Мы родом из СССР. Книга 2. В радостях и тревогах…

Эти строки известной и любимой советской песни наиболее точно отражают то настроение, с которым мы, советские люди, жили в обозначенный период советской истории. Да и вообще они созвучны думам и чаяниям тех, кому довелось, посчастливилось жить в советскую эпоху.

Хотя в моем представлении, в представлении человека, жившего в зрелом возрасте и в сталинское время, и в годы хрущевской распутицы, и в пору брежневского разноцветья, эти периоды советской истории разнятся между собой.

О сталинском и хрущевском времени я уже рассказал в первой книге. Наступила пора поразмышлять о послехрущевском восемнадцатилетии, которое соразмерно брежневскому периоду. Оговорюсь сразу, что брежневские годы тоже разные. Эта «разность» всегда была видна невооруженным глазом.

Разнятся, прежде всего, искусством партийного и государственного руководства, отражавшегося на атмосфере в обществе, на состоянии и развитии экономики, социальной и духовной сферы.

Вся советская эпоха овеяна романтикой, пропитана энтузиазмом, невиданной в истории героикой освобожденного труда, – труда не на капиталистов, а на благо всего народа, во имя могущества и благополучия своей великой Родины – Союза Советских Социалистических республик.

В одной из лучших песен Александры Пахмутовой есть замечательные строки:

Ей вторит автор другой песни:

Поэты и композиторы, создававшие такие прекрасные песни, отражали в них дух времени, настроение народа, атмосферу в обществе. И поэтому песни обретали крылья, мгновенно разлетались по стране, западали в души людей и прорывались наружу. Их пели в концертах и на праздничных демонстрациях, в кругу друзей и семейных застольев. Именно так. Советские песни отражали жизнь, настроение людей.

А вот за минувшие два десятилетия в «ново-русской», «демократической» России поэты и композиторы не могут создать даже какого-то подобия тех величественных песен, которые наполняли советскую жизнь. Хорошее, светлое, жизнерадостное не может рождаться и звучать в мрачное безвременье, переживаемое нынешней Россией.

Мы, люди советского времени, знали, что живем, трудимся, обустраиваем и защищаем свою Отчизну именно с теми мыслями и чувствами, которые звучат в прекрасных советских песнях. Во имя Советской Отчизны совершались ратные и трудовые подвиги, строились новые города, заводы и фабрики, возводились гигантские гидроэлектростанции, поднималась целина, осваивался космос, рождались песни, создавались шедевры кино…

Многие годы и десятилетия советский народ жил неукротимым желанием видеть свою любимую Отчизну могущественной, а жизнь – счастливой. Этот вывод справедлив и по отношению к хрущевским и брежневским годам, вопреки властолюбивым, невежественным и самодовольным вождям…

Устранение Хрущева с высших государственных и партийных постов было встречено советскими людьми с полным одобрением. Они ждали от нового руководства КПСС и Советского правительства решительных действий, коренных изменений к лучшему. И не обманулись.

Избрание пятидесятивосьмилетнего Л. И. Брежнева, сравнительно молодого и энергичного, Генеральным секретарем ЦК КПСС было встречено в партии и в народе с надеждой на лучшее.

Особое удовлетворение вызывало назначение на пост Председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина и включение в состав Правительства многих опытных и авторитетных лиц. Дела стали быстро налаживаться. Резко менялось настроение в обществе. Восстанавливалось доверие к руководству партии и страны.

Без шума и треска, спокойно и деловито исправлялись серьезные ошибки, допущенные Хрущевым практически во всех областях жизни и развития советского общества. Были восстановлены единые партийные организации. Их разделение на сельские и промышленные, лихорадочно проведенное по инициативе Хрущева, представляло реальную угрозу единству партии, породило на практике множество острых проблем, при решении которых возникали противоречия и раздоры между сельскими и промышленными партийными комитетами.

Были ликвидированы совнархозы и возрождены отраслевые министерства, что означало восстановление высокопрофессионального уровня руководства различными отраслями экономики. Это оказалось непростой задачей, так как за короткое время после ликвидации Хрущевым отраслевых министерств были растеряны многоопытные кадры, ушедшие из управленческой сферы на производство, в научно-исследовательские институты, на другие участки работы.

Экономика страны снова становилась единым народнохозяйственным комплексом. Восстанавливалась единая общесоюзная система планирования.

В хрущевский период в наибольшей мере пострадало сельское хозяйство, «руководству» которым он уделял особенно много внимания. В разумные рамки была возвращена «царица полей» (кукуруза).

Всюду, где проходила авантюрная «преобразовательная» деятельность Хрущева, – в архитектуре или в жилищном строительстве, создавались серьезные трудности, которые надо было незамедлительно, но спокойно и разумно разрешать.

Под внешне привлекательным лозунгом решения жилищной проблемы, как грибы после дождя, появились по всей стране и в большом количестве малопригодные для нормальной жизни «хрущебы», в которых миллионы людей были обречены ютиться многие десятилетия. Сейчас, в начале XXI века, «хрущебы» остаются «притчей во языцех» для нынешних господ и пристанищем для множества людей.

Немало трудностей было порождено хрущевским волюнтаризмом во внешнеполитической области, в межгосударственных отношениях. Их тоже надо было мудро и деликатно исправлять.

Но, пожалуй, самыми трудно исправимыми были ошибки, совершенные по хрущевским «рецептам» в теоретической области, особенно в программах социалистического и коммунистического строительства. Марксистско-ленинская теория была настолько вульгаризирована, что исправить её, преодолеть невежественные «выводы» и «оценки», сделанные в угоду волюнтаристски-прожектерским «планам» и «программам» Хрущева услужливыми лжеучеными, так и не удалось до самого конца советской эпохи.

За все эти «новации» в науке ответственность несла КПСС в целом, ибо от ее имени преподносились и «увековечивались» все «гениальные» выводы и оценки «вождей».

Без громких слов разумно и неспешно в партии и в народе велась работа по восстановлению верных и справедливых оценок сталинской эпохи и всего, что было совершено советским народом под руководством КПСС во главе с И. В. Сталиным.

В 1969 году Постановлением Совета Министров РСФСР поэту С. В. Смирнову была присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького за поэтические произведения 1967–1968 годов, вошедшие в сборник «Свидетельствую сам». Центральное место в нем занимает поэма, давшая название всему сборнику. Есть в ней и строки, посвященные «культу личности» Сталина:

В этих мудрых строках поэта выражено и мое видение Сталина…

Жизнь в стране возвращалась в спокойное, уверенное, нормальное состояние. Это вскоре положительно сказалось на развитии экономики и росте благосостояния людей. Особая заслуга в этом была главы Советского Правительства А. Н. Косыгина. После десятилетних провалов народнохозяйственных планов в хрущевские годы восьмая пятилетка (1966–1970) была досрочно и успешно выполнена.

Восьмую пятилетку по праву можно назвать «Косыгинской»: в ходе её были сделаны важные шаги в развитии советской экономики, особенно в сфере материального стимулирования производства и производителей.

В целях обеспечения пропорционального развития производства, ускорения научно-технического прогресса, централизованного планирования и управления экономикой страны по инициативе и под непосредственным руководством А. Н. Косыгина была разработана и успешно осуществлялась экономическая реформа, направленная на повышение эффективности развития производства и материальной заинтересованности его работников; проводились реконструкция и техническое оснащение предприятий. Особое внимание уделялось развитию наукоемких и перспективных направлений.

Большое развитие получили электронная, атомная, приборостроительная промышленность, станкостроение, энергетическая, космическая и оборонная отрасли, производство товаров для населения. Было построено много новых заводов и фабрик, оснащенных современным оборудованием; возведены крупные комплексы химической промышленности, научные и производственные центры по электронике, мощные гидро-, тепло– и атомные электростанции; открыты и задействованы новые промыслы по добыче нефти и газа; построены автозаводы в Ташкенте и Набережных Челнах; строилась Байкало-Амурская магистраль.

На предприятиях и стройках внедрялись хозрасчет, бригадный подряд, экономические методы работы. Это являлось важным стимулом материальной заинтересованности людей в результатах своего труда.

Осуществлялись меры, направленные на преодоление серьезных трудностей в развитии сельского хозяйства. Был изменен порядок заготовок и закупок у колхозов и совхозов зерна и продуктов животноводства. Вместо ежегодных заданий они получили пятилетний неизменный план продажи государству сельскохозяйственной продукции. Сверхплановую продукцию было разрешено реализовывать по усмотрению хозяйств. Этим повышалась материальная заинтересованность тружеников сельского хозяйства. Колхозники и работники совхозов наделялись приусадебными и земельными участками, огородами. Был не просто снят запрет на личное подворье, но и поощрялось желание иметь в личном хозяйстве животных и птицу.

Хорошо зная вопросы экономики и финансов, А. Н. Косыгин осуществлял меры по улучшению организации производства и труда. Под его постоянным контролем находились финансы государства. При его непосредственном участии ежегодные пятилетние планы были всесторонне сбалансированы. Доходы государства всегда на 3–5 % превышали расходы, и тем самым создавался резерв средств для финансирования непредвиденных работ. Дефицит в бюджете не допускался. Если появлялась необходимость увеличения выпуска денег (эмиссия), то устанавливался самый короткий срок их изъятия из оборота.

Говоря об А. Н. Косыгине, нельзя не отметить его громадные заслуги в области внешнеполитической, межгосударственной деятельности.

Внешняя финансовая задолженность в бытность А. Н. Косыгина на посту главы Советского Правительства практически не допускалась. Напротив, социалистические и многие развивающиеся страны были должниками Советского Союза за поставляемые материалы, оборудование, оказание различных услуг.

Займы в валюте у банков капиталистических стран составляли не более 5–7 миллиардов долларов, и, учитывая высокий процент, возвращались своевременно.

В силу этого в государстве создавалось прочное финансовое положение. А. Н. Косыгин тщательно следил за строгой сбалансированностью товарно-денежных отношений в стране; требовал от Госплана и Минфина, других министерств наиболее полного обеспечения выдаваемых населению денег товарными ресурсами.

А. Н. Косыгин уделял постоянное внимание развитию внешнеэкономических связей нашей страны с социалистическими государствами. Посредством СЭВ (Совета экономической взаимопомощи) осуществлялись межгосударственные специализация и кооперация производства, поставки различной продукции на сбалансированной основе.

А. Н. Косыгин также смело шел на развитие двусторонних взаимовыгодных торгово-экономических отношений с капиталистическими странами. Наряду с закупками в них современного оборудования и технологий, приобретались также товары народного потребления. Это способствовало насыщению внутреннего рынка необходимыми товарами и сбалансированию внутреннего бюджета; это было выгодно советскому государству и более полно удовлетворяло спрос внешнего рынка.

Трудно переоценить всё то, что сделал А. Н. Косыгин, возглавляя Советское Правительство, для развития экономики и улучшения благосостояния советских людей. Его глубоко и искренне уважали и ценили. Он пользовался огромным авторитетом в нашей стране и за её пределами.

Я осознанно делаю акцент на исключительной роли А. Н. Косыгина, как Председателя Совета Министров СССР, в преодолении серьезнейших трудностей в экономике страны, накопившихся в хрущевские годы, и обеспечении её успешного дальнейшего развития.

Благодаря А. Н. Косыгину, в бытность его главой Советского Правительства, советская страна быстро добилась восстановления прекрасной традиции – досрочного выполнения и перевыполнения пятилетних планов, свойственной сталинскому времени и утраченной в хрущевские годы. Как я уже отмечал, особенно показательна в этом отношении восьмая пятилетка. Успешно развивалась экономика страны и в следующей, девятой пятилетке. Безусловно, в этом заслуга всего советского народа, его героического, самоотверженного труда.

Уверен, что результаты экономического развития страны и в целом советского общества были бы еще более значительны в данный период, если бы… К сожалению, «если бы» снова повторилось.

Как и в случае с Н. С. Хрущевым, новое высшее партийное руководство оказалось не на высоте тех задач, которые стояли перед страной в её движении по пути социалистического строительства. На смену скромному, энергичному Л. И. Брежневу, в бытность его на предшествующих постах и в первые годы пребывания в должности Генерального Секретаря, пришел другой Брежнев, не способный критически оценивать своё «я» и результаты своей деятельности.

Вот что пишет в своих воспоминаниях Николай Иванович Рыжков, избранный в 1982 году по предложению Ю. В. Андропова Секретарем ЦК КПСС по экономике, затем с 1985 года – Председатель Совета Министров СССР:

«Конечно, мы в 83-м пионерами в деле экономических преобразований не были. В 60-е и 70-е годы такие попытки предпринимались дважды по инициативе Алексея Николаевича Косыгина, Председателя Совета Министров СССР. Это был человек умный, компетентный и дальновидный. Косыгинская экономическая реформа 1965 года дала заметный толчок буксовавшему народному хозяйству. Только за восьмое пятилетие объем промышленного производства вырос в полтора раза, производительность труда на одну треть. Темпы роста товаров народного потребления наконец-то сравнялись с темпами роста средств производства, которым всегда отдавалось предпочтение.

…Я тогда работал на Уралмаше и косыгинскую реформу испытал на себе. Хорошее было начало по тем временам: предприятия, обретая ранее невиданные права, вздохнули свободно. Да и подросшая зарплата кармана работника не тянула. Но вскоре реформу начали откровенно и резко скручивать. Делали это те, кто сразу усмотрел в экономических преобразованиях „угрозу политической стабильности строя“. Впрочем, с их позиций было чего испугаться: именно преобразования экономики неизбежно вытягивали за собой демократизацию всего общества. А этого ни Брежнев, ни Суслов, ни иже с ними допустить не могли.

Вторая попытка оздоровить экономику была предпринята в 1979 году, опять же при Косыгине, хотя в это время он уже был очень болен. И, к сожалению, и эта попытка так и осталась только попыткой… Официально ситуация в экономике признавалась „лучше некуда“. Показуха достигла головокружительных высот, главные лица страны находились в состоянии блаженнейшей эйфории». (Н. И. Рыжков. «Десять лет великих потрясений». М, 1996, с. 44–46).

Ещё одно мнение об Алексее Николаевиче Косыгине. Виталий Иванович Воротников, работавший в бытность А. Н. Косыгина главой Советского Правительства, – первым заместителем Председателя Совета Министров РСФСР рассказывает:

«Каким остался в моей памяти Алексей Николаевич Косыгин?

…Это был высоко эрудированный человек, обладавший феноменальной памятью. Опытный управленец – хозяйственник, экономист и финансист, прошедший большую практическую школу, будучи министром легкой промышленности, министром финансов, первым заместителем Председателя Госплана СССР.

Организаторский талант А. Н. Косыгина в полной мере проявился в период Великой Отечественной войны, когда он возглавил титаническую работу по перебазированию на Восток, в кратчайшие сроки, сотен крупных заводов из Европейской части страны. Поэтому он отлично знал все транспортные, речные, автодорожные пути и развязки в самых отдаленных районах страны, чем иногда ставил в тупик опытных путейцев. Он хорошо разбирался в городском хозяйстве, был сведущ в деятельности базовых отраслей промышленности.

В то же время А. Н. Косыгин был тонким и мудрым политиком международного уровня. Ему приходилось возглавлять делегации или участвовать в сложных переговорах по вопросам внешней политики государства, и всегда он умело отстаивал интересы Советского Союза и наших друзей. Не только официальные переговоры, но и его приватные беседы с лидерами ряда стран, в том числе и с Ф. Кастро, во многом содействовали укреплению межгосударственных отношений.

В работе А. Н. Косыгин был деловит, немногословен, ценил свое и чужое время, в решениях – четок и однозначен. Умел до конца выслушать деловой совет, но сходу отметал болтовню и дилетантство. Мог по делу резко отчитать нерадивого или поддержать, похвалить того, кто проявлял инициативу, высказывал дельное мнение.

…Мне очень импонировали методы работы Косыгина. Это была наглядная школа управления. Он не терпел словопрений, на заседаниях Президиума сразу пресекал говоруна, а тем более некомпетентного или недостаточно осведомленного в сути вопроса оратора. Делал это строго, даже жестко, не считаясь с „авторитетом и заслугами“. Важно было не только то, что он этим берег время свое и других. А, в еще большей степени, то, что он точно формулировал ответ на заданный вопрос, предлагал и четкую запись в проект решения. Нередко, если внесенный в повестку вопрос был недостаточно проработан, он не искал экспромтом ответа на него, а снимал с обсуждения, устанавливая срок повторного рассмотрения…

…Общение с А. Н. Косыгиным было для меня хорошей школой. Своим примером в работе, поведении, высокой дисциплиной, организованностью, объективностью и беспристрастностью он воспитывал окружающих. По моему убеждению, в СССР тогда не было руководителя, которого можно было бы поставить рядом с А. Н. Косыгиным.

…Долго и самоотверженно тащивший экономический воз А. Н. Косыгин надорвался, в 1976 году у него на отдыхе произошло кровоизлияние в мозг. Он больше месяца проболел и невольно снизил активность в работе. В октябре 1979 года случился глубокий инфаркт, потом прибавилось новое заболевание. Он очень тяжело переживал свой вынужденный отход от дел. В августе 1980 года, когда он находился в больнице, Брежнев отправил его в отставку.

Он был заменен старым приятелем Брежнева 75-летним Н. А. Тихоновым. Это была совершенно неравнозначная замена.

…В декабре 1980 года Алексея Николаевича Косыгина не стало. Эта потеря оказалась невосполнимой для партии и страны».(В. И. Воротников, «Откровения». М, 2010, с. 212, 215, 216).

И началось всевластие Л. И. Брежнева…

Я не склонен одним цветом оценивать всё 18-летнее пребывание Л. И. Брежнева на посту Генерального Секретаря ЦК КПСС. Во всяком случае, по моим наблюдениям «со стороны», снизу, с должности секретаря Туапсинского горкома КПСС, в первые послехрущевские годы работа в руководстве партии и государства спорилась. Это являлось очень важным условием успешного решения сложных и трудных вопросов, доставшихся в наследство от Хрущева. Да и внешнее поведение Брежнева на первых порах не высказывало никаких тревог, не вызывало волнений. Всё это радовало и укрепляло надежду на благополучное преодоление партией и страной образовавшихся трудностей и проблем. Мои представления и понимание ситуации подтверждает известный партийный и государственный деятель СССР Константин Федорович Катушев. Но сначала о нем самом по книге М. Ф. Ненашева «Последнее Правительство СССР». (М. 1993):

«Страницы биографии: родился в 1927 году в селе Большое Болдино Горьковской области. Окончил Горьковский политехнический институт по специальности инженер-механик. Начало трудовой деятельности связано с Горьковским автозаводом, где он работал конструктором, ведущим конструктором, заместителем главного конструктора. С 1957 года на партийной работе.

Судьба не была благосклонной к этому человеку и часто бросала его в самую гущу политических событий, где ему не просто было сохранить свою самостоятельность, отстаивать позицию здравого смысла. В апреле 1968 года К. Катушева неожиданно избрали секретарем ЦК КПСС, и он оказался самым молодым в руководстве КПСС. Как Секретарю ЦК ему было поручено заниматься социалистическими странами в сложное время острого конфликта СССР и КНР, ввода войск осенью 1968 года в Чехословакию. Противостоять в это время жесткой партийной политике М. Суслова было трудно. К чести К. Катушева, даже в самых чрезвычайных ситуациях он оставался реалистом, человеком, сохранявшим здравый подход, выступавшим против политики диктата КПСС во взаимоотношениях с коммунистическими партиями социалистических стран.

Стремление сохранить свою позицию не могло не вызвать негативного отношения в ЦК КПСС к К. Катушеву со стороны партийных ортодоксов. В 1977 году его переводят на работу в Совет Министров к А. Н. Косыгину, а в 1982 году назначают послом СССР в республику Куба. Возвращение Катушева с Кубы в 1985 году стало началом его деятельности в роли министра внешних экономических связей в правительстве Н. Рыжкова.

К. Ф. Катушев из тех, кто не терпит краснобайства, многословия. Он один из немногих бывших руководителей КПСС, который не выступал в прессе с исповедями или обличениями. И по сути, впервые согласился участвовать в этом диалоге, чтобы поделиться своими размышлениями о последнем правительстве СССР. Нашу беседу мы начали с того, как складывалась его биография, как он оценивает время работы в ЦК КПСС, в правительстве СССР», – пишет М. Ф. Ненашев в своей книге.

Представление о Константине Федоровиче Катушеве будет не полным, если не послушать его самого:

«Я принадлежу к поколению людей, воспитанных страной социализма, для которых вера в будущее всегда была связана с общим благом народа и благом Отечества. Для нас девиз „Раньше думай о Родине, а потом о себе“ был нашим убеждением и нашей молитвой. Как бы теперь ни охаивали ретивые обличители наше прошлое, мы гордимся, что были свидетелями и участниками великой победы над фашизмом и освобождения Европы в Отечественной войне. На наших глазах и при наших усилиях страна залечивала тяжелые раны войны, осваивала целину, совершила прорыв в космос и стала великой державой». (М. Ф. Ненашев, «Последнее Правительство СССР». М, 1993, с. 137–138).

Этим всё сказано. Теперь по сути вопроса, который я обозначил, мнение К. Ф. Катушева о Брежневе:

«Сейчас много говорят и пишут о Брежневе, как недальновидном руководителе, как человеке, не способном принимать самостоятельные решения… Не стану опровергать всё, но скажу, что в первые годы его деятельности в роли руководителя КПСС я видел другого Брежнева…

На смену Хрущеву, который не выдержал испытания на власть, пришел Брежнев, человек, не располагавший какими-то особыми политическими качествами, но уравновешенный, в отличие от своего предшественника, и не лишенный здравого смысла в оценках и решениях. Продолжительное время наблюдая за его деятельностью, я видел в ней два этапа. Первый этап – до его болезни, когда он был здоров и мог проявить себя как первый руководитель партии. Это был один Брежнев: трезвомыслящий человек, реалист, знающий жизнь, гибкий в своих поступках и во взаимоотношениях с ближайшим окружением. Во второй половине 70-х годов мы видели другого Брежнева…». (Цитирую по книге: М. Ненашев. «Последнее Правительство СССР». М, 1993, с. 140, 148–149).

Я с большим доверием отношусь к этому свидетельству осведомленного и ответственного человека, каким мне всегда представлялся К. Ф. Катушев, и разделяю его мнение.

В подтверждение слов К. Ф. Катушева о том, что Л. И. Брежнев в первые годы своего пребывания в должности Генерального секретаря ЦК КПСС в своих суждениях и поступках был не лишен «здравого смысла» и способен на обоснованное решение вопросов, в частности, сложных вопросов внешне-политической деятельности, – обращусь еще раз к свидетельству К. Ф. Катушева:

«…Признаюсь, далеко не все в тогдашнем руководстве КПСС понимали невозможность старых методов „командования“ социалистическими странами из Кремля. В Политбюро и Секретариате ЦК КПСС, к примеру, многие не разделяли мои взгляды и действия на смягчение и урегулирование отношений с КНР. Вы помните, какая кампания была развернута в то время в средствах массовой информации, сколько беспардонного вранья о Китае и китайцах было выплеснуто в газетах, по радио и телевидению после военных событий на острове Даманском. Я хорошо понимал, что кампания эта ничего, кроме вреда, не принесет нашей стране. Сколько усилий приходилось затрачивать, чтобы сдержать воинственно настроенных товарищей из высшего эшелона власти.

Мне приходилось тогда регулярно информировать Политбюро, персонально Л. И. Брежнева по китайскому вопросу и убеждать в необходимости считаться с интересами нашего могучего дальневосточного соседа…

…Вспоминаю один эпизод, свидетелем которого, теперь уже единственным, я был. На одном из моих докладов Брежневу один на один о взаимоотношениях с Китаем вошел министр обороны А. А. Гречко и, послушав мою информацию, бросил реплику: „Не слушайте его, Леонид Ильич, вы только дайте нам команду, и наши танки через 2–3 дня будут в Пекине“.

Л. И. Брежнев внимательно посмотрел на Гречко, спросил, насколько серьезно он об этом говорит, и, услышав утвердительный ответ, заметил: „Войти в Китай ты, быть может, и сможешь, а вот как из него будешь выходить, вот этого тебе никто сказать не сможет. – А в конце добавил: – Я тебя, Андрей Антонович, очень прошу: никогда и нигде об этом не говорить, пусть твоя реплика останется здесь, в этом кабинете, и больше ее никто не услышит“.

Л. И. Брежнев поддержал инициативу А. Н. Косыгина, и мы с ним после военного конфликта на Даманском „попутно, пролетом“ сделали остановку в Пекинском аэропорту и провели там первую встречу с Чжоу Энь-лаем и другими членами Политбюро КПК, которая стала началом урегулирования наших отношений с Китаем.

Сложно было не только с Китаем проявлять благоразумие.

Не все в ЦК понимали необходимость поддержки Я. Кадара в его рыночных экспериментах в Венгрии, приходилось много убеждать, вмешиваться в попытки ретивых теоретиков одернуть, поставить на место строптивых венгров. Не все разделяли стремление Э. Хонеккера проводить более реалистический курс во взаимоотношениях двух Германий. Замечу, противодействие этому наблюдалось и во времена Горбачева, вплоть до его неожиданного и крутого поворота по отношению воссоединения Германии.

Больше всего я стремился к тому, чтобы установить уважительные, располагающие к доверию отношения с руководителями социалистических стран всех уровней. Я не преувеличиваю свою роль, но имею основания сказать, что пользовался доверием многих руководителей. Дорожил этим, ибо понимал, насколько оно необходимо для блага наших стран. Руководители соцстран доверяли мне информацию для „ушей“ Брежнева и советского руководства, так как знали, что она всегда будет изложена объективно и доброжелательно…». (Там же, с. 139–141).

Разделяю я также и оценку, данную К. Ф. Катушевым Л. И. Брежневу во второй половине его пребывания на посту Генерального секретаря ЦК КПСС:

«После инфарктов и инсультов он был физически немощным, заторможенным от лекарств и неспособным принимать самостоятельные решения… У него стала появляться подозрительность по отношению к тем, кто имел свое мнение, неприязнь к А. Н. Косыгину, слабость к награждениям и славословию в его честь…

Он утратил чувство меры и охотно принимал предложения досужих доброхотов во главе с Устиновым, старавшихся представить его в глазах общественного мнения в виде великого полководца…

Всё это происходило… потому, что не было демократического механизма замены лидера партии. Отсутствие такого механизма было прежде всего на руку приспособленцам, подхалимам и тем, кому выгоден был именно такой Брежнев, который уже не держал в своих руках нити управления партией и государством».(Там же, с. 149).

Аналогичным образом характеризует «два периода» в деятельности Л. И. Брежнева, рубежом которых являлся его тяжелый недуг в середине 70-х годов, и Виталий Иванович Воротников, хорошо знавший его на протяжении всего периода пребывания в должности Генерального секретаря ЦК КПСС. Он свидетельствует:

«Впечатление нерадостное. Это был уже не тот активный, напористый деятель, умевший слушать собеседника и, если надо, убедить его в необходимости поддержки той или иной идеи… Обладавший стремлением произвести приятное впечатление… А потом предстал иной Брежнев. Какая-то неадекватность поведения, перескакивает с темы на тему, теряет нить разговора. То оживится, то потухнет, замолчит…». (В. И. Воротников. «Откровения». М, 2010, с. 203).

Об этом пишет и Евгений Иванович Чазов, являвшийся руководителем четвертого Главного Медицинского Управления, которое было ответственно за здоровье высшего партийного и государственного руководства СССР.

В своей книге Е. И. Чазов рассказывает, что, «начиная с 1975 года, после тяжелого приступа, перенесенного Л. И. Брежневым во время поездки в Монголию, он впал в невменяемое астеническое состояние… по причине чрезмерного приема сильно действующих успокаивающих средств, к чему он основательно пристрастился».

И далее Е. И. Чазов отмечает: «Брежнев все более и более терял способность к критическому анализу, снижалась его работоспособность и активность, срывы были более продолжительными и глубокими. Уже с 1975 года скрыть их практически не удавалось. Но генсек продолжал исполнять должность…»

Невольно возникает вопрос: если бы Л. И. Брежнев в то время оставил свой пост, то последующие события в нашей стране могли бы идти по-другому?

Но «механизма замены» не было.

К сожалению, история не знает сослагательного наклонения. Если бы…

Консервативное мышление Брежнева и его ближайшего окружения стало непреодолимой преградой на пути дальнейшего поступательного развития советской экономики и в целом советского государства. В середине 70-х годов стало очевидным, что экстенсивный путь развития экономики исчерпал себя и назрела безотлагательная необходимость ее перевода на путь интенсивного развития на рельсах научно-технического перевооружения.

Восемнадцать лет продолжалось пустозвонство о назревшей необходимости неотложного рассмотрения на Пленуме ЦК КПСС вопроса об ускорении научно-технического прогресса, но дальше разговоров и призывов дело не пошло.

Много говорилось правильных слов о необходимости усиления внимания к развитию группы «Б» – сферы производства средств потребления, сближении темпов развития производства средств производства и производства средств потребления. Но и эта задача тоже не получила своего разрешения. Когда реальные доходы населения заметно выросли, невозможно было удовлетворить потребность людей в товарах и продуктах первой необходимости. Во многих случаях обнаруживался дефицит многих товаров и продуктов, или никому ненужное «изобилие» товаров плохого качества.

К примеру, обуви «производилось в год три пары на душу населения», но, как горько шутили в народе, ни одной «на ноги»… В силу головотяпства в планировании возникали «дефициты» то на зубной порошок, то на зубные щетки, на мужские трусы или носки и т. д. Ряд лет в дефиците были мясо, колбаса, сливочное масло, гречневая крупа, сгущенное молоко, растворимый кофе, другие товары и продукты.

Поразительно, но всё это можно было достать, постояв в очередях в Москве, Ленинграде, Минске, Киеве, Вильнюсе и других столичных городах. Туда устремлялись поездами, самолетами, машинами, электричками миллионы людей, закупая впрок нужные продукты и товары. И всем хватало. Никто не голодал. Но дефицит на жизненно необходимые товары и продукты с каждым годом становился всё сильнее и вызывал всё большее недоумение и возмущение у советских людей.

…«Речи длинные, пустые…» – распевали в курилках и на кухнях по всей советской стране. Это тоже о Брежневе.

Надо было умудриться ему выступать с Отчетным докладом ЦК КПСС на XXVI съезде партии в течение всего первого дня работы съезда, с несколькими перерывами в ходе доклада.

Кто из присутствующих мог слушать его весь день в пятитысячном Дворце Съездов? Или у телевизоров? Но если кто и пытался, то понять путанную, неразборчивую брежневскую речь было невозможно.

Да вряд ли в то время уже осознавал, что говорил и сам оратор, изо всех сил пытавшийся озвучивать написанное угодливыми верноподданными.

…В. В. Гришин рассказывает, что он «за голову схватился», когда услышал из этого доклада задачу, поставленную Брежневым перед коммунистами и всеми трудящимися многомиллионной столицы:

«Превратить Москву в город коммунистического труда». Скорее всего, – замечает В. В. Гришин, – генсек узнал об этой «задаче» москвичам в ходе озвучивания доклада, сочиненного услужливой командой партаппаратчиков и титулованных «придворных ученых»…

А что же верные соратники по Политбюро тоже не представляли реальную картину, создавшуюся в советском обществе и тоже не знали содержание отчетного доклада «мудрого вождя ленинского типа», как они величали Брежнева? Вместе со всем съездом члены Политбюро устраивали бурные овации после каждого «гениального тезиса», озвучиваемого генсеком…

Отвечать на этот вопрос трудно. Но вполне логично предположить, что они были «заворожены» генсеком: его равнодушием и безразличием к истинному положению дел в стране и всем содержанием его доклада. Для них было «свято» всё, что говорил Генеральный Секретарь. Его слово они считали «истиной» в последней инстанции: «Если он так говорит, – значит, так тому и быть…»

Их волновало одно: лишь бы «дорогой Леонид Ильич» оставался у руля партии и государства и «рулил» до конца своей жизни. Это было бы главным благом и для них, его верных соратников-угодников.

Хотя чему удивляться? Ни о каком «механизме» замены генсека у них не было и мысли. Не то что речи…

«Нет ничего пошлее самодовольного оптимизма»– эта ленинская формула в полной мере применима к характеристике личности Л. И. Брежнева. Ему были свойственны: отсутствие элементарной человеческой скромности, склонность к непомерному возвеличиванию и восхвалению своей личности, страсть к незаслуженным почестям и наградам, доведенная до крайнего абсурда.

Справедливости ради надо заметить, что эта страсть была присуща Брежневу изначально, с первых месяцев пребывания в должности Генерального Секретаря ЦК КПСС. Убедительное подтверждение этому оставил в своей книге член Политбюро ЦК КПСС В. В. Гришин. Уже в мае 1965 года А. Н. Косыгин на заседании Президиума ЦК КПСС резко осудил угодничество и подхалимство, которое проявляли отдельные члены Президиума ЦК по отношению к Брежневу. Он сказал примерно следующее: «Всегда найдутся подхалимы и угодники, которые стремятся угодить начальству, но Леонид Ильич не должен поддаваться подхалимству». Вместо того, чтобы принять это замечание как добрый совет, Брежнев очень болезненно воспринял его. Брежнева бесила огромная популярность А. Н. Косыгина в народе, его безграничный авторитет в стране и за рубежом.

Под стать ему была и свита, его ближайшее окружение, состоявшее, в большинстве своем, из подхалимов и приспособленцев, старых дружков-приятелей, которым было тепло и удобно под его «покровительством». Они восхваляли и возносили его до небес. Объяснить такое поведение многих лиц из брежневского окружения не трудно. Во-первых, перед их глазами было немало примеров, когда за малейшее непочтение в хрущевское время кара была скорая и беспощадная – удаление из Политбюро ЦК КПСС и смещение с занимаемых постов. А, во-вторых, не хотелось расставаться с привилегированным положением, дарованным членам Политбюро. Это реальность, которая была видна и партии, и народу. Она вызывала недоумение, иронию, сарказм, возмущение и осуждение. Какие только гневные слухи не гуляли по стране; какие только анекдоты не передавались из уст в уста; какие только частушки не распевали в «курилках».

Расправа с теми, кто становился неудобным для Л. И. Брежнева, независимо от прежних отношений с ними и занимаемых постов в партии и государстве была неминуемая. Вот для примера только отдельные факты.

Николай Викторович Подгорный многие годы был ближайшим соратником Л. И. Брежнева. Оба они являлись секретарями ЦК и членами Президиума ЦК КПСС «хрущевского» состава. Оба они к 1964 году осознали, что деятельность Хрущева достигла критической точки. Именно по предложению Н. В. Подгорного Л. И. Брежнев был избран Первым секретарем ЦК КПСС. А пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР занял Н. В. Подгорный. Добрые отношения между ними сохранялись до тех пор, пока Н. В. Подгорный не стал выражать недовольство проявлением мании величия Л. И. Брежнева, осуждая восхваления и славословия в его адрес. Как свидетельствует В. В. Гришин, однажды, во время застолья по случаю дня рождения одного из секретарей ЦК КПСС, юбиляр в основном говорил о Брежневе, о его заслугах перед партией и страной.

Возмущенный происходящим Подгорный, обращаясь к Леониду Ильичу, сказал: «Лёня, как ты можешь терпеть такие славословия в свой адрес? Почему ты не прекратишь это восхваление? Это не годится не только для руководителя, но и для простого коммуниста. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я готов за тебя подставить свою грудь под пули, но я не могу видеть, как ты, по существу, поощряешь возвеличивание себя».

Однако Брежнев не внял справедливому замечанию Н. В. Подгорного. Более того, на этом же юбилее Брежнев обрушился на Николая Викторовича, заявив, что тот «всегда сгущает краски, всегда чем-то недоволен».

Были и другие случаи, когда Подгорный высказывал осуждение Брежневу за его манию величия, поощрение хвалебных выступлений и славословий в свой адрес. Его возмущало благосклонное отношение Брежнева к подхалимажу и возвеличиванию своей персоны. Все это и послужило причиной отставки Н. В. Подгорного с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В осуществлении этого «акта» особенно постарались верные соратники-угодники Брежнева А. П. Кириленко и М. А. Суслов. В мае 1977 года на Пленуме ЦК, как бы между прочим, без сообщения мотивов и причин, Суслов предложил освободить Н. В. Подгорного от обязанностей члена Политбюро ЦК и Председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Н. В. Подгорный пытался что-то сказать, но Суслов не дал ему слова, а сразу же поставил вопрос на голосование. Н. В. Подгорный был освобожден от занимаемых постов.

«Пленум закрылся, – свидетельствует В. В. Гришин. – В комнате Президиума, после окончания Пленума, растерянный Н. В. Подгорный сказал: „Как все произошло неожиданно. Я работал честно…“»

Вслед за этим пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР был вручен Л. И. Брежневу. Таким образом, в его руках была сосредоточена вся высшая партийная и государственная власть.

Аналогичным образом, как уже об этом говорилось выше, поступил Брежнев и с А. Н. Косыгиным. Воспользовавшись тяжелейшим инфарктом миокарда, сразившим А. Н. Косыгина, Брежнев поспешно заменил его на посту Председателя Совмина СССР своим старым другом-приятелем Н. А. Тихоновым. Это, конечно, была совершенно неравноценная замена, отразившаяся на руководстве экономикой и социальной сферой советского государства.

Такую вот вседозволенность позволял себе Брежнев. Он принимал крутые и незамедлительные меры в отношении тех, кто говорил о недостатках его работы, отрицательно отзывался о нем. Так, во второй половине 60-х годов Брежневу было доложено, что группа бывших комсомольских работников собирается и ведет разговоры о возможной замене руководства партии. В группу входили А. Н. Шелепин, В. Е. Семичастный и другие. В опалу попал и П. Е. Шелест, первый секретарь Компартии Украины. Все они были сняты с занимаемых постов, переведены на другую работу или отправлены на пенсию, а также выведены из состава членов ЦК КПСС.

Как-то первый секретарь Московского обкома КПСС Н. Г. Егорычев в своем выступлении на Пленуме ЦК высказал тревогу за состояние обороны страны. Брежнев, отвечавший за этот участок, принял критику на свой счет, и Егорычев был мгновенно освобожден от занимаемой должности. (В. В. Гришин. «От Хрущева до Горбачева». М, 1996, стр. 40–42, 323).

Самый раз вспомнить мудрые строки Николая Островского из его письма Михаилу Шолохову: «Знаешь, Миша, давно ищу честного товарища, который бы покрыл прямо в лицо… Нередко друзья… боятся „обидеть“. И это нехорошо. Хвалить – это только портить человека. Даже сильную натуру можно сбить с пути истинного, захваливая до бесчувствия. Настоящие друзья должны говорить правду, как бы ни была остра, и писать надо больше о недостатках, чем о хорошем, – за хорошее народ ругать не будет». («Николай Островский». Собр. соч., том 3, М. Госиздат художественной литературы, 1956 г., стр. 333–334).

К сожалению, эти мудрые слова мужественного писателя-коммуниста никак не соотносятся с той позицией, на которой стояли Хрущев и Брежнев, уверовавшие в свою непогрешимость и вседозволенность, нанося тем самым непоправимый урон авторитету высшего партийного руководителя и партии в целом.

Я сознательно сосредоточил внимание на двух высших руководителях советского государства и КПСС, и на том непреодолимом различии, которое было характерно для Л. И. Брежнева и А. Н. Косыгина. Различие во всём. Но особенно в главном – в человеческих достоинствах. Несравнимые величины.

Истинно государственный ум, мудрость и организаторский талант, необычайная скромность и высочайшая требовательность к себе – это Алексей Николаевич Косыгин. И рядом с ним – «красивый молдаванин», как назвал Брежнева Сталин во время работы XIX Съезда КПСС. Очень скоро обнаружилась справедливость народной мудрости: «Не все то золото, что блестит». За внешним лоском скрывались не только интеллектуальная посредственность, но и многочисленные человеческие пороки: отсутствие всякой скромности в оценке собственной персоны, самодовольство, самолюбование, карьеризм в самом худшем смысле, бахвальство и пустозвонство. Все эти и другие пороки Брежнева очень скоро выплеснулись на поверхность и с каждым годом разрастались, вызывали недоумение, негодование, отвращение. И «генсек» Брежнев всё больше походил на убогого скомороха, а напоследок и вовсе превратился в маразматика.

Естественно, это зависело, прежде всего, от умственного и нравственного уровня самого Брежнева, но немало было в этом «заслуг» и его ближайшего окружения, подхалимствующего, потворствующего, беспринципного.

Давно известно, что «короля делает свита». Но «свита» делала и «генсеков» – Хрущева и Брежнева. Сами по себе ни тот, ни другой не смогли бы стать теми, кем они стали, и творить то, что им позволяла их «свита».

Но и в том, и в другом случае в окружении «генсеков» были не только беспринципные подхалимы, приспособленцы и карьеристы.

В свите и Хрущева, и Брежнева находились и такие политические деятели, как А. И. Микоян и М. А. Суслов, имевшие большой опыт работы на высоких партийных и государственных должностях в сталинские годы. Их непростительную беспринципность при Хрущеве и Брежневе нельзя объяснить ничем другим, как все тем же приспособленчеством, ради собственного благополучия, желанием таким образом оставаться на вершине власти как можно дольше, а еще лучше до самой смерти.

В окружение Брежнева, помимо названных лиц, входили и такие заслуженные и уважаемые в партии и в народе сталинские наркомы, как известный советский дипломат А. Громыко, принципиальная, одаренная, талантливая, многоопытная личность.

Как же они уживались в той затхлой атмосфере, которая царила в брежневские годы? Или продолжали честно выполнять свой долг, свои обязанности, махнув на все пороки и чудачества генсека? Выходит, что так…

«Тишь да гладь и божья благодать» – это время Брежнева. Только «благодать» не для страны и ее народа, а для самого «генсека» и его безликого, беспринципного окружения.

Крайнее возмущение и отвращение вызывало и не могло не вызывать у каждого здравомыслящего человека его многолетнее пустозвонство, самодовольство, запредельное тщеславие, бахвальство, самомнение, потеря всякой скромности и стыда в оценке своей персоны, своих незаслуженных «заслуг». Такого не было ни в истории, ни в самой сказочной сказке, чтобы быть удостоенным великого множества высших государственных наград, просто ради болезненного тщеславия и честолюбия, но никак не за особые реальные заслуги. Награды сыпались на Брежнева как из рога изобилия. Причем награды не только нашего государства.

Правители множества стран, зная не понаслышке патологическую страсть Брежнева к наградам, по любому поводу и без повода навешивали на его грудь всё новые и новые ордена – высшие награды своих государств.

Четыре золотые звезды Героя Советского Союза, орден Победы, звание Маршала Советского Союза, полученные в мирное время без всяких на то оснований. К этому надо добавить золотую звезду Героя Социалистического Труда. Да еще три медали лауреата различных премий, тоже незаслуженные. Конечно, это стало возможным благодаря окружавшим его беспринципным соратникам и угодникам.

«Неудачным было ближайшее окружение генсека, его помощники, референты, консультанты, – свидетельствует В. В. Гришин. – Отношения строились на принципах угодничества и беспрекословного подчинения патрону. Материалы и предложения готовились только угодные Генеральному секретарю. Докладывалось то, что было ему приятно. Непомерным было стремление к возвеличиванию и прославлению Леонида Ильича. Его секретариат… занимался написанием книг, которые затем шли за подписью Генерального секретаря ЦК. Так, в частности, было и с известной „трилогией“ („Малая земля“, „Возрождение“, „Целина“), за которую ему была присвоена Ленинская премия. Писались биографические книги, издавались шикарные фотоальбомы… Составители этих книг и альбомов не забывали и о своих выгодах. Из рук „щедрого“ генсека истинные авторы получали государственные премии, награждались орденами. Всё это плохо воспринималось в партии и в народе, порождало различные слухи, пересуды и анекдоты…»

В. В. Гришин дает вполне справедливую оценку: «Л. И. Брежнев, особенно в последние годы работы, после устранения А. Н. Косыгина и Н. В. Подгорного, в силу своего характера и беспардонному старанию окружения многих подобострастных людей… уверился в своей непогрешимости, – в своей особой одаренности, даже величии и вседозволенности. Это… подрывало его авторитет, вызывало недовольство людей. Вообще плохо сказывалось на работе партии и общем положении в стране». (В. В. Гришин. «От Хрущева до Горбачева». М, с. 49).

Но вслед за этой суровой, но справедливой оценкой В. В. Гришин тут же пишет: «Но может быть, следует снисходительно относиться к слабости Л. И. Брежнева к наградам и почестям… Награды Л. И. Брежнева никакого ущерба, никаких материальных потерь не принесли…». (Там же, с. 48–49).

Вот с этим «умозаключением» В. В. Гришина я никак не могу согласиться. При этом рождается еще один вопрос: а как же смотрело на все эти слабости Политбюро ЦК? А никак! Очень скоро Л. И. Брежнев своей порочной кадровой политикой избавился от всех «недругов», какими он считал всех своих оппонентов, и в составе Политбюро стали преобладать старые «дружки-приятели», льстецы и подхалимы. Список этот открывается именами Кириленко, Тихонова, Черненко и прочих близких соратников по работе Брежнева на Украине и в Молдавии.

Как верно замечает В. В. Гришин: «За время работы генсеком Брежнев перевел в Москву и расставил на руководящие посты многих знакомых сослуживцев… В Москву перебралось множество днепропетровцев и других земляков». (Там же, с. 45).

Естественно, они милостиво считали, что генсеку всё дозволено, любая слабость, любая забава, любые чудачества по принципу: «чем бы генсек ни тешился, лишь бы нам было хорошо». Не хотели понять того, что все эти отвратительные брежневские феномы наносили неизмеримый урон авторитету партии, во главе которой он находился, разрушали её политические и нравственные устои, вреднейшим образом отражались на состоянии общества и настроении народа.

Что представляли собой в физическом отношении лица, восседавшие в брежневском Политбюро? Рассказывает член Политбюро ЦК КПСС В. И. Воротников:

«Почти полностью отошел от дел серьезно заболевший А. П. Кириленко. Перешагнувший в ту пору 77-летний рубеж М. А. Суслов фактически не работал, а лишь три – четыре часа в день присутствовал в ЦК.

Мне вспоминается одно личное впечатление. В феврале 1981 года я прибыл из Гаваны на XXVI Съезд партии. В кулуарах съезда я чувствовал себя как-то неуютно, не было обычной раскованности при встречах с коллегами. Может быть, оттого, что я два года отсутствовал? Нить разговора завязывалась и… скоро обрывалась. Они спрашивали меня о Кубе, я начинал рассказ, но собеседники после двух-трех фраз прерывали меня и переводили беседу на внутренние проблемы, причем высказывались в остро критическом тоне. Мне это было непонятно. Они жаловались на недостатки в работе правительства, на то, что Н. А. Тихонов, сменивший А. Н. Косыгина, осторожничает, да и понятно, на 76-м году зачем рисковать. К Секретарям ЦК теперь не достучишься со своими проблемами – возраст и болезни сказываются: „Ты посмотри, как формально, заорганизовано проходит этот съезд? О чем говорить!“ И наша беседа разваливалась.

Наблюдая за президиумом съезда, нельзя было не заметить, как постарели и физически сдали некоторые руководители. Л. И. Брежнев с большим трудом, еле-еле „дотянул“ доклад. А. Я. Пельше, М. А. Суслов, А. П. Кириленко, Н. А. Тихонов выглядели болезненно. Да и немало министров, секретарей обкомов, проработавших на своих постах 15–20 лет и давно перешагнувших 70-летний рубеж, прямо скажу – „не смотрелись“. Политика стабильности кадров, провозглашенная Брежневым в 1965 году, трансформировалась в кадровый застой и, бесспорно, нуждалась в пересмотре. Да, что-то изменилось в стране и в людях за прошедшие два года. Но что? Я тогда не мог найти ответа. Он пришел чуть позже.

Были и объективные причины. Уже невозможно стало вести такое огромное народное хозяйство страны старыми методами. Централизация всё более давила и сдерживала инициативу мест. Ни Госплан, ни Госснаб, ни Минфин, ни другие экономические ведомства уже не были в состоянии „проворачивать“ этот огромный маховик механизма экономики страны. Настоятельно требовались реформы. Надо было разгружать от забот верхние эшелоны власти, передавать права и ответственность вниз.

К тому же всё более расклеивались экономические отношения с зарубежными странами. Контакты нашего руководства с лидерами братских соцстран носили формальный характер. Буксовал Совет Экономической Взаимопомощи.

Было очевидно – необходима ротация, смена руководства, обновление кадров. Нужны поиск и решение экономических и социальных проблем в условиях совершенствования механизма управления, раскрытия потенциала социализма, повышения инициативы и заинтересованности людей в результатах труда. Об этом говорили мы, члены ЦК, между собой…»

«Самодовольный оптимизм» Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева находил отражение не только в речах его самого и ближайших соратников по Политбюро, в официальных документах партийных съездов, пленумов, постановлений ЦК и, соответственно, составлял сердцевину всей партийной пропаганды. «Самодовольная риторика» всё сильнее вступала в противоречие с реалиями экономики, социальной сферы, настроениями в обществе.

На всесоюзных и республиканских семинарах лекторов партийных комитетов и Общества «Знание», в работе которых мне доводилось систематически участвовать, в выступлениях осведомленных и мыслящих ответственных работников Госплана СССР и лекторов ЦК КПСС, начиная с середины 70-х годов, всё откровеннее говорилось о накопившихся проблемах в развитии советского общества.

Радовало то, что многие острые вопросы, о которых всё больше задумывались многие советские люди, были известны высоким компетентным государственным органам, и они не только критически анализировали причины образовавшихся и нараставших проблем, но и высказывали осмысленные, аргументированные соображения о путях их преодоления и разрешения.

Возвращаясь в край, обогащенный, вернее сказать, вооруженный «фактурой» и критическими оценками, полученными на семинарах, я озвучивал эту тревожную, но принципиально важную правду на краевых, городских и районных семинарах лекторов, пропагандистов, партийно-хозяйственного актива. Это воспринималось весьма озабоченно, но терпеливо.

Все ждали решительных действий высшего партийного и государственного руководства. Но оно продолжало жить в атмосфере «самодовольного оптимизма».

О чем говорили высоко компетентные лекторы на всесоюзных и республиканских семинарах? О необходимости скорейшего перевода советской экономики с экстенсивного на интенсивный путь развития, об ускорении научно-технического прогресса, преодоление серьезного отставания СССР от США и других развитых капиталистических государств по уровню производительности труда; о высоком удельном весе ручного, мало производительного труда в строительстве, сельском хозяйстве, в сфере производства товаров и продуктов народного потребления; о критическом отношении к валовым показателям и необходимости смещения акцентов на качество производимых товаров; о сокращении отставания производства средств потребления от производства средств производства и многом другом…

Говорилось о том, что было видно невооруженным глазом. Это были бесспорные, объективные и реалистические оценки.

Но шли годы, а эти проблемы не находили должной озабоченности и решительных действий партийных и государственных органов.

Скажу больше. На всесоюзных и республиканских семинарах можно было услышать достаточно смелый, откровенный и обоснованный критический анализ накопившихся проблем не только в экономике и социальной сфере, но и в области развития теории социалистического строительства. Обнажались негативные вопросы нравственного воспитания советских людей: рост потребительских настроений, стяжательство, накопительство, вещепоклонство, рецидивы частнособственнических и мещанских настроений. Остро говорилось о необходимости поиска радикальных мер по их преодолению и искоренению. Указывались и адреса – откуда всё это идет. Но…

В «тихой заводи», образовавшейся в брежневские годы, как в самом затхлом болоте «рождались черти». Рождались они и в рядах КПСС, и в составе её высшего руководства, прежде всего, и в недрах самого советского общества. И в невероятно большом количестве. Ибо от партвельможества, самодовольства, самолюбования, самовозвеличивания, вседозволенности до перерождения, ренегатства, предательства, дистанция очень короткая…

В послесталинские годы, со времен Хрущева и Брежнева (а это почти три десятилетия советской истории) КПСС постепенно переставала быть единой. С одной стороны – партийная масса, всегда проявлявшая свое одобряющее единодушие, свято верившая с ленинско-сталинских лет в гениальность вождей, их святость и непогрешимость. С другой – сформировавшаяся партаристократия, уверенная в своей безнаказанности, оторвавшаяся от народа и попиравшая его интересы, а заодно и судьбу социализма.

Не раз и не два в своих публикациях и выступлениях я писал и говорил о том, что причиной многих неудач, постигших советское общество в послесталинское время, явилось то, что достойной замены И. В. Сталину по уровню интеллекта, гениальности мышления, искусству политика и таланту организатора в КПСС не нашлось. Точнее сказать, не в КПСС и в Советском государстве, а именно на высшем партийном посту, определявшем курс и путь развития советского общества.

По сравнению с И. В. Сталиным на вершине власти оказались невежды. Уровень их знаний и владение марксистско-ленинской теорией социализма и социалистического строительства, не говоря уже о его творческом развитии, был весьма поверхностным и ограниченным.

Справедливости ради надо сказать, что в составе высшего партийного и государственного руководства и в хрущевские, и в брежневские годы были и другие лица, хорошо понимавшие опасность того курса, той политики, которую вели названные генсеки, для судеб партии и социализма. Об А. Н. Косыгине я уже писал. Хочу назвать один пример. Вскоре после смерти Брежнева Ю. В. Андропов, ставший генсеком, обозначил в качестве главной задачу: разобраться, в каком обществе мы живем, на какой ступени зрелости оно находится?

А ведь в брежневской Конституции СССР 1977 года – основном законе государства, утверждалось, что «в СССР построено развитое социалистическое общество…»

…Такой «выход» был найден брежневским руководством, вместо того, чтобы признать несостоятельность хрущевской Программы КПСС, принятой с его участием, провозглашавший построение в СССР к 1980 году основ коммунистического общества. Словно её и не было в природе. Стыдливо замалчивали главный партийный документ. А коммунисты должны были руководствоваться им. Иначе как же?

В этой связи мне вспоминается один «казус», имевший место в моей пропагандистской работе.

…Заканчивался 1979 год, предпоследний год двадцатилетия, в результате которого, как говорилось в Программе КПСС, принятой XXII Съездом, в Советском Союзе должна быть построена материально-техническая база коммунизма.

В этой связи в партии и в народе жил обоснованный интерес к тому, как реально обстоит дело с ее выполнением. Хотя многие давно уже поняли утопичность этой хрущевской идеи.

Но Программа КПСС оставалась главным стратегическим документом партии и советского народа, определявшим пути и этапы коммунистического строительства. Соответственно в партийной пропаганде, во всей системе политического просвещения и в учебных курсах вузовских общественных наук продолжалось глубокое и всестороннее изучение партийной Программы и ход ее выполнения.

Зная реальное положение дел в развитии экономики и других сфер советского общества, лекторы ЦК КПСС и ответственные работники Госплана СССР на всесоюзных и республиканских семинарах лекторов партийных комитетов и Общества «Знание» реалистически подходили к освещению этого важнейшего политического вопроса. Основываясь на результатах, достигнутых за годы, прошедшие после принятия Программы КПСС, они делали аргументированные выводы о волюнтаристских сроках построения коммунистического общества в СССР за два десятилетия, определенных Хрущевым.

Участники этих семинаров, возвращаясь в регионы, ориентировались в своих выступлениях по этому вопросу на полученные сведения.

Такой «арсенал», созданный по материалам всесоюзных и республиканских семинаров лекторов, имелся и у меня. Максимально ориентируясь на него, я освещал этот самый животрепещущий вопрос в своих выступлениях.

Заключительным в серии семинаров, проводившихся в Краснодарском крае осенью 1979 года, был областной семинар идеологического и партийно-хозяйственного актива Адыгейской области.

В своей двухчасовой лекции я изложил суть проблемы. Многосотенная аудитория, заполнившая до отказа вместительный зал заседаний областного Дома политпросвещения, с большим вниманием слушала лекцию, содержавшую критический анализ складывающегося реального положения с реализацией двадцатилетней программы создания материально-технической базы коммунизма, построения основ коммунистического общества в СССР, решения других задач, предусмотренных Программой КПСС.

Соответственно, последовал обоснованный на фактах реалистический и аргументированный вывод о том, что за два десятилетия, определенных Программой, нам не удастся выйти на намеченные рубежи. Как показало время, это было нереальным, неосуществимым в столь короткий срок.

Не успел я перейти к ответам на вопросы, как услышал голос секретаря обкома партии, обращенный к аудитории: «Всё, что здесь говорил вам Иван Павлович Осадчий, – это его личное мнение. Именно так надо воспринимать его выводы и оценки. Областной комитет партии не имеет официальных документов ЦК КПСС на сей счет, и мы будем продолжать настойчиво бороться за безусловное выполнение Программы КПСС. На этом закончим работу семинара. Мы посоветовались в президиуме и считаем, что нет необходимости дискуссировать по вопросам, поднятым товарищем Осадчим в его выступлении».

Таким образом, секретарь обкома КПСС дезавуировал главное в моей лекции: критический, реалистический анализ положения дел с выполнением Программы КПСС, выводы и оценки, вытекающие из него.

После семинара меня пригласили в кабинет заведующего Домом политического просвещения. Руководители идеологической работы в области высказали свою неудовлетворенность и недоумение по поводу моей позиции, считая, что она демобилизует партийные комитеты и коммунистов в борьбе за выполнение Программы КПСС.

«Какими бы данными вы не располагали, непозволительно делать оценки и выводы, пока они не сделаны партией, её Центральным Комитетом» – такой был итог нравоучений, полученных мною тогда от руководителей Адыгейского обкома КПСС.

При этом, видя мою взволнованность и смущение, они в заключение сказали: «Ни ЦК, ни крайком КПСС мы не будем информировать о вашем субъективном выступлении. Но совет наш учтите, иначе у вас могут возникнуть серьезные неприятности.

Вы человек грамотный и хорошо понимаете, чем это может вам грозить…»

Такова вот случилась история с этим моим выступлением. К счастью, единственная такого рода.

…Вот она бессмертная «правда», саркастически обнаженная величайшим поэтом советской эпохи Владимиром Маяковским:

Нам с тобою думать неча, —

Если думают вожди…

Слепая вера в гениальность вождя, непоколебимая вера в каждое его слово, в непререкаемость и непогрешимость сказанного или сделанного им, – одна из главных причин крушения КПСС…

К горькому сожалению, этот «грех» продолжает жить и ныне, что чревато новыми ошибками и поражениями партии коммунистов.

Верно говорят многие мыслящие люди, что гении, величайшие таланты, мудрые люди рождаются крайне редко. А ведь именно этими качествами должен обладать тот, кто заслуживает чести быть названным партийным, народным вождем.

…Рассказал я здесь о выступлении в Майкопе лишь для подтверждения изложенного. Этот эпизод произошел за три года до смерти Брежнева и за четыре – до мужественного и мудрого признания Ю. В. Андропова, высказанного им в статье «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР», опубликованной в журнале «Коммунист» в 1983 году.

Спустя четыре года Ю. В. Андропов, избранный Генеральным секретарем ЦК КПСС, в 1983 году, откровенно, мужественно и мудро скажет следующее: «Мы еще не знаем в должной мере общество, в котором живем…, на какой стадии социалистического строительства находится наша страна…» Из-за безвременной смерти Ю. В. Андропов не успел дать ответ на этот вопрос.

Я разделяю вывод российских ученых социалистической ориентации, сделанный в тезисах к 80-летию Великого Октября (1987 год): «При всех своих достижениях, Советский Союз вплоть до его разрушения не вышел за рамки раннего социализма, не завершил решение задач переходного периода…»

…Ректор Краснодарского педагогического института Константин Александрович Новиков принял меня тепло и сердечно. Он уже знал о моем решении оставить партийную работу и перейти в очную аспирантуру для завершения кандидатской диссертации и её защиты.

Лично мы были знакомы уже более семи лет. Познакомились в Москве в январе 1960 года, в дни работы III Всесоюзного съезда Общества «Знание». Оба являлись его делегатами от Краснодарской краевой организации.

В то время Константин Александрович был ректором Майкопского педагогического института и возглавлял Адыгейскую областную организацию Общества «Знание», а я – ответственным секретарем Туапсинской организации. Не раз встречались на конференциях и пленумах правления Краснодарской краевой организации. Оба входили в состав правления.

Когда Константин Александрович был назначен ректором Краснодарского педагогического института, я уже работал секретарем Туапсинского горкома КПСС и являлся аспирантом-заочником кафедры истории КПСС пединститута.

Вопрос о возможности перевода меня в очную аспирантуру или на преподавательскую работу в пединституте возникал не однажды. И вот пришел день, когда этот вопрос надо было безотлагательно решать…

Константин Александрович обстоятельно расспросил меня об изменениях в руководстве Туапсинского горкома КПСС, о семье и жилье. С пониманием отнесся к моему решению. И тут же заметил: «Приказ о переводе Вас в очную аспирантуру, по согласованию с Минвузом, уже подписан. Но для Вас и семьи это будет трудный год. Аспирантская стипендия мизерная. Вам и одному-то на нее не прожить. Надо подумать о назначении вас по приказу на должность старшего преподавателя кафедры истории КПСС. Там оклад тоже небольшой. Но, во-первых, у вас пойдет вузовский преподавательский стаж, а, во-вторых, несколько десятков рублей при вашем положении совсем не лишние. Давайте вместе подумаем об этом».

Я сразу ответил в тон ректору: «Давайте подумаем…»

– Комната в нашем общежитии на улице Тельмана вам будет предоставлена буквально завтра, – добавил Константин Александрович. – Вот все, чем я могу Вам помочь. Когда завершите работу над диссертацией и защитите ее, – жизнь у Вас войдет в нормальное русло.

Как я уже писал в первой книге, мой научный руководитель Павел Петрович Измайлов умер после тяжелой болезни где-то года два спустя после зачисления меня в аспирантуру. Обязанности научного руководителя добровольно взял на себя заведующий кафедрой истории КПСС Иван Иванович Алексеенко. Вопрос о моем переводе в очную аспирантуру решался при его активном участии. Он же познакомил меня в один из приездов в Краснодар с первым проректором пединститута Гаврилой Петровичем Ивановым. Эти три человека и были моими «крестными» на этапе моего прихода в пединститут и в последующие годы работы в нем, ставшем в 1970 году Кубанским государственным университетом…

В один из ближайших дней после этой встречи с ректором состоялась еще одна встреча с ним по вопросам моего труда и бытоустройства. В ней участвовали Г. П. Иванов и И. И. Алексеенко. Они поддержали предложение ректора о назначении меня по приказу старшим преподавателем кафедры истории КПСС (должность нашли вместе).

Ректор и первый проректор попросили И. И. Алексеенко определить для меня такой объем учебных поручений, чтобы я имел возможность максимально сосредоточиться на завершении работы над диссертацией и ее защите. Был также согласован вопрос о предоставлении мне нескольких творческих командировок в Москву для работы в центральных государственных архивах и научных библиотеках.

Таким весьма обнадеживающим было начало моей новой жизни.

Руководство пединститута, ректорат и партком, секретарем которого многие годы был Александр Иванович Бакурский, решили также максимально использовать мой большой опыт комсомольской и партийно-политической работы. Спустя несколько месяцев я был избран первым заместителем секретаря парткома пединститута по идеологии и впоследствии многократно избирался на эту должность.

Ко времени моего прихода в пединститут в нем работали мои близкие друзья-единомышленники: Владимир Павлович Фролов – доцент, а затем заведующий кафедрой философии, и Кирилл Асенович Аджаров – заведующий кафедрой и секретарь партбюро юридического факультета.

Владимир Павлович – из когорты друзей, найденных мною в Брюховецком районе. После окончания философского факультета МГУ он работал заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации Брюховецкого райкома партии. Приехал туда уже на рубеже моего отъезда в Туапсе. Мы тогда только познакомились, прониклись глубочайшим уважением друг к другу и вскоре крепко-накрепко подружились, стали братьями роднее родных. И не только мы относились по-братски друг к другу, но и многие считали нас действительно братьями. У нас было общее отчество, и это тоже сближало. А фамилии как-то в расчет не брались.

Квартира и семья Володи Фролова стали для меня родным домом.

Теплом и заботой был я согрет в семье Владимира Павловича. Их излучали и супруга его Мария Кузьминична, и дочь Светлана. Неделями и месяцами я жил у них на всем готовом…

По-братски близкими и сердечными были наши отношения с Владимиром Павловичем до последнего дня жизни. Когда его не стало, мне всегда не доставало его душевной щедрости, верных советов, помощи и поддержки…

Владимир Павлович не только сам проявлял трогательную заботу обо мне и моей семье. В том, что наш сын Коля пошел на философский факультет Московского государственного университета – огромная заслуга Владимира Павловича, окончившего его с отличием вскоре после Великой Отечественной войны. В том выпуске было много фронтовиков, как и он сам…

Владимир Павлович не только согревал меня бескорыстной помощью и душевной щедростью. Он подарил и многих своих друзей-однокурсников. Его имя служило паролем для них. Когда бы я ни обратился к ним, они всегда были готовы прийти на помощь.

Представляя меня своим друзьям, он, по их словам, давал мне такую аттестацию: «Иван Осадчий – обязательный человек». Это качество он считал самым важным для человека. Обязательному человеку чужды равнодушие, безразличие, разрыв между словом и делом. Одним словом, «обязательность» – свидетельство высокой порядочности и надёжности. Владимир Павлович обладал редчайшей чуткостью, умением понимать состояние человека, делить с ним и радость, и беду. Как и Владимир Павлович, я особо ценю человека по его обязательности в любом деле, малом и большом, и в обыденной повседневной жизни.

Назову поименно (не могу не назвать) друзей В. П. Фролова, ставших и моими добрыми товарищами:

Василий Петрович Агафонов, заместитель начальника Управления преподавания общественных наук Министерства высшего образования СССР, заведующий кафедрой философии Лесотехнической академии в Мытищах. На протяжении многих лет он приходил на помощь во всех сложных ситуациях, возникавших в жизни.

Жанна Павловна Крючкова, редактор политической литературы Госполитиздата. Её квартира в течение ряда лет служила для нас гостеприимной обителью…

Геннадий Михайлович Гусев был самым молодым из однокурсников Владимира Павловича. Об этом он сам мне рассказывал: «Я пришёл на философский факультет МГУ со школьной скамьи. В то время, в первые послевоенные годы, со мной учились многие вчерашние фронтовики. У меня за плечами были свежие знания, приобретенные в школе, которую я окончил с золотой медалью. У них – фронтовая закалка, мужество, смелость, твёрдость духа и характера, неуёмная жажда знаний. Я робел перед ними, но они относились ко мне как к равному, даже с подчёркнутым уважением, обращаясь ко мне за консультацией по забытым школьным предметам.

Владимир Павлович был и на факультете, и на курсе, и в нашей учебной группе, пожалуй, самым авторитетным. Не случайно он являлся нашим бессменным парторгом»…

Геннадий Гусев был самым близким другом В. П. Фролова. Они дружили семьями и часто встречались, навещали друг друга. Он очень дорожил дружбой с Владимиром Павловичем. И, потеряв его, считал себя осиротевшим.

После окончания философского факультета Геннадий Гусев был приглашен на работу в ЦК ВЛКСМ. Затем много лет трудился в ЦК КПСС. Впоследствии был референтом Председателя Президиума Верховного Совета СССР, члена Политбюро ЦК КПСС В. И. Воротникова. Многие годы входил в состав редколлегии «Роман-газеты» и ряд лет являлся её главным редактором…

Он откликался на все мои просьбы, чаще всего, – по вопросам бронирования мест в московских гостиницах для меня и семьи…

За неделю до кончины Владимира Павловича, мы с сыном встречались с ним. Он обстоятельно интересовался предстоявшей защитой Колей кандидатской диссертации, давал советы, вручил отзыв кафедры философии Кубанского университета на автореферат диссертации. А перед самым нашим уходом спохватился: «В Институте повышения квалификации я познакомился с заведующим кафедрой философии Владимирского пединститута Федором Васильевичем Цанн-Кай-Си. Я позвоню ему и попрошу поучаствовать в защите. Ведь Владимир рядом с Москвой».

Вечером того же дня сообщил: «Договорился. Федор Васильевич обязательно будет на защите и выступит в качестве неофициального оппонента. Автореферат он получил, прочитал и хорошо отозвался о нём…».

Забегая вперёд, скажу, что Ф. В. Цанн-Кай-Си слово своё сдержал…

Разве мог я предвидеть, что это было наше последнее общение с Владимиром Павловичем, последняя встреча. Ничего не предвещало беды… Неделю спустя Владимира Павловича не стало. Он изредка жаловался на боли в сердце. Потом был инфаркт. Но Владимир Павлович справился с ним и вернулся в строй. И вот на выходные он поехал в кубанскую станицу Варениковскую, на родину супруги Марии Кузьминичны. После позднего плотного ужина разразилась острая боль в груди. Вызвали «скорую». Новый инфаркт. На этот раз роковой…

В последний путь провожали Владимира Павловича его многочисленные друзья, товарищи по работе, преподаватели и студенты университета. Из Москвы прилетел на похороны своего самого первого и любимого друга Геннадий Михайлович Гусев. Долго держался, но не в силах был совладать с постигшим горем, – разрыдался. – Как и я, и многие, стоявшие у его гроба. Осиротела не только семья, родные и близкие Владимира Павловича. Осиротели и мы, его друзья-товарищи, коллеги и ученики…

Многие годы моим другом-единомышленником являлся Кирилл Асенович Аджаров. Он был не только крупным ученым в области международного права. Он по праву считался одним из лучших лекторов-международников не только в крае, но и во всем Советском Союзе. Часто бывал в Туапсе. К горести моей и всех, кто знал его, он тоже рано, безвременно ушел из жизни…

В большой университетской семье у меня появилось великое множество друзей-товарищей, с которыми нас роднило глубокое взаимное уважение и взаимопонимание. Назвать всех просто невозможно. Назову только отдельные имена.

На юридическом факультете, где начиналась моя учебно-педагогическая деятельность в университете, помимо уже упомянутого К. А. Аджарова, это были: декан факультета А. А. Хмыров и его заместитель Б. М. Бахарев. Удивительной порядочности люди. К горькому сожалению, Б. М. Бахарев тоже очень рано ушел из жизни.

На моей родной кафедре истории КПСС, которой заведовал И. И. Алексеенко, работала группа способных преподавателей, ставших моими «товарищами по оружию»: И. С. Казюкин, В. А. Мирзо, И. Б. Алещенко, работавший секретарем Краснодарского крайкома КПСС по идеологии, а затем – ректором Краснодарского пединститута; В. Ф. Прудкогляд, В. В. Криводед, А. Ф. Норицына и А. Ф. Чиченина; из молодых – В. Д. Сафонов и Ю. А. Пеницын, парторг кафедры Н. Н. Давыдов; заведующая кабинетом Лидия Герасимовна Еремеева.

На кафедре научного коммунизма, которой мне впоследствии довелось заведовать, безупречно трудились К. М. Мартыненко, ставший профессором и сменивший меня на должности заведующего кафедрой, С. А. Колесник, Т. Г. Хижняк, Д. Г. Щербина и другие. Добрыми соратниками по работе были преподаватели других кафедр общественных наук – философии и политэкономии.

Трудно кого-либо выделить особо из коллектива исторических кафедр исторического факультета, на котором мне пришлось работать многие годы. Назову лишь для примера таких авторитетнейших ученых, какими были доктора исторических наук, профессора Н. В. Алфимов и Ф. Н. Телегин, а также В. И. Черный, А. Г. Иванов – сын Г. П. Иванова и другие.

За годы работы в Кубанском университете мне пришлось в разные годы преподавать на дневном, вечернем или заочном отделениях практически всех факультетов. Помимо юридического и исторического факультетов, больше других работал на филологическом факультете, факультетах иностранных языков и биологическом; реже – на математическом, физическом, музыкально-педагогическом и художественно-графическом. Эпизодически (в порядке замены) – на химическом и географическом.

Особые, теплые, добросердечные отношения были у меня с деканом факультета иностранных языков Владимиром Ильичом Тхориком. Они выходили далеко за рамки служебных.

Много общего было у нас с деканом биологического факультета Арнольдом Петровичем Тильбой. Этому способствовало не только глубокое уважение и взаимопонимание. Оказалось, что с его родным братом Владимиром Петровичем Тильбой мы были хорошо знакомы в бытность моей работы первым секретарем Хасанского райкома комсомола Приморского края. В те годы В. П. Тильба был директором рыбокомбината «Зарубино». Узнав об этом, Арнольд Петрович рассказал (или написал) брату обо мне. И тот отозвался теплым душевным письмом. Было приятно услышать человека, с которым меня уже разделяло более чем два десятилетия…

С бескорыстной, неоценимой помощью названных мной прекрасных людей я начинал новый этап жизни в Краснодаре. Они сделали очень много, чтобы я поскорее вошел в вузовскую жизнь, приобрел новых хороших и верных друзей-товарищей, чтобы большая институтская, а впоследствии – университетская, семья стала для меня близкой и родной. Каждый со своей стороны, они активно поддерживали меня и в многотрудной научной работе-борьбе, выпавшей на мою долю…

Особо хочу сказать о Гавриле Петровиче Иванове. Его участие в моей судьбе было неоценимым, и потому остается незабываемым. Он не только «без проблем» всегда откликался на мои просьбы, но и сам проявлял исключительное внимание к моей жизни, особенно к моей сложной научной судьбе. Я постоянно находил у него взаимопонимание, моральную поддержку и разностороннюю помощь. Касалось ли это планирования моего учебного процесса или научных командировок – любой вопрос он решал мгновенно…

Гаврила Петрович выезжал на защиту моей кандидатской диссертации в Ростовский университет и на её повторное рассмотрение на секции истории КПСС Экспертного Совета ВАКа, когда мои неукротимые «оппоненты» добились этого. Его поддержка как первого проректора университета была очень важной. В обоих случаях ученых интересовала характеристика меня как человека, как вузовского преподавателя и ученого. Слово Гаврилы Петровича было весьма значимым.

И это не всё. Выезжая со мной для участия в «научных баталиях», Гаврила Петрович брал на себя все хлопоты, заранее предупреждая меня: «Гостиницу я заказал и оплачу». На мои попытки возразить он неизменно отвечал: «Спрячь свои несчастные рубли». Тоже было и при оплате за питание в гостиничных кафе.

В обоих случаях, когда мы ехали с Гаврилой Петровичем по моим диссертационным делам, машиной ли в Ростов или поездом в Москву, он брал с собой объемистый чемодан, заведомо наполнив его продуктами, фруктами, овощами, бутылкой-двумя коньяка и говорил при этом: «Послезащитный банкет, как принято в таких случаях, устраивать нельзя. Пронюхает твоя „шатия-братия“ (так он называл моих „противников“), – добра не жди. Разведут такое „кадило“, от которого задохнуться можно. А в гостиничном номере, в „узком кругу“, поужинаем, отметим защиту. Я уверен, что всё будет хорошо». И вслед добавил: «Ты здесь ни причем. Это буду делать я по должности, как проректор университета, в котором ты работаешь, в знак уважения и признательности».

…Не раз бывало, когда я собирался в научную командировку, Гаврила Петрович, вручая мне командировочное удостоверение, прикладывал 30–50 рублей: «Возьми. Пригодятся на непредвиденные расходы». Возражать было бессмысленно.

…Запомнился один случай, который доскажет то, что я здесь не сказал. Как-то в день нашего отъезда по моим диссертационным делам, Гаврила Петрович был очень занят университетскими вопросами и заехать домой за вещами не успевал. Дал свою машину и попросил съездить за ними к нему домой. Я хорошо знал семью Гаврилы Петровича – его супругу Валентину Дмитриевну и сыновей: старшего Александра – со времени его пребывания в аспирантуре, и младшего Юрия – студента юридического факультета, на котором я преподавал историю КПСС.

Высказал Валентине Дмитриевне слова извинения, благодарности и признательности за то, что Гаврила Петрович, в ущерб семье и отдыху мается со мной по командировкам. И услышал в ответ: «Иван Павлович, о чем Вы? Он для Вас готов сделать всё. Он за Вас волнуется больше, чем за семью. Такой он человек…»

Имя и облик Гаврилы Петровича необыкновенно добросердечного, внимательного и отзывчивого человека, его бескорыстная душевная щедрость живут в моей памяти все минувшие годы. И будут жить, пока живу я…

Таким же внимательным, добрым и отзывчивым человеком безграничной душевной щедрости остается в моей памяти и Гурген Карапетович Долунц. Предметом его докторской диссертации было исследование революционной деятельности Сергея Мироновича Кирова на Северном Кавказе. А это значит, что Гурген Карапетович глубоко знал историю борьбы за победу социалистической революции и утверждение Советской власти в этом регионе. Потому он всегда весьма компетентно и объективно оценивал мои научные диссертации и публикации, посвященные этой теме. Откликался на них своими отзывами, оглашал внешний отзыв кафедры истории КПСС Краснодарского политехнического института, которой он заведовал, на мою кандидатскую диссертацию при ее защите в Специализированном Совете по историческим наукам Ростовского государственного университета; выступал на повторной защите мною кандидатской диссертации в ВАКе. Такое не забывается…

Он сделал очень много для достижения мною поставленных целей в науке. Гурген Карапетович сыграл также большую роль в определении моей супруги Нины Тимофеевны на работу в политехнический институт, на вновь создаваемую кафедру хлебопечения. Память о нем, как о человеке огромной душевной щедрости и отзывчивости, живёт в моём сердце и всегда будет жить…

…Теплотой, вниманием и заботой были согреты и наши отношения с Иваном Ивановичем Алексеенко, на долю которого выпала нелегкая судьба быть моим «добровольным» научным руководителем на этапе подготовки и защиты кандидатской диссертации. Его участие было неоценимым во всей моей научной судьбе и в преподавательской деятельности. Даже тогда, когда по непонятным, необъяснимым мотивам он был освобожден от заведования кафедрой истории КПСС.

Случилось это непредвиденно и неожиданно. Было созвано внеочередное заседание кафедры. Нам представили незнакомого человека: «Маститый ученый, доктор исторических наук, профессор Степичев. Ваш новый заведующий кафедрой. Иван Иванович уйдет в старшие научные сотрудники для завершения работы над докторской диссертации и ее защиты…»

Все мы, преподаватели кафедры, в недоумении только «пожали плечами». Потом узнали, что Степичев приехал к нам из Сибири, где работал в вузе в такой же должности. Не иначе, как в Отделе науки ЦК КПСС или в Минвузе была «своя рука» (земляк, друг, приятель). Кто-то властно похлопотал о его переводе и трудоустройстве в Кубанском университете. Сразу же ему вручили и ключи от трехкомнатной квартиры.

Этот «маститый» ученый был надменным, чванливым и высокомерным. Короче, нам «не ко двору». На кафедре у нас был коллектив простых, скромных, добросердечных и знающих предмет преподавателей. Царила атмосфера взаимопонимания и взаимовыручки. И вдруг… такой «чиновник».

Вскоре в этом убедился не только коллектив кафедры, но и руководство университета, и Отдел науки крайкома КПСС. Степичев, как неожиданно объявился, так очень скоро, год-два спустя, уехал из Краснодара в Рязань, на такую же должность…

Иван Иванович вернулся на свою «законную» должность заведующего кафедрой.

Кстати, квартиру Степичева предоставили мне. И мы, до этого два года обитавшие в студенческом общежитии на улице Тельмана, тут же переселились в неё.

…В то «степичевское» время мы особенно сблизились и сдружились с Иваном Ивановичем и его семьей. Встречались не только на работе, но и в домашних условиях.

У Ивана Ивановича и его супруги Марии Федоровны была хорошая традиция: вечерние прогулки. И не только в выходные, а бывало и в будние дни заходили к нам «на огонек». Жили они на Гидрострое, примерно в полутора-двух километрах от нас. Но по тем годам, да еще к единомышленникам, – это не расстояние.

Приятные, незабываемые встречи помнятся и поныне. Своими, родными для нас, нашей семьи были не только Иван Иванович и Мария Федоровна, но и их прекрасные дочери Оля и Лена.

…К горькому сожалению, Ивана Ивановича уже нет в живых. Но память хранит все доброе, что излучал этот скромный, душевный и отзывчивый человек и ученый.

Впоследствии в когорту моих друзей-соратников вошел Константин Матвеевич Мартыненко. Меня познакомил с ним Гаврила Петрович Иванов. Произошло это на защите мною кандидатской диссертации в Ростовском государственном университете в 1968 году. Г. П. Иванов пригласил его на «репетицию» в связи с предстоящей защитой им кандидатской диссертации…

В то время К. М. Мартыненко, насколько мне помнится, работал редактором Усть-Лабинской районной газеты. Как и предполагалось, успешно защитив кандидатскую диссертацию, он перешел на преподавательскую работу в Кубанский университет. Без раскачки принялся за написание докторской диссертации. И с этой задачей достойно справился…

Наши пути-дороги сошлись на кафедре научного коммунизма в 1983 году, после защиты мною докторской диссертации и избрания на должность заведующего кафедрой.

В марте 1990 года пленум Краснодарского крайкома КПСС утвердил меня своим полномочным представителем в составе Подготовительного комитета при ЦК КПСС по подготовке Российской конференции КПСС.

11 мая того же года крайком КПСС выдал мне командировку в ЦК на десять дней для работы в Подготовительном комитете. Исполняющим обязанности заведующего кафедрой на время моей отлучки стал Константин Матвеевич. Да так получилось, что не на время, а бессрочно. Поскольку бессрочной оказалась моя командировка в ЦК…

Перед отъездом я зашел на кафедру. Помнится, Константин Матвеевич сказал мне: «По-хорошему завидую Вам. Ваше имя будет в числе тех, кто стоял у истоков создания Компартии РСФСР».

Тогда все «истые» коммунисты были убеждены, что Российская Компартия может предотвратить нарастание кризиса в КПСС и в целом в стране. И советская держава, преодолев все накопившиеся трудности и проблемы, пойдет дальше путем совершенствования социализма. О худшем исходе не было и мысли.

Произошла, однако, чудовищная катастрофа, которую учинило с нашей советской Отчизной иудейское племя горбачевых, яковлевых, ельциных и прочих ренегатов-предателей, «отцов российской демократии», «вождей» «пятой колонны», взращенных в недрах советского общества…

Мне и сейчас тепло становится на душе каждый раз, когда сын передает приветы от бывших моих соратников по работе – Константина Матвеевича Мартыненко, Юрия Андреевича Пеницына, Виктора Алексеевича Занина, Олега Тимофеевича Паламарчука, Бориса Степановича Солодкова, Игоря Николаевича Ремизова, Владимира Ильича Тхорика, других преподавателей-обществоведов края; моих питомцев из университета, в частности, от Валерия Латынина – выпускника юридического факультета, многих других.

Надежными, внимательными и отзывчивыми были ученые-обществоведы других краснодарских вузов: Федор Павлович Зырянов, заведующий кафедрой истории КПСС Кубанского сельскохозяйственного института и Алексей Иванович Манаенков, заведующий кафедрой истории КПСС Краснодарского института культуры; Игорь Яковлевич Куценко, заведующий кафедрой научного коммунизма Краснодарского политехнического института, доктор исторических наук, профессор; доценты кафедры истории КПСС Краснодарского политехнического института М. Г. Аутлев и В. П. Норицын; доцент кафедры истории КПСС Кубанского сельскохозяйственного института В. А. Артюшин. Всех не перечесть. Но все они живут в моей памяти.

…Помощь и поддержку всегда находили мы и в семьях моих брюховецких друзей по комсомолу: Дмитрия Денисовича Матрошилова и Ивана Васильевича Кулинченко, тоже перебазировавшихся в Краснодар.

Тёплыми были наши отношения и с семьей Никиты Родионовича Балацкого, сменившего меня на посту редактора городской газеты в Туапсе. В Краснодаре он работал секретарем парткома Кубанского медицинского института. Как и он сам, его супруга Валентина Степановна и сын Андрей стали для нас близкими и родными. К горькому сожалению, тяжелая болезнь рано оборвала жизнь Никиты Родионовича. А с его сыном Андреем Коля, наш сын, и сейчас поддерживает добрые отношения.

Всегда находил я понимание и поддержку у Евгения Михайловича Берлизова, бывшего заместителя редактора Туапсинской городской газеты, затем – ответственного секретаря краевой газеты «Советская Кубань», а впоследствии – председателя краевого комитета по радиовещанию и телевидению. И не только у него самого, но и у его семьи: милой, душевной супруги Нины Викторовны и старшего сына Саши, истинного советского патриота-интернационалиста. Совсем молодым он погиб в Приднестровье, куда добровольно отправился на защиту свободы непризнанной республики. Безвременно ушёл из жизни и Евгений Михайлович. А затем не стало и Нины Викторовны. Но живёт в моей душе добрая и светлая память о них и их сыне…

Немалые трудности пережили Нина с Колей, оставшись в Туапсе более чем на два года. И хотя уже в конце 1968 года, как и предполагалось, я защитил кандидатскую диссертацию, её утверждение ВАКом СССР произошло только в марте 1970 года, после повторной защиты уже на секции истории КПСС Экспертного Совета в самом ВАКе. Однако невероятно жестокая нервотрёпка вокруг моей научной работы продолжалась ещё двенадцать лет. Но это отдельный сюжет, о котором я еще расскажу. Ибо то, что пережито мною и, естественно, семьёй, – слишком драматическая «эпопея», стоившая мне и семье неимоверных затрат сил, нервов, здоровья, времени…

Ждать, когда и чем закончатся нешуточные баталии на научном фронте, было невозможно. В 1969 году Нина с Колей переехали в Краснодар и поселились со мной в студенческом общежитии. В 1970 году нам была предоставлена университетом трехкомнатная квартира. В том же году я был избран на должность доцента кафедры истории КПСС Кубанского университета.

Нина определилась на работу в Краснодарский политехнический институт. Так получилось, что приказ о принятии её на работу совпал по времени с созданием кафедры хлебопечения, – как раз по её дипломной специальности.

Непосредственной организацией кафедры занималась Галина Георгиевна Юрова. Она же и возглавила её на многие годы. В 2012 году, когда я пишу эти строки, Галине Георгиевне исполнилось девяносто пять лет. Она давно уже не работает, но коллектив кафедры, отдавая ей должное, организовал её чествование…

В состав кафедры первоначально вошли помимо Галины Георгиевны – Зинаида Ивановна Асмаева, Галина Константиновна Бочкова и Нина – Нина Тимофеевна. Вскоре на кафедру пришли также Нелли Иосифовна Першакова, к сожалению, она рано ушла из жизни; Инесса Ивановна Уварова, Александр Семенович Зюзько, Людмила Георгиевна Клиндухова. В последние годы кафедрой заведовал Юрий Федорович Росляков…

Сложился хороший, работоспособный и дружный коллектив. Нина нашла в нем себя и была довольна вузовской работой.

Понимая, что ее будущее зависит от подготовки и защиты кандидатской диссертации, она определилась в качестве соискателя на кафедру хлебопечения Московского технологического института пищевой промышленности. Руководство ею взяла Роза Гирфановна Рахманкулова, доцент этой кафедры.

Спустя восемь лет Нина защитила кандидатскую диссертацию в специализированном Совете этого института. Через два года ей было присвоено звание доцента.

Понятно же, что сил на это было потрачено немало. Учитывая, что на ней как на жене и матери лежала еще огромная ответственность вести все домашние дела… Но в упорстве и настойчивости, в ответственности за любое порученное дело, она была на редкость целеустремленным человеком. Эти качества возвели Нину Тимофеевну в ранг секретаря ученого совета факультета. Эту ношу она несла на своих плечах многие годы. С особым усердием занималась также научной работой со студентами. В этом тоже немало преуспела…

Радовал и Коля. Как только ему исполнилось 14 лет, он вступил в комсомол. Спустя год был избран секретарем школьной комсомольской организации и оставался в этом качестве до окончания учёбы, получения аттестата зрелости и золотой медали. Вместе с сыном я в главном повторил пройденный мною путь в комсомоле. Мне было, что поведать ему и его сверстникам о комсомоле, о его героической истории, о легендарных героях и замечательных людях, воспитанных комсомолом, об опыте своей работы в комсомоле. Я с радостью консультировал и помогал Коле во всех его комсомольских делах. Много раз выступал перед комсомольцами школы с лекциями, прежде всего, о Николае Островском и его творчестве, о потомках Корчагина и на другие темы.

По моему предложению и с моей помощью в школе было проведено много встреч с замечательными людьми, проживавшими в Краснодаре.

Перед комсомольцами выступал делегат III-го Съезда комсомола – Леонид Дмитриевич Сахаров. На этом Съезде Ленин призвал комсомол «учиться коммунизму».

Гостями школы были: Петр Михайлович Гаврилов, один из бесстрашных и мужественных организаторов обороны Брестской крепости в июне-июле 1941 года, Герой Советского Союза; Степан Александрович Неустроев, командир батальона, бойцы которого М. А. Егоров и М. В. Кантария водрузили Знамя Победы над берлинским рейхстагом; Анатолий Петрович Бессонов, один из героев Бреста, однополчанин П. М. Гаврилова; другие герои Великой Отечественной войны, учёные, лекторы Общества «Знание».

Сами комсомольцы школы по своей инициативе проводили много тематических вечеров, экскурсий и других интересных мероприятий. Об опыте работы школьной комсомольской организации, секретарем которой был сын, рассказывалось в журнале ЦК ВЛКСМ «Комсомольская жизнь».

…Повторил я пройденный путь в комсомоле не только с сыном и его сверстниками – комсомольцами Краснодарской средней школы.

Главным направлением в моей деятельности в университете были: преподавание истории КПСС, научного коммунизма, проблем социализма (политологии – в последние два года); научная работа – защита кандидатской и докторской диссертаций; написание и публикация монографий, брошюр, множество статей, участие в научных конференциях, – университетских, краевых, республиканских, всесоюзных; партийная работа – в должности заместителя секретаря парткома по идеологии; лекционно-пропагандистская работа в крае на посту внештатного лектора крайкома КПСС и лектора Общества «Знание»; и наконец – воспитательная работа со студентами – самая многогранная.

Тогдашний Кубанский государственный университет – это десять факультетов, на которых обучалось (очно и заочно) не менее пяти тысяч юношей и девушек. В абсолютном большинстве своём – это комсомольцы.

Вот и пришлось мне во многом повторять пройденный путь в комсомоле с университетской комсомолией. Конечно, здесь была своя вузовская специфика, но главные задачи комсомола свойственны всем его отрядам – рабочей, сельской, военной молодежи: идейно-политическое, нравственное, патриотическое воспитание, формирование строителя социализма, достойного гражданина великой советской державы.

Не жалея сил и времени, отдавал я этому опыт и жар души своей. Во главу угла всей своей работы со студенческой молодёжью, как и прежде, я ставил одну цель: знания должны становиться убеждениями, жизненным компасом.

Конечно, я всегда помнил слова выдающегося русского критика Д. И. Писарева: «Готовых убеждений нельзя ни купить в книжной лавке, ни выпросить у добрых знакомых. Их можно выработать только в процессе своего собственного мышления».

И все же. И все же. Хотя «чужая душа – потёмки», – борьба за душевную красоту, чистоту, щедрость, отзывчивость, нравственность должна быть основой формирования и становления личности, настоящего Человека и Гражданина, Патриота Советской Отчизны. Во имя этого организовывал встречи студентов с замечательными, легендарными людьми, которые жили в Краснодаре или приезжали в край. Имена их я уже называл, рассказывая о содержании комсомольской работы, проводимой в краснодарской школе, в которой учился сын.

Это знал и ценил Краснодарский крайком ВЛКСМ. Может поэтому за годы работы в Кубанском государственном университете я «собрал» самый большой «урожай» комсомольских наград – почётных грамот ЦК ВЛКСМ и крайкома комсомола. И не только. Именно за активную и плодотворную работу с молодёжью я получил немало почётных и благодарственных грамот Всесоюзного и Российского Общества «Знание», краевой организации Общества «Знание». Несколькими дипломами Минвуза РСФСР отмечена моя научная работа со студентами, не раз побеждавшими на всесоюзных и республиканских конкурсах на лучшую студенческую работу по общественным наукам…

Вспоминается прекрасный кинофильм «Добровольцы», принятый комсомолом на «ура». Всеми поколениями комсомольцев. В этом фильме прозвучала и затронула сокровенное, полюбившаяся всем песня; уверен, не оставившая равнодушным ни одного кинозрителя, ни одного человека, судьба которого когда-либо была связана с комсомолом. В ней – светлая грусть и печаль расставания с юностью:

Необходимое отступление

Жизнь давно уже могла войти в нормальное русло. Но… «из песни слова не выкинешь…»

…Работая над этой книгой, я множество раз осмысливал и переосмысливал всё, что было в эти годы со мной, что глубоко вошло в мою жизнь и оставило глубокий след в памяти. В целом жизнь сложилась так, что мне есть чем гордиться, радоваться, есть что вспомнить и рассказать.

Есть эпизоды, при том весьма значимые, вспоминая которые, очень часто возникает мысль: а надо ли об этом писать, особенно когда речь идёт о негативах, мрачных, болевых фактах и событиях, которые довелось пережить… И не только мне, но и семье моей, маме и сестре, многим моим верным друзьям-побратимам. Надо ли «ворошить прошлое»? Но тут же рождается другая, ещё более весомая мысль: а если не сказать всю правду, – не будет ли восприниматься мною написанное слишком обыденным, бесконфликтным, вроде бы «лакированным»? Ведь и сегодня ещё живут многие из тех, которые хорошо помнят, через какие тернии довелось мне пройти, что пережить, какой ценой достались мне достигнутые цели, свершившиеся желания. К тому же Карл Маркс писал, что историю нельзя писать в чёрно-белом свете; её надо писать рембрандтовскими красками. Это касается освещения и событий, и людей, их поведения и поступков. Редко кому удаётся прожить жизнь в «одном цвете», без помарок и ошибок.

К тому же, вряд ли надо писать о «безымянных» людях. Ведь я рассказываю о реальной «живой жизни». И оставлять «инкогнито» людей, о которых пишу, безымянными, – значит, порождать загадки и вопросы, которые вызовут недоумение у читателей. Но не следует и наводить «тень на плетень»…

Великое множество раз в процессе написания этой главы, в бессонные ночи я снова и снова возвращался к частному, на первый взгляд, вопросу: оставить ли безымянным краевого «идеолога» – секретаря крайкома КПСС или назвать его имя. Вопрос этот оказался для меня весьма трудным и сложным. С одной стороны, «замолчать» эту страницу из моей научной и партийно-политической биографии я никак не мог. Ибо речь шла о многих годах жизни, стоивших мне невероятных и к тому же несправедливых испытаний. И для меня, и для семьи, для всех моих близких и ученых-единомышленников, разделявших вместе со мной мою сверх трудную участь. С другой стороны, всё это уже в далеком прошлом. Слишком много воды утекло. Да и время сейчас совсем другое. И страна другая. И власть другая. И жизнь другая… Кому нужны мои научные мытарства, пережитые мною испытания? И тут же отвергаю эту мысль. Ибо в нынешней жизни на пути объективного исследования и освещения истории, да еще советского периода, или деятельности КПСС может встать не один какой-то «чиновник» от науки, а в целом правящий режим. И пусть мой трудный и горький путь в науке, в борьбе за историческую правду поможет тем, кто решил посвятить себя служению истине…

Есть действительно и частный момент, диктующий необходимость все-таки назвать имя моего, едва ли не главного «оппонента». Еще живут многие люди, знающие эту мою «историю» и имя «идеолога», основательно осложнившего мою жизнь. Не меньше и других, не осведомленных ни в том, ни в другом. У этих «других» могут появиться догадки: «Кто же этот „идеолог“? О ком речь?» И могут при этом «пострадать» другие лица, работавшие «до того» или «после того» в должности секретаря Краснодарского крайкома по идеологии.

Не могу допустить, чтобы была брошена тень на достойных, глубоко уважаемых мною людей.

В бытность моей жизни и работы в Краснодарском крае сменилось несколько секретарей крайкома КПСС по идеологии: А. Д. Дмитрук, Г. И. Кинелев, Л. А. Солодухин, И. К. Полозков, Б. Г. Кибирев. Все они относились ко мне с самыми добрыми чувствами. Но, пожалуй, больше других в этой должности работал И. П. Кикило. И, видимо, небезуспешно.

…Вся моя деятельность в должности секретаря Туапсинского горкома КПСС многократно получала высокую оценку крайкома партии. Опыт партийного руководства школами и учебными заведениями города, идеологическая работа в целом, лекционная пропаганда и партийное просвещение, работа с комсомолом и молодежью рассматривались на бюро или секретариате крайкома КПСС, в идеологической комиссии крайкома партии, освещались на семинарах секретарей горкомов и райкомов КПСС; обобщались краевой организацией Общества «Знание» и крайкомом комсомола.

Теперь же после моего вынужденного ухода с партийной работы, в связи с необходимостью завершения кандидатской диссертации и ее защиты, из уст тогдашнего заведующего отделом пропаганды и агитации, вскоре избранного секретарем крайкома партии И. П. Кикило прозвучали негативные оценки и даже осуждения этого моего шага. Он объявил его «дезертирством с партийной работы». Эта формула «от лукавого». Явно необъективная, несправедливая, оскорбительная. От партийной работы я не отходил ни на день в течение всей жизни.

В годы моей работы в Краснодарском пединституте, ставшим впоследствии Кубанским университетом, много раз избирался заместителем секретаря парткома; возглавлял научно-методический совет по историческим наукам, а затем – в целом по общественным наукам при правлении Краснодарской краевой организации Общества «Знание»; продолжал входить в состав ее правления; являлся заместителем председателя Специализированного Совета по защите кандидатских диссертаций по истории КПСС при университете.

Несмотря на сложности, создавшиеся в связи с напряженной работой по завершению кандидатской диссертации и подготовке ее к защите и перезащите, а также по выполнению в полном объеме учебных поручений по кафедре истории КПСС в должности старшего преподавателя, я в 1968–1970 годах ежегодно прочитывал не менее двухсот-трехсот лекций на общественно-политические темы на различных семинарах партийно-хозяйственного актива, лекторов и пропагандистов, политинформаторов и агитаторов, в университете марксизма-ленинизма при крайкоме КПСС и в народных университетах.

Ограничусь здесь общими словами. Но их более чем достаточно, чтобы показать полную несостоятельность обвинений меня в «дезертирстве с партийной работы». Тем более, что такой «аттестации» я удостаивался со стороны И. П. Кикило не единожды. Лично мне он не решился ни разу высказать этот упрек, ибо абсурдность и полная безосновательность его была очевидной. Но… линию дискредитации и предвзятости в отношении меня он проводил все годы, пока оставался на высоких должностях в аппарате крайкома КПСС. Вот только для примера отдельные факты такого рода несправедливой и предвзятой оценки меня и моей деятельности, которые проводились со стороны И. П. Кикило.

Логичнее предположить, что внутренне И. П. Кикило должен был радоваться моему уходу с поста секретаря горкома КПСС. Многократные проверки моей деятельности, постановки идеологической работы в городе давали обратный результат – положительный опыт и высокую оценку ее организации. Теперь можно было найти другие претензии уже как к коммунисту-преподавателю партийно-политической, идеологической кафедры. Но и их не обнаруживалось. Открытая или плохо скрываемая неприязнь ко мне со стороны И. П. Кикило, началась после моего обращения в ЦК КПСС и к Председателю КГБ СССР В. Е. Семичастному по поводу необоснованного обвинения и освобождения от должности редактора туапсинской городской газеты А. Ф. Калинкина и ответственного секретаря редакции Вадима Толкачева за публикацию материалов о попытке бегства из СССР в Италию двух десятиклассниц в 1962 году. «Репрессии» против редакции газеты были предприняты горкомом КПСС по настоянию И. П. Кикило, в то время заведующего сектором печати крайкома КПСС. Тогда его позиция была признана неправомерной. Но «жажда мести» мне за то, что осмелился «вынести сор из избы» глубоко засела в памяти и в душе И. П. Кикило.

Вот на этой почве и был изобретен метод «изничтожения» меня как «дезертира с партийной работы». И хотя это была откровенная ложь, а точнее – надуманное обвинение, с ним вынуждены были считаться во всех сферах и на всех уровнях, поскольку оно звучало из уст руководителя идеологии в крае. Пора назвать факты…

Я в кабинете И. П. Кикило с предложениями о проведении городских и районных семинаров лекторов, ведущих общественно-политическую пропаганду. Знакомлю его с программой семинаров, с графиком их проведения, с кандидатурами краевых лекторов, ученых-общественников, привлекаемых для выступления на семинарах.

В самый разгар беседы в кабинет вошел «по срочному делу» ответственный секретарь краевой организации Общества «Знание»:

– Иван Павлович, – извинившись, обратился он к И. П. Кикило (прим. автора: мы с И. П. Кикило «дважды тезки», одинаковые имя и отчество). – Звонили из Москвы, торопят сообщить этот список, согласованный с Вами. – И положил на стол перед И. П. Кикило список кандидатур активных работников краевой организации Общества, представляемых к награждению правительственными наградами в связи с предстоящим юбилеем Общества «Знание».

Я сидел напротив И. П. Кикило и в одно мгновенье увидел фамилии лиц, названных в списке. В том числе и свою под седьмым номером с пометкой напротив – медаль «За трудовую доблесть»… Сердце екнуло. И в эту же минуту услышал голос И. П. Кикило:

– А этого зачем? – спросил он у стоявшего рядом с ним ответственного секретаря краевой организации Общества «Знание», указывая на мою фамилию. – Седьмого уберите. Против остальных не возражаю. Всё…

Меня обдало «холодным душем», но я не подал виду, что знаю, о ком идет речь…

И. П. Кикило тут же спохватился и бросил мне: «Да. Семинары проводите. Не возражаю. До свидания».

В тот же миг я покинул его кабинет в лихорадочном состоянии, с мыслью: «Лучше бы я не знал того, что узнал. Легче было бы…» Уходил, словно наглотался «блевотины». Было больно и грустно.

…Шли последние дни апреля 1970 года. Советский народ и все прогрессивное человечество отмечали 100-летие со дня рождения Владимира Ильича Ленина. В ознаменование этого юбилея была учреждена специальная правительственная медаль. На заседании парткома Кубанского государственного университета ректор – член крайкома КПСС, депутат краевого Совета К. А. Новиков вручил эту юбилейную медаль по поручению крайкома КПСС и крайисполкома членам парткома…

Спустя десять минут четырнадцать членов парткома сидели со сверкающими ленинскими медалями на груди. Все, кроме меня…

И тут же все дружно среагировали: «Константин Александрович! Вы не вручили медаль Ивану Павловичу Осадчему».

– Сейчас эта ошибка будет исправлена, – взволнованно ответил ректор.

Открылась дверь. В кабинет вошла секретарь и отдала ему красочный лист. Ректор поставил на нем свою подпись и передал секретарю парткома Александру Ивановичу Бакурскому: «Подпиши…». Затем взял у него этот лист и зачитал: «За многолетнюю, плодотворную партийно-политическую и научно-просветительскую работу и в ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина Осадчий Иван Павлович награждается Почётной грамотой ректората и парткома Кубанского университета»… Сердечно поздравляем Вас!

Все горячо и дружно зааплодировали. Затем члены парткома с сочувственно-виноватым видом сочли своим долгом засвидетельствовать свое искреннее уважение ко мне крепкими объятиями и теплыми поздравлениями с ленинским юбилеем и с награждением Почетной грамотой…

После заседания парткома ректор попросил меня пройти с ним в его кабинет.

– А я не знал и даже подумать не мог, что к Вам в крайкоме партии плохо относятся… Не могут простить Вам ухода с партийной работы. Считают это дезертирством.

Я нисколько не смутился, но ничего не сказал, только пожал плечами. Потом обронил, как бы между прочим: «Вряд ли все. Я часто встречаюсь со многими работниками крайкома партии. Не замечал ни отчуждения, ни осуждения. Все, как и прежде, относятся ко мне с искренним уважением и добрым чувством».

Константин Александрович тут же озвучил фамилию «недовольного» – секретаря крайкома КПСС по идеологии И. П. Кикило.

– Знаю. Это давняя история. Не буду о ней рассказывать, – тут же заметил я.

Вскоре, однако, секретарь крайкома по идеологии И. П. Кикило перестал прятать свою неприязнь и злобу ко мне, стал обнажать ее открыто и откровенно.

Как-то в канун очередной годовщины Великого Октября, во время поездки в Сочи, он пригласил секретаря горкома партии по идеологии и начальника управления культуры горисполкома пойти с ним в городской историко-краеведческий музей посмотреть революционную экспозицию.

Увидев фотографии активного участника гражданской войны на Кубани и Черноморье Ивана Борисовича Шевцова и его боевых соратников – членов реввоенсовета повстанческой Красной Армии Черноморья, действовавшей в белогвардейском, деникинском тылу, он возмущенно потребовал: «Немедленно уберите этих с экспозиции. Они недостойны быть здесь…».

Директор музея и начальник управления культуры возразили: «Но о них, их подвигах убедительно рассказывается в публикациях Александра Ивановича Козлова и Ивана Павловича Осадчего».

– Это не историки, – раздраженно взорвался секретарь крайкома КПСС. – Почитайте лучше книги других краснодарских историков – Красильниковой и Спиридонова. Вот они пишут правду об этих «героях», как вы их характеризуете.

– Нет, – стояли на своем неожиданные оппоненты И. П. Кикило. – Мы им не доверяем. Мы верим архивным документам, приводимым Козловым и Осадчим, изданным мемуарам С. М. Буденного и А. И. Микояна, знающим историко-революционные события в Черноморье и на Кубани, как непосредственные их участники.

Факт, говорящий о многом и ставший достоянием многих. Вскоре после этой поездки И. П. Кикило в Сочи, на выходе из Дома политического просвещения крайкома партии, что на улице Комсомольской, я встретился с ним лицом к лицу. Не поздоровавшись, он сходу в оскорбительном тоне бросил мне резкую фразу, полную негодования и неприязни:

– Ты, аспирантишка, перестань корчить из себя «жреца науки и правды». Прекрати противостоять Красильниковой и Спиридонову. Они настоящие ученые-историки. Крайком их поддерживает. Не дожидайся, пока я поставлю вопрос о твоей партийности…

И с тем ушел, не желая слушать моих объяснений и возражений.

Оказавшийся рядом консультант Дома политического просвещения крайкома А. А. Бондарев, не скрывая тревоги за меня, тут же сказал: «Я все слышал. Чего это он так взбесился? Вам не позавидуешь…».

– Да это старая история. Долго рассказывать, – только и ответил я ему.

Самое время заметить, что ни один работник крайкома КПСС за все годы моей более чем двадцатилетней работы в Кубанском университете, после ухода с должности секретаря Туапсинского горкома партии, ни единого раза не упрекнул меня в «дезертирстве» с партийной работы. В особенности, работники идеологического отдела, Дома политического просвещения, курсов партийных работников и вечернего университета марксизма-ленинизма, совместно с которыми я вел активную партийно-политическую и лекторско-пропагандистскую работу. Отдаю им должное за их принципиальность, честность и порядочность. Это мне тогда дорого стоило.

…Моя трудная, да что там трудная, жестокая научная судьба была обусловлена во многом негативной позицией тогдашнего секретаря крайкома КПСС по идеологии…

Поскольку моя многострадальная научная эпопея, составлявшая основу моей жизнедеятельности, в конечном итоге, благополучно завершилась, то мне представляется необходимым рассказать о других сторонах моей жизнедеятельности на Кубани. О некоторых сюжетах я уже рассказал, но есть вопросы, которые заслуживают внимания, о которых не могу умолчать, хотя хорошо понимаю, что полное и обстоятельное освещение более чем двух десятилетий жизни и работы в Кубанском университете и в Краснодарском крае возможно в отдельной объемной книге. Но для этого сейчас нет ни сил, ни времени, ни возможности. Да и большой необходимости тоже нет. Не те интересы общества. Не то само общество. Не та жизнь…

Мне не хотелось бы ограничиться сплошным негативом, который сопровождал мою научную жизнь и который основывался и подогревался прежде всего и главным образом неприязненным, откровенно несправедливым и даже жестоким отношением ко мне со стороны бывшего секретаря крайкома КПСС по идеологии И. П. Кикило. Но были и другие сюжеты с его участием, которые позволят получить более полное представление и о нем, и о моей работе. Одним словом, это тот случай, когда точку ставить рано…

Как-то, еще в бытность работы секретарем Туапсинского горкома партии, я узнал, что мой товарищ по комсомолу в Таганроге, в 1946–1947 гг., бывший секретарь комитета комсомола Таганрогского железнодорожного узла Женя – Евгений Владимирович Зайцев является заместителем заведующего Отделом культуры ЦК КПСС. Он не мог не помнить меня. Два года мы активно работали в составе бюро Орджоникидзовского райкома комсомола города Таганрога. Мне он запомнился не только успешными комсомольскими делами, но и рассудительностью, добропорядочностью, скромностью, принципиальностью, – качествами, которые украшают любого хорошего человека.

После недолгих раздумий я написал ему, напомнил о совместной работе в комсомоле. Евгений Владимирович очень скоро отозвался теплым, душевным письмом и высказался за встречу. Мы обменялись с ним несколькими письмами, поведали друг другу о прожитых годах и нынешних работах-заботах и семьях. Нас сближало то, что из того нашего таганрогского круга только мы двое прошли хорошую школу многолетней комсомольской деятельности, стали партийными работниками. Мечтали о встрече. Прав Константин Симонов: «В письмах всё не скажется и не всё напишется. В письмах нам всё кажется, что не так услышится…»

И вдруг неожиданный звонок секретаря крайкома партии И. П. Кикило. К моему удивлению, он уважительно поздоровался и сообщил: «В Краснодар приезжает Евгений Владимирович Зайцев. Просил тебя пригласить на встречу с ним. Приезжай. Гостиницу заказал…» И, немного помолчав, продолжил: «Что же ты не говорил, что твой старый друг работает в ЦК да еще в должности зам. зава?…»

Я поблагодарил за сообщение и приглашение. Но на слова о старом друге, работающем в ЦК, не среагировал…

Тут же поставил в известность первого секретаря горкома партии Я. Г. Швыдкова о звонке И. П. Кикило. Он ответил мгновенно: «Обязательно поезжай. Это важно для города. Могут возникнуть вопросы, связанные с развитием сети культпросветучреждений. Подумай над этим и посоветуйся со своим старым другом…»

Утром следующего дня я уже был в Краснодаре. И. П. Кикило включил меня в группу встречающих цэковского гостя в аэропорту, у трапа самолета. Евгений Владимирович увидел меня, сходя по трапу, и сразу направился ко мне. Мы надолго застыли в крепких, дружеских объятиях.

– Почти не изменился. Хорошо, что приехал. Я очень рад встрече, – взволнованно сказал Женя. В унисон ему ответил и я…

Прошли в гостевой кабинет начальника Краснодарского аэропорта. Там, за накрытым столом число встречающих выросло до двадцати человек.

Евгений Владимирович ограничился общим «Здравствуйте!» и, взяв меня за руку, усадил рядом с собой: «Хоть пообщаемся с тобой…»

Так мы и просидели в своих дружеских разговорах всё двухчасовое застолье.

Лишь изредка Евгений Владимирович реагировал короткой репликой на приветственные речи и тосты И. П. Кикило и других, адресованные ему. Женя поднял отдельный тост за меня, своего старого комсомольского друга. Секретарь крайкома почтительно присоединился к нему: «За встречу старых комсомольских друзей…»

По завершении этой «трапезы», И. П. Кикило, уловив момент, когда Евгения Владимировича окружили руководители главных учреждений культуры края, отозвал меня в сторону, повелительным тоном сказал: «Теперь ты всегда будешь в этом кругу, в кругу моих самых близких друзей. Не отрывайся и не отдаляйся от меня…»

Извинившись перед встречающими, Евгений Владимирович сказал: «Все деловые разговоры завтра», усадил меня с собой в машину и повез в крайкомовскую гостиницу, предназначенную для высоких гостей, размещавшуюся, если мне не изменяет память, в каком-то старинном особняке на улице Ленина…

Следующий день у Евгения Владимировича был заполнен деловыми встречами. Встретились мы с ним только вечером. И только вдвоем. В его комфортабельном гостиничном люксе…

Несколько часов провели в задушевных дружеских разговорах о наших старых комсомольских друзьях-товарищах, о прожитом и пережитом. И о сегодняшних проблемах: о его работе в ЦК, об атмосфере цэковской жизни, о настроениях, о плюсах и минусах, которые рождает его должность в аппарате ЦК КПСС. И о многом другом…

На третий день Евгений Владимирович улетал. Группа провожающих, сформированная персонально И. П. Кикило, была почти в том же составе. Она пополнилась, по желанию Евгения Владимировича, несколькими видными, известными в крае и в стране деятелями культуры…

Короткое застолье в том же гостевом кабинете начальника аэропорта с благодарными словами и напоминаниями о самых важных вопросах, которые были приняты на рассмотрение на вчерашних деловых встречах, и добрыми пожеланиями в адрес цэковского гостя. Евгений Владимирович простился со всеми на выходе из здания аэропорта и, взяв меня под руку, сказал провожающим: «К самолету мы пойдем вдвоем с Иваном Павловичем. Очень хочется побыть вместе еще несколько минут. Когда еще увидимся?..»

Спустя полчаса мы взволнованно простились у трапа самолета, выражая самую сердечную радость за встречу и высказывая самые добрые пожелания друг другу и семьям на будущее…

Когда я вернулся в здание аэропорта, «провожающие» уже суетились, готовые к отъезду. И. П. Кикило усадил меня в свою машину и дорогой еще раз напомнил о том, что я теперь «свой» в кругу его друзей и могу рассчитывать на его внимание, всемерную помощь и поддержку: «Звони. Заходи. Обращайся по любому вопросу…»

…Случилось так, что больше с Евгением Владимировичем встретиться нам не довелось. Прошло совсем немного времени, и стало известно, что он назначен первым заместителем министра культуры РСФСР. Я тут же послал ему письмо с добрыми пожеланиями успехов на новом трудном и беспокойном посту. Хотя понимал, что всё, видимо, не так просто с этим его перемещением из партийного цэковского аппарата в государственный. Вспоминал его слова о сложностях, возникавших у него в отношениях с заведующим Отделом культуры ЦК… Впрочем, вопрос этот так и остался для меня без ответа, как остались безответными и несколько моих писем, посланных Евгению Владимировичу на домашний адрес… А вскоре и я, оставив пост секретаря горкома партии, перешел на работу в Краснодарский пединститут.

Поведал я об этом не только для рассказа о памятной встрече со старым комсомольским другом, а скорее для того, чтобы дорисовать портрет И. П. Кикило. Каким было его отношение ко мне в дни приезда Е. В. Зайцева в Краснодар, и какими лицемерными оказались его обещания помогать и поддерживать меня по любому вопросу, – я уже достаточно убедительно рассказал. Я был нужен И. П. Кикило постольку, поскольку являлся другом «зам. зава» Отдела ЦК и до тех пор, пока он оставался в этой должности.

…Еще один оригинальный эпизод из области отношения ко мне И. П. Кикило произошел в середине 70-х годов. К этому времени, преодолевая неимоверные трудности на научном пути, я уже защитил кандидатскую диссертацию, получил звание доцента и такую же должность на кафедре истории КПСС Кубанского университета. Но трудности и испытания в моей научной деятельности не ушли в прошлое. Они продолжались с нарастающей жестокостью, сопровождали всю мою многолетнюю работу теперь уже над докторской диссертацией.

Я все так же с полной самоотдачей занимался учебно-педагогической и общественно-политической работой в университете, оставался первым заместителем секретаря парткома университета, председателем Совета по общественным наукам при правлении краевой организации Общества «Знание». Почти каждодневно выступал с лекциями на различных краевых, городских и районных семинарах лекторов, пропагандистов, агитаторов и политинформаторов, в трудовых коллективах; на краевых курсах партийного, советского, комсомольского, профсоюзного активов. Без права на ошибку, тем более ошибку партийно-политического характера. Надо мной постоянно висел «дамоклов меч» бдительного секретаря крайкома КПСС по идеологии.

В этой связи вспоминается еще один эпизод, который мог стать для меня роковым. Но, к счастью, не стал…

В здании краевого театра шел съезд работников культуры. Главным должностным лицом на нём был секретарь крайкома КПСС по идеологии И. П. Кикило. К моему удивлению, мне как делегату съезда от краевой организации Общества «Знание» и научной общественности края Кубани, было предоставлено слово для десятиминутного выступления. В своей речи я сосредоточил внимание на содержании лекционной пропаганды, идеологической и культурно-просветительной работы, которая искала пути преодоления «проблем», накопившихся в идейно-политической области в хрущевские годы.

Особо беспокоило нас, ученых и лекторов, да и всех работников идеологического фронта, что общенародное государство, пришедшее по воле Хрущева на смену государству диктатуры пролетариата, исчерпавшего, по его мнению, свои функции, – не нашло себя в борьбе с ростом антиобщественных, антисоциалистических явлений: стяжательства, низкопоклонства, частно-собственнической психологии, тунеядства, инакомыслия («диссидентства»). Общедемократическое государство не стало надежным, эффективным инструментом в борьбе со всеми этими негативами.

Перечислив все пороки, которые стали набирать силу и процветать в советском обществе, разъедать, словно ржавчина, его идейно-нравственные устои и разрушать социалистические ценности, я высказался за необходимость осуществления функций «диктатуры пролетариата» современными государственными органами и общественными институтами, особо подчеркнув при этом, что все пороки, названные мною, и их носители, – это антисоциалистические элементы, чуждые по самой сути своей советскому, социалистическому строю.

Свою речь я завершил строками из поэмы известного советского поэта Сергея Смирнова «Свидетельствую сам», удостоенной Государственной премии РСФСР имени Максима Горького за 1969 год:

Последние слова моей речи утонули в шквале аплодисментов тысячной аудитории делегатов и гостей съезда.

Опешивший на минуту секретарь крайкома партии перехватил меня, идущего с трибуны: «Подойди-ка сюда».

– Откуда такое взяли? Не верится, чтобы за такие слова, противоречащие теоретическому выводу партии, давали Государственную премию. Как Вы на это решились, да еще в такой аудитории? Завтра принесите мне источник. И перепечатку этих строк…

Утром следующего дня сборник стихов Сергея Смирнова и распечатку строк из его поэмы, приведенных мною во вчерашней речи на съезде работников культуры, – я вручил секретарю крайкома. Он сверил отпечатанные строки с оригиналом, вернул мне сборник: «А распечатку оставьте, – сказал он. – Я поговорю об этом с работниками идеологического Отдела ЦК. Как это понимать? Как нам вести идеологическую работу? В духе решения партийного съезда и Программы КПСС или с позиций поэта?»

По тону, каким были сказаны эти слова, я почувствовал, что секретарь крайкома партии скорее разделяет позицию поэта, чем осуждает ее, ибо она отражает реальности советского общества. Судя по той буре аплодисментов, которыми были сопровождены потрясающие строки смирновской поэмы, делегаты съезда были солидарны с ним, одобряли его смелую, принципиальную позицию, его призыв к руководству КПСС и советского государства услышать тревожное предупреждение об опасных антисоциалистических явлениях, нарастающих в советском обществе…

– Обошлось на этот раз. Даже здорово получилось. Пусть поразмыслит и он сам, и идеологи в ЦК. Но ведь правда на стороне талантливого и думающего поэта-коммуниста, – размышлял я, выходя из кабинета секретаря крайкома КПСС…

Делегаты III съезда Всесоюзного Общества «Знание» от Краснодарского края. Во 2-м ряду крайний справа К. А. Новиков, ректор Майкопского педагогического института; рядом с ним – А. Ш. Туов, проректор Майкопского педагогического института; крайний слева – И. П. Осадчий, автор книги.

Гаврила Петрович ИВАНОВ, первый проректор КГУ, профессор.

Иван Иванович Алексеенко, зав. кафедрой истории КПСС Кубанского университета, профессор и его жена – Мария Федоровна Алексеенко, кандидат филологических наук, доцент.

Коллектив кафедры истории КПСС Кубанского университета. В центре: И. И. Алексеенко – зав. кафедрой и И. С. Казюкин – зам. зав. кафедрой, доцент.

Мария Кузьминична ФРОЛОВА.

Владимир Павлович ФРОЛОВ, зав. кафедрой философии КГУ.

Семья Фроловых.

Фроловы:

Светлана Владимировна Фролова и сын Володя.

Юрий Андреевич ПЕНИЦЫН, доцент кафедры истории КПСС Кубанского университета.

Научно-методический совет по истории краевой организации Общества «Знание».

Константин Матвеевич МАРТЫНЕНКО, доктор исторических наук, профессор.

Владимир Ильич ТХОРИК, декан факультета иностранных языков Кубанского государственного университета Никита Родионович.

БАЛАЦКИЙ, бывший редактор туапсинской газеты «Рассвет» с сыном Андреем.

Идет научная конференция. 2-й справа – П. П. Измайлов, рядом с ним И. И. Алексеенко. Выступает И. С. Казюкин.

В президиуме краевой конференции Общества «Знание»: Слева направо: Г. И. КИНЕЛЁВ, секретарь крайкома КПСС; В. П. МАЛЫШЕВ, председатель краевой организации Общества «Знание».

В 3-м ряду справа налево краснодарские ученые: Б. С. СОЛОДКИЙ, И. П. ОСАДЧИЙ, И. Н. РЕМИЗОВ

Ветераны комсомола – участники конференции «Ленин и молодежь». В верхнем ряду 2-й слева – И. П. Осадчий; перед ним Б. Н. Пастухов – 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ

Идет экзамен по истории КПСС на юридическом факультете…

Иван Павлович Осадчий, зав. кафедрой научного коммунизма Кубанского государственного университета, доктор исторических наук, профессор (1985–1990)

Слушатели факультета повышения квалификации в Московском технологическом институте пищевой промышленности (1972 г.). В 1-м ряду 2-й справа – профессор Л. Я. Ауэрман, зав. кафедрой хлебопечения МТИПП; далее – преподаватель Краснодарского политеха Н. Т. Осадчая; 5-й справа – профессор Н. Ф. Гатилин, ректор МТИПП; рядом с ним (слева) – Л. И. Пучкова, профессор кафедры хлебопечения МТИПП; в 3-м ряду 1-я слева – Рауза Гирфановна Рахманкулова, доцент кафедры хлебопечения МТИПП, научный руководитель Н. Т. Осадчей по кандидатской диссертации.

Нина Тимофеевна Осадчая, доцент кафедры хлебопечения Краснодарского политехнического института с дипломницами.

Н. Т. Осадчая в лекционной аудитории.

Коля Осадчий, ученик 6-го класса.

Коля Осадчий, 12 лет (фото на память)

Коля Осадчий в годы учебы в детской футбольной школе при команде «Кубань».

Сцена из спектакля «Любовь Яровая» в постановке школьного драмкружка.

На природе. Крайний слева во 2-м ряду – Коля Осадчий; перед ним в 1-м ряду – Миша Кирилов и Сережа Аралкин.

Друзья на всю жизнь… Слева направо: Сережа Аралкин, Сережа Щеголев, Валера Бугаев, Коля Осадчий.

Прологом к этой главе являются сюжеты первой книги: «Климу Ворошилову письмо я написал» и «Мои университеты».

Не все давалось легко и просто на большом жизненном пути. В годы комсомольской юности и в последующем возникало немало трудностей и сложных задач. Борьба за достижение поставленных целей требовала полной самоотдачи, самоотверженности, нередко – самопожертвования.

Вспоминая пройденный путь, перелистывая страницы прожитого и пережитого, радуюсь тому, что никогда не паниковал, не сгибался перед трудностями. Собрав волю и стиснув зубы, шел на прорыв с твердой и непоколебимой верой в успех.

Порукой тому было то, что сохранялся комсомольский задор, энергия, смелость, молодость души, принципиальность, вера в Правду и Справедливость, в высочайшее благородство идеи, которой жил и которой служил, не щадя сил. Девизом всей моей жизни был священный завет Николая Островского: «Только вперед! Только на линию огня… И только к победе!»

Не буду вспоминать все «высоты», которые довелось в жизни брать с боем. Но одну невозможно было обойти, и я решил непременно взять ее, чего бы это мне не стоило. Ибо был убежден, – правда на моей стороне. И о ней не могу умолчать, не рассказать, хотя бы кратко, в самых общих чертах…

Наука – главное, ради чего я уходил с партийной работы. Хотя и комсомольская и партийная работа тоже были для меня в радость. Это была прекрасная школа познания жизни и людей. Это был каждодневный поиск лучших средств и методов, как сделать жизнь краше, интереснее, полезнее. Хотя и не строго научный, но принципы те же.

Наука для меня – не самоцель. Это, с одной стороны, тоже каждодневная учеба, интеллектуальный и духовный рост, познание истины, правды о том времени, о тех событиях, которые прошли до нас, без нас. С высоты истории лучше, объективнее можно осмыслить и оценить их. Сбывалась моя мечта, с которой я жил в свои совсем юные годы, в довоенное время.

Линией огня на четверть века стал для меня «научный фронт». Успешное окончание исторического факультета Ростовского государственного университета стало основанием для рекомендации меня в заочную аспирантуру при Краснодарском педагогическом институте. На пороге ее окончания, в 1967 году, мне оставалось сделать заключительный шаг на пути к выходу на защиту кандидатской диссертации.

Переход на работу в Краснодарский педагогический институт позволял мне в течение одного года завершить кандидатскую диссертацию и выйти на ее защиту.

Ректорат пединститута с пониманием относился к моей нелегкой задаче и добился в Минвузе РСФСР разрешения на перевод меня на один год в очную аспирантуру.

Став аспирантом очной аспирантуры, не теряя ни одного дня, я ринулся в центральные государственные и партийные архивы: в Центральный партийный архив, в Центральный государственный архив Октябрьской революции, в Центральный государственный архив Советской Армии, в Военно-исторический архив, а также в Ленинградский партийный архив и в закрытый фонд Библиотеки имени Ленина в Москве.

В краснодарских краевых и ростовских областных партийных и государственных архивах я уже успел основательно поработать, находясь в заочной аспирантуре.

За три месяца напряженнейшей поисковой работы мне удалось найти множество документов и материалов не только для завершения кандидатской диссертации, но и для создания хорошей документальной базы будущей докторской.

Как и планировал, спустя год после ухода с партийной работы, кандидатская диссертация мною была завершена. Одновременно удалось подготовить и опубликовать несколько статей по проблемам кандидатской диссертации в сборниках научных работ.

Понимал: «Наука требует жертв». И был готов идти на любые «жертвы» во имя науки. Но те «жертвы», которые я приносил на протяжении четверти века (1958–1983), были вынужденными и во многом несправедливыми, ибо они порождались искусственно созданными препонами, околонаучными дрязгами.

Кратко, очень кратко, о сути «проблемы».

Еще в студенческие годы, исследуя революционную историю на Кубани и в Черноморье, в других регионах Северного Кавказа, я обнаружил много «белых пятен». Это и предопределило мой научный интерес. Тема борьбы за власть Советов на Кубани и в Черноморье стала предметом моих курсовых и дипломной работ, а затем и кандидатской диссертации. Да в значительной мере и докторской, которая была посвящена исследованию социалистической революции и гражданской войны на всем Северном Кавказе, – от Кубани и Дона до Дагестана. Основное внимание в своем исследовании я уделял субъективным предпосылкам, обусловившим победу социалистической революции и утверждение Советской власти в этом регионе, расстановке классовых сил и деятельности политических партий.

Предметом исследований моего однокурсника и друга Александра Ивановича Козлова были общеисторические процессы и социально-экономические отношения на Дону и Северном Кавказе в предреволюционные и революционные годы.

Интерес к исследованию избранных нами проблем усиливался тем, что при первом же прикосновении к ним обнаружилось наличие различных подходов у отдельных исследователей и групп непосредственных участников революции и гражданской войны к освещению и оценке ряда событий, фактов и действующих лиц в борьбе за власть Советов в Черноморской губернии и в соседней Кубанской области.

Эти разногласия возникли давно, вскоре после окончания гражданской войны. Об этом свидетельствуют воспоминания и протоколы собраний участников борьбы за власть Советов в Сочинском округе. Противостояние продолжалось почти на протяжении всей советской истории, то затихая, то вспыхивая с новой силой. Оно усилилось в процессе работы над многотомной историей гражданской войны, издаваемой Институтом марксизма-ленинизма. Но особой остроты достигло в конце 50-х и в начале 60-х годов, в связи с появлением брошюр кубанских историков К. К. Красильниковой и Н. Г. Спиридонова, посвященных революции и гражданской войне на Кубани и в Черноморье, а также книги «Особое задание» Ивана Борисовича Шевцова – видного участника борьбы за власть Советов в этом районе.

О чем шел спор? Кто внес больший вклад в разрушение белогвардейского (деникинского) тыла в Черноморье? Местные сочинские партизаны, действовавшие по директивам Екатеринодарского (Краснодарского) комитета РКП(б)? Или коммунисты, направленные в тыл врага для организации повстанческого движения Кавказским и Ростовско-Нахичеванским комитетами РКП(б)?

Речь шла о плодотворности деятельности названных партийных комитетов. Затрагивалась и тактика большевистских организаций, и вопросы политических компромиссов с мелко-буржуазными партиями, поскольку последние имели определенную социальную базу в среде крестьянского населения, преобладавшего в южном Черноморье.

Не по своей воле и не по своей вине мы оказались с А. И. Козловым в эпицентре острых противоречий и многолетней борьбы по ряду принципиальных вопросов развития революции и гражданской войны на Кубани и в Черноморье.

Фактически, в самом начале нараставшего противостояния между различными группами историков и участников борьбы за власть Советов на Кубани и в Черноморье появились и наши публикации по данной теме. Поскольку их содержание во многом совпадало с тем, как эти события освещались в книгах и статьях И. Б. Шевцова, в исследованиях других историков, воспоминаниях большинства видных участников борьбы за власть Советов на Кубани и в Черноморье, опубликованных в 20-е–40-е годы, или хранящихся в архивах, – то на нас сразу же обратила внимание противная сторона. «Инакомыслящие» повели откровенную травлю, объявили всё, о чём мы писали в своих научных работах и публикациях, невежественным сочинительством, ложью и фальсификацией.

Замечу, что наши научные подходы, позиции и выводы основывались на анализе огромного количества документов и материалов, хранящихся в центральных, региональных и местных архивах, в историко-краеведческих музеях, а также во множестве опубликованных и неопубликованных воспоминаний участников революции и гражданской войны.

Наши позиции во многом совпадали с освещением и оценкой борьбы за власть Советов в многотомной Истории гражданской войны, издаваемой Институтом марксизма-ленинизма; в трудах предшествующих исследователей названной темы И. И. Разгона, Я. Н. Раенко и других; в мемуарах С. М. Буденного и А. И. Микояна, в сборниках статей и речей С. М. Кирова и Г. К. Орджоникидзе, чья деятельность была связана с революцией и гражданской войной на Северном Кавказе.

Мы оказались в эпицентре «схватки» двух групп участников борьбы за власть Советов и двух групп ее исследователей.

Противостояние резко обострялось и осложнялось тем, что наших «оппонентов» всей силой своей партийной власти поддерживал секретарь Краснодарского крайкома КПСС по идеологии И. П. Кикило. Тот самый человек, который «давил» меня при каждом удобном случае. А заодно и А. И. Козлова как моего единомышленника. Мотивы его позиции уже названы мною в предыдущей главе.

С «авторитетом» главного партийного идеолога Краснодарского края, его категорическим осуждением моей и А. И. Козлова научной позиции вынуждены были считаться и в ИМЛ при ЦК КПСС, и в Институте истории Академии Наук СССР, да и в Отделе науки ЦК КПСС.

По указанию ЦК КПСС, ИМЛ на протяжении многих лет почти непрерывно занимался этим, перешедшим все разумные пределы «научным спором». В «научный конфликт» были вовлечены историки Дона, Кубани, Северного Кавказа, Москвы и Ленинграда, других мест; общественные объединения участников революции и гражданской войны на Дону, Кубани, в Черноморье, на Северном Кавказе и в Москве. Потоком шли заявления и протесты в адрес ЦК КПСС, его Политбюро, Генеральных секретарей ЦК КПСС – Н. С. Хрущева, Л. И. Брежнева, Ю. В. Андропова, в адрес XXII–XXVI съездов КПСС…

Из года в год создавались научные и партийные комиссии для расследования писем и жалоб «непримиримых борцов» против «лжеученых», протаскивающих в историческую науку неверные и вредные идеи и умозаключения, искажающие историю. Таковыми были их обвинения против нас.

«Пожар», раздутый нашими оппонентами, охватил также многие издательства, редакции ряда центральных и региональных журналов и газет.

Наши оппоненты не давали покоя ВАКу – Высшей Аттестационной Комиссии СССР, Министерствам высшего и среднего образования СССР и РСФСР.

Складывалась парадоксальная ситуация. Все авторитетные научные учреждения, ученые-историки, в абсолютном большинстве своем, высоко оценивали наши научные работы, разделяли и одобряли наши научные позиции. Но группа непримиримых «оппонентов», поддерживаемая секретарем крайкома КПСС и отдельными беспринципными лицами в ЦК КПСС, продолжала искать управу на нас, домогалась расправы над нами, изничтожения нас как ученых, недопущения наших публикаций и защиты диссертаций.

Сначала наши циничные «оппоненты» взяли на прицел А. И. Козлова. Он был «первопроходцем». Учился в очной аспирантуре, и, естественно, научно-исследовательская деятельность была в то время его главным делом. На него, его диссертацию и публикации с особой силой обрушились «удары» наших непримиримых оппонентов.

В конце пребывания в аспирантуре Александр Иванович представил к защите кандидатскую диссертацию. Неукротимые оппоненты решили любой ценой помешать ее защите. В адрес Ученого Совета Ростовского университета, где она проходила, были направлены протесты на публикации и автореферат Александра Ивановича, суть которых состояла в необоснованных обвинениях и уничижительных оценках всех его научных исследований и публикаций.

Защита состоялась 19 ноября 1965 года. Когда была объявлена дискуссия, к кафедре вышла пожилая, но крепкая женщина. Вспоминая об этом, А. И. Козлов впоследствии писал: «Я случайно попала на защиту», – сказала она, ставя на кафедру большой баул и вытаскивая из него кипы бумаг. Представилась: «Я – Клавдия Константиновна Красильникова». Да это была она, доцент с Кубани, автор небольшой книжки, жена главы самозванцев из Черноморья. От их имени она сорок минут отстаивала их ложный статус, понося диссертацию.

Вслед за ней к трибуне двинулся Яков Никитич Раенко, старейший исследователь черноморских событий. Высокий, слегка сгорбленный, с всклоченными длинными седыми волосами, с тростью над головой, он на ходу заговорил: «Клавдя, я тебя породил, сейчас я тебя и убью. Ты все перевернула с ног на голову, а этот молодой человек все поставил на свои места». И говорил тоже с полчаса. Потом выступали еще и другие. Ученый совет проголосовал единогласно за присуждение мне ученой степени кандидата исторических наук… (А. И. Козлов. «Каменистыми тропами…». Ростов-на-Дону. 2008, с.29).

Неутомимые оппоненты в тот же день направили «жалобу» на решение Ученого совета в ЦК КПСС и в Высшую Аттестационную Комиссию СССР с решительным протестом против присуждения А. И. Козлову ученой степени за «антинаучную», по их мнению, диссертацию.

ВАК был подвержен в буквальном смысле каждодневным атакам. Вопрос о присуждении Александру Ивановичу ученой степени был взят на контроль Отделом науки ЦК КПСС.

Но секция по историческим наукам Экспертного Совета ВАКа, проведя взыскательное изучение и экспертизу кандидатской диссертации и публикаций Александра Ивановича, дала им высокую научную оценку. ВАК утвердил решение Ученого совета Ростовского государственного университета о присуждении Александру Ивановичу ученой степени кандидата исторических наук. Бесчисленные попытки сумасбродных оппонентов опровергнуть это решение потерпели крах.

Это была победа, первая большая победа, закрепившая позиции А. И. Козлова, утвердившая его как ученого.

После успешной защиты кандидатской диссертации Александр Иванович с еще большей самоотверженностью отдался научной работе. Он с полным напряжением сил взялся за написание и издание крупных монографических работ, ставших фундаментом будущей докторской диссертации. И снова под постоянным бешеным огнем еще более ожесточившихся околонаучных изуверов.

Его имя приобрело широкую известность в научном мире. Он стал признанным авторитетом в области глубокого, разностороннего и обстоятельного исследования и освещения предпосылок, условий и причин победы социалистической революции на Дону и Северном Кавказе. Но все эти годы его научная деятельность, издание монографий, публикация научных докладов и статей продолжали оставаться под пристальным вниманием и шквальным огнем осатаневших «оппонентов».

…После победного научного триумфа Александра Ивановича направление главного удара со стороны «оппонентов» было обращено против меня. Их намерения были очевидны: взять реванш за поражение в борьбе против результатов научных исследований А. И. Козлова.

Суть всех их заявлений, обращений, протестов и требований состояла в следующем: объявить все наши научные исследования, диссертации и публикации лженаучными, фальшивыми, написанными с позиций эсеро-меньшевизма, антикоммунистическими, антипартийными, зловредными и опасными; решить вопрос о нашей партийности, исключении нас из рядов КПСС; отстранении от работы на кафедрах общественных наук; привлечении к ответу ученых, редакторов и издателей, поддерживавших нас…

Однако обо всем по порядку.

В 1968 году, спустя три года после защиты кандидатской диссертации А. И. Козловым, в том же Ученом совете Ростовского университета состоялась защита мной кандидатской диссертации. До заседания совета, во время его и после «противная» сторона сделала многое, чтобы воспрепятствовать ее успешной защите.

Ко дню защиты диссертации в Ученый Совет поступило более десяти отзывов на автореферат кандидатской диссертации и саму диссертацию, а также на публикации по исследуемым проблемам. Все отзывы были положительными, включая и внешний, официальный отзыв, представленный кафедрой истории КПСС Краснодарского политехнического института.

Первым моим оппонентом на защите выступил видный ученый, доктор исторических наук, профессор Константин Абрамович Хмелевский. В студенческие годы он был научным руководителем моих курсовой и дипломной работ. Вторым оппонентом являлся кандидат исторических наук, доцент Анатолий Иванович Васильев.

Затем выступил доктор исторических наук, профессор Гурген Карапетович Долунц. Он огласил внешний отзыв на мою диссертацию кафедры истории КПСС Краснодарского политехнического института, которой заведовал.

С аттестацией моей преподавательской, научно-исследовательской, воспитательной и просветительской работы выступил первый проректор Краснодарского пединститута доктор исторических наук, профессор Гаврила Петрович Иванов.

Ученый Совет Ростовского государственного университета тайным голосованием присудил мне ученую степень кандидата исторических наук.

Не смирившись с очередным поражением, противники решили дать мне бой в ВАКе. Еще до поступления документов Ученого Совета о присуждении мне кандидатской степени туда поступила жалоба могущественных «оппонентов». Одновременно они обратились в ЦК КПСС с настоятельным требованием взять под контроль весь процесс прохождения моего «дела» в ВАКе.

Отдел науки ЦК КПСС внял голосу «непримиримых оппонентов» прежде всего потому, что в их роли выступала группа ветеранов партии, участников борьбы за Советскую власть. Но даже в этих условиях ВАК устоял и утвердил в том же 1968 году решение Ученого Совета Ростовского университета о присуждении мне ученой степени кандидата исторических наук.

В ответ «оппоненты» развернули такой оголтелый психологический штурм ЦК КПСС и ВАКа, что те пошли на попятную.

ВАК вынужден был назначить повторную защиту мною кандидатской диссертации на расширенном заседании в секции истории КПСС Экспертного Совета ВАКа с участием «оппонентов» с обеих сторон – моей и моих противников. Она состоялась в марте 1970 года.

Те же профессора Г. К. Долунц и Г. П. Иванов были приглашены для участия в защите. Кроме того, мои позиции активно отстаивал известный ученый-историк, ветеран партии и активный участник социалистической революции и гражданской войны Василий Тимофеевич Сухоруков. На защите выступал также Иван Борисович Шевцов – автор книги «Особое задание», стоявший на тех же позициях, что я и А. И. Козлов.

Мне удалось отстоять свои научные позиции, и ВАК подтвердил решение о присуждении мне ученой степени кандидата исторических наук.

Однако ни я, ни А. И. Козлов не считали борьбу за утверждение в истории результатов нашей многолетней и многотрудной борьбы за историческую правду завершенной. Пока не были защищены и признаны те выводы и оценки, которые следовали из моих научных поисков, полученных в условиях жесточайшей травли и безосновательных обвинений злонамеренных хулителей.

Не стану детализировать те преграды, которые мне удалось преодолеть на своем научном пути. Скажу только, что моим главным «товарищем по оружию», советником, помощником и вдохновителем был мой единомышленник и друг А. И. Козлов.

На протяжении всех наших научных мытарств мы, как могли, поддерживали друг друга. И в отбивании «психических атак» наших «оппонентов», и в научных исследованиях, и в публикациях.

Проблема публикации была не простая, но крайне необходимая для защиты диссертации. Поэтому мы старались активно участвовать в научных конференциях, материалы которых публиковались в сборниках научных работ.

После защиты кандидатской диссертации А. И. Козлов работал в одном из волгоградских вузов, и когда там проходила конференция, он включил в ее программу и мое выступление. Представилась возможность моего участия в научной конференции и публикации, а также встречи со своим верным другом в легендарном городе-герое…

Наши опасения, что решение ВАКа о присуждении мне ученой степени кандидата исторических наук вряд ли «успокоит» наших оппонентов, оправдались. С еще большим остервенением и ожесточением они продолжали атаковать нас. Атаки велись также против ученых и ветеранов революции и гражданской войны, выступавших в нашу защиту. Потоком шли письма в ректорат и партком Кубанского университета, Краснодарский крайком и Ростовский обком КПСС, в Отдел науки ЦК КПСС. «Оппоненты» добивались отмены решения о присуждении мне ученой степени кандидата исторических наук и привлечения к ответственности всех, кто способствовал этому.

Обо всем не расскажешь. Но об одном должен сказать. Вопрос о судьбе моей кандидатской диссертации и присуждении мне ученой степени кандидата наук многократно рассматривался в ВАКе на протяжении двенадцати лет.

В общей сложности только копии моих личных объяснений по поводу заявлений «оппонентов», которые поступали в партийные, государственные, научные организации и в печатные органы, с трудом поместились в четырех объемистых чемоданах.

Трудно представить, что пришлось нам с А. И. Козловым выдержать и пережить, какой ценой отстоять правду истории. Эта жестокая «эпопея» закалила нас, сделала наши имена известными в научном мире. Надо отдать должное Высшей Аттестационной Комиссии СССР, ее тематическим и проблемным Советам, секциям, комиссиям. Всем ученым, кто был причастен к нашей судьбе, кто помог нам выстоять и победить. А таких было немало среди ученых-историков Дона, Кубани и Северного Кавказа, да и в других регионах страны.

О ростовских ученых я уже писал в первой книге, в главе «Мои университеты». Назову еще раз профессоров В. А. Золотова, А. П. Пронштейна и К. А. Хмелевского, а также Я. Н. Раенко, Л. А. Этенко и Я. А. Перехова.

В Краснодаре мощную поддержку я получал на протяжении всей моей многолетней, многотрудной научной деятельности и борьбы с «оппонентами» разностороннюю помощь доктора исторических наук, профессора Г. П. Иванова, проректора Кубанского государственного университета; И. И. Алексеенко, заведующего кафедрой истории КПСС Кубанского университета; Г. К. Долунца, заведующего кафедрой истории КПСС Краснодарского политехнического института; ученых этой кафедры И. Я. Куценко, В. А. Занина, М. Г. Аутлева; заведующего кафедрой истории КПСС сельскохозяйственного института Ф. П. Зырянова, доцента В. А. Артюшина и многих других.

Участливо относились к моей научной судьбе ректоры Кубанского государственного университета профессор К. А. Новиков и сменивший его член-корреспондент Академии Наук СССР, впоследствии академик Российской Академии Наук В. А. Бабешко; ученые-историки Ставрополья, университетов Дагестана, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии; руководители и научные сотрудники государственных архивов и историко-краеведческих музеев Дона, Кубани, Ставрополья, республик Северного Кавказа.

Не могу не сказать благодарного слова персонально директорам историко-краеведческих музеев: Сочинского – Борису Александровичу Шарапову; Туапсинского – Марии Лаврентьевне Поповой; Геленджикского – Александре Аветисовне Колесниковой; научному сотруднику Туапсинского музея, кандидату исторических наук Любови Михайловне Ступаченко. Не только за возможность максимально исследовать документы и материалы о революционной истории, о борьбе за власть Советов в Черноморье, хранящихся в фондах музеев, но и за активную помощь и поддержку моей научной работы, моей позиции в освещении и защите исторической правды.

Мои научные позиции активно поддерживали видные ученые-историки Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, доктора исторических наук, профессора П. А. Голуб, М. В. Искров, В. П. Наумов; кандидаты исторических наук А. И. Мельчин, И. П. Донков и другие.

В Институте истории СССР Академии Наук СССР я всегда находил понимание и поддержку академика Академии Наук СССР И. И. Минца; докторов исторических наук, профессоров П. Н. Соболева, Ю. И. Кораблева, В. И. Миллера.

Большую помощь оказывал мне заместитель начальника Военно-Политической Академии имени В. И. Ленина, начальник кафедры истории КПСС Академии, доктор исторических наук, профессор, генерал-лейтенант Е. Ф. Никитин.

На заключительном этапе защиты докторской диссертации я нашел понимание и поддержку со стороны ответственного работника ВАК СССР, ученого-историка В. К. Покровского и профессора кафедры истории КПСС Академии общественных наук при ЦК КПСС А. А. Чернобаева. Нередко получал помощь и поддержку от ученых, которых ранее не знал и с которыми никогда не встречался ни до моих научных испытаний и «хождений по мукам», ни после их благополучного завершения. Они, по собственной инициативе, присылали мне, в Ученые советы по защите кандидатской и докторской диссертаций и в ВАК рецензии, отзывы, экспертные заключения на мои авторефераты и научные публикации. Одним из таких бескорыстных и добросердечных ученых был Яков Андреевич Чернявский…

Весьма участливое отношение к моей научной судьбе принимал известный ученый-историк, исследователь революции и гражданской войны на Северном Кавказе, работавший в Томском государственном университете, профессор И. М. Разгон.

В той жесточайшей и сложнейшей обстановке, в которой шли многолетние сражения на научном фронте, выстоять и победить можно было при помощи и поддержке активных участников борьбы за власть Советов на Кубани и в Черноморье. Ведь главной ударной силой у наших «оппонентов» были ветераны революции и гражданской войны. Успешно противостоять им могли только известные, авторитетные, хорошо осведомленные люди, знавшие суть «сложных» вопросов не понаслышке, имевшие непосредственную причастность к ним или основательно изучившие их.

Нам с Александром Ивановичем Козловым в этом смысле улыбнулось счастье: на помощь пришли тогда еще жившие активные участники борьбы за власть Советов и архивные документальные свидетельства тех, кого уже не было в живых. Это были стойкие коммунисты, имена которых были вписаны в историю социалистической революции и гражданской войны.

Назову тех, кто тогда был еще жив, кого подарила нам судьба, кто без колебаний отозвался на нашу просьбу дать объективную оценку событиям, фактам и людям, оказавшимся в эпицентре многолетних споров между различными группами участников борьбы за власть Советов и научных баталий между исследователями истории революции и гражданской войны на Кубани и в Черноморье.

…В 1917 году в состав Екатеринодарского комитета РСДР(б) входили известные на Кубани профессиональные революционеры – Зоя Александровна Зенкевич и Федор Яковлевич Волик, являвшийся делегатом от екатеринодарской большевистской организации на историческом VI Съезде большевистской партии.

Зоя Александровна Зенкевич, с которой я неоднократно встречался в интернате старых большевиков в Переделкино, и Федор Яковлевич Волик, живший в Краснодаре, ознакомившись с моими научными исследованиями, одобрили мою борьбу за историческую правду.

Активную поддержку на всех этапах моей научно-исследовательской работы, издания монографий и защиты кандидатской и докторской диссертаций оказывала Анастасия Митрофановна Седина, ветеран Ленинской партии, отец и брат которой – М. Седин и Г. Седин, погибли в борьбе за Советскую власть на Кубани и в Черноморье в годы гражданской войны. Она – автор брошюр и статей, посвященных истории революции и гражданской войны. Хорошо зная ее, Анастасия Митрофановна смело и принципиально выступала в защиту исторической правды, против любых попыток её фальсификации.

Одним из инициаторов создания и руководителей Оргбюро Сочинской организации РСДРП(б) в первые дни после победы Февральской буржуазно-демократической революции был Лев Карпович Тиракян. События революции и гражданской войны в Сочинском округе он знал хорошо. И потому решительно выступал против их искаженного освещения в истории, предпринимавшегося на протяжении многих лет отдельными историками и участниками борьбы за Советскую власть. Он глубоко переживал клеветнические измышления и аргументировано разоблачал их несостоятельность в своих публикациях, в газетах и в письмах, адресованных в ИМЛ при ЦК КПСС и в ЦК КПСС.

В 60–70-е годы в Сочи жил активный участник Октябрьской революции и гражданской войны, ветеран Ленинской партии, профессор Военной Академии, генерал-лейтенант в отставке Семен Аввакумович Спильниченко. Он возглавлял Сочинскую организацию ветеранов революции и гражданской войны. И когда обнажились и достигли непримиримого противостояния споры между различными группами участников борьбы за Советскую власть и исследователями ее истории, Семен Аввакумович решил разобраться в существе споров. Он отдал много сил и времени доскональному, обстоятельному изучению истории революции и гражданской войны на Кубани и в Черноморье в центральных и местных архивах и в музеях. Результатом стала объективная рукопись в сотни страниц, в которой правдиво и убедительно была освещена история развития революции и гражданской войны в Черноморье и, в особенности, в Сочинском округе… Затем этот труд был обсужден на собраниях сочинских ветеранов и передан в архив Сочинского историко-краеведческого музея. Я не только основательно изучил его, но и максимально использовал в научных исследованиях истории борьбы за власть Советов на Кубани и в Черноморье.

С. А. Спильниченко, авторитетнейший участник революции и гражданской войны и взыскательнейший исследователь процесса их развития в Черноморье, постоянно поддерживал меня и А. И. Козлова в нашей научной работе, неоднократно давал отзывы на наши публикации и диссертации.

Неоценимую помощь в исследовании истории борьбы за власть Советов на Кубани, в Черноморье и на всем юге России, в написании и защите кандидатской диссертации и в издании монографий на протяжении многих лет мне оказывал ветеран Ленинской партии, активный участник революции и гражданской войны, полковник в отставке Василий Тимофеевич Сухоруков. Он не только активный участник революции и гражданской войны, но и один из самых добросовестных и объективных исследователей. В. Т. Сухоруков – автор монографии «XI Армия в боях на Северном Кавказе и Нижней Волге», обоснованно получившей признание и высокую оценку в советской историографии революции и гражданской войны в СССР.

В. Т. Сухоруков всемерно поддерживал меня в борьбе за историческую правду, одобрял мои публикации и диссертации, давая на них отзывы, со знанием дела разоблачал несостоятельность обвинений против меня и моих научных исследований, выдвигавшихся группой «инакомыслящих» участников революции и гражданской войны и отдельных историков.

Как непосредственный активный участник борьбы за Советскую власть в годы гражданской войны и как ученый-исследователь, он, по приглашению ВАКа, выступал в качестве неофициального оппонента на защите мною кандидатской диссертации на секции истории КПСС Экспертного Совета ВАКа.

Столь же решительно впоследствии он поддерживал меня на этапе защиты мною докторской диссертации. Моя признательность ему безгранична…

Я назвал здесь лишь нескольких ветеранов Октябрьской революции и гражданской войны, твердо выступавших в поддержку моей научной работы, дававших аргументированный отпор тем, кто всячески старался «похоронить» меня как ученого-историка.

Жестокая травля и циничные попытки покончить с нами – с А. И. Козловым и мною, как с лжеучеными, достигли высшего накала в 1978 году. В это время И. А. Козлов представил к защите свою докторскую диссертацию, а я был близок к ее завершению.

Под мощным напором наших непримиримых изничтожителей и при активной поддержке названных мною лиц в Краснодарском крайкоме КПСС и в ЦК КПСС, была создана комиссия Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС во главе с его научными сотрудниками Серёгиным и Савокиным. Ей было поручено, по заданию ЦК КПСС, детально изучить существо «обвинений», выдвигаемых против Козлова и Осадчего на протяжении многих лет их «оппонентами» из числа ветеранов партии и отдельных историков.

Серёгин и Савокин ретиво и пристрастно взялись за порученное дело.

Инквизиционные методы, которыми они действовали для получения желанной «истины», я испытал на себе. Никакие документальные свидетельства, никакая логика не действовали на них. Они сделали всё, чтобы сломить меня, мои научные принципы, мою позицию. Но тщетно.

В целях сбора «компромата» против меня и Козлова, Савокин и Серёгин побывали в Краснодаре, Сочи, Туапсе, Новороссийске; изучили хранящиеся в музеях архивные материалы, встретились с живыми участниками борьбы за власть Советов, с историками и с партийными руководителями. Однако кроме горстки «громче-всех-крикунов» из числа ветеранов партии, обитавших в Сочи и Москве, в их поддержку никто не выступил.

Тогда за «дело» усердно взялся А. М. Савокин. Он сочинил «успокоительный» компромиссный «опус», построенный не на документах и реальных фактах истории, а на «умозаключениях», сделанных им, страстно желая максимально угодить этим высоким чинам из аппарата ЦК КПСС.

По итогам «изучения» в июне 1978 года Институт марксизма-ленинизма провел трехдневное (!) совещание с участием большой группы ветеранов КПСС и ученых Института марксизма-ленинизма. Для участия в его работе были приглашены и мы – «обвиняемые»: А. И. Козлов и я.

Был представлен доклад, содержавший несусветные небылицы, со ссылками на участника гражданской войны полковника М. Самотейкина, как на непререкаемый авторитет.

В «своем» ключе выступил и А. М. Савокин. Мы с Александром Ивановичем, получив слово, твердо заявили, что от своих научных позиций не отступим и будем бороться с абсурдными обвинениями и клеветническими измышлениями до конца. В своих выступлениях мы показали полную несостоятельность выдвигаемых против нас обвинений.

С осуждением позиции «злопыхателей» выступил также заведующий сектором Октябрьской революции и гражданской войны Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС доктор исторических наук, профессор Павел Акимович Голуб. Активно поддерживал нас на всех этапах борьбы за историческую правду научный сотрудник ИМЛ Анатолий Иванович Мельчин, ряд других ученых ИМЛ и ветеранов партии. При этом старые коммунисты решительно заявили, что возмущены «судилищем», учиненным над нами, и грозили направить свое возмущение в адрес Брежнева и Суслова, изобличающее Е. М. Самотейкина-младшего, – помощника Генерального секретаря ЦК КПСС, использующего свое высокое положение не по назначению, а в корыстных целях.

А. И. Козлов в своей книге «Каменистыми тропами…» (Ростов-на-Дону. 2008, с. 32–33), вспоминая об этом совещании, справедливо замечает:

«Савокин сидел как на горящем угле. Серёгина охватило смятение. Дебаты продолжались три дня. Зачинщики его не получили желаемого результата. Руководство ИМЛ отправило в ЦК КПСС, по выражению А. И. Козлова „вегетарианскую“ отписку в духе изобретенного Савокиным „буфера“ – „ни вашим, ни нашим“». На том и закончилась эта очередная жесточайшая атака.

Закономерным был и финал: блестящая защита 17 ноября 1978 года Александром Ивановичем докторской диссертации, присвоение ему заслуженной ученой степени доктора исторических наук, а затем – в 1980 году – звания профессора…

«Гладко было на бумаге, но забыли про овраги, а по ним ходить» – справедливо гласит народная мудрость. Так вот получилось и у меня. Я находился под непрерывным огнем моих противников, непримиримых «оппонентов», использовавших любую возможность для того, чтобы опорочить меня, мою диссертацию и публикации, создать неимоверное напряжение.

Редкий месяц (да что там месяц) почти каждодневно я был занят не столько созидательной работой над докторской диссертацией и подготовкой к её защите, сколько написанием ответов и объяснений на клеветнические измышления, которые шли потоком в ЦК КПСС, в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, ВАК, в Краснодарский крайком КПСС.

Опираясь на поддержку секретаря Краснодарского крайкома КПСС по идеологии И. П. Кикило, отдельных ученых Института марксизма-ленинизма, а в ЦК КПСС – на Е. М. Самотейкина – помощника Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, – «оппоненты»-ниспровергатели без устали атаковали меня и всех ученых, поддерживающих мои позиции.

Атмосфера вокруг защиты мною докторской диссертации была настолько тяжелой, гнетущей и устрашающей, что даже найти Ученый совет для её защиты оказалось весьма непросто.

Логичнее всего было представить докторскую диссертацию к защите в Ученый Совет Ростовского государственного университета. Во-первых, я был его питомцем. Во-вторых, тема моей диссертации была региональной, Северо-Кавказской, а Ростовский университет был головным вузом этого региона. Но Ученый Совет по историческим наукам Ростовского университета, в связи с защитой в нем А. И. Козловым кандидатской и докторской диссертаций и мною кандидатской, был настолько «прославлен» нашими «сумасбродными оппонентами», что мне доброжелательно посоветовали не подвергать риску ни себя, ни Ученый Совет РГУ.

Тогда я обратился с просьбой принять мою диссертацию к защите в Ученый Совет по историко-партийной проблематике Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Но там мне деликатно ответили: «Да, тема Вашей диссертации – историко-партийная, но у нас защищаются только партийные работники…».

В Институте истории Академии наук СССР на мое аналогичное обращение последовал аналогичный ответ: «У Вас тема историко-партийная. А наш Институт занимается гражданской историей. Помочь Вам ничем не можем».

И все же эти два авторитетнейшие научные учреждения и Минвуз РСФСР помогли выйти из тупиковой ситуации. Они предложили провести защиту в Ленинградском государственном университете, поскольку там, на кафедре истории КПСС базировался Проблемный Совет «КПСС – вдохновитель и организатор победы Великой Октябрьской социалистической революции» (руководители: профессора Е. Ф. Ерыкалов и П. Ф. Метельков). Туда я и представил свою докторскую диссертацию в 1980 году…

Здесь самое время сказать отдельное слово об ученом-историке, профессоре Михаиле Алексеевиче Китаеве. Ему предстояло сыграть одну из главных ролей на предстоящей защите мною докторской диссертации.

Сразу скажу: Михаил Алексеевич Китаев – редчайшей души и порядочности человек. Первым о нем мне рассказал Анатолий Иванович Мельчин, научный сотрудник Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. С ним я уже был хорошо знаком, по меньшей мере, десять лет. Верил в него и доверял ему. Анатолий Иванович, как никто другой, твердо стоял на страже исторической правды и справедливости, всемерно поддерживал меня на всем пути испытаний, выпавших на мою долю на научном фронте.

Благодаря Анатолию Ивановичу я приобрел многих верных и надежных союзников, разделявших мои научные позиции и помогавших выстоять в многолетней изнурительной и жестокой борьбе за историческую правду.

С Михаилом Алексеевичем Китаевым у нас установилось глубокое взаимное уважение, взаимопонимание и доверие с первой встречи. Что же касается его отношения к сути научного спора, в эпицентре которого я оказался, то он решил обстоятельно ознакомиться с материалами и документами, на которых основывались мои научные позиции, оценки и выводы, а также с позицией моих «оппонентов».

И только глубоко изучив проблему, и убедившись в моей научной правоте, он принял на себя ответственнейшую роль первого оппонента на защите мною докторской диссертацию и сыграл весьма важную роль в её успехе.

«У нас подлецов нет…»

Председателя Специализированного Совета по защите докторских диссертаций, заведующего кафедрой истории КПСС Ленинградского университета, профессора В. А. Смышляева, кстати, ученого-фронтовика, ничуть не смутила моя «научная» биография. Он без малейшего колебания принял к защите мою диссертацию, сопроводив это решение весомыми словами: «Не переживайте. У нас в Совете ученые знающие, сильные и смелые люди. Оценят объективно и в обиду не дадут».

На всех этапах подготовки и защиты докторской диссертации в Ленинградском университете я убеждался в справедливости этих слов.

Только благодаря бескорыстной, мужественной помощи и объективной, принципиальной позиции ученых и ветеранов-коммунистов, активных участников Октябрьской революции и гражданской войны, я смог выстоять. Стала возможной моя победа в многолетних, изнурительных научных сражениях. Но до нее надо было пройти еще долгих и трудных три года…

Ко дню заседания Специализированного Совета по защите диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук по специальности «История КПСС» при кафедре истории КПСС Ленинградского государственного университета поступило до двадцати отзывов на автореферат моей диссертации. В том числе от ученых-историков, докторов исторических наук, профессоров И. И. Алексеенко, Н. Р. Андрухова, Р. Х. Гугова, М. Г. Аутлева, Г. К. Долунца, В. А. Азанина, Б. О. Кашкаева, Н. И. Михайлова, Б. М. Мостиева, В. Д. Поликарпова, П. И. Соболевой, В. Т. Сухорукова, Г. А. Чигринова, Ю. П. Шарапова, С. В. Шестакова.

Большинство авторов отзывов мне лично неизвестны. Это были ученые-историки практически всех регионов Северного Кавказа: Краснодарского края, Дагестана, Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии, ряда московских вузов, а также Института истории СССР Академии наук СССР. Об этом основательно позаботился тогда уже доктор исторических наук, профессор А. И. Козлов.

Поскольку в число моих оппонентов входил ряд ветеранов партии – участников революции, гражданской войны на Кубани и в Черноморье, то было очень важно, чтобы на мою диссертацию откликнулись активные участники Октябрьской революции и гражданской войны в этом районе. Я благодарен всем, чьи отзывы поступили ко времени моей защиты в Специализированный Совет: А. М. Сединой, З. А. Зенкевич, П. С. Платонову, П. И. Орловой.

В самый раз сказать о том, что Кубанский государственный университет со времени принятия меня в заочную аспирантуру в 1962 году на протяжении всей моей многострадальной научной «эпопеи» поддерживал меня и содействовал её успешному окончанию.

И на этот раз, на ее завершающем этапе, ректор университета, академик Академии наук СССР В. А. Бабешко направил в Специализированный Совет Ленинградского университета характеристику моей научно-педагогической и общественно-политической деятельности, в которой содержалась самая высокая ее оценка.

Такую же аттестацию дал мне партком Кубанского университета по запросу ВАКа и Отдела науки ЦК КПСС.

Внешний отзыв на диссертацию поступил от Ростовского государственного университета. Он был подписан ректором университета, председателем Северо-Кавказского координационного научного совета Академии наук СССР Юрием Андреевичем Ждановым.

Своевременно представили отзывы и официальные оппоненты: доктора исторических наук, профессора: Михаил Александрович Китаев – заведующий кафедрой истории КПСС Московского физико-технического института; Ефим Федорович Ерыкалов – профессор кафедры истории КПСС Ленинградского государственного университета; Георгий Васильевич Малашенко – заведующий кафедрой истории КПСС Ростовского Института повышения квалификации преподавателей общественных наук.

Я смог внимательно ознакомиться со всеми поступившими отзывами, чтобы отреагировать на них, на содержащиеся в них критические замечания.

24 февраля 1982 года состоялось заседание Специализированного Совета по защите мною докторской диссертации. Его открыл Председатель Совета, заведующий кафедрой истории КПСС Ленинградского университета, профессор Валентин Алексеевич Смышляев.

Сообщение о соискателе и отзывах на диссертацию сделал ученый секретарь Совета, доцент кафедры истории КПСС Ленинградского университета Михаил Александрович Петров.

Мне было предоставлено двадцать минут для изложения содержания диссертации. Затем последовали вопросы членов Специализированного Совета. Их было не менее двух десятков. Все – по существу. На каждый вопрос необходимо было дать обоснованный ответ.

Помнится, что самые сложные вопросы были заданы членом Специализированного Совета, деканом исторического факультета Ленинградского университета профессором В. И. Ежовым. Я уже знал о его взыскательном отношении к соискателям и постарался, насколько позволяло время, обстоятельно ответить на его вопросы. Так началась дискуссия по представленной мною диссертации, по проблемам, рассматриваемым в ней, и сделанным выводам.

Затем выступили официальные оппоненты – М. А. Китаев, Е. Ф. Ерыкалов, Г. В. Малашенко. Их выступления создали хорошую основу для продолжения интересной научной дискуссии.

Вслед за официальными оппонентами в дискуссии приняли участие члены Специализированного Совета: Петр Федорович Метельков, профессор, заведующий кафедрой истории КПСС Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, председатель Проблемного совета Минвуза РСФСР «Коммунистическая партия – вдохновитель и организатор победы Великой Октябрьской социалистической революции» и профессор Валериан Митрофанович Катушкин.

После моего заключительного слова была избрана счетная комиссия для проведения тайного голосования по вопросу присуждения мне ученой степени доктора исторических наук. В нее вошли профессора: И. А. Фарутин, заведующий кафедрой истории КПСС Калининградского государственного университета, П. Ф. Метельков и М. М. Дятлова.

На время работы счетной комиссии был объявлен перерыв. В перерыве ко мне подошел самый взыскательный и строгий член Специализированного Совета, как его характеризовали еще до заседания Совета ученые кафедры истории КПСС Ленинградского государственного университета, и, крепко пожал мне руку: «Поздравляю Вас с успешной защитой».

Я опешил от неожиданности и сказал: «Еще рано. Надо дождаться результатов тайного голосования». Он тепло похлопал меня по плечу: «Не волнуйтесь. Всё будет хорошо. У нас подлецов нет».

И вот подтверждение этих слов. Председатель счетной комиссии профессор И. А. Фарутин оглашает результаты голосования: 15:0. Все члены Специализированного Совета высказались за присуждение мне ученой степени доктора исторических наук. Председатель Совета В. А. Смышляев, обращаясь ко мне сказал: «Поздравляю Вас с хорошей, можно сказать, с блестящей защитой докторской диссертации».

Сообщение о результатах голосования было встречено горячими аплодисментами всех участников заседания.

В. А. Смышляев, закрывая заседание, объявил: «Традиционного банкета не будет. Это может только осложнить Вашу судьбу. Узнав о банкете, Ваши неугомонные оппоненты не оставят Вас в покое. У них везде есть свои глаза и уши».

…Отметили мы это весьма значимое в моей жизни событие, в гостинице вчетвером: М. А. Китаев, Г. В. Малашенко, Коля – мой сын и я.

Присутствие Коли было кстати. Во-первых, был дополнительный импульс для меня, а во-вторых, он получил для себя опыт в связи с предстоящей защитой им кандидатской диссертации.

На второй день я получил телеграмму Александра Ивановича Козлова из Пятигорска. Она сейчас в моих руках: «Рад поздравить. Обнимаю. Желаю дальнейших успехов. Козлов».

Он предвидел, что меня еще ждут трудные дни, потому и пожелал «дальнейших успехов».

Я задержался в Ленинграде на две недели с целью ускорения подготовки документов, требуемых для представления в ВАК. Вернулся в Краснодар только 21 марта. А спустя десять дней, 1 апреля, получил из Ленинграда телеграмму об отправке моего дела о защите в ВАК. Она поступила туда 7 апреля…

На последнем рубеже

Еще 15 марта 1982 года из ВАКа мне доверительно сообщили, что на мою диссертацию и постановление специализированного Совета при Ленинградском университете уже поступила «убийственная стряпня». Она была прислана из Секретариата ЦК КПСС за подписью помощника Генерального секретаря ЦК Е. М. Самотейкина с предписанием строжайше разобраться с присвоением И. П. Осадчему ученой степени доктора исторических наук и сообщить в Отдел науки ЦК о принятом решении.

Так мои недремлющие оппоненты опередили на целых три недели поступление в ВАК материалов защиты диссертации из специализированного Совета при Ленинградском государственном университете. Меня ждала трудная судьба.

20 октября 1982 года Экспертный Совет ВАКа изучил дело о защите мною докторской диссертации и протест группы ветеранов КПСС, полученный из Секретариата ЦК КПСС. Учитывая единогласное решение специализированного Совета при кафедре истории КПСС Ленинградского государственного университета, а также положительную рецензию независимого «черного» эксперта – доктора исторических наук, профессора В. П. Наумова, научного сотрудника ИМЛ при ЦК КПСС, решил направить мою диссертацию на дополнительную экспертизу доктору исторических наук, профессору А. А. Чернобаеву.

24 ноября 1982 года Экспертный Совет ВАКа вторично рассмотрел вопрос о моей докторской диссертации. На основе теперь уже двух положительных рецензий независимых экспертов – профессоров В. П. Наумова и А. А. Чернобаева – Совет принял решение: рекомендовать Президиуму ВАКа утвердить постановление Специализированного Совета при кафедре истории КПСС Ленинградского государственного университета о присуждении мне ученой степени доктора исторических наук.

Спустя месяц, 24 декабря 1982 года, Президиум ВАКа СССР своим постановлением присвоил мне искомую ученую степень. Об этом мне сообщил в тот же день ученый секретарь секции истории КПСС Экспертного Совета ВАКа В. К. Покровский. Тяжело вздохнув, он сказал, что накануне пришлось выдержать страшную битву в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

Приятная новость перемешалась с тревогой, рождавшей сомнение: окончательно ли решение ВАКа? Или будут еще пересматривать, как это было с постановлением Президиума ВАКа о присвоении мне ученой степени кандидата исторических наук в 1968 году?

…5 января 1983 года я получил официальное уведомление о решении ВАКа присвоить мне ученую степень доктора исторических наук и сообщение о предстоящем вручении диплома 25 января.

В назначенный день в зале заседаний ВАКа при Совете Министров СССР для получения дипломов докторов наук и аттестатов профессоров собралось более 200 «виновников» этого большого события в жизни каждого ученого.

Вручали дипломы и аттестаты: заместитель Председателя ВАКа, член-корреспондент Академии наук СССР, доктор исторических наук, профессор Кирилл Владимирович Гусев и другие члены Президиума ВАКа.

Я получал пятым, после четырех философов. При вручении мне диплома доктора наук попросил слово. Однако Кирилл Владимирович сказал: «Мы знаем, что у Вас сейчас переполнена душа. Но дадим Вам слово после вручения всем».

Процедура вручения дипломов и аттестатов длилась два часа. Перед ее завершением ко мне подошла сотрудница ВАКа и спросила: «Не передумали выступать?»

Я подтвердил свое желание, и, получив слово, изрядно волнуясь, сказал буквально следующее (цитирую по записи в дневнике, сделанной мною в день получения диплома доктора наук):

«Дорогой Кирилл Владимирович! Дорогие товарищи члены Президиума ВАК! Дорогие соратники по сегодняшнему торжеству – посвящению в доктора наук и профессора!

В этот большой, волнующий день в нашей жизни мне хотелось бы сказать несколько слов, идущих из самой глубины сердца. Я один из тех немногих ученых, находящихся здесь, в зале, сегодняшних именинников, чье детство и юность были круто замешаны и опалены войной. Поэтому непростым и нелегким был наш путь и к среднему, и к высшему образованию. Еще более сложным и тернистым оказался путь в науку, к сегодняшней вершине.

Приходилось всё брать с боем, с максимальным напряжением сил, преодолевая немалые естественные и искусственные трудности и испытания, возникавшие на нашем пути.

Одному непросто взять эту высоту, преодолеть барьеры и трудности. Именно поэтому я хочу от всего сердца выразить самую глубокую благодарность нашей Ленинской партии и нашему советскому народу за то, что они создают нам условия для успешной и плодотворной научной работы, дают возможность достичь той вершины, на которую мы сегодня взошли каждый в своей области научной деятельности.

И еще хочу выразить особую сердечную благодарность и признательность руководству ВАКа при Совете Министров СССР, его Президиуму, его Экспертному Совету, его сотрудникам, всем ученым за их объективность и принципиальность, партийность и человечность, за их мужество, с которым они решают нашу судьбу. Большое спасибо!» (Зал взорвался бурными аплодисментами).

…Но и после этого, казалось итогового события в моей нелегкой научной судьбе, мои обезумевшие оппоненты не успокоились. Они с еще большим бешенством продолжали атаковать ВАК, ЦК КПСС, добиваясь отмены постановления о присуждении мне ученой степени доктора исторических наук и привлечения к ответу за «протаскивание эсеро-меньшевистских взглядов в историко-партийную науку», и всех, кто «потворствовал» мне в публикации научных трудов и в защите диссертаций…

Околонаучная «мишура» «рвала и метала», бросив все силы на борьбу за отмену Постановления ВАКа. В который раз «апеллировала» в ЦК КПСС и добилась рассмотрения ее «протеста» на заседании Апелляционного Совета ВАКа, на которое были «вызваны» я и мои зловещие «оппоненты». Оно состоялось в конце 1983 года. Председательствовал на заседании выдающийся советский историк, ученый с мировым именем, академик Академии Наук СССР Б. А. Рыбаков.

Апелляционный Совет ВАКа показал полную несостоятельность «обвинительных» аргументов и домогательств моих изуверских «оппонентов» и подтвердил правильность Постановления ВАКа о присуждении мне ученой степени доктора исторических наук.

В заключение Б. А. Рыбаков решительно заявил: «Прекратите травлю ученого! Сколько можно!?.. Посмотрите, до какого состояния вы довели добросовестного исследователя и глубоко порядочного человека!? Сегодня будет поставлена последняя точка в этом деле…»

Будущее подтвердило эту его уверенность. Жизнь вскоре вошла в нормальное русло. И не только в области научной деятельности.

Так закончилась моя многолетняя, изнурительная борьба за историческую правду.

18 января 1985 года ВАК СССР присвоил мне ученое звание профессора. И вскоре Заместитель Председателя ВАКа, член-корреспондент Академии Наук СССР, известный ученый-историк К. В. Гусев вручил мне аттестат профессора.

Двумя годами раньше он же вручал мне диплом доктора наук. Он был в курсе моих «хождений по мукам», знал о пережитой мною многолетней травле и выпавших на мою долю испытаниях. Не удержался, чтобы не высказать своё восхищение моим мужеством, несгибаемой волей и стойкостью в защите исторической правды…

Получив профессорский аттестат, я сердечно поблагодарил ВАК за мужество и принципиальность, проявленные в защите науки в той сложнейшей ситуации, в которой он принимал окончательное решение в моей научной судьбе. И за то, что на протяжении многих лет внимательно, твердо и последовательно разбирался с бесчисленными «протестами» моих «оппонентов», сопровождавшимися «поручениями» Секретариата ЦК и Отдела науки ЦК КПСС.

…Из Москвы в Краснодар я возвращался поездом. Чувствовал себя счастливейшим из самых счастливых людей.

Перед отъездом, в каком-то привокзальном газетном киоске, купил «в дорогу» несколько газет и журналов. Листая их, наткнулся на стихотворение с удивительно заманчивым названием: «Мы – товарищи средних лет». «Интересно, – подумал я. – Это обо мне и моих сверстниках». Мне шел 58-й год.

В дороге много раз читал и перечитывал «находку», пока не выучил наизусть. Вот строки из этого стихотворения:

Удивительные строки! Жаль, что не запомнил автора, чтобы высказать ему свою признательность. Забыл и «источник», в котором они были опубликованы. Жаль!..

Вскоре я был избран заведующим кафедрой Кубанского университета.

Многолетняя, изнурительная борьба за историческую правду закончилась победой…

Такова беспрецедентная судьба двух историков: и в случае с обстоятельствами нашего зачисления в студенты заочного отделения исторического факультета РГУ, и в том, что два студента-заочника с одного курса стали докторами исторических наук, профессорами. И в том, какой ценой далась им эта победа. Случайность? Я так не считаю…

Судьба моя читателю известна. Но о моем «товарище по оружию», с которым более четверти века длилось наше «хождение по мукам» и борьба за историческую правду и утверждение нас учеными-историками, хочу сказать несколько слов.

Три десятилетия мы шли с Александром Ивановичем Козловым плечом к плечу трудным, тернистым путем в науку и в науке. Об этом я рассказал в своей первой книге «Время нашей молодости», в главах, повествующих о нашем многотрудном поступлении в Ростовский государственный университет и о нашей учебе в нем. Это был пролог. О жесточайших научных баталиях рассказано в этой главе. Я даже первоначально хотел назвать эту главу: «Трудный путь в науку: одна судьба на двоих»…

Чем запомнился мне Саша – Александр Иванович Козлов – со студенческих лет? Глубоким проникновением в предмет изучения, исследования. Научный поиск был для него главным средством постижения истины. Целенаправленно, скрупулезно, осмысленно вел он исследование избранной темы, проблемы, любого вопроса. На этом пути его ничто не могло остановить. Никакие трудности. Никакие сложности. Никакие барьеры и препятствия. И в то, что я сейчас расскажу, трудно поверить.

Чтобы глубоко и всесторонне изучить революцию и гражданскую войну на Юге России, он не щадил ни сил, ни здоровья, не жалел времени. Притом не только в поиске нужных документальных источников, хранящихся в центральных государственных и партийных архивах, в краевых и областных архивах, в архивах историко-краеведческих музеев Дона, Кубани, Черноморья, Северного Кавказа.

В неменьшей мере он занимался изучением историографии проблемы, разыскивал в открытых и закрытых Фондах Центральных государственных библиотек книги, журналы, газеты – в «Ленинке», в Исторической библиотеке, в ИНИОНе.

Не буду упоминать множество примеров. Расскажу об одном. Когда в «Ленинке» ему выдали многотомные «Очерки русской смуты» А. И. Деникина, Александр Иванович не расставался с ними несколько месяцев. День за днем от открытия до закрытия библиотеки Александр Иванович работал над ними.

Он отксерокопировал все тома, а это – многие тысячи страниц, уплатив за это, даже по тому времени, умопомрачительную сумму. Таким же образом поступил Александр Иванович со многими книгами из закрытого фонда, изданными в Праге, Париже, Белграде и других городах Европы.

Эта его непомерная «жадность» к поиску и сбору источников, пожалуй, самое главное, что поражало воображение, когда я узнавал о титанических усилиях и гигантских размерах проделанной им исследовательской работы. Это заражало и вдохновляло. Повторить такое было невозможно, но восхититься и вдохновиться, стараться идти таким же путем в поисках истины – эти чувства рождались и становились «нормой» и моей научно-исследовательской работы.

Вслед за поиском и созданием фундаментальной источниковой и историографической базы Александр Иванович с таким же усердием и ответственностью вел их осмысление и только после этого брался за ручку, начинал писать свои исторические труды: монографии, книги, брошюры, статьи. Мне хорошо известна его научная методика, лаборатория его научного творчества.

Мы были с ним не просто большие друзья-единомышленники, не только собратья по профилю, мы были «товарищи по оружию», – поэтому смело делились друг с другом всем: находками, открытиями, мыслями, опытом.

На нашу долю выпали жесточайшие испытания и без взаимной поддержки, без полного взаимопонимания, без соучастия в судьбе, – одолеть их было вряд ли возможно…

В апреле 1976 года, спустя двадцать лет после нашего «многострадального» поступления на заочное отделение исторического факультета Ростовского университета, Саша – Александр Иванович Козлов – стал его деканом и проработал в этой должности многие годы.

В 1981 году я навестил его. Удивило то, что в приемной, когда я назвал свою фамилию, встретили меня с доброжелательной улыбкой: «Александр Иванович много о вас рассказывал».

В то же мгновение дверь открылась, и Александр Иванович крепко обнял меня, не скрывая радости. Но в его глазах я заметил озабоченность. У меня сложилось впечатление, что озабоченность была его постоянным состоянием.

– Какой-то рок прямо-таки висит над нами, – первое, что Александр Иванович с горькой улыбкой, раздосадовано сказал мне. – Когда мы с тобой пробивались в студенты, чуть ли не из-за нас тогда увеличили прием на заочное отделение исторического факультета до 150 человек. А теперь, когда я стал деканом и в ответе за его формирование, Минвуз, не посоветовавшись и даже не поставив заблаговременно в известность, снова срезал прием на заочное отделение до уровня, существовавшего до многострадального для нас 1956 года…

Разве можно было предположить, что это будет наша последняя очная встреча…

18 января 2009 года, за месяц до своего 79-летия жизнь Александра Ивановича Козлова оборвалась. Я очень глубоко переживаю эту невосполнимую утрату. Отозвался на его смерть статьей «Слово о старом друге», опубликованной в книге «Памяти А. И. Козлова. Историк и история», вышедшей в свет в 2010 году. Остальное доскажет некролог, извещающий о его смерти:

Памяти ученого и друга

«Российская историческая наука понесла большую утрату. Ушел из жизни Александр Иванович Козлов, Заслуженный деятель науки России, доктор исторических наук, профессор, действительный член Академии военных наук. В лице А. И. Козлова историческое сообщество потеряло крупного ученого, видного организатора науки, яркого педагога, человека с обостренным чувством гражданственности.

Александр Иванович прожил яркую, полнокровную жизнь. Он прошел путь от простого деревенского мальчишки, познавшего в детстве лихолетье военных и первых послевоенных лет, до маститого ученого, известного далеко за пределами Дона и Северного Кавказа. Родился он 18 марта 1930 года в селе Терса Еланского района Волгоградской области в крестьянской семье.

В 1948 г. юный Козлов успешно сдал вступительные экзамены и поступил в Харьковское Военно-политическое училище, готовившее политработников для пограничных войск КГБ СССР. В 1951 году Александр Козлов окончил училище с отличием, и командование предложило ему остаться в нем работать, однако молодого офицера тянуло туда, где трудно, где можно, как он считал, принести Родине больше пользы. Поэтому он написал рапорт с просьбой отправить его на самую дальнюю погранзаставу на остров Сахалин. Пограничная служба „на краю земли“ продолжалась не один год. Затем капитан Козлов служил в Новороссийском пограничном отряде. Почувствовав острую необходимость в приобретении новых знаний, он буквально „выбил“ разрешение начальства поступить учиться на заочное отделение историко-филологического факультета Ростовского университета. Произошло это в 1956 г. Демобилизовавшись в 1960 году, Козлов, продолжая учебу в университете, в том же году начал журналистскую работу на сочинской студии телевидения, зарекомендовав себя с самой лучшей стороны, и был принят в Союз журналистов СССР. Ему предложили стать директором студии, но любовь к истории оказалась сильнее карьерных соображений. Его дипломное сочинение о революционных событиях в Черноморской губернии было признано членами ГЭК лучшей студенческой работой года. Это было в 1962 году.

Декан факультета профессор В. А. Золотов предложил Козлову поступить в очную аспирантуру, сопроводив свое предложение словами: „Хочу посмотреть, что может получиться из заочника“. Свою кандидатскую диссертацию, выполненную под руководством большого знатока гражданской войны профессора К. А. Хмелевского, А. И. Козлов защитил с блеском в 1965 году, хотя ему затем пришлось долго защищаться от жалоб и прямой клеветы невежд, сделавших свою научную карьеру на борьбе с „врагами народа“. Многочисленные комиссии ВАКа и партийных органов вынуждены были признать правоту молодого ученого. В 1978 году он также, преодолевая сопротивление „циничных оппонентов“, защитил докторскую диссертацию. В 1980 году ему было присвоено звание профессора.

Началась блистательная научная карьера А. И. Козлова. Его перу принадлежат свыше 320 научных работ, в том числе фундаментальная монография о социально-экономических отношениях на Дону и Северном Кавказе на рубеже XIX–XX веков; монографические работы о М. А. Шолохове, А. И. Деникине, Харлампии Ермакове (прототип Григория Мелехова в шолоховском „Тихом Доне“), И. В. Сталине. Незадолго до смерти вышла книга „Каменистыми тропами“, в которой автор подвел итог своей научно-исследовательской и учебно-методической работы.

Поражает широта взглядов А. И. Козлова, его историческая эрудиция, которая проявилась в многочисленных статьях в центральных изданиях, в региональной исторической периодике, в выступлениях на научно-практических конференциях. Неоценим его вклад в разработку казачьей проблематики. Именно А. И. Козлов, выполняя поручение Научного Совета АН СССР по проблемам революции и гражданской войны, сломил сопротивление партийной бюрократии, запрещавшей проводить научные конференции по истории казачества. Среди научных интересов А. И. Козлова были актуальные проблемы гражданской войны, внутрипартийной борьбы в 20-е годы, Великой Отечественной войны, возрождения казачества. Он резко выступил в печати против попытки реабилитации атамана Краснова, сотрудничавшего в годы войны с Гитлером и фашистским вермахтом.

В 1994 году А. И. Козлову присвоено почетное звание „Заслуженный деятель науки Российской Федерации“.

А. И. Козлов воспитал целую плеяду известных историков Дона и Северного Кавказа. Под его руководством защитили докторские и кандидатские диссертации свыше сорока человек. Его связывало тесное сотрудничество с московскими и северокавказскими учеными, такими как Ю. А. Поляков, В. Д. Поликарпов, М. И. Гиоев, Ж. Ж. Гакаев, К. Т. Лайпанов, Л. А. Этенко и другие.

Научно-исследовательская деятельность А. И. Козлова неотделима от его учебно-организаторской работы. В течение десяти лет он был деканом исторического факультета РГУ, многие годы успешно руководил кафедрой новейшей истории России.

Александр Иванович умел ценить дружбу. У него было много верных и хороших друзей, которым его будет очень недоставать.

Н. А. Трапш,

декан исторического факультета Южного Федерального Университета (ЮФУ)

Я. А. Перехов,

профессор кафедры политической истории ЮФУ»