Мятежный ангел

Пред Царскими вратами или за ними?

Над склонами Тары природа являет моему взору самые разные образы, и я часто думаю, что стою пред Царскими вратами; куда ни посмотришь, видишь их, а порой мне кажется, что они позади меня; я слышу шелест соколиных крыльев, замираю, осматриваюсь и чего-то жду. Что еще может сделать человек, увидев птицу — воплощение небесной аристократии?

Одолевая подъемы и спуски, я все еще участвую в забеге, проявляя «явную тенденцию к замедлению». Поднимаясь по склону, сбавляю темп и редко взглядываю на небо; только на обратном пути, уже на спуске, замечаю сокола. Он парит надо мной, пролетает над вековыми соснами к крышам динарских домов, а потом садится на опору электропередачи. Ждет от меня чего-то? Быть может, сторожит добычу? Встревоженный, я ускоряю шаг, хоть и знаю, что соколы никогда не приносят дурные вести!

Хвост у сокола был серый с красноватыми вкраплениями. Птица долго смотрела на меня. Когда сокол, не проронив ни звука, просто долго на тебя смотрит, уже этим тебе все сказано. Было время, когда в мой дом вселилось невезение, не то чтобы это было трагедией, но один человек тогда сказал: увидишь сокола — твоему злосчастью наверняка придет конец. Так и случилось. Встреча с соколом подарила мне возвращение к жизни, демон-квартирант был повержен, я почувствовал прилив сил, и все вернулось на круги своя. Сокол сильнее невзгод. Когда наступает пора устраивать гнездо, самка-пустельга прилетает на ферму в Воеводине, становясь защитницей всех, кто доселе был ее добычей. Куры, индюшки и павлины перестают бояться стервятников, ведь те из страха перед соколом держатся подальше от фермы.

Среди людей тоже есть соколы. Один из них — Петер Хандке; его мысли летят со скоростью сверхзвуковой ракеты, а накал чувств выражается через число Маха.

Во время нашей первой встречи мне показалось, что он вмиг может превратить свое пальто в крылатый летный костюм с электромотором и вспорхнуть на скалу, а если кто-то сморозит глупость, спикирует на глупца, как степной сокол на змею. Именно так случилось в Принстоне. Петер Хандке влетел в зал, где шла конференция немецких писателей. Он обвинил собравшихся литераторов в творческом бессилии и вернулся «в гнездо», где впоследствии создавал свой особый художественный стиль.

Авторитетные профессора утверждают: Петер, вместе с Ницше, величайший стилист XX века. Он достиг высокой цели, хотя никогда не принадлежал к элитным кругам. Работая с немецким языком, он подчинил ему логику, психологию и основополагающие схемы общественного устройства.

Участие Петера в судьбе сербов — шаг человека справедливого, и встать на защиту народа униженного и притесняемого было, несомненно, поступком не менее утопичным, чем подвиги Дон Кихота. Да и можно ли быть гуманистом, не обладая чертами Дон Кихота, Рыцаря печального образа?! Едва ли!

Когда Югославия — страна, которая граничила с бесконечностью, как считал юный Хандке, — была стерта с географических карт, он не смог вымарать ее из своего сердца. Клубы пыли, что поднялись над разрушенной Берлинской стеной, еще стояли над нашими головами, а Югославия уже трещала по наметанным швам. Закройщики этой беды вовремя позаботились о том, чтобы никто не остался без оружия. Был разграблен арсенал Тито, и, кроме того, во время гражданских противостояний, со значительной финансовой помощью из-за рубежа, на территорию страны ввезли тяжелое оружие для очередной братоубийственной войны.

Петер пропитал свой идеализм адреналином, глотал пыль проселочных дорог, по которым шагал, — избегая магистральных путей, познавая не только географию, но и Истину. Благодаря связи Хандке с сербским народом сохранялся жар энергии в тлеющих углях пожара, вспыхнувшего еще в годы юности Петера; Андрич, пожалуй, причислил бы его к мятежным ангелам организации «Млада Босна». Правда, сегодня, по словам самого писателя, миром правит глобалистское подполье. Вместо королей и императоров теперь властвуют фараоны, и не только над Египтом, но над всем светом, в том числе над постхристианской Европой.

Больше всего Хандке похож на ангела Кассиэля из фильма «Небо над Берлином». Нам запомнились его «человеческая» сущность и его слова: «Завидую людям, потому что они живые». В этом фильме мы видели ангелов Петра, явившихся из сна Иакова и низвергнутых с лестниц, по которым библейские персонажи нисходили на землю. Нечто подобное Петер соорудил в своей мастерской. Он изготовил современную складную лестницу, восхождение по которой осваивали берлинские ангелы и он сам. Это оказалось несложно. После стольких пройденных дорог пришло время устремиться ввысь; те, кто видел Петера на его лестнице, говорят, что двигался он странным образом: даже спускаясь, будто бы шагал вверх.

При написании этой книги возникла необходимость дать Петеру другое имя. И я назвал его Петром Апостолом Спелеологом. Апостолом — потому что после Фридриха Ницше не было ни одного писателя, которому удалось бы стереть грань, разделяющую страсти и страдание, какое причиняет жизнь, грань между самоанализом и высокими моральными принципами. Ницше не верил в Бога, однако предполагал, что Он скрывается в грамматике, в то время как Петер всегда оставался христианином, готовым пожертвовать собой ради справедливости. Спелеологом я назвал его потому, что представил, как он спускается в чрево земли и оттуда осуждает простодушное человечество, в рядах которого осталось крайне мало тех, кто сомневается в том, что Земля круглая, зато выросло число людей, считающих свою планету огромным чемоданом с двойным дном. Наверное, всем нам кажется, что мы стоим на дне, и поэтому нам не остается ничего иного, кроме как надеяться на второе дно.

Спелеология Петера — это авантюра человека, который, искусно управляясь с тросами, при тусклом свете фонаря спускается в пещеру, в глубины земного чрева. Оттуда он лучше видит, какова она — мирская повседневность, развертывает позабытые, но трогательные людские чувства, ведет нас через свою личную географию, показывает персонажей, которые не нашли воплощения в литературе. Мы разглядываем портреты не исследованных прежде типажей; Петер едет в Скопье и из уборов, покрывающих головы людей, создает симфонию, а сплитского чистильщика сапог обращает в святого.

Мораль и категорический императив Иммануила Канта, представление Ницше о морали как о «смелости сильных» Петер заменяет заветом Христа: «Мораль — это милосердие к слабым».

Обладающий опытом, накопленным в Юго-Восточной Европе, Петер прибыл в Сербию — не осознавая своей исторической миссии, в поисках истины пустился в путь пешком. Сперва он вел себя подобно герою собственных книг; он и не думал о том, чтобы взять на себя роль мессии и ему было чуждо стремление совершить великие перемены, но он пришел к сербам — которых еще не смели с автострад и не выгнали из коридоров, где шагали войска с северо-запада на юго-восток и обратно. Он не соглашался с Мадлен Олбрайт, Secretary of State[2], которая еще в девяностые годы заявила: «Мы не остановимся до тех пор, пока не сделаем сербов чехами!»

Петер часто говорил: «Я не знаю, в чем истина, но я знаю, что чувствую!»

Почувствовав, что на Западе транслируется искаженная картина событий, происходящих на юго-востоке, и противопоставив увиденное собственными глазами на войне ложному облику нашей трагедии, Петер ощутил себя в бурлящем котле истории.

Вовсе необязательно быть великим писателем, но следует непременно быть Кем-то, чтобы осознать: бомбардировка Республики Сербской и Сербии в 1999 году велась не из гуманистических побуждений. Это было не только уничтожение западно-христианской культуры, но и начало эпохи постгуманизма. Пострадали не только люди, мосты и больницы; бомбежка превратила международное право в «гуманитарное». Когда детей стали обстреливать с военных самолетов, сбылось пророчество Федора Михайловича Достоевского о том, что мировую сцену заполонят актеры-извращенцы и настанет время людского безумства; для убийц в кабинах самолетов сербские жертвы были всего лишь крестиками на радаре.

Если бы все обстояло иначе, писатель не приехал бы в Белград под обстрелами именно тогда, когда двадцать с лишним стран отправляли туда свои смертоносные эскадрильи, меж тем как их борцы за права человека — собратья Петера по ремеслу — «отважно» славили войну, в ходе которой Мировая сила бомбила на мостах детей. Петер отверг безнравственность и тем самым вмешался, причем самым непосредственным образом, в наш исторический забег.