Мы новый мир построим…

7

Они пили коньяк, нашедшийся в сумке Жилина, закусывали яблоками и вели разговор. Бутылка «Дагестана» стояла на тумбочке, Жилин расположился на кровати, а Гусев рядом, на стуле. Дверь на лоджию была открыта настежь, потому что Гусев вовсю дымил — на посиделках со спиртным ему всегда хотелось много курить.

Как выяснилось, Жилин прошел через Дверь позже Гусева, но гораздо быстрее определился со своим местом в этой новой жизни.

У Гусева все было совсем по-другому. Бывшего красного конника, участника межпланетного перелета, организатора заварухи на Марсе и основателя «Общества для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения» приметили тут совершенно случайно. Бродил себе по рынку, выбирал апельсины-мандарины, и вдруг — «трах-бах!», разборки, «конкретные пацаны» с оружием, крики, мат-перемат, переполох, драка… Как человек в прошлом военный и бесшабашный, Гусев не смог не вмешаться. Тем более, что и его, пробегая, зацепили кулаком по ребрам. Врезал одному, другому, завладел пистолетом и ну месить дальше — всех, кто под руку попадался.

А когда нагрянула милиция, бросился вместе с новыми сотоварищами к машинам. Погрузились, помчались куда-то по улицам Москвы, целой колонной. Лишь потом разобрался, что к чему и кто есть кто, перезнакомился… И был принят в одну из местных группировок — им тогда было несть числа — как эффективная боевая единица. Много всякого было в те страшненькие годы переползания к капитализму, лилась кровь, менялись хозяева, но Гусев всегда приходился ко двору. И, умудренный опытом, на первые роли не рвался. Это была его стихия, именно таких встрясок не хватало ему в прежней жизни, когда гражданская отгремела, революцию на Марсе совершить не удалось и закончились вояжи по Америке и Европе, где он рассказывал про драки с марсианами, про пауков и про кометы… Пресной стала жизнь бок о бок с преданной, но уже приевшейся Машей, душа рвалась в бой, ниспровергать и разрушать, душить и давить врагов… Знание о Двери пришло как бы само собой, словно свалилось с небес, и он шагнул за порог без особых раздумий. И оказался в том самом мире, за который воевал, в настоящем, а не книжном мире. И разве мог он помыслить в своих двадцатых, что будущее окажется совсем не таким, каким рисовалось?..

Шли годы, он все время был при деле и жил очень даже безбедно.

И ничуть не сомневался в том, что может в любой момент, если постарается, отыскать Дверь и вернуться к себе. Но возвращаться не собирался. Как-то унизительно было бы вновь очутиться в книге, в придуманном писателем мире, развоплотиться, обернувшись тем же самым набором букв, черных знаков на белой бумаге. Не желал он возвращаться.

С годами Гусев остепенился, драк уже не искал — да и прошло время драк. Новые хозяева делали большие деньги, в основном, без кровопролития, и не с мелких базарных торговцев сшибали копейки, а промышляли сбытом наркотиков. Сильные были наркотики, не чета листьям марсианской хавры. Сфера влияния росла, сбыт шел по всей России, цепочки тянулись во все стороны, в города большие и малые. Здешнее захолустье тоже, казалось бы, надежно контролировалось хозяевами Гусева — и вот на тебе! Появились некие конкуренты, начали забрасывать свою продукцию в заповедные угодья, уводить покупателей. И кто, оказывается, на этих конкурентов работает? Иван Жилин, который жизнь собственную, книжную, намеревался посвятить искоренению наркотика «слег» в Стране Дураков! А вместо этого шагнул в Дверь и принялся отнюдь не книжный, а настоящий, подлинный мир заваливать наркотой…

Что он сказал ему, Гусеву, чуть ли не в самом начале разговора, после первой порции коньяка? «Я, Алексей, дело бы здесь для себя без труда нашел, я же прирожденный технарь. Бортинженер космического корабля как-никак, хоть и бывший. Но я вполне сознательно поставил себе задачу, — когда осмотрелся, пригляделся и понял, что тут творится. Это не они меня отыскали, это я их отыскал…»

— Эх, Ваня, — задумчиво сказал Гусев, медленно жуя яблоко. — А мы ведь с тобой, наверное, тут единственные, кто два разных Марса видел. Я — равнину оранжевую, с кактусами, ящерицами и пауками, ты — пустыню с летающими пиявками… А здешний Марс, настоящий, совсем другой: ни марсиан, ни пиявок.

Он перестал жевать и посмотрел на Жилина. Тот полулежал, облокотившись на подушку, и глаза у него были туманные и невеселые.

— Мне вот что иногда в голову приходит, Ваня, — продолжал Гусев. — Не угодил ли я из одной книги в другую? Может, Дверь — это переход между книгами, а не выход в реальность? И я по-прежнему чья-то выдумка…

— Не исключено, — вяло произнес Жилин. — Все сущее — выдумка то ли Господа Бога, то ли кого-то еще. Или чего-то еще. Иллюзия, Алексей, все сущее — сплошная иллюзия. Ум есть эманация тела, а тело есть выдумка ума… Только нам не дано узнать, так ли это на самом деле или нет, поэтому мой тебе совет: не задумывайся.

— Не получается. Я только здесь по-настоящему и думать-то начал. Раньше все было ясно, а теперь… — Гусев помотал головой. — И еще я про Дверь все никак понять не могу. Что это за штука такая, кто ее выдумал?.. Все ли могут ее открыть, и много ли таких, как мы с тобой, здесь болтается?..

Жилин усмехнулся:

— Странники выдумали, Алексей, кто ж еще? Или Господь Бог. Или писатель — выбирай любое. Помнишь мою байку о гигантской флюктуации?

— А как же! — Гусев показал на стол, где лежала книга «Стажеры». -Впечатляюще. Особенно когда вода в вазе закипела. Ты все это выдумал, да?

— Это за меня выдумали. Ну, вот и считай, что Дверь — это гигантская флюктуация. Хотя какая разница, Алексей? Я же говорю: знать нам не дано… да и зачем? Мы здесь — вот и всё. Дверь это Дверь. Окно это окно. Всякие дальнейшие рассуждения по этому поводу есть бесполезное и даже вредное напряжение ума, который есть эманация тела, которое есть выдумка ума.

Гусев крепко потер руками щеки и вновь, исподлобья, взглянул на Жилина:

— А ты назад не пробовал?

— Не пробовал, — жестко ответил Жилин, как топором отрубил.

Некоторое время они молчали. Потом Гусев расслабленно откинулся на спинку стула, пошарил глазами по потолку и пробормотал:

— Вот так-то, Ваня… Строили, строили — и построили… — Он перевел взгляд на Жилина. — Зачем ты искать-то их стал, Ваня, хозяев своих? Ничего другого в голову не пришло? Ты ж как-никак борец с преступным миром…

Жилин оторвался от подушки, сел прямо и словно окаменел. И голос у него стал каменным, холодным, — но что там было, за камнем, за холодом?..

— Ты говоришь: «строили». Ты строил. И я строил. И, как ты очень точно подметил, — построили. Только что построили? — Жилин ссутулился, усмехнулся невесело. — Мне как-то в юности попалось на глаза высказывание Фомы Кемпийского. Был такой средневековый мудрец. Монах. Вот что он говорил: «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком». Бог ты мой, да я готов был по глупости своей отроческой его зубами разорвать на мелкие кусочки. Да как же так можно о людях?! Душа твоя поповская, старорежимная, пессимист ты средневековый! И жалко его было — не дожил, не увидел, как человечество светлой дорогой шагает прямо в рай, и вот-вот наступит Великий Полдень… А вместо этого имеем теперь Страну Дураков в квадрате, и переделать ее не получится, Алексей. И ведь не просто дураки, а дураки полнейшие! Не знают, зачем живут, в небо не смотрят и в себя тоже… Быдло кругом… Идут в никуда…

Гусев прищурился:

— И ты решил их подтолкнуть, стажер на службе у будущего?

— Был стажером, — холодно сказал Жилин. — Теперь ни стажеров, ни будущего. И поскольку к правде святой мир дорогу найти так и не сумел, навеем ему сон золотой. А дальше — смена караула: Гипнос уйдет и явится Танатос.

— Это как?

— То, чем ваша шайка-лейка торгует, это почти ноль по сравнению с тем, чем сейчас начали торговать мы. У вас каменный топор, у нас — атомная бомба. Подсесть можно буквально с двух-трех раз, соскочить невозможно. Цена вполне доступная. Этот городок — полигон, полянка для испытаний. Как только пойдут деньги, — а они пойдут, Алексей! — накроем сразу ну о-очень большую территорию. Опа-опа, Америка, Европа, Индия, Китай, и так далее, со всеми остановками. Это верный путь к вымиранию, Алексей, причем достаточно быстрому и глобальному. Не назавтра, конечно, и не через год, — но до конца века нынешнего, думаю, будет Земля вновь безвидна и пуста… Каков век, таковы и вещи… — Жилин вновь обозначил усмешку. — Великий Полдень не вышел — получайте Великую Полночь. Воздастся по делам… Не нужен такой мир, Алексей, никому не нужен…

— А не страшно выступать в роли палача? — осторожно спросил Гусев. — Такой грех на душу брать…

— Уже не страшно, — ответил Жилин и потянулся к бутылке.

Выпили еще, помолчали. Жилин застывшим взглядом смотрел в пространство, Гусев курил и обмозговывал услышанное.

— Я вот все думаю, — медленно начал он, — в чем все-таки смысл нашего перехода? Твоего… Моего… Смотри: мы оба, пусть каждый по-разному, но пришли к одному и тому же, одним делом занимаемся. Может, нашими с тобой руками Господь решил извести человеков, а?

Жилин поморщился:

— Опять за свое, предводитель марсиан! Ты идешь — и на голову тебе падает кирпич. Ни с того ни с сего. Именно ни с того ни с сего, что бы там ни утверждал книжный Воланд. Кирпич летел своей дорогой, ты шел своей — вот и пересеклись. Без всякого умысла как со стороны кирпича, так и с твоей стороны. Не ищи скрытый смысл там, где его нет. Впрочем, верным может быть и любое другое предположение. Я ведь тебе уже советовал: не задумывайся.

— Эх, тудыть твою в душу! — вздохнул Гусев. — А как раньше-то все было понятно: вот он, враг, руби его, гада, — и все дела. Прибыл на Марс — значит, Марс теперь наш, советский, и это дело надо закрепить. Врангель гад — бей гада! Тускуб гад — к чертям Тускуба! Кто решился, у того и власть. Просто все было и ясно…

— Да уж, — кивнул Жилин. — Все было просто и ясно. Как в правильных книгах.

— Почему — «как»?

— Ну, да. Именно — в книгах. И жаль, что только в книгах.

Гусев полез в карман, вытащил «удочку» и протянул ее Жилину:

— Вот, возьми, Ваня. Тут все материалы, что я сегодня про тебя нашпионил. Своих не закладываю. Я как увидел в твоей записной книжке имена: Быков… Григорий Дауге… — чуть не обалдел на всю оставшуюся жизнь. Давай, действуй, мешать тебе не буду. Может, именно твоего последнего фрагмента для полноты картины и не хватало. А картинка называется «Черная негеометрическая фигура». То бишь полная амба. На, держи.

— Спрячь, Алексей, — не шелохнувшись, сказал Жилин. — Возвращайся в Москву и передай по назначению. Мне это не повредит, ей-богу. Со мной уже никому не справиться, это не бравада, а факт. Не сегодня-завтра вашим будет предложено присоединяться. Что-то типа договора о партнерстве, дружбе и взаимопомощи. Во веки веков. Упрутся твои боссы — им же хуже будет. Ты ведь видишь — я тут работаю без оглядки, хвостов не отслеживаю и не опасаюсь. Насчет тебя — это уже местные позаботились, я был не в курсе. Кстати, они там, в твоем номере, от неудобств не потеряют ли веру в гуманизм и вообще во всякие светлые идеалы?

— Не думаю. — Гусев убрал «удочку» в карман. — Нет у них такой веры. В отличие от нас.

Жилин посмотрел на Гусева печальными глазами, задумчиво потрогал свой короткий нос-картошку:

— Так ведь и у нас ее тоже нет. Уже нет.

Гусев промолчал и перевел взгляд на недопитую бутылку.