Мятный поросенок

ГЛАВА 9

Тетя Гарриет кричала на маму. Полл стояла у задней двери, не решаясь вой­ти, и поэтому хорошо слышала:

- А я знать не хочу, что ты про это думаешь, Эмили! Некоторые дети бывают чувствительней нас с тобой, а уж этот ребенок и вовсе не из навоза произрос!

Она выскочила из кухни, налетела на Джонни, чуть не упала на пле­мянницу. Она отдувалась и пыхтела от гнева, но, увидев Полл, рассмеялась своим зычным мужским смехом.

- Черт легок на помине! - сказала она. - Ступай и переоденься; мы уходим, ты и я.

И умчалась, прошумев юбками. Полл вошла в кухню, осведомилась:

- Что произошло?

- Ничего, просто твоя тетушка привыкла, что последнее слово все­гда за ней.

- А о чем спор? Кто этот ребенок, который не из навоза?

- Не придавай значения.

Мама гладила новое платье, проходила швы мылом. Губы ее были поджаты, и утюг шипел и гремел, когда она орудовала им - пожалуй, чуть крепче, чем требовалось. Она сказала, не глядя на дочку:

- Наденешь свое платье из шотландки, синее с белым. И нижнюю юбочку смени. Гарриет заказала двуколку от «Ангела», так что поторопись, не заставляй себя ждать.

Тетя Гарриет ждала ее у дверей, серый пони перебирал ногами. На­чался дождь, крупные грозовые капли, но двуколка была снабжена зонтом, ноги их укрыты непромокаемой полостью, тепло и сухо в этом маленьком доме на колесах. Тетя Гарриет не была расположена разговаривать, огрела пони вожжами по гладкому его крупу и сильным решительным голосом за­пела: «Ах, мне не спится». Вскоре дождь прошел, тетя Гарриет сложила

зонт, сунула его в чехол за спиной и к этому моменту была, кажется, уже в духе. Так что Полл рискнула спросить, куда это они едут.

- Маршрут секретный, - заявила тетя Гарриет. - Обожди - и уви­дишь.

Легкая двуколка затряслась по пыльной летней дороге и остановилась возле домика с односкатной, поросшей розами крышей; возле задней двери стояла большая зеленая бочка для воды. Пухлая женщина выбежала к ним навстречу и помогла сойти. Махровые огненно-рыжие волосы, круг­лое смеющееся лицо, сплошь в веснушках. Полл она назвала «моя цыпоч­ка» и прижала ее к своей пышной, как подушка, груди, оцарапав ей при этом нос брошкой. Потом, разжав объятия, она воскликнула:

- Гарриет, вообрази, какое совпадение: вы как раз к чаю!

Возле дверей стоял на солнышке большой деревянный ящик, и в нем полно - доверху! - щенков. Их мамаша, волоча соски по земле и обнажив в улыбке белые клыки, выступила вперед, чтобы поздороваться.

- Она не укусит, моя цыпочка, - сказала пухлая хозяйка. - Можешь погладить ее щенят.

Полл была в полном восторге. Пятеро щенят, гладких и короткошер­стых, все в мать, а у шестого шкура каштановая, густая, волнистая шерст­ка. Полл взяла его в руки, он оказался горячим и тяжелым, живот тугой, как барабан.

- Да, славный будет пес, вот этот, - сказала хозяйка. - Остальные все сучки. Но начнем-ка сначала, вы ведь проголодались с дороги.

Полл опустила щенка на землю, и он, скуля и призывая свою мать, заковылял к ящику на своих коротеньких, разъезжающихся лапах. Чай был приготовлен под яблоней, хлеб с маслом, черная смородина и сочный кекс из продуктов нового урожая. Женщины болтали и смеялись, а Полл наблюдала за щенками. Густошерстный нравился ей больше всех, он был сильный и смелый. Топая прямо по сестpичкам, он лез к краю ящика и выглядывал наружу, его черный нос сиял, как начищенный башмак.

Тетя Гарриет сказала:

- Мы ведь не надолго, Гетти. Давай, пока у нас еще есть время, по­толкуем со старым приятелем. Как он тут?

Гетти ответила не сразу. Полл видела, чтo ее круглое лицо сделалось серьезным и как-то потускнело под огненными волосами, будто тучка на­бежала на солнце.

- Плох, совсем плох, - сказала она. - Одной ногой в могиле.

Тетя Гарриет протянула ей руку через стол, Гетти пожала ее. Они под­нялись и, прихватив чай и чашки, направились в дом. Полл хотела им по­мочь, но тетя Гарриет сказала, чтобы она лучше тут поиграла со щенками. Полл решила, что «старый приятель», кто бы он ни был, детей, очевидно, не жалует. Дверь оставалась открытой, и Полл слышала, как тетя Гарри­ет обращалась к кому-то, а этот кто-то жаловался ей в ответ, голос низкий и ворчливый. Полл вытянула шею, как могла, но разглядела только конец кровати под лоскутным одеялом.

Она принялась теребить щенков, и шерстистый решил, что ее рука са­мая подходящая для него игрушка, поэтому он атаковал ее короткими ре­шительными наскоками, а зубки у него оказались острые, как иголки. Она хохотала и дразнила его, а он вцепился ей в палец и уперся ногами, урча, как маленький мотор.

- Хочешь взять его себе? - спросила тетя Гарриет.

Сердце Полл остановилось на мгновение. Может, она ослышалась. Но когда она подняла глаза, тетя Гарриет улыбалась ей во весь рот, скулы натянулись и блестели, как яблочки.

- Подарок на именины, - добавила она.

Но день рождения у Полл уже миновал две недели назад. Мама пода­рила ей новый ранец, Тео и Лили голубую фарфоровую утку, набитую шоколадками, а Джордж сделал для нее духовое ружье из прутика оль­хи: сердцевина выдолблена, а стрелять можно маленькими желудями или жеваной бумагой. А тетки подарили ей пару длинных перчаток на зиму. Может, тетя Гарриет забыла?

Полл ей напомнила через силу:

- Ты уже подарила мне те перчатки.

Тетя Гарриет засмеялась:

- Ты хочешь этого щенка или ты его не хочешь?

От счастья ей чуть дурно не сделалось. Но она все не могла поверить, ведь тетя Гарриет всегда действовала по настроению. «Сперва отрежет, потом отмерит», - говорила про нее тетя Сара. Тем более нехорошо испы­тывать ее доброту, но Полл знала, что должна задать еще вопрос:

- А что мама скажет?

Спросила и сама ужаснулась, потому что ответ-то известен: мама не раз повторяла, что хватит с нее зверья, что они не могут позволить себе лишнего едока, а остатки со стола все для Джонни.

- Тут все в порядке, - отвечала тетя Гарриет. - С мамой я догово­рилась.

Полл схватила щенка. От полноты чувств она не могла и слова мол­вить. Гетти с ней попрощалась, а Полл только слабо улыбнулась ей немы­ми губами. И лишь когда они отъехали, Полл, устыдясь своего поведения, заставила себя произнести:

- Я забыла сказать спасибо.

- Твои глаза все за тебя сказали, смею тебя уверить.

Тетя Гарриет как бы прекратила этот разговор; Полл подумала, что она чем-то расстроена, и спросила:

- Муж твоей приятельницы болеет?

Тетя Гарриет кивнула:

- Умирает. И мстит за это бедняге Гетти - ненавидит ее за то, что она живет и дышит, а ему уже недолго осталось. Я бы на ее месте сказала ему словечко-другое, но она добросердечная чересчур. В этом мире добрые больше всех переживают, а мы тоже переживаем, глядя на них. - Она гля­нула на Полл. - Ты уже придумала имя для своего щенка? (Полл головой мотнула.) Видишь ли, Гетти родом из Шотландии. Гетти Макгрегор. По­чему бы не назвать его Maк?

Пол л попробовала:

- Maл!..

Волнистый щенок сразу завозился, возбудился и сунулся холодным носом ей в шею.

Мама сказала:

- Смотри, все под твою ответственност! Напачкает, намочит - сама подтирать будешь.

Полл ответила:

- Я такая счастливая, я умереть могу от счастья. Тео всегда хочет умереть, когда он несчастный, а я наоборот.

- У тебя все шиворот-навыворот, - заметил Тео. - Можно мне его по­держать?

- Он может тебя описать. Меня - уже два раза! И вообще он г о ­л о д н ы й. Можно ему еще немножко молока, мама?

Мама поставила блюдечко молока возле плиты, Мак принялся лакать, но тут Джонни явился - знакомиться. Огромный подсвинок до ужаса на­пугал Мака, он с писком бросился к Полл, пытаясь залезть к ней на ко­лени.

- Джонни, уйди, ты его напугал! - прикрикнула Полл.

- Бедный старина Джонни! - сказал Джордж. - А ведь он здесь первый поселился. Иди сюда, старик, ты ей больше не нужен.

Он присел и почесал Джонни хребет, подул ему в ухо, пока тот не за­хрюкал от удовольствия.

- Я не гоню Джонни, - сказала Полл. - Но ведь Мак еще совсем ре­бенок, я должна о нем заботиться.

- Да, разумеется, - откликнулся Джордж. - Старая любовь прошла, началась новая!

- Не дразни ее, Джордж, - одернула его мама.

Джордж глянул на нее, потом они глянули друг на друга, затем оба - на Полл. Будто обменялись каким-то несказанным словом. Джордж промолвил:

- Прости меня, Полл.

- Вот именно! - сказала мама и ушла в кухню.

Джордж еще почесал Джонни за ухом, а глядел при этом на сестру. Он было рот раскрыл, чтобы сказать ей что-то, но передумал, закрыл. Полл сказала:

- Мак, глупенький, ты должен привыкнуть к нашему Джонни.

Она спустила его на пол, и на этот раз, когда Джонни к нему прибли­зился, он уже не так испугался, только опрокинулся на спину, открыв свое мягкое, пульсирующее брюшко-барабан. Джонни ткнул его разок пя­тачком, а затем расположился на своем законном месте возле камина. Тог­да щенок его обнюхал, а затем, проявив недюжинную отвагу, накинулся прямо на круглый поросячий живот. Джонни хрюкнул, Мак принялся с ним заигрывать, плясать вокруг, таскать его за уши, тявкая от возбуж­дения. Джонни не реагировал на такие знаки внимания, а когда ему это все надоело, он встал и направился к дверям. Но уже с порога обернулсяк щенку; будто хотел сказать: «А может, хочешь прогуляться, поглядетьна наш сад?» И маленький Мак сперва склонил голову набок, а затем за­трусил вслед за ним.

- Я так и знала, что они подружатся, - сказала Полл. - и ты, Джордж, тоже знал, да?

Но Джордж не ответил. Он не двинулся в своем кресле, глядя на Полл с выражением какой-то тревоги и в то же время отрешенности, будто был настолько погружен в собственные свои думы, что ему уже не до этого но­вого любимчика своей сестры. Может быть, он притворялся, что не инте­ресуется щенком, потому что завидовал? Полл на его месте позавидовала бы обязательно, но Джордж не такой. «Джордж у нас без завистливой косточки уродился», - говорила мама, а Полл всегда считала, что это глу­пость какая-то: разве кости бывают завистливые? Скорей всего, Джордж просто не в настроении.

И через день, и через два Полл стала замечать, что Джордж проявляет больше заботы о Джонни, чем за весь прошедший год. Раньше он ругался, что от поросенка некуда деваться, что если человек хочет сесть у камина и вытянуть свои длинные ноги, то это место обязательно занято поросен­ком. Теперь Джордж не только не жаловался, но каждый день приходил домой с каким-нибудь лакомством для Джонни: горсть желудей или яблоко. Полл решила, что даже если Джордж сам не ревнует ее к щенку, то он за Джонни обижается и за него ревнует.

Неделю спустя эта ее догадка подтвердилась. После завтрака, когда она перед школой играла напоследок с Маком, бросая ему шнурок с при­вязанной тряпицей, а он кидался на нее с яростным рычанием, Джордж вдруг сказал:

- Полл, ты бы попрощалась с Джонни перед тем, как уйти. - Она гля­нула на него удивленно, и он добавил: - Бедный старый свиненок, ты со­всем его забросила в последнее время.

Она ответила:

- Не говори ерунды.

Но все равно почувствовала себя виноватой. Конечно, она любила Джонни, но он был уже взрослый и толстый, с Маком играть интерес­ней... Взявши ранец, она вышла в сад, чтобы загладить свою вину, но хотя дверь курятника стояла открытой и Полл ожидала, что Джонни радостно выбежит ей навстречу, он не показался. Мама смотрела на нее из задней двери, торопила:

- Поторопись, а то опоздаешь. Анни уже ждет тебя.

Полл позвала в нетерпении:

- Джонни!

Но он так и не вышел из курятника. Мама хмурилась, когда целовала Полл на прощание:

- Впервые в жизни он не вышел, когда его звали.

- Просто обленился, - отвечала Полл, потом крикнула: - До свида­ния, старый ленивый поросенок!

И убежала в школу.

Когда она вернулась, Джонни уже не было.

Она ни о чем не догадывалась - до конца своей жизни она сама верила, что ни о чем не догадывалась заранее. Но едва войдя в дом, она догадалась сразу, что тут произошло. Хотя никто ей слова не сказал.

Она припозднилась к чаю. Вместе с Анни они набрали полные карма­ны желудей для Джонни, а когда пришли, вся семья уже сидела за столом: Лили, и Джордж, и Тео, и мама, и Мак у мамы на коленях. И только од­ного не хватало. Полл крикнула:

- Где Джонни?

Но она уже знала ответ, сердце ей подсказало.

Мама промолвила:

- О Полл!..

В маминых глазах стояли слезы. У Полл язык сразу пересох и еле во­рочался во рту:

- Куда он девался?

Мама только головой покачала, говорить она не могла. Она спустила Мака на пол и направилась к шкафу, чтобы достать еще одну тарелку для Анни.

Лили оказалась решительной:

- Он девался к мяснику, нынче утром.

Полл не сказала ничего. Лили сказала:

- Полл, милая, мы же не могли держать его вечно. Огромная свинья уже всех нас объедала, ты же сама это понимала, разве нет?

- Ничего она не понимала! - Голос Джорджа дрожал от гнева, он глядел на маму и обвинял: - Ты должна была ей объяснить. Иначе это ж е с т о к о!

- Джордж, замолчи, - сказала Лили.

Мама поставила на стол тарелку и чашку. Села. Проговорила с болью:

- Мне все казалось, что не пора. То она болела, потом стало еще трудней. Я надеялась, что должна же она понять, - у всех ее подруг в доме держали свиней. У вас тоже был поросенок, да, Анни?

Полл выговорила медленно:

- Джонни был не как все. Ты сама говорила, что он не как все.

- Я тебя предупреждал, мама! - сказал Джордж.

Мама поглядела на Полл.

- Мне очень жаль. Мне правда очень жалко... Это для всех нас не­легко. Наш поросенок, мы все его любили...- Ее голос заглох, голова сник­ла; но вот с усилием она подняла голову, улыбнулась печально: - Навер­ное, мне следовало поговорить с тобой, Полл, но я думала... да, я подума­ла, что так для тебя будет легче. А может, и для меня тоже. Ты же знаешь, какая ты. Прости меня, если я что-то сделала не так. Я очень на­деюсь, что ты меня простишь. Садись и пей чай.

Полл покачала головой. Джордж сказал:

- А может, она не так уж проголодалась? Я, например, точно не голоден. И еще кое-что я могу сказать точно. Что я не буду есть свини­ну, пока я жив!

- Меня сейчас стошнит, - сказал Тео.

Он вскочил и выбежал из-за стола. Джордж продолжал еще яростней:

- И бекон тоже не буду. И сосиски. Если Джонни снова явится в этот дом, хоть кусочек, хоть одна свиная ножка в холодце, - я больше не сяду за стол. Я уйду из этого дома, я уеду в Австралию!

Лили отвечала холодно:

- Мало вероятности, Джордж, что тебе придется попробовать Джон­ни. Мы слишком задолжали мяснику.

- О!.. - Джордж потупился, пробормотал: - Я не знал этого.

- Так вот знай теперь, - сказала Лили. - А как иначе, ты думал, бед­ная мамочка могла бы управиться? Ты хоть раз поинтересовался? И я не замечала, чтобы ты в чем-нибудь себе отказывал. - Джордж промол­чал, а Лили фыркнула: - Как и все мужчины!

Обойдя стол, она подошла к маме и обняла ее, а мама взяла ее руку, прижала к своей щеке. Джордж прокашлялся и сказал:

- Ну, я мог бы уйти из школы. Работать мог бы, деньги домой при­носить.

Мама проговорила тихо:

- Ты должен получить образование, это очень важно. Тетя Сара считает, что ты можешь попасть в Кембридж.

- К черту Кембридж! - сказал Джордж. - К черту тетю Сару!

На эти возмутительные слова никто ничего не ответил. Мама выпря­милась, похлопала Лили по руке. Лили вернулась на свое место и сталаразливать чай.

- Может быть, Полл и не хочет есть, - сказала она, - но Анни, наверное, проголодалась. Садись, Анни.

Лили не глядела на Полл, все старались не глядеть на нее. Она об­лизнула пересохшие губы и проговорили мягко, все еще удивляясь:

- Анни тоже говорила, что Джонни другой. В с е говорили, что он был другой.

Она сидела в дальнем углу садика тети Сары, на дровах. Глаза совер­шенно сухие, потому что плотный жгучий комок в горле не пропускал слез. Анни подошла к ней, Полл потеснилась, чтобы та тоже могла присесть на дрова, и сразу забыла о подруге. Спустя некоторое время Анн и прогово­рила:

- А я тоже не люблю, когда свиней режут. - И добавила, помолчав:­ - Но зато потом всегда бывает много еды, месяц мясоед.

Тогда Полл на нее поглядела. И увидела, что лицо у подруги худое. Как у мамы.

Анни спросила робко:

- Ты на меня не обижаешься?

Полл сказала:

- На тебя - нет.

Сказала и сразу поняла, что она не обижается ни на кого. Какой-то момент она думала, что будет теперь ненавидеть маму, но и этого не было. Люди едят свинину и, значит, должны убивать свиней. Иначе лю­ди будут голодные.

Анни сказала:

- У меня тут для тебя кусочек кекса. Хочешь?

- Спасибо.

Она съела кекс, весь до крошки, чтобы не обижать Анни, но на вкус он был как печная зола.

Любая еда была теперь такой - как зола или как опилки. Ужасное ка­кое-то месиво, которое встает в горле и не дает дышать. Она испытывала отвращение при одной мысли, что надо что-то положить в рот и прогло­тить.

В тот вечер она не поужинала и завтракать наутро не стала. И обедать тоже. К чаю мама сварила ей яйцо, в точности как Полл любила: разбила его в чашку и заправила тоненькими ломтиками поджаренного хлеба. Но даже это любимое блюдо вызывало тошноту, стоило только глянуть.

Мама сказала:

- Ну вот что, моя девочка, ты не встанешь из-за стола, пока все не съешь.

Но спустя полчаса Полл еще не встала, и мама, не сказав ни слова, убрала нетронутое остывшее яйцо, села рядом и принялась из старой ру­башки Джорджа шить тряпичную куклу для Мака.

Потом Лили поднялась в ее комнату, присела к ней на кровать и сказала:

- Полл, пожалуйста! Ты несколько дней не ела - не надо так нака­зывать маму. Это жестоко.

Полл ответила:

- Я не наказываю. Я н е н е х о ч у есть, н е м о г у.

- Тогда, может, ты выпьешь стакан молока?

Она принесла молоко, Полл попробовала выпить, но подавилась пер­вым же глотком. Лили поспешила убрать стакан, а Полл, согнувшись и всхлипывая сквозь тошноту, выговорила:

- У меня все внутренности закрылись. Правда же!..

Тео ей сказал:

- Ты умрешь, если не будешь есть. Подумай о папе, каково ему бу­дет, когда он вернется, а ты умерла и похоронена.

- Он не вернется.

- Вернется, еще как! Мама письмо получила.

Полл пожала плечами, она знала: папа не вернется никогда. «Кровь себя покажет», - сказала миссис Багг. И тетя Сара сказала: «Некоторые люди непривязанные». Вот и папа бросил их, как дедушка Гринграсс бро­сил его, когда он был маленьким. Что ж, она не винила папу, как тетя Сара не винила дедушку. Она все понимала, но это понимание легло пе­чалью у нee на душе. Не понимать - легче.

- Бедная мама,- только и вздохнула она.

Тетя Сара взяла ее на прогулку. Полл держалась за теткину руку, по­тому что уже неделю не ела и ослабла. Они шли по Вокзальной улице, а перед витриной мясной лавки тетя Сара остановилась.

- Посмотри, дорогая моя, - сказала тетя Сара, - это все вывешены туши убитых животных, и ты должна смотреть в глаза фактам. Человеку, чтобы жить и расти, приходится убивать других живых существ. Мы, лю­ди, животные плотоядные. Ты знаешь, что это значит?

- Да, - сказала Полл, - мы едим мясо.

Сказала и свалилась - потеряла сознание.

Она, пожалуй, получила удовольствие от всей этой суматохи. Кто-то смочил ей лоб водою, а когда она добралась до дому, ее уложили на ста­рый диван в передней комнате и Джордж привел Мака, чтобы он ее раз­влекал. Она рассмеялась, увидев, как щенок играет со своей тряпичной куклой: ухватив ее за голову всей пастью, он носился по комнате и рычал, а потом принес ее Полл. Склонив голову набок, поблескивая своими глаз­ками-пуговками, он глядел на Полл, звал ее по играть с ним - мол, кто у кого отнимет.

Джордж сказал:

- Бедный малый, ему не хватает движения. Тебе бы взять да прогу­ляться с ним вместе. В лавке шорника я видел синий кожаный ошейник и поводок, можешь купить. ~

- У меня же денег нету.

- Нет - так заработай! - Джордж засмеялся, будто эта счастливая мысль только что пришла ему в голову. - Знаешь что: съешь вот эту гру­шу, и я дам тебе два пенса.

Груша была совсем маленькая, желтая, и снизу, где толще, чуть крас­ная. Джордж продолжал:

- Можем согласовать цены. За грушу - два пенса, три - за стакан молока. Полный обед - шесть пенсов. Впрочем, это не сразу, а то забо­леешь. Когда человек поголодает, у него все кишки ссыхаются.

Она съела ту грушу, и Джордж выдал ей два новеньких блестящих пенни. На другой день она съела еще грушу, выпила стакан молока с гла­зурованной булочкой - все это составило семь пенсов. Потом и пообедала, и Джордж выплатил ей восемь пенсов, поскольку она съела пудинг и по­просила добавки. К тому моменту, когда она заработала достаточно, чтобы купить ошейник, она снова чувствовала обычный голод и ела уже бес­платно, потому что Джордж, как выяснилось, потратился до гроша. Ошей­ник оказался щенку в самый раз, хотя поначалу он этот поводок вознена­видел и упирался передними лапами, когда Полл выводила его на про­гулку. Но она действовала лаской и уговором, и вскоре он уже несся впе­реди и тянул ее за собой, так что она еле поспевала.

- Глупый пес, - ворчала она на него, - ну неужели ты не можешь вести себя разумно и шагать рядом, как старина Джонни.

Мама ей напомнила:

- У свиней больше мозгов, чем у собак, я же тебе говорила.

Она робко поглядывала на Полл. И вообще после смерти Джонни она не знала, как с ней держаться, будто чувствовала себя виноватой, боялась, что Полл никогда ее не простит. От этого Полл тоже было неловко и со­вестно, будто это о н а в чем-то провинилась. Ей хотелось что-то такое ска­зать маме, чтобы ее утешить, притом сказать не про Джонни, а про другое, иное. Ведь она знала нечто гораздо более серьезное, а мама не знала. Во-­первых, папа их бросил. А еще настанет один такой прекрасный день, ког­да они все вырастут и тоже от нее уедут и она останется совсем одна. Бывали моменты, когда мама казалась особенно счастливой, мыла посуду и распевала или смеялась над какой-нибудь шуткой Джорджа, и тогда сердце Полл сжималось от боли при мысли, как одиноко и грустно будет маме когда-нибудь. Ей тогда хотелось обнять маму, прижать ее покреп­че, но Полл этого не делала. Мама, конечно, скажет: «Ба, с чего это тывдруг?!» А Полл не сможет рассказать ей все, что знает. Так же как ма­ма знала заранее, что будет с Джонни, а рассказать не могла. Да, если ты любишь человека, то самое печальное ты ему не расскажешь, а ута­ишь.

- А помнишь, - сказала Полл, - как ты посадила Джонни в эту пив­ную кружку? Какой он был смешной тогда!

Мама рассмеялась, будто какая-то тяжесть спала с ее души, и потрогала дочкину щеку пальцем, исколотым и шершавым от шитья.

На аллее, что за церковью, созрели грецкие орехи. Всю неделю одна старушка сторожила там и гоняла мальчишек, но по воскресным дням она сидела дома; поэтому после церковной службы все ребята старались по­отстать от мам, от теток и уж набивали карманы, когда никто не глядел.

Лили сказала:

- Папа любит орехи, надо припасти и для него. Вот бы ему поспеть к тому дню, когда мы выпустим наш школьный спектакль. О, я так на­деюсь, что он сумеет меня посмотреть! В чем дело, Полл, к чему ты кор­чишь такие гримасы?

- Я не корчу.

- Нет, корчишь.

- Да нет же!

Лили сказала уже со злостью:

- Может, ты хочешь сказать, что меня и смотреть не стоит?

- Ничего подобного!

Но именно это она имела в виду отчасти. Полл вдруг подумала, что вот все они глядят в будущее и все время ждут каких-то чудес, которых не будет никогда. Лили глядит и видит, как она станет знаменитой артист­кой, мама надеется дождаться папу домой, Тео - вырасти не каким-то там чудаком одиноким, а нормальным взрослым человеком, у которого друзья. И папа тоже глядит и надеется - разбогатеть...

Она почувствовала, что не надо ей заглядывать дальше, опасно. Вы­ходит, что единственное верное счастье - только то, что уже было и прошло.

Ей сразу стало холодно. Она будто окаменела.

Джордж спросил:

- Что с тобой? - И еще раз, уже с тревогой: - Что с тобой, Полл?

Они все глядели на нее, а она не могла вымолвить ни слова. Тетя Сара остановилась, вернулась.

- Что случилось, Полл? У тебя такой вид, будто ты увидела при­видение.

- Я не могу двигаться, - шепнула Полл.

Ей казалось, что, если она сделает еще хоть один шаг, случится что­-то ужасное. Тетя Сара кивнула всем остальным:

- Ступайте!

А сама встала на колени, прямо в пыль, в своем лучшем платье и креп­ко ее обняла. Полл прислонилась к ней, и минуту спустя тетя Сара ей сказала:

- Это у тебя возрастное. Болезнь роста, вот и все.

Полл сказала:

- Я... Я гляжу... гляжу в будущее...

Больше она не могла ничего сказать, особенно тете Саре: ведь она больше всех глядела в будущее и такие возлагала надежды на них всех!

- Я гляжу, - сказала Полл, - и я боюсь.

- Да, чтобы глядеть в будущее, надо мужество, - сказала тетя Са­ра. - А теперь бери меня за руку и пошли.

Она поднялась с колен, отряхнула платье и зорко поглядела на Полл, будто проникая в ее мысли.

- Надежды сбываются иногда, - сказала она.

И правда, одна сбылась, самая важная. После школы Полл пила чай у кого-то в гостях, а когда вернулась домой, увидела папу. Он сидел у ка­мина и колол орехи.

Она стала в дверях и смотрела в упор. На какую-то секунду он пока­зался ей чужим - совсем старый человек, седина в волосах. Но в следую­щий момент он был уже прежний, как перед самым отъездом. Он протянулк ней руки, она подбежала, бросилась к нему на колени и спрятала лицо у него на плече.

- Девочка моя! - сказал папа.

А она ничего не могла сказать. Она была в таком замешательстве, что даже глядеть на него не могла, а он держал ее и не отпускал и все гово­рил что-то, говорил. Они все там говорили без умолку - Полл слышала голос отца, еще голоса мамы, Лили, Джорджа, Тео. Голоса звучали то порознь, то вместе, то перекрывая друг друга, как инструменты в оркестре, который выводит прекрасную счастливую мелодию. Папины пальцы гла­дили ее голову, прощупывая каждую неровность ее головы, а потом и ямочку на затылке, - он всегда так гладил. Она уже чувствовала себя глупо: сидит, спряталась и не смеет поднять глаза, потому что все станут над ней смеяться. Наконец мама сказала:

- Лили, пойдешь со мной в кухню, поможешь готовить ужин, кар­тошку надо почистить. Джордж, ты еще уроки не сделал - возьми все, что надо, в переднюю комнату и принимайся, не теряй времени. А ты, Тео, сбегай-ка к теткам, сообщи им, что папин пароход прибыл раньше чем ожидалось, вот он и явился, и телеграммы не прислал - застал нас всех врасплох. Очень на него похоже!

Двери затворились. Тишина. Только огонь шипит и потрескивает да еще Мак спит в своей корзине и ворочается во сне.

Папа отвел ее лицо от своего плеча, сказал:

- Ну, как ты тут? Что тут у тебя?

Она попробовала собраться с мыслями: у нее тут так много всего!.. Но она могла вспомнить только одно. Маленького визгливого поросеночка в пивной кружке. И поросенка побольше, трусящего рысцой вслед за ма­мой по магазинам. И проказливого поросенка, съевшего все рождествен­ские крещеные булочки, а потом весь соседский крыжовник. И знаменитого поросенка, про которого весь город рассказывал, как он важной персо­ной восседал в гостиной ее светлости, преклонив голову на колени хозяйке. И дородного поросенка, дремлющего в дверях на солнышке...

Джонни, мятный цоросенок, его уже нет, он ушел и прошел, как весь этот долгий год ее жизни. И только в ее памяти он есть и будет - на­всегда, навеки.

Она сказала:

- Джонни умер.

Папа поглядел на нее с вопросом, потом улыбнулся. И, взяв ее рукой за подбородок, сказал:

- Родная моя, а кто такой Джонни?