Мы назовем ее Скарлетт...

Семейство Робийяр

Эта история произошла незадолго до того, как в семействе Робийяр случился скандал, пробудивший у обывателей интерес к генеалогическим древам всех знатных родов Юга Американских Штатов. Эллин Робийяр, будущая мать великолепной Скарлетт О’Хара, стала жертвой сердечного заговора: она познала любовь и похоронила свое чувство, ее обманули и запугали. Она могла перестать интересоваться жизнью, тем не менее она выдержала. Ее будущий супруг Джеральд О’Хара появился на Юге спустя тринадцать лет после ее рождения, но еще должен был пройти почти год до их встречи и два — до рождения их первой дочери — Скарлетт.

Эллин Робийяр жила в доме своего отца Пьера. Дом этот был самый преуспевающий в Саванне. Он находился на побережье океана, в двадцати милях от города, и это поместье слыло самым доходным в тех краях. Пьер Робийяр мог бы не жаловаться на жизнь. Он был французом, а французская кровь для тех краев — как золото в генах.

Пьер Робийяр приехал из Европы вместе со своей сестрой Кэролайн, которая была беременна. Сестра похоронила мужа еще в Старом Свете и в Новый приехала лечить сердечные раны. У нее родился мальчик, которого назвали Филиппом. Пьер Робийяр был очень счастлив. Соседи рассказывали, что он бегал по улицам и кричал: “Моя сестра родила, моя сестра родила!”

Затем в городе случился страшный мор. Чума унесла половину жителей, но семейства Робийяр не тронула.

Появление молодой красивой женщины заметили все холостые мужчины Саванны. К сестре Пьера Робийяра потянулись сваты. Но гордая женщина хранила память о муже и была неприступна. Она горько улыбалась и отвечала, что сердце ее не стало свободным. Многие видные женихи Саванны и других крупных городов побережья перебывали у мисс Робийяр. Все было напрасно. Шли годы. Одиночество Пьера бросалось в глаза и становилось предметом пересудов. Наконец настал день, когда Пьер Робийяр, взяв сестру и ее сына, покинул город. Он уезжал на рассвете и, поднявшись на высокий холм, откуда все было видно как на ладони — каждая улочка того города, по которым он столько раз вышагивал, — трижды плюнул через плечо и не оглянулся. А сестра посмотрела, вздохнула и сказала:

— Как хорошо. Мы покидаем место сплетен и зла.

Пьер Робийяр поселился в полном уединении — в загородном доме, который он назвал “Страшный суд”. Почти год соседи не имели о нем никаких известий, его самого иногда видели во дворе усадьбы. Его племянник практически не показывался, а сестра, та и вовсе исчезла. Стали подозревать самое ужасное — уж не убийство ли? И вдруг всеобщее удивление: Пьер Робийяр женится. Это было как гром среди ясного неба. Сразу открылась тайна затворничества. Мнительный Пьер боялся чумы, что еще бродила в той округе, его сестра весь год прохворала неизвестно чем, естественно, что маленький мальчик при такой ситуации сделался пленником карантина.

Пьер женился на дочери своего полкового приятеля, с которым они вместе сражались против правительства мексиканских штатов. Приятеля звали Джек Харвей — и он владел самым крупным банком в штате Джорджия. Дочь его, Сьюлин, была бледной девицей, отличалась чрезмерной набожностью, что характерно для старых дев.

Соседи с удовольствием помчались на свадьбу двух заметных людей штата. Пьер и Сьюлин казались верхом совершенства меж всеми брачными парами того года. Благословенный день, когда любопытные соседи наконец смогли проникнуть в дом затворника Робийяра, настал.

Первой, кого гости лицезрели, была красавица Кэролайн. Она встречала приглашенных на крыльце и провожала в гостиную.

Соседи с воображением были разочарованы — они ожидали увидеть замученную сестру Пьера, которому опротивела необходимость жить в одном доме с женщиной да ее ребенком, который, хм, вероятно, не имел законного отца. Короче, все ожидали холодной ярости хозяина по отношению к его сестре, но ничего грозящего убийством не обнаружили.

Пьер Робийяр стал мужем Сьюлин Харвей. Их брак, поначалу вызвавший такое радостное оживление, вскоре принес горькие плоды. Сьюлин оказалась бесплодной. Пьер нервничал. В глазах соседей они выглядели, как ощипанный петух и чахлая курица. Мужчины молча ухмылялись в спину Пьеру, если ему случалось выиграть в покер приличную сумму. Для мужчины-южанина, который видит в своих детях богоизбранное племя, не иметь потомства значило не иметь печати этого богоизбранничества.

Сьюлин пыталась лечиться как могла. Она обращалась к разным знахарям и едва не отдала богу душу. Но, слава богу, все обошлось. Она наконец забеременела. Доктор Мид — основатель целой династии врачей Мидов, которые на протяжении следующих полутораста лет лечили жителей этого штата, оказался кудесником.

Пьер был счастлив. Только вот сестра его Кэролайн грустила. Но кого это могло волновать — уныние бесправной женщины?

Вскоре семейство Пьера стало приумножаться. Только не повезло достойному мужу с первенцем — у него родилась девочка. В этом видели недостаток мужественности: французский аристократ — известно, неженка.

Затем бог смилостивился еще раз — но вновь появилась девочка. Ее нарекли Евлалия. Третья тоже была леди. Ее назвали Полин. Как уважающий себя мужчина Пьер должен был застрелиться — ведь ни одного сына. Но это больше трогало чувства соседей. Сам мистер Робийяр ходил веселый, и по крайней мере за его спиной уже не рождалось кривых ухмылок, когда он выигрывал крупную сумму. Его дом стал похож на детский сад: мальчик Филипп, сын сестры, старшая Эллин и две младшие девочки.

Дом был — как будто сама гармония. Вот только Сьюлин невзлюбила сестру Пьера. Спроси ее почему, она бы и не ответила. Может быть, потому, что у Кэролайн был мальчик, у Сьюлин же лишь девочки. Черт его знает. Между двумя женщинами всегда что-нибудь произойдет, спросите об этом у прародительницы Евы, которая даже со змеей сумела поругаться, и та ей в ответ насолила. А что уж говорить о родственницах.

Как бы там ни было, однажды Сьюлин довела бедняжку Кэролайн до того, что та задумала бежать. На рассвете, зажав в своей руке ладошку сына, она выскользнула из дома и под дождем бросилась с мальчиком вон. Пьер спал в своем кабинете — его разбудил голос жены. Сьюлин из своей спальни кричала кому-то во дворе. Пьер увидел: две фигурки — его сестры и ее сына, — выходят за ворота. Робийяр бросился к замочной скважине двери Сьюлин. Та надменно смотрела в окно и улыбалась вслед беглецам. Потрясенный Пьер вернулся к себе. Выждал некоторое время, сделал вид, что проснулся как ни в чем не бывало. Зашел к жене — та притворялась спящей. Не говоря ни слова, вышел из дому, сел на лошадь и умчался. После обеда Пьер вернулся, ведя под уздцы лошадь, на которой сидели мальчик и его мама. Сьюлин наблюдала за ними из окна, маленький Филипп показал ей язык. Пьер взял в руки топор — и дом был перегорожен на две половины: Сьюлин и Кэролайн перестали видеться. Пьера это угнетало, но соседи отнеслись ко взаимоотношениям двух женщин с пониманием, и молва вскоре утихла.

Потом в усадьбу заявилась смерть. Кривая и косая была в образе все той же чумы. Пьер как-то поспорил со своим соседом, шотландцем Даром Бибисером, будто сможет поймать первую форель, что заплывет в их речку Озерку на нерест. И поймал. Это же похвалился сделать и сосед. Но, боясь проиграть, поступил подло. Он забросал воду какой-то отравой. Всплыла масса дохлой рыбы, а форель так и не попалась.

Зато черные мальчишки принесли эту падаль на кухню Робийяров, и там из нее приготовили блюдо для хозяйского стола. Пьер рыбу не любил, дети есть не стали, а Кэролайн отщипнула кусочек. Через час пришел проигравший пари сосед. Пьер вместе с ним заперся в своем кабинете. Вдруг ему доложили, что мисс Кэролайн плохо. Он бросился к сестре, у той — судороги. Послали за кудесником доктором Мидом, который прилетел как на пожар. Но Кэролайн уже была вся в пламени.

— Отравлена, — констатировал доктор Мид.

Пьер побледнел и посмотрел на Сьюлин. Та испугалась и умоляюще вымолвила:

— Это не я, Пьер.

— Что это такое, доктор? Верните мне ее, — просил Пьер. Он говорил так, как говорит любящий муж.

Доктор пытался что-то делать, вызывал рвоту, давал мочегонное, прикладывал пиявки — через час Кэролайн стало лучше.

Пьер тут же заперся у себя в кабинете, и служанки через замочную скважину видели, как он опустился на колени перед распятием. Когда Сьюлин мучилась при родах — он так не молился.

А потом к нему с криком прибежал доктор Мид.

— Что ела ваша сестра на завтрак?

Пьер этого не знал. Вызвали повариху, принесли остатки тухлой рыбы. Доктор был в панике.

— Это же тухлятина — отрава, где вы ее нашли?!

Пьеру стал ясен страшный результат пари. Он схватил доктора за ворот рубашки:

— Вы мне обещали, доктор. Я отдам вам все — верните мне ее.

— Это невозможно, мистер Робийяр. У яда, которым травят рыбу, нет противоядия.

Через десять минут Кэролайн скончалась на руках у брата. Даже ненавистница Сьюлин откликнулась на ее страдания. Она встала у постели умирающей и протирала ей виски чем-то влажным. Кэролайн посмотрела на Сьюлин, сказала ей: “Прости”, — и попросила брата поднять ее на руки. Как только Пьер ее поднял — она скончалась. Десять минут Пьер стоял, держа сестру на руках, всматриваясь в ее губы и веки: а вдруг шевельнутся? Потом бережно опустил умершую на диван и выбежал из спальни. Он бросился к конюшне и, когда выезжал из ворот, яростно крикнул на все имение:

— Я убью его!

Он мчался к соседу Бибисеру, но застал всех его домочадцев в слезах. Жена несчастного Бибисера утром отведала рыбы, принесенной мальчишками, и сейчас тихо угасала. Пьер Робийяр не ожидал такого возмездия. Он остановился у постели больной и тихо спросил у прислуживающей негритянки:

— Значит, Бог есть?

Та вздрогнула и подумала, что масса Пьер рехнулся.

Робийяр молча ускакал из чужого дома. Через два дня соседское поместье загорелось. Соседи подумали, что Робийяр не удовлетворился Божьим наказанием. Пламя полыхало на всю округу. Оказалось, что виноват сам Бибисер. Не дождавшись, пока остынет супружеское ложе, привез в дом продажную девку, с которой встречался много лет. Напился с нею до бесчувствия и в алкогольном чаду уронил в спальне горящую трубку на ковер.

Спальня занялась, как вереск, вслед за ней весь дом. Хозяин сгорел тут же, а его любовница выпрыгнула из горящего окна второго этажа прямо в пруд и утонула. Воистину, кому суждено утонуть, тот не сгорит.

Когда Пьеру Робийяру рассказывали это, он даже не пожелал выслушать все подробности.

— Кэролайн больше нет, а остальное меня не волнует, — отрезал он и запер перед носом соседей двери своего дома. Никогда Саванна не видывала столь сильной братской любви.

Страстная любовь

Говорят, даже местный священник привел его в пример в своей воскресной проповеди как образец брата. Сьюлин пыталась скрасить одиночество Пьера. Она распахнула настежь двери своей спальни, велела детям не тревожить отца. Но Пьер все отверг и пожелал видеть только своего племянника. Он запирался вместе с ним в комнате и часами смотрел, как тот тихо играет на ковре — глаза Пьера были полны слез.

Местные кумушки прочили маленькому Филиппу большое будущее. “Какой красивый растет и как походит на своего дядю. Такой же задумчивый, умный, немного себе на уме, а уж пыл… если доведут до белого каления — тогда держись”. Одна только Сьюлин злилась, когда при ней расхваливали схожесть дяди и племянника. Она хмурила брови, бросала вскользь: “Далась вам эта тема!” — иногда даже покрикивала на кумушек и говорила, что Филипп вовсе не похож на Пьера. В такие минуты Сьюлин выглядела очень несчастной и всегда уходила в свои комнаты плакать.

Здоровье ее меж тем становилось все хуже и хуже. Пьер слишком поздно обратил на это внимание, и вскоре Бог призвал Сьюлин к себе. На руках у Робийяра остались три девочки и племянник. Ему посоветовали отправить мальчика в Старый Свет — к родителям Кэролайн, но Пьер только отмахнулся от таких доброхотов. Он стал воспитывать детей самостоятельно. Не было во всей округе более любящего отца. Это даже шокировало. Мужчине не пристало столь сильно проявлять женские чувства.

Дети подрастали. Пьер все еще не женился. В округе шептались, говорили, что у Робийяра три дочери, один племянник, а наследника-то нет. Со смертью Пьера фамилия Робийяр должна была угаснуть. Но о новой женитьбе речь не заходила. Доктор Мид всем бурчал, что в древности при таких обстоятельствах отцы входили к собственным дочерям. Все отмахивались от этих слов, но постепенно за поместьем Робийяра стали опять подглядывать и закрепили за ним славу мрачного, мизантропического, в котором все не как у людей. Пьер Робийяр и в самом деле ощущал себя отщепенцем, вокруг которого плодятся мрачные происшествия.

Но как бы то ни было, весна его детей ничем не омрачалась. Они хоть и воспитывались уединенно, но вполне счастливо. Пьер сделал все что мог, чтобы заменить им мать.

Так минуло больше десяти лет. Его девочки выучили французский и английский, мальчик сносно читал по-латыни, а Пьер Робийяр проводил свое время просто: за разведением любимых белых роз и чтением трудов философов.

Он был мрачный отшельник. Люди его не понимали, считали чернокнижником, но ничего худого от него не видели.

Филиппу исполнилось семнадцать. Старшей Эллин пятнадцать. Филипп и Эллин были очень дружны: вместе гуляли в соседних рощах, катались на лодке, купались, загорали. Состарившийся мистер Робийяр настолько привык считать детей все еще маленькими, послушными, что перестал следить за ними. Филипп при нем выкурил свою первую сигару, и старик мечтатель ободряюще ему улыбнулся. Две маленькие девочки пропадали где угодно, только не в своих спальнях. Но все шло своим чередом, как было заведено: сборы — за завтраком, обедом, ужином — в одно и то же время. И вот однажды Пьер Робийяр ненароком выглянул в окно и заметил, как Филипп и Эллин, взявшись за руки, направляются к сеновалу. Его это заинтересовало. И тут пелена спала с его глаз: он увидел, что Филипп, запустив руку под блузку его дочери, страстно целовал девушку — и она изо всех сил льнула к нему. Они скрылись за сараем.

За завтраком разразилась гроза. Пьер стоял перед испуганным Филиппом и потрясал своим ружьем.

— Вор, вор! — скрежетал он зубами. — Ты хотел меня обокрасть.

Домочадцы с трудом сообразили, что он имеет в виду.

Несколько дней назад в поместье приезжали англичане. Они назвались экспедицией Британского музея, интересовались положением негров и поселениями индейцев маори, что были на территории штата. Филиппу понравились ученые, и он вызвался быть гидом. Он показал им поместье, а на вопрос, как живется неграм, рассмеялся и пообещал их позабавить. Юноша повел англичан к сельскому домику, где жил сторож, охраняющий господские плантации. Это был старый конюх Эванджелист. Когда-то он вместе с мистером Робийяром осваивал земли этого поместья, потом, когда старость начала брать свое, его определили на более спокойную должность. Тогда еще на плантации никто не покушался. Старому Эванджелисту позволялось многое из того, что запрещалось другим черным, В например виски. Старая нянька Ду, которая смотрела за хозяйством, частенько подносила Эванджелисту стаканчик — от мистера Робийяра за верную службу. Старичок пристрастился. Когда дети подросли и начали интересоваться своим полом и странностями противоположного, маленький Филипп привел своих кузин посмотреть на черного сторожа, который, когда бывал пьян, сбрасывал свои одежды и нагой лежал на нагой земле, что-то бормоча на незнакомом языке.

Филипп изумлял кузин и показывал девочкам черного великана.

— Так немного полежит и превратится в дуб, — уверял он их. Мистер Робийяр об этих превращениях не знал и продолжал посылать старому негру виски. Практически каждый день верный слуга общался с духами. Когда англичане спросили, сохраняют ли рабы какие-то ритуалы — Филипп вместо ответа повел их к сторожке Эванджелиста и, прячась в кустах, показал джентльменам лежащего негра, пояснив:

— Так он набирает силы. Он умеет разговаривать с природой.

Англичане заулыбались, закивали головами, один даже стал рисовать дуб, в который перевоплощался негр.

— Какое чувство красоты! — восторженно говорил он.

За гостями следили слуги. Они донесли хозяину, что Филипп выбалтывает хозяйские тайны: ведь тогда и негры, и белые были членами одной семьи. Пьер рассмеялся. Он сказал старой Ду, которая со слезами пересказывала мистеру все это:

— Не реви, он это по глупости. Я ему объясню, что черный и белый — это лишь разные части тела, которые иногда не понимают друг друга. Не суди его строго, Дева.

Дева — это было полное имя негритянки, данное при рождении Ду. Ее родители не знали, что белые подразумевают под этим именем. Но когда их дочь вышла замуж и оказалась матерью шестерых детей, имя Дева стало восприниматься смешным, и тогда ее стали называть кратко — Ду. Лишь в особенно важных случаях, когда няньку надо было урезонить, к ней обращались официально: Дева.

Старая Ду поверила хозяину. Вскоре англичане уехали. Правда, они имели долгую беседу с мистером Робийяром по поводу нефти, которая должна была бы находиться в этих краях. Но Робийяр выслушал их со смехом и заявил, что никакой нефти здесь отродясь никто не находил и единственным золотом, которым здесь промышляли, был хлопок. С тем англичане и отчалили.

Еще они о чем-то долго-долго шептались с Филиппом, но тот больше не был с ними любезен и на все отрицательно качал головой.

Минуло три дня. На четвертый утром Пьер увидел в окно взявшихся за руки юношу и девушку. А за завтраком, когда в гостиной собрались все, разразился скандал.

— Ты общался с англичанами, — начал Пьер резко.

— По вашему же велению, дядя, — пробормотал в изумлении Филипп.

— Допустим, но я не давал тебе права позорить мое семейство и насмехаться над Эванджелистом. Ты знаешь, какую службу нес он в этом доме раньше. Ты и твои кузины обязаны ему очень многим. Ты же посмел его опозорить при чужих людях, которые даже за человека его не считают. Как в тебе пробудилось подобное желание? Это желание преступника. А сегодня я обнаружил пропажу особо ценных бумаг — карт этих мест, которые я составил, когда мы только собирались строить здесь имение.

— Но, дядя, я даже не знал об их существовании, — глаза Филиппа были широко раскрыты.

— Сейчас это не имеет никакого значения, знал ты или нет. Ты водил гостей в библиотеку?

— Вы сами попросили меня показать им ее.

— Я просил показывать книги, а не тайники, которые там сделаны.

— Но, дядя, я сам слышу о них впервые.

— Идемте все в библиотеку. Все. И белые, и черные, которые живут в этом доме! — Дядин голос гремел, но его глаза были полны такой усталости и скорби, что казалось, на них сейчас навернутся слезы.

Цена предательства

Дети, слуги, воспитатель Филиппа — негр Псалом, кузины — все, подчиняясь разбушевавшемуся Пьеру Робийяру, поднялись наверх.

— А теперь смотрите, — гремел он. — Вот это тайники.

И он бросился к книжным стеллажам, нажал на кнопку — стеллаж развернулся, и все увидели в стене зияющее отверстие черного провала.

Тайник был пуст.

— Смотрите все! — рычал Робийяр. — Вот здесь я хранил уникальные по ценности бумаги, не буду объяснять вам, чем именно они были ценны. После того, как этот юноша, — он указал на Филиппа, — провел здесь полдня с приезжими, я в тайник не заглядывал. Но вот сегодня я обнаруживаю — он пуст. В этом ящике, девочки, — кричал он, обращаясь к дочерям, — хранилось все ваше приданое, вы — теперь нищие. Вы никогда удачно не выйдете замуж по вине вашего кузена. Все видели, как англичане отводили тебя в сторону и о чем-то уговаривали. Ты не можешь отпираться. Произошла кража. Сколько они тебе заплатили? Признавайся!

Филипп был бледен и дрожал как лист:

— Я ни в чем не виновен, дядя. Я требую, чтобы вы признали гнусной клеветой все, в чем вы меня обвиняете…

— Ты? Ты требуешь… Эй, слуги! — и из темной толпы согнанных домочадцев выступили два полуголых силача: атлеты братья-близнецы Лево и Право. Их держали в доме как тягловую силу. — Обыщите комнату этого джентльмена, и все, что вы там найдете, несите ко мне.

— Нет, нет, дядя. Вы не посмеете этого сделать. Это бесчеловечно.

— Что? Я не посмею? Еще как посмею. Вы, двое, — обратился он к близнецам, — держите его. А вы, — он ткнул пальцем еще двоим, — идите в спальню этого мистера и отыщите все, что похоже на бумаги и ценности, а тогда мы поверим, получал ли он что-нибудь или нет.

Филиппа схватили, а посланные в его спальню ищейки исчезли.

Через десять минут они вернулись:

— Там ничего нет, только это, — и протянули Робийяру какие-то письма.

— Нет! — заорал Филипп. — Нет, пустите меня! — Он стал так сильно вырываться, что близнецам пришлось его скрутить. — Я все расскажу, только верните мне эти письма, дядя. Они мои. И предназначены только мне.

— Ах, вот как? Что же, если они личные, я их верну. Но в чем ты хочешь сознаться?

Он задал этот вопрос неожиданно, потому что меж девушек пробежал шорох. Эллин была бледна как смерть и, казалось, вот-вот лишится чувств.

Робийяр этого не заметил или сделал вид, что не заметил.

— Да! Англичане предлагали мне разузнать у вас все про старинные карты, которые делались в этих местах, их интересовала какая-то нефть. Но я напрочь отверг их предложения, хотя они предлагали мне деньги, — проговорил Филипп.

Пьер Робийяр его прервал:

— О-о, и у тебя все-таки повернулся язык сознаться в этом! Значит, вот какую гадину пригрел я на груди…

— Но, дядя, я же отказался им помочь. Все остальное — поклеп.

— Нет, не поклеп. Ты украл эти карты, которые могли принести моим девочкам богатство. Ты разорил их. Ты, которого я растил как родного сына… Я найду эти деньги. Тем более что есть прекрасный повод показать тебе, что ты сделал с Эванджелистом. — В глазах Пьера сверкнул яростный огонь. — Здесь собрались все. Ты так же собрал англичан и показал им беззащитное дитя природы. А сможешь ли ты показать себя? Так вот, мы тебя обыщем здесь при всех и посмотрим, а не скрывается ли вознаграждение где-нибудь у тебя в карманах?

— Только не это, дядя. При женщинах, при слугах! Лучше убейте меня.

— Да, при них. Пусть видят как поступают с вором, ты же не постеснялся белым дамам и джентльменам показать старого негра.

Все домочадцы затаили дыхание. Женщинам хотелось провалиться сквозь землю.

— Раздевайте его, — крикнул Робийяр охранникам.

Те лихо начали срывать с юного Филиппа одежду. Никогда еще молодое существо не защищалось так отчаянно. Ему казалось, что весь стыд земли обрушится на него, если его оставят нагим перед этими людьми, которых он знал и любил с детства.

Братья-негры действовали быстро. Горка одежды росла у ног Робийяра.

— Все срывайте!

Филипп уже не соображал, где находится. Мускулы его разом ослабли, от неожиданности рабы едва не уронили его на пол. Женщины потупили глаза. Робийяр поднял одежду, скатал ее и вышел из комнаты. В библиотеке воцарилось гробовое молчание.

Через пару минут страшный крик раздался из коридора. Дверь распахнулась от удара ноги, и на пороге снова возник мистер Робийяр. Он был бледен как полотно. В руке он держал смятые пачки зеленых банкнот.

— Доллары. Североамериканские доллары. Вот цена предательства. Иуда! Тридцать сребренников. Хлыст, — сухо и отрывисто скомандовал Робийяр. Ему протянули тот, которым он управлялся с лошадьми. — Всем смотреть на мерзавца, — и кнут щелкнул в руках Пьера. — Всем поднять глаза, — и девушки, а за ними и слуги робко подняли свои взоры на обнаженного юношу, и ни один человек ничего не увидел кроме пелены слез. — Ты будешь это отрицать? — просипел Робийяр, указывая на пачку купюр.

Филипп как будто очнулся. Что-то в его глазах изменилось. Он неожиданно выпрямился и стал похож на древнего праведника.

— Вы подложили их мне, дядя, когда выходили из комнаты. Я утверждаю, вы — лжец.

— Я подложил? — рука Робийяра помимо воли взмахнула хлыстом. Капля крови выступила на груди юноши.

— Я подложил? — И второй удар бича оставил след, только еще более глубокий.

В это время у ворот прогромыхали колеса — в поместье въехала карета с родственниками Робийяра, то были банкир Харвей с супругой.

Юноша посмотрел прямо в глаза своему дяде.

— Сколько же денег заплатили мне англичане, скажите мне и слугам, раз уж вы решились меня уничтожить? Видела бы это моя мать!

Мистер Робийяр вздрогнул, словно племянник ударил его хлыстом. Глаза его налились кровью.

— Не смей поминать даже имя моей сестры, мерзавец!

Филипп привел последний аргумент в свою защиту:

— Они обещали мне двести долларов. Сколько в вашей руке?

— Двести долларов — цена предательства, Иуда.

Отступать было некуда и мистеру Робийяру пришлось пересчитать бумажки.

Все напряженно следили за его манипуляциями. Руки мистера Робийяра дрожали. Он полез в свой карман за носовым платком, на секунду доллары в его руке скрылись за квадратиком ткани. Из правой руки, которая была накрыта платком, он перекладывал в левую десятидолларовые банкноты.

— Вот они, двести долларов. Держи, — и Робийяр швырнул их в лицо юноше, — они тебе пригодятся. С этой минуты ты больше не живешь с нами. Вон из моего дома! Гоните его плетьми!

— Что ты делаешь, масса? — старый воспитатель Филиппа Псалом бросился в ноги Робийяру. — Не губите молодого хозяина, не позорьте его. Там приехали соседи.

— Соседи! — дьявольски захохотал Робийяр. — Так пусть посмотрят, как на самом деле выглядит ангелочек, пока он еще не стал дьяволом. Волоките его во двор!

Лево и Право потащили Филиппа вниз по лестнице. Как мужественно сопротивлялся, как вырывался из их рук юный джентльмен! Но затем словно что-то оборвалось в сердце Филиппа. Он понял, что никогда не сможет посмотреть в глаза своим кузинам, может быть, кроме одной. Но уж точно он никогда не будет испытывать ни грана привязанности к этому имению, к этим людям, которые его воспитывали. И загорись все сейчас синим пламенем, Филипп бы только с облегчением смотрел, как в пламени сгорают те, кто был свидетелем его позора.

Филиппа выволокли на задний двор. Его никто не видел, кроме черных слуг. Но что это было для молодого джентльмена? Еще большее унижение. Филипп захлебнулся в собственном крике. Теперь, когда на него смотрели только глаза тех, кто знал его маленьким мальчиком, он начал выть, выть, как раненый звереныш, и потерял сознание.

Никто не видел, как Пьер Робийяр, запершись в своей спальне, стоял на коленях перед статуэткой распятого Христа и горячо шептал:

— Господи, ты один знаешь, чего мне это стоит. Я должен изгнать своего любимца. Это мне, а не ему наказание. Наказание за мой грех. Кэролайн, зачем ты на это толкнула? О, как я буду жить без него, без моего мальчика! Но ты знаешь — я вынужден это сделать. Прости меня, Господи. Они не должны, не могут быть вместе. Только оболгав своего Филиппа, я могу предотвратить грех еще более страшный. Виной этому я сам. — Пьер заплакал и распростерся на полу.

А на следующий день вся округа узнала о страшном происшествии в доме Робийяров. Только и было пересудов, что племянника Робийяра застали за кражей фамильных драгоценностей, которые он по глупости хотел продать приехавшим англичанам. Кроме того, говорили, этот Филипп, желая выслужиться перед англичанами, провел их тайным ходом к спальне своего дяди, показал им его в непотребном виде, когда тот спал в жаркую пору дня, приняв лишнего. И будто бы в отместку за это его самого выставили на всеобщее обозрение в одном неглиже. Кошмар и позор.

Кумушки обсуждали эти подробности со смаком. Скоро уже звучало, что молодой Филипп-де прекрасно снаряжен к этой жизни как мужчина. Другие утверждали, что несмотря ни на что, репутация Филиппа навсегда потеряна.

И в самом деле, где бы теперь Филипп не появился, его везде встречали кривыми усмешками.

Филипп был изгнан и унижен, Эллин не выдержала и заболела. Пьер Робийяр постарался на славу.

Прошла неделя…

Большие находки в маленьком имении

Минула вторая. Старый Псалом, бывший воспитатель маленького Филиппа, возился на грядке с белыми розами, которые любил мистер Робийяр. Ему было приказано вырыть скважину для артезианского колодца. Робийяр читал газеты или делал вид, что читает. Его отдых прервал встревоженный крик Пса-лома, а вскоре он сам появился перед Робийяром.

Негр был выпачкан какой-то маслянистой жидкостью, его седые волосы стали абсолютно черными.

— Мистер Робийяр, сэр, там приключилось что-то страшное. На грядке с розами. У нас колодец забил черной водой!

Робийяр вскочил со своего стула и помчался за Псаломом.

— Смотрите, смотрите, хозяин. Вот, видите! — Прямо посреди клумбы с розами бил небольшой черный фонтанчик и разносил зловоние.

— Это же нефть, Псалом! — воскликнул Робийяр. — Побойся Бога, что ты мне нарыл?

— Я ничего не знаю, масса, я рыл скважину для родниковой воды, как вы велели, а потом вдруг в глаза что-то как ударит, и из земли черная вода стала бить!

— Боже мой, мои розы! — Пьер Робийяр оглядел грядки с поникшими бутонами. Их головки были словно закопченными, черные капли нефти сверкали на цветах.

— Болван, немедленно зарой то, что ты вырыл. — Пьер бросился к фонтанчику, его белые бриджи обдало мутной грязной жидкостью.

“Накликал на свое поместье беду с этой нефтью, будь она неладна”, — подумал он.

— Тащи кирки и лопаты, зови Право и Лево, и давайте живо засыпайте эту яму, чтобы из нее ничего не текло.

Мысли роились в голове старого хозяина: “На моем участке нефть, и залежи подходят совсем близко к поверхности. Это мне наказание за то, что я построил дом на болоте. Но раз у меня нефть, я смогу разбогатеть так, как это никому и не снилось. Но нефть может быть и у соседей. Надо, чтобы Псалом молчал. Но как это сделать? После того, как я выгнал Филиппа, Псалом стал очень зол на меня”.

Фонтан забросали землей, и он стал понемногу утихать.

“Братья одни справятся”, — решил старый Пьер.

— Эй, вы двое! — крикнул он Лево и Право. — Закапывайте сами, а мы с Псаломом отлучимся.

Робийяр пригласил Псалома в ту библиотеку, в которой совсем недавно проходила экзекуция над Филиппом. Старому негру не надо было долго рассказывать, что следует хранить в тайне все происшедшее с розами. Они погибли — это проделки злых духов. Если Псалом будет кому-то рассказывать, что он помог черной воде выйти наружу, злые духи заберут его с собой под землю.

Негр выслушал все очень внимательно и пообещал молчать. В благодарность он получил золотой и разрешение вечером навестить своих приятелей, которые прислуживали в салуне у мистера Кайла в ближайшем поселке. Мистер Кайл был надеждой местных пьяниц. У него всегда можно было найти утешение в горе.

Пьер Робийяр приказал перекопать всю землю, на которую попали капли нефти, а клумбы разбить в другом месте. Сам же отправился на прогулку. После изгнания Филиппа он стал совершать бессмысленные поездки по округе, прочесывая окрестные земли. Слугам он ничего не говорил, а случайные путники удивлялись, что какой-то почтенный джентльмен их останавливает и расспрашивает о некоем юноше по имени Филипп.

Вечером Робийяр возвращался после своего очередного розыска. Погода в это время года стояла жаркая. Он решил заехать к кабатчику Кайлу. Было уже темновато. Негры, которые приняли у него поводок, не разглядели его. Пьер Робийяр сделал два шага по направлению к салуну и услышал продолжение разговора рабов.

— Этот старый Псалом сидит на заднем дворе со своим дружком Саулом и рассказывает, что после изгнания массы Филиппа “Страшный Суд” покарали злые духи. Сегодня у них из земли, в которой всегда пряталась сладкая и прозрачная вода, забила грязь. Хозяин Робийяр назвал ее нефтью, слыхал? Белые господа всегда нас стращали, что когда найдут нефть, придут янки, а тогда нам конец.

— И что Псалом?

— Пьян. Просит спасти его от черной воды. Говорит, что хозяин сказал, будто его этой ночью заберут духи.

“Они в самом деле тебя заберут”, — свирепо прошептал Робийяр. Он решился действовать быстро. Пить расхотелось. Пока Псалом не выболтал всей округе, что у Робийяров забила нефть, надо было его забрать с заднего двора салуна.

Старый Пьер галопом поскакал в свое имение. Позвал Лево и Право. Велел им вытащить из кабака Псалома и разнести по округе слух, что хозяин неудачно пошутил со слугой, напугал его злыми духами, и тот сдвинулся. “Сам же дал ему золотой, — сердился Робийяр, — как будто специально, чтобы он наболтал лишнего”.

Вскоре Псалом был доставлен в имение. Хозяин велел запереть негра в подвале до утра. Сам Робийяр спать не мог и все думал, что делать с этой проклятой нефтью. С одной стороны — это деньги, с другой — стать торгашом…

Начать разрабатывать нефть — это, конечно, сорвать лакомый куш. Но ведь придется уничтожить “Страшный Суд”. Разорить лес, в котором они гуляли с Кэролайн. И потом надо нанимать белых для работы на этой шахте, а все белые рабочие — воры и убийцы. Замкнутый круг. Деньги нужны для имения, ведь оно хиреет. С другой стороны, ни один уважающий себя плантатор не мог стать торговцем. Из всех соседей только один Чарльз Батлер — владелец хлопковых плантаций из соседнего графства — не погнушался заняться торговлей нефтью. Но Батлер есть Батлер. Позор всего их сословия. Этот был готов на все. Робийяр знал его с незапамятных времен — они вместе служили в одном полку еще во время Мексиканской кампании.

В любом случае надо заткнуть рот Псалому. После изгнания Филиппа Псалом стал крайне недружелюбен со старым хозяином, сторонится его, а иногда посмотрит так, будто хочет убить.

Кстати сказать, подружка Псалома живет у другого хозяина — как раз у мерзавца Батлера. Раньше Псалом чуть ли не семь раз на дню просил ее выкупить, а теперь, когда Филиппа изгнали, даже не заикается об этом, будто ему уже все равно, есть ли эта женщина или нет. Как ее имя? Очень смешное — Серна.

“А может, Псалома убить? — мистер Робийяр кровожадностью не отличался, но здравый смысл в нем был силен. — Пожалуй, стоило бы, — решил он. — Но так поступил бы Батлер, нет так я делать не буду”.

Утром мистера Робийяра разбудили нехорошим известием: Псалом сбежал из-под стражи, выбрался сквозь дыру, которую под сараем прорыли свиньи. Отпечатки босых ног вели к опушке. А в лесу искать негра было бесполезно.

Оставалось ждать и надеяться на то, что молва, пущенная Лево и Право, сделает свое дело, и все сочтут Псалома беглым сумасшедшим.

“Мистер Батлер плюнул бы на него, а я, — подумал старик Робийяр, — раз так, буду искать”.

Мистер Батлер жил в своем поместье “Беременное озеро”, которое называлось так из-за того, что стояло на берегу у воды, которая бурно разливалась после каждого сезона дождей.

С Робийяром Батлера связывала общая молодость. Они вместе служили на мексиканской войне. В одном полку. Там между ними произошла некрасивая история, но какая — молва умалчивала.

После окончания войны у Батлера было несколько неудачных попыток женитьбы, но все девушки почему-то отвергли его. Чарльз был одинок. Правда ходили слухи, что у него был племянник — Ретт, которого к дяде и близко не подпускали, дабы не испортил влиянием.

В имении Батлер жил со своей наложницей, чернокожей служанкой Серной. Батлер был очень привязан к ней, ибо в глубине души, несмотря на дурную славу, он был человеком сентиментальным. Жил он уединенно, хотя и имел дом в городе, но туда приезжал очень редко.

Батлер мечтал иметь много детей, но кроме племянника судьба ему ничего не дала. Все свои недюжинные силы и способности он употреблял на то, чтобы зарабатывать деньги.

Батлер не интересовался слухами и пересудами и потому не знал об истории, что разыгралась в доме Робийяров. Он совсем недавно вернулся из Мексики, где провернул удачное дельце, и всю последнюю неделю вставал с постели только затем, чтобы снова поскорее лечь туда. Серна мурлыкала у него на груди свои темные негритянские песни. Батлер чувствовал себя сильным, как никогда.

Батлер знакомится с любовником своей любовницы

В Мексике, где он некогда служил, он истосковался по своей милой Кудряшке, как он ласково называл любовницу. И теперь наслаждался ею. Но странно, впервые Батлер почувствовал, что в Серне что-то изменилось. Она не перестала быть нежной с ним, нет, но то ли она стала по-другому прикасаться губами к его коже, то ли что-то еще…

“А может, что-то произошло во мне? — думал Батлер. — Я очерствел за время своих скитаний. Нет, никогда мне не сыскать женщины более нежной, чем эта”. Серна была сама грация и спокойствие, сама нега и лень. Но Батлер чувствовал — стоит ее отпустить от себя, и она улетит куда-то как стрела.

“Интересно, что же все-таки произошло?”

— Милая, — обратился он к Серне. — Скажи, что в округе произошло за время моего отсутствия? Я еще не был в городе, не успел наслушаться от этого чопорного Бибисера и белых девиц сплетен. Что-нибудь здесь изменилось?

Негритянка открыла свой левый глаз.

— Ничего. Коза сдохла у Старого Дуба.

— Старый Дуб? Это кто?

— Старый Дуб — это дядюшка-негр, который чинит сапоги лучше белых людей.

— Значит, у него свинья умерла?

— Умерла.

— А что еще приключилось?

— Больше ничего.

— Вот как?

Что-то было в этом не так. Обычно Серна обрушивала на Батлера поток новостей, даже когда он отсутствовал три дня, а теперь он вернулся из полуторамесячной отлучки, и в округе ничего не произошло. “Ничего? Это надо проверить”.

— А иди ты к черту, — сказал он вдруг, поворачиваясь на другой бок, — скучная ты стала. Хочу спать один. — И белый мужчина демонстративно захрапел.

Кудряшка некоторое время лежала рядом, потом легко соскользнула с кровати и исчезла за дверью. Батлер выждал некоторое время, а потом на цыпочках прокрался к двери. Серна ходила где-то в глубине дома, что-то напевая.

“Дурак, я ее уморил, а придумал бог весть что. Ей надо от меня отдохнуть, кажется, мой пыл ей не по плечу. Пойду лягу”. И только Батлер собрался на самом деле уснуть, как шаги Серны заскрипели на деревянных ступенях лестницы черного хода.

“А ведь ночь, — подумал Батлер. — Пожалуй, что даже черной девушке страшновато выходить одной. Пойду-ка проверю”.

Батлер, как тень, скользнул за Кудряшкой-Серной. Она обогнула дом и побежала к озеру, где у негров был сделан самодельный плавучий островок-плотик, забросанный сверху дерном, и сверху — шалаш. Негры использовали плавучий островок для ловли птиц. К этому-то плоту и бежала сейчас Серна. Он был пришвартован к берегу. Кудряшка нырнула в шалаш, и прежде чем Батлер успел добежать до плотика, тот отчалил от берега. Батлер остался незамеченным. Он тихо вернулся в дом и затаился. Часу в третьем ночи он услышал скрип двери и шлепанье босых ног Серны. А еще через секунду она нырнула к нему в постель и замерла на самом краешке, не прикасаясь к Батлеру. Подождала, подвинулась поближе, подождала — и прижалась всем горячим телом. Огонь пробежал по жилам Батлера. Он повернул голову, не разлепляя век, обнял Серну и подмял под себя. Его трясло, ее кожа охладила его губы. Батлер сгорел моментально, как сухой дуб в теплую ночь при слабом ветерке.

Серна гладила его волосы, и Батлер возмутился в душе: так мать ласкает сына, а не любовница возлюбленного. Видимо, свои чувства любовница-Серна оставила на плотике. Батлер впился горячим поцелуем в ее губы и спросил, не отрываясь:

— Зачем ты ходила на плотик? Серна, не отнимая губ, прошептала:

— У меня там мужчина.

— А я у тебя кто — мул?

В тихом голосе Батлера прошелестела угроза: темнота была готова разорваться проклятиями и криками о помощи.

— Ты у меня тоже мужчина, но белый.

— Так, значит, ты ко мне — после черного?

— Я сама черная. Что тебя смущает?

— Но разве это не называется на языке белых людей изменой, за которую муж может убить свою жену?

Серна прижалась к телу Батлера плотнее и провела пальцами по его ягодицам.

— Это если мужу изменяешь, а если с мужем, то это не измена.

— Ты хочешь сказать, что ты изменяла мне с собственным мужем?

— Да, ты же на мне не собираешься жениться. А я хочу быть нормальной женщиной и иметь мужа и детишек.

— У тебя целый дом в распоряжении: ты командуешь белыми.

— А они мне за это мстят, гадят и говорят тебе, будто это сделала я.

— Я им не верю.

— Потому что еще не остыл ко мне. А остынешь — поверишь. Я уже давно замужем. Мы были разлучены. А теперь он сбежал от своего прежнего хозяина и скрывается на озере. Так что, мистер Чарльз, никакой измены.

— Я уверен, что в подобной ситуации ты дала бы фору любой женщине. Я застаю тебя с другим мужчиной — а ты же меня делаешь виноватым и убеждаешь, что я нехорош, потому что подглядывал за вами.

— А это действительно нехорошо, что ты подглядывал за нами: пришло бы время, и я сама тебе бы все рассказала.

— Мерзавка. Но, наверное, за такую смелость я тебя люблю. Значит, получается так, что не я тебя простил, а ты меня.

— Получается так.

— Хорошо. А как зовут твоего суженого?

— Псалом. Он сбежал от Робийяра.

Маска примирения моментально слетела с лица Батлера, оно исказилось неподдельной ненавистью.

— Что? — зарычал он. — Я буду скрывать у себя беглого раба Робийяра, которому я самому не предоставил бы убежища под своим кровом?! И ты смеешь говорить мне об этом так спокойно?

— Не кипятись. Он не виноват в твоей ненависти к Робийяру.

— Я его убью! — Батлер вскочил с кровати.

— Ты не можешь ревновать к простому негру, Чарльз Батлер! — закричала Серна. — Где твое достоинство белого мужчины? Выслушай сначала его.

— Вот я его и выслушаю — в вашем шалашике. А еще лучше — приведи его ко мне. Я сам решу — нужен он мне или нет, и если нет, я убью его как негра, переспавшего с моей любовницей. Иди же за ним!

Батлер остался один. Судорожно стал рыться в шкафах. Нашел свой черный смокинг, бабочку, белоснежную сорочку, долго подкручивал усы перед зеркалом… нашел цилиндр, надел его и уселся в кресло.

Даже Серна растерялась, когда увидела его в таком виде. Она остановилась в нерешительности, а потом бухнулась перед Батлером на колени и, пряча улыбку, пролепетала тоненьким голоском:

— Я привела беглого раба, хозяин.

Псалом как увидел, с каким соперником он делил одну и ту же женщину, от страха присел со словами: “Готов делать все, что ни прикажете, только не выгоняйте”.

Батлер был в душе уязвлен изменой Серны, и возлагал всю вину на своего черного соперника, но это был всего лишь добродушный глуповатый негр, который был нужен Серне только потому, что она не собиралась весь век ходить в любовницах белого джентльмена. Слава богу, Батлер не знал, что силами природы этот негр будет одарен получше хозяина.

— Значит, ты хочешь взять ее себе в жены, раб? — спросил Батлер.

— Да, я хочу свою Серну в жены.

— Так почему же ты не попросил своего хозяина выкупить ее у меня, как это делают обычно, чтобы женщину привезти к мужу, а не наоборот?

И тут Псалом рассказал Батлеру такое, от чего глаза у того заблестели, как сама луна. Оказалось, что у Робийяра на участке — нефть. Это обнаружил Псалом, когда копал артезианский колодец рядом с любимыми розами Робийяра. “Не может француз без роз, как и без странностей с женщинами”, — злорадно расхохотался в душе Батлер.

Про эту находку Псалому велели молчать, а он возьми и напейся на тот золотой, что ему дали за молчание. Да, беда с этими неграми, не знаешь, в чем они тебя обманут. Белый бы на своем молчании состоянии мог сколотить, а этот только беду на себя навлек. Псалома за разглашательство скрутили да еще и выпороли — до крови. После этого он решил сбежать. Лихо. Такого поворота дела Батлер не ожидал. Он вернулся из Мексики с ощущением, что бизнес его теряет свою прибыльность — требовались новые пути наживы. И вот тут — нефть.

Батлер уже давно занимался нефтью и бредил ею. Но в их графстве, объяснили ему специалисты, если и есть залежи нефти, то очень незначительные. Такие подземные озера, как правило, только в одном месте выходят на поверхность, а в остальных стремительно скатываются как бы в мешок.

В их графстве не имело смысла бурить нефть — затраты на оборудование не оправдывались предполагаемыми доходами. Но в мозгу у Батлера созрел другой план.

Если нефть выходит на поверхность у кого-нибудь одного, значит, на этом можно великолепно блефануть не тратя деньги на глубинные нефтедобывающие установки, качать ее, пока она есть, а потом втридорога продать участок какому-нибудь простофиле. Вот это блеск!

Весь вопрос в том, как подступиться к “Страшному Суду”.

— Значит, ты говоришь, что он тебя выпорол? — Батлер вновь обратился к Псалому. — Что же это? Робийяры никогда не пороли своих негров, или с ним что-то произошло?

— Произошло, масса, да. Мистер Пьер стал сущий зверь. Зверь, и то добрее, потому что свое дитя не убивает.

— Дитя? А что, Робийяр убил какую-то из своих дочерей? Интересно, за что? Наверное, он обнаружил их вместе с коровами во время игры с быками. — И от собственной сальности Батлер расхохотался.

Серна на него презрительно взглянула. А Псалом, даже не почувствовавший в словах страшного господина и тени насмешки, возразил:

— Он не девочек своих убил, он племянника своего убил.

— Что? Как это? — Это была уже новость. Все в графстве знали, что Робийяр боготворил сестру и потому на своего племянника молился.

— Он его насмерть убил? Чем? Вилами или ружьем?

— Господь с вами, — до негра дошло, что над ним смеются. — До таких страстей не дошло. Мистер Филипп якобы над Эванджелистом потешался, а мистер Пьер его за это наказал. Только я полагаю, это сам Эванджелиста виноват.

Когда Батлер выяснил, что совершил Филипп и какое понес наказание, он страшно развеселился.

— Чувствуется инквизиторская родня в крови, — простонал он. — Значит, голого перед всеми девицами и слугами! Знатно, знатно поступил. Но теперь парню уж не жениться в нашей округе. Ни одна девица за него не пойдет. Прежде от стыда сгорит, что ее будущего супруга кто-то видел в чем мать родила. А жаль, хороший парень рос. Он мне всегда нравился. Хоть и похож на Робийяра, но все-таки больше в Кэролайн, — и Батлер предался своим воспоминаниям о том, как он сватался к Кэролайн, когда она только появилась в их округе. Неумолимый Пьер Робийяр вел себя, как собака на сене; всем претендентам давал за нее только один ответ — нет! И Батлер был в числе тех, кто получил отказ. А Кэролайн он действительно любил. Теперь вот пострадал ее сын. “Но что-то не вяжется это с Робийяром, — подумал Батлер. — Ну, показал он англичанам негра, ну и что? Ну, продал он им эти карты? А может быть, на них-то нефть и обозначена, и значит, у меня могли быть конкуренты. Но англичане все равно ничего не добьются без согласия Робийяра”.

— Только не совершал ничего этого молодой господин, — закончил Псалом рассказ и горестно утер слезу.

— Раз карты пропали — значит совершал.

“Как в крови людей воровство сильно! — подумал Батлер. — Даже у отпрыска благородного семейства…”

— Не совершал! Потому что я видел, как мистер Робийяр сам доставал из своего тайника карты и прятал их в другое место, и еще я видел, что когда мистер Робийяр вышел из библиотеки с одеждой Филиппа, он спустился к себе в кабинет за долларами и не знал, сколько туда надо их положить, поэтому устроил цирковой трюк с долларами, которые накрывают платком, и отсчитал ровно столько, сколько нужно.

Это не могло не вызвать искреннего восхищения Батлера, любящего находчивых людей.

— А он по-прежнему не пасует в трудных ситуациях. А теперь скажи мне, зачем он тогда выгнал юношу из дома?

Негр развел руками.

— Я не знаю этого, мой новый хозяин. Это тайна.

— Ты мне польстил своим обращением, я принимаю тебя в семью моих рабов, скажу тебе, это почетно — быть рабом Чарльза Батлера. И вот мое первое задание обо всем, что ты здесь мне рассказал, больше не должна знать ни одна живая душа. Ты это понял? Ведь, кажется, этого требуют у тебя все твои хозяева. Теперь ты можешь идти, и я думаю, твоя жена проследит за тобой.

Странная пара, в которой жена стоила ста таких мужей, ушла, а Батлер, оставшись один, подумал “Теперь мне надо разыскать этого молодого человека и выяснить у него, за что же выгнал его родной дядя. Для этого мне придется его сначала найти. Неплохое занятие для немолодого человека”.

Так Филиппа Робийяра стали искать уже два джентльмена Пьер Робийяр и Чарльз Батлер. Сами того не зная, они устроили презанятную гонку. Чарльзом Батлером двигала месть и желание разбогатеть. Что двигало Пьером Робийяром, не знал никто.

Странствия Филиппа

Оставшись совсем один с двумястами долларами в кармане, Филипп готов был повеситься. Он даже не чувствовал себя невиновным. Когда мир рушится, душа, юная, наивная, чистая и безгрешная, всегда видит причины этого в себе самой.

“Я, видимо, очень грешен, раз на меня пала чужая вина”.

Как взрослый человек Филипп мог бы полегче отнестись к своему наказанию.

Обнаженный человек — искренний человек. Человек влюбленный — это человек обнаженный. Первое прикосновение к женщине учит мужчину искренности всегда и при любых обстоятельствах. Это придает мужественности.

Филипп чувствовал это инстинктивно.

Те, кто боится духовного обнажения — лгуны. Люди созданы быть нагими всегда и при любых удобных обстоятельствах. Это дарует радость космоса.

Маленький Филипп часто наблюдал вольную жизнь ковбоев. Охотники заплывают куда-нибудь на острова подальше, где их ждут красотки, с которыми они познают вместе какие-то тайны.

Если бы он пережил то, что переживают дети ковбоев, он бы легко отнесся к наказанию в библиотеке. Подумаешь, оболгали. Это происходит с самого рождения мира. Подумаешь, раздели, все раздеваются, когда хотят, чтобы после смерти вместо них кто-то остался.

Однако ему было невыносимо горько, и, постоянно думая о веревке, он тем не менее незаметно для себя самого добрался до железной дороги, а по ней благополучно до Вайоминга, где о скандале никто не слышал, и поселился в маленькой гостинице. Как-то он спросил в салуне: не ищет ли кто из местных джентльменов управляющего в имение? Филипп был уверен, что справится с такой работой, если ее ему доверят.

Хозяин салуна свел его с неким мистером Сайманом Пэтифером, который отличался любовью к лошадям и нелюбовью ко всем остальным. Мистер Пэтифер как раз искал управляющего. Филипп понравился ему, и Пэтифер взял его к себе в дом.

В доме царили лень и запустение. У Пэтифера была жена — Юния, которая ни на что не годилась как хозяйка. У нее было больное сердце, и муж частенько отлучался по своим делам на месяц, а то я больше.

В его отсутствие у молодого управляющего дела спорились, в основном ему приходилось общаться с хозяйкой. Он уделял довольно много времени пребыванию в ее апартаментах. Вскоре Филипп довольно хорошо изучил ее характер, и они понимали друг друга с полуслова. Как-то мистер Пэтифер отсутствовал в имении слишком долго, и обеспокоенная хозяйка позвала молодого управляющего с отчетом к себе в спальню.

Филипп пришел. Миссис Пэтифер, в очень тонком, просвечивающем пеньюаре, предложила гостю кофе, нечаянно опрокинула чашку на его костюм, извинилась, приказала немедленно снять костюм, застирать пятно, и у них начался роман.

Они стали коротать время в ожидании Пэтифера. Лежали в солнечной гостиной на большом персидском ковре, разглядывали дагерротипы любовниц короля Генриха (их Пэтифер привез из Нью-Йорка), читали вслух отрывки из английской поэзии. Прятались друг от друга в море шелка или прозрачной тафты, бегали друг от друга нагишом по комнатам дворца, в котором жили. Иными словами, жили чудом, которое им подарила судьба.

Саймон Пэтифер явился домой неожиданно. Его жена, укутанная в шелка, возлежала на ковре, когда услышала шаги мужа за дверью. Миссис Пэтифер успела вытолкать растерявшегося Филиппа в соседнюю комнату, закрыла за ним дверь и разрыдалась. Онемевший от ужаса Филипп, стоя за дверью спальни, слышал, как Пэтифер спросил жену, почему она рыдает в таком смешном костюме. Жена, заходясь в истерике, выложила историю про то, как она заснула днем в гостиной, а проснулась от шороха, подняла голову и увидела обнаженного управляющего, который рылся в книжных шкафах в библиотеке и перетряхивал одну книгу за другой.

— Боже мой, — простонал Пэтифер, — мой тайник! — И бросился к сокровищнице, замаскированной за шкафами. Тайник был пуст. Драгоценности из тайника как раз украшали руки и грудь миссис Пэтифер, словно бы из скромности задрапированные шелком.

— Когда он увидел, что я спала, — продолжала она, — он пробовал меня уговорить спать дальше, но я отказалась. Он услышал ржание вашей лошади и покинул наш дом. Где он сейчас, я не знаю!

Побледневший Пэтифер снял со стены ружье редкой турецкой работы и выскочил из дому.

Тут же лукаво улыбающаяся миссис Пэтифер выпустила своего пленника.

— Я вас спасла, — промурлыкала она, подставляя ему плечи для поцелуя. — У нас есть пять минут пока мой муж не догадается, что вы здесь.

— Но я не трогал ваших бриллиантов, леди, — дрожа от страсти, произнес Филипп.

— Это не имеет значения. Торопитесь, Филипп, — она все льнула к нему, — мистер Пэтифер может вернуться.

Филипп бросился к своей лошади.

Так его вторично оболгали и приклеили к славе вора еще и славу соблазнителя. Когда Филипп об этом подумал, он дал клятву больше никогда не связываться с женщинами.

Ему не оставалось ничего другого, как заняться игорным бизнесом. Он нанялся к одному старому китайцу, жившему на окраине леса, слывшему одновременно и шулером, и рубщиком и сторожем, помогать по хозяйству. За это китаец обещал Филиппа научить секретам игры в покер, а главное — выигрывать. Филипп нашел, что управлять домом китайца несравненно лучше, чем домом женатого плантатора. Изучил он карточную науку достаточно быстро и покинул старика тут же. Он решил стать завсегдатаем придорожных салунов. Но как бы ему ни было трудно, ни на секунду не мог он забыть Эллин. Филипп думал о ней и искал встреч. “Буду переезжать из имения в имение. Понукать лошадей, слать тайные послания”, — думал он. — Это был путь к свиданию с любимой. Так вместо игрока Филипп стал почтальоном. Это дало неожиданный поворот событиям.

Роман окончился

Оставшись одна, Эллин затосковала. Бурно начавшийся роман окончился. Девушка впала в депрессию, которую в те времена именовали меланхолией. В темном доме ее все пугало. Однажды она приняла за Филиппа притворенную дверь в темном длинном коридоре.

Тогда она с криком бросилась в темноту, ударилась о косяк двери и лишилась чувств. На ее зов прибежали слуги, нашли бесчувственную девушку с шишкой на лбу, решили, что кто-то чужой забрался в дом. Братья Лево и Право, которые отличались особой тупостью и слышали, как хозяйская дочь кричала “Филипп!”, тут же доложили, что видели молодого мистера крадущимся по коридору. Будто Филипп хотел отомстить и напал на дочь хозяина.

Мистер Робийяр выслушал это. Тут же по всему дому зажгли огни и стали проверять чуланы, кто-то вышел на открытую галерею, что опоясывала дом на уровне второго этажа со всех сторон, закричал:

— Смотрите, смотрите, Филипп бежит.

Все высыпали на балкон и увидели, что и в самом деле к лесу приближается человеческая фигура.

Мистер Робийяр не знал, чему верить. То ли на самом деле Филипп хотел похитить свою кузину, то ли вор забрался.

Позже, глубокой ночью, за двадцать миль от “Страшного Суда”, Чарльза Батлера разбудил осторожный стук в дверь спальни, и на ее пороге возник окровавленный Псалом. Как ни ждал его сведений Батлер, он все же сначала пошутил:

— Что, тебя поймали, а ты убежал?

Псалом путано объяснил, что он проник в дом Робийяров, но никого из верных друзей не встретил. Только двух дураков Право и Лево, которые, развалясь на сеновале, развлекали домашнюю челядь непристойными байками. Псалом хотел разузнать что-нибудь о Филиппе у мисс Эллин, но напугал ее так, что она приняла его за Филиппа, и криком выдала его присутствие, после чего Псалом бежал к “Беременному озеру”, продираясь через все садовые колючки, какие были на его пути.

— О’кей, — подытожил Батлер, — ты доказал свою преданность, но не узнал ничего насчет Филиппа. Странно, что мисс Эллин померещился именно Филипп. Так поступают, когда очень ждут человека.

“У них что-то, вероятно, было”, — решил Батлер.

Глуповатый негр тут же заявил, что между Эллин и Филиппом всегда существовала какая-то невидимая связь.

“По всей видимости эти двое неравнодушны друг к другу, — подумал Батлер. — Но у старика Робийяра на этот счет особое мнение. Это ерунда. Браки между кузенами совершаются сплошь и рядом. Для меня это путь к овладению „Страшным Судом“. Я должен заполучить в свои руки Филиппа с потрохами и дать ему возможность жениться на малютке Эллин, а взамен получить купчую на „Страшный Суд“. Это дело, может быть, приведет к смерти старого Пьера, ну да уж чего его жалеть! Главное, Эллин — наследница поместья и любит Филиппа. Надо ей помочь выйти замуж”.

Батлер тут же позвал к себе Серну, и от имени Филиппа они принялись сочинять письмо к Эллин.

— Буду писать неровными корявыми буквами, напишу, что правая рука ранена. Еще напишем молодой девушке, что Филипп ее ждет. А вот встречусь с нею я. Главное — не ошибиться насчет их любви. Встречаться будем на полпути между нашими имениями. В охотничьем домике у озера. Там много камышей, можно приплыть на лодке по нашему озеру, а можно добраться на коне через лес. Как тебе это нравится?

Через два дня Эллин под подушкой нашла письмо от Филиппа. Сначала она страшно испугалась, а потом подумала “Значит, у нас в доме у Филиппа есть друзья, верные ему. Надо узнать, кто это”. Позвали к завтраку, и Эллин не стала дочитывать письмо, а спрятала его под корсажем на груди. В столовой уже сидели отец и две ее сестры. Пьер Робийяр без обиняков заявил Эллин, что она едет в Саванну к своей бабушке. Эллин разволновалась, выронила на пол вилку, нагнулась, и у нее из-за корсажа выпало письмо. Робийяр заметил это. Девушка в ужасе застыла.

Все молчали. Девочки следили за старшей сестрой, отец смотрел на бумажный квадратик.

— Мисс, у вас что-то упало. Никогда не носите посторонние предметы за лифом — это напоминает романы Дюма, которые вы читали. Дайте мне то, что у вас упало.

Эллин выпрямилась и достала из выреза лифа платок. Отерла лоб.

— Отец, это девичьи увлечения. Вам, право, будет скучно их просматривать. Это стихи для альбома.

— Мне интересно узнать, какие сейчас стихи пишут девушки в альбом. Дайте мне их, а я пойду возьму очки.

Пьер направился к бюро, на котором лежали его очки.

Рядом с Эллин сидела младшая Полли. Она моментально достала из-за своего корсажа бумажный квадратик и метнула его рядом с письмом Эллин.

Эллин наклонилась, накрыла платком свое письмо и выпрямилась.

Отец вернулся к столу в очках.

— Ну-с, дайте мне это письмецо в альбомчик.

Эллин наклонилась, подняла конвертик Полли, медленно вручила его отцу, затем наклонилась второй раз, схватила в горсть платок и сунула его обратно за корсаж.

Пьер внимательно читал бумагу:

“Мэри, Мэри, дай мне мячик с дерева и посади взамен плюшки, чтобы выросли на дубе игрушки. Стишок — заговор для получения желанного подарка от родителей на Рождество.

Мери Мерриузер”

— Кто это, мисс?

Эллин напряглась. Полли ей рассказывала, что Мери Мерриузер ее любимая подруга, которая мечтает стать писательницей на манер Жорж Санд. Кажется, ей тринадцать лет, и она из небогатой семьи.

— Это моя подруга, мы вместе с ней учились в пансионате, она слагала гимны в античном духе или лесные стихи. Кажется, она вышла замуж за европейца, за какого-то поэта по имени Жорж… запамятовала, и уехала в Европу. Я иногда просматриваю ее записи, которые она мне оставила.

Пьер был раздосадован и в то же время повеселел.

— Вам следовало бы знать, что несколько инфантильно в вашем возрасте увлекаться такими писульками.

Эллин посмотрела на Полин. Та надула губки и собиралась заплакать. Эллин сказала, что она исправится и попросила разрешения выйти из-за стола.

Отец напомнил ей, что через два дня она уезжает в Саванну.

В своей комнате Эллин перевела дух и быстро прочла письмо от Филиппа. Он предлагал встретиться через два дня в два часа под дубом у известного охотничьего домика, где можно легко укрыться от посторонних глаз.

“Надо как-то уговорить отца задержать отъезд на день”, — подумала Эллин.

Она осторожно взяла в руки стопку самых тяжелых книг, какие были у нее в комнате, и выскользнула в коридор.

Ее апартаменты располагались на третьем этаже дома. Гостиная была на втором. Эллин тихо стала спускаться по лестнице и бросать на ступеньку книги. Внизу она остановилась. Взгляд ее упал на дорогую вазу, которую отец привез с мексиканской войны. Эллин улеглась на ступеньках ногами вверх, в правой руке зажала книгу, а левой толкнула деревянный постамент, на котором стояла фамильная реликвия. Раздался ужасающий грохот, Эллин страшно закричала и ударилась головой о ступеньку, глаза ее закатились.

Старый Пьер подносил ко рту последнюю ложку с маисовой кашей, когда за дверью раздался страшный грохот и крик Эллин.

О господи! Все бросились на шум. Впереди бежала Полин, она закричала первая:

— Эллин упала с лестницы, проломила головой вашу вазу, отец!

Набежавшие слуги подняли бездыханное тело Эллин и понесли наверх. Матушка Ду была безутешна. Этот удар еще пошибче первого будет. Что-то на лбу вырастает. Это же надо головой в вазу попасть. А если сотрясение?

Срочно вызвали доктора Мида. Тот велел девушке не подниматься из постели и отложил ее отъезд как минимум на неделю. Больная в сознание не приходила.

Старый Пьер был чрезвычайно расстроен.

— Это я довел ее своей подозрительностью. Подумаешь, листок выпал из корсажа. Для девушки ее возраста романтические грезы обычное дело. Лишь бы только не было писем от Филиппа. Ох, господи!

Через два дня Эллин пришла в себя. Столь глубокий обморок всех напугал чрезвычайно. Эллин утром потребовала к себе доктора Мида, и сказала ему, что ужасно расстроена, ее пугают люди, и единственное для нее утешение — это когда она спит.

Доктор Мид наказал никому не беспокоить девушку, даже служанкам. Робийяр обещал все выполнить.

Через два дня с полудня Эллин сообщила ’своей кормилице Ду, чтобы ей приготовили сонного отвара, она хочет проспать до вечера — дневное бодрствование ей невмоготу. Нянька сообщила об этом старому Пьеру. Мистер Робийяр согласно кивнул головой. И все с третьего этажа исчезли и даже на втором говорили шепотом. Никто ее не беспокоил.

А тем временем, мисс Эллин Робийяр тайком покинула дом, пробравшись через черный ход с помощью Эванджелиста, приятеля Псалома. Она добежала до опушки леса, где ее ждала лошадь, приготовленная верным слугой, и ускакала к охотничьему домику.

Там она никого не обнаружила. Она несколько раз обошла домик со всех сторон, пару раз окликнула Филиппа, потом не удержавшись, прибавила:

— Любимый!

И сама послушала, как это звучит.

Вдруг из-за кустов вышел человек в маске, который ужасно испугал Эллин. Она метнулась в сторону, но человек успокоил ее, сказав, что он приятель Филиппа.

— Доверьтесь мне, — попросил незнакомец, — дела удерживают Филиппа вдали от вас, и он хочет знать ответ только на один вопрос, любите ли вы еще своего Филиппа?

Девушка покраснела, но незнакомец сказал, что он Филиппу как брат, ибо тот спас ему жизнь. Сердце Филиппа для него столь же дорого как и сердце тех, кто дорог Филиппу.

Эллин велела передать, что она будет любить Филиппа до самой смерти.

Ответ так понравился незнакомцу, что он сразу же стал прощаться. Эллин была удивлена и просила передать Филиппу, что через неделю ее увезут к бабушке, пусть Филипп поторопится. Незнакомец обещал сделать все, чтобы Филипп встретился с Эллин в охотничьей сторожке. Прощаясь, он преподнес Эллин засохшую белую розу. Через пару минут от охотничьего домика отъехали две лошади. Эллин мчалась в “Страшный Суд”, боясь, как бы кто не зашел в ее спальню и не обнаружил под одеялом одни подушки, а таинственный незнакомец исчез. Вместо него из лесу выехал Чарльз Батлер в костюме для прогулок и поскакал по дороге, ведущей к “Беременному озеру”. Ему надо было разыскать Филиппа. Все соответствовало его плану. Эллин влюблена в Филиппа. Старый Пьер против этого, но это не препятствие. Если девушка забеременеет, ему придется согласиться на брак, дабы избежать позора.

За счастье обладать Эллин Филипп отдаст Батлеру все, что тот попросит, а попросит он купчую на участок с нефтью. Это же будет мщением гордому Робийяру. Давняя история. Кто о ней знает сегодня? Батлер предался своим воспоминаниям, которые будили в нем угасшие чувства.

Батлер знакомится со способами вразумления незадачливого юнца

Незаметно Батлер доехал до “Беременного Озера”. Вечером он собирался в загородный дом Мартина Бибисера, который считался импровизированным клубом. Там собирались все сколь-нибудь знатные мужи соседних графств и в своей компании коротали ночи, играя в покер и куря пахучие сигары.

Батлер ездил на такие вечеринки, чтобы узнавать последние новости и обдумать планы за сигарой с индейской травой.

В клубах дыма он обнаружил довольного мистера Пэтифера, своего шапочного приятеля, который частенько, сказав жене, что уезжает на племенные заводы за жеребцами, приезжал в этот клуб и отдыхал с девочками.

В этот раз он был один. Шушукался о чем-то с двумя джентльменами. Завидев Батлера, он замахал ему рукой:

— Эй, Чарльз, идите сюда! Мне надо с вами посоветоваться. Вы у нас мастак по делам такого рода.

Батлер подошел. Пэтифер рассказывал о том, что неделю назад его жену собирался ограбить их управляющий, когда сам Пэтифер отправился в клуб к девочкам. Там у него не заладилось со здоровьем, и надобность в девочках отпала сама собой. Пэтифер вернулся раньше времени и застал полуголую жену, которая металась по гостиной и рыдала. Оказалось, что когда она спала, их управляющий попытался ограбить тайник Саймона, который находится в столь оригинальном месте, что Пэтиферу до сих пор не понятно, как это управляющий о нем дознался. Там были бриллианты. Жена, разбуженная шумом, вышла в библиотеку. Саймон просил своих собеседников забыть о том, что он проговорился, в какой комнате у него тайник. Управляющий, который застал сонную жену Пэтифера — Юнию, позарился даже на ее одежду, украшенную маленькими бриллиантами, сорвал с нее платье и вместе с тайником скрылся из дома как раз в тот момент, когда муж входил в дом.

— Представляете, моя жена могла замерзнуть, — сокрушался Пэтифер. — Бедняжка завернулась в шелк, чтобы спастись от холода.

Батлер иронично заметил, что неделю назад стояла чрезвычайно жаркая погода, и все нормальные люди просто обязаны ходить обнаженными.

— А моя жена озябла, — похвалился Пэтифер. — Она у меня неженка.

Речь зашла о каре и возмездии. Пэтиферу сообщили, что его бывший управляющий работает на дилижансе, развозящем почту из Милуоки мимо дома Батлеров, Робийяров и всех прочих знатных людей до Саванны.

Пэтифер просил Батлера помочь наказать обидчика.

— Я с радостью, — ответил Батлер. — Месть — это благородное дело. Как же вы собираетесь его наказать? Он отнял у вас самое драгоценное, что могло быть у вас как у мужчины — бриллианты. Вы же должны отнять у него самое драгоценное, что есть у него как у джентльмена. Вы должны его оскопить, — зловеще закончил Батлер.

Пэтиферу чрезвычайно понравилась эта идея. Как организатору Батлеру предложили возглавить “инквизицию”.

— С удовольствием помогу. Только скажите хоть, как зовут мошенника.

— Филипп Робийяр, — торжественно изрек Пэтифер. — Мерзавец, который уже ограбил родного дядю. Я думаю, это лучшее для него наказание. Пусть поживет, только без своих сокровищ. Он, говорят, ими гордится.

У Батлера отвалилась челюсть. “Именно это я и берегу у молодца. Придется его спасать на самом деле”.

Почтенные джентльмены задумали сделать дело сегодня ночью. Они разослали в свои поместья срочные письма и потребовали от своего приятеля — почтового начальника, чтобы развозчик поработал ночью. Филиппу было дано задание доставить письма в имение одного из приятелей Пэтифера. Там Филиппа собирались связать и совершить над ним операцию. “Что делать? — лихорадочно соображал Батлер. — Мне нельзя допустить того, чтобы Филипп не смог жениться на Эллин. Справиться самому с тремя матерыми джентльменами — это тяжеловато. Да к тому же я стану их врагом. Как предупредить Филиппа? В любом случае „этих“ нельзя оставлять одних. Надо помешать”.

Приятеля Пэтифера звали Эрланд Уэйд, его поместье находилось неподалеку от загородного клуба Бибисера. Эрланд жил уединенно. По случаю секретности мероприятия он удалил на ночь всех слуг из дома. Друзья Пэтифера приготовили маски.

Вчетвером джентльмены отправились в дом к Уэйду. Предупреждать молодого человека заранее не имело смысла: Филипп мог не поверить Чарльзу Батлеру, который был известным недругом семьи. “По-моему, надо убить своих собутыльников, чтобы Филипп почувствовал себя обязанным мне”.

Избрали следующий план: джентльмены завлекают Филиппа в дом, наваливаются на него, усыпляют опиумом и вершат операцию. Если парень не сойдет с ума — наказание будет заслуженным.

Чтобы не навлечь подозрения на Эрланда Уэйда, решено было прикинуться ночными грабителями. Пусть Филипп думает, что пострадал от тех, собратом которых стал.

— Двери дома будут открытыми, — придумал Пэтифер. — Мы все соберемся в гостиной. Для приманки зажжем там свечу. Почтальон прилетит на огонек.

— Только прошу вас, джентльмены, — вмешался Батлер, — никакого оружия, парень должен жить, чтобы понести заслуженное наказание. Вас трое, вы одолеете его силой. Хорошо?

— А где будете вы, мистер Батлер?

— Я буду стоять снаружи. Вдруг он окажется не один. Тогда я предупрежу вас.

— О’кей, но если нам все же понадобится ваша помощь, будьте начеку.

Джентльмены вышли из клуба и отправились в дом Уэйда. Всю дорогу Батлер молчал. Он не знал, к какому решению прийти. “Ладно, пусть схватят мальчишку. У меня есть один план”.

Ночь казалась бесконечной. Новоявленные “хирурги” вздрагивали от каждого шороха и ожидали, когда появился фургон с письмами.

Часа в четыре утра раздался стук копыт и шорох колес по гравию. Пэтифер выглянул в окно. К дому подъехал почтовый фургон. Парень, что сидел на козлах, спрыгнул и подошел к двери. Раздался один удар дверного молотка. Дверь должна была отвориться сама. Трое мужчин надели маски. Они спрятались по углам гостиной. В пустом доме раздался крик:

— Эй, почта прибыла! Есть здесь кто-нибудь?

Зловещая тишина была ответом. Человек внизу потоптался на месте, а потом начал неуверенно подниматься на второй этаж, где в гостиной таилась засада.

— Эй, кто-нибудь! Есть здесь люди или нет? Письма мистеру Уэйду.

Никакого ответа.

— Безобразие, как будто черти в доме. — Голос перешел на шепот. — Эй, мистер, кто вы? Я — почтальон.

Пэтифер вздрогнул. Все сообщники были с ним, кто же там в коридоре? Батлер должен быть снаружи. Шепот прервался, раздался крик:

— Ах ты, чурбан проклятый, напугал меня! Понаставили тут манекенов!

Эрланд захихикал. Пэтифер занервничал, похоже, гость собирался наложить в штаны и дать деру.

Саймон выглянул из гостиной. Она была последней в анфиладе комнат второго этажа. Садист зажал рот рукой и тихонько кашлянул.

Тот, кто стоял на лестнице, замер.

— Эй, кто-нибудь! — раздался его голос.

Пэтифер сбросил на пол книгу.

Шаги за дверью направились к гостиной.

— Эй, кто здесь? — раздался испуганный голос ночного почтальона. Человек вступил в освещенный свечой круг комнаты. Он был на голову ниже Пэтифера, спрятавшегося за дверью. Не давая почтальону опомниться, Пэтифер прыгнул ему на спину.

От неожиданности человек закричал, и это послужило сигналом для других. Трое здоровых мужчин навалились на субтильного почтальона и начали его вязать. Тот, кто был под ними, боролся изо всех сил, он попробовал было страшно заорать, но ему заткнули рот кляпом.

— Вяжи мерзавца, — хрипел обманутый муж.

Юноша с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам, отчаянно замотал головой, начал мычать и вырываться из пут.

— Кричи не кричи, — вступил со своей ролью Эрланд Уэйд, — никто не услышит. Мы — грабители, а ты — сторож. Всю жизнь не любил сторожей. Сейчас мы лишим тебя главного сокровища, и ты навсегда сможешь быть сторожем наших падших жен, потому что не сможешь с ними согрешить. Эй, раздевайте его! Где наши ножи!?

Только тут до юноши дошло, что! с ним хотят сделать. Глаза его наполнились ужасом, он стал извиваться, как уж на сковородке, “грабителей” это только подхлестнуло.

— Ничего, ничего, это не больно. Дай ему опиума, Билл.

Юноше зажали рот и поднесли к носу белый порошок. Затянутый дыханием внутрь, тот моментально исчез с бумажки.

— Доставай ножи.

Парню показали страшные мексиканские ножи, которыми запаслись “грабители”.

— Эй, Билли, кажется, он даст сейчас дуба. Вмажь ему по скуле, чтоб пришел в себя. — “Грабители” ужасно картавили, скрывая свое истинное наречие.

Пэтифер глядел в обезумевшие от страха глаза почтальона. Он совсем не узнавал в нем Филиппа. А вдруг это не он? Но отступать поздно, его собутыльники уже жаждали удовольствия. Пэтифер вытащил третий, самый острый нож и подержал его над свечой. Тонкое лезвие раскалилось докрасна.

— Сейчас, не успеешь моргнуть, парень, и все будет позади. Девочки, гулянья по лесу — будешь спокоен на всю оставшуюся жизнь.

И тут кто-то снаружи заорал.

— Что это? — остановился Пэтифер. — Никак кто кричал?

— Действуй быстрее, и вся недолга, здесь никого не может быть, кроме Батлера… — Эрланд вдруг осекся.

Пэтифер занес руку с громадным кривым ножом над юношей, и тут что-то очень тяжелое обрушилось ему сзади на голову. Он повалился лицом прямо на стол, ровно вонзив лезвие в столешницу буквально в дюйме от почтальона.

Двое других мужчин замерли над распростертым телом. Напротив них в проеме двери стоял ужасный толстый негр с направленным на людей пистолетом. Он издавал нечленораздельные крики и был готов спустить курок. Двое нападавших отпустили парня и подняли руки вверх.

— Но-но, парень, не дури. Ты — раб, как ты смеешь поднимать руку на белого господина?! — заорал Эрланд Уэйд и тут же получил железным крюком, что был в руках у негра, по черепу. Второй удар последовал по приятелю Эрланда. Двое джентльменов оказались в кратковременном обмороке.

Негр прекратил мычать, схватил на руки обезумевшего от страха парня и поволок к выходу.

Споткнувшись о тело Пэтифера, негр нагнулся и сдернул с него маску.

— На, смотри, — сказал он на нормальном языке, — кто хотел с тобой расправиться, — и потащил парня дальше.

Он поднес почтальона к его фургону, развязал его и дал в руки кнут.

— А теперь давай, дуй отсюда, пока эти не очухались, слышишь, ты. Только сначала запомни, кто тебя спас! Вот, смотри, — и негр показал парню золотой медальон. — Приходи завтра к охотничьему домику, что находится между “Беременным озером” и “Страшным Судом”. Приходи за два часа до захода солнца. Если не придешь, “эти” все равно тебя разыщут и расправятся с тобой. А в домике ты найдешь человека, который тебя защитит. — И негр шлепнул парня по спине. — Вали отсюда.

Почтальон пришел в себя и бешено хлестнул лошадей — его повозка буквально пулей помчалась от дома Эрла.

А на следующий день вся округа кишела сплетнями о сумасшедшем беглом негре Псаломе, который рано утром решил ограбить дом мистера Уэйда. Вступил с ним в драку и ранил его каким-то железным орудием. Уже все знали, что несколько дней назад Псалом сошел с ума, сбежал от Робийяра, бродил по салунам, рассказывал всякую чушь о злых духах, что пошли войной на благословенный Юг, и говорил что-то про черную воду, в которую превратилась вода белая. И вот — новое известие от мистера Уэйда. Этот Псалом напал на него, когда Эрланд неожиданно вернулся в свою пустовавшую загородную виллу, ибо все слуги были отправлены в городской дом.

Негр Псалом, с легкой руки Лево и Право, которые разнесли весть о его сумасшествии, стал бичом божьим для здешних мест за одну ночь. Тех детей, что не хотели спать, няньки пугали именем Псалома. Дети пугались, а узнавшие об этом местные священники всех вероисповеданий рассвирепели. Псалом своим именем пугал не только детей, он отвращал их от святой книги Церкви и конкретно от Псалмов Давида.

Свидание

В то лето в штате Джорджия репутации рушились стремительно и, как оказалось, не у одних белых. Весть о сумасшедшем негре долетела до поместья Робийяров.

Эллин только начала приходить в себя. Вдруг ей принесли письмо от Филиппа. Эванджелист передал его фантастически незаметно. Девушка буквально на пять минут спустилась к отцу сказать, что, пожалуй, сегодня ей стало лучше, поднялась наверх и обнаружила у себя под подушкой записку: “Будьте сегодня, как стемнеет, у лесной сторожки. Филипп придет — это точно”.

Эллин представила, как ей придется пробираться через лес, в котором может скрываться сумасшедший. У нее мороз пробежал по коже, но выбирать не приходилось.

Не прошло и получаса, как к Пьеру Робийяру вбежала встревоженная нянька Ду и сообщила, что у миссис Эллин опять приступ. Она опять всего боится и просит дать ей на вечер две миски сонного отвару, а также просила не беспокоить.

Робийяр отдал приказ слушаться Эллин и погрузился в меланхолию. Только он порадовался за ее здоровье, и вот — все снова.

Потекли тревожные минуты.

В лесу все было спокойно. В “Беременном озере” тоже. Псалом отчалил на своем плавучем острове от берега вместе с Серной, Батлер покинул усадьбу верхом — вечер обещал быть идиллическим, а ночь в полнолуние — волшебной.

Филипп пришел в сторожку за два часа до сумерек, как и обещал. Его уже ждал Чарльз Батлер. Филипп сначала растерялся, а потом скорчил презрительную мину — с детства его учили, что Батлер — дерьмо.

— Что вам здесь надо, сэр? — резко спросил он Батлера.

Батлер усмехнулся и сказал, что у него на этом месте назначена встреча с одним молодым человеком, которого пока еще нет. Филипп стал просить гостя убраться подобру-поздорову. На это Батлер возразил, что его встреча очень важная, да и молодой человек, которого он ждет, наверняка хорошо известен Филиппу. Филипп вспылил и грубо ответил, что у него нет больше в этой округе приятелей. Батлер опять криво усмехнулся и сказал, что это немудрено, ибо человек, которого ждет Батлер, умеет быть благодарным, а вот Филипп — нет.

Сказав это, Батлер распахнул свою жилетку. На белоснежной сорочке висел медальон, показанный вчера негром-спасителем. Филипп недоверчиво спросил, откуда этот медальон у Батлера.

Батлер рассмеялся и сказал, что он, наверное, кажется Филиппу негодяем, потому что так ему внушили еще в детстве. Но вот Филипп Батлеру кажется еще большим негодяем, ведь про юношу говорят, что он обокрал собственного дядю, затем ограбил человека, к которому нанялся на работу, да еще покушался на честь его жены.

— Поэтому стоит забыть, что говорят о каждом из нас, и посмотреть на истинные дела человеческие. Тебя вчера чуть не оскопили, — ты должен быть благодарен тому, кто тебя спас, — заключил Батлер.

Филипп покраснел и сказал, что его спас негр, а не Батлер. Батлер еще более дразняще рассмеялся и вынул из кармана левую руку — она была черная.

— Ты узнаешь руку негра, который нес тебя?

Филипп был шокирован.

— Так это были вы?

Батлер, смеясь, поведал ему всю историю. Упомянул о том, как случайно в клубе узнал о готовящемся покушении на Филиппа, как отправился с приятелями караулить Филиппа. В принципе, его расчет спасти Филиппа основывался только на ночной темноте и страхе самих нападающих. Батлер позаимствовал у девочек из клуба черную мазь — для камуфляжа. Перекрасился в негра, когда остался один, пропустил парня в дом и сыграл простенькую сценку с сумасшедшим негром, который рыскает по пустующим домам господ. Повод ему подал Псалом своей судьбой беглого раба, объявленного сумасшедшим.

Все дальнейшее было делом техники. Надо было незаметно войти к линчевателям, оглушить всех троих, но так, чтобы успели разглядеть какого-то негра, что им угрожал, и после — освободить Филиппа.

Дабы обезопасить себя, Батлер после бегства Филиппа смывает с себя краску, затыкает в рот кляп, с помощью старого фокуса индейцев связывает себя и лежит во дворе, ожидая, когда его “собратья” придут в себя и развяжут его. После этого все четверо делятся впечатлениями о сумасшедшем негре, который сорвал хорошо разработанный план и Батлер подсовывает соучастникам историю раба Псалома.

Рассказчик замолчал.

Сконфуженный Филипп робко произнес:

— Так это, значит, вам я обязан всем. Я никогда вас не смогу отблагодарить за то, что вы для меня сделали.

— И не нужно. Я же тебе сказал, что я всегда симпатизировал тебе. И даже открою маленькую тайну. Я сватался к твоей матери, когда она только-только обосновалась в этом вашем доме — “Страшном Суде”. Она мне отказала. Что ж, сердцу не прикажешь, но любовь-то остается Я перенес любовь с Кэролайн на ее сына. Вот и все причины. А то, что говорят про меня дурное, так я и не отказываюсь, я просто хочу, чтобы ты знал, почему я это делаю ради тебя.

Слезы благодарности навернулись Филиппу на глаза. Он всегда остро ощущал свое сиротство и вот теперь, кажется, нашел друга. О гибели своего истинного отца он знал трагическую историю, которую ему как-то рассказала мать. К этому он не хотел возвращаться.

Батлер продолжал:

— Я знаю, ты любишь. Могу даже догадаться, кого — хочешь?

— Да, Чарльз. — Эти слова вырвались у Филиппа неожиданно. Столько лет тосковать по настоящему другу и вдруг его обрести. Вместо одного, утраченного — дяди Пьера — обрести другого.

Батлера это тронуло.

— Это Эллин, твоя кузина.

Филипп готов был расцеловать Батлера за догадливость.

— Да! Вы все знаете?!

— Как знаю и то, что она придет сюда через два часа. Я устроил это. Если ты не против, я позже поговорю с дядей Пьером о вашем браке.

— Что вы! — Филипп сиял. — Это невозможно. Ведь я — изгой. Мне стыдно показаться на глаза даже Эллин. Я боюсь этого. Но я верю, что она не могла поверить ничему, что про меня наплели.

— Естественно, как этому не поверил я. Ведь у тебя ничего не было с женой Пэтифера?

— Да нет же. Она показалась мне такой похожей на Сьюлин — мать Эллин, что я отнесся к ней как к старшей сестре и повел себя, как ребенок. Мы вели себя, как дети, в отсутствие ее мужа. Мы играли в прятки. Вот только единственное, что мы позволили себе, — мы раздевались. Но об этом попросила она. Она говорила, что в доме жарко.

— Я верю тебе. Оставайся здесь, а я пойду встречу Эллин. Только не говори ей раньше времени, что тебе помогает Батлер. Она более нежна, чем ты. Ее отцу вовсе незачем знать, кто союзник его племянника, а то он окончательно отвернется от тебя.

— Хорошо, дядя Батлер, — кротко, как ягненок, ответил Филипп.

В это время Эллин, набросав под одеяло подушек, уже выскользнула через потайной ход из дома и мчалась на лошади к охотничьему домику. Она боялась только сумасшедшего негра. И он неожиданно напал на нее из-за дуба. Эллин заорала во все горло:

— Псалом!

Негр зажал ей рукой рот и сказал:

— Я друг Филиппа, Не пугайтесь. Он ждет вас в сторожке. А Псалома здесь нет. Прощайте.

И Батлер растворился в темноте. Первую часть прелюдии он посчитал законченной, теперь дело — за их горячей кровью, а после он возьмет Филиппа к себе в дом и объяснит ему, как надо действовать дальше. Филиппу это понравится. Должно понравиться.

Что же? Батлер приготовился ждать окончания встречи. А она была бурной. Минут пять Эллин и Филипп ничего не могли сказать друг другу. Они просто стояли и смотрели друг на друга. У Филиппа бурно вздымалась грудь и глаза застилал туман, щеки Эллин становились то пунцовыми, то бледнели.

— Ты мне веришь?

— Я тебе верю.

— Значит, ничего не произошло?

— Ничего не произошло.

В этом мире, где любовь редка, их встреча была подобна встрече двух ангелов.

Филипп опустился на колени перед Эллин и своими ладонями согрел ее руки, целовал маленькие пальчики.

Потом поднялся, обнял ее за плечи, и все зло мира отступило от них.

Духота южной ночи становилась невыносимой. Филипп дернул ворот рубашки. Эллин стояла маленькая и беззащитная.

— Ты меня любишь? — спрашивали ее глаза.

— Да, — беззвучно отвечали его губы.

— Тогда возьми меня отсюда. Пусть злые люди не знают дороги в мою душу.

— Возьму.

— Любимая!

— Любимый!

Эти слова прошелестели в воздухе, как ночные ласточки. Первые слова, произнесенные на Земле первыми людьми.

— Ты всегда будешь со мной?

— Я всегда буду с тобой.

— И спасешь меня?

— И спасу тебя.

Лица молодых людей светились в темноте. Свеча давно погасла. А они видели каждую черточку на лице друг друга.

— Сколько ты здесь пробудешь? — беззвучно спросила Эллин.

— Не знаю, — ответил ей Филипп. — Столько, сколько позволят друзья.

— О тебе заботятся? — спросила беззвучно Эллин.

— Да, заботятся, — ответил Филипп. — Но я справлюсь и сам. Верь мне. Я заберу нас обоих в лучший из миров.

— Я тебе верю, — ответила Эллин.

Их слушали все ангелы, что были свободны в этот час от дел Господа Бога. Рай был в маленьком домике на берегу озера. Но, кроме ангелов и двух влюбленных, об этом не знал никто.

— Тебе надо бежать, сюда придут, я это чувствую, — прошептала Эллин.

— Только не сейчас — я спасу нас ото всех, кто будет покушаться на нашу любовь. Верь мне.

Эллин беззвучно шевелила губами.

— Я это чувствую. Приближается гроза. Сюда бегут вооруженные люди. Будь начеку. Будь осторожен! — закричала она вдруг изо всех сил. — Сюда идут люди!

И в этот момент грянул выстрел. Пуля пробила стекло и вонзилась в дюйме от лица Филиппа.

— Беги! — закричала Эллин. — Они пришли за тобой, меня не тронут.

И тут же вокруг домика со всех сторон загремели выстрелы, и собаки неистово залаяли, и в окнах заплясали огни факелов.

— Обнаружили, что я пропала, — обреченно произнесла Эллин. — Не поверили — вошли в комнату. Будьте вы… — Но она не стала никого проклинать. Она забилась в уголок и заплакала.

А Филипп метался в разные стороны, подскочил к окошку, которое выходило прямо на озеро, распахнул его, разбежался, в немыслимом прыжке перелетел через окно, как птица, и погрузился в бездну озера как раз в тот момент, когда дверь в домике отлетела в сторону и на пороге появился отец Эллин с ружьем в руках.

Лицо Робийяра освещали кровавые отблески факелов, что держали люди, столпившиеся за его спиной.

— Где он?! — заревел отец. И тут он другими глазами посмотрел перед собой и увидел маленькую девочку, забившуюся в угол сторожки.

— О Господи, прости меня, моя доченька, это я сам во всем виноват. Я не буду тебя допрашивать. Ты ни в чем не виновата. Я это знаю. Идем домой. — И он подбежал к Эллин, поднял ее, обнял за плечи и прижал к своей груди. — Ну, полно тебе плакать. Полно, доченька. Не можешь ты его любить. Понимаешь? Не можешь. — И при этих словах отец сам заплакал.

Эллин обернулась к распахнутому окну и посмотрела вдаль. На блестящей поверхности озера чуть виднелась голова Филиппа, он мощно греб прочь от берега.

Девушка как зачарованная смотрела на водную гладь.

— Перестань, не смотри, — приказал отец. Он взял ее за руку и вывел из сторожки.

Домой они ехали в полном молчании. Ангелы убрали луну с неба.

Воды убивающие и воды возрождающие

Что же произошло в доме Робийяров во время встречи Эллин и Филиппа, как это повлияло на все дальнейшие события?

Спустя некоторое время после тайного отъезда Эллин отец ее вдруг ощутил сильное беспокойство.

“Не к добру это, чтобы девушка не могла уснуть ночью да еще требовала две миски сонного отвара. Пойду проведаю”, — подумал он.

Робийяр поднялся и зашагал наверх. У двери Эллин все было тихо. Отец приоткрыл дверь и уставился в щелку: Дочь безмолвно спала, одеяло вздымалось большой горой, так что отцу стало неловко за свою дочь: с виду такая субтильная, а в кровати сколько места занимает. Прямо как негритянка какая-то. Отец даже застыдился еще больше, будто застал дочь голой.

Пьер потихоньку стал спускаться вниз, и тут с другой стороны того коридора, который выходил на черную лестницу, скрипнула половица.

Робийяр замер. Кого это из челяди черти носят проверять Эллин? Судя по силуэту — в коридоре стоял мужчина.

“Не могу узнать, кто это, — щурился Пьер. — То ли Лево, то ли Право. Да уж больно низковат для них”.

— А ну стой, мерзавец! Ты кто?

Перед ним стоял старый Эванджелист, но не пьяный.

— Ты что здесь делаешь?

— Я иду проведать, миссу Эллин. Как она? — совершенно правдиво отвечал Эванджелист.

— А чего это ты моей дочерью вздумал интересоваться? Тебя ведь приставили сторожить поле, а не дочь. Что ты делаешь в доме?

Негр смутился от точно указанной вины. Пьер Робийяр почуял недоброе и, оставив Эванджелиста, смело вошел в спальню дочери.

— Эллин, проснитесь, вы должны мне ответить на один вопрос.

Молчание.

— Эллин, — позвал отец совсем громко. Но тело, вздымавшееся под одеялом, молчало. Что за напасть? Пьер приподнял одеяло со стороны головы. Под ним никого не было. Одна подушка. Робийяр рывком сдернул одеяло — толстая гора думочек и подушек.

— Ах ты!.. — закричал в бешенстве Пьер, обращаясь к Эванджелисту, просунувшему свою голову в дверь. — Отвечай, кто украл мою дочь?

С Робийяром в такую минуту шутки были плохи, поэтому старый негр довольно быстро признался, что он шел к Эллин с тайным поручением. Нес письмо.

— От кого?

— Не знаю.

— А если пятки поджарить?

— От Филиппа.

— Что было в письме?

— Это уж, ей-богу, не знаю, неграмотен.

Робийяр понял, как его обманули и с обмороками, и с болезнью. “Неужели весь дом за нее?”

— Где они должны встречаться, отвечай, где?!

Но старый негр этого не знал. Пьер Робийяр вцепился ему в горло мертвой хваткой.

— Нет, знаешь. Отвечай, или я задушу тебя.

Старый слуга, который дважды спасал мистера Робийяра от смерти, как собака преданно смотрел ему в глаза и жалобно говорил:

— Не знаю.

На Робийяра тут нашла какая-то морока. Он все сжимал и сжимал горло негра, и тот вдруг обмяк под его рукой. Что-то булькнуло в его груди.

Робийяр опомнился, подхватил вялое тело верного раба под мышки, позвал его, но тот не отзывался. Язык его вывалился, он был мертв. Нянька Ду, подбежавшая в господину, вскрикнула. Робийяр задушил Эванджелиста. Верный раб ничего не сказал хозяину, глаза его выражали лишь благодарность.

Старый Пьер кликнул собак, дал псам ночную сорочку Эллин и пустил псов по следу. Ночь была душная. Собаки шли по свежему следу отлично. Мили через две Робийяр понял, куда ведет тропинка, и приготовился к самому худшему.

При подходе к озеру в них начали стрелять. Перед домиком в кустах засел какой-то мерзавец, который двумя выстрелами остановил всю их цепь.

Робийяр стал остервенело стрелять в темноту и, презрев опасность, бросился к домику.

Батлер, который стрелял из кустов, зло подумал: “Тебя бы, рябчика, сейчас пристрелить, да ведь нужен”. И стрелок тихонько растворился в лесной чаще. Неподалеку его ждал верный жеребец, который без всяких приказаний взял в галоп и исчез.

Батлер мчался в свое имение. Надо было спасать юношу, пока он не утонул. Два озера, одно из которых принадлежало Батлеру, а другое спасло в своем лоне Филиппа, соединяла маленькая неглубокая речушка с хитрыми подводными течениями и ямами. Спасаясь от преследователей, Филипп заплыл в ее устье, густо заросшее камышами. По берегам речки местность была пустынная. Чтобы не попасться на глаза искателям, юноша скорее всего должен был плыть в Батлерово озеро, на территории которого преследователи Филиппа были бессильны что либо предпринять. Искать Филиппа надо было в водах “Беременного озера”. Его мог преодолеть лишь опытный пловец. Мальчик, которого охранял Батлер, по всей видимости, талантом пловца не отличался.

“Если он утонет, я прострелю Псалому мочку уха”, — скрежетал зубами Батлер. Как на грех, в его доме Псалома не оказалось. “Он катается с Серной по озеру”, — доложили слуги. Вне себя от злости Батлер бросился на берег. Но в ночной мгле ничего не было видно. Батлер стал кричать: “Псалом, Псалом!” В ответ ему была тишина. Спасать Филиппа было некому. Батлер бросился бы в воду сам, но он совсем не умел плавать. Неожиданно он услышал какие-то крики…

…В это время Пьер Робийяр подъезжал к своему дому. Он оставил своих людей до утра ловить беглеца. В глазах Пьера стояли слезы.

— Боже мой, что же я делаю со своим бедным Филиппом? Он не простит мне этого. Когда я умру, он, если я его до этого не убью, не придет ко мне на могилу. Но, Боже, у меня по-прежнему, нет иного выхода. Я должен его поймать и убить, чтобы не случилось беды похуже…

…Пока Батлер вне себя от злости скрежетал зубами на берегу озера, ища мальчишку, который мог утонуть каждую секунду и Псалома, на малом укромном плотике, отогнанном на самую середину озера, разыгрывались совсем другие страсти.

Псалом целовал Серну. Между двумя людьми, которые еще были частью дикой природы, что окружала их, шло бурное выяснение чувств.

В эту ночь Серна не была страстной. Псалом все допытывался, почему, а Серна цедила:

— Луна полная.

— Но ты же вещунья! Тебе полная луна помогать должна, — не понимал Псалом.

— А ты дурак, — огрызалась Серна. — Мое сердце чует беду. Смени дело — помаши веслом. Хочу покататься по озеру.

— Ты говоришь, как совершенная госпожа. — Псалом произнес это с удовольствием, льстя себе, что такая женщина принадлежит ему — простому беглому.

И он снова стал приставать к Серне, испытывая удовольствие от ее сопротивлений. Серна угрожала морскими чудовищами, которых нашлет на Псалма из глубины озера. И тут в дно плота что-то сильно стукнуло, как будто кто-то брал их на таран, Псалом, не удержавшись, опрокинулся в воду. Страшная угроза Серны свершилась. Кто-то ухватился за его ногу.

— Серна! — закричал Псалом, — прости меня! Убери от меня этих чудищ, я к тебе не буду… — он не успел договорить, кто-то потащил его под воду. — Злые духи черной воды, — успел крикнуть он, — молись за мою душу! — И исчез. Вместо него на поверхность озера вынырнуло морское чудовище. Серна окаменела…

У чудовища была голова человека.

Утащив под воду Псалома, оно вынырнуло и взмолилось жалобно, слова его были еле слышны. На озере начиналась буря.

— Спасите меня, я не дьявол. За мной охотятся!

На этих словах вынырнул Псалом и не поверил своим глазам. Перед ним в пучине черных вод барахтался Филипп.

— Молодой хозяин!? — произнес Псалом в удивлении и чуть снова не захлебнулся. — Серна! — завопил он радостно. — Это мистер Робийяр-младший. Что вы делаете в такой поздний час в этом сосуде с водой, который, кажется, собирается закипеть?

Ветер поднимал уже нешуточные волны. Захлебываясь, Филипп прокричал:

— За мной охотятся, меня хотят убить, спасите!

— Я тоже спасаюсь, — негр радостно хохотал. Волны периодически покрывали бедного Филиппа с головой. На плотике моя жена, мистер Филипп. — Псалом радостно указал на женщину с веслом.

Но парень уже этого не услышал. Его накрыл очередной вал и он, захлебнувшись, скрылся под водой. Серна очнулась от внезапного появления гостя и закричала:

— Он утонет! Псалом! Ныряй за ним!

Псалом, которому после того, как чудовище оказалось человеком, стало уже все нипочем. Крик Серны вывел его из эйфорического состояния. Он нырнул за юношей, пытаясь в мутной глуби отыскать взглядом бывшего господина.

Филипп был уже довольно глубоко. Его тело безжизненно опускалось на самое дно, волосы на его голове шевелились, как у Медузы Горгоны. Негр устремился за парнем и с трудом поймал в растопыренную пятерню господскую шевелюру.

Утопленник был в его руках. Псалом рванулся наверх. Парень выпустил пузыри.

— Успел, — промычал Псалом, выныривая с Филиппом на поверхность озера. Серна схватила парня за руки и втащила на плот. Юноша находился без сознания.

Серна критически оглядела его бездыханную грудь. По видимому, сам в себя он уже прийти не мог. На плотик взобрался Псалом. Он обратил внимание на то, что новый гость помешал их занятиям.

— Эй, Серна, — распорядился он, — оденься, пока парень без сознания.

Нагая женщина презрительно смерила его взглядом, в этом состоянии она была великолепна.

— Лучше оденься сам. А мне не указывай как надо мужчину приводить в чувство.

Роскошная негритянка склонилась над Филиппом и стала делать ему искусственное дыхание. Губы в губы. Что-то дрогнуло в лице у юноши.

— Эллин, — простонал он. — Я в раю?

— Слышишь, очнулся. Нужно повторить, — подпрыгнул на плоту Псалом, изумленный столь стремительным возвращением к жизни.

— Сама знаю, что дальше делать, — притворно рассердилась Серна, — иди в шалаш и не мешай — распорядилась она. И снова прильнула губами к губам юноши.

Тело Филиппа машинально обвило ее стан руками, изогнулось дугой, запрокинуло голову.

— Еще… — простонал Филипп.

— Я не Эллин, — ответила черная женщина.

Филипп испуганно открыл глаза, выбираясь из полуобморочного состояния.

— А кто вы?

— Морская фея, — улыбнулась Серна.

— Видно, вы не меня первого спасаете. У вас есть опыт обращения с мужчинами, с белыми мужчинами, — сказал, не совсем понимая, где находится, Филипп и попробовал сесть. — Так кто же вы?

— Я экономка мистера Батлера, а это мой муж Псалом. Вы находитесь на озере, которое принадлежит ему. Мы вас спасли.

Псалом поперхнулся и протестующе завопил:

— Не ври! Ты не экономка мистера Батлера.

Муж и жена забыли о спасенном и пустились в смешную перебранку. Филипп лежал на плоту и счастливо улыбался. Он был спасен.

На берегу их встречал разгневанный неведением мистер Батлер. Крики, которые донеслись до него, были воплями о помощи. Он сгорал от нетерпения, пытаясь вмешаться в происходящее в полумиле от него…

…А в имении “Страшный Суд” в спальне старшей дочери Робийяр, нянька Ду, склонясь над Эллин, лежащей под тремя одеялами, пробовала напоить ее горячим отваром. Девушку мучил страшнейший озноб, она ни с кем не могла разговаривать. В ее глазах стоял окровавленный Филипп…

…Чарльз Батлер помог сойти на берег здоровому племяннику Робийяра.

— С прибытием, — торжественно изрек Батлер. Он с благодарностью посмотрел на Псалома и его супругу. — Вам, спасатели, спасибо. Я, пожалуй, как-нибудь на досуге напишу книгу “О пользе любви на прогулках на озере”. Занятная должна быть вещица. Псалом, ты свободен, — закончил он резко. — Серна, молодой человек в твоем ведении.

Черного мужа такая ситуация не устроила, но приказ хозяина был однозначен…

…Наконец, Эллин почувствовала спасительное головокружение, которое предвещало скорый сон. Образ страдающего Филиппа стал меркнуть.

Она увидела рядом с собой целого и невредимого возлюбленного. И позвала его.

Нянька Ду, ожидавшая словечка от своей любимой девочки, услышала слово: “Воды!”

Нянька бросилась за стаканом, а когда вернулась, застала крепко спящую Эллин. На ее устах играла улыбка.

Нянька знала все о происшедшем в приозерной сторожке. Знала она и о чувстве Эллин.

“Вот дура-то, — подумала старая Ду. — У нее чуть жениха не убили, а она радуется”.

Нянька села рядом со своей девочкой и заснула, хотя Пьер Робийяр наказал не спускать глаз со своей дочери, будто она была его падчерицей или служанкой.

Обращение с ней было учреждено не отцовское. Палаческое.

…А за завтраком, в гостиной, Пьер Робийяр сообщил Эллин результат ночной облавы. Взгляд его был страдальческим, но выражал непреклонную решимость следовать своим планам до конца. На шее Пьера был туго затянут черный галстук. Лицо его было багровым.

— Галстук ослабьте, — потребовала нянька Ду.

Пьер приказал заткнуться.

Глупая негритянка не догадалась, что галстук был ни при чем.

Лицо было красным от слез, которые Пьер проливал ночью, обдумывая свои дальнейшие перспективы.

Получалось, что юношу, его родного Филиппа, надо было убить, если он не поймет, что за страшная тайна сковывает уста Пьера. А рассказать ему самому у Пьера не было возможности…

…Робийяр сухо начал докладывать Эллин, что он предпринял прошедшей ночью. Несчастная девушка сидела перед ним белая как мел. Робийяр, в коричневом сюртуке, возвышался за круглым столом, крытым белоснежной скатертью, как профессор медицины, рассказывающий пациенту, что болезнь неизлечима.

Посланные за Филиппом охотники сумели ранить человека, выпрыгнувшего из окна сторожки в озеро. Его выследили на пустынном берегу маленькой речки, соединяющей два водоема. Эллин вздрогнула. Она вспомнила видения окровавленного Филиппа. Робийяр это заметил.

— Преступнику удалось опять скрыться, — сказал он. — Но рана его оказалась очень серьезной. Крови, было много. По всей видимости, он мог даже умереть от ее потери.

Эллин почувствовала, что теряет сознание. На лезвии широкого ножа, который она держала в левой руке, отражалась кривляющаяся фигура отца.

— А если нет, думаю, через день-два он где-нибудь объявится, и тогда его уж схватят наверняка, — закончил жестокий старик.

Эллин потрясенно отложила столовые приборы в сторону. Вчера ночью ангелы убрали с неба луну, сегодня днем они спрятали солнце. Эллин заплакала и выбежала из-за стола, не испросив разрешения.

Пьер Робийяр остался за столом один с двумя младшими девочками. Взгляд его не подымался от тарелки с дымящимся маисом. Но не от стыда, как думали младшие дочери. От предательских слез, что навернулись на его глаза.

Эллин наверху плакала в объятиях няньки Ду. Пытаясь ее утешить, та рассказала, что пострадала не только одна девушка.

С ужасом в глазах выслушала она о смерти старого Эванджелиста, и тут с нею случилась истерика, каких еще никогда не видела даже опытная нянюшка.

Эллин проклинала себя и отца. Она билась головой о стену, царапала лицо ногтями и просила ее убить.

Девушку пришлось связать. Вызвали доктора Мида. Он не на шутку испугался, увидев больную, и велел немедленно оставить девушку в покое, если ее специально не хотят убить.

— Вы можете лишиться дочери, мистер Робийяр, — предупредил он этого дикого человека.

Робийяр посмотрел на него безумными глазами. “Я, кажется, прокляну тот день, когда я женился на Сьюлин”, — подумал он и ничего не возразил доктору. Он почти бегом поднялся к себе в кабинет. И стоя среди своих огромных шкафов, наполненных книгами по воспитанию, восхвалению человеческого добра и разума, понял, что просто растоптал свою старость. О, если бы только мог прознать о его тайне милый мальчик Филипп, его племянник, он бы тогда простил Пьера. Он бы ужаснулся: на какую муку обрек его дядю Господь Бог. Страшнее нельзя было придумать.

Пьер подошел к зеркалу. Хищным взглядом впился в отражение ненавистного ему человека. За эту ночь он стал совсем седой. Поднял кулак и изо всей силы ударил по зеркалу. Он хотел убить того человека, который отражался в безмолвном стекле, но не мог. Страшная тайна оберегала его жизнь на этой земле.

Филипп в доме Батлера

Его неожиданное изгнание из родного дома обернулось не менее неожиданным приютом. Но что-то в этом приюте было таинственное, о чем слуги знать не могли. И Серна первой почувствовала эту тайну. Она ее ощутила кожей. Этот дар Серна получила от своих индейских предков, женская половина которых была жрицами в племенах исконных хозяев той земли, на которой потом обосновались белые поселенцы Юга.

Во времена Скарлетт О’Хары память об индейских тропах почти целиком выветрилась из сознания белых властителей Южных земель. Их исконными обитателями казались негры. Но это было не так, и таинственный пророческий дар Серны напоминал об этом.

Экономка видела: как Батлер смотрит на Филиппа, как утром будит его, вечером провожает ко сну — Серна поняла, что ее любимый мистер Чарльз, что-то задумал насчет пленника, которому оказал прием, как почетному гостю.

Филипп зажил бездельником.

Ему оказывали такие услуги, которые оказывают лишь восточным принцам, в их помешанных на неге государствах: каждый вечер к Филиппу приходила Серна; заставляла ложиться на живот, массировала спину, руки, шею; умащивала благовониями, словно иудейского патриарха. В такие минуты Филипп старался думать только об Эллин, чтобы сознание не захватила притягательная сила, исходящая от женщины.

Днем Филипп катался на лошадях, играл в серсо с Псаломом — вел себя, как пятилетний ребенок. Эти радости ему дарил Чарльз Батлер. Филипп не знал, как благодарить своего нового друга.

В жизни Батлера с приездом молодого человека тоже произошли значительные изменения. Он перестал звать по ночам Серну: Батлер не хотел шокировать юное сознание гостя своими вольностями, а Серна недоумевала: почему она перестала быть нужна?

Днем Батлер сидел в кабинете: один, или запершись с Филиппом — что-то ему рассказывал, о чем-то выпытывал. Филипп всегда выходил после бесед сконфуженный, бродил по дубовой рощице, что раскинулась недалеко от имения и тайного присмотра за собой никогда не замечал, а Батлер с упорством охотничьего пса за ним шпионил…

…На исходе второго дня пребывания в доме Батлера Филипп сидел в своей спальне и смотрел в окно. Вечерний свет делал мир за окном грустным и трагичным. Юноша мечтал о встрече с возлюбленной, а в это время, в двадцати милях от него, в имении Робийяра “Страшный Суд”, доктор Мид, в очередной раз вызванный к Эллин, боролся с ее бредом: несчастная девочка пыталась дотянуться до окровавленного Филиппа и перевязать ему раны…

…Если бы в этот миг кто-нибудь посмотрел из окон дома Батлера на дубовую рощу, то заметил бы Серну, гулявшую по опушке. Она раздумывала над таинственной заботой Батлера о Филиппе — ей было жаль бедного мальчика: он не видел многого из того, что замечала Серна…

…А в это время Батлер сидел у себя в кабинете и читал книгу.

Филипп находился наверху, в спальне, отгороженный своими думами от всего мира: уже два дня подряд ему снилась Эллин. Филипп бессмысленно посмотрел в окно и стал напевать песенку, которую однажды пел Эллин, идя с нею рука об руку. В ту минуту девочка склонила к его плечу свою хорошенькую головку с кудряшками, и Филипп почувствовал такую щемящую нежность в своем сердце… Вдруг, Филиппу показалось, что у дубовой рощи, он видит силуэт Эллин. Юноша потер глаза…

…Не смея верить своему счастью, он выскочил в коридор. Рабы недавно окончили уборку дома, Чарльз Батлер приказывал особенно внимательно следить за чистотой.

Пол коридора, ведущего в спальню юноши был надраен со старанием, ступени лестницы с третьего этажа — навощены и блестели, как зеркальная гладь.

Юноша выскочил в коридор, бросился по лестнице вниз. Предательские половицы отражали лучи заходящего солнца. “Как будто лед”, — подумал юноша, поскользнулся и со всего маху ударился головой о ступени; вскрикнул: “Эллин!”, — и потерял сознание…

На крик молодого человека сбежались слуги, выскочил из кабинета испуганный Батлер, велел немедленно уложить Филиппа в кровать и… остановился в нерешительности.

Ситуация ужасно осложнялась тем, что нужен был доктор, а кроме Мида, в их краях никого не было. Но доктор лечил Робийяров и пригласить его к Филиппу значило выдать Пьеру местонахождение изгнанника.

Батлер бросился к себе. Когда он нервничал, он мерил кабинет шагами и разговаривал со своим отражением. Это ему помогало.

Сейчас он поступил так же: носился по комнате и спрашивал у зеркала:

— Чарльз, что делать?

…В этот момент вернулась в дом Серна, узнала о случившемся и поднялась к Батлеру. Ее не впустили. Экономка прильнула к замочной скважине: способ размышлений Батлера ее позабавил. Серна хохотнула, Батлер остановился у зеркала и сказал с упреком:

— Чарльз, не будь дураком, вызови доктора. У Филиппа, по-видимому, — сотрясение мозга.

Через два часа Батлеру доложили, что юноша пришел в себя, порывался встать с кровати, бежать в дубовую рощу, и его тут же стошнило. Сотрясение осложнилось бредом, а это мешало планам Батлера.

Батлер поднялся к юноше и очень внимательно выспросил что и где у него болит, рассмотрел внимательно рану на лбу, а потом вдруг распорядился ехать за доктором Мидом.

Серна удивленно заметила, что Филиппа нельзя показывать Миду. Батлер в ответ наорал на нее и велел прислать к нему Псалома.

Пришел Псалом.

Батлер посмотрел на него, дал в руки деревянную линейку и попросил ударить по лбу. Псалом опешил, и сказал, что не понимает приказа хозяина.

Батлер торопливо ему сказал:

— Сейчас я тебе все объясню.

Взял чернила, ощупал пальцами свой лоб и нарисовал на нем крест.

— Ударь точно по крестику, — велел он.

Пятнадцать минут Псалом отнекивался, пока Батлер не пригрозил ему побоями.

Псалом сник, набрался духу и ударил от всей души!

На лбу Батлера моментально выросла красная шишка. Батлер удовлетворенно оглядел себя в зеркало и ушел в спальню.

А утром приехал доктор Мид.

В спальне, умирающим голосом Батлер рассказал доктору, как вчера вечером поскользнулся на верхней ступеньке лестницы и скатился вниз. Батлер рассказал все симптомы: как именно его тошнит, в каком месте болит, когда ему хочется есть и закончил вопросом, что делать?

Доктор внимательно осмотрел Батлера и сказал:

— У вас сильнейшее сотрясение мозга, но по вашему состоянию этого не скажешь. Вы — уникум, мистер Батлер, ваш организм снаружи не показывает того, что происходит внутри. Будь на вашем месте кто-то другой, и отсчитай он головой ступеньки лестницы, как это сделали вы, не лежал бы он сейчас с таким видом. Вам я ничего не пропишу, а посоветую только покой и хорошее питание.

— Доктор, а если бы на моем месте был кто-то другой. Что бы вы посоветовали ему?

Доктор удивился:

— Зачем вам, мистер Чарльз, забивать себе голову медицинской чепухой. Вы что, собираетесь практиковать?

Батлер умирающим голосом ответил: сегодня ночью ему приснилось, будто его племянник, который живет на Севере Штатов, получил сотрясение мозга, как и Батлер. Это — вещий сон, и Батлеру необходимо посоветовать племяннику что-то очень дельное, дабы он выздоровел.

Доктор Мид заметил, что Батлеровы советы совершенно излишни, потому что пока письмо дойдет, его племянник уже будет либо здоров, либо мертв, смотря от степени удара, потому и советы доктора окажутся ни к чему.

Батлер с серьезным видом возразил, что если племянник приснится еще раз, он может ему подсказать, что делать. Племянник — обязательный, проснется и все выполнит.

Доктор обернулся к Серне, стоящей у изголовья кровати с немым вопросом: не сумасшедший ли ее хозяин?

Странный способ связи, заменяющий письма, потряс доктора. Серна неопределенно пожала плечами.

Батлер умоляюще обхватил доктора за талию и прошептал чувственным голосом:

— Доктор, умоляю, скажите мне, что делать с симптомами, а не с железным здоровьем? Я обязан поделиться знанием с племянником.

Доктор, чувствуя себя неловко от того, что Батлер обнимает его за талию: диафрагме трудно расшириться, чтобы голос прозвучал солидно, фальцетом ответил, что знал. Ситуация усугублялась тем, что за происходящим кто-то подсматривал в замочную скважину.

Батлер одарил доктора нежным взглядом, и тот — покраснел. Он был очень неопытный в общении с такими пациентами.

Из спальни Батлера доктор вывалился и тут же, за дверью, слабым голосом высказал Серне подозрения насчет умственного состояния ее хозяина. Серна недоуменно пожала плечами и ответила, что если племянник Батлера приснится ей, она ему тоже сообщит советы, которые подсказал доктор. Доктор испугался, что дом нездоров в целом.

Он уже почти спустился вниз, когда на последних ступеньках лестницы его настиг Батлер, прекрасно одетый, в дорожном костюме, с розовыми щеками:

— Доктор, я только что узнал у него еще об одном симптоме!

Доктор на три дюйма подпрыгнул в воздух и ударился бы головой о притолоку, если бы его не подхватила Серна.

— У кого узнали? — тихо спросил он.

— Да у племянника, — заорал Батлер. — Как только вы ушли, я заснул, и он мне тут же приснился. Он сказал, что слышал все, и дополнил свое состояние новым симптомом, о котором просил сообщить вам. Речь идет о боли в неожиданном месте. Серна, закрой уши, я скажу доктору, в каком.

Чарльз наклонился к доктору и прошептал ему что-то на ухо. Доктор густо покраснел.

— Этого не может быть, при сотрясении мозга, — заявил он, бледнея. — При сотрясении мозга ТАМ — не болит.

Батлер был упрям.

— Ну доктор, а если это действительно так. Скажите, что делать?

Доктор в страхе прописал мазь, рецепт которой помнил со времен своей молодости, когда болел аналогично, и попытался ускользнуть от Батлера.

Серна еле сдерживала смех.

Доктор Мид вылетел из имения, как из огня. На его прощальное замечание о том, что Батлеру необходимо лежать, Чарльз грустно ответил, что племяннику стало намного лучше.

Когда доктор уехал, в доме Батлера раздался такой гомерический хохот, какого не было со времен основания этого поместья.

…А Филипп в это время лежал в спальне и плакал. Он хотел видеть свою Эллин. Он хотел, чтобы она прикоснулась к нему и успокоила. Ее присутствие рождало в нем силу.

Семейство Бибисер и его тайны. Слепая девушка

Временами Батлер отправлялся в Милуоки — к своему знакомому мистеру Бибисеру, чрезвычайно отвратительному человечку, самому главному сплетнику Саванны, у которого в Милуоки был загородный дом. У Чарльза с Бибисером были какие-то дела. Серна часто спрашивала себя: какие дела могут быть у настоящего джентльмена и у сплетника? И не находила ответа.

Бибисер вроде бы был богат. Но Батлер утверждал обратное. Богат был брат мистера Бибисера — Дар, который нелепо погиб в год смерти сестры Пьера Робийяра.

Дар Бибисер сгорел в собственном доме вместе со своей женой, которая лежала на смертном одре.

У них осталась дочь Роз, которая тоже пострадала от пожара. На нее упала горящая балка, и девушка ослепла. Врачи сказали, что зрение может вернуться, а может и нет. Врачи считали слепоту Роз в немалой степени следствием психической травмы. Зрение могло вернуться к девушке в результате шока, подобного тому, что она уже испытала во время пожара отцовского дома.

Роз Бибисер была чрезвычайно умная особа. Значительно умнее своего отца, пригласившего к себе в первую ночь после смерти супруги, любовницу. Бог наказал его за это.

Его брат — Мартин Бибисер — который приютил его дочь, был таинственным конфидентом Батлера, к которому мистер Чарльз стал особенно часто наведываться с появлением Филиппа в его доме.

Людям, которые его в этом укоряли, Батлер говорил, что ему неприятен Бибисер, но могут быть полезны знания, которыми он обладает.

Бабка Бибисера в свое время была гадалкой и обслуживала уважаемых дам города. Знала все сплетни и слухи аж еще с основания Саванны. История ее предков была занимательна. Говорили, что они были евреями — потомственными учителями у детей английской знати. За это они получили прозвище “бэбиситер — сиделка”, с течением времени это прозвище превратилось в фамилию Бибисер.

Эти Бибисеры задумали попытать своего счастья на Юге американских Штатов. Они были гадателями, учителями, шарлатанами, но с течением времени все же сумели разбогатеть и стали плантаторами и людьми приличного общества.

Батлер ездил к Бибисеру скоротать время и наслушаться гадостей об уважаемых людях Саванны. Их истории его чрезвычайно веселили.

Часто он возвращался от Бибисера пьяный. Или даже не пьяный, а обкурившийся зелья и нажевавшийся листьев коки.

Со времени появления Филиппа у него не было ни одной встречи с Серной. Только встречи с Бибисером и его сумасшедшей племянницей. Серна слышала, что была она красивой девушкой.

Однажды Батлер услышал историю, что после того, как Роз оказалась в доме Мартина, он, пользуясь слепотой девушки, попытался ее обесчестить.

Батлеру рассказали все без подробностей, однако он был ошеломлен.

Истинная же история Роз Бибисер была страшнее.

Однажды вечером Батлер поехал к Бибисеру. Приехал он назад чрезвычайно возбужденный. Серна подумала, что он был с Роз.

Служанка отвела его в спальню. Хозяин еле волочил ноги. Серна уложила его спать и забрала дорожный костюм Батлера — почистить. Чистка началась с карманов: Серна внимательно осмотрела содержимое каждого из них.

Никаких примет общения с женщиной не было. Ни длинного волоса, ни приятного запаха. Серна вычистила пиджак и повесила его в шкаф. Она не заглянула в потайной карман. А зря. В нагрудном карманчике лежало письмо.

Это был конвертик, надписанный женской рукой. То, что в нем могла прочитать Серна, повергло бы ее в шок.

Письмо было адресовано ей.

Писать и читать она умела.

Письмо было писано племянницей Бибисера — Розалин.

Роз рассчитывала, что Серна с недоумением прочтет это письмо.

В первых строках письма Роз умоляла Серну ничего не сообщать Батлеру, иначе доставка писем автоматически бы прекратилась.

Батлер должен был стать почтовым голубем помимо своей воли…

История любви и жизни Роз

…Все началось с вечной тьмы перед глазами. С недавних пор к Бибисеру стал приезжать Батлер. Слепая девушка, жившая в одиночестве и тоске, развлекалась тем, что подслушивала тайны своего дяди. Надо учесть, что женщина — это прирожденное устройство для подслушивания и подглядывания. А Роз страдала от вечного мрака, и потому все, что она подслушивала, заменяло ей книги, которых она не могла читать.

Роз изобрела много способов узнавать то, что от нее скрывали.

Например, Роз велела подавать к столу Бибисера и Батлера чай с дурманящими травами. Оба джентльмена об этом не знали. И незаметно для себя начинали выбалтывать тайные вещи, о чем сами и забывали. А Роз — все запоминала.

Именно таким способом Роз узнала о существовании Филиппа, о том, что Батлер живет со своей рабыней и о том, что она безумно в него влюблена. Все это ей чрезвычайно понравилось и натолкнуло на некоторые мысли.

Для их осуществления Роз решилась на шаг архисмелый и неожиданный. Шансов на удачу у нее было чрезвычайно мало. Она решилась написать Серне письмо и тайком положить записку в карман Батлера. “Авось, — загадала Роз, — моя попытка будет удачной, и Серна, а не Батлер, обнаружит эту бумажку”. Думать так Роз имела все основания. Одурманенный Батлер как-то похвастался Бибисеру, что его экономка в него влюблена до такой степени, что ревнует даже к проституткам. Когда он возвращается из города поздно ночью, она тайком обыскивает его карманы, желая удостовериться, что ее любимый не побывал у других женщин. Роз это запомнила.

Пока мужчины беседовали о своих делах, Роз спрятала в карман Батлера свое послание. Роз понимала, что переписка могла завязаться только в один конец — от нее. Надежно хранить свои бумаги во внутреннем кармане чужого человека можно только тогда, когда этот человек либо мертвецки пьян, либо нажевался листьев коки. В таком состоянии Батлер бывал, возвращаясь от Бибисера. Собственно, она только на это и рассчитывала.

Неожиданно Роз заинтересовалась мистером Филиппом, который находился в гостях у Батлера. Слушая о его похождениях, она вдруг, мечтающая о любви, страстно захотела с ним увидеться.

Оттого, что это было практически невозможно, Роз попробовала ему написать. А вдруг у них что-то получится…

…У Батлера была скверная привычка говорить с самим собой вслух. Как-то, оставшись в комнате, пока Бибисер делал что-то в другой части дома, Батлер, изрядно одурманенный, заговорил с зеркалом:

— Ну что, милый мистер Чарльз, пока болван Бибисер отсутствует, поговорим с вами…

Пьяные откровения Батлера

…Батлер раскачивался в кресле напротив зеркала:

— Ну и как мы будем поступать с Филиппом? Его свадьба с Эллин должна принести мне нефть Робийяра. Это будет платой Филиппа за мои услуги. Пути тут два…

За дверью послышался скрип. Батлер прекратил раскачиваться и посмотрел в замочную скважину. За дверью стояла старуха негритянка. Почти полуголая. Батлер покраснел и сел на место:

— … Либо Пьер умирает и Эллин сама решает все свои проблемы: выходит по влечению сердца замуж за Филиппа. Либо мы обманываем Пьера. Создаем ситуацию, при которой старому Пьеру гораздо выгоднее согласиться на брак, нежели противиться ему…

Батлер на цыпочках подошел к двери, посмотрел в глазок. Старуха ушла.

— … Для этого нужно, чтобы Эллин забеременела.

Батлер посмотрел в окно. На ветке дуба сидел филин. Голубой.

— … Убить Пьера тайно ядом или кинжалом из-за угла — не хочу.

Убить его на дуэли я не могу, потому что мы поклялись не встречаться из-за той мексиканской истории…

Филин ухнул. В окно стукнулась ветка. Батлер заметил, что на подоконнике стоит черная свеча.

— …Хм. Бибисер — чернокнижник? Остается второй путь, который лично мне больше по душе. Я хочу, чтобы старый Пьер видел, как его “Страшный Суд” окажется в моих руках…

Батлер оглянулся. Филин, не мигая, смотрел на него.

— Что за чертовщина у него в доме. Филиппа прячу я. Эллин прячет Робийяр. Бедные голубки не знают, что они — лишь игрушки в наших руках. А все остальное — дело техники…

Батлер с опаской взглянул в окно. Филин молчал. У дуба были почему-то красные листья.

— …Дела-а. Как только два прекрасных чада оказываются наедине, продолжение рода семейства Робийяр запланировано. Весь фокус в том, что это почему-то не нравится дяде. Нужно сделать так, чтобы Филипп остался наедине с Эллин.

Где-нибудь, где Пьер не мог бы их догнать. К примеру, в поезде. Кстати, о цивилизации… Батлер посмотрел на филина. В простенке между окнами висела страшная картина ада. Голландского художника.

— … В городе давно не видели никаких развлечений. А ведь это ужасно старит город. Надо ему помочь. Когда-нибудь история моей борьбы за нефть Робийяра станет достоянием городских кумушек.

Батлер наклонился к зеркалу и поцеловал себя в губы.

— Умница, мистер Чарльз.

Роз услышала чмокающий звук.

— Как вы гениальны, мистер Батлер! — сказал тот же голос. — Только я не знаю, как это все осуществить технически…

В комнату вошел Бибисер. Он был чрезвычайно взволнован.

Страсти Бибисера

— О, Чарльз, я гибну. Моя Роз сведет меня с ума, она хочет замуж. Я не знаю, что делать.

Батлер посмотрел на филина. Ветвь дуба была пуста. Солнце клонилось к закату. Верхушки деревьев были выкрашены в золото.

— Где ей взять жениха?

На горизонте показалось черное облачко.

— Жениха можно взять всегда. — Батлер рассмеялся. — Найти и положить рядом с невестой. В этом мы с тобой похожи, Бибисер.

Бибисер был польщен этим высказыванием.

— О, Чарльз, я всегда считал, что меня недооценивают в этом городе.

— Ты серьезно так считал, Бибисер? — усомнился Батлер.

— Да-да, — со всей горячностью ответил Бибисер. — Я всегда хотел — удивить город.

Тучка приближалась. В раскрытое окно залетела оса.

— Удивить? — Батлер остановился, замер в кресле, как гончая, взявшая след. — Удивить… Ты хочешь удивить город.

— Да-да, — Бибисер уже испугался того жара, с которым Батлер отнесся к его желанию. — Я хотел бы… удивить город…

Следом влетели еще три осы.

— Так ты его удивишь, Бибисер, — сказал Батлер, с восхищением глядя на Бибисера, так что у того закружилась голова.

— Да? А как я это сделаю? — Бибисер, как мышь за сыром, тыкнулся в мышеловку Батлера.

Гудение ос стало довольно значительным.

— Я тебе подскажу, — заверил Батлер и чуть не опустился на колени перед Бибисером. — О, Бибисер, как ты мог до этого додуматься?

— До чего, Чарльз? — глуповато хихикнул Бибисер.

— До гениальной уловки.

— До какой?

— До той, что сказал минуту назад, Бибисер, — Батлер смотрел на Бибисера с немым обожанием. Бибисер засмущался.

В комнате уже летало с десятка два ос.

— А что, разве минуту назад я что-то говорил?

— Ты высказал прелюбопытную, но одновременно и гениальную теорию о том, как ты можешь удивить этот невежественный город.

Насекомые облепили кресло, с которого встал Бибисер.

— Ты не ослышался, Чарльз. — Бибисер с любопытством оглядел комнату, будто в ней в каждом углу находилось по Чарльзу.

— О нет, Бибисер. Я хоть и ветеран Мексиканской войны, но ухо мне не простреливали.

Бибисер стоял спиной к креслу.

— Ты прав. Уши у тебя в порядке, значит, ты слышал, что я говорил минуту назад, — завизжал Бибисер.

Батлер придвинулся вплотную к другу.

— Да! — взревел он. — И клянусь тебе, это было божественно.

Батлер насильно усадил его в кресло.

— М-м-м, — Бибисер застонал. Его лицо стало серым, как ночная рубашка. Гул насекомых в комнате стих.

— Чарльз, — Бибисер медленно поднимался вверх. — Чарльз!

Батлер посмотрел на серую массу, оставшуюся на кресле. Недавно это были осы.

— Да, я трижды твой, — преданно глядя ему в глаза, произнес Батлер.

— Чарльз, — тихо произнес Бибисер, — Чарльз, я забыл то, что сказал минуту назад, — замогильно отчеканил он. — Мне плохо. Что у меня там? Сзади.

— Терпи. Это нервное.

— Ты должен повторить, что я тебе сказал минуту назад в этой комнате. Только прошу тебя, Чарльз, — и взгляд у Бибисера стал самым страстным, каким только мог быть, — прошу тебя, Чарльз, — Бибисер почти касался губами уха Батлера, Батлера от этого поташнивало, — я прошу тебя, не забудь ни-че-го. — Это последнее слово, произнесенное сводящим с ума голосом, было отчеканено в воздухе, словно памятник героям войны за независимость.

— От этого зависит слишком многое в моей судьбе. — И Бибисер вплотную сомкнул свои губы со щекой Батлера.

Батлер заорал. Оса укусила его за ухо.

— Ты друг мне, Чарльз, — произнес с пылом Бибисер. — Теперь между мной и тобой кончены все тайны. Последнюю ты мне расскажешь сейчас. Запомни, Чарльз Батлер, — голос Бибисера стал торжественным, как голос египетского жреца. — Ты услышал в этой комнате страшную тайну. Отдай мне ее назад, и я этого никогда не забуду, друг! — сказал Бибисер с надрывом.

Батлер орал, он думал, что Бибисер полезет с поцелуями.

— Мне всегда говорили, что дружба с тобой опасна…

На ветку дуба снова сел Филин.

— …Ты высмеиваешь буквально каждого своего приятеля и делаешь его дураком в глазах общества. Теперь я убедился, что все это — наветы и зависть общества. Преданнее, благороднее, честнее тебя нет джентльмена на всем Юге. Теперь рассказывай, рассказывай, что я тебе поведал. К делу. — И Бибисер вплотную придвинул свое кресло к креслу Батлера, так что их колени уперлись друг в друга и Батлеру некуда было отступать.

Филин посмотрел на гостя и отчаянно заухал.

Гость что-то горячо зашептал на ухо Бибисеру.

И больше Роз ничего не слышала. Она ушла спать. Она хотела увидеть Филиппа в своем сне, она хотела узнать, как он выглядит. Она мечтала о встрече с ним, но не знала, что это невозможно — Серна не нашла ее письмо. Но записку, в которой сообщалось, что в доме Роз будет некоторое время жить Эллин, прочел Батлер. И понял, что узнал маленькую тайну Робийяра.

Письмо от Роз

В своем письме Роз сообщила Серне романтическую историю, что Филипп связан с нею узами любовных клятв. Одинокая слепая просила Серну, чтобы она напомнила Филиппу о ее существовании. Роз рассчитывала: почему бы влюбленной в Батлера Серне из-за женской солидарности не помочь бедной девушке, от которой прячут любимого в доме Батлера?

Но Роз не знала, что даже получи письмо, Серна бы ничему не поверила, потому что оно было сумасшедшим. И также не знала Роз, что письмо заинтересовало Батлера…

…Батлер закончил горячо шептать что-то на ухо Бибисеру.

— Ах, Чарльз, как красиво вы говорите, — вздохнул Бибисер.

— И вы научитесь, — в глазах Батлера пылал огонь страсти к мыслительному подвигу Бибисера. В воздухе ощущался запах листьев коки, которые жевали два джентльмена…

Все птицы давно улетели. Мужчины сидели в одиночестве…

— Ты же сказал, что хочешь выдать свою племянницу замуж. Я помогу тебе в этом. Я отплачу тебе советом, как получше выдать ее за какого-нибудь дуралея. Ты говорил, что она слепа. Так?

Черная туча уже закрывала полнеба.

— …Вот и прекрасно. Я научу тебя, как заманивать в ловушку доверчивых юнцов, из которых ты выберешь себе жениха для своей племяшки.

Неожиданно туча распалась надвое.

— Батлер, — жалобно сказал Бибисер, — я не знаю, кого завлечь.

— У меня есть на примете один паренек, — сказал Батлер жестко. — О нем потом. Только вот прошу тебя сначала об одной услуге.

Тучу разнесло ветром. Вместо нее в воздухе закружила стая воронов.

Бибисер прогнулся, готовый стелиться у ног обожаемого им Чарльза.

— Я человек скромный, ты это знаешь.

— Да-да, — со страдальческим оттенком закивал головой Бибисер.

— Слава мне не нужна, — совсем как девушка потупился Батлер. — И потом, про меня — будем же с тобой честны, Бибисер, — и в голосе Батлера прозвучало даже нечто совестливое…

Одна из ворон вдруг ударилась в окно. Стекло треснуло.

— …Я пользуюсь не слишком хорошей репутацией у жителей нашего славного города. Это может повредить твоему священному проекту. — Голос Батлера стал надрывным и трагическим. — Я отказываюсь от славы…

Упали первые капли. Ворона как-то уцепилась за карниз.

— …Поэтому прошу тебя, Бибисер, — и голос Батлера стал таким грубым, будто он изображал страшного разбойника, пугающего маленькую девочку, — Бибисер, не говори никому, что в этом деле принимаю участие я. Тебя не поймут.

На ветке дуба показалась кошка.

— Что ты, Чарльз! Про тебя действительно говорят только дурное, — вдруг серьезно сказал Бибисер, так что сам испугался правды вылетевших слов. — Ой, прости меня, дорогой, я не хотел тебя обидеть…

Ворона попробовала взлететь. От ударов ее крыльев стекло в окне пошло трещинами.

Бибисер испугался и заискивающе посмотрел на Батлера. Тот, как девица из пансионата, смиренно развел руками.

— Полноте, Бибисер, каждый несет свой крест. — И опять, как страшный разбойник, добавил: — Ты только не проболтайся, и все…

Стекло треснуло. Один осколок вонзился в ручку кресла.

Бибисер подпрыгнул от страха.

— Ну, я пошел. На днях приду, помогу тебе разделаться с браком твоей слепой племянницы. Ты только сделай так, чтобы жертва не могла вырваться. Застукай ее с поличным. Ну, застань их целующимися что ли… Парень, которого ты застукаешь, будет обязан на ней жениться. Иначе ему каторга за глумление над святой…

Ворона истекала кровью. Брызги долетали до локтя Бибисера.

Бибисер поперхнулся.

— Она слепая, а не святая, Чарльз.

— А, подумаешь, какая разница. Ты можешь обманывать ее, как тебе хочется. Подсунуть урода, а расписать, что это принц, — и Батлер хитрюще посмотрел прямо в правый зрачок Бибисеру…

Биение крыльев птицы становилось слабее. Солнце почти село. Верхушки дерев окрасились в багровые тона.

Бибисер густо покраснел. “Значит, знает, шельмец, что я делал с племянницей”.

— А еще ты можешь выдать ее за каторжника с клеймом, и она ничего не заметит, ха-ха, — и Батлер расхохотался прямо в лицо Бибисеру…

Ворона затихла. Кот приготовился к прыжку на карниз.

— Только такой зять тебя прирежет в один момент, — и Батлер всадил длинный палец в брюхо Бибисеру.

— Ай-яй-яй, Чарльз, я не хочу этого! — завопил Бибисер…

Все окно было в крови. Кот пожирал жертву прямо на карнизе.

— …А ты не в счет, — совершенно опьяневшим от листьев коки голосом проговорил Батлер, — только парень, которого ты не знаешь, и моя ненависть, — эти слова Батлер произнес так тихо, что не услышал их сам, — к этому городу, который в лице мистера Робийяра однажды оскорбил меня, но теперь заплатит по счету.

Два джентльмена вышли из комнаты. Конец диалога проходил уже в темном вестибюле, через который за секунду до того промелькнула чья-то тень: это Роз вложила внутрь накидки Батлера квадратный конвертик…

Сквозь дыру в стекле окровавленный кот вошел в комнату.

…Почта начинала действовать. Наркотические пары завладели сознанием Батлера, он пошатнулся и собрался выйти из дома без накидки.

— Чарльз, твоя попона у меня на вешалке, — вежливо остановил его Бибисер.

— Что? Моя попона? Но я же в домике, который не догонит ни один старый Пьер, — в домике на колесах, — Батлер пьяно захихикал, смотря в непонимающие глаза Бибисера. — Я в экипаже, осел!

— Нет никакого осла в твоей телеге…

Кот уютно устроился в кресле Бибисера.

— Я не про телегу, я про то, что ты осел, — повернувшись к нему спиной, сказал Батлер и завалился в карету ничком. Бибисер заботливо положил на него его накидку.

— Трогай, — скомандовал кучеру Батлер. И его экипаж откатил от белого, выстроенного в колониальном стиле дома Бибисера.

Кот мурлыкал.

С подоконника на третьем этаже соскользнула фигурка и юркнула в постель.

Роз заснула. Ей снилось, что к ней входит Филипп и они вместе бросаются в высокую траву. И их никто больше не видит, и они счастливы.

Бибисер вернулся в кабинет. В комнате было темно.

Глуповато повторяя одну фразу, Мартин пританцовывал, кружась вокруг своего кресла:

— Я вхожу, а они голые. Я им — на каторгу тебя, на каторгу, а он с ней убегает под венец. Вот что значит мой светлый ум.

И Бибисер со всей серьезностью уставился в зеркало, в котором несколько часов назад отражался Чарльз Батлер.

— А я вроде повыше стал, и лицо что-то на Батлерово смахивает, — в недоумении произнес Бибисер. — Надо велеть протереть зеркало.

И отвратительный низенький человечек с безумным хохотом повалился в свое кресло…

…Страшный вопль раздался из кабинета Бибисера. Жуткий. Человек с разодранным до крови лицом вывалился из кабинета. Правая мочка его уха была откушена.

Подлинная история Роз

После смерти своей матери Роз осталась жить с отцом. Мать Роз умерла трагически — отравилась рыбой. Отец не выдержал и одного дня траура. Привел в дом в ту же ночь свою любовницу.

В генах этой семьи, в ее крови было растворено огромное количество похоти. Господь, видимо, за это рассердился на семейство Бибисеров. В ночь, когда к мужу пришла любовница, он — пьяный — поджег собственный дом угольками, выпавшими из курительной трубки и сгорел заживо. Его любовница оказалась более счастливой. Успела прийти в себя до того, как пламя охватило ее платье.

Ее любовник уже корчился в огненных объятиях, а женщина бросилась к окну и смогла выпрыгнуть. На беду это был второй этаж. Но на счастье прямо от стены дома начиналось глубокое озеро. Падшая женщина плавать не умела.

Дом горел очень быстро, так что когда слуги выносили спящую Роз из спальни, ей на голову обрушилась горящая балка, девушка ослепла.

Врачи долго сомневались, будет ли она жить вообще. Как только бедная Роз поняла, что ослепла, к ней явился брат ее отца, Мартин Бибисер, которого она видела очень редко и увидеть больше не могла.

Этот дядя Бибисер интересовался существует ли тайное завещание его брата Дара. Но пока девушка находилась в тяжелом, болезненном состоянии, все судебные дела решено было прекратить.

Мартин Бибисер хотел, чтобы опекуном назначили его. В этом вопросе он оказался находчивее своих соперников. Не успел он забрать племянницу к себе, как приехали дальние родственники со стороны матери. Уцелевшие после пожара слуги заявили, что брат погибшего увез племянницу. Так Роз поселилась в доме дяди.

Она изучила его голос и запах.

А дядя изучил внешний вид Роз. Старому греховоднику, в котором текла кровь Бибисеров, открылись прелести слепой девушки. Влечение росло день ото дня.

Однажды он почувствовал, что готов ворваться в спальню племянницы. Но это грозило каторгой.

Дядя решил действовать хитрее. Он приспособился быть отражением. Мечтой несчастной девушки, в жилах которой текла пламенная кровь Бибисеров. Дядя начал писать письма и подбрасывать их Роз. Письма читала верная Бибисеру рабыня. Роз открылись тайны страсти. Ее воображение было покорено образцами стиля, позаимствованного у Стендаля.

Она полюбила. Наконец, ее возлюбленный пожелал с ней встретиться. Черная служанка, играющая роль дуэньи, повезла Роз в некий дом.

В этом доме, рассказывала служанка, очень высокие потолки и прекрасная столовая. Стены украшают чудные картины европейских мастеров. А окна завешаны наглухо дорогой парчой. Когда раскрывают окна и двери, ветер раздувает парчовые гардины, и кажется, что стены плывут в разные стороны. Сознание Роз нарисовало фантастическую картину.

— Какой он? — спросила она у служанки.

— Высокий, но не очень. С бородой, но с бритой, худощав, но немного располнел. Испанский гранд!

Роз читала о грандах в книгах.

— Я готова к встрече с ним, — сказала она.

— Он сидит рядом с вами, — ответила служанка, встала и удалилась.

Гранд заговорил. Голос у него оказался немного петушиным и картавящим. В то же время странно знакомым. И пахло от него дурно.

— Это гавайский мускус, дорогая, — произнес фальцетом голос сильного немолодого человека с печальными карими глазами и проседью в бороде.

“Ах, бороды нет”, — поправила себя Роз.

И какое имел значение голос, если были крепкие сильные руки, надежная грудь, на которую хотелось склонить голову!

— Дайте вашу руку, — пропела Роз и вытянула пальчики. Они уперлись во что-то пухлое и короткое.

Это были ладошки прекрасного сильного могучего гранда, с проседью, но теперь со сбритой бородой, и сильными руками, с мягкими бабьими ладонями.

— Дорогая моя, не морщитесь, — попросил голосок.

— О-о, не могли бы вы немного помолчать? — голос мешал воплотиться образу, виденному в раскаленном сознании.

— О-о, как вам будет угодно, — ответили ей голосом евнуха.

Роз отдалась своему гранду. Она отпустила его руку. Зачем она, когда есть надежная крепкая грудь, когда есть прекрасные карие глаза с непроходящей в них грустью? Зачем? Главное — не склоняться ему на грудь, потому что тогда кожа щек почувствует, что борода с серебряной проседью сбрита. И лучше не сидеть рядом, потому что — запах.

— Я отсяду от вас в угол, — пропела Роз.

— Вы что-нибудь видите? — испугался евнух.

— Не мешайте мне. — Роз упала точно на оттоманку. Ее чутье помогало ей ориентироваться в мире.

— Сейчас придет гранд, — шептала Роз. — Настоящий.

Роз зажмурилась.

Ах, как это было бы волшебно ощущать его прикосновение! Жаль, что руки у него — бабьи.

Но ведь есть собственные ладони. Роз стала касаться себя руками. Ах, как хорошо ее гладят!

Как хорошо сознавать, что это сильные руки гранда с печальными карими глазами. И с проседью в бороде. Как его руки смелы. Вот что значит настоящий мужчина. О-о, эти руки ласкают ее тело. Нега.

Корсет слишком тугой, гранду с женскими предосторожностями не справиться.

Хорошо. А теперь эти кринолины, закрывающие ноги. Лучше бы турецкие шальвары. Долой кринолины, закрывающие красивые ноги.

Как он неистов.

Да, это настоящий испанский гранд. Рука его ласкает запретное.

Вдохновение от близости двух тел опьяняет. Сейчас Роз закричит. Надо сдержаться.

Крик рвется сам. Кричи, кричи, не сдерживай свою душу. Этот порыв распахнет тебя небесам. “Я хочу видеть его. О-о-тца!”

Крик сблизил небесное и земное. Земное вплыло в сознание. Твердый валик оттоманки давил в спину. Испуганный голос евнуха, что сопровождает гранда.

— Мисс, без крика, прошу вас. У вас все хорошо получается.

— Что получается?

Но гранд молчит. Значит, неважно, что у Роз получается. — Возьмите меня, гранд, — прошептала Роз.

Сильные руки прикоснулись к ней. Их оторвали, когда Роз готова была увидеть отца. Небеса должны скоро распахнуться.

Гранд снова на месте.

Стук в дверь. Пусть бы она была глуха, как и слепа.

Это приближает ее к раю. Зачем она чувствует запахи гниющей рыбы? У евнуха пахнет изо рта.

Что-то еще стягивает кожу.

Сбросить бы с себя эти мирские путы. Вот теперь свободна. Чьи-то глаза шарят по ее телу, она это чувствует. Но это же евнух, Роз не нужны ни глаза, ни обоняние, ни слух. Она видит без этого.

Ее заполняет изнутри незнакомое доселе чувство. О-о, хочется рыдать. “Отец! Ты взял меня и ведешь по лабиринтам своего царства. Я твоя”.

Глаза ее закатились. Дыхание остановилось. Мартин Бибисер подбежал к Роз и дотронулся мизинцем до ее груди. Жжется. И страшно, вдруг она схватит его и прижмет к себе, спросит: “Ну что вы со мной делаете, Бибисер?”

Бибисер отошел обратно в угол, приготовясь смотреть второй акт.

Роз пришла в себя. Оглядела невидящим взором комнату. Пахнуло едчайшим запахом. Что за наказание. Она нагая. Роз позвала служанку.

Никто не пришел.

— Кто здесь? Кто здесь?

Ее вопрос был требовательным. Но изнутри в нем проростала угроза. Евнух приподнялся и стараясь не шуметь, на цыпочках, поковылял к двери, ближе и ближе. Осталось шагов десять. Лишь бы не скрипнул пол. И тут тигрица сорвалась с места. Бросилась к гадкому Бибисеру и одним ударом опрокинула его на пол.

— Кто ты, кто ты? — рычала раненная бесстыдством женщина. — Отвечай, кто ты?

Бибисер отбивался, а женская рука вонзила в бабье личико острые ногти и, елозя по неструганному полу, в бешенстве вопрошала: “Кто ты?”

Бибисер закричал:

— Помогите!

И Роз узнала голос дяди. Все отстранилось от нее, и она потеряла сознание.

Бибисер не знал, что делать. То ли смотреть на девушку, то ли хорохориться перед собой. На лице горели следы от ногтей Роз. Три глубоких борозды тянулись ото лба к подбородку.

“Хоть бы люди не догадались. А что я теперь скажу ей? А мое опекунство?”

Роз пришла в себя. Ее уже привели в порядок. Она нащупала на себе платье. Она все вспомнила и осознала, что сидит рядом с дядей. Они ехали домой. Она почувствовала в своих руках силу и узнала вкус страсти. Она знала, что делать. Железным голосом она произнесла:

— Мартин Бибисер!

Дядя шарахнулся от нее в дальний угол кареты. Девушка, как призрак, поднялась с сиденья.

— Мартин Бибисер, — произнесла она. — Ваш… — переменила обращение, — мой отец оставил тайное завещание. — У Бибисера отвисла челюсть. — В этом завещании есть ваша доля. Нет, не так, — таким же мертвым голосом поправила себя Роз. — Есть доля твоей дочери. Ты не получаешь лично ничего. Ты должен выдать меня замуж. С этим условием ты назначаешься моим опекуном. За то, что ты поможешь мне выйти замуж, мой отец отчисляет твоей дочери немалую сумму на приданое.

Роз прочитала приговор Бибисеру и откинулась на подушки кареты. Отныне она знала, зачем будет жить. Она будет искать своего гранда. А Бибисер, который его прогнал, приведет к ней его сам. Найдет и приведет. И покончим на этом.

С этой минуты для нее началась новая жизнь. Мартин Бибисер подсказал ей уловку. Письма…

Теперь надо было найти того, кто эти письма получит.

Слова превращаются в слухи, слухи — становятся тайнами

У Мартина Бибисера было одно свойство. Он жил сплетнями, как некоторые рачки живут шелухой с туловища крупного водяного животного.

У Бибисера была даже специальная картотека, куда он заносил самые пикантные сведения о жителях города. В этой картотеке хранилась молва, что откладывала свои невидимые яйца в доме отброса человеческого рода.

Эта невидимая дама очнулась однажды в сознании Бибисера и спросила его: а чем ты отличаешься от писателя?

— Ничем, — ответил ей Бибисер.

— Значит, ты такой же важный человек, как и писательское призвание.

— Да, — отвечал ей Бибисер.

Мартин Бибисер понял, что стал уважаемым человеком в городе. Ему казалось, что с ним по-особенному раскланиваются, в спину с уважением шепчутся и обсуждают, во что он был сегодня одет.

Чарльз Батлер с его готовностью к розыгрышам оказался идеальным человеком, способным понять самообманувшийся мозг Бибисера. Он завладел сознанием Бибисера. Так они стали приятелями…

…Батлер приезжал к Бибисеру и слушал все новые и новые сплетни о жителях города. Постепенно в них рождалось чувство гадливости. Оно сначала заполнило Батлера исподволь, Батлер стал ненавидеть людей, среди которых жил.

История, приключившаяся с ним на Мексиканской войне приобрела иное значение. В его сознании Пьер Робийяр вдруг стал жертвой. Сам Батлер оказался невиновным. Он увидел, что соображения чести в том мире, среди которого он жил, не более чем фикция.

И он задумал отомстить этому миру. И орудием его стало то, что было оружием этого мира — молва…

…У Робийяра случилась трагедия.

Да вовсе не трагедия. Просто молва оказала сопротивление подлинному чувству. Пьер Робийяр пая ее жертвой. Он подумал, что молва права.

Батлер задумал ему показать, как он ошибается. И орудием его стал Филипп Робийяр. Мужчина, который остался носить фамилию матери. С его помощью Батлер задумал сокрушить злое перепончатое чудовище…

…Когда Роз послала письма Серне, она думала захватить ее воображение своими страданиями.

На Батлера это не произвело впечатления.

Роз собиралась в фантазиях связать себя и Филиппа. Письма есть доказательства связи. Роз хотела внушить Серне, что была дружна и любила брата Филиппа.

Батлер понял, что Роз знает, что Эллин должна в скором времени переехать в Саванну.

Роз нисколько не заботило, что в ее фантазиях соответствует правде. Батлер поверил силе фантазии.

С тех пор как Роз ослепла, ее поддерживало только чувство к “гранду”.

У Чарльза Батлера был племянник Ретт. Его никогда не видели в Саванне.

С самого младенчества он воспитывался вдали от дяди родители его отдали в закрытый пансион, перед ним маячила военная карьера. Этого было средством спасти племянника от влияния дяди. Собственный отец Ретта никаким авторитетом в глазах сына не пользовался.

Ретт иногда приезжал к дяде погостить в загородное имение под Саванной. Он только вступил в сознательную жизнь, и его истинные черты характера были скрыты под спудом привычек и условностей.

Иногда он приезжал в Саванну и проводил в ней несколько дней. В городе его практически не знали. Вот и все, что было известно о Ретте Батлере.

Батлер знал, что еще будучи зрячей Роз несколько раз встречалась с его племянником по имени Ретт Батлер.

В письме к Серне она расписала, как Ретт Батлер встречался с ней, какие жаркие поцелуи их объединяли и как легко он ее забыл, когда она ослепла. В сознание Серны Роз хотела внести беспокойство за собственную судьбу. Разве не мог поступить так же Чарльз Батлер? Роз хотела, чтобы Серна страдала от ненависти к женщинам, с которыми Батлер проводил свое время. Разве не узнавала она их поближе, чтобы понять их секреты и их суммой привязать Батлера к самой себе навечно?

На это рассчитывала Роз, когда посылала записку Серне, и это узнал Батлер, в хмелю прочитав письмо.

Из всего письма Батлер вынес, что если Эллин будет в Саванне, она может остановиться у Роз.

В Серне половина крови была негритянской, половина — индейской. Негр обо всем забудет, индеец не простит.

Роз рассчитывала, что Серна испытает ненависть к своему хозяину. А потом она узнала, что Филипп влюблен в Эллин. Мужчины все лгуны — так Роз закончила послание Серне. Если Филипп хочет встретиться с Эллин, пусть приходит ко мне в дом. Батлер этому поверил, как поверил тому, что свидания с его племянником у Роз были… За ланчем Батлер спросил Филиппа:

— Молодой человек, а бывали ли вы хоть раз в своей жизни в цирке?

Филипп ответил, что слышал от мамушки Ду, будто это постыдное зрелище. Батлер расхохотался.

— Цирк — это украшение земного шара.

Зрелый мужчина с увлечением рассказывал, как прекрасно все то, что ходит по ниткам, висит вниз головой, поедает тарелки с невиданным аппетитом и при этом издевается над публикой, которая всему этому верит.

Филипп отложил в сторону нож и вилку.

— Зачем вам это, мистер Батлер?

Батлер улыбнулся.

— Большой город должен знать большие развлечения.

От Псалома, который прислуживал за столом, запахло.

Филипп расхохотался.

— Это же не имеет под собой никакой видимой цели. Развлечение ближних? Насколько я вас знаю, вы этого себе не позволяете.

— Ты плохо понял мою философию, — сказал Батлер.

Псалом промахнулся половником мимо тарелки. Суп пролился на брюки Филиппа.

— Тебе больно? — спросил Батлер. — Не сердись на Псалома. Это я приказал. Пойми… твоя боль, да вообще все чувства — это лишь поверхность более скрытых сил. Внешняя цель наших поступков лишь примеряет с обществом. Но истинная причина поступков — нам, мне — неизвестна. Только в отличие от святош, которые нас окружают, я не корчу из себя человека, который верит в то, что он говорит вслух. Все эти понятия о чести и достоинстве — не более, чем фикция. Не они являются двигательной силой человеческих поступков. Пожалуй, только твой идеалист дядя собирается руководствоваться именно этими вещами, и потому попадает в глупейшее положение…

Псалом ушел переодеваться и явился в белых штанах.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Твой дядя страдает от своих идеалов…

Псалом раскрыл поваренную книгу и углубился в чтение.

— Я могу тебе сказать, что твой дядя страдает, изгнав тебя из дома.

— Вы — шутите…

Псалом засмеялся. Он читал рецепт приготовления маиса на речном пару.

— От него все отвернулись. К нему перестали ездить. Это трагично для человека, который в жертву приличиям общества принес собственного племянника. Он не обрел счастья. Разве он сейчас веселится, как этот болван Бибисер? Или к нему едут толпой горожане, вызывая восхищение мужественным поступком мистера Пьера, что изгнал племянника из чрева родного дома? Нет, он сидит как мрачный страж и чахнет, желая защитить свою Эллин от вас. Вы хоть знаете, как он объясняет ваше отсутствие, почему он запрещает вам встречаться? Разве вы не чувствуете, что, отбросив вас, он самого себя отбросил куда как далеко.

— Он несчастлив? — переспросил Филипп.

— Конечно. Филипп, вернитесь к нему, вернитесь, и вы подарите сердцу покой.

— Вернуться?

— Ну да. Над ним сразу перестанут смеяться.

— А что должен принести я в качестве своего покаяния?

— Вы? Да практически ничего — свою любовь к Эллин.

— Вы смеетесь, мистер Батлер. Он в меня стрелял.

— Бросьте. Не обманывайте себя. Вы любите Эллин, и тем не менее Пэтифер считает, что задержись он в своем клубе на три минуты позже, вы бы обрюхатили его жену. Кто-то еще считает, что дай вам волю, и вы нырнете точно в ту кровать, одеяло которой будет вам призывно раскрыто.

— Прекратите! Вы! — лицо Филиппа исказила гримаса боли. — Прекратите, я… — вы представляете, что вы говорите?

Псалом отставил от юноши тарелки.

И тут впервые Филипп почувствовал, что не находит слов. В самом деле ему было все равно с кем спать. Что-то другое привязывало его к Эллин. Что-то другое. И может быть… если Чарльз Батлер помолчал бы минутку, в мозгу Филиппа всплыло то, что привязывало его к Эллин, и он бы это понял и прекратил бы историю.

Но Батлер, не дав ему драгоценного времени, хитро улыбнулся и самым мирным тоном произнес:

— Филипп, простите меня, я просто брал вас на мушку. Я блефовал, мне хотелось дойти до предела вашего чувства. Думаю, что это бесполезно. Я верю в вашу любовь к Эллин и потому предлагаю окончательно исправить положение и перейти к завершению нашей военной баталии между вами и дядей. Вам в самом деле надо мириться. Но только после того, как Эллин будет вашей. Поэтому делайте ее скорее вашей и падайте в ноги дяде. Мол, ждем ребенка, простите, благословите, и к кюре. А потому слушайте меня и вникайте. Я не случайно заговорил с вами про представление. Если вы будете…

Псалома выставили за дверь. Дальнейший разговор остался неизвестен.

Два дома — две крепости

Батлер сидел в одиночестве и вертел бокал с виски. Отраженные лучи солнца пускали “зайчики” в глаза. Батлер думал: “Филипп походит на сумасшедшего. После своего чудесного спасения со дна озера он фразы не сказал, в которой бы не фигурировала Эллин”.

Батлер был в черном сюртуке, черных в серую крапинку рейтузах и мягких коротких сапожках. Стиль его одежды выдавал заядлого наездника. Но в последнее время Батлер забыл свои любимые привычки.

После появления Филиппа Озерное имение стало походить на штаб заговорщиков. Филипп ходил по пятам за Батлером и говорил, что Эллин может не вынести тирании сумасшедшего Робийяра и сама сойдет с ума. Юноша чувствовал душу своей любимой. Батлер мрачно отвечал, что он думает над тем, как помочь несчастной паре.

Как много лет спустя, после поражения Юга, когда повсюду начались беспорядки, связанные с наглостью черных, непосредственно затронувшие Скарлетт О’Хара, мужчины из общества организовали “Ку-клукс-клан”, так сейчас Батлер и Филипп думали, как побороть сумасшедшего Пьера Робийяра, оболгавшего Филиппа.

В это время Филипп, сидя в длинной ночной рубашке перед распятием Христа, говорил, глядя на него:

— Спокойной ночи, моя девочка!

Батлер, в своем кабинете этажом ниже, услышал это сквозь тонкие перегородки и нахмурился. Он достал часы и посмотрел на их бесконечный ход. Секунды уходили — нефть лежала мертвым грузом в земле Робийяра, а Филипп страдал по Эллин. Батлера это раздражало.

Каждое утро, когда Батлер встречал Филиппа за завтраком, тот с видом величайшей тайны рассказывал своему другу свои воспоминания о Эллин. Что думает Эллин, когда встает, и как это соотносится с тем, что она ест за завтраком.

Батлер узнавал интимные обычаи дома и по жизни и взглядам дочери Робийяра судил о том, какой у нее отец.

Батлер понял, что Робийяр — тиран, но несчастный, поставленный жесточайшими обстоятельствами в непереносимые условия. Батлер даже подумал, что Робийяр не по своей воле выгнал племянника из имения. Что-то заставило его это сделать. И это что-то было, по всей видимости, тайной Робийяра.

А тем временем жизнь в имении Робийяров напоминала осадное положение. Пьер понимал, что за первой попыткой Филиппа встретиться с Эллин последует вторая и третья, до тех пор, пока Робийяр не сможет подстрелить своего любимого мальчика, или Филипп не похитит Эллин, либо Эллин не отравится от тоски. Но тайна Робийяра была сильнее самого Пьера. Он не мог позволить пожениться двум молодым людям.

Его заботы о нефти отошли на второй план. Самое важное было узнать, куда делся Филипп.

И не только для того, чтобы поймать его, но и чтобы выручить из беды, если это было необходимо.

А вдруг милый мальчик попал в плен к бандитам. Пьер взмахнул воображаемой саблей, срубая им головы. Или милый Филипп сейчас голодает: Пьер захотел накормить родного мальчика из своих ладоней.

А на людях ему приходилось изображать кровавого деспота и поступать соответствующим образом.

Батлер был недалек от истины, когда говорил Филиппу, что жизнь Робийяра превратилась в сплошной ад. Он перестал принимать гостей, он стал их дичиться, ему казалось, что все смотрят на него с нескрываемым презрением и говорят о его челе, отмеченном Каиновой печатью. Старого Пьера преследовал призрак Филиппа. В каждом ночном скрипе ему чудилось: это Филипп пришел в его дом, чтобы похитить Эллин.

Пьеру снились по ночам огромные звери, что гонятся за ним, и у каждого — голова Филиппа. Одновременно его преследовал образ маленького племянника, который оставлен один у открытого окна и плачет. Пьер стал неврастеником. Доктор Мид прописывал ему пилюли за пилюлями.

Глубокой ночью Пьер проснулся в холодном поту. Его немного тошнило. Он вышел из кабинета и прошелся по спящему дому. Все тихо. Робийяр постоял в темном коридоре, прислушался. В темноте не было видно дорогих полотен, что украшали стены коридора. На них изображались морские сражения, в которых принимал участие французский адмирал — дед Робийяра. Его вздернули на виселице якобинцы. Бабушка смотрела на казнь из окна дедушкиного дома, а в это время ее обнимал любовник, дедушкин друг. Видимо бесчувственность и верность мнению общества — в крови Робийяра.

И все из-за страшной тайны, которая тяготеет над головой старого Пьера.

Эта тайна жжет и мучает старого Робийяра, и может быть, он скоро не выдержит, силы покинут его, и тогда все узнают про семейство Робийяр.

Но пока, силы были, Пьер делает вид, что все идет как надо.

По коридору разносились звуки храпа няньки Ду. “Ну и старуха”, — подумал Пьер.

Он вдруг понял, как надо поступить, чтобы не бояться, что Филипп может похитить Эллин. Чтобы привести план в исполнение, необходимо было только срочно выехать в Саванну.

Кто-то прошлепал по темному длинному коридору. Пьер вздрогнул. Из-за угла на него пристально смотрел шлем воина XIII века, в котором предок Робийяра переплывал пруд, гоняясь за голой пейзанкой, и утонул. Шлем венчал латы, в руках рыцаря был зажат меч. Пьер его вынул. Чьи-то детские ножки спускались по лесенке. Пьер вспомнил приметы: слышать детские шаги — к утопленнику. Звук шагов перешел на галерею второго этажа. Пьер бесшумно попробовал пройти по коридору. Неструганные половицы отчаянно кололи его босые ступни. Каково же ребенку, если это не призрак. Чей же. Сьюлин или Кэролайн? Еще пара шажков, и все стихло. Пьер подождал, пытливо всматриваясь в темноту перед собой. Не видно и не слышно. Ничего. Пьер поперхнулся. Стало трудно дышать. И в то же время звать на помощь опасно: а вдруг злоумышленник окажется ближе, чем помощник? Старому Пьеру с призраками не справиться. Сердце. Пьер бросился к себе в кабинет. Запер задвижку. Пока она скрипела, он не услышал, как в коридоре раздался детский короткий смешок.

В то же время на третьем этаже тихо заскрипела дверь спальни средней дочери — Евлалии. Тот, кто спал в комнате, по-видимому, этого не слышал, ибо был укрыт с головой. Тело под одеялом оставалось неподвижным. На порог спальни проскользнула фигура в черном. Осмотрелась. Взгляд задержался на одеяле. Никто под ним не шелохнулся. Дверь опять пронзительно заскрипела. Фигура вся с головы до ног была закутана в черное. Казалось, она должна была задохнуться. Фигура прислушалась к звукам за дверью. Никаких шагов. Преследователь струсил — в собственном доме. В соседних комнатах, где спали Эллин и ее нянька Ду, скрипа, пожалуй, не слышали.

Жизнь Евлалии была под угрозой.

Фигура бесшумно проскользнула к спящей. Та тоже могла задохнуться, потому что с головой накрылась одеялом. Мрачное существо моментально и решительно сдернуло одеяло. Под ним никого нет. Гора подушек. Таинственный гость облегченно вздыхает. Сбрасывает с себя покрывало и забирается в чужую кровать. Когда его последние перед сном опасения развеиваются, он с головой накрывается одеялом и засыпает.

Но прежде чем заснуть, таинственное существо говорит себе: “Я обязательно помогу Эллин — иначе она умрет от тоски. Кажется, мистер Робийяр что-то придумал. Иногда привычка говорить с самим собой вслух оказывается очень полезной. Он нашел способ разлучить Эллин и Филиппа. Я расскажу об этом бедной девочке, а потом мы узнаем, каким образом”. Последние мысли проносятся в голове ночного существа мимолетно, падая на территорию сна.

Тишина и тьма кромешная поглощают “Страшный Суд” Робийяра. Сам старый Пьер долго не может уснуть и все бормочет:

— Кажется, я нашел выход, но для этого я завтра должен оставить свой дом. И сделать это надо как можно тише.

Потекли ночные часы. Первые лучи солнца позолотили крышу дома Робийяра, заглянули во все спальни. Эллин спала неспокойно, младшая сестричка Полин видела какие-то свои детские сны, а вот в спальне Евлалии лучи солнца высветили голову таинственного существа, которое забралось в постель девушки. Конечно, это она, Евлалия. Она шпионит по всему дому за своим отцом и пытается узнать его тайны. Каждую секунду она подозревает, что в ее отсутствие к ней в комнату заберутся настоящие разбойники, и устроят в ее кровати засаду. Этого она боится. Когда страх оставляет ее — она спит. Мертвым сном. Но чутким.

Едва первый луч солнца попал ей на закрытые веки, девушка, несмотря на то, что заснула под утро, наморщила носик. Видимо, у нее была какая-то неотложная причина вставать так рано.

Евлалия открыла глаза. С трудом поднялась в постели и потянулась к своей ночной накидке, неосторожно оставленной на стуле. Потом что-то сообразила, засунула ее под подушку и надела легкий светлый шлафрок. Выглянула в окошко и замерла.

Во дворе ее отец разговаривал с конюхом. Евлалия выскользнула из своей спальни и помчалась вниз. Оставаясь невидимой, она слушала весь разговор.

— Аллилуйя, немедленно запрягай мою коляску. Дорога будет дальняя. О том, что я уезжаю, не должна знать ни одна живая душа в доме, особенно дочери, а мисс Эллин — особо. Если от кого-либо услышишь вопросы по поводу моего отсутствия, отвечай: вы что, не знали, мистер Робийяр занедужил и заперся в своем кабинете — готовится к ночной охране дома. Все понял, Аллилуйя?

Смышленый раб склонился в низком поклоне. Губы его змеила хитрющая улыбочка. Робийяр ее не видел.

— И еще. Все сложные вопросы решай только со старой Ду. Она в курсе. Чуть что — беги к ней. Все. Через пару дней мои дочери уедут отсюда в Саванну — внимательно проследи за их коляской. Они поедут поездом, но до станции пусть едут на Ласточке — она поспокойнее. Если что, не понесет. Я пойду возьму провизию, а ты тут управляйся скорей.

Евлалия юркнула в темные сенцы. Спряталась за тележку. Сапоги Пьера Робийяра прогромыхали где-то рядом с ней, потом раздался скрип лестницы. Евлалия помчалась наверх по параллельному черному ходу. В доме все еще спали.

Робийяр вошел к себе в кабинет. Евлалия через пару секунд прильнула к замочной скважине.

В комнате Робийяра сидела женщина. Угол обзора замочной скважины был очень мал, и Евлалия разглядела только юбку. Робийяр, меряя кабинет взад и вперед, обратился к таинственной собеседнице.

— Да, на тебя вся моя надежда. С Эллин ничего не должно случиться. Что в голове Филиппа — неизвестно. Он может похитить мою девочку в любой момент. Следи за домом в оба. Раздай слугам ружья. При любом появлении неизвестного пусть стреляют. Пусть стреляют, даже если это будет Филипп.

Я отлучусь в Саванну ненадолго. Зачем? Не могу тебе сказать, представь себе, боюсь сглазить. Ты остаешься в доме за мужчину.

— Мне не привыкать, — прогромыхала басом таинственная собеседница.

— В любом случае долго вы здесь не пробудете. Как только я устрою наши дела в Саванне, я вызову вас к себе. В доме бабушки Робийяр Эллин будет надежно спрятана. Пока она здесь — я неспокоен. И потом, Аллилуйя мне сказал, что здешние западные ворота совсем не запираются — я узнал об этом только утром. Злоумышленник может проникнуть через них — никому об этом не говори. Авось обойдется. Мое отсутствие держите в тайне как можно дольше. Исправно носи в кабинет еду и, ты уж не обижайся, съедай все за меня, чтобы слуги ничего не заподозрили и дочери тоже. Для: всех ответ один — болен или отдыхает, зато по ночам не спит, ходит с дозором вокруг имения. Слуги должны верить, что каждый вечер я тайно отправляюсь на коне сторожить дом. А сейчас я не мешкаю. Уезжаю. Аллилуйя заждался. Береги дочерей.

Евлалия стрелой отлетела от замка и бросилась к себе в спальню. Не раздеваясь, юркнула под одеяло и закрыла глаза. За дверью раздались шаги. По поступи Евлалия догадалась — отец.

Шаги зазвучали в коридоре, замерли между спален трех дочерей и двинулись к двери спальни Евлалии. “Господи, не выдай”. Дверь со скрипом отворилась, и шаги приблизились к изголовью. На Евлалию кто-то в упор смотрел. Это был недобрый взгляд — она чувствовала это. Ее мать тоже чувствовала. Когда муж смотрел на нее во сне, она видела кошмары, будто ее сына, которого у ней не было — режут. Она это рассказывала только Евлалии — своей любимице. Сердце готово было выскочить из груди — дыхание не успокаивалось. Отец наклонился над дочерью и дотронулся губами до ее чела.

— Спи спокойно, доченька, — прошептал он, и шаги удалились.

Заскрипела дверь в спальне Эллин.

“В любимые записал и ничего не заметил”, — подумала Евлалия.

Шаги проскрипели в спальню к младшей Полин и, наконец, затихли внизу. Через пару минут раздался приглушенный стук копыт. Евлалия подлетела к окну. Черный мрачный всадник выезжал из поместья “Страшный Суд”. Девушка облегченно вздохнула и вернулась под одеялко. Теплое. Мамой покойницей пахнет. Юная мисс любила запах покойников. Это рисовые веточки так пахнут. В Европе на мертвецов еловые лапки кидают, чтобы не оживали, а на Юге Штатов — рис.

Евлалия немного полежала и на самом деле заснула. Ей снилось, что Пьер Робийяр повесился.

К завтраку ни она, ни Эллин не вышли. Старая Дева зашла к каждой в спальню. Евлалия спала безмятежным сном, а Эллин сидела, уставившись в одну точку. Старая Ду походила вокруг маленькой девушки, повертелась и ушла. За дверью ей послышалось, будто Эллин тихо плачет, нянька Ду воротилась — Эллин сидела в той же позе. Ду помрачнела и вышла. На этот раз хлопнула оконная ставня. Ду подождала. Прошелестели легкие шаги, повисла тишина — Ду перекрестилась и заглянула в спальню. Эллин стояла на подоконнике.

— Доченька моя! — закричала Ду.

Эллин обернулась на крик, дернулась, потеряла равновесие и закачалась на самом краю. Ду подоспела вовремя, оставались считанные доли секунды до падения в пустоту. Ду схватила Эллин под руки и увела в свою спальню. Она заперла в ней Эллин, а сама пошла наверх.

За обедом Евлалия поинтересовалась, где папа.

— Спит, — недовольно буркнула нянька Ду. — Ночью ему работы хватает.

— А где Эллин? — спросила Евлалия.

— У меня — заперта.

— А что случилось?

— Выброситься из окна хотела.

— Бедняжка, может, она просто воздухом подышать надумала?

— И для этого встала на подоконник, чтобы носом не промахнуться?

— Никогда не поверю, что наша Эллин решила сигануть с третьего этажа. С нашей крыши прыгни — ничего, кроме хвоста не сломаешь. Надеюсь, за этот поступок против нее не выдвинуто обвинение судебным прокурором. Где она? Отвечай, нянька, я хочу увидеться с заключенной Эллин Робийяр.

— Господь с тобой, какая же она заключенная? Так просто, ради острастки, заперла я ее у себя в шкафу.

— Как в шкафу?

— В шкафу. Так еще моя мама-покойница поступала, когда я напрокажу.

— Ду! Она ведь не рабыня.

— Рабыня.

— Как это?

— Своих страстей. Раз так, пускай посидит — подумает, как папашу Робийяра расстраивать. Не волнуйтесь, я ей дырки в шкафу сделала — не задохнется.

— Господи, это возмутительно! Вы ей могли сверлом кости повредить.

— Ничего. Не повредила. Пока сверлила сидела как мышь. Тихо. И вообще! Здесь я мужчина, — выпалила нянька Ду. — Мне господин, когда уезжал…

— Что? — Евлалия многозначительно замолчала. — Кто уехал?

Нянька Ду проговорилась.

— М-м-м. Никто. Мне мистер Робийяр, когда засыпал, велел смотреть за Эллин, а если она на себя руки наложит, кто отвечать будет? Пускай сидит в шкафу. Пока не проснется.

— Или вы сейчас меня допускаете к Эллин, или я иду к отцу, чего бы это мне ни стоило.

В воздухе запахло разоблачением. Если Евлалия уйдет в кабинет к Робийяру, ложь няньки Ду откроется.

— Что ты, детонька! Не ходи — не буди. Так и быть, пущу тебя к Эллин. Может, она тебя послушается и сигать в окошко не будет.

— Не будет. Уж я знаю, что ей сказать, чтобы она этого не делала.

Евлалия вышла из-за стола победительницей.

Старая Ду провела ее к себе в спальню, выпустила из шкафа Эллин. Та молча уселась перед сестренкой.

— Ду, оставь нас.

Старая нянька что-то почуяла, но Евлалия не давала поводов к расспросам. Ду вышла, но прилипла к замочной скважине.

Евлалия хищно посмотрела на дверь, достала из волос длиннющую шпильку и подошла к двери. А потом начала медленно просовывать ее в дырочку.

— Если старая Ду будет подсматривать, я ей выколю глаз.

За дверью послышался тихий вскрик и нянькины тяжелые шаги, топающие прочь от двери.

Евлалия зашлась тоненьким детским смехом. Достала из кармашка кусочек воска, какой подарил ей пасечник Таурика, залепила им замочную скважину и бросилась к сестре.

— Элли, дорогая, я знаю, как тебе соединиться с Филиппом. Отец покинул имение — это страшная тайна. Дом никто не охраняет. Ты должна написать записку Филиппу, чтобы он приехал за тобой — я доставлю ее к нему. Где он скрывается?

Надежда окрасила щеки Эллин.

— Я этого не знаю. Мне казалось, что ему помогает кто-то из наших соседей.

— С чего это ты взяла?

— Когда мы с ним последний раз виделись у озера его сопровождал конный негр с очень хорошим выговором. Такие есть только у одного соседа — у Батлера, да и озеро, в которое нырнул Филипп, принадлежит Чарльзу. Так что, если где Филипп и может быть, то у него.

— У нашего злейшего врага?

— Ах, оставь, Евлалия! Мы теперь сами враги всему свету и прежде всего отцу.

— Ты права. Поэтому у меня план. Ты должна написать Филиппу, срочно его предупредить, пусть выручает, тебе осталось жить пару дней.

— Меня хотят убить?

— Да нет! Глупышка. Запереть в доме бабушки Робийяр, откуда тебе не выбраться.

— Я умру без Филиппа.

— Именно потому я и говорю — “осталось жить”. У нас в распоряжении пара дней. Я сегодня же ночью хочу отправиться к Батлеру.

— Но ведь дом охраняется. Тебя не выпустят.

— Это моя забота. Отец сам поможет мне.

— Его же нет, или ты бредишь?

— Сама поймешь скоро брежу или говорю правду.

Еще одна жертва

В это время старая Ду не находила себе места от волнения. Что-то будет? — спрашивала она у себя. У нее трижды падала вилка на пол — дурной знак.

К ужину спустилась только одна Евлалия.

— А что папа, почему он нас не хочет видеть? — капризным тоном осведомилась она.

— Тише, мисс Евлалия. Он отдыхает. У него вечером ночной дозор.

— А что же так слуги шумят. Скажите им, что у папеньки ночной дозор, пусть угомонятся. Пусть поспит, я правильно поняла?

— Да-да.

Евлалия откушала за двоих. А когда вставала, неловко опрокинула поднос с приготовленной для отца едой.

На лице няньки отразилось сомнение, как на это реагировать.

— Мистер Робийяр остался без ужина.

“Сама ведь обед за Робийяра сжирала, я спасла тебя от ужина. Лопнешь ведь”, — подумала Евлалия. И ушла спать.

Скоро пошла наверх и нянька. Лево и Право она наказала стеречь ворота и никого не выпускать.

Знаменитые тупостью близнецы устроились сторожить дом. Они помнили наказ Евлалии: “Смотрите не засните, когда мой отец ночью на дозор выезжать будет.” Пробило полночь. Лево заснул первый. Право клевал носом, но еще держался. Вдруг в конюшне раздалось какое-то шевеление. Братья встрепенулись и с ружьями наперевес устремились к сараю. Факелы в их руках дрожали — ночь выдалась больно жуткая.

В неверном свете огня, который норовил совсем погаснуть, они разглядели мистера Робийяра, который садился на верного Гнедого. Его старый военный мундир бросался в глаза. Старый господин был заметно ослаблен. Он с трудом забрался на коня. Гнедой плохо слушался. Братья переглянулись. Такого еще не бывало.

— Может, колючка под хвост попала, масса Пьер? — робко спросил Право.

Вместо ответа старый Пьер, конь которого доковылял только до двери сарая, обернулся к рабу и огрел его плеткой. И в наказание тут же зашелся в неудержимом кашле — бабьем, повизгивающем.

— Открывай ворота, мерзавец! — сдавленным от гнева фальцетом воскликнул хозяин. Он наконец-то справился с конем.

Раб поежился, братья еще не видели старого Пьера таким злым. Ворота открыли, и мрачная фигура капитана армии Соединенных Штатов выехала за ограду.

Ни говоря больше ни слова, Пьер Робийяр растаял во тьме. Братья зашептали слова молитвы.

Они не видели, что когда Гнедого пустили галопом, у старого Пьера из-под его такой же старой шляпы выбилась длинная каштановая коса. Мужчина с таким украшением держал путь к “Беременному озеру”.

Если бы Лево и Право умели летать по воздуху и перенеслись бы на дорогу, ведущую к Саванне, за много-много миль от их графства, они бы очень удивились, обнаружив на ней мрачного Пьера Робийяра. Он мрачно погонял лошадь, и в голове его раскручивался давешний план. Филипп должен забыть Эллин.

А в это время второй “Пьер Робийяр” — с косой — приближался к имению Чарльза Батлера. В его руке было письмо, которое — попади в руки ее возлюбленного — этим же вечером решило бы все проблемы. Эллин встретилась бы с Филиппом. Маленькая девочка больше бы не дрожала от тоски. Двое молодых людей были бы на пороге счастья. И этого никто не знал, кроме Эллин и “Робийяра” с косой, стучавшегося в ворота дома мистера Батлера. Мистер Батлер в это время ужинал.

На дворе у Батлера было столпотворение. Группа черных карлов разбила свои шатры и предавалась ночным утехам. Кто-то визжал, кто-то изображал из себя свиней — чтобы было жутко человеку несведущему. Прямо на дороге, ведущей к дому, валялся труп младенца. Кто-то из труппы карликов бросил его здесь, когда всех созвали на репетицию. Младенца тащили за руку, а потом также буднично оставили лежать в грязи. Была уже ночь, и только поэтому его никто не находил. Двойник старого Робийяра тоже проехал на лошади мимо и ничего не заметил. А вот что лошадь ничего не почуяла — было удивительно.

В Озерном имении подходил к концу ужин. Батлер доедал своего цыпленка и выражал неудовольствие по поводу своей филантропической деятельности. К нему в имении прибилась бродячая труппа черных карликов. Они разбили свои шатры неподалеку от имения. У дубовой рощи. Это были уроды, что иногда рождались среди черного населения Юга, но не умирали, как белые, а находили свои особые пути примирения с жизнью. Одним из этих путей — было балаганное зрелище. Стыдоба. Такие труппы в количестве одной-двух на все южные штаты кочевали по городам и поселениям молодых графств и показывали свое умение заскорузлым в стандартных развлечениях спиртным и женщинами горожанам. “Балаганщиков” боялись и ценили.

Хозяин карликов через подставных лиц, чтобы не пугать Батлера своим видом упросил того принять их на ночь, а может и дольше. Батлер согласился. Ему самому было любопытно посмотреть на чудо природы.

После ужина Батлер пригласил директора клоунов к себе. Ему было интересно взглянуть на начальника уродцев. Тот согласился прийти, но с помощником. Батлер обрадовался. Ужин подходил к концу, Батлер справлялся с последним рябчиком, которого запекли в улиточном соусе и томатной шкурке.

Покой гастронома прервал Псалом, который просунул голову в дверь. Волосы стояли дыбом.

— Ты научился фокусам, Псалом!

Батлер показалось, что это начало встречи с карликами. Но лицо негра выражало обратное. Не радость и удивление. Страх и трепет.

— Масса, беда.

Портрет на котором была нарисована бабушка Батлера покосился.

— Что такое, раб?

— Пьер Робийяр собственной персоной привязывает свою лошадь к вашей коновязи под окнами дома.

Хмель мигом слетел с Батлера.

— Это невозможно. В моем доме — Филипп.

Но ужас Псалома был беспределен.

— Из-за меня, мистер Батлер. Из-за меня. Ведь это я знаю про нефть. А вы — от меня. Пьер приехал затем, чтобы нас убить.

Батлер пристально посмотрел на Псалома, оценивая степень его умственного потрясения.

— Логично, — сказал он неожиданно. — Но не принимать его нельзя. Батлеры никогда не были трусами. Хотя его дуэль со мной — сейчас некстати. Он мне нужен живым. Но почему не мертвым? — И Батлер дьявольски усмехнулся.

— Псалом!

В ответ мертвая тишина. “Спрятался уже. Успел. Придется самому дверь открывать”.

За порогом кто-то заскребся. “Робко же он начинает”.

— Входите. — Дверь отворилась. На пороге стоял незнакомец с карликом. Нормальный белый человек, со странным лицом, и рядом, уцепившись за локоть — черный лилипут.

— Добрый вечер, мистер, — прохрипел нормальный белый. — Позвольте представиться. Вы нас звали: мистер Галлимар. Директор. А это мой помощник. Вот. Не стесняйся, Снепс, выходи.

Батлер расслабился.

— Господа, вдвойне приятный сюрприз. Рад! Рад! Но не сейчас. У меня чертовски важная встреча. Почти как с чертом. Через пару часиков — с вами. Хорошо?

Две фигуры склонились в почтительном поклоне. “Теперь он войдет без предуведомления”. Надо закрыть. И вернуться к окну. Батлер приготовился к достойной встрече соперника, которого когда-то смертельно оскорбил. Дверь медленно заскрипела. Без объявления получилось. Как в салуне, нехорошо. Батлер повернулся спиной. Увидеть спину врага всегда больно. Хочется метнуть в нее нож, но не получается.

Дверь отворилась и затворилась. Молчание. Батлер оглянулся. На пороге стояла служанка. Что?! Откуда?! Нет — на пороге стояла бе-ла-я жен-щи-на!

— Вы кто? — спросил грозный хозяин почему-то тенором.

— Евлалия Робийяр.

— Кто-о?

— Евлалия Робийяр. А вы мистер Чарльз?

Девушка в костюме капитана армии Соединенных Штатов с толстой косой на плече стояла перед Батлером и мяла в руке платочек.

— А папаша ваш где?

Ее синий мундир контрастировал с белой краской стен и двери. А лицо посетительницы было еще белее краски на обоях.

— Его нет.

— Боится войти?

Девушка была неимоверно худа, пальчики в крови.

— Я приехала одна.

Часы пробили час ночи. Евлалия шарила глазами по комнате, ища следы Филиппа. Спасение двух любящих сердец было близко. Старый Пьер мог проиграть Батлеру — нужна была толика взаимного доверия между ним и дочерью его врага. Но доверия не было. Встретились два непонимающих друг друга человека.

— Мистер Чарльз, не ищите у меня за спиной моего отца. Это я в его мундире стою перед вами — не он. Вам неверно доложили. Посмотрите на меня. Я — не мужчина.

— А-а, хм… Знаете, несколько неожиданно. Ждешь одного — является другая. У вас какие дела?

В это время Филипп сидел наверху в своей спальне. Он не знал, что его кузина внизу у Батлера. Филипп хотел спуститься к Чарльзу за советом. Ему снились плохие сны о Эллин — он хотел искать помощи — Эллин нужна была ему сейчас. Если бы он знал, что от собственного счастья его отделяют только один пролет лестницы в тридцать девять ступеней! Не знал и Батлер, что его планам был бы уготован счастливый финал, если бы он догадался, что перед ним союзница, а не враг.

Филипп в волнении прошелся наверху в спальне. Звуки его шагов отдались внизу в гостиной. Батлер закашлялся. Евлалия могла что-то подозревать — Батлер жил всегда один. Кого же он приютил вдруг, да еще в ту пору, когда исчез племянник соседа-плантатора. Девушка напряженно смотрела на Чарльза, решившего, что визит мисс Робийяр — провокация. Очень хитрая и коварная. Но бесцельная.

— К вашим услугам, мисс, — холодно проронил Чарльз.

Филипп бросился на кровать. Половицы отчаянно заскрипели. Внизу в гостиной Евлалия вздрогнула.

— Моя милая Эллин, где ты? — шептал Филипп. — Услышь меня, мое солнышко. Посмотри в окно — мы увидим с тобой одну луну. Наши взгляды встретятся на ней. Мы возьмемся за руки.

Идти вниз расхотелось. Сияла полная луна. Она дарила ощущение связи с милой девушкой, запертой далеко от Филиппа во враждебном доме.

— А помнишь, как я целовал твои пальчики? — спросил беззвучно Филипп у своего видения.

Оно откликнулось. В имении Робийяра Эллин открыла глаза. Ее спальню также освещала небесная лампа.

— Филипп, я тут, — прошептала девушка. — Мрачный дом, мрачные стены хотят, чтобы я умерла. Посмотри на луну и приди ко мне, любимый, — слеза покатилась по щеке Эллин.

В соседней спальне закряхтела кровать — это верная Ду устроилась сторожить сон воспитанницы. Она была Цербером, она не знала, что несла только зло маленькому существу, что спало и видело в грезах любимого.

— А помнишь, как ты целовал мои пальчики? — тихо спросила Эллин, и слезы ее скатились в ямочку, рожденную улыбкой, которая осветила лицо девушки. — Мы шли с тобой, взявшись за руки, ты назвал меня любимой, а я не поверила. Попросила не шутить, и ты впервые поцеловал меня. Зачем ты меня поцеловал — на беду нам обоим?

Тучи закрыли лампу.

Филипп на своей кровати приподнялся и зашептал-зашептал, не разбирая, что шепчет, уронил голову на подушку и заплакал. Он попытался сдержаться, но душу переполняла скорбь.

— Чего вы ждете, мисс? — разорвал внизу тишину грубый голос Батлера.

Евлалия шмыгнула носиком. Она не находила следов Филиппа в доме.

“Неужели нельзя спросить напрямую: мистер Чарльз, не прячете ли вы у себя в доме Филиппа? Это так просто: раскрыть свое сердце другому, но почему-то нельзя. Как тоскливо в этом доме, если в нем никогда не было Филиппа!”

— Я, собственно, по глупости к вам пришла, — безвольно прошептала девушка. И в уголках ее глаз блеснули слезы.

Если бы Батлера не душил гнев, оттого, что присутствие Филиппа может открыться этой девчонке, которая явилась в его дом шпионить, он не склонил бы своего лица вниз, скрывая маску гнева, и заметил бы две мелькнувшие слезинки. Тогда он понял бы, что девушку привели любовь и тоска, а не хитрость и ненависть.

Сердце старого дуэлянта было глухо к бесхитростным знакам отчаяния беззащитной девочки.

— Мистер Батлер, скажите, у вас в доме не живет наш кузен Филипп? — беззвучно прошептали губы Евлалии.

— Что? Что вы сказали? — подозрительно спросил у девушки-подростка страшный хозяин. — Я не слышу. Говорите громче. Вы глухая и немая? Или ваш папаша научил вас так разговаривать со старшими?

— Не кричите на меня, — еще тише произнесла Евлалии. — Я не могу, когда на меня кричат. Мне было страшно, пока я ехала к вам. Мне надо успокоиться, смилуйтесь.

У сердца бедной самоотверженной сестрички Эллин лежало письмо, которое должно было спасти жизнь обоим влюбленным.

— Я хочу вас… спросить…

— Что? — перебил ее Батлер. — Что вы шепчете? Вам было страшно? Так зачем вы тогда ехали?

Если бы этот громила, который пользовался своей безграничной властью в доме, знал, какого труда и страха стоило бедной маленькой девочке обмануть черных злых рабов, которым было приказано стрелять на малейший шорох в темноту — а она выводила коня негодяя-отца! Если бы этот закоренелый картежник, который похвалялся самообладанием мог представить, какого страшного труда — почти до обморочного состояния — стоило маленькой девушке одеть мужской костюм, сесть на страшного Гнедого, который подпускал к себе только своего хозяина, и маленькой детской ручкой вывести его за ограду и провести через ночь к этому страшному большому дому, который звался Озерным имением! Если бы ЭТО Батлер знал, он бы покраснел, потому что он не совершил и сотой доли того, что сделала маленькая девочка.

Ее лицо было красным не от жары в комнате, оно было расцарапано ветками, что хлестали девушку по лицу, пока она всю дорогу молила тоненьким голоском:

— Филиппчик, родной, пожалуйста, будь в имении Батлера. Я прошу тебя, дорогой Филипп, будь в имении Чарльза Батлера, Я на коленки встану среди этого страшного леса, я в этом лесу на ночь останусь, только будь там, где тебя ищем я и Эллин.

Маленькая Полин тебя об этом просит тоже, она маленькая и сейчас спит — ей нельзя знать наши взрослые тайны. Но в душе она постоянно просит об этом.

— Я никогда тебя не просила так сильно, Господи. Дай Филиппу попасть в имение человека, к которому я еду.

Евлалия как в тумане слышала, что с ней разговаривает Батлер. Она стояла под градом его упреков и не уходила…

…Филипп в это время наверху поднял мокрое лицо от подушки. Казалось, луна светила еще ярче. Ему безумно захотелось пить. Графин с вином стоял в кабинете Батлера. Надо спуститься к нему. Батлер еще не спит. Этот злой человек по ночам никогда не спит, все обдумывает планы. Надо войти, выпить стакан вина, может быть, он сжалится над Филиппом и позволит ему это сделать. Ведь Филиппа держали почти как пленника в доме Батлера.

Имя его не хочется произносить. Маленькая Эллин, наверное, спит и видит сны, как она с Филиппом идет по полям. Филипп ей тогда сказал: “Эллин, а ты знаешь, что это солнце, которое дотрагивается до тебя своими лучами, — мое сердце? Оно такое же большое. И оно любит весь мир. Но этот мир — ты”.

И Эллин вложила свою маленькую ручку в ладонь Филиппа и тихо произнесла: “А этот ветер, который шевелит твои кудри, это — мои слова, обращенные к тебе, любимый”.

— А можно я тебя поцелую? — сказал Филипп, возвращаясь из воспоминаний и обращаясь к луне. — Очень нежно, ты не почувствуешь. Ты спи, любимая. Ты не почувствуешь, как я тебя поглажу, ты только узнаешь это по хорошим снам, что придут к тебе. Но только не просыпайся, тогда мы встретимся. Это совсем не сложно — не просыпаться. Никогда. Мы не разлучимся. Я это тебе обещаю. Помнишь мою клятву? Я ведь сильный. Я ее выполню…

…— Аудиенция окончена. Я устал слушать вашу болтовню, убирайтесь из моего дома, — будто выстрелом в затылок, оборвал поток беззвучных слов Евлалии внизу в гостиной Батлер. Филипп расслышал его резкий голос. Евлалия вздрогнула, как от пощечины.

— Что вы сказали? — спросила она тихо.

— Я сказал вам, что у вас какая-то тяжесть на душе, мне это видно, как днем, но я не ваш отец, чтобы утешать, а потому обратитесь лучше к нему.

— У меня нет отца, — тихо сквозь слезы прошептала Евлалия.

— Он бросил свою дочь, мистер Батлер, — прошептала Евлалия…

…Филипп наверху будто укололся о что-то. Он вскочил с постели. Во рту его пересохло, он хотел броситься вниз хоть к Батлеру, лишь бы кого-нибудь увидеть, кто бы его утешил и сказал вслух:

— Ты увидишь Эллин!

Филипп застонал от сдерживаемых рыданий. Какие-то голоса раздавались снизу из кабинета. У Батлера — гости. Господи, этот суровый бездушный человек даже в такой час не может уделить Филиппу внимания, потому что ему не до него. У него гости. И эту жажду не утолить. Филипп не хотел видеть гостей Батлера — гнусных, уродливых, как Пэтифер или Бибисер.

Юноша сжал ладонями виски и ему почудилось, будто он слышит голосок Эллин — тоненький-тоненький, одинокий, затерянный в пустыне среди воя диких шакалов. Этот голосок доносился из кабинета Батлера. Только не такое желаемое наваждение мог выдержать Филипп. Этого родного голоса не могло быть там. Пьяные морды собутыльников… Чарльза, которые нализались. Нет, Филипп не пойдет к Батлеру, пока он принимает у себя не людей, а рыла. Почему же оттуда доносится этот голосок?

Филипп уронил голову на подушку…

…Евлалия поняла, что ошиблась. Она была не нужна Батлеру со своими просьбами. До Филиппа она не докричалась, и он ничего не услышал и не приехал в этот холодный мрачный дом.

— Что же, мистер Батлер, прощайте, — произнесла бедная девушка.

И тут в сознании бедной Евлалии все помутилось, она услышала голос Филиппа. Он звал: “Эллин! Эллин!”

— Что это?

Батлер тоже услышал это имя. Но он знал, что это не призрак: это Филипп спит наверху, над кабинетом.

— О чем вы, мисс? — холодно спросил он. — У меня во дворе бродячие шарлатаны ночуют. Они вам любые звуки изобразят. Репетируют ночную гиену. Хотите, спустимся вниз, послушаем.

Батлер хищно вытянул вперед черную волосатую руку, чтобы утащить маленькую девочку прочь из кабинета.

— Нет, что вы, — отшатнулась девочка. — Я, пожалуй, поеду. Извините, я сама не знаю, зачем к вам приехала. Так просто. Вы ведь знали Филиппа? Мы каждый вечер ждем, что он явится. Отец покинул имение.

— Не знал я вашего Филиппа, — сурово выговорил девушке Батлер.

— Не знали, — эхом повторила Евлалия, — извините. Он был хороший кузен.

— Почему был? — резко спросил Батлер.

— Потому что сейчас его нет.

— “Нет-нет”, — передразнил Батлер. — Я устал от вас, мисс, и хочу спать. Идите, мисс.

Маленькая девочка представила, что ей надо возвращаться одной через лес. Лес, где нет мягких веточек, а торчат пики, которые выкалывают глаза. Но мистер Батлер гнал. Надо подчиняться. Он — хозяин.

— Я еду, еду. Сейчас. Мне только немного страшно. Может быть, у вас можно дождаться утра? Я даже спать не буду, места не займу. Я на крылечке постою.

— Нельзя, — неумолимо сказал Батлер. — Дом не приспособлен к приему гостей — я кричу во сне и хожу по комнатам.

Евлалия в ужасе попятилась. В сердце теплилась последняя надежда.

— А может, вы мне можете дать провожатого?

Маленькие пальчики сжались в комочек: “Мамочка, мамочка, что на небесах, защити, пусть он не откажет мне”.

Батлер распахнул дверь кабинета, как пасть.

— Вон, милая барышня, — порог, у которого вас дожидается конь.

Евлалия поняла, что не сможет сесть на коня с такого низкого порога. Ее прогнали окончательно.

— У вас не будет подставочки для коня? Мне по росту не достать, — тихо попросила девочка.

— Я не держу подставочек. У меня нет девиц в доме, — равнодушно объяснил ей Батлер.

Евлалия сломала два ноготка, когда садилась на коня в конюшне отца. Под ними запеклась кровь. Всю дорогу девочка не чувствовала боли. Но сейчас маленькие пальчики распухли и почти не слушались.

— Я… хорошо… я сяду сама, — прошептала Евлалия.

Батлер повернулся к ней спиной. Его занимали другие проблемы. Поместье Робийяр осталось без хозяина.

Евлалия взяла в ручки поводья. Оглянулась назад, будто что-то могло изменить этот страшный дом, и дотронулась до коня ладошкой. “Пожалуйста, не сбрасывай меня. Я ведь тогда не встану”…

…Филипп поднял голову — тихое ржание. Он подошел к окну. Прямо под окнами сидел на коне человек в военном мундире. Мундир очень знакомый, но мужчина странный — маленький и трогательный. Филипп подумал, что это первый приличный гость, которого он видел в доме бесчувственного Батлера…

…Евлалия подняла свое личико к луне: что-то шептало ей — оглянись, оглянись. Девушка задрожала, строгий Батлер приказал ей уезжать.

— Я все равно найду тебя, Филипп, — прошептала она.

Гости

…Филипп задернул занавески. За много миль от Филиппа Эллин смежила веки, она хотела увидеть своего Филиппа во сне. А маленькая Евлалия напряженно смотрела в ночь, и мечтала, чтобы злые мрачные карлики, мимо которых ей предстояло проехать, не тронули ее…

…Взгляд ее устремился в темноту, и на дороге она увидела труп младенца. Евлалия закричала тонким жалобным голоском. Испуганная девочка прижалась к шее коня и обратилась к Боженьке за спасением…

…Батлер остался в комнате один. Он не хотел уж никого видеть. Его потревожили снова. Слуга доложил:

— К вам посетители — директор балагана. Говорит, вы приказывали явиться. Они пришли…

…А на тропинке, где лежал младенец, послышались странные шорохи. Большой карлик с громадными ступнями шел по тропе и высматривал что-то во тьме. Глаза его злобно сверкали. Каждую секунду он разевал рот, но вместо слов издавал свист. Его губы были Прошиты суровыми портняжными нитками. Карлик споткнулся о труп. Радостно затоптался на месте. Увидел находку. Ухватил младенчика за ручку и потащил по земле. Всесильный человек требовал их с младенчиком к себе. Они хотели произвести впечатление. Труп был делом их рук — одним из многих. Это был манекен, виртуозно выполненная кукла детского трупика. Карлики этим гордились. Они могли изобразить еще и не то.

Всесильный господин ждал их у себя. Он сидел к ним спиной, утопая в глубоком кресле.

— Мы пришли, сударь, — их было двое, карлик и его хозяин, белый человек с грустными глазами навыкате.

— Хорошо, — произнес голос из кресла. — Садитесь за моей спиной и не старайтесь меня увидеть.

Двое послушно сели.

— О вас рассказывают чудеса.

— Так о нас говорят.

Комнату освещало только пламя камина. На стене застыли тени:

— А можете вы изобразить двух влюбленных?

Тени на стене зашевелились.

— Конечно, сможем.

— И портретного сходства добиться сможете?

Коричневые обои в комнате были мрачны.

Человеку с вытаращенными глазами почудились в узоре обоев черепа.

— Конечно. У нас есть составы и мази, которые меняют пластику лица. Размягчают кости — нужное лицо лепится как бы из глины.

— Мило, мило. А куда вы едете, господа, после меня?

— Мы держим путь в Саванну.

— Ах, в Саванну! А что там будете делать?

— Пригласили выступить.

— А что показываете?

— Изображаем живых и мертвых, разговариваем с духами, рисуем портреты зрителей на живом человеке.

— Всяких живых изображаете?

— Всяких. Хотите вас покажем, дайте только посмотреть.

— Не надо. Мое лицо вам не обязательно. У вас редкий талант?

Большие бронзовые часы с мальчиком, душащим змею, ударили несколько раз.

— В некоторой степени да. Хотите посмотреть на других примерах?

Тени незаметно приблизились к высокому креслу.

— Не откажусь. Близко не подходите.

— Как скажете!

Хозяин махнул карлику. Карлик бросил перед креслом трупик младенца. Батлер вздрогнул. Пламя в камине померкло. Ночь за окном кромешная. Луна спряталась. Шторами окна не закрывали. Кто-то постучал в окно. Тени насторожились.

— Зачем же вы живых убиваете?

— Он не живой. Это сила нашего мастерства.

Стук повторился. Карлик прижался к хозяину.

Это стучали ветки вяза. Человек в кресле сидел неподвижно.

— Изобразите моего слугу — черного, что вел вас сюда.

— Пожалуйста!

Перед креслом выступил карлик с лицом Псалома. На столике перед таинственным незнакомцем лежали пустые скорлупки яиц перепела.

— Довольно. Сходство поразительное. Ваша техника интересна. Я думаю, ей можно удивить и напугать. До смерти.

Тени опять разъединились. Карлик держал руку в кармане пальто своего хозяина.

— Ладно, оставьте ваш адрес, где вас можно найти в Саванне.

— По афишам, сэр!

— … Вы меня успокоили и развеселили. Идите. Утром вам заплатят. Вы как поедете в Саванну?

— На поезде, милорд.

— Я не милорд, я плантатор. А правду про вас говорят, будто вы крадете женщин?

— Крадем? Нет. С нами только те, кто добровольно соглашается на жизнь без собственного лица. Хотя не скрою, к представлению в Саванне нам нужны белые девушки с хорошими манерами. Но мы их не крадем. Мы надеемся на свадьбу с судьбой, которая приведет к нам ее.

— А как вы едете в Саванну? Через Милуоки и Вайоминг?

— Да. Дня через два. Если позволите, мы задержимся в вашей округе.

— Ладно, мне понравилось ваше представление. Идите. С вами расплатятся завтра утром.

Пламя в камине взметнулось вверх. Два человека, низко кланяясь, вышли из комнаты. За дверью их ждал Псалом в ливрее…

…Утром в поместье Робийяра с первыми лучами солнца вернулся хозяин. Лицо его было все в крови. Лево и Право спали. Несчастный маленький мужчина, похожий на молодую девушку, держался рукой за грудь. Гнедой почувствовал родное стойло и взвился на дыбы. Хозяин в мундире капитана армии Соединенных Штатов свалился наземь. Гнедой зашел в стойло. Никто не видел падения.

Капитан нетвердой походкой вошел в сени. Колени его дрожали. Он прямиком прошел к спальне Евлалии и затворил за собой дверь. Эллин соскользнула со своей кровати и проникла в соседнюю комнату.

Человек в форме капитана сидел совершенно обессиленный.

Эллин бросилась к нему.

— Мне всю ночь снилось, что ты сидишь рядом со мной. — На ее щеках были слезы радости. — Ты со спасением? — маленькие ручки Эллин ласкали окровавленное лицо капитана.

— О господи, что с тобой сделали, — судорожно прошептала девушка.

— Филиппа там не было, Эллин, — тонким, но мужественным голоском произнес человек в мундире капитана. — Мистер Батлер принял меня, но Филиппа у него нет, — Евлалия не смогла больше сдерживать слез. — Я не заслуживаю прощения, сестричка, я не помогла тебе, Эллин. Я заслужила страшное наказание.

Письмо выпало из-за корсажа Евлалии. Эллин посмотрела на прямоугольный листок, который еще вчера сулил надежду на встречу двух беззащитных сердец. Ей снился Филипп, который опять звал ее на помощь. Его родное лицо было так близко, что освещало всю землю своим небесным светом.

Квадратик бумаги лежал на полу. Неужели все рухнуло и Эллин увезут отсюда навсегда? Мужество наполнило ее душу: “Я — найду Филиппа. Чего бы мне это ни стоило”. Она не проронила ни слезинки. Окаменела.

— Что с тобой произошло, Евлалия? Рассказывай дальше…

Гости не уходят

— Я не могу. — “Капитан” усталой рукой повел по своим волосам. Из-за ворота мундира вынырнула прекраснейшая толстая коса. Она рассыпалась. Эллин заглянула в лицо самоотверженного спутника ее несчастий. И Эллин не выдержала. Она зарыдала.

— Мы потеряли его, Евлалия. Да? Мы его потеряли?

— Нет. Спасение есть. Оно пришло со мной. Его надо понять и не испугаться. Но ты можешь потерять меня, если я тебе все расскажу.

— Что ты, Евлалия. — Эллин схватилась за последнюю надежду. — Я ничего не испугаюсь. Остальное неважно. — Девушка в черном платье со строго уложенными волосами, будто она не спала вовсе, походила на камень. Изваяние. — Говори. Говори. Я никогда не потеряю тебя. Ты же рядом. Я умею быть благодарной.

— Эллин, Эллин, может, лучше тебе ничего не знать! Я стану тебе ненавистной после своего рассказа.

— Ты не можешь так думать. Ты — моя сестра. Ты можешь мне помочь. Глупенькая.

Евлалия испугалась этих клятв. Она походила на призрак, который каждую секунду может исчезнуть. Если бы кто-нибудь посмотрел в окно этой спальни, он бы заметил столик уставленный двенадцатью свечами. Они горели. В их пламени Евлалия выглядела прозрачной. А Эллин черной.

— Если ты не сможешь воспользоваться моей помощью — я умру. — По настоящему, — отрешенно сказала Евлалия.

— Рассказывай. Ты даришь мне надежду.

— Я расскажу тебе все. Я выехала ночью от Батлера.

— Когда!? Так давно? Ты же давно должна бы доехать.

— Да. Дома я могла оказаться очень скоро.

Девушка замолчала. События минувшей ночи вновь пережились ею как в яви. Время вернулось вспять…

…Маленькая девушка отъехала от крыльца Батлерова дома и направила коня к дубовой роще по дороге, что вела мимо шатров, в которых все затихло. Черные пирамидки, в которых кто-то копошился. Гнедой, взявши сначала в галоп, неожиданно перешел на шаг и остановился. Некоторые шатры светились изнутри. В них горел огонь. Тени отпечатывались на прозрачной материи шатров. Маленькие кривые существа, похоже мужчины и женщины как будто исполняли ритуальный танец: сливались друг с другом воедино, стонали. Там где тени не сливались в невообразимое чудовище, а только двоились можно было различить, что их обладатели — наги. Они с хрюканьем прижимались друг к другу, издавали чмокающие звуки. Евлалия с омерзением подумала, что она видит то, что у нормальных людей зовется таинством. Паукообразные тени вылепили мерзкое животное с четырьмя ногами, руками, но с одним туловищем.

Евлалия вскрикнула и отвернулась. В зеленом шатре рождался ребенок. Евлалия видела как из одной огромной тени вырывалась другая — маленькая, плачущая и орущая. Страшная. Тонкая нить связывала две тени. Большая вытянулась, выпустила из себя тонкий отросток и дотронулась до толстой нити, связывающей двух существ.

— Боже, это пуповина. — Евлалия попыталась пустить Гнедого галопом, но животное застыло как вкопанное.

“Господи, помоги.”

Надо спрыгнуть с коня. На дороге прямо перед ней возник силуэт черного карла.

— Мисс, — обратился он к ней, — загляните ко мне в шатер. Вы должны мне помочь.

— Помочь? — точно эхо отозвалась девушка. Она не могла слезть с коня. Ей не хватило бы сил забраться на него вновь. Карлик ловко зацепил вокруг ее лодыжки шелковый шнур и потянул на себя.

— Слезайте, мисс, слезайте, когда вам старшие приказывают. — Девушка упала на землю. Желтый карл волоком, взявшись за лодыжку потащил ее в шатер.

В шатре был яркий свет свечей и факелов. Другой мир после тьмы. И в нем только голые карлы. Трое толстых с огромными животами и двое как уменьшенные копии мертвых младенцев. Их кожа была разрисована цветной татуировкой. Девушку подтащили к самому толстому карлу. Он был абсолютно наг. Но страшнее всего было то, что был он желтый, как лимон. Его живот напоминал исполинскую голову, на которой точки сосков были глазами. Карлики окружили девушку. Она лежала на земле. Карлы стали привязывать девушку к станку, сбитому из желтого смолистого дерева. Желтый карла стал ползать по девушке. Самый маленький лежал у ее лица и показывал Евлалии свои ручки. На каждой было только по одному пальцу. Ими он нажимал на разные точки тела Евлалии и от них по кругу распространялась немота.

— Нам нужна большая женщина, девочка. Ты нам подходишь. Не упрямься — мы не совершаем насилия. Ты нам была обещана. Нам предсказали: кто сегодня ночью окажется среди наших шатров — тот принесет нам удачу. Я — особенный карл. У меня могут быть дети — мы придумали для них грандиозный аттракцион. Но наши женщины бесплодны. Поэтому мы вынуждены обратиться к помощи больших людей.

Пока ты лежала на этом ложе — ты забеременела. Мы постарались сделать все по правилам нашего сообщества. Ты теперь одна из нас. ТЫ — НАША КОРОЛЕВА, потому что ты хранишь моих детей. Отныне. Когда подойдет срок и ты их нам родишь — мы сразу пустим их в шоу. Они будут вершиной наших успехов в аттракционах. Все что мы тебе покажем, понравится тебе.

Сейчас тебе будет немного больно, но это для того, чтобы те, кого я передал тебе на хранение, получились такими, какие нужны нам. Потерпи.

Тебя будут мучить снаружи, а не изнутри. Многие бы наши женщины согласились на такую честь, какая выпала тебе, но они не могут носить моих детей. Они не рожают. Приступаем.

Евлалию стали истязать огромными бичами. Ей били по шее, по рукам, по бедрам. И везде оставались следы наподобие тех татуировок, что были на теле карл.

— Очень хорошо, — приговаривал желтый страшила. Я вижу, как мои дети принимают нужную форму. Если хочешь — поори. Все равно тебя никто не услышит.

Но Евлалия не орала, она этого просто не могла. Потому что спала.

Истязание окончилось. Карлики обступили свою добычу.

— Ты теперь наша матка, как у муравьев, — сказал тот, кто был с двумя пальчиками на всех четырех конечностях. — Мы тебя будем беречь, а когда ты нам отдашь тех, кого мы тебе передали сейчас, — мы заберем тебя навсегда к себе.

— Не верь ему, — сказал карлик, похожий на желтый лимон. — Никуда с собой мы тебя забирать не будем. Мы тебя убьем. Сможешь сама одеться? Мы с тобой все сделали. Я думаю, что мы бы могли показывать на ярмарке то, что делали сейчас впятером. А может повезем в большой город. Говорят, впереди — Саванна! Но ты же не захочешь за деньги это делать? Ведь так? Поэтому мы тебе сейчас не платим. Иди. Но помни! Ты — наша. И каждую секунду ты находишься под нашим неусыпным контролем. Ты теперь от нас не убежишь, — сказал он серьезно.

Евлалию развязали. Она смотрела на свое тело. Оно было как будто бы ее.

— Ты поймешь очень скоро, что в тебе кто-то находится, — пообещал ей желтый карл. — А теперь езжай.

Девушку посадили на Гнедого. Надели фуражку, застегнули мундир и погнали Гнедого домой — в “Страшный Суд”. Кто-то сидел на крупе вместе с Евлалией и погонял коня. Вблизи поместья этот кто-то ловко спрыгнул на землю и исчез в траве. Евлалия доехала до ворот, доползла до спальни и рассказала Эллин все, что с нею было.

Эллин стояла перед ней, широко раскрыв глаза.

— Ты смотрела на себя в зеркало? — спросила старшая сестра.

— Нет. Но я знаю, как я выгляжу. Они действительно поселили кого-то внутрь меня. Но именно потому я могу помочь тебе. Пока я кого-то ношу в себе — они мне помогают.

— Уходи из моей спальни, — сурово сказала Эллин. — Ты прокаженная.

Утром к ланчу спустилась одна маленькая Полин. Большой круглый стол выглядел пустым. Нянька Ду прислуживала Полли и допрашивала мнущихся на одном месте ночных сторожей. Она спросила у слуг, как прошла ночь.

— Тихо, — хвастались они. — Масса Пьер как только стемнело, уехал объезжать имение. Вернулся утром. Мы от него спрятались. Он был страшный. Лицо в крови.

Ду уронила лопатку с пудингом на ковер. Полли полезла рассматривать смешной узор, который получился. Дева этого не замечала:

— Кто уехал?

— Масса Пьер. Он меня высек перед отъездом. Вот, — Лево вытянул вперед руку.

В столовой стало тихо. Оконная занавеска тихо зашелестела, будто в нее подул ветер.

— Олухи. Вы напились?

— Так спросите у него. Он подтвердит, что мы помогли ему справиться с Гнедым. Он его не слушался.

— Первый раз такое видел, — вставил второй негр. — Масса Пьер подтвердит, что мы не спали. — Право радостно заулыбался. На него посмотрел Лево и тут же растянул свои толстые губы в придурковатой улыбке.

— Значит он выезжал ночью из имения, — опять спросила Ду.

— Да! — Сторожа были довольны, что по сравнению с ними старуха выглядела глупо.

— Господи, только пусть масса Пьер об этом не узнает.

— О чем? — тупо спросили братья.

— Молчите, дурни, пока я не отправила вас на рисовые поля работать. О том, что масса Пьер выезжал никому ни слова. И ему не напоминайте. Ему это не понравится.

Братья переглянулись. Улыбки сползли с их черных лиц.

Завтрак продолжился в гробовом молчании. Старая Ду впервые не чувствовала, что ест. Услышанное не вмещалось в ее голове. Кто-то ее провел. Это был факт. Но каким образом этим ловкачом оказался сам старый Пьер Робийяр, она понять не могла…

…А в это время в имении Батлера хозяин собирался отъехать в Саванну. Его план требовал присутствия в городе. Филипп не о чем не должен был догадаться раньше времени. Пусть думает, что Батлер хочет ему помочь бескорыстно. Пса-лому он приказал следить за юношей и ни под каким предлогом не выпускать его из поместья.

Серне он решил ничего не говорить. С некоторых пор он ей не доверял. Она стала странная. Беспрерывно гадала на картах и кофейной гуще. И ничего не рассказывала хозяину. Странный народ — эти негры. Все хорошо в них — пока они как дети верят хозяину, но стоит им подумать, что они знают чуть больше, чем белые, и их уважение к ним исчезало напрочь.

По мнению Батлера, Серну портила индейская кровь. Кровь гадателей и знахарей, который сплошь были в ее роду по материнской линии. По иронии судьбы Серна стала матерью Далси, которую муж Эллин Робийяр — Джеральд О’Хара выдал замуж за своего первого слугу Порка. Батлер не знал, что его рабыня окажется незаменимой помощницей будущей жены своего юного племянника Ретта Батлера, такой же своенравной, как и ее мать.

Батлер покинул свое имение утром. Вслед ему махала рукой одна Серна. Но Батлер этого не видел. А Серна вышла проводить его только затем, чтобы удостовериться в отъезде. Ночное гадание заставило ее по-новому взглянуть на юношу, который жил в их доме. Она почувствовала к нему сострадание и нежность. Его ожидала страшная судьба. А любовь его была искренней и печальной. Серна хотела помочь ему справиться с этим чувством, пока оно не привело к беде.