановление Ближнего Востока в его роли «срединной земли» (terra media), зоны мира, безопасности и развития в значительной мере зависит от прекращения палестиноизраильского противостояния. Противники мира, религиозные и националистические экстремисты с обеих сторон постоянно мешают сторонникам мира. Мешают им и внутренние разногласия, связанные с давлением избирателей в собственной стране. Поэтому сегодня ведется больше внутренних, чем внешних переговоров. Единственным выходом из этого тупика был бы прорыв в ходе переговоров в сочетании с осязаемым доказательством успешного хода мирного процесса.

Чрезвычайно важен вопрос об оружии массового поражения, он требует самого широкого обсуждения. Военные расходы — это еще один сложный вопрос. После войны в Персидском заливе регион потратил более 300 млрд. долл. на закупки оружия. Масштабы этих затрат становятся более ясными, если иметь в виду, что, по оценкам специалистов, для восстановления экономики всего региона в течение 10 лет потребуется всего 30 млрд. долл. США (1, с. 6).

При наличии таких предпосылок, как политическая воля и решимость заключить справедливый и прочный мир, «соединение капитала из зоны Персидского залива с арабской рабочей силой и израильской технологией могло бы привести к совместной деятельности на благо мира и безопасности в «terra media» Ближнего Востока. Завязывание тесных экономических отношений могло бы снизить риск возникновения конфликтов и повысить уровень благосостояния в регионе» (там же).

Ш. Авинери (2) (бывший генеральный директор МИД Израиля, профессор политологии Еврейского университета, Иерусалим) отмечает, что летом 2000 г. казалось, что президент США Билл Клинтон, премьер-министр Израиля Эхуд Барак и глава Организации освобождения Палестины Ясир Арафат смогут прийти к согласию в ходе их встречи в Кемп-Дэвиде. Израильский премьер-министр сделал палестинцам самое великодушное предложение из всех когда-либо сделанных Израилем. Он согласился: 1) признать суверенное и независимое палестинское государство на 97% территории Западного берега реки Иордан и сектора Газа; 2) ликвидировать значительное число израильских поселений; 3) передать палестинскому государству часть территории Израиля в качестве компенсации за земли еврейских поселений, которые останутся; 4) вывести войска с остальных оккупированных Израилем территорий, что позволило бы палестинцам территориально объединить Западный берег Иордана и сектор Газа; 5) пойти на компромисс о совместном использовании Иерусалима; 6) разделить полномочия на Храмовой горе, что практически переводило бы Храмовую гору под палестинский контроль; 7) разработать формулу, которая позволила бы некоторым беженцам 1948 г. возвратиться в Израиль (2, с. 8).

Правые в Израиле пришли в ярость и надеялись, что Арафат отвергнет эти предложения. Но большинство израильтян считали, что это приемлемая цена за мир. Многие комментаторы даже хвалили Барака за мужество, с которым он нарушил некоторые табу, в частности, в отношении Иерусалима. Поэтому отказ Арафата от соглашений удивил большинство израильтян. Жестокое насилие, к которому прибегли власти Палестинской автономии сразу же после прекращения переговоров, а также провокационный визит А. Шарона на Храмовую гору вызвали у многих израильтян впечатление, что договоренности в Осло, возможно, были ошибкой или, по крайней мере, изжили себя.

Решительный поворот в настроениях многих израильтян, который обеспечил победу А. Шарона на выборах 6 февраля 2001 г., произошел после того, как палестинцы выдвинули требование (на переговорах в Табе в январе 2001 г.), чтобы Израиль признал право всех палестинских беженцев 1948 г. на возвращение в Израиль. По опросам общественного мнения зимой 2001 г., большинство израильтян прониклись убеждением, что палестинцы, выдвигая такое требование достижения исторического компромисса, не отказались от своей цели разрушить еврейское государство.

Грубое насилие и террор со стороны палестинцев сразу после провала переговоров лишь усилили недоверие израильтян к Арафату. Если бомбы террористов-самоубийц взрываются в крупных израильских городах от Нетаньи и Хадеры до самого центра Тель-Авива и при этом Арафат не выступает с решительным осуждением, то образ Арафата-миротворца все более тускнеет, замещаясь образом Арафата-террориста. Ответные удары Израиля вызвали в свою очередь схожее чувство ярости и ожесточение со стороны палестинцев.

Крах мирного процесса и вспышка насилия определили безоговорочную победу на выборах лидера правой партии Ликуд А. Шарона и создание самой странной большой коалиции в истории израильской политики — альянс партии Ликуд и Партии труда. Эта коалиция позволяет правительству опираться на широкую поддержку избирателей. Шарон утверждает, что попытка Барака достичь соглашений привела к обратному результату, поскольку он согласился вести переговоры о статусе Иерусалима и возвращении беженцев, хотя позиции сторон слишком далеки друг от друга. Вместо этого Шарон предлагает ряд ограниченных соглашений, сокращение израильского присутствия на оккупированных территориях и поддержку движения палестинцев к независимости. В ходе июльской встречи с президентом Дж. Бушем (2001) Шарон продемонстрировал карту, где были нанесены границы палестинского государства, которое он готов был бы признать. По плану Шарона территория этого государства была бы урезана, беженцы остались бы там, где они живут сейчас, а суверенитет этого государства был бы существенно ограничен. Трудно ожидать, что палестинцы примут такой вариант: они отвергли гораздо более выгодное для них предложение Барака.

Многие хотели бы более масштабного участия американцев: это, разумеется, палестинцы, некоторые левые в Израиле и, конечно, европейцы, которые понимают ограниченность своих возможностей. Но правительство Буша, очевидно, сделало из неудачи Клинтона в Кемп-Дэвиде вывод, что США все-таки не всесильны и вынуждены проявлять осторожность. Американское вмешательство могло бы быть эффективным и убедительным, если бы существовала политическая воля с обеих сторон (как это было при заключении мирного договора между Египтом и Израилем в 1977–1978 гг.) или возникла бы явная угроза широкомасштабного вооруженного конфликта. Однако ни тот, ни другой сценарий пока неприменим.

Многие в Израиле считают, что отказ Арафата от договоренностей в Кемп-Дэвиде перечеркивает надежды на исторический компромисс с палестинцами. «Арафат совершил огромную историческую ошибку, которую можно было бы, пожалуй, сравнить лишь с катастрофическим отказом палестинцев принять в 1947 г. план ООН по разделению Британской Палестины. Если бы палестинцы тогда приняли этот план, то 15 мая 1948 г. были бы созданы два государства — Израиль и независимая Палестина. Если бы Арафат принял в 2000 г. в Кемп-Дэвиде предложение Барака, это тоже привело бы к созданию палестинского государства вместо нынешнего состояния войны» (2, с. 13).

Рут Лапидот (3) (профессор международного права, Еврейский университет, Иерусалим) считает, что основные аспекты проблемы Иерусалима сегодня можно свести к следующим пунктам. 1. Национальные устремления Израиля и палестинцев противоречат друг другу, особенно в отношении суверенитета. Израиль претендует на весь город, палестинцы не менее решительно заявляют права по крайней мере на восточную часть города. Предметом разногласий остается и вопрос о том, содержит ли резолюция 242 Совета Безопасности ООН 1967 г. требование, чтобы Израиль покинул оккупированный им в 1967 г. Восточный Иерусалим. 2. В городе находится ряд наиболее почитаемых святых мест иудаизма, христианства и ислама. 3. Население Иерусалима очень разнородно, что требует особых договоренностей относительно городской администрации. 4. Какое бы решение ни было найдено в отношении границ, Иерусалим, вероятно, будет занимать срединное положение между Израилем и палестинской территорией. Для поддержания связей между городом и прилегающими к нему территориями необходимы специальные меры. 5. С этим городом связано много сильных эмоций, что осложняет достижение компромисса (3, с. 14).

Израильские притязания на Иерусалим основываются на том факте, что в 1948 г. Великобритания покинула Палестину, создав вакуум суверенитета. Правом заполнить такой вакуум обладало только законно действующее государство. В 1948 г. Израиль в порядке самообороны установил контроль над западной частью города и был, таким образом, уполномочен заполнить вакуум. Иордания же взяла под контроль восточные районы города в результате агрессии и поэтому не имела права на их аннексирование. В 1967 г. Израиль овладел восточной частью опять-таки в порядке самообороны и поэтому обладал правом на получение суверенитета над ней.

Согласно другим теориям суверенитет приостанавливается до тех пор, пока не будет найдено окончательное решение: либо Иерусалим по-прежнему считается объектом территориальной интернационализации (corpus-separatum), как это рекомендовалось Генеральной Ассамблеей ООН в 1947 г., либо арабские палестинцы располагают полным правовым суверенитетом над всей Палестиной, включая Иерусалим.

Отклоняя израильские притязания, палестинцы ссылаются на резолюцию 242 Совета Безопасности ООН. В этой резолюции были сформулированы принципы, на основе которых должен решаться арабоизраильский конфликт: уход Израиля с территорий, оккупированных в 1967 г. (в арабском прочтении: уход со всех территорий, оккупированных в 1967 г.); установление надежных и признанных границ; взаимное признание; свободное использование международных водных путей в регионе; справедливое решение проблемы беженцев и принятие мер, обеспечивающих гарантии новых границ. Иерусалим как таковой в резолюции не упоминается. Международное сообщество не признало de jure суверенитета Израиля над Иерусалимом, хотя израильский контроль над западными районами считался практически признанным, в особенности применение израильского права и израильской юрисдикции. Большинство государств в ООН считают восточные районы оккупированными территориями.

Администрация Палестинской автономии de facto завладела большинством святых мест в Иерусалиме, и Иордания заявила, что сложит с себя свои функции, как только палестинцы получат контроль над Восточным Иерусалимом. Переговоры об окончательном статусе Иерусалима официально начались в 1996 г. и проходили главным образом в 2000 г., но достичь договоренности до сих пор не удалось.

Представляется возможным ряд некоторых компромиссных решений для Иерусалима: совместный, разделенный или кооперативный суверенитет над определенными территориями; функциональный суверенитет, т. е. суверенитет только для исполнения тех или иных функций; временное снятие претензий на суверенитет; договоренность о том, чтобы отказаться от согласования вопроса о суверенитете и произвести детальное разделение полномочий и сфер ответственности. Разные решения могли бы быть найдены для различных районов города.

В вопросе о святых местах нужно отдавать себе отчет, что многим людям трудно пойти на компромисс по этому пункту. Очень важно не допустить злоупотреблений религиозными чувствами в политических целях. При отсутствии обязательной для всех юридической формулы необходимо составить согласованный список святых мест, чтобы избежать чрезмерного увеличения их числа. В одном из документов ООН (1949) перечислялось 30 таких святынь в Иерусалиме, а в 2000 г. группа из трех экспертов насчитала уже 328 святынь (3, с. 17). Необходимо достичь договоренности о правах доступа к ним и совершения там богослужений, а также о защите от осквернения и других наносящих вред действий. Эти договоренности должны уважать «исторический status que» 1852 г., установленный Османской империей фирманом 1852 г. для небольшого числа христианских святынь, — режим, признаваемый как Израилем, так и палестинцами. В святых местах, которые почитаются представителями двух или более религий или конфессий, доступ и богослужения следует организовать таким образом, чтобы всем группам, считающим эти места святыми, разрешалось посещать их и молиться там. Обязательным требованием является взаимное уважение приверженцев разных исповеданий.

Учитывая разнородность населения города, где проживают представители 40 различных религиозных и этнических групп, можно было бы предусмотреть его деление на «районы» или «округа» с соответствующей автономией.

Взаимоотношения Иерусалима и его окраин следует урегулировать на основе прагматических соображений. Город является культурным центром как для израильтян, так и для палестинцев. Многие люди, проживающие за пределами города, в нем работают. Вопросы подъездных дорог, водоснабжения, очистки, отведения и регенерации сточных вод должны координироваться и решаться совместно с прилегающими к городу территориями. В силу этих причин Иерусалим не следует отрезать от его пригородов. Вне зависимости от политического статуса различных территорий, прилегающих к городу, необходимо поддерживать тесные технические, культурные, религиозные, экономические и социальные связи между Иерусалимом и окружающими его территориями.

Несмотря на всю сложность вопроса о статусе Иерусалима, город не станет препятствием на пути у тех, кто действительно стремится к компромиссу.

Э. Юхтман-Яар (4) (руководитель Центра исследований проблем мира имени Тами Штайнмеца, Тель-Авивский университет) анализирует результаты опросов общественного мнения Израиля относительно различных аспектов процесса мирного урегулирования. В течение первого периода правления Барака (май — июль 1999 г.) 63% населения поддерживали процесс, инициированный в Осло в 1993 г. 58% были убеждены, что он приведет к достижению прочного мира. К концу правления Барака (ноябрь 2000 г. — январь 2001 г.) отмечалось значительное снижение двух составляющих индекса Осло: масштабы поддержки снизились до 46%, а количество убежденных — до 33% (4, с. 19).

Данные, полученные в начальной фазе деятельности правительства Шарона (февраль — апрель 2001 г.), показывают, что тенденция снижения обоих показателей продолжилась, хотя и в меньшей степени: соответственно — 43 и 28% (4, с. 20). Это означает, что сегодня очевидное большинство не поддерживает соглашений, достигнутых в Осло, а еще большее число израильтян им не верят.

В отличие от периода правления Барака значительное большинство населения Израиля (около 70%) сегодня поддерживает действующего премьера, хотя и понимает, что это связано с большими жертвами. Поддержка правительства Шарона, кажется, объясняется тем, что оно является правительством национального единства, а также убежденностью израильтян, что Шарон будет менее уступчив и менее наивен, чем Барак, на переговорах с палестинцами.

Граждан Израиля очень сильно затрагивают вопросы внешней политики и политики в области безопасности. При этом их электоральное поведение определяется в первую очередь позициями политических партий по данным проблемам. Это четко прослеживается при сравнении поведения избирателей левого и правого крыла, а также неопределившихся избирателей.

В начальный период правления Барака (с мая по июль 1999 г.) доля сторонников мирного процесса, начатого в Осло, составляла среди избирателей левого крыла 87%, среди избирателей правого крыла — 38 и среди неопределившихся избирателей — 63%. В начальный период правления Шарона эти показатели выглядели, соответственно, так: 65, 25 и 41% (4, с. 20-21). В целом можно сказать, что разрыв между избирателями левого и правого крыла сократился в сторону правых.

Установки и поведение израильских граждан зависят от степени их приверженности религиозным законам и вере. Степень поддержки мирного процесса как при Бараке, так и при Шароне находилась в обратной зависимости от степени религиозности: чем она выше, тем меньшим было одобрение (4, с. 21).

Группы сторонников и противников мирного процесса различаются, хотя и не столь заметно, также по социально-экономическим и демографическим признакам. Так, лица с высоким уровнем образования в большей степени поддерживают соглашения в Осло. На момент начала правления Барака доля его сторонников среди лиц с низким уровнем образования составляла 56%, среди лиц со средним уровнем образования — 62% и с высшим образованием — 70% (4, с. 22). Что касается демографических характеристик, то доля сторонников мирных соглашений зависела от возраста, хотя различия здесь относительно небольшие (от 5 до 10%). Небольшое, но стабильное различие было зафиксировано и между полами. Так, доля сторонников среди женщин была немного выше (57%) (4, с. 22).

Итак, «типичный портрет сторонников Осло выглядит следующим образом: светский избиратель левого крыла с высоким социально-экономическим статусом. Среди них относительно много взрослых и пожилых людей, а также женщин. Портрет противников Осло выглядит так: религиозный или традиционалистский избиратель правого крыла с низким социально-экономическим статусом, молодой мужчина» (4, с. 22).

Халил Шикаки (5) (директор Палестинского центра политических исследований, Рамалла) отмечает, что провал переговоров в Кемп-Дэвиде и последовавшая за ним эскалация насилия перечеркнули надежды на мирное решение конфликта. Обе стороны по-разному трактуют эти события. Израильтяне представляли Кемп-Дэвид как беспримерный компромисс, отвергнутый палестинцами. По их мнению, кампания насилия, развернутая палестинцами, показала их истинное лицо: они не желают признавать Израиль и не хотят заключать с ним мир.

Палестинцы ожидали, что подписание в 1993 г. в Осло Декларации о принципах мирного урегулирования приведет к окончанию оккупации и созданию палестинского государства. Но этого не произошло, и последующее насилие было вызвано утратой иллюзий. Они не могли более терпеть, что «Палестина превратилась в сотню мелких анклавов посреди контролируемой Израилем территории. Иными словами, мирный процесс воспринимался палестинцами как повод для Израиля, чтобы узаконить оккупацию, а не положить ей конец» (5, с. 23-24).

Внутренние палестинские и израильские дискуссии о провале переговоров в Кемп-Дэвиде, а также взрыв интифады выявляют три точки зрения. Согласно одной, неудача высветила антагонизм интересов, который нельзя преодолеть с помощью одной лишь дипломатии. Об этом свидетельствует упорное нежелание Израиля отказаться от аннексии значительной части Западного берега реки Иордан и арабского Восточного Иерусалима, а также от суверенитета над Храмовой горой, а с другой стороны, требование палестинцев о возвращении 4 млн. беженцев в Израиль. Такого мнения придерживаются правые группировки в Израиле, а также исламисты и национальная оппозиция в палестинском лагере. Вторая позиция: неудача в Кемп- Дэвиде — лишь временное явление.

Она обусловлена недостатком времени, сложностью тематики, неверными представлениями и личностными факторами. Необходимо продолжать переговоры. Третья позиция: фиаско мирного процесса является результатом четырех взаимосвязанных тенденций: фундаментальные структурные трудности, незавершенный характер соглашения, заключенного в Осло, внутриполитические факторы, а также проблематичная техника ведения переговоров.

«В течение 2000 г. палестинцы и израильтяне, — утверждает Шакики, — вопреки ожиданиям достигли существенного прогресса по всем вопросам окончательного статуса, включая проблемы Иерусалима и беженцев. Однако в тот момент, когда этот исторический прогресс стал очевидным, ни одна из сторон не смогла его поддержать: Эхуду Бараку недолго оставалось исполнять свои полномочия, а Ясир Арафат и палестинское руководство были слишком слабы, чтобы поддержать мирный процесс. С обеих сторон в общественном мнении, возбужденном месяцами насилия и массированными столкновениями, возобладали воинственные настроения, что сильно ограничило свободу маневра для руководства. Цена окончания конфликта оказалась слишком высокой для обеих сторон» (5, с. 24-25).

Израильская политика массированного применения силы в сочетании с широкой системой коллективных наказаний, блокад и осад, разрушения домов, сельхозугодий, предприятий и другого имущества способствовала тому, что население поддержало интифаду.

Тем не менее, заключает Шикаки, «конфронтация и кровопролитие показали, что мир нельзя обеспечить ни насилием, ни военными акциями. Палестинцы действительно хотят положить конец насилию, поскольку именно они больше всего от этого страдают. Путь к миру начинается с возвращения обеих сторон к сотрудничеству под международным контролем, с прекращения строительства поселений на оккупированных палестинских территориях и возобновления переговоров, целью которых должно быть завершение конфликта, заключение и полная реализация договоренности о прочном мире» (5, с. 28).

Махди Абдул Хади (6) (председатель Палестинского научного общества по изучению международных отношений, Иерусалим) указывает на давнюю напряженность между так называемым «внутренним» и «внешним» палестинским руководством. В течение первого десятилетия оккупации «внутреннее» руководство почти полностью принадлежало традиционно влиятельным семьям и авторитетным личностям, которые нередко были крупными землевладельцами и до этого занимали влиятельные посты в иорданском правительстве. Во второе десятилетие все большее внимание стало уделяться руководству сопротивлением. На арену вышел второй тип «внутреннего» лидера, призванного зарождавшимся национальным движением. Он пользовался поддержкой избранных местных советов и бургомистров, профсоюзов, «национальных фронтов», «национальных комитетов управления» и других организаций.

«Внутреннее» руководство отвергло сотрудничество с оккупационными властями, в то время как «внешнее» руководство организовывало вооруженное сопротивление.

Во время переговоров в Осло роль главного посредника взял на себя председатель Организации освобождения Палестины (ООП) Я. Арафат. В 1994 г. была создана Администрация Палестинской автономии (АПА), и «внешнее» руководство ООП сначала даже при лояльной поддержке «внутреннего» руководства занялось формированием политической системы, постоянно сталкиваясь при этом с ограничениями, вызванными продолжавшейся израильской политикой обеспечения безопасности. Арафат в качестве первого «избранного» лидера АПА и председателя ООП обретал все большую исполнительную власть, которая требовалась для поднятия авторитета и укрепления собственной легитимности как на палестинских территориях, так и в регионе и в мире в целом. Обладая исключительной способностью манипулировать недовольными как внутри движения «Фатх», так и в руководстве ООП и АПА, Арафат сумел превратить всех своих коллег по правительству и политических партнеров в простых исполнителей своей воли. В то же время ему удалось подчинить не входящее ни в какие союзы палестинское руководство, которое могло бы создать основу для движения за многопартийную демократию и свободные выборы.

«Постоянный перенос выборов лишил "внутреннее" руководство возможности достичь легитимной альтернативы историческому руководству. К тому же тем самым поддерживалось намерение Арафата по введению "традиционного" арабского правления, при котором подобный вызов скорее характеризовался бы как "революционный" и "агитационный", чем прогрессивный и демократический» (6, с. 30).

На протяжении существования палестинского национального движения важные различия в политической идеологии и стратегии нередко представлялись малозначительными, уступая приоритету «единства» всего движения. «Это подавление жизненно важных внутренних политических дискуссий внесло свой вклад в формирование такой политической культуры, при которой любая критика как руководства движения в целом, так и руководства политических групп типа "Фатх" или "Хамас" рассматривается как отклонение от палестинской цели национального освобождения. Таким образом, демократическая политика приравнивается к непатриотическим действиям, что делает практически невозможными изменения на любом уровне и прежде всего в руководстве. В качестве лидера палестинского движения на протяжении более трех десятилетий Арафат волей-неволей превратился в символ Палестины и борьбы ее жителей за независимость. Но "единственный законный представитель" палестинского народа физически слаб, перед возглавляемым им движением встают все более сложные внутренние и внешние проблемы, а определенного преемника нет. Отсутствие перспектив для нынешнего антидемократического режима может в скором времени вызвать опасный кризис в руководстве, а возможно, даже кризис самого палестинского государства» (6, с. 30).

Ферхад Ибрагим (7) (профессор истории Западной Азии, Эрфуртский университет, Германия) отмечает, что политика арабских государств после заключения соглашения в Осло в 1993 г. была противоречивой: за исключением Египта и Иордании, все они отклоняли мирный процесс и, кроме того, отказали также в помощи палестинцам. «Региональная система» арабского мира как сеть взаимодействия полностью развалилась. Помимо этого, региональные объединения арабского мира в форме институированной политической и экономической кооперации в силу расхождения интересов отдельных стран всегда была лишь благим пожеланием.

Египет, претендующий на роль главного посредника, хотя и поддерживает мирный процесс, был поражен его темпами. Когда заседания МЕНА — Экономической конференции стран Ближнего Востока и Северной Африки — приобрели реалистическую направленность, Египет начал играть блокирующую роль. МЕНА затрагивала двойной интерес Египта: с одной стороны, урегулирование арабо-израильского конфликта могло положить конец поступлению «мирных дивидендов» в размере 2,1 млрд. долл. в год, которые питают Египет с 1979 г., и он мог бы утратить свою функцию посредника и «пионера мира» с Израилем. С другой стороны, Египет опасался быть отодвинутым на периферию ближневосточного экономического рынка из-за своей слабой экономической структуры. Египетское правительство оказывало давление на Арафата с целью убедить его не принимать предложение Барака во время переговоров в Кемп-Дэвиде. Победа Шарона на выборах была использована Египтом как повод для цементирования «холодного мира» с Израилем. Политика Египта нацелена на словесную поддержку мирной политики, исходя из уверенности, что в обозримом будущем заключение мира между Палестиной и Израилем крайне маловероятно.

Позиция Сирии в некоторых аспектах схожа с египетской политикой. После провала израильско-палестинских переговоров Сирия укрепилась в мнении, что Израиль хочет диктовать условия урегулирования своим арабским соседям. Эскалация насилия между Израилем и палестинцами ужесточила сирийскую позицию.

После своего вступления в должность новый сирийский президент Башар аль-Асад использует язык, который с начала мирного процесса применялся только радикалами и исламистами. Сирийский президент своим поведением пытается предотвратить ослабление позиций своей страны в регионе. Ливан остается центром сирийской региональной политики. Даже после вывода израильских войск Сирия сохраняет здесь свое военное присутствие и поддерживает Хезболлах.

Саудовская Аравия по внутриполитическим причинам и ради сохранения своей роли в регионе заняла решительную антиизраильскую позицию. Экономика Саудовской Аравии после войны в Персидском заливе находится в состоянии затяжного кризиса. «Дипломатия чековой книжки», которая в течение 30 лет была действенным инструментом региональной политики, не может быть использована в прежнем объеме. Поэтому в последние годы Саудовская Аравия пытается двигаться в общей упряжке с другими.

Иордания полагает, что расширение интифады и возможный исход палестинского населения с Западного берега реки Иордан представляет собой угрозу ее существованию. Король Абдаллах стремится в рамках политических реформ добиться соразмерного участия иорданских палестинцев в политической жизни страны в противовес возможному сопротивлению. Конечно, это может произойти лишь в том случае, если вопрос об идентичности, который оживленно обсуждался в Иордании после 1993 г., будет решен в пользу единой иорданской идентичности.

Арабские государства, которые непосредственно задействованы в конфликте, приветствуют посредничество США. Роль европейцев оценивается ими как второстепенная. Каирская конференция арабских государств на высшем уровне (октябрь 2000 г.) рассматривает мирный процесс — вопреки ряду неудач и откатов — как «стратегический вариант». Представляется, что мадридская формула «территории в обмен на мир» остается и далее основополагающей для мира в регионе. В настоящий момент, однако, речь идет о деэскалации насилия между палестинцами и Израилем. Предложения, выдвинутые Митчеллом, были приемлемы для палестинцев и арабских стран, поскольку в его докладе причина эскалации насилия возлагалась на обе стороны и предусматривалось обоюдное и одновременное прекращение насилия в качестве условия для возобновления переговоров.

Ю. И. Комар

Креншоу М.

Почему Америка? Глобализация гражданской войны

Марта Креншоу (Веслеанский университет, США) называет атаку 11 сентября непривычным сочетанием знакомой тактики угонов самолетов, совершавшихся с 1968 г., и взрывов бомб самоубийцами, известных с 80‑х годов; за последние 30 лет США были жертвой примерно 1/3 всех международных террористических актов.

Международный терроризм второй половины ХХ в. вначале ассоциировался с социальной революцией. Война во Вьетнаме уравняла вражду к США с антиимпериализмом и борьбой за национальное освобождение. Одновременно начались террористические кампании в Латинской Америке, на Ближнем Востоке и в Европе, для которых были характерны захват заложников, нападения на дипломатов и гражданские самолеты. В Латинской Америке революционные организации, обычно вдохновляемые кубинским примером, обвиняли США в поддержке диктаторских режимов, которые они пытались свергнуть методом «городской партизанской войны». На Ближнем Востоке (после поражения в арабо-израильской войне 1967 г. и оккупации Израилем Западного берега и Газы) в 1968 г. Народный фронт освобождения Палестины (НФОП) положил начало угону самолетов, захватив израильский лайнер. В 1970 г. НФОП угнал пять самолетов разных компаний, но, к счастью, пассажиры не пострадали. Затем произошли террористические акты радикальных палестинских группировок (многие кровавые), ставящих целью не только освобождение Палестины, но и революцию во всем арабском мире. Палестинский пример вдохновлял и западноевропейских радикалов, но их террористические действия были пресечены в 80‑е годы.

В 80‑е годы террор не прекратился, но изменился благодаря победе исламской революции в Иране: он стал «религиозным терроризмом», его спонсировали и Иран, и Ливия. Превращение в заложников американских дипломатов в Тегеране — «явный успех государственного терроризма. Провал попытки освободить их силой — дополнительный удар по американскому престижу»; так открылись «новые проявления терроризма — открытое и преднамеренное вовлечение государства и его религиозное оправдание» (с. 427).

В 90‑е годы, несмотря на изгнание Ирака из Кувейта в 1991 г. и окончание «холодной войны», возникла перспектива «нового терроризма» — децентрализованного, фанатичного, склонного к атакам, влекущим массовые жертвы. Новые методы проявились во взрывах во Всемирном торговом центре (1993) и Оклахома-сити (1995) в США, в газовой атаке в токийском метро (1995) в Японии, в нападениях на американские посольства (1998) в Восточной Африке. Наконец, худшие опасения американцев реализовались 11 сентября 2001 г.: «Терроризм 90‑х годов во многом был предопределен войной в Персидском заливе и советским вторжением в Афганистан в декабре 1979 г. Послевоенные санкции против Ирака… мобилизовали антиамериканские настроения. Американская поддержка афганского сопротивления Советскому Союзу в 80‑е годы и последующее пренебрежение к стране, ввергнутой в хаос… могли позволить «Талибану» захватить в 1996 г. власть» (с. 428). Исламисты приобретали боевой опыт в Афганистане, сражаясь против советских войск, затем возвращались на родину, где множились радикальные организации. После ухода советских войск из Афганистана в 1989 г. здесь создавались тренировочные лагеря для террористов со всего мира Усамой бин Ладином и его организацией «Аль-Каида».

Хотя внешне терроризм оправдывается религиозными принципами, на деле его подталкивает американская поддержка режимов, против которых выступает исламская оппозиция. Прежде всего это относится к Египту и Саудовской Аравии[3]. «Изображение США аморальным врагом оправдывает терроризм в глазах обездоленных, особенно лишенной жизненной перспективы молодежи, единственное образование которой — религия» (с. 429). Гнев молодежи перемещается с местных режимов на США, но нельзя понять «Аль-Каиду», не понимая внутренней политики Египта и Саудовской Аравии, а теперь и большинства мусульманских стран.

Союз США с Египтом превратил Америку в мишень для исламских радикалов, стремящихся свергнуть режим президента Хосни Мубарака. В октябре 1995 г. духовный лидер экстремистской суннитской группы «Аль-джамаа аль-исламийа», действовавшей в Египте с конца 70‑х годов, был признан виновным во взрыве во Всемирном торговом центре в 1993 г. Группа участвовала также в нескольких покушениях на Мубарака. За этот же взрыв был арестован в 1995 г. в Пакистане и выдан США египтянин Рамзи Юсеф, осужденный в 1998 г. на пожизненное заключение. Связи с Египтом прослеживаются и в руководстве «Аль-Каиды». Так, Айман аль-Завахири, основатель египетского «Исламского джихада», стал одним из главных сподвижников Усамы бин Ладина, присоединившись к «Аль-Каиде» в 1998 г. «Союз египетского "Исламского джихада" с "Аль-Каидой" может быть истолкован как следствие неспособности первого продолжать свои террористические акты в самом Египте» (с. 429).

Сложнее ситуация с Саудовской Аравией. Здесь, как и в Египте, американская поддержка правящего режима вызывала гнев местных диссидентов. Нападения на американских военнослужащих в Саудовской Аравии, приводившие к жертвам среди них и гражданского населения, происходили в 1995–1996 гг. Однако Саудовская Аравия сама поддерживала фундаменталистский ислам, была одним из немногих государств, признавших «Талибан», финансировала медресе в Пакистане, где «Аль-Каида» рекрутировала бойцов. Характерно, что 15 из 19 угонщиков самолетов 11 сентября были саудовскими подданными.

Усама бин Ладин привлек внимание американских спецслужб еще во время расследования взрыва 1993 г. в Нью-Йорке, хотя осталась неясной его роль в организации взрыва. В то же время хорошо известно, что он финансировал сопротивление советским войскам в Афганистане. Вернувшись на родину после их ухода, он начал борьбу против саудовских и американских интересов и был выслан в 1992 г. в Судан, откуда также был выслан по настоянию США и в 1996 г. уехал в Афганистан.

В 1997 г. со своей базы в пещерах Афганистана бин Ладин дал интервью CNN, провозгласив джихад против США в ответ на поддержку ими Израиля, американское военное присутствие в Саудовской Аравии и «агрессивное вмешательство» США, наносящее вред мусульманам во всем мире. В 1998 г. он объединился с египетским «Исламским джихадом», создав Международный фронт исламской священной войны против евреев и крестоносцев. В феврале Фронт призвал атаковать гражданские и военные объекты США во всем мире, заставить их уйти из Саудовской Аравии и положить конец израильской оккупации Иерусалима; внимание фокусировалось на положении иракского народа, а не на палестинской проблеме. Призыв Фронта был амбициозно оформлен как фетва, которой обязаны повиноваться все мусульмане.

С 1996 г. американские спецслужбы расследовали деятельность бинладиновских агентов, летом 1998 г. 21 человек из них был арестован по обвинению в нападениях на войска США и ООН в Сомали в 1993 г. Тем не менее взрывы в американских посольствах в Кении и Танзании оказались неожиданностью. Одновременное нападение на посольства в разных странах свидетельствовало о «высокоорганизованном заговоре» (с. 431). США ответили бомбардировкой тренировочных лагерей «АльКаиды» в Афганистане и фармацевтической фабрики в Судане. Это было сигналом об американской решительности, но не нанесло серьезного ущерба «Аль-Каиде».

Следующее событие, выявившее существование международной террористической сети «Аль-Каиды», произошло в декабре 1999 г., когда была сорвана серия «заговоров тысячелетия». Случайный арест алжирца Ахмеда Рессама, приехавшего в США из Канады с целью взорвать аэропорт Лос-Анджелеса, показал, что ячейки «Аль-Каиды» действуют в Канаде и что они связаны с алжирской «Вооруженной исламской группой». Арест еще четверых алжирцев и их судебный процесс летом 2001 г. выявили, что все они тренировались в Афганистане. Ахмед Рессам описал децентрализованную организационную структуру «Аль-Каиды»: после обучения каждая группа получала средства и значительную свободу в выборе своих мишеней.

В октябре 2000 г. «Аль-Каида» вновь нанесла удар. Хотя достаточные доказательства отсутствуют, США убеждены, что нападение йеменских террористов-самоубийц на эсминец «Коул» было организовано бин Ладином.

11 сентября 2001 г. ознаменовало кульминацию насилия. Последующее расследование раскрыло поразительный размах международного заговора, включавшего активистов из многих арабских стран, действовавших в США, Великобритании, Германии, Испании, Франции (одна из групп, состоявшая из алжирцев, живших во Франции во втором поколении, явно готовила параллельное нападение на американское посольство в Париже). Объяснение причин нападения 11 сентября прозвучало 7 октября в заявлении Усамы бин Ладина в катарском эфире. В нем говорилось о 80 годах унижения ислама (явная отсылка к установлению британского мандата на Палестину), упоминались Ирак и Палестина: США обвинялись в ядерных бомбардировках в 1945 г. в Японии, очевидно, чтобы показать несоответственность жертв этих бомбардировок и взрывов 2001 г.

М. Креншоу заключает, что США выбраны в качестве мишени международного терроризма из-за их роли в мире: каждая экстремистская группа, нанося удары по интересам США, стремилась достичь радикальных политических перемен на родине. «В 90‑е годы решительное руководство, вдохновляемое экстремистской версией ислама, воспользовалось благоприятными политическими условиями и обширными финансовыми ресурсами для создания транснациональной террористической коалиции со смертоносными амбициями. Для американцев абсурдна идея, что террористы могут заставить США отказаться от своих интересов на Ближнем Востоке; для лидеров и последователей «Аль-Каиды» существует прецедент американского ухода из Ливана и Сомали… Когда гражданская война выходит на международный уровень, уязвимость становится неизбежным спутником применения силы. Хотя отвечать нужно на непосредственные угрозы, и тем, кто их осуществляет, следует думать также о длительной перспективе. Грядущая американская внешняя политика должна рассматривать опасность терроризма как центральный фактор в определении своих интересов и стратегии» (с. 432).

С. И. Кузнецова

Ахмед С. США и терроризм в Юго-Западной Азии

Самина Ахмед, старший аналитик пакистано-афганского Проекта в Международной группе по исследованию кризисов, считает, что после событий 11 сентября США в своей политике в Юго-Западной Азии должны учесть ошибки прошлого и найти эффективные пути борьбы с терроризмом в этом регионе и за его пределами.

Как подчеркнул в своем заявлении от 27 сентября 2001 г. министр обороны Д. Рамсфелд, война с терроризмом будет вестись «необщепринятыми методами». В 80‑х годах США уже вели войну такого рода — скрытую войну против СССР и просоветского режима в Афганистане. Бин Ладин и его террористы, их афганские хозяева и пакистанские военные — порождение этой войны.

Когда в декабре 1979 г. советские войска вошли в Афганистан, США оказали поддержку их противникам. Набранные пакистанской разведслужбой среди афганских беженцев на территории Пакистана и подготовленные пакистанскими военными и ЦРУ муджахиды развернули боевые действия против правительства в Кабуле и его союзника — СССР. Возникнув в 1994 г., движение «Талибан» уже в 1996 г. установило контроль над большей частью территории страны с помощью пуштунских полевых командиров, религиозных лидеров и их последователей, которые впоследствии стали покровителями бин Ладина (с. 80).

В 80‑е годы США привлекли в свою неофициальную коалицию в афганской войне и Саудовскую Аравию, руководство которой воспользовалось случаем для насаждения в этом регионе своей разновидности суннитского ислама — ваххабизма. В то же время ЦРУ набрали тысячи религиозных экстремистов из стран Среднего Востока и Северной Африки для войны против СССР в Афганистане. Среди них был и саудовский миллионер Усама бин Ладин, который, опираясь на помощь саудовской монархии, оказывал финансовую помощь афганскому сопротивлению, а также распространял в политических кругах идеи ваххабизма. В 1989 г. он возвратился в Саудовскую Аравию, где в 1991 г. начал новый джихад — на этот раз против «продажного саудовского режима» и его американских сторонников. Он набирает арабских и североафриканских ветеранов афганской войны и создает в Судане террористическую организацию «Аль-Каида» с целью дестабилизировать саудовский и другие режимы Ближнего Востока, пользующиеся поддержкой США, а также подорвать безопасность их американских хозяев. Изгнанный под давлением США из Судана в 1996 г., бин Ладин с боевиками «Аль-Каиды» в 1996 г. перемещается на подконтрольную талибам территорию Афганистана. Кроме общности религии (суннитский ислам) и личных связей с пуштунскими командирами со времен афганской войны, фактором, укрепляющим связи «Аль-Каиды» и «Талибана», стала финансовая помощь бин Ладина пуштунским отрядам.

Некоторые источники финансирования нынешних террористов Юго-Западной Азии связаны с деятельностью США в прошлом. В 80‑х годах американцы предпочитали закрывать глаза на использование муджахидами средств от производства и продажи опиума и героина для финансирования операций против советских войск. Доминируя на европейском, российском, центральноазиатском и юго-западноазиатском рынках, афганский наркобизнес подпитывал почти все действующие в Афганистане силы, включая арабских террористов, ополчение талибов и их сторонников неафганского происхождения (в том числе пакистанских и арабских), а также антиталибскую коалицию — Северный альянс.

В настоящее время пакистанский наркобизнес является главным источником средств для пакистанских религиозных экстремистов суннитского толка. Существует опосредованная связь между прошлой политикой США в Юго-Западной Азии и подъемом религиозного экстремизма в Пакистане, который прежде был умеренным в религиозном отношении мусульманским государством. В 80‑е годы США оказывали усиленную военную и экономическую помощь режиму Мохаммеда Зия уль-Хака, содействуя его международному признанию. Этот режим заключил союз с суннитскими экстремистскими группами, чтобы ослабить своих светских соперников и содействовать приходу к политической власти улемы. По мере нарастания внутрирелигиозного конфликта в Пакистане религиозные вооруженные группы налаживали тесные контакты с афганскими и арабскими единомышленниками в Афганистане.

С тех пор, как после 11 сентября 2001 г. Афганистан оказался мишенью антитеррористической кампании, политика США по отношению к Пакистану сильно изменилась. Еще до сентябрьских событий администрация Буша начала налаживать тесные политические связи с Индией. Заместитель госсекретаря США Ричард Эрмитидж высказал пожелание Джорджа Буша «тесно сотрудничать» с премьер-министром Индии Ваджпаи, чтобы защищать общие интересы в Азии и за ее пределами. Пакистан же, напротив, подвергся ряду штрафных санкций со стороны США. После отказа «Талибана» выдать бин Ладина США, которые до этого считали афганских суннитских экстремистов потенциальными союзниками против шиитского Ирана, вынудили Пакистан прекратить им помощь.

После сентябрьских событий администрация Буша выразила готовность к сотрудничеству с режимом Мушарафа для обеспечения поддержки своих военно-политических целей в Юго-Западной Азии. 7 октября 2001 г. США начали военную кампанию в Афганистане. Пакистан предоставил разведданные, военные базы и аэродромы. Результатом участия Пакистана в этой кампании стало не только снятие дипломатических санкций против Пакистана, но и существенные экономические стимулы. В ноябре 2001 г. президент Буш заявил о возможности предоставления Пакистану американской помощи в размере более 1 млрд. долл. в дополнение к ранее заключенным торговым соглашениям, льготным займам и долгосрочным кредитам Мирового банка и Международного валютного фонда. Япония отменила штрафные санкции (из-за пакистанского ядерного взрыва 1998 г.), а Великобритания выделила в долг 24 млн. ф. ст. (с. 85).

Таким образом, правительство Мушарафа добилось международной экономической и политической поддержки, что весьма усилило его позиции по отношению к внутренним противникам, отчасти нейтрализовало угрозу со стороны Индии и дало право голоса в постталибском устройстве в Афганистане.

Действуя в Афганистане на стороне США, Пакистан преследовал и свои цели: сопротивление афганскому влиянию на территориях с пуштунским большинством, обеспечение доступа к центральноазиатским нефтегазовым ресурсам, стратегическое усиление против Индии. Ахмед приводит и другие случаи, когда Пакистан бросал своих афганских союзников после того, как «мавр сделал свое дело» — политическое или военное. США поддержали инициативы Пакистана по созданию переходного государственного устройства в Афганистане на широкой основе, но отказали ему в прямом участии в этом процессе.

Накануне сентябрьских событий США стремились к тесному стратегическому взаимодействию с Индией, и это наложило свой отпечаток на американо-пакистанские отношения. Так, в первую неделю сентября за импорт китайских ракетных технологий на Пакистан были наложены санкции; после известных событий в индийском Кашмире США определили пропакистанскую кашмирскую партию «Харекат уль-Муджахидин» как террористическую. Теперь возобновление союза США и Пакистана может привести к напряженности в регионе и к недовольству Индии, руководство которой считает свою страну жертвой террора, за которым стоит Пакистан.

В то же время, не желая обострять отношения с США, индийские политики подчеркивают, что, несмотря на постоянные пакистанские провокации, Индия не собирается проводить операции против кашмирских повстанцев на территории Пакистана.

Религиозные партии Пакистана выступают против союза их страны с США и призывают к свержению Мушарафа. Наиболее активные противники союза с США — «Джамаат ул — Улама-и-ислами», возглавляемая Сами-уль-Хаком, и одноименная партия, возглавляемая Фазл-ур-Рахманом, — в свое время создавали и поддерживали «Талибан». Если бы ведущие партии, такие как Партия пакистанского народа, фракции пакистанской Мусульманской лиги, Национальная народная партия, соединились с мусульманскими правыми, режиму было бы трудно выдержать протест против сотрудничества с США. Однако эти партии поддерживают нынешнюю политику режима, так как единственная альтернатива этому — международная изоляция. Умеренные и светские партии выступают против той формы ислама, которую несут талибы.

Умеренные политические лидеры, поддерживая Мушарафа, тем не менее предостерегают международное сообщество, что политическая стабильность Пакистана зависит от перехода к демократическому правлению, диктуемому политической историей страны. Если военное правление продлится, политическое отчуждение власти от общества усилится, и хрупкая ситуация может взорваться: недовольством военным режимом воспользуются пакистанские религиозные экстремисты, которые угрожают безопасности не только самого Пакистана.

В связи с этим, считает Ахмед, США должны оказывать Пакистану не только военную помощь, но и финансовую, направляемую на стабилизацию пакистанской экономики и поддержку таких сфер, как образование и здравоохранение. При отсутствии государственного образования около 1 млн. пакистанцев обучаются в медресе, где весьма активны религиозные экстремисты.

Меры противодействия потенциальной угрозе терроризма из Пакистана по методу «кнута и пряника» должны сочетаться с требованием прекращения джихада в Кашмире и передачи власти гражданским лицам через свободные общенациональные выборы не позднее октября 2002 г. Умеренный, демократический Пакистан окажется много более надежным партнером США в деле искоренения терроризма в Юго-Западной Азии, чем непредставительный военный режим.

В Афганистане международная помощь должна предотвратить надвигающийся гуманитарный кризис — результат гражданской войны, голода и засухи, обостренный военной операцией США. Так как увеличилось число лишенных крова людей, Пакистан и Иран, уже принявшие более 3 млн. афганских беженцев, ожидают еще большего наплыва. Международная помощь поможет преобразованию экономики и создаст среду, способствующую возвращению миллионов беженцев, в том числе врачей, инженеров, педагогов, предпринимателей, умеренных политиков.

В дополнение к военным и дипломатическим мерам США могли бы предложить план экономического развития страны и гуманитарную помощь пуштунским племенам на юге и востоке Афганистана в ответ на мирные инициативы.

Если дипломатия США сможет содействовать стабильному миру в Афганистане, это станет мощным средством в борьбе против терроризма в Юго-Западной Азии.

А. В. Сарабьев

Лево Р. 11 сентября: Арабский мир на перепутье

События 11 сентября, пишет профессор парижского Института политических исследований, снова ставят вопрос о соотношении внешних и внутренних факторов в развитии арабского мира. Местные правящие элиты нередко выступают союзниками США, в то же время стремясь ослабить зависимость от них. Что касается средних и низших классов, то в их среде теракты осуждаются минимально, а американский ответный удар по Афганистану осуждается.

Все это ставит под сомнение жизнеспособность ближневосточной региональной системы, сложившейся после соглашений в Кемп-Дэвиде в 1979 г. В 1991 г. Ирак был наказан за то, что нарушил этот договор. Однако в 1993–1994 гг. во время переговоров в Осло и Вашингтоне его поддержали палестинцы и Иордания. Сирия подписывает аналогичный договор в Женеве в январе 2000 г. после того, как было достигнуто соглашение по разделу водного пространства Тивериадского озера. Стабильность системы обеспечивалась растущим влиянием США, которые далеко не всегда выступали на стороне Израиля, стремясь учитывать интересы и арабской элиты.

Однако со временем внутренняя стабильность обернулась стагнацией: новый средний класс, созданный урбанизацией и распространением высшего образования, практически не имеет социальных перспектив со всеми вытекающими последствиями. Среди тех сил, которые играли на арабском национализме, росло недовольство такой экономической политикой, из которой лишь элита извлекала выгоду. В среднем классе все шире распространялись идеи поиска самобытности не на национальной, а на религиозной основе. Все это создавало взрывоопасное положение. Лишь доходы от торговли нефтью и оружием позволяли балансировать на краю пропасти. В такой ситуации, однако, достаточно незначительного толчка, и произойдет социальный взрыв. Именно на это рассчитывают исламисты. В качестве превентивного средства государства региона наращивают репрессивную мощь и демонстрируют политические «мускулы» (репрессии против исламистов в Алжире, разгром египетских «Братьев-мусульман» и т. д.) (с. 795).

В ближневосточном регионе первым следствием терактов 11 сентября стало усиление внимания к тому договору о региональной стабильности, который худобедно в течение двадцати лет обеспечивал мир и к которому уже привыкли. Теперь ситуация изменилась. Зона конфликта, в который оказался вовлечен арабский мир, расширилась за счет Ирана, Афганистана и Пакистана. В самом арабском мире ранее стабильная Саудовская Аравия испытывает серьезнейшие трудности, а израильско-палестинский конфликт в узком смысле этого слова, считает Лево, отодвигается на второй план (с. 797).

Развитие исламского терроризма может рассматриваться как следствие неудач политики государств, направленной на переустройство общества, на решение экономических и социальных проблем. Атаки террористов на Нью-Йорк и Вашингтон — продолжение предыдущих атак на американские посольства, на базу в Дахране в 1998 г., на «Коул» в декабре 2000 г. Нанося удар в самое сердце США, террористы показывают, что цена, которую придется платить за присутствие в арабском мире, за поддержку коррумпированных правящих элит, будет непропорционально высока.

В то же время американцы должны сохранять свое присутствие в регионе из-за нефти и обеспечения гарантий безопасности Израиля. Лево видит решение проблемы угрозы исламского радикализма на пути общественных преобразований в государствах Ближнего Востока: проведение экономических и социальных реформ, цель которых — демократизация и более справедливое распределение общественного богатства.

Активизация России и Китая в ближневосточной игре подталкивает Европу к расширению своего участия в делах региона за пределы финансовой сферы. В этом плане необходима координация действий Европы и США.

Все это не является стопроцентной гарантией мира в регионе, ослабления позиций исламистов вообще и исламских террористов в частности. Однако это усилит позиции тех, кто противостоит исламистам в регионе, и стабилизирует политическое пространство арабомусульманского мира. В любом случае США не могут продолжать в одиночку нести финансовое бремя и ответственность за риск. Необходима более широкая и гибкая международная система с участием ООН, НАТО и Евросоюза. Именно такая система способна обеспечить необходимые политические инструменты для выхода из конфликта, создания нового регионального порядка и успешного противостояния терроризму (с. 799).

А. В. Сарабьев

Скотт Доран М. Чья-то еще гражданская война

После событий 11 сентября американцы не уставали задаваться вопросом: «Почему они ненавидят нас?» Автор статьи, специалист по Ближнему Востоку из Принстонского университета, считает более важным и уместным другой вопрос: «Почему они хотят провоцировать нас?» По сути, пишет он, на этот вопрос дал ответ Д. Фрумкин еще в 1975 г. на страницах «Foreign affairs». Он заметил: «Цель терроризма — вызвать страх не сам по себе, а такой страх, который заставит каких-то людей или какие-то группы сделать то, к чему реально стремится террорист. Когда террорист убивает, его цель — не столько убийство само по себе, сколько еще что-то, например, компрометация полиции, раскол между ней (а следовательно, и правительством) и обществом, чтобы использовать это в революционных целях. Усама бин Ладин стремился подорвать или даже взорвать мировую военную ситуацию и использовать это для реализации своей версии исламской революции» (с. 23).

Бин Ладин поставил на мировой сцене политическую театральную пьесу, главным зрителем которой должна стать умма — мировое исламское сообщество. Сценарий очевиден: спровоцированная Америка должна была начать убивать муху из пулемета. Неминуемые жертвы среди мирного населения Афганистана должны вызвать ярость уммы как против США, так и против союзных им режимов в арабском мире. Главной целью бин Ладина было развитие исламской революции в самом мусульманском мире, прежде всего — в Саудовской Аравии. «Война с США была не самостоятельной целью, а скорее инструментом, с помощью которого можно было обеспечить победу экстремистской версии ислама среди верующих. Короче говоря, американцы оказались втянуты в чью-то гражданскую войну» (с. 23).

Вашингтону не оставалось ничего другого, как поднять перчатку, однако неясно, вполне ли американцы представляют реальный масштаб этой войны. Главное здесь — не солдаты, не ракетные удары и не полицейские акции в мировом масштабе, а то, что американцев втянули во внутримусульманские идеологические и политические битвы, в которых «Аль-Каида» уже одержала несколько побед. Чтобы ослабить хватку бин Ладина, считает автор, необходимо понять тот символический универсум, в который он втягивает Запад вообще и Америку в частности.

В знаменитом заявлении, сделанном бин Ладином 7 октября 2001 г. («Объявление войны»), он назвал Америку Хубалом нашего времени. Хубал — один из идолов, которому арабы поклонялись в домусульманский период. Мухаммад призвал разрушить его статую; в ответ мекканские олигархи решили убить пророка, и он бежал в Ясриб (Медину). После победоносного возвращения Мухаммада в Мекку идол был разрушен. Однако до этого Мухаммаду пришлось столкнуться с несколькими острыми проблемами, одну из которых создали ему «мунафикун» (лицемеры) из Медины. После того как Мухаммад стал лидером в Медине, власть местных племенных вождей уменьшилась. Внешне они приняли ислам — только так можно было сохранить статус — однако замыслили недоброе. В решающей битве с мекканцами при Бадре, когда у Мухаммада и так было мало воинов, они предали его. Пророк, несмотря на это, победил, а предательство отступников-мунафикун осталось на них несмываемым пятном. Бин Ладин именует большую часть лидеров арабского и мусульманского мира мунафикун, лицемерами, молящимися своему Хубалу-Америке.

«Аль-Каида» выросла из религиозного мусульманского движения «Салафийя» (от ас-Салад Ас-Салих; дословно «священные предки» — поколение Мухаммада). Салафиты подчеркивали «загрязнение» ислама идолопоклонством и стремились к его очищению. У «Салафийи» множество ответвлений, к которым относятся, в частности, ваххабиты, египетские братья-мусульмане. Все они основной упор делают на джихад и мученическую смерть в борьбе с неверными. Почти в каждой суннистской стране салафиты призывают государство к введению шариата.

Изучая поведение мусульман и ислам, необходимо постоянно помнить, что его подъем представляет собой поразительный триумф человеческой воли, ее торжество над обстоятельствами, над сверхдержавами того времени — персидской империей Сасанидов и Византийской империей. События 11 сентября рассматриваются бин Ладином именно в таком контексте, тогда как размещение американских войск в Саудовской Аравии он считает крупнейшим актом агрессии против мусульман после смерти Пророка в 632 г. Взрывы 11 сентября — это символический ответ на агрессию. В таком контексте неудивительна реакция на это событие многих арабских обозревателей определенного направления. Так, Халид аш-Шариф в газете «аш-Шааб» писал: «Вы только посмотрите! Америка, господин мира, рушится. Вы только посмотрите! Сатана, правящий миром на востоке и на западе, горит. Вы только посмотрите! Спонсор терроризма сам охвачен огнем» (с. 29).

Хотя фанатики «Аль-Каиды» составляют меньшинство среди мусульман, основные категории их мысли вытекают прямо из основных положений (mainstream) «Салафийи» и широко известны в арабском мире, что обеспечивает идеям бин Ладина большую популярность.

В салафийских текстах США представлен как старший партнер «Союза сионистов и крестоносцев», чья цель — подчинение мусульман и уничтожение ислама.

Сколь бы странным это ни показалось самим американцам, в то, что США якобы дали клятву вражды к Богу (Аллаху), представители салафийской традиции готовы с легкостью поверить. Еще в начале 50‑х годов Сайид Кутб — самый важный салафийский мыслитель последних пятидесяти лет, популярный в мусульманском мире даже сейчас, через сорок лет после смерти, объяснял то, что везде Запад оказался на стороне противников мусульман, влиянием еврейского финансового капитала и имперскими происками британцев. В то же время Кутб подчеркивал, что наблюдатели упускают очень важный элемент всей деятельности Запада. Этот элемент — дух крестоносцев, который в крови у всех жителей Запада, будь то американские капиталисты или русские коммунисты. Сионизм, считал Кутб, науськивает «крестоносцев-империалистов» и «коммунистов-материалистов» против ислама, т. е. евреи в XX в. играют все ту же роль, что и в VII в. во времена бегства Пророка в Медину (с. 30).

Еще один видный арабский мыслитель, на которого опираются экстремисты-салафийцы, — ибн Таймийя, родившийся в Сирии в XIII в. Современных радикалов он привлекает тем, что жил в тяжелую для арабов эпоху монгольского нашествия, эпоху их столкновения с цивилизацией, по-своему не менее чуждой, чем западная. В 1258 г. монголы под командованием Хулагу захватили Багдад, убили халифа, прекратили существование Халифата Аббасидов и вырезали огромное количество мусульман.

Ибн Таймийя был сложной фигурой — смутьяном-бойцом и расчетливым интеллектуалом одновременно. Как боец он призывал мусульман бороться с монголами, а как интеллектуал разрабатывал стратегию мирной жизни мусульман под «монгольской пятой».

Неудивительно, что бин Ладин обратился к такому «мастеру мысли» для оправдания своего политического курса. Использование идей Ибн Таймийи для обоснования удара по Америке означает поворотный пункт в истории радикальной «Салафийи» (с. 30).

Убеждая в своем «Объявлении войны» мусульман, и прежде всего салафитов, в необходимости новой тактики борьбы с Врагом, бин Ладин активно использует логику ибн Таймийи, имя которого впервые возникает у него в следующем контексте. Сионистско-крестоносный союз, говорит бин Ладин, бросает за решетку и убивает радикальных проповедников, таких, например, как шейх Умад Абд ар Рахман, поскольку боится, что такие проповедники поднимут мусульман против Запада, как когда-то ибн Таймийя сделал это против монголов. Определив США как такую же угрозу для мусульман, как когда-то монголы, бин Ладин солидаризируется с тезисом ибн Таумийи о том, что после принятия Слова Бога вторая главная вещь — это сражаться за него. Призвав умму бороться с американцами как новыми монголами, бин Ладин повел экстремистов «Салафийи» по радикально новому пути: воинствующие исламисты в течение долгого времени идентифицировали Запад как зло наравне с монголами, но их традиционной мишенью был внутренний враг — лицемеры-отступники, а не внешний. Бин Ладин сместил фокус на внешнего «идола» — Хубала-Америку, активно используя аргументацию ибн Таймийи. По сути бин Ладин призывает радикалов-исламистов отложить на какое-то время исламскую революцию: «Внутренняя война — большая ошибка, независимо от того, каковы ее резоны» (с. 31), поскольку распри среди мусульман играют на руку США в их стремлении уничтожить ислам.

Смещение акцента, о котором идет речь, тем более поразительно, если учесть объединение «Аль-Каиды» с «Египетским исламским джихадом». Решение членов этой организации убить Садата было обусловлено ориентацией на внутримусульманскую борьбу. И здесь опять необходимо вспомнить ибн Таймийю, приравнивавшего к неверным тех мусульманских правителей, которые внешне демонстрировали приверженность вере, а на деле принимали немусульманскую монгольскую практику. Эта доктрина ибн Таймийи сыграла большую роль в формировании современной революционной теории суннитского ислама, и Садат стал одной из жертв ее практического применения.

Означает ли тот факт, что «Египетский исламский джихад» сделал своей мишенью Америку, сменил его идеологии и стратегии? Автор считает, что речь идет лишь о тактических изменениях, и бинладинское «Объявление войны» доказывает это — слишком много и детально говорится в нем о ситуации в Саудовской Аравии, чтобы понять: война, революция внутри арабского мира не отменяется, а лишь откладывается, причем одна из причин этого — стремление придать ей внемусульманский, мировой импульс.

Есть и другая сторона дела. Атаки на Америку стали следствием неудач экстремистских движений в мусульманском мире: за исключением Судана и Афганистана, за последние двадцать лет им нигде не удалось взять власть. Более того, в Алжире, Египте и Сирии они потерпели серьезное поражение, и дело здесь не только в репрессивной мощи правительств этих государств, но и в некоторых слабостях радикального исламизма. Представители последнего весьма эффективны в организации протеста, мобилизации кадров, однако они мало что могут предложить для решения конкретных проблем светской жизни. К тому же при разработке программ и институтов радикальные исламисты вязнут в спорах по вопросам доктрины и руководства (с. 34).

Ограничения политической теории экстремистского крыла «Салафийи» становятся очевидными, например, при сравнении целей «Аль-Каиды» и «Хамаса», идеология которого тоже выросла на салафийской почве. Как и представители «Аль-Каиды», «хамасовцы» считают, что Запад и сионисты окружили мир ислама со всех сторон. Задачи «Хамаса», объединяющего националистически настроенных палестинцев, существенно иные. Его цель — создание своего государства.

Согласно экстремистам «Салафийи», национализм — это «ширк», или политеизм и идолопоклонничество, отвлекающие от Бога и уммы в пользу государства и нацизма. Отказаться от светского палестинского национализма «Хамас» не может, поскольку это означало бы политическую смерть; но и пренебрегать божественным и общемусульманским «Хамас» не может. Чтобы выйти из этого затруднения, организация разработала особую концепцию исламской истории, в которой борьба палестинцев за национальное освобождение и собственную государственность имеет первостепенное значение для всей уммы.

Один из самых поразительных аспектов деятельности палестинских экстремистов «Салафийи» заключается в том, что это — собака, которая не лает: «В отличие от родственных ему движений в соседних странах "Хамас" воздерживается от того, чтобы клеймить светских лидеров Палестинской автономии как апостатов. Даже в самый разгар борьбы Ясира Арафата с "Хамасом" представители этого движения никогда открыто не именовали его идолопоклонником» (с. 35-36).

Хотя священный статус Иерусалима работает на «Хамас», Иерусалим и Палестина не имеют в мусульманском мире такого значения, как Мекка или Медина. Учитывая это, представители «Хамаса» подчеркивают, что именно на этих землях свершились некоторые важнейшие для судеб ислама события. Речь идет о битвах при Хаттине 1187 г., когда Салахад ад Дин разгромил крестоносцев, и о битве при Айн Джалут, где мусульмане разбили монголов. Отсюда вывод: Палестина всегда была оплотом мусульман в борьбе с врагами ислама, передовой линией фронта борьбы уммы с неверными, а потому имеет особое значение.

Различия между «Аль-Каидой» и «Хамасом» показывают, как местные условия могут не просто модифицировать, а перемалывать универсальные компоненты салафийского мировоззрения. Это также говорит и о том, что, сталкиваясь с той же трудностью, что коммунисты в начале XX в. (как создать универсальное — мировое — политическое движение, которое в то же время эффективно функционирует на местном уровне), радикальные исламисты творчески подходят к преодолению политических трудностей.

Новая тактика превращения Америки в мишень призвана преодолеть именно эту трудность, порождающую слабость политического ислама. Бин Ладин наконец нашел ту мишень, которая может стать общим врагом, универсальным Хубалом для всех салафийских движений. «Эта новая тактика, подключаясь к глубочайшим эмоциям политического сообщества, является блестящей (smacks of brilliance) и — к огромному огорчению Америки — безусловно обеспечит исламу новый взрыв энергии» (с. 38). Теперь «Аль-Каида» может играть роль радикального «салафийского Интернационала», способного поднять всех обездоленных и угнетенных арабского мира. То, что американцам кажется диким и жестоким, совершенно иначе воспринимается массами мусульманской бедноты, и американцы, к сожалению, никак не могут понять этого, а следовательно, не могут понять причин симпатии и резонанса, которые «Аль-Каида» вызывает в мире ислама.

События 11 сентября вызвали отклик и в светской арабо-мусульманской среде. Он принял три основные формы. Меньшинство выразило безусловное и полное осуждение; еще одна небольшая группа обвинила во взрывах израильтян и американских экстремистов вроде Тимоти Маквея. Реакция большинства, однако, была такова: «Да, акты терроризма — это неправильно, но вы, Америка, должны понять, что именно ваша политика на Ближнем Востоке посеяла семена этого вида насилия» (с. 38).

Светский политический дискурс в мусульманском мире в целом и в арабском в частности поразительно напоминает салафийскую интерпретацию международного положения — в обоих случаях речь идет о западном заговоре. Хотя светская пресса не вспоминает о крестоносцах и монголах, она постоянно подчеркивает нарушенные обещания Запада по отношению к мусульманам за последние 80 лет, т. е. с момента распада Османской империи.

Сегодня очевидным политическим фактом является то, что не внушающие оптимизма экономическая глобализация и новый международный баланс сил приходят в арабо-мусульманский мир с американским лицом. Риторика бин Ладина, делящая мир на два лагеря — умма против США и их марионеток, — имеет сильный резонанс, поскольку на некоторых уровнях социального бытия она соответствует если не реальности, то, по крайней мере, тому, как эта реальность выглядит. «Поэтому впервые в современной истории экстремистам-салафитам удалось мобилизовать в свою пользу массовое общественное мнение» (с. 41).

А. И. Фурсов

Телхами Ш. Это не вопрос веры: Борьба за душу Ближнего Востока

Шибли Телхами (Мэрилендский университет, США) поднимает вопрос об источниках глобального терроризма на Ближнем Востоке, о взаимосвязи исламского терроризма, ислама (как религии и культуры) и антиамериканских настроений в регионе. Западным людям трудно понять, как вроде бы нормальные образованные люди из семей среднего класса совершают массовые убийства и становятся самоубийцами, поэтому часто ссылаются на ислам.

Образованные, обеспеченные люди повсеместно использовали насилие во имя политических целей (марксисты, Че Гевара). На Ближнем Востоке одной из самых радикальных палестинских групп в конце 60‑х годов был Народный фронт освобождения Палестины — светская организация, созданная врачом-христианином. «Секуляризм этой группы должен напоминать о ложности утверждения многих о взаимосвязи ислама и насилия» (с. 415). Почему же сейчас действительно растет число воинственных исламских группировок? Ответ ясен: из-за отсутствия демократии и легитимных способов создания политической оппозиции люди обращаются к мечети, как одному из немногих средств политической мобилизации.

Отчаяние и унижение, царящие на Ближнем Востоке, используются террористами для вербовки новых сторонников, получения финансовой помощи. В частности, Усама бин Ладин стал выразителем обид населения и жажды перемен. Его цели и средства их достижения поддерживают немногие. Большинство, разделяя общее недовольство, «отвергают бинладиновский терроризм и даже боятся его целей». Но он выступает против США, действия которых они также не одобряют (с. 416).

Атака 11 сентября вдохновила тех, кто эксплуатирует беды народных масс региона. Немногие истинные сторонники бин Ладина перешли в наступление, они организуют демонстрации на улицах Пакистана и Газы, их голоса господствуют в эфире, хотя большинство жителей Ближнего Востока остаются умеренными. «Даже среди палестинцев 64% ответили во время недавнего опроса, что нападение на США «нарушает исламские законы». Но умеренные, включая лидеров, испуганных перспективой господства в регионе воинственных деятелей или подобных нетерпимым талибам, находятся в обороне. Они не предлагают другой альтернативы, кроме отказа от терроризма вместо того, чтобы смело выступить против экстремистов» (с. 416).

Автор сопоставляет ситуацию во время войны в Персидском заливе 1991 г. и нынешнюю: в первом случае США удалось создать международную коалицию против Ирака, чтобы освободить Кувейт, сейчас же, во-первых, нет реальной угрозы сильного Ирака небольшим арабским государствам Залива; во-вторых, нет такой ясной цели, как освобождение Кувейта; в-третьих, отсутствует монополия на СМИ, которая позволила бы правительствам региона координировать кампанию по мобилизации общественного мнения своих стран и ограничила доступ Ирака к их согражданам. «Сегодня многие в регионе не видят в бин Ладине непосредственную угрозу для себя, не понимают, где кончится война с терроризмом, и верят, что она направлена против арабов и мусульман. Целый ряд новых независимых СМИ (особенно спутниковое телевидение), созданных в последнее десятилетие, предоставляют экстремистам значительное пространство и время» (с. 417).

Что могут обещать умеренные? В 1990 г. и их партнеры по коалиции понимали необходимость завоевать сердца людей — была идея «нового мирового порядка», который наступит после окончания «холодной войны» и принесет благоденствие Ближнему Востоку. Схема представлялась простой: урегулирование путем переговоров арабо-израильского конфликта и получение экономических дивидендов за это. Но эта парадигма рухнула, и теперь задается вопрос: «Что выиграли умеренные, ведя переговоры с Израилем и сближаясь с США?» Палестина оккупирована, иракское население страдает от санкций, экономическое положение большинства государств ухудшилось. Общественное мнение не видит реальных причин подобного положение, бытуют теории заговоров («даже вина за атаку 11 сентября иногда возлагается на израильский заговор с целью дискредитации мусульманского мира») (с. 417).

Если преобладание теорий заговоров можно вывести из культурных и политических условий в регионе, то использование самоубийств, как инструмента террора, объяснить труднее. Теология не может его оправдать, но с точки зрения экстремистов этот инструмент очень эффективен, против него трудно защищаться, а экстремистские группы теряют меньше своих членов и наносят больше потерь своим врагам, чем при использовании методов обычной партизанской войны.

Автор призывает США, во-первых, не думать, что ненависть к ним на Ближнем Востоке стала всеобщей; во-вторых, поддерживать своих естественных союзников-правительства и элиту, для которых бин Ладин остается угрозой; в-третьих, дать вдохновляющее видение большинству общества, чтобы умеренные могли успешно сражаться в войне идей. Именно в этом направлении можно многое сделать. Люди устали от одних обещаний. Надо показать, что мировое сообщество поможет региону в развитии экономики, правительства осуществят остронеобходимые реформы, будет достигнут арабо-израильский мир. Необходимо вдохнуть надежду, помочь в войне идей тем, кто в глубине души против экстремистов, но кому «еще больше надоели их ежедневные унижения» (с. 418).

С. И. Кузнецова

Антитеррористическая война

Профессор военных наук Королевского колледжа (Лондон) напоминает, что объявленную Соединенными Штатами войну терроризму после 11 сентября 2001 г. сами террористы назвали войной против ислама (1). Пока неизвестно, под каким названием она войдет в историю, но нынешние схватки в Афганистане вряд ли можно считать началом третьей мировой войны, сравнимой по жертвам с первыми двумя.

11 сентября сфокусировало внимание на «террористической методологии» сети «Аль-Каиды» во главе с Усамой бин Ладином, выступающей под знаменем истинного ислама против христианства и иудаизма. Президент США и британский премьер-министр усиленно опровергают эти претензии, однако «с этой войной связано будущее ислама, а потому и характер власти во всех странах с мусульманским населением» (1, с. 63). В зону конфликта вовлечены Ближний Восток, Балканы, Центральная и Восточная Азия, Северная Африка. Значительное мусульманское население проживает в Северной Америке и Западной Европе. Согласно утверждениям «Аль-Каиды» США подверглись атаке за то, что они защищали врагов ислама, а Афганистан предоставил ей базы из-за совпадения интересов с «Талибаном». «Согласно Усаме бин Ладину, только Афганистан при режиме талибов был истинно исламской страной, что ставило под сомнение легитимность режимов Саудовской Аравии и Египта, а также и Пакистана[4]. Если бы заставить США не вмешиваться, то Ирак мог бы восстановить свою мощь, а Израиль был бы побежден» (1, с. 63).

Все это весьма отличается от третьей мировой войны, как она рисовалась в период «холодной войны». Это асимметричная война, в которой террористы атакуют не армию и полицию, а наиболее уязвимые элементы гражданского общества. По сути это старая тактика анархистов. Происхождение «Аль-Каиды» можно проследить от борьбы муджахидов с советскими войсками в Афганистане и создания там с западной помощью тренировочных лагерей для исламских бойцов, от коалиции США и консервативных государств Персидского залива после вторжения Ирака в Кувейт (бин Ладин более всего жаловался на появление американских сил в Саудовской Аравии, вблизи священных мест ислама).

Так можно ли считать кампанию США в Афганистане третьей мировой войной, спрашивает Фридман в заключение. «Это была бы точка зрения «Аль-Каиды», которая представляет себя глобальным фокусом политического движения, стремящегося повлиять на многие региональные конфликты, затрагивающие мусульманские народы… Напротив, Запад рассматривает эти конфликты как отдельные процессы» (1, с. 79). «Аль-Каида» стремилась нанести болезненный и унизительный удар США, чтобы подорвать их роль как мировой державы, поддержать радикалов, свергнуть консервативные режимы в исламских странах, т. е. развязать глобальную партизанскую войну. 11 сентября не было ее началом. Теперь есть свидетельства, что «Аль-Каида» обучала сомалийские племена, сражавшиеся с силами ООН (в них был значительный американский контингент) в 1993 г. Тактика «Аль-Каиды» включала удары по американским силам всюду, где они участвовали в конфликтах в развивающихся странах. И она принесла плоды ранее в Ливане (нападение камикадзе в Бейруте на американское посольство и казармы морских пехотинцев в 1983 г.), затем в Сомали. Успешная кампания в Афганистане должна разрушить ауру «Аль-Каиды», хотя полностью исключить ее как политическую силу нереально. Серьезный сигнал был послан Ираку.

«Война США против терроризма еще будет продолжаться, и нельзя полагать, что ее последующие стадии будут легче, чем первые. Она не может не потрясти местные и глобальные политические структуры, нередко совершенно непредсказуемо. Будут ли международные отношения столь перестроены в результате этого процесса, что это может быть названо третьей мировой войне, еще неизвестно» (1, с. 81).

О. Руа (Национальный центр научных исследований, Париж) отмечает, что единственный реальный конфликт между «Талибаном» и США был вызван пребыванием в Афганистане Усамы бин Ладина (2). Ранее американское правительство закрывало глаза на все нарушения прав человека талибами.

Бин Ладину и талибам «в определенные периоды и по одним и тем же причинам оказывали поддержку американцы, слепо доверявшие пакистанской политике, которая заключается в том, чтобы одновременно разыгрывать в Афганистане фундаменталистскую и пуштунскую карты. Эта слепота (или уступчивая политика) по отношению к Пакистану, внезапно завершившаяся 11 сентября 2001 г., все еще остается в некотором роде загадкой. В ее основе лежит, видимо, комплекс причин. Сюда относится… неявно выраженное намерение найти «хороших фундаменталистов», использовав их сначала против Советского Союза, а потом как карту в исламском мире» (2, с. 91).

У истоков «Аль-Каиды» стоят отряды добровольцев, засылавшихся американцами, саудовцами и пакистанцами сражаться в Афганистан в 80‑е годы. Во время войны в Персидском заливе произошло усиление антиамериканских настроений воинственного крыла исламистов, тогда как с Пакистаном организация оставалась связанной вплоть до 11 сентября. США всерьез обратили внимание на «Аль-Каиду» лишь после взрывов американских посольств в Восточной Африке в августе 1998 г., а врагом № 1 бин Ладин стал после 11 сентября. Вашингтон вначале пытался добиться его высылки, не затрагивая режима талибов, но это не удалось из-за эволюции «Талибана», который все более радикализировался под воздействием «Аль-Каиды» и на высылку (выдачу) не соглашался. Поэтому было принято решение о военном наступлении на талибов. «Режим талибов, отказавшийся предпочесть государственный резон исламской солидарности, практически совершил самоубийство. Любое политическое решение проблемы Афганистана зависит сегодня больше, чем когда-либо прежде, от создания коалиционного правительства, в котором должны быть представлены важнейшие этнические группы, а также от разъединения Афганистана и Пакистана» (2, с. 97-98).

С. И. Кузнецова

Геополитические последствия антитеррористической операции в Афганистане

М. Аюб (Университет штата Мичиган, США) исходит из тезиса о попытках США в ходе войны против терроризма развязать узел исламского экстремизма, который многие годы был в центре пакистаноафганских отношений (1). Можно отметить два достижения на этом пути: упрочение правительства умеренного пуштуна Хамида Карзая в Афганистане и заявленное намерение пакистанского президента Первеза Мушаррафа уничтожить террористические группы на своей территории. Но угроза нестабильности сохраняется. Террористы из «Аль-Каиды», разгромленные в Афганистане, находят убежище в Пакистане под покровительством сходных пакистанских организаций фундаменталистов (например, «Джамаат-уль-Улема-и-Ислам»). Пуштунские племена в Северо-Западной пограничной провинции Пакистана сочувствуют и «Аль-Каиде», и «Талибану». Нападение на индийский парламент 13 декабря 2001 г. свидетельствует, что ряды пакистанских террористов пополнились боевиками, бежавшими из Афганистана.

Усилия Мушаррафа покончить с экстремистами, разумеется, заслуживают поддержки, но в долгосрочной перспективе автор видит американскими союзниками Индию и Иран, как бы невероятно ни казалось последнее: «США не должны пренебрегать стратегической закономерностью растущего совпадения интересов Вашингтона, Нью-Дели и Тегерана» (1, с. 52).

В Афганистане никакому правительству, даже при поддержке ООН и США, еще долгое время не удастся контролировать всю территорию — будут продолжаться раздоры между отдельными командирами и этносами. Чтобы избежать фрагментации страны, следовало бы ввести на неопределенный срок 50 тыс. международных вооруженных сил, обученных методам ведения войны в горах. Но даже они не гарантировали бы успех, тем более в условиях соперничества соседей — Ирана, Пакистана, России.

Россия, Узбекистан и Таджикистан предпочли бы руководящую роль в Кабуле Северного альянса (при этом Узбекистан и Таджикистан поддерживают только своих соперничающих соплеменников). Иран также опасается пуштунов — опоры «Талибана» и их гонений на шиитов-хазарейцев. Он считает Пакистан клиентом Саудовской Аравии, а свою версию воинствующего ислама противопоставляет саудовскопакистанской. Наконец, Пакистан хотел бы большей доли власти в Кабуле у пуштунов, строгого ограничения влияния Северного альянса (учитывая его связи с Индией), крайним севером Афганистана, подальше от своей границы.

Поддержка «Талибана» являлась центром не только внешней, но и внутренней политики Пакистана. «Талибан» пестовался его спецслужбами для засылки террористов в индийскую часть Джамму и Кашмира, для усиления влияния исламистов среди офицеров и в правящих кругах Пакистана[5]. Этот процесс исламизации подпитывался притоком саудовских денег и ваххабитских идей по государственным каналам и через пакистанских мигрантов, работающих в королевстве. Именно в пакистанских религиозных школах обучались талибы, перебрасываемые затем через границу: Пакистан был главной опорой повстанцев, боровшихся с «марксистским режимом» и советскими войсками в Афганистане. «В 90‑е годы ключевая роль Пакистана в установлении власти пуштунского "Талибана" в Кабуле укрепила имидж Исламабада как основной опоры пуштунов в Афганистане и главного бастиона против намерений Ирана и России помочь доминировать в афганском государстве этническим меньшинствам за счет традиционно господствовавших пуштунов» (1, с. 57).

Поэтому отказ Пакистана после 11 сентября 2001 г. от поддержки «Талибана» оказался шоком для всех пуштунов и пакистанских фундаменталистов. Это может повлечь возрождение пуштунского сепаратизма (они никогда не примирялись с разделением на два государства) в Пакистане, что серьезно беспокоит его правящие круги. Исламские радикалы и часть офицерского корпуса не одобрили союз Мушаррафа с американцами против талибов, но большинство военных признали его решение, надеясь на помощь США в решении экономических проблем и отказ от поддержки Индии в грядущих индо-пакистанских конфликтах. Аюб предлагает все же учитывать возможность свержения Мушаррафа офицерами, недовольными вступлением Северного альянса в Кабул и репрессиями против воинственных исламистских групп в самом Пакистане и Кашмире; соответственно, будущее Пакистана ему представляется «весьма мрачным» (1, с. 59). Отсутствие стабильности в стране, в свою очередь, поднимает вопрос о безопасности ее ядерного арсенала.

В этих условиях у США и Индии две общие задачи: защитить регион от негативных последствий нестабильности в Пакистане и сдерживать Китай, долгосрочные цели которого могут войти в противоречие с интересами США и Индии. Общие подозрения относительно стремления Китая стать второй сверхдержавой — основа стратегического американо-индийского сотрудничества. Демократичность Индии — дополнительный стимул для его укрепления, что может стать «главной опорой проектируемого глобального демократического сообщества» (1, с. 61).

Иран, по словам автора, также стремится к демократии. Он враждебен «Талибану» и пакистанским экстремистам, нуждается в беспрепятственном экспорте нефти из Персидского залива и, соответственно, в региональной стабильности; часть прежних исламских революционеров превратилась в политических и экономических реформаторов. Причисление Ирана к оси зла, жесткая линия Буша «не будет или по крайней мере не должна быть поддержана» (там же). США заинтересованы в демократизации политической системы Ирана и в его реинтеграции в структуры безопасности Персидского залива. Правительство Хатами и большинство иранского народа, избравшего в парламент его сторонников, хотят проведения реформ и улучшения ирано-американских отношений. В интересах США поддержка и укрепление этих сил — «демонизация Ирана» теперь не отвечает никаким американским интересам. Это тем более ясно в условиях открытой враждебности Ирака и двойственности Саудовской Аравии, раздираемой противоречиями между ваххабитскими догмами, порождающими «Аль-Каиду», и тесными связями с США. Что касается саудовской нефти, как поставщика энергоресурсов для промышленного мира, то нефть и газ из России и Центральной Азии являются их альтернативными источниками. Подозрения относительно атомной программы Ирана также можно преодолеть в свете общего улучшения ирано-американских отношений. Для этого следует снять санкции на торговлю с Ираном и не препятствовать строительству нефтепроводов для каспийской нефти через Иран.

Таким образом, необходимо трехстороннее стратегическое сотрудничество США — Индия — Иран. В его осуществлении Индии, уже имеющей хорошие отношения с Ираном, предстоит сыграть роль посредника между Тегераном и Вашингтоном. Это трехстороннее сотрудничество может стать «наиболее положительным последствием войны США против терроризма в Афганистане» (1, с. 65).

А. Сайкал (директор Центра арабских и исламских исследований Австралийского национального университета) также считает, что в результате разгрома «Талибана» фанатичный политический ислам вынужден отступать во всем регионе. Но осуществление его маргинализации требует бо́льшей ясности стратегии США, которые только после 11 сентября нанесли решительный ответный удар.

В Афганистане задача правительства Хамида Карзая — внедрить демократические институты, добиться политической стабильности и подготовить всеобщие выборы в середине 2004 г. Главная опасность этого переходного периода — центробежные силы в лице местных военачальников со своими собственными армиями. Угроза фрагментации страны усугублялась американской тактикой поддержки этих военачальников во имя охоты за остатками отрядов «Талибана» и «АльКаиды». Эта практика вкупе с отказом распространить действия Международных сил помощи безопасности (МСПБ) за пределы Кабула может подорвать любые надежды на установление прочной центральной власти, ибо нельзя найти замену международному источнику единства и стабильности страны. Кроме того, промедление в оказании обещанной международной финансовой помощи так и оставит население в зависимости от возделывания, производства и сбыта наркотиков, а также оружия.

Стабильность в Афганистане связана также с ситуацией в соседних странах. Сайкал полагает, что обещания пакистанского президента П. Мушаррафа США и мировому сообществу о борьбе с исламским экстремизмом не смогут быть выполнены из-за его окружения, — пакистанские спецслужбы были главными спонсорами исламских террористов. Ему необходимо полностью перестроить спецслужбы и деполитизировать армию. Пока же в спецслужбах многие по прежнему связны с «Талибаном» и «Аль-Каидой», а решающую роль в политике играет Национальный совет безопасности, который не дает погаснуть кашмирскому конфликту, что оправдывает сохранение власти военных, препятствует как урегулированию противоречий с Индией, так и демократизации Пакистана. Во имя победы в Афганистане США простили Пакистану его поддержку «Талибана» и «Аль-Каиды» и превратили его после 11 сентября в важного союзника в борьбе с терроризмом, щедро оплатив этот союз снятием санкций, введенных в 1998 г., и финансовой помощью по линии МВФ и Мирового банка[6]. Весьма дружественные отношения установили США и с государствами Центральной Азии за предоставление военных баз и доступ в воздушное пространство. Только в отношении Ирана продолжается жесткий курс Вашингтона.

Таким образом, США и их союзники стоят перед выбором: оставаться ли полностью вовлеченными в дела Афганистана еще на десятилетие или рисковать увидеть возобновление в нем хаоса. «Однако все более сомнительно, что США и их союзники намерены оставаться в Афганистане на столь длительный срок или оплачивать стоимость такого вовлечения, особенно если разразится новый международный кризис» (2, с. 54).

К. Страхота (Центр востоковедных исследований, Варшава) также подчеркивает определяющую роль США в Афганистане после разгрома талибов. Именно американская поддержка решает, какое влияние имеет тот или иной афганский военачальник. Во имя создания стабильности в стране и обеспечения собственных интересов США существенно пересмотрели свои отношения с Пакистаном, Россией и государствами Центральной Азии, что включало военное сотрудничество с первым, военное присутствие в Узбекистане, Киргизии и Таджикистане. США также участвовали в конференции под эгидой ООН в Санкт-Петербурге в конце 2001 г., на которой были определены основные контуры политической системы послевоенного Афганистана. Ему была обещана финансовая помощь в восстановлении экономики, возобновилось обсуждение проектов строительства трубопровода от Каспия через Афганистан в Пакистан и Индию.

Планам достижения стабильности угрожают сохранившиеся разрозненные отряды боевиков из «Талибана» и «Аль-Каиды», но еще более «системные проблемы»: в Афганистане никогда не было сильного централизованного государства, власть правительства не простиралась на всю территорию страны; сейчас также губернаторы сохранили свою самостоятельность, продолжается этническое противостояние между пуштунами и северными национальными меньшинствами, а в среде последних между таджиками и узбеками; в результате военных действий, которые шли почти без перерывов с 1979 г., выросли поколения, не знающие мира и методов решения вопросов помимо применения оружия.

На будущее Афганистана непосредственно влияет и общее изменение ситуации во всем регионе Юго-Восточной и Центральной Азии в ходе антитеррористической войны. Прежде всего, укрепились позиции США в регионе. Если до 11 сентября главным игроком в Афганистане был Пакистан, как «соавтор» и спонсор «Талибана», то после 11 сентября США затронули многие пакистанские интересы, лишив его афганских союзников. Тем не менее Пакистан остается самым важным соседом Афганистана (не только общая граница, но и многочисленное пуштунское меньшинство, личные связи афганских политиков, живших в Пакистане в изгнании). Проамериканская позиция Исламабада окажется благоприятной для американской концепции стабилизации в Афганистане, включающей возобновление планов строительства трансафганского трубопровода.

Изменилась роль в регионе России и Ирана, которые традиционно поддерживали Северный альянс. Эта поддержка укрепила их позиции в новом Афганистане, но они опасаются растущей роли США, поэтому «используют внутренние конфликты в Афганистане, чтобы торпедировать идею трансафганского трубопровода, а также упорно противодействуют постоянному американскому военному присутствию в Афганистане и регионе в целом» (3, с. 172).

США несомненный победитель, ибо достигнута основная цель Вашингтона — разгром баз «Аль-Каиды». Но в дальнейшем он может столкнуться с множеством проблем из-за растущей напряженности на Ближнем и Среднем Востоке, планируемого перенесения антитеррористических операций в Ирак и прочих осложнений международной обстановки. В Афганистане не приходится ожидать быстрой стабилизации, ибо укрепление роли кабульского правительства требует создания постоянной армии и финансовой помощи.

В отличие от Сайкала, Страхота уверен: «Маловероятно, что США сократят свое вовлечение в Афганистан и соседние страны в обозримом будущем. И такой подход только укрепят сохранение американо-иранской напряженности отношений или возможная военная операция в Ираке. Афганистан и весь регион останутся самой важной сферой американской активности, а поэтому и объектом беспокойства для других стран, особенно России, а также Индии, Пакистана и прежде пассивного Китая» (3, с. 174).

С. И. Кузнецова

Рашид А. Афганистан: Конец политики трясины

Ахмед Рашид — корреспондент «Far Eastern economic review» и «Daily telegraph», автор ряда работ о Центральной Азии[7] — констатирует, что «Талибан» наиболее демонизируется и подвергается остракизму мировым сообществом[8]. Однако изоляция Афганистана лишь превращает его в питательную почву терроризма, распространения оружия и наркотиков, а также исламского фундаментализма. Гражданская война на его территории питает исламистские движения в Пакистане и республиках Центральной Азии (ЦА).

Исламский мир обычно восхваляет любого выступающего против гегемонии США, поэтому в пантеон героев исламских фундаменталистов после Саддама Хусейна и Муаммара Каддафи был включен и Усама бин Ладин, вернувшийся в Афганистан в 1996 г. В воинских подразделениях «Талибана» помимо пуштунов примерно 1/3 составляли неафганцы: сотни арабов под начальством бин Ладина, узбеки из Исламского движения Узбекистана (ИДУ), уйгуры из Китая, кашмирцы, иранцы, чеченцы, пакистанцы. В общем, талибы укрывали всех борющихся против светских правительств у себя на родине. Так, ИДУ предпринимало попытки вторжения в Узбекистан в 1999 г. и в Узбекистан, Киргизию и Таджикистан в 2000 г. Чеченцы и их семьи получили убежище и проходили тренировки в Афганистане.

Военная экономика Афганистана держится криминальным экспортом оружия и наркотиков. По данным доклада ООН в феврале 2001 г., страна стала крупнейшим производителем опиума (с. 402); для его продажи функционировала обширная межнациональная сеть, включавшая ЦА, Пакистан, Иран, государства Персидского залива, Закавказья и Чечню. Чеченская сеть «возможно наилучшая в мире. Чеченцы провозят сырье опиума, произведенного «Талибаном», через Россию и Восточную Европу на западноевропейские рынки» (с. 403). Опиум финансирует действия ИДУ, уйгурских сепаратистов в Китае, от него зависит бин Ладин. Выращивание мака заменило возделывание пшеницы в Афганистане. Крах традиционного земледелия усугубил военные тяготы и вынудил к бегству в города, куда поступает гуманитарная помощь, и за рубеж. Примерно 3 млн. беженцев живут в Пакистане и Иране, 1 млн. — на Западе (с. 405).

В политике США по отношению к Афганистану или всему региону ЦА не было всеобъемлющей стратегической линии. «В 1992–1994 гг. США спокойно соглашались с неудачными попытками Пакистана и Саудовской Аравии привести к власти бывшего лидера муджахидов и жесткого исламиста Г. Хикматьяра. В 1994–1996 гг. они вновь спокойно поощряли тех же своих союзников "Талибана" надеясь, что он искоренит наркотики, вышлет арабских бойцов и обеспечит доступ к газопроводу из Туркмении в Пакистан (избежав переговоров с Ираном). Антипатии талибов к шиитскому Ирану также соответствовали усилиям США изолировать Иран. После 1996 г. администрация Клинтона была вынуждена дистанцироваться от "Талибана" вначале из-за кампании феминистов, завербовавших Хилари Клинтон и звезд Голливуда, чтобы поднять вопрос о дискриминации афганских женщин, но открыто выступить против "Талибана" заставило США присутствие бин Ладина. Предполагаемый террорист стал фокусом афганской политики Вашингтона» (с. 405-406). В начале 1999 г. США ввели санкции против «Талибана», за которыми в ноябре последовали санкции Совета Безопасности ООН. Ирония судьбы, что политика США по отношению к Афганистану больше совпадала с политикой их врага Ирана и соперника — России, чем с действиями союзника — Пакистана. «Вместо того чтобы проводить стратегическую политику в регионе, США использовали санкции как знак неодобрения "Талибана" мировым сообществом. Однако подобная политика просто поощряла большее упорство «Талибана» в сопротивлении нажиму США. Это положение только поднимало престиж «Талибана» у исламских фундаменталистов» (с. 406).

В декабре 2000 г. Совет Безопасности ООН по совместному предложению России и США ужесточил санкции против Афганистана, требуя закрытия тренировочных лагерей террористов и экстрадиции бин Ладина: «Впервые два врага времен холодной войны столь тесно сотрудничали по проблеме терроризма» (с. 407). Однако Рашид полагает, что эмбарго на поставки оружия «Талибану» не могло установить мир; необходима также международная помощь для восстановления экономики страны и гражданского общества.

В заключение он вновь подчеркивает, что американская политика по отношению к Афганистану — лишь краткосрочное наказание, а не дальновидная политика. Разрушительные силы, излучаемые Афганистаном, — часть общей картины краха его государственных структур, общества и экономики. Только решая эти общие проблемы, «Запад может надеяться эффективно ответить на угрозы терроризма, бин Ладина и контрабанды наркотиков. Санкции не принудят "Талибан" порвать с бин Ладином и прекратить поддержку экстремистов. Это может сделать продуманная стратегическая политика, направленная на заключение устойчивого мира» (sustainable peace-making) (c. 410).

С. И. Кузнецова

Клейр М. Продвижение постиндустриальных методов ведения войны на глобальное поле сражения

М. Клейр (Гемпширский колледж, Великобритания)[9] исходит из тезиса о кардинальном изменении глобального поля сражений после 11 сентября 2001 г. в не меньшей степени, чем после нападения на Перл Харбор в 1941 г. и ядерных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки в 1945 г. До 11 сентября большинство аналитиков считали, что в следующей войне США будут сражаться с хорошо вооруженными армиями современного государства (Иран или Китай), вместо этого Америка втянута в глобальную борьбу против тайной, многонациональной террористической организации, возглавляемой религиозными фанатиками. Методы войны индустриальной эпохи сменились постиндустриальными методами ведения войны. Последние основаны на действиях иррегулярных сил плюс применении необычных методов, позволяющих причинить несоразмерный ущерб более мощному противнику.

Партизаны, революционеры всегда полагались на необычные методы военных действий против властей, но 11 сентября — это не обновленный вариант этих методов, а «глобальная атака на саму структуру современного западного общества. И несмотря на антизападную идеологию, она глубоко укоренена в высокотехнологические, транснациональные процессы глобализации» (с. 433). «Аль-Каида» — не единственная террористическая группа с такими характеристиками. Например, «Тамильские тигры» Шри-Ланки создали международную сеть для получения взрывчатки, используемой террористами-самоубийцами.

С 90‑х годов стали очень редкими межгосударственные войны (одно из исключений — война в Персидском заливе), преобладают внутренние вооруженные конфликты: борьба революционеров (или фундаменталистов) за установление режимов более «правильных» идеологически (или религиозно), угнетенных национальных меньшинств — за свое этнически чистое государство, местных милитаристов — за контроль над ценными ресурсами (золото, нефть, алмазы). В них участвуют непрофессиональные солдаты, нередко подростки, вооруженные простым оружием, наносящие удары не по армии правящего режима, а по важным объектам городской инфраструктуры (банки, вокзалы). «Поскольку государство в развивающихся странах часто рассматривается как фактор модернизации, любой современный объект — особенно промышленный — считается законной мишенью. В результате войны в Чечне, Конго, Либерии, Сьерра Леоне фактически превратились в войны деиндустриализации» (с. 435).

Для почти всех этих конфликтов характерны криминальные формы добывания средств: наркобизнес у «Талибана», незаконная продажа алмазов у Революционного объединенного фронта в Сьерра Леоне и УНИТА в Анголе; другие организации специализируются на похищении детей, распродаже заповедных ресурсов. Тем самым все они срослись с глобальной теневой экономикой, используют методы многонациональных корпораций и, будучи противниками глобализации, зависят от операций ее финансовой и коммуникационной структур. Это одинаково относится к Усаме бин Ладину, повстанцам Колумбии и милитаристам Конго.

В Шри-Ланке и на Ближнем Востоке обыденной практикой стали взрывы террористов-самоубийц, их апогей — атаки 11 сентября на Нью-Йорк и Вашингтон. Чтобы подорвать доверие населения к властям, продемонстрировать их бессилие, террористы убивают полицейских, сборщиков налогов, школьных учителей, а «вооруженные исламские группы» в Алжире вырезают всех жителей отдаленных деревень. Применяется также тактика экономической войны: убийства туристов в Египте заметно уменьшили его доходы от туризма, многие убеждены, что в перспективе возможно использование компьютерных вирусов, чтобы парализовать финансовую и коммуникационную системы передовых индустриальных стран.

11 сентября ярко продемонстрировало, что «предположительно презирая все западное, солдаты многонациональной армии Усамы бин Ладина (и других подобных армий) вполне готовы использовать современные информационные технологии — мобильные телефоны, компьютеры, Интернет, международную банковскую сеть, СМИ» (с. 436). «Аль-Каида» и другие террористические группы могут также получить доступ к современным фармацевтическим технологиям, чтобы производить биологическое оружие.

Применение террористами новейших технологий показывает тесную связь между экономической глобализацией и появлением новых форм бунта; создавая анклавы изобилия в мире нищеты и стагнации, улучшив жизнь в одних странах, она умножила риск конфликтов в других. Эта тенденция особенно заметна в Африке, на Ближнем Востоке, в Юго-Восточной Азии. Например, азиатский экономический кризис 1997 г. вызвал в Индонезии конфликт между коренным населением и китайской общиной; экономическое недовольство обостряло антагонизм израильтян и палестинцев, тамилов и сингалов Шри-Ланки.

Глобализация ассоциируется с вторжением западных ценностей и норм поведения в традиционное общество, вызывая возмущение тех, кто чувствует себя отчужденным от (или опасается) мировой потребительской культуры. Отсюда тоска по прежним, предположительно более справедливым временам, желание многих последователей исламского фундаментализма воссоздать утопию раннего ислама, причем лидеры «Талибана» готовы использовать для этой цели вооруженное насилие. В ряде случаев выступления антиглобалистов приобретают резко антиамериканский характер, поскольку передовые позиции США в мировой торговле, инвестициях, информационных технологиях порождают антиамериканские чувства у тех, кто остался в нищете.

Таким образом, глобализация является дополнительным фактором возникновения конфликтов и нередко определяет выбор их лишений. Протестуя против глобализации, многие повстанцы и террористы используют ее достижения. «Такие международные террористические группы, как «Аль-Каида» и «Тамильские тигры», удивительно напоминают крупные многонациональные компании с их коммуникационными, информационными, финансовыми сетями» (с. 437).

Постиндустриальные методы ведения войны бросают опасный вызов мировому сообществу и status quo таких держав, как США. «Аль-Каида» и ей подобные террористические группы вкупе с международными криминальными организациями с успехом проломили брешь в долговременной обороне западного общества, и теперь политическое насилие и организованная преступность остаются заметными чертами мировой арены. Поэтому необходимы понимание постиндустриальных методов военных действий и разработка стратегии противостояния им.

С. И. Кузнецова

Брукс Р. А. Либерализация и воинственность в арабском мире

Автор (Северо-западный университет, США) рассматривает несколько альтернативных путей долгосрочной борьбы с исламистским терроризмом.

Одно из решений — репрессии против фундаменталистских исламистских движений. К такой политике ближневосточные режимы чаще всего и прибегают (Египет, Сирия). Однако такая политика не лишает эти движения народной поддержки, а лишь радикализирует их, исключая из игры внутри политической системы.

Второе решение — подрыв самого исламского фундаментализма. Однако политический ислам занял вакуум, образовавшийся после того, как светские идеологии (национализм, социализм и либерализм) не сумели удовлетворить духовные и материальные нужды арабов. Поэтому у Запада нет идеологической альтернативы политическому исламу, причем попытки уменьшить его привлекательность лишь дадут обратный эффект.

Третьим, правильным, путем автор считает поощрение либерализации политических систем арабского мира. «Легализация исламистских и других партий дала бы массовый и мирный выход религиозному чувству. Она также усилила бы умеренные движения — те, которые выступают за мирное участие в политике, — против воинствующих групп, использующих для достижения своих целей насилие. Либерализация сделала бы бессодержательными претензии воинствующих групп на то, что они предлагают единственные жизнеспособные средства изменения ситуации» (с. 612-613). К тому же либерализация может усилить влияние умеренных внутри самих исламистских движений. Получив место внутри политической системы, последние больше не смогут отказывать режиму в легитимности. Это во многом удержит их от вооруженной борьбы из-за опасения, что международные антитеррористические кампании будут угрожать государству, в котором они теперь могут вести легальную деятельность. Без либерализации эти группировки, наоборот, мало теряют и много выигрывают, финансируя насилие в своей стране и за рубежом.

Наконец, участие исламистских партий в политике может способствовать проведению реформ, направленных на сокращение бедности и расширение числа лиц, пользующихся избирательными правами, что устранит сами причины деятельности боевиков. «Короче говоря, либерализация может способствовать кооптации в систему возникающих воинствующих движений и ослаблению существующих, делая для этих групп и их сторонников выгодной поддержку мирного, политического, пути к изменениям» (с. 616).

Однако встает вопрос: могут ли исламисты быть демократами? Распространено мнение, что ислам в корне несовместим с демократией. В качестве аргументов сторонники такой точки зрения приводят тотальную природу ислама (он охватывает своими предписаниями все сферы общества, личности и политики, не признает четкого деления между «церковью и государством»), иерархичность власти в исламе и акцент на коллективную (а не индивидуальную) идентичность. Однако ислам — не монолитное учение. Это сложная совокупность различных идей, доктрин, практик и линий поведения. Ряд аспектов ислама совместим с демократией — совещательная практика (шура), единодушное мнение алимов по вопросам фикха (иджма), независимое суждение — самостоятельное истолкование норм ислама (иджтихад). Еще Мухаммад отвергал тиранию, что, по мнению автора, указывает на зачатки ответственного перед населением правительства. Возможность того, что, будучи включенными в политическую систему, исламистские группировки станут более умеренными, подтверждается, например, поведением «Братьев-мусульман» в Иордании, исламистов в Кувейте. Наиболее яркий пример смягчения радикализма — ситуация в Иране, где неспособность теократического режима справиться с экономическими трудностями вызвала в конце 90‑х годов сдвиг к реформам и демократизации.

Однако в целом, несмотря на потенциальные выгоды либерализации, арабские режимы не готовы к ней. Элиты боятся потери позиций, а лидеры — вмешательства Запада в свою внешнюю политику. Высказываются и опасения, что исламистские партии вовсе не станут умеренными, забывая, что, включившись в систему, они испытают на себе ее механизм сдержек и противовесов. Есть и вероятность дискретизации этих партий, если они, придя к власти, продемонстрируют неспособность выполнить собственную программу.

Конечно, после либерализации «эти режимы могут менее охотно поддерживать прозападную политику, но даже у государств с большим количеством исламских черт будут значительные стимулы соблюдать правила мировых институтов и норм» (с. 620). Им необходимо продавать нефть, привлекать иностранные инвестиции, получать займы МВФ. Такие режимы, относясь с растущим подозрением к политическим и дипломатическим инициативам США в регионе, все же будут менее склонны вести против них войну. В экономической сфере такие режимы могут отвергнуть неолиберальную ортодоксию и приступить к реализации серьезных программ социального обеспечения. Тем самым будет прегражден путь экстремизму.

США следует поддерживать членов правящей верхушки, выступающих за либерализацию (наиболее сильно стремление к ней в Бахрейне, Катаре и Кувейте); организовывать международные конференции, чтобы способствовать этому процессу; выступать за международное признание реформаторски настроенных неправительственных организаций и лиц и оказывать им финансовую помощь; поддерживать подобные инициативы своих европейских союзников, на которых на Ближнем Востоке смотрят с меньшим подозрением. Критику определенных явлений общественной жизни арабских стран следует высказывать сдержанно — если целью является усиление, а не ослабление умеренных государственных деятелей. В частности, иранский случай показывает: провоцирующие заявления и выражения вроде «оси зла» (Дж. У. Буш) «часто ведут к подрыву позиций реформаторов и укрепляют аргументы боевиков и экстремистов» (с. 622).

К. А. Фурсов

Фуллер Г. Э. Будущее политического ислама

Чем были события 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, ставит вопрос Г. Фуллер, бывший вице-президент Национального совета по разведке ЦРУ (National intelligence council at CIA), — последним вздохом исламского радикализма или первым залпом жестокой конфронтации между исламскими экстремистами и Западом? Как это скажется на будущем мусульманского мира? Ответы на эти вопросы, считает он, отчасти зависят от действий администрации Буша, которая, по крайней мере, уже продемонстрировала экстремистам, что они уязвимы даже в Афганистане. Впрочем, здесь есть серьезные проблемы. Так, хотя Буш постоянно подчеркивает, что война против терроризма — это не война против ислама, что религия — это одно, а политика — другое, в исламе невозможно отделить политическое от религиозного: если в основе политического дискурса Запада лежат Великая хартия вольностей, американская и французская революции, то политические рецепты мусульман содержатся в Коране и хадисах.

«Как из ислама, так и из исламизма едва ли можно почерпнуть много о том, каким должно быть современное исламское государство, — хотя бы потому, что их до сих пор слишком мало, и ни одно из них не является хорошей моделью. Однако сегодня исламисты используют общие мусульманские идеалы как основу для критики режимов, которые они считают авторитарными, некомпетентными и нелегитимными, для наступления на эти режимы или даже для их свержения» (с. 50).

Большинство западных наблюдателей рассматривают политический ислам как навсегда данную совокупность текстов, предписывающих один-единственный путь. Именно такой подход часто приводит к ошибочному выводу о несовместимости ислама с демократией. На самом деле реальная проблема не в исламе, а в том, чего хочет мусульманин и как в соответствии с этим он интерпретирует ислам. Современный ислам очень динамичен и представлен не только бин Ладином и «Талибаном», но и либерально настроенными мыслителями и деятелями.

К сожалению, до недавних пор (за редкими кратковременными исключениями) ислам в течение нескольких столетий находился в состоянии интеллектуальной стагнации. Западные колонизаторы ослабляли и маргинализировали исламские институты и мысль; националистическое послеколониальное руководство действовало, в сущности, не лучше, опираясь на квазифашистские модели авторитарного контроля. И только сейчас ислам вступает в период обновленной активности, свободы и независимости.

Процесс диверсификации и эволюции в современном исламизме движим различными внутренними силами. Он зависит от терпимости со стороны местных режимов, с одной стороны, и существующего глобального порядка — с другой. Что касается местных режимов, то они, как правило, видят в исламизме вызов и угрозу и стремятся к его подавлению. Неудивительно, что в такой ситуации почти все исламисты выступают за политическую демократию.

Определенный скептицизм относительно способности исламистов создать современное демократическое государство связан с тем, что три исламистских государства — Иран, Судан и талибский Афганистан — не справились с этой задачей. Однако, считает Фуллер, здесь необходимо учитывать тот факт, что все эти режимы были установлены в результате либо социальной революции, либо военного переворота, либо гражданской войны, что почти автоматически придает новому режиму деспотические черты.

Настоящей проверкой исламистов на «демократизм» может стать лишь их приход к власти через выборы. До сих пор единственным прецедентом такого рода был краткий опыт правления возглавляемой исламистами коалиции в Турции. Однако уже через год военные прервали эксперимент.

Либеральная эволюция политического ислама сталкивается с серьезными препятствиями. Прежде всего, это репрессии со стороны властей, загоняющие исламистов в подполье, в заговоры, в террор. Второе препятствие — международная политика, загоняющая исламистов, будь то палестинцы, китайские уйгуры, филиппинские моро или кашмирцы, в угол. В таких ситуациях ислам становится знаменем освободительной борьбы. Третье препятствие обусловлено горькой историей исламистов, ощущающих на себе «железную пяту» сильных современного мира, например США (или, если говорить о региональном уровне, Израиля), которые поддерживают недемократические режимы, опасаясь, что демократизация приведет к власти исламистов.

Разумеется, последние тоже заслуживают критики за то, что часто играют и заигрываются в политические игры. Так, в странах, где они разрешены, исламисты часто занимают радикальные позиции, чтобы оказывать давление на правительство, демонстрировать его недостаточную приверженность исламу (Малайзия, Египет, Кувейт).

Парадоксально, что в то время, как жители Запада опасаются угрозы ислама, мусульмане чувствуют себя окруженными Западом, видят свое политическое бессилие перед ним. Правители мусульманских стран боятся гнева своих западных патронов, поддержка которых крайне важна для них.

Неудивительно, что в таких условиях раздраженное население воспринимает войну Запада против терроризма как войну против ислама. Возникает порочный круг: неудовлетворенность населения существующим положением ведет к акциям, направленным против режима; эти последние влекут за собой репрессии, ответом на которые становится террор; далее происходит вмешательство США, которые в результате становятся врагом исламистов, и возникает картина, которая внешне вроде бы похожа на хантингтоновское «столкновение цивилизаций».

Несколько режимов в мусульманском мире решили сыграть в крайне опасную игру — «переисламить исламистов» (out‑Islam Islamists), т. е. стать еще большими мусульманами, чем они. Способ прост: дать более жесткую интерпретацию ислама, чем исламисты. Так, в Египте контролируемый правительством влиятельный Университет аль-Азхар демонстрирует крайнюю нетерпимость, то же происходит в Пакистане. Суть дела не в мусульманской программе, ислам здесь лишь средство борьбы между государством и его противниками.

Аналогичным образом «ислам и исламистские движения сегодня становятся главным источником коллективной идентичности для тех, кто крепит единство в противостоянии наступлению западной культуры. (…) Отождествление себя с уммой, международным исламским сообществом привлекательно тем, что создает новые связи солидарности, которые можно превратить в международную силу» (с. 55).

Исламисты очень часто оказываются вовлечены в геополитическую борьбу. Например, в 80‑е годы соперничество между Саудовской Аравией и Ираном было по сути борьбой суннитов и шиитов, в которой саудийцы надеялись на победу ваххабитской версии ислама в иранской революции. Многие радикальные исламские группы на Филиппинах, в Центральной Азии, на Кавказе, в Афганистане, Пакистане и других местах представляют собой продукт экспорта ваххабизма, попавшего на благодатную местную почву.

Чем хуже социальная, экономическая и политическая ситуация в мусульманском мире, чем ниже уровень жизни, тем сильнее стремление людей опереться на традиционные ценности. «В результате даже несмотря на либерализацию некоторых исламистских движений, большая часть мусульманского сообщества движется в другом направлении, становясь более жестким и менее терпимым и современным» (с. 56), что создает проблему не только для мусульман, но и для Запада. События 11 сентября продемонстрировали это со всей очевидностью. Даже те мусульмане, кто относится к взрыву «башен-близнецов» как к чудовищному преступлению, считают, что он станет хорошим «уроком» для США и заставит их изменить свою ближневосточную политику. Мусульмане не испытывают ненависти к США как таковым, однако они считают, что именно политика США блокирует их стремление к свободе и нормальной жизни, консервирует коррумпированные репрессивные режимы в их странах, и поддерживают Израиль. В такой ситуации Америка тем более должна избегать манихейского подхода — «мир должен быть либо с нами, либо с террористами». Вместо этого необходимо поддерживать в мусульманском мире те силы, которые способны реформировать ислам в демократическом направлении, как это когда-то произошло с Турцией, а сейчас отчасти происходит в Кувейте, Бахрейне, Марокко, Иордании, Йемене, Малайзии и Индонезии. Правительства этих стран стремятся избежать социального взрыва, к которому неминуемо ведут действия исламистов. Показательно, что граждан и подданных именно этих стран, по сути, нет среди террористов, а египтян и саудовцев предостаточно.

Террористы должны быть наказаны, заключает автор. Однако если Вашингтон ограничится карательными действиями, и они станут его единственной реакцией на кризис в мусульманском мире, это обернется катастрофой для США, а в истории мусульманского мира откроется новая жестокая страница с антиамериканскими строчками (с. 60).

А. И. Фурсов

Али Т. Реколонизация Ирака

15 февраля 2003 г., пишет Т. Али, известный специалист по «третьему миру», член редколлегии «New left reiews», 8 млн. людей пяти континентов вышли на улицы крупнейших городов мира (Лондон, Париж, Рим, Мадрид, Брюссель, Афины, Стамбул, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Чикаго, Монреаль, Мельбурн и др.), протестуя против готовящейся агрессии США и их союзников в Ираке. Несмотря на эту первую в истории подлинно глобальную манифестацию, 21 марта английские и американские войска высадились в Ираке. Республиканская администрация использовала травму, которую нанесли американскому обществу события 11 сентября, чтобы реализовать свой имперский план, первый пункт в котором — оккупация Ирака. Воплощаемая ныне программа была впервые обнародована в 1997 г. под названием «Проект нового американского столетия». Под ней стоят подписи известных политиков (Д. Чейни, Р. Рамсфелда, П. Вулфовица, Дж. Буша, З. Хализаде, Э. Абрамса, Д. Куэйла) и интеллектуалов (Ф. Фукуямы, М. Дектера, Л. Либби, Н. Подгореца). В связи с этим Т. Али вспоминает вдохновителя Вашингтонского консенсуса неолиберала Ф. Хайека, приветствовавшего бомбардировки Ирана в 1979 г. и действия англичан против Аргентины в 1982 г.

Главная мысль «Проекта» проста: Америка не может позволить себе самодовольно почивать на лаврах после окончания «холодной войны»; ей необходимы военная мощь и сохранение мировой гегемонии; ради этих целей Америка должна применять силу — всегда и везде (с. 8).

Ясно, что для администрации, руководствующейся такой программой, теракт 11 сентября 2001 г. был даром небесным. Уже на следующий день в Белом доме в Совете безопасности обсуждали вопрос, по кому наносить удар, — по Ираку или по Афганистану. Операция в Багдаде была запланирована на сентябрь 2002 г. Стать жертвой Ираку «помог» целый ряд обстоятельств. У Ирака — вторые в мире запасы дешевой нефти; в 2000 г. Багдад перешел с долларов на евро в расчете за экспорт, т. е. двинулся по пути президента Венесуэлы Чавеса и иранских мулл. Существование режима Саддама было стратегическим раздражителем для израильских военных. Наконец, блицкриг должен был преподать урок другим странам Ближнего и Дальнего Востока.

Англо-американская агрессия расколола Европу — впервые после окончания «холодной войны», и это приняло форму внутризападного скандала (с. 16). В то время как правые режимы Аснара в Испании и Берлускони в Италии поддержали США, французские и немецкие социалисты выступили против. Впрочем, времена искреннего антиамериканизма европейцев в духе де Голля давно в прошлом, и вскоре Ширак и Блэйр помирятся, а немцы сделают вид, что не понимают истинной роли Англии в Евросоюзе — «троянского мула» США (с. 17). На Ближнем Востоке, пишет Т. Али, возник знакомый ландшафт лицемерия и сговора. Мубарак дал свободно пройти американским кораблям через Суэцкий канал, Саудовская Аравия и Турция позволили разместить на своей территории ракеты, мелкие государства Персидского залива вообще выступили пешками в игре Вашингтона, Сирия и Иран попытались сохранить хорошую мину при плохой игре. Лига арабских государств превзошла саму себя в качестве коллективного выражения позора; она осудила войну — ту самую, в которой большинство ее членов принимало участие на стороне США (с. 12).

Реальность «международного сообщества», которое в действительности означает американскую глобальную гегемонию, никогда не была столь ясной, как в ситуации с Ираком. Мало кто рискнул открыто выступить против США. Но исключения все же были. Единственным политическим органом, который действительно пытался остановить войну, был турецкий парламент, выступивший как против США, так и против своего правительства. В Индонезии Мегавати призвала к созыву чрезвычайного заседания Совета Безопасности ООН (которая теперь больше похожа на Организацию американских наций), чтобы заклеймить на нем США. Президент Малайзии Махатхир потребовал отставки Кофи Аннана. И это, пожалуй, все. Сегодня, замечает Али, нет Советского Союза, который, как во время Суэцкого кризиса 1956 г., одним-единственным заявлением мог охладить наступательный пыл Запада (с. 17).

Война в Ираке планировалась по типу войн в Югославии и Афганистане. Политики и генералы в Вашингтоне и Лондоне рассчитывали на полное повторение косово-кабульской модели — массированные бомбардировки плюс фактический отказ от помощи своим «клиентам» бывших стран-патронов (Россия, Пакистан). С Ираком так не получилось. К тому же иракская армия не развалилась при первом же выстреле, как ожидалось. Действия американцев превратили их в глазах большинства арабов в «новых крестоносцев, а Саддама Хусайна — в героя арабского мира. Шииты вовсе не встретили оккупантов с распростертыми объятиями. Единственно приемлемая для американцев интерпретация этой ситуации англо-американцами — Саддам оставил больное общество, и теперь приходится иметь дело с его наследием. Как заявил один американский капрал, «иракцы — больной народ, а мы — химиотерапия» (с. 14-15).

Ни Европа, ни Россия, ни Китай не помогут Ираку. Страна и регион в целом должны надеяться на самих себя, и раньше или позже кольцо коррумпированных и жестоких тираний вокруг Ирака будет прорвано. «Если существует хотя бы один регион, где клише, согласно которому классические революции принадлежат прошлому, продемонстрировало свою несостоятельность, то это арабский мир. В тот день, когда Мубарак, Хашимиты, Асад и другие династии будут сметены народным гневом, с американским и израильским высокомерием в регионе и по отношению к нему будет покончено» (с. 17-18).

Разумеется, в этом арабским народам должно помочь глобальное антиимпериалистическое движение. Оно должно не только протестовать, но и разоблачать любые попытки реколонизации Ирака в духе нового издания мандата Лиги Наций 20‑х годов. Именно такую трактовку реколонизации пропагандируют телеканалы Мердока, BBC и CNN в стремлении объединить Запад. Единственным ответом на такие попытки Али считает лозунг, с которым в феврале 2003 г. протестовали против американской агрессии в Ираке демонстранты в Сан-Франциско: «Ни вашей войны, ни вашего мира» (с. 19).

А. И. Фурсов