Музей Невинности

20. Два условия Фюсун

Фюсун опоздала. Я уже начал беспокоиться, но, когда она пришла, видно было, что ее тоже что-то беспокоит. От нее густым шлейфом тянулись тяжелые духи. Оказалось, она встретила свою подругу Джейду, с которой познакомилась на конкурсе красоты. С Джейдой тогда обошлись несправедливо, ей досталось только третье место. Но теперь она была счастлива, встречаясь с сыном фабриканта Седирджи, и у парня были серьезные намерения. Фюсун произнесла это как-то странно, будто хотела в чем-то меня обвинить. «Вот здорово, правда?» – скорее утверждала, чем спрашивала, она, глядя прямо мне в глаза. Я кивнул в знак согласия, но тут она добавила, что у Джейды есть проблема. Так как сын фабриканта настроен жениться, он против того, чтобы она работала манекенщицей.

– Скоро будут снимать для лета рекламу двухместных гамаков с тентом. Фирма-производитель согласна на турецкую модель, но парень и слышать не желает, он – строгий традиционалист. Не разрешает ей не то что сниматься в рекламе, даже выходить на улицу в мини-юбке или в платье. А ведь Джейда закончила специальные курсы. Ее фотографии в газетах печатают.

– Передай ей, чтоб поостереглась, а то скоро совсем взаперти жить будет.

– Джейда давно мечтает выйти замуж и стать домохозяйкой, – отрезала Фюсун, будто я не понимал, о чем речь. – Она беспокоится о другом: вдруг он ее обманет? Мы с ней решили встретиться и поговорить. Как, по-твоему, понять, что мужчина настроен серьезно?

– Не знаю.

– Тебе же известно, что думают такие мужчины.

– Никогда не интересовался, что думают традиционалисты-провинциалы, – уточнил я, чтобы изменить течение разговора. – Давай-ка лучше твое задание.

– Не сделала я никакого задания, ясно? – разозлилась она. – Сережку мою нашел?

Я чуть было машинально не полез в карман, подобно подвыпившему автомобилисту, остановленному дорожной полицией, который роется за пазухой, в бардачке и сумке, делая вид, будто ищет права, хотя прекрасно знает, что их нет. Но я сдержался.

– Нет, дорогая. Дома у меня твоей сережки нет. Но когда-нибудь она найдется, не беспокойся.

– Все, с меня хватит. Я ухожу и больше не приду сюда никогда.

По боли, исказившей ее лицо, пока она собирала вещи, по тому, как неловко совершали движения ее руки, стало понятно: Фюсун настроена решительно. Я встал перед дверью и начал упрашивать, чтобы она не уходила. Будто охранник в казино, не отпускал, твердил, что люблю (это было правдой), и по ее постепенно расплывавшейся от краешков рта довольной улыбке и по тому, как ее брови с нежностью, которую она пыталась скрыть, слегка приподнялись, понял, что мои слова постепенно смягчают Фюсун.

– Ладно, остаюсь, – наконец согласилась она. – Хотя ты должен выполнить два моих условия. Но прежде скажи мне, кого ты любишь больше всего на свете.

И тут же поняла, что я растерялся, потому что не могу назвать ни Сибель, ни Фюсун.

– Назови мужчину, – подсказала она.

– Отца.

– Прекрасно. Вот мое первое условие. Поклянись жизнью отца, что больше никогда не будешь мне врать.

– Клянусь.

– Не так. Повтори все предложение.

– Я больше никогда не буду тебе врать, клянусь жизнью отца.

– Надо же, повторил, даже глазом не моргнув.

– А второе условие какое?

Но прежде чем оно было произнесено, мы начали целоваться и, счастливые, занялись любовью. Страстно отдаваясь друг другу, опьяненные нежностью, мы чувствовали, что оказались в волшебной стране. В моих фантазиях этот дивный край, где мы были с Фюсун только вдвоем, как на другой планете, напоминал странные фотографии далеких звезд или поверхности Луны, пейзажи скалистых необитаемых островов. Потом мы рассказывали друг другу, что видели и чувствовали в той волшебной стране, и Фюсун сказала, что смотрела из окна на полутемный, полный деревьев сад, на ярко-желтый луг за садом, на котором от ветра покачивались подсолнухи, и на синее море вдали. Такие сцены оживали перед глазами у нас обоих, когда мы были ближе всего друг к другу (как в ту минуту), – например, когда ее грудь с острым соском наполняла мой рот или когда Фюсун прижималась ко мне изо всех сил, уткнувшись носом в мою шею. Потрясающая близость позволяла нам чувствовать и познавать то, что раньше оставалось неведомым, и мы читали это по глазам.

– А теперь мое второе условие, – произнесла счастливая и довольная Фюсун. – Однажды ты возьмешь наш с тобой детский велосипед, мою сережку и придешь к нам в гости на ужин.

– Конечно приду, – тут же, с легким от близости сердцем, согласился я. – Но что мы скажем твоим родителям?

– Ты что, не мог встретить на улице родственницу и спросить ее о здоровье родителей? А она тебя не могла пригласить в гости? Или ты не мог случайно зайти в магазин и, увидев меня, захотеть навестить и моих родителей? Или не мог бы с родственницей заниматься каждый день математикой перед вступительным экзаменом в университет?

– Однажды я обязательно приду к вам в гости с твоей сережкой. Даю слово. Но давай не будем никому говорить о занятиях математикой.

– Почему?

– Ты очень красивая. Все сразу поймут, что мы – любовники.

– Значит, в Турции парень с девушкой не могут быть долго вдвоем в одной комнате, как в Европе, чтобы не заняться любовью?

– Могут, конечно… Но так как мы в Турции, все решат, что парень с девушкой занимались не математикой, а кое-чем другим. Да они и сами начнут думать об этом, потому что знают: о них все именно так и подумают. Девушка попросит, например, оставить дверь открытой, чтобы никто потом не сказал ничего про ее честь. А парень решит, что девушка, согласившаяся долго пробыть с ним в одной комнате, завлекает его, но, если он с ней ничего не сделает, пойдут нехорошие разговоры про его мужскую силу, – вот он и начнет приставать к девушке уже только поэтому. Скоро мысли обоих будут основательно замараны тем, что думают об их пребывании в комнате другие, и им захочется пойти дальше. А если между ними ничего не произойдет, они все равно начнут испытывать чувство вины, так как почувствуют, что не могут спокойно находиться в одной комнате вдвоем.

Наступила тишина. Наши головы лежали рядом на одной подушке, мы смотрели на отверстие для трубы в стене, на карниз, занавеску на нем, на растрескавшуюся и отколовшуюся краску и пыль на стенах и в углах под потолком. Много лет спустя я воссоздал эту картину во всех подробностях, чтобы посетители моего музея услышали ту тишину.