Музыка ножей

1 Сердцеед поневоле

1 апреля 2007 года, 14.18

Общежитие выглядит просто и незатейливо. Белый камень, крыльцо, три этажа, на втором — два балкона. Восемнадцатилетний Джим Пинклоу, брат Керри, показывает Мэддену главный холл и вполне серьезно проводит для сержанта историческую экскурсию. В пятидесятые годы тут располагалась приемная комиссия и администрация, поэтому до сих пор этот дом называют «отчислятором». Несмотря на печальное прозвище, их корпус пользуется большой популярностью у девушек-студенток: репутация требует от его обитателей бесчинств, и обитатели изо всех сил стараются соответствовать.

Росту Джим небольшого, довольно плотный, как и его сестра, но лицо приятное. Волосы подстрижены аккуратно, глаза ярко-голубые. Он объясняет Мэддену, что пахнет тут всегда мерзко, особенно после больших вечеринок: полы старые, их давно пора отциклевать и покрыть лаком, и в воскресенье с утра доски насквозь пропитываются пивом. Когда новые студенты проходят испытательный срок перед обрядом посвящения их в студенческое братство, Джим вместе с «новобранцами» старается оттереть старый паркет. Что они только ни пробовали — и «Комет», и кучу других чистящих средств с лимонной отдушкой; реклама одного даже сулила им весеннюю свежесть. Но к вечеру пивной запах упорно возвращался на свою законную территорию. Не такой интенсивный, конечно, но все же возвращался и ждал, когда в комнате разобьют новую партию пивных бутылок.

— Ну вот мы и пришли, — говорит Джим, приглашая Мэддена в комнатку с большим телевизором и полукруглым диваном, обитым черной кожей и заваленным разнообразными подушечками.

— Куда? — спрашивает Мэдден.

Джим косится на сержанта. Странный какой-то старикан. Странный и хромой.

— Тут все началось, — поясняет Джим.

В тот же самый момент Коган, нацепив на нос темные очки и уютно устроившись под зонтиком в шезлонге, потягивает дорогущую газировку с лимонным вкусом и наблюдает за девушкой, которую учат играть в теннис на корте номер пять.

— Ну, как она тебе? — спрашивает его приятель, Рик Ринхарт, расположившийся за столиком слева от Когана.

Тед снова смотрит на блондинку. Он на блондинку, а Рик на него. Это у Ринхарта привычка такая. Он обращает твое внимание на девушку, а потом, вместо того чтобы самому ею любоваться, смотрит на тебя. Как-то Коган его спросил, почему он так делает, а тот только рукой махнул и ответил, мол, мне интересна твоя реакция. Тед считает, что тут дело сложнее. Просто Рик так любит смотреть на красивых женщин, что ему хочется в этот момент увидеть выражение собственного лица.

— Хороша, а? — переспрашивает Рик. Только получается у него как-то горестно, без ажиотажа.

Девушка и вправду хороша, думает Тед. Но есть изъяны. Худенькая, стройная, загар очень красивый, она, наверное, немало потрудилась над этим загаром. Очень он сочетается с белым теннисным платьицем. Вот только на лицо лучше не смотреть. Она не страшненькая, нет. Просто на ней боевая раскраска, целая тонна косметики, и девушка, похоже, боится вспотеть и испортить созданное ею хрупкое произведение искусства. Уж больно плохо она играет — почти не двигается.

— Чего ты пристал? — говорит Тед. — Девчонка как девчонка. Симпатичная.

— Но ты бы такую на свидание не пригласил, да?

«Вот придурок, — думает Коган. — На кой ты подставляешься? Тебе-то какое дело?»

— Ты под свиданием что подразумеваешь?

— Что, что… То самое.

— Ты извини, но я не готов.

Ринхарт никак не реагирует. Только кивает, как будто результаты голосования записывает.

— Она сама за себя в ресторане платит, — через несколько секунд произносит Рик.

Непонятно, обращается ли к Когану или просто сам с собой разговаривает. Потом нервно приглаживает редеющие темные волосы и одергивает найковскую тенниску. До Теда ему далеко — и ростом, и фигурой Рик не вышел. Грузный, одышливый, кряжистый, только лицо, хоть и широкое, но красивое. Ему тридцать восемь, и он пластический хирург. Давно, еще в детстве, друзья прозвали его Рино в честь риноцероса, то есть носорога. Отчасти из-за фамилии, отчасти из-за его агрессивности, которую он проявлял во всяком деле, где был хоть какой-то элемент соревнования. В колледже вроде все шло гладко, пока Рик не налетел во время игры в теннис на сетку с такой силой, что потерял сознание. Мяч он отбил, но сбавить скорость уже не смог, и сетка слетела с крюков. С тех пор его все звали Носорожищем. Коган убедил Рика, что это ничего, гораздо лучше, чем просто носорог, — и мужественно, и никого так больше не зовут.

— Каждый раз, как я куда-нибудь ее веду, она сама за себя платит, — говорит Ринхарт. — Это, конечно, здорово. Но организовывать все полагается мне. Выбирать ресторан или фильм. Никогда она не скажет: «Пойдем ко мне, Рик, я тебе ужин приготовлю». Вроде пустяк, да, Тед? Вот из этих пустяков все и состоит. Она играет по правилам, но не двигается, лишь бы только на пути у мяча не становиться. А я бегаю и подаю…

Он вскакивает и, как может, изображает звезду американского футбола Джо Монтану — отступает на несколько шагов, замахивается, делая вид, будто у него в правой руке мяч, совершает несколько обманных движений, чтобы сбить с толку защитников.

— Я парюсь, а она знай себе стоит. Оглянуться не успеешь, а тебя уже в лепешку смяли. — Рик отклоняется назад, словно на него налетел стотридцатикилограммовый защитник, падает на траву и лежит, раскинув руки. Через некоторое время ему надоедает изображать потерю сознания. Рик встает и продолжает: — Знаешь, что она выкинула?

— Что?

— Она мне ничего не подарила на день рождения! Даже открытку не прислала.

— Да-а-а…

— Даже не предложила сводить меня куда-нибудь в честь праздника.

— Она же вроде в тот день уезжала?

— Уезжала. Но могла бы ведь и потом что-нибудь придумать, когда вернулась.

— Слушай, сядь, а? Не мельтеши. От тебя уже в глазах рябит.

Ринхарт садится, но надолго его не хватает — он подскакивает, словно через стул пустили ток.

— Думаешь, она мне благодарна за то, что я ее в этот теннисный клуб учиться пристроил? — спрашивает он. — Мне пришлось звонить и напоминать про занятие. Она бы иначе вообще не пошла.

— Слушай, ну она же старается. Видно, что ты ей нравишься.

— Черта с два. Она уже линять налаживается.

В этот момент девушка (Лиза, так ее зовут) поворачивается и машет Рику, чтобы подошел. Ринхарт идет к ней, даже не оглянувшись на Когана. Разговаривает пару минут и возвращается к столу.

— Я пойду принесу выпить, — говорит Рик. — Тебе купить чего-нибудь?

— Выпить — в смысле выпить?

— Ага.

— Мы же сейчас играем!

— Всего одну «Кровавую Мэри». У нас еще полно времени.

Коган смотрит на часы. Начало третьего.

— Нам играть через пятнадцать минут.

— Ничего со мной не сделается.

— А ей ты что закажешь?

Рик что-то бормочет себе под нос.

— Чего-чего?

— Водички, — говорит он громче. — «Эвиан». — И предостерегающе выставляет указательный палец: — Ты лучше молчи. Я тебя все равно не слушаю.

Разворачивается и идет по направлению к бассейну и зданию клуба.

— Эй, док, что это у тебя на спине? — кричит ему вслед Коган. — Следы от кнута? Просто удивительно, какой магической силой обладает вагина! У нее железная хватка. Доктор Ринхарт, что скажете?

— Заткнись! — откликается доктор Ринхарт.

Керри и Кристен пришли в половине пятого, как раз заканчивался матч «Северная Каролина» — «Клемсон». Джимми так хорошо запомнил время, потому что он с другими ребятами валялся на диване в гостиной и смотрел игру.

Джимми и еще парочка первокурсников целых два часа таскали из подвала упаковки пива и выставляли банки на подставки. А потом еще подставки надо было разнести по трем импровизированным барам — два на втором этаже и один во дворе, где уже начиналась вечеринка.

Если бы народу было поменьше, они бы купили бочонки. Но Марк Вайсс — президент студенческого братства — предпочитал банки, потому что тогда народ быстрее напивается и нет очередей на раздаче пива. Банки удобнее. К тому же так легче понять, сколько уже выпито. Без контроля наступает анархия. И следующие вечеринки без подсчета выпитого не спланируешь.

В такие детали только свои врубаются, объясняет Мэддену Джим. Студенческое братство — это не просто компания отморозков, которые собираются, чтобы нажраться в зюзю. Тут целое искусство. Надо уметь составить бюджет, собрать с народа деньги и все правильно организовать. А если облажаешься — все, вечеринка в пролете.

Надо признаться, Керри этого не понимала. Для нее тут — сплошной аттракцион, полно парней, выбирай — не хочу, и все по-взрослому. Ну она и отрывалась на полную катушку. Прямо с порога начинала.

Керри даже не ждала, пока ее парням представят. Заходит она, вся такая улыбающаяся, в комнату, где телевизор смотрят, и спрашивает, кто играет. Как будто знает тут всех. Нет, с парочкой друзей он ее знакомил, конечно. Но не со всеми.

— Могла бы как-то поскромнее себя вести, — говорит Джимми. — А то вечно корчит из себя королеву бала.

Другие парни, правда, особо не возражали. Сразу стали с ней обсуждать, кто играет да кто в этом сезоне победит. А Керри давай с ними спорить. Она всегда так делает: ты ей говоришь одно, а она нарочно говорит другое. Хотя Джимми очень сомневается, что она вообще понимает, о чем речь. Всех игроков и все команды перепутала. И что интересно, чем больше она ошибалась, тем больше нравилась ребятам.

— Если честно, я сначала Кристен даже не заметил. Наверное, это из-за сестры, от нее аж в ушах звенит. А Кристен стеснительная. И потом, у Керри сиськи вот такие, а она нацепила обтягивающую майку с вырезом до пупа. Парни на нее пялились.

— И тебе это не понравилось?

— Да я, в принципе, знал, чего ждать, но все равно разозлился. Вот на фига она ее нацепила? Слушайте, а можно я вас спрошу?

— Валяй.

— Кристен оставила записку?

— Я пока не могу об этом говорить.

Джим пару секунд молчит.

— Это точно самоубийство? — наконец спрашивает он.

— Идет расследование, — отвечает инспектор. — Пока мы не знаем, убийство это или самоубийство.

— Сестра говорит, тут дело в ее враче. И что Кристен с ним переспала в ту ночь. Это правда?

— Давай не будем это обсуждать.

— А что будем?

— Обсуждать ничего не будем. Итак, у меня осталась еще пара вопросов. Я буду спрашивать, а ты отвечай.

Коган наблюдает за Ринхартом и хихикает. Рик понуро идет к зданию клуба. Вот никогда Коган не понимал, как человек может быть организованным на работе и при этом создавать сплошной хаос в личных отношениях. Тед, конечно, и сам не идеал. Но все равно разница между тем, как Ринхарт ведет дела в клинике и как он общается с женщинами, не может не удивлять. Врач Ринхарт — человек логичный, собранный, сочувствующий пациентам. Он способен полчаса уговаривать больную не волноваться по поводу предстоящей операции. Коган видел это своими собственными глазами. При этом с подругами он становится совершенно иррациональным и препирается с ними по любому поводу.

Рик и Тед познакомились несколько лет назад в теннисном клубе и быстро подружились. Тед тогда как раз окончательно развелся. Вообще-то заведение носило гордое название «Альпийский клуб. Теннис и плавание», но те, кто сюда ходил, называли его просто клубом. Место тут сказочное. Вокруг горы, дубовая роща, красивые луга. И рядом шоссе, ведущее к пляжу. Дорогу эту особенно любят мотоциклисты. Она поднимается в горы, становится узкой и извилистой и, наконец, через сорок километров приводит к побережью Тихого океана. Большинство людей считают шоссе номер один просто живописной дорогой. А вот Коган, глядя на эту трассу, постоянно вспоминает, сколько оттуда привозят жертв.

Горный отрезок пути расположен примерно на одинаковом расстоянии от больницы Парквью и университетской клиники. Поэтому в Парквью доставляют как минимум половину пациентов, а иногда и больше, если университет не может принять. Каждый раз по дороге на пляж Коган вспоминает эти аварии. Не жертв, потому что те, что погибли, в памяти не задерживаются. Хуже всего, что потом надо разговаривать с родственниками — родителями, детьми, мужьями и женами.

В клубе об этом забываешь. Тут по соседству есть клубы и побогаче, с полями для гольфа и прочими прибамбасами для миллионеров, но в этом бывает в основном молодежь, преимущественно женатые пары. Вступительный взнос — пятнадцать тысяч долларов. Коган не устает повторять Ринхарту, что здесь надо охотиться на мамочек-красоток. Они привлекательны, молоды, уверены в себе и своем положении и от этого еще более прекрасны.

— Здорово! Как жизнь? — Это приехал Кляйн.

— Ты чего так поздно? — спросил Коган. — Проспал?

— Ты что, я встал в восемь. — Кляйн кладет ракетку на стол. — Триш теперь ходит с друзьями в кафе.

— Это вроде в субботу?

— В воскресенье тоже. Теперь. Обязательно находится кто-нибудь, с кем ей надо увидеться. Типа, Кейт с мужем там сегодня будут и спрашивали, не хотим ли мы присоединиться. Брр. Сегодня одни, завтра другие.

Коган замечает Триш — она стоит у бассейна и надевает на своего трехлетнего сына надувные нарукавники. Коган машет ей, но она не отвечает. Триш отворачивается. Значит, ее подруга Дебора уже рассказала ей, как прошло второе свидание. Плохо дело.

— И чего им не спится? — продолжает Кляйн. — Могли бы и попозже встречаться. Вот придурки. Для них поход в кафе — прямо экспедиция.

— Все, хватит кипеть. Так ты никогда не расслабишься.

— Это точно.

Кляйн собирается присесть, потом передумывает и начинает разминать мышцы. Коган снова смотрит в сторону бассейна.

— Злится?

— Кто? — переспрашивает Кляйн.

— Твоя жена. Злится?

Кляйн молча пожимает плечами.

— Да ладно тебе, — подбадривает его Тед. — Говори как есть. Я переживу.

— А чего ты ждал? Ты травмировал ее подругу.

— Я вроде ей одолжение сделал.

— Ага.

— А что она сказала?

— Знаешь что? По-моему, это не наше дело. Я так Триш и сказал. Хочешь заманить пару на свидание, будь готов к сопутствующим рискам. Вот и все. Я вообще в это дело впутываться не желаю. Я вон в теннис играть пришел.

— А кто тебя просит в это впутываться? Просто расскажи, что там было.

— Фигу. Это не мое дело.

Коган улыбается. Раз Кляйн уперся, его с места уже не сдвинешь. Вот и сейчас пытается сменить тему, спрашивает, где все остальные.

— Ринхарт пошел в бар, — рассеянно отвечает Тед. — Скоро придет. Доктор Ким чуть-чуть опоздает. Я с ним с утра созванивался.

Кляйн продолжает потягиваться, а Коган пытается представить, сколько же они с Триш времени провели, обсуждая его, Когана, безобразное поведение. Бедный Кляйн. Он, наверное, поначалу встал на сторону Теда. Или хотя бы настаивал, чтобы Триш не лезла не в свое дело. Но жена заставила-таки его изменить свою точку зрения. «Травмировал», надо же! Это слово Триш, конечно. Поэтому Кляйн его и использовал. И ведь заранее знал, что этим дело кончится. Что из него теперь всю душу вынут. Знал — и ничего не мог поделать. В голосе его уже звучало отчаянье.

Ну ничего. У Кляйна все всегда разложено по полочкам. Он так справляется со стрессом. Складывает разные кусочки жизни в разные отделения и не смешивает их. Если Кляйн говорит, что будет играть в теннис, значит, он уже вошел в соответствующий режим и отвлекаться не собирается. Сейчас самое время забыть о жене, оторваться с друзьями, повалять дурака и как следует пропотеть. А все остальное, в том числе и обида Триш на Когана, надежно заперто в другом ящике комода.

Коган снова поворачивается к пятому корту. Лиза и тренер собирают мячики для следующей игры. Кляйн, выполнявший наклоны, выпрямляется и замечает, куда — а вернее, на кого — смотрит Коган.

— Опа, — говорит Кляйн. — Ты гляди, какая рыбка! — Он делает несколько шагов вперед, стараясь разглядеть девушку. — Это кто?

— Это Ринхарта.

— Чего, правда, что ли? Та самая, которую он прячет ото всех? Боится, что она утечет?

— По-моему, он только и делает, что на нее жалуется. Значит, она ему нравится.

— Как думаешь, сколько ей?

— А что?

— Ты представляешь, я разучился различать. Вот если б она мне сказала, что ей двадцать два, — я бы ей так и поверил. И если бы сказала, что тридцать, — тоже. Кошмар какой, скажи? Я теперь только в десятилетиях ориентируюсь. У меня отец был такой же.

— А сколько ты хочешь, чтобы ей было?

— В смысле?

— Представь, что она доступна. Сколько ты хочешь, чтобы ей было? Какой, по-твоему, самый лучший возраст?

— А если я отвечу правильно, она мне достанется?

— Это ты с Носорожищем договаривайся. Я тут ни при чем.

Кляйн улыбается. Он любит абстрактные вопросы. Чем абстрактнее, тем лучше.

— Мне всегда нравилось число двадцать один, — говорит он. — Старший курс. Хороший год. Если подумать, я тогда в последний раз в своей жизни встречался с девочкой, которой был двадцать один год.

Кляйн рассказывал, что они с Триш познакомились в двадцать два, хотя ухаживать за ней он начал, когда ей было двадцать четыре.

— Ей, — Коган кивает на пятый корт, — скорее всего, столько и есть. Лет двадцать пять.

— Чем занимается? — спрашивает Кляйн.

— Продает абонементы в круглосуточный спортивный клуб.

— Я б, наверное, так не смог.

— Как? Абонементы продавать?

— Нет. Как Ринхарт. Я бы ее сюда не привел.

— Да не такая уж она и юная. Если присмотреться, на ярком свету вид у нее довольно посявканный.

— Не знаю, — говорит Кляйн. — Я бы постеснялся.

— В этом вся прелесть Носорожища. Он себе такой имидж выработал, что теперь можно вообще ничего не стесняться. Наоборот, все были бы разочарованы, если бы он приперся с образованной интеллигентной женщиной. В этом часть его обаяния.

— А ты?

— Что — я?

— Ты какой имидж вырабатываешь? — В голосе Кляйна вдруг звучит некоторая враждебность.

— Я, знаешь ли, стараюсь по молоденьким ударять. Пока внешность позволяет и за соседним столиком не гадают, отец ты или «папик». Чем старше становишься, тем меньше у тебя шансов.

— Это точно, — вздыхает Кляйн.

— Но в целом я с тобой согласен: за последние года два у меня сформировалась репутация и я с ней не боролся, — следовательно, я выработал свой имидж.

Кляйн поднимает бровь.

— Слушай, я же не отпираюсь. В моей койке много женщин перебывало. Во всяком случае, много с точки зрения женатых друзей. Но я ведь не нарочно. Просто так получается. Я не планировал стать бабником.

— Но ты же пытался взять себя в руки, когда ходил на свидание с подругой Триш?

— Ничего я не пытался. Это ее и расстроило.

— Ты ее не трахнул.

— Пока нет.

Кляйн хохочет:

— То есть ты думаешь, что после всего случившегося у тебя еще есть шанс?

— Ну, мы же не дети. Я, конечно, понимаю, вы с Триш уже давно позабыли, каково это — жить одному, но мы же взрослые люди! Мы же знаем, что с возрастом с человеком черт-те что происходит. Начинаешь думать, как же это все сложилось. Сидишь в автобусе и пережевываешь, копаешься сам в себе. Лежишь на дорогой кровати и дорогих простынях, смотришь сериал, а в перерывах на рекламу пытаешься представить свое будущее. Вчера тебе казалось, что ты ни за что такого не сделаешь. А сегодня думаешь — а чего бы и нет? Никто не умер. Машина никого не переехала. Раком никто не болен. Так чего париться-то?

Кляйн молчит. Просто слышно, как у него в мозгу колесики крутятся, переваривая и анализируя полученную информацию. Ну не может Кляйн увидеть всю картину сразу и не разложить ее на составные части. Нет, он обязательно все сломает и посмотрит, из чего оно сделано. А потом ненужные детали отложит, а нужные пустит в дело.

— Ага, — говорит Кляйн. — Я понял. Так что, ты ей позвонишь или будешь ждать, пока она сама проклюнется?

Джим ведет Мэддена на третий этаж.

— Как она была одета? Да я и не помню, честно говоря, — вполголоса рассказывает парень. — Точно не как моя сестрица. Но как-то красиво. И макияж. Я не ожидал.

Кажется, на ней была черная юбка до колен и цветастая рубашка, с трудом припоминает Джим.

— Она сильно напилась? — Инспектор тоже старается говорить тихо.

— Да вроде несильно. Такого, чтоб спотыкаться и двух слов не связать, нет, такого не было.

— Но она была пьяна?

— Да.

— Как думаешь, сколько она выпила?

— Не знаю. Но, по-моему, немного. Точно ничего крепкого. Может, пару кружек пунша, ну еще, наверное, пивом заполировала.

— Это немного?

— За четыре часа? По-моему, нет.

— И ты, значит, повел ее в туалет на третий этаж, потому что на втором была очередь?

— Не, очереди не было. Просто все кабинки были заняты. Так она сказала. Я ж не проверял.

Инспектор останавливается на верхней площадке и листает блокнот. Наверное, хочет дух перевести, решает Джим. Из ванной выходит симпатичный парень в футболке и семейных трусах. Том Радински.

— О, Пенек! Здорово, — хрипло бормочет он.

Мэдден хмурится, и Джим поспешно объясняет, что по выходным никто вообще-то рано не встает. На часах почти три.

— Пенек? — переспрашивает сержант.

Это они так по-идиотски фамилию Пинклоу сократили, сообщает Джим. Пока не окончилась неделя посвящения в братство, ему приходилось присаживаться на корточки и изображать пенек всякий раз, как его так называли. И даже плясать на корточках.

— Иногда, если вдохновение накатывало, получалось почти вприсядку, — гордо говорит Джим.

И тогда парни ржали, свистели и показывали пять. Значит, им нравилось.

Санузел на третьем этаже от санузла на втором ничем принципиально не отличается. Сержант оглядывается. Тут всего по паре: пара душевых кабинок, пара толчков, пара кабинок с ваннами. Похоже, ремонта не было лет двадцать.

— Не «Мариотт», — говорит Джим.

— Она совсем отрубилась, когда ты ее тут нашел? — спрашивает Мэдден.

— Я ее не находил. Я же вам по телефону уже рассказывал. Мне пришлось стоять и караулить ее под дверью. Уже минут пять прошло, а она все не выходит. Ну и я попросил Гвен Дейтон, знакомую девчонку, сходить посмотреть, что там и как.

— И она обнаружила, что Кристен без сознания?

— Да.

— Где она лежала?

Джим заходит и показывает место у батареи.

— Она вроде как сползла по стенке и так и сидела. А до этого наблевала в раковину. Мы решили, она отдохнуть пристроилась.

— И что вы сделали?

— Я похлопал ее по щекам. Не сильно… — Джим показывает на себе, как именно он ее ударил. — Потом водой ее полил. Ноль реакции. И я пошел вниз искать сестру.

Джим эту историю полицейским уже три раза рассказывал, но прямо на месте происшествия — в первый. Это, наверное, у мужика такая техника допроса, решает мальчик. Спрашивать одно и то же по сто раз. Но Джим держится. Ни разу не сбился. Завалил дядьку подробностями так, что тому, похоже, даже скучно стало. Рассказал, как он влюблен в Гвен Дейтон. А она его со своей подругой познакомила, Кейти Йоргенсон. На фига, спрашивается? Зачем ему эта Кейти сдалась?

— А дальше что было?

— Ну, как бы так сказать… некрасиво, короче, вышло.

Коган в четвертый раз пытается привлечь внимание Триш, и она наконец его замечает. Сердито смотрит ему в глаза, отворачивается и что-то кричит сыну, который плещется в бассейне.

Терпение Когана лопается. То, что Триш разозлилась, его нисколько не беспокоит. Ее одобрение ему без надобности. Но ему ужасно хочется знать, что же такого сказала ее подруга. Коган просто умирает от любопытства.

— Я сейчас вернусь, — говорит он Кляйну.

— Брось, Тедди, наплюй и забудь. Оно того не стоит. Разорется сейчас, а мне потом с тобой играть. На хрен ты мне на корте такой злющий сдался?

— У меня в кармане плавок есть стаканчик. Тебе дать, чтоб ты со страху не описался?

— Очень смешно.

Коган шагает к бассейну. Триш видит его краем глаза, но делает вид, что ничего не замечает. Как ребенок, думает Тед. И почему люди так себя ведут? Он садится на шезлонг рядом с женой Кляйна, — садится, как на лошадь: спинка между ног, спортивные туфли упираются в асфальт. Наблюдает за детишками, на которых якобы смотрит Триш. Нарочно скребет ножками шезлонга по земле, подтаскивая его поближе к женщине. Словно горло прочищает, чтобы его заметили.

— Тедди, я с тобой не разговариваю, — напряженно произносит Триш, продолжая глядеть на бассейн.

Теду от нее всегда было как-то не по себе. Не то чтобы она была страшненькая, но описать ее знакомым совсем непросто. На свидании, скажем. Рассказываешь про Кляйна и Триш, про то, как они друг друга ненавидят (а что, отличная тема для разговора), и тут тебя девушка спрашивает, как они выглядят. С Кляйном-то никаких проблем. Симпатичный, только поседел рано. Картинку легко нарисовать. А вот с Триш все плохо. Сам Коган не считал ее привлекательной, но знал людей, которым она казалась красоткой. Поэтому рассказывал Тед о ней несколько более восторженно, чем думал. Довольно худая, метр семьдесят, волосы темные, глаза карие, нос слегка длинный… И быстренько переключался на ее характер, про который говорить было гораздо интереснее.

Глядя на нее, Тед понимает, почему Триш нравится мужикам. Иногда она действительно очень ничего. Правда, Коган всегда считал, что основной ее козырь — умение держаться. У Триш королевская осанка и острый ум. Поначалу Тед и Триш друг друга не любили, и от первого впечатления было очень трудно отделаться. В конце концов им удалось разглядеть друг в друге нормальных отзывчивых людей. И тогда, к их взаимному изумлению, выяснилось, что они с удовольствием проводят время вместе.

— Триш, ну что ты расстраиваешься? Я тебе ничего не сделал.

Она поворачивается:

— Спасибо хоть признаешь, что виноват!

— Я ничего такого не признаю. Я просто сказал, что ничего тебе не сделал.

Она пару секунд переваривает услышанное, потом хмыкает и тихонько обзывает его придурком.

— Хорошо, вот скажи мне, что честнее: сказать ей прямо все, что думаешь, или продолжить эти игры и затащить-таки ее в койку? — спрашивает Тед.

— Дело же не в этом, — отвечает она. — Дело в том, что так поступать жестоко. Ты же знаешь — ты ей понравился.

— Ага. А через пару месяцев мне надо было сказать: «Знаешь, как-то все у нас не складывается, пора нам расходиться каждому своей дорожкой»? По-моему, хуже вообще ничего не бывает.

— Хочешь говорить правду — пожалуйста. Важно, как ты ее говоришь.

— У меня дар рубить все как есть.

— Не валяй дурака.

— Обычно у меня вроде лучше получается. Просто она меня подловила. Момент был неудачный. Она что-то не то задела.

— Что она такого сказала?

Тед вздыхает. Больше всего ему запомнился ее взгляд. Она смотрела на него, но как будто не видела. Казалось, ей кто-то велел смотреть в глаза собеседнику, но забыл объяснить, зачем это нужно. Что надо видеть, а не просто смотреть. Не женщина, а загадка. Можно было подумать, она инструкцию или пьесу читает.

— «Я только прошу тебя, будь честен со мной», — цитирует Тед. — И еще: «Самое главное — быть честным».

Ему даже повторять такое стыдно. Как ей было не стыдно такое говорить — у него в мозгу не укладывается.

— И что такого? — спрашивает Триш.

— Да не хотела она никакой честности! Она просто не хотела, чтобы я с ней встречался только ради траха.

— И ты решил быть честным…

— Ага.

— И сказал, что с удовольствием с ней переспишь…

— Я не так сказал. Я сказал, что она мне нравится и я хочу ее, но длительных отношений, с моей точки зрения, у нас не выйдет.

— И как, по-твоему, это не обидно?

— Обидно, наверное. Только я надеялся, может, она сейчас неожиданно скажет что-нибудь такое, после чего я захочу длительных отношений. Удивит меня. Посмотрит мне в глаза и спокойно скажет: «Поехали к тебе. И трахни так, чтоб голова закружилась».

— Ты этого ждешь? Серьезно? Что-то не верится. По-моему, она тебе на больную мозоль наступила.

— Это на какую? — Тед улыбается.

Триш замолкает, явно решая, говорить или сдержаться. И если говорить, то как. Видно, как она распаляет себя и злится.

— Я думаю, она тебе о жене напомнила, — решительно говорит Триш. Явно она давно вынашивала эту идею и наконец собралась ею поделиться.

— Да ладно тебе, Триш! Что ты сочиняешь?

— Я же не говорю, что ты это осознанно. Просто у тебя в голове лампочка зажглась.

— Думай что хочешь. Лишь бы ты не расстраивалась. Только жена тут ни при чем. Мне просто плясать вокруг нее не хотелось. Из дерьма лепить бог весть что. Мне эти воздушные замки уже вот где. Пора мне, Триш, менять свою жизнь. Хватит вслепую тыкаться.

— И что ты собрался менять?

Теда так и подмывает рассказать, какие мысли бродят в голове последнее время. Как ему хочется бросить работу. Но он понимает, что лучше не надо. Распустишь язык — а потом Триш и Кляйн будут с кем ни попадя обсуждать его будущее. Но искушение хоть намекнуть слишком велико, и Тед почти ляпает сердитое «Да все, блин», но сдерживается.

— Многое, Триш, — говорит он спокойно.

— Ничего у тебя не выйдет. Ты же человеку даже шанса не дал.

— Дал, неправда!

— Два свидания! — фыркает Триш. — Это что, шанс, да?

Она еще что-то говорит, но он ее лекцию не слушает. Вместо этого Тед почему-то вспоминает письмо, которое пришло в начале недели. Может, по ассоциации вспоминает — очень уж дети в бассейне громко вопят. Тед вдруг на секунду оказывается совсем в другом месте.

Письмо пришло из Коннектикута. Там жила женщина, с которой он пару лет назад переспал и которую совсем уже забыл. Блондинка с тонкими пережженными волосами. Тело у нее было красивое.

«Надеюсь, у тебя все хорошо, — говорилось в письме. — Кажется, скоро твой день рождения? Я хотела тебя поздравить и сказать, что я о тебе по-прежнему вспоминаю. Надеюсь, я скоро приеду и мы встретимся».

У той женщины было двое детей. Тед о них ничего не знал, пока она не вернулась в Коннектикут. Оттуда она позвонила ему на работу и сказала, что ей надо будет с ним поговорить, когда он вернется домой. Тед все утро дергался. Отпустило его, только когда она ему рассказала про детей. Ничего подобного он не ожидал.

Оказалось, что за год до этого она развелась и развод получился тяжелый. Ей просто захотелось отвлечься, захотелось другой жизни. Сбежать от самой себя. «Поэтому я тебе и не сказала. Ты меня презираешь?»

А ему это, наоборот, понравилось. Прямо вот так вот захотела сбежать и сбежала? Здорово. Это как раз Коган понимал очень хорошо. Они перезванивались несколько месяцев, а потом она пропала. А может, это он первый перестал звонить? Или она встретила кого-нибудь? Теперь уже и не вспомнить.

Громкий голос Триш:

— Ты меня слушаешь?

Тед медленно поворачивается к ней и щурится за стеклами темных очков. Солнце, которое раньше заслоняла голова Триш, бьет ему прямо в глаза.

— А знаешь что? Мне в этом году сорок четыре исполняется.

— И чего?

— Не знаю.

— Да что с тобой такое, Тедди?

Дети. Письмо. Надо еще вина выпить.

— Как-то я не готов оказался.

— К чему? — Триш оглядывается.

— Да нет, все нормально. Это я так.

— Тедди, ты хоть представляешь, как тебе завидуют? Многие люди убили бы за такую жизнь. За то, чтобы быть тобой.

— Если ты знаешь того, кто готов поменяться, скажи ему, я отдам все, кроме машины. И удочки. Машину и удочку я себе оставлю.

— Я серьезно.

— И я.

Ринхарт встает над ними и заслоняет солнце.

— Привет! Как дела?

Рожа у него покраснела от выпитого, в руке бутылка «Эвиана».

— Ну чего, играем? — спрашивает Рик.

— Пошли.

Коган поворачивается к Триш:

— Я позвоню Деборе, когда домой вернусь. И все улажу. Честное слово! Снова будет бодрячком. Как новенькая. Словно и не было ничего.

— Она ждет твоего звонка.

Коган моргает.

— Что, прости?

Триш улыбается:

— Ужас, какой ты предсказуемый! А сам себя считаешь совершенно уникальным. Иди играть в свой теннис. Только сделай мне одолжение, — Триш сует ему в руки крем от загара, — скажи Бобу, чтоб намазался. Не хватало мне тут еще обожженного и гундящего мужа для полного счастья.

2 Шире ширинку

1 апреля 2007 года, 18.22

Мэдден сидит в помещении, которое они в участке называют кухней, и разглядывает нарисованные им на желтой линованной бумаге графики. Рядом картонное корыто курятины из китайской забегаловки и банка «Доктора Пеппера». График — это просто горизонтальная линия, вдоль которой расположились имена и краткие описания всех действующих лиц, и вертикальная шкала времени, которая начинается с половины пятого вечера — момента, когда Кристен и Керри приехали в общежитие. Заканчивается шкала в четверть девятого утра следующего дня, когда Джим забрал девочек из дома Когана.

— Тебе чего-нибудь взять? — спрашивает Пасторини.

— Нет, спасибо!

Пасторини изучает внутренности автомата с едой. Раздается писк и громкий удар. Добыча выкатывается в лоток. Кухней эту комнату назвали из-за маленького столика, стульев и автомата с бутербродами и водой. Редко кто приходит сюда обедать. Большинство отправляется на улицу или просто ест за рабочим столом. Но воскресными вечерами, когда приходится работать сверхурочно, — как сейчас, например, — кухня превращается в комнату для совещаний.

Их отдел расположен в подвале городского муниципалитета на улице Лорел, дом 701. Все сидят в большой комнате, и перегородок между столами нет. Рядом комната для допросов, кабинет Пасторини и кабинет начальника участка. Отдел наркотиков находится совсем в другом месте, на Виллоу-роуд, в районе Бель-Хейвен. Это самый центр, и там полно мелких банд и прочей шушеры. Живут там в основном латиносы и тонганцы. Как и в Ист-Пало-Альто, где в 1992 году было зафиксировано самое большое количество убийств по стране, криминогенная ситуация в Бель-Хейвене с годами потихоньку начала выправляться. Но и здесь тоже прошла волна повального увлечения кокаином. Цены на недвижимость в этих районах росли не так быстро, как во всем регионе, но бедноту отсюда постепенно вытесняли средние классы. В Ист-Пало-Альто теперь даже «Икеа» есть, и отели дорогущие строят рядом с шоссе. И все-таки мест, куда страшно заходить, еще полно.

— Так, значит, подруга их видела? — спрашивает Пасторини. — Все с начала и до конца? Это здорово!

— Она всего секунд двадцать смотрела, — отвечает Мэдден. — Но ей хватило.

Пасторини садится за стол, вскрывает пакетик и отрывает полоску лакричной тянучки.

— И как ее зовут, эту подругу? — спрашивает Пасторини, указывая на диаграмму «улиткой» из лакрицы.

— Керри Пинклоу. У нее родители только что развелись. В основном живет с матерью. Отец снимает квартиру в Лос-Альтос. Кристен как раз оттуда возвращалась, когда попала в ту аварию и загремела в больницу Парквью.

— Ты точно уверен, что это не была попытка самоубийства?

— Судя по записям в дневнике, нет. Она написала, что кто-то ее подрезал и ей пришлось уходить от столкновения.

— Странно все как-то… — говорит Пасторини. — А ты, значит, считаешь, что синяк на руке ей отец наставил?

— Он говорит, что вроде бы довольно крепко схватил ее за руку накануне. Они ругались. Она хотела уйти, а он ей не дал.

— А эта девчонка, Керри, — ей можно доверять?

— Она довольно связно излагает.

— Но там же ревность еще.

— Да там полно всего намешано.

— У тебя такие дела раньше были? — спрашивает Пасторини.

— Какие такие?

— Когда пытаешься выжать убийство из самоубийства?

Можно подумать, Мэдден собрался из апельсинов яблочный сок выдавить.

— Вообще-то, нет. — Мэдден улыбается: — Помнишь, пару лет назад у нас было дело, где пацан решил прогуляться перед поездом, а родители подали в суд на производителя его капель для носа? Но тогда-то они к компании привязались. А тут убийство, тут человека обвиняют.

— Как ты это назвал по телефону?

— Прогнозируемый ущерб психике.

— Во-во.

— Тут преднамеренности может и не быть, — объясняет Мэдден. — Когда Коган с ней спал, он же не думал, что это приведет к самоубийству. Но половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, — это преступление. И, совершая это преступление, он отдавал себе отчет, вернее, должен был отдавать, что это может привести к психической травме.

— И в самом плохом случае, — продолжил Пасторини, — к самоубийству.

— Вот именно. Все остальные события — лишь следствие первого преступного действия. Ударь больного гемофилией ножом в руку — и он истечет кровью. И что с того, что ты про его гемофилию не знал? Я все равно упеку тебя за убийство по неосторожности.

— Сначала тебе придется доказать, что это я его пописал.

— Нехорошее слово какое-то. — Хэнк не любит блатной лексики.

Пасторини улыбается, довольный тем, что разозлил Мэддена.

— Да ладно тебе, Хэнк! — говорит он. — С утра у тебя вообще ничего не вытанцовывалось. Выше нос!

— Я тогда еще не знал, что у нас есть свидетель.

Пасторини кивает. Он снова серьезен.

— А когда Кристен рассказала Керри про то, что переспала с Коганом? — спрашивает он.

— На следующий день.

— Это хорошо. Это можно будет использовать. А с врачом она согласна поговорить?

— Согласна.

— В общагу ты ездил?

— Вечером. Говорил с братом Керри.

Поначалу готов с ним разговаривать был только Джим. Но потихоньку, под давлением ректората, который пообещал за молчание наказание более жуткое, чем за ту попойку, парочка студентов согласилась ответить на вопросы. В целом они подтвердили слова Джима: девчонка, Кристен, наклюкалась, и ее вырвало, а потом с ней начались проблемы. Президент братства сказал Керри, чтобы она забирала подругу и выметалась, что он не хочет, чтобы «малолетние телки помирали на его территории».

— Как это мило! — говорит Пасторини. — Я правильно понял, девчонку к врачу домой повез брат?

— Нет, другая девушка, Гвен Дейтон. Я с ней еще не разговаривал, но поговорю обязательно.

Мэдден достает из папки фотографию девушки — увеличенный снимок с водительских прав. Длинные темные волосы, вздернутый носик, внешность красотки из группы поддержки. И рост, судя по документам, метр восемьдесят.

— Офигеть! — выдыхает Пасторини. — Ты только Биллингсу не показывай, а то он от тебя не отвяжется, будет ныть и набиваться в помощники.

— Я в курсе.

Пасторини с сожалением отрывается от созерцания фотографии.

— Как думаешь, Коган уже знает? — спрашивает он.

— Может, и знает. Шанс всегда есть.

— У нас остался один день, а потом начнется… Во вторник уже в газетах будет. И в вечерних новостях, наверное, тоже.

— Если особенно повезет.

Пасторини садится за стол и задумчиво жует лакричную тянучку. Мэдден отворачивается. Смотреть, как шеф широко разевает рот и чавкает, у него нету сил.

— Тебе решать, Хэнк, — наконец говорит Пасторини. — Смотри сам. Я советовался с Джил. Мы можем организовать жучка и посмотреть, что он наболтает.

Джил — это сокращенно от Джилиан, Джилиан Хартвик, их главная начальница. Высокая, красивая женщина. Она всегда сама разговаривала с прессой. На службе ее уважали за уверенность в себе, за доброе отношение к подчиненным, за прямоту. Джил проработала в полиции больше двадцати лет.

— Только надо разрешение получить в прокуратуре, — продолжает Пасторини. — И придется извернуться, потому что формально жертвы у нас нет. А лучше бы была. Как в том деле, «Шире ширинку», помнишь?

Мэдден морщится, замечает это и пытается взять себя в руки. Вроде бы он уже привык, а все равно неприятно. Не нравятся ему эти их выдумки.

Это дело, «Шире ширинку», расследовали около года назад. В прессе его широко освещали. Зубной врач изнасиловал по крайней мере одну (а скорее всего, больше) из своих пациенток. Она была под наркозом. Тридцатилетняя женщина проснулась раньше времени и увидела, как доктор убирает в штаны прибор.

Самое печальное, что не будь этот придурок таким придурком, он бы до сих пор зубы лечил. Женщина позвонила ему и обвинила в изнасиловании, и он испугался. Вместо того чтобы все отрицать (доказательств его вины никаких не было), он стал умолять ее встретиться и поговорить. Через несколько дней у полиции была запись, на которой дантист предлагал своей жертве десять штук баксов, — и все было кончено.

Биллингс первым придумал назвать это дело «Шире ширинку». Так его с тех пор и называли. Мэддену это ужас как не нравилось. С ним история была совсем другая, но он всякий раз представлял, как полицейские, поймавшие его врача, сидят и гогочут, придумывая названия для этого дела («Кубок Большого Члена», так почему-то всегда думал Мэдден). Если бы Хэнк сказал, как ему не нравится эта практика, Пасторини велел бы всем прекратить. Но Хэнк молчал, не в его характере было жаловаться и показывать, что его достали. А Пасторини здраво рассудил, что раз его лучший сотрудник не хочет жаловаться, то пускай себе страдает молча.

— Не надо нам жучка, — говорит Мэдден. — Пока не надо.

— А что тогда?

— Попробуем по-другому.

Челюсти Пасторини начинают двигаться медленнее.

— По-другому?

— Ага.

— Ну-ка, ну-ка…

3 Посетители

2 апреля 2007 года, 14.52

В понедельник утром Коган вместе с доктором Кимом сидит на улице перед больницей и пьет кофе.

— Пальпирую я, значит, ей живот, а у ее приятеля такой вид, словно еще пара сантиметров вниз — и от меня даже мокрого места не останется, — рассказывает Киму Коган. — Здоровый такой черный бугай. То есть щупать ничего нельзя. Ну, я ей и говорю, знаете, говорю, я бы сейчас чизбургеров съел штуки три. А вы? У нее аж слюнки потекли. Они тут всю ночь проторчали, а есть ей не давали. Я еще пару вопросов задаю, и оказывается, у нее мама и брат недавно гриппом переболели. Я ей сказал, что ничего с ней такого страшного не происходит. Что она бы не хотела есть, если бы у нее был аппендицит, это ведь один из симптомов — потеря аппетита. Говорю, а про себя Алиссон костерю.

Алиссон — это хирург-гастроэнтеролог, она на несколько лет моложе доктора Кима и Когана.

— Ну и что? Ты ей сказал, что думал?

— Ха! Еще как сказал! Закончил с этой пациенткой, а потом пошел прямо к Алиссон. Слышь, говорю, ты! Ты чего мне подсовываешь? Если бы кто-нибудь хоть пять минут с больной поговорил, мне бы не пришлось время тратить. Да тут даже первокурсник догадается! Тебе просто лень жопу от стула оторвать и собрать анамнез. Она голодная! Она сейчас бы пять бигмаков сожрала и не подавилась. Тебе это ни о чем не говорит?

— Это еще что, — кивает доктор Ким, — тебе-то везет, а меня она каждый день так дергает. Прикинь? Каждый божий день эта хрень творится.

— Да ей лень просто пошевелиться и самой подумать. Терпеть таких не могу.

— Доктор Коган?

Тед поднимает голову. Рядом с ними стоит молоденькая медсестра Джэнин, новенькая, она только на прошлой неделе на работу вышла.

— Да?

— Там вас спрашивают. Двое. Полицейские.

— Как фамилии?

Она удивленно смотрит на него:

— Не знаю. Сказали, они полицейские.

— Они в форме?

— Нет, в обычной одежде.

Коган поворачивается к Киму:

— Оперативники. Это, наверное, из-за той пациентки, помнишь Рид? А что хотят, не сказали? — спрашивает Тед медсестру.

— Задать пару вопросов.

— Хорошо, спасибо! Передай им, скоро приду.

Коган нехотя, со стоном, поднимается. Он терпеть не может, когда его лишают возможности расслабиться, выпить кофе и побурчать.

— Думаешь, они насчет той старушки? — спрашивает доктор Ким, когда медсестра уходит.

— Вполне может быть. Они же вроде поймали того, кто это сделал, разве нет?

— Поймали. Пару дней назад.

Время от времени Когана допрашивают по поводу его пациентов, жертв нападения. Особенно тех, кто умер («Она хоть раз приходила в себя? И что она вам сказала?»). Коган уже всех полицейских запомнил, у него даже любимчики появились. Эти ребята, как правило, приезжали почти сразу после того, как привозили жертву, или иногда даже вместе с ней. Но бывало и так, что приходили потом. После смерти пациента.

Коган залпом допивает кофе и бросает стаканчик в урну.

— Ну ладно. Мы с тобой потом продолжим крыть коллег. Увидимся завтра в клубе.

— Пока!

Полицейские сидят перед хирургической смотровой, оба в темных спортивных куртках и галстуках. В комнате всего пять человек, включая медсестру приемного отделения, так что догадаться, кто тут из полиции, довольно просто. Странно, что Коган их раньше никогда не видел. Может, видел и забыл? Нет, память на лица у него хорошая. Один постарше, худой, в очках, с лысиной и ровно подстриженными усами. Второй серьезный, аккуратно одетый черный парень, похожий на Свидетеля Иеговы. Улыбка у него широкая и добрая.

— Добрый день, джентльмены! Я Тед Коган.

Они встают и представляются. Инспекторы Мэдден и Бернс.

— Пойдемте со мной, — говорит Коган. — Кабинет у меня маленький, но, думаю, как-нибудь втиснемся.

По дороге к кабинету Коган замечает, что старший, Мэдден, хромает. У него и ботинок специальный. Значит, стопа вообще не работает. Надо же, думает Тед, никогда не видел копа-инвалида. Когану очень хочется спросить, как так вышло, и одновременно неловко спрашивать. Короче, спросить он не успевает — они уже пришли.

Комнатка маленькая, не больше тюремной камеры. Мебели мало: стол, два стула, шкаф для папок, мусорная корзина, компьютер и принтер. Здесь Коган только по телефону говорит да почту проверяет, иногда еще с историями болезни возится. Это занимает не больше двадцати-тридцати минут, так что на размеры помещения Когану наплевать. Но если приходит сразу несколько посетителей, становится тесновато.

Тед притаскивает третий стул из кабинета доктора Диаса, ждет, когда все устроятся, закрывает дверь и садится за стол.

— Чем могу помочь?

— Вы помните такую девушку, Кристен Кройтер? — спрашивает старший.

Коган удивленно моргает. Имя-то он помнит, и даже вроде хорошо, а вот как она выглядела? «Интересно, откуда я знаю это имя?» — думает Тед.

— Вы ее лечили около полугода назад, — продолжает Мэдден. — Она попала в аварию. Шестнадцать лет. По-моему, у нее был разрыв селезенки.

Коган сразу вспоминает. А вспомнив, понимает, что лучше бы ему не показывать, как быстро он ее вспомнил.

— A-а… Я, кажется, знаю, о ком вы. Она ходила в школу Менло-Атертон. А что? Что-нибудь случилось?

— Это долгая история, — отвечает Мэдден. — А откуда вы знаете, что она учится в Менло-Атертон?

Когану становится жарко, но говорит он спокойно:

— Она мне как-то сама рассказала. А я ее спросил, знает ли она сына моего соседа.

Коган замечает, что второй полицейский записывает его показания в блокнотик.

— Я живу в Менло-парке, — поясняет Коган. — А соседский мальчишка в эту школу ходит.

— Вы видели эту девушку после выписки из больницы?

— Она приходила на осмотр. По-моему, через месяц еще. Так положено. А потом я в магазине каком-то ее встречал. Или еще где-то. Точно не помню. Может, пару раз.

— Вы с ней говорили?

— Да, довольно коротко. Спросил, как самочувствие. Как дела. У нее вроде все хорошо было.

— И больше вы с ней не говорили?

Коган смотрит в потолок, как бы припоминая. Голова раскалывается. Долго молчать нельзя, они начнут подозревать, что дело нечисто. И он говорит:

— По-моему, я их с подругой однажды у дома встретил. С тем мальчишкой, с соседом.

— И больше вы с ней не виделись? Только в те разы, о которых вы рассказали?

— Да. А в чем дело? Что случилось?

Полицейские молчат. Потом Мэдден смотрит на Бернса, Бернс поворачивается к Когану и говорит:

— Есть какая-нибудь причина, по которой мисс Кройтер может утверждать, что она занималась с вами сексом?

У Когана аж глаза на лоб вылезают. Он смеется:

— Сексом? Вы шутите?

— Нет. — Бернс уже не улыбается. Взгляд не доброжелательный, а пристальный и оценивающий.

Коган тупо смотрит на него:

— Нет, вы точно шутите, и неудачно.

— А я вам говорю, что точно нет.

Коган расстроенно замолкает. В голове проносится миллион мыслей сразу.

«Они же обещали никому не рассказывать, — в смятении думает он. — И столько времени прошло! Несколько недель. Все было тихо. Еще в феврале, кажется. Что же случилось? Так, стоп, только без паники».

— Что именно девушка сказала? — наконец спрашивает Тед. — Что я сделал?

— Это довольно сложно объяснить, — отвечает Мэдден.

— Что ж тут сложного? Что она сказала?

— В том-то и дело, что ничего. Она умерла. В субботу.

Новость про секс ударила Теда под дых. Вторая новость посылает в нокаут. Как будто его Майкл Тайсон в подбородок пробил. У Когана темнеет в глазах. Шок.

— Простите? — переспрашивает он.

— Похоже на самоубийство, — говорит Бернс.

Коган в ужасе глядит на посетителей:

— Слушайте, а вы из какого отдела?

Мэдден смотрит на Бернса, и Бернс отвечает:

— Из участка Менло-парка.

— Нет, из какого отдела?

— Из отдела убийств.

На момент встречи Мэдден был знаком с Коганом уже два дня. Не лично, конечно. Но представление о нем составил. По фотографии на правах, по рассказам парочки родителей, по сказанному одной девочкой и написанному другой. И сам еще додумал. Мэдден представлял себе падение Когана, проигрывал его раз за разом, все до мельчайших подробностей. Дубль за дублем Коган шел к нему по коридору. Иногда он был взволнован. Иногда подчеркнуто вежлив. Иногда весел и добродушен. Иногда рассержен тем, что полиция отнимает у него время. Неважно. Каким бы Коган ни явился, Мэдден был к этому готов.

— А если он будет враждебно настроен? — спросил Бернс по дороге в больницу.

Мэдден очень в этом сомневался. Ему казалось, он уже достаточно изучил Когана, чтобы знать: такой реакции не будет. Мэдден рассчитывал на спокойный разговор. В конце концов, врачам ведь за это платят — они должны сохранять спокойствие в кризисных ситуациях. Чего ему так уж дергаться и нервничать? Он ведь не знал, зачем они приехали. Для него вся эта история закончилась больше месяца назад. Вполне разумно предположить, что Коган о ней уже давно забыл.

План у них был простой: заставить Когана ответить на как можно большее число вопросов до того, как он захочет узнать, в чем дело. Керри говорила, Коган просил ее никому не рассказывать, что он пустил юную девицу, бывшую пациентку, в свой дом переночевать. И больше всего боялся именно того, что это всплывет. Никакого преступления в этом не было, но Коган сказал девушкам, что может вылететь с работы, если больничное начальство узнает. Значит, про тот вечер Коган вряд ли расскажет сам. И, если они заставят его соврать, он попался. Значит, ему есть что скрывать.

Конечно, могло и не выгореть. Услышав имя Кристен Кройтер, Коган мог отказаться говорить без адвоката. Он мог давно и тщательно продумать линию защиты на случай, если ему начнут задавать вопросы. Мэдден встречал таких типов. Они все планировали наперед. Долгие месяцы после совершения преступления они репетировали каждое свое слово, каждый поворот сюжета, каждую реакцию. Причем иногда обдумывали признание, а не путь к спасению.

Взять хотя бы того дантиста, Паркера. Его арестовывали дома. Он и ухом не повел. Даже улыбался слегка, когда ему зачитывали его права. Он как будто знал, что такой день обязательно настанет, и ждал его. Парень оставался спокоен, даже когда его жена упала в обморок от потрясения. Он проживал заранее известный конец истории и, кажется, испытывал даже некоторое облегчение от того, что история закончилась.

Теперь настал черед Когана. Мэддена поразило, какой он высокий. Позже Хэнк осознал свою ошибку. На Когане были больничные туфли на платформе, которые прибавляли ему сантиметров пять. Но поначалу огромный рост сбил Мэддена с толку. Этот рост, казалось, преувеличивал все: размеры Когана, его красоту, обаяние, притягательность улыбки, походку и ту менял. Мэдден даже рассердился: он вдруг понял, почему девчонки аж из кожи вон лезли, чтобы подружиться с мальчишкой-соседом, почему им так нужна была возможность встречаться с ним как будто случайно. На секунду Мэдден возненавидел Когана за способность вызывать такие чувства, а еще за волевую челюсть и обезоруживающую улыбку. А потом возненавидел себя за этот момент слабости. За то, что позавидовал.

Чтобы отвлечься, Мэдден взглянул на Бернса. Бернс наблюдал за ним. Заметив взгляд напарника, Бернс кивнул и отвернулся.

Всякий раз, когда они ехали в больницу, Мэдден чувствовал, что Бернс за ним наблюдает. Сам Хэнк давно поборол свой страх перед больницами, но иногда какой-нибудь запах или звук заставлял воспоминания вспыхнуть с новой силой. И тогда у Хэнка Мэддена перехватывало в горле. Сегодня, пока они ждали Когана, это случилось снова. Наверное, что-то отразилось у него на лице, потому что Бернс повернулся к нему и спросил:

— Ты как?

— Нормально, — ответил Мэдден.

И правда, как только он это произнес, ему стало легче. У них с Бернсом было странное, удивительное взаимопонимание. Бернс был на главных ролях в расследовании преступлений в Бель-Хейвене. У парня был дар перевоплощения, который всегда поражал воображение Мэддена. Пасторини говорил про Бернса, что у того есть размах. И правда, в Ист-Пало-Альто и Бель-Хейвене Бернс был черным. К западу от шоссе он превращался в самого что ни на есть белого.

Бернс сегодня отлично сработал. Настоящий напарник и помощник, подумал Мэдден, выходя из больницы. У него перед глазами по-прежнему стояло лицо Когана, выражение, которое появилось, когда они заговорили про секс с девчонкой. И сказали ему про дневник. Слишком искренне он не поверил. Мэддену трудно судить, врет ли Коган. Очень трудно. Никто же не знает, хороший он актер или так себе. Мэдден плохо его знает. Но узнает, это уж точно.

Они молчат, пока не выходят на улицу. Спустившись по ступенькам, Бернс спрашивает:

— Ну как, что думаешь, Хэнк?

Мэдден останавливается на обочине и смотрит на часы. Таймер показывает, что из двух минут прошло уже почти полторы. Осталось тридцать пять секунд.

— По-моему, мы молодцы, — говорит Хэнк. Потом достает мобильный, набирает номер Пасторини и произносит: — Мы закончили. Подождите тридцать секунд, и пусть девчонка звонит.

Через пару минут после ухода посетителей в кабинете Когана звонит телефон. Тед таращится на него, будто в первый раз видит. Все вроде то же самое. Кабинет такой же. Люди за стенами туда-сюда бегают по-прежнему, работают, делами занимаются. Словно ничего не случилось. Но что-то изменилось, и сильно. Коган не знает, с чего начать. Кому звонить? Что делать? Надо нанять адвоката, вот только какого? Где их берут, хороших адвокатов? И кому позвонить, чтобы посоветовал?

Телефон снова звонит. Коган совсем было решает не отвечать, но внезапно в мозгу вспыхивает надежда: а вдруг это Кляйн, или Ринхарт, или еще кто-нибудь из знакомых? На четвертом звонке, как раз перед включением автоответчика, Тед снимает трубку:

— Коган слушает.

— Доктор Коган?

— Да.

— Это Керри Пинклоу. Вы меня, наверное, не помните. — Ее голос дрожит от волнения. — Я подруга Кристен. Я вам сегодня звонила, но вас не было.

— Я слушаю.

— Даже не знаю, как сказать. У нас ужасное несчастье.

— Я знаю. Ко мне только что полиция приходила.

— Господи! Значит, вы в курсе. Кошмар какой! — Голос у нее противно дребезжит. — Покончила с собой! Поверить не могу! Ко мне тоже из полиции приходили.

— И что ты им сказала?

— А что я могла сказать? Она все в дневнике записала. Все. Что произошло той ночью. Вам говорили про дневник?

Тон Когана внезапно меняется.

— Мне сказали, что ты эти записи прокомментировала. Что ты им сказала, а, Керри? — резко спрашивает он.

— Все. А что мне оставалось делать? Сказала, что мы к вам приехали. Простите! Ну простите, пожалуйста! У вас теперь неприятности будут, да?

Тед берет себя в руки.

— Ты им сказала, что мы с Кристен занимались сексом?

— Они меня про это спрашивали.

— Вот черт!

— Там все в дневнике написано. Как я буду отпираться? А еще они говорят, что она вам звонила в субботу днем. Что вы ей такого сказали?

— Да ничего я ей не сказал. С какого перепугу ей с собой кончать? Из-за того, что я сказал? Они на это намекали?

— Ага. Просто ужас какой-то, — отвечает она.

— Господи! А почему ты им не сказала, что она все выдумала?

— Не знаю.

Коган закрывает лицо руками. Сил ругаться у него уже не осталось. Он трет глаза и вздыхает.

— А если бы я так сказала, это бы помогло? — с интересом спрашивает Керри.

— Неплохо было бы для начала.

За дверью раздаются голоса. Медсестра разговаривает с врачом.

— Слушай, мне пора идти, — говорит Тед. — Ситуация очень плохая, Керри. Просто говно, а не ситуация. Мне очень жаль твою подругу, но у меня теперь проблем по самые уши. И никто, кроме меня, в этом не виноват.

4 Совет специалиста

2 апреля 2007 года, 15.35

Первым Коган звонит Кляйну. Вернее, шлет сообщение на пейджер. Минуты не проходит, и Кляйн уже перезванивает.

— Здорово! Ты к нам едешь? — спрашивает он.

— Скоро буду. Ты занят?

— Да мне тут пару дел надо закончить. А что? Чего случилось?

— Зайдешь ко мне? Поговорить надо.

— Сейчас приду. Что, с телками проблемы?

— Можно и так сказать.

— Да ты что? И с которой? Я ее знаю?

— На этот раз все серьезно, Кляйни. Трындец как серьезно.

— О как… — растерянно говорит Боб. И через секунду: — Погоди, сейчас буду.

Через несколько минут он заходит в кабинет Теда. Вид у него какой-то напуганный, осторожный, как будто он боится столкновения с превосходящими силами противника. Коган понимает, что напугал Кляйна. За пять лет общения Тед ни разу, даже описывая жуткие скандалы при расставании, не использовал слово «серьезно».

— Садись, — тихо говорит Коган, и Кляйн устраивается за столом. — Слушай, всего я тебе рассказать не могу, поскольку сам еще всего не знаю, но краткая версия такая: помнишь ту девушку, которая попала в аварию? Моя пациентка, я тебе про нее рассказывал? Которую я постоянно везде встречал?

— Конечно, я ведь даже ее видел, когда к тебе заезжал.

Коган совсем про это забыл.

— Ну да, точно. Ты подъехал, а они с соседским мальчишкой тусовались. Так вот. Месяца два-три назад они с подружкой явились ко мне домой поздно ночью. Девчонка напилась практически до беспамятства. Они с вечеринки приехали.

— В смысле? Та самая твоя пациентка? Она напилась?

— Это было в твой день рождения. Мы куда-то ходили, помнишь? Я вернулся домой…

Кляйн, кажется, начинает вспоминать.

— Точно! Я тебе позвонил в тот вечер, услышал женские голоса и спросил, кто там у тебя. Ты сказал, это просто старая знакомая со своей подругой. Это они и были?

— Если честно, их было трое.

Коган объясняет Кляйну, зачем они приехали — про то, что друзья Кристен боялись везти ее в больницу из-за скандала, который им бы устроили родители. И они поехали к Когану, потому что знали его адрес.

Они умоляли его помочь. Тед сначала отказался, понимая, что потом неприятностей не оберешься. Но они прямо в ногах валялись, и он сдался. При обычных обстоятельствах он бы их послал подальше. Но в ту ночь Тед и сам был сильно пьян: они отмечали день рождения Кляйна. Тед выпил больше, чем предполагал, даже больше, чем Ринхарт, и его оценка ситуации не совсем совпадала с реальностью.

— И в каком она была состоянии? — спрашивает Кляйн.

— Не очень. Хотя… по сравнению с тем, что мы видим в приемном отделении, — очень даже ничего.

Тед решил, что он ее осмотрит и, если поймет, что в домашних условиях сделать ничего нельзя, отправит в больницу. Они заставили ее походить, накачали водой по самые уши. С ними была девушка постарше, студентка, она им тоже помогала. Все вместе они пронянчились с Кристен минут тридцать, и ей стало легче. В конце концов ее уложили в гостевой комнате, и девушка заснула. В половине девятого утра за ней заехал ее друг и забрал ее. Вот и вся история. С тех пор Коган о Кристен ничего не слышал. До сегодняшнего дня.

— Значит, она у тебя на ночь осталась?

— Ну да.

Кляйн неодобрительно качает головой.

— Слушай, я и без тебя знаю, какого свалял дурака. Но тогда мне казалось, что я просто оказываю помощь. Девушка напилась — с кем из нас такого в юности не бывало?

— Проблема в том, — говорит Кляйн, — что, когда ты становишься отцом, ты начинаешь воспринимать мир по-другому.

— Вот только не надо этого, а? Ты прямо как Триш, весь такой правильный-правильный. И кстати, если ты ей расскажешь, я из тебя дух вышибу. Никому ни слова.

— Ладно, прости. Ну и что дальше?

А дальше покатилось. Как снежный ком, хотя Тед об этом и не подозревал. Один раз она к нему приходила, думала, что посеяла у него дома сережку. И принесла ему подарок. Тед ее поблагодарил, но подарок не принял. Сказал, чтобы она больше не приходила, а не то у него могут быть неприятности. Она вроде все поняла. Через неделю он столкнулся с ней в магазине. Без эксцессов. Они поздоровались. Улыбнулись друг другу.

Это было в марте. А полчаса назад к нему пришли из полиции. Он и подумать не мог, что тут есть хоть какая-то связь. Тогда, в феврале, Тед пару недель поволновался, но, поскольку никаких последствий не было, он успокоился и думать об этом забыл.

— А как они узнали?

Тед смотрит на Кляйна.

— Не поверишь, — да он и сам не верит в то, что говорит, — девчонка вела дневник. Ее мамаша этот дневник нашла и прочитала.

— Черт. В Интернете? На фейсбуке?

— He-а. На бумаге. В тетрадке, я так понимаю.

— Я думал, такого уже не бывает.

— Как видишь, бывает.

— И она написала, как осталась у тебя ночевать?

Тед говорит еще тише, почти шепотом:

— Не только. Она описала, как занималась сексом. Со мной.

— Елки-палки!

— Погоди. Дальше хуже. В субботу она покончила с собой.

Вот теперь Кляйн тоже впал в ступор.

— Она умерла?

— Так они говорят. И по странному стечению обстоятельств, она мне звонила за пару часов до смерти.

— Ты с ней говорил?

— В том-то и дело. Я ей сказал, что не могу разговаривать. Она, видимо, хотела мне рассказать, что случилось. Предупредить, что мамаша нашла дневник. Но я ей и рта раскрыть не дал. Очень вежливо ее отшил. Сказал, что она замечательная девушка, и все такое, но продолжать общаться с ней я не могу. Но я был тактичен, честное слово. Тактичен, но тверд. И у меня на второй линии висел другой звонок. Я очень быстро закруглился. Кто же знал? Жеваный крот, кто мог такое предвидеть?

Кляйн молча смотрит в пол. Может, представляет, что бы он делал, если бы с ним такое случилось, думает Коган. Или решает, спал приятель с девчонкой или нет.

— Я с ней не спал. Она все выдумала. Целиком и полностью.

Кляйн поднимает голову и кивает:

— И что ты будешь делать?

— Не знаю. Надо бы адвоката найти.

— А они тебе предъявили обвинение?

— Пока нет.

— Как думаешь, дневника достаточно?

— Не знаю. Похоже, девчонка еще и подруге рассказала, что я с ней переспал. И подруга сообщила полиции, будто все видела своими глазами.

— Ох, е-мое!

— Ты не знаешь, кто был у Хансона адвокатом?

Хансона, их коллегу, обвинили в том, что он обследовал грудь пациентки без всякой на то медицинской необходимости. В конце концов его оправдали, но с работы выперли.

— Я не помню, — качает головой Кляйн. — Это ж года три назад было.

— Может, Ринхарт кого-нибудь посоветует?

— Слушай, а ты вроде с адвокатшей когда-то встречался? Она же как раз спец по криминалу.

— Это которая?

— Та, у которой «БМВ» кабриолет. Кэрен, Кэрол… Как же ее?

— Кэролин, — вспоминает Коган.

— Вот-вот. Она с домогательствами работала?

— Точно! — Тед вытаскивает из кармана «блекберри».

— У тебя ее телефон остался?

— Ищу.

Тед запускает поиск по имени, и, ура, вот она: Кэролин Дупви.

— Кэролин Дупви, — говорит он Кляйну, а тот в ответ бормочет что-то под нос. Вроде благодарит Господа за мобильные телефоны.

Коган смотрит на часы. Без четверти пять. Еще есть шанс застать ее на работе.

— А ты когда с ней последний раз разговаривал? — спрашивает Кляйн, пока Тед набирает номер.

— Года два — два с половиной назад. Приблизительно.

— И как вы разошлись?

— Трубку не бросит. Надеюсь.

В этот момент к телефону подходит секретарша адвокатской фирмы «Стивен, Кларк и Кришнер». Тед поднимает руку, чтобы Кляйн не мешал ему.

— Скажите, Кэролин Дупви у вас еще работает?

— Да, — отвечает секретарша. — Сейчас я вас переведу.

Трубку снимает другая секретарша:

— Приемная Кэролин Дупви.

— Она еще не ушла?

— А кто ее спрашивает?

— Тед Коган. Скажите, я по важному делу.

В трубке становится тихо. Наконец секретарша отвечает:

— Минуточку. Она сейчас подойдет.

— Неужто знаменитый Тед Коган собственной персоной? — спрашивает Кэролин хорошо поставленным дикторским голосом.

— Сейчас лучше подходит «печально известный».

— Чем обязана?

— Кэролин, мне нужен совет специалиста.

— Насколько я помню, я тебе это еще пару лет назад говорила.

— Я серьезно. У меня проблемы. И, кажется, большие. Мне нужен адвокат. По уголовным делам. Я надеялся, может, ты мне кого-то порекомендуешь. Ты по делам о сексуальных домогательствах еще работаешь?

Кэролин пару секунд молчит.

— Интересно, — наконец говорит она. Тед так и видит, как она улыбается. — И что у них на тебя есть?

— Это сложно объяснить, — повторяет Тед фразу Мэддена. — Смысл в том, что меня обвиняют в сексуальной связи с несовершеннолетней.

— Сколько ей было на тот момент?

— Шестнадцать.

— Только не говори, что ты не знал.

— Ничего не было. Она — моя пациентка.

— Еще интереснее. И кто работает по этому делу? К тебе уже кто-нибудь приходил?

— Да, двое полицейских. Пару часов назад. — Тед смотрит на карточку на столе. — Один — некий Хэн Мэдден.

— Хэнк Мэдден, — поправляет Кэролин. — Гордись! Сам Хэнк тобой заинтересовался. Он мелкими делами не занимается. Только серьезными. Даже убийствами иногда.

— Да, я так и понял. Я тебе еще главного не сказал: девчонка умерла. Ее нашли в субботу. Говорят, похоже на самоубийство.

— Боже мой!

Она вдруг становится серьезной.

— Ты с ним знакома? — спрашивает Тед. — С Мэдденом этим?

— Еще как. Он свое дело знает. И врачей очень не любит к тому же.

— В смысле?

— Я статью в газете читала. Примерно год назад. Попробую ее для тебя найти. Ты ему что-нибудь сказал?

— Более чем достаточно. Слушай, можно я приеду? Или порекомендуй кого-нибудь. Мне надо начинать шевелиться, и интенсивно.

— Прямо сейчас?

— Ну да. Или если не сейчас, то как можно скорее. До конца выходных мне надо кого-нибудь найти.

Кэролин молча листает страницы календаря, потом спрашивает.

— Ты завтра как? Часиков в десять утра?

Тед косится на Кляйна. В одиннадцать они договаривались играть в теннис.

— Я совершенно свободен. Куда приезжать?

— Как всегда. В твое любимое заведение.

— В кафе-мороженое?

— Ну а что такого?

— Ладно. Буду в десять.

— Жду с нетерпением.

— Верю.

Тед вешает трубку и закрывает лицо ладонями.

— Ну что? — спрашивает Кляйн.

— Нормально, — отвечает Тед и трет глаза. — Будь другом, не говори Киму, почему я играть не пришел. Ринхарту я сам вечером позвоню. Прости, старик, что так вышло.

5 Достаточное основание

3 апреля 2007 года, 10.06

Назавтра Коган встает совершенно разбитым и перевозбужденным. Он почти не спал. Лег он рано, около одиннадцати. Физически-то он очень устал, но мозг продолжал работать, несмотря на то что организм уже отказывался функционировать. В какой-то момент Теду показалось, будто он проспал несколько часов кряду. Оказалось, впрочем, что спал он минут двадцать. В конце концов Коган сдался и в районе двух включил телевизор. Рассуждения умников о политическом кризисе его убаюкали, но в шесть тридцать он проснулся окончательно.

В восемь начинается дождь. Серая слякоть очень подходит нынешнему состоянию Теда. Ему только и остается, что глядеть в окно, качать головой и повторять: «Здорово, блин! Просто отлично!» Но есть и положительные стороны. Из-за непогоды обычно переполненный зал кафе-мороженого в Пало-Альто наполовину пуст. И Теду удается захватить любимый столик у окна. Хороший знак, думает он.

Пало-Альто всегда старался сберечь свою старомодность, будучи при этом городом абсолютно современным. Центр тут небольшой, одиннадцать кварталов в длину и пять в ширину. Здесь есть все — от скорожраловок до дорогих французских и итальянских ресторанов. Есть бутики и галереи. Вдоль улиц растут деревья, и место для парковки найти непросто, особенно по выходным. Тогда Университетская авеню, главная артерия города, заполняется приезжими, останавливающимися на пути в торговый центр Стенфорда (и обратно), Мекку для тех, кто решил пройтись по магазинам.

Кэролин приезжает минут через пятнадцать после Теда. Он поднимает голову, отрывается от чашки кофе и газеты, и вот она — стоит у его столика, улыбается и старается держать мокрый зонтик подальше от себя, чтобы не намочить джинсы.

— Привет!

Они смотрят друг на друга, оценивают, насколько каждый постарел за прошедшие два года.

— Привет! — Тед встает и целует Кэролин в щеку.

Каждый раз, встречаясь с какой-нибудь из бывших подружек, он спрашивает себя, почему они расстались. Девушки эти всегда кажутся ему очень привлекательными, даже более привлекательными, чем они сохранились в его памяти. На секунду Тед забывает обо всех прошлых разногласиях и возвращается к тому, самому первому впечатлению, первому влечению, послужившему началом романа.

Кэролин и вправду красива. Стройная фигура, темные волосы — она их обычно собирает в пучок на затылке, — пара небрежных локонов на висках и челка. Средиземноморский тип красавицы. Карие глаза чуть-чуть маловаты для такого широкого лица. Загар чуть темнее, чем надо. И все же Когану всегда нравился имидж Кэролин. Она создавала образ женщины сдержанной, даже консервативной, с легким намеком на страстность натуры. Эта ее сторона проглядывает наиболее явственно после пары стаканов вина. Коган находил ее особенно сексуальной, когда Кэролин была подшофе. Всегда застегнутые пуговички расстегивались, а волосы распускались по плечам. И тогда Кэролин не было равных.

Разошлись они по вполне обычной причине: Когану не хотелось переходить на следующий уровень. Каким бы этот уровень ни был. Она его бросила, хотя он убедил себя, что это все ерунда, что Кэролин просто блефовала и он мог бы вернуть ее в любой момент, если бы только постарался. Он бы и постарался, но вот момент для разговора она выбрала крайне неподходящий.

Они встречались уже месяца четыре. Кэролин позвонила ему на работу и сказала, что им надо увидеться сегодня вечером и «поговорить». Коган сразу понял: ей нужны перемены. Их отношения развивались по сценарию, который ее не устраивал, и она решила, что пора либо исправлять положение дел, либо закругляться. А у Теда была тяжелая неделя. Он почти не спал: пациент с раком легких пытался отбросить коньки, несмотря на проведенную операцию, да и в травму поступило очень много пострадавших. Тед попросил Кэролин потерпеть пару дней. Аврал закончится, он вздохнет свободнее и сможет все обдумать. Но, раз приняв решение, Кэролин уже не могла отступить, и в итоге они расстались по телефону.

Тед уговорил ее объясниться немедленно.

— По-моему, нам не стоит больше встречаться, — сказала Кэролин. — Мы с тобой зашли в тупик. Ты согласен?

— Хорошо, давай разойдемся, — ответил он. — Чего кота за хвост тянуть?

Конечно, они еще увиделись пару раз. И даже переспали. Но Тед так и не смог простить ей, что она вывалила ему все это на голову в такой день. Предлог, конечно. Это ему Триш сказала. Что он просто воспользовался предлогом. Пусть так. Удачный был предлог.

Тед смотрит на Кэролин. Предлог-то был удачный, но вот основной причины их разрыва он вспомнить не может. Сколько ей сейчас? Они расстались два с половиной года назад, значит, ей где-то тридцать четыре — тридцать пять. До чего же хороша, думает Тед. Ему хочется сказать ей об этом, но вдруг она неправильно поймет? И Тед произносит нейтральное:

— Отлично выглядишь. Как всегда.

Кэролин отвечает ему тем же:

— Спасибо! — Потом садится на диванчик напротив. — Вон наша официантка. Умираю хочу кофе.

Они делают заказ. Кэролин просит омлет, а он — бублик с лососем. Им подливают кофе из старого серебряного кофейника. В этом кафе царствует стиль пятидесятых: ар деко тесно переплетается с новейшими технологиями. Тут все либо металлического, либо черного цвета. Только футболки официантов и салфетки на столах белые. Пустой зал мог бы показаться холодным и стерильным, как операционная в отделении травматологии, но здесь полно людей, и от того атмосфера скорее расслабленная и очень современная. Создается впечатление, что тут можно коротко и ясно сформулировать любую умную мысль. Тед как-то сказал об этом Ринхарту. И правда, в другой день, при других обстоятельствах Коган легко бы изложил суть дела. Но сегодня он мямлит и мается, стараясь связно рассказать Кэролин о событиях, которые заставили его вспомнить ее номер.

Тед начинает с самого начала, с того момента, как девчонка поступила в травму. И заканчивает визитом полицейских. Кэролин слушает его молча, практически не вставляя комментариев. Иногда просит что-то прояснить. Поначалу она с трудом различает Керри и Кристен, особенно потому, что Тед употребляет чересчур много местоимений. Однако ведет себя Кэролин сдержанно и никаких суждений не высказывает даже тогда, когда Тед сообщает, что оставил у себя дома девчонку на ночь. Просто кивает, отхлебывает апельсиновый сок и жует омлет.

Тед заканчивает.

— А зачем она написала, что занималась с тобой сексом, если ничего не было? — спрашивает Кэролин после секундной паузы. — И почему подруга сказала, что все видела?

Тед никак не может понять, верит она ему или нет, и это его ужасно расстраивает.

— Ума не приложу, — отвечает он.

— Ладно. Вот ты с ней общался. Как она тебе показалась? Нормальная милая шестнадцатилетняя девочка?

— Только невезучая, а так — да.

— Говоришь, симпатичная?

— Да.

— Очень?

Тед задумывается. Надо постараться забыть его раздражение из-за поведения Кристен и его сожаление по поводу случившегося.

— По десятибалльной шкале — примерно восемь. Только она об этом не подозревала. А если бы задумалась, то все парни у ее ног лежали бы на выпускном. — Тед впервые за весь разговор оживляется. — Это точно. Тут уж я знаток.

К их столу подходит официантка. Пока она убирает со стола, Кэролин молчит. Просто сидит и смотрит на Теда. Трудно сказать, о чем она думает. Но на лице знакомая усмешка: «Гляди-ка, а ты совсем не изменился. Все тот же старый добрый Тед». И похоже, Кэролин этому рада. А потом она вспоминает, зачем они встретились. Или ему только так кажется? Во всяком случае, Кэролин перестает улыбаться и говорит:

— Совсем забыла. Я тебе газету принесла. На, взгляни.

Она вытаскивает из заднего кармана джинсов клочок бумаги.

Газета «Сан-Хосе ньюз» напечатала статью о полицейском, который приходил к Теду, Хэнке Мэддене. Заголовок: «Увечье не помешало инспектору полиции настигнуть преступников». Кэролин принесла ксерокопию газеты, не какую-нибудь там распечатку из Интернета.

— Вторая страница, — говорит Кэролин.

Она даже обвела фломастером нужный абзац.

Коган, запинаясь, читает:

— Почему вы решили пойти работать в полицию? — спросила я его.

Мэдден признался, что у него для этого были личные причины. В детстве он болел полиомиелитом, и лечащий врач изнасиловал его. Мэдден долго не мог решиться даже осознать произошедшее. И лишь спустя много лет он рассказал о случившемся коллеге, который работал над похожим делом. Мэдден и сейчас сожалеет, что не поговорил с родителями, ведь это могло бы спасти других мальчиков. Врача призвали к ответу, лишь когда Хэнк уже учился в колледже.

— С ума сойти! — говорит Коган, пробежав глазами всю статью. — Этот парень занимается психоанализом прямо на страницах газеты. Интересно, что о нем люди подумали, когда это вышло?

— В моей конторе?

— Нет, вообще.

— Не знаю. Похоже, полиция просто решила продемонстрировать, что ее сотрудники тоже люди. Статья вышла через несколько месяцев после того, как в Редвуде избили тех мексиканских мальчишек. Поэтому все цинично решили, что это копы так грехи замаливают. Но Мэдден — нормальный мужик. Он в такие игры играть не станет. Его все уважают.

Тед взволнованно качает головой.

— Ну все, мне конец, — говорит он. — Ясное дело, этот парень врачей, как звездочки на фюзеляже, собирает. Я уже вчера это заметил, пока он вопросы задавал. Он меня уже осудил и вынес приговор.

Кэролин сочувственно смотрит на Теда, впервые за всю их сегодняшнюю встречу, и берет его за руку:

— Подожди. В таких делах очень трудно с доказательной базой. Плохо, конечно, что у них есть свидетель. Но это еще не стопроцентный проигрыш.

— Да ладно! — Тед нервничает и сердится, хотя надо бы взять себя в руки и сменить тон. — Вот если бы ты была врачом… Что бы ты мне сказала? Каков прогноз?

Кэролин убирает руку и смущенно смеется.

— Я не шучу, — говорит Тед.

— Прости. Мне медицинским языком выражаться?

— Как хочешь.

Она на секунду задумывается, собираясь с мыслями. Похоже, Кэролин примерно так же не хочется отвечать на этот вопрос, как Теду не хотелось его задавать.

— Судя по тому, что ты мне рассказал, у них есть достаточное основание.

— То есть?

— Тебя могут в любой момент арестовать.

— Так чего ж не арестовали?

Кэролин объясняет ему, что могли, вполне могли. И, раз они этого не сделали, значит, собирают весомые улики для предварительного слушания в суде, того, где определяют меру пресечения. Если им удастся убедить суд предъявить ему официальное обвинение, они одним махом убьют двух зайцев: и обвинение предъявят, и арестуют. В таких непростых делах прокуроры обычно стараются сначала убедиться, что судья готов предъявить обвинение, а уж потом выписывать ордер на арест. Если им этот фокус удается, то обвиняемый уже не имеет права давать показания на предварительном слушании.

Во всяком случае, Кэролин так бы и поступила, когда работала в прокуратуре.

— Зачем мне надо, чтобы ты выступал в суде? Ты уважаемый добропорядочный гражданин, ты спас многим людям жизнь, зачем же мне так рисковать?

— И что мне теперь делать? — спрашивает Коган, уже не понимая, на чьей она стороне.

— В ближайшие пару дней тебя вряд ли арестуют. Иначе все будет выглядеть так, будто они знали, что арестуют тебя, когда приходили к тебе в больницу. А им этого не хочется.

По словам Кэролин, если бы они пришли, задали вопросы, а потом арестовали его, то все, что он тогда сказал, не могло быть рассмотрено в качестве показаний в суде.

— И я бы сразу прицепилась к ним: раз они знали, что будут тебя брать, должны были там же зачитать тебе твои права.

— А теперь?

— Ну, я по-прежнему могу требовать, чтобы твои первые показания судом не учитывались. Но копы наверняка будут стоять на том, что не собирались тебя арестовывать, просто хотели вопросы задать. Меня больше беспокоит другое: они на тебя убийство хотят повесить.

Тед не верит своим ушам.

— Убийство? Откуда? Из-за того, что я отшил ее по телефону?

— Нет. Само по себе это не преступление. Очень трудно доказать виновность человека по статье «доведение до самоубийства». Они бы не смогли ничего тебе предъявить даже в том случае, если бы ты ей сообщил, что она толстая, некрасивая и ей вообще незачем жить.

— Отлично. А в чем же тогда дело?

— Единственное исключение — это если ты перед этим совершил преступление, которое привело к ее самоубийству. То есть нанес так называемый «прогнозируемый ущерб» ее психике. Может, ты и не хотел доводить ее до самоубийства, но, переспав с несовершеннолетней девочкой, ты нанес ей эмоциональную травму. Так сказано в законе. И если удастся доказать, что эта травма привела к самоубийству, то все, ты попался. Тебя тут же обвиняют в доведении до самоубийства. От двух до пяти.

— Ты серьезно?

Кэролин кивает:

— Скорее всего, у Мэддена именно такой план.

— Ты сказала «могу требовать». То есть ты согласна быть моим адвокатом?

Кэролин огорченно откидывается на спинку диванчика. Поначалу она явно собирается отказаться, но внезапно прикусывает губу, и Тед понимает, что победил.

— Если хочешь, я возьмусь, — говорит Кэролин. — Хотя бы начну работать. Попробую разузнать, как у нас обстоят дела. Помогу по-дружески. Но только если ты сам этого хочешь.

— Нет, правда, ты согласна?

Она, кажется, смущается.

— А что такого?

— Ничего. Просто я не ожидал. Ты меня приятно удивила.

— Дело-то интересное. Любой адвокат с удовольствием за него бы взялся.

— Мне незачем знать, почему ты берешься.

— Если бы у меня вдруг обнаружилась какая-нибудь странная болячка по твоему профилю, ты бы мне помог?

— Я бы сделал все возможное. А если бы считал, что сам не справлюсь, направил бы тебя к самому лучшему специалисту.

— Вот-вот.

Тед не отвечает. Он смотрит на чек, который положила перед ним официантка, и размышляет над тем, сколько все это будет стоить. Не завтрак, а гонорар адвоката. Ну, по крайней мере, если его интересы будет представлять Кэролин, эти деньги пойдут кому-то знакомому. Два с половиной года назад он стоял в магазине «Блумингдейл» и никак не мог решить, что ей подарить на день рождения — духи за двести долларов или золотое ожерелье за четыреста. Теперь ему предстоит отдать ей пятьдесят штук, а может, и больше. Кто бы мог подумать!

Тед поднимает голову. Кэролин отхлебывает кофе маленькими глотками и разглядывает своего собеседника. Кружку она держит двумя руками, как ребенок. Теду не нравится ее уверенность в себе. Значит, она точно знает, что ему без нее не выкрутиться.

— У тебя кто-нибудь есть? — спрашивает он.

— Да.

— И как он? Хороший парень?

— По-моему, хороший.

— А что он ска… — Тед заставляет себя остановиться.

— Что?

— Да нет, ничего.

Тед собирался спросить, как отреагирует ее парень, если узнает, кого она защищает. Нет, не стоит. Не надо делать ей такой подарок. Ответ на этот вопрос доставит ей удовольствие.

— Мне надо тебе еще одну вещь сказать.

— Что?

— Я собирался сменить работу.

— Правда? — Похоже, она слегка удивлена. — И в какую больницу пойдешь?

— Я не в больницу ухожу. В большую компанию. Биотехнологии. Мы как раз начали обсуждать деньги.

Вот теперь она и вправду удивляется.

— Господи! Я помню, ты говорил про консалтинг. В смысле, собирался… Я не думала…

— Ну вот, у меня такой план и был, пощупать, что и как. А уж потом нырять с головой. Но им нужен человек на полную загрузку.

— И тут как раз ты подвернулся?

— Они сделали мне предложение. И хорошее.

— Прости, даже не соображу, что сказать.

Он улыбается и качает головой:

— Знаешь, забавная штука. Бизнес — это игра. В ней можно выиграть, а можно все проиграть. А в медицине важно выбрать самый безопасный путь. Совсем разные миры. Бизнесмен просчитывает риски, он знает, что у него все поставлено на карту. В медицине, если возникают проблемы или осложнения, коллеги часто спрашивают тебя: «Зачем ты это сделал? Ты же выбрал самый рискованный вариант!» Мышление абсолютно разное. В медицине тебя за рискованное решение склоняют во всех кабинетах. А в бизнесе риск — это единственный способ подняться.

— Или провалиться, — говорит Кэролин.

— Ну… да. Но на тебя не будут так косо смотреть. Особенно если ты уже чего-то добился.

Тед замолкает и смотрит на Кэролин сердито, почти с вызовом. Он ждет, когда она спросит, зачем он впустил к себе в дом детей. Чего он хотел добиться? Надо бы объяснить, что тогда ему казалось: терять-то все равно нечего. Не было предложения о работе. Ничего не было.

Она улыбается и смотрит на него. Нет, Теду эта улыбка совсем не нравится. Это улыбка умудренной опытом женщины, которая смотрит на юного мальчика и умиляется его невинности. В двадцать лет и даже в тридцать Тед был не против, чтобы на него так смотрели. Но сейчас его это раздражает.

— Как думаешь, когда они меня арестуют?

— Не знаю. Самое главное, сохранять при этом спокойствие. Особенно если они придут за тобой в больницу. Ничего не говори. Я дам тебе все мои телефоны. И номер пейджера. Если я не смогу приехать сама, то пошлю кого-нибудь еще.

Тед кивает, сжав зубы. Ему вдруг вспоминается китайский доктор Лю. «Вы умираете». Коган потерянно смотрит в окно. Снаружи по-прежнему льет дождь, на перекрестке стоит «БМВ», дворники работают на полную мощность. С каждым движением щеток Коган слышит приснопамятную фразу Лю. Рак легких. Вы умрете. Вжик. Рак легких. Вы умрете. Вжик. Словно метроном работает.

6 Синий «форд»

11 апреля 2007 года, 18.03

Проходит две недели. Среда. Тед стоит у окна на кухне. Мимо дома едет патрульная машина. Она замедляет ход, и у Теда сжимается сердце. Машина не останавливается. Тед выдыхает и ругает себя за чрезмерную мнительность. Совсем параноиком стал. Патруль проезжает по их району дважды в день, утром и вечером. Через двадцать минут рядом с его домом останавливается синий «форд», и душа Теда снова уходит в пятки. Все-таки он не параноик. Это за ним.

Тед наблюдает, как Мэдден и его напарник выходят из машины. Они никуда не спешат. Останавливаются, поправляют галстуки. Медленно идут по дорожке к его дому.

Звонок в дверь. Вроде бы Тед успел подготовиться, но все равно ошарашенно смотрит на копов, словно никогда их прежде в глаза не видел, словно они вообще с другой планеты прилетели.

— Доктор Коган, простите, что мы вас побеспокоили, но вам придется проехать с нами. У нас есть ордер на ваш арест. Вы обвиняетесь в изнасиловании. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас…

Все точно так, как Тед себе и представлял, только зрителей нет. Он почему-то ожидал, что народ соберется поглазеть. Или что врачи и сестры будут провожать его изумленными взглядами, когда его поведут по коридорам больницы. Единственный свидетель ареста — маленькая девочка на новеньком велосипеде. Она даже и не понимает ничего.

— Здрасьте, доктор Коган! — радостно кричит она ему, как обычно.

— Привет, Кейти! — кричит он в ответ.

И только через несколько кварталов ему приходит в голову, что в последний раз он ездил на заднем сиденье полицейской машины лет тридцать назад. Ему как раз было столько же, сколько и Кейти.

Тед тогда ужасно ревел, представляя себе гнев отца, когда тот узнает, что сын стянул в магазине игрушку.

Дорого бы он дал теперь за то, чтобы папа был жив и мог отругать его.