Мы, нижеподписавшиеся

Акт второй

Шиндин (озверело). Нельзя!

Голос Семенова (за дверью). Это я…

Входит Семенов — веселенький.

Семенов. Извините, братцы, но у меня там места нет. Молодой человек, который едет на ответственное совещание, уже спит. (Садится скромно с краю, посмотрел на Аллу — вздохнул.) Что так приуныли?

Никто не отвечает.

(Берет в руки бутылку, улыбается.) Можно?

Все молчат.

(Разливает в стаканы.) Я предлагаю выпить за блестящий провал операции «День рождения»! (Улыбается.)

Никто не реагирует.

Ну, тогда просто за ваше здоровье! Выпивает.) А хотите я вас рассмешу? Сейчас в тамбуре курили, товарищ рассказывал. Приезжает он в один город. Очередь у магазина. Огромная очередь! «Бабы, что дают?» Отвечают: «Этот… как его… Батист!» — «Почем метр?» — «По восемь рублей! Но только, говорят, с нагрузкой продают — на каждые три метра батисту гроб в придачу!» — «Какой гроб? При чем здесь гроб?» — «Так это же, говорят, магазин похоронных принадлежностей, а этот батист на обивку гробов идет, его без гробов не продают!»

Алла и Малисов рассмеялись.

Правда, говорят, гробы забирать не обязательно! По желанию!

Шиндин. Хватит! Веселье на них нашло! Над кем смеетесь? Над собой смеетесь! (Семенову.) Тебя можно на минутку? (Кивнул на дверь.)

Семенов. Пожалуйста! (Подмигивает Алле.) Надеюсь, не на дуэль? (Поднимается. Уже в коридоре.) Ну чего?

Шиндин. Как сделать, чтоб все-таки акт был подписан. Помоги.

Семенов разводит руками.

Понимаешь, надо обязательно подписать!

Семенов. Но ты же видел, как он ушел. (Кивнув на купе членов комиссии.) С каким фасоном! Другой бы посмеялся, и все! А этот… он же бывший офицер! А у нее муж — профессор! Это сытые люди, с ними не сговоришься. Я — пожалуйста! Тем более — печи работают, хлеб печь можно, почему не подписать!

Шиндин быстро сбегал в купе за актами, вернулся.

Шиндин (дает ручку). Подписывай. А их я попробую уговорить!

Семенов (отстраняет руку с ручкой). Тебе от моей одной подписи пользы не будет, а мне будет втык! Он же Ивану Ивановичу доложит, зампредоблисполкома! Мол, вот я принципиально подхожу, а Семенов подмахивает. За мной дело не станет. Считай, что моя закорючка у тебя в кармане! Я что, не понимаю: акта не будет — все блага летят: премии и прочее!

Шиндин. Да дело не в премиях. Толкового человека могут снять, начальника нашего, Егорова!

Семенов. Я так скажу: ежели человек толковый, его все равно снимут. Так что ты не волнуйся. И, между прочим, это справедливо. Потому что быть хорошим, честным человеком, это, извини меня, удовольствие для души! Что, не так? Так! А ежели ты честный, да еще начальник, — это сразу слишком много удовольствий! Жизнь, она справедлива. Одному совесть дает — радуйся, другому положение дает — тоже радуйся! Надо, чтобы всем было хорошо! Понял? (Смеется.)

Шиндин (мрачно). Я вижу, ты философ!

Семенов. Что ты! Меня начальство специально приглашает поговорить. Нравится им, как я рассказываю. Соберутся и зовут: «Ну, говорят, Семенов, поделись своими наблюдениями над жизнью!» Ну, я маленько поделюсь — не сильно много, а то в другой раз делиться нечем будет, понял? (Смеется.) Талант надо расходовать экономно! (Смеется.) Так что пошли, дернем. (Тянет Шиндина в купе.) А своему Егорову скажи: дерьмо попало в комиссию! Ну, что можно поделать — дерьмо оно и есть дерьмо!.. Пошли…

Шиндин. Но ты точно подпишешь? Это твердо?

Семенов. Ну!.. Но только после них!

Проходит какая-то девушка с полотенцем — Семенов пытается ее обнять, она его отталкивает.

Пошли, дернем!..

Шиндин. Иди. Я сейчас приду.

Купе членов комиссии. На верхних полках спят уже знакомый нам молодой человек и неизвестный с натянутой на лицо простыней. Внизу лежат одетые и читают, каждый свою книгу, Девятов и Нуйкина. Над головами у них горят маленькие лампочки. Вдруг, без стука, открывается дверь — входит Шиндин. Стоит с жалкой улыбкой на лице, смотрит то на Девятова, то на Нуйкину.

Девятов (приподнялся, отложил книгу. Шепотом). Ну-ка, вон отсюда!

Шиндин. Надо поговорить, Юрий Николаевич. Тут дело серьезное.

Девятов (встал, кричит в ярости). Вон отсюда!

Молодой человек (с верхней полки). Товарищи, дайте поспать! Ну что вы, в самом деле! Там не дали, теперь тут не даете!

Человек под простыней перевернулся на другой бок, так и не показав лица.

Девятов. Извините.

Шиндин глубоко вздохнул и как ни в чем не бывало сел на полку Девятова.

Нуйкина (потрясена). Вы где росли? В какой вы школе учились? Откуда вы взялись такой?!

Шиндин. Пока вы меня не выслушаете, я отсюда не уйду.

Девятов смотрит на него, потом подходит к двери, открывает, подходит к Шиндину, одним рывком поднимает его с полки и вышвыривает из купе. Закрывает дверь на защелку.

Купе строителей.

Здесь другая картина. Малисов лежит на верхней полке, смотрит в окно. Шиндина лежит на нижней полке, отвернувшись к стенке. Видно, что она не спит. Семенов сидит за столиком, пьет коньяк. Входит Шиндин.

Семенов. Ну что — прогнали? Я ж тебе говорил — не унижайся. Это дерьмо.

Шиндин (подсел к Семенову). Я тебя очень прошу — пойди к ним и попроси Виолетту Матвеевну выйти. Придумай что-нибудь и вытащи ее. Сделай. Только вытащи в коридор, дальше я сам.

Семенов. Да не пойдет она!

Шиндин (поднялся). Ну вытащи ее как-нибудь. Скажи, что ты сам хочешь с ней поговорить. Пойдем. Без подписанного акта я не могу вернуться, понимаешь! Вставай.

Семенов неохотно, со стоном поднимается.

Коридор вагона.

Шиндин стоит у окна, ждет. Из купе выходит Алла. Теперь на лице у нее — нежность, ласка и любовь.

Шиндин а (по-хорошему, грустно). Леня, иди полежи. Ты очень устал. Пойдем, милый. Не надо больше унижаться.

Шиндин (мрачно). Ты, кажется, разводишься со мной? Так разводись! А если передумала, имей в виду: дальше мы будем жить не так, как жили! Хватит! К Егорову я с тобой не пойду! И вообще, в угоду тебе я душу свою топтать не буду! Егорова ни о чем просить не буду! Я чувствую, что не надо этого делать, и не буду этого делать! Нет телефона, и не надо! Нет квартиры, и не надо! Кто ты мне есть, если мне приходится еще перед тобой душой кривить? Слава богу, есть перед кем в жизни выкручиваться, еще я должен перед тобой!..

Шиндина. Леня, Егоров — равнодушный человек. Ты заблуждаешься насчет него.

Шиндин. Может быть, я заблуждаюсь. Но по мне он хороший человек. Я так считаю. Я так чувствую, понятно! Я не могу жить твоими чувствами, я живу своими чувствами!

Шиндин а (мягко). Ты просто слепой…

Шиндин. Может быть! Но я вижу жизнь своим зрением, а не твоим зрением!

Шиндина. Ты себя не уважаешь, Леня…

Шиндин. Возможно! А за что я должен себя уважать? Я не такой уж замечательный человек, чтобы себя особенно уважать. Это было бы ужасно, если бы я себя, такого, какой я есть, сильно бы уважал! Тебе кажется, что я не думаю над своей жизнью, — я думаю! Больше думаю, чем ты над своей!

Из купе выходят Нуйкина и Семенов.

Все, иди — не мешай!

Алла уходит в купе.

(Переключается на Нуйкину. Решительно, даже агрессивно.) Виолетта Матвеевна, я прошу прощения, но вы должны меня выслушать!

Семенов. Извините! (Делает реверанс, удаляется в купе.)

Шиндин. Виолетта Матвеевна, все, что вы думаете обо мне, вы правильно думаете! Но тут дело не во мне! Я плохой человек! Но есть хороший человек, начальник нашего СМУ Егоров! Которого снимут с работы, если этот акт не будет подписан! Но снимут его не за хлебозавод! А за то, что он не хочет идти на поводу у Грижилюка! Вы знаете Грижилюка — бывший начальник нашего СМУ, теперь управляющий нашего треста! Он сейчас только ждет сигнала: акт не подписан! И все! Ему нужен только повод! Я вас очень прошу, Виолетта Матвеевна, — уговорите Юрия Николаевича выслушать меня, только выслушать! Пожалуйста, умоляю вас!

Нуйкина. Молодой человек, вам сколько лет?

Шиндин. Тридцать четыре!

Нуйкина. Тридцать четыре! Так неужели, прожив тридцать четыре года, половину человеческой жизни, вы настолько не умеете различать людей, что, видя мое лицо, видя лицо Юрия Николаевича, честнейшего, принципиальнейшего человека, вы сочли возможным устроить весь этот постыдный спектакль с этим днем рождения? Ну как вы после этого смеете вообще к нам подходить, обращаться к нам?

Шиндин (наступательно). Ну, слепой я, слепой! Поработали б вы на моем месте: голова целый день заморочена, света белого не видишь! Ну, я подумал, комиссия как комиссия… выпьешь с товарищами, туда-сюда… Тут еще с этим билетом… Не сориентировался, понимаете!.. Я вас очень прошу — уговорите Юрия Николаевича выйти!

Нуйкина. Ведь если там действительно, предположим, какая-то сложная ситуация — разве так делают, как вы сделали? Подошли бы, представились бы. Спокойно объяснили. К вашим словам тогда было бы какое-то доверие…

Шиндин. Ну, правильно…

Нуйкина. Юрий Николаевич наверняка бы вас выслушал, вник, что-то посоветовал. У него богатый опыт, он бывший военный юрист, пользуется большим авторитетом в облисполкоме, к его голосу прислушиваются… А вы взяли и сами себе отрезали все пути к нему.

Шиндин. Ну, правильно…

Нуйкина. Да и я тоже, слава богу, не зверь какой-то. Могу понять людей, помочь людям. Мало, думаете, было сложных ситуаций, в которые я вникала? Не считаясь со временем! Ходила, просила, помогала, вступалась за людей…

Шиндин. Ну, правильно…

Нуйкина. Есть же все-таки какие-то нормы поведения, общения людей. Ты к людям по-человечески, а они к тебе по-людски.

Шиндин. Ну, правильно… Конечно, я поступил по-идиотски! Поэтому я вас и прошу. Именно вас! Теперь я уже вижу, с кем дело имею! Я вас очень прошу, уговорите Юрия Николаевича выслушать меня!

Нуйкина. Это невозможно!

Шиндин (меняет тактику. Требовательно). Тогда вам придется меня выслушать, Виолетта Матвеевна! В таком случае! Я не могу это так оставить! Это не мое личное дело! Я сейчас вам все расскажу!

Нуйкина (перебивает). Не надо мне ничего рассказывать! Подождите здесь. Я попробую… (Уходит в купе.)

Шиндин закуривает. Из купе выходит Алла — теперь у нее совсем другое выражение лица: агрессивное, злое.

Шиндина. Ленечка, я не хотела тебя огорчать, но придется.

Шиндин. Что такое?

Шиндина. Не надо изображать из себя святого! Ты только для нас с Вовкой пальцем не двинешь! Ничего не попросишь! Потому что тебе на нас наплевать! А свои интересы ты не забываешь. Своего не упустишь! И твои отношения с Егоровым не такие уж бескорыстные! Я слышала ваши разговоры, вашей компании, когда вы выпивали! Егоров пойдет вверх, а вы за ним, Егоров станет министром сельского строительства, а ты заместителем министра! Въедете в Москву на белом коне! Поэтому ты не смеешь его тревожить по мелочам? Боишься, прогонят? Потеряешь шанс в жизни? Боишься испортить о себе впечатление? Ты очень хитрый человек, Ленечка, очень хитрый и наглый! Ты вцепился в Егорова мертвой хваткой!

Шиндин. Это все, что ты хотела мне сказать?!

Шиндина. Да, все. Можешь продолжать пресмыкаться! (Уходит.)

Шиндин (догоняет, резко поворачивает к себе). Если я услышу от тебя еще один звук — ты немедленно слетишь с моей фамилии! Ясно тебе?

Шиндина. Ух ты! А что такое твоя фамилия? Ты кто — генерал, профессор, дипломат? Ах да, прости, пожалуйста, — ты же будущий помощник будущего министра!

Он ее держал за рукав кофточки — она резко высвободилась, посмотрела на него брезгливо и скрылась в купе. Из другого купе выходят Нуйкина и Девятов.

Девятов (строго). Я слушаю. Только попрошу коротко.

Шиндин. Юрий Николаевич, а я вам ничего говорить не буду. Все равно вы мне не верите. Вы думаете, мне интересно унижаться? Могу вам доложить: не интересно! А от того, подпишете вы этот акт или не подпишете, я лично ничего иметь не буду! Пожалуйста, не подписывайте! Уничтожайте человека, которому когда-нибудь памятник поставят! Виолетта Матвеевна вам говорила, кого я имею в виду? Я ему не друг. И о нем нельзя судить по мне, понимаете! Я просто служу ему, как могу. А могу, как видите, плохо!

Девятов. Вы можете говорить конкретно?

Шиндин. А я ничего говорить не буду! У меня только одна просьба к вам.

Девятов. Какая просьба?

Шиндин. Мы через полчаса приедем в Едино. Я очень прошу вас — тут же пересесть в другой поезд и вернуться обратно в Куманево. В пять утра мы будем в Куманеве и прямо с вокзала пойдем на квартиру к Егорову. И вы с ним поговорите. Я хочу, чтобы вы все услышали от него, а не от меня. Потому что ему вы поверите. Вы только увидите его лицо, его глаза и будете верить каждому его слову. Я вижу, вы порядочный человек. Так поддержите другого порядочного человека. Вы от него услышите такое, что у вас волосы встанут дыбом!

Девятов. Никуда я ездить не собираюсь.

Нуйкина. Пусть ваш Егоров сам приедет к Юрию Николаевичу, если это так важно. Позвоните ему из Елино, пусть завтра приедет.

Шиндин. Хорошо! (Девятову.) Но вы можете дать мне слово, что пока вы не переговорите с Егоровым, вы не будете докладывать руководству, что хлебозавод не принят?

Девятов. Никаких слов давать вам я не собираюсь. И что бы мне ваш Егоров ни рассказал, это не может повлиять на судьбу акта. Пока не будут устранены все до одной недоделки, акт подписан не будет. Еще что-нибудь вы имеете сказать?

Шиндин насупился, молчит.

Нуйкина. Вы же хотели рассказать Юрию Николаевичу. Что же вы молчите?

Шиндин (запинаясь, искренне). Я не очень умный человек, Юрий Николаевич, и я это понимаю. Но я думающий дурак! Есть умные люди, которые не хотят думать: по лени или они считают, что не имеет смысла думать, и так все ясно… А я стараюсь понять… себя, людей… вообще жизнь… Тут мафия, понимаете? Во главе с Грижилюком! Без убийств, конечно, не так, как в Италии… но затоптать человека, если он не угоден, — это запросто! Глазом не моргнут —… затопчут! (Махнул рукой.) Да что я буду рассказывать! Я вас прошу — поедемте в Куманево, вам надо поговорить с Егоровым! Вы будете потом меня благодарить, что познакомились с этим человеком!..

Нуйкина (перебивает). Опять двадцать пять! Вы по сути расскажите Юрию Николаевичу… Что вы тянете резину?

Шиндин. Мой отец, Юрий Николаевич, был довольно высокопоставленный человек. Но я не хотел, чтобы родители устраивали мою судьбу. Я хотел сам…

Нуйкина (перебивает). Ну зачем вы это рассказываете?

Шиндин (словно ее реплики не было). Потом он умер, и я действительно должен был надеяться только на себя. Я кончил техникум в Москве и работал в Москве… нормально работал, даже был небольшим начальником. Но у меня все-таки хватило ума задуматься: а кто я такой? К чему я способен? К чему лежит моя душа?..

Девятов (теряя терпение). Ну и что?!

Шиндин. А то, что я понял в один прекрасный день, что я, Леня Шиндин, по природе — знаете кто? Денщик! Адъютант! Я могу проявить себя только при ком-то! Должен быть некий человек, а я при нем! Никакой самостоятельной ценностью я не обладаю! Но у меня есть своя гордость! Способностей на ординарца, а гордости на генерала! Вот так смешно меня природа устроила! Я готов быть на побегушках, кем угодно, и я это умею делать, я люблю это делать — но только я хочу служить настоящему человеку!

Девятов (перебивает). Меня не интересует ваша духовная биография. Что вы собой представляете, я уже понял.

Шиндин. Юрий Николаевич, но вы же видите, что я как-то стараюсь, чтоб вы мне поверили! Поэтому рассказываю все с самого начала… Я нашел такого человека — это Егоров!

Девятов. В общем, я пошел. (Направляется в купе.)

Шиндин. Подождите! Вы, сами того не ведая, прикоснулись к очень сложной истории! Так уж будьте добры выслушать! Всего лишь — выслушать!

Девятов (возвращается). Хорошо. Только не надо ничего рассказывать! Вы будете сейчас отвечать только на мои вопросы. Что там за конфликт между вашим кумиром Егоровым и управляющим трестом Грижилюком? Вы смысл слова «конфликт» понимаете? Или объяснить?

Шиндин. Да уж понимаю!

Девятов. Так вот расскажите мне, что Егоров делает такого, что не нравится Грижилюку?

Шиндин. Грижилюку не нравится все, что делает Егоров. У них цели разные. Да они вообще люди разные! Егоров архитектор! Он философ сельского строительства! Я человек городской, а он родился в деревне и приехал сейчас навсегда жить в деревню. И так построить здесь все, чтобы не стыдно было прожить всю жизнь рядом с тем, что он построил! Вы что, не знаете, что у нас нет деревенской архитектуры — современной! Ее нет! Но есть Егоров! А Грижилюку это все до лампочки, ему нужны показатели, первое место! Вверх, вверх, вверх — вот его девиз! А Егоров не хочет вверх — он хочет жить на земле. Чтобы вы поняли, что такое Егоров, я вам расскажу, как я оказался возле него: полтора года назад я случайно с ним познакомился в Москве на дне рождения у моей родственницы…

Девятов (перебивает). Опять день рождения!

Шиндин. Ну, я же просил уже прощения, Юрий Николаевич! Ну, так получилось, по-идиотски! Я же сам себя наказал в конце концов. Ну что, ноги вам целовать, на коленях проползти из конца в конец по этому коридору, чтоб вы меня простили? (Возвращается к прерванному рассказу.) На этом дне рождения… На том дне рождения!.. я первый раз увидел Егорова. Он уже тогда получил сюда назначение. Было нас там, в тот вечер, девять человек строителей. Кроме меня, все инженеры. Так вот семеро из них приехали сюда с ним работать! Это в результате двухчасового общения с Егоровым! Ну, вот есть этот… вернее, был… педагог… Сухомлинский! Так вот Егоров — тот же тип! Но только не в педагогике, а в сельском строительстве! Пройдет десять лет, и люди со всей страны будут приезжать в Куманево учиться, как надо строить на селе! Если, конечно, Грижилюк сейчас с ним не расправится!

Девятов. Что, конкретно, неугодно Грижилюку в деятельности великого Егорова?!

Шиндин. Когда Грижилюк был начальником нашего СМУ, наше СМУ гремело на всю область. Все знамена стояли у Грижилюка в кабинете! Его с почетом перевели в Елино управляющим трестом. Когда Егоров принимал у него СМУ, Егорову говорили — вам повезло, вы идете на налаженное дело, вам ничего не надо улучшать, главное — не портить! Ура, ура, ура, все кричали! А когда Егоров подразобрался в делах — оказалось, все это липа! До черта объектов начато, но ни один не доводится до ума. Правдами и неправдами Грижилюк выманил у заказчиков, у совхозов и колхозов, деньги за незаконченные или даже совсем и неначатые работы! А для того, чтобы пыль пустить в глаза, построил в Куманево огромный Дворец культуры! Как будто Куманево стотысячный город! Теперь он пустует и всю жизнь будет пустовать! Но зато шик-блеск! Построил в одном совхозе два девятиэтажных дома — кому они там нужны? И еще пять таких небоскребов заложил — Егоров сейчас отказывается их строить! И так далее, и так далее. Но Грижилюк же сейчас управляющий трестом, непосредственный начальник Егорова! Он не может допустить, чтобы миф о его достижениях рухнул! В Куманево у него остались свои люди, которые о каждом шаге Егорова ему тут же докладывают. Вся эта компания стала мешать, сопротивляться. Какую-нибудь бумагу о прошлой деятельности управления Егорову с трудом удается выцарапать из планового отдела! Хотя он начальник управления! Его вызвал Грижилюк, предупредил: не тем занимаешься. Миф должен остаться мифом! Ты можешь исчезнуть, но миф не исчезнет! Не для того, мол, тебя выписали из Москвы, чтобы ты тут нам корежил нашу распрекрасную картину! А тут еще этот хлебозавод… заложили его три года назад, при Грижилюке. Действительно, с хлебом плохо, одна маленькая пекарня в районе. Возят из Елино, хлеб бывает черствоватый. Но все-таки есть хлеб. А тут же уборка на носу. Один элеватор надо достроить, другой отремонтировать… Дороги! Вон в прошлом году урожай собрали приличный, а потом часть зерна сгноили… Егоров и решил сначала эти более важные объекты подтянуть. Грижилюк как управляющий это знал и одобрял. И вдруг посыпался град писем во все инстанции — от рабочих совхозов. Сколько можно есть черствый хлеб? Когда у нас будет хлебозавод наконец? Причем, теперь это уже ясно, письма были организованы специально. Буквально в одну неделю поступили письма и в райком, и в обком, и в газету «Известия», и даже в ЦК! Грижилюк — приказ: под личную ответственность Егорова через два месяца сдать хлебозавод. Зная прекрасно, что это нереально. Егоров постарался — все-таки печи работают, хлеб можно печь! Но поскольку акт не подписан, у Грижилюка руки развязаны! За безответственное отношение к нуждам трудящихся — и будь здоров! Пущена в ход демагогия высшего разряда: рабочий класс ест черствый хлеб, а коммунисту Егорову на это наплевать! А через неделю Грижилюк этот же самый хлебозавод в этом же, как теперь, состоянии сдаст — ему акт подпишут, вы же ему и подпишите, он добьется! Но Егорова уже не будет! Зато останется миф о Грижилюке — очень ценная вещь для государства, не правда ли?

Девятов. Почему же ваш Егоров все эти вопросы не поднял сразу — когда принимал управление?

Шиндин. Здрасьте! Я ж вам объяснял — он принимал лучшее в тресте управление! И потом — это же постройки, они разбросаны по всей области. Это не склад, где можно посчитать, сколько чего. Есть бухгалтерия, плановый отдел, ведется учет, ответственные люди сидят! Тем более предшественник твой становится твоим же непосредственным начальником, далеко не уезжает! Все свершилось за полчаса: Грижилюк его представил, выпили по рюмке коньяку и разъехались!

Девятов. Сколько времени Егоров командует управлением после Грижилюка?

Шиндин. Почти полтора года.

Девятов. Значит, он мог поднять эти вопросы хотя бы год назад? А не теперь, когда петух клюнул?

Шиндин. Ой-ой-ой! Грижилюк же хитрая бестия! Вы знакомы с ним?

Девятов. Знаком.

Шиндин. Какое он производит на вас впечатление? Только честно. Правда, хорошее?

Девятов. Допустим.

Шиндин. Так вот — такое же впечатление он произвел и на Егорова. Простой, искренний мужик. Умно говорит. Откровенный. Дельные мысли высказывает. Не боится выступать на партийном активе области с критикой в адрес обкома. А почему нет? Сейчас критика в моде! Пока еще Егоров его раскусил! Пока еще понял, что все это — маскировка. Что это демагог тончайшего класса! Что он владеет, как выражается Егоров, всей клавиатурой демагогических приемов! У него одних улыбок — для разных случаев тысяча! Но когда надо действовать жестко, безжалостно, коварно — он это тоже умеет. Он тебе и ювелир, он тебе и мясник! Это фигура будь здоров!

Девятов. Вы не ответили на мой вопрос.

Шиндин. Когда Егоров все раскопал, он приехал к нему. Состоялся очень милый разговор. Правильно, сказал Грижилюк, ставишь вопрос. Все правильно. Признал свою вину. Обещал подумать, как выйти из положения. На следующий день ночью позвонил Егорову прямо домой — я, мол, думал, может, так, может, так. Единственная просьба — ничего не предпринимай, не посоветовавшись со мной. По-хорошему! Но время шло, а ничего не менялось. Егоров опять к нему. Грижилюк уже немножко другой, другая тактика: мол, сейчас некогда, не до того, там, в одном из управлений, ЧП, несчастный случай, тут еще жена заставляет в отпуск идти, давай уже после отпуска. Сам к тебе приеду после отпуска! На третий раз тон уже совсем изменился: милый мой, ты уже сидишь в управлении почти год! Все, говорит, забудь, что я там был. Ты за все в ответе. Я, говорит, в свое время принял управление в Куманево вообще в полном развале. А мой предшественник через месяц ручкой мне помахал — рак желудка! А сейчас, говорит, трест принял — думаешь, все было в порядке? Ой-ой-ой!..

Девятов. В общем, я понял, что ваш Егоров — никудышный руководитель. Зачем он к нему ходил? На что надеялся? Надо было к прокурору!

Нуйкина. Между прочим, это и сейчас сделать не поздно.

Шиндин. Если вы акт не подпишите, завтра уже будет приказ! А когда его снимут, он ничего не будет доказывать. Он такой человек.

Девятов. Ну, если он такой человек, что ничего не будет доказывать, пускай снимают. Его и назначать не надо было!

Шиндин. Вам хочется убедить себя, что он плохой. Я понимаю, так легче. Можно спокойно спать! Душа будет уверена: правильно, что не подписал акт!

Девятов. Молодой человек, то, что мы не подписали акт, — это в любом случае правильно!

Шиндин. Конечно, вы принципиальный! Да у вас работа такая, что легко быть принципиальным! Не подписал акт — и уже честный человек!

Девятов. Правильно!

Шиндин. Да нету в этом ничего правильного! Что может человек сделать после того, как его сняли? Снимают в один день, а доказывать надо год! Пиши письма, обивай пороги редакций, да тебя же еще кляузником обзовут, унизят сто раз! А он человек гордый — вы это можете понять, что бывают гордые люди! И вообще, что люди бывают разные! Разные сволочи бывают, и разные честные люди! Вот он не такой, чтобы бороться! После того как его снимут!.. Семьдесят недоделок или сколько там… вы обнаружили! А главную недоделку — пропускаете! Я имею в виду Грижилюка!.. У меня был преподаватель в техникуме, старый человек, с очень сложной судьбой… он говорил: любить Родину — это не березки целовать! А помогать, поддерживать самых честных, самых преданных людей, когда им бывает трудно! Они — Родина!.. Сейчас надо выиграть время: если вы акт подпишете, Егоров останется. Пока там Грижилюк еще придумает следующую пакость! За это время Егоров, который сейчас уже все понял, тоже не будет сидеть сложа руки. К концу этого года уже ясно будет виден результат его работы — директора совхозов, председатели колхозов, люди, с которыми считаются, начнут его поддерживать, защищать! Почувствуют разницу между Егороровым и Грижилюком. Время сейчас работает на Егорова, но его надо иметь! А время сейчас, конкретно, в ваших руках!

Девятов. Есть такой закон, молодой человек: неправдой правде не поможешь…

Шиндин. Все это — теория! Цель оправдывает средства, цель не оправдывает средства… Вы уперлись своей принципиальностью в этот хлебозавод, а человека не видите! Вы знаете, какую систему финансирования придумал Егоров? Он говорит: допустим, колхоз хочет построить в селе дом на четыре семьи. Прекрасно! Первое, что вы должны решить, — кто эти люди. Решили. Второе — переведите на их личные счета всю сумму, всю сметную стоимость дома. Чтоб они, люди, которые будут жить в этом доме, распоряжались этими деньгами. Естественно, без права расходовать их на другие цели! Пусть они и будут заказчиками! А не какой-то там человек, который отвечает за все стройки колхоза оптом! Пусть сами будущие жильцы заказывают проект, заключают договор с подрядчиком, а потом принимают работы, подписывают документы, платят или не платят — со своего счета! Деньги уйдут те же, но зато ответственность совсем другая, контроль другой, качество другое! А что Грижилюк на это сказал? Ты, говорит, это спрячь и забудь! Ты же дурак, он ему сказал! Ты же ни одного объекта не сдашь в срок, если сами жильцы будут принимать! С ума сошел! Это им будет не так, то не так — попробуй всем угоди! Я и хочу попробовать всем угодить, говорит Егоров. Все — это же люди, колхозники, для них же строим! Но Грижилюк-то ведь строит не для людей, он же строит не дома, а показатели! Он большой мастер по строительству показателей! Вот какая ситуация — это же надо учитывать! Вы не просто хлебозавод принимаете… вы решаете, быть или не быть Егорову. Это ж надо учитывать!..

Девятов. Да уж недоучитывались! Все учитываем… то жалко коллектив премии лишить, то учитываем старые заслуги… Вы сейчас предлагаете учитывать будущие заслуги… То учитываем, что руководитель пожилой, то, что молодой, недавно женился, недавно развелся… чего мы только не учитываем и во что мы только не вникаем! А в магазины зайдешь — вещь нормальную купить невозможно! В квартиру вселишься — полгода ремонтом занимаешься! На то и существуют ОТК, комиссии, чтобы ничего не учитывать! Ничего! Только реальное соответствие стандарту, нормам, положениям! Малейший дефект — не принимать! Надо стеной стоять! Надо закон принять: если работник ОТК или член приемочной комиссии принял брак — пять лет тюрьмы! Иначе не остановить эту волну, этот поток, этот водопад брака!..

Шиндин. Я согласен! Но этого же нет! Где ваша стена? А вы действуете так, будто она есть! Я под каждым вашим словом готов подписаться! И Егоров подпишется! Но вы поймите, этот хлебозавод, с одной стороны — хлебозавод, а с другой стороны — капкан, ловушка! Подстроенная Егорову Грижилюком! Поэтому надо сейчас подписать с недоделками, чтобы остался Егоров и построил десятки других объектов, без недоделок! Егоров и есть стена, о которой вы говорите. А вы сами сейчас эту сцену валите!

В коридоре появляется Малисов, он почему-то в хорошем настроении — подходит к Шиндину, дергает его за руку.

(Малисову.) В чем дело? Что тебе надо? Уйди отсюда! (Девятову.) Пожалуйста, вы можете акт не подписывать! Но я вам рассказал ситуацию — вмешивайтесь!

Малисов. Леня, хватит! Ты людям уже головы заморочил!

Шиндин. Уйди отсюда! (Девятову.) Дело же не в акте! Займитесь по существу этой историей! Вы депутат областного совета?

Девятов. Нет.

Шиндин. Все равно — вы работник облисполкома! Я вам дал козырные карты. Бейте! (Малисову.) Ну, что тебе надо?

Малисов. Тебя зовет Алла. Она срочно должна тебе что-то сказать.

Шиндин. Подождет! (Девятову.) Вы же отказываетесь поехать сейчас в Куманево! К Егорову! (Малисову.) Ну что тебе надо от меня?!

Малисов. Во-первых, тебя зовет Алла. А во-вторых, дай людям отдохнуть. Ты хочешь помочь Егорову, а ты ему только навредишь…

Шиндин. Ах, ты болеешь за Егорова — очень интересно! (Поворачивается к Девятову.) Вот этот человек (показывает на Малисова) и организовал письма трудящихся с жалобами на отсутствие свежего хлеба! Он! По указанию Грижилюка!

Малисов (налился краской). Слушай, я тебе сейчас по морде дам! Ты мне надоел со своими фантазиями!

Шиндин. Это не фантазии! Я перед поездом разговаривал с людьми, которые подписывали письма по твоей просьбе! Ясно тебе! У меня записаны фамилии! (Постучал по нагрудному карману.) Могу тебе еще доложить, сколько тебе стоили междугородные переговоры… с Грижилюком! В прошлом месяце — сорок три рубля! В этом — за тринадцать дней — двадцать семь рублей! Интенсивно разговариваешь, много докладываешь!.. Не жалко денег? Не жалко! Знаешь, шеф возместит! Подкинет премию за внедрение новой техники, да?

Малисов. Дурак ты беспросветный! (Уходит в свое купе.)

Шиндин а (выскочила из купе). Леня, иди немедленно сюда! Ты слышишь?

Шиндин. Обойдешься! (Девятову и Нуйкиной). Они даже жену мою — дурочку — обработали!

Шиндин а (подходит к ним). Леня!..

Шиндин. Она теперь против меня, чтоб я с Егоровым не дружил! Имею теперь шпиона в собственном доме!

Шиндин а (тащит его). Леня, хватит!

Шиндин. Отстань! Все время ей жужжат — Егоров твоего мужа эксплуатирует, он на него работает, а тот оклад ему не повышает! А если бы повысил — сказала бы: вот, Егоров подхалимам оклады повышает! (Алле.) Ну, что такое, что случилось?

Шиндина. Мне надо тебе что-то сказать, пойдем!

Шиндин. Говори здесь! У меня нет тайн — ни от кого! Я всю свою жизнь могу всему миру рассказать!

Шиндина. Ты пьян, пошли, я прошу тебя. Посмотри на себя, боже мой! Леня! Ленечка! (Тащит его.)

Шиндин (Девятову). Ну так что, товарищ Девятов, принципиальный человек, поедем сегодня к Егорову?

Шиндин а (понемногу оттаскивает его). Ну идем, идем…

Шиндин (пятясь за Аллой). Так поедем или нет? Я хочу знать!

Шиндина. Перестань, что ты мелешь…

Шиндин. Я сейчас вернусь!

Шиндина вытянула его в тамбур, прислонила к двери.

Шиндина. Какой ты глупый, боже мой. Кого ты уговаривал, перед кем ты исповедовался?

Шиндин (со смешком). Перед принципиальным человеком!

Шиндина. Так вот, чтобы ты знал, дурень… Этот принципиальный человек, перед которым ты распинался, получил вчера указание от своего начальства: даже если все будет сделано на хлебозаводе, все равно акт не подписывать! Ты понял?!

Шиндин. Не понял!

Шиндина. Он получил указание от зампред-облисполкома, Ивана Ивановича, хлебозавод не принимать! Независимо от того, готов он или нет. Если готов, все равно придраться к чему-то и не принимать! А ты перед ним душу раскрыл!

Шиндин. Это Малисов тебе сказал? Он?

Шиндина. Да при чем здесь Малисов! Ты теперь-то хоть понял, что зря человека оскорбил… своими подозрениями!

Шиндин. Кто тебе сказал, что Юрий Николаевич получил указание?

Шиндина. Этот проболтался… алкаш.

Шиндин. Пошли к нему.

Шиндина. Не надо… я прошу тебя!

Шиндин. Пошли к нему! Что значит — не надо? Ты что, не понимаешь, что происходит? Уже все, петля затянута на шее Егорова! Грижилюк обработал облисполком! Пошли к нему!

Купе строителей.

Малисов читает книгу, Семенов пьет коньяк.

Входят Алла и Шиндин. Малисов только усмехнулся — дескать, ну что, дурачок, скушал?

Шиндин (резко поворачивает к себе Семенова). Какое указание получил Юрий Николаевич?

Семенов (Шиндиной и Малисову). Ну, братцы, я же вас просил — ему не говорите! (Шиндину.) Не было никаких указаний, не было! Я пошутил! Давай лучше выпьем, и не ходи ты к ним, все равно они не подпишут!

Шиндин. Потому что он получил указание Ивана Ивановича?

Семенов. И потому и не потому. По всему!

Шиндин. Я прошу тебя, я никому не скажу, но мне это надо обязательно знать — Юрий Николаевич действительно получил указание? Я даю тебе слово, никому не скажу!

Семенов. Ну, получил!

Шиндин. А ты откуда знаешь?

Семенов. От верблюда! Тут ничего такого нет, нам всегда дают указания: или принять, или не принять. Два варианта!

Шиндин (Малисову). Что, доволен? Твои парни круто работают! Все повязаны! Сволочи.

Малисов продолжает читать.

Семенов. Вот и давай выпьем за то, чтобы всех сволочей взяла холера. До конца текущей пятилетки! (Чокается, выпивает).

Шиндин поставил стакан, направляется к двери.

Шиндина. Леня, не смей ходить туда! Ты дал человеку слово!

Шиндин. Отстань! (Оттолкнул ее, выходит.)

Перед дверью купе членов комиссии Шиндин постоял секунду насупившись. Потом резко открыл.

Шиндин а (вышла из купе). Леня, я прошу тебя, Ленечка!

Шиндин. Отстань! (Отмахнулся от Аллы, входит в купе, закрывает за собой дверь. Зажигает яркий свет.)

Девятов. В чем дело?

Молодой человек проснулся, жмурится от яркого света. Пассажир под простыней еще раз перевернулся на другую сторону, но опять не обнаружил лица.

Шиндин. Побеседовать пришел. За принципиальность. Я думал, ты сам по себе принципиальный, а ты, оказывается, принципиальный согласно указанию Ивана Ивановича!

Нуйкина качает головой, вздыхает — ну и поездка!

Девятов (сдерживая ярость). Я прошу вас немедленно выйти. Люди спят. (Выключает яркий свет.)

Шиндин (включает снова яркий свет). Пусть не спят люди! Пусть знают, что подлость кругом и обман!

Молодой человек (с верхней полки). Это прекратится когда-нибудь или нет в конце концов! Вы что себе позволяете!

Шиндин. Лежи! Тоже небось птичка из такой же стаи! На совещание ответственное он едет! Не на совещаниях дела решаются, милый мой! Вот его спроси (показал на Девятова), он знает, где дела решаются! Большой дока! Видишь — едет: культурный, книги читает… а он сейчас не просто едет, он сейчас петлю на шее честного человека затягивает! Под аккомпанемент болтовни о принципиальности и борьбе за качество выпускаемой продукции!

Девятов (негромко, но властно). Ну-ка выйдем!

Шиндин. Ты не прикасайся ко мне! (Выходит первым.)

За ним выходит Девятов. Выходит и Нуйкина, бледная и перепуганная.

Девятов. Вы способны внятно объяснить, что случилось? Но только внятно!

Шиндин. А ничего не случилось. Просто я узнал про тебя правду. Ты получил указание: хлебозавод не принимать, даже если он готов.

Девятов. Кто вам это сказал?

Шиндин улыбается.

Кто вам это сказал?

Шиндин. Да твой друг… и соратник! (Кивнул на свое купе.)

Девятов (подошел к соседнему купе, открыл дверь). Семенов, выйди. На минутку.

Вышел Семенов — веселенький, улыбающийся.

Семенов, ну-ка расскажи, что за указание, я получил от Ивана Ивановича?

Семенов (расхохотался). Да я пошутил! Я специально ему сказал, чтоб отстал от вас! Мол, не приставай, все равно не подпишут! (Шиндину.) Ты что, совсем уже… того? Ну какое могло быть указание? Да если бы все было нормально, не было бы недоделок — приняли бы с большой радостью! И я подписал бы, и Юрий Николаевич, и Виолетта Матвеевна!

Девятов поморщился и, не сказав ни слова, ушел в купе.

Нуйкина. Ну у вас и шуточки, Геннадий Михайлович!

Семенов. Да я, наоборот, чтоб он от вас отстал! Прилип же как банный лист!

Нуйкина уходит в купе.

(Шиндину, негромко.) Ну, дурак! (Уходит.)

Шиндин. Подожди.

Семенов остановился.

Так было указание или не было указания?

Семенов (громко). Не было! (Покрутил пальцем у виска. Шепотом.) Ты что к нему пошел — думал, он испугается тебя или признается? (Махнул на Шиндина рукой, ушел в купе.)

Шиндин еще постоял, несколько раз зачем-то провел руками по волосам и пошел в тамбур. Сел на откидной стульчик, руками подпер подбородок и так сидел — тупо глядя перед собой. В тамбур тихо входит Алла. Грустная, ласковая. Подошла к Шиндину, погладила по волосам. Шиндин тряхнул головой — сбросил ее руку

Шиндин. Пожалуйста, уйди отсюда, (Вдруг заорал.) Ну, выйди, я прошу тебя.

Она метнулась из тамбура.

Шиндин поднялся и стал быстро ходить взад-вперед по тамбуру. Потом резко остановился, вытащил из внутреннего кармана акты и начал их рвать на куски. Откинул задвижку, открыл вагонную дверь и выкинул в темноту кусочки бумаги: они разлетелись в разные стороны. Не закрывая дверь, сел на площадку, спустив ноги наружу. В тамбур входит Малисов. Закуривает.

Малисов. Леня, я могу с тобой поговорить?

Шиндин не отозвался.

Егоров завтра слетит, Ленечка. Ты считаешь — несправедливо, я считаю — справедливо. Ты знаешь, в чем сила Грижилюка? Он очень хорошо усвоил один закон: без преданных людей из руководящего кресла быстро выпихнут. Но начальник не девушка, начальника за красивые глазки не любят. Есть один способ приобретать преданных людей — надо делать для них что-то существенное, жизненно важное. Пять лет назад — мы тогда работали в другом месте — моя супруга села за руль и сбила старика. Он, правда, был пьяный, через месяц он поправился, но жену должны были судить. Помог нам Грижилюк! Два года назад. Заболевает мой сын. Грижилюк его устраивает в самую лучшую больницу. Возможно, его бы вылечили и в любой больнице. Но это мой сын, и болезнь была опасная. Я позвонил Грижилюку ночью. Он сел на телефон, я не знаю, кому он звонил, но через два часа все было устроено. В жизни бывают тяжелые минуты. Грижилюк в такие минуты помогает охотно, решительно, используя все свои связи. Не бескорыстно, нет! А что Егоров? Признаю: умный человек. Он иногда твои мысли вдруг повернет в такую сторону, где они сроду не гуляли! Прекрасно! Но вас было семь человек, приехавших с Егоровым в Куманево. Где они, эти ребята? Один ты остался. Потому что Егоров ничего для них не сделал! Они поддались обаянию его личности. Но одного обаяния, как видишь, мало! Сила обаяния действует недолго. А многим людям вообще плевать на обаяние. Обоняние им важно, а не обаяние! То, что Грижилюк не придумает за год, Егоров придумает за пять минут. Но если Егоров не усвоит тот закон, который усвоил Грижилюк, все его прекрасные мысли и планы сгниют у него в голове!

Малисов ждет отклика на свои слова, но Шиндин молчит. И Малисов выходит из тамбура. Шиндин продолжает сидеть в той же позе, покачиваясь вместе с вагоном, плечи его вздрагивают, может быть, он плачет. На другом конце вагона, в противоположном тамбуре, точно в такой же позе, но только лицом к нам, сидит Девятов. Он курит, думает. Вдруг он решительно поднимается, закрывает дверь и быстро идет по коридору. Открывает дверь своего купе, зовет Нуйкину. Нуйкина выходит в коридор.

Девятов. Виолетта Матвеевна, в Куманево должен был поехать председателем комиссии Морозов. Вы не в курсе, почему в последнюю минуту Иван Иванович послал меня вместо Морозова?

Нуйкина пожала плечами.

Странно! Дело в том, что со вчерашнего дня я должен был пойти в отпуск. И вдруг Иван Иванович решил меня задержать — из-за этой комиссии. Он сказал, что Морозов получил какое-то срочное задание.

Нуйкина. Понятия не имею. А что вас тревожит?

Девятов не отвечает. Нуйкина вернулась в купе. Девятов стоит у окна, что-то его действительно тревожит. Постучал в купе строителей, открыл дверь. Семенов спит на нижней полке. Малисов сидит, опустив голову на столик. Алла забралась с ногами на полку, она очень грустна.

Девятов. Где ваш муж?

Алла покачала головой.

Малисов (поднял голову). В тамбуре.

Девятов закрыл дверь. Прошел в тамбур. Шиндин сидит по-прежнему на площадке, курит.

Девятов. Ну-ка встаньте.

Шиндин тяжело повернул голову, но ничего не ответил.

Поднимитесь, поднимитесь! (Подошел ближе, рукой поддержал поднимающегося Шиндина. Прикрыл дверь). Давайте акты.

Шиндин смотрит на него.

Давайте акты!

Шиндин. Я их порвал… и выбросил… в лес…

Девятов (чуть подумав). Идемте со мной. Пошли, пошли.

Шиндин поплелся за ним. Они дошли до купе. Девятов снова зовет Нуйкину.

(Вышедшей Нуйкиной). У вас есть чистые листы бумаги?

Нуйкина. Какие листы? Бланки?

Девятов. Не бланки. Просто чистые листы бумаги.

Нуйкина. Есть.

Девятов (Шиндину). Сколько должно быть экземпляров, я забыл?

Шиндин. Вроде пять.

Девятов (Нуйкиной). Несите пять листов.

Нуйкина пошла в купе.

Шиндин. Что это вы вдруг?

Девятов. Не ваше дело.

Нуйкина вышла из купе — с бумагой.

(Шиндину). Значит, мы сейчас подпишем чистые листы, а вы потом впечатаете нужный текст. А подписи наши у вас уже будут. Ясно? (Расписывается пять раз. Передает листы Нуйкиной — вместе с ручкой.)

Нуйкина. Юрий Николаевич, я ничего не понимаю.

Девятов. Все нормально. Подписывайте.

Нуйкина (посмотрев на Шиндина. Девятову). Я — я хотела бы с вами поговорить.

Девятов (Шиндину). Я вас позову.

Шиндин направился обратно в тамбур.

(Нуйкиной.) Вас, наверно, удивляет, почему вдруг я решил подписать?

Нуйкина. Конечно!

Девятов. Виолетта Матвеевна, вы помните, два года назад мы принимали у Грижилюка молочную ферму?

Нуйкина. Еще бы! Мы тогда не приняли.

Девятов. Но вы помните, как обстояло дело? Грижилюк позвонил в облисполком. И Иван Иванович приказал мне по телефону акт подписать. Он по-своему тоже болел за дело. Без этой фермы область тогда не выполняла план по сельхозстроительству. Но я не стал подписывать. Вы тогда подписали, а я не подписал.

Нуйкина. Я подписала, потому что…

Девятов (перебивает). Не в этом дело. Когда я тогда вернулся в Елино, Иван Иванович меня вызвал и снова настаивал, чтобы я подписал акт. Я сказал — нет. Объект не готов, я подписывать не буду. И предупредил, что если другой подпишет вместо меня, как это частенько делается, я подниму большой шум. Что вы так волнуетесь?

Нуйкина (скрывая волнение). Нет-нет, ничего!

Девятов. Иван Иванович был очень разгневан. Сказал, что, очевидно, мы не сработаемся. Тогда я пошел в обком и рассказал всю эту историю. После этого Иван Иванович не стал со мной конфликтовать, выживать меня — как умный человек он понял, что со мной нельзя действовать грубо. Он почувствовал, что я могу за себя постоять. Что с вами происходит, вы нездоровы?

Нуйкина. Все в порядке, я вас слушаю.

Девятов. Он нашел другой выход — невероятно простой! Он просто перестал меня назначать в комиссии по приемке объектов! Он назначал таких людей, которые всегда сделают так, как ему надо. Я ж не могу требовать: назначьте меня. Он регулирует. И вдруг позавчера, прекрасно зная, что я собираюсь в отпуск, он посылает меня в Куманево принимать хлобозавод. Дескать, Морозов получил срочное задание, придется тебе поехать. Я грешным делом подумал, что он просто решил мне подпортить отпуск. Но теперь я понял, что все обстоит гораздо хуже: Иван Иванович вместе с Грижилюком — они старые друзья — решили моими руками убрать неугодного Егорова! Во-первых, зная мою дотошность, они не сомневаются, что я хлебозавод не приму! Что им в данном случае и требуется. А если Егоров пойдет в обком жаловаться и доказывать, что все специально подстроено, то опять же, благодаря мне, они запросто отведут от себя обвинение! В обкоме знают, что со мной они не могли войти в сговор! Вы понимаете, что происходит? Они манипулируют моей принципиальностью! Когда она им не нужна была, они ее выключили. Теперь она им потребовалась — они ее включили! Так что я вас прошу подписать акт. Тем более что печь хлеб завод может!

С Нуйкиной что-то происходит — она сделалась неестественной, то бледнеет, то краснеет, неуместно покашливает.

Почему вы не подписываете?

Нуйкина (ей очень неловко). Но там все-таки много недоделок, Юрий Николаевич…

Девятов. Вы что, ничего не поняли? Не надо подписывать, дайте сюда! (Хочет забрать листы).

Нуйкина (не отдает листы). Я подпишу, подпишу… Я просто… может быть, мы неправильно поступаем, может быть, этот Егоров… мы же судим только со слов этого весьма подозрительного молодого человека… С этим днем рождения, от которого я еще опомниться не могу…

Девятов. Виолетта Матвеевна, я так же, как и вы, видел сегодня Егорова первый раз. Но даже коротенькая встреча кое о чем говорит. Вспомните, как Грижилюк себя вел, когда мы у него принимали ферму! Был накрыт стол — до того как мы попали на объект, мы попали на шикарный завтрак! Потом он не отходил от нас ни на шаг! Лично сопровождал от начала до конца! А эти звонки в облисполком! А Егоров пришел, поздоровался, четко сказал: завод печь хлеб может, но есть еще целый ряд недоделок. Смотрите сами. И ушел. И этого молодого человека не он же послал! Хотя Егоров прекрасно понимает, что в сложившихся обстоятельствах этот акт решает его судьбу! Я вас не заставляю подписывать, Виолетта Матвеевна. Я вам только объяснил, почему я считаю, что надо подписать. Больше ничего!

Нуйкина. Нет, я подпишу… ваш авторитет для меня… (Дрожащей рукой подписывает листы. Передает их вместе с ручкой Девятову. Начинает плакать.)

Девятов. Ну что с вами? Почему вы плачете? В конце концов, я же председатель комиссии. Вы всегда можете на меня сослаться. Я вам разрешаю это делать…

Нуйкина. Извините. (Вытирает слезы, успокаивается немного.)

Девятов идет в тамбур. Там ждет его Шиндин.

Девятов (передает листы). Подпишите еще у Семенова, и все. (Предупреждает благодарное движение Шиндина.) Не надо никаких слов. Идите подпишите у Семенова.

Купе строителей.

Семенов по-прежнему спит, похрапывает. Малисов сидит у столика, читает. Алла забралась на полку Шиндина — наверх, настроение у нее не изменилось.

Шиндин (входит). Все в порядке! (Трясет бумагами.) Они подписали акт!

Шиндин а (обрадовалась). Как? Подписали?

Шиндин. Подписали оба! Сейчас этот подпишет (на спящего Семенова), и все!

Малисов не реагирует — продолжает читать.

Шиндина. А как же — указание? Ему же влетит!

Шиндин. Разобрался что к чему — и плюнул на указание! (Посмотрел победительно на Малисова.) Понял? Есть еще люди на свете! А не только… ты мне, я тебе!

Малисов. Покажи.

Шиндин. Обойдешься!

Малисов. Ну покажи!

Шиндин (показывает издалека). Вот. Я те акты порвал — разозлился. Они подписали чистые листы, а потом впечатаем.

Малисов. Ну, дай посмотреть! В руки дай! (Смеется.) Ты что, боишься, что порву, что ли? Очень хорошо, что подписали! Премию дадут! Разбудить? (Кивнул на Семенова).

Шиндин. Я сам. Не надо помогать. Надо было раньше помогать, понял? Сколько осталось до Елино?

Шиндин а (посмотрела на часы). Ой! Полчаса!

Шиндин (тормошит Семенова). Философ, подъем! Хватит дрыхать! Опохмеляться пора. Сейчас я его пощекочу, как он проводника щекотал. Ну-ка, боишься щекотки? (Пытается щекотать.)

Семенов просыпается тяжело, резко отбрасывает руку Шиндина, поворачивается на другой бок.

Вставай, вставай, вставай! (Поднимает, усаживает.)

Семенов длинно зевает, содрогаясь. Потом долго трет глаза, опять зевает, ему холодно, он дрожит.

(Наливает в стакан коньяку.) На, дерни!

Семенов (с отвращением). Не!.. (Открыл глаза.) Фу, черт. Жуткий сон приснился. Какой-то дворец… огромный! И я туда вхожу. А там тыща голых баб… Жутко много их! И все на одно лицо… все близнецы, как из инкубатора… Жуть! А потом я присмотрелся — мамочки родные, это же моя жена… ну, они все моя жена!.. Жуть! А тут ты меня, гад, разбудил… Правильно сделал. А то я бы во сне повесился, честное слово… от этой жены, жен, черт их знает… Что, уже Елино? (Выглянул в окно, чтобы сориентироваться.) Ни черта не понять.

Шиндин. Подъезжаем, подъезжаем! Ну, ты как, окончательно проснулся?

Семенов. Вроде маленько проснулся. (Зевает.)

Шиндин. Тогда, милый мой, поставь свою драгоценную подпись вот сюда! (Кладет перед ним на столик листы, сует в руку ручку.) Юрий Николаевич подписал, Виолетта Матвеевна подписала…

Семенов (все больше просыпаясь и трезвея). Что это такое?

Шиндин. Да я акты те порвал, понимаешь. Разозлился на всех, ну и порвал! А потом мы договорились, и вот они подписали чистые листы. Теперь ты подпиши, а я потом текст впечатаю. Это сам Юрий Николаевич посоветовал.

Семенов. Ты что, так нельзя.

Шиндин. Почему нельзя?

Семенов. Ты что, с ума сошел? Нельзя подписи ставить на чистый лист. Не положено!

Шиндин. Но они-то подписали! Раз им можно, и тебе можно.

Семенов. А кто подписал?

Шиндин. Не валяй дурака. Давай. (Всунул ему ручку между пальцами.) Подписывай, и дернем на посошок. Давай!

Семенов (кладет ручку на столик). Я с утра не пью.

Шиндин. Какое утро? Сейчас половина двенадцатого! Ты еще дома поспишь. Мы тебя на такси отвезем!

Семенов. А я близко живу от вокзала. Пять шагов.

Шиндин. Ну, ты будешь подписывать или нет?

Семенов. Нет.

Шиндин. Почему?!

Семенов. Как почему? Ну, не буду я ничего подписывать. Какие-то чистые листы.

На лице Малисова появляется ехидная улыбка — сначала малюсенькая, несмелая, неуверенная, но постепенно набирающая силу.

Шиндин а (спрыгнула вниз). Коньяк жрал — давай подписывай! Тоже мне нашелся!

Шиндин (Алле). Подожди. Он подпишет, еще не проснулся.

Шиндина. Проснулся, проснулся! Ты что, решил, что тебе еще бутылку поставят? Хватит! Все почти вылакал один! Ну-ка бери ручку и подписывай!

Семенов (нахмурился). В общем, так. Я ничего подписывать не буду и прошу на эту тему больше со мной не разговаривать! Нашли дурачка!

Шиндин (взрывается). Но ты же обещал! Ты же сказал: они подпишут — я, пожалуйста! Я еще тебя переспросил: твердо? Ты сказал: твердо! Так в чем же дело? Они же подписали!

Семенов. Они — это они. А я — это я. (Поднимается.)

Шиндин. Куда собрался?

Семенов. Рожу вымыть.

Шиндин (загораживает дорогу). Никуда не пойдешь! (Алле.) Ну-ка, позови Юрия Николаевича, быстро! А то он сейчас улизнет! Осталось пятнадцать минут!

Алла убегает.

Коридор вагона.

Нуйкина и Девятов уже собрались, надели плащи. Стоят у окна.

Шиндин а (подбегает к ним). Извините, пожалуйста! Юрий Николаевич, там ваш товарищ, Семенов, он не подписывает акт. Вы подписали, а он не хочет! Пожалуйста, подойдите!

Девятов (насторожился). Почему не хочет?

Шиндина. Не знаю. Не хочет, и все. Поговорите с ним, пожалуйста!

С Нуйкиной опять что-то происходит, она побледнела, заволновалась. Девятов направился к купе.

Нуйкина. Юрий Николаевич! Подождите!

Девятов (остановился, повернулся к Нуйкиной). Что такое?

Нуйкина (Алле). Юрий Николаевич сейчас придет.

Алла уходит в купе.

Юрий Николаевич, Семенов не подпишет акт.

Девятов. Почему не подпишет?

Нуйкина (мнется, трет руки). Потому что… В общем, я вам не стала говорить… Ну, он не подпишет, Юрий Николаевич! И нам не надо было подписывать!

Девятов. Что происходит? Что здесь происходит, я спрашиваю?

Нуйкина. Не кричите. Я и Семенов… мы перед поездкой… В общем, нас вызвал Иван Иванович…

Девятов. И велел не подписывать акт?

Нуйкина. Да, примерно так…

Пауза.

Шиндин (выскочил из купе, возбужденно). Юрий Николаевич, я прошу вас, подойдите!

Девятов смотрит на Нуйкину, она стоит, опустив голову.

Юрий Николаевич!

Купе строителей.

Семенов сидит на полке, развалясь, сложив руки на груди. Алла стоит у двери. Малисо в доволен — даже очки не могут скрыть его довольной улыбки. Входит Девятов, за ним — Шиндин.

Семенов. Юрий Николаевич, меня арестовали, не выпускают!

Девятов. Оставьте нас.

Шиндин, Алла и Малисов выходят.

Голос проводника (в коридоре). Через десять минут станция Елино! Кто выходит в Елино, приготовиться!

Девятов. Значит, Иван Иванович приказал тебе не подписывать? А ты знаешь, почему он это сделал?

Семенов. Чего-чего? Мне никто ничего не приказывал! На объекте много недоделок, поэтому я не подписываю. В чем дело?

Девятов. Виолетта Матвеевна мне сейчас рассказала, как вы вместе были у Ивана Ивановича.

Семенов. Были, а что такого?

Девятов. И он вам дал указание.

Семенов. Лично мне никто не давал никаких указаний. Может, он Виолетте давал, за это я не отвечаю.

Девятов. Значит, ты просто такой принципиальный?

Семенов. А я учусь у тебя, Юрий Николаевич! Мне вообще непонятно, почему вы вдруг подписали. Этот дурачок уговорил? Странно!

Девятов. Имей в виду, Семенов, — я ведь все равно это так не оставлю. Так что подумай, может, тебе выгоднее подписать?

Семенов. Ты меня не учи, что мне выгодно, Юрий Николаевич. Как-нибудь сам разберусь. Единственное, что я могу сделать, — сказать, что подпишу, и порвать эти бумаги, чтобы ваши подписи не фигурировали. Сделать?

Резко открывается дверь — входит Шиндин.

Шиндин (очень возбужден). Все ясно, я все слышал! Так вот, имей в виду, ты из купе не выйдешь, если не подпишешь! Понял? Ну-ка, бери ручку!

Семенов (поднялся, смеется). Кролик, я тебя сейчас двумя пальцами задушу! Отойди!

Поезд подъезжает к станции. В дверях стоит Алла, за ее спиной Малисов. Нуйкина близко не подходит, Девятов посторонился.

Шиндин. Ты отсюда не выйдешь!

Семенов (Алле). Мадам, закрой дверь, мы с ним поговорим!

Малисов (вошел в купе). Парни, не надо скандалить. Нам еще жить, работать и еще не один объект сдавать! Не надо.

Шиндин (Малисову). Ты выйди отсюда, миротворец! Вы все заодно. Все повязаны!

Малисов вздохнул, вышел.

(Шиндиной.) Алла, закрой дверь! Закрой дверь, я его не боюсь! (Закрывает дверь.)

Теперь они в купе вдвоем.

Я прошу тебя, Семенов, подпиши. Прошу, понимаешь?

Семенов. Я не подпишу. Ты получил указание, и я получил указание — у тебя свой шеф, у меня свой шеф. Пускай они между собой договариваются.

Шиндин. Они никогда не договорятся, Семенов.

Семенов. Тогда и мы с тобой не договоримся. Пропусти.

Шиндин. Нет!

Шиндин а (открывает дверь). Леня, поезд уже останавливается, пойдем! (Тащит его.)

Семенов. Ну что ты стал на дороге! Отойди! А то сейчас пробьешь головой крышу этого вагона и взлетишь на воздух! Дай выйти!

Шиндин. Ты никуда не выйдешь!

Шиндина. Леня!

Шиндин. Ты здесь останешься навек, я тебя задушу! (Бросается на Семенова, начинается драка.)

Шиндина. Помогите! Разнимите их!

Малисов, Девятов и Алла бросаются разнимать.

Леня, Леня, ну не надо! Он его убьет! Леня, он тебя убьет!

Алла вытаскивает в коридор Шиндина, он лезет опять, и, улучив удобный момент, когда Семенов остался один в купе, Шиндин запирает дверь и изо всех сил держит ее.

Шиндин (тяжело дыша). Ты не выйдешь никуда! До Москвы поедем! Я прокурору СССР тебя сдам, сволочь!

Дверь перестает дергаться, но Шиндин все равно держит.

Шиндина. Леня, оставь, пойдем, оставь! Шиндин. Нет!

Появляются пассажир с женой и двумя детьми, севшие в Елино.

Пассажир. Можно?

Шиндин. Нельзя.

Пассажир. Как нельзя — это наше купе, наши места. Седьмое, восьмое, Девятов, десятое.

Шиндин. Нельзя! Это купе не освобождается!

Жена пассажира. Товарищ проводник, товарищ проводник!

Появляется проводник.

Товарищ проводник, наше купе, а нас не пускают! Тут какая-то драка!

Проводник (Шиндину). Отпусти дверь! Со скандалом сел, со скандалом выходишь! Отпусти дверь!

Шиндин. Не отпущу!

Проводник (высовывается в окно). Милиция, милиция! Сержант, иди сюда! Быстро!

Появляется милиционер.

(Милиционеру.) Всю дорогу хулиганил, пьянствовал, а теперь держит дверь, людей не пускает!

Шиндин. Товарищ сержант, я прошу меня и человека, который находится в купе, арестовать. В отделении я все объясню! Прошу нас обоих задержать!

Малисов. Это глупо, Леня!

Шиндин. Я прошу нас обоих задержать!

Милиционер (спокойно). Отпустите дверь. Ну, отпустите, что вы держите?

Шиндин убирает руку.

(Открывает дверь — в купе никого нет.) Кого задерживать?

Шиндина. Господи, он вылез через окно!

Шиндин дернулся к окну, окно спущено, он высунулся — за окном темно, стоит товарняк, никого не видно.

Главное, такой здоровый — как он пролез?

Шиндин устало опускается на полку.

Пошли отсюда, Леня… Леня…

Перрон станции Елино.

У входа толпятся пассажиры. Нуйкина выходит первой, стоит в стороне, в руках держит сумку.

Проводник (молодому парню). Ну, куда полез! С билетом проходи — провожающих не пускаем! Ну куда, куда? Совесть дома оставил, что ли? Может, мне сбегать за ней, принести? С билетом — проходи, провожающих не пускаем! С билетом — проходи, провожающих не пускаем! Быстрей!

Сходит Девятов, останавливается возле Нуйкиной.

Быстрей! Отправляемся!

Сходят Алла и Шиндин. Поезд трогается. Уже на ходу соскакивает Малисов — с резиновыми сапогами Шиндина в руке.

Малисов (кинул сапоги). Забыли.

Проводник стоит с флажком на площадке и ухмыляется.

Проводник. Прощевайте, граждане!

Вагон скрывается, мелькают другие вагоны, промелькнул последний. Часы показывают без пяти двенадцать.

Девятов (подходит к Шиндиным). Передайте Егорову, чтоб он со мной связался. (Уходит.)

Нуйкина. До свиданья. (Идет за Девятовым, вдруг возвращается обратно. Шиндиным.) А эти листы, которые мы подписали… они у вас… или в вагоне остались?

Шиндина. Они у меня.

Нуйкина. Ну… вам они все равно не нужны… дайте их мне…

Шиндина отдает ей помятые листы.

Всего хорошего! (Уходит.)

Малисов. Я пойду в вокзал. (Уходит.)

На перроне остаются Шиндин и Шиндина.

Шиндина. Миленький, он тебя сильно ударил? Больно? (Осторожно дотрагивается до его лба, гладит, поправляет волосы.) Обещай мне, что мы отсюда уедем… нам надо отсюда уехать, в Москве у нас есть комната, ты устроишься в проектный институт… все будет хорошо…

Шиндин. Нет…

Шиндина. Все равно Егорова снимут…

Шиндин. Нет!

Шиндина. А что ты можешь сделать?.. Ты же видишь… Мне просто очень обидно за тебя, понимаешь… Я хочу, чтоб ты… А здесь ты только переживаешь зря…

Шиндин. Нет, нет! Нет! Нет!

Она целует, ласкает, плачет, вытирает слезы и снова целует его и гладит, и снова плачет.

Не-е-е-е-е-ет!