Мы, Мигель Мартинес. Гражданская война

* * *

Москва. Кремль. Кабинет Сталина

11–19 октября 1933 года

Поскрёбышев положил на стол вождю папку с материалами — тут было краткое изложение новых научных статей в разных направлениях, по каждой интересной работе буквально несколько предложений. Название одной из них заинтересовало вождя. Он вспомнил, как в одной из докладных записок, которую он получил перед командировкой товарища Строителя в Германию, описывался путь получения системы управления артиллерийским огнем зенитного орудия и построенного на аналогичном принципе счетного устройства для получения точного бомбометания.

Иосиф Виссарионович обладал прекрасной памятью, он достал эту докладную записку, в ней говорилось о том, что огромный расход снарядов зенитной артиллерией связан именно с невозможностью точного прицеливания и прогнозирования места, где окажется цель после выстрела из пушки. Еще большей проблемой было прицельное бомбометание: оно возможно в двух случаях: на малой высоте и скорости, что позволяет точнее попасть в цель, либо при применении пикирования — приема, когда пилот целится самим самолетом, наводя его на цель, и бомба отрывается от самолета и летит по точной траектории. В первом случае самолет легко уязвим перед автоматическим оружием, а во втором летчик испытывает серьезные перегрузки, не все могут таким приемом уверенно овладеть. В тоже время к началу войны американцы разработали прибор, который использовал гироскопы для стабилизации расчетной платформы, но при этом давал гарантированное попадание с большой высоты (свыше трех-пяти тысяч метров) практически в любую цель! Незначительные погрешности вполне компенсировались весом бомбы.

Гироскопы в СССР начали делать в Ленинграде. А в Харькове стали делать математическую модель расчетов попадания зенитной пушкой! И это было весьма интересно! А если вспомнить то, что в царском флоте три процента попаданий из корабельных орудий считалось отличным результатом стрельбы, то… Стало ясно, что эту тему надо развивать. Приборы управления артиллерийским огнём! Прицелы для бомбардировщиков! Создание пикирующего бомбардировщика и автомата выхода из пикирования. Так, кто у нас за этой статьей? Коллектив харьковских молодых ученых? Очень интересно. Надо их свести с ленинградскими товарищами, что там говорил Строитель по поводу продажной девки империализма — кибернетики? Что целая наука выросла из попытки решить задачу точной стрельбы зенитного орудия? Значит, эта наука должна у нас появиться.

На девятнадцатое октября было решено собрать совещание по этому вопросу. На него пригласить серьезных математиков, работающих в этой теме или хотя бы в приближенной к ней областях. В назначенное время в кабинете Сталина собралась группа ученых. Это был один из авторитетнейшим и старейших математиков, Николай Николаевич Лузин, профессор и заведующий кафедрой математики Иваново-Вознесенского технического института, создатель нескольких школ математиков, кроме того, его учениками считали себя не одна сотня советских ученых[1]. Он был выдающимся математиком и не менее выдающимся педагогом. В этом году ему должно исполнится шестьдесят лет, но он при этом профессор полон сил и энергии. Кроме этого, приглашен один из его учеников, Андрей Николаевич Колмогоров, которому только исполнилось тридцать лет, но он уже стал профессором МГУ, получил мировую известность, разрабатывал вместе с Александром Яковлевичем Хинчиным теорию вероятности, из которой и вырастет в последующем кибернетика. Хинчин на сегодня заведующий кафедрой математического анализа Второго Московского университета, человек недюжинной работоспособности и энергии, считался признанным авторитетом в той же теории вероятности, немало работал над теорией чисел. Еще одним приглашенным на это заседание стал профессор Московского государственного университета, начальник отдела теоретической геофизики Государственного астрофизического института Вячеслав Васильевич Степанов. Кроме него присутствовал еще один ученик Лузина, заведующий кафедрой высшей геометрии МГУ Павел Сергеевич Александров, самым молодым ученым оказался ученик самого Александрова, доцент кафедры алгебры Московского госуниверситета Лев Семёнович Понтрягин. Несколько неожиданным было присутствие на совещание известного советского ученого, заведующего кафедрой физиологии Нижегородского государственного университета Петра Кузьмича Анохина, пока еще только начинающий свой путь в науке.

— Товарищи ученые! — Сталин начал совещание, привычно прохаживаясь по кабинету, сжимая в руке трубку, но даже не собирался ее раскуривать. — Мы собрали вас тут для того, чтобы выработать практическое решение одной проблемы. Пока что одной, но мы думаем, что решение этой задачи откроет перед наукой пути преодоления очень интересных и важных практических проблем. Каждый из вас занимается серьезными теоретическими исследованиями в разных областях математики. К сожалению, я подчеркиваю это, к сожалению, мы вынуждены направить наши теоретические изыскания на решения задач, связанных с военным делом. Не открою вам большого секрета, если скажу, что большая война не за горами. Наше правительство делает всё, чтобы избежать этого или быть готовым к любому повороту событий. Перед нашей встречей я просил вас ознакомится с одной статьей молодых ученых из Харькова. Итак, перед вами теоретическая задача — как создать математический аппарат, который позволит прогнозировать координаты взрыва снаряда зенитного орудия с тем, чтобы увеличить вероятность поражения летящей цели. Прошу высказываться.

Первым взял слово Николай Николаевич Лузин, как авторитетнейший из ученых.

— Товарищ Сталин, молодые ученые предложили интересный метод прогнозирования, создав идеальную модель, в которой есть свои недостатки. Она перегружена параметрами. При практической реализации эта модель окажется сложно реализуемой, потому что важна и скорость расчета. А на существующей базе мы не сможем создать вычислитель, который учитывает сразу несколько десятков параметров. То есть необходима оптимизация, которая позволит без особого снижения эффективности получить оптимальный результат. Считаю, этих молодых ребят надо пригласить в Москву и начать работу в этом направлении. Создать рабочую группу. Но тут нужна и материальная база, чтобы теоретические разработки проверять на практике.

— Хотите, чтобы мы вам дали зенитное орудие? — поинтересовался Сталин.

— Лучше всего не одно, нам нужна статистика, чтобы получить удовлетворительный результат.

— Нам надо определить, товарищ Сталин, что еще считать оптимальным результатом. — вклинился в разговор Колмогоров. Хотя бы понимать, какова сейчас точность попадания зенитной артиллерийской установки, например, если сейчас это один процент, то поднять до девяноста будет нереальной задачей.

— Согласен с вами, но сейчас это намного меньше одного процента. И да, мы решим этот вопрос, у вас будет на полигоне подразделение, которое будет испытывать ваши наработки на практике.

— Товарищ Сталин, проблемой рассеивания снарядов при стрельбе занимались еще в дореволюционное время, особенно при стрельбе из морских орудий большого калибра. Дорогой снаряд, при максимально возможной эффективности в пять процентов попаданий это было очень мало. Многое упиралось в измерительные приборы и их возможности. Конечно, сейчас наука продвинулась, но мы должны понимать и то, с какими погрешностями вычислительных систем мы встретимся, чтобы сделать принципиально оптимальной последовательность шагов: обнаружение цели, ввод данных, получение результата, наведение орудия и выстрел. То есть создать систему принятия решения на основе полученных данных. — это уже высказался Хинчин.

— Значит некая теоретическая база всё-таки имеется? — Уточнил вождь.

— Несомненно, только она нашла свое выражение в таблицах стрельб, которые должны были знать командиры орудий, но их главным недостатком было слишком малое количество вводимых данных. Нам же надо найти то оптимальное количество, которое не перегрузит военного специалиста, будет быстро обработано и даст приемлемый результат.

— Понятно, вот почему мы пригласили на это совещание товарища Анохина. Вы спросите, зачем нам нужен тут физиолог? Есть такое мнение, что принцип решения поставленной задачи должен совпадать с принципом принятия решения организмом.

— Наиболее быстрый ответ мы получаем в результате рефлекторной деятельности, описанный академиком Павловым. Мы пока только нащупываем принципы связи в организме, но наша нервная система работает как надежный механизм, в котором принятие критически важных решений происходит без участия головного мозга, проще говоря, неосознанно. Например, действие огня — рецептор воспринимает тепловой импульс, перерабатывает его в сигнал, который следует в спинной мозг, откуда обратный сигнал поступает к мышцам, которые сокращаются — рука одергивается от огня. Боль приходит намного позже по меркам физиологии, конечно же. То есть, в организме существует система обратной связи, которая реализуется шагами воздействие — сигнал — обработка сигнала — ответный сигнал — ответное действие.

— Скажите, товарищ Анохин, вы можете сказать, какой принцип этой связи? Она уменьшает или усиливает входящий сигнал?

— Простите, товарищ Сталин, я пока что не могу ответить на это вопрос, скорее всего, связь эта уменьшает сигнал в случае рефлекторного действия. Но это следует уточнить.

— Вот и прекрасно, товарищ Анохин, пока товарищи математики будут рассчитывать свою задачу, попробуйте уточнить этот вопрос, очень может быть, он поможет нам решить нашу общую сложную задачу. А товарищи из ГАУ помогут решить организационные вопросы.

[1] Некоторые биографы считают, что учениками Лузина можно считать примерно около пятисот известных математиков.

Глава пятнадцатая. Варшавянка

Польша. Варшава. Редакция еженедельника «Epoka»

1 июля 1933 года

Если ты хочешь найти человека в десять часов утра, ищи его на рабочем месте. Вроде бы аксиома, но если этот человек редактор, да еще и писатель, личность творческая, то не факт, что у тебя получится. А мне очень надо было найти одного господина, впрочем, обо всем расскажу по порядку. Подготовка к поездке затянулась, кроме того, мне пришла в голову одна мысль: по дороге на пару дней зависнуть в Польше, поскольку понимал, что за делами в Германии господа поляки будут следить очень внимательно. Тем более сейчас государство возглавлял весьма агрессивный политик, фактический диктатор, ярый русофоб Юзек Пилсудский. На границе меня придирчиво осмотрели и опросили, но ничего предосудительного предъявить не могли. В начале тридцатых правительство Польши приняло решение о некоторой нормализации отношений с СССР. Но при этом поляки держали фигу в кармане и готовились к большой войне с нами, даже не с Германией, а именно с Советским Союзом. На границе с СССР были сосредоточены главные силы их армии и строились оборонительные укрепления. Насколько я помнил, концепция войны с СССР сводилась к тому, чтобы измотать Красную армию в обороне, дождаться помощи западных стран, в первую очередь Франции, после чего ударить, захватив земли до рубежа Днепра (как минимум).

В тоже время для поляков важно было иметь прочный тыл и быть уверенными, что во время войны с русскими на них никто не нападет со стороны немецких земель. Поэтому события в Германии они обязаны контролировать. Настолько, насколько это возможно. По приезду в Варшаву остановился в гостинице Полония Палас, хотя бы потому, что она располагалась недалеко от Центрального вокзала на Иерусалимском шоссе, и предоставляла достаточно комфортные номера, к тому же все они были телефонизированы.

(Hotel Polonia Palace, современный вид, одно из немногих зданий в Варшаве, не разрушенное в годы Второй мировой войны)

Заселился я без проблем, русский язык тут знают почти все, хотя старательно делают вид, что не в курсе, ибо Русских тут не любят, советских — особенно. Но деньги не пахнут, поэтому заселился я в уютный номер, с интерьером под барочный стиль. Сам отель был построен в 1913 году и считается одним из старейших гостиниц Варшавы. Строил его граф Константин Пшездецкий, названием отеля подчеркнув патриотический настрой самого графа. По при всей этой патриотичности здание было построено во французском стиле, а интерьеры сделаны в стиле Людовика XVI. В нём наличествовал обширный гараж, парикмахерские, неплохой винный погреб, танцевальный зал, пристроенный на десять лет позже. Правда. руководил этим залом знаменитый венский танцор Рудольф Рой. В 1924 году тут состоялся знаменитый на всю Польшу бал писателей и драматургов, в 1925 — первая выставка Казимира Малевича, не знаю, был ли на ней представлен Чёрный квадрат, просто не помню, когда он его наваял, но событие варшавянам запомнилось. Здесь был организован Клуб Польского искусства, где с юбилейной речью совершенно недавно выступал Ян Кепура, известный в Польше польский писатель. Этот отель был популярен как у местной аристократии, так и у богатых приезжих, тут, например, останавливался король Афганистана Аманулла Хан, которого торжественно награждали Орденом Белого Орла.

Июль в Варшаве довольно жаркий месяц, оделся я в легкий светло-серый костюм, повязал галстук. Кольцов галстуки носил постоянно, а я вот этот предмет гардероба терпеть не мог и так и не научился его нормально завязывать. Правда, Миша меня обучал, первые пару десятков раз пытался мне помочь, но потом плюнул, какой получился узел, такой и получился, мол слона моськиным танцам не научишь. Я бы вообще предпочел бы свитер-гольф, но не положено. Типа иду в приличное общество. Надо сказать, что идти мне было недалеко и я оказался у четырехэтажного здания, в котором располагалась редакция «Эпохи», буквально через сорок минут неспешной ходьбы. Как я и предполагал, переться мне пришлось на четвертый этаж. О том, что именно тут находится редакция еженедельника я понял по открытой двери и клубам табачного дыма, которые оттуда вываливали. К моему удивлению, в редакции было полно народу. Я постучался, зашел и на меня уставились куча удивленных лиц. По всей видимости, чужие тут появляются нечасто.

— Добрый день, панове, могу я видеть редактора «Эпохи» Ежи Корнацкого? — бросил в наступившую тишину, даже стук пишущей машинки на пару минут стих.

— Можете, это я. — представился молодой человек, сидевший на подоконнике открытого окна. Курили тут все, даже барышни-машинистки. Поэтому распахнутое окно было производственной необходимостью.

— Разрешите представиться, Михаил Кольцов, редактор журналов «Огонёк» и «Крокодил».

— Вот это да! Кольцов! Михаил! Какими к нам дорогами? — тут же обратился ко мне худощавый брюнет с явно семитскими чертами лица, ба! Так это же Юлиан Тувим! Талантливейший поэт, прозаик, переводчик, журналист, кстати, мы с ним работали в схожем жанре фельетона и если я считался одним из лучших фельетонистов СССР, то Тувим — Польши.

— Юлиан Тувим! Чертовски рад познакомиться. Замечательно, что я сюда зашёл, не надо будет искать вас в Варшаве.

— Меня не надо искать, я сам по себе находка! — возразил Юлиан под общий смех.

Тут молодой человек, сидевший на окне, соскочил с него, погасил сигарету и подошел ко мне, пожав руку. Ежи — крепкий коренастый парень, одетым, не смотря на жару в строгий костюм-тройку, был обладателем бороды-эспаньолки и открытой располагающей к себе улыбки. После этого он стал знакомить с присутствовавшими тут людьми.

Первым делом мне представили весьма интересную блондинку, которой оказалась гражданская жена Корнацкого, Гелена Богушевская, писательница и журналист, это они вместе с присутствующим тут же Адольфом Рудницким создали объединение прогрессивных польских писателей «Предместье». Это была группа писателей-реалистов, критически настроенных к существующему режиму и рассказывающих о судьбах простых людей, которым жилось в панской Польше не слишком-то весело. Рудницкий, который был катастрофически молод (чуть больше двадцати лет) тоже не слишком походил на поляка, да и звали его как я потом узнал, Арон Хиршхорн, работал в банке, писать начал под псевдонимом в тридцатом году и считался восходящей звездой на польском литературном небосклоне. Еще одним посетителем редакции оказался Марьян Хемар, он же Марьян Хешелес, известный поэт, драматург, сатирик, двоюродный брат Станислава Лема, пока еще никому не известного львовского школяра. Марьян н прославился как автор множества популярных в Польше песен, писал он монологи и сценки для многих варшавских варьете, больше всего для мюзик-холла «Кви про Кво». Он в редакцию пришёл вместе с супругой, известной польской актрисой, Марией Модзелевской. Она была чертовски красива, талантлива, и прекрасно знала это, чем беззастенчиво пользовалась. После неё мне представили Антония Слонимского, известного писателя, драматурга, литературного критика, он оказался тут вместе с Яниной Конарской, с которой они вот-вот начались встречаться. Вот это была красотка, которая превосходила всех в этой комнате, таких красивых женщин даже в Варшаве можно было пересчитать на пальцах одной руки.

Высокая голубоглазая блондинка с тонкими чертами лица, миндалевидным разрезом глаз, аккуратными губками, Янина оказалась талантливым скульптором и художником, она недавно вернулась в Варшаву после международного триумфа: получила серебряную медаль в конкурсе искусств на Олимпиаде в Лос-Анжелесе 1932 года в категории печатная графика с гравюрой «Стадион». Кроме этого, мне представили двух машинисток: Ядвигу и Марысю. Если бы комната была поменьше, то люди стояли бы друг у друга на голове, а так помещение редакции было достаточно большим, все поместились.

— Товарищи и панове, давайте-ка по чуть-чуть за знакомство! — предложил я, достав из неизменного портфеля бутылочку водки. — Понимаю, это буквально по глоточку на брата. Так мы только знакомства ради, а не ради пьянства.

Моё предложение прошло на ура. Марыся организовала стаканы, в каждый из которых буквально по пару бульков водки получилось, но выпили за знакомство, закусив хлебом и селедкой, которые каким-то чудным образом очутились на очищенном от бумаг редакционном столе. В общем, всё получилось достаточно демократично.

— У себя в СССР мы стараемся следить за теми процессами, что происходят у нас на границах. Польская культура очень близка русской, и это не просто слова.

Я так начал свой рассказ о цели поездки и своего визита в редакцию «Эпохи».

— Но как вы понимаете, моей целью стало не просто посещение Варшавы. Меня интересует позиция прогрессивной интеллигенции Польши, особенно в свете активизации в Европе фашизма и антисемитизма. Да, поэтому я искал редакцию и Ежи Корнацкого, надеялся, что мне помогут переговорить с прогрессивными писателями, деятелями науки и искусств. Скажу сразу же для чего. Мы, писатели Советского Союза и Германии задумались о создании международного антифашистского комитета деятелей науки и искусств. Я после Варшавы отправляюсь в Мюнхен для встречи с Генрихом Манном, он тоже входит в инициативную группу по созданию этого комитета. Кстати, я хотел предложить пану Тувиму войти в этот комитет от Польши, а тут такая удача: на ловца и зверь бежит, пан Тувим!

— А можно подробнее узнать о целях, задачах, способах их решения? — поинтересовался Марьян Хемар. — И главное, кто будет оплачивать банкет? Ведь тот, кто паночку оплачивает, тот ее и танцует.

— Вы совершенно правы, пан Хемар, по поводу того, кто кого оплачивает. Мы создаем международный фонд антифашистского комитета, которым будут управлять весьма авторитетные и честные люди. И еще — никакого государственного финансирования. Мы рассчитываем на широкую общественную поддержку. Скажу так, что в этот фонд я отдам свою Государственную премию, на которую меня выдвинули в этом году. И скажу без ложной скромности, у меня есть все основания предполагать, что получу ее. Часть своих гонораров согласился передать известный русский писатель Алексей Толстой. Как только мы решим все организационные вопросы с фондом, будем принимать пожертвования писателей во всем мире, те же братья Манн согласились в этом участвовать. Так что финансы будут, но никаких государственных структур! И еще, наши задачи — информирование населения всех стран об опасности фашистской идеологии, антисемитизма, пропаганда дружбы между народами!

— Я могу предоставить для вашего фонда право на издание серии моих гравюр. — на несколько минут задумавшись, произнесла Янина. Тема борьбы с антисемитизмом была ей достаточно близка: она происходила из зажиточной еврейской семьи, фабрикантов Зейдеманов, Конарская стал ее творческий псевдоним, который потом превратился в фамилию. В конце двадцатых она вошла в поэтическую группу «Скамандр», где и познакомилась со своим будущем мужем. Впрочем, у такой красивой женщины было множество поклонников, а если учитывать, что и приданное за ней значилось немаленькое, то завидных женихов было хоть отбавляй. А вот ей подавай этого… того… и другого. Но что такое антисемитизм в Польше она знала на своей шкуре. Ее родители вынуждены были перейти в католичество, только для того, чтобы продолжать иметь возможность вести бизнес.

— Думаю, панове, нам надо всё-таки больше узнать о платформе антифашистского комитета. — вклинился в разговор Слонимский. — Дело в том, что вы знаете, как у нас тут с настороженностью относятся власти к созданию всего, что может иметь в подоплёке большевистскую идеологию. А мы не та сила, чтобы идти поперек мнения наших властей. Поэтому мы можем создать антифашистский комитет Польши, который будет иметь платформу, адаптированную под наши польские реалии и войти коллективно в состав международной организации.

— Весьма интересная мысль, именно поэтому я привёз с собой некоторые материалы своего комитета, как вы понимаете, это агитация и пропаганда, в этой брошюрке организационные принципы, вот тут направления нашей работы, предполагается издание журнала «Антифашист» на широкой идеологической платформе: тут будут представлены и социалисты, и коммунисты, и анархисты, все, кто разделяет наши принципы.

Я говорил и выкладывал из портфеля листы и брошюры.

— Думаю, вам предстоит их хорошо продумать, а на обратном пути из Германии я заеду, и вы выскажите свое мнение, думаю, двух-трёх недель вам хватит для того, чтобы определиться?

На этой весьма положительной ноте мы и закончили нашу беседу, я стал откланиваться, но тут Юлиан Тувим просто затащил меня к себе в гости. Мотивировав это тем, что я его искал, и он не может отказать себе в таком удовольствии, как побеседовать пару часов со столь известным человеком.

— Вы знаете, ваши интервью с генералом Миллером и Троцким произвели тут впечатление! Вы, Михаил, достаточно известны в Польше! Моя сестра Ирэн просто не простит меня, если я вас не познакомлю. Она сейчас в столице! Вы же не хотите стать причиной семейной трагедии.

— А что вам грозит, Юлиан? — вежливо интересуюсь.

— Вынос мозга! А чем я буду зарабатывать на жизнь, если мне его вынесут? Тем более, что назад его она мне точно ставить не будет. Не тот случай. Поэтическая душа! — как бы извиняясь, произнёс Тувим.

Выйдя из редакции, мы быстро заскочили в вызванное такси, Юлиан как-то странно поежился, как будто ему было холодно, отчего? На улице было довольно тепло, я бы даже сказал жарко. Вскоре такси подъехало к дому, в котором жил Юлиан, он быстро юркнул в подъезд и помахал мне рукой. Странный довольно типус. Тем более, мне уже говорили, что у него много мух в голове, но одно дело слышать, другое — наблюдать. Впрочем, в голове Юлиана были не только мухи, но и здоровущие такие тараканы. Он тщательно закрыл дверь, ведущую из подъезда на улицу, потом так же аккуратно дверь в свою квартиру. Там оказалась его сестра — невысокая остроносая дамочка с умными глазами, которая всё схватывала на лету. Она была известна как поэтесса и переводчица, недавно бросила своего мужа и ушла к юристу Юлиану Ставинскому, его и ожидала в квартире брата, тоже Юлиана. Её что, от имени Юлиан клинило? Это я выяснить так и не успел. Потом появился пан юрист, нас представили. Разговор зашёл о Германии и Польше. Пан Ставинский был, по всей видимости, чуток в курсе каких-то событий, поэтому он поинтересовался у меня или мне не страшно ехать в Германию, мол, там события не очень хорошо развиваются. Власть левых весьма неустойчива, потому что наталкивается на противодействие президента и бюрократического аппарата. И Польша не знает, как на это реагировать.

— У нас ходят слухи, пан Михаил, что польские войска из полесья перебрасывают на границу с Германией. И вообще, очень возможно, что в ближайшее время будет перекрыта граница с Германией, ну как перекрыта, для грузов, которые идут из Германии в СССР и наоборот.

— И когда это действо произойдет? — лениво поинтересовался я.

— Думаю, что к началу осени. Точнее знает только пан Пилсудский.

— Значит, Польше костью в горле улучшение отношений Германии и СССР? Почему? Вы ведь хорошо зарабатываете на транзите!

— О! Пан Кольцов, это всё политика!

— Ну да, политика. — грустно соглашаюсь.

— Намного проще было бы жить без этих политических инсинуаций, пан Кольцов. Наного! Но мы живем далеко не в идеальном мире!

— А потому нам следует выпить за объединение родственных душ! — предложил Тувим, который тоже Юлиан.

И поехало!

Кто вам сказал, что польские евреи не умеют пить, или пьют хуже русских евреев? Плюньте ему в лицо! Надрались мы до чёртиков! Как я попал в гостиницу — не помню. Но проснулся я одетым, спал на кровати, но почему-то в туфлях. А какое амбре алкоголя витало по номеру! Блин! Вот не сдержался я, говорили мне, что агентов учат пить и не пьянеть! Почему меня этому никто не обучил? Может быть, еще не умеют? Да ну его! Не верю! Это мне забыли в учебную программу включить.

Потянулся, а из кармана выпала короткая записка. Так, что тут у нас написано? «Мария Зентара-Малевская, Бронсвальд, Алленштейн». Так, что это за хрень? Аааа! Вспомнил! Это мне Юлиан подсунул адрес польской писательницы в Германии, мол, может много что рассказать. А вот какой из Юлианов? Блин! Выпало из головы! Вернусь, скажу Артузову, чтобы обучили меня пить и всё помнить, а то провалюсь! И что за гадость мы пили? Кажется, Тувим назвал ее варшавянкой…

Глава шестнадцатая. В поисках Марии

Париж

28 июня 1933 года

Мария Остен проживала в Париже под именем Мари Роше, выполняя очередное задание Коминтерна. Она прибыла во Францию три месяца назад, чтобы наладить с местными товарищами взаимодействие между социалистами и коммунистами в рамках такого же Объединенного фронта, который победил на выборах в Германии. В последний год среди деятелей Коминтерна возникла идея «красного пояса»: Германия — Франция — Испания. При этом первым этапом в создании этого объединения должен был стать приход к власти в этих странах социалистических левых правительств с обязательным участием коммунистов. При этом принималась к действию социальная программа, которая предусматривала не разрушение капиталистического уклада, а создание государственного капитализма, который станет переходным этапом к социалистическому типу хозяйствования. Теоретическим обоснованием этого стала небольшая статья товарища Сталина, в которой указывалось на государственный капитализм как форму перехода к более высокому и справедливому укладу в экономике — социалистическому.

Надо сказать, что эта публикация вызвала вал дискуссий не только в кулуарах Коминтерна, но и выплеснулась на страницы газет социалистической направленности. Причём, отклики не всегда были одобрительными, особенно среди китайских товарищей, которые восприняли её в штыки. По их утверждениям, действуя железной рукой и иными революционными методами, можно совершить гигантский прыжок из практически феодальной экономики прямо в социалистическую. Но, пока продолжались дискуссии, было принято решение воплощать идею постепенного эволюционного преобразования Европы.

С коммунистами и социалистами Франции сложно работаось. В это время правительство принадлежало коалиции, в которой главную роль играли радикалы, фактически, сформировался небольшой пул политиков, которые менялись местами в правительстве, но при этом не выпуская власть из своих рук. Всю эту чехарду поддерживал в более-менее равновесном состоянии президент Франции Альбер Франсуа Лебрен, которого можно было назвать главноуговаривающим Третьей республики. Не имея поддержки какой-то одной партии, он был неплохим буфером, сглаживающим межпартийные противоречия, умеющим находить компромиссы. Его нельзя было назвать безвольным политиком, но и президентские полномочия были весьма ограничены. В рамках этих куцых прав он делал то, что мог, наверное, не хуже любого другого на его месте, иногда и лучше. Его даже переизберут на эту должность во второй раз, что было почти уникальный случай в истории Третьей республики. правда, разгром сорокового года поставит на его политической карьере крест. После победы союзников он передаст свой пост де Голлю, хотя ему так и не простили отказа возглавить правительство в изгнании.

В январе этого года во главе правительства стал Эдуард Даладье, откровенно слабый политик, впрочем, но в виду того, что в этом варианте истории Мюнхенского сговора союзников не было, его политическая карьера развивалась по восходящей. В результате он стал премьер-министром и пытался упрочить положение Франции в Европе как доминирующей силы.

Бывший премьер-министр Жозеф Поль-Бонкур в его правительстве получил портфель министра иностранных. Но в будущем, после отставки своего кабинета, Даладье сам возглавит МИД. Произойдет очередная перетасовка министров, однако курс Франции останется неизменным. Впрочем, из членов правительства Даладье выделялся министр внутренних дел Камиль Шотан, ясно осознававший опасность нацистской идеологии и видевший опасную радикализацию французского общества. Именно с ним начала работу Мария Остен. А уже в середине июня состоялась принципиальная встреча основных деятелей будущего Объединенного антифашистского фронта Франции: кроме Шотана в ней участвовали лидер французских коммунистов Морис Торез, лидер социалистов Леон Блюм, лидер Французской секции рабочего интернационала Марсель Деа. На этой встрече они сумели достичь компромисса, договорились о создании единого объединения, который должен был побороться за власть в предстоящих парламентских выборах. На выборах тридцать второго победила коалиция «картель левых», но те же коммунисты от управления страной были отстранены, а в целом правительство Эдуарда-Мари Эррио оказалось слишком аморфным и непоследовательным. В коалицию входили социалисты, радикал-социалисты, республиканцы-социалисты, независимые социалисты и независимые радикалы, при выходе из неё тех же коллег Леона Блюма неизбежно возникал парламентский кризис с отставкой правительства и новыми внеочередными выборами. Мария подбросила информацию о том, что правые собираются в ближайшие полгода-год произвести во Франции военный переворот. Эти данные она получила от своего руководства, были названы и ключевые фигуры готовящегося мятежа. И это должно было стать прекрасной возможностью для нового правительственного кризиса. Несомненно, что Даладье уйдет в отставку, намереваясь совершить очередную рокировку, например, снова возглавить МИД, но для антифашистской коалиции это станет возможностью, которую нельзя упускать. И эти секретные данные послужили тем ядром, вокруг которого стали консолидироваться здоровые антинацистские силы Франции.

Надо сказать, что после этой встречи работа Марии во Франции оказалась выполненной, ей предложили на выбор: вернуться в Германию или продолжить работу тут, в Париже. И Мария выбрала первый вариант, поскольку ситуация в ее родной стране оставалась весьма тревожной. Она пришла домой после прощальной встречи с Леоном. Этому умному еврею не хватало последовательности и уверенности в себе и своих силах. Франция — страна антисемитская, если вы думаете, что дело Дрейфуса многое изменило, так это не так. И эта неуверенность создавала помехи Блюму всю его политическую карьеру. Тем не менее, они расстались весьма довольные друг другом. Остен прекрасно запомнила несколько уроков политической демагогии, которые получила от своего нежданного любовника, Кольцова. Циничный ум этого ранимого и интеллигентного человека был для неё загадкой. Он иногда был таким трогательно-наивным, а иногда казался последней сволочью. Как будто в нём уживалось сразу же два таких разных, но неизменно интересных человека. На съемной квартире Марию уже ждал связной из Германии. Макс, она знала его под этим именем, был из семьи гамбургских рабочих, отец его погиб во время уличных боев против фрайкора во время восстания двадцать третьего года.

— Мари, меня прислали предупредить, тебя ищут наци. Подключили криминальную полицию. Наши люди выяснили, что состряпали совершенно идиотское дело о краже. Тебе опасно возвращаться из Парижа напрямую. Руководство еще раз предлагает остаться во Франции, работы тут будет более чем остаточно. Если не согласишься, то в страну надо будет добираться окружным путем.

Девушка стиснула губы, долго раздумывать она не собиралась, ей казалось, что её место там, в Германии, там, где решается судьба ее страны. И она тихонько давила в себе мысль, что надеется на то, что Михаил появится в Веймарской республике. Не может такого быть, чтобы ему не дали снова поручения по партийной линии, не может такого быть! Почему-то она решила, что Кольцов во Францию не приедет, почему? Кто поймёт, как крутились мысли в этой прелестной головке? Женская логика вообще непонятная и непредсказуемая штука, но какая-то интуиция вела ее на родину, и риск казался ей вполне обоснованным.

— Макс, я возвращаюсь в Берлин.

— Хорошо. Тогда так, ты садишься на поезд в Милан. Выйдешь в Лионе, там пересядешь в поезд до Берна, там тебя встретят наши товарищи и машиной перевезут в Австрию. В Вене посадят в поезд на Прагу, а оттуда через Дрезден на родину. Там тебе скажут, где будут встречать товарищи. Возможно, тебя попытаются перехватить после пересечения границы.

— Хорошо.

— На вокзале в Дрездене выйди на перрон. Там к тебе подойдёт человек, пароль: «Это вы невеста Макса Фриша». Отзыв: «Вы ошиблись. Я помолвлена с Гюнтером Рау». Этот человек и передаст вам место встречи с нашими товарищами. Берегите себя, Мари. — добавил он неожиданно тепло. Конечно, он не был в неё влюблён, но эта миниатюрная женщина со стальным характером вызывала у юноши неожиданное уважение, даже более того, почтение.

— Спасибо, Макс, буду стараться.

* * *

Вена

5 июля 1933 года

Европа очень маленькая. Особенно это чувствуется, если тебя преследуют. Слежку за собой Мария заметила еще в Париже. Она не была уверена, но, скорее всего, хвост за собой притащил Макс. Поэтому она взяла билет на поезд Париж-Берлин, но Шарль, товарищ из Коминтерна, купил ей билет на следующий день на Марсель. В день отъезда поезда на Берлин Мария появилась на вокзале, отправила багаж, а потом переоделась и ушла из здания вокзала через служебный ход, помогли те же французские товарищи. Переночевала на конспиративной квартире. На этот день слежки уже не было. Спокойно загримировалась и села в поезд. Мелькнула мысль, что стоило бы поменять маршрут, но её должны были встретить в Швейцарии, нет, не хватило бы денег, чтобы добраться на родину каким-то другим путём. Да и в связном она не сомневалась. Может быть, зря. Но никакие предчувствия Марию не терзали. Она спокойно добралась до Лиона, переждала на вокзале, затем пересела на поезд, шедший до Берна, где провела сутки. Она сняла комнату в частном пансионе, довольно скромном и недорогом. Встреча со связным из Коминтерна произошла только на следующий день, они столкнулись за два квартала от оговоренного места, узнали друг друга, всё равно обменялись паролями. Генрих сразу же сообщил, что сможет довести Марию только до Вадуца, к сожалению, ему надо будет задержаться в Швейцарии. Дорога по горным дорогам Швейцарии была самым ярким впечатлением за прошедшие дни. Красивая местность, верный товарищ за рулем, мерное урчание мощного мотора — вот как мало нужно для счастья, разве что присутствие любимого человека.

Она всю дорогу размышляла о своих отношениях с Кольцовым, всё рано ни о чём особо говорить не хотелось. Товарищ Риман был человеком неразговорчивым, но именно с ним Мария работала в Австрии, когда собирала материалы на Гитлера. Теперь до Дрездена ей предстояло совершить свой путь в одиночестве. Надо сказать, что совершенно расслабленной Остен не была — она постоянно контролировала дорогу, но никакой слежки не заметила. Утром пятого она была в столице Австрии и взяла билет на вечерний поезд до Берлина. Чемодан оставила в камере хранения, а сама решила перекусить, тем более, что знала одно весьма неплохое заведение с блюдами хорошей немецкой кухни. Впрочем, тот же штрудель прекрасно готовят во всех немецких землях, Австрия не исключение из общего числа, правда, они называют его венским штрудлем, и дерут за него на треть больше, чем в других городах и весях. Но сейчас она могли себе позволить немного и протранжирить.

К сожалению, потратить деньги Марии не удалось. Она шла по Рингштрассе, удаляясь от здания Венской оперы, до нужного места оставалось всего два квартала, а потом поворот налево, но тут она услышала:

— Госпожа Остен?

Прямо перед ней стоял высокий крепкий мужчина, выражение лица которого Марии сразу же не понравилось. Она хотела сказать что-то типа вы ошиблись, пропустите, помогите, но вот эта секундная растерянность сыграла против неё. Распахнулась дверца стоящей на обочине машины, куда Марию затолкали, закрыв рукой рот. Всё было сделано настолько быстро и профессионально, что девушка даже не успела понять, что происходит, а Опель 1,8 litre уже сорвалась с места и взяла курс из города. Окна были зашторены, ее с двух сторон крепко удерживали враги. Она была в шоковом состоянии: никакой слежки не заметила, ни в Вадуце, ни в Вене. Как и кто мог ее найти и перехватить? Худшим был вариант, что это нацисты.

Шторка отделяла салон от места водителя, так что Мария не догадывалась, куда ее везут, но понимала, что куда-то за город. Где-то через полчаса городской шум сменился совсем другими звуками, но куда они едут, девушка так и не понимала. Её ни о чём не спрашивали, только крепко держали за руки, а в рот вставили кляп, что было крайне неприятно, но пока всё равно кричать она не могла. Да и дёргаться не получалось. Что это за люди? Она понимала, что узнает это тогда, когда окажется на месте. И что им надо? Ей так не хватало информации. Мозг посылал сигналы тревоги один за другим. Искал ответы, задавал вопросы, ей стоило большого труда привести свои мысли в порядок. Но ничего вразумительного не приходило на ум.

Всё стало ясно, когда ее выволокли из машины — они оказались на ферме, по всей видимости, неподалеку от Вены. Ехали сюда не более часа. Скорее всего, петляли по дороге. Ее затащили в дом, где одели наручники и приковали к стулу. Всё стало ясно, когда в комнату вошёл довольно полный мужчина с гладко выбритой физиономией, на лацкане пиджака был партийный знак НСДАП. Значит, всё-таки наци.

— Вы заставили нас попотеть, госпожа Остен. Мы так долго искали вас, чтобы задать несколько вопросов. Согласитесь, вы доставили нашей партии несколько неудобных моментов, поэтому нам очень хочется расставить точки над i.

Голос мужчины был неожиданно тонким, пронзительным, казалось, что перед ней итальянский кастрат, а не немецкий бюргер с его обязательным пивным животиком. Но обманывать себя не надо было. Этот человек был опасен — а для неё ещё и смертельно опасен. Выкрутиться? Мария не была наивной девочкой и прекрасно понимала, что за разоблачения Гитлера ей уже вынесли приговор. Раз это наци, значит, её живой отсюда не выпустят. Но что им надо? Если просто казнить, то зачем задавать вопросы — могли же просто пристрелить где-то по дороге, но нет, им что-то надо от меня. Но что?

— Я вижу, что пока что вы не настроены разговаривать. Это зря. Михель, аккуратно только. Она должна заговорить.

Ее били. Михель оказался той еще сволочью, к тому же достаточно умелой. Через пятнадцать минут аккуратного избиения, когда тело стало отзываться болью даже на малейшее прикосновение толстяк появился в поле её зрения снова. Боль была адской, но ей не дали потерять сознание — облили водой и вот тут последовали вопросы:

— Итак, Мария, кто был тот мужчина, который ездил с вами и копал компромат на Гитлера? Мы знаем, что вы спали вместе. Кто это был?

— Как вы меня нашли? — она решила чуть-чуть потянуть время и прийти в себя.

— О! Это было непросто! Сначала мы нашли герра Римана, и он отказался настолько любезен, что рассказал всё, что знал и согласился нам помогать. Знаете, никто ведь не хочет, чтобы твоих трёх девочек на твоих же глазах изнасиловали и убили? Вот мы и смогли договориться. Правда, в Париже тебя вели оболтусы, которые чуть было не провалили операцию. Но всё обошлось. К сожалению, людей у нас много, а вот хороших исполнителей дефицит. Итак, кто был этот мужчина? И «не знаю» — это не ответ!

Теперь её не били. Мария понимала, что рано или поздно она сломается. Им нужен Кольцов. Но как сделать так, чтобы ей поверили? Она понимала, что может спасти его только подсунув дезинформацию. Но чтобы ей поверили, она должна держаться, долго держаться, так, чтобы было видно, что она сломалась под пытками. Так и произошло, когда ей стали загонять иголки под ногти. Её дважды отливали водой, не давая потерять сознание. И только после того, как Михель стал выдергивать ей ногти, на четвертом она выдохнула…

— Я скажу… Дайте воды…

Ей дали напиться.

— Его звали Миклош, он венгр, Миклош Надь. Сотрудник Коминтерна. Я сразу поняла, что он не немец.

— Почему?

— Он говорил по-немецки очень хорошо, но с небольшим акцентом, почти неуловимым.

— Так он венгр?

— Скорее всего, венгерский еврей.

— Понятно, в этом ты убедилась. — толстый слащаво улыбнулся.

— И еще, мне показалось, что он из агентов Ронге. — не замечая издевательского тона, произнесла она.

— Почему? — сразу же подобрался толстяк.

— мне показалось, что они знакомы… и Ронге как-то подозрительно быстро согласился нам помочь. У меня сложилось впечатление, что Миклош много знал о деле полковника Редля. А это не так просто.

— Вот как, вот как…

Она так и не узнала, смогла ли спасти Михаила или нет. Рано утром ее после многочасового изнасилования и пыток вывезли в лес, где уже была готова могила. Опустили туда живой, закапывали быстро, под скабрезные шутки и обсуждение женских прелестей. Наверное, попытаться спасти Михаила Кольцова было каким-то роком в её судьбе[1].

[1] В РИ Мария Остен узнав об аресте Кольцова приедет в СССР и даже примет советское гражданство, будет ходить по инстанциями пытаясь доказать его невиновность. Её тоже арестуют. Расстреляют 16 сентября 1942 года.

Глава семнадцатая. В поисках Марии-2

Берлин

4–5 июля 1933 года

В начале июля я оказался в Берлине. В каждом городе есть своя красота. Этот, довоенный Берлин имел свою прелесть. Нет, он не был ярким, как Париж, шумным, как Милан, пафосно торжественным как Венеция. Он был весьма своеобразным центром силы. Чувствовалось, что эта европейская столица закладывалась как столица империи, но не было в ней и той имперской тяжеловесности, которой поражала Вена, скажем так, Берлин не успел приобрести черты монументального имперского центра — и в этом состояла его особенная прелесть. Сочетание патриархальности, регионального центра с намеками на имперское величие, я бы выразил это такими словами. Начало тридцатых было временем расцвета театрального искусства, а столица Германии еще и считалась центром европейского театра, достаточно сказать, что в нём сейчас работал Бертольд Брехт, медленно и упорно идущий к своей славе великого драматурга. Впрочем, «Трёхгрошовую оперу» Энгель уже поставил, и Брехт получил славу и скандальную известность не только как автор текстов песен для кабаре, но и как человек с ярко выраженными левыми взглядами. Коммунистом он так и не стал, точнее, в компартию Германии не вступил, но его взгляды оказались весьма близки к коммунистам весьма крайнего толка.

(Здание имперского собрания в начале двадцатого века, нет этого уродливого стеклянного купола)

Мы договорились встретиться с ним в полдень у парка Тиргартен, откуда открывался роскошный вид на Рейхстаг (здание имперского собрания). Я пришел немного раньше и теперь рассматривал этот угрюмый массивный конструкт, плод воображения сумрачного тевтонского гения. Перед зданием раскинулся аккуратный сквер с фонтаном, около которого прохаживались местные обыватели, в основном представленными семейными парами. Я уставился на массивный купол Рейхстага и прикидывал, куда же тут воткнули Знамя Победы Берест, Егоров и Кантария. Нет, я в курсе, что это было четвертое по счету знамя, которое установили на этот купол, но именно его, Штурмовой флаг 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии принято считать символом Нашей Победы. Мне даже показалось, что я увидел эти фигурки, такие маленькие, как на тех снимках военкоров, несущих этот флаг. Обычные русские супергерои. Да, да, вы скажите, что супергерои — это проявление их, западной псевдокультуры комиксов в которых обсуждают, какими суперспособностями человек-паук отличается от чудо-бабы. Типа герои Вселенной Марвелл № 11, или № 13, или какого-то еще номера, да кто их там разберет. У нашего народа были свои супергерои — Матросов и Космодемьянская, Гагарин и Ковпак, и у наших супергероев была одна общая черта — они были готовы отдать собственные жизни за други своя. Как уничтожить нацию? Дайте им в качестве супергероев Власова и Мазепу, Краснова и Бандеру, Шкуро и Шухевича, вот и получится нравственная деградация, распад. Ладно, даже сейчас в этом спокойном предвоенном Берлине эти мысли рвут мне душу. Вот, сейчас у Кольцова волосы стали дыбом, никак он не может понять, как такая мразь как Шкуро мог стать национальным героем. А для кого-то получилось… Как говориться: скажи мне, кто твой супергерой и я скажу, что ты за народ…

От этих размышлений меня отвлёк Брехт — нескладный, в мешковатой одежде, чудовищно нелепых очках он, тем не менее, был полон энтузиазма и сразу потащил меня куда-то в сторону от площади республики, но куда? Шли мы недолго, Бертольд размахивал руками и говорил, что познакомит меня с замечательными людьми. Просто поразительно, как в нём после всех его мытарств оставалась такая вера в людей и почти что детская наивность. Впрочем, это я — циник с дистанцией в почти сто лет. А люди этого времени еще не были окончательно испорчены самой страшной войной в мире. А вот и первый человек, с которым меня попытался свести Брехт, и искренне, по-детски расстроился, узнав, что я уже знаком, с композитором-коммунистом Хансом Эйслером.

Впрочем, он был так непосредственно полон энтузиазма, что с Эрнстом Бушем мне пришлось знакомиться по второму разу. Однако, Эрнст, которого Брехт тоже намеревался «познакомить с замечательным типом из Москвы», быстро включился в игру, и мы сделали вид, что встретились тут исключительно благодаря старине Берти. Эрнст был уже знаменитым актером и певцом, он исполнял песни на стихи Брехта, которые стали весьма популярны. И еще — он настоящий коммунист, человек с твердыми антинацистскими убеждениями, то есть тот, кто был нам нужен.

О чём говорят трое мужчин, когда встречаются в Берлине и заваливают в одно из таких небольших уютных кафешек, с неповторимой аурой почти домашнего уюта? О бабах? Три раза ха! Мы же обменялись мнениями об искусстве, о новой пьесе Брехта, о старине Энгеле, театральном режиссере, сумевшем раскрыть потенциал пьес Брехта, к нашему сожалению, Эрих на встречу не пришёл, приболел. А потом перешли на политику: в частности, на угрозу нацизма, которая немного отступила после победы левых на выборах в Рейхстаг, но осталась более чем реальной. Договорились и о создании антифашистского комитета деятелей науки и искусств. Объединение левых сил давало им надежду на то, что нацизм не пройдёт. А когда мы уже выходили, расставаясь, я на минуту задержал Эйслера и с ним завёл разговор о бабах. Точнее, об одной женщине. Я попросил его узнать, или Мария Остен сейчас в Берлине. И передать ей весточку от меня. Ханц был близок к руководству компартии и вхож к местным коминтерновцам, поэтому мог что-то выяснить. Но тот мне сразу сказал, что Марию давно уже направили в Париж, но все же можно попытаться что-то узнать. На следующее утро он перезвонил мне в гостиницу. Оказалось, что Мария должна вскоре вернуться в Берлин. И это обрадовало даже не столько меня, сколько Кольцова, который всё реже проявляется в моем подсознании, казалось, он растворяется во мне, и только при имени Марии Остен начинает царапаться, дабы я помнил, кто и кого любит в этой жизни.

* * *

Мюнхен

6–7 июля 1933 года

Времени у меня было не очень много, поэтому я сел в поезд и умчался на Запад. Когда я приехал в Мюнхен, то сразу понял, что всё у меня пошло не по плану. Нет, с Генрихом я встретился. И с Томасом тоже — с обоими Маннами. Они оба были заняты переездом. В Мюнхене для них становилось некомфортно. Генрих жил в Берлине, где был избран председателем Прусской академии искусств, к тому же он был еще пять лет до этого он стал ее академиком отделения литературы. А вот Томас и их младший брат Виктор проживали в Мюнхене, долгое время. Когда умер их отец, были проданы его активы в Любеке, и семья жила на проценты от полученных денег. Так что Манны не слишком-то и жировали. Все братья ненавидели нацизм и оба писателя — Генрих и Томас делали заявления о необходимости борьбы с Гитлером и его партией. А в Мюнхене и Баварии национал-социалисты становились всё сильнее.

— Насколько я знаю психологию, камрад Михаил, в тяжелой жизненной ситуации у человека проявляются определенные поведенческие реакции: страх, бегство, агрессия, депрессия, солидарное сопротивление, так вот, у еврейского народа преобладает бегство. Когда мы чувствуем, что сгущаются тучи, то берем ноги в руки и начинаем очередной исход. Поэтому мы предпочитаем не смешивать свою кровь с аборигенным населением, чтобы не было сложно рубить корни во время вынужденного бегства. Мы можем вернуться, но останемся чужими на любой земле.

— Томас, всё-таки, что ты сейчас чувствуешь?

— Знаешь, умный еврей уедет до того, как начнутся еврейские погромы. А я чувствую, что они начнутся!

— Но как ты это чувствуешь? Ведь пока что в законах Германии никакой дискриминации евреев нет?

Мы разговариваем за столиком в мюнхенском кафе, а мимо нас промаршировала небольшая колонна в коричневых рубашках.

— Ну вот они — пока что тут полиция на каждом углу — нас не трогают. Но если бы тут полиции не было, думаю, нам пришлось бы спасаться бегством. Понимаешь, от нападений на евреев-одиночек до полноценного погрома всего один шаг. Маленький шаг!

— Томас, мне казалось, что после смерти Гитлера наци сбавят антисемитскую риторику. А во оно как обернулось…

— А что им еще предложить обывателю? Какой лозунг он могут кинуть нашим бюргерам? В всём виноват евреи! И что особенно нравиться толпе: надо у евреев всё забрать и поделить между собой! И как ты понимаешь, отбирать будут одни, а вот делить- совершенно другие. На прошлой неделе мне один знакомый сказал, что в стране неизбежен военный переворот. Ну хорошо, а при чём тут мы, евреи? В армии офицеров-евреев просто нет и быть не может! Но нас будут бить, потому что любая революция, любой переворот — это еще и время безвластия. И именно в это время евреев бьют без всякого зазрения совести. И кто? Наши добрые мирные соседи.

Мимо прошла группа полицейских. А я подумал о том, что вот эти мирные добрые соседи потащат евреев в газовые камеры, потом, после войны, когда всё это всплывёт наружу, то они, мирные и добрые соседи будут радоваться, что это не им выпал жребий тащить евреев в душегубки. Потому как, если бы им дали такой приказ — то они, не сомневаясь, нацепили повязки со свастикой и стали бы утрамбовывать своих бывших добрых соседей в душевые с «циклоном Б». А так они всем говорили, что не виноваты, что не знали, что просто выполняли то, что от них требовало их правительство.

— Значит, Швейцария? — спросил я Томаса. Тот в ответ пожал плечами.

— Камрад, во Франции отношение к евреям чуть-чуть терпимее, чем тут, не вариант, в Италии к власти пришли фашисты, это тоже не вариант, остается или Швейцария, или Америка.

— А Британия?

— О! Там мы тем более не нужны. Британцы любят еврейские деньги, но предпочитают их получать без евреев в качестве довеска. Пока переберусь в Швейцарию. А дальше будет видно.

— Ну, тогда у наших горцев-соседей случится еврейское перенаселение.

— Не случится. У них смогут остаться только самые состоятельные евреи, остальным придется искать свой путь в более безопасное место.

— Скажи, ты мог бы меня свести с человеком, который сказал тебе о возможном перевороте?

— Тебя эта тема интересует?

— Насколько я понимаю, к коммунистам будут относиться едва ли лучше, чем к евреям. А к коммунистам-евреям… в общем, надо понимать, не опрометчиво ли я поступил, приехав в Веймарскую республику накануне грозы?

— Ещё как опрометчиво. Ещё как!

К моему сожалению, разговор с герром Шульце не дал мне никакой конкретики. Будучи человеком, связанным подрядами с военными, Генрих Шульце что-то слышал, что-то додумал, но опять-таки никакой конкретики, никаких цифр и имён. Печально! Однако даже наличие таких слухов делало ситуацию в стране весьма острой — дыма без огня не бывает. Ну что же, пришла пора использовать еще одну зацепку, может быть, это и сработает. Кто его разберёт?

* * *

Бронсвальд, Алленштейн

10 июля 1933 года

— Что вы хотите узнать, пан Кольтцофф? И учтите, у меня совсем мало времени. Особенно для вас.

Мария Зентара-Малевская не была настроена говорить. От слова совсем. У неё сейчас был сложный период — женщина осталась без работы, и старалась найти место учительницы, пока безуспешно. Наши товарищи помогли мне собрать немного информации про эту сорокалетнюю даму с крепкой крестьянской фигурой и такой же крестьянской убежденностью в своей правоте. Мнение чужака ее интересовало мало. Алленштейн был городком, в котором большая часть населения имела польские корни, их еще называли вармийцами. Вармия и мазуров — названия этих славянских племен, которые влились в польский этнос. Мария описывала в своих произведениях быт местных крестьян, порой слишком подробно, стараясь не упускать малейшие детали. Ее произведения были более этнографическими нежели художественными, поэтому продавались не особо хорошо, но Мария упорно работала в выбранном направлении, хотя ей и жилось не слишком-то живо, посмотрим, что из этого получится.

— Пани Мария, мне посоветовал обратиться к вам пан Юлиан из Варшавы.

— Вам так не хочется произносить Тувим? Почему? Пан ведь тоже еврей, или я ошибаюсь?

Уфффф! Прокатило! Как же мне было бы ей объяснять, что просто не помнил, кто из этих двух Юлианов, с которыми мы трескали варшавянку: Тувим или Слонимский дали ее адрес!

— Ну что вы, пани Мария, дело в том. что когда мы с паном Слонимским заседали у пана Тувима по весьма серьезному поводу, то…

— Небось какую-то гадость пили? — догадалась Мария. — Юлик прекрасный человек, но вино его когда-нибудь угробит. И что вас свело вместе? Неужели угрызения совести? Юлики немало женских сердец разбили. А вы, пан Кольцов?

Провокаторша.

— Нет, пани Мария (я сказал это и подумал о совсем другой Марии, чёрт возьми, очень скоро я её увижу!), мы с достойными панами говорили о создании антифашистского комитета деятелей науки и искусств.

— Политика? Не интересно. От слова «совсем» не интересно.

На лице женщины нарисовалась гримаса презрения.

— Не торопитесь с выводами, пани Мария. Скажите, кого больше всего не любят в Германии?

— Загадка для первоклассника. Конечно же вас, юде.

— А на втором месте кто?

— Цыгане, наверное… — уже не так уверенно выдала она, — или мы, поляки…

— Вот именно, пани Мария. Один немецкий военный назвал поляков «гиенами Европы».

При этих словах женщину передёрнуло от возмущения. Но сдержала себя, молодец.

— И?

— Дело в том, что если к власти придут военные или, не дай Бог, нацисты, то крайней окажется именно Польша.

— Почему? — раздраженно бросила мне.

— Польшу проще всего проглотить. За неё никто не заступится. Англия далеко, за каналом, Франция пока еще не по зубам. А тренироваться немцы будут на кошках. Польских. Набив руку начнут и другие народы угнетать. Так что, пани Мария, вы можете политикой не интересоваться, но она все равно придёт в ваш дом[1].

— Вы так легко рассуждаете о мире и войне. — в словах женщины чувствовалось неверие.

— Ну, рассуждать всегда легко. Например, если к власти придут нацисты, конечно же, они первым делом начнут изгонять из страны евреев. И даже, очень может быть, начнут их просто вырезать. Почему бы и нет? Потом они примутся за другие неполноценные народы: цыгане и славяне, причём все славяне, попадают под эту категорию. Не-арийской расы. И ничего хорошего поляков опять-таки не ждёт. В первую очередь тех поляков, которые уже живут в Германии.

— И что вы хотите от меня?

— Помощи, пани Мария, чуть-чуть помощи. Может быть, кто-то из ваших знакомых как-то связан с армией и может прояснить некоторые вопросы. Не безвозмездно. Правильная информация всегда чего-то стоит, пани.

— Зачем вам это надо?

— Пани Мария, я мог бы долго убеждать вас, что только левое правительство может остановить надвигающуюся войну. Не буду. У вас есть глаза и уши. Я не хочу, чтобы Германия стала снова зачинщиком мировой войны. Поэтому прошу вас мне помочь.

— А просить меня вступить в ваш антифашистский комитет вы не будете?

— Нет, это дело добровольное, пани Мария.

— Хорошо. Но вам придётся вернуться в Берлин. Точнее, в Потсдам. Там живёт человек, который многое знает, но мало о том говорит. Получится с ним договориться, считайте, что вам повезло.

[1] Мария Зентара-Малевская шесть лет провела в фашистском концлагере Равенсбрюк и сумела выжить.

Глава восемнадцатая. Вечер трудного дня

Москва. Кремль. Кабинет товарища Сталина

18 июля 1933 года

Это был почти что конец трудного рабочего дня. В кабинет вождя вошёл Поскрёбышев.

— Товарищ Сталин, срочное сообщение из Марселя.

— Что там?

— Ремонтные работы закончены, корабли переданы перегонным экипажам. Исаков просит утвердить маршрут следования.

— Вызови Молотова.

Приблизительно через час верный соратник вождя появился в кабинете. Он уже был у Сталина дважды по различным вопросам, этот вызов был внеплановым, что Вячеслава Михайловича несколько выбило из колеи.

— Вяче, вопрос с проходом эскадры по проливам так и не решился?

— Британия подтвердила свою позицию о запрете прохода этой эскадры в Чёрное море. Форин офис заявил, что не допустит такого «перекоса в военной мощи Советского Союза в бассейне Чёрного моря, что ставит свободу судоходства в этом регионе под явную угрозу ограничения со стороны СССР».

— Тебе не кажется странным, что правительство Макдональдса, довольно тепло относившееся к СССР, сейчас поступает настолько резко антисоветски?

— Возможно, сам Джеймс Рамси Макдональд по-прежнему стоит на позициях умиротворения, в первую очередь из-за серьезных экономических проблем Британии, но по нашим данным, всю внешнюю политику на себя перетянули консерваторы, возвращение к власти правительства Стэнли Болдуина — вопрос времени. Британцы хотели бы вообще блокировать нашу эскадру во Франции, но понимают, что это казус белли, фактически, у нас остается только путь на Балтику.

— Есть данные разведки, которые говорят, что британский флот на Мальте готов выйти на перехват нашей эскадры у проливов. Военные считают, что британцы опасаются, что с такими силами мы сможем произвести десант на Босфор и отобрать проливы у Турции. Мы сейчас тоже не готовы к тому, чтобы ввязаться в противостояние с Royal Navy. Надо уметь признавать свою слабость. И готовиться, Вяче, готовиться.

— Коба, так что делаем с эскадрой? Оставлять ее во Франции тоже нельзя. Мы начнем платить за ее стоянку.

— А тут и думать нечего. Надо поблагодарить правительство Франции и готовить Кронштадт к принятию кораблей. Сегодня отправим шифровку Исакову. У него есть опыт дальних походов, должен справиться.

Сталин прошелся вдоль стены кабинета, уставился на пару секунд в окно, наблюдая за чем-то очень важным, наверное. После чего повернулся к Молотову и произнёс:

— Очень может быть, что лимонники оказали нам добрую услугу. Дело в том, что в Польше недавно была делегация во главе с молодым политиком Мартином Иденом. Речь идёт о том, чтобы блокировать наше железнодорожное сообщение с Германией под предлогом нарушения каких-то санкций. И тогда основная нагрузка в наших торговых отношениях с Веймарской республикой ляжет на торговый флот. А вот его будет прикрывать бывшая эскадра из Бизерты. Я не знаю, согласится ли Пилсудский на предложения Идена, но готовым надо быть ко всему.

Когда Молотов ушёл, Иосиф Виссарионович решил вернуться к морским делам, тем более, что у него на столе лежал отчёт об артиллерии крейсера «Красный Кавказ». Дело в том, что на этом корабле, заложенном еще до революции (его относили к типу «Светлан») и носившем первоначальное название «Адмирал Лазарев», были установлены новые дальнобойные орудия. Инициатива модернизации этого крейсера исходила от Тухачевского. В двадцатые годы они с товарищем Триффиандиловым проталкивали идею москитного флота с дальнобойными орудиями, которые будут действовать из-за минно-артиллерийских позиций. И главное для них будет — поражение вражеских тральщиков и эсминцев с дальних дистанций, откуда их не смогут достать орудия крейсеров и линкоров противника. Вот и было разработано 180 мм морское орудие с дальностью стрельбы примерно в 200 кабельтовых. Эта пушка получила обозначение Б-1-К, ее располагали в одноорудийных башенных установках МК-1–180. Почему так? Башня получилась очень массивной, и вышел перегруз, даже когда убрали все 130-мм орудия удалось втиснуть только четыре одноорудийных башни, и всё равно перегруз ощущался. Но хуже всего было не это — с перегрузом как-то разобрались. Хуже всего оказалась крайне низкая живучесть стволов, теоретически рассчитывали на 200 выстрелов, а на практике после 55 уже требовалась замена очень дорогого изделия. Более того, менялась баллистика снаряда буквально после каждого выстрела, что делало точную стрельбу невозможной. В отчете указывалось, что постоянные прорывы газов через несовершенные клиновидные затворы создают трудности для работы артиллеристов башенных установок. А лейнеров (специальных вставок в ствол орудия) для таких орудий пока еще не производилось. Итальянская фирма «Ансальдо» поставила в СССР оборудование для производства этих вкладышей, увеличивающих живучесть орудия, но пока даже опытные образцы не были изготовлены. Вложив большие средства, мы получили крейсер, который стрелял куда-то туда. Тем более, что на нем отсутствовали дальномеры и системы управления огнём!

Сталин раскурил трубку. Он так и не мог понять — все это было проявление дурости, некомпетентности или осознанное вредительство? Собранные по крохам народные деньги расходовались этим наполеончиком с чудовищной энергией. Да, приговор ему был уже вынесен. Так, еще один штрих к общему портрету. Иосиф Виссарионович черкнул несколько слов. Конечно, возвращать на корабль 130-мм артиллерийскую установку, хорошо себя зарекомендовавшую, смысла не было. Для крейсера этот калибр действительно слабоват. Но вот не иметь никаких систем управления огнем и дальномеров — это просто чудовищная чушь! Значит, первое — установить самые современные дальномеры, иначе как определять, куда стрелять крейсеру главным калибром? Второе — ускорить разработку автоматической системы управления огнем, которая позволит ускорить темп стрельбы и улучшит точность попадания. Третье — разработать усовершенствованное орудие 180-мм и улучшенную двух- или трёх- орудийную башню. И последнее — рассмотреть использование такого орудия с очень хорошей баллистикой для оснащения батарей береговой обороны. По этому поводу обязательно собрать совещание и обговорить с соответствующими специалистами. И на сегодня еще один вопрос: «Ворошилов». Это был заложенный при царе легкий крейсер «Адмирал Бутаков», который решено было достроить в учебный корабль. Сталин углубился в докладную записку с результатами обследования его готовности. Результат их был неутешительным. Да и денег на достройку учебного крейсера было откровенно жаль. Учиться можно на старичках, которые еще не развалились, а вполне себе ходко царапают морскую гладь. Вождь подошел к сейфу, откуда вытащил папочку с запиской Строителя. Ещё раз перечитал её. В ней говорилось о соответствии флота задачам, которые ему ставятся. И это в зависимости от военно-политической ситуации в мире и вокруг СССР, в частности.

Значит, если мы ограничиваемся только оборонительными операциями, оставаясь на минно-артиллерийских позициях, мощный ударный флот нам не нужен, но, если стоят задачи сопровождения стратегических грузов, военных конвоев и десантных операция — как раз нужен мощный ударный флот с сильными артиллерийскими кораблями и авианосцами. Роль последних — разведка, прикрытие эскадры с воздуха, нанесение ударов с воздуха по эскадрам и военным базам противника. Для крейсерских операций и прерывания торговых путей противника больше всего подходят подводные лодки океанского класса.

Необходимость внесения поправок в судостроительную программу очевидна. А почему не перестроить «Ворошилов» в авианосец? Да, это будет учебный корабль. Но нам надо набить руку, прежде чем начать строить такого класса корабли. И для такого проекта надо готовить авиагруппу. То есть — отобрать военных летчиков, которые будут обучаться именно работе с палубы корабля. И отработать варианты самолетов, что будут взлетать с короткой палубы. Вроде есть такие проекты. Надо обязательно уточнить. Опять-таки, надо определиться, нужен ли нам вообще авианосец? Учитывая уроки не случившейся тут гражданской войны в Испании, когда наш флот не сумел обеспечить поставку достаточного количества вооружений республиканскому правительству, нужен. Но что скажут наши товарищи моряки? Значит, планируем совещание и революцию в судостроительной программе. На сегодня мощности военных судостроительных заводов загружены приблизительно на треть. Значит, надо их загрузить, чтобы… чёрт возьми! Какое это дорогое удовольствие, мощный флот! Значит, надо решать откуда взять деньги на эти мероприятия. И только просчитав ресурсы, решать. что мы сможем себе позволить и что нам надо иметь. И где найти те средства, которых точно не хватит.

* * *

Зубалово-4, дача Сталина

18 июля 1933 года

Сталин с удовольствием возвращался домой, на дачу в Зубалово. Домашняя обстановка стала намного спокойнее, когда Надя получила большое дело, она так и не стала домохозяйкой, наверное, ему хотелось бы, чтобы в доме была женщина, умеющая создать уют. Но он себе сам признавался, что с такой женой ему было бы скучно. Слишком просто. Слишком обыденно. В быту вождь был неприхотлив, но не мог не заметить, что сама атмосфера в доме стала намного более спокойной. И в такой атмосфере ему работалось намного лучше, да и отдохнуть получалось, хотя иногда супруга и начинала доставать его просьбами помочь в чём-то разобраться. И он старался помочь ей, не смотря на усталость и раздражение, которое нет-нет, да и накапливалось, а что тут такого? Обычная практика руководителя.

Сегодня вечером никто в гости не долен был прийти. Но, кажется, просто так отдохнуть не удастся. Надя подсела к мужу и произнесла таким тоном, который подсознательно использовала, когда надо было что-то от Иосифа добиться:

— Мне очень нужна твоя помощь. После ужина сможешь уделить мне пару минут?

— Почему после ужина? — удивился Сталин. — Разве мы не можем обсудить этот вопрос прямо сейчас? Тем более, что ужин еще не подавали.

— Хорошо. Я изучила вопрос о наших возможностях по ускоренному строительству жилья для рабочих. Ты совершенно прав — надо их из бараков вытаскивать.

— Я сказал, про вытаскивать в светлое будущее. — доброжелательно уточнил вождь.

— Да, я изучила записку человека, который скрывается под псевдонимом «Строитель», проконсультировалась с товарищами. Вот что получается: у нас есть три пути в решении этой проблемы: первый — это модульное строительство из срубов, которые делаются модулями и собираются уже в нужном месте. Второй метод — это строительство из готовых железобетонных блоков, которые позволяют собирать дом как из кубиков. Третий метод — это применение блоков из пенобетона.

— Кажется, так и есть. Насколько я помню эту записку.

— Получается так, Иосиф, что каждый из этих методов имеет свои преимущества и недостатки. И что выбрать — очень сложное решение.

— А вот тут подробнее.

— Технология срубов очень проста. Позволяет строить дома в местах с неразвитой строительной промышленностью. Минимум затрат и огромное количество ресурсов, учитывая, что мы планируем еще и строительство гидроэлектростанций на реках Сибири — это большое количество древесины, которое можно пустить в дело и не дать просто затопить. Более того, если строить дома в два слоя, заполняя промежуток каким-то пористым изолирующим материалом, это назвали технологии сэндвича, то такие дома выдержат самые лютые морозы. Недостаток — невозможность строительства многоэтажных домов, что просто необходимо в районах с большими предприятиями. Если на заводе будет работать…

— Понятно, не продолжай, что по другим технологиям?

— Железобетон — очень удобно и быстро. Тут как кубики — можно собирать дома очень быстро. Правда, придется пожертвовать эстетикой, но дать людям жильё. Главная проблема — это наличие цемента. Особенно учитывать, сколько зарезервировано военным ведомством на возведение оборонительных укреплений вдоль границ страны. Главное преимущество этого метода в том, что можно строить многоквартирные многоэтажные дома, четыре-пять этажей — это расчеты показывают точно. Выше — сложно сказать. Надо проверять расчеты практикой. Пенобетон позволяет уменьшить количество цемента, используемого на производство блоков, кроме того, может стать изолятором, если его заливать в жидком виде. Технология известна, но не получила большого распространения, хотя при ее отработке получается достаточно прочный материал. И по себестоимости приближается к древесине.

— Понятно. Скажу только, что аппетиты военных мы урежем. Нам не нужна такая большая сеть укреплений. Решение по этому поводу уже принято. Секретное решение. Так что я тебе выдал государственную тайну. А лимиты по бетону на строительство жилья для рабочих мы увеличим. Так какое ты приняла решение?

— Я ещё его не приняла. Мне кажется. что оптимальным будет использовать все три метода, только правильно их распределить по стране.

— Что ты имеешь в виду?

— За Уралом, особенно в Сибири, главным методом использовать срубы. В принципе, двухэтажные домики вполне возможны. Там, где будут строиться крупные предприятия запланировать определенную часть строительства под железобетонные модули. В европейской части — основа пенобетонные дома с кварталами на основе железобетонной технологии.

— А что делать с нашими кирпичными заводами? Закрыть?

— Ни в коем случае, мы ведь говорим о МАССОВОМ строительстве. Пусть будут дома улучшенной планировки из кирпича. Технологии массового строительства предполагают некоторое ухудшение жилищных условий, меньше потолки, нет разнообразия архитектурных решений, но пусть будет и элитное жильё.

— Скажи, зачем пролетарскому государству нужно элитное жильё?

— Во-первых, у нас тоже есть элита, которой нужны условия для работы, которые соответствуют их ответственности. Во-вторых, такое жильё мы будем предоставлять иностранным специалистам, которые нам сейчас очень нужны, чтобы наладить производство. В-третьих, элитным жильём награждать передовиков производства, чтобы у людей был стимул…

— Понял, молодец, всё продумала. Когда будешь докладывать по этому вопросу?

— Двадцать шестого у себя, а потом будем выносить на коллегию.

— Хорошо. Я постараюсь послушать, как ты справишься.

— Ой, не хотелось бы, чтобы подумали, что ты меня…

— Вах, понял, хорошо, сама справляйся. Идём поужинаем. Я проголодался. Как-то сегодня ничего кроме чая не удавалось перехватить.

Ужин в кругу семьи.

Что еще нужно человеку для счастья? Здесь и сейчас, наверное, ничего больше. А так очень много нужно, очень. Хотя бы, чтобы страна была жива. Но мысли и разговоры о стране Иосиф оставил на работе. Утром будет новый день, новые мысли, новые проблемы. А пока была возможность просто наслаждаться теплым летним вечером. В такие дни стол накрывался на улице. Ужинать на свежем воздухе всегда было приятно. Да, дети растут, очень скоро надо будет подыскать дачу просторнее. Тут маловато места, а детям нужен простор. Подумаю и над этим.

Он позволил себе немного легкого грузинского вина. Что ему только не присылали. Больше всего по вкусу были красные вина из винограда Изабелла, который прекрасно прижился на Кавказе, а напиток из него получался в меру терпким, с насыщенным вкусом и тонким ароматом. А еще цвет, близкий к рубиновому. Такой цвет говорил о том, что виноград был хорош и отдал всю свою силу в перебродивший сок. Он вспомнил большие каменные чаши, в которых люди ногами давили спелые ягоды. Время сбора урожая и давка вина — это праздник в каждом селении. Зато и результат — вот он на столе, радует глаз и вкус. Год — и ясно, каков будет результат труда винодела. А вот у государственного деятеля год — это не тот срок, когда результаты его трудов станут видны. С этими мыслями вождь уснул.

Глава девятнадцатая. Берлинская конференция

Берлин. Потсдамская площадь. Гранд-отель «Экспланада»

7 августа 1933 года

(гранд-отель «Экспланада» — разрушен бомбардировкой союзников в 1945 году)

Больше месяца у меня ушло на подготовку к этой конференции. Со всего мира съехались писатели, драматурги, ученые, поэты, люди искусства, кинозвезды. Эти полторы сотен имен объединяло одно: они считали явной угрозу нацизма и фашизма. Большинство были немцы, но присутствовали и представители других стран, в том числе делегация из СССР, которую возглавил Алексей Толстой. Большим успехом был приезд Альберта Эйнштейна, который старался держаться от политики как можно дальше. Но удалось его уговорить. Второй большой удачей стала возможность провести конференцию в роскошном отеле «Эспланада». Дело в том, что семья, владевшая этим заведением, сочувствовала монархистам, а как иначе — это были представители немецкой аристократии с многовековой родословной. Тут проводил свои мужские вечеринки Вильгельм II, а сейчас владельцы отказались вывешивать на здании триколор Веймарской республики. Сюда был закрыт путь нацистам, которых владельцы просто презирали, но и коммунисты считались персонами нон грата. Роскошные номера привлекали сюда мировых знаменитостей, а охрана отеля была на самом высоком уровне. И вот семья фон Доннерсмарков пошла нам навстречу. Наверное, сыграл свою роль звездный пул, который согласился участвовать в конференции. Мне до сих пор трудно было представить себе, что нам это удалось — провести конференцию именно здесь.

Но ещё весь этот месяц я периодически возвращался к поискам Марии Остен. Она не приехала в означенное время в Германию. И товарищи не знали, где и как ее искать. Связной в Австрии посадил ее на поезд, но границу страны девушка так и не пересекала. Один из немецких товарищей сказал мне, что Марию искали нацисты, поэтому она добиралась в страну кружным путем. Мне даже страшно было представить, что могут сделать с ней нацисты, если сумеют найти. К сожалению, время утекало, как вода сквозь пальцы, а тут еще мне нужен был тот контакт, ниточка к событиям последнего времени в Германии. Найти этого человека не представляло труда. Главное было застать его в таком месте, чтобы можно бы спокойно поговорить. К сожалению, прямых подходов к нему, как и общих знакомых я не имел. Рекомендация Марии Зентары-Малевской тут не слишком подходила для начала знакомства, этот козырь стоило бы приберечь для серьезного разговора. Впрочем, я тут вполне официально под своей собственной личиной, точнее, я сейчас Михаил Кольцов, точнее, уф… я порой сам путаюсь кто и где я. Ладно, не в этом суть. Придется импровизировать. В общем, мне нужен был еще один тип с двойной фамилией. Не пойму, откуда у поляков страсть громоздить себе двойные фамилии, а еще брать по три-четыре имени? Но двойные фамилии всё-таки превалируют. Я нашёл его в манеже. Лейтенант-кавалерист Герман фон Оппельн-Брониковский гарцевал на роскошном жеребце соловой масти — золотистая шкура и почти ослепительно-белая грива, и хвост делали этого выдающегося представителя конной породы просто писаным красавцем. Герман серьезно увлекался конным спортом, был участником сборной Германии в выездке, говорят, он реально претендует на место в олимпийской команде страны. Вот вам и повод для разговора. Мне оставалось дождаться только когда они закончат свои упражнения, и служитель уведет коня в стойло, а я тут же подхожу к лейтенанту и представляюсь:

— Михаил Кольцов. Журналист. Имею честь видеть Вы Герман фон Оппельн-Брониковский?

— Да, что вам угодно?

— Мне известно, что вы претендуете на место в олимпийской сборной Германии. Не согласитесь ли дать интервью? Мне и моим читателям интересна тема конного спорта.

— Это возможно. Но не сегодня и не в ближайшее время. Я человек военный. А вот восьмого августа вас устроит?

— Конечно!

— В пять у меня тренировка. В семь вечера на этом же манеже вас устроит?

— Более чем.

Мы обменялись визитками и разошлись. Как говориться, дорога в тысячу ли начинается с первого шага. Не хотел проявлять излишнюю настойчивость, тем более что знакомство, как таковое еще и не состоялось. А на интервью у меня были очень большие надежды. Возможно, удастся что-то выяснить. Впрочем, это может быть только призрак информации, но порой и этого бывает достаточно, чтобы сделать правильные выводы.

А пока только сплетни о том, что президент Гинденбург всё больше и больше недоволен работой левого правительства. Он уже наложил вето на несколько законопроектов, не столь уж важных, но свое отношение к социальным инициативам объединенного фронта показал. В тоже время как-то притихли национал-социалисты, которые были главными возмутителями спокойствия. Но все упорно к чему-то готовились. Правительство укрепляло полицейские части. Тельман с подачи советских товарищей протащил создание отрядов быстрого реагирования — полицейских групп, оснащенных серьезным вооружением, способных справиться с любыми бандами. Они и создавались для противодействия бандам, которых было пока еще достаточно. В эти отряды вошли проверенные ветераны мировой войны и ротфронтовцы. Люди, на которых правительство могло полностью положиться. По идее, он способны и отряды вооруженных штурмовиков приструнить. Германские фирмы оживились — продажи оборудования, причем не отдельных станков — а заводских комплексов серьезно спасали страну от разразившегося во всём мире экономического кризиса. При этом началась отправка в СССР и специалистов, которые помогут эти заводы запустить. А в Веймарскую республику стало поступать сырье из нашей страны, в котором так нуждалась немецкая экономика. Сотрудничество было взаимовыгодным.

— А теперь с речью выступит Михаил Кольцов, один из организаторов нашего форума, человек, благодаря кипучей энергии которого мы все тут собрались. — прозвучал зычный голос Алексея Толстого. Ладно, все мысли в сторону — пора сказать пару слов.

— Дорогие друзья! Я позволил себе обратиться к вам именно так, потому что нас действительно связывает дружба, настоящая, в которой есть место общности идеалов, стремлению к лучшей жизни и справедливости. Говорят, что друзья познаются в беде. Но зачем нам ждать беды, чтобы стать всем вместе. Мы тут для того, чтобы этого не допустить. Здесь собрались те, кто видит, как нацизм и антисемитизм убивает душу Европы. Мир становится намного менее комфортным местом — для труда и творчества, для научного поиска и полета фантазии. В мире становится всё меньше свободы, кто бы что под этим не понимал. Мы прекрасно осознаём тот факт, что нацистская, фашистская идеология стала оружием правящих классов, при помощи которой можно держать народы в узде мелконационалистических интересов. Ты лучший, потому что ты человек определенной национальности. Остальные — низшая раса, рабы на твоих плантациях. И наплевать, что сам ты еле-еле сводишь концы с концами, мы завоюем унтерменшей и ты получишь в своё распоряжение массу рабов, которые будут работать за тебя. Услышат ли нас правительства всего мира? Я уверен, что услышат. Сделают ли из этого выводы? Уверен, что нет. Сиюминутная политическая и финансовая выгода для них намного важнее перспективы. Вся беда Европы в том, что ее правящие классы не умеют думать на перспективу. Их горизонт планирования — несколько месяцев, максимум, год или период до следующих выборов. Последний случай почти что фантастика. Мы поднимаем свой голос в защиту свободы, против разгула фашистской и националистической идеологии в любых ее проявлениях.

Я сделал паузу, кажется, наговорил более чем достаточно. Пора вбросить в головы несколько важных мыслей и можно будет закругляться.

— Я хочу сказать от имени советского правительства, эти слова меня уполномочил произнести лично товарищ Сталин: когда в Европе наступят тяжелые времена, мы готовы предоставить всем прогрессивным ученым, писателям и композиторам независимо от из убеждений убежище в СССР. Люди творчества получат возможность свободно и безопасно творить, ученые — лаборатории, которые будут оснащены лучшим оборудованием, помощников и учеников — всё это мы вам обеспечим. Мне могут сказать, что в СССР нет свободы творчества и все находятся в тесных идеологических рамках. Могу ответить — это не так! Наша страна пережила тяжелые времена — неудачная Мировая война, последовавшая за ней Гражданская — это вызвало определенный дефицит ресурсов, не только денег, не хватало всего. Присутствующий здесь Алексей Максимович Горький не даст соврать — ему приходилось распределять между писателями даже нательное белье! В этих условиях было много несогласных с советской властью. Писатель хочет есть и пить, у него есть потребность в теплой уютной квартире и даче для отдыха. Поэтому мы финансировали только тех творческих людей, которые стояли с нами на одних позициях. Другим дали возможность уехать туда, где они думали, что будут более востребованы. Многие из них сейчас хотят вернуться назад, в том числе пассажиры философского парохода, ибо их философия интересна только на Родине. Еще большая беда была с нашими выдающимися учеными. Очень сложно было с финансированием научных проектов. И многие ученые занялись тем, что умеют лучше всего — стали писать друг на друга кляузы. Мы вовремя разобрались с этим. С каждым годом мы становимся богаче и сильнее. Это позволяет нам открыть невиданное ранее финансирование науки. В первую очередь фундаментальных исследований, которые требуют огромных ресурсов и не дают быстрой отдачи. Сейчас мы начали закладывать и строить академические городки — места развития науки, в которых для ученых будут созданы самые лучшие условия жизни и работы. И мы готовы принять любого, подчеркиваю, любого человека, которому будет в новой Европе с довлеющей идеологией нацизма неуютно! Мы победим мракобесие национализма и антисемитизма как свет побеждает тьму! Энергия созидания всегда сильнее энергии разрушения! Вместе мы сила!

Мне было приятно — аплодировали живо, я чувствовал, что моя речь делегатам конференции понравилась. И это было замечательно. Еще более замечательным оказался факт, что тут присутствовали журналисты многих буржуазных крупных изданий. И мне было интересно, в каком количестве газет ее опубликуют, если вообще упомянут о ней. Но слово сказано. Научный мир очень тесен и мой посыл дойдёт до многих учёных, которым сейчас действительно сложно работается. Тут сработает схема передачи из уст в уши, которую еще называют ОБС (одна баба сказала). Не надо делать вид, что люди творческие чем-то сильно отличаются от обычных обывателей. Они тоже склонны к распространению сплетен, а учитывая узость научного и творческого мирков, так там еще и распространяются слухи там со скоростью, превышающей скорость света.

В кулуарах конференции меня отозвали немецкие камрады. Точнее, ко мне подошли поговорить двое: Ганс Ендрецки[1], руководитель берлинского отделение союза красных фронтовиков, депутат прусского лантага от коммунистов и молодой Фридрих Диккель[2], не так давно вступивший в компартию и активный участник союза красных фронтовиков. Ганс и сообщил мне очень неприятную новость: один из связных был перевербован нацистами и не довез Марию Остен до контрольной точки. Скорее всего, ее могли перехватить именно на этом участке маршрута. Товарищи уже вынесли предателю приговор и привели его в исполнение. Но мне от этого легче не стало. Они обещали докопаться до истины, но пока что всё было сложно. Мы не знали точного маршрута Марии после ее расставания со связным. Следовательно, круг поисков был достаточно широким. Мне опять пообещали держать в курсе поисков, опять-таки слабое утешение. Хотелось напиться до чертиков, до беспамятства. Да нельзя было. Вот только плохие предчувствия терзали мне сердце, и это отразилось на моем настроении. А ведь завтра у меня встреча с перспективным источником информации. Надо привести себя в порядок, прекратить душевный раздрай. Я очень быстро вернулся в номер. Надо было бы проститься с некоторыми участниками конференции, но у меня на это уже не было никаких душевных сил. Кое как добрался до стола, вытащил на свет бутылку кальвадоса, подаренную милейшим летчиком и писателем Экзюпери. И отключился от мира.

— Вы знаете, Микаэль, я тут узнал подробнее о вас, и у меня нет никакого желания давать вам интервью.

Разговор с лейтенантом-кавалеристом не задался с самого начала. Он был настроен совершенно негативно. Надо было как-то этот негатив убирать.

— Хорошо, я не буду настаивать, но только ответьте мне — почему?

— Вы умеете врать и перекручивать любой материал. Я не верю ни коммунистам, ни евреям.

— Хм… а если я покажу вам готовую статью и опубликую ее только после вашего письменного согласия?

— И вы на такое пойдете? — в глазах породистого онемеченного поляка промелькнуло удивление. Как говаривал генералиссимус Суворов: удивил, значит победил. Надо его добивать.

— Конечно же. Я не отдам материал в печать пока вы не ознакомитесь с ним, более того. если вас что-то не устроит я готов буду внести изменения.

— Тогда тут недалеко есть неплохое кафе. Там кофе по-венски на удивление хорош и подают его по старинке.

— Это с рогаликом?

— Именно. И очень вкусным рогаликом, так что идёмте. Пока дойдём, я окончательно определюсь с тем, давать вам интервью или нет.

Конечно, тот случай. Это называется отложенная капитуляция. Ясно, что если бы не решил-таки дать интервью, так не пригласил бы на кофе с рогаликом, тьфу ты, дался мне этот символ победы над османами! Когда мы расположились за столиком и официант нам принёс заказ, я начал свое интервью. В первую очередь несколько вопросов биографии, но тут Герман фон Оппельн-Брониковский ничем не удивил. Потом пошли вопросы о конном спорте. Мой собеседник оживился, тем более. что я к интервью готовился и знал, о чём спрашивать.

— Скажите, господин лейтенант, вы не чувствуете какой-то дискриминации в армии из-за ваших славянских корней?

— Ну вот и пошли ваши идеологические штучки, Микаэль. Нет, совершенно не чувствую. Если бы я был евреем, то, скорее всего, почувствовал бы.

— То есть еврей никаких перспектив сделать военную карьеру не имеет?

— Я такого не говорил. Но скажем так, его рост был бы не таким заметным.

— Вы весьма острожный собеседник, Герман.

— С вами, комми, надо держать себя осторожно. Моё начальство не слишком приветствует контакты с людьми подобных взглядов.

— Это как раз понятно. Скажите, а вы не хотите заглянуть со мной в будущее?

— В каком смысле?

— У нас говорят, что военные всегда готовятся к прошлой войне. А какой, по-вашему мнению, будет роль кавалерии в будущей войне? Не уступит ли она место технике. Танки, автомобили, броневики, самолеты. Какова в таком случае будет роль кавалерии?

— Мировая война окончилась позиционным тупиком, который свёл роль кавалерии к минимуму. Но сбрасывать ее со счетов окончательно — это не правильная мысль. В вашей Гражданской войне, как и в войне с Польшей массы кавалерии объединялись в целые армии и играли чуть ли не ключевую роль в военных действиях.

— Наша Гражданская война была войной манёвренной. Вы считаете, что будущая война тоже станет маневренной? Без этих гигантских линий окопов и укреплений?

— Весьма вероятно. Мне так кажется, хотя это лучше обсуждать с нашими военными теоретиками.

— Хорошо. Спасибо.

Я отложил в сторону блокнот.

— А теперь я хотел бы задать несколько вопросов, которые в текст интервью не войдут.

— Вы уверены, что я захочу на них ответить?

Мой собеседник выглядел довольным и расслабленным, но это было обманчивое впечатление, он был собран и старался всё держать под контролем. Я протянул ему бумажку. Это была записка от Марии Зентары-Малевской.

— Вот как, значит вы от пани Марии? А почему сразу же не сказали об этом? Понимаю, вам нужно что-то такое… а вы хитрый манипулятор, господин Кольтцофф. Не любите сразу выкладывать козыри. Хорошо. Что вам нужно?

— Вероятность военного переворота, Герман.

— И что вам, русским до этого?

Слово «русским» он произнёс с таким оттенком, что я почувствовал, что вместо него должно было стоять слово еврей. Ага, что немцы, что поляки — антисемиты те еще.

— Наш новый уровень экономического сотрудничества, который позволяет вам преодолеть мировой кризис, а нам построить свою промышленность. Этот переворот ставит наши планы под угрозу. Мы должны быть готовы перенаправить контракты в другие страны. Это вопрос денег. Больших государственных денег.

— Хм… но вы ведь постараетесь… хотя. Скажу так, я не участник этого банкета, но кое-что слышал. Я вам дам несколько подсказок, извините, чего не знаю, того не расскажу.

Юлит, Герман, польская наглая морда!

— Это обязательно произойдет. Старик очень плох. Он хочет успеть передать власть сыну. И не успевает. Поэтому очень скоро всё решится. Должны начаться массовые выстепления национал-социалистов с вооруженными инцидентами. Потом к их подавлению привлекут армию и введут военное положение по всей республике. К этому почти всё готово. Главное — осталось договориться с нацистами, которые стали слишком неуступчивыми. Когда это будет — ближе к зиме, скорее всего, всё-таки осенью. Сигналом станет перекрытие Польшей границы для советских и немецких товаров. И сразу после этого начнутся антиправительственные выступления. Это всё, что я знаю. Статью перешлете мне по почте. Больше прошу интервью у меня не брать.

[1] Видный немецкий коммунист, неоднократно подвергался арестам и заключению в конлагеря, видный деятель профсоюзного движения ГДР.

[2] Видный немецкий коммунист, участник антинацистского подполья, несколько раз арестовывался, но никаких доказательств его антиправительственной деятельности так и не обнаружили. Участник гражданской войны в Испании, министр внутренних дел ГДР.

Глава двадцатая. В Берлине хорошо, а дома все-таки лучше

Берлин, железнодорожный вокзал

9 августа 1933 года

Наверное, после рандеву с Германом Оппельн-Брониковским я мог бы однозначно считать свою миссию в Веймарской республике выполненной. Но мало получить сведения, их еще желательно и перепроверить. Я встретился еще с двумя интересными людьми, нет, не агентами нашей разведки или Коминтерна, но это были люди, которые что-то могли знать, как это пристало хорошим журналистам. Да, они представляли буржуазную прессу, ну и что? В любом случае, обмен мнениями состоялся. И он тоже наводил на мысли. Во всяком случае, переговоры между военными и Герингом действительно последнее время велись, и весьма интенсивно. Но при этом наци отказались стать пешками в чужой игре: они прекрасно понимали, что если они станут инициаторами беспорядков, то военные могут их «слить» вместе с коммунистами-оппонентами, просто объявив о запрете НСДАП. И всё население Германии их поддержит. Кровавой гражданской войны никто вроде бы не хочет. А вот переговоры с Пилсудским идут вполне себе успешно. Старый русофоб грезит о повторном походе на Киев, но понимает, что одной Польше это не потянуть, а вот если за его спиной будут вооруженные силы Рейха, то становятся возможны интересные комбинации. Немцы-то русскую армию во время Мировой чехвостили в хвост и гриву (по его твердому убеждению).

На вокзале я встретил Эрика Марию Ремарка, который, судя по всему, был немного подшофе. Подобное состояние для талантливого писателя стало печальной повседневностью. И причиной, столь прискорбного обстоятельства, как не парадоксально стал успех его новой книги «На Западном фронте без перемен».

Да, это была мировая слава, один из лучших романов этого века. Но и критика его была нешуточная, даже не критика — травля, в которой больше всего отметились нацисты, которым это произведение было как нож под ребра. Гитлер, Геббельс, брызгая слюной обрушились на выродка-юде, который порочил великую германскую армию. Эрих принимал участие в антифашистской конференции, где мы и познакомились, впрочем, там у меня не было возможности уделить ему достаточно внимания.

— Михаил, какими ты судьбами тут? Уже уезжаешь? У тебя есть время? Посидим в ресторане. Если ты не против.

Обычно Эрих не столь навязчив, но когда выпьет, то может быть очень вязким, с ним тогда сложно. И лучше всего согласиться.

— До поезда у меня вагон времени, дружище, я в твоих руках, веди меня, Вергилий.

— Михаил, не надо сравнивать ресторан с кругами ада. Там жарят мясо коров, а не людей.

— А ты не едешь? Есть какие-то дела в Берлине? — спросил я, как только мы заняли место за свободным столиком. Тут же подбежал официант и мы сделали заказ.

— Да, сначала надо было решить с издательством. Они напечатали моё «Возвращение» и теперь ведут разговор о дополнительном тираже. Кстати, я хотел тебе подарить один экземпляр, вот он, можешь убедиться, на нём есть дарственная надпись. Кольцову от Ремарка. Думал тебе вручить во время банкета, но ты куда-то запропастился. Что-то случилось?

Вот чёрт, не умею я держать покер-фейс. Эмоции на лице проступают слишком явно.

— Да, ты знаешь такую писательницу Марию Остен?

— Нет, лично не знаком, но книги да, читал. Довольно неплохо, хотя некоторые вещи излишне прямолинейны. Талант есть, ей его развивать надо.

— О! Да ты заговорил как истинный мэтр своего дела…

— Да ладно тебе, слава не успела меня испортить, можешь мне поверить.

— Мы с Марией хорошо знакомы. И тут до меня дошли слухи, что она пропала, когда ехала сюда из Франции через Швейцарию.

— Интересный маршрут. В Германию кружным путем? Она кого-то опасалась? Погоди, Михали, у тебя с ней были отношения? Она кого-то опасалась и пропала? И ты ее ищешь? И что думаешь делать?

— Она пропала на пути или в Австрии, или в Швейцарии. Приеду в Берн, найму частного детектива. Тоже сделаю в Вене.

— Могу только пожелать тебе удачи. Я отправляюсь к себе через три дня. Понимаешь, купил удачно Ван Гога, теперь надо оформить кучу бумаг на вывоз. Глупейшая бюрократия. Ты ведь знаешь, я приобрёл виллу на Лаго Маджоре, Каза Монте Табор. Это недалеко от Асконы. Так что, если будет время, заезжай. Выпьем и поговорим.

Надо сказать, что к коллекционированию Ремарк относился очень серьезно. Он собирал картины импрессионистов, среди которых были Сезанн, Ренуар, Гоген, конечно же, и Ван Гог. Чтобы не попасть впросак, он проштудировал большой объем литературы и мог сам быть экспертом, оценивая ту или иную картину.

— Спасибо за приглашение.

Мы еще посидели, поговорили об искусстве, Ремарк рассказал о том, что пишет книгу Пат, о женщине, больной чахоткой. Его жена, Ильза Ютте Цамбоне сама многие годы страдала от туберкулеза. Так что писал он, можно сказать, обмакивая перо в собственную кровь. Это, кажется, будет называться «Три товарища». И уже под самый конец я не выдержал:

— Эрик, вы же знаете, риск прихода к власти нацистов достаточно велик. А вот успеете ли вы забрать к себе в Швейцарию ваших сестёр — это вопрос. Особенно младшая. Она не умеет держать язык за зубами. Постарайтесь их обоих вывезти к себе: места в вашей вилле будет всем достаточно.

— Хм… Они могут не согласиться. Особенно младшая. Эльфрида у меня весьма своенравная особа.

— Вот ради ее жизни и благополучия и постарайтесь, прошу вас[1].

А через час после нашего разговора я уже ехал в Москву.

* * *

Москва. Кремль. Кабинет Сталина

14 августа 1933 года

Иосиф Виссарионович пил чай. У него было немного времени, прежде чем приедут Киров с Лакобой. Артузов уже находился в приёмной, ждал своего часа. Вот в кабинет вошёл Киров, вместе с начальником внешней разведки, а Лакоба всё ещё не появился. Сталин успел набить трубку и даже сделать пару затяжек, но тут в кабинет ворвался и молчаливый друг, на котором лица не было.

— Что случилось, Адагуа? На тебе лица нет?

— Сария… забрали в больницу. Не мог ее разбудить.

— Что думаешь? Товарищу Кирову надо подключить следователей? Это может быть отравление?

— Сам разберусь.

— Что врачи?

— Врачи ничего не сказали. Может быть всё. Извини, я задержался.

— Вах! Этого еще не хватало. Ладно, Давайте вернёмся к теме нашего небольшого совещания. Нас очень беспокоит ситуация в Германии. Что удалось выяснить, товарищ Артузов?

Артур поправил очки, которые сползли на кончик носа, сделал это как-то совершенно беспомощно, как будто растерялся, на самом деле ему нужно было пару секунд, чтобы собраться с мыслями. Новости от Лакобы чуть сбили его с толку.

— Товарищ Сталин, агент Строитель вернулся из командировки. Ситуация в Германии действительно крайне взрывоопасная. Левое правительство под воздействием коммунистов пытается провести ряд законов, которые должны улучшить положение рабочего класса в стране. Очень многих беспокоит более тесный экономический контакт наших стран. И это вполне обосновано, ибо поставки в СССР оборудования позволили создать множество новых рабочих мест. А если добавить к этому и приглашение в нашу страну большой группы специалистов, то уровень безработицы ощутимо снизился. А отношение к Советскому Союзу среди граждан Веймарской республики, улучшилось, и у нас лежит большое количество заявок людей, согласных выехать к нам на работу.

И именно это больше всего беспокоит реакционные силы во всей Европе. В Германии сейчас есть два центра силы, которые готовы активно противодействовать левому правительству вплоть до военного переворота. Наиболее влиятельная из них это группа военных во главе с президентом Гинденбургом. В ней сильны монархические настроения, правда, реставрация империи с династией Гогенцоллеров во главе очень маловероятна. А вот выбор императором старика-маршала и его сына как преемника — более чем возможно. Хотя именно в этом вопросе различные группировки имеют определенные разногласия. Однако в стремлении снести правительство левых и убрать от власти коммунистов — в этом вопросе они демонстрируют поразительное единство. Они опираются не только на армию и офицерский корпус, их влияние распространяется и на монархически настроенных ветеранов Мировой войны, которые могут усилить военные силы переворота. Мы оцениваем возможность восставших выставить около двухсот-двухсот тридцати тысяч солдат и офицеров существующей армии и около трехсот тысяч ветеранов — ближайшего резерва. На большее число у них просто не будет оружия. Значительную часть оружейных складов, которые остались в Веймарской республике, контролируют полицейские силы.

— Значит, восставшие могут выставить в короткий момент полумиллионную армию? — уточнил Киров.

— И это будет именно армия, а не отряды красной гвардии, ополчения, как это было у нас. То есть полицейским силам, которые составляют чуть более шестисот тысяч человек, будет вполне сопоставимая по численности вооруженная сила, спаянная железной дисциплиной и способная пролить реки крови. При этом надо учитывать, что далеко не во всех землях полиция будет поддерживать правительство. Реально не более четырехсот тысяч человек — это та сила, которая будет в его распоряжении. Кроме этого, есть около трехсот тысяч боевиков Рот фронта — это, в подавляющем большинстве, ветераны Мировой войны, но у них очень мало командирских кадров, фактически это красная гвардия — очень мотивированное ополчение. Но полноценно противостоять армейским частям для них будет непросто. Опять же, товарищ Тельман создаёт полицейский спецназ. Сейчас это три тысячи хорошо вооруженных бойцов, которые тренируются для противодействия демонстрациям и актам террора. Всего планируется довести его до десяти тысяч человек. Это то, что сможет выставить правительство. Важно, что на мобилизационных складах у них оружия еще примерно на полумиллионную группу. И критически важно, кто будет эти склады контролировать.

— Расклад по этим силам приблизительно ясен. Что другие? — спросил Сталин, прохаживаясь по кабинету. Расклад по этой группировке, приблизительно ясен…

— Второй антиправительственной силой остаются национал-социалисты. Их поддерживают крупные помещики и часть капиталистов, которые видят в левом правительстве и в их программе государственного капитализма угрозу собственной власти и политическому влиянию. При этом откровенно реваншистская и националистическая программа партии позволяет ей быть рупором наиболее реакционной части населения, немецких черносотенцев, а еще и антисемитские выпады находят одобрение среди самых отсталых слоев населения. Очень легко объявить одну нацию врагами и повесить на неё весь негатив. Ну и призывы к еврейским погромам — хороший способ поправить свое имущественное положение за счёт богатых соседей. У нацистов сейчас около ста двадцати — ста пятидесяти тысяч боевиков в двух организациях: СД и СС. События в Альтоне, и последующий запрет боевых организаций нацистов привёл к тому, что количество боевиков сократилось более чем в два раза. Тем не менее коричневорубашечники не сдались. В той же Баварии их прикрывает местное правительство, что позволяет продолжать тренировку и создание боевых организаций. На пике падения популярности после газетных скандалов и устранения Гитлера у Геринга оставалось не более ста тысяч активных членов штурмовых отрядов. Сейчас наблюдается их постепенный рост. Стало известно о тайных поставках оружия нацистам из различных источников. Объемы крайне невелики.

— Что известно о самом перевороте? Когда он может произойти? — Киров опять взял инициативу в свои руки. Лакоба, обеспокоенный событиями с женой, ничего не говорил, но очень внимательно слушал.

— По основному сценарию развития событий, восстание должно начаться после стычек нацистов с полицией и ротфронтовцами одновременно в нескольких городах Германии. Сигналом готовности к перевороту станет перекрытие границы с Польшей со стороны реакционного режима Пилсудского. Взаимное усиление наших двух стран для пшеков как серпом по их драгоценным органам власти. Установлено и подтверждено активные контакты между доверенными представителями Гинденбурга и Пилсудского. По всей видимости, армейские круги двух стран нашли общие точки соприкосновения и сумели договориться. Но пока что вся проблема в нацистах. Геринг не дурак, он не собирается таскать каштаны из огня для тех, кто может и его партию помножить на ноль. Он хочет гарантий участия в правительстве новой империи, при этом на очень серьезных постах. Но маршал не желает давать наци гарантии. Военные планируют убрать нацистов с политической сцены вместе с коммунистами и социал-демократами. Так что танцы с бубнами вокруг НСДАП продолжаются.

— А что будет если Геринг и Гинденбург не смогут договориться? — уточнил Сталин.

— Есть и второй сценарий. Это массовая кампания в прессе и обращения к рейхстагу с требованием провести референдум по поводу возрождения монархии. В случае отказа, а собраны подписи будут так, что дать согласие на его проведение будет невозможно, правительство обвинят в узурпации власти и последует военный переворот, который установит власть монархистов явочным порядком. Агент Строитель уточнил, что есть возможность провокации беспорядков и без нацистов, цель простая — показать, что полиция с удержанием правопорядка не справляется. Ну и введение прямого президентского правления. Сроки — вторая половина осени этого года. Может быть, ноябрь или самое начало декабря.

— Скажите, товарищ Артузов, есть в этих трёх планах что-то общее? Что-то, что позволит нам точно понимать, когда и что произойдёт?

— Перекрытие границ, товарищ Сталин. Заговорщикам критически важно, чтобы СССР не мог оказать военной помощи правительству. Иначе вся их авантюра закончится провалом.

— Сколько сейчас специалистов из Германии работает в Советском Союзе?

— Девяносто восемь инженеров и двести шестьдесят квалифицированных рабочих. Ожидается приезд в два ближайших месяца ста шестнадцати инженеров и шестисот семидесяти семи рабочих. Это те, кому уже выданы и оформлены визы.

— Как вы считаете, мы можем рассчитывать на переезд в СССР научных кадров из Германии, если там начнется Гражданская война?

— Несомненно, какая-то часть ученых, особенно еврейской национальности, согласятся к нам переехать, особенно если мы обеспечим им хорошие условия для работы.

— Нам, товарищ Артузов, с большим трудом удается своим ученым обеспечивать эти самыехорошие условия для работы. Не будет ли появление у нас иностранных специалистов, которым мы создадим все условия, раздражающим фактором для отечественных ученых? Они ведь сейчас за каждый рубль государственного финансирования бьются, как гладиаторы в Колизее. До последней капли крови. А тут…Что думаешь, товарищ Киров?

— Напряжение, конечно же, будет. Тем более, что иностранных ученых нельзя близко подпускать к секретным разработкам. А у нас почти вся наука сейчас работает на оборону, хотя и не сознает этого.

— Вот пусть и дальше не сознаёт! А если немецкие товарищи помогут нам продвинуться в некоторых критически важных направлениях: связь, оптика, думаю, это будет хорошо! А финансы? Найдем и для наших ученых деньги. Особенно когда всяких курчевских погоним из изобретателей к чертовой бабушке!

— Вы что-то еще хотели сказать, товарищ Артузов?

— Так точно, товарищ Сталин. Хочу обратить ваше внимание на крайне низкий уровень работы наших военных атташе. В Германии готовится военный переворот. О брожениях в армии не говорят разве что немые. В тоже время наш военный атташе Василий Николаевич Левичев в Берлине сообщает массу слухов и совершенно ненужных сведений. На наш запрос о вероятности военного переворота сообщает что он крайне низкий, а армия верна правительству и поддерживает социальные преобразования в стране. Совершенно непонятно чем занимается его помощник, Лев Захарович Шнитман. Считаю, нам необходимо кардинально пересмотреть систему подготовки военных атташе, вызвать их на переподготовку, заменить негодные кадры на более профессиональных разведчиков. У нас сейчас есть полтора десятка перспективных ребят, прошедших хорошую подготовку и служивших в армии.

— Правильный вопрос поднимаете, товарищ Артузов. Вот вы и подготовьте этот вопрос детально: с программой подготовки военных атташе, с инструкциями, как им работать, какие приемы использовать. Обсудите этот вопрос с товарищем Кировым. И жду ваших предложений через две недели. Достаточно будет времени?

— Уложимся, товарищ Сталин.

— Хорошо, что вы так уверены в этом, товарищ Артузов. Очень хорошо. Нестор, задержись на пару минут.

[1] Младшая сестра Рмарка, Эльфрида Мария бяла портнихой, вышла замуж. Была арестована нацистами за антигитлеровские и антивоенные высказывания. Гильотинирована в 1943 году

Глава двадцать первая. Всего лишь услуга

Дюссельдорф

30 сентября 1933 года

Двадцатого числа семейная пара Марии и Рамона вернулась из путешествия в Финляндию. Поездка получилась успешной во всех отношениях. Им удалось найти следы Германа Вильгельма Сушона, человека, который был ответственным за убийство обоих — Карла Либкнехта и Розу Люксембург. Он уехал в Финляндию, и там следы бывшего моряка-артиллериста затерялись. Правда, всплыла информация, что он мог устроиться по финансовой части. Например, сотрудником какого-то частного банка. Но реальность оказалась еще более увлекательной. Герман оказался сотрудником Центрального банка Финляндии, расположенным в Хельсинки на Рауконхату. Это одна из старейших финансовых организаций Европы, основанная в 1811 году по повелению императора Александра I в городе Турку. Стал главным банком страны в 1860 году, когда по повелению другого императора, Александра II, в Финляндии была введена собственная валюта — финская марка. Мария первая отправилась проследить за их клиентом, но прождала у памятника Йохану Снелльману без всякого толка. Понадобились сутки, чтобы узнать, что Герман Сушон перешел работать в отделение Данске банка буквально накануне их приезда. Не так давно Данске банк Ландманс выкупил финский Сампо банк, который и стал его филиалом в Хельсинки. Пару дней они присматривались к этому отделению кредитного учреждения из Копенгагена и план постепенно вырабатывался. Когда приехали их помощники Макс и Генрих, каждый из которых добирался в Хельсинки своим путем, сценарий операции вырисовался окончательно. Сушон изменил фамилию, когда осел в Финской марке, но несколько дней наблюдения позволили убедиться, что перед ними находиться тот человек, которого они на самом деле ищут.