Мы, мёртвые…

Генри Каттнер. «Мы, мёртвые…»

Первая публикация – We Are the Dead, «Weird Tales», April 1937

Перевод: О. Петров и И. Самойленко, 2020

СЕНАТОР КЕННИКОТТ был благодарен Господу за прохладный ночной ветерок, легонько обдувающий лицо. Он выразил желание, чтобы Хобсон сопровождал его на прогулке, где и представил бы весомые аргументы в пользу законопроекта. Голос у лоббиста был высоким, довольно-таки неприятным, и казался особенно неуместным в мирной тиши Арлингтонского кладбища[1], где и совершался променад.

Хобсон немножко задыхался, его мясистая, гладко выбритая ряшка выражала явную досаду. Прогулка по кладбищу может и была подходящим занятием для стройного, сухопарого сенатора, но лоббисту абсолютно не нравилась. Кенникотт же ощущал настоятельную потребность пройтись после банкета, дабы успокоить нервы по окончании того ещё денька, наполненного бесчисленным множеством мероприятий, посвящённых Дню памяти[2]; Хобсон же стремился поскорее урегулировать вопрос с законопроектом, а потому нехотя всё же согласился сопровождать члена высшей палаты Конгресса.

– Это может приблизить нас к войне, – довольно резко прервал сенатор пространную речь Хобсона.

– Нисколько! Это лишь мера боеготовности. – Маленькие глазки лоббиста остро глянули в лицо собеседнику. – Мы должны защищать американские интересы за рубежом. Несомненно…

– Но это – чрезмерно агрессивно, – возразил Кенникотт. – В конце концов, мы же не хотим вызвать к себе ненависть в других странах.

– О, вы торопитесь с выводами!.. Это далеко не столь однозначно. Я уже объяснял, как…

– Это – война! – Сказал сенатор, устремив взгляд на череду дальних надгробий.

– Войны не будет, – несколько утомлённо продолжал настаивать Хобсон. – Если бы я думал, что этот законопроект действительно опасен, то был бы первым, кто потребовал его отклонения.

– Сколько вы хотите потратить моего времени, чтобы окончательно убедить в своей правоте? – Довольно резко спросил Кенникотт. – Впрочем – не столь уж важно… Это слишком сложная проблема. Мы не можем отложить её до завтра, Хобсон? Я так сильно устал…

Лоббист на мгновение пристально взглянул на собеседника. Затем, осторожно подбирая слова, произнёс:

– Законопроект должен пройти максимально быстро, сенатор. В этом случае, полагаю, могу на 100 процентов заверить вас, что переизбрание в следующем году вам обеспечено.

Кенникотт бросил на него острый взгляд, губы сжались в тонкую линию: да, поддержка со стороны Хобсона была весьма ценной, фактически – незаменимой. А если он не станет её оказывать…

Не отрывая глаз от спутника, сенатор продолжал идти и чуть не врезался в какого-то невысокого стройного человека, тихо стоящего в тени громадного вяза.

Бледное, похожее на маску, лицо повернулось к Кенникотту, и тот словно ощутил удар от вызывающего дрожь взгляда. Это был юноша, почти мальчик, но со следами непереносимых страданий, как будто впечатавшимися в образ.

– Простите, – быстро пробормотал сенатор, разглядывая выцветшую, изношенную военную форму встреченного. – Я вас не заметил…

Юноша не отвечал, и государственный деятель лёгким движением обозначил намерение пройти дальше. Резко отвернув голову в сторону, молодой человек сказал приглушённо:

– Я не могу спать…

– А? – Уставился в ответ Кенникотт.

– Я говорю, что не могу спать. – Повторил юноша тусклым страдальческим голосом.

Хобсон издал губами сочувствующие звуки и с явным намёком посмотрел на сенатора. Тот также испытал всплеск сочувствия: очевидная молодость случайного встречного вопиюще диссонировала с измождённостью его лица и бледными губами, искривлёнными мукой.

– Я понимаю… – Через паузу сказал Кенникотт. – Это действительно ужасно. Как-то раз я страдал от бессонницы целую неделю…

– Неделю… – пренебрежительно протянул юноша. – Какая ерунда! Я испытываю это на протяжении многих лет.

Сенатор стал что-то быстро писать на оборотной стороне вытащенного из кармана конверта.

– Одну минутку…, – наконец пробормотал он под участившееся дыхание Хобсона, которым тот очевидно намекал на нежелательность дальнейшей задержки. – Вот! Можно приобрести в любой аптеке. – Протянул бумажку юному страдальцу. – Это непременно должно помочь. Я действительно понимаю, как вы себя чувствуете…

Лицо молодого человека приобрело скептическое выражение, однако он взял конверт с названием лекарства и сунул его к себе в карман.

– Спасибо, только это вряд ли поможет, – задумчиво произнёс. – Всё без толку, а в День памяти – особенно тяжело. Знаю по опыту!

ХОБСОН нетерпеливо переступал с ноги на ногу, его глаза непрестанно обшаривали форму юноши.

– Ох! – Понимающе заметил Кенникотт. – Я вижу – вы в форме. Но не слишком ли вы молоды для ветерана?

– Я? – Недоумённо произнёс молодой человек. – Я не настолько юн, каким выгляжу. Принимал участие в большой войне, вы правильно сказали…

Хобсон продемонстрировал недоверие. Сенатор тоже заподозрил явную ложь. Да, лицо у юноши было измождённым, но он никак не мог быть старше двадцати пяти лет. Наверное, случайный встречный всё-таки не имел ввиду мировую войну. Боестолкновения везде случаются – в Манчжурии, Южной Америке, Африке…

– Ну, вы попробуйте эти порошки, – сказал Кенникотт после неловкой паузы. – Я уверен в их благотворном эффекте. – Он смущённо прокашлялся. – Вам это по средствам? – Нерешительно потянулся к своему кошельку.

Юноша не выглядел обиженным этим жестом.

– Не нужно, спасибо, – мальчишеская улыбка вдруг появилась на его бледном лице.

Но надолго не задержалась. Буквально тут же она сменилась напряжённой болезненной гримасой, ибо взгляд молодого человека зафиксировался на низком сером надгробии, расположенном поблизости. Он медленно проделал несколько шагов в том направлении.

– Бедный дурак, – мягко прошептал юный солдат.

Сенатор быстро повернулся: он был потрясён, услышав из-за спины громкий, негодующий возглас Хобсона. Неужели у этого человека нет мозгов, чтобы соблюдать приличия? Кенникотт попытался удержать лоббиста за руку, но не успел.

– Ах – иди, иди отсюда! – Проревел Хобсон. – Не смей говорить ничего подобного, сынок. Это – не правильно!

– Да ладно вам…, – сенатор попытался урезонить своего спутника.

Но юноша сам прервал эти никчемные увещевания.

– А почему нет? – Спросил он, и резкие нотки обозначились в его прежде усталом голосе. – Разве он не был дураком?

«Хобсон наверняка ввяжется в спор с мальчиком», – с некоторой обречённостью подумал Кенникотт. – «Разве он не видит…»

– Ты через чур молод! И ты не понимаешь, во имя чего погиб и он сам, и его товарищи! – Хобсон вещал, и выражение его пухлого лица выглядело вполне искренним.

– Имеет ли это значение? – Очень тихо спросил юноша. – Они потеряли жизнь…

– Они отдали свои жизни за высокие идеалы! – Продолжал гнуть своё лоббист. – Если бы могли…

– Ради бога, перестаньте! – Кенникотт потянул своего спутника за рукав. – Оставьте его. Разве вы не видите…

– Хорошо! – Неожиданно согласился молодой человек. – Может, вы и правы… Но позвольте рассказать вам маленькую историю…

Он подошёл ближе, и его глаза совсем потемнели от внутренней муки:

– Историю о моём товарище, который отправился во Францию в 17 году. О простом парне, которого наверняка пугали рвущиеся рядом снаряды и огоньки пулемётных очередей во тьме… Но он был как все, как и остальные ребята – не решался показать, какой сильный страх испытывал… Пулю снайпера поймал в 18-м…

Сенатору стало жутко неудобно, и это было заметно. Но к собственной досаде он увидел, что Хобсон намеревается возразить юноше.

– Подождите, дайте мне закончить… Снайпер подстрелил его, как я уже говорил, и это было обычным делом. Мой товарищ больше не слышал, как свистят пули поверх траншей или стоны умирающих сослуживцев; все эти ужасы исчезли, и он наконец расслабился, забылся… Тьма оказалась такой милосердной… Но вот однажды он очнулся…

– Как? – Лоббист искренне недоумевал.

– Говорю же, он очнулся. Прославляющие речи, доносящиеся откуда-то сверху, разбудили его. Речи и каменное надгробие, давящее на голову и грудь. Горькая слава и пустословное великолепие! – Теперь уже юноша говорил с яростным напором. – Вы видите сами – он проснулся сейчас, и он хотел… боже, как он хотел ни о чём не вспоминать!

В печальных измученных глазах появились слёзы, и молодой человек смахнул их рукавом. Затем, горестно вздохнув, он внезапно повернулся и стал удаляться быстрым шагом.

Сердце сенатора разрывалось от жалости, глядя как стройная мальчишеская фигура в хаки постепенно растворяется во мраке ночи.

– Постойте! – Окликнул он юношу.

– Пусть себе идёт… – Буркнул Хобсон с сердитыми нотками в голосе. – Вы же слышали…

Но перед взором Кенникотта всё ещё стояло это маскоподобное лицо несчастного, эти гневные глаза с затаённой мукой, эта истощённая фигура…

– Нет, я должен догнать, – бросил он невнятно в сторону лоббиста и сделал несколько шагов вперёд. В сумраке мелькнуло белое размытое пятно, очевидно – лицо юноши, когда тот мимолётно обернулся, а затем стройный силуэт стал удаляться всё быстрее. Игнорируя увещевания Хобсона, сенатор поспешил вслед за молодым человеком.

Кенникотт, не смотря на солидный возраст и сидячий образ жизни, сохранил крепость и эластичность своих мышц. Он был доволен собственной физической формой, поэтому, когда увидел, что юноша поспешно свернул на одну из боковых аллей, перешёл на бег. Через сотню футов или что-то около того дорожка стала почти неразличимой во тьме, а потом закончилась у края широкого расчищенного пространства. Сенатор оглядел всё вокруг ищущим взором, затем вздрогнул от удивления. Его челюсть медленно отпала…

Через пару мгновений его настиг задыхающийся Хобсон. Какое-то время он отдувался, глядя на потрясённое лицо Кенникотта, затем быстро спросил:

– В чём дело?

Сенатор не отвечал, и лоббист повторил свой вопрос. Только тогда Кенникотт повернул своё испуганное лицо к нему.

– Сделал, он это сделал… Вы видите? – неуверенно прошептал государственный муж.

– Что сделал? – Хобсон осмотрелся. – Мальчик? Он ушёл.

– Да, он ушёл. Хобсон, я… я вижу… – Сенатор потёр руками глаза. – Хобсон, может ли человек исчезнуть?

– Что? – Лоббист вытаращил глаза и открыл рот. – Человек э-э-э… э-э-э…

– Но я это сам видел! – С поразительной искренностью воскликнул Кенникотт, словно пытаясь убедить собеседника во что бы то ни стало. – Этот мальчик, он сделал… – Палец указал на большой белый постамент в центре широкой площадки. – Это было прямо там… Я… я… – Он так и не смог закончить.

– О чём это вы говорите? – Голос Хобсона стал подчёркнуто твёрдым и безапелляционным. – Всё великолепно. Идёмте! Мальчик ушёл. Мы не можем здесь оставаться.

– Идите! – Столь же твёрдо сказал сенатор. – Я останусь здесь ещё ненадолго.

Лоббист заколебался. Затем, подумав, он вынул из кармана бумаги и протянул их Кенникотту:

– Тогда вот текст законопроекта. Я позвоню вам завтра.

Сенатор даже не пошевелился. Только непонимающе сказал:

– Законопроект? Нет, нет, я не могу…

– Посмотрите на меня! – В бешенстве завопил Хобсон. – Почему вы ведёте себя как проклятый дурак? В чём дело, дьявол вас раздери?!

Кенникотт повернулся к нему с лицом белее мрамора, но ничего не сказал.

Лоббист заколебался, но потом гнев поборол его врождённую дипломатическую осторожность.

– Я ведь легко… о, небеса! Как легко я могу сломать вас. Вы еще не президент! Я полностью разрушу вашу карьеру, и вы это отлично знаете!!

– Я знаю это, – негромко произнёс сенатор. – Но этот законопроект не пройдёт, покуда я занимаю свой пост.

Он отвернулся от Хобсона и стал безмолвно всматриваться в скромного вида белый постамент перед собой. За шесть часов до того Кенникотт произносил здесь длинную патриотическую речь.

Это была гробница Неизвестного Солдата.