Музей

Музей был Барсовым ^{3} задуман.

Его Милютин ^{4} предрешил,

Который город строил умно, —

Как дом,

Где сам с семейством жил.

Он свято следовал завету

Чтить предков,

Как отца и мать.

Предав земле их тело,

В Лету

Бессмертных душ не окунать.

И, дабы помыслы сверяли

Мы не с приблудным образцом,

Деянья предков чтоб сверкали,

Являясь города лицом,

Чтоб имена не запылились,

Черты не стерлись в суете,

Их речи правдою дымились

На нашем жизненном листе —

Был для того музей построен

И освящён.

Сюда вошли

Средь первых

Преподобных двое —

То чудотворцы сей земли:

"Железный посох" — Афанасий ^{5}

И сомолитвенник его —

Брат Феодосий,

Ликом красен,

В ком ум и сердце ретиво.

Всяк начинает, как умеет.

Не в осужденье говорю.

Немецкий град

Вдоль замка зреет,

Наш —

Лепится к монастырю.

Так Сергий в святости промыслил ^{6},

Соединяя дух и плоть.

Чтоб властолюбцы реже грызлись

И крепок бысть Руси оплот.

А кабы светлая идея

Не пала под ярмом грехов,

По долам и лесам рассеял

Он преданных учеников.

Еще Кирилла с Ферапонтом

Труды златые вдалеке…

А уж лампада и иконка,

И крест на Ягорбе-реке.

Еще до Поля Куликова

Ветра и версты, высь и ширь…

А здесь топорный и сосновый

Гору венчает монастырь.

Сожжен нашествием литовским ^{7},

Он в ризе каменной воскрес.

О, сколько супостатов после

Из местных

Сокрушало крест!

И где они?

Не подымайте

Из мести правой их имен,

Им

Даже пылью не давайте

Клубиться по стезе времен…

Среди молитвенников строгих

За город, вросший в синеву,

Перечислять не стану многих,

Особо чтимых назову.

Филиппа кроткого с Ирапа ^{8},

Что входит в местный чин святых.

Волк нес пораненную лапу

Ему.

А я —

Свой бренный стих.

Еще игуменью Таисью ^{9}.

Имела дар на вещий сон.

Пером пронзительным и мыслью

Был сонм достоинств довершен.

Мальчишкою водил ватажку

Я из зареченских ребят

В музей,

О полевую шашку

Оттачивать бойцовский взгляд.

Мундир двенадцатого года!

Чапыжников ^{10}, штабс-капитан —

Герой свободного народа!

Вот нам бы так!

Вот нам бы там!

И ополченцев больше тыщи!

И сам Десятов удалой!

Возьмите!

Он для вас не лишний,

Полковник,

Наш вихрастый строй!

Себя в защитники готовил

Любой с заречного двора.

Коль Чингисхан родится новый,

То наша выпадет пора.

А ратники войны недальней —

Ведь тоже чудо-молодцы! —

Войну нам оставляли тайной.

Молчали гордые отцы.

Зато без всякого усердья

Открылась нам печаль полей,

И женщин наших милосердье,

И города госпиталей ^{11}.

И в полисаднике картошка,

Где прежде жёгся георгин.

Чтоб всем,

Хотя бы понемножку,

Ведь стол-то с беженцем

Един.

И как охотно вспоминали

Про каждый малый уголек

Их радостей

Среди печали,

Их шалостей

Среди тревог.

И мы воспоминаньям этим

Седых людей с большой войны

Дивились.

Мы ли это дети?

А может,

Все-таки они?..

Какие войны не пытали

На дыбе

Вольный наш народ ^{12}!

Катки какие не катали!

Он отряхнется — И встает.

Войну понять,

Войну осмыслить,

Войну изжить,

Войну убить —

Пытался, не жалея кисти

И не желая жертвой быть,

Наш светоч дивный — Верещагин^{13}.

В музее скрип его шагов.

Домашний, в тапочках,

Без шпаги.

За вашу честь

Он встать готов.

Был город верен двум стихиям:

Воде ^{14} и жаркому огню.

И служит им, как в дни былые.

С воды, пожалуй, и начну.

Для водяных коммуникаций

Екатериной учрежден ^{15},

Изволил он с морями знаться,

И на морях не побежден.

Сперва на ширь рванулись бриги. С

редь них и юная "Шексна" ^{16}.

И не собрали их —

Воздвигли!

Милютин — делу старшина.

А ныне:

Пусть суда иные,

Но волны те же…

По волнам —

Поджарые, нерасписные

Везут от нас

И тащат к нам.

Но не традиции морские,

Речной привычнее извоз.

Ведь всю обильную Россию

Он Петербургу с Волги нес.

И капитан —

Глаза лучатся! —

Речную лошадь погонял,

Чтоб на рысях пройти,

Промчаться

Через Мариинский канал ^{17}.

Но чаще важно,

Неторопко

Каналом шлепали суда.

И по грибы торила тропку

Матросов зычная орда.

Затем канал перекроили,

И растолстела враз река.

И рудовозы засмолили

Отраву крепче табака.

Перемещаться стали горы

Тяжелой северной земли,

И капитаны-зимогоры

Ее без устали везли.

А здесь уже калили печи,

И всё готовилось ко дню,

Когда расправят краны плечи

И землю предадут огню.

Лишь только в древности смекнули,

Что разрушительный огонь, —

Оседланный,

Гудит, как улей,

А сам смирён,

Как добрый конь.

Так сразу домницы задули,

К железу возымели страсть.

В младенцах кузнецы проснулись.

Металлургия началась.

Была не первая, но доля

У уломских мастеровых

В угодиях Железна Поля.

Ценилась встарь работа их.

Сюда за "уломским укладом" —

Прибыв,

Калязинский купец

С осташковским держался рядом,

А ржевский ставился в конец.

А гвозди!

Не слабей алмаза.

Каких угодно "нумеров".

Хватали с лету, с пылу.

Сразу —

Помногу, как златых даров.

Ссужали Англию гвоздями.

И рек туманный Альбион:

"О, Улома!

Не ты ль краями

Наш подпираешь небосклон".

Потом…

Всего России стало мало.

И узок луг, и низок лес.

Народ гордыня обуяла.

В Россию впрыгнул ловкий бес.

И циклопический размах

Наш город захлестнул внезапно.

И домны — ух! И планы — ах!

И всё — не далее, как завтра.

И, мастерству не изменив

И честности не поубавив,

Как будто баню для родни,

Заводец пошехонец ставит.

Металл же местный вновь,

Как встарь,

Приправлен доброю молвою.

И весь расчерчен календарь:

Кому и почтою какою.

Небес свицовый колорит,

Снегов лиловое паренье —

Давно привычное виденье.

Но что-то грудь ему щемит.

Он песни медные поет

И пыль железную глотает.

И любит горький свой завод,

И в год тяжелый не бросает.

Устав от планов громадья,

Гордыню обуздав смиреньем,

Однажды — праведный судья! —

Он ищет с миром замиренья.

…И вы, служители стихий,

Не избежали стен музея.

И на портрете нам виднее

И розы ваши, и грехи.

Когда природная умелость

С познаньем твердым сведены,

Тогда души и воли зрелость

Слепить нам ма'стера должны.

Так думал опытный Милютин.

Вкусив погонщика удел,

Он самоукой гребень лютый

Слогов и числ преодолел.

И европейски образован:

Упорство, книги — весь секрет.

Решил он:

Пусть земляк подкован

Наукой будет с нежных лет.

И встало солнце просвещенья

Над неприметным городком.

В ком и'скра есть

И нету в ком —

Всех усадили за ученье ^{18}.

И вскоре надобность явилась

В библиотеке;

А затем

В беседе, что за чаем длилась,

Касаясь музыкальных тем.

Театр и пенье хоровое

В обычай после введены.

Балы. И древо родовое.

И собиранье старины.

Досуг широкий заполняло

Сперва всё это.

Хороши

И будни стали.

И склоняло

Искусство

Строить храм души.

А также

Местный храм искусства —

Незримый

В граде вырастал.

Златые зёрнышки таскал

Туда Лаговский ^{19},

Светлый чувством.

Продолжит певчую строку

Неукротимый луч —

Разживин ^{20}.

И Бахина ^{21},

Пока мы живы,

Пребудет Музой на слуху.

И самородным,

Коренным,

Как твердь, как почва, как основа,

Возвращено местам родным

Трудом Герасимова ^{22}

Слово.

Леонов ^{23} —

Резчик немирской

И вдумчивый иконописец

Себя и город свой возвысил

Художественной мастерской.

Здесь света с тенью хоровод

Искусно заводил Чечулин ^{24}.

Его гравюры умыкнули

Века,

Дав им обратный ход.

А Подвысоцкий ^{25}!

Он парил

И волховал внутри музея.

Случалось,

Без причин немея,

Он "Вы" музею говорил.

И в школах здешних

Не штрихом —

Без мысли про корысть и милость —

О крае отчем говорилось

Священным русским языком.

И, как к себе,

Младой народ

Шел к Алексеевой ^{26} в печали,

Чтоб их таланты раскопали,

Как Белозерска древний свод.

А сколько спасено икон

Бухариной ^{27},

Что неприметно

Лихие отводила ветры,

Держа, как щит,

Любой закон.

Переустройство проводил

Морозов,

Расширяя русло:

В музее нити все сводил

Образованья и искусства.

Не стало свято место пусто,

Продолжен благородный путь.

Что позабыл,

Скажу изустно ^{28}.

Но путь продолжен —

В этом суть.