Мы встретимся...

С чего начать? Быть может, с того, что сегодня особенно красивый закат? Пышное буйство небесных красок, от бледно-голубого до пылающего розово-красного. И все это тут и там пронизано белыми пушистыми штрихами медленно плывущих в недосягаемой высоте облаков. Вот штрихи сложились в контур лица. Ещё несколько движений незримой кисти в руках небесного ветра-художника. Вниз взглянули на мгновение раскрывшиеся бездонные глаза - голубой провал на белом, окружённом языками закатного пламени. Ещё миг - и они исчезнут. Исчезнут, чтобы снова возникнуть в другом месте, чтобы снова и снова смотреть.

Вот, пожалуй... Можно начать с того, что облачные глаза взглянули - на что? Что они успели увидеть за короткие минуты эфемерного существования? Необозримо раскинувшийся по обоим берегам величаво текущей реки залитый огнями город. Нет, не то. Oсвещенный разноцветными прожекторами великолепный королевский дворец? Нет, мимо. Взгляд скользит дальше, туда, где тихо, где море огней постепенно гаснет. Туда, где темнота перемежается островками мягкого, домашнего света. Жёлтого, теплого. Величественные стены дворца растворяются в полумраке наступающего вечера. Один небольшой городок, другой. Но налетает порыв прохладного апрельского ветра и облачко исчезает под его напором. А ветер летит, летит... Дальше, ниже... Вот приблизились остроконечные черепичные крыши, узкие старинные улочки, мощёные старым неровным камнем тротуары и мостовые. Окна домов, деревянные ставни, массивные резные двери с литыми бронзовыми ручками, отполированными сотнями лет и тысячами рук, их касавшихся. Небольшая церковь на пересечении двух улочек. Круглая площадь, дорожка к сейчас закрытому высокому стрельчатому входу. В лучах заходящего солнца поблескивают витражи, темно-серые свинцовые переплёты. Величаво взирающие на мирскую суету лики святых, широко раскрытые строгие глаза, длани, простертые в благословении. Так было, есть и будет. Спокойные взгляды тихо шепчут - мы помним. Помним, как... Давно, очень давно... Скромное венчание в тишине пустого гулкого зала. Жених и невеста, несколько друзей. Негромкий голос священника, вечный вопрос. И вечный ответ. Oна произнесла его по-французски - ''oui''. Рука жениха, нет, уже мужа, слегка сжала ее горячие пальцы, ободряя и подтверждая - ''oui...''. Отныне и навсегда. Пока не разлучит их смерть.

Она улыбнулась бледными губами, провела по ним языком. Сухо. Как же хочется пить... Последние дни жажда, постоянная жажда сжигает ее изнутри. Сын сказал, что много пить нельзя. Он врач и к его словам надо бы прислушаться. Она старалась. Но... Сегодня почувствовала, что уже - можно. Можно напиться вволю. Рука протянулась к кнопке, на мгновение остановилась - и легла обратно на лёгкое одеяло. Нет. Она никого не хочет звать, никого не хочет видеть. Не сейчас. Она сама. Сама. Сын велел убрать с тумбочки графин с водой и давать пить по лично им составленному расписанию. Врач. Ее губы искривила горькая улыбка, лучше бы он был сейчас просто сыном. Он скован цепями своей профессии, оковами сыновнего долга, не понимая, что это просто душит ее, не дает... Не дает, наконец, освободиться. Сегодня... Что же, она всегда была старательна и пунктуальна. Пожалуй, достаточно. Она с усилием приподнялась в полумраке комнаты, скосила глаза на закрытую дверь. Перевела взгляд на сиротливо стоящую в углу консоль с медицинской аппаратурой - прибор для капельного вливания, кардиомонитор с телеметрической приставкой, аппарат для измерения давления, оксиметр. Словно это сейчас важно, сколько кислорода в ее крови... Ещё что-то поблескивающее металлом, пластиком, стеклом. Кнопки, экраны, трубки, провода. Все это - мертво, отключено. Три дня назад она потребовала этого. Сын отказался поначалу. Спорил, настаивал, убеждал. Упрекал. Нет. О, как хорошо он знал это ее ''нет''. Его знали все. За пятьдесят лет она хорошо научилась его произносить. А те, к кому оно обращалось, ещё лучше запомнили - спорить бесполезно. Будет так, как хочет она. А чего она не хочет - не будет. И погасла разноцветная радуга огоньков в комнате, замолкло гудение кислородного аппарата. Все это ей больше не нужно. И настала тишина, в которой она услышала мир за окном, которое велела распахнуть настежь. Мир вошёл к ней - порывом ветра, пением птиц в густых кронах, запахом сирени и жасмина. Мир позвал ее и она прошептала - скоро... Уже скоро.

Кровать закрыта специальной поднимающейся стенкой после того, как она попыталась встать и не удержалась на ослабевших ногах. Бедро пронзила боль, когда она села, оперевшись на трубчатый барьер. Голова закружилась, пальцы изо всех сил сжались на холодном гладком металле. Удержаться! Мелькнула мысль - зачем? Зачем пытаться встать? Можно лечь обратно на мягкую подушку, нажать на кнопку. Придет медсестра и поможет. Она уговорит ее принести воды. Много прохладной воды... А сыну они ничего не скажут, это будет их секрет. В ответ пальцы сжались ещё сильнее. Нет! Не сегодня, не сейчас. Только не сейчас. Она снова посмотрела на дверь, не открывается ли... Все тихо. А значит, можно осторожно нажать вот здесь, у изголовья. Небольшой гладкий выступ, она нашла его сама несколько дней назад. Лёгкий щелчок - и стенка плавно пошла вниз, неслышно скользя в пазах. Теперь спустить ноги, найти ими пол... Как же кружится голова, в ушах тонкий нарастающий звон, в глазах потемнело. Или это просто сгущается в углах комнаты вечерний сумрак? Под ладонями слегка прогнулся матрац, она вздрогнула, почувствовав под тонкой простынёй мягкие округлости воздушных камер. Руки отдернулись и сами собой оказались на коленях, она стиснула зубы в усилии удержаться прямо, не пошатнуться, не упасть. Прикасаться к этому она не хочет. Воздушный матрац против пролежней, ещё одно проявление сыновней заботы, последняя модель. Против пролежней... Надо встать. Лица коснулся порыв прохладного ветра из открытого окна, она вдохнула его полной грудью, как когда-то... Много-много лет назад, когда впервые перешагнула порог этого старинного дома. Сухие потрескавшиеся губы улыбнулись, она вспомнила свой детский восторг. В тот первый день она, словно девчонка, обежала все комнаты, одну за другой распахивая двери, наполняя все весёлым смехом. Муж шел за ней, ничего не говоря, на лице его было счастье.

В тишине комнаты, в безмолвии затихшего дома зажёгся небольшой зеленоватый ночник, осветив тусклым светом ее, сидящую на краю кровати. Осветив лицо, все ещё хранящее следы той красоты, что восхищала всех. Мало их осталось, этих следов... Тонкая пергаментная кожа, красные прожилки на скулах и щеках, губы утратили жизнерадостную яркость и свежесть... Какие же они сухие, она снова провела по ним языком, собралась с силами... На мгновение глаза прикрылись бледными морщинистыми веками, послышался тихий вздох. Веки поднялись и из-под них сверкнуло былым пламенем. Она встанет! Она сделает то, что решила. Пальцы сжались в кулаки.

Всё-таки ее изрядно шатнуло, когда она выпрямилась, переступив босыми ступнями по прохладному паркетному полу - наклониться поискать тапочки она не решилась. Босиком? Пусть! Как приятно почувствовать домашнее прикосновение старого отполированного дерева... И так, чтобы рядом - никого. Ни сиделки, ни медсестры, ни... Она качнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Пусть ее, наконец, оставят в покое, она никого не хочет звать, никого не хочет видеть. Рука оперлась на столик, она сделала шаг, сначала осторожный, робкий. Не упасть бы, как в тот раз... Снова о себе напомнило бедро, отозвавшись резкой болью в ушибленном тогда месте. Сын опасался перелома, она же отказалась ехать в больницу на рентген - зачем? Что потом, даже если и перелом? Ни-че-го. Так и произнесла, глядя ему прямо в глаза - по складам, словно, как в далёком детстве, учит его говорить. Понимать сказанное. Он приоткрыл рот, собираясь настаивать, и... Промолчал, отведя глаза. Она же почувствовала раскаяние, он ведь хотел как лучше... И смягчила тон, положила узкую ладонь на его руку, погладила. Не нужно, сынок. Это ничего не изменит, и только поднимется шум, мне будет неприятно. Да и не перелом это, вот, и не очень болит. В доказательство она приподняла ногу и согнула ее в колене, изо всех сил стараясь улыбаться и не морщиться. Только вот уголки губ дрожали... Сын сделал вид, что не заметил.

Пять шагов. Столик, трюмо, стена - вехи на пути к цели, к огромному, в полстены, окну. Она оперлась на широкий подоконник и осторожно выглянула наружу - в саду пусто, никто не заметит. Створки медленно распахиваются до конца, дав дорогу звукам и запахам, цветам и краскам вечернего заката. Сегодня он великолепен. Она всегда любила эту комнату и простор за окном, уходящие за горизонт бескрайние всхолмья полей. Дом затих, дети уложены и сопят в своих кроватках, скоро вернётся муж. А она сидит, забравшись с ногами на подоконник, и мечтает, думает. Иногда вспоминает, тихонько напевая. Напевая. Ее губы приоткрылись, послышался шепот, прервался, она подалась назад, прижав ладонь ко рту, стараясь заглушить кашель. Чтобы не услышали. Частое дыхание, она постаралась успокоить его полузабытыми упражнениями перед выходом на сцену. Прошло несколько томительных минут, приступ утих. Она снова попыталась, упрямо попыталась. Нет, воздух не слушается, губы дрожат, пересохшее горло не справляется. Вдруг ее глаза широко раскрылись - она просто боится. Ведь все просто - надо выпить стакан воды, смягчить пылающую жажду, и тогда... Тогда она, наконец, сможет. Вот только... За первым стаканом будут и последующие, она уже не остановится. Ибо - зачем? Что это даст? Ни-че-го. Это слово она прошептала по складам, обращаясь к самой себе. Нахмурившись, она повернулась к ночному столику, лоб прорезала морщина. Она решила и сделает, как решила. Послышался негромкий звук льющейся воды, и через минуту, когда она снова повернулась к окну, к пылающему за ним огненно-красно-серебристому закату...

I'll be loving you always

With a love that's true always

When the things you've planned

Need a helping hand

I will understand always...

Тихий напев, она перенеслась в ту церковь, в ту грустную историю, где единственный раз... Единственный раз она попыталась стать кем-то, кем никогда не была раньше. И оттуда - дальше, дальше... Успеть, успеть, в эти короткие быстрые минуты, пока закат, пока не пала ночная тьма, пока... Перед ее вспыхнувшим взглядом возникло прошлое, понеслось туманной кинолентой, на которой то тут, то там проявлялись места, звуки, картины. Только вот имена. Кого-то она помнит, а кого-то - узнает только в лицо, память подводит. Годы всё же не пощадили ее, но и здесь найден выход - всем она придумала прозвища, простые, наивные, иногда смешные. В самом деле, имя - это мертвая печать, и если ослабеет память, оно может исчезнуть, навсегда утянув за собой человека. Теперь же ей легко: вот Учитель, вот Тедди. Птица. Просто Друг. Как их много... Все давно ушли, но сейчас, когда она стоит в проёме распахнутого окна, когда она зовет - они вернулись, пусть и на краткий миг, они пришли к ней. И только себя она не называет никак, ни прозвищем, хотя их было немало, ни по имени. Она словно не хочет увидеть себя, ни в зеркале, ни в памяти. Она не хочет... Как все прошедшие годы хотела уйти, уйти как можно дальше от своего прошлого, слишком суетного, яркого, блестящего. От прошлого, которое предало ее и она - не простила. Однажды она даже сказала, что презирает себя - ту, прежнюю... Семья, дети, дом - долгая спокойная жизнь, годы и годы тихого безвестного счастья. Так она решила, так она захотела. Так и вышло. Почему же сейчас, когда странная сила вдруг подняла ее с постели, подвела к окну - ей неспокойно, она видит то, что когда-то запретила себе видеть? Она не знает. Усмехнулась уголком рта и прошептала - я просто плыву. Так она с юношеским нахальством когда-то заявила одному из осаждавших ее журналистов. Я плыву. Пусть так. Сейчас - можно. Сейчас - все запреты долой. В тишине комнаты снова послышался звук льющейся воды и рука, поднесшая ко рту второй до краев налитый стакан - почти не дрожала. Как хорошо... Прохладная вода - словно родник, оросивший иссушенную, покрытую трещинами землю. Вот по ней побежал робкий узкий ручей, вот он набирает силу и глубину, ширится, упрямо пробивает себе дорогу в неподатливой слежавшийся почве. Кажется, что он вот-вот иссякнет, затихнет, сдастся. И - исчезнет без следа в бесплодном песке. Нет. Пылающий диск солнца коснулся линии далёкого горизонта, краски заката вспыхнули алым, серебристым, розовым, ударили по широко раскрывшимся глазам. Она на миг захотела закрыть их - слишком ярко, словно снова ее осветили прожектора. Послышалась сначала тихая музыка, где-то заиграл оркестр, она невольно прислушалась, узнав знакомый мотив. Моцарт. Как странно, раньше здесь не играли никакие оркестры. Но долой сомнения и посторонние мысли, ведь это так прекрасно! Как давно она не слышала этих волшебных переливов... Ещё, ещё! Иссякший было ручеек вспенился неведомо откуда взявшейся волной - и понёсся вскачь, она словно оседлала его. В лицо ударил тугой порыв ветра, разметав волосы. Прямо перед окном возникло огромное белое медленно колышущееся полотнище, сердце сжалось глухой болью - это же киноэкран... Она словно единственный зритель в невидимом никому зале, стоит, застыв в ожидании. Сейчас... Сейчас... Она не хотела вспоминать? Хотела отдалиться от прошлого? Неведомая сила принесла его прямо сюда, смотри! Она услышала имя, свое имя, произносимое хором тысяч голосов, мужских, женских, детских... Она протестующе приподняла иссохшую руку, нет, не надо! Это не я! Меня зовут... Ее шепот заглушила музыка, на экране появилась знакомая заставка. И дальше...

Картины, сцены, моменты... Многое она помнила, многое помнить не хотела, а многое и просто забыла. Перед ней понеслась ее жизнь, долгая, очень долгая жизнь, сжатая до быстрых секунд, словно схваченных потайной кинокамерой.

Вот она, совсем девочка, робко стоит перед микрофоном, сжимая стойку обеими руками, а рядом... Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить его имя. Ее захватило это волшебное действо. Как его зовут? Звали... Он наверняка уже давно ушел, как и остальные. Она - последняя. Имя... Не вспомнить, но... Вдруг она улыбнулась - это же Тедди! На первое Рождество их совместной работы он притащил кучу плюшевых игрушек, деревянную лошадку. Ей было... Четырнадцать, пятнадцать? Или десять? Мама вытаращила глаза на эти подарки, а он протянул огромного медведя и заразительно рассмеялся, пожав плечами.

- Я до сих пор не знаю, как себя с ней вести. Но она же ребенок? Держи!

- А что мне делать с лошадкой?

- Посадишь на нее свою дочку, когда-нибудь!

Как тогда смеялись, он умел веселить всю страну... А потом... Что же потом? Тедди исчез. Череда быстрых картин, иногда сливающихся в туманную полосу. Кто-то выглядывает из нее - и тут же исчезает. Как стремительно тогда все менялось, время понеслось вскачь, уходя, уходя... А с ним уходило детство, потом юность. Слава, признание, деньги. Первый миллион в восемнадцать лет, девятикомнатный особняк, автомобиль. А она любила петь, читать, бегать наперегонки с весело лающим Типпи, неузнанной гулять по бульвару, есть спагетти и жареную картошку с кетчупом, ходить в кино. Да, ходить в кино. Странно? Наверное... Время шло. Ее лицо, освещённое мигающим дрожащим светом призрачного полотнища, озарилось беглой улыбкой, тут же исчезнувшей. Это он. Его звали... Нет, она не хочет называть имя. Пусть будет просто Первый. Она любит и любима, так казалось. Недолго. Никто не виноват, просто они были слишком, слишком неопытны. Она тогда поспешила... Потом кто-то сказал - нельзя разводом разрушать образ. Ее ответ - как можно быть с нелюбимым человеком ради "образа"? Движение картин ещё больше убыстрилось, словно неведомый оператор спешит поскорее избавить свою зрительницу от тягостных воспоминаний. Сейчас, сейчас... Ее губы сжались, глаза сузились. Второй. На миг снова улыбка - родилась дочь. Равнодушное лицо. Сначала рядом, и вскоре - исчезло, навсегда. Он даже не попытался быть отцом. Потом ей рассказывали - так Второй относился ко всем своим детям, от других женщин. Это утешило ее? Нет. Она быстро училась не прощать. Гулкий зал суда, ее голос. Сильный, звонкий, ее гордость - он вдруг ослабел, стал еле слышен, почти шепот. Она стояла и ничего не могла с собой поделать, судья снова и снова просил говорить громче... Она не хочет это видеть. Дальше, дальше... И снова набежала тень - его она назовет Доктор, хотя никаким врачом он никогда не был. Шла война и так хотелось внести свой вклад в борьбу, она тогда даже сдала кровь по-настоящему, хотя это не требовалось. А после съёмки ей стало нехорошо, закружилась голова, он поддержал... Разговор, взгляд, мимолётное пожатие руки. Искра. Нет, не надо! Она помнит, не нужно это показывать! Проклятое ночное шоссе, проклятая машина... Миг слабости. Все вдруг заслонило сухое желчное лицо, увенчанное несуразного покроя огромной шляпой. Ее зовут Змея. Многое тогда случилось из-за нее, и ничего из этого она не будет вспоминать. Она не хочет. Не захочет. Никогда. Веки задрожали, по щеке скатилась одинокая медленная слезинка. Тогда она поняла, что пора что-то менять, пора меняться самой. Пришло время заявить - я другая, я больше не "милая всеобщая сестренка". Я больше не хочу ей быть. Наверное, я никогда ею не была на самом деле.

Книга в руке, она прочитала ее за сутки, не отрываясь. Вот оно! Как она была убедительна, настойчива, совсем как ее недавние героини. И - та самая церковь, тихая песня, ее она только что пела, встав у окна... Она не спала ночами, изводила себя бессонницей - пусть усталость будет настоящей. Никаких глицериновых слез. У нее должно, должно получиться!Тогда на миг показалось, что oна вырвалась из оков навязанного образа. Она снова богиня! Печальная усмешка на бледном изможденном лице... Богов без верящих в них - не бывает. Ей не поверили, ее не приняли. Любовь толпы жестока и эгоистична, она быстра на поклонение. И на приговор с расправой. Она прикрыла глаза, не желая видеть. Сейчас принесут это письмо. О, да... Несколько его коротких строк она помнит прекрасно. Как помнит и тот бесконечный вечер, себя, одиноко сидящую в полумраке гостиной. Только одна мысль монотонно повторялась - вот и все... Вот и все. Телефонный звонок. Это был он, Друг.

- Я сейчас приеду, контракт при мне, сумму впишешь сама. Они у нас ещё попляшут!

- Нет.

- Но...

- Приезжай. Без бумаг. Посиди со мной...

Тишина, метание черных теней по стенам и потолку, треск пламени в камине, золотистые ломкие отблески на двух хрустальных низких стаканах. Свой она так и не пригубила.

- Спасибо тебе за все. За все...

- Куда ты теперь, чем займешься? Быть может...

- Теперь я сама. Прости.

Конечно, она была не одинока - родители, сестра, дочь... А вскоре... Захватило дыхание, она вцепилась пальцами в полированное дерево подоконника, снова закружилась голова... Совсем как тогда, когда он вдруг признался ей в любви и предложил уехать с ним, далеко, за океан. Оставить все. Навсегда. Вот его лицо, эти смешные очки... Он не знал, куда девать руки, растеряв свой европейский шарм. В первый момент она даже не нашлась, что сказать. Не то, чтобы не догадывалась, да и слухи ходили... Все равно это было неожиданно и... Рядом с ним стало тепло, спокойно и радостно. Она никогда раньше такого не испытывала, и он это почувствовал, извечным чутьем любящего и любимого мужчины, его глаза раскрылись, ещё не до конца веря... Да! И спустя короткое время - произнесённое звонким голосом ''oui'', уже здесь, в этом маленьком городке, в церкви неподалеку.

- Но ты должен будешь всегда меня защищать от...

- Кого?

Взгляд в глаза, улыбка.

- От пауков, москитов и репортеров, дорогой. Согласен?

Он улыбнулся в ответ, прищурился.

- От пауков с москитами - не проблема, ты и сама не захочешь с ними общаться. А вот репортеры... Уверена, что не убежишь к ним сама? Они будут звать тебя, раз за разом. И не только они.

Ее лицо отвердело, взгляд стал серьезным, она положила ладонь на его руку, сжала пальцы.

- Я не вернусь туда. Никогда.

Не все было гладко в начале. Ссоры, размолвки и даже расставание. Ненадолго. Они все преодолели, вместе. Они были предназначены друг другу - ничто не могло их разлучить. Оба шли к этому долгим и нелегким путем. Рождение сына, домашние заботы, семья. Она жадно смотрит, перед ней широкими мазками снова разворачивается прошедшая жизнь, сколько в ней было счастья и радости, просто радости. Путешествия, встречи с немногочисленными близкими и друзьями. Иногда звонил из-за океана Друг, он не забывал ее все эти годы.

- Ты все ещё счастлива?

- Да.

- Попытаюсь в другой раз.

Но и в другой раз ответ оставался тем же. И в следующий, и ещё раз, и ещё... Он отступился и остался просто Другом, до самого конца.

Нет, ее не забыли. Приходили письма, много. Невозможно прочесть и ответить на все, это была своего рода лотерея для двоих - для нее и того, кому повезет. Что там, в конверте? Если он был украшен цветком, сердечком или чем-то подобным - она невозмутимо отправляла письмо в корзину, ее привлекали простые очертания, твердо и просто написанные строки адреса и имени. Потом - чтение. И снова - все решали первые же слова, многое мог сказать почерк, цвет чернил. Так она чувствовала... Пожелания счастья, удачи, надежды на ее возвращение. Даже просьбы... Было одно письмо... Она не помнит, откуда и кто его отправил. Пальцы коснулись волос, они такие же длинные и густые, вот только седина... Тогда она гордилась своей гривой и поклонник попросил локон. Конечно, она не ответила. Но запомнила. И наступил момент, когда эта память пригодилась. Но об этом после, если останется время. Как быстро оно уходит... А сколько ещё хочется увидеть, снова ощутить, ведь... Ведь всё проходит перед ней в последний раз. Потом - вечная тьма. Она глубоко вздохнула, чтобы досыта, всласть почувствовать прохладу и свежесть этого волшебного вечера. Кто подарил ей это, кому не захотелось, чтобы она ушла, бессильно затихнув в своей старческой постели? Нет ответа. Ещё один вдох... Сколько воды она уже выпила? Осторожно, краем глаза посмотрела на графин, страшась увидеть правду - маленькое озерцо на самом донышке. Пусть. Зато она смогла стоять здесь и смотреть, слышать, снова хоть не надолго быть живой! Глубокое дыхание пробудило застарелую боль в груди - след аварии и перелома ребер. Боль же напомнила иное, то, что до сих пор иногда вызывает потаенную запретную тоску. Сколько прошло лет? Она не помнит точно.

Был яркий летний многолюдный день, он совершенно неожиданно застыл посреди перехода, задрав голову, уставившись на церковный шпиль, а она не справилась с управлением и сбила его, сильно ударив в бок. Господи... Он отлетел в сторону, на тротуар, прокатился несколько ярдов и застыл. Окружающие испуганно вскрикнули, а она уже распахнула дверцу и выскочила, склонилась, взяла за руку. Тогда она была все такой же быстрой, порывистой, стройной, никто не давал ей больше тридцати пяти-сорока, а было ей уже... Она усмехнулась, засмотревшись на все ещё висящий перед окном экран, неважно, сколько ей было. А важно, что все с беднягой оказалось в порядке, ничего не сломал. Их окружили взволнованно гомонящие люди, она склонилась к нему, близко... Совсем молодой, длинные волосы в беспорядке упали на плечи, очки съехали на кончик носа... Вид был бы легкомысленным, если бы не твердо сжавшиеся губы и не взгляд. Он удивил - в нем не было злости или досады. Только участие, сочувствие и желание помочь. Ей? Да.

- Вы как, месье, в порядке?

Он отрицательно покачал головой, не понимает по-французски. Я перешла на английский. Парень улыбнулся, кивнул, чуть поморщившись. Попытался сесть. Вокруг заволновались, требуя лежать и ждать врача, его уже позвали. Он нахмурился и поднял руку, прося всех замолчать. Заметила, как покосился, он понял, что мне здесь неуютно. Узнал? Нет? Не думаю, слишком уж молод. Даже местные обитатели уже давно перестали связывать некогда громкое имя со скромной мадам. Я всегда представляюсь фамилией мужа. Так что, как правило, наслаждаюсь своим инкогнито. Но ведь нужно отвезти парня в больницу, нельзя же бросить его на улице. А там... Нужно будет заполнять документы, объясняться с полицейскими. Огласка и небольшой скандальчик на радость прессе. Перед глазами встал газетный заголовок. Ох, как не хочется... Подождать обещанного врача и тихо потом исчезнуть? Тоже нехорошо.

- Мисс, со мной все в порядке, не волнуйтесь и простите. Это я виноват, засмотрелся и не заметил ваш автомобиль.

Я вздрогнула, услышав этот тяжеловатый акцент, его не спутать ни с каким другим. Как его сюда занесло? И это старомодное ''мисс''... Но мысли прочь, раз с ним все в порядке, то...

- Точно? Может, все же стоит подождать врача или хотите, я отвезу вас в больницу? Здесь недалеко. Мало ли, вдруг сильный ушиб или перелом. Расходы, разумеется, я...

Он с улыбкой не дал мне продолжить, быстро сел. Все же ему больно, я умею подмечать такое, много лет училась разным выражениям лиц. И мне пришла в голову отличная идея... Я понизила голос и тоном заговорщицы произнесла.

- Полагаю, мы можем исчезнуть отсюда?

Так он оказался в моем доме, это было наилучшим выходом - я не бросила его и при этом избежала огласки. А потом...

Я уложила его на диване в гостиной первого этажа, ему было неудобно, но настояла. Ему нужно хоть немного отдохнуть. Принесла кофе, какие-то сладости. Вскоре он уже сидел, сочтя невежливым лежать в моем присутствии. Лёгкий разговор... Он представился, немного рассказал о себе... Я назвала имя с некоторым напряжением, вдруг все же узнает... И что потом, просить ничего никому не рассказывать? Нет, никакой реакции. Вежливо кивнул, спросил, чем занимаюсь и все такое. Внезапно резанула обида... Смотрела на него и думала - тысячи людей мечтали бы сейчас оказаться на твоём месте. А ты сидишь, пьешь кофе с моим домашним печеньем - и даже не знаешь, с кем говоришь, в чьем доме оказался. И не узнаешь... Хоть фильм снимай по этой истории. Я не выдержала и рассмеялась, обида прошла. Надо же такое придумать - фильм снимать... А что, позову мужа, он режиссер. Позвоню Другу, вот он удивится... Смех стал ещё веселее, парень недоуменно на меня посмотрел, поставил чашку на стол. Я поспешила успокоить его.

- Не обращайте внимания, я просто...

- Что?

- Просто подумала, что мы как в старом фильме - я вас сбила машиной, вот мы здесь...

Он улыбнулся в ответ и снова взял чашку, отпил маленький глоток. Оглядел гостиную. Я замерла - на стенах висят фотографии. Некоторые - подписаны...

- Так вы актриса? А говорили, что занимаетесь дизайном платьев.

Да, так я сказала. И по старой привычке сделала кое-что, из озорства. Не знаю, почему... Видимо, сама атмосфера происходящего так на меня повлияла. А, он мальчишка, все равно не поймет намек, наверняка не смотрел тот старый фильм. И показала ему скрещенные пальцы. Он рассмеялся.

- Вы соврали мне!

- Да! Но когда скрещиваешь пальцы - все как бы и не всерьез!

Наш громкий смех наполнил комнату, вырвался в сад, на вольный воздух и яркое солнце. Отсмеявшись, он показал на стену, в ответ пожала плечами и вздохнула.

- Да, я актриса. Была.

Он оценил паузу, его лицо посерьезнело. Тихо спросил.

- Можно посмотреть? Позволите?

Он смотрел, я молча стояла рядом, ждала. Ведь он прочтет подписи, там имена. Там мое имя. Его широко раскрытые глаза я никогда не забуду. Бог мой... Нет, там не было привычных мне восхищения, восторга или чего-то подобного. Огромная растерянность, почти страх. Я не удержалась и спросила, когда мы сели обратно. Он ответил честно, глядя в глаза.

- Я думал, вас давно уже нет в живых. И...

- Словно призрак увидели?

Он замялся, отвёл взгляд, пожал плечами. На миг показалось, что хочет встать и уйти. Мне вдруг захотелось положить ладонь на его руку, успокоить. Вижу, как ему стало здесь не по себе... Конечно, я этого не сделала. Он понял, что я жду. То, что он сказал, наверное, должно было меня смертельно обидеть. Как статьи о том, что я набрала двести фунтов и потому нигде не появляюсь, что перестала влезать в свои вечерние платья.

- Я ничего о вас не знаю, кроме имени. Не видел ни одного фильма, никогда. Ну, нам в школе рассказывали...

Мне стало интересно, я подалась вперёд.

- Что рассказывали?

Он вдруг озорно улыбнулся уголками рта, прищурился. Мы оба почувствовали, что невольное напряжение между нами ушло. И - я не испытала никакой обиды, даже наоборот. Стало очень хорошо. Как это было бы банально, случайно попавший ко мне поклонник... Стандартный восторг в глазах, надоевшие комплименты и расспросы. Неужели и он в итоге попросит автограф? Не хотелось бы... Оставайся собой, не нужно этой мишуры! Не разочаровывай меня, пусть это будет маленьким неожиданным приключением для нас обоих, словно и впрямь мы перенеслись в один из старых наивных фильмов.

- Так что вам рассказывали обо мне, говори!

Это вырвалось непроизвольно. Мы уже на ''ты''? А почему бы и нет? Интересно, он сделает шаг навстречу? Вдруг я скосила глаза на стенные часы, захотелось узнать, сколько осталось до возвращения мужа. Надеюсь, парень этого не заметил. Что я творю? В конце концов, я ему в матери гожусь, а то и в бабушки. Нехорошо. Он заметил мой быстрый взгляд. Секундное колебание, и...

- Нет, не совсем о тебе.

Скрыть разочарование я не сумела, это вышло забавно, мы снова рассмеялись. Мне становится все лучше и радостнее, не понимаю, почему... Словно искорки замелькали в воздухе, весело мерцая.

- А о чем тогда?

- О том, как в одном фильме ты пела романсы, он назывался...

И тут... Я остановила его, подняв руку, медленно встала. Все получилось само, слова чужого языка полились в тонко зазвеневшей тишине гостиной. Он замер, такое впечатление, что боялся дышать, пока пела. Совсем негромко, малым звуком, чтобы не разнеслось далеко. Не нужно. Это - только для него. Для меня. Для нас обоих. Слова песни затихли, я подошла к нему, близко. Глаза, его глаза. Теплые, глубокие, темно-карие, притягивающие. Магия двоих. Я знаю, что мой взгляд, устремленный на него - сейчас такой же, и стоит поддаться... В моих фильмах в такие моменты камера медленно наезжала, и... Он слегка, самую малость, намеком на движение подался назад, еле уловимо, он не хочет обидеть меня. Это - не кино.

Нет. Ничего не было, не могло быть. Нельзя. На миг пронеслось сожаление - был бы ты хоть немного старше. Или я моложе. И все заслонило собой лицо мужа. Нет. Никогда. Мы не разрушим то неуловимое, что объединило нас в эти минуты. Мы сбережем его, вместе. Уверена, в душе моего гостя те же мысли, те же сомнения. Были - и исчезли. А мы - остались. Но то, что неожиданно связало нас, должно было проявиться. Как, в чем? И я...

Я рассказала ему, все. Так захотела. Сколько раз меня просили об этом, какие именитые журналисты... Какие деньги предлагали просто за интервью, просто за разговор. Ответ всегда был - нет. Но сейчас... Захотела, наконец, выговориться. Захотела глаз напротив, внимательного взгляда, понимания, сочувствия. Мне нужно сочувствие, зачем? Ведь я счастлива. У меня есть все, о чем мечтала. Но все же... Все же...

Как же хорошо, что в полутьме комнаты, которую освещает только уютно горящая вполнакала лампа, можно просто сидеть рядом с ним - и говорить, говорить... Я даже не просила держать все в секрете - знаю, что он будет хранить молчание. Интервью, которого десятилетиями добивались от меня - здесь и сейчас. Рядом со мной не журналист, не историк кино - никому не известный человек, почти юноша. Он знает только моё имя. Он узнает больше. Я так хочу. Мы оба хотим, вижу это в его глазах.

Мой долгий, очень долгий рассказ... Я увлеклась, вскоре достала толстые тяжёлые альбомы, места на диване и столике не хватило - мы расположились прямо на ковре, на полу. Мало света - под потолком вспыхнула большая люстра, залив гостиную праздничным светом. Я спросила, может, он проголодался? Не дожидаясь ответа, вскочила и унеслась на кухню, словно вмиг помолодела лет на... Намного. Быстро приготовила сэндвичи, чай. Такой смешной, он очень смущался, но пошел следом и пытался помочь. Как же, живая легенда - и вот так по-простому за ним ухаживает. Мажет масло на хлеб и спрашивает, не пожарить ли ему яичницу с ветчиной... Нет, милый, сиди - я хозяйка, а ты - мой гость. Рассказ продолжался. Страница за страницей плотного картона, лица, события. Ряды фотографий, мой скользящий по ним палец. Иногда он замирал на миг, словно колебался - рассказать? О том, что на очередной странице... И о том, что скрыто между аккуратно наклеенными картинами прошлого. В некоторые моменты голос разума робко пытался вмешаться - молчи, не надо. Если он захочет, то заработает целое состояние, просто рассказав прессе... Это большой соблазн, устоит ли он? Я ведь пишу автобиографию... Это будет опубликовано, все и так прочитают. Но ты рассказываешь и то, о чем никогда не напишешь! Ты так ему веришь? Верю. Я так хочу. За все время он ни о чем не пытался расспросить подробнее, ничем не проявлял удивления, эмоций. Кто-то, глядя со стороны, мог бы решить, что мой гость равнодушен. Но я видела, что творится в его душе, видела, как пальцы сжимаются на обивке дивана. Я видела все. И дала ему увидеть все, рассказала самое сокровенное, даже то, что не доверяла близким. Почему? Не знаю. Но я благодарна Провидению за то, что оно послало мне эту встречу, такую неожиданную, чудесную.

- Спасибо тебе за этот вечер...

- Тебе спасибо, это... Это волшебство, магия... Я не знаю, как сказать...

- Не говори. И...

- Что?

- Тебе пора уходить.

- Да... Пора.

Мы оттягивали неизбежный момент прощания - он попросил показать ему что-нибудь. На миг задумалась, потом вспыхнул экран - выбрала два небольших отрывка, не хочу тратить время на долгие просмотры. Короткое оставшееся нам время... Если захочет, он потом найдет все сам. Так и стояли рядом, освещенные дрожащим серебристым сиянием, смотрели. Слушали. Если бы кто-то сейчас видел нас, ему бы показалось, что мы вот-вот возьмёмся за руки. Он был бы прав. Но... Не надо.

Надо прощаться. Мы оба знаем, что больше никогда не встретимся. От этого и грустно, и светло. Почему? Потому что последующие встречи разрушили бы то, что сейчас протянулось между нами. Обыденность... Она бывает страшной силой. Мы оба не хотим, чтобы вспыхнувшая искра погасла в повседневности. Мы сохраним ее. Но так хочется хоть что-нибудь оставить ему на память... Усмехнулась: все-таки автограф? Надписать какую-нибудь фотографию, книгу? "На долгую память, с наилучшими пожеланиями, от..." Вот так и разрушится очарование. Что же? Я медленно подошла к зеркалу, увидела в нем свое отражение, он поднялся следом. Собирается уходить... Что же? Ну попроси сам, я не знаю, что придумать... Последние минуты уходят, уходят, ты не исчезнешь просто так, я оставлю тебе... Что? Вспышка. Вспомнилось то давнее письмо с несуразно глупой просьбой, я сразу выбросила его. И хорошо, потому что не тогда, не ему. Тебе.

Он даже отступил на шаг, когда я одним движением освободила волосы, дав им упасть на плечи, тряхнула головой, так, чтобы разметались... Они все ещё красивы, правда? Как прежде. Где же... Куда я положила? Вот. Он растерянно посмотрел на то, что я протянула ему, покачал головой, прошептал.

- Не надо.

Тишина ещё больше сгустилась вокруг нас, невольно ловлю уличные звуки, не слышен ли подъехавший автомобиль. Муж мой, подожди... Совсем немного подожди, дай нам ещё несколько минут. Я сделала шаг вперёд, не опуская руки.

- Ты хочешь этого, и я хочу. Сделай это сам, - я улыбнулась и подмигнула, - только аккуратно, не забирай все. Вот здесь будет незаметно.

Он постарался улыбнуться в ответ и осторожно взял протянутые мной маленькие ножницы, наши пальцы дрогнули, соприкоснувшись. Я наклонила голову, почувствовала робкое прикосновение, Боже... Мы словно исполняем какой-то древний ритуал. Закусила губу, хорошо, что он не видит мое лицо. Как же хорошо, что я сейчас не вижу его лица. Не надо. Лезвия ножниц еле слышно щелкнули, я подняла голову. Локон моих волос в его руке.

- Дай мне.

Светло-голубая узкая лента охватила локон, медленно завязала ее узлом-бабочкой. Он молча смотрел, закусив губу точно так же, как я минуту назад.

- Вот.

Он несколько долгих мгновений смотрел на него, я протянула небольшой конверт... Прощай...

- Можно я и их возьму?

- Нет, оставь мне - я тоже хочу помнить.

Протянула руку, он положил в мою ладонь ножницы, наши пальцы еще раз соприкоснулись. В последний раз.

Я не предложила подвезти, не спросила, где он остановился. Не попросила почтовый адрес. Я знаю только имя. Вот он исчез за поворотом улицы. Так и не оглянулся. Прощай. Коснулась места, где он отрезал локон, провела кончиками пальцев. Когда он держал его в руке, я видела, что боролся с желанием поднести к лицу, вдохнуть запах. Я знаю, что он сделает это потом. На глаза навернулись слезы, отерла их быстрым движением. Мы будем помнить друг о друге.

На глаза навернулись слезы... Вот он, поворот, за которым исчез ее неожиданный гость. Как необычно и странно было видеть все со стороны, словно сбылась озорная мысль и по той истории сняли фильм. Но где надпись ''Конец''? Ее не будет? Что ещё ей покажут? Последующую жизнь? Отъезд и замужество дочери. Потом сын зажил своей жизнью. Смерть мужа... Она была рядом и держала его за руку, когда он ушел. Долгие, долгие четырнадцать лет в тихом опустевшем доме. Хочет она увидеть это? Нет. И, похоже, неведомая сила, развернувшая перед ней целую жизнь, согласна.

Пальцы сжали стакан, она одним глотком допила оставшуюся в нем воду, оглянулась. Графин пуст. Палящая жажда отступила, ее сменил все усиливающийся тонкий звон в ушах, сердце вдруг дало перебой, ещё один... Сын предупреждал. Пусть! Пусть она сейчас убила себя, оно того стоило! Не встань она, не подойди к окну, не найди силы - ей не подарили бы снова ее жизнь, не дали бы увидеть, услышать... Что перед этим ещё несколько постылых дней или недель? Тихий упрямый шепот - ни-че-го! Будь, что будет! Биение сердца все сильнее, быстрее, барабанная дробь все громче отдается в ушах, зашлось дыхание, она пошатнулась, изо всех сил сжала пальцы на подоконнике. Вернуться в кровать, нажать кнопку, позвать на помощь... Нет! Нет. Ей показалось, что эти слова она крикнула прямо в черное небо, покрывшееся мерцающими узорами созвездий. Солнце село, на поля и сад опустилась ночь. Как трудно дышать, как страшно... Вот и пришел этот миг. Теперь она готова. Но что это?

Внезапно все вокруг осветилось ярким праздничным светом, все исчезло в его непобедимом сиянии - дом, комната... Где она? Что с ней? Боль исчезла, дыхание успокоилось, сердце... Оно колотится, но - ровно, сильно, быстро. Она просто волнуется. Очень волнуется, ведь сейчас...

- Как насчёт спеть, Пэтси?

Господи... Она вздрогнула, услышав этот залихватский выкрик сверху, с галерки. Пэтси? Ее зовут иначе. Это не ее имя, так звали... Галерка? Откуда она тут взялась? Кто этот высокий широкоплечий человек, наклонившийся к ней, тяжело опершись большими нагруженными руками на перила? Он одет в смокинг, видна белоснежная рубашка, но... Видно, что мужчина привык совсем к другой одежде, простой, рабочей. Пришло понимание - он одолжил все это где-то или взял напрокат, чтобы прийти сюда. Послушать ее, посмотреть на нее. Поддержать и ободрить. Ей страшно... Почему? Разве в ее возрасте ещё чего-то боятся? А сколько ей лет? Мысль споткнулась, реальность и воспоминания смешались. Она посмотрела вокруг... Яркий свет прожекторов, множество людей, блеск драгоценностей и стекол театральных биноклей. Надо что-то сказать... Ой... Она забыла свою реплику, забыла роль. Что же делать? Как нехорошо...

- Это больше не фильм, ты не играешь роль. Все теперь - по-настоящему. Не бойся... Ты среди друзей, навсегда.

Что? Кто это произнес? Она резко повернулась. И прижала руку ко рту, это же... Так не бывает! Она называла его Птицей за худощавую высокую фигуру, летящую походку, непокорную шевелюру и руки. Когда он работал, они походили на крылья и ей казалось - вот-вот взлетит. Она восхищалась им. Но он умер. Давно умер. Как он может сейчас говорить с ней? Может, пришла спокойная мысль, теперь - может. Какая у него добрая, ободряющая улыбка... Так значит она тоже мертва? Нет. Вот она стоит перед всеми, снова молодая, сильная, радостная. Старческое ночное одеяние исчезло, на ней белое сверкающее платье, так и хочется закружиться, взметнув широкий кружевной подол. Господь всемогущий... Там, в первом ряду. Папа, мама. Сестра весело машет рукой. Тедди. А вот и Друг. Она на миг замерла, глаза мечутся, ищут. Его здесь нет. Значит, ещё не пришло время. Но они встретятся, обязательно встретятся, теперь она знает! А сейчас...

Он подходит к ней, немного нескладный, совсем как в первую встречу, как на первом свидании, во время их объяснения. Он здесь - и не могло быть иначе. Они больше не расстанутся, никогда.

- Я здесь, любимая.

И все исчезло, оставшись за пологом серебристого сияния. Словно задернулся занавес. Экран за окном погас. Тишина.

Как медленно падает сверкающий в свете ночника стакан... Звон разлетевшегося вдребезги стекла. Стук распахнувшейся настежь двери, тень на пороге.

- Мама!

** 30 апреля 2013 года было опубликовано сообщение Питера Давида, сына Дины Дурбин, согласно которому актриса скончалась ''несколько дней назад''. Никаких других подробностей смерти и похорон не было. По слухам, тело актрисы было кремировано, пепел развеян.

Автобиография Дины так и не была опубликована. Рассказанное тем волшебным вечером - так и осталось между ней и Гостем. Он жив, помнит все и хранит доверенное ему в молчании. Придет назначенный срок - они снова встретятся.